Бесплатный фрагмент - Привет с кораллового облака

Глава 1

Синий

Серебристо-сиреневый монорельсовый трамвай, слегка поскрипывая, выскочил из-за скользкого поворота и, плавно снизив скорость, остановился. «С-с-с-ш-ш-ш!» — беспечно выдохнул он. Летевшая вслед за ним, мелкая серебристая пыль, словно призрачное одеяльце, мгновенно замерла и тут же растворилась в воздухе.

Сияющая Кэси вместе с другими муравьями зашла в ослепительно-сверкающий сказочными солнечными зайчиками салон и мягко приземлилась на двойное воздушно-кожаное сиденье возле приоткрытого окна. Транспорт тронулся, оставляя на остановке одиноко сидящего сухого старичка, склонившегося к рекламному светящемуся стенду. Едва заметные восьмиугольные звездочки вокруг пожилого муравья проявились, пульсируя в такт уходящему электросоставу, сделали несколько вздохов и тут же погасли.

Нельзя сказать, что вагонный салон был заполнен под завязку, но полусонные пассажиры занимали почти все места для сидения, и лишь парочка молодых муравьёв стояла возле передних дверей и мирно беседовала.

За стеклом, из разноцветного кехидупанского городского пейзажа чудесным образом проявлялась чёрно-белая картинка из заснеженного Аристоккинена. Памятные воспоминания детства — они такие… Страничка — за страничкой… Причём, без особого разбора — плохие ли, хорошие ли, светлые ли, тёмные… Всё — в одну кучу… Когда захотят, тогда и неожиданно нагрянут в гости, и, заметьте, выгнать их не повернётся ни всевластная лапка, ни чувственный внутренний рычажок. Они просто-напросто приходят и всё! И живут своей жизнью, в своём мудрёном прошло-настоящем времени…

Малонаселённый старинный городок, который и городком-то сложно назвать (скорее всего — самый обыкновенный рабочий поселок) на северо-востоке Государства развивался по заезженному лекалу стандартных правил, которые так присущи моногородам. Градообразующим стал один-единственный машиностроительный заводик, на котором рабочие муравьишки собирали строительно-дорожные машины, столь востребованные не только в Государстве, но и далеко за его пределами. Статуса города Аристоккинен был удостоен почти три десятка лет назад, как раз спустя пару годков после рождения промышленного предприятия. Но всё же официальной датой основания северного поселения считается первое десятилетие аж XV-го века. Именно тогда был возведён старинный собор, — статный, белокаменный, высоченный, — вокруг которого и стали прирастать хлюпенькие домишки прихожан: медленно, но верно. Храму, на величайшую редкость, несказанно повезло, он до сих пор чудесно живёт и здравствует в своём первозданном виде, радуя туристов и жителей. Единственная в городе выжившая постройка того времени, все остальные — беспощадно сравнял «холодный ветер времени».

Сегодня древнейший красавец-собор — главная достопримечательность невесёленького северного городка, и в его стенах раз от раза устраиваются изумительные концерты органной музыки. Культурные мероприятия проводятся, в основном, под афишей крупнейших фестивалей для туристов. В далёком-предалёком детстве Кэси несказанно повезло побывать на огромном торжественном новогоднем представлении в городском соборе с друзьями-детишками. Тогда изумительная концертная программа и сам собор оставили незабываемые воспоминания. Многочисленные шикарные радужные витражи с изображениями библейских сцен и безразмерный, просто необъятный каменный зал, в котором чудесным образом всегда было тепло и уютно, и волшебная, чудотворная музыка, всепроникающая — лёгкая и волнительная, одаривающая бесконечно-живым, искренним, душевным теплом, укрывающая бархатистым магическим покрывалом в суровый зимний денёк. Фееричные праздничные звёздочки вперемежку с религиозными крестиками — и те, и другие, словно колдовские светлячки, остались в памяти Кэси летающими розовыми огоньками. Они «танцевали» с ней всю жизнь… Маленькой муравьишке тогда казалось, что все вокруг неутомимо вальсируют в невероятном, фантастическом танце под божественную мелодию. Световые и звуковые эффекты растворились в её Книге памяти навсегда, примешав к порции беззаботного детства теплоту и розовую нежность.

Муравьиха родилась в обычной рабочей семье: и отец, и мать всю жизнь трудились на сереньком заводике, отец — фрезеровщиком-универсалом, мать — обыкновенной кладовщицей, точно так же, как и их родители… Из поколения — в поколение. Безоглядно и добросовестно. За десятилетие, отработанное на предприятии, рабочей муравьиной семье вручили серебряные ключики от новенькой однокомнатной квартирки. Кэси в тот год отпраздновала двухлетие, и её семья была безумно счастлива своему жилью, ведь до этого они ютились в клетке-комнатушке общежитского типа — три на три метра. Новое жильё ненамного отличалось по метражу от предыдущего, но это была своя (сколько душевного веса в этом слове «своя-я-я»! ), отдельная квартира, на четвёртом этаже только что отстроенной десятиэтажки. Крохотная Кэси как раз только начала ходить в ясельки при родном заводе, а трудолюбивые родители бегали на работу, и, возвращаясь поздно домой, забирали малышку. По воскресеньям вся семья ходила на службу в тот самый древнейший храм. Без этого никак нельзя в Аристоккинене.

Ещё в детских туманных воспоминаниях Кэси осталась огромная одинокая скала Аристоккин, которая по мифическим преданиям северных народов, выросла на пустом месте, посреди северного озерка, бесконечно холодного до того, что даже в тёплые летние денёчки в нём никто не отваживался купаться. Мудрые сказатели из поколения в поколение передавали дивную историю. Легенда про «появившуюся ниоткуда скалу посреди озера» обрастало седым временем и присказками.

Однажды, когда ещё язык птиц понимал почти каждый муравей, а великие праздники Солнца и Луны отмечались в начале каждого месяца, именно в такой холодный весенний день, к верховному богу Адалину (самому главному правителю всего живого и неживого на Земле) пришёл всезнающий молодой крестьянин по имени Аристоккин, на самом деле очень умный и сообразительный, и посватался к его красавице-дочери зеленоглазой Текиде, в которую он безоглядно влюбился с первого взгляда. А в тех краях было всё довольно просто: раз влюбился, стало быть надо свататься. Вот Аристоккин и решил действовать по обычаям своего народа… Отчего же не решиться?

Приближался большой дворцовый праздник — день совершеннолетия Текиды, и принцесса решила самостоятельно приготовить праздничный обед. Муравьиха, дочь бога, с детских лет с огромным удовольствием познавала секреты кулинарии, её обучал придворный повар. Но в этот раз молодая богиня решила сама пойти на рынок за продуктами, аргументируя свой поступок тем, что хочет самостоятельно пройти буквально по всем ступенькам приготовления блюда. Именно на продуктовом рынке её и заметил Аристоккин, попробовал с ней заговорить и познакомиться, но молодая красавица никак не реагировала на слова неизвестного муравьишки. Тот всё никак не мог успокоиться и попытался продолжить «атаку влюбленного муравья», пока его не оттеснили охранники, сопровождавшие величественную особь. Тут до рассудительного сознания простого муравьишки долетело, что вряд ли он общается с простой смертной муравьихой… И высокомерная фраза, пущенная ядовитой стрелой напоследок из уст заносчивой богини, окончательно добила влюбившегося крестьянина:

— Я — Текида, дочь самого Адалина! Слышишь? Дочь са-мо-го Адалина! Даже не пытайся сравняться со мной!

Кто разберёт, что случилось тогда — тысячелетия назад… Много воды утекло с тех пор, и чистой, и мутной, как говорится… И древнее сказание навсегда останется красивой легендой. Но разум не смог побороть бушевавшие чувства, и через день влюблённый Аристоккин появился в нерукотворном храме богов, умоляя об аудиенции с Адалином. Добиться встречи с верховным богом было не так уж сложно, гораздо легче, чем в наше время. Современные боги наблюдают за всеми и вершат судьбами мурашей с башни гораздо большей высоты…

И тогда поднебесный Адалин предложил справедливую, на его великодушный взгляд, сделку. Он решил экзаменовать всезнающего муравьишку, и если тот в течение одной ночи сможет правильно ответить на все вопросы, то Текида станет его невестой, а ежели нет… Ежели нет, то Адалин сам решит, что сделать с заносчивым крестьянином. Соревнования начались тут же, и вопросов было задано немало, причём, на все — изворотливый крестьянин находил достойный ответ и выкручивался из любого лабиринта загадок: на одни загадки он отвечал быстро, на другие — слегка задумывался. Но вот когда ночь перевалила за добрую свою половину, Адалин задал вопрос, который поставил в тупик Аристоккина: «Скажи мне, уважаемый, мы общаемся с тобой так долго, что всё небо усеялось золотыми искорками. Вот ты мне ответь, сколько над нами, на этом самом ночном небе звёзд?» И Аристоккин, не задумываясь и не исхитряясь в поисках какого-нибудь остроумного ответа, простодушно принялся считать яркие горошинки… Миновал долгий час, за ним — другой, но уже с большей скоростью пролетел, затем и третий, и четвёртый, а влюблённый муравей продолжал считать яркие пятнышки, словно заворожённый магическим звёздным ковром. И лишь когда начало светать, и первые белёсые лучики принялись волшебной кистью любовно перекрашивать романтическое небо из тёмного в туманно-светлый цвет, всё больше и слаще разбавляя густую синь, Аристоккин решил сдаться, надеясь на благосклонность верховного бога. И только он обратился:

— О, великий Адалин, тебе известно всё! Ты — самый мудрый из всего муравьиного рода! Звёзд на ночном небе — бесконечно много, но увидеть мы, простые смертные, можем далеко не все! Не счесть все звёзды, часть звёзд — запредельны и мы их сможем увидеть лишь спустя годы, века, а те, что мы видим сейчас — их тысячи тысяч…

Только произнёс эти слова Аристоккин, как вдруг, верховный бог муравьёв развернулся во всей своей красе, распахнув разноцветный халат, словно пятнистые крылья великанской бабочки-махаона, которые в тот же миг почернели до непроглядно-угольной тьмы. Адалин всевластно взмахнул двойным жезлом и вокруг него засияло золотистое облако. Всевышний яростно указал на испугавшегося Аристоккина, и из этого самого жезла стрелой вылетел разряд колючей молнии, который поразил Аристоккина, в одно мгновение подхватил его и увлёк из божественного храма, обратив его в исполинскую каменную глыбу. Ответ на загадку про звёзды так и не был услышан Адалином. Так и родилась красивейшая, но неприступная со всех сторон, скала Аристоккинен посреди северного голубого озера. Народные мифы — мифами, а вот неразрешённые вопросы остались необъяснимыми загадками и по сей день. Как из маленького муравьишки выросла огромная скала? Какое-то объяснение всё же должно было быть… Или раньше муравьи были совсем другого роста? Логическая цепочка в поисках ответа вьётся, следуя обстоятельствам, высоко-высоко в поднебесные горы… Одним словом, гордая исполинская скала, со всех сторон поросшая лилово-розовым иван-чаем и скромно украшающая озеро, носит имя влюблённого крестьянина. Местные жители рассказывают, что ранним утром, в лёгкой туманной дымке, можно разглядеть, как по скале лазает здоровяк-муравей: он то невозмутимо сидит на склоне, швыряет каменные «блинчики» или смотрит на малиново-радужную гладь спокойного озерца, то грустно стоит на самой вершине, и умиротворённо протягивает лапки вверх, будто бы взывая к верховному богу в скользкой надежде, что страшный приговор будет пересмотрен, и Аристоккин сможет вернуться к своей возлюбленной, к Текиде. Ведь всё, о чём мечтал обыкновенный муравей — это просто быть всегда с любимой.

