Бесплатный фрагмент - Прощенный в воскресении

Предисловие

Я уже не молодой человек. Люблю тишину и уединение. На жизнь смотрю без слюнявой сентиментальности, без пылкости прыщавой, без революционной восторженности. Считаю так — прежде чем изгонять бесов из других, сначала нужно усмирить и изгнать своих демонов. Прежде чем браться за «преображение» и переделку мира, нужно навести порядок в собственном доме. Это мое убеждение и жизненная позиция. Судите, как хотите.

Заметки я делал на протяжении года. Поэтому встречаются и оды Великому Посту и радости от «разгуляй-поля».

На самом деле, я сторонюсь толпы, мне по душе уединение. Толпа размывает «я». Любая толпа. Для меня точно. Крестный ли это Ход или революционные демонстрации (от слова «демон») — моя личность ощущает давление толпы. Наивысшая форма человеческого существования — это одиночество и молитва. Остальное — от пылкости, сентиментальности, желания заполнить психологический вакуум.

Моя религиозность «изнежена» грехами, ставшими, увы, принадлежностью души. Избавиться от некоторых из них — это «прооперировать» душу. Может закончиться смертью. Я не рискую. Поэтому сравниваю иногда Православие с Лекарством — от боли, с опи-атами сравниваю религию, которая учит правильно относиться и к страданиям, и к боли, и к радости.

Слова апостола Павла подтверждают универсальность христианского мировоззрения:

«Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке».

Заметки любопытны тем, что они почти не подвергались редакции и цензуре. Надеюсь, что издательская платформа пропустит их без «гильотины».

1. «Мир ловил меня и не поймал»

Цитату странствующего философа из села Чернухи все чаще вспоминаю в начале Великого Поста. В этом году поститься значительно труднее. Именно потому, что мир ловит и улавливает в сети. Григорий Сковорода писал про сети мира сего в 18 веке. Что бы он написал сегодня? Трудно дается Пост. Не в смысле отказа от каких-то телесных излишеств. Понудить «любезного и лукавого владыку-чрево» на аскезу в этом году не так тяжело. Постараться внимательнее относиться к ближним тоже не сложно. Много труднее отказаться от агрессивной информационной повестки потому, что затрагивает она сегодня нас всех. Во время Великого Поста прошлого года я с нескрываемым восторгом отнесся к инициативе одного популярного (поп-звезда) священника: закрыть информационные потоки с той и другой стороны. Вдохновился его рассказами о том, как успокоилось и примирилось его сердце с разумом. Как он, наконец, вдохнул полной грудью. В этом году заглянул на его страничку в соцсетях и понял: мир ловил его и поймал. Повестка его дня сегодняшнего снова съехала в информационное агрессивное поле. Хотя и про Великий Пост не забыл.

Скажу откровенно, как на духу: в этом году Великий Пост потребует настоящего подвига. Информация льется из каждого утюга. Скрыться от нее одним внешним нажатием кнопок не удается. Необходимо иное усилие — принять все, переварить, устояться в единой твердой позиции, закрыть для себя тему и заняться, наконец, душой. Получится ли, не знаю. Но, думаю, само усилие в этом направлении уже будет подвигом. Поймает ли нас мир, узнаем позже. Помоги нам всем, Господи!

2. Прощенный в воскресении

Хочу немного исповедаться. Тем более, что скоро Прощенное воскресение. По правилу, нужно от сердца повиниться перед теми, кого вольно или невольно обидел. А я не могу. Точнее, если повинюсь, то будет не искренне. А Господь не терпит лицемерия, особенно в делах сердечных. Ибо в сердце зрит.

Что делать?

Итак, по порядку.

С некоторых пор я перестал лгать самому себе в отношении людей, которых по каким-то причинам не очень уважаю. Произошел отсев. И отсев этот очень эгоистичен. В просеянное вошли единицы — те, которые имеют родственный дух, редкий, робкий, тонкий — я его угадываю из миллиона. Потому что редкий он. Но он есть. Я не придумываю. «Люблю малое», — писал Розанов в «Опавших листьях». Малое окружение, малый круг близких по духу, малое количество. Даже если он сократится до одного меня, буду любить и этот малый. Шучу. С горькой иронией. Но в каждой шутке, как известно, много самолюбия.

