Бесплатный фрагмент - Последний язык

Глава первая: Пыль и код

Архивы Института Внеземной Лингвистики в три часа ночи пахли тлением и надеждой. Запах был сложный: пыль веков, смешанная с озоном работающих серверов, горьковатый аромат переплетного клея и сладковатое дыхание плесени, подтачивающей папки с ксилографическими оттисками с Денеба-Пять. Именно в этом часу, когда даже призраки ученых, якобы бродившие по коридорам, засыпали, доктор Леонид Орлов чувствовал себя наиболее живым.

Его кабинет был похож на логово библиомана-шизофреника. Стеллажи, подпирающие потолок, ломились от фолиантов, табличек, свитков и голографических проекторов. На одном столе лежала глиняная табличка с клинописью шумеров, на соседнем — синеватый кристалл с пульсирующими в глубине значками расы аа'рон. Орлов был не просто лингвистом; он был криптографом, детективом, бредущим по следам умерших цивилизаций. Его специализацией, его навязчивой идеей был Ксиланский Корпус — наследие расы, исчезнувшей за миллион лет до того, как первая обезьяна спустилась с дерева.

Ксилане не оставили скелетов, городов или утвари. Они оставили слова. Сотни тысяч идеально отполированных черных дисков, покрытых спиралями из микроскопических символов. Символов, которые десятилетия сопротивлялись всем попыткам расшифровки. Их называли «Последним Языком», и для Леонида Орлова они были Святым Граалем.

Сегодняшняя ночь ничем не отличалась от сотен предыдущих. Он сидел за своим основным терминалом, в очках дополненной реальности, которые проецировали на его сетчатку бесчисленные слои анализа. На столе перед ним лежал диск, условно обозначенный как «КС-782». Его личный белый китаец.

— Нет, — прошептал он, стирая ладонью пот со лба. — Не «источник света». Не «путь». Не «река».

Он перебирал возможные значения базового символа, напоминающего трезубец, скрещенный с ДНК. Все известные ему лингвистические модели давали сбой. Грамматика ксилан, если она там была, не подчинялась никакой человеческой логике. Не было понятий подлежащего и сказуемого, не было времен, не было падежей. Были только потоки символов, сливающиеся, расходящиеся, образующие странные узоры, которые мозг инстинктивно пытался прочитать как текст, но которые ускользали, как вода сквозь пальцы.

Отчаяние начало подбираться к горлу, холодное и знакомое. Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. За вековой пылью архива ему чудился другой запах — запах больничного антисептика. Липы, цветущей за окном палаты. Слабый голос отца, филолога-классика, читающего ему на ночь не сказки, а «Илиаду» в оригинале.

«Сын, язык — это не просто набор слов. Это отпечаток сознания расы. Чтобы понять мертвый язык, нужно думать, как они. Дышать, как они. Видеть мир их глазами».

Леонид открыл глаза. Он смотрел не на символы, а на узор, который они образовывали. Спираль. Она начиналась от края диска и закручивалась к центру. Но это была не просто спираль. Это была фрактальная структура. Каждый виток состоял из меньших витков, те — из еще меньших. И на каждом уровне символы повторялись, но с небольшими вариациями, как тема в музыкальной фуге.

Он скомандовал компьютеру убрать все лингвистические фильтры. Оставить только чистую геометрию. И тогда он это увидел. Не текст. Схему. Чертеж.

Его пальцы затряслись, когда он ввел команду на сопоставление фрактальной структуры диска с известными физическими и математическими моделями. Компьютер молчал несколько секунд, что в его мощностях было равноценно часу раздумий. Затем на экране возникла трехмерная проекция атома гелия.

Леонид ахнул. Узоры не просто совпадали. Они были идентичны схеме электронных облаков, оболочек, вероятностных траекторий. Но не статичной, какой ее рисуют в учебниках. Динамичной. Той, что существует в квантовой реальности.

Сердце заколотилось в груди, сбивая ритм. Он судорожно схватил другой диск, «КС-111», который считали описанием какого-то ритуала. Снова сканирование, снова анализ. На этот раз компьютер выдал совпадение с математическим описанием слабого ядерного взаимодействия в момент распада нейтрона.

Комната поплыла перед глазами. Леонид встал, оперся о стол, пытаясь отдышаться. Это было невероятно. Чудовищно. Ксилане не писали поэм или законов. Они описывали саму ткань реальности. На фундаментальном, субатомном уровне.

Он подошел к сейфу, ввел код и извлек самый ценный, самый загадочный артефакт — «Кодекс Единства», единственный известный многослойный ксиланский диск. Легенда гласила, что его нашли не в общей коллекции, а в отдельной камере, словно он был ключом ко всему остальному.

Аккуратно поместив диск в сканер, он запустил глубокий анализ. Слои информации пошли один за другим. Первый слой, как он теперь понимал, описывал гравитационные константы в локальном пространстве. Второй — свойства электромагнитного поля. Третий… третий был сложнее. Он, казалось, описывал что-то, не имеющее аналогов в человеческой физике. Нечто, связанное с когерентностью волновых функций. С наблюдением.

