Бесплатный фрагмент - Постоялец номера 7, или Последнее стихотворение Поэта

С любовью, уважением и благодарностью друзьям, живущим и ушедшим…

…Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаённого, что не вышло бы наружу…

Евангелие от Марка (гл. 4, ст. 22)

За два месяца до известных событий

— Всё складывается не так, как мы планировали, уважаемый граф. Наше совместное с Советами Gesellschaft zur Förderung von Industrieunternehmen, как тут говорят, дышит на ладан. Вновь избранный рейхспрезидент ещё с Мировой войны негативно относился к русским, а сейчас, вникнув в наши с ними отношения, поручил начать расследование по деятельности ГЕФУ. Кто-то ему доложил, что с этой организацией не всё чисто. А раз так, то последуют определённые шаги против тех патриотов Германии, которые служат на её благо в России. И, соответственно, советское руководство будет делать всё возможное, чтобы замести следы нашего сотрудничества, потому что понимает, что без помощи Германии не поднять страну. А раз так, то нужно будет отрубить все концы, связанные с предыдущим руководством, и налаживать контакт с нынешним.

---

Граф Ульфган фон Бриксдорф-Райханц, посол Германии в СССР, внимательно слушал своего собеседника. Он видел его в первый раз, но текст той телеграммы, которую он получил из МИДа накануне приезда неожиданного гостя, говорил о том, что перед ним сидит хотя и молодой, но достаточно опытный разведчик.

— Выпьете что-нибудь, уважаемый Зигфрид? — обратился посол к гостю. — На улице зябко, вы немного продрогли, я же вижу. — И граф, слегка улыбнувшись, взял колокольчик, чтобы позвать прислугу.

— Не стоит, господин посол. — Гость поднял руку, отказываясь от угощения. — Нужно закончить наш разговор, а потом можно будет и поужинать.

Улыбка сошла с лица графа, кончики его лихо закрученных усов слегка опустились.

— Вы не курите, господин Кляйнц?

— Нет, господин посол.

— Я, с вашего позволения, закурю. — И он достал из верхнего ящика стола пачку Juno Josetti, вытащил одну сигарету, чиркнул спичкой о коробок, сладостно затянулся. — Не удивляйтесь, уважаемый Зигфрид. Тут нет нормальных сигарет, папиросы я не курю, а вот эти привык курить ещё с войны. Итак, что же нам нужно будет делать?

— Вы знаете, я встречался в конце 1922 года с председателем Реввоенсовета Советской Республики, и мы единогласно пришли к мнению, что Россия и Германия должны держаться вместе и оказывать помощь друг другу. Но времена меняются…

Зигфрид Кляйнц, которому совсем недавно исполнилось тридцать лет, слегка скривился от запаха табачного дыма, открыл кожаную папку, которая до этого покоилась у него на коленях, и, вытащив небольшой листок бумаги, протянул его послу.

Граф отложил сигарету в пепельницу и внимательно прочитал текст, написанный на листке ровным готическим почерком.

— Почерк у Бруно с годами не меняется, — засмеялся посол и, вернув листок владельцу, опять взял сигарету.

Бруно Клопп, старый товарищ графа ещё по дипмиссии в Брюсселе, теперь руководил проведением тайных операций за пределами Германии.

— Это написал не Клопп, — спокойно ответил Кляйнц.

Он подвинул к себе письменный прибор и не спеша на оборотной стороне листка точь-в-точь воспроизвёл текст, который только что прочитал граф, и передал листок хозяину кабинета.

Посол с недоумением переворачивал лист, всматриваясь в каждую букву текста. Его пальцы слегка задрожали и выронили сигарету, которая упала на зелёное сукно письменного стола.

— Но как?.. — еле выдавил из себя граф и, увидев, что огонёк упавшей сигареты начал прожигать материал, быстро её поднял, затушил в пепельнице, крякнул от досады и смахнул образовавшийся пепел на пол.

— Есть у меня такой природный дар — идеально подделывать почерк, — делано скромно и опустив глаза, тихим голосом ответил Кляйнц. — Не желаете проверить?

— Желаю! — машинально ответил посол, тут же широким росчерком пера написал первые две строчки из бессмертного «Фауста» Гёте:

Вы вновь со мной, туманные виденья,

Мне в юности мелькнувшие давно… —

и показал собеседнику, не отдавая лист ему в руки.

Зигфрид ухмыльнулся и через пару секунд на своём листке повторил надпись посла.

— Поразительно! — воскликнул граф. — С вашим… талантом… вы ведь можете изменить ход истории!

— Не ход, но некоторые её события, господин посол. Именно для этого я к вам и прибыл. И, если честно, первый текст, который я вам показал, действительно принадлежит перу господина Клоппа.

— Ах мошенник! — засмеялся граф. — Дайте-ка сюда, я ещё раз прочту, а то от ваших фокусов у меня всё из головы вылетело!

