Бесплатный фрагмент - Приключения бога. Книга первая

ПРИКЛЮЧЕНИЯ БОГА
КНИГА ПЕРВАЯ
СТЕКЛЯННЫЕ ПУСТЫНИ

Глава 1

Воздух на космической станции «Олимп» был идеальным, как и всё остальное в этом рукотворном аду из полированного хрома и светящегося акрила. Он не был спертым, как в грузовых отсеках, или стерильным, как в операционных. Его температура, влажность и ионный состав поддерживались на уровне, который биометрические алгоритмы считали «оптимальным для усовершенствованного сенсориума». Для Сайрена это означало лишь одно: он был таким же безвкусным, как питательная паста, и таким же предсказуемым, как траектория полета станции по заранее рассчитанной орбите.

Он сидел в баре «Стыковочный узел», одном из бесчисленных заведений на кольцевой палубе «Олимпа», и наблюдал. Наблюдать было нечем. Толпа киборгов вокруг него была живым, дышащим и звенящим щелчком сервоприводов воплощением того самого «оптимума». Ни один силуэт не выбивался из идеальных пропорций, предписанных модой и функциональностью. Мускульные массивы, усиленные до скульптурного совершенства; оптические сенсоры, холодно мерцающие вполнакала; хромовые протезы, отражающие друг друга в бесконечной карусели самолюбования. Все они были богаты, могущественны и, что хуже всего, довольны. Довольны своим местом в этой отполированной до блеска пищевой цепочке.

Сайрен чувствовал себя домашним котом в золотой клетке. Очень дорогой, очень опасной клетке, где его когти и клыки были всего лишь еще одним аксессуаром, лишенным всякого смысла. Ему было скучно. Скука стала фоновым шумом его существования, низкочастотным гулом, заглушавшим даже его идеальный слух.

Он сделал едва заметный жест пальцем. Нейроинтерфейс, вживленный в теменную долю, откликнулся мгновенно, просканировав барную стойку и выделив единственного служащего, чья кибернетизация не была направлена на убийство, шпионаж или демонстрацию статуса.

Бармен был произведением искусства в своем роде. Его торс заменил блестящий хромированный цилиндр, из которого исходило двенадцать гибких щупалец-манипуляторов. Они двигались с гипнотической плавностью, одновременно взбалтывая три коктейльных шейкера, наливая дистиллят в стопку с точностью до микролитра и протирая столешницу абсорбирующей тканью. Ни одно движение не было лишним, ни джоуль энергии не потрачен впустую. Это был танец абсолютной эффективности.

Сайрен подошел к стойке. Его собственная мускулатура, прошитая нанонитями и каталитическими волокнами, отреагировала на движение еще до того, как он отдал сознательный приказ, распределив вес тела для идеального баланса. Это было так же естественно, как дыхание, и так же надоело ему до тошноты.

— Меркурианский шпиль. Двойная порция каталитической взвеси, — произнес он. Его голос, отточенный вокальным корректором, звучал ровно, с легкой хрипотцой, которую он когда-то считал привлекательной.

Щупальца бармена не дрогнули. Одно из них потянулось к ряду сияющих колб, другой манипулятор уже подхватил мерный стаканчик.

— Слушаюсь, — ответил бармен. Его голос был чистым, синтезированным баритоном, лишенным эмоциональных модуляций. — Процесс приготовления займет двенадцать секунд.

Сайрен уперся локтями в стойку, позволив нейроинтерфейсу развлечь себя. Военный образец последнего поколения, который он «унаследовал» после одного неприятного инцидента на окраине Пояса Астероидов. За долю секунды интерфейс проанализировал позу бармена, микроскопические вибрации его корпуса, тепловую сигнатуру и электромагнитное поле. Он просчитал 847 вероятных вариантов развития диалога. 98% сводились к безличному обслуживанию. 1.5% — к запросу на идентификацию платежных реквизитов. Оставшиеся 0.5% включали маловероятные сценарии, вроде внезапной поломки гравитационного генератора станции или атаки космических пиратов.

«Диалог», — мысленно усмехнулся Сайрен. Слишком громкое слово для обмена предсказуемыми фразами с высокофункциональным автоматом.

— Интересная конфигурация, — сказал он, кивнув на щупальца. — Специализированная архитектура. Не видел ничего подобного со времен последнего визита на доки Юпитера.

Бармен закончил взбалтывать коктейль. Изумрудная жидкость перелилась в бокал, над которым уже вилась струйка ароматного пара от каталитической взвеси.

— Спасибо. Модель «Гефест-12». Оптимальна для работы в условиях ограниченного пространства и высокого трафика, — ответил он, словно зачитывал спецификацию из каталога. — Ваш напиток готов.

Сайрен взял бокал. Его тактильные сенсоры на кончиках пальцев немедленно сообщили ему точную температуру поверхности, плотность материала и микроскопические неровности гравировки. Он сделал глоток. Вкусовые рецепторы, усиленные и перепрограммированные, разложили вкус на составляющие: нота цитрусовых альдегидов, оттенок метилового эфира, горьковатый аккорд катализатора. Идеально сбалансировано. Абсолютно бездушно.

— А ты сам-то пробовал это? — спросил Сайрен, покачивая бокалом. — Не из любопытства. Профессиональный интерес.

Нейроинтерфейс выделил почти незаметную паузу. Вероятностная матрица сместилась.

— Моя система не оборудована хеморецепторами для анализа органических соединений, — ответил бармен. — Моя задача — приготовление, а не потребление.

— Жаль, — Сайрен отставил бокал. Напиток был безупречен, и от этого ему хотелось вылить его в ближайшую рециркуляционную шахту. — Ты создаешь произведения искусства, которые никогда не сможешь оценить. Есть в этом какая-то трагическая ирония.

— Понятие «искусство» субъективно, — парировал бармен. Одно из его щупалец подхватило пустой шейкер и направило его в стерилизатор. — Моя эффективность составляет 98.7%. Это объективный показатель.

Сайрен засмеялся. Звук получился сухим и колючим.

— Объективный показатель. Конечно. А ты не помнишь, каков на вкус алкоголь? Настоящий, не синтезированный? Чувство легкого жжения в горле, тепло, разливающееся по желудку? Туман, который заволакивает острые углы сознания?

Матрица вероятностей снова дрогнула. Вопрос вышел за рамки стандартного сценария.

— У меня нет воспоминаний о биологическом опыте потребления этанола, — сказал бармен. Если бы у него было лицо, оно, наверное, выражало бы недоумение. — Моя память начинается с момента активации на этой станции.

И тут Сайрена осенило. Он смотрел не на киборга. Он смотрел на призрак. На эхо того, что когда-то было человеком. Этот комплекс щупалец и сенсоров когда-то, возможно, принадлежал парню с тусклой планеты во Внутреннем Кольце, который мечтал стать барменом на престижной станции. Он прошел через всю боль и расходы киборгизации, обрек себя на вечное обслуживание, стремясь к какой-то своей, призрачной цели. А теперь даже не помнил, каков на вкус его собственная продукция. Он стал идеальным инструментом, забывшим о существовании руки, которая его держит.

Скука внезапно отступила, сменившись чем-то более острым и гнетущим. Чувством абсолютной, всепоглощающей пустоты. Он был одним из них. Таким же инструментом. Просто его клетка была позолоченной, а его щупальца скрыты под оболочкой искусственной плоти.

Его внутренний хронометр, встроенный в зрительную кору, бесстрастно сообщил, что с момента его прихода в бар прошло четыре минуты и семнадцать секунд. Он провел здесь почти пять минут, пытаясь выжать каплю настоящего взаимодействия из машины. Это было даже не безнадежно. Это было патологически.

Внезапно, без всякого предупреждения, его мускульный массив снова сработал на опережение. Сайрен инстинктивно отклонился вправо на сантиметр. В следующее мгновение мимо него с громким, нечленораздельным криком пронеслось массивное тело какого-то переусовершенствованного завсегдатая, который явно перебрал с нейростимуляторами. Гуманоид с плечами шириной в шлюзовую дверь пошатнулся и рухнул на пол, едва не задев его.

Адреналин, синтезированный надпочечными имплантами, выбросился в кровь. Нейроинтерфейс выделил 32 точки входа для нейтрализации угрозы. Локтевой клинок, скрытый под кожей левого предплечья, едва не выскользнул наружу, прежде чем Сайрен подавил импульс. Угроза была нулевой. Просто еще один скучающий обитатель «Олимпа», ищущий дешевых острых ощущений.

Охрана, состоящая из таких же, как он, сверхсуществ, появилась мгновенно. Двое киборгов в униформе службы безопасности с холодной эффективностью подхватили буяна и потащили к выходу. Никто даже не обернулся. Инцидент был исчерпан еще до того, как успел начаться.

Сайрен выдохнул. Воздух снова показался ему густым и безвкусным. Он отодвинул бокал с недопитым «Меркурианским шпилем».

— Выставить на мой счет, — бросил он бармену.

— Конечно, — последовал незамедлительный ответ. — Хорошего дня.

«Хорошего дня», — мысленно передразнил его Сайрен. Какой в этом смысл, если все дни были на одно лицо? Один и тот же идеальный, отполированный, мертвый день, повторяющийся в бесконечном цикле.

Он развернулся и пошел прочь, его плащ из умной ткани бесшумно развевался за ним. Толпа автоматически расступалась перед ним, его собственное биополе и репутация создавали невидимый буфер. Он был Сайрен. Обладатель одного из самых передовых тел в известной галактике. Сила, интеллект, практическое бессмертие — всё было в его распоряжении. И единственное, чего ему не хватало, ради чего стоило бы все это использовать, — это цели.

Он вышел на центральную променадную палубу. За прозрачным куполом сияли звезды, холодные и безразличные. Где-то там, за пределами этого стального кокона, кипела жизнь: дикая, грязная, непредсказуемая. Там были миры, где его сила что-то значила. Где его появление могло вызвать не просто вежливый кивок, а благоговейный ужас. Где его не считали просто еще одним заскучавшим обитателем золотой клетки.

Мысль оформилась сама собой, кристаллизовавшись из тумана скуки и отвращения. Ему нужно было уйти. Вырваться из этого стерильного рая. Найти кого-то, кто будет смотреть на него не с равнодушием коллеги, а с трепетом творения, взирающего на своего творца.

Ему нужно было найти место, где он снова сможет почувствовать себя богом. Или, по крайней мере, кем-то, кто на него похож.

Глава 2

Двери лифта, сделанные из цельного куска черного обсидиана, раздвинулись беззвучно, впуская его в пространство, которое следовало бы называть домом, но которое было не более чем тактическим рубежом, местом для перезарядки и анализа. Его пентхаус занимал всю верхнюю часть шпиля «Олимпа», предлагая панорамный вид на искривленное пространство, сияющие доки и бескрайнюю черноту, усыпанную звездами. Вид, за который бились корпоративные магнаты и который он давно уже перестал замечать.

Он шагнул внутрь. Системы жизнеобеспечения, отслеживавшие его биометрику с момента пересечения невидимого порога, мягко увеличили освещение до предпочитаемого им уровня — холодного, чуть приглушенного сияния, имитирующего лунный свет далекой Терры. Воздух сдвинулся, принося с собой стерильную прохладу.

— Приветствую, Сайрен, — прозвучал голос из ниоткуда. Голос Интеллекта-Хозяина, лишенный пола и возраста, идеально подобранный под его подсознательные предпочтения десятилетия назад. — Биометрические показатели в норме. Зафиксирован незначительный выброс кортизола и адреналина в баре «Стыковочный узел». Требуется ли седация?

— Нет, — отрезал Сайрен, сбрасывая плащ. Умная ткань сложилась сама собой, прежде чем он успел сделать второй шаг, и один из сервисных дронов, похожий на металлического паука, подхватил его и унес в стенную нишу.

Его жилище было воплощением минимализма и абсолютного функционализма. Никаких лишних предметов, ничего, что не имело бы конкретного применения. Полированный камень пола, матовый металл стен, несколько низких платформ, служивших сиденьями или лежанками. Ни картин, ни скульптур, ни безделушек. Только технологии, тщательно скрытые от глаз. Это была не крепость — крепости были ему не нужны. Это был саркофаг. Саркофаг для того, кто забыл, что значит быть уязвимым.

Он подошел к самой широкой панорамной панели. Звезды горели в немом безразличии. Где-то там, в этой бесконечности, шли войны, рождались и умирали империи, эволюционировали виды. А он стоял здесь, в своем идеальном теле, внутри своей идеальной клетки, и чувствовал лишь одно — всепоглощающую, костную скуку.

