Пока Курт Раушер (Зоненберг, теперь уже окончательно, канул в небытие) отлёживался в госпитале на территории оккупированной германскими войсками Норвегии, его дальнейшая судьба решалась в Берлине…

Штурмбанфюрер СС Отто Скорцени (Фюрер лично попросил Гиммлера повысить своего любимца через звание) наслаждался жизнью. Купаться в лучах славы всегда приятно, независимо от того, заслуженно ли это, или так, комси-комса. После неудач на Восточном фронте, для поднятия боевого духа германской нации отчаянно требовался Герой, именно такой, с большой буквы. И коли такового не нашлось на поле брани, то почему бы не возвести в этот почётный ранг беглеца из холодного русского плена? Гитлер сказал «надо» — Геббельс ответил «яволь»! Раскрученная пропагандистская машина, перемешав, как и положено, быль с небылицами, с похвальной поспешностью сотворила кумира ещё до того, как нога его коснулась священной германской земли. Разумеется, это не был подвиг одиночки. Да, вначале он был один, переживший поочерёдно и коварную ловушку, и неправедный плен, и заточение на полярном острове, где ему пришлось существовать чуть ли не в обнимку с белыми медведями, мученик-одиночка. И только вера в своих друзей, в великого Фюрера, который помнит о нём, согревала будущего героя лютыми сибирскими (при чём тут Сибирь?) морозами. Дальше шла история приказа Фюрера о поисках Скорцени, которыми занимались с риском для жизни лучшие германские агенты, о том, как герой был найден и с помощью верных помощников совершил дерзкий побег.

Да, к этому подвигу, помимо нацистских бонз, имён которых спецы из команды Геббельса не скрывали, наоборот, выпячивали, были причастны десятки скромных героев более мелкого масштаба; их имена широкой общественности должны остаться неизвестными. Однако ныне уже оберштурмфюрер Фогель сдуру этого не понял, попытался искупнуться в лучах славы, которые предназначались лишь Скорцени. За то и поплатился. Помимо очередного звания, ему на грудь повесили медаль и быстренько спровадили в Генерал-губернаторство, так теперь фашисты именовали Польшу. Другое дело Курт Раушер…

Руководитель РСХА редко на кого из подчинённых смотрел благожелательно, считая, что излишняя расположенность руководства неблагоприятно сказывается на их деловых качествах. Не сделал он исключения и для только что назначенного руководителя отрядов СС особого назначения.

Сидя напротив хмурого Гейдриха, Скорцени, подражая шефу, также воздерживался от проявления какой-либо радости, тем более знал: улыбка на его иссечённом шрамами лице выглядит зловещей.

— Я вызвал вас, — произнёс Гейдрих, — чтобы расспросить о человеке, известном под именами Клаус Игель и Вальтер Зоненберг.

— Я бы сказал, что это два разных человека, обергруппенфюрер, — чуть подумав, сказал Скорцени.

— Вот как? Давайте подробности! Начнём с Игеля.

— Игель выглядел как мальчишка, играющий в войну. Он упивался отведённой ему ролью, вряд ли до конца понимая, во что влез.

— Вы сказали «выглядел». Думаете, это было притворством?

— То есть вы хотите спросить, обергруппенфюрер, не было ли мальчишество маской, под которой скрывался опытный разведчик? Нет, не было. Я в этом убеждён!

— Хорошо… Переходим к Зоненбергу.

— А вот это уже настоящий молодой волк, который только что вырвался из смертельного капкана. У него, если позволите, шерсть на холке стояла дыбом.

— То есть там был романтичный юноша, а здесь закалённый боец, я вас правильно понял, штурмбанфюрер?

— В общем, да, обергруппенфюрер!

— Ещё один вопрос, и можете быть свободны. Вы бы взяли Курта Раушера под своё начало?

— Без колебаний, обергруппенфюрер! Ведь я, возможно, обязан ему жизнью.

— Ну да, он ведь во время побега прикрыл вас от вражеской пули… Идите.

Оставшись один, Гейдрих открыл ящик стола и достал знакомую нам папку, на которой под грифом «Совершенно секретно» было выведено имя Курт (Конрад) Раушер. Теперь папка не выглядела тощей, документов в ней прибавилось минимум втрое.

Гейдрих нажал кнопку под столешницей. В мгновение ока в кабинете появился дежурный адъютант.

— Что Науйокс? — поинтересовался Гейдрих.

— Оберштурмбанфюрер ожидает в приёмной! — отрапортовал адъютант.

— Пусть войдёт, — распорядился Гейдрих.

Глава Службы внешней информации СД пользовался особым расположением Гейдриха. Именно ему он поручил навестить выздоравливающего Курта Раушера. Час назад с аэродрома сообщили, что самолёт из Норвегии приземлился.

Боксёр, так в управлении называли Науйокса за его перебитый нос, вошёл в кабинет шефа чётким строевым шагом и вскинул руку в нацистском приветствии.

— Хайль Гитлер!

— Хайль! — отозвался Гейдрих. — Рад вас видеть, Альфред. Проходите, присаживайтесь, и приступайте к докладу: как там наш Малыш? — Поразительно, но прозвища Ежова-Раушера в КГБ и СД совпали!

— Почти здоров, обергруппенфюрер. Врачи не видят препятствий для его транспортировки в Германию.

— Отлично! — Гейдрих сделал пометку в блокноте. — Распоряжусь, чтобы его доставили в Рейх и разместили в одном из наших санаториев, где-нибудь в горах. Пусть дышит горным воздухом, пока мы определимся с его будущим. Так каким вам видится его будущее, а, Альфред?

Судя по всему, ответ на этот вопрос был у Науйокса в кармане, поскольку ответил он, не задумываясь:

— Думаю, Малыш нам подходит. Во-первых, он прекрасно подготовлен как профессионал, во-вторых, у него есть как минимум две серьёзные причины служить преданно: в память об отце и… ему просто некуда деваться!

— То есть двойную игру с его стороны вы полностью исключаете? — уточнил Гейдрих.

— Полностью двойную игру я не могу исключить ни с чьей стороны, — скривил губы в улыбке Науйокс, — иначе какой я профессионал? Но в данном случае это была бы слишком тонкая игра. Нет, обергруппенфюрер, Малыш не двойной агент! К тому же наши специалисты пришли к выводу: на фотографии, которая сделана перед отправкой семьи Раушеров, между отцом и матерью на семьдесят процентов изображён именно Малыш. Да и группа крови совпадает…

— Группа крови не аргумент, — парировал Гейдрих, — она у него далеко не самая редкая. Да и все выводы наших экспертов лишь подтверждают, что у нас в руках настоящий Курт Раушер, а не его двойник. Но чего мы не знаем наверняка: успел ли Конрад Раушер воспитать из сына истинного патриота Германии?

— Думаю, да. — Науйокс перехватил взгляд Гейдриха и поспешил пояснить: — Я постарался его прощупать как раз на этот предмет. Не фанатик, конечно, но к идеям национал-социализма относится с пониманием.

— Как же тогда его участие в операции русской разведки по похищению Мостяцкого? — спросил Гейдрих.

— Говорили мы и об этом, — кивнул Науйокс, — и весьма подробно. Курт рассказал, что в то время он был всего лишь курсантом спецшколы. Перед отправкой туда отец предупредил, чтобы он служил на совесть, зарабатывал доверие руководства и ни в коем случае не пытался заниматься самодеятельностью. В состав группы его включили в самый последний момент, и получить от отца дополнительные инструкции он просто не успел.

— В принципе это совпадает с тем, что говорит наш агент, который долгое время работал с Конрадом Раушером. Тот якобы упоминал в разговоре с ним, что постепенно готовит сына к борьбе, но форсировать события не хочет, потому что верит: из сына со временем получится очень ценный агент. С этим ладно. А что сделано по другому моему поручению? Я вас просил подчистить информацию по матери Малыша.

— Все сделано, обергруппенфюрер, я просто не успел доложить до отъезда в Норвегию. Вот бумаги, — Науйокс положил перед Гейдрихом несколько листов. — Теперь в случае проверки выяснится, что мать Малыша по нашему заданию лишь выдавала себя за правнучку поляка, чтобы вызвать больше доверия со стороны коммунистов.

Гейдрих быстро просмотрел бумаги:

— Хорошая работа, Альфред! Можете быть свободны.

Оставшись один, Гейдрих заменил несколько листов из папки на те, что передал ему Науйокс и убрал папку в стол. Изъятые листы он переложил в пустую папку и положил в сейф. Лёгкая улыбка, которая промелькнула в этот момент на его лице, сопровождала мысль о том, что добыть эти листы Науйоксу было, видимо, гораздо легче, чем вытаскивать тёмной ночью из земли могильный памятник с надписью «SARA HEYDRICH», но и с тем и с другим он справился блестяще! Теперь ничто не мешало объявить Курта Раушера истинным арийцем, а бумаги пригодятся на тот случай, если Малыш вдруг начнёт показывать характер.

ОХОТА НА «СЕРЫХ ВОЛКОВ»

Владивосток. Штаб Тихоокеанского флота

— Товарищ командующий, Москва на проводе!

— Соединяй…

— Здравствуй, Вадим!

Командующий Тихоокеанским флотом СССР адмирал Берсенев узнал голос маршала Абрамова.

— Здравствуй, Глеб!

— Есть новости о «Волкодаве»?

— Пока не всплыли, и радио молчит. Но ты же знаешь, по заданной Скороходову вводной это нормально.

— Радиомолчание. Выход в эфир только в самом экстренном случае. Знаю. Но на душе всё одно неспокойно, как, впрочем, и у тебя.

— Это ты по телефону определил? — усмехнулся Берсенев. — Не зря маршальский хлеб кушаешь. За десять тысяч километров волнение в голосе подчинённого распознал.

— Я не прав?

— Прав. Разумеется, прав. Волнуюсь. И за лодку, и за сына…

— Как всплывут, доложи!

— Слушаюсь, товарищ маршал Социалистического Союза!

Охотское море. Пятьдесят морских миль на норд-ост от острова Сахалин. Борт линкора «Адмирал Александр Колчак»

— Акустики — Мостику: по пеленгу сорок пять, шум винтов подводной лодки! — И почти сразу: — Лодка произвела залп тремя учебными торпедами, цель — мы!

«Ни хрена себе!» Начальник штаба Тихоокеанского флота вице-адмирал Согайдачный восхищённо поцокал языком. На мостике линкора паника. Не ожидали и словили гостинец! Эсминцы сопровождения кинулись подставлять борта, но опоздали. Все три торпеды прошли под днищем линкора. Цель поражена! Взвыв сиренами — так воют с досады сторожевые псы, которые прошляпили злоумышленника, — эсминцы кинулись к месту, откуда был произведён залп.

— Отставить противолодочную атаку! — приказал Согайдачный. — Поздно пить боржоми, когда почки отвалились! Всем кораблям выстроиться в линию, будем встречать героев! — Адмирал посмотрел на командира линкора. — Чего скис?

— Да ну! — махнул рукой каперанг.

— Ты руку-то побереги, — посоветовал Согайдачный. — Тебе ею ещё честь Скороходову отдавать, и благодарить за науку, за то, что он с тобой, таким вот показательным способом, своим боевым опытом поделился. Расслабились, понимаешь, без войны-то… А вот и они!

В десяти кабельтовых от линкора всплыла подводная лодка. В бинокль была хорошо видна истёртая, но хорошо различимая эмблема в виде оскаленной собачей пасти.

— Точно, они! — Согайдачный оторвался от бинокля. — Радио комфлота!

Медные горны

Пока ПЛ «КМ-01» в сопровождении почётного эскорта шла во Владивосток, туда же прилетела из Петрограда представительная делегация Главного штаба ВМФ СССР и НИИПК, возглавлял которую контр-адмирал Рудницкий…

Хороший аппетит гостя — сердцу хозяйки услада. Михаил Алексеевич Рудницкий вовсю старался соответствовать, но чувствовалось, что к концу обеда это ему даётся всё труднее. Любовь Берсенева с нарастающим беспокойством следила, как гость с трудом справляется с последним куском особым способом приготовленной красной рыбы, но при этом не забывает нахваливать угощение. Слава богу, обошлось! Тарелка пуста, нож и вилка победно водружены поверх неё параллельно друг другу ручками вправо. Гость сыт, но хозяйка осмеливается предложить:

— Михаил Алексеевич, может, добавки?

