Бесплатный фрагмент - Посвящается Ф. И. Шаляпину

ЗУБАРЕВ Николай Гаврилович, 1 (13).12.1887 г. (в некоторых источниках 1886 г.), Елабуга Вятской губ., ныне Татарстан — 11.9.1964 г., Львов — артист оперы (бас-баритон) и вокальный педагог. Заслуженный артист УССР (1931 г.). Родился в крестьянской семье. В 11—12 лет работал на заводе, с 14 лет — в мануфактурном магазине в Томске. В этот период начал обучаться игре на гармонике, балалайке, гитаре, мандолине, скрипке. С 1902-го жил в Омске, затем в Иркутске, где несколько месяцев брал уроки пения у профессора И. Вульпе. В 1906-м переехал в Москву. Работал в хоре оперного Товарищества (антреприза М. К. Максакова), затем учился в Музыкально-драматическом училище (1907—11, класс Л. Донского и Корш-Соколова), куда поступил с помощью Ф. И. Шаляпина. Выступал на оперных сценах в Казани (1911—12), Екатеринбурге (1912—15), Самаре (11 июня 1913 выступил в партии Орлика — «Мазепа» П. Чайковского, Городской театр, спектакль в постановке Московской оперной труппы С. Зимина), Тифлисе (1915—18, антрепризе С. И. Евлахова), Баку, Ташкенте (Госопера, 1922—23), Киеве (1923—25, 1928—37), Одессе (1923, 1925—26), Москве (Большой театр, 1925—27), Свердловске (1927—28).

Обладал голосом мягкого красивого «серебристого» тембра и широкого диапазона (от фа диез большой до фа диез первой октавы), исключительной музыкальностью, ярким темпераментом. Владел актерским мастерством. До 1917-го выступал в басовых, затем в баритоновых партиях.

1-й исполнитель партий: Ивана-солдата («Иван-солдат» К. Корчмарева, 1927), Тугара Вовка («Золотой обруч» Б. Лятошинского, 1930);

в Екатеринбурге — Дюма и Шмидта («Андре Шенье» У. Джордано, 1912), Цуниги («Кармен» Ж. Бизе, 1912), Лоренцо («Кармела» С. П. Барбини, сезон 1912/13);

в Киеве — Федора Кленова («Прорыв» С. Потоцкого, 1930).

Лучшие партии: Мазепа (одноименная опера П. Чайковского), Скарпиа («Тоска» Дж. Пуччини).

Другие партии: Борис Годунов (одноименная опера М. Мусоргского), Рангони («Борис Годунов» М. Мусоргского), Шакловитый («Хованщина» М. Мусоргского), Князь Игорь (одноименная опера А. Бородина), Скула («Князь Игорь» А. Бородина), Демон (одноименная опера А. Рубинштейна), Юлий Виндекс («Нерон» А. Рубинштейна, 1927, Свердловск), Кирилл Троекуров («Дубровский» Э. Направника), Андрей Дубровский («Дубровский» Э. Направника), Верейский («Дубровский» Э. Направника), Гремин («Евгений Онегин» П. Чайковского), Евгений Онегин (одноименная опера П. Чайковского), Эбн-Хакиа («Иоланта» П. Чайковского), Граф Томский («Пиковая дама» П. Чайковского), Златогор («Пиковая дама» П. Чайковского), Чуб («Черевички» П. Чайковского), Григорий Грязной («Царская невеста» Н. Римского-Корсакова), Веденецкий гость («Садко» Н. Римского-Корсакова), Дуда («Садко» Н. Римского-Корсакова), Каленик («Майская ночь» Н. Римского-Корсакова), Мизгирь («Снегурочка» Н. Римского-Корсакова), Григорий Грязной («Царская невеста» Н. Римского-Корсакова), Онуфрий («Дни нашей жизни» А. Глуховцева), Волконский («Декабристы» В. Золотарева, один из первых исполнителей, 1925, чередовался с В. Политковским), Остап («Тарас Бульба» Н. Лысенко), Устин Кармелюк («Кармелюк» В. Костенко), Самойло Кишка («Дума чорноморська» Б. Яновского); Мефистофель и Валентин («Фауст» Ш. Гуно), Граф де Невер («Гугеноты» Дж. Мейербера), Руджеро («Жидовка» Ж. Ф. Галеви), Эскамилио («Кармен» Ж. Бизе), Судья («Вертер» Ж. Массне), Яго («Отелло» Дж. Верди), Жорж Жермон («Травиата» Дж. Верди), Риголетто (одноименная опера Дж. Верди), Рамфис («Аида» Дж. Верди), Амонасро («Аида» Дж. Верди), Великий инквизитор («Дон Карлос» Дж. Верди), Ренато («Бал-маскарад» Дж. Верди), Шарплес («Чио-Чио-сан» / «Мадам Баттерфляй» Дж. Пуччини), Стольник («Галька» С. Монюшко).