Да. Мое самолюбие и моя личная свобода оказываются выше добродетельной христианской любви. Возможно, все писатели в некотором смысле эгоисты. Не знаю. Рассуждаю так.

Чем старше становлюсь, тем чаще ловлю себя на мысли о том, что с годами крепнет эгоизм. Если заповедь наша в отношении людей главная: «Возлюби ближнего как себя самого», что это значит? Откликаться на просьбы о помощи ближнего так, как ты хотел бы, чтобы на твои откликались. Тут все понятно. Пока не начнешь разбирать. А что если мне не хочется ни просить о помощи, ни принимать помощь, тем более, когда не просишь? Что если мое желание — меньше общаться с ближними? А это значит: и я не хочу никого тревожить, и не хочу тревожиться из-за кого-то. Это золотое правило православия или эгоизм? Давайте попробуем разобраться. Люблю малый свой круг — добрый, проверенный, привычный — для меня.

Если ко мне в гости приходят родственники, вы думаете, я искренне радуюсь этому? Плохой я христианин. Выпарил из моря людей сухие кристаллики себе дорогих, и возомнил себя христианином.

Раньше был гибким и рефлексирующим. В молодости с людьми легко сходился, легко расставался и всех любил. Ну, не всех, конечно, но старался. Теперь не переношу того, что мне не нравится. Не переношу и не хочу тратить время на общение с теми, кто не нравится.

— Почему? — спросите вы.

— Не хочу, — отвечу я, как в «Собачьем сердце» отвечал профессор Преображенский, когда ему комиссарша пыталась впарить подписку на газеты.

— Вы не любите …?

— Люблю.

— Тогда почему не…

— Не хочу.

— Вот такой, друзья, у меня символ веры в 58. Не хочу.

В общем, скоро Прощенное воскресение, а я …не хочу!

Накажет за это Бог? Сам себя накажу. Но не почувствую ни капли укора совести. Плохой я? Ответь.

Меня простят в воскресении. Не сомневаюсь. Иначе Бог не Любовь.

А на земле прощение заслужить трудно. Все мы разные.

Впрочем, в помощь мне классик, наше все, Федор Михайлович Достоевский.

«В мечтах я …может быть действительно пошел бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чем знаю из опыта. Чуть он близко от меня, и вот уж его личность давит мое самолюбие и стесняет мою свободу. Я …становлюсь врагом людей, чуть-чуть лишь те ко мне прикоснутся».

3. Память тела и души

«Враг сильно воюет на сердце чрез сытый желудок. ОПЫТ», — писал в Дневниках святой Иоанн Кронштадтский.

Кажется, о влиянии поста на состояние духа написаны фолианты. И народная мудрость гласит: «Сытое брюхо к учению глухо». И все же. Одно дело — понять, другое — прочувствовать. Важно, что приписал праведный Иоанн Кронштадтский в финале строки. ОПЫТ. Это много важнее знания. Знания сами по себе могут остаться домиком без фундамента. Подует ветерок посильнее, дом рухнет. Знания — это архитектурный проект. Он может быть воплощен только опытно. И в самом опыте главное — вдохновляющая память переживаний. Память эта сама по себе дает настрой. Спортсмены знают, что такое память тела. Спустя много лет человек, натренированный с юности, может повторить упражнения памятью тела.

«Даже одно доброе воспоминание, вынесенное из детства, может спасти человека на всю его жизнь», — писал Достоевский. И это тоже об ОПЫТЕ. Память души.

Дерзну предположить, что Стих, который поется в начале Великого Поста: «Постимся постом приятным, благоугодным Господеви» — в том числе, и о положительном опыте, приятном для всего организма. Иначе может произойти лицемерие: внутри гадко, а на лице фальшивая улыбка радости. Что это за пост? Лицемерие неприятно Господу. В любом виде.