— Благодарю, Любовь Родионовна, но, уж не пеняйте, откажусь. Честно признаться, я вашим прекрасным обедом слегка осоловел. Мне бы в самый раз на воздух…

— Тогда в сад? Вадим, проводи гостя! А чай вам накроют чуть позже, в беседке.

В саду Рудницкий потянул из кармана трубку.

— Я так понял, Вадим Николаевич, у вас в доме не курят? Но здесь вы мне, надеюсь, позволите подымить?

— Сколько угодно, Михаил Алексеевич!

— Спасибо, конечно, но это лишнее. Одной трубки будет в самый раз. Я ведь, знаете, к новым поветриям отношусь с пониманием, и стараюсь себя в общении с табаком ограничивать, но полностью избавиться от сей пагубной привычки, увы, не в силах!

Трубка набита и раскурена. Адмиралы снялись с якоря и не спеша двинулись по дорожке вглубь сада.

— Хорошо тут у вас, — нахваливал Рудницкий. — У меня самого дача под Петроградом, в Терийоках, там тоже замечательно, но, скажу честно, у нас воздух больше тиной пахнет, а тут — океаном!..

Обсудив природу, перешли к делам семейным.

— У вас, Вадим Николаевич, помимо Кирилла, кажется, есть и дочери?

— Да, — кивнул Берсенев. — Александра и Наталья. Обе теперь замужем за морскими офицерами. Один служит в Сов. Гавани, а другой аж в Петропавловске-Камчатском.

— И жёны, естественно, при них? — уточнил Рудницкий.

— Как и положено офицерским жёнам, — подтвердил Берсенев.

— Ну да, конечно… — кивнул Рудницкий. — А вы знаете, Вадим Николаевич, я ведь на Кирилла до сих пор сердит, что он пренебрёг приглашением работать у меня в институте.

— Пренебрёг, говорите… — Берсенев внимательно посмотрел на Рудницкого. — А ведь он, Михаил Алексеевич, мне тогда звонил, советовался. И знаете, какой из его аргументов в пользу флота произвёл на меня наибольшее впечатление?

— Интересно, скажите, если не секрет, конечно.

— Теперь, пожалуй, уже не секрет. Он сказал: Я, отец, когда профессию выбирал, факультетом не ошибся. Подводник должен плавать под водой, а не протирать форменные брюки в лаборатории! Вот как сказал.

— Мальчишка! — выкрикнул в сердцах Рудницкий. — Никакого прагматизма — одна романтика! Простите, Вадим Николаевич, — опомнился Рудницкий, — Просто я возлагал на Кирилла большие надежды…

— А разве он их хотя бы частично не оправдал? — вступился за сына Берсенев. — Вы ведь сами давеча хвалили его отчёты, присланные с борта лодки.

— Хвалил, — кивнул Рудницкий. — И от слов своих не отказываюсь. Скажу больше. В них отчётливо проглядывает будущая кандидатская диссертация!

— Ну вот, видите! — воскликнул Берсенев.

— Да что я вижу, Вадим Николаевич! — Рудницкий в досаде махнул рукой. — Вы ведь в курсе, что мы, я имею в виду НИИ Подводного Кораблестроения, вслед за НИИ Военного Кораблестроения открываем во Владивостоке филиал? Да что я спрашиваю, конечно, в курсе! Вы ведь не просто командующий Тихоокеанским флотом Союза, Вы, говоря высоким штилем, «око государево» в Дальневосточной республике.

— Добавьте сюда ещё и членство в комиссии по вооружению при ГКО, — улыбнулся Берсенев.

— И это? — удивился Рудницкий. — Не знал… Был бы в шляпе, ей-богу, снял бы перед вашей комиссией! Конкретно за программу развития перспективных видов вооружения. Ответьте честно, вы, когда пять лет назад включали в программу управляемые ракеты повышенной дальности и крейсерские подводные лодки дальнего радиуса действия, подразумевали в будущем объединение двух этих проектов в один?

— Иначе говоря, предполагала ли комиссия в будущем использовать крейсерские подводные лодки в качестве ракетоносцев? — уточнил Берсенев. — Да, предполагала.

— Я так и думал, — удовлетворённо кивнул Рудницкий. — Но, позвольте, я вернусь к нашему филиалу…

— Поверить не могу: я дома!

Кирилл плюхнулся на диван, широко бросив руки на спинку. Диван, узнав молодого хозяина, откликнулся мягким гулом пружин.

Насколько хорошо возвращаться в родительский дом после длительной разлуки Кирилл познал ещё в курсантском прошлом. Но вернуться сюда же с войны живым и невредимым закалённым в тяжёлом походе бойцом… Градус восприятия просто зашкаливал! В глазах ещё стояла цветная и шумная встреча, которую устроил «Волкодаву» родной Кириллу Владивосток, а ноздри уже забил струящийся с кухни запах фирменных маминых пирожков. Мама, мамочка, мамуля! Встретила сына на пороге, обняла, расцеловала, и снова к плите — праздник, однако! Сашка, сестрёнка (приехала вчера вечером из Сов. Гавани), снуёт, что твой посыльный катер между залой и кухней, заполняет стол различной снедью, то и дело постреливая в сторону старшего братишки весёлыми глазами. Отец, грозный адмирал Берсенев, взвешивает в руке пузатенький графинчик, наполненный по горлышко полупрозрачной рубинового цвета жидкостью:

— Мамина, фирменная. Не давала притронуться, тебя ждала. Снимем, сынок, пробу?

— Снимем, батя! — Кирилл легко вскочил с дивана.

— Мамино здоровье! — Слегка соприкоснулись хрусталём, и потекла по организму шёлковая струйка. — Хороша наливочка!

— А вот и мы!

В зал входят мама с дочкой, неся в руках последние блюда. Адмирал поспешно прячет графин за спину, но поздно.

— Не утерпел, старый, — укоризненно качает головой Любовь Родионовна, — самую малость не хватило товарищу адмиралу выдержки.

— Да ладно, мать, — изображает смущение Вадим Николаевич, заговорщицки подмигивая Кириллу. — Мы же по чуть-чуть, пробу снять. Да и пили-то исключительно за твоё здоровье…

— Ладно, — милостиво кивает головой Любовь Родионовна, — считай, оправдался. Давайте за стол!

… — Как живёшь, сестрёнка, как Михаил?

— Служит Михаил, — пожимает плечами Александра, — что с ним сделается? В героях пока не ходит, как некоторые…

— Некоторые — это кто? — делает вид, что не понимает сестру, Кирилл.

— Да ладно прикидываться, — усмехается Александра. — Давненько столь геройской поступью из похода не возвращались…

— Не преувеличивай, сестрёнка, — изображает скромность Кирилл, хотя ему, как и всем за столом, слышать такое приятно…

Рано утром на ходовом мостике «Волкодава» Кирилл с волнением всматривался во всё явственнее проявляющиеся очертания знакомых с детства берегов. Тут сигнальщик: «С „Колчака“ передали: заложите ватой уши!». На мостике все в недоумении, кроме представителя штаба флота. Тот достаёт из кармана горсть ватных тампонов и раздаёт всем присутствующим. Убедившись, что тампоны на местах, штабной прокричал сигнальщику прямо в ухо: «Передай на „Колчак“ „Готовы!“» Буквально через минуту идущий за кормой лодки в трёх кабельтовых линкор «Адмирал Александр Колчак» жахнул разом из всех орудий главного калибра. Такого бабаха Кириллу в жизни слышать ещё не приходилось. Так город-крепость был извещён о подходе героической лодки. А потом была встреча уже в гавани, ничем не уступившая подобным встречам в Скапа-Флоу и Мейпорте.

В доме женщины убирали со стола, а отец и сын в саду смотрели на звёзды.

— Были бы курящими — закурили бы сейчас! — пошутил адмирал.

— Что ты, батя, — возразил Кирилл. — И слава богу, что я некурящий. Считай, месяц без всплытия, с ума бы сошёл!

— Что, так весь переход через Тихий океан ни разу и не всплыли? — спросил адмирал.

— Под перископ пару раз было, — признался Кирилл, — а так чтобы совсем — ни разу!

— Да, с такими лодками быть нам хозяевами океанов! Ладно, сынок, пошли в дом. Мать маячит, чаёвничать зовёт!

— Вы извините, но я спать. Устал, не могу!

Кирилл поднялся с места и тут прозвучал короткий окрик:

— Сидеть!

Кирилл недоуменно уставился на сестру.

— Успеешь поспать, — категоричным тоном произнесла Александра. — Мы с мамой с утра маемся, когда про невесту услышим, а он «спать»!

— Откуда вы?.. — начал Кирилл, ощупывая лежащее в кармане кольцо, но осёкся из-за дружного хохота. Смеялся даже адмирал.

— Так про вашу невозможную любовь все центральные газеты писали, а ты что, не в курсе?

— Нет… Дайте посмотреть!

Александра взглянула на мать.

— Во втором ящике комода, — подсказала Любовь.

Александра принесла газеты, и Кирилл углубился в чтение. Родные с интересом наблюдали, как меняется выражение его лица.

— Вот это да… — произнёс, наконец, Кирилл, отбрасывая прессу в сторону.

— Хотим подробностей! — потребовала Александра.

— Да куда уж подробнее? — кивнул на газеты Кирилл.

— Нет, братец, отвертеться не удастся! Раньше скажешь — раньше ляжешь, иного не дано!

В Морское собрание офицеры «Волкодава» вошли единой группой. В вестибюле к ним подскочил незнакомый кап-три и обратился к Скороходову:

— Товарищ капитан второго ранга, постройте ваших людей, приказ комфлота!

— Что, прямо здесь? — удивился Скороходов.

— Так точно! — Кап-три повернулся через левое плечо и убыл в неизвестном направлении.

Скороходов посмотрел на старпома, но Берсенев только пожал плечами. Делать нечего, пришлось подать команду «Становись!» Пока офицеры «Волкодава» с ленцой выстраивались в две шеренги, на вершине лестницы ведущей из вестибюля на верхние этажи здания появилась внушительная компания адмиралов и кап-разов во главе с адмиралом флота Берсеневым. Поняв, что это была не шутка, Скороходов быстро навёл порядок в строю и, сделав шаг навстречу достигшему нижней ступени комфлота, вскинул руку к козырьку фуражки. Он открыл уже рот для доклада, но адмирал довольно резко его оборвал:

— Отставить! — Потом повернулся к капитану 1 ранга из своей свиты, в руке которого была папка. — Почему офицеры одеты не по форме?

— Не успели довести приказ до личного состава лодки, товарищ адмирал флота! — ответил тот.

— Так доведите! — приказал Берсенев-старший.

Прозвучала команда «Смирно!», после чего кап-раз открыл папку и зачитал приказ о присвоении очередных и одного внеочередного воинских званий всем офицерам подводной лодки «КМ-01». Через звание удалось перескочить капитан-лейтенанту Кошкину, который сразу стал капитаном 2 ранга. Чуть позже этому нашлось простое объяснение. Оказывается, воинское звание капитан 3 ранга Кошкину было присвоено досрочно за бескровную победу над американским спецназом, а сообщать об этом на лодку по какой-то причине не стали.

— Товарищ капитан первого ранга, — обратился комфлота к Скороходову, — потрудитесь привести внешний вид экипажа в соответствие с присвоенными званиями, после чего ждём вас наверху!

Адмирал повернулся и в сопровождении свиты стал подниматься по ступеням, а счастливые и растерянные офицеры «Волкодава» остались топтаться на месте, не зная, что предпринять, чтобы выполнить приказ.

Но в таком состоянии им предстояло пробыть совсем недолго. Лёгкой походкой к их группе подошла статная красивая женщина средних лет и, улыбаясь всем без исключения, произнесла:

— Здравствуйте, товарищи! Меня зовут Любовь Родионовна Берсенева, прошу следовать за мной!