И тогда Леонид Орлов совершил ошибку, которая изменила все. От волнения, от желания проверить свою безумную гипотезу, он не стал загружать данные в виртуальную симуляцию. Он сделал нечто, строжайше запрещенное протоколом: подключил голосовой синтезатор, способный генерировать звуки в ультразвуковом и инфразвуковом диапазонах, и заставил его «произнести» небольшой, изолированный фрагмент с третьего слоя. Это был даже не предложение. Скорее, фонема. Квант высказывания.

Ничего не произошло.

Выдох, которого он сам не замечал, медленно покинул его легкие. Разочарование, горькое и тяжелое, как свинец, заполнило грудь. Он снова был просто чудаком в пыльной комнате. Он снял очки и потянулся к кружке с остывшим чаем.

И тут его взгляд упал на кружку.

Она была керамическая, темно-синяя, с надписью «Лучший папа». Подарок дочери, Ани, много лет назад. Он собирался поднять ее, но его пальцы сомкнулись в пустоте. Леонид поморгал, не понимая. Кружка стояла на месте. Он потянулся снова, и снова промахнулся. Его рука проходила сквозь нее, как сквозь дым.

Паника, острая и холодная, впилась ему в горло. Он встал, отшатнулся от стола. Кружка по-прежнему стояла, сохраняя форму, цвет, все видимые свойства. Но она не была твердой. Он потянулся к лежавшему рядом планшету — его рука прошла насквозь. Книга, терминал, его собственное кресло — все в радиусе метра от сканера стало фантомом. Невидимой, неосязаемой проекцией.

Он случайно изменил одно из фундаментальных свойств материи — ее твердость, способность сопротивляться проникновению — в локальном объеме своего кабинета. Просто произнеся слово. Нет, не слово. Команду.

Звук, который издал синтезатор, был кодом. А код, как известно, исполняется.

— Боже правый, — выдохнул он, и его голос прозвучал хрипло и чуждо.

Он бросился к терминалу, его пальцы затряслись, ударяя по клавишам. Он отключил синтезатор. Через несколько секунд, которые показались вечностью, кружка с глухим стуком упала на бок, и холодный чай разлился по столу. Реальность с щелчком вернулась на свое место.

Леонид стоял, опираясь о стену, сердце бешено колотилось, в висках стучало. Он смотрел на залитый стол, на черный диск в сканере, и осознание ударило его с силой физического воздействия. Он нашел не просто язык. Он нашел интерфейс. Инструмент. Тот, кто владеет этим языком, не просто описывает реальность. Он ее пишет.

Двери его кабинета с глухим ударом распахнулись. На пороге стояли двое людей в строгих темных костюмах. Они не были похожи на сотрудников службы безопасности Института. В их осанке, во взгляде была та бесстрастная, абсолютная уверенность, что бывает только у людей, обладающих безраздельной властью.

— Доктор Орлов? — сказал тот, что был спереди. Его голос был ровным, без эмоций. — Меня зовут Артем. Мы из Федеральной службы космической безопасности. Вам необходимо пройти с нами. Ваши исследования представляют угрозу государственной безопасности.

Леонид метнул взгляд на терминал, на диск. Они знали. Каким-то образом они знали.

— Я… я не могу сейчас, — пробормотал он. — Идет важный эксперимент.

— Эксперимент завершен, — парировал Артем. Он сделал шаг вперед, и его тень упала на Леонида. — Мы знаем, что вы активировали артефакт. У нас есть свои источники. Теперь это дело национальной важности. Пожалуйста, не заставляйте нас применять силу.

Второй агент мягко, но недвусмысленно взял Леонида под локоть. Протестовать было бесполезно. Его вели, как мальчишку. На прощание он успел бросить взгляд на свой кабинет, на разлитый чай, на черный диск, лежавший в сканере. Его жизнь лингвиста-затворника кончилась. Начиналось что-то другое. Что-то пугающее.

Его провели по пустынным коридорам к служебному лифту, который умчал их вниз, в подземный гараж. Там ждал неприметный черный внедорожник с тонированными стеклами. Когда машина тронулась и выехала из гаража на ночные улицы Москвы, Леонид смотрел в окно на мелькающие огни. Город жил своей обычной жизнью, не подозревая, что в его лабораториях родилось нечто, способное переписать сами законы его существования.

Артем, сидевший рядом на заднем сиденье, повернулся к нему.

— Не стоит воспринимать это как арест, доктор. Скорее, как приглашение. Приглашение на самую важную работу в вашей жизни. И, возможно, последнюю.

— Что вы хотите? — тихо спросил Леонид.

— Вы доказали, что Ксиланский Корпус — это не исторический курьез. Это оружие. Или инструмент. Разница зависит от того, в чьих он руках. Наши аналитики много лет предполагали нечто подобное. Ваш сегодняшний… успех стал окончательным подтверждением.

— Какие аналитики? Вы же не лингвисты.

Артем слабо улыбнулся.

