Бесплатный фрагмент - Проклятый морем

Берег разбитых надежд

Воин стоял на берегу бурного северного моря. Злой, пронизывающий ветер трепал его светлые кудри. Пенные волны, поднимаясь высоко в небо, яростно бились о серые мрачные скалы. Взметались соленые брызги воды. Но он не отступал, не закрывался от беснующейся стихии плащом.

Жадно вдыхая воздух, пахнущий солью, воин подставлял лицо морскому ветру, чувствуя духовное единение с этими серыми камнями, суровыми свинцовыми тучами, которые плыли у него над головой, с волнами и бурей.

Викинг, высоко подняв над головой меч, славил одноглазого Одина, бога, повелевающего громами. И в это самое время над головой воина, высоко-высоко в небе проезжал Тор на своей могучей колеснице.

***

― Ну что ж, ― произнес Гарри Мейер, режиссер фильма, просматривая только что отснятые и наспех смонтированные кадры, ― не так уж и плохо все получилось.

Нужную погоду ждали целую неделю. Арвид Андерсен, шведский актер, игравший викинга, противостоявшего разбушевавшейся стихии, жадно глотал горячий кофе. Режиссер подсел к нему и, закурив, с улыбкой произнес:

― Не бойся, Арви, переснимать не будем.

― Я на это очень надеюсь, ― ответил тот, ― в противном случае я схвачу воспаление легких.

― Зато какой кадр получился!

― Было бы неплохо внести в контракт надбавку за вредные условия труда, ― произнес угрюмо швед, ― две или три тысячи долларов меня вполне устроят.

На короткое время его льдисто-голубые глаза встретились с карими глазами режиссера. И в тех, и в других явно читалось осуждение.

― Вы, скандинавы, очень практичный народ. Но я ожидал, что идея сыграть возможных предков вызовет в твоем суровом северном сердце больший отклик, ― пробурчал Мейер. Но Андерсен слишком устал, замерз и потому был скуп на эмоции.

― А попробуйте сами простоять три часа на берегу сурового северного моря. Я посмотрю, сколько останется огня в вашем собственном сердце.

Мейер поморщился. Швед прекрасно знал, что другого актера на эту роль ему не найти, а если и найдется такой чудак, то запросит вдвое больше Андерсена.

― А может, и впрямь стоит поискать кого-нибудь другого? ― нарочито равнодушно поинтересовался режиссер.

― Попробуйте, ― точно так же равнодушно откликнулся Андерсен. ― С такой оплатой за час вам стоит начать со студентов театральных училищ.

Некоторое время они сидели молча. Сигарета постепенно догорела.

― Ладно, не будем спорить, ― первым сдался Мейер, ― ты сегодня прекрасно поработал. Следующие съемки с твоим участием будут где-то через неделю, возможно, через две. Поэтому можешь съездить домой или еще куда-нибудь, отдохнуть. А над твоим предложением я подумаю.

Мейер хлопнул актера по плечу. Однако Андерсен прекрасно знал цену этим похлопываниям. Это означало, что никакой надбавки не предвидится. Швед глубоко вздохнул и начал собираться.

***

Съемки батальных сцен «Скандинавской саги» затянулись. Мейер, бывший одновременно и сценаристом, и режиссером, откровенно скучал. Средства, выделенные на съемку картины, стремительно таяли, а отснять пока что не удавалось и половины запланированного материала.

Через две недели приехал Арвид Андерсен. Он провел этот кратковременный отпуск с семьей, и, похоже, отдых пошел ему на пользу — он тут же с головой нырнул в работу, и в его движениях, жестах появилось вдохновение. Теперь он не просто играл роль, а проживал жизнь викинга на съемочной площадке.

Глядя на это, Мейер решил отложить съемки батальных сцен, сосредоточившись на эпизодах с участием Андерсена.

А тот творил на съемочной площадке настоящие чудеса, бесконечно импровизировал, и Мейер, понимая, что картине подобные эксперименты идут лишь на пользу, не мешал ему. После каждого удачного дубля он даже аплодировал, а однажды специально заказал для Андерсена целый ящик хорошего пива, за что тот был несказанно благодарен. Постепенно отношения актера и режиссера, прежде сухие и рабочие, потеплели, и даже стали почти дружескими.

Фильм был почти готов — оставалось доснять всего несколько сцен. Но у судьбы оказался собственный сценарий. И в нем она двумя резкими росчерками ставила крест на всей работе Гарри Мейера.

В тот роковой день они снимали эпизод на утесе, когда Андерсен, поскользнувшись на мокрых соленых камнях, на глазах у всей съемочной группы сорвался вниз, на острые скалы. Никто не успел среагировать. Все произошло слишком быстро — мгновение назад светловолосый швед еще стоял на каменном выступе, а спустя секунду он уже лежал с разбитой головой у подножия скалы.

Оператор, охваченный ужасом, не сразу вспомнил, что камера до сих пор работает, и машинально продолжал снимать все происходящее — и падение, и смерть, и режиссера, истерично кричащего «Выключите ее, выключите!».

По сценарию конец фильма был счастливым. Но ни о каком счастье теперь не было и речи.

Мейер не успел особенно сдружиться с Арвидом, но все же съездил в Гетеборг на похороны. Жена погибшего актера не сказала ему ни слова, но смотрела так, как будто это он был убийцей ее мужа. Ей хотелось кого-то обвинить. Она не верила, что все это — просто нелепая случайность. Ей хотелось, чтобы кто-то был виновен. Чтобы кто-то взял на себя ответственность. Чтобы нашелся кто-то, кто не подумал, не предусмотрел. Но для того, чтобы предусмотреть чужую судьбу, надо стать провидцем. Провидцем Гарри Мейер не был.

Он возвратился домой совершенно разбитым и несколько дней пролежал в постели. И даже телефон отключил, чтобы его не беспокоили. Он знал, что не виновен, не всесилен, но в глубине души все равно чувствовал себя убийцей. Совесть не желала умолкать. Совесть шептала, что он мог бы сделать иначе вот здесь, продумать вот тут, а на тот злосчастный уступ не выходить вовсе?

Но разве мог он снимать эти сцены в павильоне на фоне декораций? Нет, не мог. Ему нужен был ветер. Настоящий. И море. Тоже настоящее, злое, холодное, соленое.

Постепенно Мейер пришел в себя. Фильм, его детище, следовало закончить любой ценой. Найти нового актера, доснять финал, отыскать дополнительный бюджет…

Спустя несколько дней мучительных раздумий Мейер позвонил Хиггинсу, оператору, стоявшему за камерой в тот роковой день.

― Хью, у тебя остались те кадры, которые ты снимал после смерти Андерсена?

― Да, ― ответил тот после паузы. ― Но материал совсем сырой.

― Мне нужно их посмотреть, ― произнес Мейер и положил трубку.

Через три дня уже они сидели в полутемном зале и снова и снова пересматривали эти жуткие кадры. И Мейер ловил себя на мысли, что они прекрасно вписываются в фильм. Этому сценарию не требовался счастливый конец ― его и впихнули-то туда в угоду продюсерам. Но раз сама судьба вмешалась в сюжет ― кто такой Мейер, чтобы спорить с ней?

― Что мы будем делать, Гарри? ― нарушил затянувшееся молчание Хиггинс.

― Что делать? ― переспросил тот задумчиво, а затем повернулся и взглянул на него в упор. ― Мы будем доделывать фильм.

Оператор недоуменно покосился на него, ожидая пояснений.

― Мы вставим эти кадры в фильм. Снимем рыдающую жену викинга, смонтируем концовку, и этот фильм будет выглядеть так, и должен был выглядеть с самого начала.

― Но в сценарии…

― …этого нет и не могло быть. Я знаю. Я сожалею, что Арви погиб, но в его гибели нет ничьей вины. Разве мы знаем, что случится с нами завтра? Никто этого не знает. И если завтра я сорвусь с утеса ― а может, врежусь в обочину, попаду под колеса чьей-нибудь машины, отравлюсь дешевым виски, ― я уйду без сожалений об испорченной работе.

В зале повисла тишина.

― Тобой интересовалась полиция, Гарри, ― сообщил Хиггинс как бы между прочим, ― я звонил тебе несколько раз, но тебя, видимо, не было дома.

Он снова замолк, а затем неожиданно поинтересовался:

― Как на это все отреагировала твоя жена?

― Она уехала к сестре и ни о чем еще не знает.

― Это хорошо, ― отозвался оператор.

Но думал он совершенно о другом. Может быть, о том, что если полиция всерьез возьмется за это дело, а она обязательно возьмется, то стоит ждать новых неприятностей.

Ждать не пришлось ― стоило Хиггинсу подумать об этом, как на фоне экрана, как мстительный призрак из дешевого фильма ужасов, возник темный силуэт, высокий и широкоплечий. Мейер вздрогнул — ему, погруженному в свои мысли, и впрямь на мгновение показалось, что это Андерсен вернулся, чтобы высказаться по поводу невыплаченного гонорара.

― Я из полиции, ― сообщил «призрак», ― мне сказали, что здесь я могу найти режиссера Гарольда Мейера.

Гарри поднялся с уютного кресла и подошел к блюстителю порядка.

― Вы его нашли, сэр. С кем имею честь беседовать?

― Мик Слэйд, следователь по особо важным преступлениям.

Мейеру стало не по себе. Этот холодный и бездушный полицейский выглядел так, словно собирался во что бы то ни стало доказать его вину. Впрочем, как можно доказать то, чего нет? Эта мысль слегка успокаивала.

― Я здесь из-за смерти актера, произошедшей во время съемок вашего фильма.

― Арвид Андерсен, ― подсказал Гарри.

― Он самый. Я хотел бы узнать подробности его смерти из, так сказать, первых рук.

Мейер развел руками, как бы показывая, что никаких подробностей в них нет.

― Случайность. Такое бывает, когда актер не пользуется услугами каскадера.