На ходу Скороходов отыскал взглядом старпома и вопросительно стрельнул глазами в спину идущей впереди женщины. Берсенев утвердительно кивнул. В помещении, куда привела их Любовь Родионовна, подводников ждал целый отряд нарядно одетых женщин. Без долгих слов у офицеров отбирали кители, спарывали погоны и на их место пришивали новые. По тому, как споро это у них получалось, нетрудно было догадаться, что все женщины либо жёны, либо дочери моряков.

На втором этаже в огромном зале подводников ждали накрытые столы, где они при большом количестве свидетелей смогли обмыть новые звания. А вечером в этом же зале Морское собрание давало бал в честь героев…

Наклон — в исходное, наклон — в исходное… Нехитрый набор гимнастических упражнений, выполненных со всем прилежанием в промытом утренним дождичком саду, плюс чудодейственный мамин рассол — от лёгкого похмелья не осталось и следа. Холодный летний душ, оборудованный прямо в саду, добавил бодрости.

В одних спортивных брюках с голым торсом Кирилл вернулся в дом, где сразу же столкнулся с Александрой. Молодая женщина оглядела брата долгим и каким-то совсем не сестринским взглядом, от которого тому стало неловко.

— Вот теперь я понимаю твою Нору, братишка, — произнесла Александра тоном, который Кирилл, дабы и в мыслях не обидеть сестру, не посмел охарактеризовать как блядский, — с таким тюленем любая самка будет не прочь оказаться на одном лежбище! Да ты покраснел, — рассмеялась Александра. — Вот умора… Ой, я рифму придумала: у Киры с Норой случилась умора!

— Прекрати, бесстыдница! — прикрикнула на дочь возникшая на пороге Любовь Родионовна. — Вот скажи, тебе будет приятно, если про твои отношения с Михаилом станут подобное говорить?

— Ой, да пожалуйста! — фыркнула Александра. — Мы с Мишей свою любовь ни от кого не прячем!

— Совсем-совсем не прячете? — спросил оправившийся от неловкости Кирилл.

— Ну, не то чтобы совсем… — смутилась Александра.

— Вот видишь, — покачала головой Любовь, — и на тебя управа нашлась. Вот что, дети. Вы хоть люди и взрослые, а совет материнский всё одно послушайте. В отношениях между мужчиной и женщиной, коли это по обоюдному согласию, дозволено всё, за исключением одного: языком про то трепать. Вы поняли?! Кирилл?

— Да, мама!

— Александра?

— Да, мама…

— Вот и ладно. Извинитесь, друг пред другом, и пойдём завтракать.

Александра посмотрела на брата теперь уже как сестра:

— Извини, Кира, не знаю, что на меня нашло. Нет, вру, знаю! Позавидовала, что ты уже кап-три, а мой Мишка всё ещё в старших лейтенантах ходит, вот и захотела куснуть побольнее. А это кругом неправильно. Прости, братик, я больше так не буду.

— И ты меня прости, — Кирилл обнял сестру, — за то, что не удержался, ответил. Я тоже так больше не буду…

Садясь за стол, Кирилл кивнул на пустой стул:

— А что отец?

— С утра в воздушную гавань подорвался, — ответила Любовь Родионовна.

— В воздушную гавань, — переспросил Кирилл, — зачем?

— Не сказал, — вздохнула Любовь, — но догадаться нетрудно: кто-то из высшего начальства прибывает…

Воздушную гавань не следует путать с аэропортом. Аэропорт принимает самолёты, а воздушная гавань — дирижабли.

Адмирал флота Берсенев, не обращая внимания на вновь начавший накрапывать дождь, внимательно следил за швартовкой «России». «Россия» была одним из трёх дирижаблей, совершавших регулярные пассажирские рейсы между Москвой и Владивостоком (ещё два дирижабли совершали подобные рейсы из Петрограда). В зависимости от номера рейсы могли быть прямыми или с заходами в гавани других городов. Естественно, что для визита первого лица Администрация президента выбрала прямой рейс, выкупив ровно половину билетов. Весь путь в 8000 километров «Россия» преодолела за 32 часа.

Ещё на подлёте к гавани Владивостока была прекращена работа маршевых двигателей и вся швартовка осуществлялась исключительно на манёвровой тяге. Первым делом пришвартовали нос воздушного судна. Сначала с носовой неподвижной причальной фермы выстрелом из гарпуна на дирижабль доставили фал, с помощью которого притянули толстый канат. Петлю на конце каната накинули на мощный гак, после чего на ферме включили лебёдку и потихоньку подтянули нос дирижабля. Затем нос с помощью специального устройства жёстко закрепили на консоли, один конец которой являлся одновременно частью лифтового механизма фермы. После этого пришёл черед швартовать хвост дирижабля. Процедура сильно напоминала швартовку носа, за исключением того, что кормовая причальная ферма была подвижной и перемещалась по рельсам, уложенным на земле. После окончания жёсткой швартовки лифты обеих ферм начали спуск дирижабля на стапель. Как только входной шлюз пассажирской гондолы оказался на одном уровне с аналогичным шлюзом причала, спуск прекратился, и оба шлюза соединились.

Первым из пассажиров борт дирижабля покинул президент СССР Александрович, за ним шлюз прошёл Секретарь Госсовета Жехорский, остальные члены правительственной делегации, после чего борт судна позволили покинуть обычным пассажирам.

Бриз со стороны Японского моря расчистил небо над Владивостоком. Однако солнышко, как ни старалось, оставшиеся после дождя лужи на площади перед штабом Тихоокеанского флота просушить до конца не успело. Что, впрочем, ничуть не помешало экипажу «Волкодава» замереть в парадном строю, последний раз всем вместе. Несмотря на близость разлуки, настроение у подводников было приподнятое. Ещё бы! То, что наградят — догадывалась, но что весь экипаж орденами — нет. А о том, что на церемонии награждения к ним с приветственным словом обратится президент СССР — и не мечтали.

Отзвучали последние слова президента и запели горны. А потом была первая, общая для всех моряков «Волкодава» награда. Когда зачитывали Указ о присвоении Многоцелевому подводному крейсеру «Уссурийский тигр» (так отныне официально именовалась ПЛ «КМ-01») звания гвардейского, у многих в глазах появился подозрительный блеск. Командир лодки капитан 1 ранга Скороходов принял из рук президента гвардейское знамя. Наградив всех, перешли к церемонии награждения каждого: от ордена «Красной звезды» до высшей награды Союза — Золотой Звезды Героя. Этой высокой награды вкупе с Золотой звездой к ордену «Морская Слава» был удостоен Скороходов. Капитан 3 ранга Берсенев был награждён орденом «Морская слава» и Серебряной звездой к нему.

На этом славная история подводной лодки «Волкодав» подошла к концу. Не пугать ему больше намалёванной на рубке оскаленной собачей пастью «Серых Волков» Дёница. Впрочем, «Уссурийскому тигру» предстоит пройти не менее, а может, и более славный путь…

19-декабрь-41

Пёрл-Харбор

Вашингтон

Госсекретарь США Эдуард Адельсон ехал в Белый дом. На коленях он держал папку, внутри которой был всего один листок: его докладная записка президенту по поводу утреннего визита в Госдеп (Государственный департамент) посла СССР.

Президент вошёл в Oval Office, не утомив Адельсона ожиданием.

— Привет, Тедди! Кого я должен благодарить за твой незапланированный визит?

— Привет, Фрэнки! Благодари Андрея Громыко, посла СССР и России.

— Вот как? — изобразил удивление президент. — И что же так взволновало наших русских друзей, раз их посол рискнул поднять тебя с постели?

«Уже доложили, — подумал Адельсон. — Однако, судя по настроению президента, только о визите посла, но не о содержании беседы». Раскрыв папку, госсекретарь достал вложенный листок и протянул президенту. Тот, не убирая ироничного выражения с лица, принял бумагу и углубился в чтение. Закончив читать, посмотрел на Адельсона уже безо всякой иронии:

— Как это понимать?

Адельсон пожал плечами:

— Громыко утверждает, что как предупреждение.

— Ну да, — кивнул президент, — на его месте я утверждал бы именно это. Но от себя добавлю: и как возможную провокацию — тоже. В любом случае вдвоём мы этот узелок не развяжем. Будем собирать малый совет!

Через час в том же кабинете протирали задами обивку изящных полукресел несколько высокопоставленных чиновников из администрации президента США.

— Итак, господа, — открыл совещание президент, — вы все ознакомились с документом Госдепа. Теперь попрошу высказываться!

Как зачинщик, первым взял слово Адельсон.

— Господа! Если предостережение русских сформулировать кратко, то оно будет звучать так: «В ближайшие дни, или даже часы, японцы совершат нападение на одну из тихоокеанских баз Соединённых Шатов». Теперь нам предстоит определить, что это: дружеское предупреждение, или хорошо спланированная провокация?

— А вы сами как думаете? — спросил директор ФБР.

Поскольку Адельсон медлил с ответом, могущественный чиновник обратился к президенту:

— Вы позволите?

— Разумеется, — кивнул тот, — вам слово!

— Я думаю, мы простим господину Адельсону его нерешительность, ибо, несмотря на немалый политический опыт, должность госсекретаря он занимает чуть больше месяца. — Пока главный охранник страны произносил эту тираду, снисходительная улыбка не покидала припухлых губ. — Я же выскажусь вполне определённо: это провокация, имеющая целью осложнить наши отношения с Японией. Ни для кого из вас не является секретом, что обстановка в Восточной и Юго-Восточной Азии достигла того предела, за которым начинаются военные действия. Не является секретом и то, какие страны станут основными участниками противостояния: Япония против СССР или США. И вот это самое «или» является на данный момент основной интригой. Или Япония всей своей мощью обрушится на СССР, а США достанется роль стороннего наблюдателя, или союзника России — о нашем союзе с Японией речи, к сожалению, я подчёркиваю, господа, к сожалению, не идёт, — или основное бремя ведения военных действий на Тихом океане ляжет на наши плечи. Насколько мне известно, переговоры, где мы аккуратно подталкиваем японцев к занятию правильной позиции, идут успешно. Странно было бы со стороны русских не попытаться здесь нам помешать.

Мнение участников совещания было единодушным: никаких резких телодвижений в связи с предупреждением русских не предпринимать, но и бдительность при этом тоже притуплять не следует.

Москва

Госсекретарь СССР Жехорский работал с документами, когда на столе зазвонил телефон правительственной связи, в просторечии именуемый «вертушкой». Михаил снял трубку. Звонил Ежов.

— Ты в курсе, что японцы напали на Пёрл-Харбор?

— Да, мне уже доложили. С минуты на минуту ждём сообщения о выступлении президента США.

— Не вняли янки твоему предупреждению…

— Но попробовать, согласись, стоило. Ладно, у меня куча дел. Так что пока — и до связи!

Жехорский положил трубку и вновь зарылся в бумаги.

…………………………………………………………

Наиболее значимые события союзного и международного масштаба за 1941 год по версии ТАСС.

Несмотря на то, что образование Восточного фронта всемирной борьбы с фашизмом потребовало значительных финансовых вложений, финансирование наиболее значимых проектов в прошедшем году продолжилось по ранее утверждённой схеме. В первую очередь это касается строительства второй очереди Трансполярной транспортной магистрали. По мнению компетентных источников, если финансирование «стройки века» и в дальнейшем не будет урезано, первый сквозной поезд от Лабытнанги до левого берега реки Енисей в створе проектируемого транспортного перехода пройдёт уже в 1943 году. В наступившем году продолжатся подготовительные работы к началу строительства 3-й очереди ТТМ.

Из международных событий наиболее значимым следует считать подвижку линии Восточного фронта с территории СССР на территорию Польши. Конец 1941 года также отметился началом военных действий между Японией и США, и объявлением в связи с этим войны Германией Соединённым Штатам.

………………………………………………………………….