Партнеры: А. Н. Алтайский-Янченко, В. Барсова, А. Г. Борисенко, А. К. Диков, М. И. Донец, В. С. Клопотовская, И. Козловский, В. Люминарский, А. Матова, А. Мысак, О. Н. Нестеренко, А. В. Новиков, Н. К. Правдина, М. Сокольский, Х. Толкачев. Пел п/у С. П. Барбини, Л. М. Брагинского, М. М. Ипполитова-Иванова, И. О. Палицына, Г. Шейдлера.

Преподавал во Львовской (1945—50) и Киевской консерваториях (1950—61).

Среди его учеников — Степан Вах (в 1951—58), А. Г. Куприенко (нач. 1950-х гг.), А. Ю. Мокренко (в 1957—61), В. П. Побиянский (в 1950—55), К. П. Радченко (в 1951—56).

Соч.: Воспоминания о Шаляпине (рук, сокращенный вариант) // Музика (Київ). 1971. №4. С. 20—21;

Биография (машинопись) — в РО ЦНБ СТД.

Лит. Михайлова Т. Виховання співаків у Київській консерваторії. — Київ, 1970. С. 104.Яндекс. Словари › Отечественные певцы. — 2008

Демон

Давно отверженный блуждал

В пустыне мира без приюта,

Вослед за веком век бежал,

Как за минутою минута, однообразной чередой

Ничтожной властвуя землей, он сеял зло без наслажденья,

Нигде искусству своему

Он не встречал сопротивленья —

И зло наскучило ему…

(М. Ю. Лермонтов)

В гримерной над зеркалом ярко горели лампы.

Николай Гаврилович в последний раз внимательно проверил грим на лице и, откинув голову назад, продекламировал:

«Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой.

Тех дней, когда в жилище света

Блистал он, чистый херувим…»

В дверь постучали.

— Да-да, войдите.

— Николай Гаврилович! Скоро ваш выход, приготовьтесь, пожалуйста! — голова служащего сцены деликатно появилась и так же деликатно исчезла, осторожно прикрыв за собой дверь, скрытую тяжелой портьерой, которая защищала от всякого рода шумов в коридоре.

Николай Гаврилович поднялся со стула и, оправляя складки прозрачной дымчатой ткани костюма Демона, подошел к окну.

За окном крупными хлопьями падал снег и растворялся в темноте.

«Да, хороша в этом году зима, — подумал он, — морозная, снежная. Конечно, с родными зимами Прикамья не идет ни в какое сравнение. Там зимы с ветром, вьюгой, сугробами на длинные прогулки не рассчитаны. А здесь, в Киеве, так приятно прогуляться после спектакля по затихшим улицам в окружении плавно падающих снежинок, почему-то всегда напоминающих маленьких балерин в белоснежных пачках. А затем, после освежающего морозца, зайти в любимый ресторанчик напротив Оперного театра и заказать горячую уху и рюмочку водки.

Эх!.. Хорошо!!! Сегодня так и сделаю!

Ну, да ладно. Пора. Ведь нужно еще подняться на колосники и все проверить».

Николай Гаврилович усмехнулся: «Да, теперь не только снежинки летают, но и оперные певцы, даже с таким ростом и весом, как ваш покорный слуга.

Конечно, пролетающий над сценой Демон в развевающихся одеждах — зрелище весьма эффектное, и дирекция театра в этом сезоне рассчитывала на грандиозный успех данного спектакля, в чем, собственно, как оказалось, и не ошиблась.