— Лингвисты — это те, кто читает слова. Мы же интересуемся последствиями. Вы только что стерли грань между словом и делом, между теорией и практикой. Представьте, что будет, если эта технология попадет в руки не тем людям. Террористам. Другим государствам. Вы создали ключ от всех дверей, доктор Орлов. И наша задача — не дать этому ключу попасть в чужие руки. И решить, какую дверь мы откроем первой.

Внезапно внедорожник резко дернулся и заскрежетал тормозами. Раздался оглушительный удар, и Леонида швырнуло вперед. Стекло забусилось паутиной трещин. Крики, выстрелы на улице.

— Засада! — крикнул водитель, и его голос был полон не столько страха, сколько ярости.

Артем мгновенно выхватил пистолет. Его напарник вывалился из другой двери, заняв позицию.

— Сидите сзади! — рявкнул Артем Леониду.

Но Леонид не слушал. Он смотрел вперед, сквозь треснувшее лобовое стекло. На дороге, перегородив ее, стоял другой автомобиль. Возле него двигались темные фигуры в масках. Их оружия были странной, незнакомой конструкции. Один из нападавших поднял руку, и в воздухе заплясала сфера из чистого света. Она шипела, как раскаленный металл, опущенный в воду, и от нее расходились волны невыносимого жара.

Они не просто стреляют, с пронзительной ясностью подумал Леонид. Они используют ее. Используют силу языка.

Сфера света рванулась вперед и врезалась в капот их внедорожника. Металл не взорвался, не расплавился. Он просто… рассыпался. Рассыпался на триллионы микроскопических черных кубиков, как пиксели на старом экране. Двигатель заглох, и в наступившей тишине было слышно только шипение исчезающей материи и тяжелое дыхание Артема.

— Они не наши, — сквозь зубы проговорил агент. — Это не ФСКБ. И не военные.

Один из нападавших, высокий и худой, неспешной походкой направился к их машине. Он не держал оружия. В его руке был небольшой планшет, с которого на них смотрел знакомый спиральный узор.

Леонид почувствовал, как по спине бегут мурашки. Это была охота. На него. И за ним охотились не бюрократы из спецслужб, а те, кто уже понимал силу «Последнего Языка». Те, кто был готов его применять.

Артем выстрелил. Пуля, предназначенная нападавшему, на полпути замерла в воздухе, зависла, словно в толстом стекле, а затем медленно упала на асфальт.

Высокий человек поднял планшет. Его губы шевельнулись. Он что-то произносил. Шепотом. На языке ксилан.

Воздух вокруг внедорожника сгустился, стал вязким. Леониду стало трудно дышать, как будто его легкие заполнились медом. Он видел, как Артем пытался поднять пистолет, но его рука двигалась с чудовищной медленностью, преодолевая невидимое сопротивление.

Смерть приближалась. Медленная, неумолимая, бесшумная. Она сжимала их в тиски измененной физики.

И тут с Леонидом что-то произошло. Паника, страх, отчаяние — все это куда-то ушло. Осталась только ярость. Чистая, первобытная ярость загнанного зверя. Он не позволит этому случиться. Он не даст им взять себя. Не даст взять знание.

Он не помнил, как это пришло ему в голову. Это было инстинктивно. Как крик. Он не знал значений, не понимал грамматики. Но он видел узор. Узор, который описывал когерентность. Тот самый, с третьего слоя «Кодекса Единства». Он смотрел на него всего несколько минут назад.

Закрыв глаза, он представил его с абсолютной четкостью. Не как последовательность символов, а как идею. Как желание. Желание, чтобы все остановилось. Чтобы законы физики, которые они так грубо искажали, вернулись к своему исходному состоянию. Чтобы вязкость воздуха исчезла.

И он это произнес.

Это не было слово. Это был звук, родившийся где-то в глубине его существа, в том месте, где сознание встречается с материей. Звук, который не должен был способен издать человеческий голос. Нечто среднее между щелчком, выдохом и мыслью.

— «Ктхаа».

Звук был тихим, но он, казалось, вобрал в себя всю тишину мира. Он прошел сквозь стекло, сквозь металл, и расцвел в воздухе перед внедорожником сферой абсолютной пустоты.

Сфера была не черной. Она была… ничем. Отсутствием всего. Она поглотила шепот нападавшего, поглотила сгустившийся воздух.

И наступила тишина. Настоящая.

Движение нападавшего с планшетом прервалось. Он резко отшатнулся, и в его глазах мелькнуло нечто — не страх, а скорее шок, смешанный с жадным интересом. Он смотрел прямо на Леонида.

Воздух снова стал прозрачным и текучим. Артем, наконец подняв пистолет, выпустил всю обойму в нападавшего. Тот, не пытаясь больше контратаковать, бросился назад, к своей машине. Его люди последовали за ним. Через секунду их автомобиль рванул с места и исчез в ночи.

Наступила тишина, нарушаемая только шипением остывающего металла и прерывистым дыханием Артема. Он повернулся к Леониду. Его лицо было бледным, взгляд — острым, как лезвие.

— Что это было, Орлов? — его голос дрожал от сдержанных эмоций. — Что ты сделал?

Леонид не отвечал. Он сидел, прижавшись спиной к сиденью, и смотрел на свои руки. Они тряслись. Но не от страха. От странного, непонятного восторга. От ужаса перед самим собой.

