Бесплатный фрагмент - Поверхность реки

Рябина

Отыскалась рябина,

стёжка вглубь привела.

Кого-то оборонила,

кровь свою пролила.

Схоронилась под клёном

до подхода друзей.

Клён с сочувственным стоном

наклонялся над ней.

На широких ладонях

её ветки держал.

Чтобы холод не донял,

её взял и обнял.

* * *

Обратный перевод несносен

часов — палаты кабала

всех мер. И так, нахмурясь, осень

смещает краски и дела.

И город льется в полумраке

поблескивающем дождя,

предупреждающие знаки

на все деревья вознеся.

От светофора старт голодных

авто, к прохожим во вражде,

как будто стай и чудищ водных

их резкий с шипом ход в дожде.

Ортогонально им ныряя

до камня, что огонь зажег,

увижу: осень есть иная —

и в талью плащ, и стройность ног.

* * *

Тянут пристань по реке

к общей тихой пристани.

Горы всплыли вдалеке,

так как воздух пристальней.

Листьев старый светофор

мигает желтым, красным.

Скоро — и сквозной простор

станет непролазным.

Переболеем осень мы,

с зимой пойдём сражаться,

а наши реки и холмы

во сне омолодятся.

Осеннее

Авто скользили на ходулях

светящихся куда-то вдаль

усердно, щёки как надули.

Так мокрый отражал асфальт.

Другие, листьями облеплены

застыли, пустота кабин.

Своею краской, в гроздья сцеплены,

светились ягоды рябин.

Рябина перебралась к дому,

своя в своём. Мы при своих.

В кабине нашей нет пустому,

и потому нам дождик тих.

* * *

Всё то же золотое действо

даётся нам без всяких плат:

у старого Адмиралтейства

записки жёлтые лежат.

Плывут морские эполеты

сюда, как много лет назад.

А в листьях осени приметы

людей, чей образ злато сжат.

На симпатической записке —

её дуб терпкий обронил —

найду стихов запретных списки,

и вспомню тех, кто сочинил.

* * *

Желтый лист на асфальте мокром.

Приклеен на эту открытку.

Треуголен, как марка Марокко.

Отправлений осенних попытка.

Только что там о почте припечной…

Не туда сообщение примут.

Листик больше похож на сердечко.

И открытка отправлена в зиму.

* * *

Рытый бархат листьев желтых,

листьев рыжих и зеленых,

влажный, толстый и тяжелый,

растелён определенно

для прогулок беспреметных,

осень, жизнь — любые знаки,

когда взгляды так ответны

и — гулянье для собаки.

И цилиндры, и полоски —

всех стволов перемеженье.

Этой белой, как березки,

вдоль домов передвиженье,

этой девы взгляд и милость

стороной другой доверья,

скрылась за стволом, явилась —

различима сквозь деревья.

Глухи двери магазина,

но минут пяток — откроют.

Тихо ждет ее машина,

управляема героем,

родственный он деве стебель.

Вылезет сейчас он, встанет.

Срочно покупаем мебель

для любви существованья.

Лиственница

Осень в краю таёжном.

Сосны, пихты, кедрач.

И лиственница неприложно

на ближней из хвойных дач.

Там, на втором километре,

тёмных застав на краю,

держит лимонные ветви,

осень напомнит мою.

Сколько б ни жил здесь,

ни ездил,

сборной случайный игрок,

знаешь: любимые прежде

места есть, возврата к ним срок.

Вернулся к родным малохвойным,

со всеми я всё пережил.

И цело всё здесь и покойно.

И вспомню, где прежде кружил.

Светлая осень

Печурки пребольшой тепло

в другие входит страны, дали.

Вокруг и голо, и светло,

мы это много раз видали,

и знали, чувствовали спад

и настроенья, и движенья.

Но здесь, под горкой — старый сад,

ещё возможно продолженье.

Контрастны ветки во свету,

как выраженье самой сути.

Листов последний парашют.

