Бесплатный фрагмент - Принцесса-нищенка

Это был дождливый летний вечер предвоенных лет. Словно окутанная дымкой и туманом, лежала земля Тюрингии. С деревьев тяжело и влажно срывались капли.

У въезда в милую деревушку Боденхаузен, у большой дороги, что вела от вокзала к одноимённому замку, располагался единственный в местечке постоялый двор. Чёрные буквы гордо красовались над дверью: «Постоялый двор „У Белого Голубя“». Это можно было различить даже сейчас, в сумерках. Дом, с его белёными стенами и зелёными ставнями, выглядел опрятно и приветливо. Он стоял посреди большого сада. Одна половина сада была уставлена столами и скамьями для приёма гостей. Другая же была засажена фруктовыми деревьями и овощами и закрыта для посетителей.

«Белый Голубь» принадлежал вдове прежнего владельца, фрау Марте Шульц. Это была опрятная, расторопная женщина, которая исправно вела своё хозяйство и ценила порядок и благопристойность, как она сама говаривала. В последние годы у неё даже иногда останавливались летние гости, которые на пару недель устраивались в этой красивой, лесистой местности. А кроме того, по воскресеньям из города, что в двух часах езды, приезжали отдыхающие, чтобы отведать в «Белом Голубе» доброго кофе и домашней выпечки. У фрау Марты Шульц всё было хорошо, свежо и недорого.

Прошло некоторое время после того, как последний поезд миновал Боденхаузен, когда к ещё не освещённому постоялому двору приблизилась стройная молодая женщина в траурном платье. Она вела за руку девочку лет пяти. Малышка сонно прижималась к матери.

— Я так устала… так устала, милая мама, — сказала она сонно и от души зевнула. Стройная женщина с любовью наклонилась и поцеловала малышку.

— Потерпи ещё немного, моя маленькая Лизелотта, скоро ты будешь лежать в мягкой кроватке и спать, — сказала она нежным голосом, но в нём слышалось дрожание сдерживаемых слёз.

Мать и дитя вошли в тёмные сени постоялого двора. Никого не было ни видно, ни слышно. В это время в «Белом Голубе» не привыкли встречать гостей.

Тем не менее, хозяйка тут же поспешила к ним.

— Кто там? — спросила она, никого не разглядев в полумраке.

— Простите, я хотела лишь спросить, могу ли я получить у вас скромную комнату на несколько недель. Мне сказали, что вы сдаёте комнаты летним гостям, — сказала незнакомка.

Хозяйка с некоторым недоверием прошла вглубь сеней и открыла дверь.

Свет лампы осветил бледную, но красивую молодую женщину, чьи тёмно-синие глаза смотрели вверх с глубокой печалью. На руках она держала своё теперь уже спящее дитя.

У фрау Марты на сердце стало как-то по-особенному тепло. Всякое недоверие тотчас улетучилось. Она бессознательно почувствовала, что перед ней несчастная, заслуживающая сочувствия, но не подозрения.

Глубоко вздохнув, она провела рукой по своему белому переднику.

— Да, сударыня, комнату вы можете получить. В этом году у меня ещё всё свободно. Я сейчас же велю приготовить для вас комнатку под крышей, если она вам понравится. У меня, правда, только очень простые комнаты. Но из комнатки под крышей самый красивый вид, и она самая тихая. Там вы совсем не услышите шума постоялого двора.

— Это мне подходит. Мне нужна простая комната. Лишь бы в ней было чисто и тихо.

— Тогда, пожалуйста, осмотрите её, сударыня. Генрих, принеси лампу!

Незнакомка поднялась, и работник посветил ей.

Фрау Марта, недолго думая, взяла у незнакомки спящего ребёнка.

— Малышка для вас слишком тяжела. Я понесу её. Что за прелестное дитя, просто ангел.

Генрих кивнул, словно подтверждая её слова.

— Я мог бы донести ребёнка от вокзала, — сказал он немного неловко.

Незнакомка дружелюбно посмотрела на него.

— Лизелотта шла досюда пешком, а теперь устала, — сказала она.

— Ах, вы бы и не смогли так далеко нести этот маленький, пухлый мешочек, сударыня. Путь-то немалый. Если бы я знала, что вы придёте, я бы, конечно, послала Генриха на вокзал. Как крепко спит малышка. — Вам подходит комната, сударыня? — спросила хозяйка.

— О да, она такая уютная и чистая. Если это не слишком дорого, я бы хотела её снять, — ответила незнакомка своим благозвучным голосом.

Они быстро сошлись в цене, и хозяйка бережно и мягко уложила спящее дитя на диван.

Затем она сама быстро застелила постель, пока Генрих приносил воду для умывания и питья.

Не прошло и получаса, как маленькая Лизелотта, раздетая и умытая, лежала в мягких подушках.

Незнакомка спустилась вниз, чтобы съесть простой ужин в ещё совершенно пустой гостиной. Генриха тем временем послали на вокзал забрать багаж.

Хозяйка сама обслуживала молодую женщину и дружелюбно болтала с ней.

Она узнала, что ту зовут Мария Хохберг и что она совсем недавно потеряла мужа. Мария Хохберг хотела несколько недель отдохнуть в тихой, мирной деревушке и попытаться пережить своё горе. Она осталась с ребёнком совсем одна на свете и честно призналась, что обладает лишь очень небольшим состоянием. Как только она отдохнёт и наберётся сил, ей придётся работать ради себя и своего дитя, сказала она. Свою прежнюю квартиру она оставила, а мебель продала, чтобы иметь на руках несколько тысяч марок. Но в девичестве она зарабатывала на хлеб, расписывая различные предметы прикладного искусства, и хотела бы заниматься этим и в будущем.

Фрау Марта выслушала её с большим участием. Теперь она стала ободрять молодую женщину, так быстро завоевавшую её сердце.

Мария Хохберг спросила, не согласится ли хозяйка взять её с ребёнком на полный пансион. Она просила лишь простую, сытную еду и вдоволь свежего молока для своего дитя.

Фрау Марта с готовностью согласилась и назначила умеренную цену. После чего фрау Мария Хохберг сразу заплатила за целый месяц вперёд. Так обе стороны остались довольны.

Сразу после ужина молодая женщина снова поднялась к своему ребёнку.

Долго ещё сидела она у открытого окна комнатки под крышей, перед которым простирала свои ветви большая яблоня, и слеза за слезой катилась по её бледному, искажённому болью лицу.

«Видишь ли ты с небес меня и своё дитя, мой любимый муж? Ах, почему ты оставил меня одну? Как тяжела жизнь без тебя. Я была так счастлива рядом с тобой. Но счастье было слишком велико, мне не суждено было его удержать. И теперь я не могу поверить, что тебя больше никогда не будет со мной, со мной и твоей маленькой Лизелоттой, которую ты так нежно любил». — Так несчастная вела беседу с любимым усопшим. — С колокольни донёсся тонкий звон, пробивший одиннадцать часов. Тогда Мария Хохберг со вздохом поднялась и отошла ко сну, предварительно опустившись на колени у постели своего дитя и помолившись о силах.

Рано утром на следующий день она уже проснулась. Она тихо встала, чтобы не потревожить ребёнка, и оделась. Затем принялась осторожно распаковывать чемоданы и раскладывать вещи в шкаф и комод.

В это время проснулась маленькая Лизелотта.

Она с удивлением приподнялась на постели и протёрла сон с глаз. Затем с изумлением оглядела комнату.

— Мама! Ах, мама, где же мы? Это ведь не наша спальня дома, — сказала она с забавной миной и стряхнула тёмные локоны с раскрасневшегося от сна личика.

Мария быстро подошла к своему дитя и нежно обняла его.

— Разве ты не помнишь, милая, что вчера мы совершили большое путешествие и теперь уже не дома? — спросила она, заставляя себя улыбнуться.

Лизелотта прижалась розовой головкой к матери и кивнула.

— Да, я знаю, мы долго ехали на поезде и хотели в красивый зелёный лес и на луга, где цветёт много пёстрых цветов.

— Да, Лизелотта, и вот мы здесь.

— Но здесь же нет ни леса, ни луга.

— О, тебе стоит только потом выглянуть в окно, и ты увидишь лес и луга. Когда ты оденешься и позавтракаешь с мамой, мы пойдём на луг и в лес.

Лизелотта захлопала в ладоши.

— О, как чудесно! Тогда я нарву цветов и сплету тебе букет, какой часто приносил папа. Мы ведь наконец найдём здесь нашего милого папу?

Бедная мать с трудом сглотнула слёзы.

— Я ведь говорила тебе, моё сердечко, что наш папа в далёком-далёком путешествии.

— Ну, мы ведь тоже путешествовали, значит, мой милый папа должен быть здесь.

— Нет, моё дитя, он гораздо, гораздо дальше. Мы долго-долго его не увидим.

— Ах, мама, ты опять такая грустная. Как долго папы нет! Он ведь сказал мне, прежде чем уехать, что скоро вернётся.

— Но ты же знаешь, его задержали дольше, чем он думал.

Лизелотта не догадывалась, что из путешествия, в которое отправился её отец, возврата нет. Она не знала и того, как её детские слова разрывали сердце матери. Отец сказал ей на прощание, отправляясь в необходимую поездку:

«Я скоро вернусь, мышка, будь умницей и послушной».

Что ж, она была послушной и держалась за обещание отца. О том, что вскоре после этого, вдали от жены и ребёнка, он нашёл свою смерть, Лизелотте не сказали. Она бы этого и не поняла.

Мария с трудом сдерживала слёзы. Она быстро заговорила о другом, чтобы отвлечь ребёнка.

— Ну, пойдём, мышка, сейчас мы тебя быстро умоем и наденем платьице. Ты не голодна?

— Да, очень. Мне дадут молочка и булочку?

— Конечно, как только будешь готова. Вот, туфельки и чулочки ты уже надела.

Лизелотта спрыгнула со своей кроватки.

Тут она увидела яблоню за окном. С ликованием она протянула к ней ручки.

— Смотри, мама, как красиво, прямо в комнату растёт дерево!

— Да, Лизелотта, это яблоня.

— Яблоня? Ах, какие крошечные яблочки на ней — и так много-много!

Лизелотта быстро вскарабкалась на стул у окна и выглянула в прекрасный большой фруктовый сад с широкими лужайками. Сразу за садом начинался лес, а с другой стороны виднелись красные черепичные крыши деревушки.

— Ах, мама, мама, посмотри — какой красивый большой сад! И там есть зелёная беседка! Нам можно туда пойти?

— Я спрошу нашу хозяйку. А теперь пойдём, чтобы ты была готова. Пойдём на тёплое солнышко!

Фрау Марта Шульц встретила их у подножия лестницы в сенях, а из-за двери выглядывала светловолосая голова Генриха.

Хозяйка дружелюбно осведомилась, как спали её гостьи, и оживлённо болтала с маленькой Лизелоттой.

Мария Хохберг спросила хозяйку, можно ли ей с ребёнком пойти в сад.

— Ну конечно, фрау Хохберг, я уже велела накрыть стол для завтрака в беседке. Вы можете принимать там все трапезы, там вас никто не потревожит.

Марии Хохберг это было очень приятно, она много сидела в маленькой милой беседке. Иногда фрау Марта составляла ей компанию на часок и рассказывала всякое из жизни деревни и замка. Или же она сидела одна с книгой или рукоделием, а Лизелотта играла на большой лужайке и в тёплые дни, к своему восторгу, могла бегать босиком по мягкой траве.

Обитатели «Белого Голубя» крепко полюбили маленькую Лизелотту, а бледная молодая женщина благодарила трогательной улыбкой за каждое маленькое проявление внимания. Генрих за эту улыбку с радостью выполнил бы самую тяжёлую работу.

В остальном Мария жила тихо и уединённо.

Крестьяне из деревни привыкли, что приезжавшие на лето в «Белый Голубь» гости иногда присоединялись к ним и отпускали шуточки. Мария Хохберг же проходила мимо них с опущенной головой и лишь молча отвечала на приветствия встречных.

Это очень не нравилось крестьянам. Они расспрашивали хозяйку о её гостье и узнали, что она всего лишь бедная вдова, которой нужно зарабатывать себе на хлеб и которая пока лишь хочет набраться сил. Крестьяне Боденхаузена были в большинстве своём людьми зажиточными. Плодородная земля приносила им богатые урожаи. И они хвастливо хлопали по своим карманам, в которых позвякивали твёрдые талеры, и, подталкивая друг друга, говорили о неоправданной гордыне, когда Мария молча проходила мимо.