19-январь-42

И ЖИЗНЬ, И СЛЁЗЫ, И ЛЮБОВЬ…

Петроград

… — Ну, зачем, зачем ты это делаешь, неужели только ради лишней звёздочки на погоны?

Пётр слушал упрёки Светланы, низко опустив голову, и вовсе не из чувства вины. Он боялся сорваться на беременную жену, которая не могла, а скорее всего, не желала понять истинные устремления человека, которого она, как утверждала, любила. При чём тут звёздочка? Ну да, сейчас на нём форма майора польской армии, но в своей армии он по-прежнему остаётся капитаном. Капитаном, который пребывает в бессрочном отпуске. Но разве он не пробовал по-другому? Или это не он за те несколько месяцев, что натаскивал польскую мотопехоту, дважды подавал на перекомиссию и дважды отбрасывался на прежний рубеж? А в середине декабря его вызвал командир части, полковник Бронский, и объявил, что в начале января полк убывает на фронт, для плановой замены одной из союзных частей, и его, Ежова, срок пребывания в полку, стало быть, истекает.

Командир тряс руку, благодарил за службу, намекал на то, что завидует тому, что Новый год он встретит уже в кругу семьи, а Ежов стоял, словно в воду опущенный, ибо в тот момент прощался со своей последней надеждой снова попасть на фронт, оказаться в атмосфере, без которой он своего существования теперь и не мыслил. Почему? Да потому, что подсел Петя Ежов на войну, как на наркотик. Не в плане желания кого-то убивать, нет. Скорее наоборот. Он рвался храбро и умнО командовать людьми. Своим примером воодушевлять их на бой, а умелым манёвром сохранять им в этом бою жизни. Он уже всё это попробовал, и чувствовал, что у него получается.

Если бы не то досадное ранение в бою под Белостоком… Пётр понимал, что врачи формально правы: стопроцентного излечения не было. Но он также понимал, что при желании любая медкомиссия легко бы эту формальность преодолела. Значит, был дополнительный фактор, превративший формальность в непреодолимую преграду. Отец? Нет, скорее мама. А чему вы удивляетесь? После стольких лет замужества за таким человеком, как Николай Ежов, Наташа обзавелась связями, позволяющими ворочать делами и более крупного масштаба.

Вот какие мысли пронеслись по лицу Петра Ежова и, видно, не без следа, потому что полковник внезапно перестал трясти ему руку и слегка обиженно поинтересовался, что он делает не так? Слегка путаные объяснения Петра выслушал с вниманием, а потом неожиданно предложил перейти служить по контракту в Войско Польское. «А разве так можно?» — растерялся Пётр. И услышал от снисходительно улыбающегося полковника, что не только можно, но так уже и делается. Есть такая договорённость между Польшей и Россией. Работу вербовщиков, правда, не афишируют, но ей и не препятствуют. «Если согласен, то вот тебе направление на медкомиссию… Я гарантирую: ты её пройдёшь! Потом заключаем контракт — и ты на два года майор Войска Польского!» — «А после?» — вырвалось у Петра. Полковник, как показалось, с грустью покачал головой: «Два года боёв, о чём ты спрашиваешь?»

Отпуска Пётр не просил, но его ему дали: пять дней без дороги. В Питер поезд доставил его вечером 31 декабря. Дверь открыла Светлана. Сверкнувшая в глазах радость тут же сменилась испугом, верно, от вида незнакомой формы. Если не Ольга Матвеевна, которая сделала всё, чтобы сгладить возникшую неловкость, новогодний вечер был бы безнадёжно испорчен. Однако радости в глазах супруги Пётр за время отпуска так больше и не увидел…

— Ну, ты даёшь…

Под взглядом брата Пётр почувствовал себя экспонатом в кунсткамере. Это его слегка задело.

— Хватит меня разглядывать! — чуть раздражённо воскликнул он. — Как будто польская военная форма теперь редкость в Питере, а?

— Да нет, не редкость, — ответил Александр. — Просто странно видеть её на родном брате.

— Так привыкай быстрее. Будешь видеть её на мне ещё минимум два года. Войти-то можно?

— Да, конечно, проходи, — Александр поспешно посторонился, пропуская брата в квартиру.

За столом много не пили, больше разговаривали. Сначала рассказывал Пётр. Долго и обстоятельно. Саша внимательно слушал, не забывая изредка наполнять рюмки. Когда пришла очередь говорить самому, немного засмущался.

— Мне супротив тебя хвалиться особо нечем. Это ты у нас герой, — Александр кивнул на два ордена на кителе Петра. — А я пока наградами не обзавёлся, хотя без дела, понятно, не сижу.

— Кончай скромничать, братуха, — возразил Пётр. — Скажи лучше, что про свою работу распространяться не имеешь права, верно? Изобретаешь, как батя, и, верно, не игрушки?

— Не игрушки, — кивнул Александр. — Что до отца… Мы ведь все трое по его стопам пошли: ты — по одним, я — по другим, Колька — по третьим.

— Это да, — согласился Пётр. — Батя у нас — глыба! Нам всем скопом дай бог за ним угнаться. Кстати, что там Колька?

— Не поверишь, фиг бы его знал, — рассмеялся Александр. — Одним словом, разведчик!

В крохотной квартирке Александра зазвонил дверной звонок.

— Ждёшь кого? — спросил Пётр. — Может, Машаня?

— Нет, точно не она. Машаня в Москве, у Глеба. Они так и живут на два города: то она в Москву вырвется, то он в Питер нагрянет.

Когда в прихожей раздался знакомый голос, Пётр внутренне напрягся.

— Ну, здравствуй, пан майор!

В глазах вошедшего в комнату Николая Ежова-старшего плясали весёлые чертенята. Пётр облегчённо вздохнул: разноса не будет.

… — А какой мне был смысл тебе разнос устраивать? — чуть позже объяснял Николай. — Всё одно ведь ничего поправить нельзя. Я так и матери объяснил: контракт разорвать — огромная проблема, а когда ещё обе стороны, его заключившие, этого не хотят, так и вовсе невыполнимая.

— А она что? — со страхом в душе спросил Пётр.

— А что она? После того, как я ей твою позицию обрисовал: негоже, мол, командиру своих солдат бросать накануне боя, вроде, успокоилась. Приврал я, конечно, немного, но надо было тебя дурака выручать, а то мать совсем уж собралась к Холлеру на приём.

— А он что, в Москве?

— Бывает наездами. Ну, мать твоя и в Ставку бы поехать не постеснялась. Они с Надей Аллилуевой, после того, как вас с Васькой по госпиталям разложили, такую деятельность развернули, что любая медкомиссия при их виде в дрожь впадала.

— А что же вы с дядей Сосо их не урезонили? — спросил Пётр, одновременно отметив, что насчёт матери оказался прав.

— А ты свою Светлану урезонил? — спросил Николай, увидел, как разом помрачнел сын, понял, что попал в точку, и поспешил соскочить с темы: — Да есть у ваших мам своя правда. Раны-то вы себе не гвоздём, чай, проковыряли, в бою получили. Вон, Васька, до сих пор с тросточкой ходит.

— Я не Васька! — жёстко сказал Пётр.

— Не Васька, — кивнул отец. — В том смысле, что твоё увечье не так заметно. Потому ты на фронт и идёшь, коли так невмоготу…

… — Светик, а помнишь, что ты мне сказала, когда провожала на фронт в Екатеринбурге?

— Нашёл, чем попрекнуть! — зло сверкнула глазами Светлана. — Всё я помню, и повторила бы те слова вновь, когда бы ты Родину — нашу Родину! — защищать шёл. А так… Когда для тебя жизнь в окопе милее жены и ребёнка… Иди, конечно, коли решил, но знай: доброго напутствия от меня ты не дождёшься!

Договориться супругам не удалось. Пётр ушёл на вокзал, оставив рыдающую жену на руках у матери.

Ольге Матвеевне так и не удалось успокоить дочь. Слёзы перешли в истерику, потом начались роды. Ребёнок родился мёртвым…

19-март-42

РАЗВЕДЁНКА (ИГРА РАЗВЕДОК)

РЕКВИЕМ ДЛЯ ПУЛЕМЁТА С ОРКЕСТРОМ

Как ведут себя разведчики-нелегалы? Используют принцип хамелеона: главное — слиться со средой, и уж точно не пекут, запершись на все замки, картошку в камине…

Оберштурмфюрер СС Курт Раушер жил той же жизнью, что и большинство офицеров СД из окружения Гейдриха, разве старался не сильно выделяться, за что получил среди коллег прозвище Maus (мышонок), чему втайне был рад: постепенно забылось прежнее прозвище Малыш, которое, если сделать перевод на русский, до буквы совпадало с позывным союзного разведчика, майора ГБ Николая Ежова.

Но в этот вечер не выделиться оказалось крайне сложно. Виной тому был сегодняшний компаньон по расслабухе оберштурмбанфюрер СС Альфред Науйокс, который нынче буквально навязал своё общество Раушеру. От этого сильно отдавало сырным духом (если вспомнить про сыр и мышеловку), но Мышонок всё же рискнул сунуть в опасное место свой любопытный нос. Ему страшно хотелось узнать: что бы это значило? Ведь обычно Науйокс расслаблялся в обществе своего друга, обергруппенфюрера СС и шефа РСХА Рейхарда Гейдриха.

Впрочем, и этим вечером Науйокс почти не изменил своим правилам. Тот же престижный бордель, те же элитные проститутки, то же вино, вот только по ту сторону девочек не холеный Гейдрих, а серый малоприметный скромняга Раушер, всего лишь жалкая тень своего могущественного шефа. Изредка цепляя его взглядом, Науйокс никак не мог отделаться от мысли, что это ничтожество, которое он, можно сказать, своими руками поставил в один ряд с истинным сынами Ариев, теперь много ближе к Гейдриху, чем он сам. Как такое могло случиться? Помня, что истина в вине, Науйокс в этот вечер старался влить в себя как можно больше этого просветляющего ум напитка. И — о чудо! Он в один миг всё понял.

— Конечно, — саркастически хихикнул Науйокс, даже не замечая, что произносит мысли вслух, — они ведь оба полукровки, мой дорогой шеф и этот милый мальчик!

Науйокс потянулся, чтобы потрепать оберштурмфюрера по щеке, но тот легко уклонился от фамильярности. Быстро пробежав глазами по лицам проституток, Раушер понял, что для некоторых из них крамольная фраза оберштурмбанфюрера вовсе не осталась незамеченной. Решение пришло мгновенно. Раушер решительно поднялся с дивана:

— Вставай, Альфред, нам пора?

— А девочки? — запротестовал Науйокс.

— Девочки поедут с нами, — успокоил его Раушер. — Помогите оберштурмбанфюреру одеться и проводите нас, но только до машины! — негромко распорядился молодой офицер, одновременно протягивая несколько купюр девице, которая, он знал, была здесь за главную.

Усевшись на заднем сидении, Раушер втянул Науйокса в салон, с другой стороны его затолкали девицы. Видя, что ни одна ехать с ними не собирается Науйокс попытался схватить ближнюю, но та увернулась и поспешно захлопнула дверцу.

— Гони! — приказал Раушер водителю.

Привезя Науйокса к себе домой, Раушер с помощью шофёра дотащил бесчувственное тело до дивана, куда они его и бросили, потом пошёл проводить водителя до двери. Когда вернулся, Науйокс уже сидел и довольно осмысленно лупал глазами.

— Где это мы? — с трудом ворочая языком, поинтересовался он.

— У меня дома, — пояснил Раушер.

— Какого чёрта? — возмутился Науйокс.

— Такого, что ты напился, и девочкам стал неинтересен, — пожал плечами Раушер.

— Неправда! — Науйокс попытался встать с дивана, но успеха не добился. — Я не пьян!

Раушер посмотрел на него, сходил до буфета, вернулся с бутылкой и стаканом, поставил и то и другое на стол перед Науйоксом.

— Тогда вот!

Науйокс и не заметил, что пить ему предлагают в одиночестве, быстро наполнил стакан, выпил. Струйка жидкости пролилась на подбородок и оттуда попала на рубаху. Раушер брезгливо протянул ему безукоризненно чистый носовой платок:

— Возьми, утрись!