― А Андерсена в этом эпизоде должен был заменить каскадер?

Кажется, этот коронер уже выстроил для себя версию и теперь намеревался ее подтвердить любыми средствами. Его водянистые, серые глаза смотрели на Мейера недоверчиво.

― Вообще-то нет, ― твердо ответил Мейер, ― сцена была несложная. Андерсен должен был просто стоять на скале.

― И что же случилось?

― Он поскользнулся и упал со скалы.

― А страховочный трос не предполагался?

― В тросе не было нужды ― сценарий не предполагал перемещений и трюков, ― ответил Мейер как можно холоднее.

Но коронер продолжал расспросы, выплетая целую паутину предположений и догадок, надеясь, что Мейер ошибется и наступит на липкую ниточку. Этот Слэйд смотрел на него, как на потенциальную добычу, и как будто не понимал, отчего она не желает лезть в пасть.

― Разве во время съемок в потенциально опасном месте не предполагается дополнительная страховка актеров, не обладающих навыками исполнения трюков?

― Любое место может оказаться потенциально опасным, ― начал выходить из себя Мейер, ― в конце концов, даже посреди чистого поля вам на голову может упасть самолет, распыляющий пестициды.

Коронер усмехнулся. И режиссеру показалось, что между тонких губ промелькнули клыки. Он бы ничуть не удивился, окажись Слэйд каким-нибудь кровососом ― его хищный интерес буквально ощущался кожей. И непонятно, чего ему так хотелось ― выслужиться перед начальством или и впрямь отведать режиссерской крови.

Мейер понял, что все его слова, которые Слэйд сможет использовать против него, непременно будут использованы именно так. Слова можно было переиначить, переврать и как будто бы не расслышать. Но в рукаве у Гарри был козырь, который нельзя было истолковать превратно.

― Хотите увидеть, как это было на самом деле?

― Что вы имеете в виду? ― Слэйд как будто даже растерялся. И лицо у него стало такое, какое бывает у удава, когда сидящий перед ним кролик неожиданно достает револьвер.

― Я могу показать вам непосредственно момент гибели Андерсена. Камеры продолжали работать.

― Это будет весьма любопытно, ― коронер задумчиво кивнул и уселся в кресло.

Просмотрев запись, Слэйд надолго умолк ― видимо, переплетал порвавшиеся участки паутины, расставленной на Мейера. А затем неожиданно спросил:

― Значит, вы специально спланировали это убийство, чтобы вставить эти леденящие кровь кадры в свой фильм?

― Да с чего вы это взяли?! ― закричал Мейер. ― По сценарию у этого фильма был счастливый конец — воин преодолел все испытания, вернулся домой и Один с гордостью взирает на него с небес! Смерть ведущего актера перевернула всю концепцию!

― Покажите мне сценарий, ― попросил Слэйд.

― Чистовой вариант сценария лежит у меня дома, но я могу показать вам черновики, по которым мы работали.

Позабытый всеми Хиггинс все это время сидел в кресле, стараясь не шевелиться, и, кажется, даже дышать старался через раз. Если бы он мог, то принял бы цвет обивки, как хамелеон, лишь бы этот паук Слэйд не заметил его. Когда режиссер отправился за сценарием, Слэйд обернулся ― и его льдистые глаза уставились прямо на оператора.

― А что вы можете сказать по поводу смерти Андерсена?

― Это был несчастный случай, ― автоматически ответил Хиггинс, застыв на месте.

― А почему же тогда момент смерти актера был заснят на пленку?

― Потому что я забыл выключить камеру.

― А может быть, вы сделали это преднамеренно?

Видимо, Слэйд решил вместе с режиссером посадить за решетку и оператора. А может быть, и всю съемочную группу. Хиггинс почувствовал, как горло сжимает паника. Он никогда не отличался бойким языком, а в минуты волнения начинал запинаться еще сильнее. А сейчас, когда любая запинка могла быть истолкована превратно, он боялся запнуться — и еще больше нервничал. Он молчал — и сам понимал, как выглядит его молчание. Молчать было страшно, говорить ― не менее страшно, и Хиггинс чувствовал себя самолетом, ушедшим в неконтролируемый штопор.

От неминуемого столкновения с землей его спас Мейер, вернувшийся со сценарием.

― Взгляните, ― сунул он коронеру распечатанный текст. Слэйд забрал листы и принялся внимательно их изучать.

― Да, действительно, согласно этому тексту, у «Саги» счастливый конец. Что же вас заставило его изменить?

― Я ничего не менял, ― ответил ошеломленный режиссер.

― Вы сказали, что это черновик, а чистовой вариант лежит у вас дома.

― Мы можем отправиться ко мне хоть сейчас, и вы сравните оба текста.

Слэйд пару минут смотрел Мейеру в глаза. Тот выдержал взгляд, про себя надеясь, что коронер истолкует эту уверенность как признак того, что режиссер говорит правду, а не того, что перед ним ― коварный преступник, верящий, что его план безупречен.

Коронер неожиданно усмехнулся. И сразу как-то стал похож на живого человека.

― Допустим, это и впрямь был несчастный случай, ― сказал он. ― Но вы, как режиссер, отвечаете не только за фильм, но и за здоровье занятых в нем актеров. От статьи о халатности вас не защитит даже Один.

Мейер растерялся, не зная, что ответить. Сосредоточившись на том, чтобы доказать свою невиновность в убийстве, он не подумал о том, что мелкие преступления — все равно преступления.

― Значит, сейчас мы едем к вам домой, ― продолжил Слэйд, ― чтобы сличить два варианта сценария. На время следствия всей съемочной группе запрещается покидать город.

Мейер вздохнул, раздумывая, что, может быть, и впрямь чем-то прогневил Одина ― возможно, скандинавскому богу не понравился фильм, а возможно, он недоволен тем, что кровь в его славу лилась только бутафорская, и пожелал настоящей? Интересно, явится ли он на суд, чтобы сделать признание, ведь косвенно из-за этого пострадала чужая честь? Явка с повинной позволяет снизить срок. С другой стороны ― можно ли вообще посадить за решетку бога? Или Мейеру придется вызвать его на поединок?

Наверное, надо было снять какую-нибудь мелодраму. Легенду о несчастной любви. Хотя нет, в таких легендах как раз все умирают ― и, если бы кто-то случайно умер, Слэйд бы точно уверился, что Гарольд Мейер ― убийца.

Что ж за чушь в голову лезет…

― Едем, ― кивнул он, поймав выжидательный взгляд коронера.

***

Эдвард Хантер был большим поклонником таланта Гарри Мейера. И потому стал первым, кому довелось увидеть рабочий материал «Скандинавской Саги» еще до того, как та вышла в прокат. А еще господин Хантер занимал должность мэра города. И потому оказался первым, кому Мейер позвонил после того, как коронер покинул его дом. «Сага» господину Хантеру понравилась невероятно, а новости, услышанные от Мейера, не понравились вовсе. Мэр знал режиссера не первый год и прекрасно знал, что тот не способен на убийство. В конце концов, большая политика ― пусть даже и в пределах отдельного городка, ― учит разбираться в людях. Так что Хантер прекрасно представлял себе возможности Мейера. А еще он прекрасно видел возможности собственные, и упускать их тоже не собирался. Особенно если учесть, что Слэйд, жаждущий повышения, сделал за него всю грязную работу. Он любезно уронил Мейера в грязь, уронил громко и некрасиво, и все, что Хантеру оставалось ― громко и красиво этого самого Мейера вытащить. Для этого требовалась сущая мелочь ― заставить Слэйда закрыть рот и не мешать серьезным людям заниматься благими делами. Поэтому господин Хантер нанес следователю визит в тот же день, после обеда. Непринужденно и по-дружески. В конце концов, мэр на то и мэр, чтобы интересоваться происходящим в городе, верно?

Поэтому в кабинет коронера господин Хантер вкатился без стука, запросто, эдаким жизнерадостным пончиком ― если Мик Слэйд, как и полагалось хищной твари, жаждущей крови невинных режиссеров, отличался высоким ростом и худощавостью, делавшими его даже в тридцать с лишним лет похожим на нескладного подростка, то Эдвард Хантер в свои пятьдесят, напротив, выглядел как сама доброта ― невысокий, весь такой округлый, с добродушным лицом и трогательными морщинками, как будто от постоянных улыбок. Самое подходящее лицо для того, чтобы раздавать подарки сиротам и соболезновать пострадавшим от пожара.

Зайдя в кабинет, он аккуратно притворил за собой дверь ― хлопать ею по-хозяйски было бы невежливо, ― и, приветливо улыбаясь, подошел к столу, за которым восседал коронер Слэйд. Тот сразу подобрался и замер, следя за каждым движением незваного гостя. Как богомол ― Хантер где-то читал, что они лучше различают движущиеся объекты.

― Коронер Майкл Джонатан Слэйд, если я не ошибся дверью? ― начал Хантер.

― К вашим услугам, ― сухо откликнулся тот.

― Наверное, вы меня узнали, но правила приличия заставляю представиться. Эдвард Генри Хантер, мэр этого славного города.

― Я вас узнал.

― Вы человек умный, мистер Слэйд, и наверняка уже поняли, почему я здесь?

― Не имею ни малейшего понятия, мистер Хантер.

― Что ж, придется вас просветить. Видите ли, мой друг угодил в беду, не в последнюю очередь ― вашими стараниями, ― Хантер огорченно покачал головой. ― А я очень, очень расстраиваюсь, когда у моих друзей возникают неприятности. Пусть вас не обманывает мой добродушный вид ― будучи расстроенным, я становлюсь весьма неприятным человеком. Я даже с первой женой развелся именно поэтому. А самое грустное, что я могу ненароком расстроить кого-то еще. Например, того, из-за кого у моих друзей возникают неприятности. И я подумал ― давайте не будем расстраивать друг друга? Вы не станете расстраивать моего друга, а я не стану расстраивать вас. В этом мире и без того хватает зла и скорби, к чему преумножать их лишний раз?