Кляйнц протянул листок и с удовлетворением заметил, что посол всё же несколько раз его перевернул, сверяя почерк.

— И как же собираетесь спасать ГЕФУ?

— Я не планирую спасать ГЕФУ. Я выведу людей, которые играют в этом проекте значимую роль, из-под удара, чтобы они потом, в новом месте и новой роли, опять заявили о себе.

— И кто эти люди?

Кляйнц слегка подвинулся к столу и откашлялся:

— Я не имею права называть фамилии всех задействованных в этой организации людей, но тех, кто на слуху, — пожалуйста: Хассе, Фрайхерр фон Плото, Вюльфинг фон Диттен.

Имена действительно были известны графу.

— Что же вы планируете предпринять?

— Вы что-нибудь слышали о последних разработках разведки её величества королевы Великобритании, а именно о так называемой DS?

— О чём, простите?

— Я вас понял, граф. Вы ничего не слышали о Distraction Strategy. Или, как её ещё называют, — Diversion Strategy. Это «Стратегия отвлечения», главная цель которой состоит в том, чтобы заставить противника отвлечь свои ресурсы на решение одной проблемы, попав в ситуацию, когда приходится отказываться от решения другой, теряя при этом своё преимущество в целом.

— И каким образом вы планируете отвлечь Советы?

— Я планирую провести диверсию. Но не военную и не экономическую. Это будет духовная диверсия. После того как православный крест они поменяли на пятиконечную звезду, единственное, что в них осталось духовного, — это искусство, в том числе далеко не последнюю роль играет поэзия. У них очень много молодых талантов, которые любят свою страну и которых любит население этой страны. Но есть среди этих поэтов настоящие вырожденцы: насколько они гениальны, настолько и безумны. И этим безумством мы воспользуемся. Вы же говорили о встрече с Троцким? И, конечно, помните, чем она закончилась, её неофициальная часть?

Посол от напряжения заёрзал на кресле.

— Да… Договор насчёт Франции… — слабым голосом сказал он.

— Всё верно. Так вот один из этих умалишённых гениев эмигрирует во Францию, благо там осела половина бывшей царской России, и во всеуслышание заявит о союзе Германии и России, в том числе военно-техническом, то есть о ГЕФУ. И тогда из осуждаемых наши люди превратятся в оклеветанных, и мы с достоинством вернём их в страну, без расследования рейхспрезидента. А в Германии ими займутся уже другие.

Глаза посла расширились от услышанного. Он явно не успевал за ходом мыслей собеседника, но понимал, что затевается очень непростая и опасная игра.

После небольшой паузы он ответил:

— Итак, господин Кляйнц, вас необходимо тайно перевезти в Петербург… простите, Ленинград. Что делать — понятно. Но как? Как вы там будете жить? Подделка почерка не заменит знания русского языка! Или вы и язык…

— Знаю, господин посол, — спокойно ответил Зигфрид на почти чистом русском, слегка проглатывая букву «л» так, что получилось «посоу».

«Посоу» встал из-за стола, нервным шагом прошёл до двери кабинета, слегка приоткрыл её, как бы проверяя, что их разговор никто не подслушивает.

— И кто этот бедный безумный гений? — спросил он, вернувшись на место.

— Терпение, дорогой граф, терпение! — И Кляйнц негромко, но, как показалось послу, зловеще рассмеялся. — Наша задача — вывезти его целым и невредимым за пределы России!

— Кто вы, чёрт вас побери?!

Посетитель приподнялся, одёрнул лацканы пиджака и ответил:

— Как пожелаете, граф. С этого момента и до конца операции для вас я — Чёрт.

                                     * * *

— Право, Поэт! Это чёрт-те что! Куда делась сила духа?! Откуда это уныние и безысходность? Ну-ка! Встряхнись! Херес закончился? Эй, Петрушка! Мигом в магазин! Ещё три… нет, две бутылки хереса! И чтоб одна нога там, а другая здесь! Да не грусти, Поэт! Сейчас всё исправим!

Он обхватил за плечи пьяного молодого человека с кудрявой русой шевелюрой и слегка встряхнул.

— Или ты на сегодня всё?

— Отстань от меня, Волчара! Не могу… Сердце кровью обливается… Это же их из-за меня!.. И Лёшку… Гады! Гады! Гады!!!

— Успокойся, Поэт! — Он обнял друга, приподнял и прижал к себе. — Уже почти год прошёл, а ты всё не уймёшься. Тебе себя беречь нужно, ты же — Поэт!

— И что?.. И что?! Разве так можно, Волчара?

— Всё. Ложись. Никакого хереса на сегодня.

— Нет! Я должен писать! Мне немного осталось…

— Успокойся, Поэт! Ты об этом два года назад говорил, а живёшь же! Так и надо — смейся над смертью, пусть она тебя боится!

