Бесплатный фрагмент - Пропащие люди

Пропащие люди

История двух (не) нормальных.

январь-октябрь 2023

посвящается маме.

надеюсь, ты мной гордишься.

Глава 0

Он встретил ее в кафе. Не самое банальное знакомство, но вполне привычное и истертое до дыр романтиками современности.

Девушка медленно ела радужный торт с какой-то космической посыпкой, запивала все зеленым чаем и постоянно что-то писала в своем блокноте. Наушники из ушей она не вынимала даже когда просила принять заказ. Вполне приветливая, спокойная, незаметная для остальных посетителей. Может, работала, может… Он гадал, что незнакомка выводит у себя на листках, так сосредоточившись. Когда она забыла и про лакомство, любопытство взяло верх.

— Можно? — он поднял руку, чтобы привлечь внимание официанта. — Подскажите, пожалуйста, что взяла та девушка?

— Которая сидит во всем черном?

— Да, — улыбнулся он. — Она. Что она заказала?

— Фруктовый чай с лимоном без сахара и торт «Радуга». Она всегда его заказывает.

— Всегда?

— Часто у нас бывает.

— Повторите ей заказ, пожалуйста, только торт, наверное, лучше с собой упаковать. Она, вон, и этот не доела.

— И не доест. Никогда не доедает. Зачем берет вообще…

Бестактно заявила официантка, записывая в блокноте заказ.

— Можете записку еще передать. Понравилась, да?

Он задумался.

— Нет, давайте пока без записки.

Он отставил в сторону венский латте, выжидая. Через пару минут на небольшой деревянный столик у витражного окна опустился второй кусок торта, завернутый в крафтовую упаковку, и чашечка со свежим чаем, дымящимся над кружкой. Незнакомка удивленно посмотрела на официантку, вынимая один наушник. Та, не стесняясь, ткнула пальцев в его сторону. Не придумав, как отреагировать на ошеломленный взгляд, только неловко помахал рукой. «Вот идиот, — подумал про себя. — Кто так делает? Решит, что ты дурак».

Официантка ушла. Девушка какое-то время смотрела на чай, потом пару раз совершала попытки повернуть голову к его столику, но так и не решилась. Не притронувшись к чаю, она все же забрала торт. А потом и все свои вещи.

Оказывается, не во всем черном. На шее в свете настольной лампы поблескивал маленький кулончик, тут же скрытый огромным шерстяным шарфом. Зима на дворе. Она прошла мимо него, задержавшись всего на мгновение:

— Спасибо, но не нужно было.

И сразу ушла.

Звякнул колокольчик входной двери. По ногам, кусая за оголенные щиколотки, пробежал январский ветер.

Он отпил свой остывший латте, не чувствуя вкуса, стараясь запомнить чужой голос. Низкий. Может, курит?

Она еще какое-то время оставалась на виду, дожидаясь сигнала пешеходного светофора, а затем скрылась за кирпичной кладкой магазинов и остановки.

Придя домой, он думал о ней до самого утра.

Через недели полторы все повторилось. Действительно, та же самая девушка, то же самое место, тот же самый заказ и снова наушники, бумаги и быстро пишущая ручка. Изменилось только ее настроение — в этот раз она часто смотрела на огромные хлопья снега за окном, мечтательно качала ногой в такт музыке в телефоне, откидывалась на спинку стульчика, когда бралась за торт.

Сняв очки, незнакомка опустила голову на руки. На дворе среда. «Что-то на работе?» — подумал он и подозвал официанта.

— Подскажите, у вас из пирожных только бисквиты?

— Нет, есть еще пряники. С корицей. В виде того человечка из «Шрека». Помните? — он вспомнил.

— Да, и как они?

— Всем очень нравятся. Хотите заказать?

— Не себе. Отнесите на тот столик, где девушка в черном, и… у вас есть цветы?

— Э-э, — парень почесал голову. — Ну да. Маленькие гипсофилы. Кладем их иногда в кофейные коктейли.

— Вот его тоже заверните. Как-нибудь. Можно?

И, чтобы ответ не пришлось так долго ждать, выложил на стол крупную купюру.

— Да, конечно, без проблем, — заулыбался официант. — Сейчас все сделаем.

Реакция незнакомки повторилась, но в этот раз, уходя, она оставила на столе заказ и ничего не сказала на прощание. Дома он все никак не мог понять, что сделал не так.

Она не появлялась почти месяц. Затем пришла с подругой, не заметив его.

Еще через пару дней снова сидела одна. И снова торт. Но уже с кофе — сливочный раф пах тертым шоколадом на весь зал кофейни.

Он смотрел, как она поправляет круглые металлические очки, вечно спадающие на нос. Как задумывается над чем-то, лезет в телефон, а потом бегло дописывает пришедшую в голову идею. Как слегка прикусывает кончик ручки, все также периодами поглядывая в окно. Порой она фотографировала еду, но это случалось редко.

Сегодняшний день примечателен еще и тем, что, в очередной раз облокотившись на спинку, девушка сама нашла его взглядом. И долго рассматривала, не выражая никаких эмоций — молча анализировала увиденное, прищуривалась, иногда отправляя вилочку с кусочком торта в рот.

Она опять поправила очки, встряхнула головой. И отвернулась, опустив подбородок на выставленные руки. Глубоко выдохнула. Замерла.

«И все?» — подумал он.

Выдерживая ее пронзительный, чуткий взгляд, частью себя он надеялся, что она подойдет, и был весьма разочарован подобным равнодушным поведением. Боится? Или не понравился?

Оскорбленный, он подошел сам. Девушка, будто ожидая, без удивления посмотрела на него, когда тот опустился в пустое кресло напротив.

— Думал, ты посмелее будешь, — с ухмылкой произнес он.

— Сказал тот, кто больше месяца мне пирожные скармливает, вместо того чтобы познакомиться. Даже номер свой не оставил ни разу.

— Обиделась?

— Огорчена, — парировала незнакомка.

Она его забавляла. Ее речь стреляла словами, словно натянутыми стрелами, разрушая привычный ход вещей. Чтобы ответить ей, приходилось думать.

— Кажется, мы оба друг друга разочаровали, — сказал он спустя время.

— Кажется.

— Издалека глаза выглядели темнее, — он зачем-то заговорил, но остановиться уже становилось трудно; он тонул в темных радужках ее глаз, а сердце заходилось ударами.

— Ага, ты бы еще дальше сел, и бинокль бы принес, чтоб точно разглядеть! — девушка улыбнулась, спрятав губы в чашке чая. — Я из-за тебя поправилась на полтора килограмма.

— Не видно. Ты худенькая.

— Это потому что я в черном. Черный стройнит.

— Ты забирала с собой далеко не все. Поэтому не думаю, что в этой трагедии виноват я.

— Терпеть не могу пряники. И капучино, кстати, тоже.

— Ну, — он пожал плечами, наклоняя голову и посматривая на нетронутый кофе. — Я не знал.

Между ними повисла пауза. Незнакомка, прищуриваясь, обхватила щеки ладонями и заняла почти половину стола, перегибаясь поближе к собеседнику.

— Ярослава, — сказала она, протянув ладонь. Ярко-красный глянцевый маникюр уже подстерся, отросшая кутикула на указательном пальце содрана в кровь. — Можно Яра. Только, прошу, не Слава.

— Хорошо, — он взял ее ладонь, оказавшуюся сухой и теплой, в свою, по размерам раза в два превосходящую чужую. — Николай. Можно просто Коля.

Яра слегка сжала протянутую руку. Возможно, ждала реакции, но он не стал никак проявлять себя в том, что заметил это.

— Все спросить хотел. Что ты пишешь? Как ни гляну — вечно с ручкой и блокнотами сидишь, ничем тебя не отвлечешь. Занятая.

— Ты милый, — вопреки ожидаемому ответу, она ляпнула наобум. — Я копирайтер. Создаю тексты для брендов, журналов, под рекламу, постеры, визитные карточки или логотипы. Заказы разные, город-то маленький. Работаем для всех, в общем. Да и ты вечно с ноутбуком. — Кивнула Яра в сторону опустевшего стола. — Тоже менеджер какой-нибудь? На удаленке?

Кажется, он становился староват для таких слов. Слушая ее голос, удивлялся, как частота и сила речи менялась в зависимости от контекста разговора. Хаотичный набор словосочетаний сбивал с толку. Непредсказуемая девушка. Ему нравится. Определенно нравится.

— Не совсем, — замялся он, немного отворачиваясь. — Слышала что-нибудь про онлайн-курсы?

— Ну…

— Моя задача заключается в том, чтобы собрать весь учебный материал, в том числе и рекламу, к слову, в один большой и цельный куб. Кто-то до меня уже записал обучающие видеоролики, спроектировал презентацию и расписал начало и продолжительность обучения. Мне остается только укомплектовать это. Проджект-менеджмент. Не люблю это название, поэтому, если по-русски… — он задумался. — Продакшн, короче.

— Очень по-русски, — Яра засмеялась. Он кивнул, разглядывая округлые щеки на ее лице. — Все ясно с тобой.

— Звучало как приговор.

— В офисе не работаешь?

— Бывает, но уже реже. В основном только на самих курсах присутствую в качестве наставника.

— Любишь с людьми, значит, общаться? Не похож на экстраверта.

— Не люблю, — признал он. — Разбираешься в социуме?

— Приходится. Я же торгую своим лицом. Косвенно.

Он кивнул.

— Слушай, а ты случайно не сталкер?

От ее вопроса побежали мурашки по спине. Вскинувшись, он состроил недовольное лицо.

— А похож?

— Просто если да, то пошли, проводишь. Не могу больше сидеть, тело затекло, да и чай остыл.

— Ты торт не доела…

— У них такие большие порции, никогда не могу съесть его целиком, прикинь?

Яра огорченно выдохнула, будто ни капельки не придуривалась и говорила чистую правду. Что в голове, то и на языке. Он пару секунд размышлял о сказанном.

— Да, официанты жаловались.

— Вот гады! Надо лишить их чаевых.

Хитро ухмыльнувшись, девушка снова засмеялась. Наблюдая за ней, он и представить не мог, что при встрече она окажется… вот такой вот: открытой, в меру забавной и смелой. Не сдержавшись, он улыбнулся ей в ответ по инерции, хотя мало представлял, что именно вызвало у собеседницы такую реакцию.

И еще. Ее глаза. Огромные зеленые глаза в обрамлении ресниц. Никакой косметики, тогда почему так манит заглянуть в них снова и снова? Откуда такая притягательная сила? В чертах лица?

— Странный ты какой-то. Поймем уже.

Засмотрелся.

Единственное, что его слегка настораживало, — она часто кидала на него взгляд, все сильнее походивший на скан принтера, будто просвечивала насквозь, проверяла реакцию на свои слова, следила за мимикой и жестами. Отслеживала каждое движение. Не то чтобы его это раздражало, скорее позволяло постоянно быть в тонусе.

Или ему кажется. Он все это выдумал, потому что давно ни с кем не… знакомился, едва не растеряв хватку.

— Хорошо, что ты высокий, — обронила она в очередной раз посреди беседы, прерывая связанную мысль своими комментариями.

— Есть шанс? — спросил, решая подыграть.

Для ответа она даже остановилась. Старушка, шедшая следом, едва не врезалась в ее спину. И снова это выражение лица.

— Да, определенно.

Улыбнулась.

«Не знаю, что за игру ты ведешь со мной, — понял он. — Но давай поиграем».

Через пять дней он уже знал о ней более чем достаточно. Не пришлось ничего спрашивать или вытягивать — девушка охотно рассказывала все сама, с простотой реагируя даже на тонкие личные вопросы, будто придавала им такое же посредственное значение, как и всему остальному. Ее не волновало ни их количество, ни частота. Она говорила. А он слушал. Все.

Ярослава переехала в этот город почти девять месяцев назад. «Я сбежала, потому что понимала, что улицы, исхоженные вдоль и поперек, начинают меня душить», — так она говорила, на эмоциях размахивая руками. Окончила журфак с отличием, поработала полгода в местной газете и все бросила. «Я скучаю по знакомым, но они не стоят того, чтобы держать меня». Ему показалось это грубым, однако по ее лицу нельзя было прочитать ни грусть, ни печаль. Обычная констатация факта — сухая и, пожалуй, жестокая.

Родителей нет. Остальные родственники далеко, и все раскиданы по маленьким городам северо-запада. Он спросил ее, поддаваясь неравнодушию к чужой жизни: «Почему не переехала в Петербург? Все туда бегут». На что Яра, гордо выпрямившись, ответила: «Во-первых, я не все. Во-вторых, лучше я буду достойно жить и зарабатывать в небольшом среднем городе и иметь возможность ездить куда хочу, чем буду жить кое-как в необъятном Питере. Туда стремятся либо мечтатели, либо богачи. Я ни то, ни другое».

Она его удивляла, хотя каждый раз он думал, что сильнее невозможно, и каждый раз ее ответы задавали новую планку.