Стихии, ветку не коксуйте,

не обломите, пусть дрожат

и гнутся веточки, отростки,

и додрожатся, и отжат

весенний рой в зелёном воске…

Пока их племя полегло,

но доказательством предвечным

вновь время в гору потекло,

и даль светла, ярка, беспечна.

* * *

Куда опустит пальцы космос,

помимо косма наших душ,

там зацветают леса космы,

он чуёт зимнюю беду.

Леса в осенней мелировке,

откуда мелировки дев,

красот дают перестановки.

А девам это — не к беде.

Косм душ, не знающий старенья,

лесов рожденье и эпох —

всё строчки из стихотворенья,

что вечно проиносит Бог.

Пока он произносит это,

а мы и внемлем, и берём,

придет весна, приходит лето,

и души светятся огнём.

Косм человека — время года,

наверно, пятое телег.

Оно и тормоз, и природа,

и к новым переменам бег.

* * *

Осень. Как всегда, так скоро.

Но красе её воздам:

ряд зонтов вдоль коридора —

чтоб просохли. Это дам.

* * *

Осенний дождь надолго.

Отсеян только серый свет.

В лампочке — остаток солнца.

* * *

Я иду. Легко необычайно.

Снег кружит. Снежинок хоровод.

У меня, как и у всех, есть тайна:

в этот свет и в этот снег приход.

Здесь беззвучно и ни человека,

ни следа на белом полотне.

Кажется, напиться этим млеком

здесь, сейчас досталось только мне.

Снег упал — движеньем, мыслью, словом.

Чистый, как зимой бывает, след.

Наполняются следы веселым

светом неизведанных планет.

Сравнение

Затаивши вздох в груди,

с тучек серых

зимние летят дожди

в парашютах белых.

И ветрами снесены,

мягко опускаются.

Парашюты до весны

на земле валяются.

Зимний человек

Я пальто надел

с воротником.

Сразу потеплел,

стал добряком.

Шапку натянул

до бровей.

Взгляд мой блеснул

голубей.

А из-под ботинок

белый скрып.

От таких новинок

я отвык.

Отчего ж весёлый

стал весьма?

Просто вспомнил,

что есть зима.

* * *

Зима уже на половине.

Двух половин нетождество.

На загрунтованной холстине

деревьев стылых торжество.

Мороза пленка липнет к коже,

красы не просто оценить.

Но в воздухе витает всё же,

вплетаясь в холст, иная нить.

Она, наверно, вот какая —

по ней проводится тепло.

И ель в роскошном горностае

царит, и в небесах светло.

Там расположены заране

соль звёзд и хлеб, и мёд луны.

Конфуз зимы в солнцестоянье.

Эмбриональный вздох весны.

* * *

Надо зиме укрепиться

в духе прогноза погоды.

Корпией белой укрыться

поверх корост гололёла.

Надо зиме по старинке

сверху законных путей

свои проторить тропинки,

ибо они верней.

Надо ещё самодельно

контрасты переменить,

и черноту деревьев

белилами оттенить.

Звёзд наколоть помельче —

гвоздей, чтоб мороз висел,

дав знать, что не так изменчив

климат планиды сей.

Надо и мне чуть дальше

в автобусе тесном пройти,

увидеть, что рядом мальчик,

как я, без ещё тридцати.

Потом он поймёт родными,

как я это понял потом,

этих деревьев унынье,

этот невзрачный дом.

Будет листать конспектно

детство, какое прочёл.

Моё же срыл архитектор,

срыл, да ещё не всё.

Ветви деревьев взлетели,

мне не совсем немы.

Мальчик на белой постели

родительской доброй зимы.

С горки

С горки, оставляя след спектральный,

катит солнце с радостной ухмылкой.

На листы зимы лёг вечер ранний,

как и утро — только под копирку.

Торчит привычная нам башня — теле.

Авто как чёрно-алые коровки.

С детьми мы и катались, и шумели,

и вспоминали старую сноровку.

Уйдём под телебашни башмаки.

