Бесплатный фрагмент - Проблема демаркации

Вопросы демаркации

В философии науки и эпистемологии проблема демаркации — это проблема установления границы между наукой и философией науки.

Философы часто пытаются показать границу между наукой и философией науки, разграничивая границы между дисциплинами или разделяя фундаментальные предположения о реальности, такие как время и пространство, или объективность и субъективность, на разные теории реальности, тем самым понимая границу между философией науки и наукой о науке. Хотя это является предметом многих вопросов философии науки и эпистемологии, проблема границ обычно фокусируется на природе научного реализма в его применении к науке.

Граница между наукой и философией науки настолько оспаривается, что наиболее распространенный метод, используемый для разделения предмета, — это демаркация границы между методами, которые производят данные (или результаты), и инструментами, которые позволяют собирать и анализировать данные (например, идеи, законы, структуры, модели и т. д.).

Дифференциация методов и инструментов, которые используются, от тех, которые определяют метод и инструменты, имеет решающее значение в проблеме демаркации, потому что это определяет, какие части науки являются наукой, а какие нет.

Когда кто-то пытается пересечь границу в науке, он начинает рассматривать философию науки, и то и другое можно рассматривать как форму исследования.

Краевая задача и демаркация границы имеют отношение к дихотомии между формальной «наукой», проведенных учеными, и их подходом к сбору данных и их использованием результатов сбора данных.

Вопросы демаркационной проблемы касаются этих разных способов исследования естественного мира учеными.

Было выдвинуто множество философских вопросов, чтобы попытаться определить границу между наукой и философией науки. Многие философы пытались найти «ядро» фундаментальных убеждений, которых придерживаются научные дисциплины, что позволило бы нам отделить научные положения от положений философии науки.

Теория научного реализма, согласно которой научные гипотезы могут быть выведены из реального мира и проверены научным методом, часто становится предметом разногласий при разграничении. Согласно этим принципам научного реализма, обычно считается, что любая теория реальности хотя бы частично верна, и что любое утверждение об обратном должно подвергаться сомнению. Согласно этой теории, все научные методы, доступные ученым (и всем остальным), одинаково действенны и в человеческих знаниях нет пробелов. Это основополагающий элемент научного реализма, который часто является предметом спора между учеными и философами науки. Это возражение можно опротестовать с немного большей технической стороной вопроса, сославшись на существование многих фундаментальных принципов науки, которые находятся за пределами области человеческого знания, и на пример таких вещей, как существование определенных чисел.

В более юмористическом плане использование физической модели и, следовательно, существование реального эквивалента ньютоновского Ньютона часто используется для того, чтобы опровергнуть многие утверждения, сделанные философами науки.

Теория когнитивного или межличностного реализма предполагает, что наука принципиально не отличается от социальных и художественных начинаний. Эти формы исследования часто критикуются как форма необъективных или непроверяемых систем убеждений, в которых отсутствует ощущение объективной или субъективной «истины». Некоторые утверждают, что эти формы исследования в некотором смысле просто созданы людьми. Сторонники этой точки зрения утверждают, что существует фундаментальное стремление исследовать и узнавать о мире природы, и что любые утверждения об объективной «истине» субъективны для этого стремления. Эти позиции в прошлом использовались, чтобы бросить вызов этике того, как наука может быть использована для воздействия на убеждения или поведение человека. Резюмируя это, можно сказать, что любое утверждение, которое является или может быть сделано без объективного основания, не является научным.

Когнитивную / интерсубъективную позицию можно проверить, попросив людей ответить на вопросы о том, как ведут себя ученые и какие стандарты они применяют для обоснованности своих утверждений.

Люди, которые принимают теорию и принимают создание причинных моделей, в которых работает Вселенная, считаются заслуживающими доверия, если они обеспечивают обоснование этой теории с помощью логики и последовательности.

Таким образом, использование индуктивного подхода обычно рассматривается как законное средство определения истины в науке. Однако использование индуктивного вывода для поддержки любой общей теории можно подвергнуть критике.

Аргументы в пользу обоснованности индуктивного подхода включают следующее: использование наблюдений, как правило, предвзято и субъективно, данными необходимо манипулировать, чтобы получить достоверные выводы, данные должны использоваться причинно, люди могут вести себя, предвзято сообщая о своих наблюдениях, люди, которые принимают определенную научную теорию, обычно обладают лучшими навыками критического мышления, а объективность и проверяемость часто ассоциируются с чистой наукой.