Малышка Лизелотта чувствовала себя в Боденхаузене счастливой. Большой фруктовый сад был её королевством. Он тянулся вдоль дороги, которая вела через деревню к замку. Через бело-зелёный штакетник можно было видеть всё, что происходило на деревенской улице.

Больше всего Лизелотта любила смотреть на карету из замка, которая проезжала мимо несколько раз в день. Иногда мимо проезжали верхом на красивых, стройных лошадях господин барон фон Боденхаузен со своей супругой, а между ними на милом пони — юнкер Ганс.

Иногда же юнкер сидел в карете рядом со своей младшей сестрой, баронессой Лори.

Фрау Марта рассказывала, что юнкер Ганс и баронесса Лори — единственные дети барона, жившего в замке Боденхаузен. Юнкеру было уже тринадцать лет, а маленькой баронессе, как и Лизелотте, — пять.

В один жаркий летний день Лизелотта снова стояла у узкой калитки в заборе в ожидании. Она была босиком, сажала и копала на маленькой грядке, которую устроил для неё Генрих. Её ручки и передничек носили следы работы, а тёмные локоны были немного растрёпаны и обрамляли раскрасневшееся личико.

Она знала, что скоро должна появиться карета из замка, и теперь с нетерпением ждала.

Наконец она подъехала, и Лизелотта с ликованием помахала обоим детям, сидевшим в карете с гувернанткой маленькой баронессы. К радости Лизелотты, сегодня карета ехала очень медленно.

Юнкер Ганс рассмеялся при забавном виде маленькой босоножки и с дружелюбным лицом кивнул ей. Но его младшая сестра, которая, как маленькая дама, откинулась в карете, высокомерно посмотрела на неё сверху вниз и возмущённо сказала:

— Фу, Ганс, оставь же эту грязнулю.

Малышка Лизелотта не поняла этих слов. Она смеялась, махала рукой и радовалась, что юнкер ей кивнул. И когда карета скрылась из виду, она поспешила к матери, которая сидела в беседке и шила.

— О, мама, они снова проезжали, эта маленькая девочка и милый большой мальчик. Он мне кивнул и засмеялся. Почему они только всё время проезжают мимо? Они должны остановиться и поиграть со мной. Я так этого хочу.

Мария взяла дитя на колени и сказала с усталой улыбкой:

— Эх, как же они, должно быть, удивились этой маленькой грязной босоножке! Посмотри-ка на ручки! Они все в земле. И передничек такой мокрый и грязный. Никто не станет играть с тобой, если сам держит себя в чистоте. Пойдём, моя маленькая босоножка, нам нужно тебя быстро умыть.

Лизелотта посмотрела на себя и на свои руки.

— Да, они очень грязные, но я ведь сажала цветочки в своём саду.

Она охотно пошла с матерью в дом и позволила себя умыть. При этом она всё ещё взволнованно болтала о маленькой девочке в белом платьице и о милом, большом мальчике.

На следующий день Мария Хохберг со своей прогулки в лесу с Лизелоттой зашла немного дальше обычного. И вдруг перед ними возникла парковая ограда, за которой они издали увидели замок Боденхаузен.

По дороге Лизелотта нарвала цветов, которые крепко держала в ручонках.

Мать и дочь медленно шли вдоль парковой ограды, и через некоторое время они увидели внутри, на парковой лужайке, юнкера Ганса и баронессу Лори, играющих с обручем.

Лизелотта вскрикнула от радости и подбежала вплотную к ограде.

— О, мама, смотри, там же та маленькая девочка в белом платье и милый большой мальчик. Я хочу с ними играть! — крикнула она матери.

И, в пылу рвения махая обоим детям, она радостно позвала:

— Вот она я, пустите меня с вами поиграть!

Маленькая баронесса с презрительной миной посмотрела в их сторону и демонстративно отвернулась. Юнкер Ганс стоял, полусмеясь, полусмущённо, он не знал, что делать. Его доброе сердце противилось тому, чтобы обидеть малышку, и всё же он понимал, что её желание исполнить нельзя. Пока он, нерешительно глядя в их сторону, боролся с самим собой, Лизелотта протянула руку с цветами сквозь решётку.

— Милая, маленькая девочка, возьми мои красивые цветы, я тебе их дарю! — крикнула она своим милым, мягким голоском.

Но баронесса Лори лишь сделала презрительное движение и посмотрела свысока на бледную женщину в простом чёрном платье, которая была даже без шляпы, и на умоляющую Лизелотту. Она подслушала у слуг в замке, что незнакомка, живущая в постоялом дворе «У Белого Голубя», — бедная вдова, которая, бог весть, что о себе воображает.

Она насмешливо окинула взглядом мать и дитя и высокомерно вскинула голову. Она уж покажет им, что не желает иметь с ними ничего общего.

Лизелотта не могла понять, почему маленькая девочка не отвечает.

— Возьми ты цветы, милый, большой мальчик, — попросила она совсем растерянно.

Юнкер Ганс едва мог устоять перед её умоляющим, мягким голоском. Он не был таким высокомерным, как его сестрица. Малышка ему понравилась, и ему было её жаль. Она, конечно, хотела как лучше. Он сделал усилие и уже хотел подойти к Лизелотте, чтобы сказать ей несколько дружелюбных слов. Тут Лори пронзительным голосом презрительно крикнула:

— Оставь, Ганс, не подходи! Это же принцесса-нищенка!

Юнкер Ганс густо покраснел. Ему стало стыдно перед сестрой, и он смущённо посмотрел на бледную, светловолосую женщину, которая подошла, чтобы увести Лизелотту. Что-то во взгляде этой женщины словно приковывало его. Но по-мальчишески он упрямо стряхнул с себя чужое влияние, тоже отвернулся и побежал с сестрой вглубь парка. Ему было стыдно, и он не хотел в этом признаваться.

Лизелотта очень огорчённо посмотрела на мать, словно не могла этого понять.

— Они не хотят моих цветов, не хотят со мной играть, мама!

Мария Хохберг взяла дитя на руки, прижала к себе и поцеловала. В её глазах было странно суровое выражение.

— Моя бедная маленькая принцесса-нищенка, — прошептала она с болью в сердце.

Затем она увела своё дитя и попыталась отвлечь его от этого происшествия, которое так глубоко запечатлелось в детской душе.

***

Теперь нам нужно сначала рассказать о том, что произошло за некоторое время до прибытия маленькой Лизелотты с матерью в «Белый Голубь».

В красивом старинном замке, гордо возвышавшемся на высоком лесистом холме, жил граф Армин фон Хохберг-Линдек. Как древен и знатен был его род, так горд был им граф Армин, и высшим его стремлением всегда было, чтобы ни малейшая тень не пала на его родословное древо.

Теперь он жил в огромном замке совсем один со своей супругой, графиней Катариной, и многочисленной прислугой. Ещё шесть лет назад в замке Хохберг всегда царило оживлённое, праздничное веселье. Множество знатных гостей приезжало и уезжало, устраивались большие охоты и праздновались пышные торжества. Главным образом это происходило, когда дома бывал молодой граф Бото, единственный сын графа Армина.

Молодой граф Бото совсем не пошёл в отца, а был похож на свою мягкую, добрую мать, которая считала всех людей равными, лишь бы у них было доброе сердце. Но она не смела показывать это своему гордому на знатность супругу и должна была подчиняться его властной воле.

Граф Армин непременно хотел женить своего сына на столь же знатной молодой аристократке, которая тому, однако, не нравилась. Несмотря на то что отец устраивал всевозможные празднества, чтобы свести графа Бото с молодой имперской графиней, тот избегал её где и как только мог. И однажды он признался отцу, что его сердце давно принадлежит бедной, незнатной сироте, с которой он познакомился в путешествии. Он слёзно просил отца позволить ему взять её в жёны. Никакой другой женщине он никогда не подаст руки.

Граф Армин был вне себя. Он не хотел и слышать об этой женитьбе и запретил сыну всякое дальнейшее общение с девушкой.

Но граф Бото тоже был человеком с твёрдой волей. Он отказался признать этот запрет и заверил, что никогда и ни за что не оставит девушку, которая уже была его невестой.

Между отцом и сыном произошли ужасные, бурные сцены. Граф Бото уехал и вскоре после этого, вопреки воле отца, женился на бедной сироте. Граф Армин же с того часа отрёкся от своего сына.

Поскольку граф Армин отвернулся от сына, тому пришлось вести очень скромную жизнь, так как он сам обладал лишь небольшим состоянием. Тем не менее он жил очень счастливо со своей молодой женой, которая вскоре подарила ему дочку. Лишь одно угнетало его снова и снова — что отец непримиримо гневается на него. Он надеялся, что тот смирится со свершившимся фактом и однажды простит его. Но все его мольбы оставались безрезультатными. Лишь однажды отец ответил ему на все его слёзные письма. Это были всего несколько слов: «Разорви узы, которые связывают тебя с женщиной, тебе не ровней, и я снова приму тебя как своего сына. В противном случае ты для меня мёртв».

Но граф Бото слишком любил свою жену, чтобы когда-либо согласиться на разлуку с ней. И потому всё оставалось по-прежнему.

Так обстояли дела за несколько месяцев до начала нашей истории. Но у графа Бото был добрый, честный друг, барон Райнау, чьи владения граничили с владениями графа Армина фон Хохберг-Линдека. Он также был мельком знаком с молодой женой друга, чья доброта и красота дали ему понять, почему друг отказался от всего ради этой женщины. Барон Райнау раньше много путешествовал, затем женился и теперь жил в своих имениях. Он бы с радостью помог другу примириться с отцом. Он перепробовал всё возможное, чтобы смягчить графа Армина, но безрезультатно. В конце концов старый господин и вовсе перестал его принимать.

Но барон Райнау не терял надежды. Однажды он написал другу:

«Дорогой Бото!

К сожалению, я больше ничего не могу для тебя сделать у твоего отца, он не принимает моих визитов. Лишь твою мать я иногда вижу на мгновение. От неё я должен тебе передать, что она неизменно любит тебя всем сердцем и никогда не теряет надежды, что твой отец однажды смилостивится. Она надеется, что, возможно, будет польза, если ты внезапно предстанешь перед своим отцом и будешь умолять его о прощении. И так мы составили план. Приезжай, как только это будет возможно, на некоторое время в Райнау в качестве моего гостя. Мне и так тебя не хватает, и весёлая охота в лесу пойдёт тебе на пользу. Но главное — это то, что ты устроишь встречу со своим отцом. Он теперь всегда ходит на охоту один, самое большее — его может сопровождать старый лесничий, а тот тебе предан и исчезнет с глаз, если понадобится. Если ты снова окажешься лицом к лицу со своим отцом, он должен быть из камня, чтобы не простить тебя. Твоя достопочтенная добрая мать, которая очень страдает от разлуки с тобой, горячо надеется на твой приезд. Так что напиши мне, когда мне тебя ждать. Передай мой поклон твоей супруге. Надеюсь, она быстро отправит тебя ко мне. День, когда ты с женой и ребёнком въедешь в Хохберг, будет счастливым днём для твоего друга Герберта Райнау».

Граф Бото показал письмо своей молодой жене. Та, при всём своём счастье, была очень опечалена, что стала причиной раздора своего мужа с его отцом. Но она слишком его любила, чтобы смочь его оставить. Теперь она настоятельно убеждала его принять приглашение барона Райнау и попытаться примириться с отцом, чтобы и эта тень была снята с их счастья. Так он согласился.

После нежного, сердечного прощания с женой и ребёнком граф Бото уехал.

И действительно, в лесу произошла встреча между отцом и сыном. Тайно его мать приезжала в Райнау, чтобы снова увидеть горячо любимого сына. После этого она едва могла с ним расстаться. По её просьбе он отдал ей фотографию своей жены и ребёнка, которую носил с собой. Она хотела хотя бы снимок своей внучки. И когда она увидела милое, прекрасное лицо своей невестки, она поняла сына. Ради такой женщины мужчина мог отказаться от всего.

Графиня Катарина затем выдала сыну, что на следующий день отец собирается стрелять оленя. Тогда ему и следовало попытаться поговорить с ним.