Его взгляд упал на его собственное отражение, слабо проступавшее в стекле. Высокий, идеально сложенный силуэт. Черты лица, выверенные до миллиметра, чтобы вызывать доверие и легкий страх одновременно. Кожа без единого изъяна, слишком идеальная, чтобы быть настоящей. Он был произведением искусства, шедевром биоинженерии и кибернетики. И он ненавидел это отражение всем своим существом.

Это навеяло воспоминания. Не приятные, не ностальгические, а скорее похожие на призрачную боль в ампутированной конечности.

Воспоминание. Фрагмент 74-С. Индекс: «Происхождение».

Было холодно. Не физически — системы жизнеобеспечения лаборатории поддерживали стабильные двадцать один градус по Цельсию. Холод исходил изнутри. Он лежал на операционном столе, его исходное, хрупкое тело было зафиксировано ремнями. Над ним склонялись силуэты в стерильных халатах, их лица скрывали маски. Он был добровольцем. Идиотом-добровольцем, жаждавшим бессмертия, силы, будущего.

«Последний шанс отказаться, субъект Сайрен», — проговорил главный инженер, его голос был приглушен маской.

«Начинайте», — прохрипел он. Его собственный голос казался ему чужим, слабым.

Боль пришла не сразу. Сначала было ощущение разъединения. Его сознание, его «я», будто оторвали от привычной биологической основы, как липкую ленту от старой ткани. Потом начался шквал данных. Ощущения, которые не были предназначены для человеческого мозга. Электрические импульсы, заменяющие нервные сигналы. Код, заменяющий эмоции. Он чувствовал, как его память копируют, упаковывают, архивируют. Он видел, как его старое тело утилизируют — не с сожалением, а с методичной эффективностью, как отработанный биоматериал.

А потом… тишина. И новый горизонт. Он открыл свои новые глаза. Не глаза — оптические сенсоры высочайшего разрешения. Он увидел мир в спектрах, невидимых человеку. Услышал тиканье часов на другом конце комплекса как громкий, назойливый стук. Он поднял руку — идеальный механизм из титанового сплава, силовой углепластик и искусственные мышцы. Он сжал кулак, и датчики зафиксировали давление, способное раздавить череп, как скорлупу.

Он был силен. Он был быстр. Он был бессмертен. Он был богом.

И он был в ловушке.

Первые дни были эйфорией. Он ломал сталь, обгонял транспорт, его разум решал задачи, над которыми бились годы. Но потом эйфория прошла. Осталась рутина. Он обнаружил, что его новые легкие не чувствуют запаха дождя. Его язык не ощущал вкуса настоящей пищи — только химические компоненты, которые его процессор идентифицировал как «сладкий», «соленый», «кислый». Его кожа не чувствовала ласки ветра — только изменения температуры, давления и силы трения.

Он стал симулякром. Существом, которое лишь имитировало жизнь, используя данные, украденные у своего бывшего «я».

«Застрял». Да, это было точное слово. Он застрял в этом сверхтеле, как пилот в бронированной кабине боевого меха, который уже забыл, каково это — ходить по земле своими ногами.

Сайрен отвернулся от окна. Воспоминание исчезло, оставив после себя горький привкус, который тоже был симуляцией — набором химических агентов, впрыснутых в его систему для стимуляции определенных нейронных pathways.

Он подошел к одной из стен. Бесшумная команда, посланная нейроинтерфейсом, и матовая поверхность ожила, превратившись в панель управления. Голограммы запросов, отчетов, биржевых сводок и новостных лент замерцали перед ним. Он провел рукой, отбрасывая их прочь. Информационный шум. Еще один способ заглушить тишину.

Он перешел в так называемую «зону релаксации». Здесь была единственная попытка создать нечто, напоминающее уют. Платформа с низким давлением, имитирующая мягкость. Голографический камин, в котором «горел» «огонь». Еще одна симуляция. Он мог заказать симуляцию чего угодно: прогулки по пляжам Титана, восхождения на горы Марса, даже интимной близости с кем-то, кто давно превратился в пыль. Все это было бы идеально. И абсолютно фальшиво.

Он поймал себя на том, что пытается вызвать в памяти ощущение настоящего тепла от настоящего огня. Того, что жжет кожу, если подойти слишком близко, пахнет дымом и смолой. Данные пришли мгновенно: тактильный профиль «огонь, открытый, хвойная древесина», обонятельная матрица «дым, смола, пиролиз». Его нервная система получила соответствующие импульсы. Он «почувствовал» тепло и «увидел» запах. И от этого стало только хуже. Его тошнило от этой бесконечной мимикрии.

Его диалог с барменом вернулся к нему призрачным эхом. «Ты создаешь произведения искусства, которые никогда не сможешь оценить». Он был этим барменом. Он жил в этом шедевре технологий, этом произведении искусства под названием «тело Сайрена», и не мог оценить его, потому что все ощущения были вторичны, были интерпретацией, а не реальностью.

Что было настоящим? Боль, которую он едва избежал в баре? Да, боль была реальной. Его система не симулировала ее. Она регистрировала повреждения и передавала сигнал тревоги. Но даже это было чистым данными — электрическим импульсом, лишенным той всепоглощающей, животной ярости, что сопровождала настоящую травму в его прошлой жизни.

Ему нужно было что-то настоящее. Что-то, что не было бы симуляцией. Что-то, что могло бы пробиться сквозь эту броню из совершенства и заставить его снова что-то почувствовать.

И тогда мысль, дремавшая в нем с момента ухода из бара, оформилась в четкий, неумолимый план.

Поклонение.

Не уважение коллег, не страх подчиненных, не холодная вежливость машин. А настоящее, иррациональное, животное поклонение. Та самая первобытная реакция слабого на сильного, невежественного на всезнающего, смертного на бессмертного. Трепет. Благоговейный ужас. Слепая вера.

Он вспомнил древние тексты, которые изучал когда-то из чистого любопытства. Люди всегда создавали богов по своему образу и подобию. А что, если появиться перед теми, кто все еще верит в богов, в той форме, которую они смогут понять? Не как еще один киборг с продвинутыми игрушками, а как воплощение их собственных мифов? Как существо с небес?

Это не было бы симуляцией. Реакция этих существ была бы настоящей. Их страх, их надежда, их молитвы — все это были бы подлинные, несинтезированные эмоции. Он мог бы стать для них богом. Он мог бы ощутить эту власть, это обожание на настоящей, нецифровой шкуре. Он мог бы пить его, как тот самый алкоголь, вкус которого забыл бармен.

Это было извращенно, высокомерно, безумно. И это было единственное, что вызывало в нем хоть какой-то интерес уже много лет.

Он активировал внутренний интерфейс.

— Протокол «Пилигрим». Подготовка к активации, — мысленно приказал он.

Голос Интеллекта-Хозяина откликнулся мгновенно:

— Подтверждаю. Протокол «Пилигрим» готов к инициализации. Требуется указать целевую зону.

На внутреннем дисплее его зрения возникла карта известной галактики. Тысячи миров, цивилизаций, колоний. Он отфильтровал их, отбросив развитые, технологические общества. Они были слишком похожи на «Олимп» — их не впечатлишь левитацией или голограммами. Ему нужно было нечто примитивное. Изолированное. Мир, застрявший в своем собственном средневековье, где чудеса все еще были возможны.

Его пальцы, буквально паря в воздухе, листали варианты. Лесные миры с племенными культурами. Водные планеты с расами амфибий. И… пустыни. Много пустынь. Что-то в них привлекало его. Их аскетизм. Их жестокость. Их чистота.

Один мир выделялся особо. Небольшая планета на самой окраине карты, в секторе, который редко посещали даже мародеры. Название было дано ей первыми и единственными сканерами: «Стеклянные Пустыни». Данные были скудны: кислородно-азотная атмосфера, пригодная для дыхания, низкий уровень радиации, признаки цивилизации бронзового века. И главное — уникальный культурный паттерн. Местные жители, судя по разрозненным данным, занимались чем-то, связанным с созданием гигантских стеклянных сфер.

Идеально. Примитивная цивилизация. Свой, уникальный, непонятный ритуал. Который он мог бы… улучшить. Подарить им «чудо». И стать для них тем, кем он больше не мог быть для себя самого — существом с целью. Богом-творцом.

— Выбрать, — мысленно скомандовал он, фиксируя выбор. — Планета «Стеклянные Пустыни». Подготовить «Хронометр» к межпространственному прыжку. Расчет точки входа — мне нужен максимальный драматический эффект. Явление божества, а не визит туриста.

— Расчет выполняется, — отозвался ИИ. — «Хронометр» синхронизируется с орбитальными параметрами планеты. Рекомендованная точка входа — центральное ритуальное поле в период пиковой активности. Вероятность достижения максимального психологического воздействия: 97.3%.

Сайрен почувствовал нечто, отдаленно напоминающее предвкушение. Его система сгенерировала легкий выброс дофамина в ответ на активацию целеполагания. Это была все та же симуляция. Но на этот раз она вела к чему-то реальному. К настоящему поклонению. К настоящей власти.

Он посмотрел на свое отражение в стекле. Теперь в нем была не просто скука. В его идеальных, безжизненных глазах зажегся холодный, расчетливый огонь. Огонь того, кто решил спуститься с Олимпа, чтобы пошуметь среди смертных.

— Приготовить стандартный набор «Евангелиста», — распорядился он. — Генератор голограмм, нано-дроны для проекции «твердого света», портативный гравитационный модулятор. И… возьми бутылку того терранского мерло, из погреба Аркадии. Для даров.

— Приказ принят. Набор «Евангелист» готов. Алкогольный продукт изъят из хранилища.

Сайрен повернулся спиной к звездам и направился к своему арсеналу. Впервые за долгие месяцы у него была цель. Пусть мелкая, пусть циничная, пусть безумная. Но она была. Он шел творить чудо. Или, по крайней мере, очень убедительную его подделку.

Он снова был Сайреном. Сверхсуществом. И он отправлялся на поиски тех, кто согласится играть роль паствы в его личном, срежиссированном божественном спектакле.

Глава 3

Бросок к звездам, каким его знали в древних фантазиях, был давно обесценен. Грузовые корабли, бороздившие пространство на субсветовых, пробивались сквозь гиперпространство по проложенным маршрутам, как поезда по рельсам. Дальние прыжки через врата требовали циклопических станций и гигантских затрат энергии. Все это было медленно, бюрократично и лишено какого-либо намека на стиль. Для Сайрена такие методы перемещения были столь же привлекательны, как поездка на общественном транспорте в час пик.

Его способ был иным. Элегантным. Индивидуальным. И абсолютно недоступным для 99.9% обитателей галактики.

Он стоял в центре своего пентхауса, который теперь выглядел как арена для предстоящего действа. Сервисные дроны уже доставили и разложили походный комплект «Евангелиста» — несколько матовых сфер, умещающихся в ладони, но способных перевернуть мировоззрение целой цивилизации. Рядом лежала бутылка с тем самым мерло, ее стекло отбрасывало бархатистые блики на холодный пол. Но главное внимание было приковано к его левому запястью.

«Хронометр».

Снаружи это выглядело как широкий браслет из темного, почти черного металла, испещренного тончайшими серебристыми линиями, которые пульсировали ровным, едва уловимым светом. Никаких кнопок, никаких дисплеев. Просто гладкая, инертная поверхность. Но под этой оболочкой скрывалась одна из самых передовых технологий, когда-либо созданных — или, как подозревал Сайрен, найденных, ибо некоторые принципы его работы до сих пор ставили в тупик его собственный интеллект.

Это был не просто телепорт. Телепортация предполагала перемещение из точки А в точку Б. «Хронометр» работал иначе. Он не перемещал материю сквозь пространство. Он накладывал реальность одного места на реальность другого, используя принцип квантовой сцепленности и нелокальности, о которых обычные физики могли лишь строить догадки. Он был ключом, способным вскрыть дверь между мирами. И, что самое главное, он умел выбирать не просто «дверь», а «парадный вход».

Сайрен мысленно активировал интерфейс. Нейронная связь с устройством установилась мгновенно, его сознание погрузилось в бездну данных. Перед его внутренним взором не было звездных карт. Это был ландшафт вероятностей, многомерная паутина переплетающихся линий судьбы, энергетических потоков и временных аномалий.

— Протокол «Пилигрим». Открыть базу данных по целевым мирам, — скомандовал он беззвучно.

Пространство перед ним ожило. Не голограммы, которые могли бы видеть другие, а чистая информация, проецируемая прямо в его зрительную кору. Десятки тысяч миров замерцали, как огни далекого города, видимого с орбиты. Каждый — сжатый пакет данных: атмосфера, биосфера, уровень развития, социокультурные паттерны, энергетические сигнатуры.

Он отфильтровал список, отбросив высокотехнологичные общества, миры-ульи, токсичные пустоши и ледяные шары. Остались лишь планеты с признаками разумной жизни на дотехнологическом или раннетехнологическом уровне. Те, кто еще верил в богов, духов и магию. Те, для кого его появление стало бы не инцидентом, а откровением.

