Бесплатный фрагмент - Последнее лето

Кратко «О чем эта книга»

Наверное, у каждого в жизни существует тот водораздел, что отделяет пору беззаботной юности от последующих этапов жизни. И раз уж такой водораздел существует, то, как и большинство процессов, он случается внезапно для самого объекта, который до поры до времени не замечает объективных предпосылок для такового. А предпосылки меж тем выливаются в яркие моменты «последних дней», когда прошлое, возможно, ещё цепляется за само себя, давая напоследок насладиться уходящей эпохой. Собственно, об этом и идет речь в строках ниже, с одним лишь уточнением — это мир одного человека и то, как он его видит со своей «эгоцентричной» позиции.

Действие разворачивается на переломных 90-х — 00-х, в одном заштатном городишке на окраине Украины, в таком же заштатном районе этого городка.

Действующие лица — молодежь этого района, готовящаяся и не готовая ко взрослой жизни.

Глава 1. Мы

Мы — самые обычные пацаны, которые живем в настоящем (конец 90х), но живущие будущем, в котором видим себя успешными и процветающими, но пока что перебивающиеся с самогона на самогон, запивая тот водой, участвую в драках и прочих подвигах-безобразиях. Вступительная часть.

Глава 2. Жека

Первый действующий персонаж — Женька по прозвищу Пачик. У Женьки случается день рождения, который, как водится, мы выбираемся отмечать на природу. В посадке холодно и в самый разгар мы перемещается в более теплые места — в гараж к механику Лёлику, где, естественно, без потасовки не обходится.

Глава 3. Виталик

Второе действующее лицо — Виталик. Обладатель вздорного игривого характера, покоритель девичьих сердец, если те, конечно, первыми обратили на него внимание. Виталик обладает стареньким мотоциклом Восход, на котором предлагает прокатиться по довольно оживленному спуску центральной улицы. Занятие, как оказывается — не самое безопасное.

Глава 4. И вновь Жека

Глупая история Жеки и битых стеклоблоков на стройке. В истории появляются ещё два действующих персонажа — Леха по прозвищу Хомыч, поклонник черной культуры и репа, как музыкального направления, а так же Дроня — индивид довольно неоднозначный, отчаянный и «без головы».

Глава 5. Леха по прозвищу Хомыч

Праздники в нашем городке — вещь редкая, а единственным местом «культурного времяпрепровождения», как водится, является городской парк. И вот, собравшись втроем — вместе с Лехой и Жекой по прозвищу Пачик, соблюдая все ритуалы, мы выдвигаемся в парк. Ритуалы же сводятся к попутному сбору закуски (в нашем случае зеленых яблок), распитии спиртного на заброшенной лодочной станции и, далее, ясность происходящего уже теряется в алкоголе и дымке мира… Словом, — как всегда!

Глава 6. Саня

Друг Саня — друг и по совместительству сосед, парень в значительной мере флегматичный или же «сам в себе», проживающий с отчимом и имеющий с тем постоянные конфликты. После очередного Саниного «залета», тот ограничен передвижением «кухня-его комната» пока оставлен сам на сам со всей квартирой. В это самое время мы и появляемся у него, напрашиваясь в гости. Далее все развивается так, как и должно было бы — Дроня провоцирует Саню, узнает о существовании воздушки в сейфе у отчима. Саня каким бы «сам в себе» не был, а ключами все же обзавелся от всех запертых помещений и потому воздушка тут же появляется на свет. После этого все берет в свои руки Дроня, и в первую очередь воздушку. Первый и единственный объект — случайный прохожий с дипломатом, в котором Дроня безошибочно признает фашиста и тут же начинает обстрел того, попадая в дипломат…

К счастью, всё оканчивается хорошо — мужик ретируется, мы успокаиваем Дроню и далее решаем отправиться отдохнуть на реку — благо, практически рядом.

Глава 7. Ватрон

Ватрон (прозвище) был грозой района. Получивший травму на одном из спортивных соревнований и потому человек с не сложившейся спортивной карьерой он наводил ужас не только на наш район, но и на всю округу, — ужас и уважение силы, которое по итогу, конечно же рухнуло, но позже — годами позже, пока же Ватрон был грозой района.

Мы с ним учились в одной школе и так уж вышло, что наш поток классе в девятом был вывезен «в помощь трудящимся полей» неделе этак на две. Там и разворачиваются события нашей не то попытки наладить отношения, не то даже не знаю, чего. Все венчается походом на местную дискотеку, дракой и «прятками» от милиции в местном ставке до самого утра.

Глава 8. Димка друг детства

Димка — друг детства, с которым мы подружились во времена поездки в Петербург. Тогда ещё имелась такая возможность — выезд классом в сопредельную страну на недельную экскурсию.

Повествуется, собственно, о самой поездке и тех впечатлениях, что она оставила, а далее возвращаемся непосредственно к тому моменту, когда мы, покинув «стрельбище у Санино окна», встречаем Димку и Ветала в сопровождении некоей незнакомой дамы высокого о себе мнения, так же следовавших в сторону пляжа.

Все действо вертится вокруг той самой дамы, что своим поведением провоцирует всех окружающих на грубости и шутки. Все оканчивается вбросом барышни в реку и постановкой Димки в неоднозначное положение.

Глава 9. Виталик и «его подруга сердца»

Виталика пакуют и увозят — и такое случалось. Увозит наряд милиции как торговца женским товаром в страны южные с целью вполне конкретной. Ничего подобного мы за Веталом, естественно, не замечали да и не его это было — потому мы отправляемся к участковому и вытаскиваем того на разговор на столик под плакучими ивами, где и распиваем то, что у нас имеется. Виталик, как оказывается, становится жертвой влияния и оговора, появившейся у нас на районе особы, приехавшей откуда-то «с севера» и едва Ветала не женившей на себе. Но случается курьез — приехавшие в гости к «Виталиной невесте» её знакомые «из прошлого» пытаются изнасиловать местную, подругу «невесты» и коли дело пахнет горелым, «невеста» тут же все пытается спихнуть на Ветала, изобретя историю с работорговлей.

Но все обходится и Ветал следующим днем сидит с нами гордый и пьяный.

