Бесплатный фрагмент - Последний гонец

Глава 1. Хронос выбирает плоть

Мне восемнадцать. Сегодня я перестаю быть мальчишкой.

В Элвенхейме это не празднуют. Здесь восемнадцать — возраст, когда Хронос решает, чьим телом ты станешь.

Не душой. Не судьбой. Телом.

Потому что после Коллапса Света душа — роскошь. А тело — единственный инструмент, который ещё работает.

Я проснулся до зари. В приюте пахло дымом, потом и старой кровью — так всегда, даже в самые тихие дни. Сестра Лина (та, что не Лина из Вердена — другая, суровая, с шрамом через губу) уже топила печь. Она не смотрела на меня. Никто не смотрел. Восемнадцатилетние — уже не дети. Они — материал.

Я встал. Потянулся. Мышцы ныли — вчера тренировался с ножом у южной стены. Не для славы. Для выживания. В этом мире даже Посланники должны уметь резать.

Подошёл к зеркалу. Оно было треснутое, в ржавой раме. В отражении — лицо взрослого. Скулы острые, глаза — тёмные, как пепел после дождя. На шее — шрам от зомби, что напал два года назад. Я выжил. Большинство — нет.

Но самое странное — головная боль.

Она началась неделю назад. Не как обычно — от голода или холода. А глубже. Как будто в черепе что-то царапает изнутри. Иногда, когда я смотрю на стены, они пульсируют. Не визуально. В ощущении. Как будто за камнем — другая реальность, и она дышит.

Я не говорил об этом никому. В Элвенхейме таких отправляют в «тихую комнату». А оттуда не возвращаются.

Сегодня я надел белую рубаху — её выдают всем в день судьбы. Ткань грубая, но чистая. Последняя чистота перед тем, как тебя впишут в систему.

Храм Хранителей Покоя стоял посреди крепости, как чёрный зуб в гнилой челюсти. Стены — из камня, привезённого с Мёртвых Земель. Говорят, он помнит крики тех, кто умирал на нём.

Внутри — тишина. Не благоговейная. Голодная.

В центре зала стоял Хронос.

Не артефакт. Не божество. Просто песочные часы из чёрного стекла, высотой по грудь. Песок — не жёлтый, а серый, как пепел сожжённых книг. Говорят, это пепел тех, кто попытался обмануть Хронос. Я не верю. Но сегодня, глядя на него, я впервые почувствовал: он смотрит на меня.

Первым подошёл Орвин — мой сосед по приюту. Он мечтал стать Истребителем всю жизнь. Положил ладонь на стекло.

Песок закрутился. Покраснел — тёмно-бордовым, как засохшая кровь.

— Истребитель, — произнёс Верховный Хранитель. Голос — сухой, как кора мёртвого дерева.

Орвин улыбнулся. Не от радости. От облегчения. Он прошёл. Он — герой.

За ним — другие. Кто-то стал кузнецом. Кто-то — целителем. Девушка по имени Сильва — хранительницей архивов. Её глаза — серые, как утренний туман. Она посмотрела на меня. И отвела взгляд.

Потом — я.

Я подошёл. Сердце колотилось. Не от страха. От ожидания.

Положил ладонь на стекло.

Оно было холодным. Ледяным. Но под кожей — пульс. Как будто Хронос — живой.

Песок не закрутился. Не покраснел. Он просто пошёл вниз, медленно, как будто я — пустое место.

— Посланник, — сказал Хранитель.

В зале стало тише.

Посланник. Не герой. Не мастер. Просто… гонец. Тот, кто носит письма между крепостями. Тот, кого все забывают, как только он уходит за ворота.

Я кивнул. Не сказал ни слова.

Хранитель протянул мне посох — из ясеня, с медной бляхой. На бляхе — символ Хроноса: песочные часы без песка.

— Твой первый маршрут — в южные руины. Через три дня.

— Почему туда? — спросил я. — Там нет крепостей.

— Там есть то, что должно быть забыто. Твоя задача — доставить письмо. И ничего не видеть.

Я взял посох. Он был лёгким. Слишком лёгким для защиты.

В приюте мне выделили новую комнату — без окна. Для Посланников. Как будто нас уже считают наполовину мёртвыми.

Я сел на койку. Достал нож. Проверил лезвие. Острое. Хорошо.

И тут — головная боль.