Отец и сын встретились на следующий день. Граф Бото трогательными словами умолял отца простить его и снова принять в свою милость. Но граф Армин казался действительно из камня. Он настаивал на том, что не признаёт неравного брака своего сына и что простит сына и примет его обратно, только если тот откажется от своей незнатной жены.

— Ты можешь откупиться от неё деньгами, — сказал он резко.

Граф Бото потерял самообладание.

— Как мало ты знаешь мою жену, если думаешь, что от неё можно откупиться презренными деньгами. Либо ты примешь её с моим ребёнком рядом со мной, либо я должен буду держаться вдали от отчего дома, — сказал он взволнованно.

— Так и держись вдали — я тебя не звал, — ответил граф Армин жёстко и повернулся, чтобы уйти.

— Отец, это твоё последнее слово? — с болью крикнул ему вдогонку сын.

— Моё последнее. У меня больше нет сына, если он не вернётся ко мне один.

С этими словами граф Армин исчез между стволами деревьев. Но он не был так спокоен и холоден, как казалось. Просто он хотел настоять на своём. Подавленный, граф Бото вернулся в Райнау.

— Мой отец неумолим, — сказал он своему другу. Тот пытался его утешить, как мог.

— Не отчаивайся. Твоя мать возьмётся за твоё дело, когда твой отец немного успокоится. Время его тоже смягчит. Мы попробуем ещё раз позже, — сказал он.

Граф Бото хотел немедленно уехать, но друг его не отпустил.

— Ты останешься ещё на несколько дней. Мой лесничий выследил великолепного шестнадцатирогого оленя. Завтра мы им займёмся.

Как только граф Армин это сказал, к нему явился его лесничий и в гневе и волнении сообщил, что браконьеры, которые уже некоторое время хозяйничают в лесу, застрелили этого шестнадцатирогого. Барон был в ярости.

— Теперь я не успокоюсь ни днём, ни ночью, пока не поймаю этих негодяев. Они нагло стреляют лучшую дичь у меня под носом, — сказал он.

Граф Бото вызвался также устроить засаду на браконьеров.

Так и случилось. Оба господина и лесничий заняли посты в лесу. Произошло столкновение с браконьерами. Это столкновение произошло на границе между владениями Хохбергов и Райнау, недалеко от замка Хохберг. Завязалась битва не на жизнь, а на смерть — и пуля браконьера пронзила сердце графа Бото. Что толку было теперь в том, что они поймали одного из браконьеров? Это был даже не тот, кто стрелял в графа Бото.

Пока лесничий уводил пойманного браконьера, а остальные бежали, барон Райнау, потрясённый до глубины души, с несколькими егерями доставил тело своего друга в замок Хохберг.

Был рассвет, в замке все ещё спали, пришлось будить обитателей.

Когда мёртвого положили в большом зале замка, появилась графиня Катарина в ночной одежде и совершенно растерянная.

Она без чувств упала на тело своего сына.

Пришёл и граф Армин. Его высокая фигура пошатнулась, и его лицо само походило на лицо мертвеца — но он не потерял самообладания перед всеми людьми, которые его окружали.

Какую борьбу он позже вёл с собой в тишине своей комнаты, никто так и не узнал.

Графиня Катарина лежала без сознания в тяжёлой болезни, когда тело её сына хоронили в склепе замковой часовни.

Никто, кроме барона Райнау, в это ужасное время не думал о молодой графине Хохберг-Линдек, которая теперь стала вдовой. Он бы с радостью сам поспешил к ней, чтобы деликатно сообщить ей о несчастье. Но он не мог уехать, так как прибывшие судебные чиновники требовали его присутствия. Поэтому он написал молодой графине так деликатно, как только мог. Графиня Катарина тяжело больна и без сознания, а граф Армин отказывается, даже у гроба своего сына, признать её и её ребёнка. Она должна сообщить ему, что он может для неё сделать.

Лишь через несколько недель барон Райнау получил ответ на это письмо. Он гласил:

«Глубокоуважаемый господин барон!

Только сегодня я в состоянии ответить на Ваше письмо и поблагодарить Вас за Вашу доброту. Если бы не Вы сообщили мне о смерти моего незабвенного, дорогого супруга, я бы, вероятно, узнала об этом из газет. Я не могла писать до сих пор, потому что была словно не в себе, неспособная собрать мысли. — Вы ведь знаете, как мы любили друг друга. — Но не о своём горе я хочу говорить — оно невыразимо глубоко и тяжело. То, что граф Армин и сейчас отказывается признать меня и моего ребёнка, меня не удивляет. Зачем ему это теперь делать? Если он не мог решиться признать нас из любви к своему сыну, то теперь у него нет для этого причин. Мы для него чужие, обременительные люди, не более того. Моя и моей дочери судьба в будущем будет полностью отделена от графа Армина. Меня мучительно больно, что мне даже не дано помолиться у могилы моего любимого мужа. Но я должна это пережить, граф Армин выгнал бы меня, как нищенку, если бы я попросила его об этом. И поэтому я должна смириться. Я ношу в себе сознание, что душа моего любимого покойного будет повсюду со мной, что мы неразлучны и за гранью смерти.

Я должна жить — ради своего ребёнка — хотя это и кажется мне невыносимо тяжким. И я буду жить, буду работать для себя и своего ребёнка, как раньше делала это только для себя. Поэтому я благодарю Вас за Ваше дружеское предложение, которое, я знаю, исходит от чистого сердца. Но жена графа Бото не может принимать подаяний и слишком горда, чтобы это делать. Не беспокойтесь о нас. Пока у меня достаточно средств для жизни. И на чёрный день у меня тоже будет. Я хочу где-нибудь в тишине и уединении затеряться и бороться за мир своей истерзанной души. Графский титул я больше носить не буду, он не подходит к моему скромному существованию, и граф Армин может не бояться, что графиня Хохберг-Линдек будет вынуждена работать за кусок хлеба.

Я благодарю Вас за верную дружбу, которую Вы всегда оказывали моему любимому супругу. Вы не должны, как Вы мне писали, упрекать себя за то, что пригласили Бото в Райнау. Мы все беспомощные орудия небесной силы, которая определяет наш путь. А Вы хотели как лучше. За это я Вас сердечно благодарю.

Если Вы сможете подойти к склепу моего любимого мужа, то, пожалуйста, положите две розы, которые я Вам одновременно посылаю, к его ногам с тихим приветом от меня и моей дочери. Мы сами сорвали их у садовника, прижимали к своим губам, к своим сердцам. Пусть они и увянут, пока достигнут своей цели — наша любовь, которая идёт с ними, останется свежей и сильной. Примите мою сердечную благодарность заранее и прощайте навсегда.

Ваша Мария Хохберг».

Вскоре после того, как барон Райнау получил это письмо, он смог на несколько дней отлучиться и поспешил навестить вдову Бото. Он надеялся убедить её принять помощь от него или от графини Катарины, которая, несомненно, после своего выздоровления захотела бы тайно сделать что-нибудь для своей невестки и внучки. Но он опоздал. Молодая графиня уехала со своим ребёнком, никто не знал куда. В её квартире уже поселились чужие люди. Он смог лишь выяснить, что она продала свою мебель торговцу. Барон Райнау вернулся домой опечаленный. Он бы так хотел сделать что-нибудь для молодой графини и её ребёнка. Но он мог понять и её гордость. Однако он не мог удержаться от того, чтобы позже передать графине Катарине письмо молодой женщины.

Пока же графиня была ещё тяжело больна, она поправлялась очень медленно. И её слабая воля, казалось, была окончательно сломлена болезнью. Молча она жила рядом со своим супругом. Она, конечно, чувствовала, что и он внутренне страдает от того, что потерял единственного сына в расцвете лет. Но он винил во всём случившемся женщину, которая отвратила от него сына. Если бы тот не заключил этот брак против его воли, всё было бы иначе. От этого его было не отговорить.

Очень опечалена была графиня, когда после своего выздоровления узнала от барона Райнау, что её невестка и внучка исчезли. Она бы так хотела тайно сделать что-нибудь для них двоих. Ах, как бы она хотела отправиться на поиски своей внучки. Но строгая воля её супруга приковывала её к нему. Она ничего не могла делать, кроме как молиться, чтобы Бог смягчил жестокое сердце её супруга.

***

Уже несколько недель Мария Хохберг со своей маленькой дочерью жила в постоялом дворе «У Белого Голубя» в Боденхаузене. Покой и тишина благотворно действовали на её нервы, но горе, жившее в её душе, не хотело утихать.

Малышка Лизелотта же с каждым днём чувствовала себя в «Белом Голубе» всё лучше и уютнее. Она по-прежнему ежедневно стояла у садового забора и ждала карету из замка. Она вся сияла от счастья, когда ей удавалось поймать украдкой приветствие юнкера Ганса. Он всегда с улыбкой махал ей, когда проезжал мимо на своём пони. Тогда рядом не было высокомерной младшей сестры, которая ругала его, если он был дружелюбен с принцессой-нищенкой.

Это имя, которое баронесса Лори придумала для Лизелотты, через прислугу из замка быстро распространилось по всей деревне.

Мария не догадывалась, что люди в замке и в деревне так недовольны ею. Она никому не причиняла зла, жила тихо сама по себе и хотела только покоя.

Но потом она решила, что уже достаточно долго сидела сложа руки. Она написала в ту крупную фирму, на которую раньше работала, спросив, не дадут ли ей снова заказы, которые она могла бы выполнять в Боденхаузене. Она сразу же получила положительный ответ. Нежные, воздушные цветочные композиции, которые она умела рисовать, были очень популярны. Теперь у Марии состоялся долгий, серьёзный разговор с хозяйкой. Она сказала ей, что хотела бы навсегда остаться в «Белом Голубе», потому что тогда ей не придётся заботиться о хозяйстве и она сможет целый день спокойно рисовать. Не могла ли фрау Марта Шульц при таких обстоятельствах немного снизить ей цену. Она была бы рада и более простой еде.

Добродушная хозяйка обрадовалась, что Мария с ребёнком хотят остаться навсегда. Она уже с ужасом думала о времени разлуки. И она, конечно, не хотела наживаться на Марии.

— Моя дорогая фрау Хохберг, — сказала она, с душевным тактом избегая унизить Марию, — если вы хотите жить у меня круглый год, то я, естественно, могу сделать вам совсем другие цены. Пустует ли комнатка под крышей или вы в ней живёте, всё равно. Вы доставляете нам так мало хлопот, что мы вас почти не замечаем. И я рада, что у меня в доме такая милая компания. А если вы ещё и будете есть то, что я готовлю для себя и своих людей, то мы вас и вовсе не заметим. Поэтому я снижу вам цену вдвое. Так хорошо?

Мария сначала не хотела этого принимать, но хозяйка так убедительно ей объяснила, что она при этом всё равно не останется внакладе, что Мария с благодарным сердцем согласилась.

— Вы так добры ко мне, дорогая фрау Шульц. Я благодарю Бога, который в моём одиночестве привёл меня именно к вам, — сказала она взволнованно.

Мария Хохберг снова написала в фирму и попросила прислать заказы.

На следующий день она пошла к пастору Хельмерсу, который жил со своей семьёй в маленьком уютном пасторском доме рядом с церковью. Она познакомилась со старым господином и его супругой, когда в воскресенье выходила из церкви.

Она попросила его о разговоре. Он с полной любезностью проводил её в свой кабинет и спросил, чем может ей служить.

Она сообщила ему, что хочет навсегда поселиться в Боденхаузене, и попросила его сохранить её небольшое состояние, которое она хотела отложить на чёрный день.

Она передала пастору десять тысяч марок в ценных бумагах и сказала, что будет забирать проценты ежеквартально.

Кроме того, она вручила ему ещё и толстый запечатанный конверт.

— В нём семейные бумаги и тому подобное, господин пастор. Я хотела бы на всякий случай надёжно сохранить это для моей дочери. Ей следует вручить его только в её восемнадцатый день рождения, я для надёжности пометила это на конверте, — сказала она.

Пастор надёжно спрятал всё и выписал Марии расписку. Некоторое время он ещё ободрял и утешал молодую женщину, а затем проводил её в гостиную к своей жене и дочерям.