«Богомол» внимательно посмотрел на мэра.

― Кого из ваших друзей расстроили мои действия?

― Господина Гарольда Мейера, ― Хантер улыбнулся самой добродушной из всех своих улыбок. Слэйд несколько секунд молча смотрел на него ― Хантер буквально слышал звон цепей и лязг металлических гирек, ставящихся на весы. Коронер взвешивал все «за» и «против», а может, оценивал собственные возможности ― с одной стороны, Хантер пошел на откровенный шантаж, и Слэйд мог бы потребовать взамен продвижение по службе. С другой ― Хантер мог легко убрать Слэйда, если тот начнет упираться. Возможно, если бы коронер рискнул что-то потребовать, Хантер бы даже оценил эту наглость ― он любил смелых и твердых людей, не упускающих свой кусок в любой ситуации, ― и даже согласился бы на выдвинутые условия.

Но Слэйд, судя по всему, был не «картежником», а «шахматистом». Поэтому он просто кивнул.

― Я все равно собирался закрыть это дело за недостатком доказательств. Все указывает на то, что это был несчастный случай.

― Как же приятно знать, что закон в нашем городе охраняется людьми трезво мыслящими и внимательными к деталям! ― Хантер улыбнулся шире и протянул руку. — Я рад, что мы с вами поняли друг друга, коронер. Надеюсь, что вы и впредь продолжите так же внимательно следить за порядком!

Слэйд слегка нахмурился, как будто собирался что-то сказать. Но благоразумно промолчал и лишь ответил на рукопожатие. Рука у него оказалась ледяной и цепкой ― наверное, как и полагалось кровососу.

Оказавшись за дверью кабинета, Хантер вытащил из кармана пачку влажных салфеток и брезгливо протер ладонь.

***

«Скандинавская Сага» все-таки вышла на экраны, и первые же показы прошли с аншлагом ― многие желали собственными глазами убедиться, что все именно так, как и рассказывала пресса. Несмотря на то, что Слэйд сдержал данное мэру слово и дело закрыли за недостатком улик, а вердикт суда так и звучал ― «несчастный случай», шум поднялся невероятный. Кто-то осуждал Мейера за то, что тот наживается на чужой смерти. Кто-то, напротив, шел именно затем, чтобы поглазеть на «настоящую смерть». Версии выдвигались, обрастали подробностями, превращались в целые теории заговора. Шептались, что киностудия была на грани разорения, и что режиссер нарочно подстроил убийство, чтобы поднять рейтинги фильма, что сам Гарольд Мейер ― наркоман, задолжавший сумму денег, бандит, связанный с криминальным миром, сектант, принесший кровавую жертву своим богам… Впрочем, большая часть журналистов сходилась во мнении, что он попросту псих, лишившийся рассудка в погоне за «идеальным фильмом», и вспоминали историческую байку о Микеланджело Буонаротти, якобы отравившего натурщика, чтобы создать максимально правдоподобный образ мертвого Христа.

К Мейеру то и дело обращались за интервью ― и все они проходили п одному и тому же шаблону: «А вы правда убили актера?», «А он знал, что по сценарию должен был умереть?», «А как вы теперь собираетесь смотреть в глаза его жене?», «Где, по-вашему, грань, которую не должен переступать творец?». И так далее, и тому подобное. Гарри чувствовал себя так, будто к нему снова и снова возвращался Мик Слэйд, смотрел холодно-хищно, задавал одни и те же каверзные вопросы, дожидался малейшей ошибки.

― Мой фильм должен был закончится на позитивной ноте, ― раз за разом повторял Мейер. ― Смерть актера была случайностью. Видимо, сама судьба распорядилась таким образом. Вероятно, кто-то там, наверху, решил, что этот фильм должен закончиться смертью.

Эти слова не могли не вызвать возмущения общественности, и с каждым днем все громче звучали требования снять «Сагу» с проката ― сначала от родительских комитетов, затем от религиозных общин и молодежных организаций, а следом к ним подключились правозащитники и актерские профсоюзы. Последние даже вышли на митинг под лозунгом «Мы не желаем, чтобы нас убивали во имя искусства!».

Мейер надеялся, что заступничество высоких покровителей позволит ему удержаться на плаву ― пока однажды утром не обнаружил на первой полосе газеты заметку о том, что мэр города Эдвард Хантер обещает сделать все, чтобы «Сагу» не просто сняли с проката, но запретили к показу вовсе ― в том числе и за пределами страны.

«А если бы этот фильм был о войне ― солдаты умирали бы по-настоящему?» ― резал глаз огромный заголовок, цитирующий слова мэра.

Трясущимися руками Мейер дотянулся до телефона и набрал номер.

― А, Гарри! ― добродушно откликнулся Хантер в ответ на робкое приветствие. ― Ты, я полагаю, увидел сегодняшнюю газету?

― Да. Мистер Хантер, вы…

― Ох, Гарри, я понимаю, что ты расстроен. Но видишь ли, твой фильм расстроил очень многих людей. Влиятельных людей. А зачем расстраивать людей? В мире и так достаточно зла и скорби, к чему приумножать их лишний раз?

― Мистер Хантер…

― Видишь ли, Гарри, я человек добросердечный и сострадательный, и когда я вижу расстроенные лица, то расстраиваюсь сам. А когда я расстроен ― я становлюсь таким неприятным… Так что ты уж побудь хорошим мальчиком и не расстраивай меня, ладно?

Мейер сжал трубку так, что она затрещала.

― Хорошо, мистер Хантер. Я побуду хорошим мальчиком.

― Вот и славно. Я знал, что ты совсем не такой плохой, каким иногда кажешься.

― Да, ― убито ответил режиссер. ― Я не плохой. Всего доброго, мистер Хантер.

― Бывай, Гарри.

В трубке послышались короткие гудки.

Мейер тяжело опустился на пол.

«Сага» вышла такой, какой он задумывал ее с самого начала. Вольно или невольно ― она сама решила стать такой, какой ей полагалось быть, а не такой, какой ее видели продюсеры. Она вырвалась из его рук на волю. Его детище. Живое, гениальное, жуткое.

Венец его карьеры.

Конец его карьеры.

Хантер собрал все сливки, сначала протолкнув ее в прокат, а потом красиво и громко запретив, в очередной раз добавив себе очков в глазах избирателей. Его запомнят героем. Мейера запомнят убийцей. Он желал войти в историю ― он вошел в нее. Навеки.

Гарри повесил трубку, из которой все еще слышались короткие гудки, и, обхватив голову руками, истерически расхохотался.

***

Он стоял на берегу бурного северного моря. Злой, пронизывающий ветер трепал его седеющие волосы. Пенные волны, поднимаясь высоко в небо, яростно бились о серые мрачные скалы. Взметались соленые брызги воды. Но он не отступал, не закрывался от беснующейся стихии шарфом или капюшоном куртки.

Жадно вдыхая воздух, пахнущий солью, Гарри Мейер подставлял лицо морскому ветру, чувствуя духовное единение с этими серыми камнями, суровыми свинцовыми тучами, которые плыли у него над головой, с волнами и бурей.

Он совсем не походил на сурового викинга ― скорее, на жертву кораблекрушения, кое-как выбравшуюся на берег. Оборванный, опустившийся, беспробудно пивший несколько лет, Гарри Мейер ничуть не напоминал себя прежнего ― успешного и знаменитого.

Слава «режиссера-убийцы» следовала за ним по пятам. Ни одна студия не желала с ним работать, ни один актер не желал у него сниматься, лишь изредка к нему обращались криминальные авторитеты, жаждущие «фильмов с настоящей кровью», снимавшие трэш-боевики на подпольных киностудиях, и считавшие, что пара-тройка настоящих трупов в кадре ― отличный способ «пощекотать нервишки себе и братишкам».

«Скандинавская Сага» превратилась в зловещую городскую легенду, и Гарри был вынужден переезжать с места на место, как Орест, преследуемый мстительными Фуриями ― его мрачная слава догоняла его везде, где бы он ни находился.

В конце концов, он оказался здесь, на этом северном берегу. На том самом месте, где все началось. На берегу, где вместе с Арвидом Андерсеном разбились и все его надежды.

Гарри поднял глаза. Солнце висело в сером небе, как раскаленная монета. Как глаз сурового Одина, взирающий на режиссера с небес.

Наверное, я все-таки прогневал его, подумал про себе Мейер. Наверное, для древних богов, не знающих, что такое кино, не понимающих законов искусства, бутафорская кровь показалась оскорблением.

― По правилам тех времен оскорбления смывались кровью, ― проговорил он вслух, обращаясь к морю и ветру. ― Раз на этом берегу все началось, пусть на нем же и закончится.

С этими словами Мейер подошел к краю скалы. В голове шевельнулась глупая мысль ― в прессе его обвиняли в поклонении древним богам и приношении кровавых жертв, а он спорил, отнекивался, возражал ― и кто же в конечном итоге оказался прав?..

Древние боги, ответил он себе мысленно. Боги всегда правы. На то они и боги.

Подняв глаза, Мейер посмотрел на солнце ― в глаз древнему богу, ― а потом перевел взгляд вниз, на бушующее море.

И шагнул вперед.