Глава 10. Шура

Шура — человек рослый и уважаемый. И когда встал вопрос «район на район» в первых рядах отправился на «отстоять честь района». По пути всей нашей братии пришлось брать приступом старенький ржавый автобус, выдерживая бой с пенсионерами. И по итогу, прибыв на оконечную остановку, когда пыль от ног старушек развеялось да к прибывшим с нашей стороны на чужой район вышла братия этого самого района оказалось, что автобус только и смог вместить что Виталика да Саню….

Глава 11. Дима Второй

Для простоты понимания и по причине наличия нескольких Дмитриев мы их нумеровали… Ну, так повелось.

История же эта самая что не есть банальная — колонка, самогон, вода вместо закуски. Потом «парики» на спортплощадке, а далее посиделки в подъезде в состоянии далеком от адекватного…

Да, и присутствие ещё одной особы — Наташки…

Глава 12. Пуд 13-й. Гуру изотерики и демонологии

Пуд Тринадцатый — истинное его имя мало кто знавал, был любителем веществ, расширяющих сознание и потому имевший теснейшее общение с духами, отрабатывая на тех почерпнутые из книг знания по эзотерике и смежным дисциплинам и, естественно, проповедовавший все это меж нас.

Мы посмеивались над Пудом, но в компании обязательно должен был быть кто-то вот такой и потому он был нашим, хоть и «забавным».

История же повествует о походе в лес с ночевкой всей компанией где основной звездой стал Пуд, принявший и расширивший сознание настолько, что тут же из лесу на него полезли демоны, превратив лес в демонский. И, естественно, нам пришлось принимать меры по излову и пеленанию Пуда.

Глава 13. Я.

Я… История о том, как мне повезло оказаться в компании одной приезжей особы противоположного пола, в её квартире… И всё бы было отлично, если бы… Ну, всегда что-то случается…

Глава 14. остановка

Остановка — одно из мест времяпрепровождения тех времен, когда сотовые водились где-то далеко, об интернет мы ещё даже не слыхали, а по телеку вещала пара каналов подозрительной вменяемости.

Здесь и разворачиваются события, период жизни которых ограничивается несколькими минутами и, максимум, парой часов. Так — будничная туса.

Глава 15. Секущая…

Существуют такие дамы, что к жизни относятся меркантильно и потребительски. Существуют они везде, вот с одной из таких и случилось пересечься. Алкоголь, назойливый друг Жека с синей жидкостью, что постоянно вмешивается в ход событий и, по финалу, тяжелое алкогольное отравление — вот и все, что получаю в финале. Да, и презрение дамы, в придачу.

Глава построена в форме обрывочной мозаики «итераций», что своей порванной структурой должны подчеркнуть то состояние, в котором находился рассказчик.

Глава 16. «Пригородная дискотека»

Существовало такое развлечение в нашем сером будничном времяпрепровождении, как поход на дискотеки. В том числе и на так называемые пригородные, где старая «Весна», пьяный ди-джей, толпа перепившихся и обкуренных тусующихся в обязательном порядке должна передраться… Собственно, нечто подобное случается и с нами — сталкиваемся с Узловскими и пока те путаются в своих пьяных телах да валятся с ног, с доблестью ретируемся с поля боя, по дороге теряя Димку Первого (выпал из мотоцикла) и сочиняя оды о великой нашей победе.

Глава 17. Последнее лето

Самая большая и кульминационная глава.

Все начинается в квартире Ветала, где, по началу все напиваются, ссорятся с соседкой, теряют в трех комнатах Ватрона, ищут — безуспешно…

Глава Эпилог

А утром, с первыми лучами восхода, пошел дождь. Мелкий мерзкий уже осенний дождь, отрезая прошлое навсегда…

Далее следует краткий рассказ кто кем стал и как чья сложилась жизнь. Но как бы то ни было, а дорожки наши разошлись. Мы стали чужими людьми в силу наших набиравших силу различий.

Финал.

1. Мы

Весна. Не та промозглая и водянистая весна, что приходит сразу же за последними морозами и знаменуется ручьями, всплывающими бутылками, шприцами и прочим мусором, что уже годами не убирались и ещё столько же не будут убираться, образуя поначалу кучи, потом привычный ареал обитания, а далее — формируя наслоение, зарастая пылью и песком, создадут так называемый культурный слой. Какой слой? Какая культура — такой и слой. И хули тут ожидать?!

Я выбрался на улицу, переступил не то через собачьи экскременты, не то просто через нечто, что любил выбрасывать со своего балкона наш сосед, давно ушедший в синева после распада Союза. Переступил и с чувством юношеского максимализма отправился нарезать круг вокруг «интерната», попутно собирая охочих к такому времяпрепровождению. Охочие находились, более того, в них нехватки в принципе не бывало. Погода кричала… Но кричала она каждому своё. Кого упрекала в том, что он до сих пор не пьян. Кому-то напоминала о жизни и её продолжении, пробуждая в нем половой инстинкт и тягу к продолжению рода. Нет, род ни кто особо продолжать не спешил, всех нас больше интересовал сам процесс.

Собственно, вокруг этих двух аспектов — выпить и найти кого-то (ну, хотя бы, на крайний случай, просто потрепаться об этом) и сводилась вся наша жизнь. Яркая и романтичная. Хотя, нет, не все вспомнил — были ещё карты, мордобой и иногда книги, исключительно фантастика, реже — нечто до жути комичное, высмеивающее в той или иной мере времена совка. Словом, было жить весело и даже то обстоятельство, что каждый день был похож на предыдущий — ни кого не смущал.

Мне и ещё с десятку таких как я было несколько попроще. Мы же были уже студентами, оторвались от мамки, прошли алкогольную школу общежития, наша самооценка не имела границ, как, в прочем, и дыра нашего кармана. Значительно хуже, как мне кажется, было тем, кто остался в этом маленьком городишке, что раскинулся на десятки непредназначенных для жизни холмов с одной стороны реки и постоянно заливаемого при весеннем паводке подоле противоположной. Уж не знаю, чем они тут кроме алкоголизма, блядства и периодического месилова грязи и друг друга в принципе занимались? Ведь делать тут было нечего. Нечего от слова «совсем»! Уж поверьте тому, кто время от времени наезжал в этот городок от миллионного Харькова, кичился своей долей (как, в прочем, и остальные), хотя там и кичиться то было нечем, первым делом забрасывал домой сумки — тогда это был ещё мой дом, который постепенно «уплыл», растворился, аннигилировался — и мчал первым делом по своим дружкам.