Те попросили Марию заходить иногда в пасторский дом на часок поболтать. Они прекрасно поняли, что перед ними очень образованная женщина.

Мария поблагодарила, но попросила пока её извинить. Она ещё совсем не в состоянии снова найти своё место в жизни. Позже она с удовольствием воспользуется их любезным разрешением.

— Поступайте так, фрау Хохберг, и пытайтесь иногда перекинуться словом с нашими крестьянами. У них в их толстых головах нет и понятия о душевной потребности в уединении, и они принимают вашу сдержанность за гордыню.

Мария посмотрела на него так искренне удивлённо, что он рассмеялся.

— Да, да, моя уважаемая фрау Хохберг, крестьяне — это большие дети. Так что сделайте, как умственно превосходящая, одолжение и перекиньтесь в воскресенье после церкви несколькими словами с крестьянками. Моей жене тоже приходится это делать, и она вам в этом поможет.

Мария пообещала с усталой улыбкой и сердечно попрощалась с добрыми людьми.

Когда Мария вернулась в «Белый Голубь», она застала Лизелотту с длинным Генрихом за усердной работой в саду. Генрих косил траву, а Лизелотта помогала сгребать её маленькими граблями, которые сделал ей Генрих.

С раскрасневшимся от усердия лицом она крикнула матери:

— Мы делаем сено для коровы, мама. Ах, как мы поработали, Генрих и я!

Мария прижала к себе дитя, а затем оба работника весело продолжили свой труд.

Уже в ближайшие дни Мария получила заказы на роспись и немедленно принялась за работу. В хорошую погоду она рисовала в беседке. Генрих часто стоял безмолвный от удивления и восхищения, когда под руками Марии возникали самые воздушные цветы. А фрау Марта Шульц приносила из своего сада самые красивые розы для рисования.

В постоянной работе молодая женщина находила благотворное отвлечение от своей боли.

По совету пастора Мария уже в следующее воскресенье после богослужения дружелюбно заговорила с несколькими самыми уважаемыми крестьянками. Жена пастора выступила посредницей. Крестьянки сначала делали странные лица, но когда жена пастора объяснила, что фрау Хохберг до сих пор была слишком подавлена своим горем, настроение внезапно изменилось в пользу Марии.

Так Мария снова однажды сидела в беседке за своей росписью. Лизелотта играла в траве рядом с беседкой, устроила своей кукле постельку из сена и болтала с ней, как нежная мамочка.

Было как раз то время, когда обычно проезжала карета из замка.

Лизелотта велела своей кукольной дочке быть послушной и спать, а маме нужно пока совершить большое путешествие. Это большое путешествие, однако, привело маленькую кукольную маму лишь до узкой садовой калитки, где она хотела подождать карету.

Её терпение сегодня было подвергнуто суровому испытанию. От калитки она не могла видеть далеко, так как дорога здесь делала изгиб.

Если она перейдёт на другую сторону дороги, то увидит намного дальше, это она уже проверила.

Так она и сегодня перешла через дорогу, чтобы посмотреть. И едва она оказалась на той стороне, как увидела карету.

Громко вскрикнув от радости, она хотела быстро вернуться к калитке, чтобы оттуда помахать юнкеру Гансу.

Мария оторвалась от своей работы, услышав радостный крик Лизелотты, и испугалась, увидев ребёнка по ту сторону дороги, так как слышала приближение кареты. Испуганно она вскочила, увидев, что Лизелотта хочет перебежать обратно. В спешке ребёнок споткнулся и упал посреди дороги.

К несчастью, барон Боденхаузен именно сегодня впервые запряг пару особенно молодых и горячих лошадей. Они неслись с бешеной скоростью.

Как стрела, Мария, гонимая ужасом, бросилась, чтобы поднять Лизелотту.

Лошади уже были совсем близко, когда Марии в последний момент удалось оттащить своего ребёнка и оттолкнуть в сторону. Но, к сожалению, при этом она сама упала, и так неудачно, что вздыбившиеся копыта лошадей ударили её по голове.

В карете сидели барон, его супруга и юнкер Ганс. Маленькая баронесса из-за насморка осталась дома с гувернанткой. Испуганные, все трое выскочили из кареты. Кучер тоже спрыгнул, чтобы успокоить своих лошадей, чтобы не наделать ещё большего вреда.

Лизелотта громко закричала в крайнем отчаянии. Это услышал Генрих, который был занят за домом. Большими прыжками он примчался. За ним появилась хозяйка. Подошли и другие люди и сгрудились вокруг места происшествия.

Генрих склонился над безжизненным телом молодой женщины. Как ребёнка, он поднял её на своих сильных руках, и светлые слёзы текли по его бледному лицу.

Барон крикнул кучеру, чтобы тот немедленно привёз врача на карете. Затем он со своей супругой последовал за Генрихом и фрау Мартой Шульц в «Белый Голубь».

Во всей этой испуганной суматохе никто не обратил внимания на маленькую Лизелотту. Она стояла, испуганная и горько плачущая, на улице перед закрытой дверью постоялого двора и отчаянно звала свою милую маму.

Тут юнкер Ганс наклонился к безутешной малышке. Его лицо тоже было бледным как смерть, он сам дрожал от ужаса перед страшным происшествием, в котором виноваты были прежде всего несущиеся сломя голову лошади. Дрожащей рукой он погладил тёмную кудрявую головку, которая была такой мягкой и шелковистой на ощупь, и вытер своим собственным носовым платком слёзы бедной Лизелотты.

— Бедная маленькая принцесса-нищенка, — сказал он с горячим сочувствием.

Рыдая, она посмотрела на него, словно он мог помочь.

— Я хочу к своей милой, бедной маме, милый мальчик. Злые лошади сделали ей больно, — причитала она.

Он не мог вымолвить ни слова, кроме как: «Бедная малышка!»

Но он открыл тяжёлую дверь и вошёл с ней в сени. Дальше он не осмелился. Он притянул Лизелотту к себе и тихо сказал: «Оставайся здесь, пока тебя не позовут к маме».

Фрау Шульц пробежала мимо с миской воды и льняными тряпками, не обратив внимания на Лизелотту. По её лицу тоже неудержимо текли слёзы. Внутри она осторожно омыла бледное лицо пострадавшей и положила мокрые тряпки на кровоточащую голову. Это уж точно не могло повредить. Пока не приехал врач, больше ничего нельзя было сделать. Неизвестно было даже, жива ли ещё молодая женщина.

Барон сам помогал ей. Он горько упрекал себя за то, что велел запрячь молодых, необузданных лошадей.

Хозяйка, плача, тихим голосом рассказала, что Мария Хохберг совсем одна на свете со своим ребёнком, и что она зарабатывала себе на жизнь росписью. Она была такой милой, утончённой женщиной, которая, несомненно, получила очень хорошее образование.

К счастью, кучер встретил врача уже по дороге. Так что тот скоро был на месте. Но лицо его было очень серьёзным и озабоченным.

Когда он закончил осмотр, он выпрямился.

— Надежды нет! Жизнь ещё не угасла, но скоро всё будет кончено, череп раздроблен, — сказал он серьёзно.

Фрау Шульц громко зарыдала. Казалось, этот звук ещё раз отозвал Марию Хохберг с порога вечности. Баронесса тоже испуганно подошла ближе.

Тут Мария устало и тяжело подняла веки своих прекрасных синих глаз. Её взгляд блуждал.

— Моё дитя! — пролепетала она.

— Оно здорово и невредимо, — заверил барон.

Она посмотрела на него со странно умоляющим взглядом, словно хотела что-то спросить.

— Моё дитя! — повторила она.

Генрих стоял у двери и тыльной стороной руки вытирал слёзы. Он понял тоскливый зов женщины, которую так безгранично восхищался и почитал. Он быстро вышел, чтобы привести Лизелотту.

— Лизелотта сейчас придёт, — сказала фрау Шульц, склоняясь к Марии.

Та посмотрела на врача.

— Я умру? Пожалуйста — правду!

— Вы тяжело ранены, очень тяжело, — ответил тот серьёзно.

Словно в горячей тревоге, Мария посмотрела на людей, стоявших у её постели.

— Моё бедное дитя! — простонала она.

Барон и его супруга переглянулись. Затем барон наклонился.

— Не беспокойтесь — что бы ни случилось, я позабочусь о вашем ребёнке. Если оно останется беззащитным, оно придёт в замок, я обещаю вам, что позабочусь о его воспитании. Мои лошади виноваты в несчастье. Пожалуйста, успокойтесь ради вашего ребёнка, оно не будет покинуто.

Неземная улыбка скользнула по лицу Марии.

— Спасибо — пастор Хельмерс — бумаги, — прошептала она.

Тут вошёл Генрих с Лизелоттой. Он настоятельно просил её не плакать, потому что это причинит боль матери. Теперь она храбро сдерживала слёзы и подбежала к кровати.

— Мама — моя бедная, милая мама!

При этом детском крике отчаяния у всех наполнились глаза слезами.

Мария нащупала голову своего ребёнка.

— Моя Лизелотта — я ухожу теперь — к папе — будь умницей — Бог — благослови тебя.

Едва слышно прозвучали эти слова. Затем по стройному женскому телу пробежала дрожь. Оно медленно вытянулось.

И прекрасные синие глаза, которые сломила смерть, были мягко закрыты врачом. Мария Хохберг последовала за любимым супругом в вечность. Маленькая Лизелотта стала сиротой.

Генрих поднял ребёнка и вынес его. Рядом с ним стоял юнкер Ганс в глубочайшем волнении и всё время вытирал своим тонким платком слёзы Лизелотты. Знатный юнкер в своём изящном костюме и простой крестьянский парень в грубой рабочей одежде объединились в деле милосердия.

Внутри, в спальне хозяйки, с мирным, просветлённым выражением лица лежала мёртвая мать маленькой сироты, словно она была избавлена от всех страданий, от всей боли. Фрау Марта Шульц пошла в сад и срезала розы. Плача, она рассыпала их над мёртвой женщиной, которая стала так дорога её сердцу.

Врач тем временем в пустой гостиной ещё беседовал с бароном и его супругой. Тем временем пришёл пастор Хельмерс, который услышал о несчастье.

Ему барон Боденхаузен объяснил, что он обещал покойной взять на себя воспитание Лизелотты. Пастор сообщил ему, что фрау Хохберг передала ему ценные бумаги на сумму десять тысяч марок и пакет с бумагами в запечатанном конверте, и какие желания она при этом высказала. Поскольку господин барон теперь получит опеку над ребёнком, он может также взять на хранение и бумаги.

Барон Боденхаузен согласился. Деньги он хотел управлять для Лизелотты, чтобы у неё позже, когда её воспитание будет завершено, был грош на чёрный день. До тех пор он будет о ней заботиться. Запечатанный конверт он хотел хранить, пока Лизелотте не исполнится восемнадцать лет. Пастор должен был принести бумаги в замок на следующий день.

Вскоре после этого барон со своей супругой и сыном вернулся в замок. Но рядом с юнкером Гансом теперь сидела маленькая Лизелотта, которую хотели сразу забрать с собой, чтобы она отвлеклась. Об этом попросил юнкер Ганс, который теперь не мог оторваться от бедной малышки.

У фрау Марты Шульц сжалось сердце, когда Генрих поднял Лизелотту в карету, и бравый парень всё время украдкой вытирал слёзы. Оба они совершенно подавленные вернулись в дом.

Когда на следующий день тело было выставлено для прощания, Генрих опустошил весь сад и принёс все цветы. Фрау Шульц сплела из них венки, которые были положены на гроб.

***

Карета барона остановилась у парадной лестницы замка Боденхаузен. Маленькая баронесса Лори стояла у окна рядом со своей гувернанткой. Они видели, как подъезжает карета.

С удивлением Лори увидела на заднем сиденье рядом со своим братом маленькую Лизелотту.

— О, фройляйн Хертер, посмотрите — что это значит? В нашей карете сидит принцесса-нищенка! Как она туда попала? — возмущённо крикнула она и сделала самое высокомерное лицо.

Фройляйн Хертер была стройной дамой лет тридцати. У неё были гладко причёсанные на пробор пепельно-светлые волосы и серые глаза, она не была ни красива, ни уродлива, и носила серое платье с белым льняным воротничком.

Она тоже была очень удивлена, увидев в карете маленькую девочку, которую так часто видела стоящей у забора «Белого Голубя».