Наблюдая на репетициях мой полет, артисты театра, кто в шутку, а кто и всерьез выражали свое сочувствие.

Но бог мой!!! Спускаясь к Тамаре с небес, пускай не на крыльях, а на обычной веревке, я чувствую себя настоящим Демоном — роковым, загадочным и печальным! А на предыдущем спектакле, когда я уже приземлился и, продолжая петь, приблизился к партнерше, в ее глазах был неподдельный страх, что, с одной стороны, меня весьма развеселило, а с другой, заставило еще с большим вдохновением вести свою роль».

В дверь опять раздался стук.

— Николай Гаврилович! Пора!

— Спасибо! Уже иду!

«МА-МЕ-МИ-МО-МУ», — пропев вполголоса привычную распевку, Николай Гаврилович, ведущий солист и премьер Киевской Оперы в этом сезоне, вышел из своей гримерной.

Сегодня давали оперу А. Рубинштейна «Демон».

Этот спектакль, как и другие в этом сезоне с участием Зубарева, шел с аншлагом. Билеты в кассах были давно распроданы, а их счастливые обладатели уже заблаговременно сидели на своих местах в волнующем предвкушении. А те, кому не удалось купить билет или получить контрамарку, толпились у входа в надежде на «лишний билетик». Тем, кому ранее удалось уже попасть на один из спектаклей с его участием, старались не пропустить ни одного спектакля в новом сезоне.

А кто еще не видел этого артиста в спектаклях, был вдвойне заинтригован отзывами в прессе, как, например, этот отзыв одного из самых популярных критиков того времени С. Футурянского: «На баритоновые партии в этом году приглашен наисильнейший состав, самым ценным артистом на эти амплуа является Зубарев — артист высокой музыкальной культуры, необычайно красивым голосовым материалом и сценическими данными».

За кулисами все шло своим чередом: готовились к выходу хор и солисты, костюмеры были наготове, чтобы в любую минуту поправить манжет или воротник, помощник режиссера давал последние указания, музыканты уже сидели на своих местах в оркестровой яме, и были слышны звуки проверяемых инструментов. Сдержанный гул зрительного зала ждал только взмаха дирижерской палочки, чтобы затихнуть и с благоговейным вниманием окунуться в волшебный мир музыки. Огромная хрустальная люстра в центре зала начала медленно гаснуть, шум затихать, появился дирижер… Поклон, взмах палочки… и… Первые аккорды перенесли всех в другой мир… Таинство началось…

Начало

Мое первое соприкосновение с искусством произошло в уездном городе Елабуге Вятской губернии. Мне было 8 лет. В город приехала «Малороссийская труппа». На улицах города запестрели цветные афиши, в которых были указаны пьесы с разными названиями.

Каждый вечер к местному небольшому театру тянулись жители старшего поколения, середнячок и молодежь, и группка детей моего возраста и постарше убегали из дома, чтобы поглазеть на артистов, сгорая от желания проникнуть в святая святых.

В один из таких вечеров мы, как обычно, крутились около театра. В этот день шла пьеса «Вий».

Вдруг мы увидели, что к нам приближается человек. Мы насторожились, испугавшись, что сейчас нас прогонят, чтобы не мешались под ногами.

Но о счастье! Он к нам обратился со словами:

— Хлопцы, идите ко мне!

Мы с осторожностью подошли к нему. Я как самый смелый и высокий на возраст с вызовом спросил:

— А что вы хотите? Мы не шумим и не мешаем никому!

Он замахал руками и спросил:

— Хлопцы, не хотите сегодня побыть артистами?

Мы хором закричали:

— Хотим, дядечка!!! Еще как хотим!

— Тогда живо за мной! Мне сегодня нужны чертенята, если справитесь, я вам разрешу проходить и смотреть все спектакли.

Он повел нас за кулисы.

Мы оказались в коридоре с множеством дверей.

За одной из них оказалась костюмерная.

Нас переодели в трикотажные обтягивающие костюмы, и смешливая девушка начала замазывать наши лица и руки какой-то мазью черно-коричневого цвета, а на голову надела парики с рожками.