Дружки, кто сидел дома, — погода ж дерьмо! Кто заливался алкоголем на «хате», кто пропадал и появлялся спустя некоторое время с историей об очередной победе над той, которая готова была и сама сдаться в плен, причем, едва ли не каждому. А мы, приезжие, но все же ещё коренные, выбирались в грязь и безысходность микрорайона, чтобы порадоваться очередной встрече и провести как-то время.

Микрорайон наш имел два имени. Как то водится, официальное, для документов, и местное, народное, обиходное. Вырос он, микрорайон, по последним планам — обещаниям издыхающего Союза, всем семьям к 2000 году дать по квартире. И вместе с кончиной союза окончилось и его будущее. Два десятка многоэтажных домов с радостью приняли нас, и к громадной зависти и ненависти обложившего микрорайон с трех сторон частного сектора. А далее — Союз как-то сам собой растворился, оставив всех нас с недостроенными соседскими домами, ветрами, что прошивали насквозь не только микрорайон, но и в бытность смерти местной котельной и сами многоэтажки. Кто-то даже говорил, что удалось ему видеть утвержденный план развития нашей местности, составленные ещё во времена Союза. И, говорил, был там и парк, и ещё с полсотни домов, и снесённое под застройку, а ныне законсервированное кладбище, и масса ещё чего… Но дело было в табачном дыму, у кого-то на квартире и разговоров было уже много, а вот слушателей — внимательных слушателей — мало. Да и, по большей части, на подобных посиделках, половине сказанного в принципе верить было нельзя.

Вот так и остался стоять наш микрорайон, окруженный вражеской территорией «местных», которые, через некоторое время стали «своими» в силу своей, как оказалось, против нас немногочисленности и отходчивости. Микрорайон, уходящий по склону холма вверх ровно до той точки, что самый верхний дом по своей высоте едва ли не конкурировал с телевышкой, маячившей в пятке километров, на иной стороне города, на точно таком же холме. Микрорайон, где зимой не было отопления, а летом порой не хватало давления в водяной магистрали чтобы обеспечить нас водой и звонки в горводоканал приводили лишь к одному — нам обещали воду, «А когда?» — «Когда пойдут дожди!» — отвечали нам и вешали трубку.

Наш торговый центр был едва ли не крупнее центрального универмага и, по определению, избыточным. Наша почта смотрела в сторону поросшего полынью поля, за которым начиналось законсервированное и, как говорили, готовящееся к сносу кладбище. Наша водонапорная станция рассыпалась бетонными остовами долгостроя. В брошенные колодцы центрального топления с завидной регулярностью кто-то падал. И не всегда удачно. Наша школа была столь велика, что для её заполнения были пущены автобусы, которые свозили учеников с окрестных сел и туда же после уроков их отвозили. У нас было многое и в то же время не было основного — будущего. По крайней мере в формате этого городка, этого поселка.

Но на дворе были девяностые. Поздние девяностые. Времена Союза ещё ни кто не вспоминал с ностальгией — уж очень была сильна память о временах километровых очередей, тотального дефицита, невозможности сменить работу без многомесячной отработки, справки, что тебя куда-то берут и поиска кандидата, который займет твое место — этакого крепостничества послесовкового периода. На дворе стояли лихие девяностые. Те самые девяностые, о которых сейчас известно едва ли не все и которые, в какой-то мере, даже успели обрасти патиной ностальгии. Но тогда мы знали о происходящем мало, ориентировались на тот кругозор, что дала нам ещё советская школа, верили едва ли не всему, что говорили нам дяди из телевизора и были уверены, что это безденежье, разруха и драные джинсы — это не навсегда. Это всего лишь «межсезонье». Вот, в скором времени, мы расстанемся с тяжестью советского наследия, выдохнем и ещё раз вдохнем, на сей раз полной грудью, и у нас все получится. Мы станем жить не хуже, чем на Западе. Будем работать в процветающей стране, а работы хватит на всех и денег будет столько!!! И все, все, все мы, спустя десять лет — о чем даже писали в «письмах счастья» в последний год в школе — станем рокфеллерами, рок-звездами, светилами науки, крупными бизнесменами, политиками высочайшего полета…

Мы не просто в это верили. Мы были уверены, что именно такое будущее нас и ждет! Не иначе. И пускай сейчас нет денег, тёлы воротят нос и насмехаются, выкрикивая что-то там о материальном достатке практически в лицо, джинсы в очередной раз поштопались, а кроссы переклеиваются уже не первый сезон, но нам хватает на пиво, существуют душевные, понимающие и не столь меркантильные сучки, юношеский максимализм позволяет не видеть проблем и препятствий в принципе. Городок умирает — но это не про нас, страна катится в утиль — но это временно, дяди с телевизоров врут — это тоже что-то да как-то… Всё у нас будет хорошо! У нас, жителей маленького городка на востоке Украины, пацанов конца девяностых, которые просыпались с мыслью о прекрасном будущем, жили в том, что их окружало, и безмерно радовались жизни. Мы в это не просто верили, мы это знали — ведь по-иному и быть не могло! У других, возможно, но не у нас! Мы знали и ожидали, что оно, Большое Будущее, вот-вот само придет и согреет всех нас своими лучами. Обязательно придёт и обязательно согреет! Нужно всего лишь немного обождать… Совсем немного. Самую малость. А пока ждем — ещё одна бутылка пива лишней совсем не будет. Бутылка «Рогани» — тогда ещё настоящего вареного пива.

2. Жека

Весна в том году, что говорится, удалась. Вторая декада мая отметилась легкой робкой листвой, периодами яркого и жгучего солнца, сменяющимися продолжительными периодами похолодания. Яблони давно уже отцвети, абрикосы тоже, трава пошла в рост, но как-то печально, не очень уж уверенно. Май подходил, словом, к концу.

С грязью, я, наверное, несколько перебрал. Подсыхало. И я тому был, естественно, несказанно рад. В полях за школой, под рядами тутовых деревьев что у нас звались шелковицей предстояло нечто, к чему мы, с одной стороны, готовились, с иной — ну не так чтобы уж очень. Элемент непредсказуемости присутствовал всегда.