От цветастого мифического Аристоккина очнувшаяся Кэси вернулась в заоконную серенькую реальность, несмело посмотрела вокруг себя, — всё те же муравьишки в салоне новенького трамвайчика, всё так же многие дремлют, всё так же стоит парочка и почти беззвучно балакает о чём-то, о своём. К её удивлению, транспортное средство проехало всего одну-единственную остановку, и до места назначения осталось прокатиться ещё три таких же дистанции, и муравьиха, улыбнувшись, снова включила памятный калейдоскопик, ведь в нём все картинки изощрённо складывались наивной многокрасочной мозаикой, и так приятно, и неисчерпаемо душевно, ласково и беззаботно веяло наивно-молочным детством так, что нисколько не хотелось напрягаться и думать о сегодняшнем, о будничном, о проблемном…

По узенькой улочке пробежала весёленькая кошка: вся — с лап до головы в пятнах — бело-серо-рыжая, и тут же следом родилась новая картинка… Новая в том смысле, что «хорошо забытая старая»… Да-а-а, случается и такое… Картинка, повествующая о том, как совсем в малышовом детстве, увидев как-то пёстренького котёнка на шатком деревянном заборчике, Кэси по сказочному восхитилась его невероятной способностью передвигаться всюду, с лёгкостью перепрыгивать через большие преграды, и с невозмутимым пружинным настроем скакать по крышам. Рабочие муравьи — тоже не лыком шиты, могут очень и очень многое: некоторые виды муравьёв (это напрямую относится к «неленивым» видам) спокойно (если есть необходимость, а не шутки ради) поднимают тяжести в сотню раз тяжелее своего собственного веса. В сотню раз тяжелее! Первые муравьи-тяжелоатлеты появились более ста миллионов лет назад. Причём, некоторые современные муравьи нисколько не отличаются по виду от стомиллионно-прошлых: как они с удовольствием работали много-много лет назад, так и по сей день продолжают трудиться. И, заметим, между делом, в скобочках, что изнурительный труд не сделал из простых рабочих муравьёв — особей высшего вида, с более развитым разумом или другими животными характеристиками. Этот наивный вывод звучит совсем не в пику теории великого Дарвина, а просто как констатация факта.

Одним словом, муравьи — очень приличные и довольно развитые живности в нашем огромном мире. Но, вот, муравьихе Кэси, да и не только ей одной, очень уж хотелось стать кошкой… «Какой-такой кошкой?» — спросите вы. Да самой обыкновенной, совершенно беспородной котейкой! Уличной котярой или домашней мурлыкой, пушистой кисонькой или совсем маленьким котёночком, задиристым рыженьким Васькой или приветливой серенькой Муркой — всё равно. Принялось бы совершенно любое кошачье обличие «на ура!» Хотя бы на коротенькое время, на пару часиков, хотя, нет, на денёк-другой, чтобы можно было сладко урчать и звучно «мотористо» мурлыкать, и мурлыкать, и мурлыкать, и беззаботно, бесконечно нежиться и игриво шалить на ленивом утреннем солнышке, выгибать спинку и дерзко вонзаться коготками в изодранный дверной проём, и чтобы спать-спать-спать, и затем беспечно, бесцельно бродить всюду, где проклёвываются мало-мальские лазейки-тропинки, и даже там, где их совсем нет, и чтобы до отвала кормили заботливые, добрые хозяева, и любовно брали их на руки, и нежно гладили им мягкое, тёплое пузичко, и временами примитивно, но всё же ласково и умилительно, играли с ними каким-нибудь цветастым шнурочком или узорчатым бантиком, и иногда чего-то там, не совсем уж чтобы по — злому, бурчали на них, и ругались из-за разгрызенных проводов наушников или наваленной мимо кучки… В общем-то, всего-всего этого хотелось, но палочки под лапками в нужный момент не оказалось… Самой примитивной волшебной палочки не было… Как-то не сложилось…

Так наивное детское желание Кэси и осталось сказочным воспоминанием. Пёстренькая кисуля за окном проезжающего трамвая потешно спрыгнула с песочной скамейки, будто бы зацепившись за невидимую ниточку, подбросила задние лапки, и поначалу хотела пойти вперёд, — сделала пару ровных шажочков, но вдруг резко развернулась и невозмутимо уселась под скамьёй, прижавшись к земле. Мурлетка сухо чихнула четыре раза кряду, встряхнула головой, будто бы смахивая капельки невидимого дождика с макушки, и успокоилась, уставившись прямо перед собой.

По ходу движения трамвайчика, с отдыхающей котейки взгляд Кэси плавно пополз-пополз-пополз, и зацепился за старенькую пятиэтажку с бледно-зелеными и желтоватыми квадратами-панелями с довольно странными ярко-расписными балкончиками, которые были будто бы шутливо разбросаны по всему домику в шахматном порядке — по диагонали и через окно. Тут шустрый трамвай обогнул пятиэтажку, оставив в стороне малозаметную площадь, и притормозил на остановке, да так резко, что от неожиданности все пассажиры дёрнулись, а «сладкая парочка» чуть было не упала. Муравей в грязном мышином костюме громко ругнулся, встал и вышел в открывшуюся дверь.

С одной стороны стояли каменные жилые прямоугольники, с другой — белоснежная церковь с яркими куполами. Фантастический городской уголок! Кэси не могла припомнить, видела ли она раньше этот религиозный островок: вроде где-то он мелькал своим магическим сиянием, но она не могла окончательно осознать, где он проявлялся или проявляется, — то ли в затертом прошлом, то ли в туманном будущем…

«Красота какая здесь! Красота совсем непривычная… Вроде и город, и, даже, центр города, а вот всё же, всё не так… всё как будто бы пропитано другим миром… и дышит, и живёт какой-то особенной жизнью… Это видно и чувствуется на расстоянии…»

Трамвайчик секунду-другую постоял, будто отдыхая от скоростного марафона, экспрессивно выдохнул, настроился на новый забег и двинулся дальше, оставляя за собой белостенный храм, с огромными уличными расписными иконами, со скромным, почти детским, кирпичным заборчиком, с муравьишками, которые спешили на службу…

Следующие дистанции Кэси провела в полудрёме, и, лишь когда монорельс начал притормаживать на её остановке, она встала и живенько подошла к выходу. За скользким окном ещё не остановившегося экспресса успел промелькнуть перевёрнутый на оживлённом перекрёстке фургончик, повсюду были разбросаны маленькие деревца с поломанными ветками, и грязный чернозём заботливо прикрывал их своим мрачным одеяльцем. Прохожие столпились вокруг лежащего муравьишки, который еле-еле шевелился. Из заваленного набок автомобильчика вылез водитель и направился, сильно хромая, к толпе, окружившей распластанного муравья. Вагон с воздушной ленивостью пшикнул и открылся, вместе с Кэси вышла ещё парочка муравьёв.

Гостеприимная остановка пестрела указателями основных направлений. Прямо, как в народном сказании на волшебной тропинке, подходя к важному дорожному перекрёстку, встречаешь: «Пойдёшь направо — найдёшь коня, налево — найдёшь жену, а прямо пойдёш-ш-шь…» И вот задумываешься: «А не пойти ли не протоптанной дорожкой, а вот тут, вот р-р-раз так, и между ними… Между этими самыми тропинками… Своим путём… Ведь так хочется и резвого коня, и супруга — умного, весёлого, надёжного, красивого, и быть бесконечно счастливой и богатой! Ох, уж эти судьбоносные перекрёстки!»

На самом взлёте мысли Кэси мышиный монорельс ещё разок грузно выдохнул и тут же умчался дальше, оставив призрачный шлейф. Муравьиха поначалу хотела было подойти к месту аварии, посмотреть «что», да «как», но резко передумала, и направилась по своим делам. По жизни она была натурой настроения, как, впрочем, и многие из нас. Только что мы хотим одно, а через минуту-другую — мы мечтаем о противоположном… Иногда даже сами не знаем, что нам хочется больше всего в какую-то определённую минуту.

Навстречу Кэси попался автомобильчик «скорой помощи», а за ним следом — дорожная полиция. Звучные спецсигналы машин резали, кромсали воздух.

«Значит, всё будет в полном порядке, раз они приехали так быстро!»

— О-о-ох, опять тут чего-то не того… опять не того, говорю… — неожиданно услышала Кэси за спиной, обернулась и остановилась, с надеждой спросить у пожилой муравьихи, про что это она бухтит. Но та продолжила и без посторонних вопросов, как будто бы разговаривала сама с собой. — Опять штой-то произош-ш-шло… У нас тут всегда так: то одно, то другое… То ещё што-то новое… Всё-всё…

— Вы про что? Про что толкуете-то? — решила спросить всё-таки на всякий случай Кэси.

— Да-а-а, у нас тут опять што-то не то-о-о… Всегда так… То у нас взорвался дом… Дом, домик тут… Квартира газом жах-жах, и всё-ё-ё… Я говорю, что у нас тут странный район какой-то… Страшный… Или просто раз за разом што-то не так… Што-то всё не так…

— Плохие гадости происходят что ли?

— Да-да-а-а… Есть такое! И плохие… и гадости… и всё-всё происходят у нас… То вот дом, то авария — за аварией, одна — за другой… То вот машина тут…

— Ясно! Ну, плохие — это… — Кэси не успела начать говорить, как бабулька продолжила повествование.

— Плохи-и-ие, ой-ой, плохие, точно! Всё — не так! То на этой улице, на перекрёстке на этом… и дня… нет, ни дня, наверное, ну–у-у, недели — уж точно, не проходит, чтобы штой-то не произошло! То машины дружка об дружку ударются… то в прошлом месяце в светофор ночью грузовик въехал… Ой-ой-ой! И как он умудрился-то, ночью, и в светофор… Когда и машин-то нету, и пусто совсем вокруг… Аварии и аварии… И сегодня — вон чего… опять чего-то там… сбили муравья, што ли… плохое дело, раз так… А тогда-то он, тогда прямешенько — в светофорик и въехал! И так — всегда, и всегда… и частенько у нас тут…

— Да уж ничего хорошего, я думаю…

— Да уж, да уж…

— Ну, вот «скорая» уже тут — может, и всё обойдется?

— Будем верить, что обойдется… Пущай всё будет хорошо! Нам ведь…

— Да-да-да! — Кэси почему-то улыбнулась, простилась с бабулькой и потопала проторенной дорожкой. Как-то своим путём, про который ещё минуту назад она думала, всё не получалось идти: то одно отвлекает, то — другое, то — третье, и так — до бесконечной круговерти. Но в голове всё крутилась жужжащей пчёлкой мысль, что надо закрывать на некоторые вещи глаза и идти своей дорогой. Просто делать шаг за шагом, преодолевая все мыслимые и немыслимые преграды, превозмогая боль, побеждая своего внутреннего дракона. Только так путь и будет преодолеваться дальняя дорога.

Жёлтый

Солнечные лучики просачивались сквозь матовую паутинку штор в комнатку, где Кауни сидела на своём рабочем месте в ателье, за швейной машинкой и стучала уже несколько часов кряду. Заказ был довольно непростой, надо было пошить комплект оригинальных платьев для группы участниц карнавального шествия — цветочные костюмчики. Всё ателье уже на протяжении трёх месяцев только и работало на предстоящий праздник. И это было замечательно, потому что когда были постоянные заказы и перевыполнялся план, то всем работникам заведения полагались дополнительные выходные дни, и их можно было брать по согласованию с начальством. Но Кауни, как и большинство муравьих, редко когда использовала трудовые бонусы, боясь однажды уйти в «отгульную неделю» и сбиться с наезженного ритма, и по хитрому Трудовому кодексу «свободные дни» обнулялись каждые два года. Но что делать, стабильно работать хотелось каждому. А в этом году муравьиха настраивалась через парочку-тройку недель взять коротенький перезагрузочный отпуск, и была бесконечно рада, что заказов предостаточно.