Но это мое частное мнение. Наверное, расходится со святоотеческим пониманием приятности поста. Знаю. Смиряюсь. Допускаю для себя капельку приятного заблуждения лишь из понимания собственной немощи. Был бы чуть покрепче духовно и физически, наверное, говорил бы о приятности поста Господу — а это аскеза, путь труда, боли, преодоления. Потому делаю акцент на приятности поста организму.

4. Нужны жаркие книги от всякого зла

Заглянул на днях в письма о христианской жизни святителя Феофана Затворника и улыбнулся фразе его о книгах и о литературе (его времени):

«Злыя начала вошли в науки и в жизнь; у нас нет книг, читая которыя, можно бы образумиться тем, кои еще способны к образумлению… Нужны жаркия книги защитительныя против всех злостей. Следует нарядить писак и обязать их писать».

Тут, конечно, бездна юмора, и смысла.

«Нарядить писак и обязать их писать» — это значит, что всякий пишущий должен понимать, что дело его не праздное — получи наряд на «защиту против всех злостей».

Смысл писания в том, чтобы словом лечить, а не калечить. Учить, но не надмеваться учением.

Есть такое устойчивое выражение — «уча учимся». Я бы прибавил к этому — «леча лечимся». Вот и вытекает из последней фразы смысл литературы. «Леча лечимся».

5. Нужны мечтатели, идеалисты

Спросили меня однажды: как не утонуть в описаниях происходящего сегодня? Можно и утонуть, и читателей своих потащить за собой. Если описываешь мрак за окном и не замечаешь звезд, грош тебе цена как писателю.

Если сам стоишь в болоте, но делаешь вид, что все хорошо, занимаешься губительным самообманом. Сам себя дуришь и других вводишь в заблуждение.

Если «коготок увяз», а тина втянула, ты хотя бы размахивай руками и предупреждай людей: не ходите по тому пути, который привел меня в это плачевное состояние. Будет польза.

На мой взгляд, не только сегодня (но сегодня — особенно) нужны книги как лекарство от многоликого зла. Слава Богу, есть «одна маленькая книжечка открытого сердца» — Евангелие, которое имеет все свойства исцеления и обучения для вечности.

Но одной книжкой люди не обходятся. Нужны мечтатели, идеалисты, Дон Кихоты, князи Мышкины.

Философ Владимир Соловьев произнес о Достоевском фразу, которая подчеркнула связь веры, трезвого взгляда на себя (смирение) и умения оторвать взор от земли и устремить его на Небо. Фразу эту он произнес на церемонии прощания с писателем.

«Творят жизнь люди веры. Это те, которые называются мечтателями, утопистами, юродивыми — они же пророки, истинно лучшие люди и вожди человечества. Такого человека мы сегодня поминаем!»

Потому-то я и допускаю в свое творчество ту капельку иллюзий, которая делает юридическую правду не такой серой, тяжелой, безвыходной. Веру в Бога часто ассоциируют с Лекарством, Христа с Врачом. Нет строгой юрисдикции в нашем православном богословии. Наш Бог — это Доктор для вечности. Не Судья. И Евангелие — путь к исцелению, а не к зарабатыванию праведности. Спасение — это состояние исцеленного через боль и мучения выздоровления. Может быть, так проще понять смысл мытарств: чем сильнее и глубже болезнь, приобретенная в жизни, тем тяжелее будет выздоровление там. Путь оздоровления — путь мытарств. Но, в конце концов, оздоровление получат все. Кроме мертвых, о которых Христос сказал: пусть мертвые погребают своих мертвецов.

6. Спасительный самообман

О допустимости спасительного самообмана меня попросил поговорить знакомый литератор. Человек православный. Однако найти ответ на этот вопрос не может.

Смирение понимает правильно. Говорит, что смирение — это следствие трезвого познания своих слабых духовных способностей. Чуть погордился, тут же пал. Смирение — лекарство для духа.

Но что делать с областью психической? — спрашивает он.