Науйокс вытер харю и отбросил платок в сторону. Неожиданно он произнёс фразу, почти не заплетаясь языком за буквы:

— Вот ты мне ответь. Почему, когда Науйокс ворует с кладбища плиту, чтобы скрыть факт, что бабушка одного большого начальника была еврейкой, или когда меняет документы в архиве, чтобы скрыть, что в жилах одного молодого поганца течёт польская кровь — он молодец. А когда Науйокс, пытаясь чуть-чуть подзаработать, продаёт, за неплохие, заметь, деньги, нескольким вонючим евреям фальшивые паспорта — он негодяй и изменник?

— Повтори, что ты сказал? — Раушер шагнул к дивану, но Науйокс завалился набок и через минуту оглушительно храпел.

Следующее утро началось для Раушера с того, что он приводил Науйокса в чувство. Будь они в России — опохмелил бы в два счёта, там это веками отработанная процедура. Здесь, в Германии, пришлось повозиться. Но ничего, справился. Науйокс сидел на диване с непросохшими волосами и хмуро смотрел на Раушера.

— Ты почему не на службе?

— И это всё, что тебя в данный момент беспокоит? — саркастически усмехнулся Раушер. — Выходной сегодня, вот и не на службе. Только я никак не предполагал начать его с того, что придётся приводить в чувство одну бесчувственную свинью, которая к тому же наговорила накануне вечером минимум на выстрел в голову.

— И чего я такого вчера наговорил? — живо поинтересовался Науйокс. Видимо, хмель выбил у него из головы далеко не всё, он даже не отреагировал на то, что его назвали свиньёй.

Поскольку Раушер не испытывал чувства жалости к этому подонку, то всё выложил, и в красках. К концу рассказа Науйокс сидел, как оплёванный.

— Всё, мне конец, — потухшим голосом признался он. — Гейдрих такого не простит.

— То есть и про плиту, и про архив, и про паспорта — это всё правда? — уточнил Раушер.

— Плита, архив, всё это чушь, забудь! — поморщился Науйокс. — А вот паспорта… Ты думаешь, почему Гейдрих устроил мне вчера такой разнос?

— Шеф устроил тебе разнос? — искренне удивился Раушер. — Не слышал.

— Ещё услышишь, — успокоил его Науйокс.– Теперь мне грозит если не пуля, то Восточный фронт как минимум.

— А в Ваффен-СС ты не хочешь? — уточнил Раушер.

— Я не трус! — вспыхнул Науйокс и тут же утих: — Я готов подставлять голову под пули во славу Рейха, но не таким же глупым способом? Я специалист совсем в другой области, и Гейдрих это хорошо знает, но всё одно не простит.

— Может, ещё и простит, — попытался успокоить Науйокса Раушер.

— Нет, Курт. Если бы я вчера во время разноса простоял, опустив голову, может, всё и обошлось, а я дерзнул возразить.

Это в корне меняло дело. Подобного Гейдрих действительно не спускал никому. Раушер посмотрел на Науйокса с некоторым сочувствием.

— Тогда лучше фронт. Может и выживешь…

— Спасибо, утешил, — криво улыбнулся Науйокс.

Работой разведчика с позывным Малыш, начальник Первого главного управления КГБ генерал-лейтенант Бокий был доволен. Когда шла заброска агента, в его судьбе предполагали всякое, даже то, что Гейдрих отправит его к чёрту в пасть. Но о том, что глава РСХА сделает Малыша своим порученцем, никто и не мечтал. Так близко к секретам Рейха не подбирался ни один союзный разведчик. От Малыша специально не требовали добычи копий каких-то сверхсекретных документов, с лихвой хватало и тех, с которыми он сталкивался по роду службы. Плюс к этому наблюдательность и аналитический ум разведчика — вот вам и сверхценная информация.

И вот теперь сам Малыш предлагает всё это похерить. Бокий положил шифровку, над которой просидел весь последний час, в папку, и направил стопы в сторону приёмной председателя КГБ.

Если начальник Первого главка просит внеочередной аудиенций — прими его!

Ежов вчитывался в шифровку, но понять до конца её глубинного смысла так и не смог. Тогда он решил добавить к оперативной памяти ещё несколько терабайт, для чего принялся рассуждать вслух:

— Малыш просит разрешения на устранение Гейдриха. Зачем?

Бокий пожал плечами:

— Нет, если над ним «закапало», то у него есть право без согласования с Центром уйти по запасному варианту, я неправ?

— Прав, Николай Иванович, такое право у Малыша есть, — подтвердил Бокий.

— Тогда, скорее всего, закапало над кем-то другим, кому Малыш хочет помочь. Такое возможно?

— Как вариант. Почему нет? — поддержал идею Бокий.

— Вот в том-то и дело, что «как вариант», — вздохнул Ежов. — Нет, так мы ничего не решим. И обмениваться радиограммами тоже бессмысленно. Вот что: надо отправить к Малышу связника, срочно отправить! Он ведь торопит с ответом?

— Торопит, — кивнул Бокий. — Отправить-то отправить, но кого? Обычный связник для этого не годится. Для такого дела нужен ответственный работник аппарата, который на месте сумеет вникнуть в суть проблемы. Может посоветоваться со Львовым?

— А что? — встрепенулся Ежов. — Правильно мыслишь! К кому как не к твоему заместителю по Европе нам с этим обратиться?

— Тем более что звёздочек на погоне у него на одну больше.

— Ладно, не завидуй, — добродушно усмехнулся Ежов.

— Да я и не завидую. Разрешите отбыть в командировку?

— Куда это? — удивился Ежов.

— Как куда? В Стокгольм!

— Отставить! В Стокгольм скатаюсь я сам.

— Но это не по правилам, да и рискованно, — стал возражать Бокий.

— Если правила становятся помехой — их меняют, — усмехнулся Ежов. — Тебе ли это не знать? А что до риска… Ну какой может быть риск при поездке в гости к Львову, когда у него весь Стокгольм под колпаком?

На следующий день два респектабельных господина чинно прогуливались вдоль береговой линии.

— Замечательное поместье, господин барон! — похвалил Ежов, которого в таком одеянии и гриме узнать просто невозможно. — А воздух!

— Да, — улыбнулся седовласый красавец, — поместье что надо, особенно по части безопасности. Здесь птичка без моего ведома не чирикнет! — Уловив в мимолётном взгляде, которым наградил его собеседник, толику сомнения и даже беспокойства, барон Пётр Остенфальк, он же глава Европейского бюро Первого главного управления КГБ, генерал-полковник Львов поспешил успокоить старого друга: — Уверяю тебя, Коля, в моих словах нет и толики беспечности, одна констатация факта! Ну а уж тебе тем более нечего беспокоиться, тебя ведь в Швеции просто нет.

— Это точно, — усмехнулся Ежов. — Я сегодня весь день работаю в своём кабинете, а завтра, кстати, буду с утра проводить совещание.

— Успеешь! — беспечно отмахнулся Львов. — Самолёт дозаправлен, экипаж ждёт команды на вылет. Что касается твоего дела… Поехал бы на встречу с Николаем сам, но это вызовет подозрение. Барон Остенфальк, видишь ли, домосед. Но, — он лукаво стрельнул в сторону Ежова глазами, — можешь не беспокоиться. Отправлю к твоему парню сверхнадёжного связника, нашего общего, кстати, знакомца.

— И кого же это? — поинтересовался Ежов.

— Полковника Зверева помнишь?

В этот берлинский парк приходило много народа. И все они, прежде чем разбрестись по тенистым аллеям, подходили к пруду, чтобы покормить рыбок и посмотреть, как разные обнаглевшие пернатые на лету перехватывают не им предназначенную добычу. Для особого удобства любителей подобной забавы было оборудовано несколько мостков. Дождавшись пока нужный мосток освободиться, на него зашёл Курт Раушер. И сразу же вход ненавязчиво, но плотно заблокировали два дюжих молодца, как бы и невзначай. Если и были желающие туда пройти, то в силу природной стеснительности не решались прерывать дружескую беседу двух жизнерадостных людей. Хотя нет, один такой нашёлся и его, представьте, пропустили. И всё! Больше двух человек мосток не вмещал.

Пожилой господин, разместившись рядом с Раушером, достал пакет с кормом и принялся увлечённо кормить рыб и птиц. Произнеся пароль, он перешёл на русский язык:

— Говорите, не торопясь, и очень подробно. — Выслушав, произнёс: — Дело серьёзное и действительно требует безотлагательного решения. Ждите ответа каждый день на известной вам волне в установленные часы. И ещё, пока ждёте решения, обдумайте следующую информацию: англичане готовят покушение на Гейдриха во время его очередного визита в Прагу. Теперь ступайте.

На это совещание пригласили Захарова и Судоплатова. Они хоть и не имели теперь к работе Малыша непосредственного отношения, но совет по части диверсии, равно как и покушения, могли дать дельный. Выслушав план ликвидации Гейдриха, предложенный Малышом, Судоплатов присвистнул:

— Дерзко! Такого на моей памяти никто не делал.

— Но осуществимо? — спросил Ежов.

— Если Науйокс не подведёт, то вполне!

За столом установилось молчание, которое прервал Ежов:

— Всё, пора принимать решение! Итак, ликвидация Гейдриха необходима? — он посмотрел на Бокия.

— Необходима, — кивнул тот. — Велик риск, что после Науйокса Гейдрих примется за Малыша, как за ненужного свидетеля.

— Тогда осталось решить, кому доверить устранение Гейдриха: нам или англичанам?

— Насколько я понимаю, со стороны англичан будут действовать наспех подготовленные чешские патриоты? — уточнил Судоплатов.

— Я тебя понял, — взглянул на Судоплатова Ежов. — Намекаешь, что могут провалить операцию?

— Не намекаю, — возразил Судоплатов, — открыто о том вопию!

«А вопиёшь-то зря, — подумал Ежов. — В ТОМ времени покушение удалось, хотя чуть и не провалилось…»

— Если покушение английских диверсантов будет неудачным — Гейдриха прикроют так, что подступиться будет очень сложно, — рассудил Бокий. — С другой стороны, когда план Малыша сработает, мы получим в лице Науйокса ещё одного ценного агента.

— Да уж, после такого не отвертится! — согласился с коллегой Захаров.

— Решено! — прихлопнул ладонью Ежов. — Даём Малышу добро на акцию!

— Чего хмурый? — спросил Раушер.

— Жалко парней, — честно признался Науйокс. — Они ведь мне не в одной передряге спину прикрывали.

— Себя пожалей, — посоветовал Раушер. — Или ты передумал?

— Ничего я не передумал, — пробурчал Науйокс. — Внимание, едут!

Операция под кодовым названием «Осенний лист» началась два дня назад с откровенного разговора Раушера с Науйоксом. Утром Гейдрих подписал приказ о переводе оберштурмбанфюрера СС Науйокса из СД в Ваффен-СС, место назначения: Восточный фронт. Дежуривший в приёмной Раушер не стал отправлять приказ по команде, и уже в обед показал Науйоксу.

— Это конец, — прошептал тот побелевшими губами.

— Не спеши помирать, пока приказ у меня.

— Но вечно же ты его у себя держать не будешь, — вздохнул Науйокс.

— До вечера продержу точно, — заверил приятеля Раушер. — Давай поступим так: ты пока где-нибудь укройся, не мозоль глаза, а после того, как Гейдрих уедет домой, я вырвусь на часок, и мы в моей коморке быстренько обсудим ситуацию, идёт?

— Идёт, — без особой радости подтвердил Науйокс.

Вечером разговор получился действительно коротким.

— Все твои проблемы связаны с одним человеком! — в лоб заявил Раушер.

— И что с того? — насторожился Науйокс.

— Думай сам, только быстрее, время тикает, — усмехнулся Раушер.

— Ты мне предлагаешь… — начал Науйокс, в то время как рука его потянулась к кобуре, но замерла, когда в лоб ему уставилось пистолетное дуло.