И ещё на днях случилось что-то необычное. Вдруг Кауни, жизнерадостная муравьиха, но иногда слишком закрытая в личных делах, обратила внимание на вполне заурядного (хотя, кому она врёт?), на достаточно привлекательного муравья, который приходил к ним в ателье вчера с просьбой срочно пошить новогодний костюм. Сегодня вечером он снова должен был забежать и уже прикинуть — так или не так начат пошив карнавального наряда, хотя он сходу заявил, что «любой костюм из Ваших лапок будет для меня волшебным!» Это, конечно же, был льстивый и неприкрытый комплимент, но он всё же зацепил красавицу Кауни, и она умудрилась неоднократно вспомнить об этом мурашике в течение рабочего дня, что раньше за ней не замечалось. До этого момента были только трудовые часы, а теперь неизвестно откуда появились и свободные личные секундочки, в которые проскакивали непонятные мечтательные искорки. Ей было необычайно приятно, что кто-то обратил на неё внимание.

— Ты как себя чувствуешь, как…? Всё — хорошо, всё — в порядке? — во время обеденного перерыва Кэси атаковала Кауни. Они всегда приносили еду из дома в пластиковых контейнерах, разогревали в микроволновке в чайной уютной комнатке, наскоро перекусывали, отдыхали за разговорами с четверть часа и снова принимались за работу.

— Да-а-а, вроде бы всё в полном порядке… Не знаю… Наверное, всё в порядке… — промямлила немного растерянно Кауни, не совсем понимая, что с ней не так. — А-а-а, у тебя — как жизнь? Как выходные прошли? Я-то что? У меня — всё без изменений…

— Выходные — очень хорошо! Просто неподражаемо, по высшему разряду! Я думаю, так же, как и у тебя — просто великолепно! — Кэси улыбнулась с иронией и добавила: — Или ты уже запамятовала, что мы на выходных работали?

— Как работали? — Кауни закатила глаза под самый потолок.

— Работали-работали, не покладая лапок!

— Слушай, точно уже всё… Уже пора нам в отпуск пойти… Пора? — спросила муравьиха сама себя и тут же ответила. — Точно, пора-пора! А то без отпуска, без отдыха сложновато трудиться… Уже реально ничего не соображаю… Совсем ничего…

— Вот всем всё переделаем и пойдём! Как только, так сразу…

— Да-а-а, осталось всего-ничего… Просто всё переделать! Все-все дела!

— Точно-точно, пойдем! Какие наши годы? — засмеялись подружки в один голос.

— Нам бы ещё себе костюмчики успеть…

— А чего не успеть-то, почти всё сделано! Осталась самая малость — мелочи жизни, так сказать, присандалить самую красоту — аксельбантики, шеврончики… Ну-у-у, и ещё чуток… Главное — желание и немного времени… Желание у нас есть, а вот времени — совсем в обрез…

— Аксели — эт-т-т точно! Самая красота! Надо сделать… Надо успеть…

— Я всегда за них! Они могут изменить любой костюм! Ну, в смысле — в лучшую сторону изменить! Самая изюминка.

— Вот-вот! Мы — молодцы! Самую мелочь и оставили напоследок, но без неё — никак ведь… Надо выбрать вечерок и посидеть до ночи.

— Надо-надо… Ну-у, давай сегодня, я — совсем не против.

— Хорошо, сегодня, так сегодня!

— Вот ведь, сказала, а ты и подхватила…

— Что не так? Не так что-то сказала? Не сегодня тогда?

— Нет, всё нормально. Давай вечерить сегодня вместе. Делать-то надо, а то время поджимает…

В тот день подружки остались, но так и не довели до ума свои морские наряды. Их бессовестно отвлёк, муравей со своим национальным нарядом. Он заявился в ателье, когда рабочий день уже закончился, хотя все работницы были на местах и не собирались расходиться по домам. Кауни прикинула на артиста костюм, тот практически был в идеальном состоянии, оставалось немного прострочить и подогнуть. Или подогнуть и прострочить… Всё в голове у муравьих путалось… Надо сказать, ткань муравей выбрал «капризную» — сатин стрейч, и с ней Кауни пришлось довольно-таки повозиться, она ни в какую не хотела слушаться мастера. В конце концов, работы были практически завершены и муравьи договорились, что к завтрашнему вечеру всё уже будет полностью готово.

— Спасибо Вам огромное за помощь!

— Завтра завершим все дела, вот завтра и скажете «спасибо»! А пока что, всё — в процессе рабочем и завершающий стежок не сделан, так сказать… Всё — в процессе, всё — в процессе…

— Не-не-не, спасибо! Мне очень понравилось с Вами… с Вами… — тут муравей замялся, не зная, как выразить свою благодарность, посмотрел прямо в очаровательные глаза Кауни, окончательно стушевался и тут же, словно уколовшись, потупил взгляд.

— Обращайтесь к нам! Мы всегда готовы помочь! — выпалила подошедшая Кэси. — Мы всегда-всегда готовы… Если что, то мы — тут!

— Да, я-я-я… Я пошёл… Я завтра приду… Обязательно приду завтра…

— Конечно, мы очень будем стараться, и раз уж пообещали, всё сделаем в наилучшем виде! Всего хорошего! Будем стараться Бу-у-удем! — блеснула обворожительной улыбкой Кауни.

Как только скромный актёр растворился за дверью, Кэси, державшаяся из последних сил с глазами навыкате, взорвалась, как праздничная петарда, звонко прыснула со смеха, а за ней не устояла и Кауни.

— Ты дава-а-ай… Ты чего? Ты чего, чего-о-о ты? — захлебываясь глоточками приятной весёлости, еле выговорила Кауни.

— Как чего-чего? Ты не видишь разве? «Чего» говоришь… Мурашик-то твой, похоже, голову потерял… — Кэси особенно сделала ударение на слове «потерял».

— Да, брось ты, брось, говорю! Какую там голову? Ерунду ты говоришь, настоящую ер-р-рунду! — ответила Кауни, сияя так, что во всей ательешной комнатке стало светло от ее разлетавшейся энергии.

— О-ой-ой, видно же… Он, как увидел тебя, так и всё… всё-всё он… — Кэси развела лапками, показывая насколько это «всё-всё». — Он… он просто остолбенел от твоего вида… от твоего взгляда… Знаешь, как будто кролик повстречал удава, который как раз и охотится… Вот так это было со стороны! Точно тебе говорю!

— Ничего и не всё, — вдруг оборвала ее Кауни. — У нас сейчас работа есть. Давай дела свои довёрстывать! Работаем! Хватит уже о пустом говорить…

— Давай-давай, будем довёрстывать-навёрстывать, раз ты говоришь… — ослепительно просияла Кэси.

— Ну, чего? Что-то не так? Чего? Говори, давай!

— Да-а-а, почему же? Всё так! Всё в порядке! Всё очень прилично даже! — и хитро стрельнула глазками куда-то в сторону.

— Ты — как всегда! Юморист! Давай уже про другое, про жизненное что-нибудь…

— Давай-давай… Давай про жизненное, раз хочешь… Вот погода вроде налаживается! Налаживается, да-а-а… — и через свистящую минутную паузу снова: — Бедненький он, бедненький! Ведь, он же бедненький? Как же он так? Как он… — всё никак не унималась Кэси. — Пропал в омуте твоих неотразимо-обаятельных глаз! Утонул, можно сказать…

— Ничего страшного-ужасного! У каждого бывает… Иногда такое случается…

— Ну, как это — ничего страшного! Очень даже…

— Так вот! Во-о-о-от так! Всё будет с ним хорошо! Выплывет! Ничего не случится! Выплывет, если останутся силы, — Кауни достала праздничные матроски и принялась прилаживать к одной из них аксельбант.

— Ой, и беспощадна-а-я-я-я ты! Опасная! Страсть, какая опасная!

— Хм-м-м, а я-то тут причём? Он всё — сам, всё — сам! Я — совсем не виновата!

— Угу, сам-сам… Кто ж ещё-то? — выскочила ещё одна хитрая улыбка от Кэси.

— Конечно же, и только — так! Только так и никак иначе!

— Ладно-ладно, посмотрим… Завтра — следующая серия? Какой-то сериал начинается у нас тут… Интрига интриг…

— Завтра-завтра будет новая серия! Куда ж без новых серий? Правильно ты говоришь — жизненный сериальчик продолжается! — сочно просияла Кауни.

Вечер подходил к концу, на экране подвесного телевизора крутились мировые новости. На маленьком прямоугольнике один сюжет сменялся другим, бежала информационная строка. Никому из присутствующих не было дела, что происходит где-то далеко-далеко… Ни крушение пассажирского лайнера, ни лесные пожары, ни побег президента южной страны в соседнее государство из-за революционных выступлений, ни климатические изменения на планете, ничего не трогало за душу муравьёв. У каждого хватало своих личных забот, чтобы думать о вселенских вопросах.

Глава 2

Жёлтый

Огромный серый пароход беззвучно скользил по загадочной ночной реке. Полусонные, скучающие берега еле слышно всхлипывали, провожая редкого гостя. В прибрежных густых высоких зарослях раз от раза звучно шебуршунились какие-то склизни — то ли игривые пресноводные змейки, то ли инфантильные черепашки, то ли заботливые выдры, то ли ещё кто, — но кто-то точно пытался решить свои полуночные скрытные дела. По зеркальной глади реки стелилась пушистая туманная дымка, местами просвечивающая переливающимися золотистыми и перламутровыми чешуйками взошедшей на самый-самый небосвод полной луны. Тихоходное плавучее средство, ловко подминая под себя милю за милей, дышало гребными колёсами с лёгкой одышкой, временами вздрагивая всем телом, что приводило в тихий ужас Кауни, которая лежала на диванчике в одноместной каюте эконом-класса и безуспешно пыталась уснуть.

Ей всё время казалось, что где-то внизу, вот прямо под ней, глубоко-глубоко, на самом дне таинственной реки, затаился какой-то злобный монстр-ящер, и только ждёт момента, когда уставшая муравьиха выключится, чтобы напасть на судно и всех пассажиров до одного уничтожить. Почему ей так казалось, она не могла понять. Вроде бы всё в её жизни было хорошо и без каких-либо «минусиков»…

«Что ж такое-то? А ведь так хочется…» — тяжёлый вздох с переворачиванием на другой бок. — «Так хочется умиротворённого спокойствия, по-настоящему затишья, безмятежной тишины… Чтобы только весенние птички насвистывали и радовали своими сочными трелями… Хочется спокойствия и чудесного отдыха… Забыть обо всём, напрочь забыть обо всех проблемах, отключиться от всего и сладко поспать денёк, другой, третий… Устали мы все от этой жизненной гонки, мы — словно бесконечные бегуны на дальнюю дистанцию. Как стартовали в раннем детстве, так и продолжаем по сей день, и финиша не видно! Он запредельно-о-о… Жизнь — словно огромный стадион, закольцованный „правильными“ беговыми дорожками, на которых никогда не прекращаются соревнования! Слышна звонкая команда: „На старт! Внимание! Марш!“ Раздаётся выстрел и ты уже шпаришь вперёд, без оглядки… Тут же тебе — и бегуны-друзья, и судьи, и болельщики, и даже тренеры, и бог весть кто ещё…»

В полудрёме чего только может не померещиться, и каких нелепых фантазий не родится… Но тут вялая Кауни открыла глаза, — сна, как не бывало, она вытянула лапки вперёд и потянулась, радостно всхлипнув, подумала минуту-другую и решила-таки прогуляться на палубу, несмотря на поздний час. Муравьиха села на жёсткой кроватке и уставилась на полосочки нежно-голубых светодиодов, подсвечивающих аквариум, который колоритно размещался в стене напротив спального места. Огромный сомик Сёма, серо-зелёный с песочным брюшком, похоже, переживший многих своих подводных друзей, хлёстко булькнул несколько раз на самой поверхности, махнул пурпурным хвостом и принялся тщательно сканировать каменистое дно в поисках пищи. Сверкающая стайка ярких беспокойных неонов тут же всполошилась и резко переместилась на противоположный край водного чемоданчика.