Если я понимаю, что трезвость в духовной сфере вещь спасительная, то как быть с пониманием спасительной лжи во всем остальном? В православном понимании любви есть место для спасительной неправды. Например, никто не станет по любви к человеку сообщать ему какую-то страшную правду, зная, что она его тут же убьет. По любви никогда один человек не скажет другому, что он уродлив, не красив и т. д. Напротив, он заметит, как прекрасно тот выглядит, чтобы этой спасительной неправдой немного скрасить плохое настроение. Любовь не желает зла. Но она и не лукава. Нет никакой корысти в комплиментах любимому человеку. Если есть польза от правды, необходимо ее придерживаться — сомнений нет. Но если нет пользы от сиюминутности правды, а есть большая польза от капельки иллюзии? Неужели нужно всегда быть правдорубом? Всякий любящий скажет — нет, тут нет Правды — в том, чтобы всегда и во всем быть правдивым. Есть нечто выше справедливости человеческой — Любовь.

Вопрос, который поставлен знакомым, так звучит: если я трезво оцениваю свои духовные, психические и телесные способности, но при этом осознанно допускаю каплю спасительной лжи, чтобы избежать беды большей — я согрешаю?

Приведу конкретный пример. Сначала из литературы. О. Генри. Последний лист. Девушка в болезни решает, что она умрет лишь тогда, когда упадет последний лист с дерева за окном. Лежа в горячке в постели, убеждает саму себя в этой мысли. Сосед-художник решается на спасительную иллюзию: ночью ниткой приматывает к ветке нарисованный бумажный лист, копию настоящего, чтобы последний лист никогда не упал и, следовательно, девушка не дала себе «команды» умирать. Девушка исцеляется.

Это литература. В жизни полно примеров, когда в некоторых случаях больному не сообщают диагноз потому, что знают, что в депрессии болезнь съест его моментально. И, напротив, ожидание чуда исцеления приводит иногда к чудесным выздоровлениям. По вере дается. Сама по себе вера в чудо может быть настолько сильной, что приводит к чуду. Даже если это самообман. На слуху история с прозревшей монахиней, которая верила, что к ним в монастырь пришел знаменитый старец, попросила исцелить ее, тот окропил ее лицо святой водой и монахиня прозрела. Правда, потом оказалось, что «старец» тот был переодетым разбойником, скрывавшимся от погони. Но монахиня же назад не ослепла?

Признаюсь, я не нашелся, что ответить моему знакомому. А он продолжал меня убеждать в том, что и в сфере духовной прибегают к подобным практикам. Допускают некоторые психологические трюки, которые в результате приносят пользу. Только, все должно быть в меру.

7. Сомнения

Один мой знакомый Н. никак не может принять концепцию Бога Любви в православии. Хотя сам очень любит бывать на Богослужениях, слушать церковный хор, восторженно отзывается о собственных очистительных переживаниях церковной музыки. Пишет стихи о Боге. Регулярно исповедается и причащается. Знает молитвы. Кажется, православный с головы до пят. Но как бы минуя сердце. Как только речь заходит о человеческих страданиях, поэт восклицает: «Если Бог существует не ради человека, тогда в чем смысл Его Любви?»

Поэт — человек далеко не глупый. Возможно, именно ум мешает ему примирить две вещи: любовь и страдания. Поэт говорит: не может Любовь причинять страдания. Это даже не по-человечески, не то, что по Божьи. И стоит на своем. Как он умудряется при этом верить в Бога и быть церковным человеком, для меня загадка. Ведь практически не принимает Бога, который попускает страдания человечеству, а страдания человечества были, есть и будут до скончания веков. Причем, страданий отнюдь не становится меньше. Напротив, возрастают в прямой пропорциональности с возрастанием ума человечества. Парадокс? Мы становимся умнее, но при этом страдаем больше. Парадокс для ума праздного, не допускающего того, что страдания в этой жизни — это залог смирения и вечного блаженства в будущем. Не хочет наш ум принимать то будущее, которое мы видим мечтательно и как бы сквозь тусклое стекло. Наш ум логичен. Ему нужны математические доказательства будущих блаженств в обмен на сегодняшние страдания. Если бы моему знакомому математически доказали, что нынешние страдания — это путь к будущему счастью, тогда, возможно, он и принял бы концепцию Бога Любви. Однако, боюсь, что он и в этом случае отвергнет будущее счастье, сославшись на слова Ивана Карамазова о «слезинке ребенка», на которой невозможно построить будущее общечеловеческое счастье.