— Занимаешься ерундой, — упрекнул Науйокса Раушер, — а время уходит. Ты пойми: всё против тебя. Откажешься — попадёшь на Восточный фронт, не забывай: я всё ещё дежурный и успеваю дать приказу ход, а уж Гейдрих постарается, чтобы тебя зарядили в самое пекло. Кинешься на меня сейчас, пристрелю и объясню это тем, что ты склонял меня к измене. Попробуешь сдать потом, мои объяснения будет теми же. Хочешь потягаться, кому больше поверят?

Науйокс вздохнул и отрицательно помотал головой.

— Так-то лучше! — Раушер убрал пистолет. — Давай набрасывать план операции.

— Не раньше, чем ты объяснишь, зачем это надо тебе, — сказал Науйокс.

— А самому никак не догадаться? Убрав тебя, Гейдрих вскоре придёт к мысли, что я тоже неудобный свидетель, ясно?

План покушения сверстался быстро.

— Одно непонятно: что ты будешь объяснять своим парням? — спросил Раушер.

— В том-то и дело, что ничего, — усмехнулся Науйокс. — Скажу только, что это приказ Гейдриха, им этого достаточно, не в первый раз, знаешь ли. Гейдрих любит выезжать затемно. К месту засады подъедет с рассветом, шоссе в этот час пустынно, шторки на задних дверцах наверняка будут задёрнуты, обергруппенфюрер не дурак подремать на ходу. Ну а когда парни поймут, кого завалили — если поймут — для них самих всё будет кончено.

— Хорошо, — кивнул Раушер, — годится!

План Науйокса был авантюрным, и в нём присутствовал один большой недочёт. Но так для того существовал ещё и план Раушера, чтобы все недочёты чужой мысли обернуть себе на пользу…

Гейдрих отправился в путь, как всегда, на одной машине, без охраны. На переднем сиденье, рядом с шофёром, дремал адъютант, на заднем — один обергруппенфюрер.

В нескольких километрах от границы с Протекторатом Богемии и Моравии дорога разветвлялась на две полосы, движение по каждой из которых осуществлялось лишь в одном направлении. После развилки полосы расходились на довольно большое расстояние и сходились вновь лишь через пять километров. В полутора километрах от развилки и устроили засаду. Место удобное: кусты росли здесь возле самой дороги.

При выезде из крайнего населённого пункта водитель генеральского «Хорьха» обратил внимание на то, что на приличном отдалении за ними следуют две машины: легковушка и грузовик, но не придал значения. После того, как «Хорьх» заехал на полосу одностороннего движения, обе следующие за ним машины доехали только до развилки, где и остановились. Солдаты в форме СС быстро установили у въезда на полосу запрещающий знак и выставили пост. И заметьте, это были не люди Науйокса!

Лишь только «Хорьх» поравнялся с местом засады, его прошил град пуль. Два автоматчика били по колёсам, а два тяжёлых пулемёта рвали на части кузов. Огонь длился не более минуты. Потом на дорогу выскочили два автоматчика и подбежали к машине. Один рванул на себя заднюю дверцу и в ужасе отшатнулся. А дальше захлопали пистолетные выстрелы…

Убедившись, что все четверо бывших соратников мертвы, Науйокс достал бутылку с зажигательной смесью.

— Бросаю это в салон, и уходим! — крикнул он Раушеру. — Нам следует торопиться: вдруг кто поедет?

— А что ты собираешься делать с этими? — Раушер указал на трупы диверсантов.

— В смысле?

— В смысле, что это твои люди, их трупы приведут к тебе, разве не ясно?

— Ерунда, — отмахнулся Науйокс, — про них почти никто не знает.

— «Почти» не означает «совсем», — назидательно произнёс Раушер.

— Zum Teufel! — выругался Науйокс, понимая: напарник прав, а он допустил просчёт. — И что теперь делать? — Вдруг он насторожился: — Машина!

— Спокойно, — урезонил его Раушер. — Это — свои.

— Какие такие свои? — удивился Науйокс.

— Надо же кому-то устранять твои недочёты, дружище!

Раушер шагнул к Науйоксу и одним ударом вырубил в нём сознание. Подъехал грузовик. Выпрыгнувшие из кузова солдаты построились в ожидании приказа. Офицер, сидевший до того в кабине, подошёл к Раушеру. Это был Зверев, одетый в форму гауптштурмфюрера СС. Пожал руку, улыбнулся:

— Место зачистить, машину сжечь, этого, — кивок в сторону ещё не пришедшего в себя Науйокса, — забрать с собой и перевербовать. Если не получится — уничтожить!

— Лучше перевербовать, — попросил Раушер.

— Делали, знаем! — опять улыбнулся Зверев. — Не трать времени, сынок, тебе давно пора быть в пути!

— Товарищ маршал, к вам генерал-лейтенант Бокий!

— Пропустить!

Ежов устремился навстречу вошедшему Бокию:

— Говори, не томи!

Но тот сначала закрыл за собой дверь кабинета.

— Всё в порядке, Коля! Гейдрих мёртв, Малыш вне подозрений, с Науйоксом работают!

— Уф! — выдохнул Ежов, хватаясь за сердце.

— Тебе плохо? — всполошился Бокий. — Позвать врача?

— Отставить врача! — через силу улыбнулся Ежов. — Или ты забыл? От радости не умирают!

19-апрель-42

JESZCZE POLSKA NIE ZGINELA!

Генерал Холлер не отрывал глаз от окуляров стереотрубы. «Чего они медлят!» Кто-то тронул за плечо:

— Пан командующий!

Холлер поднял голову и посмотрел на стоящего рядом генерала Калиновского.

— Больше никого не будет, — сказал тот.

Холлер не сразу понял, что имеет в виду командир бригады, и тому пришлось повторить:

— Больше никого не будет, пан командующий. Немцы отрезали остатки наших войск от Вислы. Им уже не пробиться…

В подтверждение его слов на том берегу началась интенсивная пальба. Мотострелки, прикрывавшие подходы к мосту, вступили в бой с германскими танками и пехотой.

— Когда сапёры закончат минировать мост?

— Говорят, нужно ещё не менее получаса.

Ещё полчаса… А они у нас есть? Холлер вернулся к стереотрубе. Чёрт! Какое-то количество бойцов ещё держало оборону, но все четыре БМП уже горели. Быстро, однако, швабы управились! В конце улицы, что вела к мосту, показался немецкий танк, за ним ещё, ещё… Пока немцы осторожничали, но скоро они правильно оценят обстановку, и тогда танки устремятся на мост. Ещё полчаса… Холлер распорядился:

— Срочно свяжите меня с полковником Бронским! У аппарата Холлер! Сколько у вас осталось БМП?

Командир мотострелкового полка, НП которого находился в пятистах метрах от НП командующего, тусклым голосом ответил:

— На ходу четыре машины, пан командующий.

— Сажайте в десантные отсеки гранатомётчиков и отправляйте всех на тот берег. Мне нужно чтобы они продержались хотя бы двадцать минут!

— Слушаюсь, пан командующий.

Бронский положил трубку и посмотрел на стоящих рядом офицеров:

— Нужно загрузить гранатомётчиков в целые БМП и прорваться на тот берег. Командующий приказал продержаться двадцать минут. Кто возьмётся?

Раньше других шаг вперёд сделал начальник штаба полка майор Ежов:

— Разрешите мне?

Думать было некогда, и полковник лишь кивнул:

— Действуйте, майор! — перекрестил спину спешно покидающего блиндаж Ежова, и тихо добавил: — Да поможет тебе Бог…

Тем временем бой на другом берегу Вислы стих. Теперь стрельба велась исключительно через речку. Холлер следил за четырьмя БМП, которые старались как можно быстрее преодолеть мост. Удалось это только двум машинам, две другие горели на мосту. Справа и слева от въезда на мост стояли покорёженные трамвайные вагоны, валялись какие-то брёвна, ящики, чадила подбитая бронетехника. Вкупе всё это могло служить неплохим прикрытием. Проскочив мост, БМП разделились: одна повернула вправо, другая влево. В полной мере манёвр удался только той машине, что свернула направо. У той, что ушла налево, на подходе к цели была поражена гусеница. Машина крутанулась на месте и замерла, при этом задний люк оказался прикрыт подбитой ранее БМП. Холлер видел, как десант поспешно покидает машину. Бойцы на ходу бросали шашки, устанавливая перед позицией дымовую завесу. Этим они спасли экипаж, который успел эвакуироваться до того, как в БМП попал снаряд. Холлер перевёл трубу на правую машину. Та, судя по всему, осталась целёхонькой, и заняла довольно выгодную позицию, укрывшись за раздолбанным хламом.

Ежов лично расставил гранатомётчиков по позициям. Сам тоже взял РПГ и замер в ожидании. Произвёл выстрел, когда первый немецкий танк готовился выехать на набережную. Попал точно в гусеницу, которая тут же и лопнула. Танк развернуло бортом к гранатомётчикам и те с удовольствием поупражнялись на неподвижной мишени. Один выстрел попал между корпусом и башней, так, что ту заклинило, другой поразил машинное отделение. Теперь танк «перешёл» на сторону поляков, перекрыв ползущим за ним машинам въезд на набережную. Оставалось не дать зацепить танк тросом и оттащить в сторону, попутно отражая пытки вражеской пехоты атаковать. Этим и занялись Ежов со товарищи. Другая группа, хоть и лишилась поддержки БМП, действовала не менее успешно. Выстрелами из РПГ они подавили несколько огневых точек противника. Давление с той стороны заметно ослабло, по-видимому, немцы перегруппировывали силы. Нужное время было выиграно.

Холлер следил за происходящим, и не понимал, как он с такими бойцами мог проиграть сражение за Варшаву?

— Пан командующий, — раздался рядом голос Калиновского. — Минёры закончили работу.

— Оставляем подрывников и отходим! — приказал Холлер. — Передайте Бронскому, пусть отзывает своих людей!

Сам генерал верил своим последним словам: отозвать людей из-за Вислы? Вряд ли. Но и не отдать такого приказа он тоже не мог.

Хорунжий, что был в БМП за командира, приказ об отходе прокомментировал так:

— Вовремя. Боезапас всё одно почти на нуле. Экипаж, покинуть машину!

— Зачем покинуть? — удивился механик-водитель. — На ней я вас мигом домчу!

— На ней мы не доедем и до середины моста, подобьют, — пояснил хорунжий. — А побежим бегом, может, кто и добежит!

Выбравшись из БМП, хорунжий первым делом отыскал Ежова. Майор лежал бледный, без признаков сознания. Один из бойцов заканчивал накладывать повязку.

— Куда его? — спросил хорунжий.

— В бедро, буквально только что.

В этот момент слева началась сильная стрельба. Это оставшиеся в живых бойцы из соседней группы попытались проскочить мост. Ничего у них не вышло. Пулемётчик, засевший на верхнем этаже здания, что выходило фасадом на набережную, покосил всех.

Хорунжий осмотрел собравшихся около него бойцов:

— Я так понимаю, что здесь все, кто жив? Не хотелось бы вас огорчать, панове, но, сдаётся мне, что это ненадолго. На ту сторону нам не пробиться ни на БМП, ни бегом, ни вплавь. Но перед тем, как погибнуть, нам следует сделать одно доброе дело: спасти нашего командира. Пан майор многому нас научил, и в этом бою был с нами до конца. Но это не его война, панове, пусть останется жив, если то будет угодно Богу.

— Мы-то не против, только как это сделать? — спросил один из бойцов. — Может, спрятать его под БМП?

— С его ранением — это не вариант, — возразил хорунжий. — У меня есть идея получше. Видите люк на мостовой? Это вход в ливневую канализацию. Правда, люк теперь на виду у немцев. Поступим так. Ты, Янек, и ты, Марек, остаётесь с паном майором. Экипаж возвращается в БМП. Остальные действуют снаружи. Как только БМП закроет немцам обзор, открываете люк, и Марек с Янеком спускают туда пана майора. Закрываете за ними люк, дальше действуете по обстановке!