— Мне тяжело в Москве… — Поэт вдруг резко успокоился, что характерно для людей с расстроенной алкоголем или наркотиками психикой. — Мне нужно уехать. Может, на Урал? Или в Сибирь! А, Волчара?

— Как же так, Поэт! Ты же всего три года назад писал, что любишь Москву, «этот город вязевый»!

Он видел, что Поэт опять стал возбуждаться, и поэтому плотнее прижал его к себе.

— Не нужно. Зачем? Тебе в Питер стоит заглянуть. Там как раз к новогодним и Рождеству подготовка идёт, Дворцовую и Невский отмывают и скоро наряжать будут… Столько позитива!

— Не нравится он мне, — снова успокоившись, сказал Поэт. — Столько лет пишу, а о нём — лишь одно стихотворение. И то:

Я помню жуткий

Снежный день.

Его я видел мутным взглядом.

Железная витала тень

«Над омрачённым Петроградом».

Ты опять хочешь, чтобы я его видел «мутным взглядом», Волчара?!

Поэт опять завёлся.

— Конечно же нет, дружище! Уже год прошёл, как ты это написал! Попробуй, съезди! Может, что-то изменилось? И у тебя появится второе, уже доброе произведение о нашем городе… Ленина!

— Тьфу… Дрянь какая… — то ли от слов собеседника, то ли от осадка на дне стакана ответил Поэт. — Так что, без хереса сегодня?

Собеседник утвердительно кивнул.

— Как без хереса? — Поэт отстранился и засмеялся. — Это же в своём роде допинг для меня! Не волнуйся, дружище! Одну бутылку на двоих мы с тобой сегодня ещё уговорим, и после этого можно будет отдохнуть! Но только — тебе! Мне ещё творить! Ноябрь — прекрасный месяц! Тут, в столице, уже холодно, и он навевает мысли о зимней стуже. А на юге — напоминает ушедшее лето! Ты слышал это?

И Поэт, став одной ногой на стул, слегка запрокинув голову, отведя правую руку в сторону, а левую засунув в карман бридж, бодро продекламировал:

На белом снеге оттиск лапок

Медлительных гусиных стад,

И звонче голос нежных маток

И смех косматых жеребят.

За сетью снежной паутины

Зимующий темнеет стог.

И, как старухи, горбят спины

Деревья вдоль больших дорог.

— Это я про ноябрь написал, почти десять лет назад… Но никто их не помнит и мало кто знает…

Он опять стал впадать в отчаяние, поэтому товарищ поспешил его перебить:

— Всё! Готовься к поездке в город на Неве! В течение месяца всё устроим! Я буду там, попрошу, чтобы Жорж и Лиза также подъехали! Тебе будет там хорошо, поверь!

Собеседник видел, что Поэт заколебался. Конечно, глядя на состояние последнего, трудно было предположить, что Поэт что-либо вспомнит завтрашним утром, но гость хорошо знал его, знал, что такие «отправные точки» в его мозгу заседают надолго.

Решил добить:

— И Она туда обязательно приедет!

Поэт метнул в его сторону быстрый, казалось, протрезвевший взгляд.

— Ты обещаешь, Волчара? Я с ней виделся третьего дня, и Она ничего не сказала о том, что мы сможем снова встретиться!

— Обещаю, дружище!

— Тогда я согласен. Вы мне все и даром не сдались, а вот Она… Не обижайся… После того как убили Лёшку, со мной опасно находиться рядом, тем более вам, моим друзьям! А Ей… Пусть Она погибнет вместе со мной! — И его глаза вновь заволокло пьяной пеленой.

— Одно прошу, — продолжил Поэт, — никаких гостиниц. Только квартира. Не менее чем в три комнаты, с паровым отоплением, горячей водой и просторной ванной. И чтобы в шаговой доступности от этого дома была кондитерская. Она очень любит сладкое, а Питер славится своими кулинарными изделиями. Прошу тебя… И чернила! В квартире обязательно должны быть чернила, ты слышишь?! Мне нужно писать…

К окончанию этого монолога Поэт уже опустился на диван, привалился к его мягкой спинке и стал засыпать. Голос становился всё тише и тише…

— Я постараюсь это сделать, дружище, — ответил гость.

Видя, что Поэт заснул, он осторожно вышел в прихожую и подозвал Петрушку.

— Значит так, милый друг, — сказал он, взяв слугу за пуговицу на жилетке. — Никого не впускать. Хозяина среди ночи не выпускать, разве только в уборную и под твоим личным контролем! Вина больше не наливать, как бы ни просил! Ты меня понял?

— Так точно-с! — ответил Петрушка.

— «Так точно-с», — язвительно повторил гость. — Не дури! Не в старое время живём, поди. — И зашагал к выходу.