— Я не знаю, Лори. Но тебе не следует всё время называть ребёнка принцессой-нищенкой, это звучит так презрительно.

Лори вскинула голову.

— Но она и есть принцесса-нищенка, фройляйн Хертер.

— Нет, это ругательство, и тебе не следует их употреблять.

— Принцесса-нищенка — не ругательство. Мама это тоже слышала и не запретила мне. Вы мне всегда всё запрещаете, что мне доставляет удовольствие, фройляйн.

— Я не понимаю, что тебе доставляет удовольствие называть ребёнка так.

— Ах, фройляйн, не делайте столько шума из-за этого нищего ребёнка. В нашей карете ему точно не место. Я не понимаю папу и маму. И посмотрите только, теперь мой брат ещё и вынимает её из кареты и ведёт в дом. Что это только значит?

Баронесса Лори в своей совершенно по-взрослому преждевременной манере речи была уже настоящей большой дамой. Теперь она хотела выбежать, но фройляйн Хертер её удержала.

— Ты же должна сегодня из-за простуды оставаться в комнате, Лори!

Неохотно она подчинилась, но очень нетерпеливо смотрела на дверь. Наконец она открылась. Вошли родители Лори и брат. Последний вёл Лизелотту за руку.

— Мама, что здесь в замке делает принцесса-нищенка? — возмущённо спросила Лори.

Баронесса взволнованно провела рукой по лбу и растёрла в руках одеколон, чтобы освежиться. Она бесцеремонно оттолкнула Лори в сторону и обратилась к фройляйн Хертер.

— Произошло несчастье, фройляйн. Вы должны взять на себя заботу о малышке. Мать ребёнка почти попала под нашу карету, когда хотела поднять упавшую малышку. При этом лошади тяжело ранили её в голову, и она умерла. Маленькая сирота теперь будет воспитываться в замке. Но вы знаете, дорогая фройляйн, что я слишком занята. Я не могу много заниматься ребёнком. И поэтому я передаю его вам. Рядом с вашей комнатой есть пустая каморка, пусть её обустроят как спальню для малышки, чтобы у неё хоть кто-то был рядом. И тогда она сможет вместе с Лори учиться и играть. Это ведь не доставит вам много хлопот, не так ли, дорогая фройляйн?

Лори слушала всё это с удивлением и возмущением.

— Что, мама? С этим грязным ребёнком я должна играть? Я этого не сделаю, она мне не нравится, пусть уходит.

Барон, который был так же взволнован несчастным случаем, как и его супруга, грубо схватил Лори за плечо.

— Ты сейчас же замолчишь и подчинишься тому, что распорядится мама, — сказал он строго.

Лори капризно скривила лицо, и её глаза смотрели злобно и презрительно на Лизелотту, которая испуганно цеплялась за руку юнкера. Но она всё же промолчала, потому что поняла, что родители взволнованы и с ними не до шуток. Но то, что она не будет играть с Лизелоттой, твёрдо засело в её упрямой голове.

Фройляйн Хертер с некоторым беспокойством выслушала объяснения своей госпожи. Она тоже не была в восторге от нового прибавления. У неё и так было достаточно работы и хлопот с своенравной, избалованной Лори, едва ли оставался свободный час для себя. И теперь на неё ещё и возлагалась забота о чужом ребёнке.

Однако она не осмелилась возражать. Госпожа баронесса была очень решительной дамой и настаивала на том, чтобы её приказы выполнялись. Так что фройляйн Хертер поклонилась и выразила своё согласие.

С милостивым кивком баронесса со своим супругом покинула комнату. Она считала, что теперь сделала для Лизелотты всё, что могла, возложив заботу о её благополучии на фройляйн Хертер. Так легко люди часто избавляются от взятых на себя обязанностей.

Фройляйн Хертер с неудовольствием посмотрела на свою новую подопечную, которая всё ещё время от времени глубоко всхлипывала.

— Что мне теперь с ней делать? — спросила она полунедовольно, полусочувственно юнкера.

Тот, к ужасу своей маленькой сестры, почти нежно и сочувственно погладил Лизелотту по головке.

— Я думаю, сначала её нужно умыть, фройляйн. Она так плакала и размазала пыль по лицу. А потом, я думаю, будет лучше всего уложить её спать. Она, должно быть, смертельно устала от такого количества слёз. Будьте с ней хоть немного добры, фройляйн. Если бы вы видели это ужасное несчастье, вам бы тоже стало очень жаль малышку.

Юнкер стал совсем бледным при воспоминании об ужасном несчастном случае.

Фройляйн Хертер почувствовала себя почти пристыженной его словами. Она наклонилась к Лизелотте.

— Мне уложить тебя в постель, маленькая Лизелотта, хочешь спать? — спросила она.

Та сухо всхлипнула, плакать она уже не могла.

— Я хочу к маме — я хочу маму, — причитала она.

Фройляйн Хертер беспомощно посмотрела на юнкера.

— Идите с ней, дорогая фройляйн, и пусть ей обустроят каморку, пока вы её моете и раздеваете. Иди, Лизелотта, иди с доброй фройляйн Хертер, она будет с тобой добра, — сказал он затем.

Лизелотта вцепилась в его руку.

— Останься со мной, — прошептала она умоляюще.

Он нежно погладил её.

— Когда ты выспишься, я с тобой поиграю. А сейчас ты должна быть послушной и делать, что я тебе говорю.

Тогда Лизелотта послушно пошла с фройляйн Хертер из комнаты.

Юнкер Ганс подошёл к своей маленькой сестре.

— Как твоя простуда, Лори? — спросил он и хотел с братской нежностью обнять её. Но она грубо оттолкнула его.

— Не трогай меня, ты своими руками трогал эту грязнулю!

Юнкер посмотрел на неё большими, укоризненными глазами.

— Фу, Лори, какая ты бессердечная. У тебя совсем нет сочувствия к бедной малышке?

Лори осталась в своём упрямом сопротивлении.

— Пусть она остаётся в деревне с крестьянскими детьми или в «Белом Голубе». В замок ей не место, она мне не нравится.

— Ты же слышала, что папа и мама распорядились иначе. И родители поступили правильно. Из-за наших лошадей погибла мать Лизелотты. Она хотела спасти ребёнка и умерла сама.

— О, она, наверное, опять слонялась по дороге. Зачем ей всё время подбегать к нашей карете. Она такая навязчивая и наверняка сама виновата, что её мать погибла.

— Фу, Лори, постыдись.

— Фу, Ганс, постыдись ты, что так унижаешься с нищим ребёнком, — передразнила она его.

Юнкер Ганс пожал плечами. Он не знал, что ещё сказать в защиту Лизелотты. По опыту он знал, что Лори со всеми людьми, стоящими ниже её, обращалась с этим высокомерием, которое так уродливо смотрится, особенно у ребёнка.

Так что он оставил попытки научить Лори уму-разуму, но твёрдо решил всегда быть добрым к бедной маленькой Лизелотте. Ему было её так жаль в её одиночестве.

***

Каморка рядом с комнатой фройляйн Хертер была быстро обустроена.

Когда всё было готово, она попросила служанку принести для малышки стакан молока и бутерброд.

Фройляйн Хертер умыла Лизелотту и закутала её в старую ночную рубашку баронессы Лори, так как вещи Лизелотты ещё не прислали из «Белого Голубя».

Когда принесли молоко, фройляйн уговорила Лизелотту немного поесть. Лизелотта хотела послушно заставить себя. Но тут её снова одолело горе, и она легла в узкую кровать и спрятала лицо в подушках.

Этот безутешный плач необычайно тронул фройляйн Хертер. Она забыла всё своё недовольство, осознав, что этот день отнял у бедного ребёнка. Она наклонилась над рыдающим дитя и ласково сказала:

— Не плачь больше, моё бедное дитя. Ты совсем заболеешь. Твоя мама у ангелов на небе, и она будет очень опечалена, если увидит, что её маленькая Лизелотта плачет.

Тут Лизелотта приподнялась и с пробуждающимся доверием посмотрела в лицо фройляйн. Оно не было красивым и утончённым, как у её милой мамы. Но глаза смотрели всё же мягко и добро, а не так холодно, как у баронессы и маленькой баронессы.

— Мама сказала, что уходит к папе. Она теперь с ним? — тихо спросила она.

— Да, моё дитя, мама и папа вместе на небе.

— Папа ведь в большом путешествии.

— Да, да, до самого неба. И мама теперь там и смотрит сверху на свою маленькую девочку.

— Мама сейчас тоже меня видит? — всхлипывая, допытывалась Лизелотта.

— Конечно, Лизелотта.

— Но я её не вижу. Она больше не лежит в кровати тёти Шульц?

— Нет, она далеко, и ты не можешь её видеть. Но ей очень грустно, когда ты плачешь, а ты ведь не хочешь огорчать бедную маму?

— Нет.

— Вот видишь. И если ты сейчас послушно уснёшь, то она со всеми милыми ангелочками придёт к тебе и утешит тебя.

Лизелотта вытерла слёзы.

— Тогда я быстро усну. А мама приведёт с собой и папу?

— Да, дитя, они всегда будут рядом с тобой, даже если ты их не видишь. Ну, выпей ещё глоточек молока, иначе мама будет переживать, что ты ложишься спать голодной.

Тогда Лизелотта послушно и немного утешенная выпила половину молока. Затем она легла и закрыла глаза, прочитав, как привыкла, свою молитву.

Когда гувернантка в тот вечер отошла ко сну, её потянуло ещё раз в каморку к маленькой сироте. Она тихо на ощупь пробралась в темноте к узкой кроватке. Прислушиваясь, она наклонилась, чтобы услышать её дыхание.

Внезапно она почувствовала, как её обвили две мягкие ручки.

— Милая мама, ты наконец пришла? Я так крепко закрыла глаза. Добрая фройляйн Хертер сказала мне, что ты придёшь. Ты теперь ангел, милая, любимая мама?

Так прошептал тихий голосок у её уха, и мягкое, тёплое детское тельце прижалось к ней.

Фройляйн Хертер стало как-то странно на душе. Она не смогла заставить себя разрушить благочестивое заблуждение бедного ребёнка. Нежно она погладила тёмные локоны — как гладят только материнские руки — и поцеловала мягкую щёчку дитя.

— Спи, моё дитя, если ты будешь говорить, мне придётся уйти, — прошептала она, как дуновение, чтобы не выдать себя.

Тогда Лизелотта со вздохом облегчения легла обратно и лишь держала руку фройляйн в своих.

И фройляйн Хертер сидела неподвижно, гладила кудрявую головку и ждала, пока ребёнок тихо уснёт.

Так продолжалось много дней.

Каждый вечер фройляйн Хертер ещё раз прокрадывалась к кроватке Лизелотты. Чаще всего ребёнок уже спал. Но если он просыпался, то фройляйн Хертер молча и нежно обнимала и целовала его, как это делает только мать.

В сердце фройляйн Хертер маленькая сирота быстро завоевала тёплое, надёжное местечко, и юнкер Ганс тоже всегда был с ней добр и ласков, когда у него было для неё время. Чтобы не настраивать сестру ещё больше против Лизелотты, он оказывал ей лишь совсем украдкой маленькие знаки внимания.

Но в остальном никто во всём замке не был с ней добр и ласков. Барон и его супруга совсем не заботились о своей подопечной. Их время было занято другим. Они вели большой дом, давали много приёмов и жили довольно расточительно. Деньги на внешний блеск улетали полными пригоршнями, а потом иногда не хватало на самое необходимое.

Принимать пищу Лизелотта пока должна была вместе с фройляйн Хертер в её комнате, «пока ребёнок не научится прилично вести себя за столом», сказала баронесса.

Фройляйн Хертер уже выяснила, что Лизелотта ела гораздо «приличнее», чем маленькая баронесса, которая часто вела себя очень капризно. Но, конечно, гувернантка этого не сказала. Но когда баронесса продолжила: «Вы позаботитесь, дорогая фройляйн, чтобы малышка научилась вести себя так, чтобы её можно было терпеть рядом с собой», фройляйн вежливо ответила: «Госпожа баронесса, простите, но ребёнок исключительно хорошо воспитан. Чувствуется, что его родители были образованными людьми».

Однако этот довод смутил баронессу.