8. Человек абсурда

Наш поэт (известный в городе человек) умудряется совместить несовместимое — церковь Христа Распятого, претерпевшего муки ради исцеления человечества и свое недоверие к Любви, попускающей «слезинку ребенка».

Я не осуждаю его. Удивляюсь. И понимаю, что такое «человек абсурда» в понимании Серафима Роуза. Это человек, умудряющий совмещать в себе несовместимые вещи.

«Мы живём в эпоху абсурда, когда несовместимые начала сосуществуют бок о бок в пределах одной человеческой души».

«Человек наизнанку».

Поэт сумел переплюнуть персонажа, которого любит цитировать — Ивана Карамазова. Потому что Иван — более последовательный и цельный в своем мировоззрении человек. Исходя из своей концепции неприятия такого счастья, построенного хотя бы на одной слезинке ребенка, он признается в своем неверии Богу и «возвращает Ему свой билет» в рай. Не хочет он такого рая, который в фундаменте своем будет иметь страдания человечества.

Ивана Карамазова я не назову человеком абсурда. Он живет смыслами цельными. А вот знакомый поэт — явный представитель «нового человека», то есть человека абсурда.

Повторюсь, я не осуждаю его. Лишь констатирую факт. И делюсь с вами.

9. Бегство от самих себя знакомо каждому

В одном из интервью Петр Мамонов признавался — многие его увлечения, вполне успешные с точки зрения мира сего, по существу были бегством от самого себя. Бегство от той правды, которая может открываться в человеке наедине с собой.

Как-то у него в доме на сутки отключили электричество. В этом переживании темноты и открытия в себе бегства от себя Петр увидел правду: боязнь встречи с Богом.

Эта боязнь имеет два ракурса — положительный, когда испытываешь страх Божий и остерегаешься греха, как боли, которую причиняешь самой Любви. Этот страх предостерегающий. Охранительный. То, что в святоотеческом понимании есть положительное качество души человеческой: не наказания юридического по суду боится человек от Бога, а боится обмануть Любящего Врача.

Когда Адам поддался искушению и согрешил в раю, он стал, как ребенок, прятаться от Бога. И дал, таким образом, первопричину для страха встречи с Богом в поколениях людей.

Забавный и показательный случай: в одной православной семье бабушка делала строгие замечания внучке, когда заставала ее за каким-нибудь озорством и говорила: «Не делай этого. Боженька на тебя смотрит». И указывала на икону Спасителя. А девочка продолжала озорничать, отвечая: «А ты, бабушка, переверни Боженьку».

Иначе говоря, поставь Боженьку лицом к стенке, чтобы Он не заметил мои грехи. Это примерно то самое детское, что преподал человечеству Адам: решил спрятаться от Бога за каким-то кустарником.

Но если копнуть глубже, то все мы этому подвержены. Все мы в какой-то момент убегаем от самих себя, чтобы не остаться наедине с Богом, то есть наедине со своей совестью. Все мы пытаемся перевернуть Боженьку и поставить Его лицом к стенке. Поистине, детская наивность и озорство.

В романе «Стеклянные люди» я ввел понятие человек бегущий.

«Бегут почти все и не замечают этого. Потому что бегут. Когда бежишь, некогда смотреть по сторонам, тем более — созерцать красоту окружающего мира. Вся подлость человека бегущего заключается в эйфории от бега. Бег иногда переходит в полет над землей, и тогда — держись. Легко забыться и взлететь, нарушая сущностные законы мироздания. Падение бывает болезненным, а иногда и смертельным».