Споры продолжаются после более чем двух тысячелетий диалога между философами науки и учеными в различных областях, несмотря на широкое согласие по основам научного метода. При рассмотрении работ современных исследователей часто возникает вопрос, какие элементы науки ответственны за выдающиеся открытия последних нескольких десятилетий: квантовая механика, теория относительности, Большой взрыв, Большой адронный коллайдер или, возможно, совсем недавно, бозон Хиггса. Действительно, в авангарде всех этих достижений стоит первый принцип современной физики — законы природы не меняются. Однако в последние десятилетия мы узнали, что некоторые явления действительно меняются, и что наука не является истинным фактом природы; это постоянно развивающееся предприятие. Однако по самой своей природе наука очень разнообразна, и понимание того, как различные отрасли науки обращаются к этим фундаментальным принципам, имеет решающее значение, если мы хотим понять эволюцию наших знаний. Часто отмечают, что нет причин искать истину, потому что истина заложена в природе. Философ Иван Ильин, родившийся в России, указывал, что правда — не то же самое, что мудрость. Мы можем добиться больших успехов в науке, исследуя, как работает реальность. Открывая, как природа может коллапсировать под собственным весом, в форме черных дыр или Большого взрыва, мы узнаем о Вселенной больше, чем размышляя, почему она обладает наблюдаемыми нами свойствами. Философ Роджер Скратон понимает природу истины не так просто, и цитирует Цицерона: «Я думаю, что все ложное на первый взгляд кажется правильным, потому что рассматриваемый вопрос — это правда того, что он говорит и делает». Скратон настаивает на том, что истина имеет два различных значения, которые он называет «явно несовместимыми и противоречивыми». Первый — это абсолютная истина, к которой необходимо прийти посредством наблюдения и эксперимента. Второй — это субъективная концепция истины, основанная на знании личного опыта, чтобы прийти к убеждениям и решениям. Скратон считает такое понимание правильной основой интеллектуальной жизни. Из этого следует логический вывод, что «критичность» — идея о том, что наши убеждения основаны на эмпирических данных — и «интеллектуальная строгость» — стремление к истине — на самом деле являются дополнительными аспектами научных усилий. Но по мере того, как философия науки продвигалась вперед, и мы узнали больше об основах природы, мы увидели, что само понятие «истина» не являются буквальным. Все это имеет глубокие последствия для изучения науки. Представление о втором законе термодинамики, согласно которому энтропия (а не энергия) всегда увеличивается, является частью математического тождества противоположностей, которое, по сути, описывает, как в открытой системе объект привлекает бесконечно малое количество энергии в свое окружение. Однако в конце 1990-х физик Лоуренс Краусс и его коллеги обнаружили, что существуют формы материи, которые не подчиняются этому математическому закону, и когда они наблюдали определенные черные дыры, эти аномалии сказали им, что второй закон термодинамики может не быть справедлив всегда. С тех пор Краусс сделал карьеру, применяя науку к вопросам, на которые физика и теология не могут дать ответа, от философии пространства и времени до проблемы свободы воли. Краусс провел прекрасную аналогию для научных открытий, но есть еще одно серьезное возражение. Краусс утверждал, что когда человеческая форма, такая как клетка, сталкивается с определенным препятствием, она может находиться в состоянии термодинамического неравновесия или в состоянии неустойчивого беспорядка. Но какое это имеет отношение к природе вещей во Вселенной? Например, если океан внезапно высыхает, как мы можем это объяснить? Если бы наши глаза могли воспринимать физические изменения, мы могли бы предположить, что все, что мы воспринимаем и воспринимаем как абстрактное явление, создается в этот самый момент — что-то действительно происходит в тот момент, когда наши глаза обнаруживают изображение. Однако наличие «эмерджентного эффекта» заставляет нас понять, что масштабы того, что мы можем наблюдать, были ограничены. Эмерджентный эффект, по определению, не подразумевает изменения в физическом мире. Таким образом, термодинамическое неравновесие описывает макроскопическое явление, в то время как возникающая динамика — это способ описания самого микроскопического. Например, Уильям Дж. Бойд, философ науки из Университета Дьюка, утверждает, что хорошо известное наблюдение трех долей мозга позволяет предположить, что между микро и макро все же необходимо проводить некоторые различия.

Метафизическая тавтология.

Судить о правдивости утверждений о том, как функционирует реальность, исходя из их простоты, может показаться выдающимся достижением. Какой человек может быть уверен, имея все наши современные технологии, что Вселенная — это то, что мы видим перед собой? Применять теорему Пифагора или говорить, что Бог всемогущ, все равно что использовать линейку для измерения кривизны Вселенной. Это, конечно, не означает, что мы не можем понять, насколько верны эти и другие самоочевидные утверждения о природе реальности. Однако проблема в том, что огромная необъятность Вселенной и чрезвычайно сложные процессы, которые мы наблюдаем, могут быть настолько ошеломляющими, что мешают нам размышлять о возможных альтернативных возможностях. Возможно, мы захотим изменить свое мнение, изменить наше понимание мира, но изменить наше восприятие сложно, поскольку большую часть того, что мы наблюдаем, невозможно узнать. Вероятно, существует миллион элементов, каждый из которых имеет триллион различных свойств. И мы не можем с уверенностью узнать об их внутреннем устройстве или их функциональном взаимодействии друг с другом. Этот факт не мешает нам замечать их, использовать наши чувства и взаимодействовать с ними, но заставляет нас очень подозрительно относиться к их происхождению и существованию. Когда мы оказываемся в подобных загадочных ситуациях, нас тревожит ощущение, что что-то не так с нашими знаниями. Мы используем такие слова, как тавтология и противоречие, для описания ситуаций, в которых существуют, казалось бы, взаимоисключающие утверждения, описывающие одну и ту же ситуацию. Это похоже на тавтологическое утверждение: «Роза — это роза — это роза», которое, очевидно, верно, и все же может использоваться как доказательство абсурдности всего биологического царства. Множество моделей опыта, которые мы воспринимаем, заставляют нас осознать что-то принципиально неправильное с нашим состоянием знаний. И мы оба озадачены и с подозрением относимся к этой «ошибке», как если бы мы оказались в положении невиновного человека, которого допрашивает полиция. Почему мы не можем просто понять реальность такой, какая она есть? Почему кажется, что законы природы созданы для нашего собственного развлечения? Это еще одна причина отсутствия рациональной связи между наукой и теологией. Обе дисциплины требуют знаний, которых мы не можем получить таким образом.

Чтобы понять кажущееся бессмысленным, должна существовать некая трансцендентная реальность, к которой не применяются законы природы. Существование Бога обеспечивает эту трансцендентную основу для понимания мира и позволяет нам признать, что мы в лучшем случае не знаем природу реальности.

Мы используем наши чувства и думаем об опыте таким образом, чтобы полностью избежать рационального аспекта работы нашего мозга. Древнегреческий философ Аристотель в своей работе «Физика» [1] утверждал, что наше восприятие мира не отражает внешнюю реальность. Его взгляд на сознание и наши умственные процессы заключался в том, что они не отражают внешнюю реальность. В своей работе он разработал совокупность знаний, касающихся подмножества природного мира, включая состав материи, движение небесных тел, изучение роста растений и животных и т. д. Его «философия» была основана на его понимании того, как эти процессы работают, и их значения для человеческого существования. Его взгляд на мир был эмпирическим, поскольку он считал, что наши наблюдения за миром природы можно объяснить только обращением к физическим процессам. Проблема заключалась в том, что он не мог объяснить, почему наши наблюдения за миром не отражают внешнюю реальность мира каким-либо объективным, научным образом. Его объяснение сознания, основанное на внешней реальности, также было неудовлетворительным.