Потом дядечка, видимо, помощник режиссера, объяснил, что мы должны делать.

Мы, конечно, все сделали с двойным усердием: бегали, прыгали, корчили гримасы и так далее…

После спектакля режиссер нас похвалил и дал записку для кассы — она давала право смотреть и слушать спектакли на галерке. Гордость и счастье нас переполняли. Мы разбежались по домам, чтобы рассказать домашним о наших актерских достижениях.

Первое, что я получил дома, — увесистый подзатыльник от отца.

— Ты где был? Что, не знаешь, когда должен быть дома, и забыл о своих обязанностях? Чтобы это было в последний раз!

— Батя, но я сегодня играл в театре! На меня зрители смотрели и аплодировали! Я буду артистом!

— Артистом семью не прокормишь, я целый день работаю, твой младший брат весь вечер плакал, а ты развлечения ищешь? Все дети, — нас было трое, — как дети, дома, а ты все отлыниваешь от обязанностей! Школу сначала должен закончить, чтобы помощь в доме была! Будешь писарем в конторе, помощник должен быть в семье! На кого я оставлю малолетних? Выбрось дурь из головы! Должен думать о куске хлеба, пока на ноги все не встанут. Я могу в любой момент помереть!

Вот такое начало моей артистической деятельности получилось.

Мне жаль было отца — он был конюшенным и кузнецом.

Сначала в Елабуге, потом на Бондюжеском конском заводе, в 40 километрах от города. Любовь к лошадям у него проявилась еще в детстве, а после того, как он вернулся со службы в звании рядового солдата царской армии, Зубарев Гавриил Корнилович, из крестьян, православный, как написано в документе, хозяин сразу взял его на службу — смотреть за лошадьми. Он любил лошадей, они отвечали ему такой же преданной любовью, на какую способны были эти благородные животные.

Мать болела, а я как старший нес всю ответственность по дому и смотрел за младшими.

Отец меня одного отдал в заводскую школу с надеждой, что я буду надежным помощником на старости и подниму на ноги остальных ребятишек.

В 10 лет отец устроил меня на работу на химический завод котлочистом.

А по выходным вся наша семья собиралась за столом и я вслух читал Библию. Особенно уютно и спокойно было длинными зимними вечерами, когда дрова в печке весело потрескивали.

Учился я добросовестно. Так же добросовестно посещал и ученический хор.

Мне нравились занятия, нравилось петь, познавать все новое.

Я стал делать заметные успехи в учебе и в пении.

Пел я дискантом.

Мы выступали на все праздники перед рабочими завода, хозяину очень нравились наши выступления, особо отмечал меня как солирующего участника.

Отец, видя мои скромные успехи, в 12 лет купил для меня гармонь, и я все свое свободное время изучал этот инструмент и замучил соседей своей игрой и пением. Результат не замедлил себя ждать — меня стали приглашать сыграть на свадьбе или другом празднестве и спеть русские песни.

Лишний раз меня просить не нужно было — пел и играл я с удовольствием.

Да и помощь для семьи уже была — кто пироги, кто сладости, а кто и денежку давал мне. Я с гордостью нес все домой.

Но отец все равно видел мое будущее в конторе писчим.

И вот, когда мне исполнилось четырнадцать лет, отец сказал:

— Ты уже взрослый, пора идти на службу, будешь помогать мне кормить семью. Поедешь в Томск, будешь служить в мануфактурном магазине Стахеева, я уже договорился. Собирайся — завтра тебя отвезу. Жить будешь в общежитии.

И вот я уже в Томске, приобщаюсь к жизни в большом городе.

Таких, как я, приехавших из разных мест в поисках счастья, денег, другой жизни, квартировалось в общежитии немало.

Все старались сделать под городских прическу, справить костюмчики. Я тоже не отставал в этом вопросе, отец разрешил на первые деньги сходить в настоящую парикмахерскую и купить приличный сюртук.

Днем я выполнял разную работу: чистил обувь старшим приказчикам, подавал чай, убирал в магазине и в общежитии. Через какое-то время хозяин, оценив мое прилежание и смышленость, поставил меня за прилавок.