— Ну, что, рыбёхи-рыбки, как вам живётся на нашем кораблике? Чего молчите? Чего думаете, говорю, не слышите? Да-а-а, интересно было бы, если могли хоть что-то сказать. Наверное, много интересных секретов раскрыли бы! Молчите? Молчите… Думу какую думаете, или не знаете, что ответить? Как настроение у вас там, в водичке искусственной? — Кауни сквозь дремотное сознание сыпала бесконечными вопросами, но морские обитатели почему-то упорно молчали.

— Бр-р-р-мяу-у-у… — услышала муравьиха в ответ, и тут же увидела белого пушистого котишку, с остроугольными ушками, забредшего на незнакомый голос в каюту через приоткрытую дверь.

«Почему дверь-то незакрытая? Я же, вроде… И откуда ты такой взялся? Беленький бродячий котофеич… Откуда взялся-то?»

Кауни решила дальше не размышлять, а действовать. Муравьиха поднялась, умылась в маленькой раковинке, энергично фырча и бормоча что-то под нос, тут же, из каюты, выпустила мурлыку, который уже начинал пристраиваться на сон грядущий на её кроватке, накинула на себя лёгкую ветровку, на всякий случай подхватила свой любимый оранжевый рюкзачок, посмотрелась в зеркало, и направилась на палубу.

Поднимаясь по лесенке на свежий воздух, Кауни встретили бесперебойные приглушённые звуки. Сначала ей показалось, что ритмично отбивают барабаны, но, «какие могут быть тут барабаны, да и тем более, в ночное время!»

Налетевшие вместе со свежим ветерком, шалопутные мысли закружились, как-то слишком быстро и беспросветно заплутали в пустынном межлесье, разбираться особо не было времени, и муравьиха, слегка притормозившая на ступенях, двинулась дальше, по уже определившемуся маршруту. Ступеньки, похрустывая, провожали муравьиху.

Насупившиеся облака, обрывистые, длинные и худые, экспрессивно поднимались под острым углом от линии горизонта, и казалось, что они вылетают легко и чудодейственно, будто бы из самой глади реки, оставляя расходящиеся волны, вырастая в безразмерно-гигантские пушистые стрелы, которые одну за другой пулял спрятавшийся под спокойной, на первый взгляд, водной гладью Гулливер. Серенькие, с ярко-белой проседью и багряными разрезами пухлявости ползли медленно и бесконечно, нисколько не останавливаясь, создавая сказочную иллюзию.

Тем временем Кауни появилась на корабельной палубе и обомлела от неожиданности. На залитой яркой луной площадке, образуя непомерно большой магический круг, поджав под себя лапки, сидели, покачиваясь, муравьи в пушистых индейских костюмах: с перьями на головах, раскрашенные в подобающем стиле и звучно жужжали под бесперебойный там-там. В центре живого круга пылал самый настоящий костёр, и было странно, как вообще разрешили проводить национальные пляски на курсирующем судне. Божественный огонь пылал высоченный, жадно поднимаясь к самому небу, связывая рубиновыми и оранжевыми обрывистыми нитями мир живой и мир запредельно-небесный. Мерцающие крохотные искорки отлетали от пламени живыми светящимися жучками, словно получали долгожданную свободу, и разлетались подальше от парохода, в тёмную ночь, в розоватую гущину речного тумана, в трансцендентную неизвестность…

Вокруг бушующего огня двигались фигурки, — одни были чёрные, как уголь, когда закрывались, другие — ярко-золотистые, в момент, когда поворачивались к костру. В это мгновение Кауни почему-то ясно припомнились школьные годы, когда мураши изучали мифологических героев: здесь как раз не хватало Гефеста, бога огня, самого главного повелителя неукротимой стихии.

Кауни не могла прийти в себя минут десять, как ей показалось, и она, будто бы под всевластным гипнозом, наблюдала за происходящим на сказочном корабле.

Муравьиха безвозвратно утонула в многослойных глубинах сознания, перемешавши реалии с мистическим действием, происходящим на рядовом судёнышке, которое направлялось по Мийсе вниз по течению, к её родному Кехидупану. Все эти завораживающие ритуальные танцы выключили её блуждающее сознание, и уже среди сидящих муравьёв она разглядела себя: бесконечно счастливую и фанатично настроенную на позитивный ритм жизни. Она правильно, будто зная, что надо делать, пританцовывала вокруг святого огня, — то вскидывая лапки вверх, то пряча их в бесстрастном спокойствии на груди и зажимаясь всем телом в крохотный комочек. Раз за разом Кауни и иже с ней команда повторяла одно движение за другим, — самый настоящий ритуальный танец, а что тут такого? Раз, и шаг — в одну сторону, два, шаг — в другую, три, и просто проходим ещё пару маленьких шажочков вперёд!

Белоснежный пушистик брёл неотвязным горошком за муравьихой, и в момент её самозабвенного пребывания в несколько шальной параллельности, принялся фырчать и тереться своей длинношёрстной спинкой о нижние лапки муравьихи, что заставило её нервно встрепенуться и окончательно очнуться от заклинившей в сознании иллюзии.

Кауни с опаской огляделась по сторонам: на тёмной реке, вроде, все было спокойно. Всё тот же молочный туманчик ирреально поднимался над водой совсем на незначительном расстоянии, — равномерном и довольно спокойном, и без всяких признаков эфемерного рассеивания. На палубе всё так же в упоительно-самозабвенном экстазе бесподобно тряслись раскрашенные мураши, — одни сидя и монотоня пение, другие — неутомимо пританцовывая вокруг божественного кострища.

— И-и-и, как это вы тут такие… такие все… — еле слышно прошептала Кауни, но её никто не мог услышать, — как это вы танцуете, и костёр тут… Нельзя же здесь никак… Посмотрите на них, посмотрите, что тут… — обратилась она куда-то в сторону, в ожидании, что кто-нибудь из темноты придёт ей на помощь.

Потерянная Кауни не успела договорить, как возникшая неизвестно откуда огромная стена холодной воды обрушилась прямо на корабль. До этого момента, река было настолько спокойна, что после внезапного водяного душа Кауни успела лишь подумать: «Неужели, это всё виноваты эти муравьишки, вызвавшие беспощадную бурю, пробудившие своими громкими шаманскими барабанами и священными танцами спящих морских богов, и те решили всех наказать за столь дерзкую ночную выходку…»

За одной неожиданной волной, пенно жахнула другая, и сразу без перерыва — колючая третья, следом — чёрная четвёртая… Пароход, крепенький и надёжный, безмятежно-устойчивый, как казалось ещё совсем недавно, мотало из стороны в сторону, затем он жутко накренился, безнадежно запал на правый бок и всё никак не мог выправиться, будто бы беспробудно застрял в тяжёлой вязкой воде. Резкие рывки стихийной агонии нисколько не спасали. Муравьёв-индейцев смыло всех до единого первым же ударом стихии. Кауни, жутко испугавшись, успела сделать шаг назад и схватиться за выступающий проём, но тут же нещадная волна сбила её с лапок, и муравьиха упала, и сильно ударилась головой, разбила верхнюю губу, и следующая волна уже тащила муравьиху куда-то за собой по предательски-скользкой палубе. Кауни беспомощно пыталась зацепиться за что-нибудь, но пустынная гладкая поверхность не давала ни малейшего шанса на спасение. Муравьиха в перерыве между водными атаками, жадно хватала воздух. Она успела увидеть, как в морскую бездну полетел мокрый, но всё такой же белый, котёнок. Ей показалось, что где-то очень далеко протрубил теплоход. Муравьиха одной лапкой успела крепко схватиться за центральный овальный флагшток и начала подтягиваться в спасительной надежде, но тут новая острая волна безжалостно ударила прямо ей в мордочку: «Н-н-на, получай! Получай сполна!», — и отшвырнула её в пустое беззвучное, мёртвое пространство, где не было совершенно ничего, лишь одна серая мутная вода. Безмолвие… Тишина…

Кауни открыла глаза, сознание выплывало из рассеянного ночного путешествия. Она припомнила чудовищный, жестокий сон, который привиделся ей уже не в первый раз. Детские воспоминания, унесшие жизни её родителей, когда ей только-только исполнилось три годика, записались недобрым корявеньким почерком на страницах в книжке её судьбы, и частенько напоминали ей о своем присутствии. Как и что могло затуманить их, навсегда выбросить из зеркальных жестоких лабиринтов сознания, — никто не мог ответить на этот мудрёный вопрос. Прошло два с лишком десятка лет, а он всё не собирался исчезать и перетёртая многовековыми жерновами спасительная фраза «время всё излечит» почему-то наотрез отказывалась работать.

Муравьиха никогда не давала себе расслабляться и старалась всегда быть весёлой и жизнерадостной, тем более что в мире муравьёв подавляющее большинство особей — одиноки, или, по крайней мере, воспитывались без родительского участия. Такова уж участь муравьиного рода — жить в коллективе и трудиться на всеобщее благо. С раннего детского возраста их учили именно этому. Сначала в детском садике-интернате самозабвенно кормили заботливой «отеческой любовью», а затем — и в школе. Окончив минимальное количество классов — семь, у Кауни особого выбора не было, куда идти учиться… Муравьиха не могла ответить, по какой причине она отправилась обучаться на швею. «Ну, раз надо жить, зарабатывать, содержать себя, значит, надо получить профессию! Как вариант — можно выучиться на швею… Итак, значит, швея, значит, так тому и быть!» — простодушно сказала она сама себе, хотя могла сказать и что-то совсем противоположное. Муравьиха отучилась на «отлично» в спецучилище: за годик с небольшим все основные «па» и «фуэте» пошивочных дел были изучены, а мастерство стало неспешно прирастать с каждым новым заказом, опыт, он — тако-о-ой… Трудовую практику после окончания профессионального учебного заведения, Кауни проходила на крупной швейной фабрике в пригороде Кехидупана, довольно известной на всё Государство, а спустя годик, ей предложили невеликое, но более спокойное для её натуры, рабочее место в скромном ведомственном ателье, специализирующемся на спецпошивах для полицейских служб, и она недолго раздумывая, сбежала с огромного зашоренного комбината, где, как ей казалось, всё было выкрашено дикими серо-буро-коричневыми красками… Или это и вправду так на комбинате было? Ну-у-у, или просто ей показалось… А если показалось, значит, что-то похожее и было… Как будто бы всё вокруг беспросветно заросло задурманенной застойной полынью так, что ей стало невыносимо за каких-то двенадцать месяцев пребывания на рабочем месте. Да и к тому же от нового ателье выделялась служебная крохотусечная квартирка: метров девять-десять, не больше. Далеко не каждое предприятие заботилось о своих работниках… А тут — свое жильё! Это же фантастика!.. Но, на самом деле, фантастика оказалась не такой красивой и безмятежной. За такую «реальную фантастику» теперь надо было пяток лет отработать за ничтожно-мизерную зарплату. Но Кауни уверенно мотнула головой, с лёгкостью подписала рабочий контракт и принялась пахать, как породистый вол, частенько забывая про выходные, и про стандартный рабочий день.

Глава 3

Жёлтый

Кауни была родом из южного курортного городка Алисти-Кер, что на самом краю Государства, добрым соседом Линайской Народной Республики. Населенный пункт, численностью около пятидесяти тысяч муравьёв, радовал туристов своим гостеприимством на берегу тёплого океана. Надо сказать, Кауни родилась в бедной семье, и всё, что муравьиха помнила из своего далёкого детства, это — хиленький домик на сверкающей воде, где они жили всей семьёй: родители, старшие брат с сестрёнкой и она.

У кого из муравьёв не было никаких средств на жильё в посёлке, устраивали небольшую хижинку на длинной лодочке, настолько старенькой и не способной перевозить муравьёв, что её требовалось чинить-латать и ещё разок чинить, старательно выкладывая двойной пол, чтобы ничего из упавшего в доме не пропало в мутной водице. По углам домика, читай — комнаты, размером в ширину — чуть более трёх метров, и в длину — порядка четырёх-пяти метров, крепко-накрепко заматывались оранжевые или жёлтые бочки, служащие этакими понтончиками, и уверенно державшими всё жилище в строгом равновесии. Стены и крыши были сделаны также, по одному подобию, — из лёгкого, но прочного бамбука.