СМОТРЯЩИЙ В БЕЗДНУ

Я странствовал в дальние страны,

Я гнал пред собой корабля,

Но никогда не видал я

Той призрачной, странной земли…

Существует в одном из океанов остров, который не указан ни на одной земной карте мира. Мореплаватели договорились между собой не отмечать его на картах, чтобы избежать многочисленных несчастий, которые может принести это место. Один из кораблей с лихой командой на борту, пытавшийся бросить якорь у этого острова во время сильной бури, разбился о прибрежные скалы, а матросы, спасшиеся после кораблекрушения, исчезли бесследно. И так случалось с каждым военным или торговым кораблем, рискнувшим зайти в эти воды. Только рыбаки на своих маневренных баркасах иногда подходили к этому, заваленному черными, каменными глыбами, берегу. Моряки назвали этот неприветливый и таинственный клочок земли Черным островом и после трагических событий, которые происходили со многими кораблями, не подходили к нему даже на пушечный выстрел. Если смотреть в хорошую подзорную трубу и при ясной погоде, за почти непроницаемой дымкой тумана, окутавшего остров, можно разглядеть окружающие весь берег, словно неприступные бастионы крепостей, грозные, черные скалы. А на центральной, самой высокой скале, взметнувшейся в небо, словно ее органичное продолжение, стоит огромный, сложенный из серого камня, замок. Увидев это одинокое и жуткое жилище, которое могло служить пристанищем для потусторонних сил, но никак не для человека из плоти и крови, смотрящий опускал подзорную трубу, словно ощущая, что с той стороны, с этой таинственной земли кто-то за ним с любопытством наблюдает. Но кто кроме нечистой силы и колдунов может поселиться в столь уединенном и страшном месте?

Шло время. Но корабли по-прежнему обходили Черный Остров стороной. Капитаны, помня уговор, по-прежнему не наносили его на карты. И остров оставался страшным миражом на пути мореплавателей. И даже самые отчаянные головы, предводители пиратов, капитаны Морган, Дрейк, Флинт и Блад не посмели отправить к ничейной земле свои шлюпки. Один только Черный Ястреб попытался подойти на шлюпке к самому берегу, но увидев эти неприветливые башни скал, услышав вой пронизывающего ветра, к которому примешивались потусторонние голоса, матросы, сидевшие рядом с прославленным пиратом, попрыгали в воду. Шлюпку захлестнула гигантская волна, взметнувшаяся до черепичной крыши самого замка, и упала вниз, словно в пропасть, образуя в море черную воронку. Ни черному Ястребу, ни его головорезам не удалось спастись. А к Черному Острову с тех пор не подходило ни одно судно, кроме мелких рыбацких суденышек.

1

Сильное, натренированное тело несло его к поверхности. Поднимаясь из океанской бездны, огромная акула, высунула из воды свою уродливую голову, с наслаждением вдохнув зубастой пастью свежего морского воздуха. На одной из скал, о которую разбивались упругие волны, гордо стоял, рвущийся к самому небу, одинокий, мрачный замок. Морда акулы погрузилась в свинцовую воду и снова оказалась на поверхности. Ее внимание привлекал к себе замок, маня к себе и гипнотизируя морскую хищницу. Смутные воспоминания терзали акулье сердце и не давали покоя. Акула в ярости забила хвостом по воде. Ей хотелось выйти на берег и подняться к этому, манящему ее строению. Но у нее не было ног. А до того часа, когда полная луна выплывает из туманной бездны на небо, оставалось еще очень много времени. И чтобы хоть как-то себя развлечь и убить в себе сжигающую ее изнутри ярость, акула погналась за стайкой рыб, которые боязливо жались к камням, не желая встречаться с хозяйкой моря. Акула выхватывала из стайки по одной рыбке и разрезала ее своими зубами-кинжалами на части. Вскоре это развлечение ей порядком надоело. Акула тоскливо смотрела вверх. Наконец луна выскользнула из темной бездны на небо, и освещая свинцовое, почти черное море, печально смотрела на одинокую хозяйку моря, ныряющую в волнах. А акула любовалась морем, которое под бледным светом луны имело совершенно фантастический вид. Серебряные волны со всех сторон омывали ее могучее шершавое тело. Не каждому смертному дано видеть такое. Акула, разрезая своим гигантским телом волны, медленно подплывала к берегу и неуклюже ткнулась в камни. Хвост медленно, словно по неведомому волшебству, разделялся на две части, образуя ноги, толстая шершавая шкура трансформировалась в человеческую кожу, свирепая, тупая акулья морда со множеством смертоносных зубов в черном провале пасти — в человеческое лицо и небольшой рот с алыми губами. И вот уже не акула, а молодой и совершенно обнаженный мужчина лежал на пустынном берегу, отдыхая.

Обнаженный мужчина поднялся и, отряхивая тело от прилипших к телу мелких ракушек, уверенно зашагал к скале, на который стоял таинственный замок, маня его своими мрачными, зарешеченными окнами. Взобравшись на скалу, он долго смотрел на это монументальное сооружение, сложенное из серого камня, которое устремило свою остроконечную крышу к самому небу. Мужчина подошел к окованным железом воротам, и, открыв их, по опущенному подъемному мосту прошел в это, покоряющее своей величественностью, здание. Длинный темный коридор уводил его вглубь загадочного строения. Факелы, прикрепленные к стенам по обе стороны, освещая ему дорогу, в то же время отбрасывали на его обнаженное мускулистое тело причудливые тени, рисуя на нем диковинные узоры невиданных татуировок. Ни одной живой души не встретил он на своем пути. Молодой человек хорошо знал расположение всех лестниц, комнат и дверей замка. Но он, презирая уют, по старым потрескавшимся ступеням, покрытым слизью и паутиной, спускался в подземелье, где было прохладнее и где пахло тленом и древностью. Посредине подземелья стоял дубовый стол, на котором его дожидалось богатое угощение: жареная рыба, куски дымящегося мяса, разнообразные салаты и другие блюда, не считая разнообразных, остропахнущих соусов. Но где же была та кухарка, что все это приготовила? Молодой человек, голодный, как сто акул, не задавал себе подобных вопросов. Еда стояла перед ним и была самого отменного качества. А что еще нужно голодному человеку? Оборотень сел за стол и начал с удовольствием поглощать угощение. Он сильно проголодался и устал: трансформация из акулы в человека отнимала очень много сил. Тихо скрипнула потайная дверь и в подземелье вошел, шаркая ногами, обутыми в старые, практически развалившиеся от времени башмаки, сгорбленный, седой старик с халатом в руках.

― Оденьтесь, хозяин, ― проскрипел он. ― Здесь прохладно.

― А, мой добрый старый слуга, Амадеус, ― обрадовался молодой человек, прожевывая добрый кусок мяса и запивая его красным вином, ― садись рядом со мной, выпей вина и поешь.

― Мне стало очень тяжело готовить для вас, хозяин, ― произнес старый слуга, кланяясь, ― Я возился с вашим ужином с самого утра и едва успел к ночи. Видно, старею.

Оборотень принял из рук старого слуги халат, накинул его на голое тело, продолжая насыщать свой желудок.

― А что, Альбус, в море перевелась рыба? ― спросил слуга хозяина, широко улыбаясь.

От этой улыбки морщины на его лице слегка разгладились.

― Вы так голодны, мой господин, что дай вам целого быка и то, думаю, что от него остались бы одни только кости.

― Понимаешь, Амадеус, ― стал объяснять хозяин. ― Когда я в образе акулы плаваю в море, я сыт его дарами, но стоит мне оказаться на берегу и превратиться в человека, я сразу же ощущаю сильный голод.

― И угораздило же вас, хозяин, убить дочку колдуна! — вздохнул старик, протирая чистым носовым платком слезящиеся глаза, ― И к тому же, думаю, что вы ее любили.

Альбус перестал есть, бросив обглоданную кость на стол.

Хозяин помрачнел и, опустив голову, произнес:

― Не напоминай мне об этом, Амадеус. Воспоминания о ней терзают меня даже тогда, когда я плаваю акулой в море. Но забыть ее лицо, руки, губы мне не суждено. Она была такой красивой и страстной. Я даже поверил, что и она любит меня. Кто знает, может быть, хотя бы какая-то часть ее сердца принадлежала мне.

Воспоминания туманили его взор, возвращая в далекое прошлое. Но зачем? Неужели лишь для того, чтобы вновь терзать и без того его израненное болью сердце?

2

Отец Альбуса месье Александриус выстроил замок на вершине скалы задолго до рождения сына. Он любил уединение и, женившись на простой сельской девушке, привез ее на Черный Остров, где она впоследствии и зачахла. Но успела принести Александриусу сына. Воспитывал мальчика слуга Амадеус, бывший военный, с хорошим, добрым характером, степенный и зрелый человек, склонный к чтению и размышлению о жизни. Оторванный от своих сверстников, постоянно находясь под присмотром слуги, мальчик рос замкнутым и оторванным от жизни человеком. Его интересовали книги о далеких странствиях, боевых походах, романтической любви. Став юношей, он по-прежнему сторонился людей, которых на острове было и так немного. С отцом они виделись редко, а когда тому пришел срок умереть, владелец замка завещал все свое имущество сыну. Кроме уже упомянутого замка, это было небольшое количество денег и несколько драгоценных камней. Отца Альбуса схоронили под скалой, недалеко от берега моря, для того чтобы покойный мог слышать шум прибоя и чтобы его наследник мог посещать могилу отца. Юношу с детских лет притягивало к себе море. Он мог часами наблюдать за накатывающими на берег волнами или любуясь золотой гладью самой древней из стихий, переливающейся под лучами багрового солнца разнообразными цветами и оттенками, размышлять о смысле жизни. Иногда вместе с ним прогуливался и Амадеус. Большая часть его жизни прошла на Черном Острове, в одиноком и мрачном замке, без семьи и детей. Когда он был помоложе, в отпущенные ему выходные дни, слуга покидал замок и проводил время у одной веселой вдовушки, которая жила в поселке. Поселок был небольшим. Всего несколько семей, по каким-то обстоятельствам покинувшим Большую землю, обосновались на острове, построив себе подобие домов из корабельных досок, которые приносило море, если где-то неподалеку случалось кораблекрушение, и из другого, подходящего под постройку, материала. Но из черных камней, которые во множестве валялись у самого берега, строить себе дома никто ни рискнул. Необычные это были камни, нехорошие, и земля давала скудный урожай. Но с годами слуга стал отказывать себе даже в мимолетном общении с женщинами. Молодой хозяин увядал вместе с ним, как красивый, но не распустившийся цветок. Когда Амадеус смотрел на молодого Альбуса, бледного и хрупкого юношу, лишенного радостей жизни, сердце старого слуги обливалось кровью. Один раз он не выдержал и высказал молодому хозяину все, что он думал о их существовании.