— У меня нет квартиры, нет машины, нет даже кота, хотя все мои ровесники уже замужем и с детьми. Самое ценное в моей жизни — это моя библиотека. Все, чего я страшусь — это быть привязанной к чему-то. Попасть в клетку. Слишком сильно дорожу свободой. Поэтому… в этом городе я тоже временно, — сказала она, катая по кофейному столику скрученную салфетку во вторую их встречу. — Пока ветер в спину не ударит.

Он представил себе перо, странствующее по небу — легкое, невесомое перышко, оседающее на крышах многоэтажек и рвущееся дальше, навстречу слепой судьбе.

— И куда планируешь?

— В Сибирь, — не задумываясь, ответила девушка.

— Там холодно.

— На юге — нет. Новосибирск вполне подойдет.

В отличие от нее, он никогда никуда переезжать не планировал. Его жизненная ценность заключалась как раз таки в том, что у себя дома он знал каждый сантиметр дворов, гаражей, закоулков и объездов. Новое место не даст ему такого простора для творчества.

— Поэтому я не стремлюсь в отношения, — Яру понесло, и парень не собирался перебивать ее, внимательно слушая. — Сложно сейчас найти человека, который бы не повесил на тебя удавку, не привязал к себе и не заставил рожать детей.

— У тебя старое представление о браке. Уже давно все не так, — спокойно поспорил Коля.

— Отрицаю сам институт брака.

— Ха! — ему стало смешно. — Прогрессивная какая, ты погляди!

Но она не улыбалась. Только повернула голову к окну, что-то рассматривая. Девушка называла этот взгляд «остановкой времени», когда все рецепторы зрительной функции начинали работать на максимальные сто процентов. «В эти минуты я по-настоящему вижу», — говорила она. Он не понимал, что имелось в виду под этими словами, молча попивая рядом кофе. Однако…

— Если ты так уверена в своих словах, почему грустишь?

— Это не грусть. Это принятие.

И снова он не понял, в чем разница.

Они прогуливались по парку, забредая в самые отдаленные уголки, куда остальные не ходят. Постояли возле небольшого металлического забора, что служил ограждением от ската к реке — зимой склон выглядел ненадежно и шатко, никогда не знаешь, сколько шагов осталось до спуска. И пошли дальше.

Они миновали последний рабочий фонарь, настала пора поворачивать назад. Но Ярослава уверенно шла вперед, в темноту. Все, что знал молодой человек об этой дороге, что впереди кладбище. Так себе место для прогулок.

— Почему ты всегда носишь черное? — вопреки ожиданиям, интересовали его совсем другие вещи.

— Не всегда черное. Иногда серое. Темно-бордовое. Но ты прав, в основном все же черное.

— Вопреки расхожему мнению, общество считает черный — одним из самых ярких и привлекающих внимание цветов.

— Кто я такая, чтобы оставаться в тени? — без толики сомнений ответила Ярослава и поправила съехавший назад капюшон. В длинном дутом пальто невысокая девушка напоминала гусеницу. Угги забавно походили на лапки насекомого. — Да и так проще подбирать одежду на похороны.

Он остановился, не разбирая юмора. Наверное, она еще что-то говорила, просто он не услышал. К чему это сказано? Девушка приняла его молчание за моральное порицание и застонала:

— Ой, да ладно тебе! Это же всего лишь чернуха! Ты еще привыкнешь к моим шуткам, — и хлопнула вязаной варежкой по его плечу. — Самый сок — это про родителей. Друзья всегда сваливали в соседнюю комнату, когда я начинала их рассказывать.

И засмеялась, от души и с детским забавным хохотом.

— Нельзя о таком шутить. Общество порицает подобное…

— Чего ты заладил: «Общество! Общество!». Да срала я на это общество, и на нормы его в том числе. Не нравится — просто не общайся.

Молодой человек пребывал в замешательстве. Это наставление к действию? Она его только что послала? Ничего не понятно.

— Обществу жилось бы гораздо легче, если бы оно меньше обращало внимания на всякую ерунду и побольше заботилось о себе.

— Но существуют же негласные правила.

— Правила созданы, как мы знаем, чтобы их нарушать, — Яра подмигнула ему, приблизившись. — За свои двадцать четыре года я не побывала ни на одной свадьбе. Зато шесть раз была на похоронах. И вот скажи: что пригодилось мне больше — черная водолазка или нелепое бежевое платье с рюшами? — Подумав минуту, добавила: — Если переживать за все и всех, переживалка отсохнет.

Хлопая глазами, она ждала ответных слов. Или не ждала.

Все, что он понял в этот момент, это:

— Ты мне нравишься, — выпалил, не задумываясь.

— Чудной какой, — улыбнулась девушка. — Ты это в какой момент понял? Когда я про похороны рассказывала? Или когда отчитывала?

— Я понял это с того самого дня, как тебя увидел, — он не сказал ничего смешного, но собеседница продолжала улыбаться, искрясь задором. — Никогда не встречал таких людей, как ты.

— Значит, ты видел слишком мало людей. Таких девушек сотни.

— Возможно. Но все они скучные. А ты…

— С изюминкой? — в него прилетел снежок. Не больно, но обидно, что перебили.

— Скорее с ебанцой.

Чужой смех нарушил покой местных обитателей. Кажется, Яра смеялась до слез.

— Да, это лучше подходит. Все, я замерзла, потопали обратно.

Они не дошли до кладбища ста метров.

Эта взбалмошная девушка не имела границ в своих увлечениях, словах, поступках. Она поступала так, как считалось правильнее в ее системе координат, то и дело вызывая массу недовольства у окружающих. Рядом с ней он ощущал себя мальчишкой, что идет за ручку с мамой во взрослую жизнь. Он будто заново учился ходить. И за неделю их общения кое-чему научился.

Не говорить «нет», если ты сомневаешься хотя бы на долю секунды.

Всегда делать максимум для того, чтобы потом не делать ничего.

Не сожалеть. Это главное. «Если ты не можешь что-то изменить, просто смирись с этим. Дай себе пять минут пострадать, а потом запихни жалость в мусорное ведро и иди дальше».

Большинство из этого формулировалось благодаря законам логики и самосохранения психики, но она умела подавать жизненные уроки под особым соусом — видение Яры преобразовывало прописные истины в абсолют.

Она была совершенным максималистом, и брала от жизни все, не оставляя другим ни капли. Жадная. Смелая. Броская.

Всем этим она делилась только с ним — по рассказам, которым молодой человек едва ли верил, он единственный, с кем она смогла сблизиться за все время проживания на новом месте.

— Хочу жить вечно, — однажды сказала она.

Они зашли в книжную лавочку неподалеку от Драматического областного театра, стояли возле полки с зарубежной фантастикой.

— Смотришь романы про вампиров? — догадался он. — Это еще в моде?

— Хладнокровные убийцы — тренд сезона, ты не знал? — пошутила девушка, заигрывающе усмехнувшись. Он промолчал. — Вообще, я бы убивала, чтобы жить вечно. Чего ты так смотришь? Можно ведь и не людей. Вон, Эдвард же пил кровь животных.

— А если бы можно было только людей? — заинтересованно спросил парень, откладывая на место классику — Кассандру Клэр.

— Тогда и людей.

— И не жалко?

— Я мизантроп. Вечная жизнь стоит того. Наверное, я бы даже продала душу Дьяволу за такое, если бы можно было.

Почему-то ответ его не удивил. В ее репертуаре.

— Жить не надоест? Не наскучит?

— Как жизнь может наскучить? — недоумевающе спросила она в ответ.

«Не знаю, — про себя ответил Коля. — Мне же как-то наскучила». Но вслух предпочел промолчать, предполагая прослыть непонятым и высмеянным.

— Хотя не мне это говорить. Все люди разные. Прости, что-то я совсем зазналась. Ты бы иногда останавливал меня…

Ее тон был похож на тот, с первой встречи, когда Яра сбегала из кафе. Встревоженный, низкий, виноватый. Обернувшись, он увидел, как она старается отвлечься, поглощая вниманием книгу за книгой. Ни один из ярких цветных корешков не смог завоевать ее взгляда дольше пары секунд.

— Эй, — он аккуратно взял ее под локоть. — Не нужно было извиняться.

— Я видела, как ты промолчал. Что-то сказал у себя там в голове, но промолчал. Я так не хочу.

Видела… прочитала по его лицу, что он что-то утаил? Поразительная способность чтения мимики…

— Восхищаюсь. Как ты это сделала? — вопрос с вечной жизнью остался на втором плане. — Как ты прочла меня?

— Гиперэмпатия. Пустяки. Давай заглянем в раздел комиксов…

Три с половиной недели с ней пролетели как один день.

По ночам он старался вспомнить, какой парфюм был у нее сегодня, каким шампунем пахли ее волосы. Запоминал количество позолоченных кулонов — девушка не носила ни колец, ни сережек. Только подвески и только с бадлонами, туго обтягивающими шею. Тонкая мягкая шея. Ему однажды удалось мельком коснуться этого места, и руки тут же ослабли — такой мощной была реакция его организма.

Каждая клеточка тела восхищалась ею. Никто раньше не дарил ему столько энергии, сколько дарила она. И сколько бы она не отдавала, казалось, ее собственный ресурс бездонен, бесконечен. Необъятен.

С трудом удавалось держать себя в руках, находясь рядом.

Он хотел ее себе, а принятие этих мыслей радовало и тут же пугало его.

Он терял голову.

Шахматный столик у большого полукруглого окна, Ярослава расставляет деревянные резные фигуры, каждую аккуратно вынимая из ящика.

— Никогда таких не видел, — повторил Коля.

— Ты вообще хоть что-то в жизни видел? — безобидно пошутила девушка. — Ты белыми или черными? Если что, я всегда играю черными.

— И всегда проигрываешь. Я помню, ты говорила.

— Приятно знать, что меня слушают.

— Ваш заказ, — мужчина ставит два штруделя и заварник с чаем на край. — Поешьте, а то остынет.

Выпечка и правда сводит с ума своим запахом.

— Давай сначала поедим? — предлагает он. Девушка нехотя соглашается.

Огромная цветущая пальма загораживает половину обзора на улицу. Яра фотографирует тарелочку так, чтобы на снимке виднелась и еда, и растение, и неугомонная своими автомобилистами главная улица.

— Красиво получилось? — спрашивает. Он кивает, а во рту тает кусочек сливочного мороженого. Вишня перекрывает кислинкой сладость, создавая идеальное сочетание. — Вкусно, да? — Он снова кивает, приподнимая уголки губ в смущении.

Это ее любимое кафе.

— Почему ходишь постоянно в другое?

— Ближе к дому. Да и радужный бисквит хорош до невозможности.

Где-то к концу обсуждения обычных мелочей, он снова говорит, что она ему нравится. Реакция не меняется:

— Чудной. Я не могу тебе нравиться, — говорит девушка. — Ты же меня совсем не знаешь.

— Ты много рассказывала. С тобой, впервые за долгое время, я чувствую, что живу. Ты подарила мне краски, палитру мира. Этого достаточно.

— Нет, — тон серьезный. — Недостаточно.

— А как же любовь с первого взгляда?

— Влюбленность. Но не любовь. И ты не говорил, что любишь меня.

— А если люблю?

— Тогда ты полный идиот.

Молодой человек опешил. Как же сложно порой понимать контекст ее слов — всюду двойное дно. Или минное поле.

— Так не бывает.

— Люди женятся, и живут душа в душу всю жизнь, — продолжал настаивать молодой человек.

— Я знаю и принимаю этот факт как данность, но понять… понять никогда не смогу. Мало ли какие скелеты я прячу в своем шкафу, а ты такими словами на ветер бросаешься.

— Надеюсь, не человеческие.

— Никогда не знаешь наверняка. Может, я маньячка. Заколю тебя сейчас этой десертной вилочкой, и все, — девушка повернула в его сторону двузубый столовый прибор размером с ладонь.

И снова — шутка или нет? Снова черный юмор? Он усмехнулся про себя, стараясь держать лицо непроницаемым.

— То есть, считаешь, в твоей жизни существуют обстоятельства, узнав которые, я сбегу от тебя?

— Вполне возможно, — она наклонила голову вбок, искривляя позвоночник. — Люди разные. — Повторила она в очередной раз избитую фразу. — Некоторые из них говорили мне: «Тебе это не надо» или «Держись от меня подальше». В таком случае, есть два варианта. Либо человек перечитал второсортных любовных романов, либо ему лучше знать, какие беды в его голове. Но решение в обоих случаях одно — прислушаться к совету и бежать, чтобы пятки сверкали. Не играть в спасателя. Обычно с такими людьми остаются или конченные романтики, жаждущие найти на пятую точку приключения, или такие же отбитые. Последний случай самый идеальный.

— Почему?

— Потому что два ненормальных человека ебут мозг друг другу, не трогая при этом остальных людей. Так вот. К чему это я.

— Говоришь мне держаться от тебя подальше?

— Не так пафосно, конечно. Но смысл похожий. Хотя бы пока. Не тони в человеке — утонешь и не заметишь.