По вечерам с другими служащими мы обменивались новостями, обсуждали за самоваром всяческие события, вели свою «светскую» жизнь и, как нам казалось, вполне вписывались в местное общество.

Здесь же я начал впервые регулярно читать газеты.

Даже выписал для себя персонально местную газету «Сибирская жизнь». Мне хотелось узнавать новое, неведомое, я старался наверстать пробелы в знаниях, которые недополучил в начальной школе.

Как много было интересного, заманчивого, неизвестного!

Словом, я с головой окунулся в самообразование, читал запоем все свободное время.

Для этой цели я даже записался в Городскую библиотеку, читал классику, узнавал новые имена писателей и поэтов.

Но энергии было много, мне хотелось и музыкой заниматься, и петь.

Я уже пристойно мог играть на балалайке, мандолине и гитаре.

Начал учиться на скрипке — все отмечали мой хороший слух и память.

Приглашали на вечеринки поиграть или аккомпанировать для танцев.

Этим я выделялся среди наших служащих, меня зауважали — говорили с почтением обо мне: «А это Николай, наш местный талант».

Но и этого мне было мало. В библиотеке, уже и не помню в какой философской книге я вычитал: «Человек должен быть гармоничным: развивать в себе духовные и физические качества, чтобы достичь совершенства».

Мои приятели уже ходили на свидания, а я бежал в зал заниматься гимнастикой и атлетикой — это так раньше называлось — поднимать гири и штангу.

По утрам обливался холодной водой. Даже зимой.

Но и это было не все — еще я регулярно стал заниматься греблей.

Короче, на глупости времени не оставалось.

И на службе я не отставал, меня сделали старшим приказчиком и прибавили жалованье.

Отец был доволен моим поведением и хвалил всем знакомым.

К шестнадцати годам я превратился в накаченного атлета двухметрового роста.

Видимо, одновременно с интеллектуальным развитием физическая подготовка усилила мое дыхание, и у меня проявился голос, я стал больше увлекаться пением под аккомпанемент гитары. В основном городские романсы. Вот в этот момент я решил подойти к более серьезной музыке, читал книги о композиторах, что они сочиняли, на слух подбирал известные романсы. Пришло понимание: нужно изучать музыкальную грамоту, чтобы читать ноты. Опять пришла на выручку библиотека — учил ноты, старательно вписывал все в свою тетрадочку. Мне посоветовали сходить и прислушаться к профессору пения Матчинскому.

Мне понравился этот совет.

И я, надев самую лучшую одежду, причесав и смазав аккуратно волосы, отправился на прослушивание.

Волновался невероятно, поэтому пришел на час раньше.

Перед тем как позвонить в дверь, минут десять приводил дыхание в норму.

Профессор иронично оглядел меня и сказал:

— Ну, молодой человек, и какое произведение мы будем петь?

— А вы сначала проверьте без произведения, может, и не будет смысла петь уже… — неуверенно сказал я.

— Ну подходите поближе к роялю, давайте попробуем распевочку… Прошу после моего аккорда повторить ноты…

Я повторил арпеджио, смотрю, у профессора появился интерес ко мне.

Мы попробовали мой диапазон, и он попросил спеть какой-нибудь романс, а он будет аккомпанировать.

Волновался я очень, но старался не дать появиться дрожи в голосе, поэтому стоял с зажатыми кулаками, практически ничего не видя перед собой.

Как вернулся домой — не помню.

Мне показалось, что путь до общежития я преодолел за пять минут.

Наконец, присев на свою кровать, я выдохнул. Сосед по комнате нетерпеливо спросил:

— Ну как, Николай, берут тебя в артисты? Удивил профессора, что и среди простых есть таланты? Ну говори же, не молчи как истукан, водички попей!

Что я мог сказать?

Профессор очень хвалил мой голос, сказал, что есть прекрасные природные данные, что мой голос называется бас, но петь рано — нужно подождать, чтобы дать голосу укрепиться и определиться.

Не пить, не курить, не простужаться — беречь голосовой аппарат как зеницу ока до нужного времени, приходить к нему через год, но не ранее.

А там видно будет.

И жизнь потекла своим чередом. Я все так же продолжал заниматься спортом, ходил в библиотеку, много читал и, помимо местных газет, начал читать московские газеты и журналы, особенно страничку с театральными новостями.