Он не просто расшифровал язык. Он его почувствовал. И тело его запомнило.

— Я… — он сглотнул. — Я отменил его команду.

Артем долго смотрел на него, и в его глазах что-то менялось. Исчезало отношение к ученому как к ценного, но беспомощному активу. Появлялось нечто другое. Осторожность. Почти страх.

— Значит, ты и есть оружие, — тихо произнес агент.

Сирены приближались. Свет проблесковых маячков уже заливал улицу. Но для Леонида Орлова мир сузился до одного осознания. Он был уже не лингвистом. Он был носителем. Живым носителем силы, которой не понимал. Силы, которая могла переписать реальность, но которая, он чувствовал это кожей, требовала платы. И охота на него только началась.

Глава вторая: Тишина за стеклом

Сирены выли за спиной, как стая механических шакалов, но внутри автомобиля воцарилась гробовая тишина. Она была густой, звенящей, нарушаемой лишь прерывистым дыханием Артема и ровным гудением двигателя их нового транспорта — бронированного фургона с затемненными стеклами, примчавшегося через пять минут после нападения.

Леонид сидел, сгорбившись, на жестком сиденье, уставившись в свои руки. Они больше не дрожали. Теперь они были холодными и чужими, как инструменты хирурга после сложной операции. В ушах стоял тот самый звук — «„Ктхаа“». Он отдавался в костях, в висках, в самой глубине сознания. Это был не звук, который он слышал, а звук, который он создал. И последствия его создания были куда страшнее, чем сама перестрелка.

Он убил человека.

Не пулей, не ножом. Изменением локального физического закона. Тот высокий атакующий с планшетом… когда Леонид инстинктивно «отменил» его команду, сфера пустоты, порожденная его собственным выкриком, не просто поглотила эффект. Она, как ему сейчас отчетливо вспоминалось, на долю секунды коснулась левой руки нападавшего. Рука не исчезла. Она… перестала быть живой. Не превратилась в труп, нет. Она стала инертной материей, как камень или пластик. Кость, мышцы, кожа — все еще была на месте, но биологический процесс в них оборвался мгновенно и безвозвратно. Человек отступил, держась за свою мертвую, холодную конечность, его глаза полые ужасом, который не имел ничего общего с болью. Это был ужас перед абсолютным, немыслимым нарушением естественного порядка.

— Ты уверен, что не знаешь, кто они? — голос Артема был хриплым, но твердым. Он уже пришел в себя, его пистолет лежал на коленях, ствол все еще теплый.

Леонид медленно покачал головой, не отрывая взгляда от рук.

— Они использовали язык. Так же, как я. Но… более осознанно. У них был планшет с символами. Они читали их.

— Значит, ты не первый, — констатировал Артем. — И не самый опытный. Черт. Это меняет все.

Фургон резко свернул, въехал в какой-то туннель, и через минуту они остановились. Двери распахнулись, открыв вид не на улицу, а на огромный подземный ангар, залитый холодным светом люминесцентных ламп. Стоял запах бетона, машинного масла и стерильной чистоты. Их встретила группа людей в такой же темной форме, что и Артем, но с более серьезным вооружением.

— Доктор Орлов, пройдете с нами, — сказал один из них, и в его тоне не было места для дискуссий.

Его провели по длинным, безликим коридорам, мимо бронированных дверей с кодовыми замками. Никаких опознавательных знаков, никаких окон. Это было бункером. Лабиринтом, вырытым глубоко под землей. Наконец, его ввели в помещение, которое представляло собой нечто среднее между лабораторией и роскошными апартаментами. Здесь были и сложные медицинские сканеры, и аналитические терминалы, и мягкий диван, и даже небольшая кухня. На столе стояла еда — что-то вроде рациона для космонавтов, но выглядевшее аппетитно.

— Это ваши новые апартаменты, доктор, — сказал Артем, останавливаясь на пороге. — И ваша новая лаборатория. Все, что вам нужно для работы, будет доставлено сюда. Включая ваши личные вещи из архива.

— Вы принесли диски? — быстро спросил Леонид, и в его голосе впервые прозвучала надежда.

— «Кодекс Единства» и несколько других образцов уже здесь. Остальные будут доставлены в течение суток.

— А кто эти люди? Те, что напали? Вы их нашли?

Лицо Артема стало непроницаемым.

— Это не ваша забота. Ваша задача — работать. Мы предоставим вам все необходимое. Взамен вы будете делиться всеми результатами. И… воздержитесь от неподконтрольных экспериментов.

Он кивнул, и дверь за ним беззвучно закрылась. Леонид услышал щелчок замка. Он был не гостем. Он был ценным пленником.

Он подошел к столу, машинально взял упаковку с едой, но есть не стал. Вместо этого он подошел к одной из стен. Она выглядела как гладкая белая поверхность, но на ощупь оказалась холодным, слегка вибрирующим металлом. Он постучал. Глухой, тяжелый звук. Никакой надежды на побег.

Он был в клетке. Но клетка эта была обустроена для того, чтобы он мог творить. Чтобы он мог развивать в себе то оружие, которым он, сам того не желая, стал.