— Может быть, фройляйн, но ей всё же придётся многому научиться, прежде всего, необходимому тону в обращении с нами. Ей нужно дать понять, что излишняя фамильярность неуместна. Вы меня понимаете, фройляйн?

Фройляйн Хертер поняла, что хотели очень ясно подчеркнуть, что Лизелотта не принадлежит к знатной семье барона, а лишь ест в замке хлеб из милости. Эта уверенность ещё больше расположила сердце фройляйн Хертер к сироте.

— Я понимаю, госпожа баронесса, — сказала она, кланяясь.

Её сочувствие к Лизелотте после этого разговора стало ещё сильнее, и это сочувствие углубило её любовь к покинутому дитя.

Ах, и как же нуждалась бедная маленькая Лизелотта сейчас в капельке любви. Для неё началась тяжёлая пора. Она, которая до сих пор была окружена такой любовью, казалось, была всем обитателям замка Боденхаузен, за исключением юнкера и фройляйн, как бельмо на глазу. Слуги, которые прекрасно понимали, как в сущности обременителен для господ чужой ребёнок, срывали всё своё дурное настроение на Лизелотте. Барон и его супруга не заботились о ней, а баронесса Лори без устали мучила и обижала её. Едкими словами, толчками и пинками она мстила Лизелотте за то, что родители заставляли её учиться и играть с Лизелоттой.

Если она видела, что её брат добр и дружелюбен к Лизелотте, она становилась к ней вдвойне злее и ругала её: «Отвратительная принцесса-нищенка».

Как же иногда болело сердце у бедной маленькой сироты. Но Лизелотта скоро научилась сдерживать слёзы и молча страдать, потому что поняла, что никто не поможет ей против злой Лори. Вся её утеха была, когда юнкер Ганс иногда украдкой гладил её локоны и говорил ей доброе слово.

— Будь храброй, маленькая Лизелотта, не плачь, — говорил он ей, когда замечал, как зла к ней Лори.

Тогда Лизелотта чувствовала себя чудесно утешенной, и всё богатство любви её покинутой души принадлежало юнкеру.

Но она скоро заметила, что к ней с любовью обратилось ещё одно сердце — сердце доброй фройляйн Хертер, хотя та и не показывала в присутствии других людей, как полюбила Лизелотту. Но когда они были одни, фройляйн могла так ласково утешать и успокаивать, как мать.

— Не грусти, моя маленькая Лизелотта. Лори совсем не это имеет в виду. В жизни приходится многое терпеть, когда ты беден. К этому ты привыкнешь. Но я тебя люблю, и юнкер Ганс тоже. Помни об этом, когда Лори тебя обижает, и молчи.

Так она утешала малышку и в то же время выполняла приказы баронессы.

Когда господа иногда уезжали с Лори, фройляйн Хертер тоже быстро заходила с Лизелоттой в «Белый Голубь». Там ребёнка с полной любовью принимали «тётя Шульц» и «добрый Генрих».

Когда Лизелотта стала немного рассудительнее, фройляйн Хертер иногда водила её и к могиле её матери. Лизелотте разрешалось украшать её собранными цветами, и она постепенно училась понимать, что значит, когда человек «умер».

Но пока до этого дошло, Лизелотта по вечерам в своей кроватке проливала ещё много слёз тоски, ещё иногда в полусне обвивала своими руками добрую фройляйн и называла её нежными словами «милая мама».

Тогда фройляйн Хертер всегда становилось так тепло и хорошо на душе, словно Лизелотта действительно была её собственным ребёнком.

***

Прошли годы.

Лизелотта не забыла свою милую маму, но она уже давно привыкла со всеми заботами и печалями своего маленького сердца бежать к фройляйн Хертер, которая, к счастью, всё ещё была в замке.

Лизелотте было теперь десять лет. Она уже давно могла есть за столом господ вместе с фройляйн Хертер, сидела на нижнем конце стола и знала, что должна вести себя очень тихо и скромно и говорить только, когда её спрашивают.

Большое горе испытала Лизелотта, когда юнкер Ганс уехал из дома. Он был отдан на пансион к гимназическому профессору и посещал гимназию. Только на каникулы он приезжал домой. Позже он должен был учиться в университете, пока однажды не станет преемником своего отца.

Никто так не радовался, когда юнкер Ганс приезжал домой, как Лизелотта. За несколько дней до его приезда она уже ходила с просветлёнными глазами. И ещё терпеливее, чем обычно, она сносила мучения и обиды от Лори и толчки от слуг. Тайно она всегда украшала его комнату цветами, чтобы его порадовать.

Баронесса Лори в десять лет ничуть не стала любезнее, чем в пять. Но её мать находила в Лори всё правильным и хорошим, и поэтому фройляйн Хертер не могла многое сделать, чтобы подавить этот недостаток. Если она когда-либо жаловалась баронессе, та, сама очень гордая, говорила:

— Оставьте Лори в покое. У неё очень много своеобразия, и она должна осознавать, что может гордиться своим именем.

Лори присвоила себе право обращаться с Лизелоттой как со своей рабыней. «Подними мне мяч!» — «Уйди с дороги!» — «Ты должна убирать мои игрушки!» Так сыпались приказы Лори для Лизелотты.

Фройляйн Хертер ни в коем случае не смела показывать, что любит Лизелотту.

Так бедная Лизелотта была своего рода мальчиком для битья в замке.

Её глаза иногда вспыхивали, словно в горячей гордости, когда её так безмерно унижали. Она не была рабской натурой. Кровь в её жилах достаточно часто противилась унижениям. Тогда она вскидывала головку, словно в гордом сопротивлении, быстрые, гневные слова готовы были сорваться с её губ, и её прекрасные тёмные глаза вспыхивали. Но тогда фройляйн Хертер стоило лишь украдкой поднять палец и умоляюще посмотреть на неё, как она быстро брала себя в руки и спокойно сносила всё, что на неё обрушивалось.

Если Лизелотта иногда жаловалась на это фройляйн Хертер, добрая фройляйн снова утешала её.

— Терпеть несправедливость лучше, чем творить её, моё милое дитя. Я знаю, что ты не заслужила наказания, знаю, что виновата Лори. Не горюй об этом, добрый Бог видит в сердцах людей и знает, почему он посылает тебе это испытание.

***

Снова пришло время, когда на каникулы ждали юнкера Ганса.

Лизелотта была счастлива. Совсем рано в день его приезда она встала и с корзинкой на руке пошла в деревню.

Только фройляйн Хертер знала, что она задумала.

Сначала она пошла к могиле своей матери, чтобы помолиться. Она делала это так часто, как только могла уйти из замка. Как всегда, могила была красиво ухожена и прибрана. Фрау Марта Шульц и длинный Генрих не упускали этого из виду. Они украшали и ухаживали за могилой, словно это была могила дорогого родственника. Лизелотта тоже часто украшала её свежими полевыми цветами. Чаще всего она делала это в самые ранние утренние часы, когда Лори ещё спала.

После того как Лизелотта помолилась, она снова взяла свою корзинку и поспешила в «Белый Голубь». Генрих стоял у садового забора, собираясь заново покрасить доски.

— Доброе утро, милый Генрих! — крикнула ему Лизелотта.

Высокий сильный человек поспешно выпрямился и с сияющими глазами оглянулся на неё.

— Эй, это Лизелотточка! Так рано ты уже снова на ногах! — весело крикнул он.

Она радостно засмеялась при встрече со старым добрым другом.

— Как видишь, Генрих. Где тётя Шульц?

— Внутри, в гостиной, Лизелотточка, иди к ней. Но послушай, прежде чем уйдёшь, зайди ещё раз в сад. Вишни поспели, я тебе сейчас нарву пару горстей на дорогу.

Она горячо поблагодарила его: «Добрый, милый Генрих!»

Лизелотта кивнула ему и вошла в дом. Войдя в гостиную, она увидела фрау Шульц, сидевшую над своими счётными книгами. Рядом с ней лежал кожаный кошелёк.

— Доброе утро, тётя Шульц!

Фрау Шульц тотчас вскочила.

— Ах, это Лизелотта! Доброе утро, моё милое дитя, ты наконец-то снова здесь? Мы уже все дни тебя ждали. Что-то ты стала редкой гостьей? — сказала она, обнимая Лизелотту.

— Ах, ты же знаешь, тётя Шульц, я не могу так часто уходить. Только рано утром, когда Лори ещё спит.

Фрау Шульц погладила её по щекам.

— Она, конечно, всё ещё мучает тебя, эта гордая баронесса, не так ли?

Глаза Лизелотты омрачились, но она поспешно провела по ним рукой.

— Я уже привыкла, тётя Шульц.

— Бедная ты моя мышка — если бы это знала твоя добрая мама! — сорвалось с губ хозяйки.

— Но, тётя Шульц, мама всё это знает, она видит и слышит всё, что со мной происходит, и держит надо мной свою защитную руку. Она посылает мне добрых людей, как ты и Генрих, фройляйн Хертер и юнкер Ганс, чтобы я не отчаивалась.

Фрау Шульц поспешно и тронуто кивнула.

— Конечно, моя мышка, я просто так говорю. И подожди только, когда ты вырастешь, всё будет по-другому. Ты уже была на могиле своей доброй мамы?

— Да, тётя Шульц. Там так красиво. Незабудки, которые Генрих посадил вокруг, расцвели.

— О, мы уж позаботимся, чтобы могила всегда была украшена цветами. Но что ты хочешь с этой корзинкой, Лизелотта?

— Ах, тётя Шульц — у меня к тебе большая просьба.

— Ну, тогда выкладывай, Лизелотта. Ты знаешь, если я смогу, я с радостью её исполню.

— У тебя нет для меня нескольких роз, тётя Шульц? Сегодня юнкер Ганс приезжает домой, и я хотела бы поставить ему в комнату несколько роз. Он наверняка обрадуется. В замковом саду мне нельзя срывать, это запрещено, и садовник мне тоже не даёт. А у тебя ведь такие красивые розы в саду.

Фрау Шульц кивнула.

— Ещё бы у меня их не было, мышка. Ты получишь самые красивые, которые расцвели.

— Но у меня не так много времени, тётя Шульц.

— Да, да, я знаю. Подожди минутку, я только уберу свои книги и повешу кошелёк. Вот — ну, пойдём, я срежу тебе розы, а Генрих пусть тебе быстро ещё и вишен нарвёт.

Лизелотта засмеялась.

— Он это уже делает, тётя Шульц, он меня уже видел.

— Да? Ну, тогда он, наверное, уже поспешно взобрался на вишню своими длинными ногами.

Они пошли в сад, и Лизелотте разрешили самой выбрать самые красивые розы. Фрау Шульц срезала их и бережно уложила между свежей от росы травой в корзинку.

— Вот, мышка, они останутся свежими, пока ты дойдёшь домой, — сказала она удовлетворённо.

Тут подошёл и Генрих со свежесобранными вишнями.

— Вот, Лизелотточка, у тебя целая куча. Ну, приятного аппетита, таких вкусных вишен во всей деревне больше нет, — сказал он и осторожно высыпал вишни рядом с розами.

Лизелотта сердечно поблагодарила за всё, попрощалась и поспешила обратно в замок. Ни одной вишенки она не съела по дороге. Она хотела потом поделиться ими с фройляйн Хертер, которая тоже очень любила кисло-сладкие вишни.

Она вернулась ещё достаточно рано. Лори ещё не было видно. Она быстро поставила розы в вазу со свежей водой и отнесла в комнату юнкера. Та находилась напротив комнаты его сестры. И как раз в тот момент, когда Лизелотта снова тихонько выскользнула из комнаты, напротив открылась дверь, перед ней стояла Лори.

— Что ты делаешь в комнате моего брата? — резко спросила та.

Лизелотта от испуга густо покраснела.

— Я — ах — я только — кое-что занесла, — пробормотала она.

— Ложь! Ты там рылась.

Лори всегда приписывала другим людям то, что привыкла делать сама.

Лизелотта гордо подняла голову.

— Я никогда не лгу, Лори, ты это знаешь, — сказала она дрожащим голосом.

— Молчи! Конечно, ты лжёшь. Во всяком случае, тебе нечего делать в комнате моего брата. Погоди, я ему скажу, что ты в его комнате шпионишь.

Лизелотта прикусила губу. Она стала совсем бледной от страха, что Лори исполнит свои угрозы и юнкер Ганс подумает что-то плохое. Она не смогла вымолвить ни слова и лишь смотрела на свою мучительницу с болью во взгляде.