Жекин день рождения. Безусловно, самый обычный день рождения, которые случаются у всех и мы, естественно, не были исключением. И мы могли сесть за столик под плакучими ивами, легкой листвой пытавшиеся скрыть наше присутствие от вездесущего взора старушек. Последние, как водится, сменили свои боевые посты на застекленных балконах в пользу приподъездных лавочек, как только с тех стаял последний снег. Бабульки не то чтобы нас ненавидели, наверное, мы им просто не нравились. А может им более и заняться было нечем. Словом, мы относились к той категории, что носило осудительное название «молодежь нынче пошла не та» и порой от этого внимания страдали.

Старушки совали свой нос во все дела, что только их близорукий взгляд мог узреть и, как то часто бывало, о наших проделках тут же становилось известно нашим родителям. Большинство, стоит признать, было даже «в контрах со стариками», но необходимость обитать под одной крышей, а так же финансовая зависимость от них не позволяли не считаться с этим мнением. Потому старушки были злом, пускай и в значительной мере безобидным, но не настолько, чтобы пред ними светить сразу несколько литров мутного пойла да стол, полный закуски, накрытый Жекой по случаю своего дня рождения.

Но как бы то ни было, а мутная жидкость тут же завладела всеми нашими помыслами и сама собой поволокла в поля, за школу, под те самые деревья шелковицы, что своими изломанными кронами должны были скрыть наше пиршество от глаз все тех же вездесущих и мерзких бабулек. Да и всех остальных. «Попутчиков» мы тоже не готовы были жаловать.

И мы пили! А кто, собственно, у нас во дворе не пил?! Сказать, что это одобрялось нашими стариками — было бы чем-то вроде лжесвидетельства под присягой. И они не просто не поддерживали эти наши алкогольные устремления, но и вели с ними непримиримую борьбу. И коли мы уж были у них на содержании, то приходилось принимать их позицию во внимание. Другое дело студенчество, Харьков, общага — там можно было и спиться, но дама — ни-ни!

И когда есть мутная желтоватого цвета жидкость, выгнанная на отходах производства местного сахзавода, то тут приходилось искать варианты. И шелковица — был не из самых худших. К тому же Жека, похоже, предварительно вычистил ещё и холодильник, вытащив оттуда прилично закусить — по приличной порции на человека, так что, голод нам не грозил, это уж точно. Мы смотрели на это пиршество и не верили своим глазам, привыкши до того пить часто и вовсе без какой-либо закуски. Максимум — вода из-под колонки.

И оказавшись уже на месте, при общей радости от предстоящего застолья, мы должны были отметить — что места эти в эту пору года и по такой погоде уж совсем неприветливы, полны холода, ветра и угрюмого однообразия. Небо своей чернотой всяк раз бросало в нашу сторону упреки осуждения, и мы ютились внизу, пытаясь укрыться от них крючковатыми изломанными ветвями шелковиц и этого, похоже, для нашего успокоения было более чем достаточно.

Импровизированный стол возник в одно мановение ока. И примятая прошлогодняя пожухлая трава приняла все, что только мы смогли извлечь из объемных пакетов, припасённой снеди Жекой.

Жека быстро всем налил, поднял стакан и молвил. В первых своих словах он благодарил всех, кто собрался здесь, в этот ненастный день, дабы почтить его своим внимание и разделить сию трапезу. Мы, естественно, ответили ему взаимностью, громко, перебивая друг друга, уверяли Жеку, что иначе быть не могло, выказывали ему безмерное уважение, уверяли, что он для нас больше чем просто друг и, естественно, тут же выпивали.

Огонь взрывался ещё в гортани и тут же запах пережжённой патоки ударял в нос. Становилось совсем хреново. Сделав над собой нечеловеческое усилие, каждый из нас проталкивал бурую мерзко пахнущую жидкость вовнутрь. Быстро закусывал, прямо руками хватая все, до чего те дотягивался, и тут же наливал себе сам. Следующую.

Я довольствовался в качестве закуски шубой — блюдом божественным и потому недостаточным чтобы им насытиться — и заталкивая в рот рыбий хвост я был безмерно признателен Жекиной маме (или сестре) за возможность спасти свой пищевод и нос от только что выпитого вещества, по всем признакам подпадающего под определение «отравляющее».

Вторая пошла быстрее первой. Фольклор алкогольного сообщества требовал: «между первой и второй перерывчик…» И мы свято придерживались этим традициям завещанным нам… Словом, кем-то там завещанным. Если завещанным вообще.

Третья и того упала куда лучше двух предыдущих. И выпив её мы сразу же вспомнили, что третья вроде бы как за любовь и за дам, которые здесь не присутствовали, но были в наших сердцах и где-то там ещё… Вспомнили, рассмеялись, произнесли тост задним числом, запив его четвертой, и разговор тут же заладился. Как оказалось, на пьяную голову «дам легкой доступности» у нас на районе вдруг прибавилось, причем, в разы. А могло ли быть иначе, если поделиться сплетней тут же становилось нормой, а любой домысел или «а вот кто-то говорил, что…» сразу же становился непреложной истиной?! Собирая и распространяя сплетни о той или иной особе противоположного пола, мы все вдруг прозревали познаниям каждого говорившего, и тому, что о той или иной особе говорится и во что она, как говорил «друг моего друга, узнав от её подруги», она может, умеет и на что согласно, но, увы, вот как-то о ключах и подходах, дабы получить все это доступное и желанное сейчас и задаром, ни кто не распространялся. Конструкции примерно такого характера начинали превалировать в нашей беседе, где начало и окончание фразы легко могли не вязаться меж собой, а в её середине и вовсе речь шла о чем-то третьем.

Что же до ключей и подходов ко всем этим «доступным», то эту тему мы не подымали, будучи уверенными, что коли сложится, подвернется, то каждый из нас и ключи подберет, и подход сам собой прорисуется. Словом, выпили, закусили, а ветер терзал нас, наши легкие куртки, наши души и наши волосы. Хотелось пить и не хотелось пить бурый самогон. Но мы вновь выпили, впадая в то состояние, когда говорить становится горазд каждый, а вот усваивает сказанное не способен уже ни кто, даже тот, кто произносил речь.