Почти все домики надёжно крепились прочным манильским тросом к деревянным нерушимым пирсам, перекидным основательным мосткам, которые, словно бешенные перекошенные улочки в небольшом скучающем городке тянулись по сонному бережку и вяло уходили от сероватого сырого песка в океанскую безбрежность.

Часть построек флегматично стояла чуть подальше, в открытом смиренном океане, и добраться к ним возможно было только по мягкой безмятежной воде, но они также уверенно держались на волнах.

Прибрежные волны практически всегда были философски спокойны. Лишь в редкие часы в них пробуждались неистовые стихийные чувства, но и тогда, кроме незначительного благодушного колебания пола, жители лачужек ничего не испытывали. Меж фиолетовых построек невозмутимо фланировали серебристые чайки, а вот утиные семейки шныряли более активно, то и дело ныряя в серую глубину за кормёжкой. Случалось, что среди качающегося на волнах мусора, проскальзывала полосатая огненно-бордовая змейка, пугающая морских жителей.

Практически вся жизнь обитателей «морской деревеньки», проходила на мутновато-скользкой зеркальной глади: здесь они жили и работали. Каждый, как мог, обучился востребованному ремеслу — одни рыбачили, уходя с предрассветной дымкой за океанический горизонт и устало возвращаясь под свет уже свежезарождаюшихся звёзд; другие занимались перевозками на своих смешных пузатых лодочках, напоминающих навьюченных до предела помощников-верблюдов, до того стареньких и высохших, что казалось эти дряхлые челны могут не дожить до вечера и развалятся при выполнении очередного рейса, но наступал жестокий следующий, и снова — следующий день, а грустные перевозчики нещадно продолжали эксплуатировать водный транспорт, ведь особого выбора у них не было; третьи — выучились правилу торговли и с необъяснимой дрожью на проподеуме успевали с раннего живительного утра закупать по оптовой цене морские товары (съедобные и сувенирные), и к вечеру уже почти все сбыть, отсчитывая своим домашним прибыль; четвёртые — ежедневно добирались до земли (с теми же перевозчиками или на собственной лодчонке), чтобы отправиться на рабочее место — на фабрику или рынок, маленькое туристическое агентство или хлебопекарный заводик, кафетерий или сервисное ателье.

Лучистый пляж для купания порядочно маячил на идеально ровном береговом закруглении. Сладкая красота. Блаженное благолепие. Аж, до нескрываемой тошноты… Чётко очерченная, строгая граница, как будто проведённая самой природой, ровно разрезала мир на две части: ненастной реальной жизни и сверкающего беззаботного отдыха. Беспросветной работы и безвольного покоя. Подобные разделения были, есть и будут повсюду. Если приглядеться. А если не всматриваться?

Иногда, когда Кауни вспоминала цветную картинку детства, ей казалось, что она отдыхала (хотя этого никогда не могло быть) на том самом золотистом пляже, на безоблачно-ровненьком, жарко-песочном и нежно-знойном. Она ясно видела, как в ярких купальных костюмах сидят под полосатыми бело-синими, «и почему, собственно, бело-синими? Какой-то шаблон в сознании?», шезлонгами, лежат и млеют от загара муравьи, как лихо пружинит яркий шпокающий мяч от лапок играющих в волейбол на рыхлом белом песке, как вяло томятся парочки в кафешке, под соломенным навесом и неспешно ткут бесконечную нить никчёмного разговора. И случалось, что полосато-шоколадный мяч-пузан бешено вылетал из ленты памяти и пробуждал муравьиху от воспоминаний, прямо вот так брал, и совершенно чётко выпрыгивал из разминочных игр отдыхающих муравьёв далёкой памятной картинки — в настоящую жизнь в телевизионный репортаж, о котором громогласно вещал чёрный ящик в уголке скромной комнатки Кауни. И она в тот же момент улыбалась, легко встряхивала голову, и иногда шла к спасительной раковине, чтобы окатиться ледяной водой и больше не дремать в сознании, а иногда и наоборот, если позволяло время, заваливалась на родной диванчик и отключалась на часик-полтора.

Алый

На тротуарной дорожке сидели три муравья и ловко стучали каучуковыми молоточками, то и дело подбивали-выравнивали, кропотливо и усердно подгоняли плотненько друг к другу кирпичики, ставили скользкий уровень, примеривались, и бурчали чуть слышно меж собой.

— Слушай, как думашь, доедет ли этот мобильчик до Сан-Притту? — лениво спросил один, косясь одним глазом на ватерпас, а другим — всматриваясь куда-то вдаль.

— Никак я не думаю! — резко ответил другой и почесал лапкой голову. — Работаю я! Чего тут думать-то?

— Слушай, ну «не думаю» — это не есть хорошо! «Не думаю» — это плохо! «Не думаю» — это… это…

— Отстань! — ещё один резкий выпад.

— Чего отстань? Я серьёзно спрашиваю, а ты…

— Эх-х-х, ну, ладно-ладно, ну-у-у, чего тут думать? Где мы, и где Сан-Притту твой? Вот где он?!

— И где-где-где?

— Сказал бы я… Сказал бы я, где он! Далеко он, да-ле-ко-о-о — вот где…

— И чего теперь?

— Да, ничего! О-о-ох, если надо, можно и доехать до твоего Сана… до Притту!

— Вот и я думаю, что доедет! — расплылся в улыбке первый и прикрыл на секунду глаза, но надо было продолжать работать.

— Санью, слушай, обычный мобильчик, как ты сказал! Чего в нём есть такого? — наконец отреагировал третий муравей на диалог, продолжая старательно подбивать инструментом фигурную брусчатку. — Будет время и если захочет, то доедет, на вид — он приличный!

— Приличный-то он, приличный…

— Ну, вот и хорошо…

— Да-да, хорошо, Браш, так и запишем — «до-е-е-едет»! — первый уложил очередной кирпичик и не спеша поднялся, активно растирая лапками проподеум. — Вот так затекло у меня всё-ё-ё… Всё-превсё… и ещё чего-то я хотел… хотел…

— Ты тут осторожнее с хотелками со своими! А то они такие… они могут и сбыться, если вдруг запульнешь словечком правильно… — второй муравей тоже поднялся, но более легко, и было видно, что у него проблем с заднеспинкой, даже после часового непрерывного труда, никаких не было.

В стороне, возле небольшого домика с неприлично-серыми стенами и ещё более неприличными сизыми, грязными окнами с нервно-косыми разводами в ожидании тусовалась парочка и наблюдала, как скромный мурашик стоит перед дверью в подъезд и то ли не решается войти, то ли думает о чём-то своём, то ли ещё чего… И вот в это-то момент таинственная дверь широко распахнулась и на пороге зафиксировался образ муравьихи с большой коляской.

Глава 4

Жёлтый

Румяный вечер постепенно опускался на город, и становилось немного тревожно. Сначала нежно-розовые облака вытолкали куда-то на самую окраину небосвода тёмно-серую тучку, собравшуюся уже разродиться горькими слезами, но та вдруг передумала. Затем солнце чуть ниже опустилось к лучистому горизонту и добавило ещё более яркие, сочные краски в слепящую палитру вечера. Восточный ветер, с самого утра зарядивший пронзительные соревнования по самому порывистому дыханию, вдруг неожиданно затих и замолчал до самого утра, будто бы устал, и обессиленный неприлично задремал.

Кауни невольно вспомнила сказку, которую ей много-много раз рассказывала мама. Когда-то в одной южной стране (название Кауни сейчас уже и не могла припомнить) царственно протекала широкая-преширокая река. И обитало в ней безумное количество самых разных рыб: от махоньких малюток-мальков до огромных-преогромных злобных хищников, рыбёхи всех цветов и видов. И была эта безбрежная река волшебной. В ней, как в мифическом зеркале, отражался весь мир, не только тот, который окружал многоводную речку, но и тот, что был неизмеримо далеко от неё, на тысячи и тысячи километров, и всё это возможно было увидеть, забравшись на самый верх по гигантскому разноцветному мосту, перекинутому через всю величавую реку, словно огромное коромысло. Но попасть на этот самый верх было не так-то просто, не каждый мог осилить тяжёлый путь — подняться на самую вершину. Но всё же находились любопытные муравьи, живущие на берегах реки — как на правом, так и на левом, которые пускались в путешествие — карабкались изо всех сил на крутую вершину моста.

«А зачем это им это надо? Собственно, для чего всё это?» — спросишь ты, а я и отвечу, что никто этого не знает, а, может, они и сами не знают. Наверное, для чего-то и надо было, просто это было так давно, что хитрая лиса-память уже стёрла некоторые строчки из нашей легендарной сказки.

Так вот, хмурые муравьишки работали-работали, да и иногда во время перерыва от суетных дел подходили к берегу, и на душе у них становилось чуточку полегче, ведь загадочная река дарила им иллюзорную надежду на лучшее. И волшебство у чудной реки было ещё в том, что она была разделена на две равные части, будто бы обычная дорога: правая часть водной дороги двигалась вперёд, вдаль, а левая — назад, навстречу. И были такие колдовские свойства у божественной реки: тот, кто окунался в правую половинку, уходящую вперёд, мог оказаться в будущем, недалёком, но всё же; а тот, кто из муравьёв нырял в левую, текущую прямо на нас, оказывался в прошлом и мог изменить свою жизнь, и исправить нелепые ошибки, которые он когда-то сотворил. И как ты думаешь, куда чаще всего ныряли муравьи, в какую половинку? Я имею ввиду, тех муравьёв, которые добирались до самой вершины. Всё очень и очень просто. Почти все мураши выбирали встречное течение и хотели оказаться в прошлом, перекроить свою судьбу, но вот насколько она, изменённая, устраивала их — наша история умалчивает. И, как всегда, всему плохому или хорошему приходит конец. Что-то заканчивается, для того, чтобы началось новое.

И однажды, количество мурашей, выбирающих левую часть реки, настолько превысило тех, кто решался нырнуть в правую половинку, что случилось страшное и непоправимое. От тяжести речная часть «прошлое» просто-напросто перевесила, словно невидимая знаковая чаша весов, и беззвучно ушла на самое дно, всецело подняв и оставив на поверхности скромную часть «будущее». Очевидцы рассказывали, как словно по мановению волшебной палочки выросли гигантские чёрные волны, которые в одно мгновение смыли волшебный мост. И тут же течение реки превратилось в одностороннее, тёплая водица потекла только вперёд, а где-то очень-очень глубоко, на самом дне, течение струилось тонюсенькой струйкой в противоположную сторону.

Муравьи, ставшие свидетелями волшебного перевёртыша чудодейственной реки, рассказывали, что долго не могли прийти в себя от такого страшного зрелища. Но что произошло, то произошло, и ничего уже назад не вернуть. Сейчас реченька так и несётся себе, течёт и дальше. А вот разноцветный непомерно большой мост, разрушенный при всех изменениях, иногда появляется. Особенно хорошо его видно сразу после утреннего дождика. И, говорят, если взобраться по этому радужному коромыслу на самый-самый верх, подняться и постоять минуту-другую, поразмышлять о своей жизни, о смысле бытия, о дальнейшем пути, о ближних, и нырнуть в реку, то можно узнать о своём будущем. Оно обязательно придёт тебе картинками в сознании. Цветные сюжеты расскажут, что и как произойдёт. И по сей день некоторые муравьи продолжают искать своё счастье, и у них очень даже хорошо получается.

— Да-а-а… каких только чудес не бывает с нашей жизнью, с нашей памятью… со всем… — сказала Кэси после того, как Кауни закончила рассказ.

— Волшебства и чудес, точно уж, предостаточно!