— Не в старое, — тихо вслед ему ответил Петрушка, — а жаль…

                                     * * *

— Вы читали его «Страну негодяев»? — Председатель Главконцесскома нервно ходил по своему кабинету.

Его помощник, спокойный и уверенный в себе человек лет тридцати, ещё недавно входивший в команду странно умершего Михаила Фрунзе, кивнул.

— И что? Вы считаете это нормальным? Это же не стихи! Это набор каких-то фраз, порочащих наш советский строй! С этим Поэтом надо что-то делать! — И он вопросительно взглянул на помощника.

— Будем думать, товарищ председатель, — уклончиво ответил тот.

— А поздно уже думать, он зажёг фитиль! Любое промедление послужит взрывом, толчком к необратимым последствиям! И тогда ни мне, ни вам не сносить головы! Вы это понимаете?!

Помощник снова кивнул, не проронив ни слова, зная, что их могут прослушивать.

— Ну так действуйте! Не тяните время! И держите меня в курсе всех планируемых и проводимых мероприятий. Ступайте, более вас не задерживаю!

Помощник слегка наклонил голову и вышел из кабинета. Закрыв за собой дверь, он ловким движением ослабил на шее галстук, подошёл к столу секретаря, налил стакан воды из идеально чистого графина и выпил его залпом.

«Ну вот и началось», — с облегчением подумал он. Как же долго он этого ждал!

За месяц до известных событий

— Добро пожаловать в город Ленина, товарищ Зейберлиньш! — Улыбчивая девушка с радостью протянула руку Зигфриду Кляйнцу на перроне Балтийского вокзала. — Мы рады приветствовать вас, одного из тех латышских патриотов, которые в составе Латышской стрелковой дивизии защищали нашу молодую советскую Родину! И ничего, что сейчас вы проживаете за пределами нашей страны! Я уверена, что скоро мы опять объединимся и наши народы заживут дружно и счастливо!

— Как ваше имя, миая девушка? — спросил Кляйнц, по-прежнему глотая букву «л».

— Владлена, товарищ Зейберлиньш! — бойко ответила девушка. — Я, конечно, родилась задолго до нашей революции, но после трагической гибели Владимира Ильича решила поменять имя! И теперь я — Владлена Степановна Прокопенко. И мне поручено вас сопровождать и оказывать всяческую помощь при встрече с участниками съезда. Насколько я знаю, вы будете освещать результаты съезда на местах, в том числе в Ленинграде, для того чтобы, так сказать, из первых уст передать эти сведения латышским коммунистам. Верно?

— Всё так, — сухо, но вежливо ответил «миой» девушке «латышский журналист». — Какие у нас дайнейшие пуаны? — продолжая смягчать ненавистную букву, спросил Кляйнц.

— Сейчас заселяемся в гостиницу «Европейская». Совсем недавно там размещался Центральный детский карантинно-распределительный пункт, но сейчас гостиница опять стала функционировать. — Владлена улыбнулась.

— Без разницы, Въадъена! Гъавное — отдохнуть. А что за номер? Я готов опъятить боее дорогой, но чтобы всё быо вкьючено.

Девушка фыркнула, еле сдерживая смех:

— Вы простите меня, товарищ Зейберлиньш, но вы так смешно не проговариваете букву «л»…

— Ничего, я не обижаюсь! Есйи вас это весеит, так пускай, мне не обидно!

И они оба засмеялись.

— Отличный номер, товарищ Зейберлиньш! На первом этаже окна выходят на площадь, все удобства внутри. Не пожалеете. А как разместитесь, я буду ждать вас в ресторане, пообедаем и — на Невский. Вы должны увидеть, как похорошел наш город за эти годы!

— Вот и съявно, — ответил Кляйнц, опять насмешив девушку.

Извозчик ожидал их у вокзала. Вещей у Кляйнца было немного, поэтому, быстро погрузившись, они двинулись в сторону гостиницы.

— А скажите, миая: корюшки уже не найти в Ленинграде? Это то, что я непременно хотеы бы отведать, пусть и не сезон!

Владлена на мгновенье задумалась, а потом ответила:

— Я поищу, товарищ Зейберлиньш!

— Обещаете, что найдёте?

— Честное комсомольское! — воскликнула девушка. — Ведь корюшка не исчезает в зиму, её просто трудно найти!

— Замечатейно. Как тойко отыщете — сразу ко мне! А бойьше не могу вас задерживать. Мы же уже подъехаи?

— Всё верно, товарищ Зейберлиньш!

— Вы уже идите, Въадъена, а я забегу в аптеку и к себе в номер.

— Хорошо! — И девушка направилась в сторону Невы.

«Неужели она сейчас начнёт искать корюшку?!» — с иронией улыбнулся про себя Зигфрид и направился в аптеку за микстурой от кашля. Он знал, что Ленинград суров погодой, и поэтому решил предупредить возможные осложнения здоровья.