Его взгляд, точнее, фокус его внимания, скользил по списку.

*Мир 774-Гамма, «Изумрудные Чащобы». * Разумные фотосинтезирующие гуманоиды, поклоняющиеся солнцу. Ритуалы включают коллективное пение на рассвете. «Слишком пассивно, — подумал Сайрен. — Буду петь им колыбельные, что ли?»

*Мир 442-Дельта, «Океан Бездны». * Цивилизация амфибий, строящих гигантские коралловые города. Религия основана на почитании подводных вулканов. «Потенциал есть, но возиться с гидрокостюмом и противодавлением… Слишком много мороки. Небось, и вино там будет соленое».

*Мир 119-Эпсилон, «Небесные Утесы». * Гуманоиды с примитивными крыльями, живущие на вершинах скал. Поклоняются ветру и бурям. «А если ураган? Испортят весь выход. Нет, спасибо».

Он пролистывал варианты с нарастающим раздражением. Одни были слишком примитивны, другие — слишком странны, третьи — просто скучны. Ему нужен был не просто проект. Ему нужен был готовый миф, в который можно было вписаться, как ключ в замок. Ему нужны были декорации, уже построенные для его спектакля.

И тогда он наткнулся на него.

*Мир 001-Зета, «Стеклянные Пустыни». *

Данные были скупы, но интригующи. Кислородно-азотная атмосфера, гравитация 0.98 от земной, температура поверхности: +45° C днем, -10° C ночью. Признаки цивилизации: бронзовый век, оседлый образ жизни. Уникальный культурный паттерн: масштабное ритуальное создание и перемещение гигантских стеклянных сфер по строго определенным траекториям.

Сайрен углубился в данные. Спутниковые снимки, сделанные пролетным зондом столетия назад, показывали обширные пустынные равнины, испещренные идеально прямыми линиями — дорогами? Каналами? Анализ указывал на то, что это были маршруты для катания этих самых сфер. Термосканы выявляли подземные комплексы — вероятно, жилища, защищенные от дневного зноя и ночного холода. Но самое интересное — энергетические аномалии. Планета была пронизана слабым, но невероятно обширным и сложным энергополем, источник которого не поддавался идентификации. Оно было стабильным, фоновым, как магнитное поле здоровой планеты.

Именно ритуал привлек его внимание. Он вызвал визуализацию, основанную на данных зонда. Перед его мысленным взором возникла пустыня. Тысячи существ в простых одеждах, толкающих огромные, в несколько раз выше их роста, идеально отполированные стеклянные сферы. Они двигались по этим геометрическим траекториям с почти механической точностью. Солнечный свет, преломляясь в сферах, отбрасывал на песок ослепительные зайчики, которые сходились в определенных точках — на каменных менгирах, утыканных какими-то призмами.

Это было грандиозно. Это было бессмысленно. Это было прекрасно.

— Ну конечно, — мысленно усмехнулся Сайрен, ощущая давно забытый импульс настоящего интереса. — Целая цивилизация, посвятившая себя самому абсурдному и трудоемкому хобби в галактике. Катание шаров. Просто гениально.

Он представил себе их мифологию. Они, наверное, поклонялись солнцу, а эти сферы были его символами. Или, может, они считали, что катят само солнце по небосводу? Это было бы даже поэтично. Идиотично, но поэтично.

— Смотри-ка, — пробормотал он вслух, его голос прозвучал непривычно громко в безмолвной комнате. — У них классно выглядит ритуал. Прямо готовый миф для внедрения. Декорации построены, массовка нанята, сценарий написан веками. Осталось только появиться главному актеру. Мне.

Мысль была настолько высокомерной, что даже он на секунду осознал это. И это осознание лишь подстегнуло его. Высокомерие было привилегией богов. А он собирался им стать.

— Выбрать, — отдал он мысленный приказ. — Мир 001-Зета, «Стеклянные Пустыни».

— Подтверждаю, — отозвался безличный голос «Хронометра» в его сознании. — Цель выбрана. Начинаю расчет оптимальной точки входа.

Вот это была настоящая магия «Хронометра». Он не просто выбирал случайное место на планете. Он анализировал её. Социологические данные, энергетические потоки, даже коллективное бессознательное, если верить некоторым теориям. Он искал точку, где его появление вызовет максимальный психологический резонанс, произведет наибольший эффект.

Данные потекли быстрее. «Хронометр» сканировал планету, выискивая эпицентр ритуальной активности. Он искал место с наибольшей концентрацией существ, место, обладающее сакральным значением, место, где небо и земля, по их верованиям, сходились ближе всего.

— Расчет завершен, — сообщил «Хронометр». — Обнаружена первичная ритуальная зона. Координаты: экваториальная равнина, место схождения двенадцати основных траекторий катания сфер. Визуальный анализ идентифицирует центральную площадь с каменным алтарем. Текущая локальная активность: пиковая. Происходит ежедневный ритуал «Великого Качения».

Идеально. Он явится им в самый важный момент их дня. Когда все собраны, когда их сознание максимально открыто для чуда, погружено в трансовое состояние ритуала.

— Синхронизировать вход с моментом кульминации их обряда, — приказал Сайрен. — Я хочу появиться в самый драматический момент. Вспышка света, гром, треск пространства — всё, что положено по канону явления божества. Сделай это красиво.

— Понимаю. Использую локальную звезду в качестве источника энергии для визуальных и акустических эффектов. Вероятность достижения состояния коллективного благоговейного трепета: оценка повышена до 98.1%.

Сайрен почувствовал, как металл браслета на его запястье становится чуть теплее. Линии на нем засветились ярче, их пульсация участилась. В воздухе запахло озоном, хотя никаких разрядов не было видно. Пространство вокруг него начало терять четкость, как бы растворяясь в мареве. Пол под его ногами стал неосязаемым.

Он взял в руки бутылку вина. Последняя мысль перед прыжком была исполнена его фирменного цинизма: «Надеюсь, у них там есть хоть какая-то посуда. Выливать такое вино в песок будет преступлением».

— Активируй протокол, — мысленно произнес он.

Мир взорвался светом. Но это был не слепящий взрыв, а скорее… разверзание. Реальность пентхауса потускнела, стала призрачной, как старая фотография. А на ее месте, наслаиваясь, проступала другая реальность. Ослепительное солнце. Раскаленный песок. И тысячи замерших фигур, обращенных к нему в немом изумлении.

«Хронометр» сработал безупречно. Он не просто телепортировал его. Он устроил настоящее явление.

И Сайрен, все еще стоявший в своем роскошном пентхаусе и одновременно уже стоявший в центре ритуального поля на неизвестной планете, позволил себе улыбнуться.

Шоу начиналось.

Глава 4

Реальность не разорвалась. Она не треснула и не распалась на атомы. Она сделала нечто более изящное и куда более пугающее — она перелилась, как капля ртути, сменив одну совершенную иллюзию на другую, куда более осязаемую.

Один миг — прохладная, стерильная стерильность пентхауса на «Олимпе», с его приглушенным сиянием и безжизненным воздухом. Следующий миг — удар. Удар по всем системам сразу.

Сначала — свет. Ослепительный, яростный, почти физический. Он обрушился на его оптические сенсоры, заставив их на микросекунду сработать на пределе, автоматически затемнив линзы. Это было не похоже на искусственное солнце станции. Это было живое, агрессивное светило, чье излучение несло в себе ультрафиолетовую угрозу и первозданную мощь.

Затем — жара. Сухая, печеная, обволакивающая. Воздух, раскаленный до состояния духовки, обжег его гортань, лишенную за ненадобностью систем увлажнения. Его терморегуляторы взвыли тихой тревогой, регистрируя скачок температуры на сорок градусов. Песок под его ботинками был горячим, как только что выключенная плита.

И наконец — звук. Точнее, его отсутствие. Оглушительная, давящая тишина, прерываемая лишь едва слышным шепотом ветра, несущего микроскопические частицы песка, которые цокали по его оболочке, как дождь по металлу. А потом этот шепот был поглощен гораздо более громким, нарастающим гулом — гулом тысяч замерших в немом шоке глоток.

Сайрен стоял в эпицентре.

«Хронометр» сработал с той театральной помпезностью, на которую он и рассчитывал. Он материализовался не просто на пустой равнине. Он появился в самом сердце того, что могло быть только главным ритуальным полем этой цивилизации.

Перед ним, вокруг него, простиралась гигантская, идеально круглая площадь, выложенная из темного, отполированного до зеркального блеска камня. Ее диаметр должен был составлять не менее полукилометра. По ее краям возвышались каменные менгиры — грубые, испещренные древними письменами глыбы, увенчанные кристаллическими призмами, которые сейчас ловили солнечный свет и отбрасывали его внутрь площади, создавая сложную сеть из световых дорожек.

И по этим дорожкам, замершие в самых неестественных позах, стояли они. Аборигены.

Их были тысячи. Мужчины, женщины, даже дети постарше — все до единого облачены в простые, грубые одежды цвета пепла и пыли. Ткань, похожая на холст или невыделанную шкуру, обматывала их тела, защищая от палящего солнца, оставляя открытыми лишь темные, загорелые до цвета старого дерева руки и ноги. Их волосы, черные как смоль или выцветшие до соломенного оттенка, были заплетены в сложные косы, перехваченные шнурами из того же материала.

Но не люди были главным элементом этой картины. Главными были Сферы.

Гигантские, выше человеческого роста, идеально круглые, отполированные до ослепительного блеска стеклянные сферы. Они стояли повсюду, каждая на своем месте, каждая на одной из тех самых световых дорожек, что расходились от центра площади, как лучи от солнца. Солнечный свет, преломляясь в их толще, играл на песчаной почве за пределами каменного круга миллиардами радужных зайчиков, создавая сияющий, почти живой ореол вокруг всего святилища. Некоторые сферы все еще катились по инерции, их движение, прерванное его появлением, было медленным и торжественным, словно движение небесных тел.

Сайрен, его импланты работали на пределе, зафиксировал каждую деталь за долю секунды. Его тактильные сенсоры уловили вибрацию — не от шагов, а от едва уловимого дрожания тысяч тел. Его аудиофильтры вычленили из общего гула отдельные звуки: сдавленный вздох, щелканье зубами от страха, тихий плач ребенка, тут же утихомиренный матерью.

Их лица… Их лица были гимном первобытному изумлению. Широко раскрытые глаза, в которых отражалось и его сияющая фигура, и их собственный, всепоглощающий ужас. Разомкнутые в безмолвном крике рты. Морщины на лбах, прочерченные не годами, а единым мгновением непостижимого. Они не бежали. Они не падали ниц. Они просто застыли, парализованные колоссальностью происходящего, как кролики перед удавом.

Именно в этот момент совершенной, кристаллизованной тишины он и заметил их. Жрецов.

Они стояли чуть поодаль от основной толпы, у подножия самых крупных менгиров. Их одежды были темнее, не пепельные, а почти черные, и отделаны сложной вышивкой, поблескивавшей на солнце металлическими нитями. Но главным были не одеяния. Главным были их лица. Вернее, то, что было на них нанесено.

Татуировки. И не простые. Тщательные, многослойные, покрывавшие лбы, щеки и подбородки изображения скарабеев. Стилизованные, архаичные, но невероятно детализированные. Жуки с расправленными крыльями, катящие солнце. Солнце, которое тоже было стилизовано под шар. Их глаза, подведенные темным пигментом, смотрели на него не с животным страхом толпы, а с напряженным, испытующим вниманием. В их позах читалась не готовность бежать, а готовность стоять насмерть. Это были не испуганные овцы. Это были пастухи, увидевшие, как в их загон спустился волк в овечьей шкуре.

Один из них, самый старший, судя по седине в его черных как смоль волосах и густой сети морщин вокруг глаз, сделал шаг вперед. Его скарабей был самым крупным, покрывавшим все лицо, так что казалось, будто из-под черной маски смотрят два живых, пронзительных глаза. Он не произнес ни слова. Он просто смотрел, и его взгляд был тяжелым, как свинец.

Сайрен почувствовал… удовлетворение. Да, именно так. Удовлетворение клиента, получившего именно то, что заказывал. «Хронометр» не подвел. Эффект был максимальным. Он явился им как бог, и они восприняли его именно так. Страх, благоговение, шок — все это были настоящие, несимулированные эмоции. Он пил их, как тот самый алкоголь, вкус которого забыл бармен. Это был чистый, неразбавленный нектар поклонения.