— Наша память может чудить… Так что, перевёртыши могут и у каждого в своей памяти оказаться. Ты вот думаешь, что помнишь так, а оно может оказаться, что было по-другому. Память — очень странная и ненадёжная штука…

— Так мы сами программируем то, что будет. Сейчас закладываем своё будущее, так сказать. Каждый шаг может отразиться на ближнем или дальнем будущем…

— Мне кажется, я где-то подобное слышала… Ага-ага, вспомнила, по телевизору и слышала! Точно-точно! Там так и говорили, что…

— Всё очень и о-о-очень просто! Кирпичик — к кирпичику, одно — к другому… — начала вытягивать Кауни, но её оборвала Кэси.

— Слушай, домой пора уж, наверное…

— Дак, конеш-ш-шн, пора-пора!

— Ну, всё, идём? Шенни, ты идёшь с нами? — Кэси спросила муравьиху, которая тоже «зависла» и, похоже, не собиралась отправляться домой.

— Да, надо-надо… — начала Шенни, но получила строгое указание от подруги.

— Давай уже собирайся, мы без тебя не пойдем! — Кэси вопросительно посмотрела на Кауни. — Так ведь?

— Да, собираемся и идём! — поддержала Кауни.

— Идём, сейчас две минутки и всё, я готова. — Шенни быстро принялась прибирать на рабочем столе.

Муравьихи вышли и поплелись через площадь, в самом центре которой возвышался пятиугольный кирпичный столб высотой с три этажа. Бордовые ажурные арки с белым узким полем, из которых произрастал невозмутимо-ровный обелиск, так и манили к себе блуждающих по городу туристов, окружая их филигранными росписями. С каждой стороны своеобразной башенки светились по два яйцевидных циферблата часов: одни (они были ярко лимонными) отсчитывали местное время, другие (нежно-бежевые), расположенные на верхней секции, указывали время, проистекающее в столицах ближайших государств. Всего частей-секций, из которых состояла историческое здание, было шесть, они равномерно аккуратно делили игрушечную, постройку, придавая ей особую архитектурную значимость: похожие башни, только в несколько раз больше, в древности строились в качестве военных смотровых вышек по периметру всего поселения. При очередном строительстве в здешнем районе был найден фундамент старинной вышки, и эта находка подтолкнула к архитектурной идее возвести своеобразную модель сторожевой башенки. В нескольких метрах от вышки живо журчал простенький, но приятный фонтанчик. Маленькие муравьишки в жаркие выходные дни, гуляя с родителями, всё время норовили залезть в него и побарахтаться, поплескаться до посинения. Чуть далее красовался очень популярный в городке памятник — «Муравьишка-девочка с дракончиком». Выбор героев монумента легко объяснялся, ведь легенда основания города говорит о том, как совсем маленькая муравьишка спасла жителей поселения от злого и беспощадного дракона, но вот композиция был явный «минус». Маленькая муравьиха, сущий ребенок, в пёстром платьице с высоко поднятой мордочкой одной лапкой держит земноводное животное, стоящее на задних лапах, а другую лапку протянула в сторону, — видимо для того, чтобы любой желающий мог сфотографироваться рядом. Морской дракон в три раза превышал муравьишку, но судя по выражению его улыбающейся мордахи, он не только ничего не боится, а наоборот — радуется окружающему миру. Памятник раскрашен всеми цветами радуги, причём не абы как, а очень оригинально. Как говорится в народе: «Простенько, но со вкусом!» И самая важная деталь. Таких памятников в туристическом Кехидупане насчитывалось на начало года около двух с половиной десятков, плюс ещё с десяток — в крупных городах Государства. Единственное, чем они различались, была цветовая гамма. Все мурашики и дракончики не походили друг на друга: одни были идеально выкрашены в национальные цвета своего городского герба или флага страны, другие — с элементами морской тематики — с крючковатыми золотистыми якорьками и белоснежными корабликами, переливчато-цветастыми рыбками и чайками, третьи — с безграничными планетарными узорами, четвёртые — сугубо абстракционистскими фигурами и линейностями, начинаемые «где-то там» и заканчивающиеся «где-то здесь», один из памятников был безукоризненно окрашен ярко-синей краской, сияющей на ослепительном солнце, и лишь по самому центру мифической парочки проходили две идеально тонкие белые горизонтальные полоски. С годами рождались новоиспеченные памятники в необычном цветовом наряде, как бы случайно завоевывая новые территории. Соседняя Линайская Народная Республика, демократичная в развитии дружеских отношений, особенно культурного обмена, в прошлом году дала разрешение на ввоз трёх памятников к себе в столицу. Девиз, с которым продвигалась эксцентричная композиция, звучал легко и просто: «Объединимся мирным путём». Прекрасное выражение, красивые слова, скажем больше — очень правильные слова, оригинальные памятники… Ещё бы понимать хотя бы часть происходящего: что и для чего. Или в этом и есть суть искусства — неосознанно производить красоту и стремиться показать мир таким, как его видит кто-то один, а сознание других — либо примет сегодня, либо вырастет и примет чуть позже, либо не примет никогда…

Дружная троица прошла мимо радужного памятника, мимо журчащего нескончаемого источника, мимо лёгкой пестроты накрапывающего дождика, мимо вечернего настроения отдыхающих парочек муравьёв, сознавая, что всё это где-то в запредельной жизни, хотя нет, не совсем и запредельной, просто в иной временной эпохе, куда им вход закрыт. Напрашивается вопрос: «Насколько этот самый вход закрыт? На какое время? Пожизненно или через годик-другой что-то изменится и всё развернётся „другим макаром“, и жизнь покатится иным путем?»

Подруги брели молча, уставшие и обессиленные, без малейшего желания разговаривать, каждый думал о чём-то своём. Где-то в свистящей вышине нарастающей волной прогудел военный самолёт. Непонятно почему над городом раз от раза пролетали истребители, оглушая жителей Кехидупана.

Дома Кауни и Кэси располагались друг за другом в длинной цепочке однородных построек, по центральной улице, через один квартал, пешочком будет минут десять. Шенни жила в одном доме с Кауни, в соседнем подъезде. Лишь когда они приблизились к родному жилищу, Кауни решила спросить Кэси:

— Скажи, вот как есть, скажи, ты решилась бы начать отношения с муравьём?

— Чего-чего?

— Ну, ты ж поняла, ты же слышала…

— Ты всё думала об этом? Я вот…

Шенни безмолвно посмотрела сначала на одну подругу, затем на другую, и хотела было добавить что-то своё, и даже открыла маленький ротик, но не смогла выдавить и хрупкое словцо, оно где-то волшебным образом потерялось, и утомившаяся муравьиха решила вторую попытку не предпринимать, пошла дальше всё так же молча, со своими простыми мыслями и безумными мечтами о будущем. Ей несказанно сильно хотелось иметь свою дружную семью, свой маленький уголок, свою квартирку, которую она в своём воображении обставила максимально уютно, но, вот как-то не сложилось… не сло-жи-лось… Но она не теряла надежды, что наступит большой праздник и на её улочке, и в один прекрасный день картинка нарисуется. Сама собой нарисуется или кто-то напишет её — этого она никак не могла придумать, но несокрушимо продолжала верить.

— Не-е-ет, просто… — замялась Кауни, но тут же продолжила. — Ну, хорошо, хорошо, да, думала… Почему бы и не подумать? Вот и спрашиваю тебя…

— Хорошая тема, и прекрасно, что спрашиваешь!

— Да? — спросила одна.

— Да-да-да! — засмеялись в один голос все вместе.

— Надеюсь, что ты что-нибудь да скажешь…

— Слушай, ну я не знаю, как бы повела себя… Не знаю… Не знаю, стала бы начинать новую страницу в своей жизни, так сказать… — Кэси призрачно улыбнулась и быстро развела лапки в сторону.

— Вот и я…

Кэси и Кауни с задором попрощались с Шенни, и та зашла в свой подъезд, а муравьихи отправились дальше.

— Да-да, ты правильно все говоришь, правильно-о-о! — продолжала разговор Кауни.

— Вот, так оно и есть…

— Жизнь… Вот и ещё день пролетел, даже не успели заметить…

— Ну, а как ещё-то? — Кэси скосила глазки на ватагу малышей, которые возились на спортивной площадке двора.

— Ладно, до завтра, что ли… — Кауни не успела договорить, как смертоносный грохот разорвал вечернюю городскую тишину. От испуга муравьихи присели и закрылись лапками, свернувшись в клубок. Растерзанная на куски реальность зависла на немой паузе. Свист разорвавшегося воздуха, и затем — опустошающая мертвенная безмятежность. Испуганные муравьихи попробовали подняться, но плотная гущина туманного облака жёстко прижала их к земле. Кэси повернула мордочку в сторону, где только что играли маленькие муравьишки — там никого не было видно, всех малюток разбросало в стороны от дикой волны. Из подъезда, куда минуту назад вошла Шенни, валил густой бледно-розовый дым. Стена серой пыли осыпала весь двор, в воздухе продолжали лететь мелкие деревянные куски мебели, но все это происходило уже почти беззвучно, будто бы выключили звук и демонстрировали немое кино.

— Это ч-ч-что? — выдавила Кауни.

— Что-то это… Плохое это!

— А Шенни? Шенни же туда… А там…

— Туда-туда…

Муравьихи только из вечерних новостей узнали все подробности произошедшего. «Взрыв бытового газа. По предварительным данным погибло девять муравьёв» — сухо сообщили по телевизору. И ничего больше… Жуткая картинка на экране нарисовала вырванный клок из жилого дома, будто громадный монстр оттяпал кусмень пирога. И этот самый пирог оказался многоэтажным домом. Пять или больше квартир сияли на общее обозрение, в них отсутствовали стены, выходящие на улицу, а одной квартиры — в которой как раз жила Шенни, практически не было совсем. Вместо неё болезненно зияла устрашающая дыра с разрушенными плитами перекрытия, с торчащей арматурой, с жуткими обломками, похоже, это была прихожая и часть пола непонятно чего… Оказалось, что утечка газа была довольно быстротечной. За один час квартира Шенни наполнилась ядовитым газом и превратилась в страшную мину замедленного действия, которая ожидала свою жертву. Муравьиха пришла домой, открыла дверь, не успев сообразить, что что-то не так, по привычке щёлкнула выключателем и злосчастная бомба сработала. Возможно, при стечении обстоятельств, если бы Шенни пришла с работы вовремя, а не задержалась, то ничего бы и не было. Но, как говорится, всё уже произошло, и у истории нет сослагательного наклонения. Все воздушные мечты Шенни разлетелись одним нажатием выключателя, и их уже не собрать…

Глава 5

Жёлтый

«Как всё-таки здорово совмещать приятное с полезным!» — думала Кауни, натирая стены в душевой комнате чистящим средством. — «Вот вроде бы всё ничего: рабочий процесс движется… движется быстро, и только — вперёд, и во время обычных домашних дел можно планировать чего там дальше будет… Вот ещё бы вспомнить куда положила заказ двухнедельной давности… Случается же такое!» — тут муравьиха громко вздохнула, налила из прозрачной бутылочки бирюзовой жидкости на кафельную плитку и с новой силой принялась усердно шоркать.