— Не слишком ли высокомерно?

— Да.

Изящная милая улыбка украсила лицо Ярославы. Она редко улыбалась просто так, без подколов и усмешек.

— Все, что ты получишь, если продолжишь в том же духе, это человека, зацикленного на работе, хаотичного, ветреного. Я не люблю планы, правила и логику. Живу так, как хочу я, никому не подчиняюсь и ни за кем не бегаю. Непосредственная до той степени, что может начать раздражать чужая забота. Я выросла из конфетно-букетных периодов, мне не нужно столько внимания и времени. Ценю личное пространство настолько, что могу отказать в предложении съехаться. Не стану готовить с тобой вместе ужин, потому что банально не фанатею от готовки. Всегда буду выбирать друзей, а не семью. Работу, а не друзей. Я эгоистичный, высокомерный ребенок, живущий в теле взрослого человека. С загонами, которые мешают жить даже ему. С обсессивно-компульсивным расстройством и истериками. С почти полным отсутствием такта и багажом шуток про смерть.

Она замолчала. Но явно не закончила, просто подбирала нужные слова.

— Давай отложим в сторону романтику и лирику. Я привыкла давать людям выбор. Это своего рода дисклеймер, после которого они сами решают, хотят ли видеть в своем окружении такую, как я. И пусть я никого никогда не убивала и никому никогда не желала зла, всегда найдется часть, которая ткнет в меня пальцем и уйдет, причинив боль, — девушка аккуратно положила свою руку поверх его. — Ты тоже мне нравишься, но я не смогу спрятать что-то из этого, не смогу измениться. Будет эгоизмом ответить на твои чувства, не объяснившись.

— По-твоему, из всего перечисленного реально есть что-то, что должно повергнуть меня в шок? — он не смог сдержать ухмылку.

— Как вариант.

Покрепче обхватил ее ладонь, переплетая пальцы, и сжал мертвой хваткой.

— Какая ты забавная, — засмеялся он, но вышло как-то по-злому. — Есть люди и пострашнее, а ты беспокоишься о таких мелочах. Взять хотя бы меня. Ты знаешь обо мне еще меньше, чем я о тебе. И в то же время пытаешься защитить. Со стороны это выглядит смешно.

— Тебе весело? — стараясь скрыть обиду, спросила Яра.

— Да, мне смешно. Никакой ты не мизантроп. Хочешь совет? Спустись на землю. Не выставляй своих чертей, не зная арсенала противника, — чуть наклонившись, сказал он. — Может, у этого человека туз в рукаве. Не доверяй кому попало.

— Теперь мне интересно, — прищурилась девушка. — Какие скелеты в твоем шкафу.

— Самые настоящие.

Он посмотрел на нее в упор, сохраняя полное самообладание и выдерживая чужой взгляд.

Проводил до дома, целомудренно чмокнув в лоб под шапкой, пожелал спокойной ночи. А придя к себе, расхохотался.

— Какая же ты… — смеялся молодой человек. — Какая… изумительная! Уму непостижимо, как мне повезло тебя встретить!

В комнате полумрак, но на часах всего четыре часа дня — это балконные рамы и соседний дом мешают свету проникать в помещение. Тем не менее никто не спешит щелкать по выключателю, привыкая к комфортному для глаз состоянию.

Ее квартира полностью выдает хозяйку, начиная от идеального порядка, словно здесь днями никто не бывает, заканчивая пестрой палитрой мебели, настенных плакатов, вывесок и буклетов, наскоро приколотых над письменным столом. «К чему весь этот хлам?» — думал он. Больше всего места занимал, конечно же, книжный шкаф — половину стены комнаты. Помимо книг на нем пылились статуэтки персонажей, подаренные или купленные игрушки, висела гирлянда, прятались на нижних полках старые учебники и тетради с конспектами.

…И полное отсутствие какой-либо жизни. Ни животных, ни цветов.

Просторная кухня пахла виноградом за счет аромапалочек, в прихожей стоял запах свежего дерева. Гостиная — она же спальня — сохранила атмосферу свежего постельного белья и молодой девушки, что по утрам нежится в кровати, не желая вставать. Он давно понял: у каждого есть свой собственный запах. Ярослава пахла уютом. Он представил, как просыпается здесь рядом с ней, как целует недовольное, ворчливое лицо, выслушивая мелкую ругань, как они занимаются сексом, а после каждый идет на свою работу. Что-то больно кольнуло острой иглой в груди.

— Я ничего не готовила, — ее голос буквально выдергивает молодого человека из транса; русая макушка выглядывает из-за угла. — Давай что-нибудь закажем?

— Хочешь, приготовлю? — предложил он.

— Продуктов тоже нет.

Идти до магазина было лень.

— Ладно, давай закажем.

Через час ожидания, проведенного за разговорами в такой же затемненной кухне, двое наслаждаются роллами.

— У тебя столовый набор на одного, — подмечает он.

— Да, без надобности покупать что-то еще.

— И посуды мало.

Девушка снова кивает, увлекаясь едой, сидит на столешнице кухонного гарнитура, по-детски болтая ногами в воздухе. Махровые розовые носки и огромная толстовка с капюшоном выдают в ней маленькую девочку.

— Милая квартира. Часто незнакомцев домой водишь? — спросил парень с усмешкой.

— Никого не вожу домой. Но мы почти пять недель общаемся, думаю, тебе можно доверять. Да и на улице холодает — не мерзнуть же.

Столбик термометра действительно опускается все ниже и ниже, несколько дней удерживая планку в минус тридцать. Не погуляешь.

Он наелся, откладывая на стол палочки и недоеденный сет. Уставился на собеседницу, оглаживая ее тело взглядом — с макушки до щиколоток, торчащих из-под утепленных спортивных штанов. Хотелось схватиться руками за них и попросить, чтобы не мельтешила перед глазами. Хотелось проверить, останутся ли синяки, кожа-то, похоже, тонкая.

— Глаза сотрешь, — сказал Яра. — У тебя взгляд, будто ты меня сейчас съешь.

— Просто хочу тебя обнять, но не знаю, как лучше спросить разрешения.

— А ты не спрашивай.

Они уже держатся за руки, но зайти дальше никто не решается.

Он медленно встает и подходит к ней, неотрывно следящей за каждым его шагом. Немного разводит в стороны ноги, тут же замыкая их на чужой талии, когда молодой человек оказывается рядом.

Он прислоняет голову к ее груди, окутывая руками худые плечи, прижимаясь как можно ближе.

— Так громко бьется, — говорит он.

— Так я же вроде живая.

Жаль, девушка не видит его улыбки, спрятавшейся в складках одежды.

Ее тепло растекается по телу волнами, каждая клеточка организма стремится оказаться еще ближе. В доме напротив загораются первые окна — люди приходят с работы, готовят ужин, проводят время с семьей. Уличных фонарей на десятом этаже не видно, и двое замирают во мраке вечера, нарушаемого лишь дыханием друг друга.

Они уходят в комнату. Ярослава включает подсветку на окне, игнорируя выключатель люстры, а Коля подходит к шкафу. Палец бегает между корешками, не читая названия. Ему не интересно.

— Сколько пылесборников, — роняет молодой человек.

— Эй.

С угрожающим видом поднимаясь с кровати, на которую успела упасть, идет в его сторону.

— На святое-то не посягай.

— Не понимаю, зачем тебе это. В электронном виде гораздо удобнее, а в твоем случае еще и мобильнее. Шкаф не нужно покупать, перевозить его потом. Стоят, паутину собирают.

— Нет лучше звука на свете, чем звук новой книги, только вышедшей из печати, — закрывая от удовольствия глаза, говорит девушка. — Когда медленно снимаешь обертку, когда открываешь первые страницы, похрустывающие в руках, когда дышишь типографией невыветрившихся чернил. Ничего не сможет затмить радость от пополнения коллекции. Тебе этого не понять. — Грубо повторила она. И приблизилась к подоконнику.

— Да, ты права, — он взял в руки первую попавшуюся книжку и изрядно удивился, увидев ее фамилию на обложке. — Ты подписываешь их?

— Чтобы знать, что они мои.

— Собственник? — улыбнулся молодой человек.

— Да, — ответила девушка, не оборачиваясь. В парке мамочки пытались увести своих детей домой, но те все время разбегались и шумели. Отголоски чужого смеха раздражали слух. — Никому не даю свои книги.

— Жестоко.

Его веселило ее поведение. Кто бы мог подумать, что живой человек будет так переживать из-за каких-то вещей. Надо же.

— Не обижайся, — предупредил он. — Всего лишь хочу посмотреть на твою реакцию. Не нужно так остро реагировать на мои слова.

Но Яра молчала.

В этот раз он стал прочитывать названия, удивившись незнанию почти всех. Классика литературы попадалась на глаза, и все же основную часть занимали неизвестные ему романы. Целая полка посвящала себя медицине. И психологии.

— Так сильно хочешь разбираться в людях? — спросил он, шутя.

— Я же говорила, помогает…

— …В работе. Да, я помню. А… — взгляд зацепился за следующий переплет. — Психиатрия тоже?

— Это хобби. Никогда не знаешь, каких людей повстречаешь в жизни.

— «Клиника психопатий», — прочитал Коля. — И много тебе психопатов в жизни попалось?

— Это так не работает, — Яра присела на краешек кровати, встречаясь с ним взглядом, но в темноте почти не удавалось разглядеть выражение ее лица. — Нельзя прочитать книжку, а потом выйти на улицу и начать развешивать ярлыки. К тому же… — Замялась девушка. — Не все люди с отклонениями плохие. Кинематограф и литература исказили всю правду.

— Откуда ж тебе знать? Ты же не встречала психов в жизни, — откровенно издеваясь, давил он.

— Может и встречала. Я не знаю.

Изо всех сил стараясь не засмеяться в голос, он поставил книгу на место. Отошел от полок, встав между кроватью и дверным проемом.

— Давай смоделируем ситуацию. Представим, что ты встретила такого человека.

— Какого? — непонимающе переспросила девушка.

— Плохого, — улыбка никак не хотела сходить с лица. — Оказалась с ним в одной комнате, как сейчас со мной. Представь, что это последние минуты твоей жизни.

Рискованно так выкладывать все карты. Он точно псих. Но все как нельзя удачно сложилось. Будет жаль потерять ценного собеседника, однако такова жизнь. И так пять недель — слишком долго для него.

— Что за шутки?! — воскликнула девушка, вскакивая. — Не собираюсь я об этом фантазировать! И вообще. Окажись я в подобной ситуации, то сразу же…

Ярослава огляделась, замирая в паре шагов. От злости не осталось и следа. Она выпрямилась, расправив плечи и опустив руки по швам. Повернула голову к окну, и в ее глазах, он уверен, отразилась желтоватая линия светодиодов, разрезая радужку. Красиво, наверное.

А потом она перевела глаза на него.

В эту секунду даже дураку стало бы ясно, что она поняла. В чужом взгляде пронеслись последние дни и недели, возможно, она выискивала намеки, что помогли бы догадаться раньше. Пустое выражение лица, насквозь проникающее в тело. И отсутствие эмоций.

Он ждал. И она засмеялась, прыснув в кулачок ладошки, чем слегка огорошила.

— Окажись я в такой ситуации, — сипло продолжила девушка, не поднимая головы. — То знатно бы посмеялась над собой. Так сильно хотела жить, а в итоге сдохну в двадцать четыре от рук какого-то мудака, при этом ничего не добившись в жизни. Родилась никем и умру никем.

— Даже не станешь сопротивляться? — чужие несбывшиеся надежды его не волновали.

— Смысл? — равнодушно пожав плечами, Яра приблизилась еще на шаг. — Ну, давай посмотрим, что можно сделать.

Сначала она не двигалась, постукивая пальцем по подбородку, что-то обдумывая у себя в голове.

— Окно. Десятый этаж. Если предположить, что я успею до него добежать и открыть, перспектива быть размазанной по асфальту мне не по душе. Едем дальше.

Он не понимал, что происходит. Что за беззаботное представление она тут устраивает? К чему этот спектакль? И почему он не злится, а с упоением ловит чужие движения и переходы в голосе? Даже перед смертью эта девушка отличилась ото всех.

— Дверь, — она ткнула в нее рукой, словно напоминая обоим ее местоположение. — Чтобы добраться до нее, мне нужно как-то обогнуть тебя, перегородившего путь. С точки зрения физиологии и моих догадок, ты сильнее, выше и быстрее меня. Подобная попытка либо разозлит, либо раззадорит. Ни то, ни другое мне не на руку. Предположим. Каким-то чудом мне удалось пробраться к двери. На ней два замка. С твоей позиции до нее полтора шага, а значит, понадобится около секунды, чтобы остановить меня. Это время ты можешь сэкономить, если не потребуется до этого делать разворот. За такой короткий промежуток я максимум успею открыть только один замок. Предположим. Я успела открыть оба. Но опять же — скорость твоего передвижения не позволит мне даже дернуть ручкой. Предположим. — Яра начала медленно расхаживать по своей половине комнаты, улыбаясь своим словам. — Я все-таки открыла дверь и выбежала на площадку. Можно вызвать лифт, но он будет ехать слишком долго. Есть шанс, что кабина на нужном этаже, вот только двери в любом случае открываются не меньше двух секунд. Можно выбежать на лестницу, и снова тупик. Я ни разу, живя здесь, не пользовалась ею, и понятия не имею, какой из выходов ведет к ней. Учитывая панику, вряд ли мне удастся найти его. Можно начать стучать в двери соседям, но…

Она задумалась, останавливаясь.