Аристотель утверждал, что причина, по которой вещи кажутся нам соответствующими внешней реальности, заключалась в том, что на нас бессознательно влияют другие воспринимаемые нами существа, но это не может быть причиной того, что мы наблюдаем вещи в том же порядке. Проблема в том, что мы обычно не осознаем эти влияния, и поэтому у нас нет возможности узнать, как силы, которые действуют на нас, влияют на наше восприятие. Таким образом, хотя кажется, что мы должны видеть что-то таким, потому что мы переживаем это таким образом, мы этого не делаем. Более того, мы не можем использовать наши чувства для анализа того, как мы воспринимаем мир. Это тот случай, когда объяснение восприятия должно исходить из некоторой формы экстернализма, в котором наш опыт не контролируется нашим мозгом, а скорее определяется другими внешними факторами. Например, представьте, что мы находимся в открытом космосе и смотрим на Землю, которая для наших органов чувств кажется далекой звездой. В этом случае мы были бы в чуждой и альтернативной реальности, и наш опыт не имел бы основы в природе реальности.

Другая проблема системы опыта, которая должна исходить из внешней реальности, состоит в том, что она не может объяснить разнообразие нашего опыта. Мы находимся в системе, которая дает нам множественный и различающийся опыт. Хотя экстернализм дает нам объяснение того, почему наш опыт подобен этому, он не может дать нам объяснения того, почему наше восприятие этих вещей отличается. Таким образом, некоторые экстерналистские взгляды утверждают, что дело просто в том, насколько по-разному мы воспринимаем вещи; другие утверждали, что разные переживания можно объяснить на более примитивном или психологическом уровне.

Философ Уильям Джеймс разработал важную доктрину, оправдывающую его взгляд на экстерналистскую теорию опыта. Это учение известно как закон подобия. Джеймс утверждал, что каждый из нас связывает стимул с определенным объектом, с которым он не имеет физической связи, но представляет собой объект, с которым мы можем взаимодействовать. Мы можем представить себе этот объект как имеющий другую физическую форму или внешний вид, чем объект, на который мы первоначально ответили.

Закон подобия — это объяснение того, почему мы воспринимаем мир таким образом. Это объясняет, почему экстерналистское объяснение нашего опыта вещей не работает.

Хотя закон подобия сам по себе не является общим объяснением того, каково наше восприятие вещей, он объясняет, почему мы способны реагировать на вещи иначе, чем мы реагируем на вещи, с которыми мы сталкиваемся во внешнем мире. Однако это не объясняет наличие различных сенсорных ощущений у некоторых людей. Этот вопрос давно обсуждается в философии, но наиболее часто предлагается решение, связанное с когнитивными способностями. Одна позиция заключается в том, что закон подобия объясняет, почему есть некоторые люди, которые не воспринимают вещи так же, как другие. Однако гипотеза о том, что в основе этого закона лежит общая истина, истина, объясняющая, почему люди не видят вещи одинаково, обычно рассматривается как не имеющая поддержки большинства философов. Вместо этого основное предлагаемое объяснение состоит в том, что некоторые различия в сенсорном опыте можно объяснить на более тонком уровне. Например, мы можем иначе увидеть яблоко из-за того, что знаем об этом яблоке. Мы знаем, что зеленое яблоко принадлежало к тому же виду, что и яблоко, которое мы видим перед собой сейчас, и поэтому различия в восприятии, которые мы видим, объясняются нашим знанием.

Сторонники этого ошибочного взгляда часто неправильно используют закон сходства. Хотя концепция закона сходства дает объяснение того, почему мы воспринимаем вещи иначе, чем другие люди, она не объясняет, почему мы воспринимаем вещи так. На мой взгляд, причина, по которой мы воспринимаем мир так, как мы это делаем, связана с процессами восприятия, которые не ограничиваются сходствами.

Раннюю попытку демаркации можно увидеть в усилиях греческих натурфилософов и практикующих врачей, чтобы отделить свои методы и свои описания природы от мифологических или мистических рассказов их предшественников и современников.

Платон впервые описал свою концепцию «фтимезиса», воплотил аристотелевскую веру в человеческое сознание, в своем «Тимее» и в последующих работах.

Доктрина о том, что восприятие является естественным, а не божественным, была темой, которую он развил в своем «Федре», в котором говорилось о «призрачном теле» (физическое представление идеи, которую человек осознает).

Федр также сосредоточился на проблеме универсального знания, заявив, что каждый имеет доступ ко всей природе, но использует единственный доступный им метод — свое собственное восприятие.

Вопрос о том, являются ли воспринимаемые ими материальные объекты реальными или просто результатом восприятия, не понимался как вопрос веры.

Фома Аквинский последовал за Аристотелем и расширил идеи Платона в начале тринадцатого века в своей Summa Theologica [2,3,4,5,6]

Он считал, что люди могут использовать свои чувства, чтобы определять «интеллектуально» существование или несуществование объектов восприятия.

Имеется ввиду, что объекты не существуют для органов чувств без нашего ведома, но они существуют, по крайней мере, для тех, кто обладает способностью распознавать их существование.

Томас Гоббс утверждал, что все предметы можно познать, хотя правда только одна. Только человеческие чувства могут знать все; все остальные знания — результат предположений.

В своих более поздних работах Томас расширил свои теории о субъективной связи между чувственным восприятием и чувствительностью. Интеллект может воспринимать только те вещи, которые существуют или, по крайней мере, существуют в сфере чувств; мысль, выходящая за пределы этой сферы различения, известна как «поэтическая концепция».

