Бесплатный фрагмент - Приглашение на Жизнь

Памяти покойного Йоси Баная —

Выдающегося Израильского

Барда, Сатирика, и Воспитателя… всех.

Он как-то сказал об одном молодом эстрадном «герое»:

«Всё воет и воет — сколько можно?!

Вопрос в том — есть ли ему что сказать?»

Действительно — ЧТО есть ему сказать, и на каком коне ему скакать?! Изрядно сказано — пускай его потужит, пускай перу пророков он послужит ….. Но КТО его родная мать?

---

К читателю

Это трудная, почти как учебник, работа — мотивированная как важностью и сложностью затронутых тем, так и их (для меня) романтичностью и поэтичностью, идущими — хороши они, или нет — прямо от сердца. Моя откровенность выражает доверие и уважение к Вам, дорогой Читатель, хотя, когда я что-то пишу — у меня всегда немного есть чувство, что я готовлю контрольную, а чтобы она была проще (а то уволят из колледжа!) — в ней нужно, хотя бы немного, использовать старые домашние задания.

Как в смысле упомянутой откровенности, так и в смысле всего стиля письма, Святым Покровителем настоящего сочинения, который мог бы быть найден в анналах русской литературы, скорее всего был бы Игорь Северянин, который как-то сказал с обычной своей смелостью:

Что до того что скажет Пустота

Под шляпками, цилиндрами и кэпи!

Что до того! — Такая нагота

Великолепней всех великолепий!

---

Первое домашнее задание

Для простейшего введения в основные мысли настоящего сочинения, автор просит читателя распределить следующие эпиграфы — по наиболее подходящим им параграфам.

Эпиграфы

(«Автор» — Эмануил Глускин)

Если рождающемуся можно дать приглашение на казнь, то есть, на смерть, то почему умирающему нельзя дать приглашение на жизнь?

(Из частного письма).

В каждом человеке надо прежде всего видеть что-то хорошее.

Менахем-Мендел Глускин (мой дед по матери)

Скажи человеку, что он хороший — и он действительно станет хорошим; скажи ему, что он плохой — и он действительно станет плохим.

Лев Х. Вильскер (мой отец)

Без умения прощать нет ни любви, ни дружбы.

Автор

Я предпочитаю быть глиняной черной сковородой, пекущей белые блины

Григорий Сковорода

(в ответ на упрёк в недоработанности своих произведений)

Когда красавица — от которой можно легко потерять голову — на тебя смотрит — это очевидное «Invitation to Beheading» («Приглашение на Казнь/Обезглавливание»), и то что (цитируя Набокова) «сообразно с законом, смертный приговор объявляется шёпотом» — в этом случае более чем понятно. Чем тише — тем страшнее.

(Из разговора друзей)

«Будете ли вы стрелять, или нет?» «Не буду, — отвечал Сильвио, — я доволен.»

А. С. Пушкин, «Выстрел»

«… питаться поневоле приходится действительностью, но задаваться идеалами тоже значит жить»

А. А. Фет, «Воспоминания»

Приглашение на казнь, — это когда одна красавица начинает вести трамвай, а другая проливает подсолнечное масло.

«Воланд»

Первый признак начала познания — желание умереть.

Франц Кафка

mortuos plango, vivos voco — оплакиваю мёртвых, зову живых.

(Latin еxpressions)

Не следует казнить седло за вину осла.

М. Сервантес

---

Человек, считающий свою жизнь бессмысленной, не только несчастлив, но вообще едва ли пригоден для жизни.

А. Эйнштейн

Да, но он иногда забирает с собой жизни других.

(Замечание автора)

Суть жизни — самого себя найти.

М. Икбал.

Я не стараюсь танцевать лучше всех остальных. Я стараюсь танцевать лучше себя самого.

Михаил Барышиков

Я не пою для всех — я пою для каждого.

Эдит Пиаф

Ни солнце, ни смерть, нельзя разглядывать в упор.

Ф. Лерошфуко

Если вы начнёте судить людей, у вас не хватит времени на то, чтобы любить их.

Мать Тереза

Кто понимает лишь то, что можно объяснить, понимает немногое.

Мария Эбнер-Эшенбах

Больше всего мы делаем обычно тогда, когда думаем, что делаем слишком мало.

Мария Эбнер-Эшенбах

Только в те мгновения, когда вы действительно видите людей смешными, вы действительно понимаете, как сильно вы их любите.

Агата Кристи

---

Повышенная чувствительность есть и у других, но они боятся в этом признаться, а я не боюсь.

Поль Сезанн.

Поэт всегда прав.

Анна Ахматова

Стихи, даже самые великие, не сделают автора счастливым.

Анна Ахматова

Главное: не теряйте отчаяния.

Анна Ахматова

Нету ведьм, но надо быть осторожным.

(Аргентинская пословица)

---

То, что сегодня нету никаких ведьм, ещё не значит, что они не могут вдруг все появиться завтра.

Автор

В хорошей книге больше истин чем хотел вложить в неё автор.

Мария Эбнер-Эшенбах

Горе прежде всего заставляет человека узнать, что он собой представляет.

Мария Антуанетта

Иметь врагов — древнейшая привычка человека, а, следовательно, и сильнейшая его потребность.

Ф. Ницше

Бурное страдание всё же предпочтительнее вялого удовольствия.

Ф. Ницше

---

Следует любить друга, помня при этом, что он может стать врагом, и ненавидеть врага, помня, что он может стать другом.

Биас

О мужественное сердце разбиваются все невзгоды.

М. Сервантес

Нельзя быть справедливым, не будучи человечным.

Л. Вовенарг

Судья, осуждающий невиновного, осуждает самого себя.