Особенно занимало меня чтение о Большом театре.

Я запоминал фамилии певцов, какой репертуар они пели, начал следить за их гастролями.

Шаляпин, Собинов, Нежданова — я мысленно пел с ними и представлял себя на сцене Большого театра в различных ролях.

Как мне хотелось услышать их голоса в живую, и как же мне хотелось хотя бы одним глазком увидеть спектакль в Большом театре!

Мечты, мечты!

А первый оперный спектакль с исполнителями Большого театра я увидел в Томске в 1902 году.

Это была опера «Русалка» композитора Даргомыжского.

Исполнители: Дубровская — Русалка, Донской — Князь (мир тесен — будущий мой педагог по пению), Власов — Мельник.

Действием спектакля я был захвачен настолько, что при фразе Наташи: «Я скоро матерью должна назваться», — у меня покатились слезы по лицу.

Потом, в общежитии я пропевал все партии за всех, пытаясь войти в образ и хотя бы приблизительно повторить сцены, увиденные на спектакле.

Творчество, конечно же, занимало главное место в моей жизни.

Я уже втайне определял для себя будущее: если с голосом все будет хорошо и я смогу научиться петь профессионально — пойду в артисты; если профессионалом быть не смогу — буду продолжать работать в магазине, добиваясь продвижения по службе, а петь буду для себя и участвовать в любительских спектаклях.

Из магазина Стахеева в Томске я переехал на работу в Омск.

Режим дня для меня оставался прежним: работа, спорт, пение.

Именно в Омске я много участвовал в любительских драматических спектаклях.

Выступал в концертах с ариями из опер и романсами.

Многие мои сотоварищи по работе в магазине строили планы отъезда в Америку, где, как считалось, можно было сделать карьеру на любом поприще и заработать много денег.

А денег мне всегда не хватало — ведь только небольшую часть из заработка я оставлял себе, а остальное пересылал отцу для содержания семьи.

Какое-то время и я строил планы отъезда и свободной жизни в Америке.

Но я был несовершеннолетним, и из-за возраста пришлось оставить эту затею.

Хотелось каких-то изменений в жизни, и я в 1905 году переехал работать в Иркутск к купцу Второву.

Мне исполнилось 18 лет.

Я был крепок физически: высокий, стройный, мускулистый.

И мой голос стал звучать определеннее и ровнее в крайних диапазонах.

Друзья рекомендовали мне сходить к местному профессору пения Вульпе.

Я пошел.

Конечно, уже не было такого страха, как на первом прослушивании моего голоса у профессора Манчинского.

Но волнение все равно не покидало меня.

Я пропел аккорды, распевку, несколько романсов.

Выполнив все упражнения, я ждал, что же скажет профессор.

Он сказал, что голос звучит достаточно профессионально и он рекомендует мне заняться правильной постановкой своего голоса.

Я начал брать у него уроки пения.

Занятия шли успешно, профессор был доволен.

И уже весной я выступил публично в Городском театре.

Пел трио Дмитриева «На Севере Диком», романс «Два великана» на музыку Столыпина. На следующий день в местной газете появилась первая рецензия в моей жизни с моей фамилией.

Обо мне в ней было написано: «Зубарев обладает широким, сильным, мягким басом, имеющим большие перспективы».

Это первое серьезное выступление на публике сыграло в моей жизни решающую роль.

Я серьезно задумался о том, что продолжать учиться пению необходимо, но нужно учиться только в Москве, только там живут и работают самые известные российские певцы.

Читая московские газеты, я уже был немного в курсе вокальной жизни Столицы.

Непреодолимое желание учиться в Москве у известных артистов, с головой окунуться в эту жизнь уже не покидало меня ни на минуту.

Я думал только об этом, видимо, Боженька совсем близко подвел меня к выбору дальнейшего жизненного пути.

И я решил поступить следующим образом — поднакопить немного денег, выбрать дату отъезда и, чтобы ничем не обидеть моего хозяина, который очень уважительно ко мне относился за хорошую службу и увлечение пением, заранее предупредить его о том, что я ухожу со службы, и после этого купить билет в Москву.