Некоторые философы пришли к выводу, что философ может воспринимать истину только через создание сознания, которое предшествует его или ее собственным чувствам. Он должен создать «чистое сознание», прежде чем он сможет воспринимать мир, и тем самым он получит доступ к сущности вещей или знание о ней. Обладая чистым сознанием, христианин может видеть то, что видел Господь, и он может стать уникальным существом, которым Бог создал его. Христианский мистицизм рассматривает природу как живое существо, созданное рукой Бога; без силы Христа природа считается бессмысленной массой материала.

Сравнивая это с Фомой Аквинским, становится очевидным, что он отличает свои идеи от идей Платона и Аристотеля. Его концепции можно резюмировать следующим образом: «Вера, а не разум определяет то, что можно познать, а разум определяет то, что познать нельзя».

Томас не знал о различных философских доктринах, которые развились после его смерти, более вероятно, что он пытался синтезировать различные идеи и развил свои.

Фома Аквинский в своей работе «Сумма против язычников» [7,8,9] заметил, что, хотя Бог является единственной возможной причиной верить в Его существование, человек может воспринимать и знать существование Бога посредством иных причин (а именно, опыта и логики). Во многих случаях эти «альтернативные причины» очевидны только тем, кто не находится в непосредственном присутствии рассматриваемого объекта.

Позже Томас развил и расширил эти идеи в своих более поздних произведениях до такой степени, что они оказались его собственными идеями, а не идеями древних философов, которыми он был вдохновлен.

В христианстве Августин Гиппопотам создал свою собственную теорию познания, основанную на разуме и опыте. Августин считал, что мир — это единый организм, и все вещи являются продуктами одной сущности — Бога. Августин считал, что интеллект Бога активен и отделен от физического интеллекта мира; физический интеллект мог постичь мир только через опыт. Используя эту концепцию, Августин писал, что невежественный человек не может обладать истинным знанием мира, а может лишь почерпнуть несовершенное знание, данное ему через опыт. Примером этого может быть, если невежественный человек описывает свой опыт с деревом; познание Бога будет расширено через реальный опыт.

Августин учил, что для истинного познания мира необходимо знать место, качества и характеристики различных вещей в мире, но это знание часто было очень трудно получить. Августин считал, что природа должна быть больше, чем физическая; ее нужно было пережить духовно и нематериально. В своем «Городе Бога» Августин расширяет свои идеи о знании, говоря, что человек должен получить откровение через веру в Иисуса Христа, чтобы по-настоящему познать природу Бога. Августин также отметил, что отношения человека с Богом — это отношения любви, а не обязательств.

Августин считал, что истинное знание Господа выше любого другого знания, и что его знание было отделено от знания других людей. Это было похоже на веру Аристотеля в то, что человеческие познания в природе были очень ограниченными, потому что человеческий разум не развил в полной мере свой потенциал.

Августин также писал, что любое истинное познание природы Бога или смысла жизни приходит к человеку через веру в Иисуса Христа. Августин также создал свою собственную космологическую систему Вселенной, в которой он считал, что Земля и все другие природные объекты являются физическим проявлением божественного. Чтобы по-настоящему понять вселенную или истинный смысл жизни, нужно иметь веру в Иисуса Христа и спасение.

Христиане христианской реформатской традиции придерживались некоторых взглядов, сходных с взглядами Августина, хотя в целом они отличались от его идей тем, что считали, что человеческое знание мира и вселенной ограничено.

Доктрины и богословские взгляды Августина начали распространяться по Европе в шестнадцатом веке с работами Жана Кальвина, Томаса Кранмера и других.

Римско-католическая церковь придерживалась более высокой степени рационализма и считала, что богословие и метафизика не нужны для спасения. Однако Римско-католическая церковь не отвергла теологию Августина, поскольку придерживалась мнения, что оно должно быть частью человеческого понимания, и, следовательно, человек ограничен в своих познаниях. Римско-католическая церковь разделилась во взглядах на веру даже в отношении идей Августина, хотя большинство считало, что человеческое знание ограничено, и поэтому единственное, на что распространяется спасение, — это доктрины Бога.

Сам Кальвин был кальвинистом и придерживался тех же идей, что и Августин, но добавил две разные идеи к Августину: во-первых, Кальвин считал, что человеческое знание ограничено, но что через Святого Духа и веру человек может достичь познания рациональной природы Бога, а во-вторых, что человек ограничен в своем понимании природы Бога, но через свои действия он может достичь понимания Бога.

Однако Жан Кальвин отверг доктрину, согласно которой человек был ограничен в своем понимании Вселенной; Кальвин считал, что через веру человек может познать вселенную и понять Бога.

Жан Кальвин также объяснил эпистемологию Августина и добавил, что Августин считал, что каждый человек может получить ясное откровение о Боге через Святого Духа, через веру и с помощью разума.

В шестнадцатом веке Иоганнес Рейхлин, соратник Жана Кальвина, первым написал о философии Августина, особенно о его учении об интеллекте. Рейхлин мало ссылался на учение Августина о благодати, а скорее на теологию Августина. Августин всегда считал, что интеллектуальные способности людей ограничены, а Рейхлин считал, что эта ограниченная способность является причиной потребности человека в спасении. Августин учил, что человек грешен и, как следствие, не может достичь истинного знания. Рейхлин отверг учение Августина о том, что люди неспособны понять вселенную и что для спасения им нужна вера в Бога и использование разума. Рейхлин считал, что в отношении взгляда Августина, что человеческое знание Бога и вселенной ограничено, Рейхлин считал, что точка зрения Августина неверна.

Августин, согласно Рейхлину, был неправ в том, что он учил, что человек не может получить истинное знание вселенной, но что человек может достичь знания через веру и Святого Духа в познании Бога. Хотя Августин считал, что человеческое знание ограничено, Рейхлин считал, что человеческое знание Вселенной не ограничено. Рейхлин считал, что с помощью разума человек может получить ясное откровение о Боге и вселенной.