― А что делать? — спросил юноша, ― Я привык к такой жизни и менять ее не намерен.

― Господин мой, вы молоды, красивы, ― убеждал его старый слуга. — К чему губить свои лучшие годы, проживая в этом проклятом замке? Продайте замок, он верно стоит целое состояние, купите себе небольшой домик, обзаведитесь хозяйством и женитесь.

― Я не рожден для такой жизни, которую ты мне описываешь, ― возразил Альбус, ― А потом, я уже на полпути к тому, чтобы получить эликсир бессмертия. Ты хочешь жить вечно, Амадеус?

Слуга задумался, а затем ответил:

― Жить — да, а существовать — нет. То, что, господин мой, вы принимаете за жизнь, не является ей. Вы, молодой и красивый юноша, а еще не ухаживали ни за одной девушкой. Откуда же вам брать соки жизни? Вы зачахнете здесь, как и ваша матушка.

Альбус снял с шеи медальон и всмотрелся в черты лица своей матери.

― Эликсир бессмертия, ― говорил он монотонно, ― даст мне силы и жизненные соки, и много других радостей.

Альбус был уверен в своей правоте. И как не пытался слуга убедить его переменить образ жизни, все его попытки разбивались о непонимание и упрямство юноши. Отчаявшись убедить молодого хозяина в бессмысленности подобной жизни на острове, Амадеус решил бежать из замка, где растратил впустую половину своей жизни. Но как убежать от человека, который значит не меньше, чем родной сын? Амадеус смирился со своей судьбой и остался с Альбусом. Так бы и дожили они вдвоем до глубокой старости, на этом пустынном берегу моря, в величественном замке, если бы не случилось приехать в эти края человеку средних лет, в черной сутане, с молодой девушкой, которой едва ли исполнилось шестнадцать. Зачем приехали они в этот пустынный край, который лишь изредка посещали рыбачьи суда, оставалось загадкой и покрытой мраком тайной. Рыбаки иногда, по сходной цене, доставляли в замок рыбу и разные припасы. Но получив двойную плату, сразу же старались покинуть берег негостеприимного острова. А на этот раз, вместе с припасами, они доставили на Черный Остров мрачного незнакомца и молодую девушку. Оставив их стоять на пустынном берегу, рыбаки налегли на весла и вскоре уже были далеко от «острова призраков», как они его между собой называли.

Лицо незнакомца было мрачным, нездорового желтоватого цвета. Его черные глаза, бездонные, как два высохших колодца, с интересом смотрели на громаду замка. Девушка, которую Амадеус принял за дочь незнакомца, совершенно была на него не похожа. Свежее личико, кожа которого напоминала собой спелый персик, живые и умные глаза зеленого цвета, слегка пухлые (что кстати ее не портило, а придавало дополнительное очарование юному облику девушки) губы, вздернутый носик, тонкие дугообразные брови, высокий лоб и вьющиеся каштановые волосы — все это вместе взятое, в сочетании с пропорционально сложенной фигурой, заставило бы какого-нибудь провинциального художника: молодого, прекрасного, но бедного, на коленях просить эту юную богиню стать хотя бы на час натурщицей для его картины. Но эта девушка непременно отказала бы юному творцу, потому что гордость не позволила бы ей стоять обнаженной перед мужчиной, к которому она не питает совершенно никаких чувств. Такие девушки скорее погибнут от голода, но не пойдут на панель. Амадеус был рад такому подарку судьбы, хотя незнакомец в черном ему сразу не понравился. Чем? Очень трудно понять почему те или иные люди с первого взгляда нравятся вам или вызывают чувство отвращения. Это происходит на уровне подсознания. Ум и сердце не участвуют в выборе. Девушка же, наоборот, пришлась Амадеусу по душе. И он подумал, что она очень подошла в подружки одинокому Альбусу. А почему Амадеус обрадовался появлению незнакомцев? Старый слуга отдал рыбакам, снабжающим его провизией, последний драгоценный камень и не знал, на что они с Альбусом будут существовать в дальнейшем. И тут, словно по воле небес, появляются постояльцы, которые, хотя бы на какое-то время, помогут преодолеть денежные затруднения. И действительно, человек в черном вместе с очаровательной девушкой поднялись к замку и попросили за хорошую плату выделить им в замке две небольшие комнаты.

Амадеус с радостью согласился на это предложение и проводил их в комнаты, отличающиеся пуританской обстановкой. Но постояльцы были рады и такому жилью. Альбус, в то время занятый своими бесконечными опытами по получению эликсира, узнав о постояльцах, едва не накинулся на старого слугу с кулаками, что случилось впервые за время их совместного проживания.

― Старый ты дурак, ― говорил молодой хозяин, ― пока я бьюсь над созданием эликсира бессмертия, ты, без моего на то согласия, поселяешь в замок неизвестных людей. Кто знает, с какой целью они проникли сюда? Может быть для того, чтобы похитить секрет эликсира. Кто хозяин этого замка, я или ты?

― Вы, мой господин, ― спокойно ответил Амадеус, ― Но, что толку будет от вашего эликсира, если мы подохнем с голоду? А люди эти обещали хорошо заплатить. Я поселил их в комнатах рядом с подземельем. Они ведь вам пока не нужны?

Альбус решив, что он напрасно накричал на своего слугу, принес ему свои извинения.

― Прости меня, Амадеус, ― сказал он, ― За своей работой я совсем забыл о делах бренного мира. Ты заботишься обо мне, добываешь еду, кормишь и поишь меня. И поэтому, поступай как знаешь. Но наверх никого не пускай. Там моя надежда на бессмертие — секретная лаборатория. Если хочешь, мы поднимемся наверх, и ты посмотришь, над чем я работаю.

Слуге хоть и тяжело было подниматься по крутой лестнице, но чтобы не обидеть молодого хозяина, он согласился.

Они поднимались вверх, освещая свой путь колеблющимся светом факела. Альбус провел слугу в свою секретную комнату и закрыл дверь на ключ. В комнате стояли разнообразные колбы с зелеными, синими и красными растворами. От колб в различных направлениях отходили изогнутые трубки, из которых раствор попадал из одной емкости в другую. А на выходе стоял кран, который используется, чтобы из бочек наливать старое вино. Но из этого крана текло не вино, и не вода, а ядовитая и дымящаяся жидкость грязно-коричневого цвета. Старый слуга сомневался, что эта жидкость может быть чудодейственным эликсиром, но видя, с какой гордостью смотрел на него Альбус, не стал высказывать свое мнение вслух. Амадеус хотел только быстрее спуститься вниз и как можно скорее покинуть комнату, наполненную ядовитыми испарениями. Если Альбус занимался алхимией, не познав ее сути, составляя растворы наугад и руководствуясь записями в старых фолиантах, порой ошибочными и устаревшими, то постоялец в черной сутане был настоящим колдуном. И его учили мастера темного искусства, за промашки наказывая плетью или сажали на целую ночь в холодную темную камеру. Скрипя зубами по ночам от бессильной злости, превозмогая боль, залечивая кровавые рубцы, следы от ударов плети, изготовленной им же самим мазью, он постигал искусство, стремясь к самым его вершинам. Но ему не суждено было стать первым, но и последним его назвать было нельзя. В комнате этого мрачного человека постоянно что-то взрывалось, светилось, слышались какие-то странные голоса, иногда глухие, словно раздающиеся из могилы, а иногда звонкие, как серебряные колокольчики. Возможно, он вызывал демонов из Бездны, а затем загонял их обратно. Никто не знал и не видел, что творилось за запертой дверью. Но видеть подобное для простого смертного было делом не обязательным и, более того, опасным. Девушка проводила время на берегу моря, дыша свежим морским воздухом или складывая из камушков причудливые строения. И вот в один из тех пасмурных дней, когда море особенно штормило, заливая волнами берег, стараясь подобраться к неприступному замку, девушка и Альбус встретились. Увидев особу противоположного пола, юноша смутился, покраснел, хотел сразу же уйти, но остался, пораженный красотой незнакомки. Девушке, которой нечего было делать в этом пустынном, неприветливом месте, где ее окружали одни скалы и камни, (и оказалась, она здесь только по прихоти отца) тоже заинтересовалась молодым человеком. В делах интимных она была опытней Альбуса, (а он не имел даже понятия, как обращаться с противоположным полом) и, заговорив о погоде, о море, о прочих ничего не значащих мелочах, незаметно для неопытного юноши, составила о нем свое первое впечатление, приблизившись к нему почти вплотную. Он и не заметил, как поддался ее чарам, а вечером они были уже очень близки. С этого дня Альбус забросил работу в своей лаборатории, забыл о своем эликсире бессмертия, сосредоточив свое внимание на очаровательной Эльвире. Мрачный отец девушки сразу же заметил, что отношения между его дочерью и юнцом зашли достаточно далеко. И однажды, встретив Альбуса на лестнице, преградил ему дорогу.

― Молодой человек, вы хоть и хозяин этого замка и я приношу вам свою благодарность за предоставленный нам с дочерью кров, но ваше чрезмерное внимание к моей девочке не может не насторожить благородного родителя. Моя дочь получила строгое воспитание и не похожа на тех девиц, которые задирают подолы юбок выше колен перед тавернами. Если ваше чувство к моей дочери более глубокое, чем обычная похоть, то с моего родительского согласия вы могли бы заключить брачный союз, стать мужем и женой, как принято у порядочных людей. Но это случится лишь в том случае, если вы скажете, что Эльвира станет хозяйкой этого замка.