— Тебе же наверняка известно, какие нынче пошли люди: «Моя хата с краю». Шанс того, что мне откроют до того, как ты снова утащишь меня в квартиру, почти равен нулю. По этой же причине не вижу смысла кричать. Кто-то подумает, что им показалось. Кто-то сделает вид, что ничего не было. Может быть, кто-нибудь и захочет проверить, но будет уже поздно. Дальше. Я могу попытаться убежать на кухню, ведь там ножи, сковородки и остальная посуда. Но… пространство небольшое, а твой разлет рук позволяет сцапать меня за капюшон, даже если я буду от тебя на расстоянии двух шагов. Это к слову о том, зачем супергероям носить плащи. Итого мы имеем… Нихуя. — Посмеиваясь, девушка жестикулировала в такт словам. — Вероятно, я бы и выжила, если бы приложила больше усилий, если бы сильнее сопротивлялась. Но весь анекдот ситуации в том, что мне не хочется этого делать.

Встречаясь с ней взглядом, он жалел, что люди не умеют читать мысли друг друга. Сейчас ему безумно хотелось проверить, что за бардак творится в голове этой шальной девушки, что так открыто насмехается над собственным концом.

— Знаешь, что бы я действительно сделала? — внезапно спросила она. — Попросила бы не уродовать тело. Хотя… — И снова смех, постепенно перетекающий в истерику. — Какая мне к черту разница, правда? Я ведь все равно умру!

Глаза остекленели. Что это он в них видит — не уж-то сожаление? Сдерживаемая ранее боль?

— И… забери из хлебницы печенье.

Он потерял суть. Какое печенье…

— Я его буквально утром из кондитерской принесла. Свежее. Будет обидно, если пропадет. А так… вроде все. Книги жалко.

Книги… «Тупая идиотка, а себя тебе не жалко?! Я тут в шутки играю, по-твоему?!» — раздражаясь, выругался молодой человек.

Что-то капнуло на линолеум.

— Ой, — девушка, спохватившись, начала утирать раскрасневшиеся щеки, дергано двигая ладонями. — Чего это я… Ой, слезы… Прости, пожалуйста.

— Что?

— Кажется, переволновалась… — продолжала суетиться она. — Ой-ой, нет… — начала задыхаться, громко и шумно хватая ртом воздух. — Только не сейчас. Не обращай… — Хриплый вдох. — …внимания. — Тяжелый выдох.

Чтобы удержать равновесие, ей пришлось опереться на собственные колени. Он не подходил.

— Оно обычно недолго… ты… прости, что я тут… вот слабачка…

Созрел вопрос. Что делать? Логичный ответ: закончить начатое. Нельзя оставлять ее вот так.

Но тело понесло молодого человека на кухню. Методично налило в пустой стакан воду из графина и вернулось в комнату. Нахмурив брови, он протянул девушке стакан:

— Не реви. Я просто пошутил.

Ярослава сделала два больших глотка, а затем зашлась кашлем.

— Ну-ну, аккуратнее. Ты чего? Куда торопишься-то? Никто ж не отнимает.

Он сделал шаг. Затем еще. Руки привычно легли на ее плечи, обнимая. Не раздумывая, девушка прижалась к нему, утирая мокрые глаза о чужую футболку. Некоторое время в комнате стоял только вой ее охрипшего голоса, перебиваемый осторожными поглаживаниями по голове. Ладонь сама нашла затылок Яры и теперь совершала однообразные движения.

— Тш-ш, — шепотом сказал он, пряча внутри себя досаду. Что он наделал?

Рев кончился слишком резко — просто в какой-то момент девушка перестала издавать какие-либо звуки. Испугавшись, он подумал, что ненароком задушил ее, удерживая в объятьях, но когда она отпрянула, то увидел только безучастное ко всему лицо. Глаза опухли, и ресницы слиплись от слез. Губы стали похожи на пережеванное мясо.

— Я прилягу.

Как ни в чем не бывало, она забралась с ногами на кровать, отвернувшись к окну.

«Вот сейчас! Ну!» — кричало нутро.

Он сел на край.

— Как хорошо, что ты пошутил, — услышал он ее голос, похожий на предупреждение, и сглотнул. — Но не шути так больше. Никогда.

Она наощупь нашла чужую руку, положив на свое плечо. Он продолжил гладить.

— Посплю. После истерики всегда голова сильно болит.

— Тогда я пойду, — он начал вставать.

— Нет, — опасливо вскинулась девушка, оборачиваясь. Коля озадаченно встретил ее взгляд своим. — Я не усну, если уйдешь.

— Оставишь незнакомца в квартире?

— И что ты мне сделаешь? — усмехнулась она. — Убьешь?

Пауза. Он впервые оказывался в такой ситуации.

«Ты же все поняла. Зачем… продолжаешь делать со мной это?»

— Подожди, пока я усну. А потом можешь уходить. Второй комплект ключей в прихожей на вешалке. Отдашь… потом.

Он приблизился к ней. Хотел улыбнуться, но вышел только нервный смешок.

— Конченная. У тебя полностью отсутствует инстинкт самосохранения, ты в курсе?

— Да.

Отвернулась. И, замолчав, засопела минут через десять. Его рука двигалась, неторопливо успокаивая.

Все силился понять, что ей движет. Сдаст в полицию? У нее нет улик. Сбежит? Тогда почему не выставила за дверь сразу. Зачем оставлять возле себя? «Держи друзей близко, а врагов еще ближе», — но враг ли он ей?

— И что ты задумала? — зашептал молодой человек, опаляя дыханием ее ресницы. — Что-то мне подсказывает, что когда-нибудь я об этом пожалею. Но сейчас… я не смог. Представь себе, я не смог. Ты уникальная. Я не смог, прости меня.

За что он извинялся…

Ночь прошла незаметно и тихо.

Он сидел на кухне, наслаждаясь видами косого рассвета в окне, что еле-еле выползал из-за своего укрытия. Густые синие тучи не давали лучам возможности пробиться. На верхних этажах фотографировали столь редко появляющееся солнце.

Он приготовил завтрак, сходив до круглосуточного магазина неподалеку. Помыл посуду. Прибрал их вчерашнюю еду, выкинув ту в помойное ведро. А сейчас просто слушал тишину квартиры, нарушаемую звуками соседей сверху. Спустя время и они затихли — будний день, люди ушли на работу.

Не удержавшись, он вернулся в комнату, стараясь без скрипа открыть межкомнатную дверь. Девушка спала на животе, развалившись на всю кровать звездочкой. Ступня в носке торчала из-под одеяла, а волосы упали на лицо. Чем не безмятежность? В воздухе витал запах теплой кожи, слегка потной после сна. Запах живого тела.

Он обязательно ее поцелует, когда она проснется. Иначе умрет сам.

Помятая и с мешками под глазами, Ярослава молча проползла в ванную, не обратив на гостя никакого внимания. Коля щелкнул по выключателю чайника и отложил ту самую книгу на стол, которой убивал время последние три часа. Достал тарелку. Вилку. Налил из заварника чай в кружку.

Она вышла минут через двадцать, переодевшись в домашний халат, под которым, судя по выступающей груди, ничего не было. Мокрые волосы пахли персиком, и он зацепился за этот аромат, когда девушка проходила мимо него.

— Вкусно пахнет, — сказала она, нависая над плитой.

— Я завтрак сделал.

— Продуктов же не было.

— Сходил до магазина.

— Тебе не лень было…

— Надеюсь, ты ешь запеканки.

— Если это не картошка, то да.

— Это творог.

— Прекрасно.

Они сидели друг напротив друга. Он молча смотрел, как она ела, размазывая вилкой по тарелке остатки сгущенного молока и кусочки изюма.

— Никогда в жизни больше не буду готовить. Нанимаю тебя домашним поваром, — промурлыкала девушка, запивая чаем набитый едой рот.

— Понравилось? — не без гордости спросил молодой человек.

— Очень, — она подняла взгляд, смущаясь. — Ты сам-то поел?

— Давно. Скоро обедать нужно будет. Кстати…

Он хотел сказать про суп, который теперь стоит в ее холодильнике, но его перебили.

— Можно я тебя поцелую?

В воздухе искрило электричество. Кажется, он успел только кивнуть, неловко пряча глаза от халата, когда Яра приблизилась, присаживаясь на колени. Когда поцеловала, и мир вокруг растворился.

Было сладко, потому что на языке осталась сгущенка.

И тепло.

Девушка жадно глотала воздух, извиваясь в его руках. Хотелось всего и сразу. Но он отпрянул, сдерживая себя и сжимая пальцы в кулаки.

— Погоди. Давай… не будем торопиться.

Пару раз хлопнув ресницами, она мелко закивала, укладывая на плечо свою тяжелую голову.

В руках стало липко — это собственная кровь выступала из ран, оставленных ногтями.

Глава 1

Говорят, все идет из детства.

Говорят, если ребенок начинает издеваться над животными — это первые звоночки, чтобы задуматься. Но он никогда не был садистом. И животных всегда любил и защищал от детворы, что бросала в бродячих щенят палки. Тогда почему все вышло именно так? Почему из миллиона людей — он?

Сколько не задавай вопросов, все одно — тишина и безответственность. Винить некого, разве что матушку природу.

Его взгляд всегда был глубже и осмысленнее, чем у других детей. Он чаще задавал вопросы, влезал в диалоги взрослых, требовал больше внимания к себе. Или целиком уходил в одиночество, мог часами сидеть на лавочке, не двигаясь, и наблюдать за снующими вдоль пруда утками. Он был таким же обычным, как и все.

Вот только соседская детвора все равно избегала его. Будучи взрослым, он понял: есть такие ощущения, которые нельзя описать. Интуиция. Дети интуитивно чувствовали, что он другой. Наблюдая за их реакцией, мальчик и сам начинал догадываться, бросив безуспешные попытки к сближению со сверстниками. Как оказалось, так даже проще.

Все идет из детства. Пьющие родители, злобный патриархальный отец, истеричная мать, избиения и ругань, травля. Ничего из этого. Ничего. Примерная и спокойная семья. Не ругались в присутствии сына, не употребляли мат в разговорной речи, излишне не жалели, но и в обиду не давали. Не скупались на подарки, кружки и развлечения. Отдавали своему малышу всю любовь, оставляя себе лишь крохи. Перестав любить друг друга, сохраняли брак и уважение, чтобы ребенок рос в полной семье.

Крича ночью в подушку, он никак не мог понять, что могло пойти не так.

Однажды к маме с папой пришел высокий седой дядя, после ухода которого мама проплакала весь вечер, заперевшись в спальне. Мальчик не услышал ни слова из прошедшего разговора, но поклялся, что найдет этого дядю и сделает ему больно. Родители так ничего ему и не объяснили, оставляя в неведении, но классная руководительница — суровая и властная Екатерина Александровна — начала странно к нему относиться. Полное имя, по которому та привычно обращалась ко всем остальным, сменилось на слащавое «Коленька», а задира первоклашек Митька из «Бэшек» резко оставил его в покое. Девочки косились, а ребята не брали с собой играть в мяч.

Всеобщая осведомленность всех, кроме него самого, раздражала. Все знали, что с Колей из 1А, да-да, тот светловолосый мальчишка, что-то не так. И все как один молчали, словно партизаны, проглатывая языки на вопросах. «Лучше бы они у вас отсохли!» — выругался ребенок, сбегая из школы.

Они переехали к родителям матери из города в поселок, где начали с чистого листа. Где он снова стал для всех нормальным.

Школьные предметы быстро надоедали. Особенно русский язык, что изучают все одиннадцать лет. «Зачем так много?» — думал он. Потеря необходимости к чему-то в его глазах тут же влекла за собой полную отрешенность и безучастность.

— Почему снова три? — ругался отец. — Я не понимаю, ты же умный, ты же можешь лучше!

— Потому что три — это минимум. Нет смысла стараться выше. Я от этого не отупею.

— Но твои оценки…

Что-то там про средний балл, про аттестат. Старая песня.

В восьмом классе началась химия, и желание учиться вернулось. До десятого, пока органика не разрушила оставшиеся, и без того тлеющие, надежды.

Он не играл в компьютерные игры, не любил командные виды спорта, не читал и ничего не коллекционировал. Никак и нигде себя не проявлял. Учился ровно так, чтобы учителя не таскали по олимпиадам, как самого пытливого, и чтобы родители не выносили мозг. Сливался с окружающим миром настолько, что становился прозрачным.