Публий Сир

В России нет дорог, — одни направления.

Наполеон

---

У счастья и у любви нет дорог, — одни направления.

Автор

Дело в том, что вы всегда знаете, как правильно поступить, но самое трудное — это поступить правильно.

Н. Шварцкопф (американский генерал)

Будьте внимательны к вашим мыслям — они начало поступков.

Лао-Цзы

Романтизм «Алых Парусов» Грина, — это романтизм отрыва от действительности, и поэтому мало чему учит, хотя и может легко захватить чувствительного подростка (но это не обучение, а использование читателя). Романтизм «Дикой Собаки Динго» Фраермана — это романтизм терпеливого углубления в суровую действительность, и потому более полезен для воспитания и подготовки к жизни.

(Из мыслей учителя)

---

…поэт возводит явление в десятизначную степень, и скромная внешность произведения искусства нередко обманывает нас относительно чудовищно уплотнённой реальности, которой оно обладает.

О. Мандельштам

Древнееврейский язык очень красив и звучен. Когда слышишь его, чувствуешь всю пламенность, всю горячность этой тысячелетней расы.

А. Вертинский (из воспоминаний «Дорогой длинною…»)

Мы знаем истоки Пушкина и Блока, но кто укажет, откуда донеслись до нас эта новая божественная гармония, которую называют стихами Осипа Мандельштама!

Анна Ахматова

Где-то в Германии начинал писать В. Сирин (Набоков), уже совершенно не связанный с Россией и почти чужой. Его романы были увлекательны, как фильмовые сценарии, и абсолютно вненациональны.

А. Вертинский (из воспоминаний «Дорогой длинною…»)

---

Но всё-таки, во вненациональном пространстве «Приглашения на Казнь» появляется старичок-еврей. И именно это его одиночество там и является интересным, как и его (совершенно ясная мне) национальная точка зрения.

(Замечание автора)

Смелые слова Жанны Кальмон «У меня всего одна морщина, и я на ней сижу» было бы невозможно процитировать перед уважаемым читателем, если бы мы не говорили о приглашении на ЖИЗНЬ. Где же, чёрт возьми (ч.в.), жизнь, если не ТАМ?!

Автор

Чтобы найти в современном Риме древний город — нужны были усилия археологов. А вот «старый город» нашей юности, который находится где-то в нашем сознании — нам вполне доступен. С другой стороны, не так уж трудно, в принципе, восстановить, и даже красиво достроить каменные стены, а вот в отношении того города что в нашей памяти, кажется, что поскольку молодость уже не вернётся, ничего там достроить нельзя. Но я читаю сейчас «Лолиту» Набокова, и ясно вижу, что ЕСТЬ гении, которые МОГУТ достраивать свой Старый Город!

Автор

Жизнь — это наиболее демократичная и интересная казнь, которую только можно себе представить!

Автор

Я уважаю того, кто уважает меня сегодня.

(Одна монахиня Псковской Области)

Дайте нам одну новую теорему, и мы докажем сорок других.

Е. С. Федоров (великий русский кристаллограф)

---

Исходное положение

Знаменитую космическую путешественницу Лайку следует всесторонне обследовать, хорошо накормить, надеть на неё вязаный пуловер, и наградить медалью. Но устраивать над ней суд неинтересно. Для этого надо найти какого-нибудь старого еврея, которому действительно есть что рассказать. Поэтому, мы солидарны с Набоковым в том, что он так и не устроил расправы над Цинциннатом, и казни и крови, да и суда то, не было, и попробуем как-то это исправить нашим скромным пониманием истинного смысла космических путешествий, то ли Лайки, то ли Цинцинната, то ли некоего их объединения — чтобы никто не захотел (а это сегодня в моде) предположить, что никакого путешествия на самом деле и не было. Да было оно, конечно, и даже весьма романтичное. Ну не положили же в спутник дохлую собаку вместо кошки, и направили эту собаку к Зодиаку только из-за рифмы?! Я это решительно отрицаю на основе своих научных знаний, несмотря на то, что на балконе у Пилата сам не стоял, руки мыл не так часто как он, и с тем, кто там стоял, стараюсь дела не иметь. Для меня искусственный спутник — это просто часть смоделированного Ковчвега Ноя. А упомянутый подходящий еврей найдётся — не волнуйтесь. Где же нас, подходящих то, нет? Всегда хватало.

Уверяю вас что наш герой, старичок-еврей — тоже космический путешественник, не хуже Цинцинната, просто шкала времени другая, а поэтому и романтика и философия его траектории — тоже другие. Как и всякая такая «космическая траектория», и эта тоже — просто некоторая тропинка в тех же джунглях проблематичной человеческой психологии, которые так интересовали Набокова. А то что я знаком именно с этой тропинкой, эти джунгли очень мало меняет. Траекторию Набокова мы определяем так: все данное пространство — это насыщенный раствор мыслей и чувств, в котором летящий герой — это кристалл, растущий из этих мыслей и чувств, как обычный кристалл растёт из насыщенного раствора молекул.

Но будет ли этот кристалл пушкинским кристаллом, через который что-то начинает проясняться — ещё не ясно. Если это важно, — то это требует доработки. Поэтому каждый автор, принявший концепцию Набокова, должен выбрать ту траекторию, с которой он может работать, и «вне-национальность» Набокова, отмеченная Вертинским, очень важна. Я думаю, что тот почёт, который несомненно заслуживает Набоков, не будет ему дан, если эта степень свободы не будет использована «философскими» авторами разной национальной ментальности, и настоящее сочинение — всего лишь некоторый мотивирующий пример.