Лизелотта вошла в учебную комнату и разложила книги для себя и для Лори. Одного взгляда на эти тетради было бы достаточно, чтобы понять, что Лори была намного худшей ученицей. В её тетрадях царил печальный беспорядок. Насколько же чистыми и аккуратными были, напротив, тетради Лизелотты.

Фройляйн Хертер не любила ставить Лизелотту в пример баронессе, чтобы не усиливать гнев Лори, но однажды, когда баронесса пожаловалась, что у Лори такие плохие письменные работы, она всё же сказала ей:

— Возьми пример с Лизелотты, ты действительно могла бы многому у неё научиться.

Тут Лори вскинула голову.

— Я баронесса Боденхаузен и не должна брать ни с кого пример. Я скажу маме, что вы мне всегда предпочитаете Лизелотту.

— Ты этого не сделаешь, потому что баронесса Боденхаузен прежде всего не должна лгать, и если ты это скажешь, это будет ложь, — решительно ответила фройляйн.

Лизелотта, сделав все приготовления к уроку, тихо села за свою парту. Это была та самая парта, которая раньше принадлежала юнкеру Гансу. Лори вошла вместе с фройляйн Хертер.

— Неужели сегодня обязательно должен быть урок, фройляйн, ведь ожидается мой брат? Если у него каникулы, то и у меня могут быть, — недовольно сказала Лори.

— Тогда тебе следовало бы лучше учиться, Лори. Ты так сильно отстала, что я не могу пропустить ни одного часа.

Лори скривила губы.

— Ах, если мама захочет, меня всё равно освободят.

— К счастью, она этого не хочет. А теперь садись.

Лизелотта сегодня не могла следить за уроком так внимательно, как обычно, она всё время думала о юнкере Гансе, и о том, что он скоро будет здесь. Будет ли он по-прежнему добр и ласков к ней, и обрадуется ли он хоть немного розам?

— Лизелотта, ты невнимательна, — внезапно упрекнула фройляйн Хертер.

Она намеренно упрекала Лизелотту даже за малейшую ошибку, чтобы Лори не нашла повода сказать, что она предпочитает Лизелотту. Лизелотта знала, что её милая добрая фройляйн не имела в виду ничего плохого. Но сегодня она всё же испугалась. Она действительно была очень невнимательна.

— Простите, фройляйн Хертер, я буду внимательнее, — умоляюще сказала она.

Наконец урок закончился. И тут же приехала карета с юнкером Гансом с вокзала.

Лори бросила всё и поспешила на улицу, чтобы поприветствовать брата, которого она по-своему действительно любила.

Фройляйн Хертер уже покинула комнату. Лизелотта быстро убрала книги и затем с трепещущим сердцем вышла. Сверху с лестницы она посмотрела вниз, в большой зал, и увидела, как юнкера Ганса приветствуют его родители и Лори.

Её глаза с тоской смотрели на прекрасную стройную фигуру юноши там, внизу. Юнкеру Гансу было теперь восемнадцать лет. Он вырос высоким и сильным, к его тёмно-каштановым волосам и загорелому лицу тёплые серые глаза казались светлыми и дружелюбными.

Когда он тепло и сердечно поприветствовал родителей и сестру, он сказал, оглядываясь:

— А где Лизелотта?

Она бы с радостью сбежала по лестнице, чтобы поприветствовать его. Но она не осмелилась. Она знала, что ей не пристало вторгаться в семейный круг. Но она была счастлива, что Ганс спросил о ней.

Когда остальные поднялись по лестнице, она тихонько убежала обратно в свою каморку. Там она сидела с трепещущим сердцем и прислушивалась. Она слышала голоса в громком разговоре, пронзительный голос Лори звучал странно резко на фоне тёплого тёмного тона юнкера, затем открывались и закрывались двери, и теперь стало тихо.

Лизелотта глубоко вздохнула. Теперь они, наверное, все сидят вместе там, в комнате госпожи баронессы, и разговаривают. Скучает ли юнкер Ганс по ней хоть чуточку?

Наконец она не смогла больше выносить тесноту каморки. К фройляйн Хертер ей сейчас было нельзя, та исправляла тетради и не хотела, чтобы её беспокоили.

Так Лизелотта снова вышла в длинный коридор.

И ей повезло. Юнкер Ганс как раз собирался уйти в свою комнату, чтобы переодеться, и встретил её. Своей доброй, дружелюбной улыбкой он протянул ей руку.

— Вот ты наконец, Лизелотта! Ты что, совсем не хочешь со мной поздороваться?

Она со вздохом облегчения взяла его руку и посмотрела на него сияющими глазами.

— Ах, я так рада, что ты снова дома, милый Ганс.

Он растроганно засмеялся.

— Правда? И всё же ты до сих пор не показалась, чтобы поприветствовать меня?

Она покраснела.

— Я стояла здесь, наверху, на лестнице, и уже видела тебя. Но я не осмелилась подойти к тебе.

Он с пониманием погладил её шелковистые волосы.

— Ах так! Бедная, маленькая принцесса-нищенка, не смеешь даже делать то, к чему тебя влечёт сердце. Лори всё ещё держит тебя в своих тисках? Ну, не горюй, я тем больше рад снова видеть тебя, пусть это и происходит немного позже. Ты, право, снова подросла, с тех пор как я в последний раз был дома.

— А ты тоже — ты такой высокий, как настоящий господин, — сказала она.

Он снова добродушно засмеялся.

— До этого ещё далеко, Лизелотта. Но теперь мне нужно переодеться. За столом мы снова увидимся. И я тебе тоже кое-что привёз, я положу это в твою комнатку, когда буду распаковываться.

Она ласково прижала его руку к своей горячей щеке.

— Добрый, милый Ганс.

Он снова с улыбкой погладил её.

— Милая маленькая Лизелотта! Итак, до скорой встречи.

Он кивнул ей и исчез в своей комнате.

Счастливая, Лизелотта вернулась в свою каморку. Ей казалось, что солнце светит намного ярче, с тех пор как Ганс снова в Боденхаузене.

***

За обеденным столом, который сегодня был особенно праздничным, царило очень весёлое настроение. Родители и Лори радовались, что Ганс дома. Лизелотта сидела молча и скромно, как всегда, на нижнем конце стола рядом с фройляйн Хертер. Но хотя к ней редко кто обращался, она могла хотя бы смотреть на Ганса и иногда ловить его дружелюбный взгляд. Ни одно слово, сказанное им, не ускользало от неё.

После обеда барон и его супруга обычно удалялись на часок отдохнуть. Фройляйн Хертер ещё была занята, и поэтому Ганс, когда его родители ушли, сказал ей:

— Я пойду с Лори и Лизелоттой в парк!

Лори рассердилась, что Лизелотта должна идти с ними.

— Ты нам, собственно, совсем не нужна, — резко сказала она.

Лизелотта хотела огорчённо уйти, но Ганс шутливо удержал её за толстую косу, которую он с удовольствием рассматривал.

— Ничего подобного — отсюда не убегают, Лизелотта, ты идёшь с нами.

— Ах, оставь её, — надулась Лори.

Но юнкер Ганс потянул Лизелотту за руку с собой и не обратил внимания на надутые губы Лори.

Они пошли в красивый открытый садовый домик в парке, и Лори, всё ещё с упрямым выражением лица, бросилась там, как большая дама, в плетёное кресло. Её брат сел напротив неё и дружелюбно притянул Лизелотту к себе.

Лори зло посмотрела на это.

— Не будь так добр к принцессе-нищенке, она этого не заслуживает, — злобно сказала она.

Лизелотта робко сидела на краешке своего стула и испуганно смотрела на Лори.

— Почему Лизелотта этого не заслуживает, Лори? — спокойно спросил Ганс.

— Потому что она роется в твоей комнате. Я её только сегодня утром за этим застала.

Лизелотта густо покраснела и судорожно сжала руки. Она привыкла, что Лори её оговаривает, и никогда не защищалась от таких нападок. Но сегодня ей было особенно тяжело молчать, потому что ни за что на свете она не хотела показаться Гансу презренной.

Она с мольбой посмотрела на Ганса своими большими, прекрасными глазами. Её губы были плотно сжаты, чтобы не выпустить ни слова в свою защиту. Ведь если бы она защищалась, ей пришлось бы признаться, что она поставила розы в его комнату. А этого она не хотела.

Ганс испытующе посмотрел на Лизелотту.

— Это правда, Лизелотта? Ты была в моей комнате?

— Конечно, она была там, я же тебе говорю, что я её застала! — пронзительно крикнула Лори и угрожающе посмотрела на Лизелотту.

— Я всё же хочу услышать это от самой Лизелотты. Говори, Лизелотта, ты была в моей комнате?

— Да, — тихо ответила она.

— И что ты там хотела? — спросил он дальше.

— Рыться и шпионить, я же тебе говорю! — возмущённо крикнула Лори.

— Молчи, Лори, я хочу услышать правду от самой Лизелотты. Слышишь, Лизелотта, — правду. Я знаю, ты меня не обманешь.

Лизелотта собралась с духом. Она храбро сглотнула слёзы. Теперь ей всё же придётся выдать свою тайну. Лгать она не могла.

— Я — я только поставила букет роз в твою комнату — в качестве приветствия, — тихо сказала она.

— Ах — те красивые розы на письменном столе?

— Да.

— Она лжёт. Розы, наверное, мама поставила на твой письменный стол. Ей же нельзя срывать розы, и садовник ей не даёт, я это знаю! — злобно крикнула Лори.

— Нет — я поставила розы, — настаивала Лизелотта.

— Тогда ты их украла, — яростно закричала Лори.

Лизелотта вскочила и стала совсем бледной.

— Я не ворую! — крикнула она странно звенящим голосом, и в её глазах вспыхнула благородная гордость.

— Тьфу! Тогда ты и не могла поставить розы в комнату Ганса. Ты это говоришь, чтобы выкрутиться.

Ганс посмотрел на бледное, подёргивающееся лицо Лизелотты. Ему было её ужасно жаль. Он бы оставил это дело, но он не хотел, чтобы на Лизелотте оставалось дурное подозрение.

— Ты мне скажешь, Лизелотта, откуда у тебя розы.

Лизелотта провела рукой по лбу, отбрасывая локоны, и посмотрела на него открыто и честно.

— Я их получила от фрау Шульц.

— Из «Белого Голубя»?

— Да.

— Ха, это опять ложь! Она же несколько дней не выходила из замка, я это знаю, — торжествовала она.

Она надеялась уличить Лизелотту.

— Молчи, Лори, и не произноси таких гадких обвинений. Дай Лизелотте спокойно сказать, как она получила розы. Говори, Лизелотта.

— Я сегодня утром очень рано встала. Я часто так делаю, чтобы пойти на могилу своей матери. Я вчера вечером попросила разрешения у фройляйн Хертер. И сегодня я сначала была на могиле своей матери, а потом пошла в «Белый Голубь». Фрау Шульц иногда даёт мне цветы для могилы моей матери. А сегодня я попросила у неё несколько роз и сказала, для чего они мне нужны. Тогда мне разрешили выбрать самые красивые. Я принесла их в вазе в твою комнату. Когда я вышла, меня увидела Лори и стала ругать, что я рылась в твоей комнате. Но я этого не делала, никогда бы не сделала. Я хотела только доставить тебе маленькую радость. Пожалуйста, не сердись.

Он, растроганно улыбаясь, погладил её по волосам.

— Бедная маленькая принцесса-нищенка! Чтобы доставить мне радость, ты так рано встаёшь и бежишь в деревню, и за это тебя ещё и подозревают. Как я могу на тебя сердиться? Значит, и раньше цветы, которые я всегда находил на своём письменном столе по возвращении домой и которые меня так радовали, тоже были от тебя?

Счастливо и с облегчением вздохнув, Лизелотта кивнула.

Ганс обратился к сестре.

— Ну, теперь ты, наверное, понимаешь, что ты несправедливо поступила с Лизелоттой, не так ли?

Лори вскинула голову.

— Так ей и надо. Зачем она такая навязчивая. Зачем ей ставить тебе цветы в комнату, это я могу сделать.

— Но ты этого никогда не делала.