Ничто не могло вызвать интерес у подростка, второй час смотрящего в потолок.

— Сынок, все в порядке? — обеспокоенно спросила мать, вытирая руки о полотенце после мытья посуды.

— Да, все хорошо, — спокойно отвечал сын.

Пока однажды двое гопников из соседней хрущевской панельки не привлекли его внимание.

Вонзая лопаты в землю, они яростно выкрикивали боевые кличи, разбавляя их матом, смеялись и, кажется, были всецело увлечены процессом. Июньское солнце неприятно припекало голову и плечи через темную ткань рубашки.

— Что вы делаете? — поинтересовался он.

— Змей рубим! — радостно выкрикнул первый, на вид кажущийся ровесником. Щель между передними зубами была до того приличная, что Коля гадал, влезет ли в нее простой карандаш.

— И как?

— Весело! — ответил второй, чуть помладше. — Хочешь с нами?

Делать все равно было нечего, и он согласился, пожав плечами.

— Только свою лопату принеси, и сапоги резиновые одень! Эти сучки за пятки кусаются!

«Надень, бестолочь», — мысленно поправил Коля, направляясь к дому.

Они прозанимались этим около часа. Должного эффекта от участия парень, к своему сожалению, не получил, даже с учетом восхищения товарищей — их задора могло бы хватить на целый табор.

— Не вкатило, да? — спросил первый, жуя сорванную травинку. Похоже, его искренне огорчило, что их увлечение кому-то не понравилось.

— Не-а, — признался Коля.

— Ай, блять!

Тот, что помладше, схватившись за стопу, упал на лавку и заверещал, словно резаный. Вернее, заколотый. Из старой потертой резины торчала узкая доска разваленного детворой забора с толстым ржавым гвоздем. Он и стал причиной воя.

— Не трогай, — среагировал Коля, присаживаясь рядом. — Я вытащу.

— Пакли свои убери! — кричали на него.

— Заткнись, говорю!

Врожденное хладнокровие приносило не только беды. В подобных ситуациях от него была и польза. Сосредоточившись на повреждении, парень крепко перехватил чужую щуплую щиколотку, предварительно закатав брючину спортивок. Кожа в месте сцепки побледнела.

— Дернешься, — с угрозой заговорил он. — я тебе этот гвоздь достану и в глаз воткну. Кивни, если понял.

По второй руке стекала кровь. Неприятно теплая, она капала в песок, отвлекая внимание.

Вертеть палку было бессмысленно. Если вынимать — то разом, не доставляя дополнительных мучений. Начав обманчиво считать вслух, он вытащил ее на двойке.

— А теперь отведи его в больницу, — встав с корточек, парень сунул в руку второго доску. — Гвоздь ржавый, надо сделать прививку от столбняка.

Но тот не шевелился.

— Очнись! Товарищу твоему, говорю, помощь нужна! Отведи его.

Чужие глаза все пялились на кровь, никак не хотевшую останавливаться, вмиг пропитавшую наскоро намотанную тряпку.

— Никогда крови не видел, что ли? — спросил Коля, насмехаясь. — Вы же постоянно друг с другом в школе деретесь.

— В таком количестве… ни разу…

«Придется все делать самому», — и подхватил нытика, захлебывавшегося соплями.

— Предупреди его родителей, что мы ушли. Понял? — тишина. — Понял или нет?!

Дома, уже вечером, ковыряясь в супе и вылавливая из него лук, он не мог разобраться, что чувствует.

— Ты чего такой недовольный сидишь? — мама поставила на стол рыбник. — Уходил вроде с настроением.

— Я сегодня одному идиоту помог.

— Так это же хорошо! Сделал доброе дело!

Сын встал. Подошел к раковине и вывалил весь суп туда, не испытывая угрызений совести перед матерью, варившей его. Перед глазами была та секунда чужой боли, что исказила пацанское лицо, когда он вытаскивал гвоздь.

Незачем было так торопиться. Надо было медленнее…

— Мне не понравилось. Мерзкое ощущение.

И ушел.

Родители развелись, когда ему уже исполнилось восемнадцать, и на горизонте замелькала университетская жизнь. Отец второй месяц периодами не ночевал дома, а мама стала слишком часто захаживать к соседке. Конечно, они извинялись, стыдливо пряча покрасневшие лица, но он только махнул рукой, закрываясь в спальне.

— Да ладно вам, — сказал равнодушно Коля. — Я не ребенок уже. Могли бы и раньше это сделать, все равно спите в разных комнатах. Конспирологи хреновы.

Прямота оскорбляла. Но ему было все равно.

Он ее не трогал. В буквальном смысле. Она все сделала сама — сама напугала родителей, сама залезла на эту долбанную крышу, сама оступилась.

Он всего-то закурил сигарету.

— Ты кто такой?! — закричала девушка.

Хрупкое ограждение, в которое намертво вцепились короткие женские пальчики, не внушало никакой надежности. Под весом обычного человека оно могло не выдержать.

Первая, сладкая, словно мед, затяжка за сегодня. В университете хаос, быт вне дома сильно выматывал неприспособленный к такому количеству общения организм. Дешевые горькие сигареты показались ему раем в ту секунду.

— Чего тебе нужно?!

— Да не ори ты так, башка болит, — хмуро ответил он и привалился к каменной кладке старого дымохода.

— Не подходи! А то я прыгну! — снова завопила незнакомка. На вид не старше его самого — лет двадцать максимум.

— Я и не собирался.

— Тогда свали нахуй и не мешай мне! — злобно рявкнув, она отвернулась, обращая взгляд своих заплаканных глаз на город, погружающийся в глубокие сумерки.

Он ждал, неспешно потягивая сигарету, а она все не прыгала. Становилось скучно.

— Ну и долго ты будешь там стоять?

— Что?!

— Прыгать будешь или как?

— Не собираюсь я прыгать! Семь этажей вообще-то! — интонация была такая, словно и дурак догадался бы обо всем этом.

— А зачем тогда залезла? Парапет-то довольно скользкий. Ты бы не стояла так близко к краю. Мало ли… — он облизал губы. — …что.

— Предков напугать надо! Они меня не любят! Пускай обосрутся, им полезно! И только попробуй читать мне нотации!

— Боже упаси.

— Ты-то хули здесь забыл?! Свали, говорю! — не унималась она.

— Не припоминаю, чтобы крыша дома являлась чьей-то частной собственностью. Хочу и курю.

И, будто в подтверждение, сделал глубокую затяжку, выдыхая дым медленно, запрокинув назад голову.

— Бесишь, — раздосадовано буркнула девушка. — Чего тебе вообще надо?

— Хочу, чтобы ты прыгнула.

Ее глаза округлились. Голос повысился еще на тон.

— Больной совсем?!

— Смотря, что понимать под «здоровым».

— Реально больной, — Коля сделал пару шагов навстречу. — Слышь, съебись, говорю! Я ведь прыгну!

— Да-да, я понял. Прыгай.

— Отошел! Отошел, я сказала!

— Аккуратнее. Скользко.

— Что?! — огрызнулась она. — Что ты вообще…

Ее лицо в эту секунду было бесподобным, а падение логичным завершением всего. Мгновение, растянутое искаженным восприятием. Удивление и шок пронизывались страхом — животным нечеловеческим ужасом, когда осознание происходящего не дает тебе никакого преимущества. Ты уже ничего не сможешь сделать, даже если бы очень хотел этого. Именно так выглядит обреченность и беспомощность человеческой жизни. Так выглядела и она, пока не встретилась с асфальтом.

— Аккуратнее, сказал же.

Он стоял на краю, запрокинув одну ногу на парапет и высовываясь вниз. Юная девушка, внешне вполне красивая и опрятная, с высветленными до желтого цвета прямыми волосами лежала, возможно, под окнами собственной квартиры. Уличная одежда говорила о подготовленности и обдумыванию случившегося поступка. Молодой человек не мог разглядеть с такого расстояния, куда смотрят ее глаза, но почему-то ощущал нутром — на него.

Сделав последнюю затяжку, Коля выкинул сигарету туда же, откуда минуту назад упал человек.

— Пока-пока, — помахал он затушенному об бетон бычку. — Меньше будешь выебываться.

Внутреннее раздражение зудело под кожей. Он выпрямился.

Он ведь ничего не сделал. Она сама упала. Сама.

Несколько дней молодой человек не мог выкинуть случившееся из головы. Чувство вины его не терзало, скорее любопытство — что будет, если сделать так еще раз? Может, ему удастся разобраться в собственном мировосприятии, высмотреть нечто глубинное, копошащееся под кожей. Предплечья он расчесал почти в кровь.

Мать звонит, спрашивает, как поживает. Когда приедет в гости. Нашел ли девушку.

— Найдешь тут, ага, — флегматично выдыхает он в трубку. — И вообще мне некогда.

— Да-да, понимаю, понимаю, учеба. Но ты все равно…

— Мам!

— Прости. Просто я волнуюсь, ты же не рассказываешь ничего.

Они оба молчат. Чайная ложка в его руках медленно и с протяжным скрипом скользит по чашке со сладким чаем.

Сбрасывает звонок. Нет сил слушать этот бред. Он устал. Устал, ничего не делая.

Ему скучно, и скука выедает мозг. Как червяк. Как паразит.

Кончилась очередная пачка сигарет — Коля нехотя выходит в магазин, успевая за десять минут до закрытия.

Дерганая грубая девушка расталкивает очередь.

— Извините, а можно побыстрее, пожалуйста? — сочатся ядом ее слова.

— Встаньте за мужчиной, куда вы лезете, — отвечает кассир.

Девушка переминается с ноги на ногу, поправляет капюшон, натягивая по самый нос и пряча огромные синие мешки под глазами. Рука, в которой она держит минералку, трясется.

Он пропускает ее перед собой. Не поблагодарив, она сразу ставит на ленту свои немногочисленные покупки и чеканит, стуча зубами:

— И «Бонд Компакт» пачку.

— У нас только обычный остался.

— Дайте уже что-нибудь! И зажигалку.

Нерасторопная женщина пару раз пикает перед собственным носом, будто нарочно выводя незнакомку на еще большую злость.

— Я тороплюсь!

— Какие все торопливые. С вас двести пять рублей. Карта магазина? — голос уставший, буднично повторяющий одно и то же в сотый раз.

— Нет, нет, по карте.

Девушка открывает минералку прямо в зале, жадно выпивая половину маленькой бутылки и несколько раз забрызгав пол и подбородок. Уходя, роняет зажигалку, не заметив этого.

Он находит ее за углом продуктового, матерящуюся на саму себя.

— Блять, да куда же… куда ж я ее положила… Вот, блять!

— Это ваше? — парень протягивает найденную вещь.

— А, да, моя.

Шум колесика, и уже через секунду в воздухе витает запах табака. Не то чтобы он ждал от нее благодарности, однако от пары слов бы не отказался. Ему кажется странным, что он ждет от нее чего-то, сам не понимая чего.

— У вас все в порядке? — интересуется он, надеясь на продолжение разговора.

— А что, по мне видно, что что-то не в порядке? — язвит она.

— Может, я могу чем-нибудь помочь?

— Себе помоги, извращенец.

Тушит недокуренный бычок носком заляпанного весенней грязью кроссовка и скрывается где-то за поворотом. Он долго смотрит на стоптанную сигарету. Он ощущает что-то знакомое, но утраченное.

Он мечтает, чтобы они встретились вновь.

Знакомые черты лица грубиянки возникают перед ним спустя почти месяц. Опрятно одетая, она уже не шатается и не дергается, говорит знакомую фразу, после которой молодой человек оживляется, стоя в душной бесконечной очереди:

— И «Бонд Компакт», пожалуйста.

— Карта магазина? — в этот раз кассир другой, а голос тот же. Один на всех.

— Нет. По карте.

Не удержавшись, перегибаясь через пожилого низенького мужичка, Коля здоровается, махнув рукой.

— Привет, — надеясь, что она его помнит.

Она помнит: уголки губ немного приподнимаются, а затем ее отвлекают и подталкивают к выходу остальные покупатели. Сквозь полупрозрачный пакет проглядывается упаковка кефира, хлеб, пачка крабовых чипсов и мороженое.

Молодой человек выходит на скользкое после ночных заморозков крылечко, ветер, непривычно сильный для их местности, сдувает с него капюшон худи. «Мерзкая, отвратительная погода», — думает он. Весна никогда ему не нравилась.

— Эй.

Девушка курит в том же месте, в той же позе, сгорбившись над сигаретой, как если бы прошел не месяц, а пара минут.

— Привет, — повторяет он и мысленно называет себя попугаем.

— Прости, что я в прошлый раз тебя обругала. Но ты тоже хорош — нечего было лезть.

— Да я не лез, — пожимает плечами Коля, спускаясь к ней. Останавливается в районе метра.

— Да знаю я. Просто не хочу чувствовать себя дерьмом.

— А. И как? Получается?

— С такими вопросами — не очень.