Первые несколько дней прошли в тумане медицинских обследований и бесконечных допросов. Вернее, не допросов, а «бесед». С ним разговаривали разные люди: военные, ученые, психологи. Все они хотели одного — понять механизм его способности.

— Как вы это сделали? Опишите ощущения.

— Это было похоже на пение? На мысль? На желание?

— Что вы чувствовали до, во время и после?

— Можете повторить?

На последний вопрос он всегда отвечал отрицательно. Он и правда не мог. Та спонтанная вспышка была подобна крику младенца — примитивному, инстинктивному, неконтролируемому. Попытки воспроизвести тот самый звук «„Ктхаа“» ни к чему не приводили. Он просто выдыхал воздух. Реальность оставалась непоколебимой.

Его подключили к датчикам, снимающим энцефалограмму, томографу, отслеживающему активность мозга в режиме реального времени, и кучке других устройств, названия которых он не знал. Он сидел в своей камере-лаборатории и смотрел на голографическую проекцию «Кодекса Единства», пытаясь силой воли вызвать хоть какой-то отклик. Ничего.

Отчаяние возвращалось. Его уникальность оказалась одноразовой. Он был стрекозой, случайно залетевшей в сложный механизм, и сумевшей одним взмахом крыла его остановить, но не способной понять его устройство.

Его навещал психолог, женщина лет пятидесяти с спокойным, умным лицом и пронзительными серыми глазами. Ее звали доктор Ирина Семенова.

— Вы пытаетесь думать, Леонид Матвеевич, — сказала она как-то раз, наблюдая, как он в очередной раз безуспешно пялится на символы. — Вы пытаетесь применить интеллект. А в тот момент, в машине, вы действовали на инстинкте. На эмоции. Страх. Ярость. Желание выжить.

— Вы предлагаете мне злиться? — с горькой усмешкой спросил он.

— Я предлагаю вам вспомнить то состояние. Не сам звук, а то, что было до него. Ту… пустоту, из которой он родился.

После ее ухода он долго сидел в темноте, отключив все проекции. Вспоминал. Не звук. А то, что было внутри. Чувство абсолютной беспомощности, смешанное с яростью. Желание, чтобы все это прекратилось. Желание не просто выжить, а отменить происходящее. Стереть его, как ошибочную строку кода.

Он снова представил себе узор третьего слоя. Но на этот раз он не анализировал его. Он просто позволил ему быть. Позволил ему звучать в тишине своего разума. Он не пытался его понять. Он пытался его почувствовать.

И тогда произошло нечто. Сначала едва заметное. Кончики его пальцев на левой руке слегка зачесались. Он открыл глаза и ахнул. Кожа на его пальцах на глазах становилась прозрачной, как тончайший лед. Он видел сквозь нее кости, сухожилия, кровеносные сосуды. Это длилось не больше секунды, а затем все вернулось в норму.

Он не произносил ни звука. Он только подумал. Слился с узором.

Сердце заколотилось, но на этот раз не от страха, а от восторга. Он нашел ключ. Интеллект был препятствием. Язык ксилан был языком интуиции, намерения, воли. Он был прямым проводником между сознанием и реальностью, минуя сложные нейронные пути, отвечающие за логику и речь.

Он снова закрыл глаза, снова погрузился в то состояние полусна-полубдения, где мысль и материя были еще не разделены. Он снова представил узор, на этот раз связанный с электромагнитными свойствами. Он думал о свете.

Над его столом, в метре от него, воздух начал мерцать. Сначала слабо, как от далекой молнии, затем ярче. Возник шар холодного белого пламени, размером с теннисный мяч. Он висел в воздухе, беззвучно излучая свет. Леонид чувствовал его. Чувствовал, как будто это была часть его самого, его воли, материализованная в пространстве.

Он позволил ему висеть несколько секунд, наслаждаясь немыслимой властью, а затем просто… отпустил мысль. Шар исчез.

Он мог это делать. Осознанно.

В тот же вечер к нему пришел Артем. Не один. С ним был другой человек, высокий, сухопарый, с лицом, изборожденным глубокими морщинами, и пронзительными голубыми глазами, в которых читался холодный, расчетливый ум. Он был в генеральской форме, но без каких-либо знаков отличия.

— Доктор Орлов, — произнес незнакомец, и его голос был низким, властным, привыкшим к повиновению. — Я генерал Кротов. Руковожу этим проектом. Мне сказали, что у вас сегодня был прорыв.

Леонид молча кивнул. Он не хотел делиться, но понимал, что за ним наблюдают каждую секунду. Отказаться было невозможно.

— Продемонстрируйте, — приказал Кротов. Это не была просьба.

Леонид почувствовал сопротивление внутри себя. Его открытие было интимным, хрупким. Отдавать его этим людям, превращать в цирковой трюк, казалось кощунством. Но он посмотрел в холодные глаза генерала и понял, что у него нет выбора.

Он перевел взгляд на металлический стакан с водой, стоявший на столе. Он снова погрузился в себя, нашел тот же «световой» узор в памяти и мягко, без ярости и отчаяния, применил его. Над стаканом возник тот же шар холодного пламени.