Жека присел под дерево и был готов тут же заснуть чего мы, естественно, позволить ему не могли. И не позволили: «Замерзнет!» — единогласно вынесли вердикт мы. И быстро собрав все то, что осталось от пиршества, захватив вторую литру с собой, вдруг кто-то предложил перебраться в места более теплые. Скорее всего, это был Виталик, тот самый Виталик! Обладатель мотоцикла Восход и водивший знакомства едва ли не со всеми механиками в окрестных гаражах. И были те механики мастера на все руки, перемазанные с сажу, копоть, масло и солидол едва ли не до самых кончиков волос, но встречались среди них и просто уникалы, обитавшие в своих гаражах, перебирая горы металлического хлама и в алкогольном бреду создавая то шедевры, а то и просто нечто невразумительное.

Нашего механика звали не то Лёлик, не то Лёнчик, не то ещё как. Был он худощав, пропит, носил громадные очки в роговой оправе и жил, похоже, тут же, в гараже.

Прошествовав гордо через весь район, на виду у тех самых старушек, которые после выпитого литра на пятерых нам были уже не страшны, мы направились к гаражам. Старушки удивленно и осуждающе глядели нам вслед. В рядах их времена повисло молчание. Жека изловчился и прокричал что-то вроде: «Что суки старые?! Идите пи..те моим старикам!», но мы его вовремя уволокли, так как Жека в состоянии аффекта был не просто непредсказуем, но даже больше — неописуем. И то, что он сейчас едва держался на ногах, дай ему волю, быстро сменилось бы необузданной активностью, что, думаю, бабулькам могло совсем прийтись не по нраву.

Мы выходили за периметр многоэтажек, а бабули, мы были уверены, уже стучали. Неприятно, но нам было это как-то уж очень пофиг. Сотовых мы не боялись по причине не того, что таковых просто имелось ни у кого в помине, ни у нас, ни у «стариков» — откуда у простого смертного столь дорогой атрибут распальцованного братка или «насосавшей его тёлы» (уж простите за прямую речь)? Потому, быстро скрывшись в районе гаражей, мало кто из нас опасался успешных поисков «стариками», если те даже отважатся на таковые и бросятся за нами вслед.

Не бросились. И то хорошо. Зато Лёлик, чья сгорбленная фигура нас встретила в проему калитки гаражных ворот, с удивлением и как-то неохотно впустила нас вовнутрь. Ветал тут же вынул заветную литру и все сразу же разрешилось. Лелик ожил, забегал, спотыкаясь через разбросанные запчасти, о стоящие под стенами остовы мотоциклов, через какие-то засаленные книги, журналы, пластинки, банки с консервацией, накрывая стол прямо на слесарном верстате и рассаживая нас по диванам, стульям, табуретам и даже в побитое мышами кресло. Место нашлось всем и наше состояние уже не позволяло вполне здравой мысли — насколько чисты все эти места удобств и не придётся ли после этого усердно отстирывать мазут, солидол и прочие смазочные материалы? И только ли смазочные??

Лёлик был тем персонажем, которого знали все, но мало кто водил с ним дружбу. Он время от времени выползал из своего гаража, прилипал к нашей или иной компании, пил, ел, трындел, время от времени затевал драки, естественно, в силу своего вечно пьяного состояния, получал и отваливал. Били не сильно, так, только ради развлечения — не более. И вновь отбывал к себе в нору. В гараж. Откуда не высовывал носа до следующей вылазки.

Время от времени и мы забредали к нему. Не часто, но случалось. Забредали, так же бухали, трепались, дрались и весело залив драку последней сотней на дорогу, расходились веселые, оставляя Лёлика в его гараже, побитого, брюзжащего, но, похоже, тоже довольного.

— О! — обрадовался Лёлик, увидав целый литр бурой смеси и некие остатки закуски, что остались с непродолжительного пиршества под шелковицами, бережно донесенных кем-то из нас, не твердо уже стоявших на ногах.

— А ты думал мы к тебе с пустыми руками? — улыбнулся Виталик.

— Ну ты часто именно так и заявляешься, — буркнул Лёлик, выискивая среди хлама, пыли и смазки пару банок с консервацией, вытряхивая из тарелки разобранный конический подшипник и вынимая откуда-то до жути грязную ложку.

— Когда такое было? — взвился Виталик. — Если пару раз заглянул к тебе, то это ещё ничего не значит! — возмутился он.

Разлили. Выпили. Закусили. Стало вообще весело и тепло. Задымила печка-буржуйка в углу, вытяжка не справлялась и часть дыма тут же заполняла пространство гаража.

— Сейчас растопится и будет все отлично! — пояснил Лёлик и поправил свои очки. Очки были у него неимоверно крепки, так как не раз выдерживали прямое попадание, и Лёлик этим обстоятельством даже порой хвастался, мол, сейчас таких очков не делают.

Делают или нет сейчас такие очки — нам было, собственно, пофиг. Мы вновь разлили. И не успели поднести ко рту пластиковые стаканчики, как в ворота постучали. От стука мы все тут же встрепенулись и почему-то тут же поплыли образы… Милиция?! Участковый?! «Старики»?! Уж очень настойчиво и со знанием дела стучали.

Мы напряглись, пока Лёлик нетвердо ступая через свой хлам, направлялся отворять калитку. Калитка распахнулась и мы с облегчением вздохнули — обошлось. И хвала всевышнему, что обошлось.

— Привет! — распевно с ноками срыва из-за прокуренности прозвучало с той стороны и тут же в гараж проникло два тела.

Знавал ли я их?! Да нет, навряд ли. Возможно, даже видел впервые, хотя, кто знает. Застрявшие в безвременье с подобным образом жизни, алкоголем, табаком и неправильным питаниям, лица не позволяли определить к какой из возрастных категорий относятся эти две, с позволения сказать, барышни, хотя их иначе как «тёлы» ни кто и не кликал. Первую звали не то Люся, не то Люда — хотя, какая разница. Вторая и вовсе осталась без имени, тут же рванув к столику и самолично себе налив, таким образом быстро влилась в наш коллектив.