И ещё я хочу поделиться с читателем своими мыслями о старости. Скрытое величие рассказа Э. Хэмингуэя «Старик и Море» — в интуитивной корреляции простора моря и простора времени жизни Старика. Море превращается в лужи через испарения и осадки, и старость теряет свои степенность и достоинство через проявления дряхлости. Старичок-еврей, которого будут тут судить, тоже относится к некиим просторам, и то что гений Набокова дал ему удить рыбу в канале без воды — не случайно — у этого старика ведь никогда не было и не будет моря воды — только море горя, хотя есть мнение (см. напр. Britannica) что Колумб, который искал за океаном (конечно революционное) будущее — был евреем.

Конечно, в обычном физическом смысле старость уродлива. В частности, носы с возрастом не становятся красивее, даже если это и чудесный распускающийся цветок обычной еврейской шестёрки.

Но на лице старика может быть видна красота его артистического мышления. Это мышление — как бы серебряная плёнка на задней поверхности стекла старого дорогого зеркала из аристократического дома, и молодой красавице (у которой ещё нет никакой серебряной плёнки на самой задней её поверхности) может быть очень даже интересно увидеть КАК она отражается в этом зеркале, — то есть КАК она этого старого интеллектуала-артиста впечатляет. Ну нечто вроде:

Ах! Я не зря живу на свете,

Вся в трепете девичьих крыл —

Меня Эмануил заметил

И в гроб сходя благословил!

Да! Просто для меня он БЫЛ,

И не забыл, и не остыл,

И этот мир мне предоставил,

И мою скромность не простил!

Внимательный читатель заметит, что дело не только в молодой красавице. Например, то как я пишу тут о моей маме и моих детях — может правильно отражать то, как какой-то (любой) читатель думает о своей маме и своих детях.

Конечно, заменяя Цинцинната на старичка-еврея, мы в известной степени заменяем Лайку на зазнайку. Но, как говорят адвокаты, в этом нет ничего плохого кроме хорошего.

Но как это, всё-таки, возникло?

И подумал один Старый Друг — Да никакой особой роли этот старичок-еврей у Набокова не получил, но он спровоцирует Эмануила (который и сам такой), и никуда этот растяпа от пера не денется, и да узнаем мы что-нибудь интересное из Еврейской Мудрости!

И подумал Эмануил: — Ну не откажется же сам то он защитить свою любимую книгу от этого хулиганства! Уж не упустит он возможности восторженно высказаться о поэтичности Набокова, и критически по поводу моей Аристо-тельной романтики, которую многие разумные читатели (а на теле любого философа есть такие …) отругали бы, если бы не понимали, что моя бочка Диогенова подпрыгнет от ярости и покатится прямо на них!

И ещё — думал Эмануил — нужна бы мне помощница по печати, и защитница, — но не такая про которую в Одессе говорят: «Где брошка — там перёд», или та, у которой на груди, как у купца Калашникова, весит медный крест со святыми мощами из Киева, или та, которая ходит на медведя с веточкой-рогатиной, и своею вмятиной, — а та у которой на груди весит шестиконечный щит Давида в форме маленькой золотой звёздочки! И тогда вот я — в мои то 68, да с семью внуками — отомщу своей старухе, за всё-всё, тем что возьму и не влюблюсь в эту машинистку — даже если и найду её — и не сможет моя старая обрадоваться тому что у её психа — который по ночам бредит формулами — появились какие-то, хоть и очень отдалённые Признаки Жизни.

Но где же взять такую помощницу лихую, чтобы ей за всё сказать «дякую»!

И подумала эта самая Воображаемая Машинистка, — та самая, которой нет и не будет — разве что это и есть сама Муза: Ай, — да ну его! Но хоть немного спасу я честь России где мы оба учились — набросив на этого неуёмного романтика и наивного внука Главного Раввина Ленинграда смирительную рубашку Моего Разума и Русской Грамматики!

Да! Так это и началось, и пошел Эмануил — по странным мирам своим к берегу Тёплого Моря, и из его рваных штанов было видно его непролетарское происхождение, а не обычная ракушка.

А любовь его молодости, Татьяна Ларина, тут же ехала в карете с поднятым задом, и море смеялось тому, как же все студенты покойной тёти Эмануила, Софьи Менделевны Глускиной (которая его воспитывала в Пскове, и записывала хохмы своих студентов), были литературно образованы!

Ах, этот Псков и эта река, — которая называется Великая — но вовсе не из-за (не такой уж и большой) ширины своей, — а из-за величия человеческих (русских и других) жизней и душ вокруг!

И всё новые, тут как тут,

Облака на меня вдруг плывут;

И все вместе как войско насели, —

Так заносит зелёные ели

К рождеству заострённые пикой

Снег в России иконоликой;

Так, как в марте или апреле

Лёд идёт по реке Великой…

И подумал преступно и подпольно начитанный Эмануил: индо взопрели рифмы родимые, рассупонилось солнышко моего творчества, и, обойдя черту своей литературной оседлости, унюхал я портяночку своей фантазии, и аж заколдобился. И порешу я себя, горемыку, на это отчаянное начинание — «Приглашение на Жизнь», и да выйдет что-то из этого, с Б-ей помощью.

И взвился, от ступней его и до самого его секретного мыслей-хранилища, пламень яростный, — смело сиё деяние Эмануила в нём пожирающий, в знак того, что угодно это деяние, это жертвоприношение, Гос-ду. И да будет это пламя счастливым огнем Авеля, и да сгорят в нём, и стружки от карандашей, и всякие разночтения ничтожных критиков, дабы оные и сунуться сюда не посмели без приглашения!

Начинается!

