Авторская обложка метафорична, как многие обложки Елены Сомовой. Читатель на обложке «Промельк бытия» видит фрагмент ее работы, полностью работа представлена здесь перед текстом и в цветном варианте — на обложке книги стихов «Восстание Боттичелли».
Философско-метафорический этюд Елены Сомовой на полную версию работы автора:
Из смешения красок, теней и света, в мир являются хаос и злоба — олицетворение захватнических войн экономики, разрушающих моральные устои человечества. Диагональный шест с захватническим полукольцом как выражение ухвата, которым берут чан с варевом для постановки его в печь — горнило времени, варящее историю вместе с войнами и победителями, уходящими натурами, остающимися в памяти народа военачальниками и полководцами. Человеку остаются свет и гаммы цвета, чтобы понять счастье во всем его спектре, минуя мародерские привычки верховных божеств.
***
Это просто музыка в переводе на детский смех
Это радуга, радуга музыки,
перемещённая в детский взгляд,
пухлые пальчики сердца,
крохотная вермишель,
в душу бесцеремонно лезущая,
как в свою постель,
в мир души моей тайная дверца
и фонетики слабая «эль».
Мягко, тепло, щекотно, весело, озорно,
ладушки, бережно, сладко, щедро, хитро, вольно,
да кувырком и в прятки в самом смешном кино.
Оживляясь и молодея,
улетать мотыльком
в свежий ветер аллеи
с капелькой — огоньком!
И наблюдая нечто
в свой бинокль сердечный,
лет на двадцать путь млечный
выверить, как поток
музыки бесконечной,
света и лета исток.
***
Ради птичьих секвенций, прозвучавших в твоих глазах
Я готова миру выше небес сказать
о сладчайшей из мук —
ожиданье твоих шагов,
что по крыльям чаек
угадаю без всяких слов,
обращенных ко мне.
Мы летели ветром в горсти
Бога Музыки,
главном в жизни, в большом пути,
но любовное чудо
искры мечет, как звезды, — встать
и войти в чертог любви, где не разыграть
ожидаемой нежности. Не бывает игры в любви,
не бросают кубик, чтобы навстречу идти.
За полями фишек есть бескрайнее поле любви —
так лови свой кубик!
Предержи, ты мой визави!
***
На этой струне нотой счастья слегка застынь —
объявлены облаками твои ладони,
лицо — луной в облаках. Продолжайся, быль
о чувстве струны и неба. А ветер тронет —
вселенский ветер — не сдвинет облака так,
что гибких ладоней лодки отбросят волны.
Дыхание неба — связующий счастья знак,
а вирус молчания — кубок, он, гулом полный,
сохранность тайны держит, как молоко,
и ветку цветущей вишни поставит в небо —
созвездия цвета горят на губах легко, —
лепечет крылами, как песней лебедя, Леда.
***
Прозрачность легкая в витанье балерин
над озером, где пух заботливо расстелен
по водной глади. Озаренная, в постели
Наяда взглядом ловит сразу двух
стрекоз. И расцветают иммортели.
Я в светлой заводи в стрекозах и ручьях
увеселяю душу Музой в абрикосах,
цветущих ласково под музыку вопросов
надуманной любви, рисуя на полях
цветы и птицы, да круженье яхт…
И балерины, словно папиросы
в руках философа всё кружат фуэте…
И Муза, тонко двигаясь, воде
волнение стрекозье сообщила,
когда явилась вдохновенья сила
из плещущей воды фонтана грёз,
подталкивая новый свой вопрос.
Портрет с натуры
Пережитки станиславской школы
неуспокоенность от всяких мод,
краткие корявые глаголы,
передержка минеральных вод.
Слёзо-минералка плещет в горле
и кристаллизуется всё в яд, —
миленькая маленькая «Корги»,
что ж ты лаешь день и два подряд?..
Успокой обиженное сердце,
на посту у совести не стой,
а держи хлеб-соль на полотенце,
когда без налога я — сквозь строй, —
всех твоих обид клавиатура
наготове — только подступись.
Такова игры архитектура:
льнёт к душе, как в маске хитрый лис.
***
Тем нестерпимей возвращенье
Чем дольше не бывать в аду.
Вдоль Волги, высоко над нею
По набережной иду,
И вспоминается молчанье
изысканной архитектуры:
эклектика под вопль натуры
в гуляющих здесь, обещанья,
неисполнимые в пространстве
барьеров, взятых и закрытых,
и вместо них цепочки сытых,
одетых с европейским шиком.
Что им до наших изысканий?!
Все пройдено, экзамен прожит,
и жизнь по-своему итожит
свирепый оттиск состязаний.