Генерал Кротов не моргнул. На его лице не отразилось ни удивления, ни восторга.

— Интересно. А можете ли вы сделать его… горячим?

Леонид сглотнул. Он не пробовал. Он снова сосредоточился, пытаясь модифицировать узор, добавить в него понятие температуры, тепла. Он думал о жарком летнем дне, о прикосновении к раскаленному металлу.

Шар из белого стал синеватым, и от него потянулись струйки нагретого воздуха. Вода в стакане зашипела, и от нее пошел пар.

— Достаточно, — сказал Кротов. Он повернулся к Артему. — Видите? Неограниченный потенциал. Бесконечный источник энергии. Или оружие. Все зависит от применения.

Он снова посмотрел на Леонида.

— Вы теперь не просто ученый, Орлов. Вы стратегический актив. Ваша работа выходит на новый уровень. Завтра мы начнем серию контролируемых экспериментов. Вы будете учиться управлять своим даром. Мы предоставим вам мишени. Образцы материалов. Вы будете их модифицировать по нашему усмотрению.

— Я не солдат, — тихо сказал Леонид. — И не оружейник.

— Вы — то, чем мы решим вам быть, — парировал Кротов. — Мир за стенами этого комплекса жесток и опасен. Как вы сами убедились. Те, кто напал на вас, не остановятся. Они хотят ваших знаний. Вашей силы. И единственная причина, по которой вы еще живы и находитесь в безопасности, — это мы. Не забывайте об этом.

После их ухода Леонид чувствовал себя грязно. Использованно. Он продал душу дьяволу, просто чтобы выжить. И этот дьявол оказался не таинственным культистом с планшетом, а респектабельным генералом в чистом кабинете.

На следующий день начались «эксперименты». Его перевели в соседнее, более просторное помещение, похожее на ангар, с пуленепробиваемыми стеклами по периметру, за которыми сидели наблюдатели. Артем и Кротов были среди них.

Первый объект — кусок броневой стали.

— Увеличьте ее плотность, — раздался в динамике голос Кротова.

Леонид стоял перед мишенью, чувствуя себя идиотом. Он снова закрыл глаза, искал в памяти «Кодекс», разделы, связанные с сильными ядерными взаимодействиями. Он набросал в уме ментальный образ, сконцентрировался. Раздался оглушительный скрежет, и стальной лист, не меняя формы, с грохотом проломил бетонный пол, уходя вниз, как камень в воду. Он стал настолько плотным, что его гравитационное поле в локальном масштабе возросло в сотни раз.

— Хорошо. Теперь верните как было.

Это оказалось сложнее. Леонид понял, что «отмена» требовала гораздо больше усилий, чем прямое применение. Он вспотел, пытаясь представить исходное состояние материала. В конце концов, сталь с глухим стуком вернулась на уровень пола, но ее структура была нарушена — она покрылась трещинами и стала хрупкой, как стекло.

— Приемлемо, — прокомментировал Кротов. — Продолжаем.

День за днем он тренировался. Он учился повышать и понижать температуру, создавать локальные гравитационные аномалии, менять электропроводность материалов. С каждым разом это давалось легче. Его мозг, его воля привыкали к немыслимому. Он становился мастером своего странного ремесла. Но была цена.

После каждого сеанса он чувствовал себя опустошенным. Его мучили мигрени, тошнота. Однажды у него из носа пошла кровь, и он провалился в сон на двенадцать часов подряд. Использование силы выжигало его изнутри. Это был не магический дар, а сложнейший нейрофизиологический процесс, требовавший титанических затрат энергии.

Он стал видеть сны. Вернее, одно и то же сновидение повторялось ночь за ночью. Он стоял в абсолютной пустоте, а перед ним парил гигантский, сложный, живой узор — весь «Кодекс Единства» сразу. И он понимал его. Каждый символ, каждую связь. Он был всем и ничем. Он был реальностью. А потом узор начинал расползаться, превращаясь в хаос, и из этого хаоса на него смотрели миллионы глаз. И один голос, беззвучный и древний, шептал одно и то же: «Ткань рвется…»

Он просыпался в холодном поту, с этим шепотом в ушах.

Как-то раз, после изматывающего сеанса по созданию устойчивого поля отрицательного давления (фактически, искусственной черной дыры размером с булавочную головку), к нему в камеру зашла Ирина Семенова. Она принесла ему чай.

— Вы плохо выглядите, Леонид Матвеевич.

— Они выжимают из меня все соки, Ирина Петровна, — с горькой откровенностью сказал он. — Я не могу так долго. Это… убивает меня.

— Я знаю, — она села напротив. — Я изучаю ваши медицинские показатели. Каждое применение силы вызывает микроскопические кровоизлияния в коре головного мозга. Ваше тело не приспособлено для такого. Вы… переписываете реальность, используя собственную нейронную сеть в качестве процессора. Это сжигает вас.

— Почему вы мне говорите это? Они же этого хотят.