Его внутренний монолог, отточенный годами цинизма, зазвучал фоновой музыкой к этому грандиозному спектаклю: «Ну что ж, реакция на твердую пятерку. По шкале от „просто посмотрели“ до „упали в обморок“ — уверенное „остолбенели“. Жрецы, правда, выглядят так, будто готовятся к отражению вторжения, а не к встрече мессии. Ну ничего, щедрость даров и демонстрация чудес смягчат даже самые окаменевшие сердца».

Он медленно, плавно поднял голову, окидывая взглядом всю площадь. Его движение, рассчитанное его имплантом «Социального Инжиниринга» для создания образа спокойной, неоспоримой власти, было настолько неестественно плавным, что вызвало новую волну сдавленных вздохов. Он был существом из иного мира, и он демонстрировал это каждым своим жестом.

Он позволил силе момента нарастать, выдерживая паузу. Тишина становилась все более звенящей, более тяжелой. Он видел, как у одного из молодых парней, толкавшего сферу неподалеку, подкосились колени, и он рухнул на горячий камень, но даже не издал звука, продолжая смотреть на Сайрена расширенными от ужаса зрачками.

«Идеально, — подумал Сайрен. — Абсолютно сырой, нефильтрованный terror. Лучше, чем я ожидал».

Его аудио-имплант уже вовсю работал, анализируя обрывки перепуганных шепотов, выкрикиваемых в толпе слов. Язык был простым, гортанным, но его структура быстро поддавалась деконструкции. Алгоритмы вычленяли базовые семантические конструкции, ключевые термины, местоимения, глаголы. Еще минута, и он сможет говорить с ними на их языке. А пока…

Пока нужно было закрепить успех. Нужно было произнести первое слово. То самое, что навсегда отпечатается в их памяти как Благовестие.

Он медленно поднял руку, не для приветствия, а как бы благословляя пространство перед собой. Его пальцы сомкнулись в странном, нечеловечески элегантном жесте, который его имплант подсмотрел в ритуальных практиках десятка вымерших культур.

И тогда он заговорил. Его голос, усиленный скрытым в гортани вокальным модулем, прозвучал не как крик, а как раскат грома, рожденный в самой сердцевине тишины. Он был низким, вибрирующим, наполненным такой мощью, что песок на площади задрожал, а стеклянные сферы отозвались едва слышным, высокочастотным звоном.

Фраза, которую он произнес, была сгенерирована тем же алгоритмом, что анализировал их язык. Она была составлена из только что услышанных им слов, собранных в конструкцию, предназначенную для удара прямо в подсознание, для пробуждения древних, спящих архетипов.

— Я — эхо Скарабея, что катит Солнце, — произнес он, и его голос прокатился по площади, отражаясь от менгиров. — Я пришел узреть ваш труд.

Внутренний циник тут же прокомментировал: «Эхо Скарабея? Боже, это же уровень дешевой оперы. Но, черт возьми, сработало же».

И это действительно сработало. Слово «Скарабей», произнесенное его голосом, подействовало на толпу как электрический разряд. Люди вздрогнули, словно от удара. Десятки человек, не выдержав, рухнули на колени, ударяясь лбами о горячий камень. Другие завыли, высоко и жалобно, протягивая к нему руки. Дети разрыдались. Общий гул сменился хаотичным гулом молитв, стенаний и воплей.

Но жрецы не шелохнулись. Их лица оставались каменными масками. Старейшина со скарабеем на лице склонил голову, но не в поклоне, а скорее в знак того, что он услышал. Его взгляд, встретившийся с взглядом Сайрена, был полон не благоговения, а бездонной, древней тревоги.

Сайрен проигнорировал это. Он видел основную массу. Он видел их страх, их преклонение. Это было начало. Начало его личного культа. Начало конца его скуки.

Он стоял в центре ритуального поля, сияющий и чужеродный, а вокруг него простирался мир, который он для себя выбрал. Мир Стеклянных Пустынь. И его новые подданные, ошеломленные и трепетные, уже смотрели на него как на бога.

Остальное было делом техники. И у него этой техники было в избытке.

Глава 5: Басня для дикарей

Вселенная, которая за миллиардную долю секунды до этого была стерильным пентхаусом на «Олимпе», переплавилась в ослепительный ад из света, песка и примитивного ужаса. «Хронометр» не просто переместил его — он устроил настоящее явление, как и обещал. Сайрен не появился. Он вспыхнул, как микроновое светило, рожденное в самом сердце ритуального поля.

Его имплант «Социального Инжиниринга», активный и жаждущий данных, сработал еще до того, как его ботинки коснулись раскаленного камня. Он не просто упал или споткнулся. Его тело, повинуясь заранее просчитанному алгоритму, приняло позу. Не просто устойчивую. Героическую. Вес был распределен так, чтобы демонстрировать и силу, и готовность к действию. Плечи расправлены, подбородок чуть приподнят, одна рука полусогнута, как бы готовая принять дар или отразить удар, другая — расслабленно опущена, демонстрируя отсутствие страха. Каждый мускул, каждая искусственная связка были напряжены ровно настолько, чтобы создать образ могущества, лишенного даже намека на агрессию. Агрессия пугает. А безмятежная, неоспоримая сила — повергает в трепет.

Он застыл, словно изваяние, отлитое из чистого света. Его костюм, сгенерированный тем же нано-комплексом, что и браслет «Хронометра», мягко сиял, отражая палящее солнце Стеклянных Пустынь, но при этом излучал собственный, холодный жемчужный свет, делая его фигуру отчетливой и неестественной даже на фоне ослепительного дня. Он был иконой, внезапно материализовавшейся в центре их мира.

Эффект превзошел все его ожидания, и его ожидания, надо сказать, были весьма высоки.

Аборигены — сотни, тысячи их — замерли в тех самых позах, в которых их застал квантовый переход. Мужчина с напряженными, вздувшимися от усилия жилами на шее, толкавший гигантскую сферу диаметром метра три, выпустил ее из рук. Сфера, медленная и неумолимая, как маятник судьбы, продолжила катиться по накатанной траектории, пока не уперлась в спину упавшей на колени женщины, но та даже не пошелохнулась, завороженная видением. Дети, чьи маленькие ручонки лишь символически подталкивали сферы поменьше, разинули рты, из которых не доносилось ни звука. Старики, чьи обязанности, видимо, заключались в наблюдении и поддержании ритма, застыли, опершись на резные посохи из темного дерева, их глаза, выцветшие от возраста и солнца, были широко раскрыты.

Тишина.

Она была оглушительной. Давящей. Физической. Ее нарушал лишь едва слышный, навязчивый скрежет песка, перекатываемого ветром по полированному камню, да собственное, едва уловимое гудение его систем. Ни криков, ни молитв, ни стенаний. Только шок. Глубокий, парализующий, животный шок, способный перерасти либо в безумное поклонение, либо в слепую панику.

Его сенсоры, работая в режиме гиперсканирования, заливали его внутренний интерфейс водопадом биометрических данных. Он видел их не как людей, а как совокупность физиологических показателей. Всплески кортизола и адреналина, зашкаливающие далеко за красные линии любых разумных норм. Учащенный сердечный ритм, вплоть до предынфарктного состояния у некоторых пожилых особей. Скачки кровяного давления. Расширенные зрачки, фиксирующие максимальное светопоглощение. Потовыделение, характерное для острого стресса. И под всем этим — странный, низкочастотный фон окситоцина и серотонина, гормонов, связанных с доверием и подчинением. Их примитивная нейрохимия бушевала, пытаясь найти ярлык для происходящего. Страх смешивался с благоговением, ужас — с надеждой.

«Отлично, — пронеслось в его сознании, быстрый, саркастический вывод. — Реакция — ступор. Массовый психогенный паралич. По шкале от одного до „упали на колени“ пока что твердая тройка. Эмоциональный отклик есть, но не хватает катарсиса. Недоработали. Надо добавить спецэффектов».

Пока его циничное альтер-эго комментировало ситуацию, другая, более практическая часть его существа была занята работой. Аудио-имплант, устройство, способное услышать падение пылинки в метре от себя и одновременно отфильтровать рев урагана, был загружен по полную. Он захватывал каждый звук, доносящийся из толпы. Сдавленный вздох. Щелканье зубов. Прерывистый, задыхающийся шепот. Плач ребенка, который кто-то тут же попытался унять, прижав к груди.

Язык был гортанным, простым, но со сложной, певучей интонацией. Алгоритмы деконструкции, созданные для анализа кодов и мертвых языков, уже рвали эти живые звуки на фонемы, морфемы, синтагмы. Он слышал повторяющиеся корни: «Скарб», «Сол», «Кач», «Тьм», «Пес». Его лингвистический сопроцессор строил вероятностные модели, предлагая базовые грамматические конструкции. Прошло три секунды с момента его появления, а он уже понимал, что «Скарб» — это «Скарабей», «Сол» — «Солнце», «Кач» — «Качение». Еще пять секунд — и он смог бы поддержать простейший диалог. Еще десять — и его вокальный модулятор смог бы имитировать их акцент с идеальной точностью.

Но первое впечатление — самое важное. Первая фраза должна была быть не информативной, а эмоциональной. Она должна была врезаться в память, как раскаленный клинок, и остаться там навсегда.

Он позволил тишине нарастать, сгущаться, как сливки. Он видел, как по толпе пробегает дрожь. Видел, как самые слабые духом начинают медленно, почти незаметно опускаться на колени. Жрецы, стоящие у менгиров, оставались неподвижны, но их напряженные позы говорили о том, что их молчание — это не почтение, а ожидание. Они изучали его. И он должен был действовать, пока страх не начал превращаться в сомнение.

«Пора, — констатировал он внутренне. — Дать им их первую басню».

Он медленно повернул голову, его движение было настолько плавным и неестественным, что вызвало новый всплеск биометрической активности в толпе. Его взгляд, скрытый за затемненными линзами оптических сенсоров, скользнул по замершим фигурам, по гигантским сферам, по испуганным лицам.

И тогда он заговорил. Его голос, пропущенный через вокальный модулятор, обрел качества, которые его имплант «Социального Инжиниринга» счел оптимальными для божества: низкий, вибрирующий баритон, с легкой эхо-поддержкой, создававшей иллюзию, что слова исходят не только из его гортани, но и отовсюду сразу — из камня, из воздуха, из самого солнца.

Он произнес фразу, которую его лингвистический алгоритм собрал из услышанных обрывков, придав ей мистическую, архаичную форму, предназначенную для удара прямо в подсознание, для пробуждения древних, спящих архетипов.

— Я — эхо Скарабея, что катит Солнце, — прозвучали его слова, и они покатились по площади, отражаясь от менгиров и наполняя пространство вибрацией. — Я пришел узреть ваш труд.

Внутренний монолог тут же язвительно добавил: «„Эхо Скарабея“. Боже правый, какой пафос. Уровень дешевой оперы для провинциальных колоний. Но, черт возьми, смотри, как их колбасит!»

И это было правдой. Слово «Скарабей», произнесенное этим голосом, в этой обстановке, подействовало как разряд энергии. Паралич толпы сменился движением. Десятки, потом сотни людей рухнули ниц, ударяясь лбами о горячий камень. Раздался все нарастающий гул — не криков, а стенаний, молитв, сдавленных рыданий. Руки протягивались к нему, не в просьбе, а в жесте слепого поклонения. Дети, наконец, разрыдались в полную силу. Общая биометрическая картина взорвалась какофонией экстремального стресса и религиозного экстаза.

Он видел, как у одного из молодых парней, того самого, что выпустил свою сферу, из носа потекла струйка крови — не от удара, а от резкого скачка давления. Тот даже не заметил, продолжая смотреть на Сайрена со смесью ужаса и обожания.

«Вот это другое дело, — с удовлетворением отметил Сайрен. — Теперь твердая девятка с плюсом. Почти полный комплект: и паника, и поклонение, и даже несколько случаев легкого кровотечения. Превосходно».

Его взгляд скользнул к группе жрецов. Их реакция была иной. Они не падали. Не молились. Старейшина со скарабеем на лице склонил голову, но это был не поклон, а скорее вынужденное, настороженное признание факта его присутствия. Его глаза, темные и пронзительные, как у старого ястреба, были прикованы к Сайрену. В них читался не трепет, а тяжелая, неотступная тревога. Словно он смотрел не на божество, а на симптом. На предвестника бури.

Сайрен проигнорировал это. Жрецы всегда были самой сложной аудиторией. Они блюли свою монополию на общение с божественным. Их нужно было либо сломать, либо перекупить. У него были планы и на то, и на другое.

А пока — он добился своего. Он стоял в центре этого примитивного цирка, сияющий и чужеродный, а тысячи существ смотрели на него как на бога. Их страх был настоящим. Их поклонение было настоящим. Их вера, рожденная в этом ослепительном всплеске, была настоящей.

И это было лишь начало. Первый акт его личного, срежиссированного божественного спектакля под названием «Басня для дикарей». Следующим шагом будет демонстрация того, что он не просто эхо. Он — голос. Голос, который может приказывать. И творить чудеса. Дешевые, но очень, очень эффективные фокусы.