— Сейчас все нормально? — он кивает на пакет.

— Нет, но терпимо. Спасибо, что… — запинается, проглатывая дым от очередной затяжки. — что предложил помощь. Я выглядела как наркоманка — никто бы даже не приблизился, если бы я подыхала тут в подворотне.

«Я бы на это посмотрел».

— Пустяки. Ты живешь где-то здесь?

— Да, вон там, — указала девушка на пятнадцатиэтажный панельный дом. — Развалюха.

Ему нечего было ей ответить. Разговор зашел в тупик.

— Не хочешь выпить?

— Сегодня вторник.

— А кого это волнует? — она улыбнулась.

Пожалуй, это было логично.

В ее квартире намусорено и накурено. Стойкий, неприятный запах ударил в нос, стоило открыть дверь.

— Ты проходи, сейчас я все уберу.

Но если убирать все, размышлял Коля, понадобиться очень много времени, которого у него нет, так что он, сдерживая недовольство человека, привыкшего к порядку, переступил через выставленные в тесной прихожей мешки на помойку, через грязную, стоптавшуюся обувь и предпочел бы даже не снимать собственную — пол выглядел чем-то заляпанным.

— Тапочки есть?

— Да-да, сейчас, где-то были.

Она кинула ему проеденные молью, темно-синие тапки, какие продавались на рынке из его детства, когда он с матерью гулял по поселку. Теперешние ощущения не имели ничего общего с ароматом беззаботной жизни ребенка.

— Я до сих пор не знаю, как тебя зовут, — вспомнил он, проходя по длинному коридору на кухню. Девушка как раз пыталась запихнуть кефир в дверцу холодильника, куда он все никак не хотел влезать. — Там полочка верхняя сбилась. Поправь.

Когда он аккуратно поправил полки, пачка спокойно поместилась.

— Что бы я без тебя делала. Я Оля. Сейчас еще посуду помою…

— Коля. Оставь посуду, давай где-нибудь сядем.

На подоконнике кухни стояла коллекция из пустых банок пива, в основном жестяных, ликеров и пивных напитков. Заметив взгляд, девушка поспешила оправдаться:

— Все времени не нахожу сдать на переработку. Вот и стоят там… Я не так много пью, ты не подумай.

— Да мне, собственно-то, все равно.

— Давай посидим на кухне. В гостиной не убрано.

Какое-то время они просто пили, иногда закусывая купленными чипсами, временами смеялись. Их беседа лилась ни о чем. Потом Оля открыла дверцу шкафчика с мусорным ведром, и молодой человек заметил использованные шприцы, едва не падающие обратно на пол из переполненного пакета. Она проследила за реакцией молодого человека. Громко выдохнув, открыла вторую банку, пока он еще не выпил и половины первой, сказала:

— Ты не подумай, я не наркоманка какая-нибудь.

Снова это «ты не подумай». С чего она решила, что он вообще будет о ней думать?

— Если ты скажешь, что это твои уколы витаминов, прописанные терапевтом, то я поверю.

— А если так, — Оля начала закатывать рукава своей застиранной водолазки. — Поверишь?

Бледно-фиолетовые пятна украшали сгиб локтя. Явно несвежие. Точечные маленькие синячки отдаленно напоминали чернику или голубику — разрежь кожу и достань.

— Сколько ты уже чистая?

— Полтора месяца.

— Тогда это что? — кивнул он в сторону мусорки.

— Вчера чуть не сорвалась.

— Чуть?

— Не сорвалась. Вспомнила всех, кого подвела. С работы уволили, мужик бросил. Мать звонила, пятнадцать минут распиналась, какое я ничтожество. Наверное, она права. Сижу, жалуюсь незнакомцу на жизнь. Должно быть, это жалко со стороны выглядит.

Оля усмехнулась, закусив нижнюю губу. Он подумал пару секунд.

— Да, весьма.

— Смотрю, ты слов не подбираешь, — без злости ответила девушка. — Хотя… наплевать. Ты первый, с кем я могу нормально посидеть и выпить.

— Зачем ты живешь?

Молодой человек вертел в руке банку с пивом, ставшим уже безвкусным и горьким. Дальше допивать не хотелось. Опустив глаза, собеседница некоторое время разглядывала собственные пальцы с искусанными и поломанными ногтями.

— Хочу выбраться из этого дерьма, — она окинула взглядом комнату. — Хочу снова жить нормальной жизнью.

— А сможешь?

— У тебя есть другие варианты?

— Да, — не отрывая взгляда от ее глаз, ответил Коля. — Он лежит в мусорном ведре. Общество уже поставило на тебе крест. На твоем месте я бы не сопротивлялся. По сути, все, что ты сейчас делаешь — это занимаешь чье-то место. Тратишь кислород впустую.

— Нельзя говорить такое людям.

— Почему? — усмехнулся молодой человек. Девушка отвела глаза, смаргивая слезы.

— Потому что это больно. И неприятно.

— Есть хорошая поговорка по такому случаю: «На правду не обижаются». Ты хотела правды. Я тебе ее дал. К тому же, — глоток кислого, выдохшегося пива. — Мы просто разговариваем. Сейчас я допью это пиво и пойду домой. А ты останешься здесь одна — думать о своей заоблачной судьбе без наркотиков.

— Замолчи! — сначала звук бьющегося стекла, постепенно гаснувшего в шипящем, растекающемся по полу пиве. Затем ругань. — Вот, блять!

Она вскочила и убежала куда-то за тряпкой, небрежно швыряя ту под ноги себе и гостю — алкоголь успел залить его тапки.

— Пойду я.

Он встал, обходя суетившуюся девушку, которая не обращала на него никакого внимания. Она плакала, одновременно пытаясь вытереть устроенный ею же беспорядок, старательно не замечала соленых ручьев, неустанно льющихся из глаз.

«Если продолжит в том же духе, то к утру протрет дыру в потолке у соседей снизу, — иронизировал юноша. Он вышел на лестничную клетку и вызвал лифт, никто не запер за ним дверь. — Ну и похер».

До собственного подъезда Коля петлял через однотипные дворы, пару раз натыкаясь на косые взгляды подозрительных мужиков, смотрящих ему вслед. От них тянуло перегаром, старьем, но всего сильнее — унынием и озлобленностью на жизнь. Разъезженная колесами дорога затрудняла передвижение, в ней тонули ноги, вязли тканевые кроссовки. Под очередным тусклым фонарем, рассмотрев потери, он пробубнил под нос:

— Теперь только выкидывать.

Все раздражало. И погода. И дорога. И мужики эти. И телка, которая все никак не может решиться сдохнуть, бесполезно потратив пару часов его времени. Он разочарован в ней, огорчен и ошарашен тем, что такие люди не хотят умереть.

И это с ними его сравнивали в детстве? И это они — нормальные?

— Мама, я плохой человек? — мальчик запрокидывает голову, чтобы лучше разглядеть лицо женщины, чья рука гладит его по отросшим волосам.

— Ну что ты такое говоришь! — волосы магнитятся под мозолистыми сухими руками. — Кто тебе такое сказал?

— Тогда почему Вася запрещает мне играть с ними в мяч? Он сказал, что я дурачок.

— Вася сам дурачок! И папаша его не лучше… — шепотом добавила мать.

— Ма-а-ам, почему они со мной не играют? Я какой-то не такой, да?

— Не обращай внимания! Дети всегда были и будут злыми — всегда высмеивают тех, кто хоть немного от них отличается. Не хотят играть — ну и не надо!

— То есть со мной правда что-то не то?

— У тебя глаза умные. Вот они и бесятся. Завидуют моему солнышку.

А он ей тогда поверил. Зря, конечно.

На следующий день, захватив с собой одну из последних подаренных машинок, Коля выбежал во двор, где уже собралась толпа сверстников. Те скатывали с детских горок потертые самосвальчики и грузовички, соревнуясь, у кого дальше проедет.

— Я тоже принес! Можно? — стараясь улыбаться, спросил мальчик. Он где-то вычитал, что улыбка вызывает у других людей доверие к тебе. — Папа сказал, она скоростная и что…

Все обернулись и начали хлопать глазами, натурально таращась и рассматривая. Тот, что посмелее, вышел на пару шагов вперед, обращаясь при этом вовсе не к нему:

— Пойдемте на другую горку.

Все начали поочередно огибать Колю, проходя и словно не замечая.

— Но я ведь… я… тоже…

Ему не ответили. И тогда, набравшись смелости, что поднималась из глубин детского озлобленного сердца, он крикнул:

— Мама была права. Вы все злые!

— Че? — послышалось одновременно от нескольких ребят.

— Злые вы! Я вам не нравлюсь, потому что я особенный!

— Слышь, особенный.

Перед Колей появился самый высокий и чуть взрослее остальных мальчуган. На разодранных пару дней назад коленках уже образовались толстые корки. Щека чем-то измазана, сальная челка прямых волос лезла в глаза.

— Проучить бы тебя хорошенько, да ты ж нажалуешься. Руки марать неохота.

Кажется, он в него плюнул.

Оттираясь от этой вонючей гадости, Коля впервые задумался о том, что каждый человек без исключения чем-то да ужасен. И чтобы выжить, нужно стать в миллион раз хуже, не прощая никого и никогда.

Больше он маму не слушал. Больше он не верил ни единому ее слову.

Он увидел карету скорой помощи и пару полицейских машин у дома Оли, когда шел на учебу. Любопытство взяло верх.

— Что произошло? — поинтересовался юноша у столпившихся возле подъезда зевак. Одна бабулька с длинной гусиной шеей обернулась.

— Горе-то какое…

Впрочем, ничего содержательного. Протиснувшись между всеми, Коля вошел внутрь. Лифт не вызывался, а поднимаясь по лестнице он учуял тошнотворный запах гниющего мяса.

— Молодой человек, сюда нельзя! Вас кто пустил?! — завопил полицейский, закрывая обзор. Двое санитаров спускали по пролетам что-то под тряпкой.

— Я просто мимо проходил… Тут моя знакомая живет… в 67-ой квартире…

— В 67-ой вы сказали? — мент задумался, рукой останавливая носилки. — Не она случайно?

Оля перестала походить на саму себя. Кожа вокруг рта, глаз и носа облезла, приобрела зеленовато-желтый цвет. Глаза впали и высохли, и на их месте в обшарпанный исписанный потолок подъезда смотрели два пустых диска. Посеревшие зубы, оголившиеся из-за отсутствия слизистой вокруг. Что-то белое, когда-то стекающее и засохшее на подбородке и шее.

— Это…

— Передоз.

— Пиздец… ой, простите, — Коля был не удивлен. Скорее, глубинно-душевно рад. Но товарищу полицейскому не нужно об этом знать. Поэтому он скрыл улыбку рукой, вызывая внешний страх и удивление в своей реакции.

— Бывает. Знакомая, говорите…

— А как давно… она… ну…

— Судя по разложению тела — минимум недели полторы. Соседи стали жаловаться на вонь. Думали, снова канализацию прорвало. Когда догадались, что источник запаха та квартира, стали звонить и стучать. Естественно, никто не открыл. Вызвали нас, а тут такое…

Мужик снял свою меховую шапку, увенчанную красной звездой, проникаясь историей.

— Полторы недели…

Получается, сразу, как он ушел.

— Когда вы в последний раз ее видели?

— Как раз полторы недели назад. Мы пили пиво, она… говорила, что хочет начать жизнь заново, — пел соловьем юноша, прекрасно понимая, что в квартире остались его отпечатки на той же посуде и бутылке пива.

— Показания дадите? Мы вас не задерживаем?

— Нет, все нормально. Конечно. Скажите, куда проходить…

В ванне горячо.

От кипятка, кусающего за кожу, сморщиваются подушечки пальцев. Не шевелишься, чтобы вода не обжигала, мирно лежишь на дне, подложив под голову валик махрового полотенца. Запотевшее стекло, полумрак, в котором разгораются поставленные на пол высокие большие свечи, а тени, что пляшут от них на кафельных стенах, похожи на танцующих чертиков.

Они смеются. И ты смеешься вместе с ними.

Сам того не замечая, он начинает смеяться. Сначала тихо, сдерживая кулаком подступающую истерику. Уже через минуту — во всю силу. Тело не двигается, разморенное жаром, но грудная клетка то и дело срывается на хрип. Слезы в уголках глаз смешиваются с зеленоватой водой, от которой пахнет солью для ванн. Искаженное рябью собственное отражение скалит зубы и плачет.

Дотягиваясь до зеркала, он рисует кружочек. В нем две точки, улыбку. Человечек ему добродушно улыбается. Он не улыбается человечку. В проявленных местах мелькают глаза, пепельно-голубые, замаранные черными песчинками, которые можно пересчитать на свету. Коля оттягивает нижнее веко, болезненно скользя по коже ногтями, оставляя красные полосы, не узнавая своего же отражения.

Кто это перед ним? Откуда у отражения такой печальный вид, такой широкий оскал? Почему у отражения холодные тяжелые руки, что невыносимо поднимать и держать на весу? Откуда морщины и болезненная синева? Что с ним произошло, откуда все это?