«А DS действительно действует, — подумал Кляйнц. — Пусть девочка побегает в поисках корюшки, а я займусь своими делами».

«Чёрт» зашёл в гостиницу, к нему тут же подбежал управляющий с приторной улыбкой, явно из «бывших», и поинтересовался, чем может помочь.

— На моё имя заказан номер. Крис Зейберлиньш. Мои планы изменились, и я не смогу у вас остановиться. Прошу разбронировать номер. Всего хорошего. — И, выйдя из гостиницы, направился в сторону Исаакиевского собора.

                                     * * *

— Что с Поэтом, Павел Богданович?

— Плохо дело, уважаемый. Он себя уже не контролирует. Если за ним не смотреть, наложит на себя руки.

— С ним можно встретиться?

— Пожалуй, да. Мы сняли… нервное напряжение. Сейчас он в порядке. Я дам команду, и вас пропустят к нему.

Посетитель психиатрической клиники Московского университета, которой в то время заведовал известный в медицинском мире профессор Павел Богданович Пастушкин, в сопровождении медбрата быстрым шагом прошёл по мрачным коридорам и оказался в палате Поэта. Она была на втором этаже, отдельная, обстановка вполне походила на домашнюю: всюду ковры, мягкие диваны и кресла, на стенах — картины.

Поэт лежал на одном из диванов, прикрывшись пледом, и, казалось, крепко спал. Как только дверь за медбратом закрылась, Поэт, не открывая глаз, произнёс:

— Проходи, Волчара. Садись. Я не сплю. Мне мешает свет. Выключи его.

Посетитель протянул руку к ночнику, который никогда не выключался в палате Поэта, щёлкнул выключателем, и свет погас.

— Так-то лучше. Посмотри в окно, Волчара! Что ты видишь?

Гость подошёл к окну, отдёрнул штору и увидел обычную унылую картину начала зимы: серые облака, грязный снег и голые, такие же серые, как облака, деревья.

— Не утруждай себя, Волчара. Ты не увидишь то, что увидел сегодня утром я. Вот послушай:

Клён ты мой опавший, клён заледенелый,

Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?

Или что увидел? Или что услышал?

Словно за деревню погулять ты вышел.

И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,

Утонул в сугробе, приморозил ногу.

---

Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,

Не дойду до дома с дружеской попойки.

Там вон встретил вербу, там сосну приметил,

Распевал им песни под метель о лете.

Сам себе казался я таким же клёном,

Только не опавшим, а вовсю зелёным.

И, утратив скромность, одуревши в доску,

Как жену чужую, обнимал берёзку.

*Только не любил я, а лишь только грезил…

Мне б опохмелиться, был тогда б я трезвый.

Но, увы, у клёна сок всего лишь сладкий…

А вот я хотел быть пьяным без оглядки.

— Ну? Как тебе?

— Ты отдаёшь себе отчёт в том, в каком положении ты сейчас находишься, дружище?

— Вполне, — ответил Поэт, удобнее усаживаясь на диване.

— Ты понимаешь, что ты на краю?

— Да.

— Тогда убери последнее четверостишие из этого стихотворения, хорошо?

— Да я всё могу убрать!

— Не кипятись. — Гость подошёл к Поэту. — Не нужно заострять внимание на том, что и так видно невооружённым глазом, — не из-за этого ли ты тут?

Поэт медленно поднялся с дивана, подошёл к окну и упёрся лбом в стекло. От его дыхания небольшой участок окна из прозрачного стал мутным. Поэт медленно провёл по нему пальцем, вырисовывая две буквы: «АМ».

— Она точно там будет, Волчара?

— Ты о чём, Поэт?! Тебе нужно лечиться, а ты…

— Я сам знаю, что мне нужно! — резко перебил гостя Поэт. — Она там будет?

Посетитель достал платок, вытер им проступивший на лбу пот, повертел платок в руках и спрятал обратно в карман. Так делают, чтобы дать себе время подготовить ответ на неудобный вопрос.

— Будет. А как ты там окажешься?

— Ты мне поможешь, Волчара. В последний раз…

                                     * * *

«Полдела сделано. Поэт в больнице. Теперь осталось встретиться с Чёртом и до конца обсудить детали операции».

Помощник председателя Главконцесскома неспешно прохаживался по своей комнате в главковской коммуналке, которую ему выделили после… Но сейчас не об этом. Была поставлена задача, и она решена. Процесс никого не интересует, важен результат. Результат был. Поэтому его поощрили отдельной комнатой. После общежития это было сродни раю, и он знал, что если выгорит дело с Поэтом, то и однушка ему вполне светит, без этих идиотов соседей, вонючей кухни и вечно занятого санузла. Но нужно решать вопрос с Поэтом…

Первый раз он встретился с Чёртом, когда в составе неофициальной делегации приезжал вместе с первыми лицами военного ведомства молодой Советской Республики в Берлин в начале лета 1923 года для согласования порядка деятельности ГЕФУ. Ленин тогда уже не контролировал события, Троцкий занимался своим пиаром, Сталин ещё был в тени. Вот Фрунзе и организовал эту, так сказать, нелегальную поездку, втайне от всех. За что в том числе впоследствии и поплатился.