Рейхлин был первым, кто предположил, что человеческий интеллект имеет неограниченный потенциал. Однако Рейхлин считал, что способность человека знать ограничена и что он может достичь познания Бога только через веру и через Святого Духа.

Августин считал, что Бог совершенен, справедлив и добр. Рейхлин считал, что Бог был добрым и совершенным, но атрибуты совершенства имели такую природу, что человек не мог их достичь. Рейхлин считал, что познание Бога можно получить через веру.

Последователи Рейхлина придерживались формы кальвинизма, известной как систематическое богословие.

Августин, как и Кальвин, считал, что человеческое знание Бога и Вселенной ограничено. Жан Кальвин, однако, считал, что знание человеком Вселенной не ограничено, и считал, что человек способен понять Вселенную.

Кальвин считал, что знание человеком Бога и Вселенной ограничено, но использование разума может принести это ограничение человеку. Кальвин не верил, что способность человека познать Вселенную ограничена.

Для теолога шестнадцатого века не было ничего необычного в том, что он придерживался различных взглядов на природу Бога.

Святой Августин считал, что через Святого Духа люди могут познавать. Это заставило его отвергнуть систему модализма и заставить его придерживаться доктрины теозиса, согласно которому человек может достичь состояния совершенного общения с Богом.

Монтень, французский философ и поэт, писал об эпистемологии Августина и познании Бога. Монтень считал, что человеческие знания ограничены и что Бога можно познать только через веру в Бога и использование разума.

Монтень считал, что человек не может иметь истинного познания Бога без помощи Бога и Святого Духа. Монтень считал, что «истина веры — единственное знание, которое может произвести истинное знание». Монтень считает, что существует только одна и окончательная истина, и что знание добывается через веру в «абсолютного единого Бога». Монтень считал, что вера, по словам Августина, — это средство познания, а истина веры — это истинное знание. Это привело Монтеня к мысли, что, если человек верит в существо за пределами вселенной и если это существо обладает бесконечным знанием, тогда человек достигнет состояния, которое известно Богу.

Готфрид Лейбниц считал, что человеческий интеллект ограничен разумом. Лейбниц считал, что человек ограничен в своем понимании Вселенной, потому что он ограничен естественными законами, которые ограничивают его способность воспринимать Вселенную во всей ее полноте.

Интерпретация

Аристотель подробно описал, что означает научное знание чего-либо. По его словам, чтобы быть научным, нужно иметь дело с причинами, использовать логические доказательства и идентифицировать универсалии, которые «присущи» частностям смысла.

Использование органов чувств необходимо согласовывать с нашими научными исследованиями. Как и в Древней Греции, мы очарованы загадками окружающего нас мира. Существует удивительный мир форм и бесформенности, который так неописуем, в то время как внутри мы можем видеть сложные детали реальности и выносить суждения о том, что правильно, а что неправильно. Мы изучаем все аспекты нашего опыта и открываем универсалии и особенности нашего опыта.

Мы используем термины наших чувств, как если бы они были не чем иным, как абстрактной идеей, которую мы можем интегрировать в нашем уме, чтобы увидеть что-то или быть чем-то, но никогда не думать о ней как о физической вещи.

Здесь, по мнению Аристотеля, есть образ наук как образы друг друга. Во-первых, у нас есть собственные чувства, с которыми мы работаем, как если бы они были нашими абстрактными понятиями. Мы воспринимаем стол и поворачиваем его, чтобы увидеть действительность его твердости, вариации в его составе, наличие стульев вокруг него и разницу в цвете между ними, а затем снова поворачиваем глаза, чтобы взглянуть на нашу концепцию. Эта концепция подобна картине или фильму, и мы поворачиваем наши глаза, чтобы увидеть всю реальность этой картины или фильма.

Есть наука как картина реальности, которая использует наш чувственный опыт, но никак не связана с ним. Наши познания в физике подобны нашей науке о чувствах и поэтому состоят из многих мыслей философов и ученых, которые были до нас, которые глубоко заглянули в этот мир и увидели его красоту и ужас. Истинный образ нашей физики — это новый мир, который предлагает понимание природы природного мира, материального мира.

Есть наука как нечто, что вытекает и развивается из науки прошлого. Каждый из нас рожден с научным образованием, которое мы должны использовать для решения наших нынешних проблем и понимания того, что действительно есть в нашем опыте. Мы должны изучить все, что можем, из первой стадии науки, чувственного опыта, и использовать это знание для достижения второй стадии, а затем третьей. Только так мы можем надеяться достичь четвертой стадии, на которой мы постигаем неизвестную вселенную универсальных качеств.

Позвольте мне взглянуть на труды Аристотеля и сравнить их с современными научными и математическими журналами. Я хочу сравнить науки с другими областями знаний, такими как философия, математика и так далее.

Современные научные журналы составляются и редактируются элитной группой ученых. Их вклад оценивается на основе математических и концептуальных методов, которые эквивалентны интерпретациям Платона и Аристотеля.

Математика — хозяин всего в науке. Таким образом, все науки неполны, и только математика является абсолютом в нашем мире.

Так какое отношение это имеет к вашему тезису? Какие идеи в вашем собственном исследовании и в том, что вы говорите об этом, ошибочны? Что вы считаете неправдой и как научиться понимать мир по-другому?

Я часто задавал себе этот вопрос. Пытаясь разобраться в своих исследованиях, я обнаружил, что когда я попытался подойти к своей теме с научной точки зрения, я полностью потерпел неудачу. Когда я подошел к этому как к чистой идее, а не как к реальному, конкретному образу, оказывается, что это намного легче понять.

Каков был мой метод? Я думаю, что есть вещи, которые мы можем сделать, если подойдем к своей работе с новой точки зрения.

Мы можем использовать собственные концептуальные знания. Когда вы смотрите на что-то в реальном мире, вы можете видеть, что это такое, не пытаясь выразить это словами. Но когда вы пытаетесь выразить концепцию словами, вы видите нечто иное, и поэтому перевод не может действительно отражать реальность.