Кто он такой? Что за незнакомец выдерживает его взгляд?

Не именно ли он психанул на дворовую шпану? Не он ли блевал от собственной помощи наступившему на гвоздь гопнику? Не он ли стоял на крыше, наблюдая за чужой истерикой? Это он просил едва знакомую девушку умереть? Человек, совершивший все это, должен быть плохим. Его должна мучать ебаная совесть. Человек из зеркала не должен плакать от смеха, он должен лить слезы от горя.

Ладонь по ощущениям чугунная. Палец едва касается стекла, под смайликом появляется единственная буква, криво написанная из-за слабости мышц.

«Я».

Он набирает в легкие воздух, скатываясь под воду. Хочется открыть глаза, увидеть мир по ту сторону, что обычно недоступен обычному человеку. Мир, который успели увидеть те девушки.

Кожа покрывается мурашками, хотя вода по-прежнему очень горячая. Внутренности выкручивает, когда счет переваливает за две минуты.

Выныривает. С ресниц капает, но уже без соленых ручьев.

Он обязательно сделает это снова — заглянет за границу возможного, даже если потребуется пожертвовать кем-то. И снова. И снова. И снова.

Девушка, подолгу засиживающаяся в здании университета и почему-то не идущая домой.

Преподавательница, одинокая, но чрезвычайно умная и образованная, постоянно заглушающая душевную боль крепким алкоголем.

Соседка, попросившая о помощи с помывкой окон из-за физического недуга.

Он не понимал, почему все эти люди встречались ему на пути. Сама судьба вела их к концу, и будь они удачливее, то их дороги повернули бы в другую сторону, подальше от него. Зато молодой человек прекрасно видел чужую изоляцию, уединение. Все они будто светились особым светом, общество обходило каждого, не утягивая за собой. Сиротливые — либо по причине, либо в виду осознанного выбора. Те, о ком никто не будет беспокоиться, кого не спохватятся, на ком поставили крест, как когда-то на нем.

Они сами шли к нему в руки, а он не был в силах упустить очередной момент. Он их не убивал, он ставил запятую, после которой окончательную точку ставили они сами.

Он не считал себя выше или ниже других, не тешился эгоизмом и силой, шел исключительно на поводу у нестерпимой скуки и любопытства. Еще. Хочу еще. Когда в очередной паре глаз навсегда гасла жизнь, временами, он мог искренне сочувствовать, но никогда не позволял этому ощущению поселиться в себе слишком надолго.

Пожалуй, тяжелее всего он перенес потерю преподавателя. В конце концов, молодой человек действительно дорожил ее талантом, заслушивался лекциями, в последствие выученными наизусть, и в момент смерти плакал, чего раньше с ним не происходило. Она забавляла и развеивала серость будней дольше всех.

Она его любила.

— Ты слышала, что говорят? Анна Федоровна умерла.

Другая одногруппница поднимает голову, шокированным взглядом рассматривая подругу. Ручка падает из ее руки, летит на пол, тем самым срывая накатившееся на мышцы оцепенение.

— Да быть не может! Ты гонишь, что ли…

— Если бы…

— Чего-чего? Кто умер?

Сеня занимает место между девчонками, расталкивая огромной задницей чужие сумки и портфели.

— Мы про Анну Федоровну.

— Это кто?

— Ты чего? Проблематику управления у нас ведет! Вела, точнее. Такая… высокая…

— А, ну. И? — безучастно продолжает он.

Коля поворачивает голову, показывая остальным, что тоже включен в беседу. Аленка, местная новостная радиостанция, дожидаясь всех внемлющих ей, продолжает:

— Отец позавчера с вызова вернулся ночью, а потом сказал, что нашли ее дома в ванной. Уснула, пока душ принимала, и захлебнулась. Не хотел сразу говорить, пока экспертиза готова не будет. А сегодня уже почти весь корпус на ушах от этого стоит.

— Фантастика какая-то… Как так можно уснуть? — разом подхватывают остальные.

— У нее в крови почти две бутылки водки было, если не больше…

— Уверена, что нам можно это знать?

— Папа сам виноват, что растрепал. Да и вы свои, вроде как. Просто… хотелось с вами поделиться, что ли. Все-таки не чужой человек была. Два года с ней отучились…

— В голове не укладывается, — шепчет Лена, подружка Алены.

— Допила! Вот и все! Сколько раз на семинары с перегара приходила? Да пальцев рук не хватит, чтобы сосчитать! — добивает третья.

— Грубая ты, Насть… Нельзя же так. Ну, пила, значит, причины были. Меня лично больше ее профессиональный опыт интересовал, а не то, как она проводила свободное время.

— Зато вы, я смотрю, дохера сочувствующие. Плевать, какие причины. Если бы сила воли позволяла, не докатилась бы до такого. К тому же сама вроде мозги имела, должна была понимать, к чему идет.

— Еще мне отец сказал…

— Ты чего замолчала-то? — толкнул в бок Сеня.

— Да я слова подобрать пытаюсь. В общем, у следствия еще есть версия, что ее могли утопить. Что не сама… ну вы поняли.

— Чего?! Да ну!

Коля напряг слух, продолжая сидеть молча, а поняв, что ведет себя подозрительно, заинтересованно спросил:

— Стоп, а разве вскрытие не должно было установить причину смерти?

— В том-то и дело, — шумно выдохнула девушка. — Непонятно ничего. Признаков насильственной смерти на теле нет: ни синяков, ни отметин. Количество алкоголя подтверждает версию случайной гибели, мол, уснула и даже понять ничего не успела. Но один папин коллега поставил вопрос об убийстве как вторую основную версию. Пока что с ней работают.

— И как? — на мгновение собственный голос Коли дрогнул.

— Не знаю. Могу только предположить, что этого человека теперь весь отдел ненавидит — не дает дело закрыть, да и отдать тело на похороны не разрешают.

— Кто хоронить-то будет? У нее же ни детей, ни мужа, — спросила Лена. — Родители разве что.

— Может, они. Не знаю.

— Брехня это. Даже если логически подумать, кому она сдалась?

— Да много ты знаешь?

— Я, может, и не знаю. Но Коля не даст соврать, что наша Аннушка одинокой старой девой была.

Все повернулись на Колю. Молодой человек, втянув в плечи голову, уставился в пустой лист тетрадки перед собой. Версия тронутого трагедией паренька шла ему на руку.

— Отстань ты от него! — крикнула Алена. — Он и так белый сидит. А тебе бы с подобными умозаключениями надо не в управленцы, а в ментовку. Ценного кадра теряют!

— А то!

— Коль, все хорошо? — Лена коснулась его руки.

— Да.

— Не обращай на нее внима…

— Все хорошо. Я понял. Ален? — позвал он.

— М?

— Если догадка с убийцей подтвердится, скажи мне, кто это сделал.

Не задавая ни одного вопроса в ответ, сочувствующе поджав губы, девушка кивнула.

В аудиторию вошел преподаватель. Все встали.

— Присаживайтесь, — прогремел высокий грузный мужчина с бородой батюшки. Все сели, кроме Сени. — Что-то хотите спросить, Арсений?

— Правда, что Анна Федоровна умерла?

Тишина. Ладонь, выкладывающая из портфеля канцелярские принадлежности, замерла над столом.

— Как это относится к моему предмету?

— По-человечески нам ответьте. Мы же все равно рано или поздно узнаем.

В кабинет вошла заведующая учебной частью, прерывая диалог.

— Николай здесь? — молодой человек поднял взгляд и инстинктивно приподнялся. — Пойдем со мной. Олег Александрович, это ненадолго.

В кабинете директора не было директора, но сидел человек в форме.

— Только сильно его не мучайте. Сами понимаете, — попросила заведующая и удалилась. Лязг двери резонировал в ушах неприятным звоном.

— Присаживайся, — сказал человек.

— Я постою, спасибо.

— Ну как хочешь.

Он представился капитаном какого-то там отдела, протянул руку, которую пришлось пожать через силу. Дважды предложил сесть, и на этот раз Коля согласился.

— Знаешь, почему ты здесь?

— Потому что Анна Федоровна умерла?

— Да, утонула в ванной. Ты не волнуйся, задам пару вопросов и отпущу, стандартная процедура. Она, как выяснилась, имела не так много знакомых, так что, сам понимаешь, — каждый человек на счету.

Юноша кивнул.

— То есть в тот вечер вы с ней не виделись? — спросил полицейский спустя пять минут разговора.

— Подозреваете?

— А есть в чем?

— Нет, не виделись. Ко мне родители на выходные приехали, могу их номера телефонов оставить.

— Да, оставь, пожалуйста.

Ему протянули карандаш и листок. Некоторое время их разглядывая, он все-таки взял карандаш в руку и написал оба номера.

— Все?

— Да, спасибо. Последний вопрос… Скажи честно, без лишних глаз и ушей. Ты с ней спал?

Коля нахмурился, искривляя в негодовании лицо.

— Не, парень, ты не подумай. Студент-препод — всякое бывает, не первый год живем, как говорится. Сам в твои годы не прочь был…

— Не знаю, в каком мире жили вы, — перебил Коля. — вот только я слишком сильно ее уважал и ценил, чтобы думать о чем-то подобном. Да, вы правы, мы общались ближе, чем того требовали нормы субординации учебного заведения. Но границу никогда не переходили. Вы оскорбили ее память этим вопросом. Теперь я могу идти?

— Надо же как… Ну иди.

Ночью он все никак не мог уснуть.

Не потому что переживал из-за следствия, а потому что до чесотки в горле хотелось рассказать этому тупому мужику, насколько высоки были их отношения, и что одноклеточному животному, коим он естественно является, никогда в жизни не понять, что не все в этом мире крутится вокруг постели.

Он вспоминал жар ее тела, исходившего от кожи — распаренная, она становилась приятнее шелка. Алкоголь расширил сосуды, она покраснела, на щеках выскочил румянец. Пот скатывался по виску, тек по шее, становясь в итоге частью океана, в котором ей было суждено сегодня оставить свою жизнь.

Женщина уже лежала без сознания и так слабо и редко дышала, что молодой человек успел испугаться, не случилось ли чего такого раньше времени. Когда очередная попытка вдохнуть всколыхнула грудью воду, он успокоенно выдохнул сам. Сел на пол, кладя голову на фаянсовый бортик ванны. Молча смотрел, вспоминая с какой живостью эти закрытые и помраченные глаза рассказывали ему о чем-то, вспоминал звуки голоса, тревожно колышущиеся в трубке после очередного срыва.

Она заслужила покой. Нам никогда не познать таких, какой была она, — рожденных словно с дефектом, обреченных на скитания и обладающих великой способностью к знаниям, отчего становились еще более недоступными и чужими. Впервые за долгое время кто-то смог его понять. И в плату за доброту он отпустит ее, чуть надавливая на макушку, погружая голову под воду.

Песочного цвета волосы плавали на поверхности. Тонкие — они растворялись, как краска.

Она не издавала никаких звуков. Не проснулась. Не билась в конвульсиях, как показывают в кино.

Тихо испустила дух, пузырьками выпуская наружу воздух. Через несколько минут всплыла уже сама, и грудь ее оставалась неподвижной.

Горячее тело. Еще мгновение назад — живое. Он гладил женщину по лицу, убирая со щёк налипшие волосы. Непривычно, что она никак не реагирует на прикосновения. Словно осознав происходящее, молодой человек схватил чужую ладонь, поднося к губам.

— Нет… — вопил он, не сдерживая ни слез, ни крика, задушено-исходящего из самых глубин сердца. — Нет! Нет, почему! Нет!

Потом Коля пришел в себя. Прибрался. Не сказав «прощай», вышел.

В кафе толпа.

Будний день не остановил горожан побаловать себя чашечкой ароматного кофе, а он слишком устал, чтобы реагировать и возмущаться шумом вокруг него.

Не снимая куртки и еще не занимая оставшийся в первом зале свободным столик, подошел к кассе — над ней как раз обновили меню, сменив новогодне-праздничные напитки на обычные, зимние. Здесь же, по правую руку за витриной, выставлялась вся выпечка, бисквиты и торты.

За соседней кассой кто-то делал заказ.

— Можно большой капучино, — попросил молодой человек.

— Здесь или с собой?

— Здесь.

— Что-нибудь еще? У нас вышел новый бисквитный торт «Радуга», — принялся рассказывать сотрудник заведения. — Посмотрите. Вся его прослойка выполнена из нежнейшего крема, а сами коржи…

Коля увидел этот торт. Что-то беснующе-яркое, разноцветное, с посыпкой предстало перед его глазами.

— О нет, спасибо. Я такое не ем… Кто в здравом уме его закажет? — Коля уже доставал из кошелька карту. Какое-то черное пятно возле него широко улыбнулось.

— Здравствуйте! Мне фруктовый чай, пожалуйста, и…

— Попробуйте наш новый бисквитный торт «Радуга», — повторил второй кассир другому покупателю.