Авто разбухнут, скоростью обрызжут.

На гладком беге будние деньки.

Но долго спуском с горки пахнут лыжи.

* * *

Снег первый обронённый тает,

свои права явить не в силах:

не приземлившись, пропадает

иль прочь летит, и обещает

картину полную. Но ранее белила,

чрезмерно кистью взятые густой

с неё стекают. Благо, черновик.

А черновик заляпан углем и золой,

домов и бесфонарья черновик простой.

Он триста суток за год черновик —

привык.

Игра единой картой чёрно-белой

всегда, во всём, другая не пришла.

И заплывает крап шагов несмелых

на слякоти, раз снегу не приспело.

И та же карта у лица — черным-бела…

А проследить путь тающий снежин,

от коих знанье звёзд и орденских затей, —

то это только мы бежим, кружим —

у снега ж плавный приземления режим,

а толчея его — от наложенья плоскостей.

И вот вход в зиму, долгий вход,

как переход подземный — гулок и невесел:

и снег транзитный, словно самолёт

небесный, приземлившись, вновь уйдёт,

отодвигая праздник. Десять дней и месяц

считай. И будут гололёд и тьма,

но за борта души, давай, держись.

Попробуй при уме остаться, не сойти с ума.

И скоро ль празднику к домам, в дома?

В ответе: дни, а может быть, и жизнь.

* * *

Бесснежная и не зима —

как не переплетённые тома

и ветер жухлые листы топорщит

и неприютно в человечьей роще.

И неизвестно, чем укроешь душу —

по утру холод, днём кашне наружу.

А вечером в бесснежной темноте

как будто пребываешь в пустоте.

Разлад в природе и в душе разлад.

Вторая этих двух не сделала заплат.

* * *

Не бывает много зим.

Сами зимы номер знают.

По-крестьянски тормозим:

быть медведем, не Мазаем.

Но выходим, но нельзя.

Да и веселее стало.

Пусть подошвы поскользят

в этом скопище кристаллов.

И один из них кристалл,

на бок лёгши в нужном створе,

так блеснул, что передал

о тебе и о просторе.

Остальные проскрипят

под ногами всё знакомо.

Как моя собака, рад

первоснегу возле дома.

* * *

Любимая птичка — синичка

по веткам, по ноткам. Давно

души моей веток жиличка.

По осени стукнет в окно:

пора бы повесить кормушки.

Как утро, творю ритуал

по сбору гостинцев подружке,

каким бы мне день не вставал.

Я семечки сыплю в кулечек,

оттуда в кормушку стекут.

Потом убегут в школу дочки,

а я продолжаю маршрут.

Зимы русской чуть не полгода,

чтоб лето как сказку читать.

Но что-то в ней есть, раз природа

синиц не зовет улетать.

Опять ты, опять ты, пичужка,

собою в своей же строке,

приказа всерусского служка

при галстучке и пиджачке.

Я знаю, тобою не пущен

лёд в этот нестылый поток.

Ловлю взгляд внимательных бусин,

иду на Синицин мосток.

* * *

По серебряным дорогам —

и бело внове серебро —

к посребренным же чертогам,

хранящим старое добро,

такую тоненькую пленку —

такая патина и снег.

И это передать ребенку,

и быть таким же имярек.

Бояться, что болезнь накатит.

Но жизнь была добра, добра,

даёт надежду — детям хватит

с небес такого серебра.

* * *

Археология зимы

непостижима, право.

И археологи не мы:

заботы нам, забавы…

На срез — полосчатый сугроб.

Раскрыт большой лопатой,

раскажет много этот горб,

полгода он упрятал.

По простиранию пластов

лежат монетка, ручка,

осенних тысяча листов,

в кристалле спящий лучик.

Давно… декабрь… блеснул двоим

замерзшим и летящим.

Мы рядом ходим и хрустим,

и тоже ищем счастья.

И чередуются пласты,

масть — белый, серый кролик,

и слой угольной черноты.

Чередованье хроник.

Но археологи не мы.