Вот почему иногда очень сложно что-то понять, даже если это нам хорошо знакомо. Когда кто-то о чем-то говорит, наш разум пытается облечь эту концепцию в простую и понятную форму, в слова. Вот что происходит на самом деле, когда мы пытаемся что-то объяснить словами. Что мы имеем в виду не то, что есть «оранжевый», но есть целая, сложная вселенная вокруг него. Но у нас нет хорошего способа описать такие вещи, поэтому мы пытаемся выразить это словами.

Это естественная вещь, и мы делаем это постоянно, когда пытаемся описать концепции жизни, денег, спорта или Вселенной. Есть представление о том, что это такое, но это не всегда одно и то же. Когда наш разум пытается выразить это словами, мы видим нечто иное. Например, когда мы пытаемся описать тарелку с едой, мы не видим тарелку, полную апельсиновых долек. Мы видим сложную систему форм, цветов и запахов. Поэтому, если мы не можем описать это словами, мы пытаемся абстрагировать это в символы. Мы используем наши знания об этой сложной системе, чтобы попытаться описать то, что мы видим.

Когда мы пишем эссе, изображения, которые мы используем, будут представлены красным, идея будет представлена зеленым, а идея абстрагирования будет представлена синим. Мы можем обозначать некоторые объекты оранжевым, некоторые синим и т.д., но способ представления этих вещей будет другим. Мы используем этот символ для обозначения различных идей. Вот как мы концептуализируем вещи, и так как мы концептуализируем их, то именно так мы их интерпретируем.

То, что мы видим, на самом деле представляет собой серию реальных и воображаемых вещей в сложном союзе. Мир — это сложная система, которая постоянно меняется, поэтому способ, которым мы пытаемся его описать, постоянно меняется. Это то, что я называю иллюзорной вселенной.

Так почему бы нам просто не увидеть мир таким, какой он есть на самом деле? Ну, потому что не можем. Мы не видим это таким, как он есть на самом деле, и не можем объяснить это словами. Вот почему мы используем слова. Это то, как мы представляем то, что видим.

Это одна из важных частей моего подхода. Я пытаюсь подойти к своей теме, рассматривая ее с другой точки зрения. Я смотрю на это с точки зрения идеи предмета, а не с точки зрения того, как он на самом деле виден. Когда мой мозг пытается объяснить это, я начинаю смотреть на это с другой точки зрения. Я начинаю видеть это как серию символов.

Как перевести это понимание? Что мы делаем, когда видим то, что не должны видеть? Мы должны абстрагироваться от этого. Другими словами, мы переходим на другой уровень и интерпретируем сцену с точки зрения символов. Мы используем символы, чтобы видеть вещи, но символы не такие, какими они видятся на самом деле.

Мы можем видеть то, что не должны видеть, поэтому интерпретируем сцену и объясняем ее символами. Чтобы подняться на один уровень выше, мы используем эти символы, чтобы абстрагироваться от сцены и объяснять ее в терминах реальности. Этот уровень абстракции — это то, что мы должны делать, чтобы облегчить понимание мира. Этот уровень абстракции — это то, что мы должны сделать, чтобы упростить объяснение мира. Смысл этого в том, чтобы помочь нам понять все, чему нас когда-либо учили, и понять все, что происходит вокруг нас.

Логический позитивизм

Логический позитивизм, сформулированный в 1920-х годах, считал, что только утверждения о фактах или логических отношениях между концепциями имеют смысл. Эти утверждения не называются предложениями, но говорят, что они представляют истинные убеждения.

Однако следует отметить, что хотя «мереологические» утверждения могут быть ложными, логические позитивисты также считали их фактическими, поэтому собственное название таких утверждений — «восприятие».

Логические позитивисты считают, что, хотя такие утверждения возможны, они должны быть ложными в любом случае.

Логический позитивизм зародился в гегелевской философии, особенно в его диалектике и ее критике. Делая определенную диалектическую критику детерминизма, сам детерминизм не был частью марксистского анализа.

Философ Карл Поппер предложил синтез логического позитивизма, функционализма и социализма. Поппер популяризировал использование термина «позитивизм».

Логический позитивизм, сформулированный в 1920-х годах, утверждал, что истинность утверждений — это «все, что согласуется с наблюдаемыми фактами».

Концепция принципа истинности в современной логике этого не подразумевает — например, утверждение, что «все числа рациональны», на самом деле не является утверждением о том, что истинно, а только о том, что может быть доказано.

Логические позитивисты также не исключают так называемых неэмпирических утверждений.

Утверждение о том, что «x» или «y» с большей вероятностью будет истинным в случае «X», в отличие от случая «Y», требует, чтобы «X» и «Y» были непротиворечивыми утверждениями, которые они утверждают, что означает, что логические позитивисты должны утверждать, что «истины» такого рода на самом деле не являются «истинами» или «истинами» мира.

Однако большинство последующих систем эпистемологии, таких как реализм, позитивизм и аналитическая философия, склонны предполагать, что логические позитивисты были правы, говоря, что существуют неэмпирические утверждения, которые также верны.

Практические приложения, такие как медицина и юридическая практика, как правило, сосредоточены на утверждениях, которые могут быть фальсифицированы или поддержаны, и таким образом утверждение о том, что истинные утверждения обязательно верны, снимается с проблемы определения того, является ли конкретное утверждение истинным или ложный.

Однако, поскольку современные теории разума и познания все еще часто основываются на традиционной форме эмпиризма, проблема неэмпирических утверждений все еще остается актуальной.

Утверждение, что «x» с большей вероятностью будет истинным в случае «X», чем в случае «Y», часто рассматривается как пример аксиомы редукции с аксиомами формы «x» и «y». истина воспринимается как очевидная аксиома существования отношения.