— Не совсем, — она понизила голос. — Кротов видит в вас орудие. Но орудие должно быть прочным. Я же считаю, что вы — пациент. И моя задача — помочь вам выжить. И, возможно, понять, что на самом деле происходит.

Она посмотрела на него с странной смесью профессионального интереса и человеческого участия.

— Эти сны… «Ткань рвется». Что вы об этом думаете?

— Я думаю, что ксилане не исчезли просто так, — прошептал Леонид. — Я думаю, они что-то сделали. Создали этот язык и… ушли. Или их стерли. Возможно, использование этого языка имеет последствия, выходящие за рамки локальных эффектов. Возможно, я не просто меняю реальность. Я ее повреждаю.

Они сидели в тишине, и это осознание висело между ними, тяжелое и пугающее.

На следующее утро его разбудил сигнал тревоги. Пронзительный, оглушительный. По всему комплексу замигал красный свет. Дверь его камеры оставалась закрытой, но через встроенный в стену экран он видел часть происходящего в коридорах. Бегущих людей, слышал крики, очереди выстрелов.

Потом свет погас, и через секунду включилось аварийное освещение. Его комната погрузилась в багровый полумрак.

Он понял. Они пришли. Те самые люди с планшетами. Они нашли его.

Дверь с шипением отъехала. На пороге стоял Артем. Он был без формы, в простой темной одежде, его лицо было бледным, в руке он сжимал пистолет.

— Быстро. Идем.

— Что происходит?

— Штурм. Они здесь. Система безопасности пала. Они используют твои методы, Орлов. Деактивируют электричество, меняют структуру стен. Мы не можем им противостоять. Нам нужно уходить.

— Куда? — растерянно спросил Леонид.

— Есть запасной выход. Но нам нужно пройти через главный хаб. Там… там баррикада. Наши держат оборону. Но ненадолго.

Артем схватил его за локоть и потащил за собой. Коридоры были задымлены. Где-то горела проводка. Они бежали мимо тел в форме служащих комплекса. Леонид видел человека, который, казалось, был превращен в стекло — его тело было прозрачным и хрупким, и оно разлетелось на осколки от очередной очереди.

Они ворвались в огромный зал управления. И тут Леонид замер.

Посреди зала, под багровым светом аварийных ламп, стоял он. Высокий, худой человек. Его левая рука была ампутирована по локоть, на месте кисти был надет сложный бионический протез. В правой руке он держал не планшет, а небольшой кристалл, с которого струилось мягкое сияние, вырисовывая в воздухе знакомые спиральные узоры.

Это был тот самый нападавший. Тот, кому Леонид отнял руку.

Их глаза встретились. Взгляд незнакомца был спокоен, почти отрешен. В нем не было ненависти. Было лишь холодное, безразличное любопытство, с каким хирург смотрит на интересный экземпляр.

— Доктор Орлов, — произнес он. Его голос был глухим, монотонным, будто доносящимся из глубины колодца. — Мы прервались в прошлый раз. Я пришел завершить нашу беседу.

Артем вскинул пистолет, но не успел выстрелить. Незнакомец просто взглянул на него, и оружие в руках агента рассыпалось в мелкую металлическую пыль.

— Не мешай, пес, — мягко сказал незнакомец. — Я говорю с Творцом.

Леонид стоял, парализованный. Он чувствовал исходящую от этого человека силу. Она была не такой, как его собственная — дикой, необузданной. Она была отточенной, выверенной, как скальпель. Этот человек не просто знал язык. Он им владел.

— Кто вы? — с трудом выдавил Леонид.

— Мое имя не имеет значения. Я — Учитель. А ты… ты неожиданность. Дикий цветок, проросший на пепелище. Ты действуешь инстинктивно, не понимая сути. Это опасно. Ты рвешь Полотно каждый раз, когда открываешь рот.

— Полотно?

— Реальность, доктор Орлов. Ткань бытия. Ксилане не программировали ее. Они были ее Хранителями. Они плели Полотно, поддерживали его целостность. Их язык — это не код для взлома. Это инструмент для поддержания гармонии. А вы, люди, вы как обезьяны с лазерной указкой. Вы тыкаете ею куда попало, не понимая, что можете ослепить кого-то или вызвать пожар.

Учитель сделал шаг вперед.

— Ты обладаешь редким даром. Спонтанной связью с Источником. Но ты необучен. И поэтому ты должен быть либо уничтожен, либо… взят под контроль. Приди с нами. Мы научим тебя. Мы покажем тебе истинное предназначение наследия ксилан.

— Не слушай его, Орлов! — крикнул Артем, пытаясь встать между ними.

Учитель снова взглянул на него, и Артем с грохотом отлетел к стене, словно его ударила невидимая кувалда. Он рухнул на пол и затих.

Леонид остался с ним один на один. Он чувствовал, как его собственная сила, грубая и неотшлифованная, бурлит внутри, отвечая на вызов. Он боялся. Но в страхе этом родилось новое чувство. Не ярость, как тогда, в машине. А решимость.

— Я никуда с вами не пойду, — тихо сказал он.

— Ошибочный выбор, — покачал головой Учитель. Он поднял кристалл. — Но я предвидел это.