Уже шёл третий день, как её назойливо мучал вопрос, дёргал день и ночь, безнадёжно вопрошая: «Куда делся листок заказа и материал — четыре погонных метра атласа, — с которыми приходил заказчик полмесяца назад? Вот куда? Куда-куда-куда?» Три дня назад объявился тот самый мурашик, который и задал головоломную задачку Кауни, поставив её в унылый тупик. Причём, задачка-то была настолько простой, пустяковой и беспроблемно решаемой, но что-то пошло не так…

Муравей, слава богу, никуда особо не торопился с пошивом, а то, ведь, бывают настолько капризнючие клиенты, что просто «ой-ой-ой-берегись, затопчут!» Он появился на пороге ателье и Кауни была вынуждена чистосердечно признаться, что заказ ещё не принят в работу, и произошло что-то невероятное… И ведь, на самом деле, произошло довольно-таки странное происшествие. Из её вроде бы ровной памяти беспробудно выпал тот день, когда принимался заказ, те минуты, когда она оформляла злополучный бланк… Образно говоря, будто бы столик, на котором была аккуратно собрана детская цветная мозаика, легонько тряхнуло разок-другой, и вроде бы вся картинка практически сохранилась, но нет, нет, не-е-ет общей целостности, и нет очевидного ответа на вопрос: «Что же надо исправить, чтобы всё стало на свои места?» Будто бы закостенелыми слесарными тисками, стоявшими без дела всю зиму, сдавили изо всех сил безразмерный месяц рабочей суеты, и сейчас, чтобы хоть как-то вспомнить тот день-час-момент, надо было безнадёжно придушенную память понемногу освобождать от неприятного и гнетущего пресса… Сложно… Невозможно сложно, но очень надо! Огорошенная происходящим, Кауни сначала машинально, а затем более внимательно, просмотрела все неразборчивые каракули в рабочей книге приёма заказов. Всё было идеально записано, принято от такого-то муравья — когда-чего-какой… дата, количество метров… Ничего лишнего или незаполненного… Она подозрительно взглянула ещё разок на дату, на ответственного, — всё верно, — но не могла припомнить, когда это всё она записывала: почерк, без всяких сомнений, был её, и смена рабочая — тоже её, но противная скользкая память удивительно подводила, убивала наповал, упрямо уводила узенькими тёмными закоулками в непролазные городские трущобы, не давая ни единого шанса на благополучное воспроизведение того дня. Но, по рабочим моментам всё записано исправно, идеально… Обычно при приёме нового заказа прописываются пожелания клиента, фасон, снимается мерка, обязательно вносятся все комментарии… Прямо или коряво — но всё же они есть, точнее должны были быть! Но ничего этого сейчас не было. Нелепый, глупый, в конце концов, смешной вопрос-вопросище: «Почему не было?» — беспомощно завис в ледяном воздухе. И на потерянную Кауни шипящей и пугающей волной за волной накатывало колющее осознание беспомощности нашего разума: то тяжеловесным катком прокатывался страх, что «разве такое бывает?», беспощадно распластывая её хлипкое сознание по всей поверхности бытия, превращая его в тонюсенький коврик; то невразумительная неизвестность отпускала парить в эфирной невесомости, ожидая, когда лёгким дуновением одну начавшуюся мысль невидимая сила привяжет к другой, и тогда, возможно, именно тогда всё ровненько сплетётся в единое целое и решение будет найдено. Найдено! Най-де-но! Это слово иногда так безразмерно озаряет весь внутренний мир, что ты каждой частичкой своего тела в секунду проживаешь миг рождения новой Вселенной, новой уверенности и новой бесконечно-волнующей надежды на лучшее, точнее, это слово несоизмеримо, оно не может объять всё необъятное. Но… но сейчас ничего этого не было.

Кауни всё никак не могла вернуться в когда-то родной памяти в ту ситуацию, когда принимала заказ. Стоп-п-п, и дальше — нет дороги! «Да почему же нет!» — поборола себя муравьиха. — «В конце концов, всё найдётся. Клубок мыслей распутается… Надеюсь… Просто надо отложить вопрос „до завтра“, и всё решится. Это же капитальный, проверенный столетиями способ. Даже в самых древних сказках встречается. Когда ты целиком и полностью растерян, и не знаешь, что делать, как решить очередной жизненный урок, ложись спать, и решение придёт во сне! Придёт-придёт! Ну-у-у, или не придёт. Одно — из двух. Хотя, есть довольно приличный шанс, что мудрёный лабиринт будет пройден!»

Кауни закончила чистить душевую комнату, окатила водой стены, и тут же включила душ, решила приготовиться ко сну чуть раньше — сил уже ни на что не оставалось. Мягкие тёплые капли вернули её в день, когда отец по воскресным дням в незапамятно-далёком детстве устраивал самодельный душ для неё и её сестрички. На клетчатой площадке, сложенной из ровных горбылей, и сияющей в дальних углах приличными ранами-отверстиями, расположенной между домиком и кривенькими мостками, возвышался апатичный деревянный столбец, гладкий до безобразия, к которому крепились разные полезные бытовые мелочи: крючки, тазы, вёсла, ковш, моток верёвки с повторяющимися узелками… Отец по выходным убирал всю висящую утварь в хижину и прикреплял к самому верху брусок-не брусок, кто сейчас уж и вспомнит. И к нему подвешивал замысловатый таз с водой, от которого наклонялся в воду шланговый отросток, и отец-муравей с задором загонял детишек под шайку, напевая весёленькую песенку про морячков, откручивал овальную умывальную заслонку, и тёплая водица струилась мелкими струйками, а отец, фыркая от воды, смеясь и подбадривая детишек, энергично качал насосом воду тут же, из реки, чтобы душевая феерия не кончалась. Кауни помнила ещё и то, что домашняя баня не нравилась только старшему брату по какой-то неясной причине, а ей с сестрой было очень и очень радостно принимать такой душ.

Синий

Как-то за неделю до взрыва квартиры Шенни, Кауни и Кэси возвращались домой на пару, они в последнее время довольно часто уходили с работы домой вместе. Бывало такое, что иногда одна или другая отчаливала чуть пораньше, не дожидаясь подруги в силу того, что у той длилось «нескончаемое рабочее веселье».

Дорога недолгая, и получасовая пешеходная прогулка, даже после тяжкого трудового дня способствовала переключению от ежедневных рабочих картинок. В тот раз муравьихи, несмотря на промозглый серый вечер, отправились домой. Дождика не было, он иссяк ещё днём, но всюду мелкой мошкарой порхала неприятная мокрая пыль, мельчайшие частички капелек безостановочно вальсировали в городском воздухе. Кружились так, что иногда казалось, будто бы они не собираются приземляться: вверх-вниз, вправо-влево, и снова — вверх… Бесконечно длинная дорога, лениво вьющийся то вправо, то влево, полосатый, в вялую серую и зеленую полоску плиточный тротуар, местами аккуратно разрезанный перекрёстками, словно гигантский пирог, на равные части, неторопливо вёл отработавших смену сонных муравьих прямиком домой, сворачивать никуда не надо было. Только — вперёд и вперёд! Как в старой доброй песне!

Обновлённые тёплым дневным ливнем здания неохотно готовились к быстротечному ночному пересыпу — уже местами загорались круглые окна снотворных домов и офисных зданий — лимонными, бежевыми, оранжевыми и даже зелёными блинчиками-окнами. Вялые, промозглые сумерки — они и есть сумерки, и в полусонной, в бесконечно-грустной полутьме не особо кто желает сидеть. Практически всем хочется пробудить домашнее электрическое чудо, и услышать «живое дыхание придуманной жизни».

— Знаешь… — начала Кауни, но Кэси ей не дала продолжить.

— Знаю-знаю! — она с улыбкой сверкнула глазками.

— Ты многое знаешь, я догадываюсь… — снова начала Кауни. — Я вот про что… Знаешь, иногда сядешь так в тишине, в пустой такой тишине, прислушаешься к звенящей безмолвности, и кажется, что мы такие крохотные… крохотные капельки во Вселенной… Мы вот в такой безграничной Вселенной…

— Ты о чём-то прекрасном хочешь? — Кэси вопросительно стрельнула взглядом.

— Ты — «против»?

— Да, нет же, я — только «за»! Силы ещё есть на такие разговоры… Так что — всё в полном порядке!

— Отлично! Так вот, продолжаю я. Мы — безумно-безумно крохотные, и над нами какой-то невообразимый кудесник, как будто бы какой-то волшебник… И вот он колдует, день и ночь колдует и контролирует нас, наши движения. Это я так представила… Вот так косится со стороны и изучает, что мы можем, а что — не можем… Как будто под колоссальным колпаком крутимся и крутимся. Понимаешь? Конечно, кто его знает, может, он и вмешивается… Устанет смотреть, как мы мучаемся, подтолкнёт нам какого-нибудь незримого помощника, передвинет, что посчитает нужным и правильным.

— На днях… Хотя, на каких там днях… Месяца два, или уже больше, назад попался на глаза стишок… Не стишок, точнее, а стихотворение… Потому что, стишок — это не то совсем…

— Чего там, в стихотворении твоём?

— Я всё не помню, конечно же, но начало было такое: А боги смеялись всё утро и вечер, Смешила их фраза: «Случайная встреча»! Они от души, аж до слёз хохотали… чего-то там… Вам шанс просто дали! И смысл стихотворения того такой, что обыкновенных случайностей не бывает…

— В самую точку! Я с тобой согласна! Да-а-а, вот так вот… Случайности бывают, но они не совсем «случайности». Они — как новые возможности… мы иногда думаем: «О-о-о, это силы свыше!» А ведь это, между прочим, и есть силы свыше.

— Вот, мне стих этот и понравился, что эти «случайности» надо переключать на «возможности»!

— Случайности… они такие и должны быть. Ну, я так думаю, по крайней мере! Мы — не совсем уж и куколки какие-то, марионетки, мы — крохотные такие песчинки во Вселенной, конечно же, в такой безразмерной, бесконечной Вселенной, мы все — частички одного механизма, но ведь он работает, он движется, и отчасти благодаря нам. Он движется день и ночь… Разве не так?

— Наверное, так… Откуда у тебя берутся мысли такие… Я это говорю к тому, что силы есть размышлять… Молодчинка — ты!

— Ну, а как не размышлять-то? — Кауни с некоторым испугом посмотрела на подругу, та спокойно отвечала.

— Не знаю, у меня просто нет сил до дома дойти… Нет сил… А уж задуматься о таких вещах… Хочется просто поесть и упасть поспать… Вот, поэтому и-и-и…

— Так, понятное дело, что нет точного ответа. Это всего лишь предположение. Точно никто не скажет…

— Про «звенящую безмолвность» — хорошо ты сказала, поэтично так. Я запомню… Постараюсь запомнить, по крайней мере. — Кэси сделала артистичный жест лапкой на лапке, будто бы ставит «крестик на память».

— Ох, вот, что я скажу. Мысли о нашем мире — они приходят и уходят…

— Точно… Правильные слова… «Приходят и уходят…»

— Ага-ага, я их не записываю, они просто рождаются из… даже не знаю, откуда они рождаются, появляются… как-то внезапно нахлобучиваются, и я озвучиваю, и они тут же растворяются в нашем мире…

— А я вот что-то редко думаю на эти темы… Или, можно сказать, вообще не думаю… Как-то нет ни сил, ни времени, что ли…

— Ха-ха, ты сейчас сказала так, будто бы я думаю… — Кауни ярко подмигнула куда-то в воздух, в надежде, что кто-то отметит её шутливый тон.

— Мы думаем только о нашей жизни… вот только о ней, о реальном мире, о том, как бы выжить, и что будет завтра…

— Эт-т-т точно ты говоришь! Чего нам про всякую там вселенную думать, когда в животе урчит от голода?

— Всё очень-преочень просто, и даже не оригинально… В животе ур-р-рчит!

— Утром просыпаемся и первая мысль: «Что нам день грядущий готовит?» Ну, так что ли? Ну-у-у, ведь не так! Проснулись, подскочили и побежали на работу. Тут — всё по накатанному, как автоматы, какие-то роботы отработали, отпахали, так скажем… Выполнили план по выученному сценарию, снова подскочили и убежали домой!

— Ага-ага, всё по кругу… Всё-всё… Будто бы лошадки бегаем, ну, то есть, бегают в цветном таком цирке!

— Карусель крутится… Крутится бесконечно… Аттракцион будто бы в парке… В парке, но только не в парке Отдыха, а в парке Жизни… Вот такие у нас игры-развлечения…

— Да-да, карусель крутится и крутится… Бесконечно, безостановочно. И иногда ещё кажется, что с каждым годом эта карусель крутится всё быстрей и быстрей…

— Ой, не говори! Это точно! Всё быстрей и стремительней!

— Дни бегут…

— Точно, даже не бегут, а летя-я-ят…

— Вот такие мысли… Да, и не успеваем даже сообразить кто «мы», и что «мы», и мимо чего пробегаем-проезжаем. Всё — на бегу, в спешке…

— Вот все мы прекрасно знаем, а все-таки ничего не… — Кэси не успела завершить предложение, как Кауни указала ей на крохотный оркестрик.