Так вот, после того, как произошло воскрешение мертвых, начавшееся — как было обещано, — на Масленичной Горе, сразу к востоку от Старого Города (и недалеко от того места где живут — буквально в Арабской деревне — два из моих четырёх иерусалимских внуков), и степенный лях Станислав Ежи Лец смог снова сказать вместо «спасибо!» — «Во всем виноваты евреи, потому что это их Б-г нас создал», — вот тогда и вернулся к нам Владимир Владимирович Набоков (далее, В. В.), и заметил наше нижеприведённое стихотворение, истинно замечательное в смысле известного высказывания Пушкина, о том что стихи должны быть немного глуповатыми.

Дело в том, что в «Приглашении на казнь» жена директора присылает Цинциннату в камеру сливы, а великий физик Вернер Гейзенберг пишет в своих воспоминаниях, что он как-то заснул в поле, и его разбудила там девушка и накормила СВЕЖИМИ СЛИВАМИ… Ах!

Эта тема в книге нема —

Возмутительная серость

Что она не разгорелась!

Надо бы её раздуть, —

То есть, сделать поворот…

Ну, приятели, — так вот —

Потряся честной народ

И романа неба синь,

И, учтя, что буквы кривы, —

Предлагаем заменить

«Приглашение на Казнь»

(Я ведь вам не Стенька Разин…)

«Приглашением на Сливы».

Это раскрывает виды…

Как это — вы напишите

На отточенном иврите

(Я прошу вас — без обиды!) —

Быть в пещере без Аиды,

Лишь имея вид на сливы

И на сливовые нивы!

И под неба сливы синь —

Пригласим мы вас на ЖИЗНЬ!

Увидев эти, правильные по Пушкину, строчки, воскресший В. В. воскликнул: — «это свежая мысль!», и надо признать, что слова эти ввергли Вашего покорного слугу, — который играет тут роль воспитателя Цинцинната, да и самого Цинцинната, в глубокую задумчивость.

Конечно, это бесспорно, что сливы, присланные женой директора, должны были вдруг стать спелыми и свежими, — для того, чтобы Цинциннат их ел со здоровым мужским аппетитом (то есть, чтобы аппетитная жена директора так хорошо его кормила своими сливами), — но слово «мысль» привело бы тут даже профессора философии в серьезное замешательство.

Действительно, — какая тут, к черту, мысль, когда всем прекрасно известно, что для такого пищеварительного процесса — кому ума не доставало?

Так что никакой проблемы с умом, тем более горя от ума, тут и в помине нет.

Но уж раз дошло дело до женщин — то как не вспомнить что даже Нина Чавчавадзе считала своего мужа мыслящим человеком, несмотря на то, что персы разорвали эту крошечку великой Российской Империи на кусочки, от которых, возможно, и пошли всякие старички, к России уже не относящиеся, и столь пугающе непонятные, от которых (верь!), все беды человеческие и происходят!

Во всяком случае — думал растроганный сливами и всё-видящий Цинциннат — все должны помнить, что ум приносит не только горе, — но и поедателей грибов!

Да! Это был истинно замечательно-замечтательный День Мысли! Цинциннат даже вспомнил, что его настоящее имя Кезон, а это его отец был Цинциннат Люций Квинций. Это был прекрасный отец, образец республиканских добродетелей и добрый сосед Понтия Пилата, и если бы наш Цинциннат меньше говорил и умничал, то настоящий Цинциннат никогда бы не разорился, платя штрафы за своего несерьёзного сына!

Но мы будем продолжать звать нашего героя «Цинциннат». Во-первых, потому что «цинцЕнет» на Иврите это «банка», и это обеспечивает сохранность. Во-вторых, потому что ребенку меняют (добавляют) имя, обычно выбираемое раввином, только если этот ребёнок серьезно болен.

Следующей мыслью Цинцинната было то, что, хотя в их семье не было Цезарей, но по некоей разумной аналогии с этими злодеями, тема казни и смерти должна была все-таки стать стержнем истории их семьи. И это поэтому, после заката солнца, в его камере становилось так темно и холодно.

Тем временем — и именно там, в камере — время и место чудесно переплетались, и, увлеченный своим непривычным мыслительным процессом, Цинциннат стал с сожалением думать о судьбе своего любимого автора — В. В..

Эта новая тема была много проще, и в нее стоило погрузиться, чтобы голова немного отдохнула.

Всё крутилось вокруг того факта, что отца В. В. — Владимира Дмитриевича — убил белогвардеец — черносотенец. Это было интересно, потому что, черносотенцы обычно убивали евреев, а евреи совершенно поразительный народ. Действительно — несмотря на то, что каждый еврей вроде бы хороший, а в одном месте (эти нижние детали будут и обсуждаться тут ниже) даже красивый, — все вместе они всегда очень плохие.

Это поистине уникальное свойство этих избранных (а тут, на научном уровне — рассматриваемых) существ, относительно которых Цинциннат пытался строго доказать (но, на полях той книги о народах, которую он тогда читал, не хватило места), что чем меньше евреи занимают пространства, тем дольше они существуют во времени. И тюремная одиночка начинала казаться ему самым прекрасным местом на свете.

Будьте уверены — думал Цинциннат — что если в России останется только полтора еврея, то уже это одно будет причиной всех бед и несчастий, накопившихся в этой добродетельной и абсолютно невинной стране, в которой каждый мужик ходит на медведя только с топором и рогатиной, и даже не всегда насилует бедное животное, — до или после!