Альбус что-то промычал в ответ, но видя, что отец Эльвиры не удовлетворен невразумительным ответом, сказал, что ему нужно подумать и как следует все взвесить. Усмехнувшись, колдун пропустил молодого человека, который тотчас же передал разговор с постояльцем своему старому слуге. Амадеус, умудренный житейским опытом, решил, что мрачный постоялец пытается с помощью своей дочери (если она таковой является) окрутить молодого хозяина и завладеть замком. Конечно, после этого разговора можно было бы попросить постояльцев съехать, но колдун щедро платил за постой и именно на эти деньги они с Альбусом безбедно жили в последние месяцы. Если бы приток этих средств каким-то образом прекратился, Альбус со своим старым слугой стали бы обычными нищими. И им, скорее всего, пришлось бы питаться крысами, которые в больших количествах водились в подземелье. А рыбаки в долг продовольствие не подвозили и не были дураками, чтобы за просто так, под честное слово, рисковать своими головами. Их баркасы к острову гнала бедность и нищета, и многодетные семейства.

Амадеус, взвесив все обстоятельства этого дела, решил не торопиться. «Может быть, и к лучшему, если Альбус женится на хорошенькой дочке этого колдуна, ― думал он, ― Не всю же жизнь ему одному быть». Но настойчивость постояльца в таком щепетильном вопросе настораживала и пугала старого слугу. «А дочь ли она ему? — задавал себе вопрос Амадеус, ― Если он отдает ее за первого встречного в обмен на замок». Старый слуга не спал ночами, обдумывая положение своего молодого хозяина и свое, собственное, но прийти к какому-то конкретному ответу на все эти непростые вопросы не мог. «Ох, уж эти проклятые колдуны, ― думал он, ворочаясь в постели с боку на бок, ― И все у них не так, как у обычных людей. А потом не спи ночами и разгадывай их загадки». И в эту ночь заснуть Амадеусу так и не удалось. И он, накинув плащ и, взяв с собой фонарь, вышел из замка. Осторожно спускаясь по известной ему тропке, старый слуга кое-как добрался до берега. Но наслаждаться бодрящим и свежим морским воздухом, глядя на залитое лунным светом море, ему не удалось. К берегу осторожно подошла рыбацкая лодка, которую встречал постоялец в черной сутане. Амадеус спрятался за выступом скалы, прижавшись к холодному мокрому камню щекой. Рыбаки передали колдуну небольшой сундук, который он принял и поставил на камень. Рассчитавшись с рыбаками звонкой монетой и, махнув им рукой, постоялец взял сундук и начал подниматься по скале. Амадеус вжался в камень, надеясь, что колдун его не заметит. Но слугу выдал фонарь, который он прятал под плащом. Как ни старался Амадеус замаскировать свое присутствие, колдун заметил свет. Поставив сундук на выступ и, убендившись, что он не свалится в море, постоялец выхватил длинный острый нож, который мог сойти и за короткий меч, и оказался рядом со слугой. Встречи с неприятным постояльцем избежать было невозможно, и поэтому Амадеус вышел из―за скалы, делая вид, что прогуливается по берегу.

― Что вы здесь делаете? — прошипел колдун, пряча нож в кожаный чехол, ― Вы шпионите за мной?

― Мне что-то не спится, ― ответил Амадеус спокойно, ― К старости почему-то сон всегда покидает человека.

Колдун не был удовлетворен его ответом, но промолчал. Убивать старика не было надобности. К тому же, они с дочерью могли после не очень мудрого поступка потерять крышу над головой. Возможно, немного позже он разделается и со стариком, и со щенком, но не теперь. И чтобы объяснить свое присутствие на берегу, он произнес:

― Рыбаки привезли мне инструмент, который я заказывал.

Амадеус усмехнулся.

― Но почему же ночью, мой дорогой? К чему такая секретность? Можно подумать, что вы замешаны в контрабанде.

― Это мое личное дело, ― отрезал постоялец, стиснув рукоятку ножа, ― Однако ваше любопытство может вам дорого стоить.

И больше не обращая внимания на слугу, он медленно полз по скале, оберегая свою драгоценную ношу от падения. Когда колдун оказался наверху и вошел в замок, Амадеус подумал: «Интересно, что может быть у него в сундуке? Может быть, и инструмент, но мне сдается, что это краденое золото. Ничего, это мы проверим. Будем убирать комнату и проверим. И все-таки в бессонице есть свои плюсы» ― заключил он. Только под утро Амадеус прилег на кровать и, незаметно для себя, заснул.

3

А Альбус, забросив все свои занятия алхимией, слушаясь голоса своей молодой крови, днем и ночью думал только о прекрасной Эльвире. Он ждал новых встреч с нетерпением, а расставаясь, мечтал увидеть девушку снова. Ее отец, видя, что отношения молодых людей зашли уже слишком далеко, поймав юношу на лестнице, положил ему на плечо свою костлявую холодную руку. Альбусу, казалось, что кровь у него в жилах загустела и остановилась, не поступая в артерии. Под взглядом черных, как два бездонных колодца глаз, который, казалось проникал в самые потаенные уголки души Альбуса, молодой человек казался себе жалким карликом перед, одетым в черное, великаном.

― Мой милый юноша, ― начал колдун мягким, елейным голосом, в котором чувствовалась порция горечи и желчи, ― Вы должны принять решение, от которого будет зависеть ваша дальнейшая судьба и жизнь. Я требую от вас прямого ответа: женитесь ли вы на моей дочери Эльвире или нет?

Альбус, опустив голову под пристальным взглядом колдуна, произнес виновато:

― Я еще не разобрался в своих чувствах. Мне нужно подумать.

― У вас было время подумать, ― настаивал постоялец, бледнея.

Его лицо теперь напоминало страшную, словно вылепленную из гипса, маску. Он нападал на бедного юношу, не давая ему опомниться.

― Я жду от вас ответа!

Костлявые пальцы больно сдавили плечо Альбуса.

Юноша задрожал всем телом.

― Возможно, я скажу вам об этом через неделю, ― промямлил Альбус, так и не решаясь посмотреть в черные колодцы глаз постояльца.

Ногти колдуна, длинные и тонкие, похожие, скорее, на когти хищной птицы, впились в плечо молодого человека, рассекая кожу и добираясь до самой кости. Он жутко рассмеялся. От этого хохота веяло холодом могилы, самым дном Ада, тронным залом самой преисподней.

― Нет, мой милый, вы ответите мне здесь и сейчас, ― настаивал он.

Юноша попытался сбросить костлявую руку колдуна со своего плеча, оттолкнуть его в сторону и сбежать в самый укромный уголок мрачного, но родного замка, но рука, словно прилипла к его телу, пуская в него свои ядовитые корни. Услышав шум и голоса, из своей комнаты, словно диковинная бабочка, выпорхнула Эльвира и Альбус освободился от железной хватки колдуна, вступив с ним в жестокую борьбу за выживание.

― Остановитесь, безумцы! — воскликнула Эльвира и, пробежав по лестнице несколько ступеней, встала между бьющимися врагами, своим отцом и любовником, ― Прекратите!

Колдун, не обратив на восклицание дочери ни малейшего внимания, выхватил нож из чехла, с которым уже имел возможность познакомиться Амадеус, и попытался ударить им юношу в грудь. Альбус успел перехватить уже занесенную над ним руку с ножом и овладеть этим страшным оружием. Теперь жизнь отца Эльвиры висела на волоске. Он даже подался назад, шевеля посеревшими губами и призывая на помощь своих демонов. Но сталь иногда разит быстрее злобных духов. Альбус размахнулся, нацеливая свой удар в горло колдуна. Ему каждую ночь снился этот роковой удар, который сделал его жизнь несчастной и даже невыносимой. Эльвира закрыла отца своим прекрасным, нежным телом. Ее тело еще долго должно было цвести, наливаясь соком и сводя с ума мужчин. Но боги, как всегда, рассудили по-своему. Задумывался ли кто-нибудь над тем, почему умирают полные жизни молодые люди, а старики, кляня свое безрадостное существование, продолжают жить? Просто у каждого, живущего на земле, есть своя судьба и свое предназначение. И если в Книге Судеб записано, что ты умрешь молодым, так оно и случится. Альбус уже не мог остановить свою руку с зажатым в ней ножом. Он вложил в удар всю свою ярость, всю ту ненависть, которую испытывал к колдуну. Но нож нашел свою жертву не в лице хозяина, а в лице его дочери. Острое лезвие легко разрезало атласное платье девушки, словно оно было куском тонкой бумаги, и глубоко, почти по рукоятку, вошло в ее белую грудь. Кровь любимой, стекая по ножу, капала на руку Альбуса. Девушка медленно, теряя последние силы, словно увядший цветок, опустилась на ступени.

― Ты заплатишь за это! — кричал постоялец, застонав от горя, ― Я превращу тебя в мерзкую жабу!

Альбус не слышал его слов. Он склонился над любимой и целовал ее в полуоткрытые губы, которые становились все холоднее и холоднее. Девушка умирала, и ничто уже не могло ее спасти. Глаза ее закатились, дыхание становилось прерывистым. Она хотела что-то сказать, но только беззвучно шевелила губами. На шум прибежал Амадеус. Альбус поднял на руки безжизненную Эльвиру, в груди которой торчал отцовский нож, и медленно спустился по лестнице. Амадеус проводил его в свою комнату, где несчастную девушку уложили на кровать. Старый слуга осторожно вытащил нож из груди и перевязал рану. Молодой организм долго боролся со смертью. Всю ночь Эльвира металась в бреду, а под утро, придя в себя, поцеловала склонившегося над ней печального Альбуса и отдала свою душу Господу. Лезвие ножа колдуна было вымочено в сильнодействующем яде и одного пореза хватило бы для того, чтобы умереть. Альбус увидев, что тело его уже умершей любимой синеет и покрывается струпьями, закрыв лицо, выбежал из комнаты. Старый Амадеус накрыл Эльвиру простыней и долго сидел над ее телом, проливая горячие старческие слезы.