Два пухлых тела, агрессивная раскраска и лакированная укладка разбавили наше общество. Стало совсем как-то не так. Виталик тут же упал в объятия одной их прибывших, Лёлик глядел на него с нескрываемым раздражением и даже злостью, почему-то начал собирать конический подшипник, взвешивая массу того на вес в ладони. Лёлик ревновал! Это было видно даже нам — перепившимся и валяющимся мешками по его гаражу. Вторая, услыхав, что сегодня имеется именинник, каким-то образом оказалась у Жеки на руках. Её рука обвила Жекину шею, грудь ударялась о его лицо, а губы что-то нашёптывали Жеке на ухо. Женька бодрился, силился и даже улыбался, но пелена пьяного забытья его уже уволакивала с собой, отчего все его потуги постепенно затухали, несмотря даже на активность «тёлы».

Но самое интересное разворачивалась в другом месте и меж другими людьми. Лелик налил себе сам. Выпил. Глаза его горели. Все ожидали продолжения. И оно не заставилось себя долго ждать. С воплем: «Сука е…я пид… ка сюда притащила!» — он подлетел к той самой застрявшей в безвременье особе и схватив её за грудки, стащил с Виталика. Виталик не мог допустить, чтобы при нем, при бравом гусаре и защитнике всех девушек района, творилось такое безобразие, и тут же с ходу вмазал Лелику в его огромные роговые очки. Лелик пошатнулся, что-то промычал невразумительное и выдержав паузу, бросился всей массой на Ветала.

Это была битва титанов — Виталик, роста сто шестидесяти пяти и Лёлик — двухметровая высушенная алкоголем худощавая жердь. Лелик на лету выхватил ещё раз в те самые очки, покачнулся, мотнул головой, схватил чей-то стакан, влил в себя и тут же с размаху засадил Виталику. Тот чудом увернулся, и, ухватив рулевую тягу, бросился на обидчика. Нет, это было не по правилам и мы тут же отобрав у Ветала железяку, вернув того на исходную. А на исходной Лёлик успел принять ещё грамм пятьдесят, осушив ещё чей-то стаканчик, и под визги, радостные визги (!), телок, ринулся вперед. Налетел на Виталика, и, естественно, оба не устояли на ногах. Разбрасывая все в стороны, повалившись на пол, тут же принялись месить один второго не щадя ни себя, ни противника. Ветал дрался, аки сумасшедший, лупя наотмашь и без разбору, особо не целясь и всяк раз попадая по очкам. Его противник был потяжелее, размах рук имел поболее и потому ничего с прилипшим к нему Веталом в свалке на полу особо поделать не мог, разве что наваливаться всем телом и давить, отчего Ветал всяк раз взлетал наверх, выбираясь из-под Лёлика, и восседая сверху, продолжал наносить удары наотмашь. Что-то там нелицеприятное приговаривая.

Девки визжали, одна даже взлетела с ногами на верстат и всех удивляла своими обнаженными коленками, танцем неуверенной в своих силах стриптизерши и криками одобрения. Правда одобрения чего — здесь возникает сложность трактовок.

Вторая гостья не спешила сползать с Жеки, похоже, прощупывая не только то, что было спрятано у него в штанах, но и его карманы, время от времени в таковые забираясь. Жека отключился и его запрокинутая голова давно уже издавала посапывающие звуки. Я хотел было от всего этого дистанцироваться и даже убраться отсюда — знаю чем все это закончится, обезьянником — но, увы, проход был перекрыт двумя мечущимися телами, которые уже не в первой вот так в сцепке весело месили друг друга…

***

— Да я его вертел… — орал Виталик, потирая рукавом разбитый нос, бросая фразы в сторону захлопнувшихся ворот за нашими спинами.

Естественно нас выперли. Выперли из гаража.

Неизвестно чем бы всё это закончилось, хотя, скорее всего, все бы весело посмеялись, как то бывало ранее. И выпили бы, наверное. Но в дело вмешались те самые пришлые девки, которым все это порядком поднадоело, с нас им проку было уже не много — пьяные да и с деньгами, похоже, напряг, так что они взяли да и выставили нас из гаража, вслед вручив нам в руки и Ветала. Ветал ещё долго духарился, выкрикивал угрозы и проклятия, рассказывал какие он финты сексуального характера проделывал и проделает ещё с Лёликом, но чем дальше мы уходили от гаражей, приближаясь к местам наших дислокаций, тем тише становились эти крики, да и сам Ветал все более сникал. Погода охладила его, конец мая, не типичный для Востока Украины конец мая, выветривал дурь из наших голов. Тут же захотелось по домам. Не понимающий всего великолепия своего дня рождения Жека вертел головой и что-то выкрикивал, нам приходилось сдерживать порывы Ветала вернуться и накидать всем, кого найдет в гараже, тащить спотыкающегося Жеку и глядеть самим под ноги, дабы не рухнуть в пожухлую прошлогоднюю траву или кучу мусора, а сверху, средь листвы плакучих ив падали нам на головы мелкие снежинки. Мелкие и едва заметные, но настойчивые и неумолимые в своем косом падении на наши разгоряченные лица и непокрытые головы. Май, однако…

3. Виталик

Солнце разогнало первые признаки дождя, июнь лишь вступал в права, и мы вот-вот грозилось выбраться из непривычных для этого времени года курток-ветровок. Я выбрался на улицу и я, прошел пару дворов, совершая бесцельную прогулку, и тут же столкнулся с Виталиком.

Виталик был одной из тех колоритных личностей, о которой стоило лишь заговорить, как любой на районе сразу же понимал о ком идет речь. Был он не высок ростом, чрезвычайно активен, любил женский пол и, как над ним периодически подшучивали: «редкая девочка у нас на районе возрастом от пятнадцати лет не знает Виталика». Так уж сложилось, что был он на годок старше меня, но вот свои амурные истории складывал с девочками намного младше себя, называл их полушутя малолетками или «мокрицами» и всяк раз западал на какую-то из них всей головой. При этом он утверждал, что исключительно его веселый и шухерной нрав привлекает к нему женское внимание, и они сами проявляют к нему неподдельный интерес. Когда же вопрос вставал «замутить» с более старшей особой, примерно его возраста, то тут случались оказии. По крайней мере он сам того не скрывал.