Цинциннат был так сердит на жестоких евреев, что ему даже показалось, что он и сам еврей, и вот он стоит на крыше со скрипкой Страдивари, играет золотым смычком, и Марк Шагал идет к нему с мольбертом. А вот он уже стоит на той же крыше с автоматом, держа его, как скрипку, т.е. прикладом под подбородком, и водит по автоматическим струнам дубинкой, которая своим ремешком так умно одета на кисть руки, что никакой слушатель — любитель музыки, даже тот, у которого на голове повязка стукнутого безумца, не сможет эту дубинку выхватить и ударить нашего скрипача по ермолке, … и Марк Шагал удаляется от него.

У меня есть идея — пробормотал Цинциннат, пользуясь своим временным положением еврея, — ещё одна типичная еврейская идея, появляющаяся на свет — а сколько их уже народилось! Вот держу я в руке череп и говорю какому-то антисемиту: «Это ты, Бедный Йорик!» И тут вдруг оказывается, что внутри этого черепа спрятан булыжник, и я тррахх этого антисемита этим черепом по башке!

И вот с этим, — оказавшимся (по еврейским понятиям) довольно успешным, ударом, начинается наша узкая, но очень надёжная, тропинка Еврейской Темы — ведь никакой другой дороги или тропинки мы, к сожалению, не знаем — и именно она поведёт нас через этот почти непроходимый лес и космос общечеловеческой психологии и жизни, который так интересовал В.В.. И пойдём мы в грубых сапогах, с ржавым ведром, в долгий путь с буреломами и крутыми оврагами, и подобно тому как люди искали золото, а нашли нефть, — не найдём мы ни алых парусов, ни аленького цветочка, ни спящей красавицы, ни даже избушки на курьих ножках, — а нечто без чего по-настоящему и жить-то нельзя, и даже целого ведра на это не хватит!

Но, сказала же Алиса в стране чудес: «Как польза от книг без картинок и диалогов?», — и многие читатели возмутятся отсутствием даже аленького цветочка! Придётся пойти на компромисс, и в конце нашего повествования, самый настоящий Чёрт всё-таки появится!

Мысли мои, мысли… думы мои, думы

Конечно, тут было над чем подумать, но весенний снег уже таял, сначала у Константина Коровина, потом у Исаака Левитана, а затем и на всероссийском императорском дворе, где лежала в луже огромная свинья, сначала на правом, а потом на левом боку, и так, наслаждаясь апрельским солнышком, — раз в 300 лет, со страшным визгом и шумом переворачивалась с одного бока на другой. Разлетавшиеся при этом брызги чудесным образом превращались в памятники разным вождям и руководителям, которые быстро росли и как монументы, и в своём числе.

Ах! Б-же мой! И зачем это какому-то старичку–еврею понадобилось щекотать соломинкой в ухе этой очаровательной, мирно и сладко спящей свиньи — совершенно непонятно!

Было ли это потому, что Моисей написал в Ветхом Завете, что ЕВРЕИ ДОЛЖНЫ НЕСТИ СВЕТ ДРУГИМ НАРОДАМ, — как будто свет сам не способен распространяться — или это было потому, что не было услышано возражение этому в Новом Завете, — да-да именно ЭТОМУ, потому что будучи в детстве и отрочестве учеником Иешивы, Христос прекрасно знал Ветхий Завет, и именно ему возразил, сказав, «…И НЕ МЕЧИТЕ БИСЕРА ПЕРЕД СВИНЬЯМИ, ДАБЫ НЕ РАЗЪЯРИЛИСЬ ОНИ И НА ВАС НЕ НАБРОСИЛИСЬ»?

Эти слова Христа были очень серьёзным предупреждением евреям, — предупрежденим великого пророка, но — позвольте заметить — не того, кто просто благообразен и закатывает глаза — как думают те, кому религия нужна только как украшение стен — то есть попросту не нужна. Ведь для людей серьёзных — даже не христиан (а надо же вам, господа присяжные, уважать всех!) — Христос — это тот, кто УМЕЛ МОЛИТЬСЯ за людей, и прежде всего за народ своей матери. Позвольте признаться читателю, что:

НАМ это был великий страх —

Прорвалось что-то в небесах

Сверкал зигзагами прокол,

Звенел-гремел в нас всякий колокол,

Холмы Иерусалимские тряслись,

По ним ручьи с небес стремились…

О Боже, — как завидовал Геракл, —

И как хотел бы быть «ништяк» —

Но небосвод пред ним пролился

Когда этот еврейский мальчик плакал —

Когда рыдал! … Всегда ВОТ ТАК…

Нет, — не рыдал, — ЗА НАС МОЛИЛСЯ,

Конечно верю — И ЗА ВАС…

Однако евреи никогда не чувствовали приближения катастроф — а потому, в силу этой своей инфантильной беспечности, как гибли физически, так и сохранились духовно. В их судьбе смерть и казнь всегда были и будут логическим стержнем, и не важно, что уже случилось, а что еще только будет. В. В. — это удивительная смесь Достоевского, Гоголя, Шолом Алейхема, Андерсена, Льюиса Кэрролла и даже себя самого (а почему бы и нет — ведь умел же Цинциннат катать себя самого в детской коляске, когда писал стихи), — понимал всё это прекрасно, и поэтому в том самом канале не было воды — ни обычной, ни живой — только кошерные рыбы, которых надо было спасать.

Да, но как же нам расстаться со сливами, — темой столь тонко и глубоко разработанной персами?! Относительно слив, в Персии считается, что выдавать девочек замуж надо в 9 лет, при этом они обязаны хорошо знать Коран, но не обязаны быть обрезаны, как это ещё сегодня делают некоторые племена в Африке и даже Азии.