Эльвиру похоронили на берегу, недалеко от могилы отца Альбуса, Александра. Отец Эльвиры был бледен и сдержан. Ни Амадеус, ни Альбус не слышали от него упреков. Только после того, как тело его дочери скрылось под грудой черных камней, он повернулся к Альбусу и, с ненавистью взглянув на него, сказал:

― Я, как отец Эльвиры, проклинаю тебя. Мне не нужна твоя жизнь, но твои мучения мне хотелось бы видеть. И потому я говорю: будь рыбой и человеком. Рыбой днем, а человеком ночью. А если ты выйдешь из моря днем, пусть солнечные лучи сожгут кожу, обратив тебя в камень.

Сказав эти бессмысленные, по мнению Амадеуса и Альбуса, слова, колдун дотронулся своей холодной ладонью до лба юноши и пошел прочь. Слуга и молодой господин подумали, что их постоялец от горя сошел с ума и забыли его роковые слова.

Только ночью Альбус понял, что страшное проклятие не было пустой угорозой. Юношу бросало то в жар, то в холод, он то укутывался в одеяло с головой, а то сбрасывал его с себя. Сорвав с себя одежду, Альбус быстро спустился со скалы и бросился в море. В воде ноги его превратились в рыбий хвост, руки — в плавники, а тело покрылось толстой, шершавой шкурой. Вместо красивого лица он теперь обладал мордой рыбы с острыми, смертоносными зубами. Он стал акулой. Сохранив человеческий разум, он превратился в морскую хищницу, злобную и коварную, мощную и стремительную, и неотвратимую, как сама судьба. Альбус бросал свое новое тело в глубины моря, и, рассекая воду, мчался к поверхности, чувствуя себя морским богом. Его пугала и, в то же время, радовала та сила, которая была заключена в его новом теле, сила хищника, не боящегося ничего в этом мире, даже самой смерти. В ярости он рвал на части попадающихся на его пути рыб, выхватывая их из косяка и разрывая на мелкие части. Вода стала его родной стихией, но он, в течение всего дня скучал по замку, по твердой земле и воздуху, а особенно, по своему человеческому облику. В глубинах моря он оплакивал несчастную Эльвиру и проклинал ее отца, которого она защитила и спасла ценой собственной жизни. Но наступала ночь, и Альбус выбрасывался на берег, чтобы снова встать на ноги, вскарабкаться по скале, пройдя знакомой ему тропинкой, и войти в свой родной замок. Его двойная жизнь продолжалась уже несколько месяцев. Новые ощущения поначалу ему даже нравились, но быть наполовину хищной рыбой, а наполовину человеком, оказалось тяжким бременем. Его личность раздваивалась, теряя свою цельность. А жизнь теперь состояла из рваных, лишенных смысла фрагментов. И не было надежды стать снова человеком. Оборотень, разрывая его сущность, побеждал. И надежда угасала.

4

Амадеус внимательно смотрел на своего воспитанника, который предавался невеселым воспоминаниям.

― А знаешь, Альбус, ― наконец произнес он, ― Я заглянул в сундук этого проходимца.

Доедая обильный ужин, Альбус с интересом посмотрел на старого слугу.

― И что же там было?

― Несметное сокровище, ― ответил слуга, ― Драгоценные камни, украшения и золотые монеты.

― Интересно, почему же рыбаки не присвоили этот сундук себе? Может, они не знали, что в нем находится?

― Кто знает? — произнес Амадеус, ― Этот человек внушает страх, а потом, он щедро платит за работу. Рыбаки не захотели рисковать. Ты же знаешь, что они суеверны.

― Возможно, ты и прав, ― согласился Альбус, ― Но что стало с сундуком? Колдун увез его с собой?

― Хотел увезти, ― сказал старый слуга. — Но на море разыгрался сильный шторм. Рыбацкий баркас едва не перевернулся, и когда он накренился, черпнув бортом воду, сундук упал за борт.

Альбус оживился.

― И колдун достал его?

― Нет. Несколько раз он заставлял рыбаков нырять за сундуком, но их поиски не привели ни к чему. Сундук с сокровищами так и остался лежать на дне моря.

― А что же он не воспользуется своими заклинаниями? — задал резонный вопрос Альбус.

― Я не знаю, ― ответил Амадеус, прислушиваясь к звериному вою ветра, который свирепствовал за стенами замка, ― Может быть, не сумел или не захотел применять колдовство на Черном острове. Остров же тоже обладает сильной магией, и наш замок, и камни, и даже воздух и море, его окружающие. В магическом месте труднее колдовать и опаснее. Думаю, что он еще вернется за своим ценным грузом.

Альбус придвинулся к старому слуге и похлопал его по плечу.

― Я надеюсь отыскать сокровище раньше его, ― сказал он Амадеусу, ― И даже знаю где его надежно спрятать, чтобы никто до него не добрался. Есть у меня на примете одна подводная пещера, где я иногда отдыхаю после своего морского обеда. Там-то я и спрячу сундук. А с колдуном, если он еще вернется, я еще посчитаюсь. Он сделал из меня чудовище, наделил меня сверхъестественными способностями, но не подумал, что его проклятье может обернуться против него самого.

Когда Альбус говорил об отце Эльвиры, лицо его искажала ненависть, и оно превращалось в ужасную маску кровожадного монстра, готового разрывать человеческую плоть на мелкие куски. Старый слуга даже отшатнулся от своего воспитанника и в тайне, про себя, прочитал молитву, посвященную богу. Конечно, этот остров, на котором они жили многие годы был созданием Лукавого, который хорошо знал человеческую натуру. Греховность уже изначально была заложена в земную оболочку человека, в его помыслы и поступки. Лукавый умело нажимал на кнопки, которые назывались по-разному: эгоизм, похоть, страх, алчность и никогда не оставался без человеческих душ, которыми и питался. Черный Остров был его вотчиной, его миром, и молитва, обращенная Амадеусом к милосердному богу, скорее всего, с проклятого острова не дошла до трона Господа. А Альбус, движимый ненавистью, продолжал говорить:

― Я не успокоюсь, пока не уничтожу его. Мой долг — отомстить и за себя, и за Эльвиру, кровью которой испачканы мои руки по вине этого человека. Я верю, Амадеус, что после смерти колдуна, чары, которые он наложил на меня, исчезнут, и я снова стану нормальным человеком. Я не хочу всю свою оставшуюся жизнь быть оборотнем и прятаться от солнечных лучей.

Амадеус, уже не скрываясь от воспитанника, который мог не одобрить его поступка, искренне перекрестился.

― Дай то бог, мой мальчик, дай бог, ― сказал он.

Его старые, покрасневшие глаза, заблестели от слез.

Старый слуга, кряхтя, выбрался из подземелья, где его кости ныли особенно сильно, и посмотрел в зарешеченное окно. На сером, предрассветном небе звезды гасли одна за другой. Альбус с бокалом красного вина поднялся за стариком.

― Тебе пора, ― сказал Амадеус печально, ― Через час утро прогонит ночь, и на небо взойдет солнце.

Альбус с чувством благодарности и искренней привязанности пожал сухую руку Амадеуса.

― Сколько же мне еще так мучаться? — спросил Альбус у верного старого слуги, а может быть, у себя самого или у далекого бога, или у властителя проклятых душ — Лукавого.

Не дождавшись ответа на свой вопрос, молодой человек допил вино, сбросил халат и быстро пошел к выходу. Обычно спокойное предутреннее море, обидевшись на черные скалы, обрушивало на них удары своих водяных кулаков. Порывистый ветер, завывающий, как голодная стая волков, трепал черные кудри молодого мужчины, пытаясь сбросить его со скалы на острые камни. Альбус спустился к морю, глубоко вдыхая свежий морской воздух. Тело его уже начинало меняться, обретая обтекаемую форму, более удобную для проживания в морской стихии.

― Будь ты проклят, колдун! — закричал Альбус, перекрывая своим криком вой ветра.

Он бросился в воду, рассекая своим телом рассвирепевшие волны. Его ноги превратились в хвост, руки — в треугольники плавников, человеческое тело оделось в шершавую акулью броню. Акула поднырнула под волну, устремляясь к тихой и уютной пещере — новому подводному жилищу Альбуса. Но мысли о сундуке колдуна не оставляли его. Он решил заняться делом и поискать затонувшие сокровища.

Целый день ушел на поиски сундука, и, наконец Альбус обнаружил его, застрявшим между камней. Присыпанный песком, он лежал на боку, словно ветхая хибара, наклонившаяся от порывов свирепого ветра. Толкнув сундук тупой мордой, чтобы он принял горизонтальное положение, акула схватила его зубами за ручку и, двигаясь медленнее, чем ей бы этого хотелось, поплыла к своему подводному дому, где и оставила сокровища. До наступления ночи она хорошо поохотилась за тем, что двигалось слева, справа, сверху и снизу от нее. И ей было все равно: рыба это или зазевавшийся краб. Лишь бы утолить свой охотничий азарт и неумолимый голод, от которого сводило желудок, и который нужно было доверху набивать пищей. Солнце медленно и неохотно садилось за горизонт, а на небо, голубое и безмятежное, наплывали серые тучи. Совсем скоро Альбус выбросится на берег, обратится человеком и встретится со своим старым слугой.