Выходец Виталик был с Полтавщины, со специфическим говором, сторонником национальной идеи и время от времени вздыхал, что, вот, мол, нашел найти себя и свое призвание мог бы разве что где-то в окопах, а так — жизнь скучна и бесцельна. «Но Россия зуб точит и потому нужно быть всегда во всеоружии!» — завершал любую свою подобную речь он. Романтика танковых сражений и больших походов прошлого манила его. При этом он читал труды основоположников нацизма, думаю, не пытаясь глубоко проникнуть в глубинный их смысл. Это было, так сказать, в его понимании правильно или просто модно. Но не более. Нрав у Ветала был легок. Он был так же легок на подъем, как и на желание помахаться. Но чаще все обходилось без этого, и его заводной характер создавал тот колорит в любой компании, вокруг которого и строилось все веселое общение.

Но порой темперамент у Ветала брал верх и тогда он, не глядя по сторонам и не оценивая критически ситуации, бросался в различные авантюры, которые грозили ему крупными неприятностями, но всё как-то всё же обходилось. Спустя лет пятнадцать, когда судьба меня вновь занесла в те края, я абсолютно случайно встретил Ветала. Глаза его горели, взор блуждал по сторонам, алкоголь проступал через каждую пору лица и тела, а в руке он держал топор и грозно да неспешно двигался по району в поисках своей супруги, которая, как он утверждал, выкрала его детей и сбежала к очередному ёб..ю. Естественно, угрозе зарубить обоих (не детей — к детям у него отношение всегда было тонкое), не суждено было сбыться, и сейчас он нашел себя в силах обороны, воюя где-то то ли под аэропортом, то ли на дуге, где был ранен и долго реабилитировался, после чего вновь вернулся в строй, туда же.

На момент же нашей юности Ветал был тем товарищем, который мечтал раскачаться — физически раскачаться, стать громилой, а-ля Шварц и чем-то вроде, удовлетворить тем самым своё эго, а далее — как сложится… Я думаю, что тем самым, физическим превосходством и громадными размерами, как и все мы, он тешил свое угнетенное самолюбие. Это была его «точка опоры», что-то вроде комплекса, если позволите, и он его не страшился, всячески пытаясь перебороть себя и обстоятельства. А пока борьба трывала, изрядно выпивал, трахал движимое с признаками женских половых признаков, крутился со своим мотоциклом — Восходом, что глох чаще, чем заводился — и грезил о большом будущем.

***

— Здарова! — подкатил ко мне Ветал. Он сидел верхом на своем Восходе и тот, на удивление, ещё не просто пыхтел, но даже ездил.

— Здавова! — соскочил я от неожиданности. Подкатил он со спины и предварительно надсадно просигналил мне же в спину.

— Запрыгивай! — похлопал он по сиденью у себя за спиной. Я немного подумал — секунду, не более — и аккуратно забрался на его железного коня. Не успел я ещё толком устроиться, как Ветал рванул с места, подымая пыль и гравий в стратосферу.

— Нахрена ты так седушку задрал? — прокричал я ему в ухо. Сидеть было не то чтобы неудобно, но как-то непривычно. Сиденье сразу за спиной Виталика набирало высоту и я едва ли не падал ему на спину.

— Чтобы телок катать! — пояснил он, крикнув мне через плечо не особо поглядывая на дорогу.

— Зачем? — не понял я. Зачем подымать сиденье, создавать неудобства, чтобы потом катать?! И тут понял. Просто представил, как очередная лопоухая малолетка, запав на шебушной характер Виталика, садится на его мотоцикл и тут же сползает всеми своими прелестями прямо ему на спину. Ноги врозь, грудь на спине, рукам делать нечего и они обвивают Ветала в два обхвата.

«Да уж! В практичности ему не откажешь!» — усмехнулся я своей догадке наблюдая за тем, как Ветал набирает скорость, прыгая с кочки на кочку по разбитой дороге меж домов, кому-то салютует, машет Наташке, потом мчит поперек детской площадки, вылетает на спуск возле моего дома и дальше, в сторону трассы, пролегающей через наш городок и уносящей поток машин дальше, на восток, в сторону Луганщины.

— Ну как? — орет он, и я его едва слышу из-за потока воздуха, что нас начинает раздирать на части. А Ветал уже в раже. Его хлипкий и дребезжащий Восход, на заправку которого неизвестно где он раздобыл эти несколько литров бензина (заправок ещё нет — в нашем понимании нет, а на существующих заправках — бензина нет (для простых смертных, естественно) Как ни крути, а бензин взять негде).

И вот мы, выскочив на Харьковскую, заложив крутой вираж и едва не уйдя в бетонный остов остановки, выскакиваем не то чтобы на прямую. Скорее нет, на длинную и опасную дугу длинной в километр, спускающуюся на пару сотен метров вниз, к центру города. И это та самая дуга, по которой неспешно ползут вверх фуры и рейсовые автобусы, а вниз, стараясь не раструситься и не перевернуться под силами инерции, движутся те же фуры и авто, но уже в обратном направлении. Но нам везет. На дороге встречаются лишь отдельные легковушки. Не более. А более мы и видеть то не можем — дуга длинна и достаточно крута, чтобы более сотни метров не позволить видит то, что происходит дальше, за поворотом.

«И о чем я думал, когда садился на мотоцикл к нему?» — пролетела у меня мысль, но делать уже было совсем нечего. «Восход» вот –вот должен был либо завалиться и пойти юзом, либо от него что-то должно было обязательно отвалиться и он, так же, опять обязан был уйти тем же юзом вниз, уволакивая за собой и нас. Иного я не видел. И не ощущал. Но только до тех пор, пока Ветал вдруг не заорал во все горло: «Привет!», не воздал вверх руки в форме приветствия не продолжил движение на мотоцикле, проворачиваясь всем телом вокруг своей оси, сохраняя визуальный контакт с объектом своего приветствия.

«Ой, бл…» — только и смог сформулировать я, боясь не просто посмотреть в сторону, но даже шелохнуться на несущемся вниз по дуге мотоцикле, что грозил в любой момент развалиться, лишённый всякого вменяемого управления.