Резкая. Как будто в череп вонзили иглу. Я схватился за виски. Перед глазами — мерцание. Стена… дышит. Не визуально. В ощущении. Как будто за ней — пустота, что смотрит.

Я упал на колени. Задыхался.

И вдруг — голос.

Не в ушах. В голове.

«Она ждёт…»

Я вскочил. Боль прошла. Остался только холод в животе и вкус крови во рту.

Я не сошёл с ума. Я чувствую трещины.

На следующий день я пошёл в архив.

Сильва не удивилась.

— Ты не должен быть здесь, — сказала она, но не выгнала.

— Я хочу знать, что такое южные руины.

— Там был Торговый Храм. До Коллапса. Теперь — запретная зона.

— Почему?

— Потому что там… реальность тоньше.

Она посмотрела на меня. Долго.

— Ты чувствуешь это, да?

— Что?

— Как будто мир… царапает изнутри.

Я не ответил.

— Не говори Хранителям, — прошептала она. — Они убьют тебя. Или хуже — сделают тихим.

Она дала мне карту. На ней — пометка: «Здесь — трещина. Не подходить».

— Спасибо, — сказал я.

— Не благодари. Просто… вернись.

Вечером я вышел на стену.

С верхней галереи видно всё: поля, дороги, лес вдали. И серость за ними. Иногда в этой серости мелькает движение. Не зомби. Что-то другое. Быстрое. Осторожное.

Говорят, это эльфы. Те, кто живёт в лесах и убивает любого, кто заходит слишком глубоко. Но я видел однажды, как Истребитель вернулся с патруля с серебряной стрелой в плече. Он сказал, что это ловушка. Но я видел его глаза. Он боялся.

Эльфы — не миф. Они реальны. И они не на нашей стороне.

— Ты не должен быть здесь, — сказал страж.

— Я Посланник. У меня есть право.

Он пожал плечами и ушёл. Для стражей мы — как ветер. Нет лица. Нет имени. Просто проходящий шум.

Я остался один.

И вдруг понял: я свободен.

Не потому что могу ходить между крепостями. А потому что никто не ждёт от меня ничего. Ни славы. Ни подвигов. Ни даже возвращения.

И в этой свободе — возможность увидеть правду.

На третий день мне выдали снаряжение.

Мешок с сухарями, флягу с водой, нож (на этот раз — острый, для боя), зелье маны («чтобы не сойти с ума от дороги»), и печать Посланника — медальон с теми же пустыми часами.

Старший Посланник — Тео — проводил меня к воротам.

Он был стар. Не как дед. А как камень — выветренный, но крепкий.

— Первое правило, — сказал он, — не верь Истребителям. Они не защищают. Они чистят.

— Чистят что?

— Всё. Правду. Людей. Воспоминания. Если увидишь что-то странное — запомни. Но не говори. Особенно — Хранителям.

— Почему?

— Потому что они боятся, что кто-то поймёт: Хронос не выбирает судьбу. Он отбраковывает тех, кто может чувствовать трещины.

Я посмотрел на него.

— Ты… тоже чувствуешь?

Он усмехнулся.

— Я чувствовал так долго, что стал невидимым. Как все мы.

Он положил руку мне на плечо.

— Ты не герой, Лиам. И это твоя сила.

Ворота открылись.

Скрип железа, запах пепла и сырой земли. За воротами — дорога. Пустая. Бесконечная.

Я сделал шаг.

Потом второй.

И не оглянулся.

За спиной — стены, храм, Хронос. Впереди — ничто. Но в этом ничто — всё, что я искал.

К вечеру я добрался до первого ночлега — полуразрушенной часовни у дороги. Крыша обвалилась, но стены держались. Я развёл костёр из сухих досок и сел у огня.

В мешке — сухари. В фляге — вода. В голове — тысяча вопросов.

И тут я услышал крик.

Не зомби. Женский.

Я схватил нож. Побежал.

За холмом — поляна. В центре — Истребитель. В чёрном плаще. С ножом в руке. Перед ним — женщина. В рваной одежде. С кровью на лице.

— Ты не уйдёшь, — рычал Истребитель.

— Я уже ушла, — ответила она. Голос — хриплый, но твёрдый.

Она рванулась. Он ударил её рукоятью ножа. Она упала.

Я не думал. Бросился вперёд.

— Эй! — крикнул я.