Конечно, то, что тот самый русский посол, который мешал человеческую тупость и пошлость с грибами, женился на 16 летней грузинской принцессе — то есть старухе, христианке, и ведьме — той, которую он никогда не обижал, и которая потом написала на надгробном камне — «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?» — было обязано взбесить персов больше, чем напоминание о трёхстах спартанцах.

Но если все дело в каких-то словах и сливах, то при чем тут древний Рим и приглашение на казнь? Да просто потому, что само появление человека на свет — это уже приглашение на казнь! Да взгляните на любую мадонну с младенцем, например, Мадонну Бенуа или Мадонну Литу, которые находятся в Эрмитаже, или спросите любую израильскую мадонну, которых полным полно у нас на улицах!

И скажите мне, — разве вся жизнь человеческая — это не попытка спрятать голову под крыло, чтобы не видеть этого приглашения? То есть, разве вся наша жизнь не лежит на некотором отрезке времени и судьбы — где-то между «Гадким утенком» Андерсена и танцем «Умирающий лебедь» из Лебединого Озера? Конечно, было бы разумно казнить Цинцинната под увертюру к Лебединому Озеру!

А если еще вспомнить, что мы живем в двух мирах — мире физическом, где нам проще всего отрубить голову, и в мире человеческой психологии, в котором нас можно казнить, лишив всяческой индивидуальности (то есть «унулить» унижением или мороченьем головы), — то становится ясно, что, уклоняясь от казни в одном из этих миров, мы как раз приходим к казни в другом!

И вообще, надо бы, — думал добряк Цинциннат, — устроить международное соревнование — кто наиболее элегантно спрячет голову под крыло, делая при этом реверанс! Но всё-таки, — продолжал он — относительно женщин можно сделать исключение, — если рождается Порядочная Женщина, то ей сначала надо дать приглашение на жизнь, потом на свадьбу, и только потом — на казнь, а потом снова на жизнь!

И, увлечённый темой женщин, наш бедолага даже вспомнил слова голливудской красавицы Мэй Вест: «Полукруг — это приятнейшее расстояние между двумя точками.» Так что хоть труби и пиши на свинцовые гробы — «Дорогие мне рабы, дорогие человеки, сердцем с вами я навеки!» — прочитают БА-БУ-БЫ!

Так что нам осталось закончить чудесную тему слив и разобраться с последним заседанием суда по делу Цинцинната. Ведь Цинциннат ещё не знает, что — в качестве подсудимого и обречённого — его заменят, и даже в некотором соответствии с самим ходом всемирной истории — как Лайка была заменена Гагариным, хотя на замену Гагарина Цинцинната ещё официально не пригласили. Так вот сложно идёт время в тюрьме, и чтобы хорошо видеть прошлое — надо немного знать будущее. Но не просто так, что если ты знаешь что завтра твоя голова слетит с плеч — то это объясняет тебе что она наделала вчера, — а как то более поэтично.

Зал суда

Ах, какой чудный вид открывался из окна зала суда! Можно было потерять голову и умереть от одного восторга! Фасадом к окну, и очень близко от него, было замечательное высотное здание, отличающиеся тем, что оно было периодичным, будто бы начинаясь на минус бесконечности под землёй, уходя в небесную бесконечность. Прямо какой-то космодром для путешествия во времени!

На каждом этаже этого здания был балкон с тремя фигурами, и на первый взгляд все эти тройки были абсолютно одинаковыми, что само по себе наводило на некую грусть по поводу человеческой природы и теории Дарвина. Если бы вы посмотрели, как (ну прямо как мои студенты на уроках!) эти существа СКРЕБУТ — а худших глаголов тут УПОТРЕБЛЯТЬ — да и существительных тоже — я не собираюсь — своими пальцами смартфоны — вы бы сразу поняли, что так называемый «человек» (даже студент) произошёл вовсе не от разумной обезьяны, а от упрямой как осёл курицы!

Да, грустно, но весь фокус и внутренняя прелесть этого вида на небоскрёб была в том, что если очень хорошо присмотреться, то видно, что балконные тройки всё-таки разные. Так, например, на балконе прямо против окна стояли Наполеон, Пуанкаре, и Эйнштейн. Это была очень забавная тройка, — раз в шесть лет, Наполеон открывал рот и говорил по шпаргалке, что всё что сделал Эйнштейн ошибочно, а вот Пуанкаре — это пример французского гения, и поэтому то, что он сделал в теории относительности — это, и только это, правильно. Смущённый Эйнштейн каждый раз отвечал, что он никогда даже и не мечтал стать математиком, и поэтому не понимает при чём тут Пуанкаре.

Однако не все балконы включали в себя только тех, перед кем, по мнению Христа, нельзя было метать бисер — были представлены и более редкие животные, — внутренне, даже не совсем скоты. Прямо над балконом с Наполеоном был балкон с крокодилом, который проглотил адвоката, и леопард, который ловил этого крокодила. На этом балконе вместо герани цвела мораль, совершенно необходимая для всех поэтов — леопард открывал свой рот ТОЛЬКО ТОГДА, КОГДА ЭТО БЫЛО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НУЖНО.

Вообще, леопард был технически очень продвинутый, и по сравнению с ним, крокодил выглядел как логарифмическая линейка по сравнению с компьютером. Но не виновата же эта древняя рептилия в том, что, когда Б-г создавал леопарда, он уже имел большой опыт, и в это время уже были не колосс и глина, а еврейский «брит» и (у того же Матвея Исааковича Блантера) Катя-Катерина из-под топота копыт!