Они только что вывернули из-за угла, и сразу перед ними нарисовалась рельефная сцена с выступающими на ней музыкантами. С десяток муравьёв с классическими инструментами легко и непринуждённо ваяли обворожительную красоту, от которой совершенно невозможно было бесцеремонно отстегнуться и полететь по своим обыденным делам. Все, кто попадал под волшебное влияние сладкозвучной, музыкальной феерии, сразу же прочно примагничивался и оставался тут же. Похоже, что несравненные музыканты выступали продолжительное время, так решила сходу Кауни, оценив количество зрителей: ими был заполнен почти весь перекресток, на котором проходил шикарный концерт. Муравьихи, не сговариваясь, подошли чуть поближе, словно завороженные гипнотическим действием и остановились, внимая волшебную классическую музыку, но недолгим было их счастье наслаждения искусством. Дивная чудодейственная композиция завершилась через минуту-другую, чародей-дирижер поклонился под овации муравьёв, музыканты проделали то же самое, а затем они спустились со сцены по крайним ступеням и ушли за так называемые «кулисы», ведь сцена была временной (город шаг за шагом приближался к большому праздничному карнавалу).

— Знаешь, мне показалось, что я уже тут была, и, как бы сказать… Это-о-о-о… Я уже предчувствовала, что мы выйдем сегодня на этих музыкантов! — Амина с восторженным подъёмом сказала подруге, когда они выключились из колдовского мира прокатывающейся по всему тельцу гармонии, и, как и все муравьи, начали разбредаться по своим уголкам.

— Слушай, вот это моя фраза! — заулыбалась в ответ Кэси. — Я то же самое сказать хотела… Вот то, что ты сейчас озвучила!

— Да-а, ну-у-у?

— Вот-те и да-ну-у-у! Мы ещё шли по дороге…

И они начали говорить почти одновременно. Когда Кэси весело и с паузами после каждого слова произносила: «Ещё на том повороте, где перекресток с трамвайным движением, я подумала как-то в один миг…», Кауни уже тараторила: «А-а-а, я иду и думаю, размышляю, вот иду и иду, и думаю, чего-то сегодня не так, что-то должно… должно случиться хорошее, просто обязано случиться!» А в это время Кэси: «А ведь там, на той улочке, откуда мы пришли, не было ничего слышно, не было, ведь…» Кауни все повышала и повышала голос, будто бы подруга её не слышала: «Мы ж могли просто пойти другой улице… Обычно, ведь, по другой ходим, а тут… Чего мы тут-то попёрлись? Как будто нас кто-то за лапку взял и привёл сюда!» «Вот и вправду говорят, что наш мир — он такой много… много… ой, не помню какое слово такое…» «А-а-а, мы выходим такие, а тут… и я… и я просто остолбенела… Сходу сражена наповал была…» «Так они играли так, что было слышно как раз только на площади, а там, на соседних улочках — уже и нет…» «Это как фильм есть ещё такой, про параллельные миры… или даже сериал…» «Да-а-а, музыка — просто волшебство какое-то! Я первый раз в жизни…» И почти одновременно выдохнули: «Ну-у-у и вечер выдался, просто замечательный!»

Муравьихи весь оставшийся путь до дома продолжали делиться своими впечатлениями об увиденно-услышанном крохотулечном отрывке концерта, романтично мечтая, что когда-нибудь (наверняка, это время настанет совсем скоро) они снова смогут погрузиться в безоблачное благозвучие.

Глава 6

Синий

На следующее утро златолицее солнце позволило себе немного припоздниться, и вылезти из-под одеяла ленивых пушистых облаков только ближе к полудню. Огромный сияющий шарик выглядел неважно, похоже, он отвратительно спал всю ночь, а причиной тому послужил грозный гулкий гром, который почти всю тягостную ночь бесперебойно грохотал где-то вдали, но всё никак не мог подобраться к самому городу или прислать жуткие колесницы со свинцовыми дождевыми тучками. Всё бы ничего, но приближался большой праздник, и было бы совсем не кстати пасмурная погодка.

Кауни прошлась по узкому, но светлому коридору, разделяющему рабочие комнаты, затем вернулась обратно, остановилась возле вертикальной картины. Коридор был настолько тесным, что одна муравьиха и могла еле пройти. Но если кто-нибудь другой шёл ей навстречу, то они смогли бы разминуться, только аккуратно встав заднеспинками к шершавым стенам, разрисованным лубочными картинками лет так …дцать назад. Совершенно никаких пожарных безопасностей не предвиделось, здание было исторически-старым и перекраивать рабочие коридоры в целях противопожарной безопасности, вряд ли кто-то озадачился бы. Пара ярких ламп с синевато-леденящим жутким оттенком: в самом начале коридорчика, над входной дверью и в ярко-сиреневом тупике, — дежурили денно и нощно. Этот самый лабиринтовый проходик с фольклорной росписью каждый божий день по несколько раз не сильно, но довольно неприятно ударял Кауни невидимой битой по затылку: у них в махонькой хижинке, в том самом домике, который она помнила с детских лет, висела точно такая же картинка у родителей на кухонке. Добродушные коты, отливающие всеми цветами радуги, весело скакали на длиннющих ходулях и пели, — некоторые по одному, а некоторые — и целыми хорами-гвардиями, играли на народных инструментах, — тут и балалайки, и гусли, и невероятных размеров барабаны, и дудочки, и чего только нет, — целый сказочный мир, беспечный и ветреный, легковесный и бездумный, но, отнюдь, нисколько не простой, а содержащий острые народные мудринки, иногда вырастающие и до настоящих мудростей. Тут как будто бы оживали народные поговорки и пословицы. Возле самого входа настенная узорчатая роспись обрывалась белой пустынной пропастью, будто бы у художника вместе с фантазией закончилась краска. И на том самом месте живописно играла картина, притягивающая сейчас бродивший взгляд Кауни.

Два огромных цветных слона: один — оранжево-жёлтый, а другой — травянисто-небесный, — игриво купались в мелкой речушке, поливая яркими струями друг друга. Художник, а написанная картина была оригиналом, а не отпечатанным в соседней типографии дешёвеньким постером, что довольно здорово удивило Кауни, решил применить все-все краски весёлой радуги в одной работе. Откуда взялась в их скромном ателье настоящая картина — совершенно неразрешимый вопрос. Сказочные слоны дарили прекрасный настрой всем коридорным путешественникам. Широколистые раскидистые деревья, радовали приглушённым многоцветным фоном, с повторным нанесением границ всех и вся белым цветом, словно кто-то нарочно обрисовал, обвёл призрачную сказку.

— Вот, смотри, как тут! Всё-всё предельно просто! Для кого-то мечта — просто искупаться в лужице! Это — с-с-с-счастье! Получить невеликое наслаждение от чего-то такого… от самого обычного, от необходимого! Вот слоники радуются… Иди, взгляни, если забыла?

— Это — здорово!

— Это не то слово! Это — бесконечно здорово!

— Да, слоники-то радуются, все так… Но мы-то — точно не слоники! Нам мало радости от купания в лужицах. Нам подавай чего-то большего! Значимого нам подавай! А лужицы — пусть остаются слониш-ш-шечкам!

— Слушай, ну, вот, у слоников надо учиться просто наслаждаться жизнью. Она есть у нас, и уже всё — прекрасно!

— Хорошо, уговорила-уговорила, будем учиться у этих самых толстячков!

— Да, надо наслаждаться сегодняшним моментом! То, что есть сейчас!

— Хорошо-хорошо! Никто не протестует! — звонко засмеялась Кэси. — Мы — только «за»!

— Точно? — подмигнула Кауни.

— Да-а-а, точно-точно! Ты мне поверь! Если я говорю…

Кэси развернулась и направилась работать дальше, и совершенно не заметила, как мягко соскользнула в своё детство. Из каких только памятных уголков берутся разноцветные картинки?

Вот начало затяжной осени, которая как пришла, так и осталась на долгие месяцы и всё никак не хотела подпускать к себе и близко метелистую зимушку-зиму, вот — широкое поле пушистой пшеницы и грустно вечереет. Ещё часок и полусонное солнце из ярко-белого съёжится в лимонно-оранжевый диск, и будет опускаться всё ниже и ниже, и ниже к бесконечно-дальнему горизонту, постепенно раскрашивая нежное небесное полотно экспрессивными акриловыми красками, а затем и вовсе исчезнет, беспробудно провалившись в тёмную ночную бездну.

И вот среди необъятного природного простора стоит муравьиха со своими детьми — с Кэси и Трееми, младшим на годик братишкой Кэси. И перед дружной семейкой — только одна дорожка в пшеничное поле. Тёмная тропинка очень хорошо выделяется на золотистом морском ковре, она немного виляет, будто при работе над картиной у пейзажиста дрожала рука, пишущая дорожную полоску, и затем облачно исчезает где-то на правом фланге. Кэси прекрасно помнит это пшеничное полотно, эту ниву. И помнит, как они собираются идти, а беспокойный Трееми всё оглядывается и оглядывается в немом ожидании отца, а мать уверенно говорит ему, что отец придёт домой, но чуть позже… позже… позже… На самом деле, он уже не придёт никогда, но муравьиха твёрдо верит и сеет зёрнышки надежды в сердца своих детишек, что всё же произойдет ма-а-аленькое чудо и её супруг каким-то волшебным образом появится на пороге дома. Надежда — она как вода в стакане, как сказал один стародавний философ: если посмотреть сквозь стакан, куда-то вдаль, то будет виден только горизонт, а если приглядеться, то можно различить саму плотность воды. И это — не физические особенности организма — видения близких, или наоборот, дальних предметов, а умение включить внутреннее зрение, тонкое душевное восприятие действительности.

Днём ранее пришло сообщение (показали в экстренных новостях на 19-ом канале), что на крохотную деревушку Юукту, где трудился муравей в бригаде железнодорожников, грузно навалилась снежная буря.

Отец-трудяга выезжал из Аристоккинена первого числа каждого месяца и возвращался через неделю, один-единственный день — на отдых и любимую семью, а затем — снова в трудовое турне по северным окраинам. Пыхтящий маленький электровозик, соединяющий заводики по добыче никеля, которые были раскиданы на десятки километров друг от друга, постоянно находился в пути, — то тут, то там он загружался одним грузом и тащил ценный состав в следующий городок. Там он смиренно выдыхал, делился своим содержимым, подхватывал ещё что-то, и снова летел на всех скоростях. Всё бы ничего, но сообщение между городами-добытчиками усложнялось тем, что железнодорожная ветка была проложена в одну сторону и использовалась в большинстве своём для перевозки производственных грузов. Пассажирские перемещения в этих местах почти отсутствовали, лишь два раза в месяц комфортабельный пассажирский поезд пробегал по городкам и собирал всех желающих путешествовать. И вот рабочий груз, который должен был быть доставлен из «пункта «А» в «пункт «Б» к утру не пришёл. Грозная, роковая буря, разыгравшаяся в полночь, застала состав примерно на середине пути. Вернуться назад не было возможности, снег валил на холодные рельсы, заботливо укутывая их покрывалом из гигантских снежинок, и продвигаться вперёд становилось всё сложнее и сложнее. Некоторое время состав ещё двигался, но потом встал, как вкопанный, безуспешно проскальзывая мокрым металлом. Все старания были напрасны, колеса буксовали. А снег, который поначалу был пушистый и мягкий, постепенно превратился в жутко-колючий и ядовитый, он всё никак не прекращался и нескончаемо оседал на бледную землю. Бригада чистильщиков, сопровождавших электропоезд в зимнее время в специальном купе, а это без малого — десяток муравьёв, среди которых и был отец Кэси, высыпала на железнодорожную насыпь с инструментами и принялась очищать беспощадно сыпавший с неба снег. Поначалу казалось, что вся работа займёт немного времени: муравьёв много и чистящие лопатки двигались уверенно и шустро. Но всё оказалось не так-то просто.