Поднимаясь вверх, из темной глубины, Альбус почувствовал чужака. Огромная, семиметровая, белая акула двигалась к нему. В груди у оборотня похолодело. Он был таким же, может быть, немного меньших размеров, но Альбус все же наполовину оставался человеком и панически боялся акул. Атака настоящей акулы была стремительной и страшной, как зигзаг молнии. Своей тупой мордой она ударила Альбуса в бок, а затем, сделав несколько кругов вокруг него, атаковала повторно. Акула вгрызлась зубами в его плавник, едва не перекусив его. Альбус, не вступая в смертельную схватку, где мог оказаться побежденным, как можно скорее пытался добраться до мелководья, оставляя за собой алый хвост крови. Он буквально выпрыгнул на берег, но акула, упорная в своем желании разорвать его, последовала за ним. Только вряд ли она ожидала, что на берегу ее встретит обнаженное двуногое существо, поднявшее над головой огромный валун. Альбус бросил камень в акулу, извивающуюся на берегу, словно угорь. Камень угодил ей в голову, оглушив, но, не убив ее. Пользуясь благоприятным моментом, Альбус подбежал к оглушенной противнице и бил ее камнем до тех пор, пока она не издохла. Затем, он оттащил акулу от берега и столкнул ее в море. На его руке была огромная кровоточащая рана, со следами зубов рыбы-убийцы. Бок, на котором красовался синяк, расползающийся на всю половину тела, сильно болел, но, слава богу, ребра были целы. Наконец, кровь остановилась, и рана затягивалась, на удивление, быстро, благодаря особенностям организма оборотня и свойствам крови, которая свертывалась гораздо быстрее, чем у обычного человека. Луна печально светила с небес, заливая своим желтым светом и берег, и загадочное море. Альбус разыскал могилу Эльвиры, хаотично сложенные камни, которые он таскал своими собственными руками, и молча, постояв у последнего пристанища девушки, медленно пошел по берегу к скале, на которой черной громадой возвышался его родной дом, рвущийся в небо, но которому не суждено было когда-нибудь достигнуть небесной тверди.

Альбус не пришел на могилу отца, не уронил над ней скупую слезу, потому что он не знал этого человека. По сути, он был ему чужим, символом, определяющим статус родства. Альбус не помнил его лица, тепла его тела и рук. Его отцом с малых лет был слуга Амадеус, а голос крови в нем молчал. Но если бы он только обернулся, если бы Альбус только бросил взгляд на могилу родителя, то непременно увидел бы длинную и бледную колышущуюся тень — неуспокоенный призрак месье Александра, бродящий по ночам вокруг своего замка.

5

Амадеус, встревоженный и возбужденный, встречал Альбуса в дверях с фонарем в руке. На его плечи был накинут старый плед, а рубашка, застиранная почти до дыр, на этот раз не была заправлена в старые, но чистые, серые брюки. Амадеус, все еще помня свое военное прошлое, давно не позволял себе такой вольности. Было видно, как он взволнован.

― Что случилось, мой мальчик? — спросил он, рассматривая обнаженное тело Альбуса.

Старик сразу же увидел багровый шрам на руке воспитанника и, становившийся черным, синяк на боку. Сам Альбус был взволнован и бледен, но старался казаться спокойным.

― Ничего, ― как можно беспечнее попытался ответить он, ― Пришлось с настоящей акулой схватиться. Но я все же ее одолел.

Теперь в глазах его светилась гордость за совершенный подвиг.

― А мне сон приснился, ― проговорил слуга, ― страшный такой сон. Я вот и вскочил, не зная покоя до твоего прихода. Мне снилось, что утащил тебя проклятый колдун на самое морское дно. Вы там боролись, а что потом было, я не увидел.

Альбус лишь кивнул головой, и они со старым слугой спустились в подземелье.

Альбус, увидев накрытый для него стол, в первую очередь, потянулся к графину с красным вином. И только осушив два фужера, принялся за еду. Старый Амадеус не мешал ему, предпочитая молчать. И одна мысль не давала ему покоя: почему его сон совпал с нападением акулы? Взаимосвязанные ли это вещи или простое совпадение? Обглодав несколько больших кусков жареной рыбы до костей, Альбус настороженно посмотрел на Амадеуса и задал ему, ожидаемый слугой, вопрос:

«Человек в черном не приходил?»

Верный слуга вздрогнул.

― Он — здесь, ― ответил Амадеус, ― спит в верхних покоях, в комнате вашего отца.

― Почему ты пустил его туда? — оскорбился молодой человек, накинув на свое обнаженное, мускулистое тело махровый халат.

Когда-то он был худощавым, бледным юношей, но жизнь оборотня, полная опасностей, закалила его тело. Теперь он уже мало походил на того Альбуса, который, запершись у себя в лаборатории, пытался получить эликсир бессмертия.

― Он имеет на это право, ― помрачнев, сказал Амадеус.

― Сегодня ты говоришь загадками, ― раздраженно заметил Альбус. ― Какое право имеет этот человек находиться в комнате моего отца?

― Человек в черном, которого вы так люто ненавидите и хотите убить, ― произнес Амадеус, сделав многозначительную паузу. ― Этот человек… брат вашего отца и ваш дядя.

― Дядя?

Альбус сжал в ладони фужер, который едва не рассыпался в его побелевшей руке.

― Что это значит, Амадеус?

Альбус подозрительно посмотрел на старого слугу. «Уж не купил ли его этот негодяй в черной мантии?» ― мелькнула в его голове безумная мысль. Молодой человек хорошо знал, что Амадеуса невозможно было подкупить, но сомнение ядовитой змеей вползло в его сердце.

― Не думай, Альбус, что я способен на предательство, ― словно прочитав мысли молодого хозяина, сказал Амадеус. ― Деньгами в моем возрасте очень трудно подкупить человека. Конечно, деньги нужны любому человеку, но чем он становится старше и мудрее, тем уменьшаются его потребности. А вот документы, подтверждающие, что я говорю правду.

Амадеус протянул бумаги Альбусу. Тот взял пожелтевшие листы бумаги и бросил их на стол, даже не читая.

― Значит, это правда, Амадеус? — спросил он слугу, не веря в реальность происходящего. ― Но у моего отца не было брата!

Старый слуга виновато посмотрел на молодого хозяина и опустил голову.

― Был, ― наконец возразил он. ― Но месье Александр старался не говорить о нем. И у него были на то свои причины. Еще в молодости брат вашего отца связался с чернокнижниками. В той области Франции, где они жили, начался падеж скота, сохли виноградники, умирали люди. Зная, что брат месье Александра, Жозеф связался с плохими людьми, то есть с колдунами, приносящими в жертву своему темному богу детей, его схватили и потащили на площадь города, где уже был разложен костер. Ваш отец на коленях умолял оставить брата в живых. И тогда страшную и мучительную казнь заменили на вечное изгнание. Жозеф ушел, даже не поблагодарив брата за спасение. И вот теперь он вернулся, чтобы завладеть замком вашего отца и уничтожить вас. Да, от колдунов благодарности и признательности не жди. Думаю, если бы ваш отец, месье Александр предвидел последствия своего поступка, он не стал бы спасать своего брата, а позволил бы ему сгореть в огне. Так для всех было бы лучше.

Альбусу не хотелось верить во все то, что сказал ему слуга, но он понимал, что все услышанное им — чистая правда.

― Дай мне кинжал, Амадеус, ― решительно заявил молодой человек. ― Я поднимусь наверх и убью своего дядю!

Он горел желанием отомстить за себя, и за Эльвиру. Но слуга остановил его.

― Зачем подвергать себя опасности, ― сказал он спокойно и рассудительно, ― Завтра, ранним утром Жозеф собирается заняться поисками своего сундука с сокровищами. А вы уже будете ждать его в море, где вы гораздо сильнее, чем на суше. Один хороший удар по корпусу лодки — и чернокнижник окажется в воде. Разорвав его на части, вы отомстите и за себя, и за Эльвиру.

― Она была моей двоюродной сестрой? — ужаснулся Альбус.

Голос его глухо прозвучал в подземелье, освещенном таинственным светом факелов.

― Она не была вашей двоюродной сестрой, ― ответил старый слуга. ― Насколько я знаю, Жозеф подобрал во время своего странствия сироту и воспитал ее как дочь. Одинокому человеку обязательно нужно, чтобы кто-то был рядом, даже колдуну. Так что, мой молодой господин, на вас нет греха кровосмешения.

― Слава богу, ― выдохнул Альбус с облегчением. ― Но я стал оборотнем, Эльвира — мертва, а виновник всех моих бед и несчастий спокойно спит в комнате моего отца, в моем замке.

Старый слуга постелил молодому господину постель. Альбус, накрывшись одеялом, спросил:

― Скажи мне, Амадеус, а ты когда-нибудь любил? И почему ты все время один, и живешь в этом проклятом богом месте?

― Это отдельная история, ― прошелестел старик, вздыхая. ― И сейчас я ее расскажу вам. У старого слуги когда-то тоже было горячее сердце, и кровь кипела в жилах. Но это было много лет назад. Теперь мне кажется, что все то, что происходило со мной в молодости, не имеет ко мне никакого отношения.

― Скажи мне, Амадеус, ― немного колеблясь, задал вопрос Альбус, ― Ты знал, что постоялец — брат отца?

Старый слуга нахмурил свои седые брови, отчего на лбу старика добавилось морщин.

― Нет, Альбус, я не знал об этом, ― ответил слуга, ― Я знал о Жозефе благодаря рассказам твоего отца и, конечно, я его никогда не видел. Но найдя ваш семейный архив, сопоставив все факты, я пришел к выводу, что постоялец в черном и есть тот самый Жозеф. А появился он на острове лишь для того, чтобы отнять у вас замок. Лучшего места для изгнанного колдуна и не придумаешь.

― Спасибо, Амадеус, ― поблагодарил старого слугу Альбус. ― А теперь я хочу выслушать твою историю жизни, если ты, конечно, захочешь ее рассказать.

― Мне и самому будет любопытно окунуться в прошлое, ― сказал старик и подошел к старинному шкафу, чтобы достать курительную трубку. Он делал так всегда, когда предстоял долгий разговор или когда рассказывал юному Альбусу сказки и легенды.

6

Старик подошел к шкафу, достал старую курительную трубку, набил ее душистым табаком, привезенным когда-то из Голландии, раскурил ее и начал свой рассказ.