Однако также утверждалось, что такие аргументы предполагают идею о том, что не существует когнитивной системы — и, следовательно, никакой системы убеждений — которая может говорить о чем-то отличном от себя, — точка зрения, которая не получила широкого распространения.

Особенно важная форма логического позитивизма, которая обычно ассоциируется с научным методом, стала известна как логический эмпиризм и тесно связана с аргументом знания в пользу существования Бога.

В девятнадцатом веке Рассел, Фреге и большинство логических позитивистов отстаивали сильную версию тезиса логических позитивистов: этот «логический позитивизм», т.е. адекватная и правильная теория познания сама по себе является истинной наукой. С тех пор этот тезис был поставлен под сомнение некоторыми приверженцами логического эмпиризма.

После Витгенштейна теория понятий Витгенштейна оказала влияние на логики, некоторые из которых считают, что то, что верно для предложений (включая логических позитивистов), верно для любого «понятия», а некоторые из них считают, что истины одного вида истины обычно и обязательно связаны с истинами другого рода.

Новый тезис возник в результате развития философии Витгенштейна. Большинство логических позитивистов отрицали возможность метафизики; но были некоторые, кто думал, что метафизика ошибочна только в одном случае, и это был тот случай, когда она придала значение вещам, которые на самом деле не имели смысла.

Некоторые логические позитивисты приняли эту позицию и утверждали, что метафизика должна преподаваться только в начальных школах, если вообще должна преподаваться, и что метафизике не должно быть места в высшем образовании или профессиях. Другие, однако, утверждали, что эта позиция непоследовательна.

Рассел назвал первую позицию «дважды отрицательной логикой».

Во второй позиции «двойная положительная логика» описывает обычное использование человеком языка, в котором нет противопоставления между предложениями, которые подразумевают или имеют смысл друг друга.

Когда Витгенштейн и его последователи говорят об «намеренном связывающем отношении», они имеют в виду, что слово должно относиться к чему-то еще, чтобы иметь значение.

С этой точки зрения не существует метафизики или даже науки метафизики, потому что во вселенной нет противоположной сущности.

Многие из выводов Витгенштейна это те, что известны как анти comprehensionist, в том, что они утверждают, что какое-то отношение между миром и человеческим разумом, должно существовать.

В своих «Замечаниях по основаниям математики» Витгенштейн [10] утверждал, что (хотя бы вкратце и в крайне ограничительных терминах) не существует истины, реальности или существования в том виде, в каком мы их знаем.

В Трактате о человеческом знании, и в трактате логико-философском, Витгенштейн считал, что попытка объяснить мир формальной логики, скорее всего, чтобы дать ложное представление о действительности. Логические позитивисты в принципе были открыты для этих возражений.

Позднее Витгенштейн утверждал, что отказ от трансцендентального идеализма (и, следовательно, онтологии) был главной ошибкой логических позитивистов, потому что это привело их к неправильному пониманию природы объектов. Он назвал их позицию «суеверной», поскольку она основана на ложной уверенности в том, что можно отличить «то, что реально» от «того, что ложно», что он сам считал сомнительным.

Согласно Витгенштейну, для логических позитивистов очевидно, что ничто реальное не может иметь значения и что все, что есть, является либо явлением, либо иллюзией (или чем-то, что можно назвать явлением или иллюзией). Он назвал подход логических позитивистов «суеверным», потому что он основан на предположении, что они могут объяснить мир только «условиями, на которых нам разрешено говорить о том, что реально», и что они не осознали, что реальность не может лечиться таким образом.

Как доказывал Витгенштейн и как аргументировали его аргументы Фодор и Эйланден, невозможно говорить о «мире» с помощью терминов, принятых логическими позитивистами, и бессмысленно говорить, что можно описать мир с условиями, которые они используют.

Аргументы Витгенштейна показывают, что невозможно объяснить мир языком логики (или его парадигмой языка, Tractatus Logico- Philosophicus).

Одним из результатов является то, что Витгенштейн считал, что человек не может даже говорить о том, что реально, с помощью языка логики, поскольку логика не может идентифицировать то, что реально. Он также утверждал, что невозможно отождествить «то, что возможно» с терминами, на которых о нем говорят (и точно так же невозможно отождествить «то, что нереально» с терминами, на которых о нем говорят).

Согласно Витгенштейну, оба понятия «нереально» и «невозможно» могут быть определены на основе терминов, используемых для их описания.

Важно отметить, что все эти разговоры о языке, используемом для описания реальности, и о языке, используемом для идентификации вещей, с которыми нельзя говорить, полностью концептуальны. Совершенно не очевидно, что язык в целом или логику высказываний в частности можно использовать для описания реальности или того, что «невозможно».

Логические позитивисты восприняли аргументы Витгенштейна о том, чем они были, о невозможности описания мира языком, как о бессмысленности утверждений. А в более поздней жизни Витгенштейн, по-видимому, принял позитивистское предположение о том, что язык не имеет значения и не может отличить нереальное от реального.

Однако этот «логический позитивизм» на самом деле гораздо более конкретен, чем это обычно предполагается.

В Tractatus Logico- Philosophicus Витгенштейн [11] утверждал, что суждение имеет смысл только в том случае, если оно может использоваться для определения в рамках данной языковой системы, действительно ли что-то «реально».

Таким образом, с лингвистической точки зрения мы могли бы сказать, что слово «несуществование» («nihil») или фраза «не существует такой вещи, как несуществование» («gaunenlos siegen nicht») являются бессмысленные выражения.

Важно отметить, что «Трактат» не утверждает, что единственное предложение, имеющее значение, — это истинное предложение. Можно определять предложения в языках, в которых невозможно сказать что-либо о значении предложения, чтобы их можно было использовать для определения того, что является реальным, и Витгенштейн даже утверждал, что предложения в таких языках имеют смысл.

Термин «теория» употребляется Витгенштейном совершенно иначе. Для него теория — это формальная система (в смысле «языка теории»), в которой ряд утверждений о реальном приписывается объектам и свойствам в модели мира.