— Потому что я об этом не думала. Она могла бы мне сказать. Но она всегда была навязчивой. И вообще — ты не должен позволять, чтобы она обращалась к тебе на «ты» и называла тебя «Гансом». Ты давно взрослый. Слуги и фройляйн Хертер тоже не могут к тебе так обращаться.

— С Лизелоттой это другое дело.

— Нет, она нам так же чужая. Ты не должен этого позволять.

— Это не тебе решать, Лори.

— Но мама это сделает. Ты слишком добрый и у тебя совсем нет гордости. Ты слишком дружелюбен к подчинённым. Это недостойно барона Боденхаузена.

Ганс раздражённо засмеялся.

— Ну, зато у тебя гордости на десятерых. Будь добра, не поднимай больше из-за этого шума. Я хочу, чтобы Лизелотта и в будущем считала меня своим сводным братом и говорила мне «ты» и «Ганс».

— О, ты ещё увидишь, что мама это запретит. Я во всяком случае обращу её внимание на то, что это неприлично.

Он быстро встал.

— Постыдись, Лори. Как ты можешь быть такой злой к Лизелотте.

Он при этом выглядел так строго и зло, что Лори испуганно замолчала и, надувшись, откинулась в кресло. Лизелотта сидела бледная и дрожащая, и слёзы душили её в горле.

Ганс с сочувствием обратился к ней.

Весёлого настроения больше не было. Лори продолжала дуться, а Ганс разговаривал с Лизелоттой о том, что он учил в гимназии, и расспрашивал её об уроках.

— Ты больше не должна позволять, мама, чтобы Лизелотта называла Ганса на «ты», — сказала Лори позже своей матери.

Баронесса сочла, что Лори права. Так больше не годится. И уже в тот же вечер за столом она коротко и недружелюбно сказала Лизелотте:

— Впредь ты больше не будешь говорить юнкеру Гансу «ты», а будешь называть его, как и все остальные, не принадлежащие к семье, «Вы» и «юнкер Ганс». Так положено. Фройляйн Хертер, видимо, забыла обратить на это твоё внимание.

Фройляйн Хертер покраснела и извинилась, а Лизелотта с опущенными глазами сделала реверанс и сказала:

— Слушаюсь, госпожа баронесса.

«С бедняжкой обращаются как со служанкой, и виновата в этом только Лори», — подумал Ганс и с укором посмотрел на сестру. Та же торжествующе вскинула голову.

Когда юнкер Ганс после ужина встретил Лизелотту одну в коридоре, он утешительно сказал:

— Ничего, Лизелотта, мы всё равно останемся старыми добрыми друзьями. А у тебя в комнате кое-что лежит.

Она вздохнула с облегчением и с благодарностью и сиянием счастья пожала ему руку.

Когда Лизелотта вошла в свою каморку, на её столе лежал маленький пакет. На нём рукой юнкера было написано:

«Для моей маленькой Лизелотты».

Дрожащими руками Лизелотта развернула его. В пакете была сказочная книга с множеством красивых картинок и прелестная коробка шоколада. Она с восторгом прижала всё это к сердцу.

— Милый, милый Ганс, ты так добр к своей бедной маленькой принцессе-нищенке, — прошептала она, и светлые слёзы потекли по её щекам.

Лизелотта услышала фройляйн Хертер в соседней комнате. Она взяла своё сокровище и постучала в соединительную дверь. Фройляйн Хертер пригласила её войти.

— Фройляйн — моя милая, добрая фройляйн! — крикнула Лизелотта и бросилась ей на шею.

— Ганс — то есть юнкер Ганс — сказал мне, что останется моим другом. Посмотрите только, что он мне подарил!

Когда они были одни, Лизелотта всегда называла свою любимую фройляйн на «ты». Никто другой не должен был этого слышать. Сияя от счастья, Лизелотта показала сказочную книгу и шоколад.

— Шоколад ты должна есть со мной, милая фройляйн, иначе он мне не будет вкусен, — сказала Лизелотта и не успокоилась, пока фройляйн Хертер не взяла кусочек.

— Я ведь уже съела половину твоих вишен, — смеясь, сказала она.

Лизелотта засмеялась вместе с ней.

— Ах, ты ведь тоже делишься со мной всем, что у тебя есть.

Когда она потом легла спать, Лизелотта положила сказочную книгу под подушку.

На следующее утро она снова встретила юнкера Ганса в коридоре. Тогда она взяла его руку и сказала:

— Ах, милый Ганс — ах нет — юнкер Ганс — прекрасная книга и восхитительный шоколад. Я Вам так благодарна и так счастлива.

Он немного по-отечески похлопал её по щеке.

— Лишь бы тебе это доставило радость, Лизелотта.

***

Быстро, слишком быстро пролетели каникулярные недели, которые Ганс провёл в Боденхаузене. Лизелотте лишь изредка удавалось побыть с ним наедине. Чаще всего рядом была Лори, которая всё время пыталась настроить брата против Лизелотты.

В последнюю неделю каникул баронесса устроила большой садовый праздник, на который были приглашены все молодые люди и дети соседних помещиков. Это должен был быть прежде всего праздник для молодёжи, на котором старшие господа были бы скорее зрителями.

Лизелотте не разрешили участвовать в празднике.

Фройляйн Хертер должна была следить за детскими играми в парке. И вот бедная маленькая Лизелотта сидела совсем одна в своей тесной каморке и смотрела большими, тоскливыми глазами вниз, на оживлённое, пёстрое веселье.

Она достала свою новую сказочную книгу и хотела читать, совсем не обращая внимания на праздник. Но книга всё время опускалась, и её глаза смотрели поверх неё и искали там, внизу, среди празднично одетых людей, своего милого юнкера Ганса.

Однажды она увидела его в весёлой, оживлённой игре посреди толпы красиво одетых девушек, которые все были старше её и Лори. Они кокетливо наступали на него, а он смеясь отбивался.

Лизелотта немного приоткрыла окно. Иногда она очень отчётливо слышала тёплый, весёлый смех юнкера.

Опечаленная, она сидела за занавеской. Её ведь не должны были видеть снизу. Ах, как болело её сердце в её одиночестве.

А теперь разносили прохладительные напитки и лакомства.

Юнкер Ганс вежливо обслуживал нескольких хорошеньких молодых девушек. Затем она снова увидела его, как он учтиво накинул тёплую шаль на плечи пожилой даме и придвинул ей скамеечку для ног. Дама с улыбкой что-то сказала ему. Тогда он поклонился и поцеловал ей руку. Как строен и благороден был его вид.

Когда он отошёл от старой дамы, ей показалось, что он испытующе смотрит вверх, на её окно.

Тут она вдруг жалобно зарыдала и спрятала лицо в руках.

Так она долго сидела, погружённая в свою печаль, пока вдруг тихо не открылась дверь. Испуганно она вскочила. На пороге стоял юнкер Ганс и держал в руках большую тарелку, полную всяких вкусностей и лакомств.

— Так я и думал, бедная маленькая принцесса-нищенка. Вот ты сидишь совсем покинутая и выплакиваешь свои бедные глазки. Успокойся, прошу тебя, я не могу видеть, как ты плачешь.

Она поспешно вытерла слёзы и заставила себя улыбнуться.

— Эти глупые слёзы — они сами потекли — я совсем не хотела плакать, — пробормотала она.

Он поставил тарелку перед ней.

— Вот, посмотри, что я всё для тебя насобирал. Я хотел доставить тебе маленькую радость. А теперь ты не должна больше грустить.

Её глаза были прикованы к его лицу.

— Вы так добры — так добры, юнкер Ганс!

— Ах, что вы, я просто не переношу, когда вы грустите. Так — а теперь открывайте свой клювик, вот вкусное пирожное. Вкусно?

Она благодарно кивнула.

— Очень вкусно.

— Так, тогда кушайте дальше, всё это вы съедите в течение дня. И при каждом кусочке думайте: «Теперь я весела». Вот так, теперь вы уже немного улыбаетесь. Попробуйте только по-настоящему от души.

Она действительно засмеялась.

— Видите, получается. И отсюда, из окна, вы всё прекрасно видите, и потом освещение, и фейерверк, не так ли?

— Да, юнкер Ганс.

— Хм! А теперь придумаем что-нибудь для вашего развлечения. Смотрите, где я буду, когда вы будете смотреть вниз. И если вы увидите, что я достаю свой носовой платок и обмахиваюсь им, словно мне жарко, это будет означать: «Лизелотта, я думаю о вас». А если я проведу рукой по лбу, это значит: «Вы не должны грустить, Лизелотта». Тогда вы не будете чувствовать себя такой одинокой и покинутой, не так ли?

Она кивнула с сияющими глазами.

Тут он весело засмеялся.

— Вот так, теперь вы выглядите совсем весёлой. Но теперь мне нужно быстро вернуться вниз. Итак, следите за моими знаками.

Как внимательно Лизелотта теперь следила за его фигурой в толпе. И снова и снова она видела, как он обмахивался носовым платком или проводил рукой по лбу. Это стало для неё прекрасным развлечением, теперь и у неё был свой праздник. Сердце её снова стало лёгким, и одиночество больше не ощущалось.

***

Через несколько дней юнкер Ганс уехал. Лизелотте казалось, словно тёплое, сияющее солнце снова зашло. И она снова несколько вечеров засыпала в слезах. Но потом ей вспомнилось, что она обещала юнкеру Гансу быть храброй. Тогда она взяла себя в руки и утешилась тем, что на Рождество он снова вернётся.

***

Снова прошли годы. Лизелотте и Лори было теперь по пятнадцать лет, юнкер Ганс учился в университете и много путешествовал.

В жизни Лизелотты до сих пор мало что изменилось. Лори по-прежнему была враждебно настроена к ней, почти не отходила от неё и считала её стоящей намного ниже себя.

Эта тяжёлая и полная горестей жизнь, однако, закалила характер Лизелотты.

Лори прекрасно понимала, что Лизелотта красивее и умнее её самой. Но именно это всё больше и больше разжигало в ней гнев и злость по отношению к ней. Она внушала себе, что Лизелотта уродлива и зла, лишь бы иметь повод мучить её.

Лизелотте для её друзей в «Белом Голубе» оставался лишь самый ранний утренний час, пока Лори ещё спала.

Длинный Генрих всё ещё был слугой у фрау Шульц. Он радовался вместе со своей госпожой, когда Лизелотта приходила с утренним визитом. И всегда у него, как и у его госпожи, была какая-нибудь мелочь для молодой девушки, которая доставляла ей радость.

Лизелотта теперь стала стройной, высокой девушкой, и хотя она носила обноски Лори, она выглядела благородно и красиво.

Чем старше становилась Лизелотта, тем труднее ей было терпеливо сносить враждебность Лори. Она уже не была неразумным ребёнком, и, несмотря на все перенесённые унижения, у неё было гордое сердце. Ей требовались все силы, чтобы сдерживаться, когда Лори её оскорбляла и обижала.

Тяжелее, чем когда-либо, она страдала от насмешливого прозвища «принцесса-нищенка», которое всё ещё было при ней.

Если бы у Лизелотты не было фройляйн Хертер, которая снова и снова вселяла в неё мужество и утешение, она бы не вынесла жизни в Боденхаузене.

Реже теперь приезжал домой юнкер Ганс.

Но у него больше не было для неё много времени. Он больше не гладил её нежно, как раньше. Она ведь уже не была маленькой девочкой. Но он по-прежнему был добр и дружелюбен к ней, иногда добродушно подшучивал над ней и говорил ей то тут, то там доброе, ободряющее слово. Он никогда не приезжал домой, не привезя ей какого-нибудь маленького подарка. Все эти вещи Лизелотта хранила как драгоценное сокровище, и когда ей становилось особенно несчастно, она убегала в свою каморку и доставала его. Тогда на сердце у неё снова становилось легко.

***

Пришло время, когда Лори и Лизелотта должны были конфирмоваться. Им обеим было почти по пятнадцать лет. К своей конфирмации Лизелотта должна была наконец-то получить новое платье, а не одно из обносков Лори.

Она, конечно, должна была конфирмоваться в один день с Лори в маленькой хорошенькой деревенской церкви у пастора Хельмера. И на празднование конфирмации Лори на несколько дней домой ждали и юнкера Ганса.

Этому Лизелотта радовалась больше всего, хотя его присутствие было не для неё, а для его сестры.