Истребитель обернулся. Глаза — пустые, как у зомби.

— Уходи, Посланник. Это не твоё дело.

— Она не зомби.

— Она еретичка. Бежала из Дарроу. Знает слишком много.

Женщина подняла на меня глаза. В них — боль, но не страх. Вызов.

— Убей его, — сказала она. — Или умри со мной.

Я не колебался.

Бросился на Истребителя.

Он был быстр. Но я — отчаян. Нож вонзился ему в бок. Он закричал. Упал.

Я вырвал нож. Кровь брызнула мне в лицо.

Женщина встала. Подошла. Взяла нож из моей руки.

— Ты глуп, — сказала она. — Но живой. Этого достаточно.

Она разделась.

Не медленно. Не соблазнительно. Практично. Сняла рваную рубаху. Под ней — тело, покрытое шрамами. От плеча до бедра — следы кнута. На груди — татуировка: «37».

— Что это? — спросил я.

— Номер. В отряде Истребителей. Я была тридцать седьмой.

Она подошла ближе. Взяла мою руку. Прижала к своему шраму.

— Чувствуешь? Это правда. Не слова Хранителей. Не ложь Хроноса. Боль.

— Зачем ты это делаешь?

— Потому что ты тёплый. А я давно не чувствовала тепла.

Она поцеловала меня.

Не нежно. Жадно. Как будто пьёт моё дыхание.

Я не сопротивлялся. Я горел.

Она повалила меня на землю. Раздела. Её пальцы — грубые, но уверенные. Она знала, что делает.

— Ты девственник? — спросила она.

— Да.

— Хорошо. Значит, это моё.

Она села на меня.

Больно. Тесно. Правильно.

Она двигалась медленно. Смотрела в глаза. Не как любовница. Как воин.

— Дыши, — сказала она. — Не бойся боли. Боль — это жизнь.

Я кончил быстро. От стыда. От страха. От переполнявшего меня чувства.

Она улыбнулась.

— Не стыдись. Ты хороший.

— Кто ты?

— Мира. Бывшая Истребительница. Теперь — беглянка.

— Почему сбежала?

— Потому что начала слышать голоса. Из трещин. И поняла: мы не чистим дороги. Мы стираем правду.

Она легла рядом. Прижала меня к себе.

— Ты идёшь в южные руины?

— Да.

— Там тебя ждёт она.

— Кто?

— Та, что старше мира. Та, что помнит До.

— Эльфийка?

— Да. Её зовут Элия. И она будет использовать тебя. Но ты… ты позволишь. Потому что она даст тебе то, чего нет у меня.

— Что?

— Вечность.

Утром она ушла.

Не попрощалась. Просто исчезла в тумане.

Я остался один. С болью в теле. С теплом в груди. С первым шрамом на душе.

Я знал: это не конец. Это начало.

Потому что в этом мире любовь — тоже форма войны.

А я… я только что вступил в бой.

Глава 2. Лина и её слёзы

Я шёл три дня.

Не по дороге — по шраму мира.

После ночи с Мирой моё тело ныло, но не от боли. От нового знания: плоть — не слабость. Плоть — язык, на котором говорят, когда слова лгут.

Каждый шаг отзывался в бёдрах, в груди, в шее — там, где её пальцы впивались в мою кожу, как будто хотели оставить метку. И оставили. Не видимую. Но настоящую.

К вечеру третьего дня я увидел дым.

Не пожара. Лазарета.

Верден стоял на холме, как раненый зверь — стены ниже, чем в Элвенхейме, ворота чаще открыты, а на улицах — дети, торговцы, даже зомби в цепях, что таскали воду. Здесь не боялись. Или забыли, как бояться.

Меня встретили у ворот.

— Ты Посланник? — спросил страж.

— Да. Письмо для Хранителя.

— Иди в лазарет. Там тебя ждут.

Лазарет Вердена не походил на храм. Это было здание из стекла и ржавого металла, с обвалившейся крышей, но с целыми окнами. Внутри — запах трав, крови и чего-то сладкого, как будто здесь когда-то варили мёд.

Меня встретила она.

Высокая, стройная, в простом платье цвета пепла. Волосы — тёмные, собраны в узел. Глаза — серые, но не холодные. Уставшие.

— Ты Лиам, — сказала она. Не вопрос. Утверждение.

— Да.