Через дым видно было плохо. Но как выскочила из укрытия БМП, как успела выстрелить по верхнему этажу, погубив огневую точку противника, прежде чем в неё один за другим стали попадать снаряды, это наблюдавший за исходом боя Бронский разглядел. Ещё он видел, как немецкий танк отпихнул останки БМП, расчищая себе дорогу на мост. Тоскливо выругавшись, полковник приказал сворачивать НП.

Бойцы уносили Ежова всё дальше от грохотавшего на поверхности боя. Они спешили, понимая, что немцы отнюдь не дураки, и вполне могут проверить люк. Беглецы не догадывались, что «боевая подруга» сослужила им последнюю службу. После того как танк её подвинул, БМП попала гусеницей как раз на крышку люка.

… — Давай за Петра, не чокаясь!

Глеб поднёс рюмку к губам, но заметив, что Михаил свою рюмку даже не поднял, пить погодил.

— Ты чего, Шеф? Надо парня помянуть.

Михаил смотрел на друга с немым укором, и к рюмке не притрагивался.

— Ах, вот в чём дело… — Глеб опустил рюмку, но на стол не поставил. — Проявляешь, значит, солидарность с Ершом и Наташей, мол, раз тела Петра никто не видел, он может быть и жив. А меня, стало быть, в предатели записал, коли я поминки по крестнику справляю, так? Можешь дальше молчать, на твоей физиономии ответ и так написан. Так вот что я тебе на это отвечу, мой верный испытанный друг, Поминки по живым ещё никому из них вреда не приносили, они от этого только живее делаются. А вот ежели Петька всё-таки погиб — на то, кстати, есть официальное заключение — не помянуть его большим грехом будет. Так что кончай застолье портить, бери рюмку и помянем Петра. А потом, для равновесия, сразу выпьем за здравие всех ребят, что напрасно числятся погибшими. Так пойдёт?

Михаил сдался, и водка дважды ополоснула пищеводы, прежде чем руки потянулись к закуске.

— Ты только с Наташей своей сомнительной философией не поделись, — предупредил Михаил, цепляя вилкой кусочек селёдки, что, прикрывшись кружком репчатого лука, мок в масляно-уксусной заливке.

— Обижаешь! — возмутился Глеб, присматриваясь к холодцу, — Я пока ещё в своём уме… — и, не удержавшись, добавил: — Не в твоём, — после чего довольно хохотнул.

… — И почему всё так криво получилось у поляков?

Вопрос Михаила повис в воздухе, поскольку непосредственно Глебу он его не адресовал. Но тот откликнулся довольно живо:

— Знаешь, а у меня ведь тот же вопрос. И вот что я в связи с этим предлагаю. Ты распрямляешь политическую составляющую кривоватенькой проблемы, а после я разгибаю другой конец с военной точки зрения, идёт?

— Считай, уже пошло, — усмехнулся Михаил. — После того, как в тридцать девятом Войско Польское отступило аж за Минск, встал вопрос: что с этим храбрым воинством делать дальше?

— Ты это того, за базаром-то следи, — заступился за союзников Глеб.

— А я разве чё? — усмехнулся Михаил. — Ну, пристебнулся малёхо, считай что любя. Правительство Польши, что обосновалось в Лондоне, поначалу ратовало за то, чтобы всё войско потихоньку из Союза эвакуировать. Так, несколько дивизий оказались в Норвегии, сам знаешь, ненадолго. Процесс затянулся. Хлопотное это дело: войска морем переправлять. А тут и Гитлер своим «Тевтонским мечем» размахался. И та бОльшая половина численного состава, что ещё обреталась на союзной территории, в одночасье вновь стала Войском Польским.

— Алаверды, Шеф! — воскликнул Глеб. — Позволь добавить?

— Вообще-то это я должен был сказать «алаверды», когда пожелал бы передать тебе слово, — назидательно произнёс Михаил.

— Не вредничай! — отмахнулся Глеб. — Возродиться-то Войско Польское возродилось. Мы им и оружие вернули, то, что отобрали в тридцать девятом, когда они, как ты выразился, за Минск драпанули. Ой, теперь и я от подколки не удержался. Только и оружие то было так себе, и навык солдатики подрастеряли. Всяко выходило: прежде чем полякам в бой идти, требуется перевооружиться и переобучится. А это время. А нам наступать надо — момент благоприятный. Вот и пошли мы на Белосток своими силами — участие Армии Крайовой, это так, мы бы и без неё справились. Алаверды, теперь правильно?

— Теперь правильно, — кивнул Михаил. — И, главное, своевременно. Участие в Белостокской операции Армии Крайовой, было действительно продиктовано одной лишь политической целесообразностью, и то, что Белосток освобождали как бы они, ария из той же оперы.

— Под названием «А на хрена здесь русские, панове?» — горько усмехнулся Глеб. — Они ведь, как только мы освободили для них часть оккупированных земель, сразу стали тормозить наше дальнейшее продвижение на запад, или я путаю?

— Не путаешь, — успокоил друга Михаил. — Но тут мы, честно говоря, сильно не противились. За такую «дружбу» отдавать жизни наших солдат не сильно-то и хотелось.

— И правильно сделали, — одобрил Глеб. — До фронтовиков всё тоже очень быстро дошло. Нет, простые поляки к нам очень даже хорошо относились, когда начальства рядом не было. Ты ведь, верно, знаешь, что прямой контакт наших воинов с населением не поощряется.

— Как не знать, — вздохнул Михаил, — когда они такой пункт в договор о совместных действиях внесли.

— Даже так? — удивился Михаил. — Не знал. Думал, это просто негласное распоряжение.

— Какое там! Они туда и такой пункт добавили, что дальнейшее освобождение польских земель будет осуществляться Войском Польским при поддержке союзных войск, а степень этой поддержки будут определять сами поляки.

— Это я как раз в курсе, — заметил Глеб. — Не без моего участия сей пункт в договор вносился.

— Ну, да, — смутился Михаил, — чего это я…

— Сколько копий мы тогда сломали, — продолжил Глеб, — Под копьями я подразумеваю, разумеется, карандаши. Когда они нам с Жуковым принесли для согласования карту ротации войск на линии фронта, мы с ним сразу за карандаши и схватились. Чего ведь удумали? Кусок фронта наш, следующий кусок польский, и так по всей линии. И ведь бодались до тех пор, пока мы не пригрозили отвести войска за линию границы.

— И чем дело кончилось? — полюбопытствовал Михаил.

— Вмешался Холлер. Он хоть и пан, но башка у него варит. Договорились, что поляки целиком займут участок фронта на направлении планируемого главного удара. Наши части располагаются справа и слева по всей оставшейся линии фронта. Плюс одна армия остаётся в ближнем польском тылу.

— Это та, которая в итоге остановила контрнаступление германских войск? — уточнил Михаил.

— Она, — кивнул Глеб, — хотя и не в одиночку, конечно. Дыру затыкали и другими нашими частями, да и поляки, надо отдать им должное, за рубеж уцепились зубами…

Михаил посмотрел на замолкшего Глеба, потом напомнил:

— Мы ведь так и не добрались до причины военного поражения польских армий.

— Тут всё просто, — пожал плечами Глеб. — Переоценка своих возможностей, недооценка противника. Им бы, когда они Варшаву заняли, остановиться, закрепиться, начать перегруппировку. А они продолжили наступление. В итоге образовался разрыв между передовыми частями и основными силами. Немцы оказались поворотливее. Перебросили свежие силы из других областей Европы и часть резервов из самой Германии. Создали мощный заслон по фронту наступающих польских частей, да ещё поднакопили силы для фланговых охватов. В итоге попали ударные польские части в котёл. Поскольку были лучшими во всём войске Польском — вырвались и стали отходить к Варшаве. Там уже в спешном порядке возводили защитные рубежи — не успели. Основные фортификационные работы велись на западе, а немцы вновь ударили с флангов и ворвались в город с севера и с юга. Короче, измотанным непрерывными боями лучшим польским частям пришлось пробиваться через занятую врагами Варшаву. Ладно, у немцев тоже не всё получилось, и котёл оказался весьма и весьма дырявым. Арьергардные бои поляки провели весьма успешно, что и спасло их от окончательного разгрома.

— В этих боях пропал Пётр?

Глеб кивнул.

И ЖИЗНЬ, И СЛЁЗЫ, И ЛЮБОВЬ…

О том, что в благородном семействе Ежовых не всё спокойно, шушукались уже давно: и на светских раутах, и на лавочках у подъездов. «Она ей так прямо и сказала: твой Петька виноват, что моя Светка разродилась мёртвым ребёнком!» — «Ух ты! И не побоялась? Самой маршалице такое в лицо сказать…» — «А кого ей бояться? Они ведь, как-никак, родня, у самой муж герой, а главное, она мать!» — «Это да. А правду говорят, что Петька перед отъездом побил Светлану?» — «Про то не скажу, но наговорил, видно, много чего, раз она ему мертвяка родила» — «Господи! И не стыдно вам такие глупости говорить? Пётр, чай, не к любовнице ушёл, на фронт. А что младенец мёртвым родился, так то бывает, перед Богом все равны…»

«Маршалица» — Наташа Ежова эти пересуды, будучи женщиной умной, комментировала очень скупо, даже в разговорах с близкими подругами. Она бы их вообще не комментировала, да только тот неприятный разговор между ней и Ольгой Галиной состоялся при свидетелях. И чёрт её дёрнул примчаться из Москвы в Питер сразу, как стало известно про неудачные роды? А с другой стороны, могла ли она поступить по-другому? И может ли поступить иначе теперь, когда ей предлагают предать сына, похоронить, не предъявив тела? Материнское сердце не обманешь никакими свидетельскими показаниями — мол, в том бою никто не выжил, оно говорило: Петя жив, хотя и находится в большой опасности. А раз так…

Наташа поднялась с места:

— Мой ответ — нет! Сама на фальшивые похороны не приду и прокляну любого из членов моей семьи, кто такое сделает!

Сказала и вышла из комнаты, оставив в оторопи Ольгу Галину и своего мужа, который был единственным, кто присутствовал при их разговоре. Николай оторвал взгляд от двери, через которую вышла Наташа, и перевёл на Ольгу.

— Ну, значит, так тому и быть! — Ежов встал, давая понять, что разговор окончен.

Встала и Ольга. Она уже опамятовалась, говорила твёрдо:

— Жаль, что нашим семьям, похоже, не удастся сохранить нормальные отношения. Но я, Николай Иванович, в чудеса не верю. Как не верят в них те люди, что выдали мне эту бумагу. — Ольга подняла руку с зажатым в ней «Свидетельством о смерти» — Если мать отказывается хоронить сына — его похоронит жена, как велит ей долг!

… — Я же тебя упреждала, подруга, что ничего хорошего из твоего приезда не выйдет!

Разговор шёл на кухне в квартире Абрамовых. Ольга Галина только что поведала о своём визите к Ежовым, точнее, о том, чем этот визит завершился. После слов Абрамовой, Галиной в голову пришла мысль, что и здесь разговор пойдёт в том же ключе. За мыслью подкатило раздражение, поэтому вопрос, обращённый к хозяевам квартиры, прозвучал не без вызова:

— Осуждаете меня?

Не дождавшись ответа, ответила сама:

— Осуждаете… Ну, так чего не отказали в доме? Я бы и в гостинице перекантовалась.

— Не мели чушь! — поморщился Глеб. — В доме тебе и впредь никто не откажет. Что касается цели твоего приезда… — да, она нам не нравится!

— Господи, да чем же?! — воскликнула Галина. — Ладно, Наташа. Но вы-то люди военные. Вы же читали заключение. — Она процитировала по памяти: — «В борт БМП, в котором мог находиться майор Ежов, попало минимум два снаряда». Вы знаете, что происходит с экипажем БМП, когда в борт опадает хотя бы один снаряд? А я знаю!

— А тебя не смутило, что в заключение есть слово «мог»? — спросил Глеб.

— Ладно, тогда другое место из заключения: «На заключительной стадии боя немцы применили огнемёты». Они там всё сожгли. Всё и всех. Понимаете! Как в этом аду можно пропасть без вести?