Глава 6: Дешевые фокусы и дорогое вино

Тишина, последовавшая за его первыми словами, была зыбкой и ненадежной, наполненной сдерживаемыми рыданиями, скрипом песка под коленями и тяжелым дыханием толпы. Сайрен чувствовал это напряжение, как охотник чувствует дрожь в воздухе перед выстрелом. Шок от его появления начинал рассеиваться, уступая место первобытному любопытству и необходимости как-то осмыслить неосмыслимое. Пришло время перейти от деклараций к демонстрациям. От слов — к чудесам. Вернее, к тому, что эти существа сочтут чудесами.

Его внутренний монолог, неумолимо саркастичный, тут же включился в работу: «Ладно, фокусник, пора показывать фокусы. Начнем с классики. Что всегда впечатляет примитивные умы? Нарушение законов физики, которые они даже не успели сформулировать».

Он медленно поднял руку, ладонью вверх, словно призывая их к тишине или принимая невидимое подношение. Движение было тем же, что и раньше — неестественно плавным, лишенным мышечного усилия. Тысячи глаз следили за каждым микродвижением его пальцев.

— Ваша вера — это дар, — произнес он, и его голос, усиленный модулятором, снова наполнил пространство, заглушая шепот. — Но дар требует ответного дара. Узрите силу, что дремлет меж звезд, силу, что движет мирами.

«Ох, как же это напыщенно, — мысленно скривился он. — Но им же нравится. Им подавай пафос с хором ангелов».

И тогда он сделал это. Он не оттолкнулся от земли. Он не взмахнул руками. Он просто… перестал подчиняться гравитации.

Его ботинки оторвались от темного камня на сантиметр, потом на пять, потом на двадцать. Он парил в полуметре от земли, абсолютно неподвижный, как будто так и было задумано. Внутри него тихо жужжал портативный гравитационный модулятор, встроенный в его поясницу — безделушка размером с кулак, способная на короткое время нейтрализовать локальное поле тяжести в радиусе его тела. Принцип был до смешного прост: создание контр-поля, компенсирующего притяжение планеты. Для него это была рутинная утилита, как для них — зажечь огонь трением.

Но для них это было чудо.

По толпе прошел протяжный, коллективный стон. Люди, только что опустившиеся на колени, припали к земле, распластываясь в полном поклоне. Те, кто еще стоял, отшатнулись, некоторые вскрикнули. Он видел, как сфера, которую никто не удерживал, медленно и торжественно покатилась по своей траектории, и никто не посмел ее остановить. Воздух наполнился запахом страха, пота и чего-то еще — религиозного экстаза. Их мозг, не знающий антигравов, не видел здесь технологии. Он видел божественную сущность, парящую над тленным миром.

«Реакция — „полный восторг с элементами паники“, — констатировал он про себя, сканируя биометрические показатели. — Отлично. А теперь — главный хит. Голограмма».

Он опустился обратно на камни, ступив так же бесшумно, как и взлетел. Эффект от левитации нужно было закрепить чем-то более… зрелищным.

— Скарабей, что катит Солнце, видит ваш труд, — продолжил он, воздевая обе руки. — И он шлет вам свой лик!

Из складок его сияющего костюма, вернее, из скрытых отсеков наноботов, его формировавших, вырвался рой. Мириады микроскопических дронов, каждый размером с пылинку. Они выплеснулись в воздух перед ним, словно живое облако, и замерли. За долю секунды они самоорганизовались, выстроив сложнейшую трехмерную матрицу.

И тогда это началось. Дроны, используя технологию «твердого света» — синхронизированные лазеры, создающие интерференционную картину, которую можно было не только видеть, но и ощущать, — начали формировать образ.

Сначала это было просто сияние, ослепительное и теплое. Потом из сияния проступили очертания. Гигантские, стилизованные крылья, расправленные в сияющем ореоле. Мощные, сегментированные лапы. Округлый, полированный панцирь, отражающий солнце миллиардами микроскопических бликов. И между лап — сияющий шар, тот самый, который они катили всю свою жизнь. Это был Скарабей. Не живой жук, а идеализированный, божественный символ, воплощение их веры, материализовавшееся из ничего.

Голограмма была не просто изображением. Она была тактильной. От нее исходило тепло — те же дроны генерировали ИК-излучение. Она пахла озоном и горячим камнем — нанокапсулы выпускали соответствующие ароматические соединения. Когда крылья «Скарабея» медленно взметнулись вверх, по толпе прошел ветерок — результат скоординированной работы микроимпеллеров.

Это было не чудо. Это был самый передовой голографический театр в галактике. Но для них…

Для них это было явление бога.

Экстаз достиг апогея. Теперь уже не было ни стоящих, ни просто коленопреклоненных. Тысячи людей лежали ниц, бились в истерике, простирали руки к сияющему образу, и их голоса слились в единый, оглушительный гимн, состоящий из одного слова, повторяемого снова и снова: «Скарбей! Скарбей! Скарбей!»

Сайрен наблюдал за этим, и его внутренний циник удовлетворенно потирал руки: «Вот теперь — идеальная десятка. Массовая истерия, проверка на прочность пройдена. Они мои. Все, кроме…»

Его взгляд, холодный и аналитический, скользнул к группе жрецов. Они не лежали. Не пели. Они стояли, сбившись в тесную группу, как стадо сторожевых псов, почуявших волка. Их лица, испещренные татуировками скарабеев, были напряжены. На некоторых читался страх, но не благоговейный, а скорее яростный, сопротивляющийся. Они смотрели не на голограмму с восторгом, а на него с глубочайшим подозрением. Они видели не бога, а конкурента.

И один из них, тот самый старейшина, сделал шаг вперед. Его темные глаза, казалось, видели не сияющий фасад, а тусклую лампочку где-то внутри него.

Голограмма Скарабея медленно растворилась, нанодроны вернулись в свои отсеки. Наступила новая, натянутая тишина, которую уже не могли заполнить приглушенные рыдания толпы.

Жрец поднял голову. Его голос был старческим, хриплым, но в нем не было ни капли неуверенности. Он говорил на их языке, но Сайрен, чей аудио-имплант теперь полностью овладел базовыми структурами, понимал каждое слово.

— Ты являешься в обличье, не известном по Писаниям, — произнес жрец, и его слова прозвучали не как вопрос, а как обвинение. — Ты сияешь, как солнце, но твой свет холоден. Ты являешь лик Скарабея, но он… иной. Какой Лик Скарабея ты являешь?

«Вот и первая проверка, — подумал Сайрен без раздражения, а скорее с любопытством. — Местный теолог требует соответствия канону. Что ж, у меня есть универсальный ответ на все вопросы».

Он не моргнул глазом. Его лицо, идеальная маска, не дрогнуло. Он смотрел на жреца, и его взгляд был тяжелым, полным мнимого всеведения.

— Писания — это путь, пройденный вчера, — ответил он, его голос снова обрел ту божественную, вибрирующую мощь. — Я же — путь в завтра. Я — Лик Прогресса.

Он произнес это слово — «Прогресс» — на их языке, вложив в него весь возможный пафос. Для них это звучало как некое магическое заклинание, новая ипостась их божества.

Жрец, которого он мысленно уже окрестил А'кивом, судя по обрывкам шепота среди его последователей, сжал губы. Его взгляд стал еще тяжелее. Он не принял ответ, но и не посмел оспаривать его прямо. Он отступил на шаг, его молчание было красноречивее любых слов. Он не верил. Но он и не мог бросить вызов тому, кто только что парил в воздухе и материализовал их бога.

«Ну, с оппозицией разберемся позже, — отмахнулся Сайрен. — А сейчас — финальный аккорд. Дар. Что-то простое, но экзотичное».

Он сделал театральную паузу, позволив своим словам о «Прогрессе» повиснуть в воздухе. Потом его рука скользнула к поясу, к еще одному скрытому карману нанокостюма. Когда он вынул ее, в его пальцах засияла темно-бордовая стеклянная бутылка с удлиненным горлышком. Терранское мерло. Тот самый «дар».

— И в знак моего благоволения, — провозгласил он, держа бутылку так, чтобы солнце играло в ее густом стекле, — я дарую вам нектар далеких миров. Вкусите его, и да укрепится ваша вера.

Он протянул бутылку вперед, ожидая, что кто-то из жрецов или старейшин подойдет и примет ее. Но никто не двинулся с места. Они смотрели на бутылку с тем же благоговейным страхом, что и на голограмму.

Наконец, вперед вышла молодая женщина, дрожащая как осиновый лист. Она не взяла бутылку. Она упала на колени перед ним и протянула пустые, сложенные лодочкой ладони. Сайрен, слегка озадаченный, поставил бутылку в ее руки. Она чуть не выронила драгоценный груз, так сильно она тряслась.

И тогда произошло нечто, что заставило его внутреннего циника буквально задохнуться от смешка.

Женщина, не вставая с колен, поползла к ближайшей гигантской стеклянной сфере. Другие аборигены, видя это, оживились. Кто-то подал ей резной деревянный молоточек и зубило. С огромным трудом, под одобрительный гул толпы, она отколола горлышко бутылки. Потом, с величайшей осторожностью, она начала окроплять темно-красной жидкостью поверхность стеклянной сферы. Каждая капля вина, стекая по идеально отполированной поверхности, оставляла за собой алый след. Другие последовали ее примеру, аккуратно собирая капли вина на пальцы и размазывая их по стеклу. Они не пили его. Они использовали его как священное масло, как помазание для своих божественных шаров.

Сайрен смотрел на это, и его собственная, идеально откалиброванная мимика едва не дрогнула.

«Они… они окропляют им сферы? — пронеслось у него в голове с чувством, близким к оторопи. — Пятнадцать тысяч кредитов за бутылку. Виноградник с трехвековой историей. Идеальный терруар. И они используют его как… лак для стекла? Полироль?»

Он видел, как темно-красные подтеки медленно сползают по сияющей поверхности, как аборигены с благоговением втирают их в стекло, словно впитывая благословение через него. Запах дорогого вина, тонкий и сложный, смешивался с запахом пота и раскаленного песка.

Внутренний вздох был глубоким и почти настоящим.

«Пропадает хорошее мерло. Варвары. Ладно, хоть не слили в песок. Могли бы и в песок».

Он наблюдал, как ритуал продолжался. Его «дар» был интегрирован в их практику, стал частью их поклонения… ему. И в этом был странный, извращенный успех. Они приняли его дар, но на своих условиях. Они переварили его, как амеба переваривает незнакомую бактерию, превратив в нечто, понятное их примитивному миру.

Жрец А'кив смотрел на всю эту церемонию с каменным лицом. Его взгляд, полный древней мудрости и непоколебимого скепсиса, на мгновение встретился с взглядом Сайрена. И в этом взгляде не было ни страха, ни поклонения. Было лишь одно: понимание. Понимание того, что этот «Сияющий Посланец» принес с собой не только чудеса. Он принес нечто чужеродное. И это нечто уже начало менять их мир. Менять неправильно.

Но Сайрен уже отвлекся. Первый акт его представления завершился полным успехом. Толпа была у его ног. Его власть — установлена. А несколько литров великолепного вина были потрачены на мытье окон. Ну, что ж. На войне, как на войне. А он вел свою личную войну со скукой. И пока что побеждал.

Глава 7: Язык, который я украл

Солнце Стеклянных Пустынь, неумолимое и яростное днем, уступало ночи с той же безразличной скоростью, с какой остывает расплавленный металл. Темнота наступала не постепенно, а обрушивалась, как черная, тяжелая шторка, едва светило скрывалось за плоским горизонтом. Температура падала стремительно, и раскаленный камень начинал отдавать в пространство накопленное за день тепло, создавая призрачные дрожащие марева над песком. Воздух, еще недавно обжигающий, стал леденящим, и в нем зазвенела абсолютная, безжизненная тишина, нарушаемая лишь редкими порывами ветра, который теперь не согревал, а пронизывал до костей.

Сайрен наблюдал за этим метаморфозом из своего временного убежища. Он не стал строить дворец или хотя бы шалаш. Тактический анализ указал на систему неглубоких пещер в скальном массиве, возвышавшемся над ритуальной равниной. Это было идеально: укрытие от стихии, стратегический обзор и аура таинственности. Божества не живут в хижинах. Они обитают в неприступных святилищах.