***
А сердце тянется в твой родниковый рай
В березовые шелесты и вихри
Вишневых, яблоневых лепестков…
Там воспылаешь, и возьмешь за край
крыла
вдоль пауз между тихих слов —
За струны сердца, — и гитара стихнет.
И в этом коридоре тишины
Начну твои аккорды постигать,
И переполненное сердце вскрикнет, —
Где чувства равновесья лишены,
Качели падают, и возникает мать,
Как совесть, в уравненье жизни игрек.
Вдоль пауз тянется стремительный конвой
Мелодий. Просвистевший постовой
Теряет время, вглядываясь в свет,
Перебирая тонкие оттенки
Радужных спектров…
Нам не надо бед, —
Лишь чуточку тепла там, где коленки,
И вихрь надежд на постоянство, словно бред.
ПАСТЬ
Пасть (волка экономики)
в пупсячьем детстве содранным коленом, —
Будто по скалам жизни топала,
а рядом — злые гномики,
внизу,
такие милые… жаднюги непременно…
Кровавые болячки
не отмочить микстурами —
все въелись в сердце, — в скачке
ныряюще, аллюрами,
в отмщенье за уколы и болячки.
В сердечные болячки и простуды.
Сойти на рысь,
утробу
выкармливать остудой,
а то инфаркт, как сдоба
поскачет, забатрачит
с давлением в галопе.
Витрина злого мачо
легчайше одурачит, —
И снова сердце содрано:
болячки и ладони,
коленки…
На фронтоне:
В белейшем неглиже
без рук — с одним предплечьем,
второе — в драппировке.
О, облик человечий!
Не изменяйся более
в прокрустово — дамокловой сноровке.
ФУРРИ
Тоска волка по людям —
это скобки, и в скобках ноль, —
пасть, выдыхая слезы — пароль,
едет на корабле пустыни — верблюде,
клацает разболтанной дверью.
— Сезам прикрой! — говорят соседи,
но волк защелкой орехи «Щёлк!», —
сверху вниз желтым глазом измерит
и отлипает в пространство челки.
Там у него мёд для Аленки,
одноименная шоколадка,
ямочки для улыбки — для пери
и добрые звери.
***
Нехорошая новость придет как последний мой час
оснащенная злобой и местью как злой ананас
при колючках и в сбруе надетой поверх тонкой кожи
Отпочкованный мой молодой свежесорванный пласт —
о любви и угрозах…
И нет смыслища с ней говорить,
если порван канат и болтается жванная нить
вместо рук —
и навстречу
не обнимет,
что помощи ждать?.. Исцарапанный вечер…
***
К облику страха пара свиных копыт, —
слышишь их топот на дне прилавка?
Хрюк повсеместный. Перерожденье. Кафка.
Без лакировки отсветом крови прибит,
и утопает в микстуре от жизни шавка,
лающая на весь двор, чтоб запомнили вид.
Это такая высшая мера, затравка
образа смерти, ее глуповатый вид
и на свершение замысла ставка.
***
От белых рек сияющих манжет
Утопленники мусорных корзин
Плывут за премиями — веслами в сюжет.
Играй, мышонок, под снегами зим!
Беги уткнуть норушку! Поддувал
Не меряно. Их статус прозевал,
Беги, мышонок, в теплую нору,
Продолжи там манжетную игру,
Перекуси от голода ту нить,
Что над зерном в мешке не развязать, —
Она позволит быстро говорить,
Так жуй ещё быстрей! Не занимать
Мышонку ловкости над чехардой,
Среди козлов он — важный козодой.
За хитрой челюстью «пи-пи» — язык,
А действует, как львиный грозный рык
С кувалдами для отягчённых дум
О том, кто стеклодув, а кто манул,
Кого погладить, а кого побить,
Кому заклеить, а кому разбить.
Водовороты разбухающих октав
Утильно квакают с лягушками впотьмах,
Играя Альбинони, перепев
Посмертно всплывших Орлеанских дев.
Уносит белая река взахлеб
Поэта, — он акулий был паёк.
Манжет от крови не перестирать,
Но в высший смысл стремится крабов рать,
И в спешке разгребая донный ил,
Забудут всех, кто был их сердцу мил.
(Данное стихотворение опубликовано в книге автора «Атмосфера»)
***
Не плюй на землю окровавленных иллюзий, —
это болячка, шов надорванных мечтаний,
это отверженность любви, присяга Музе,
и добровольный плен, и камера страданий.
Воров безбожных и борцов за славу
Я прогоняю дымом соли, морем,
что из моих мечтаний вытянулось полем —
не знать его — что не признать за лаву
агонию вулкана — извержение,
иль низкое земное положение.
Вот так и жизнь кипит вулканной силой.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.