Кристалл вспыхнул ярче. Леонид почувствовал, как пространство вокруг него сжимается, пытаясь сковать его по рукам и ногам, как тогда в машине. Но теперь он был не беспомощной жертвой.

Он не стал бороться с давлением. Он не стал его «отменять». Вместо этого он вспомнил свой сон. Гигантский, живой узор. И он представил его не как нечто внешнее, а как часть себя. Он мысленно вплел себя в этот узор. Он не атаковал и не защищался. Он просто… изменил определение того, что такое «Леонид Орлов» в этой точке пространства. Он сделал себя не объектом, на который действуют силы, а частью самого Полотна.

Давление исчезло. Оно просто перестало на него действовать, как не действует гравитация на фотон света.

Удивление мелькнуло в глазах Учителя. Впервые за весь разговор его бесстрастная маска дрогнула.

— Любопытно. Ты учишься. Слишком быстро.

Леонид сделал шаг навстречу. Он не знал, что будет делать дальше. Он знал только, что не может сдаться. Эти люди, и Кротов, и этот Учитель, они все хотели его использовать. Один — как молоток, другой — как скальпель. Но он не хотел быть ни тем, ни другим.

Из-за спины Учителя появились другие фигуры — его последователи. Их было пятеро. Они окружили Леонида.

— Взять его, — скомандовал Учитель. — Живым. Но если придется… мертвым.

Леонид оглядел их. Он был один. Измученный, напуганный, но полный странной, новой уверенности. Он поднял руки. Не для того, чтобы сдаться. А для того, чтобы творить.

Он посмотрел на Учителя и произнес свое первое осознанное предложение на языке ксилан. Оно родилось не из учебника, а из глубин его интуиции, сливая воедино узоры гравитации, электромагнетизма и когерентности.

— «Валла ктхаа нар’унн» — прошептал он.

И мир взорвался тишиной.

Глава третья: Сад из пепла

Звук, который он издал, не был похож ни на что из слышимого человеческим ухом. Это была не фонема, не слово, а целая фраза, спрессованная в один вибрирующий аккорд. «Валла ктхаа нар’унн». В нем слышался шелест падающих листьев, грохот обрушивающейся скалы и тишина, наступающая после бури.

Эффект был мгновенным и не таким, какого он ожидал. Он не атаковал. Он не защищался. Он пригласил.

Пространство между ним и Учителем зацвело. Бетонный пол пророс спиралями сияющего, перламутрового мха. Воздух наполнился запахом влажной земли после грозы и чего-то еще, неуловимого и древнего, — запахом времени, повернутого вспять. Стены зала управления покрылись жилами, похожими на древесные, по которым пульсировал золотистый свет. Аномалия не была разрушительной. Она была живой. Дышащей. Она была его тоской по чему-то настоящему, по чему-то не испорченному железной хваткой генералов и фанатиков, воплощенной в реальность силой его воли.

Это был не взрыв, а рождение. Рождение маленького, локального мира, подчинявшегося только его внутренней логике.

Последователи Учителя, шагнувшие было к нему, замерли в недоумении. Один из них, тот, что был ближе всех, неосторожно коснулся рукой струящегося мохового покрова. Его рука не была ранена. Она просто… зацвела. Кожа покрылась узором, похожим на кору молодого дерева, а на кончиках пальцев распустились крошечные, фосфоресцирующие бутоны. Человек отшатнулся с тихим, потерянным стоном, тряся своей преображенной конечностью.

Учитель смотрел на это не с гневом, а с тем же холодным, аналитическим интересом. Его кристалл пульсировал, пытаясь стабилизировать пространство вокруг него, но сияющий мох уже подбирался к его ботинкам.

— Неожиданно, — произнес он, и в его голосе впервые прозвучало нечто, отдаленно напоминающее уважение. — Ты не сопротивляешься. Ты создаешь. Это… архаично. Чисто. И безрассудно опасно. Ты не понимаешь, какие силы выпускаешь на волю, ребенок.

Леонид не отвечал. Он стоял в эпицентре своего творения, чувствуя головокружительную связь с каждой частицей этого рожденного им микрокосма. Он чувствовал, как пульсирует свет в жилах на стенах, как дышит мох под ногами. Это была экстрасенсорная проекция, в тысячу раз более интенсивная, чем все, что он испытывал раньше. Он был богом в своей крошечной, хрупкой вселенной. И он чувствовал, как эта вселенная пожирает его изнутри. Головная боль вернулась, обрушившись на него свинцовой волной, в висках застучало, и он почувствовал привкус крови на языке.

Он не мог долго удерживать это.

— Отступим, — раздалась команда Учителя, холодная и четкая.

Его последователи, все еще шокированные, начали отходить к выходу, унося своего товарища с цветущей рукой. Учитель последним бросил на Леонида долгий, не читаемый взгляд.

— Это не конец, Творец. Мы найдем тебя. Полотно должно быть сохранено. Даже если для этого придется вырезать дикий побег.

Они растворились в дыму и багровом свете, оставив его одного в зале, который больше не был залом. Это был грот, собор, выросший из его собственной тоски.