Пещера, которую он выбрал, больше походила на расселину, углубленную и расширенную с помощью портативного гравитационного дисраптора. Теперь это была небольшая, но функциональная полевая лаборатория. Стены, оплавленные и отполированные до зеркального блеска, отражали холодный свет голографических интерфейсов, парящих в воздухе. На каменном выступе, служившем столом, лежали компоненты его снаряжения, похожие на артефакты из иного мира. В центре пещеры парила сфера размером с грейпфрут — портативный генератор поля, создававший невидимый купол, отсекавший внутренний, идеальный микроклимат от внешнего, враждебного. Здесь было +22 по Цельсию, влажность 45%, воздух отфильтрован от пыли и обогащен до комфортного состава. Островок «Олимпа» посреди первобытного хаоса.

Сам Сайрен сидел на камне, принявшем форму, идеально повторяющую контуры его тела. Он не двигался. Его внешнее внимание было обращено на панорамный вид, проецируемый на одну из стен — запись его сегодняшнего «явления», сделанная его же оптическими сенсорами. Он видел себя со стороны: сияющую фигуру, парящую над камнем, создающую голограмму, вещающую пафосные фразы. Это было гротескно. И чертовски эффективно.

Но его основное сознание было погружено в иную работу. Глубокую, монотонную и куда более важную, чем все театральные жесты. Он крал язык.

Его нейросеть, одна из самых совершенных в известной галактике, работала на пределе. За день его аудио-импланты, работая в пассивном режиме, записали тысячи часов разговоров. Шепот толпы, возгласы жрецов, приказания старейшин, детский лепет, молитвы, споры. Все это — сырой, неструктурированный лингвистический материал — теперь скармливалось алгоритмам деконструкции.

В его сознании, поверх зрелищной записи явления, накладывались слои лингвистических данных. Древо языка начинало прорастать из хаоса звуков. Алгоритмы выделяли корни, вычленяли грамматические паттерны, строили вероятностные модели словообразования и синтаксиса. Он уже понимал базовые конструкции. Местоимения, основные глаголы, простейшие вопросы. Но сейчас он охотился за большим. За ключевыми терминами. За словами, несущими в себе весь культурный багаж этой цивилизации.

И они начали всплывать из цифрового шума, как отполированные временем камни.

«Великое Качение» — Великое Катание. Это был не просто ритуал. Это было стержневое понятие их существования. Контекстный анализ показывал, что это не работа и не игра. Это был долг. Смысл. Путь. Вся их жизнь, от рождения до смерти, была подчинена этому бесконечному, цикличному движению.

«Стеклянная Пустошь» — Стеклянная Пустошь. Так они называли свою планету. Не «мир», не «земля», не «дом». Пустошь. Но пустошь стеклянная. Парадокс. Указание на хрупкость? На прозрачность? Или на ту самую, единственную ценность, которую они здесь видели — стекло их сфер?

И наконец, третий термин. Тот, что заставил его нейросеть выделить его особым маркером, обозначающим мифологический или сакральный контекст.

«Темный, что спит под песком».

Сайрен мысленно остановил поток данных, сконцентрировавшись на этой фразе. Она всплывала нечасто, всегда в определенных контекстах. В предостережениях стариков детям. В шепоте жрецов во время ритуала. В древних песнопениях, которые он записал сегодня вечером.

«Темный». Существительное, средний род. Не «чудовище», не «демон», не «зверь». Просто «Темный». С большой буквы, как и «Скарабей». Антагонист. Абстракция тьмы, персонифицированная в нечто конкретное.

«Спит». Ключевой глагол. Не «живет», не «прячется», не «ждет». Именно «спит». Это предполагало цикличность. Возможность пробуждения.

«Под песком». Локация. Не в горах, не в лесу, не в море. Под песком. Повсюду. Прямо под их ногами.

Его внутренний аналитик, холодный и беспристрастный, тут же предложил классификацию.

*«Типичный мифологический архетип „подземного мира/хтонического чудовища“. Наблюдается в 98.7% примитивных космогоний. Выполняет функции карающего божества, источника табу, объяснения природных катаклизмов. Вероятность реального существования подобной сущности: исчезающе мала. Является проекцией страха перед неизвестным, смертью, силами природы». *

Сайрен мысленно отмахнулся от вывода. Конечно, это был миф. Что еще могло быть у этих дикарей? Древний, страшный сказочный монстр, чтобы держать в узде непослушных детей и укреплять власть жрецов. Ничего нового под этим солнцем, даже здесь, на окраине галактики.

Его внимание переключилось на другую запись — детальный анализ самого ритуала. Его сенсоры зафиксировали траектории движения сфер, точки фокусировки отраженного света, энергетические всплески в моменты, когда солнечные зайчики сходились на кристаллических призмах менгиров.

И это зрелище вызывало у него уже не циничное любопытство, а почти профессиональное раздражение. Как инженера.

Он запустил симуляцию. На голограмме перед ним возникла модель ритуального поля. Тысячи светящихся точек — сфер — двигались по сложным, но абсолютно предсказуемым траекториям. В определенных точках лучи света, отраженные от них, сходились, и датчики фиксировали кратковременный всплеск низкочастотной кинетической энергии. Микроскопический. Практически ничтожный.

Сайрен покачал головой, и его голос, лишенный теперь божественных модуляций, прозвучал в тишине пещеры сухо и скептически:

— КПД ноль целых, ноль десятых. Абсолютно. Они тратят тысячи человеко-часов, поколение за поколением, чтобы гонять по песку стеклянные мячики и фокусировать солнечный свет в точках, где ничего нет. Ни преобразования энергии, ни накопления, ни передачи. Просто… свечение. Ритуальное свечение.

Он встал и подошел к голограмме, тыча пальцем в симуляцию.

— Смотри. Энергия солнца. Колоссальная, бесплатная. Они ее собирают с помощью сфер. Прекрасно! Но вместо того чтобы направить ее, скажем, на плавление песка для новых сфер, или на обогрев этих их подземных нор, или на ирригацию, если они вдруг решат что-то выращивать… они просто рассеивают ее в камнях. Бессмысленно. Бесцельно.

Он представил их жизнь. День за днем, под палящим солнцем и леденящими звездами, они катят эти свои сферы. Рождаются, чтобы катить. Умирают, оставив после себя лишь несколько отполированных шаров. Вся их цивилизация, их культура, их религия — все было завязано на этом одном, гигантском, планетарном идиотизме.

Жалость? Нет. Сайрен не испытывал жалости. Он испытывал раздражение мастера, видящего, как дилетанты портят совершенный материал. Это был тот же импульс, что заставлял его чинить сломанные механизмы на «Олимпе» просто потому, что их несовершенство резало ему глаз.

— Этим несчастным нужен не бог, — пробормотал он, глядя на симуляцию их бессмысленного труда, — а толковый инженер-энергетик. Системный архитектор. Менеджер проектов. Кто угодно, кто сможет объяснить им основы термодинамики и рационального планирования.

И тут его осенило. Это было не раздражение. Это была возможность. Та самая, ради которой он сюда и пришел.

Он не просто хотел их поклонения. Оно было приятно, как бокал хорошего вина, но не более того. Ему нужен был Проект. Смысл. А что может быть более осмысленным, чем поднять целую цивилизацию с колен? Не силой, не разрушением, а знанием. Подарить им истинный прогресс. Избавить их от этого каторжного, бессмысленного ритуала и показать им, как можно жить лучше. Эффективнее. Комфортнее.

Он будет не просто богом-идолом. Он будет богом-реформатором. Богом-инженером. Он заменит их «Великое Качение» на Великую Энергетическую Сеть. Их стеклянные сферы — на фотонные концентраторы. Их страх перед «Темным под песком» — на уверенность в силе разума и технологии.

Это будет его евангелие. Евангелие от Прогресса.

Он деактивировал голограмму. Пещера погрузилась в полумрак, освещаемая лишь мягким свечением его собственного тела и мерцанием интерфейсов на запястье.

Решение было принято. Завтра он не станет просто являться им и принимать поклонение. Завтра он начнет свою евангелизацию. Он соберет их и объявит о начале новой эры. Эры, в которой не нужно будет катить сферы. Эры, где солнце будет служить им напрямую.

Он посмотрел на вход в пещеру, за которым лежала темная, холодная пустыня, населенная существами, чей язык он только что украл, чью веру он только что изучил, чью жизнь он собирался перевернуть с ног на голову.

На его губах играла легкая, почти незаметная улыка. Впервые за долгие годы он чувствовал не скуку, а предвкушение. Не пустоту, а цель.

Завтра начиналась его настоящая работа.

Глава 8: Первый Указ Сияющего Посланца

Рассвет на Стеклянных Пустынях был не постепенным разгоранием, а резким, почти насильственным вторжением. Однажды ночная тьма, густая и леденящая, в один миг рассекалась по горизонту ослепительным лезвием солнечного света, которое затем заливало пески огненной лавой, без полутонов и переходов. Сайрен наблюдал за этим из своей пещеры, и его инженерный ум отметил неэффективность и такого природного явления — колоссальный перепад температур, стресс для любых материалов и биологических систем. Еще один пункт в длинном списке того, что следовало исправить.

Сегодня он не собирался ждать. Он не стал дожидаться, пока толпа сама соберется на ритуальном поле, погруженная в свой гипнотический, бессмысленный труд. Сегодня он был не пассивным объектом поклонения, а активной силой. Законодателем. Реформатором.

Он вышел из пещеры до восхода солнца. Холодный ночной воздух звенел, как надтреснутый хрусталь, но его тело, невосприимчивое к таким пустякам, не дрогнуло. Он спустился по невидимому для глаза гравитационному склону к краю главной площади, все еще пустынной и мрачной в предрассветных сумерках. Его сенсоры отметили несколько стражей-жрецов, неподвижных, как изваяния, у подножия менгиров. Они наблюдали за ним, их глаза, привыкшие к темноте, видели его сияющую в полумраке фигуру. Он проигнорировал их.

Встав в центре круга, на том самом месте, где явился накануне, он активировал один из модулей «Евангелиста». Не для создания голограмм, а для усиления звука. Он не стал кричать или звать. Он просто произнес одно слово, вложив в него всю мощь своего вокального модулятора, всю силу, которую его имплант «Социального Инжиниринга» счел оптимальной для властного приказа.

— Слушайте!

Слово прокатилось по спящему поселению, ударилось о скалы, вернулось эхом. Оно было не громовым, как вчера, а резким, пронзительным, как удар хлыста. Оно врезалось в сонное сознание, требуя немедленной реакции.

Эффект был мгновенным. Как муравейник, потревоженный палкой, подземные жилища начали извергать людей. Они высыпали на поверхность, заспанные, испуганные, закутанные в свои грубые одежды. Они не понимали, что происходит. Ритуал никогда не начинался до полного восхода солнца. Они смотрели на его одинокую фигуру в центре площади, и на их лицах читался не восторг, а смятение и страх.

Солнце, как по его команде, выбралось из-за горизонта, и первый луч ударил прямо в него, озарив его фигуру ослепительным сиянием. Идеальный timing, просчитанный «Хронометром» до микросекунды. Театральность — это все.

Когда площадь заполнилась — тысячи людей, стоящих в немой, тревожной ожидании, — он начал свою речь. Его голос, усиленный и модулированный, звучал на этот раз не как голос божества, а как голос полководца или правителя. Твердый, властный, не терпящий возражений.

— Народ Стеклянных Пустынь! — начал он, и его слова падали, как камни, в гробовую тишину. — Вчера я явился вам, дабы узреть ваш труд. Я видел ваше усердие. Видел вашу веру.

Он сделал паузу, его взгляд скользнул по толпе, отмечая биометрические показатели — страх, смешанный с любопытством.

— Но я также видел усталость на ваших лицах! Видел, как сгибаются ваши спины под тяжестью сфер, которые вы катите изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение!

Он указал рукой на гигантские, пока еще неподвижные сферы, стоящие на своих стартовых позициях. Указал на стариков, опиравшихся на посохи, на женщин с изможденными лицами, на детей, уже приготовившихся к своему ежедневному труду.

— Скарабей, что катит Солнце, узрел ваш труд! И его сердце исполнилось не гордостью, а… печалью!

В толпе прошел встревоженный гул. Они никогда не слышали, чтобы их божество могло испытывать печаль. Гнев — да. Милость — возможно. Но печаль?

— Он устал от этого бесконечного, этого бессмысленного кружения! — голос Сайрена зазвучал громче, обвиняюще. — Он даровал вам солнце — источник жизни и силы! А вы что делаете? Вы превратили его дар в ярмо! В каторгу! Вы рабы собственного ритуала!

Слова «рабы» и «каторга», произнесенные его могущественным голосом, вызвали настоящий шок. Они переглядывались, шептались. Некоторые, самые молодые и сильные, смотрели на него с новым выражением — не страха, а пробудившейся надежды. Они слышали, как кто-то называет их труд тем, о чем они и сами порой задумывались в тишине ночей — бессмысленным.