Они познакомились в самом старом ресторане Берлина — «Zur Letzten Instanz» («У последней инстанции»). По легенде, произрастающей из далёкого XVII века, приговорённых к смертной казни приводили сюда и кормили до отвала. Что сейчас делается с посетителями этого ресторана, неизвестно, но то, что кормят тут до отвала, — неоспоримо! Конечно, в зависимости от вместительности кошельков посетителей.

Нельзя сказать, что кто-то из них (Чёрт и, допустим, Славянин) кого-то завербовал. Оба были достаточно молоды, амбициозны, и для каждого из них, немца и русского, это была если не вторая, то третья операция по общению с иностранным агентом.

Обсудив и согласовав все нюансы предстоящего дела, они договорились, что следующая их встреча произойдёт тогда, когда нужно будет изменить отношения между двумя государствами (конечно, по согласованию с руководством определённого уровня!), или в крайнем случае — если их интересы пересекутся. И они договорились об экстренной связи в такой ситуации: отправляют срочную телеграмму по указанному адресу, а там, зная их реальное местоположение, сообщают отправителю место и время встречи.

Поразительно, но многие руководители стран, вступив путём выборов или наследственно в соответствующую должность, и слыхом не слыхивали о том, какие договоры были заключены предыдущими правителями их государств! И потом, уже будучи на руководящей должности, из-за этих договоров они были вынуждены идти на уступки, кланяться. Поэтому многие вопросы решались на уровне вторых, третьих, а то и четвёртых лиц, чтобы не напрягать власти предержащие.

Инициатором встречи стал Чёрт. Именно он послал по только им двоим знакомому адресу телеграмму, в которой указал место и время.

Славянин, получив сообщение, тут же отправился к своему непосредственному начальнику:

---

— Нужно ехать в Ленинград, товарищ председатель Главконцесскома!

— С чего бы это?! Наш подопечный тут, в Москве, а Ленинград-то тут при чём?!

— Имеются сведения, что именно в этом городе есть люди, которые помогут Поэту выехать за границу. Для их нейтрализации прошу командировку.

Председатель Главконцесскома внимательно посмотрел на своего помощника, отвлёкся на несколько секунд на солнечного зайчика, случайно пробившегося в кабинет из-за суровых московских туч и почти плотно задёрнутых штор.

— Что значит «нейтрализации»?!

— Прошу прощения. Для нейтрализации их планов.

— Будьте, пожалуйста, точнее в своих формулировках. А если не удастся это нейтрализовать? Какова конечная цель?

— Мы не должны выпустить Поэта из страны. Это будет сродни катастрофе если не мирового, то регионального, европейского, масштаба.

— И что? Вы готовы пойти на крайние меры в отношении Поэта, если вдруг его захотят вывезти из страны? — Председатель настороженно посмотрел на собеседника.

— В этом случае мы готовы пойти на исключительные меры, товарищ председатель.

Председатель Главконцесскома в задумчивости постучал химическим карандашом по столу и через несколько секунд ответил:

— Оформляйте командировку. Я подпишу. Но не более недели!

В Главконцесскоме не было специальных подразделений для борьбы с инагентами. Эта структура обладала монопольным правом на привлечение иностранных инвестиций в СССР. Ни одно ведомство не могло заключать договоры без согласования с Главконцесскомом, но желающих было очень много. Поэтому наряду с официальными задачами, определёнными для Главконцесскома постановлением Совета Народных Комиссаров от 21 августа 1923 года, были ещё неофициальные, которые решались особыми методами.

— Есть, товарищ председатель Главконцесскома! — бодро ответил Славянин и вышел из кабинета руководителя.

За три недели до известных событий

— Никаких квартир. Вы меня поняли?

Кляйнц сурово посмотрел на собеседника. Тот, слегка замешкавшись, переспросил:

— Точно? Ведь он настаивает…

— Плевать мне на то, на чём он настаивает! Там всегда ушлые и любопытные соседи, неужели вы этого не знаете?! Зачем нам это?

Он специально сделал ударение на «нам», чтобы посмотреть на реакцию собеседника. Тот никак не отреагировал. Значит, уже смирился со своей ролью.

— Вы же читали одно из последних его стихотворений. «Плачет метель, как цыганская скрипка…» — так, кажется, оно начинается. И там есть интересная строчка. — Зигфрид подошёл к окну и не спеша, чётко разбивая слова на слоги, продолжил: — «Мно-го мне нуж-но и мно-го не на-до». Вот и не надо ему квартиры. Пусть живёт в гостинице, в апартаментах. Допустим, в «Альтергене». Вы сможете там забронировать номер?