Упомянутый проглоченный адвокат был очаровательной, интеллектом -тельной и -альной, черноглазой, молодой (то есть ещё без внуков, но уже с каблуками, и вообще) адвокатшей, которая так погрузилась в косметику, что в последнем своём любительском прыжке забыла, как открывают парашют, псалмы бешено завыла, «алеллуя» и «амень» с дикою тоской заныла, и попала в разинутую пасть крокодила — этой отвратительной рожи, слегка порвав свой нательный ремень из его же кожи! Расстроенный автор не успел спасти её даже в своих столь дружеских мыслях, только успел заметить, что дело идёт к апрелю, и поэтому, учитывая ещё приятный ветерок снизу при падении, записал:

Вот пришёл апрель,

И с апрелем хмель,

Ветерок приятный утром на крыльце —

Налетит — разгладит морщинку на лице;

Мы давненько не влюблялись

Через букву Л,

И давно не целовались

Через букву Ц.

А сейчас вот — пересытив

Свою к ссорам страсть —

Ты закрыла крокодила

Предо мною пасть!

Ах, какие в этом страх

И судьбы напасть —

Чтобы перед крокодилом

И желудком его милым,

На колени пасть!

Да! Например Цинциннат мог бы действительно пасть на колени перед этой адвокатшей, и спросить её: «КОГДА ты, уже наконец, станешь человеком?» И она бы ответила: «ХМ…» — чудный ответ, показывающий незнание порядка, в котором пишутся римские цифры. Это возмутило бы нашего красавца, хотя он помнил, что и Клеопатра потрясала Антония своей безграмотностью, и потрясенный Антоний трясся над нею ночи напролёт.

Были и балконы с известными героями «Приглашения на казнь», на которых мы не будем останавливаться, чтобы не заставлять бедного Цинцинната снова плакать, наблюдая как его жена одновременно приносит «такое облегчение!» жеребцу и ослу, если называть действующих героев — в основном свиней — своими именами.

Но как ни интересно это здание в окне, — а то что происходит в зале суда гораздо важнее. Тут главными героями являются вовсе не Цинциннат, которого якобы пожалели, а умница Судья и Старичок-Еврей, которым якобы пожертвовали. Тот самый старичок, который у В. В. ловил рыбу в канале без воды. Посмотрим сейчас, что же он наудил для нас за последние три тысячи лет. Конечно, это не «Старик и Море», а «Старик и Горе», — ведь нету у него этой тонкой ярко-белой полоски воротничка священника над чёрной рубашкой, которая напоминает белую чайку взволнованного сердца над чёрным от бури морем — нашим морем-горем.

Относительно Цинцинната, который уже начинает таять как забытое мороженое, ещё отметим, что его очень заинтересовала, из центральной газеты, современная, модная, и технически прекрасно оснащённая казнь, при которой человека уничтожают путём лишения всякой индивидуальности, то есть при помощи постоянного поддержания состояния с замороченной головой. Цинциннат даже растрогался и записал, уже относясь к смерти довольно дружески:

За стихом летает стих, —

Перестань листы марать, —

Чтобы cтать Ein Ding an Sich

Надо очень долго ждать…

Смерть с елеевой клюкой

Обнимать и понимать —

Как никто другой!

И когда ты в Леты гладь

Глянешь чтобы всё узнать —

Вновь спокойно себе стой,

И не бойся Ей сказать —

Можно мне Вас снова ждать

Как никто другой?

Еврейская тема

Совсем обойтись без этой вечной и страшно больной темы, «Старик и Горе», тут всё равно нельзя, поскольку подсудимый будет евреем, стоящим не перед еврейскими, и вряд ли очень дружелюбными, глазами. Поэтому от описания соответственных чувственных декораций нельзя уклониться, даже не будем пытаться этого делать. Но эти декорации тоже требуют некоторого введения, и Великий Гоголь, который гениально намазал, в своём «Тарасе Бульба», евреев чёрным фоном вокруг украинцев, в надежде сделать последних БЕЛЕЕ поляков (задача совсем нелёгкая, и без всегда и во всём виноватых евреев тут не обойтись) — нам в этом решительно поможет.

И да узнают они там — не в саду и огороде, а в Сенате и Синоде — как чуден Днепр при тихой погоде! И да расскажет им Тарас Бульба (раз Картошка, два Картошка, один камень — Ein-Stein, два — брось в еврея, не жалея), что когда эти кровопийцы — еврейские арендаторы — слишком надоедали благородным казакам, то последние начинали развлекаться, радостно топя этих ужасных евреев в реке. И действительно, — почему бы хорошему и честному человеку не удовлетворить чувство собственного достоинства и превосходства путём убийства того, кто хуже него?! Ведь даже если сначала не ясно почему убиваемый так плох — подождите пока его труп начнёт разлагаться — и всё встанет на свои места. В любом случае, есть тут и гениальный казацкий патент решения проблемы с арендой, и упомянутое уникальное свойство евреев не чувствовать приближения грозы.

Да, — не умели евреи постоять за своё достоинство, как это понятие обычно понимается другими обделёнными, униженными и оскорблёнными (то есть, почти всеми) народами, — а только за достоинство всего человечества, чтобы люди не были уж слишком похожи — хотя их самих это мало волнует — на обезьян, куриц, и свиней! И когда спросили одного японца, прожившего несколько лет в Израиле — чем отличается, в сущности, Израиль от Японии, — он ответил: «В Японии всё держится на понятии чести, — а у вас — совести». Конечно, и упомянутые казаки заботились о своей чести — только вспомните как Тарас Бульба испытывал своего Андрея на кулаках, по приезде того из Бурсы, и как, для дальнейшей проверки благородного Андрея, уговорил казаков поступить вероломно с Турецким Султаном… Просто возмутительно, что в этой истории — по упущению Гоголя — ни один отвратительный, тощий еврей НИКОГО НЕ ПРЕДАЛ, а вот бравый Андрей,…

Но не буду я отнимать хлеб и время у нашего старичка-еврея, который, конечно, намного умнее меня, и рискует своей жизнью чтобы наконец-то озвучить тут что-нибудь разумное. Ведь хорошо известно, что у каждого еврея есть своё мнение, с которым он сам ещё не согласен, а другой еврей уже давно согласен. Я только очень удивлюсь и обижусь, если читатель поленится достать (и, может быть, даже сделать своей настольной книгой) «Краткую Историю Евреев» С. М. Дубнова — ведь прочитав эту книгу, он стал бы ещё умнее, хотя ему и кажется, что дальше уже некуда — тупик!