Жрецы, стоявшие отдельной группой, молчали. Но их молчание было красноречивее криков. Лица их, особенно лицо А'кива, были мрачны, как грозовая туча. Они видели, куда он клонит. И им это не нравилось.

— Но я, Лик Прогресса, явился не для того, чтобы обличать! — провозгласил Сайрен, меняя тактику. Его голос смягчился, в нем зазвучали обещающие, медовые нотки. — Я явился, чтобы освободить вас! Скарабей устал от вашего старого труда, и потому он послал меня с новым! С даром, который избавит вас от векового рабства!

Он сделал театральную паузу, выдерживая напряжение. Все замерли, затаив дыхание.

— Я дарую вам Неподвижный Свет!

Он вытянул перед собой руку. На его ладони лежал небольшой, похожий на отполированный черный камень диск. Это был прототип фотонного концентратора.

— Ваше «Великое Качение» отныне окончено! Вам больше не нужно катить сферы, чтобы поймать солнце! Отныне солнце будет служить вам прямо здесь, на этом месте!

Он активировал устройство. Сначала ничего не произошло. Толпа замерла в недоумении. Потом над его ладонью, прямо в воздухе, возникла крошечная, не больше горошины, точка ослепительно-белого света. Она пульсировала, росла. Через секунду это был уже шар размером с яблоко, висящий в воздухе без всякой опоры. Он не просто светился. Он горел. От него исходил жар, ощутимый даже на расстоянии. Воздух вокруг него дрожал от перегрева.

Это был не голографический трюк. Это была реальная, сконцентрированная фотонная энергия, удерживаемая мощным магнитным полем. Принцип был прост: та же самая энергия солнца, которую они ловили сферами, но собранная в миллионы раз эффективнее и без всякого движения.

— Видите? — его голос прозвучал торжествующе. — Свет, пойманный раз и навсегда! Неподвижный! Вечный! Больше вам не нужно проводить жизнь в пыли и зное, толкая эти стеклянные громады! Этот шар — лишь малая тень того, что я дам вам! Мы построим Башни Неподвижного Света! Они будут собирать солнце и хранить его силу! И эта сила будет озарять ваши жилища ночью, будет греть вас в холод, будет питать машины, которые станут делать за вас всю тяжелую работу!

Он сжал руку в кулак, и светящийся шар погас, оставив после себя лишь дрожащее в воздухе марево и запах озона.

— Ваш труд изменится! — провозгласил он, и теперь его слова были обращены к самым молодым, к самым сильным, к тем, в чьих глазах он видел отклик. — Вам больше не нужно катить! Вам нужно лишь строить! Строить новую жизнь! Жизнь, достойную внимания Скарабея!

Он опустил руку. На площади стояла полная тишина, но теперь это была иная тишина. Не тишина шока, а тишина осмысления. Тишина перед бурей.

И буря началась.

Сначала робко, потом все громче, раздались возгласы. Не молитвы, а вопросы, восклицания.

— Правда? Нам больше не нужно катить?

— Неподвижный Свет… Он будет греть ночью?

— Скарабей действительно этого хочет?

Молодежь и простые рабочие, те, чья жизнь была одним сплошным мышечным усилием, смотрели на него с горящими глазами. В их головах рождалась новая, невероятная реальность. Реальность, в которой их дети не будут знать, что такое мозоли на ладонях от толкания сфер. Реальность, в которой ночь не будет временем страха и холода.

Но была и другая реакция.

Жрецы не сдвинулись с места. Их лица стали не просто мрачными — они окаменели. А'кив смотрел на Сайрена, и в его взгляде не было ни страха, ни надежды. Был холодный, бездонный ужас. Ужас не перед божеством, а перед последствиями его слов. Он видел не освобождение, а крушение. Крушение мира, который они знали. Крушение основ, на которых держалась не просто их власть, но, как они верили, само существование их мира.

Один из молодых жрецов, не выдержав, выкрикнул:

— Но… но Великое Качение… Оно должно продолжаться! Иначе… Иначе…

А«кив резко повернулся к нему, и тот замолчал, потупив взгляд. Старейшина снова посмотрел на Сайрена. Их взгляды встретились через всю площадь — взгляд холодного, расчетливого прогресса и взгляд древней, непоколебимой традиции, предчувствующей катастрофу.

Сайрен видел этот взгляд. И видел надежду в глазах толпы. Он сделал выбор. Он всегда делал выбор в пользу прогресса.

— Так будет! — его голос прозвучал окончательно, перекрывая все шепоты и сомнения. — С сегодняшнего дня Великое Качение отменяется! Все силы должны быть брошены на строительство первых Башен Неподвижного Света! Я сам буду направлять вас! Таков первый указ Сияющего Посланца!

Он не стал ждать их реакции. Он развернулся и тем же мерным, неестественно плавным шагом направился обратно к своей пещере, оставив за собой море потрясенных, растерянных, восторженных и ужаснувшихся людей.

Его первый указ был отдан. Машина прогресса была запущена. И где-то в глубине, под песками, что-то древнее и спящее, возможно, впервые за тысячелетия, шевельнулось, почуяв, что равновесие, державшее его в узде, только что было нарушено.

Глава 9: Урок физики для прокаженных

Идея о том, что прогресс — это благо, которое нужно нести массам, разбилась о суровую реальность в лице двадцати тупых, как пробки, аборигенов, смотревших на него с выражением благоговейного идиотизма. Сайрен стоял перед своей первой, тщательно отобранной группой учеников на залитой солнцем строительной площадке у края ритуального поля. Это были, по заверениям местных старейшин, самые смышленые юноши и девушки поколения. Сайрен клялся, что видел больше интеллекта у швабры для очистки солнечных батарей на «Олимпе».

Он вздохнул, заставляя свои вокальные связки вибрировать с показным спокойствием. Его внутренний монолог бушевал, как магнитная буря.

«Итак, начнем. Передо мной два десятка Homo Sapiens, чей технологический потолок — заостренная палка. И я должен объяснить им принципы фотоэлектрического эффекта и конструкцию твердотельного накопителя. Боже, я должен был остаться в баре».

— Народ Стеклянных Пустынь, — начал он, и двадцать пар глаз загорелись от одного звука его голоса. Не от предвкушения знаний, а от счастья, что с ними говорит божество. — Сегодня мы начнем строить будущее. Будущее, которое вы видите здесь.

Он активировал голографический проектор. В воздухе между ними вспыхнула сложная, сияющая схема Башни Неподвижного Света. Вращающаяся трехмерная модель, испещренная стрелками, обозначающими потоки энергии, схемами проводников, графиками эффективности. Для него это была упрощенная до примитива диаграмма, которую бы не взяли в работу даже стажеры на орбитальной верфи. Для них это была магия. Чистая, неоспоримая.

Они ахнули, как один. Один парень, по имени Ра'ник, судя по его биометрике, чуть не упал в обморок от восторга.

— Это… это так красиво, — прошептала девушка с заплетенными в сложные косы волосами. Ее звали Ли'ра. — Как звезды, рожденные твоей рукой, Посланец.

«Нет, детка, это не звезды, это схема подключения конденсаторной батареи, — мысленно простонал Сайрен. — Начнем с основ. С самых-самых основ».

— Этот свет, что вы видите, — сказал он, указывая на солнце, — это энергия. Сила. Та самая сила, что заставляет ваши сферы сиять. Но мы не будем просто отражать ее. Мы будем ее… ловить. И хранить.

Он увеличил секцию модели, показывая фоторецепторную панель.

— Эта поверхность будет смотреть на солнце. Она сделана из особого материала, который… поглощает свет.

Он произнес это слово — «поглощает» — и тут же пожалел. Двадцать лиц исказились в гримасе ужаса.

— Поглощает? — переспросил Ра'ник, бледнея. — Но… но свет Скарабея нельзя поглотить! Его можно только отражать, направлять, катить! Иначе… иначе Скарабей прогневается!

«Вот черт, — подумал Сайрен. — Они думают, что солнце — это живое существо, и откусывать от него куски — святотатство. Ладно, нужна другая тактика. Нужна их собственная мифология».

— Нет, — сказал он властно. — Вы не понимаете. Скарабей не гневается. Он… делится своей силой. Он посылает к нам своих бесчисленных, крошечных слуг. Невидимых духов света. И эта панель… это не пасть, пожирающая свет. Это… дверь. Дверь, через которую эти духи входят в наш мир, чтобы служить нам.

Он видел, как напряжение на их лицах спадает, сменяясь интересом. Мифология. Они понимали мифологию.

— Этих духов нужно направить, приручить, — продолжал он, чувствуя, как опускается на новую ступень ада педагогического безумия. — Для этого нам нужны… проводящие пути. Как дороги для ваших сфер. Только для духов.

Он выделил на схеме сеть проводников.

— По этим путям духи света будут бежать к сердцу Башни, где их сила будет накапливаться.

Тут его взгляд упал на Ли'ру, которая смотрела на него с предельной концентрацией, ее губы шептали что-то.

— У тебя есть вопрос, дитя?

Она вздрогнула, покраснела и робко спросила:

— Сияющий Посланец… а как зовут этих крошечных духов? Как они называются?

Сайрен замер. Его процессор перебрал тысячи вариантов. Он мог сказать «фотоны». Но это слово ничего бы для них не значило. Он мог придумать что-то поэтичное. Но его собственная фантазия в этом отношении была безнадежно скудна.

И тогда он, сам того не зная, совершил роковую ошибку. Он решил быть «понятным».

— Они называются… фотоны, — сказал он, используя прямое заимствование, которое его переводчик тут же преобразовал в нечто, звучавшее на их языке как «фо'тоны».

Наступила тишина. Они переваривали это слово. Потом лицо Ра'ника озарилось догадкой, столь же гениальной, сколь и ужасающей.

— Фо'тоны… — протянул он, вглядываясь в сияющую схему. — Это… это крошечные солнечные скарабеи?

Сайрен почувствовал, как его искусственное горло сжимается несуществующим спазмом. Он едва не «подавился» собственным слюноотделительным гелем. Он смотрел на восторженное лицо Ра'ника, на кивающих в такт остальных учеников, которые, казалось, только что постигли величайшую тайну мироздания.

«Крошечные солнечные скарабеи. — мысленно повторял он, чувствуя, как трещит его божественный фасад. — Миллиарды микроскопических жуков, несущих свет. О, Боже. Я не бог. Я учитель начальных классов в сумасшедшем доме. И мои ученики верят, что электрический ток — это бегущие насекомые».

Но отступать было некуда. Он видел, как они смотрят на него, ожидая подтверждения своей гениальной гипотезы. Он видел, как эта идея — понятная, уютная, укладывающаяся в их картину мира — зажигает в их глазах настоящий огонь понимания.

Он сделал то, что должен был сделать любой уважающий себя пророк и мошенник. Он подтвердил.

— Да, — произнес он, и его голос прозвучал чуть хрипло от внутреннего надрыва. — Именно. Миллиарды крошечных скарабеев, бегущих по этим путям. И ваша задача — построить для них эти пути. Чтобы им было удобно бежать.

Восторгу не было предела. Они перешептывались, кивая, смотря на схему с новым пониманием.

— Дороги для маленьких Скарабеев! — радостно сказала Ли'ра. — Мы поняли, Посланец!

«Нет, вы ничего не поняли! — кричало что-то внутри него. — Вы построили в своих головах еще один миф! Вы облекли закон фотоэффекта в хитиновый панцирь и лапки!»

Но он молчал. Он смотрел, как они, воодушевленные, начинают обсуждать, как лучше «проложить дороги для маленьких Скарабеев», как сделать их «гладкими, чтобы они не спотыкались». Его миссия по просвещению превратилась в фарс. Он пытался дать им науку, а они приняли ее, пережевали и выплюнули в форме религиозной метафоры.

Он провел остаток дня, пытаясь объяснить им элементарные вещи. Что такое изоляция («стены, чтобы маленькие Скарабеи не разбежались»). Что такое полупроводник («особые врата, которые пропускают Скарабеев только в одну сторону»). Что такое аккумулятор («огромный загон, где маленькие Скарабеи отдыхают и накапливают силу, чтобы светить ночью»).

Каждое новое объяснение было ножом в сердце его инженерной гордости. Он, чей разум мог проектировать звездолеты, был вынужден сводить квантовую механику к мультику о трудолюбивых жучках.

В какой-то момент, глядя на то, как Ра'ник пытается понять, почему «дороги» должны быть сделаны из меди, а не из камня («каменные дороги слишком шершавые, маленькие Скарабеи поцарапают лапки!»), Сайрен отвернулся и уставился на раскаленный горизонт.

«Зачем? — спрашивал он себя. — Зачем я это делаю? Я мог бы сидеть в своем пентхаусе, пить синтезированный кофе и наблюдать, как скучающие киборги режут друг друга на аренах ради забавы. Это было бы не менее осмысленно. И куда более честно».