— И всё-таки наше мнение остаётся неизменным, — сказала Ольга Абрамова. — Ты и Светлана поторопились.

— Я и Светлана? — с горечью воскликнула Галина. — Вы бы её видели, доченьку мою. Она после потери ребёнка стала вянуть, а теперь совсем одеревенела. Если хотите знать, мне одна ведунья посоветовала: нужно твоей дочке на могилке мужа поплакать, тогда, может, и отпустит её. Э… да кому я всё рассказываю? Вам, верно, неинтересно… Скажите лучше, кого-нибудь из вас на похороны ждать?

— А сама-то как думаешь? — спросила Абрамова.

— Так и думаю, — горько усмехнулась Галина, — а спросила из вежливости.

На символических похоронах Петра Ежова ни близких, ни друзей семьи не было. Ещё один повод для пересудов…

ЛИЧНОЕ ДЕЛО МАЙОРА ЕЖОВА

По мере того, как Войско Польское откатывалось от Варшавы, положение окружённых в разных частях города польских отрядов становилось всё более отчаянным…

То, что госпиталь работает последние дни, а может и часы, главный врач, он же ведущий хирург, понимал прекрасно. С мрачным лицом слушал он доклад коменданта госпиталя.

— Все, кто мог двигаться, ушли, остались лишь неходячие, включая немцев.

Заключительные слова комендант произнёс, как всегда, осуждающе, хотя ему было прекрасно известно, что вражеские солдаты попали в госпиталь случайно. Просто их сначала принимали за своих. Как? А вы пробовали в пылу сражения отличить своих тяжело раненных танкистов от чужих по одному комбинезону? Вот и тащили всех подряд в госпиталь. Тут, понятно, определялись быстро. Немцев откладывали в сторону, определяя в конец очереди на операцию, но добивать их сразу, на чём настаивал комендант, главврач категорически запрещал. Операции дожидались немногие. Кто-то умирал на операционном столе. Потому в госпитале немцев на излечении было немного, пять человек. И теперь их участь была, как казалось, предрешена. Главврач прекрасно понимал, что когда он покинет госпиталь, комендант приведёт свою угрозу по отношению к пяти военнопленным в действие. Впрочем, не к пяти. К четырём. Один танкист успеет умереть своей смертью. Его положение врач считал безнадёжным. Что до остальных…

— Из двадцати двух тяжёлых больных семеро нетранспортабельны…

Сказав фразу, врач замолчал, заставив коменданта произнести:

— И?..

— Если мы оставим их вместе с немцами, то, может быть…

— Не может, — покачал головой комендант. — Немцы своих заберут, а наших добьют. А ещё и пытать будут.

— А вдруг…

— Вдруг?! — прервал врача комендант. Спросил с угрозой:

— А ты своей головой за это «вдруг» поручишься?

Врач угрюмо промолчал. Взгляд коменданта потеплел, и он сказал уже намного мягче:

— Давай оставим пустые разговоры и поговорим о насущном. Тех семерых наших придётся… ну, ты понимаешь…

Врач угрюмо кивнул.

— Остальных раненых будем эвакуировать по частным квартирам, — продолжил комендант. — Тебе потом придётся контролировать ход их лечения уже на дому.

Врач опять кивнул.

— Немцы… — комендант поморщился. — В общем, это моя забота. Кажется, всё?

— Есть ещё один момент… — сказал врач.

— Что за момент?

— Танкист, русский, что доставили сегодня. Если ему не сделать операцию, может умереть.

— Так в чём проблема? — удивился комендант. — Делай! Время на это у тебя есть.

— Дело не во времени. Тут я только могу отнять у парня ногу.

— Плохо, конечно, — сказал комендант, — но я так и не могу понять причину твоих сомнений.

— В нормальных условиях ногу можно было бы спасти…

— Ах, вот оно как… — комендант задумался, потом сказал: — Ты знаешь, я успел пообщаться с этим парнем. По-польски он говорит неважно, а вот по-немецки шпарит как по писаному. — Комендант посмотрел на врача. — У тебя документы того немецкого танкиста, что вот-вот помрёт, далеко?

Врач порылся в коробке и достал требуемое.

— И бумаги русского тоже давай.

Комендант разложил на столе документы немецкого танкиста и стал внимательно их изучать. Потом с досады ударил кулаком по столу.

— Проклятие, документы немца основательно подпорчены. Звание ещё можно разобрать, — гауптман — а вот ни имени, ни фамилии, ни номера воинской части по этим бумагам не восстановишь.

— Так это же хорошо! — воскликнул врач.

— Не понял…

— Всё очень просто. Главное, что документы настоящие, и никто не усомнится: они пострадали в бою и специально их не портили.

— Допустим, — кивнул комендант.

— И немцы, будем надеяться, допустят. А я ещё научу русского симулировать амнезию.

— Потерю памяти? — уточнил комендант. Лицо его просияло: — Слушай, а ведь всё может получиться! Займись русским прямо сейчас, а я позабочусь о том, чтобы в печи котельной сгорели и бумаги русского, и… Ну что ты на меня так смотришь? Сам ведь сказал, что ему осталось немного. Зато его комрадам сказочно повезло!

Следователь гестапо обходил помещения, давя подошвами сапог осколки стекла, наступая на разбросанные в беспорядке листы бумаги.

— Сколько, говорите, обнаружено раненых немецких офицеров?

Сопровождающий следователя унтершарфюрер откликнулся незамедлительно:

— Пятеро, гауптштурмфюрер!

— А с чего вы, собственно, взяли, что все они являются германскими офицерами, или хотя бы один из них? — взгляд следователя был жёсток и требователен, но унтершарфюрера это не смутило.

— Ну, как же? В кабинете главврача обнаружены их личные документы и истории болезней.

— И что, поляки их не уничтожили? — удивился следователь. — Вам не показалось это странным?

— Никак нет. Бумаги лежали в общей куче, вместе с документами и историями болезней поляков. Их подожгли, видимо, перед самым уходом. В спешке даже не облили бензином. Когда мы ворвались в помещение, костёр ещё горел. Те бумаги, что сверху, сгорели, а те, что оказались внизу, в середине — уцелели.

— Ну, допустим, — кивнул следователь. — Допустим, что документы чудом уцелели. А как вы объясните тот факт, что поляки перед уходом не расстреляли пленных?

— А они хотели, гауптштурмфюрер. Но главный врач госпиталя буквально прикрыл их своим телом, крича — один из наших офицеров немного понимает по-польски — про клятву какому-то Гипрокату.

— Гиппократу, — поправил следователь, потом наморщил лоб. — Постойте, вы что, успели допросить спасённых?

— Так точно. Они ведь все были в сознании, даже тот гауптман, которого потом первым отправили в госпиталь, потому что ему срочно требовалась операция.

— А имя и фамилия у этого гауптмана имеются?

— Видите ли, гауптштурмфюрер, — смутился эсэсовец, — документы гауптмана пострадали больше других, и кроме звания там ничего больше нельзя разобрать.

— Вот как? И вам не показалось это странным?

— Честно говоря, нет. Они ведь пострадали не при пожаре в кабинете главврача, а много раньше, видимо, в бою.

— Хорошо, — кивнул следователь, — вы свободны!

На следующий день тот же следователь разговаривал с хирургом, делавшим операцию таинственному гауптману.

— Парню просто повезло, что поляки не успели его прооперировать, — разглагольствовал хирург. — Эти коновалы просто отрезали бы ему ногу. А так… Нет я, конечно, не утверждаю, что он будет танцевать, даже без тросточки вряд ли сможет передвигаться, зато на своих двоих!

Врач рассмеялся собственной шутке, из вежливости улыбнулся и следователь. Следующим в его опросном списке стояла фамилия лечащего врача.

— Вы говорите, что у вашего пациента частичная потеря памяти? В чём это выражено?

— Он не помнит ни как его зовут, ни откуда он родом, зато помнит, что танкист, и хорошо помнит бой, в котором его ранило и контузило.

— А это нормально: тут помню, а тут нет? — спросил следователь.

Врач пожал плечами:

— Явление не столь уж и редкое.

— Понятно… И как долго может продлиться эта его амнезия?

— Месяц, год, всю оставшуюся жизнь.

— Тогда не будем полагаться на удачу, — улыбнулся следователь, — я сам подберу ему имя! — В ответ на недоуменный взгляд врача, улыбнулся ещё шире: — Шутка!

— Итак, вы утверждаете, что ваш подопечный не кто иной, как числящийся пропавшим без вести гауптман танковых войск Копп Вилли?

— По крайней мере, он вполне им может быть.

Ответ показался начальнику по меньшей мере странным, и он потребовал объяснений.

— В тот день, — пояснил следователь, — в Варшаве шли тяжёлые бои. Пропавшими без вести числятся несколько офицеров-танкистов, и среди них три гауптмана. Я разговаривал с сослуживцами всех троих. Гауптман Копп по описанию больше других похож на моего подопечного.

— Опознание делать не пробовали?

— Не имеет смысла, штандартенфюрер. Половина лица Коппа до сих пор скрыта повязкой. К тому же его сегодня отправляют в другой госпиталь. Долечиваться он будет уже в фатерлянде. Если мы отправим его туда без документов…

Штандартенфюрер жестом остановил следователя:

— В том, что он германский офицер, мы можем быть уверены?

— Абсолютно! — без колебаний произнёс следователь.

— В таком случае, почему бы ему не быть Коппом, раз он сам против этого не возражает?

Штандартенфюрер скрепил бумагу подписью и протянул лист следователю:

— Можете оформлять документы!

РАЗВЕДЁНКА (ИГРА РАЗВЕДОК)

Хепи бёзде тую!

— Какого чёрта ты меня сюда притащил?

Благодаря стараниям Раушера, Науйокс нынче недоперепил, потому пребывал в отвратнейшем расположении духа.

— Говорят, отсюда лучше всего наблюдать праздничный фейерверк, — жизнерадостно сообщил Раушер, старательно делая вид, что не замечает дурного настроения подельника.

С тех пор как Зверев завербовал Науйокса, Николай для себя иначе как подельником его и не называл. А как ещё? Приятель? Слуга покорный! Коллега? Согласитесь, как-то не очень. Подельник — в самый раз.

Подписаться-то под вербовкой Науйокс подписался, но запил с той поры, сволочь, основательно. А дела, которое помогло бы ему встряхнуться, как назло, всё не подворачивалось. Зверев обещал что-нибудь придумать, но, как подозревал Николай, исключительно в ответ на его настойчивые просьбы. Германское руководство вообще отправило обоих офицеров в резерв, где они и мыкались в ожидании нового назначения. После гибели Гейдриха, РСХА временно возглавил сам Гиммлер, и прежние обязанности Раушера и Науйокса теперь исполняли его люди. Так что Николай стал всерьёз опасаться, как бы самому не запить. Поэтому, когда Зверев настоятельно посоветовал в день рождения фюрера посмотреть праздничный фейерверк, Николай решил советом обязательно воспользоваться, нутром чуя: что-то здесь не так. С утра присутствовали на торжественном собрании, где слушали обильно политые елеем речи в честь Гитлера. Потом Раушера кто-то отвлёк, Науйокс этим воспользовался, пришлось вытаскивать его из кабака, чем тот остался недоволен и пребывал в этом состоянии до настоящей минуты. Вечерело. Гуляющие всё чаще поглядывали то на часы, то на небо…

— Расчётное время, командир! — доложил штурман.

— Экипаж, снижаемся, приготовиться к сбросу! — скомандовал Глеб, отжимая штурвал от себя.

— Жаль, что не загрузились настоящими бомбами, — проворчал штурман.

Глеб сделал вид, что не услышал.

Праздничный фейерверк зажёгся в небе над Берлином точно в назначенное время. Зверев с волнением следил за происходящим. Лишь бы всё совпало по времени, иначе…

Вот в небе под радостный рёв толпы вспыхнул огромный Hakenkreuz (свастика) и почти сразу же взвыли сирены воздушной тревоги, вызвав поначалу не столько страх, сколько замешательство. Налёт? В такой день? Как такое вообще может быть?

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.