Да, ЛЮБЛЮ Я СВОЙ НАРОД, и когда те, которые могли бы быть антисемитами, как раз проявляют хорошее отношение, — меня это всегда трогает. Вот только взгляните на следующие строчки Ивана Алексеевича Бунина:

ГРОБНИЦА РАХИЛИ

И умерла, и схоронил Иаков

Ее в пути… И на гробнице нет

Ни имени, ни надписей, ни знаков.

---

Ночной порой в ней светит слабый свет,

И купол гроба, выбеленный мелом,

Таинственною бледностью одет,

Я приближаюсь в сумраке несмело

И с трепетом целую мел и пыль

На этом камне выпуклом и белом…

Сладчайшее из слов земных! Рахиль!

1907

Ай да Иван!

Или его же чудное стихотворение о Иерусалиме:

ИЕРУСАЛИМ

Это было весной. За восточной стеной

Был горячий и радостный зной.

Зеленела трава. На припеке, во рву

Мак кропил огоньками траву.

И сказал проводник: «Господин! Я еврей

И, быть может, потомок царей.

Погляди на цветы по сионским стенам:

Это все, что осталося нам».

Я спросил: «На цветы?» И услышал в ответ:

«Господин! Это праотцев след,

Кровь погибших в боях. Каждый год, как весна,

Красным маком восходит она».

В полдень был я на кровле. Кругом, подо мной,

Тоже кровлей, — единой, сплошной,

Желто-розовой, точно песок, — возлежал

Древний город и зноем дышал.

Одинокая пальма вставала над ним

На холме опахалом своим,

И мелькали, сверлили стрижи тишину

И далеко я видел страну.

Морем серых холмов расстилалась она

В дымке сизого мглистого сна,

И я видел гористый Моав, а внизу —

Ленту Мертвой воды, бирюзу.

«От Галгала до Газы, — сказал проводник, —

Край отцов ныне беден и дик.

Иудея в гробах. Бог раскинул по ней

Семя пепельно-серых камней.

Враг разрушил Сион. Город тлел и сгорал —

И пророк Иеремия собрал

Теплый прах, прах золы, в погасавшем огне

И рассеял его по стране:

Да родит край отцов только камень и мак!

Да исчахнет в нем всяческий злак!

Да пребудет он гол, иссушен, нелюдим —

До прихода реченного им!»

И. А. Бунин, 1907

Кстати, на темы Палестины и Иерусалима есть немало вполне симпатизирующих стихов русских поэтов, включая Державина, Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Майкова, Вяземского, Фёдорова, Гумилёва, Мандельштама, Брюсова, Волошина, В. В. Набокова (!), Цветаевой, Ахматовой, и Пастернака.

Однако есть одна особая — поэтичная для меня, — хотя и без всяких рифм, связанная с Иерусалимом история, которую надо знать всем — и евреям, и не евреям.

Это о том, как КГБ посадило Иосифа Менделевича в одиночку, и устроило там, в темноте, яркие вспышки света на стене. Скорее всего, идея этого издевательства, или пытки, в том, что если у человека есть, в какой-то форме, эпилепсия, то он может получить приступ, заглотить язык, и задохнуться. (Будьте осторожны, друзья, с залами, свадьбами, и т.д., с мигающими огнями — не всех следует приглашать на такие мероприятия, а лучше всего вообще отменить эти идиотское мигания, которых в природе нет, и поэтому и привыкать к ним нам совершенно ни к чему.)

Я представил себе — рассказывал Менделевич — который легко с этим справился — что это я еду ночью в Иерусалим, и эти вспышки — это фары машин, которые едут мне навстречу.

К очевидной моральной и поэтической силе этих слов, я бы добавил, что по профессии Иосиф был просто водителем грузовика. (Правда сегодня он уже Раввин, и хороший преподаватель в одной высшей Иешиве в Иерусалиме.) Вот так вот, дорогие евреи, — станьте, уже наконец, простыми — и вы будете самыми сильными.

И знаменитый Анатолий Щеранский — тоже очень простой парень — сходя с самолёта в Лоде, так крепко держал руку своей Авитали, что действительно не случилось того, чего он так боялся — то есть не проснулся он (в который раз!) в своей одиночке, обнаружив что и это прибытие в Израиль тоже было сном. Ну, конечно, если ты тонешь, то и поданную тебе женскую руку крепко сожмёшь! А молодчина Авиталь этого не-джентльменства даже не заметила, потому через эту руку текли, обещанные в Торе земле Израильской молоко и мёд! И такие горячие, что даже её детские воспоминания о сибирском кашле сразу прошли. Да, — кашель прошёл, хотя привычка говорить очень тихо осталась!

Авиталь и Анатолий?

Анатолий —

В душе боль —

И Авиталь

Ему вся даль;

ХупА — простыня-брезент…

Девка — мне поверьте — КОЛОСС —

Очень тихий её голос

Звенел громко на весь мир;

Говорила слаще лир:

«Мне — поймите — он кумир,

Вечный мне он Президент!»