Так я и поступил.

5 августа 1906 года, собрав свои скудные сбережения, купив билет, не обремененный багажом, за исключением небольшого чемоданчика с самым необходимым, я выехал в Москву.

Поезд медленно отъезжал от перрона, оставляя за окном знакомые пейзажи, меня охватило необъяснимое и ранее неизведанное чувство глубокой тоски.

У меня защемило под ложечкой, и до половины пути не покидало чувство тревоги и печали.

Но чем ближе было к Москве, тем более я был уверен в правильности моего поступка.

Собрав все мужество в кулак, я решил не отступать и пройти весь задуманный путь до конца.

Москва

В Москву я прибыл 16 августа.

Никого не зная, не имея места, где остановиться, ведь в кармане был только адрес Консерватории, я решил, не откладывая, первым делом направиться с вокзала на прослушивание.

Сразу попасть на прослушивание не удалось, но узнал расписание уроков. Теперь нужно было подумать и о ночлеге.

Я бродил по Москве, изучая по дороге все объявления о сдаче угла по моим средствам.

Увидел впервые Кремль и зашел посмотреть на Царь-колокол, Царь-пушку, колокольню Ивана Великого.

Из Кремля пошел на виднеющиеся с набережной золотые купола — это оказался Храм Спасителя, осмотрел и это величественное сооружение.

И там же на воротах увидел объявление о сдаче угла у ночного сторожа за 3 рубля в месяц в Хамовниках. Место оказалось еще свободным, и я с радостью там остановился, благодаря Господа, что не пришлось ночевать на улице.

Уже сидя на койке в маленькой комнатушке, вдруг осознал, насколько я устал за этот день.

Уснул я мгновенно.

В Москве я обошел почти всех профессоров пения.

После прослушивания все находили мой голосовой аппарат прекрасным, многие согласились обучать даже бесплатно: например Массини, Корси, Огульник и другие.

Предложения были заманчивы, но кушать и платить за угол нужно было каким-то образом. А говорят: бедность не порок. Не порок, но немалое неудобство и препятствие.

Я начал искать работу, где можно было бы применить свой голос и учиться параллельно.

В один из дней, когда уныние и голод наиболее сильно напомнили о себе, я записал в своем дневнике подобие стихов собственного сочинения на тему моего пребывания в Москве.

Назывались они так: «В мою бытность в Москве».

«О! Как скверно бывает тогда,

Когда у тебя ни гроша.

Когда у тебя здесь нету родных,

Нет близких, знакомых и разных других.

Когда ты не можешь работу найти,

Когда ты устал, а нужно идти,

Когда лишь в ответ:

«Уж взяли, не нужно, работы вам нет».

Идешь и идешь себе ты вперед,

Не ел я три дня — пустой мой живот.

А тут, как назло, в витрине — сосиски!

О Боже, прошу!

Дай силы мне высшей!

Я знаю, в Москве я ненужный и пришлый!

Но цель я поставил, и нужно идти,

А в чем я неправ — ты, Боже, прости!»

Вот такие нескладухи пришли мне в голову, пока я брел до своего съемного угла, чтобы выспаться и утром вновь идти на поиски работы.

Ведь я приехал в Москву с 6-ю рублями в кармане, которые заканчивались, хотя я и так экономил на всем.

Но наконец счастье мне улыбнулось — я поступил в хор оперного товарищества под руководством Максакова, дававшего свои спектакли в Солодовниковском театре (филиал Большого театра).

Если с работой стало все понятно на данном этапе, то с обучением вокальному мастерству пока ничего не прояснилось.

Находясь среди работников оперного театрального искусства, я стал узнавать пути, чтобы осуществить свою заветную цель — получить профессиональное музыкально-вокальное образование и совершенствовать голос.

Первый путь оказался путь к Савве Ивановичу Мамонтову, он в это время жил в Москве на Владимиро-Долгоруковской улице и имел завод керамики в Бутырках, т. е. на Бутырской заставе.

Вот я пришел к нему на завод.

Принял он меня очень радушно и назначил прослушивание моего голоса у себя на квартире.

На прослушивании был он сам и известная оперная певица Любатович.