— Конечно, — неуверенно пробормотал собеседник.

— И сами там, кстати, поселитесь, чтобы быть с ним рядом и, если что, помочь.

— В чём?! — с ужасом в глазах и сдавленным голосом спросил собеседник.

— Как в чём? — Кляйнц рассмеялся, явно стараясь снять напряжение момента. — А бумага? А чернила? Он же всё это просил у вас? Ему же нельзя будет появляться на улице, его будут искать! Да и сладости, о которых он вам говорил… Кто их ему принесёт, если не вы?

Глаза собеседника продолжали источать волнение, но голос стал уже более ровным, чем секунду назад.

— Да, конечно, вы правы. Я забронирую номера, — совсем успокоившись, ответил он. — Для него, для себя и для его друзей.

— Как только это сделаете, сразу же отправьте мне по известному вам адресу телеграмму. Первое число — его номер, второе — ваш, третье — для тех друзей, которых посчитаете нужным пригласить. Текст должен быть, например, таким: «Приезжаю 3-го, поезд 8-й, купе — 12. Обязательно встреть. Всегда твоя Ангелина». По числам вам понятно?

— Да. А что за Ангелина?

Кляйнц улыбнулся:

— Это значит, что с «Альтергеном» у вас всё получилось. Если вдруг с этой гостиницей не выйдет, тогда подпишите: «Всегда твоя». А второй телеграммой, вдогонку и с другого телеграфа, может быть, из пригорода, пришлёте мне название гостиницы. Только одно слово, я пойму. А вы меня поняли? Повторите всё ещё раз!

Посетитель, немного волнуясь, повторил то, о чём ему говорил Кляйнц.

— Хорошо, можете идти. — Зигфрид проигнорировал протянутую руку, отвернувшись к окну, и услышал стук закрывшейся двери.

«Наверное, зря я так… — подумал Кляйнц. — Он сейчас на взводе, может напортачить».

«Какой же я гад, — думал его недавний собеседник, спускаясь по лестнице и выходя на улицу. — Стоит ли оно того?! Со мной обращаются как с проституткой! Меня используют! Он даже руки мне не подал!» Но вдруг услышал слабый свист и обернулся к парадной, из которой только что вышел. Он увидел, как в открывшемся окне на втором этаже стоял Кляйнц и, приветливо улыбаясь, махал рукой. На душе стало легче, он улыбнулся и махнул в ответ.

«Доброе слово, как и улыбка, и собаке приятно. Так же вроде говорят в России… Хотя волк — не собака», — подумал Зигфрид, поёжился от холода и плотно закрыл окно.

                                     * * *

— Ну как ты, дружище?

Он присел на край дивана, на котором лежал Поэт.

— Так себе, Волчара… Сегодня утром проснулся и подумал: седьмое декабря… Это первый понедельник последней для меня зимы. Подумал и написал:

*Морозы только начались,

А на окне уже узоры.

И купола святых соборов

В моей душе отозвались.

Ещё не бьют колокола

По моей жизни неудачной.

Но свет в окне ужасно мрачный.

И давят… давят холода.

Мне не увидеть цвет весны

И не услышать свист синицы,

Как будто плотные ресницы

Мне закрывают жизни сны.

Мне не услышать звон ручья,

И падающий звук капели,

И мартовских котов безумной трели…

Лишь жуткий гогот воронья.

— Ну как тебе? — вопросительно взглянул на гостя Поэт.

Тот слегка откашлялся, наклонился и стряхнул дорожную грязь со своих брюк.

— Если честно, Поэт, то полное дерьмо! Не по форме, она прекрасна. А по содержанию, по смыслу! Ну что это за «мне не увидеть цвет весны»?! Ты рано себя хоронишь, дружище!

Поэт встал с дивана, прошёлся по комнате, взял со стола листок бумаги, на котором были написаны стихи, резко разорвал его на мелкие кусочки, открыл окно и выбросил их на улицу.

— Значит так! — ответил на критику посетителя Поэт.

— Ну зачем же?! Можно б было поработать ещё…

— Нет. Другого не приемлю. Если пришло в голову — нужно писать. Прости, милый друг. Ты готов мне помочь отсюда бежать? — уже гораздо тише спросил Поэт.

Гость замешкался, что не ускользнуло от хозяина палаты.

— Как? Ещё не решился?

— Понимаешь, Поэт… — вялым голосом начал посетитель.

— Не понимаю и не хочу понимать! Ты мне обещал встречу с Ней, а теперь даёшь по тормозам?! Ты сволочь, Волчара!!! — Он перешёл с шёпота на сдавленный крик.