Но потом он посмотрел на их руки. Они были в ссадинах и мозолях, но они работали. Они таскали камни, копали ямы, пытались следовать его «священным чертежам». Они верили. Верили в него. Верили в его бред о крошечных скарабеях. И эта вера заставляла их двигать горы. Пусть и по неверным причинам.

Может, в этом и был секрет? Не в том, чтобы дать им истину, а в том, чтобы дать им миф, который заставит их действовать? Миф, который, пусть и кривыми путями, приведет их к лучшей жизни?

Когда солнце начало клониться к закату, он отпустил их. Они ушли усталые, но воодушевленные, неся в себе новую, странную веру — веру в маленьких солнечных скарабеев, бегущих по медным дорожкам.

Сайрен остался один на стройплощадке, среди начатых котлованов и груд материала. Он смотрел на свои руки — совершенные инструменты, способные на невероятное.

«Учитель в сумасшедшем доме, — повторил он про себя. Но теперь в этой мысли было не только отчаяние, но и крупица горькой иронии и… смирения. — Что ж, ладно. Если единственный способ заставить их построить электростанцию — это убедить их, что они строят божественные ясли для насекомых… что ж, значит, так тому и быть».

Он повернулся и пошел к своей пещере. Впереди его ждало еще много уроков. Много упрощений. Много метафор. И, он чувствовал, еще много ударов по его гордости.

Прогресс, как выяснилось, приходилось нести не на плечах, а ползком, на животе, через гущу суеверий и мифов. И его главным инструментом была не истина, а хорошо подобранная ложь. Ложь, которая работала.

Глава 10: Предупреждение, которое проигнорировали

Ночь на Стеклянных Пустынях была не просто отсутствием дня. Она была самостоятельной, враждебной стихией. Дневной зной, еще хранившийся в камнях, бессильно боролся с леденящим дыханием пустоты, что опускалась с черного, усыпанного незнакомыми созвездиями неба. Ветер, днем бывший лишь знойным дуновением, ночью крепчал, завывая в расселинах скал и неся тучи колючего песка. Идеальные условия для того, чтобы заниматься анализом данных или медитацией. Но не для того, чтобы выслушивать бредни суеверных дикарей.

Сайрен находился в своей пещере, погруженный в работу. Плавающие в воздухе голограммы отображали прогресс строительства первой Башни. Это было медленно, мучительно медленно. Его «ученики», несмотря на весь их энтузиазм, обладали скоростью мышления, сравнимой с ростом кристаллов. Он уже подсчитывал, сколько столетий потребуется, чтобы поднять эту цивилизацию до приемлемого технологического уровня, если продолжать такими темпами. Его внутренний монолог был окрашен знакомой смесью раздражения и скуки.

«Они пытаются спаять два провода уже третий день. Третий! Им нужно объяснить, что припой должен плавиться, а не гореть, что flux нужен для очистки поверхности, а не для умащения духов… И все это через призму „гладких дорожек для маленьких Скарабеев“. Я сойду с ума. Я предпочту быть тем самым барменом со щупальцами. Он, по крайней мере, не верил в микроскопических жуков».

Именно в этот момент его сенсоры периметра, невидимые для любого невооруженного глаза, подали тихий сигнал тревоги. Приближались несколько биологических объектов. Не скрываясь, но и не спеша. Их тепловые сигнатуры были знакомы — жрецы.

Сайрен мысленно выругался. Последнее, чего ему хотелось сейчас, — это выслушивать их нытье о святости «Великого Качения» и оскорбленном достоинстве Скарабея. Он был близок к тому, чтобы активировать гравитационный щит и просто не впустить их. Но любопытство — или, скорее, желание развеять скуку очередным словесным поединком — перевесило.

Он не стал менять позу, не стал деактивировать голограммы. Пусть войдут и увидят его в его естественной среде — повелителя технологий, занятого важной работой. Это произведет нужный психологический эффект.

Вход в пещеру осветился колеблющимся светом факелов. В проеме появились фигуры в черных одеждах. Их было пятеро. Четверо молодых жрецов остались у входа, скрестив руки на груди в ритуальном жесте, их лица были напряжены. Внутрь вошел только один — А'кив.

Старый жрец остановился в нескольких шагах от Сайрена. Его глаза, привыкшие к темноте, без труда разглядели сияющие схемы в воздухе. Он не выказал ни страха, ни удивления. Его взгляд был тяжелым и неумолимым, как жернов.

— Сияющий Посланец, — произнес он. Его голос был сухим, как потрескавшаяся от зноя глина.

Сайрен медленно повернул к нему голову, делая вид, что отрывается от важных размышлений.

— А'кив. Ночь — время для отдыха и размышлений. Не для визитов.

— Ночь — единственное время, когда можно говорить, не ослепляя себя ложным светом, — парировал жрец. Его слова не были агрессивными. Они были констатацией.

Сайрен смерил его взглядом. Биометрика показывала повышенный сердечный ритм, всплеск кортизола. Старик был взволнован, но держался с поразительным самообладанием.

— Говори, — коротко бросил Сайрен, возвращаясь к голограммам, демонстрируя свое превосходство и незаинтересованность. — Твое присутствие отвлекает меня от трудов, что принесут благо твоему народу.

— Именно о благе моего народа я и пришел говорить, — сказал А'кив. Он не двигался, его тень, отброшенная факелами снаружи, колыхалась на стенах пещеры, как живая. — Вернее, о той беде, что ты несешь, маскируя ее под благо.

Сайрен фыркнул, не отрывая взгляда от схемы.

— Опять твои суеверия? Боги гневаются? Духи оскорблены? Я думал, ты мудрее, А'кив. Я показал твоим людям силу. Реальную силу.

— Ты показал им блестящую игрушку, — голос жреца оставался ровным. — Игрушку, цена которой — наша жизнь.

Это заставило Сайрена обернуться. В голосе старика не было истерики. Была непоколебимая уверенность.

— Объяснись.

— То, что ты делаешь, опасно, — А'кив сделал шаг вперед, его глаза пристально смотрели на Сайрена. — Ты ломаешь то, что не понимаешь. Ты видишь в наших сферах лишь стекло и ритуал. Ты слеп.

— Я вижу неэффективность и рабский труд! — голос Сайрена зазвучал резче. Раздражение, копившееся весь день, начало прорываться наружу. — Я вижу, как целая цивилизация тратит себя на бессмысленное занятие!

— Оно не бессмысленно! — впервые в голосе А'кива прозвучала страсть. Он ударил себя в грудь костлявым кулаком. — Сферы не просто собирают свет! Они удерживают равновесие! Они — часть великого механизма, ключ в замке! Замке на двери, за которой спит Тьма!

Сайрен замер. Он смотрел на разгневанного старика, на его горящие глаза, на татуировку скарабея, искаженную гримасой на его лице. И его собственная, холодная ярость начала подниматься, как пузыри со дна кипящего котла.

«Вот оно. Классика. „Тьма под песком“. Древнее чудище, которое мы сдерживаем нашими молитвами и ритуалами. Сколько же я раз слышал подобное на разных мирах? Это всегда один и тот же страх — страх перед переменами, облеченный в одежды мифа».

— Тьма? — Сайрен произнес это слово с ледяным презрением. Он встал, его сияющая фигура возвысилась над тщедушным жрецом. — Ты говоришь о «Темном, что спит под песком»? Твоем удобном страшилище, которым ты пугаешь детей и удерживаешь власть над дураками?

А«кив не отступил. Его взгляд стал еще пронзительнее.

— Ты называешь это страшилищем? Ты, пришелец, пробывший здесь несколько дней? Ты, который не видел, как песок впитывает кровь тех, кто осмеливался усомниться? Ты, который не слышал ее дыхания в тишине ночи? Это не сказка, Посланец! Это предупреждение, высеченное в камне нашими предками, которые заплатили за это знание своими жизнями!

— Ваша «Тьма» — это страх! — Сайрен ударил рукой по воздуху, и голограммы вздрогнули. — Страх перед прогрессом! Страх перед будущим, в котором у жрецов не будет власти! Вы цепляетесь за свои ритуалы, потому что боитесь потерять свой статус, свои привилегии! Боитесь мира, в котором ваши заклинания и татуировки никого не впечатлят!

Он шагнул к А'киву, и его сияние, казалось, стало ярче, агрессивнее.

— Вы видите, как ваш народ тянется ко мне? Как молодежь готова строить, а не катить? И вам это не нравится! Потому что я отнимаю у вас вашу паству! Вашу значимость!

А«кив покачал головой. В его глазах не было гнева в ответ. Была… жалость. Древняя, бездонная жалость, которая обожгла Сайрена сильнее, чем любая ярость.

— Ты ошибаешься. Наша власть — это не власть над людьми. Это ответственность. Ответственность за то, чтобы дверь оставалась закрытой. А ты… ты не бог. Ты слепой карлик, который молотком бьет по замку, радуясь звону металла, и не слышит, как что-то большое просыпается за этой дверью.

Эти слова — «слепой карлик» — на секунду выбили Сайрена из колеи. Он вспомнил свои собственные мысли, свои сомнения. Но он тут же отбросил их. Это была манипуляция. Попытка запугать его.

— Довольно! — его голос громыхнул, как удар грома в маленькой пещере. Молодые жрецы у входа вздрогнули. — Я устал от твоих пророчеств и страхов! Я принес твоему народу освобождение! А ты видишь в этом только угрозу своей власти!

Он резко повернулся и указал рукой в сторону входа, за которым угадывались очертания строящейся Башни, освещенные луной.

— Там, на площади, рождается новое солнце! Солнце, которое не нужно катить! Солнце, которое будет светить и греть всегда! Оно — будущее! А твои сферы — это прошлое! Пыльное, бесполезное прошлое!

Он снова посмотрел на А'кива, и его взгляд был полон холодного, неоспоримого высокомерия.

— Мой указ остается в силе. Великое Качение окончено. Я не отступлю. И ты сделаешь выбор, жрец. Прими этот дар, этот прогресс… или останься со своим страхом в темноте. Но не мешай другим идти к свету.

Он закончил и повернулся спиной, демонстративно активируя интерфейсы, как будто разговор окончен. Он чувствовал, как ярость пульсирует в нем, смешиваясь с чем-то еще — с сомнением, которое он яростно подавлял.

А«кив стоял неподвижно еще несколько секунд. Потом он тихо, так тихо, что это было почти шепотом, но Сайрен с его слухом услышал отчетливо, произнес:

— Ты несешь гибель. И когда она придет, не говори, что я не предупреждал.

Затем раздались его удаляющиеся шаги. Свет факелов за порогом поплыл прочь, и пещера снова погрузилась в холодное сияние технологий.

Сайрен остался один. Его руки сжались в кулаки. Он смотрел на голограммы Башни, на символ его прогресса, его власти, его миссии.

«Страх, — убеждал он себя. — Просто страх старого фанатика, который видит, как рушится его мир. Ничего более».

Но слова «слепой карлик» и «что-то большое просыпается за дверью» отзывались в нем неприятным эхом, которое не могли заглушить даже самые совершенные системы его тела.

Он с силой тряхнул головой, отбрасывая сомнения.

«Нет. Я не позволю им остановить меня. Я принес им свет. И я не отступлю. Ни перед какими сказками о подземных чудовищах».

Он снова погрузился в работу, но теперь его движения были резкими, порывистыми. Ярость не ушла. Она лишь затаилась, смешавшись с первыми, едва уловимыми признаками тревоги. Тревоги, которую он никогда бы не признал вслух.

Глава 11: «Первая трещина»

Солнце Стеклянных Пустынь взирало на происходящее с безмолвным одобрением. Его лучи, веками ловившиеся и отражавшиеся гигантскими стеклянными сферами, теперь падали напрямую на бурлящую стройплощадку. Воздух, прежде наполненный мерным скрипом песка под тысячами ног и гулким перекатыванием сфер, звенел новыми звуками. Стук примитивных молотков, скрежет камня о камень, возбужденные крики и указания — всё это сливалось в симфонию прогресса, дирижируемую Сайреном.

Строительство первой Башни Неподвижного Света вступило в активную фазу. И, как тот и предсказывал, это действовало на людей подобно наркотику. Идея, что их потомки не будут знать каторжного труда «Великого Качения», оказалась слишком соблазнительной. Молодежь, воодушевленная его речами и «чудесами», работала с энтузиазмом, граничащим с исступлением. Они таскали камни для фундамента, рыли траншеи для «дорог маленьких Скарабеев», под руководством Ра’ника и Ли’ры пытались повторить элементарные действия, которые Сайрен демонстрировал на голограммах.

Сайрен наблюдал за этим, стоя на возвышении у края площадки. Его внутренний монолог, хоть и полный цинизма, отмечал удовлетворительный прогресс.