— Я Лина. Целительница.

Она протянула руку. Я пожал. Её ладонь — мягкая, но с мозолями. Руки работника, а не аристократки.

— Ты ранен?

— Нет.

— Ты лжёшь. У тебя головная боль. И ты чувствует трещины.

Я замер.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я тоже чувствую. Только у меня это проявляется… иначе.

Она повела меня в комнату. Маленькую. С кроватью, столом и полкой с травами. На стене — надпись мелом:

«Боль — это молитва тела»

— Сядь, — сказала она.

Я сел. Она подошла ближе. Взяла моё лицо в ладони. Её пальцы — тёплые. Уверенные.

— Ты был с женщиной, — сказала она.

— Да.

— Она оставила в тебе шрам.

— Не физический.

— Самый опасный — духовный. Потому что он делает тебя уязвимым.

Она отошла. Достала пузырёк с зельем.

— Выпей. Это не мана. Это слёзы лунной травы. Успокоит трещину в голове.

Я выпил. Зелье было горьким, с привкусом железа. Через минуту боль отступила.

— Спасибо, — сказал я.

— Не благодари. Просто… останься на ночь.

Ужин был простым: хлеб, сыр, травяной чай. Мы ели молча. Но не неловко. Как будто молчание — тоже разговор.

— Почему ты стала целительницей? — спросил я.

— Потому что не умею убивать. Только заживлять.

— А если боль — не в ране, а в душе?

— Тогда я не помогаю. Потому что душа — не моя.

Она посмотрела на меня. В её глазах — тень.

— Ты не такой, как другие Посланники.

— Почему?

— Потому что ты не боишься быть слабым.

Ночью я не спал.

Сидел у окна. Смотрел на улицу. Внизу — Истребители вели зомби. Не в цепях. За руку. Как будто это — пациент, а не монстр.

И тут вошла Лина.

Без рубахи.

Только платье. Расстёгнутое на груди. На коже — тонкие шрамы. Не от кнута. От игл. От ножей. От чего-то, что наносилось с любовью.

— Ты хочешь знать правду? — спросила она.

— Да.

— Правда в том, что я не могу чувствовать радость. Только боль. И в боли — облегчение.

Она подошла. Взяла мою руку. Прижала к своему плечу.

— Ударь меня.

— Что?

— Ударь. Пожалуйста. Не сильно. Просто… сделай так, чтобы я почувствовала себя живой.

Я не двинулся.

— Я не могу.

— Почему? Ты же был с Мирой. Она тебя использовала. А я… я прошу.

— Это не то же самое.

— Нет. Это лучше. Потому что это — доверие.

Она взяла мою ладонь. Провела по своему лицу. По шее. По груди.

— Я не хочу, чтобы ты взял. Я хочу, чтобы ты дал.

Я посмотрел в её глаза. В них — не страх. Мольба.

Я поднял руку. Лёгко ударил по щеке.

Она закрыла глаза. Вздохнула.

— Сильнее.

Я ударил снова. Сильнее.

На её щеке — красный след. Из глаз — слёзы.

— Спасибо, — прошептала она.

Она прижалась ко мне. Её тело дрожало. Не от страха. От освобождения.

— Я дочь Верховного Хранителя, — сказала она вдруг.

Я отстранился.

— Что?

— Он послал меня сюда, чтобы я следила за Посланниками. Чтобы я докладывала, кто чувствует трещины.

— И ты докладываешь?

— Нет. Потому что… я люблю тебя.

— Мы видимся первый день.

— Любовь не считает дни. Она считает шрамы.

Она поцеловала меня. Не страстно. Нежно. Как будто боится сломать.

— Ты не должен идти в южные руины, — сказала она. — Там тебя ждёт не спасение, а жертва.

— Кто ждёт?

— Элия. Она не просто эльфийка. Она — хранительница Арки. И она ищет резонатора — того, чьё тело может стабилизировать Врата. Ты — он.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что мой отец боится её. А он боится только того, что может уничтожить его власть.

Мы легли на кровать.

Не как влюблённые. Как союзники в тьме.

Она позволила мне касаться себя. Медленно. Осторожно. Каждое прикосновение — как молитва.

Когда я вошёл в неё, она заплакала.

Не от боли. От облегчения.

— Ты хороший, — прошептала она. — Лучше, чем все до тебя.

— Были другие?