Не сразу очевидно, что можно дать определение «модели мира» в том смысле, в каком Витгенштейн использовал этот термин, но он это сделал. «Модель мира», которую Витгенштейн определяет в этом контексте, является не физической моделью, а логической моделью. (Это можно рассматривать как то же самое, как некоторые предпочитают думать об этом, как о модели данной математической теории.)

Теория на теоретическом языке — это набор утверждений о реальном, которые можно использовать для определения реальности чего-либо.

Хорошим примером теории является специальная теория относительности Эйнштейна, которая, благодаря использованию математического формального языка, полностью подходит для описания того, что происходит с наблюдателем в специальной системе релятивистской физики.

Если модель мира на самом деле не объясняет все о мире, то, возможно, это все-таки не очень хорошая модель.

И действительно, некоторые говорят, что система логического позитивизма на самом деле может объяснить больше о мире, чем любая теория, которую она обсуждает. Но если система логического позитивизма не очень хорошая модель мира, ее все же можно использовать для определения того, реально ли что-то.

Используя терминологию Витгенштейна, различие между реальным и нереальным для Витгенштейна является «визуальным».

Для логических позитивистов мир «невизуальный».

Витгенштейн, однако, не считает мир «невизуальным», и даже если бы это было так, это не было бы проблемой: вполне возможно описать мир визуальным языком. В любом случае мир — это визуальный объект, даже если вселенная, в которой он находится, не является таковой.

Центральной темой более поздней философии Витгенштейна является его взгляд на то, что язык не может отличить реальное от нереального, что мир — это понятный мир и что значение высказывания может быть определено с помощью этого высказывания.

Некоторые критики утверждают, что эти взгляды не «оспаривают» традиционную позицию, согласно которой мир понятен, но что они действительно оспаривают старую позицию, согласно которой язык не может использоваться, чтобы отличить реальное от нереального.

Развитие онтологического релятивизма

Согласно Алфреду Джулсу Айеру, метафизики утверждают, что обладают «знанием реальности, которая [выходит за пределы] феноменального мира». Айер, член Венского кружка и известный английский логический позитивист, утверждал, что делать какие-либо утверждения о мире за пределами непосредственного чувственного восприятия невозможно. Если эмпирическое утверждение, такое как «Земля вращается вокруг Солнца», утверждает Айер, является утверждением о мире, выходящем за пределы области чувственного восприятия, то это тоже невозможно объяснить.

Философ Джон Ф. Беннетт сформулировал «онтологический антиреалистический» взгляд на истину и правдивость, который бросает вызов «духу онтологического релятивизма, который пронизывает большую часть метафизики» и против чего Эйер, Джордж Дайсон и многие другие философы выступали против конкурирующих понятий метафизики в 20-м и 21-м веках.

Онтологический реализм в философии — это идея о том, что объекты существуют независимо от их поведения и отношений. Реализм в этом смысле означает, что рассматриваемые объекты и их отношения реальны и не зависят от наших убеждений и мнений. Согласно онтологическому реализму, истинность любого утверждения об отношениях объекта, например «стол на самом деле стол», не зависит от убеждений человека о столе, например «стол, вероятно, стул» или мнения человека об отношении стола к стулу, например, «стол является частью стола», или даже об отношении стула к столу. Например, сидит ли человек за столом, зависит от утверждения «стол — это стол», которое является настоящим утверждением. Онтологический реализм обычно ассоциируется с позициями логических позитивистов. Эта школа мысли возникла в середине 1800-х годов как реакция на картезианство, которое доминировало в философии науки того времени.

Беннетт утверждал, что в соответствии с онтологическим реализмом люди не могут знать об объектах или их отношениях, потому что логические последствия этого будут противоречивыми, то есть само понятие «истина» (в отличие от мнения или предположение), выходящее за пределы феноменального мира, невозможно. Например, люди не могут знать о столе, и поэтому само понятие стола выходит за рамки опыта. Логическим следствием этого факта является то, что право отрицать существование объекта не может быть оправдано. Как выражается Беннетт, «если [объект] не имеет „информативной силы“, кроме наших отношений с миром, то мы в состоянии не только знать его истину, но и настаивать на его истинности мыслями, нашими собственными и чужими». Логическим следствием онтологического антиреализма является то, что онтологические утверждения о мире недействительны.

Беннет приписывает онтологический антиреализм логическим позитивистам. По мнению Беннета, позитивисты подвергли сомнению идею о том, что утверждение об отношениях объекта, такое как «таблица на самом деле таблица», также является утверждением об этом объекте, которое Беннетт называет «онтологическим» утверждением. По мнению Беннета, онтологические утверждения слишком «абстрактны», чтобы быть правдой. Для Беннета онтологическое утверждение об объекте должно представлять состояние дел с объектом и должно быть в состоянии оправдать утверждение об объекте. Таким образом, с точки зрения Беннета, утверждение об отношениях объекта, такое как «таблица на самом деле таблица», также является истинным онтологическим утверждением, но его истинность несовместима с истинностью другого онтологического утверждения, касающегося того же объекта, то есть о его отношении к стулу. Из-за этой несовместимости утверждения об этом объекте не могут быть истинными, если оба утверждения не верны, что было бы несовместимо с истинной природой объекта.

Беннетт утверждает, что онтологические утверждения о мире — это утверждения о бытии, а не о реальности. По словам Беннета, именно поэтому онтологические утверждения могут быть ложными, а также почему невозможно узнать об объектах или их отношениях. Согласно Беннетту, онтологические утверждения о мире — это не просто абстрактные идеи или мнения; это факты о реальности. Согласно Беннетту, «хотя наши чувственные переживания на самом деле реальны, не только возможность того, что наши переживания реальны, влечет за собой то, что мы не можем знать, что они реальны, но и это элемент нашего существа, сама возможность нашего бытия, то есть недоступны для нас».