— Ничего себе! Выглядит классно! — восхитилась девушка. — Давайте, да, я возьму его!

Коля повернул голову обратно, когда сотрудник, почти не скрывая ухмылки, произнес, словно упрекая:

— Ну вот. Кто-то же берет. С вас триста двадцать рублей. В бонусной программе участвуете?

Сначала он увидел ее профиль. Услышал голос.

А потом понеслось.

Глава 2

— Почему ты ненавидишь людей?

Коля ждал ответ на интересующий его вопрос. Девушка, не поднимая глаз от пола, пренебрежительно усмехнулась и ответила:

— А за что их любить?

Спросила она. Вопрос логичный, но в то же время неуместный, и он на мгновение растерялся, ощущая себя рядом с ней идиотом. И потому молчал.

— Знаешь, откуда берется эмпатия? — Коля отрицательно мотнул головой. — Из первого и самого важного инстинкта человека — из чувства самосохранения. Необходимость анализировать окружающую тебя обстановку, подстраиваться под любую существующую ситуацию повышает шансы на выживание. Каждый день с самого детства я училась анализировать поведение своих надоедливых теть и поганых одноклассников. Считывала чужое настроение по силе стуков каблуков о пол, по ухмылкам, по тону голоса. Чтобы понимать, отхвачу сегодня или нет. Я не собиралась становиться эмпатом. Необходимость сделала меня такой. Либо приспосабливаешься, либо дохнешь. Я выбрала первое, хотя в данной категории слово «выбор» звучит весьма уморительно.

— Ты не ответила на вопрос.

— Я не ненавижу людей, но я от всей души не понимаю, за что их можно любить.

— Просто пытаюсь тебя понять.

Чужие мысли скакали и перемешивались. Молодому человеку едва удавалось уцепиться за что-то, как кончик ниточки снова уходил прямо у него из-под ног и терялся в тумане.

— Чтобы ненавидеть кого-то, нужно иметь на это мотивы и чувства. Силы, чтобы поддерживать внутри себя эту ненависть. Я же ничего не чувствую и не хочу чувствовать.

Пол, неприятно холодящий голые ступни, служил ей кроватью. Опрокинув голову ему на колени, Яра изредка хлопала ресницами, уставившись в стену, и ничего не говорила. Ладонь перебирала густые волосы, слегка натягивая их у корней, и, когда девушка от наслаждения прикрыла глаза, он успокоился.

— Мама в детстве мне даже сказок не читала, чтобы не обманывать. Когда крестная и тети называли ее сумасшедшей, она спокойно отвечала им: «Я не хочу обманывать своего ребенка и запугивать раньше времени. Зачем дурить голову выдуманными лешими и водяными, если она вырастет и поймет, что это все ложь? Что самый ужасный монстр на земле — это человек? Зачем пугать ее, неужели жизнь не сделает это за нас через несколько лет?». Как в воду глядела. Конечно, раньше я сильно обижалась на нее… всем родители читали сказки про принцесс и принцев, спасших их от драконов. А сейчас… пожалуй, это лучшее, что успела дать мне мать за такой короткий период времени.

Пальцы в волосах слабели по мере того, как она засыпала. Глаза девушки оставались сухими, несмотря на всю трогательность истории. Продолжительно всматриваясь в окна дома напротив, Коля переваривал услышанное — его забавляла необыкновенность случившегося, выраженная в их противоположности и одновременной близости.

Он просыпается. Мерзкое колющее чувство, прожигающее висок. Чей-то пристальный взгляд.

Молодой человек разворачивает голову, слегка постанывая от затекших плеч, — у Ярославы неудобный диван-кровать, от которого потом ноют все мышцы спины. Она не спит, а с распахнутыми в безумстве глазами смотрит на него, поджав к животу колени. Скрючившись, девушка зажимает руками рот, и слезы, скатываясь по щеке, теряются между тонких пальцев.

— Яра? Что… что случилось? — он придвигается чуть ближе, но ее взгляд не смещается, оставаясь пронзительно неподвижным. — Ярослава?

Она мычит. Трясет головой, задыхаясь, перекрывает себе кислород. Тяжело дышит — ей явно нужно оторвать от лица ладони, чтобы дышать.

— Ярослава?

Это истерика? Или взрыв, о котором его когда-то предупреждали?

— Убери руки, — просит он. Ярослава сопротивляется и стонет. — Надо. Убери, все будет хорошо.

Он врет. Он без понятия, что делать.

Дальше все происходит за пару мгновений. Она кидается на него и, вгрызаясь в хлопок ткани футболки, кричит. А, может, воет. Запертая в грудной клетке боль выходит наружу хрипами голосовых связок и солью слез.

Это продолжалось пару минут. Крики, периодически прекращающиеся на секунду, чтобы не сорвать голос. Полное опустошение. Коля не помнил, чтобы когда-нибудь слышал подобное. Когда девушка затихает, обмякая на груди, он просто накрывает их обоих одеялом и пытается заснуть снова.

Мокрое от слюней плечо высыхает, громкое сопение сменяется на почти бесшумные вздохи.

Коля правда пытался вернуть сон. Но глаза… ошалевшие от страха и искрящиеся от слез глаза еще несколько часов преследовали его. Что она чувствовала? Насколько сильна была взрывная волна, и хватит ли ее, чтобы сравниться с гранью между жизнью и смертью, за которой молодой человек так упорно гонится?

Что видит перед собой в момент падения в бездну, а самое главное — насколько та глубока?

Пасмурное мартовское утро Коля проводит в одиночестве с немногословной запиской: «Я не стану ни за что извиняться. Увидимся позже». На индукционной плите сиротливо остывал свежесваренный кофе. За что Яра не собиралась извиняться, он так и не понял.

Она не позвонила днем, а вечером не брала трубку. Еще два дня не выходила на связь, исчезла с радаров социальных сетей и словно испарилась. Молодой человек из последних сил сдерживался, чтобы не сорваться к ней домой. Удерживало последнее — он помнил, насколько для нее важно сохранять невмешательство в личное пространство. Но он…

Смартфон в руке разоряется незамысловатым айфоновским рингтоном.

— Ты в порядке? — первое, что он спрашивает. Девушка молчит какое-то время.

— Да, в полном, — тон уверенный и мягкий. — Увидимся вечером?

Безмятежность голоса задевает его.

— У тебя?

— Да. На ночевку останешься?

— Сопли на кулак наматывать не будешь? — слегка дергано шутит Коля, отчасти зная, что Ярослава не обидится на подобного рода шутку.

— Не дождешься. Тогда жду.

Неприятный гудок возвращает Колю на землю.

Пешеходный переход и спешащие люди действуют на нервы. Шестьдесят секунд ожидания превращаются в пытку. Толпа разбивается на голоса, в которых явно проявляется скулеж ребенка в коляске, жалобы на нищую зарплату и мужа, что не дарит цветов. Пара девчонок-подростков возле него обсуждают прошедшую вечеринку:

— Вот, короче, я ему и говорю: «Ты мелковат для меня, понимаешь?», — вторая сочувствующе кивнула. — Я как бы… ну… это самое… да? Не на помойке себя нашла как бы.

Пустая речь привлекает, и Коля поворачивает голову, встречаясь с говорящей взглядом. Теряясь, девушка быстро спохватывается и хлопает ресницами, демонстративно отводя глаза. Осматривает.

Загорается зеленый. Хохоча, подружки обгоняют молодого человека, маня к себе громким смехом. И, конечно, получают его. Короткий пуховичок не прячет элегантную талию, перетянутую тугим ремнем джинс. Застенчивые, подведенные подводкой глаза, будто клешни. Остаточные воспоминания голоса оседают пыльцой.

Улыбка скрашивает его лицо.

Девушки оборачиваются еще раз перед тем, как свернуть на другую улицу. И он дает понять, что тоже видит их, не страшась быть обнаруженным.

Теперь только ждать.

Предательски хорошее настроение сулит ему удачу. Давно… в его теле не вскипала кровь.

Ярослава прислала сообщение: «Ты долго?».

Мелкий снег заносил следы прохожих, а день медленно, но верно сменялся длинным и тёмным вечером. Верхняя одежда, как скафандр, обволакивала молодого человека, и он плыл в сторону чужого дома, бороздя улицы и другие жизни, сталкиваясь с ними. Разрушая их. Уничтожая их.

Как огромное подводное чудище. И наваленные бульдозерами снежные сугробы служили ему волнами морскими.

Они обсуждали ее сиротство в один из вечеров. Коля прекрасно помнит, с каким равнодушием Ярослава рассказывала о трагедии, как шутила и смеялась. И злилась — пожалуй, злость стала самым правдивым проявлением за те часы разговора.

— Родители разбились на машине, когда мне было четыре. Мать погибла на месте, отец протянул в коме месяц, но тоже не выкарабкался. Меня сослали к родным сестрам отца — к двум теткам.

— Как спящую красавицу? Три милые заботливые тетушки-наседки? — посмеялся парень, черпая купленное мороженое прямо из контейнера.

— Во-первых, две, во-вторых, не такие уж они и милые, а с заботой явно перегнули. Распорядок дня, режим, ограниченная возможность передвижения. С виду добрые, но в глубине души явные тираны, что отпускали душу на племяннице. Я росла почти в тюрьме. Может, потому такая бесчувственная — эти люди не обнимали, не гладили меня, не целовали на ночь. Я рано научилась читать, чтобы развлекать себя в долгие часы сидения в комнате. Казалось, им вообще было все равно, что перед ними ребенок — ко мне всегда относились как ко взрослой и осознанной девочке, что на деле, конечно же, было совсем не так.

Она говорила об этом словно вела рассказ от третьего лица, будто прожитая ею жизнь никак к ней не относилась. Может, так она пыталась отгородиться от воспоминаний? Или снизить уровень давящей боли внутри? Если бы Яра говорила прямо, Коле было бы гораздо легче ее понять.

— Квартира родителей досталась мне после совершеннолетия, куда тети скинули меня, стоило получить аттестат в школе. Привезли. Поставили коробки в прихожей, немногословно пожелали успехов и свалили. Я жила на социальную стипендию и пособия, и этими деньгами оплачивала коммунальные счета, все свои хотелки и прочую ерунду. Подрабатывала по возможности. Первое время очень тяжело было. Не из-за нехватки денег, а из-за пустоты. Маленький, оставленный всеми во вселенной ребенок и покинутая двухкомнатная квартира, в которой каждый угол напоминал о прошлом. А потом и универ закончился. И все, что меня держало в том городе рядом с ними, исчезло. Я отрезала последнюю нить, когда продала квартиру. Переехала, даже не попрощавшись. Не звонила им и не писала. Полностью изолировалась от их влияния, пресекая любые возможности вмешаться. Для них я до сих пор «неблагодарное отродье». Есть ли мне до этого хоть какое-то дело? Никакого.

Голос дрогнул. И Коля зацепился за это.

— Но ты все равно их ценишь. Возможно, это не любовь, а какая-нибудь благодарность за воспитание. Или проще — привязанность. Они твоя оставшаяся семья.

— Ха!

Ярослава закатила глаза и засмеялась, плеская ядохимикатами, от которых становилось дурно. Звук был похож на погребальную мелодию — вот как она смеялась.

— Семья. Какое мерзкое слово. Я помню, как тети привезли меня одну в квартиру и уехали. Я помню это так отчетливо, словно это произошло вчера. Как вешалась им на шею и плакала, умоляя подождать хотя бы до начала учебы. А они мне: «Взрослая жизнь, Ярослава, она, понимаешь, требует жертв. А ты что хотела? Так устроен мир». И все. Их холодные лица навсегда отпечатались в памяти. Просторный коридор, куча пакетов, дурацкий чемодан и коробки из магазина. И я, сидящая на полу и рыдающая, пытающаяся заглушить крики подолом футболки. Мне было очень плохо. Я мечтала съехать от них, задыхалась в четырех стенах своей старой комнаты, задыхалась от их опеки и слежки за каждым шагом, но я и помыслить не могла, что первый день свободы проведу в истерике. Написать или позвонить некому. Они бросили меня. Скинули, как ненужный груз.

— Они хотели как лучше — научить тебя жить самостоятельно, только своими методами.

— Плевать, что они хотели, — огрызнулась девушка. — Мир нихуя не такой жестокий, как они думают. Все дело в них самих! Они просто хотели, чтобы я мучилась так же, как и они в свое время! Вот почему они так поступили! И хватит оправдывать их! Хватит говорить вещи, из-за которых я начну сомневаться! Хватит!

Тарелка полетела на пол. Разбилась. Остатки растаявшего мороженного каплями разбросало по паркету. Естественно, Коля замолчал. Продолжать делать больнее не хотелось, хотя остановился молодой человек с трудом. Приятно нажимать на ранку и смотреть, как под давлением из нее вытекает кровь.

Но он напомнил себе, что эта игрушка — ценный наблюдательный объект. Нужно беречь, иначе не ясно, когда еще попадется столь интересный экземпляр. К тому же…

— Прости.