---

— Успокойся, Поэт. Всё не так просто, как тебе кажется. Ты под особым наблюдением и контролем. Тебя ведут…

— Тоже мне — новость! — Поэт засмеялся и сел на край подоконника. — Слушай, Волчара! А почему они не повесили решётки на окна? Я же могу элементарно разбить окно и выпасть. Или перерезать себе вены или горло куском разбитого стекла! Как считаешь, а?

Посетитель с трудом сглотнул подступившую к горлу слюну и ответил первое, что пришло на ум:

— Ты же не дурак…

Поэт соскочил с подоконника и весело ответил:

— Конечно! Что я, сумасшедший, что ли!

Оба засмеялись. Поэт — от души, посетитель — от шока.

— Я рад, что тебе лучше, — ответил посетитель. — А о твоём освобождении я подумаю. Обязательно подумаю! Пойду я уже…

— Иди, Волчара, и помни обо мне!

Посетитель обнял подошедшего Поэта и вышел из палаты, не оборачиваясь.

«Когда же это всё закончится?!» — подумали оба одновременно, но по разным причинам.

                                     * * *

— Значит так, гражданка Микалшева. Забудьте о Поэте. Раз и навсегда!

Славянин пододвинул свой стул к табурету, на котором сидела испуганная Апрелина Леопольдовна Микалшева, одна из многих случайных знакомых Поэта, в которых он раз за разом влюблялся и разочаровывался, но которые служили ему музами.

— Я говорила, что увижусь с ним в Ленинграде…

— Когда? — резко спросил Славянин.

— Он обещал туда приехать перед Новым годом.

— Где он будет жить?

— Я пока не знаю. Но его друзья обещали мне встречу с ним.

— Зачем?

Она опустила глаза и тихим голосом ответила:

— Его скоро не будет тут…

— Что это значит?! — Славянин начал выходить из себя.

Неожиданно она метнула на него быстрый взгляд и со злобой спросила:

— А вы хорошо знаете Поэта?

Не ожидая такого напора, Славянин отошёл на шаг назад, посмотрел на собеседницу так, как будто первый раз её увидел, но быстро овладел собой и ответил:

— Конечно.

— И все стихи его знаете?

— За последние пять лет — все. Не наизусть, конечно, но у меня есть все, что были напечатаны.

— А те, что не были напечатаны, вы знаете?

— Как такое может быть? — удивился он.

— Может. В последнюю нашу встречу, в ноябре, он мне прочитал это. — И она красивым, спокойным голосом, слегка прикрыв глаза, начала:

*Про берёзы, реки и зелёные луга

Написал давно я всё, что мог,

И про женщин, что любил я иногда,

Обливаясь потом с головы до ног,

---

Про деревни и деревья, красоту зарниц

Не один раз, плача, воспевал.

И про лай собак, и про пенье птиц

Очень много строк я написал.

Прославлял я власть в моей стране,

Пусть и не всегда всё понимал.

Но теперь на этой стороне

Жить, как раньше, я, увы, устал.

Я хочу уехать навсегда,

Чтоб издалека её любить.

Может, так случится, и тогда

Я начну по новой с собой жить.

Она замолчала. Потом открыла глаза и продолжила:

— Прочитал, достал сигарету, прикурил от спички и ей же поджёг листок с этим стихотворением. Он сгорел в считаные секунды, но я запомнила текст сразу.

— Ну да… Это профессиональное, вы же актриса, — задумчиво, а может, и озабоченно ответил Славянин. — Хорошо! Пока оставим вопрос о вашей с ним встрече открытым. Но без моего ведома из Москвы — никуда! Вы меня поняли? — спросил он внезапно обессилевшую Микалшеву и, подписав пропуск на выход, протянул ей.

Она с трудом поднялась.

— Я вас поняла. Прощайте.

— До свидания, Апрелина Леопольдовна, до свидания, — поправил её Славянин и, как только она закрыла дверь, тяжело опустился на своё место.

За две недели до известных событий

Зигфрид ещё раз перечитал полученную накануне телеграмму: «Приезжаю 5-го, поезд 11-й, все места сидячие. Обязательно встреть. Всегда твоя Ангелина».

«Почему он не указал, где будут жить другие? Не знает? Скорее всего. Самое главное — известна гостиница и бронь для Поэта. В каком номере будет жить отправитель телеграммы — неважно. Главное — там же, в „Альтергене“. Ну что же. Наведаюсь-ка и я туда».

Немного изменив внешность и переодевшись, Чёрт направился к гостинице. Зайдя в парадную, он подошёл к дежурной.

— Good day! I want to rent a room in your hotel for my boss. I need a number with a landline telephone. Preferably on the second floor overlooking the square. Do you understand me?

Дежурная, женщина лет пятидесяти в строгом сером костюме, слегка откашлялась и на ломаном английском ответила:

— Вы не могли бы всё, что сказали, написать. — И она протянула ему лист бумаги, перо и чернильницу.