А дуга, меж тем, лишь становилась круче. Руки Ветал так и не опускал, продолжая радоваться встрече, в поворот же мы входили благодаря исключительно тому, что Веталу удалось завалить телом мотоцикл в сторону и тот, видимо сам, или повинуясь его приказу, самолично выбрал правильный угол наклона, рулевая взяла нужный угол и мы летели вниз ровно по той же траектории, где должны были бы подыматься фуры. И, думаю, нам больше везло, нежели взбирающимся фурам, хотя бы потому, что последних у нас на пути не оказалось. На наше счастье, естественно.

— Это была… — только лишь спуск завершился, и мотоцикл заглох, бросился рассказывать Ветал о ком-то, кого он знал и кто был ему жутко небезынтересен. — Она живет… — бурно и эмоционально продолжал он свой рассказ, стаскивая «Восход» с проезжей части в самом низу Харьковской. — У неё мать… — что-то там было с матерью, родоками и прочими аспектами, что породили у девочки комплексы неполноценности и низкой самооценки отягощенными хорошей грудью, неплохими ногами и развитым инстинктом продолжения рода. По крайней мере, все именно так и описывал Ветал, используя несколько иные идиоматические обороты и более откровенные подробности.

А моцик тем временем сдох. Сдох от слова «нахрен!» Завершив свой бег по дуге превратной улицы под названием Харьковская, вытащив этот спуск из последних сил, на последних метрах он просто приказал долго жить и реанимации, похоже, не подлежал. Сколько бы мы о том его не умоляли и не бились над этой проблемой, он все прикидывался трупом и признаков дыхания или серцебеения не подавал, лишь прыская форсункой, расходуя столь ценное топливо.

— Придётся толкать, — резюмировал Ветал и сразу же схватился за руль. Подключился и я.

Как-то с горем пополам мы втолкнули наверх его «Восход», в душе матерясь и ища виновных. Но когда моцик уже был наверху, он вдруг, словно над нами издеваясь, сам собой завелся. Двигатель дёрнулся, заскрипел, заныл и вдруг ожил. Сам! Заходил поршень, повалил дым, обрадовался Ветал.

— Поехали! — хлопнул он по сидению. — Сейчас мы к ней завалимся! — он явно говорил о той же, кому махал руками, ради которой мы едва не влетели в столб, не пошли юзом или не повстречались с подымающейся фурой. О той, о которой он трещал на протяжении всего часа, пока мы толкали наверх его мотоцикл. И вот… «Да ну нахрен!» — едва не возразил ему я, но всё же нашел в себе силы отказаться в более корректной форме.

Ветал не расстроился. Не смутился. Не удивился. Лишь пожал мне руку на прощание и задымил на «Восходе» по дворам, детским площадками, мимо разгромленных горок и качель, под яблонями и плакучими ивами, прямиком к той, что…

4. И вновь Жека

— Блин, там Пачика замели, — прилетел к нам Леха по прозвищу Хомыч.

— Как замели? — не поняли мы. — Кто? За что? — притихший и уставший от безделья и однообразия столик вдруг оживился. — Чё да как?

— Да он нах… ся, — Леха таким образом выражал крайнюю степень алкогольного опьянения, после которой Жеку всегда тянуло на подвиги. — Нажрался в свинью, приходит ко мне и говорит: «Идем со мной, присмотришь, чтобы все пучком было!» Я гляжу — пацану труба, сейчас что-то будет, собираюсь и айда за ним. По пути прихватили Дроню…

— И чё? — не унимались мы.

— Замели Пасюка! — эмоционально разводил руками слегка пухловатый Леха. — Нахрен замели.

— Так чё он то сделал? — Ты не тяни, рассказывай.

И тут Леха повел свою историю.

Стоит отметить, что Женька в нашей компании был самым меньшим по возрасту, но не последним по росту. Вымахал что-то там под сто восемьдесят пять, а то и сто девяносто, фигуру он имел среднюю, время от времени поддавался на уговоры и увещевания Витали и начинал качаться, но после каждого занятия обязательно следовала сигарета, потом бутылочка пива, а потом и вовсе тренировки заканчивались. Жека вот-вот окончил школу и то ли уже поступил куда, имеется ввиду техникум или ПТУ, то ли только собирался — мы не особо интересовались. Это был мой друг детства, и когда я окончательно перебрался в эту компанию, к нам последовал и Жека.

Сколько я его помнил, с ним всегда что-то приключалось. Не со зла и не специально, но шутки или озорства ради, он вечно влетал в истории. Бил у машин зеркала, демонстрируя навыки восточных единоборств, а потом неделю ходил с отверткой, примеряясь с какой бы машины свинтить то самое зеркало, дабы отдать его хозяину машины. Хозяин не был в курсе, но дал Жеке неделю, чтобы тот как-то самолично решил вопрос, иначе все станет известно Жекиному отцу и ремень тогда покажется для Женьки самым сладким вариантом решения вопроса. Тогда свинтить ничего не удалось, подключили отца и как-то все разрешилось, но Жека в очередной раз запомнил, что к чему. Но не надолго. Немного перебрав, он вновь влез в какую-то историю и там уже фигурировал участковый.

И случаев таких за его непродолжительную жизнь было множество. И все по нарастающей, потому когда Леха прибежал и сообщил прелюбопытнейшую новость, мы ни сколько не усомнились в его словах.

А дело, со слов Лехи Хомыча, было примерно так:

— Вылазь! — тарабанил в Лехину дверь Жека. — Дело есть!! — не унимался он. У Лехи звонок давно сгорел, мужиком в семье был только он и ему, собственно, кроме магнитофона, коробки кассет и пары ещё каких-то технических вещиц, все остальное было пофиг. Так что звонок жил своей жизнью — точнее, отжил таковую, — а Леха своей.

— Ты что, ох..л? — открыл дверь Леха и едва удержал начавшее падать тело. — А если б матушка или бабуля дома были? Они бы мне потом всю голову засрали! — прямолинейно обрисовал ситуацию он. Но Жеке, похоже, было уже все однозначно по любому основанию дроби.

— Вылазь! — произнес уже потише он. — Дело есть. Развлекуха, я тебе говорю…

Говорить Жеке было сложно, но то, что он что-то задумал и это что-то сомнительно попахивало, Лехе стало ясно сразу же. И немного поразмыслив, он натянул свои красы, переодел футболку с белой — домашней, на синюю — прогулочную, и последовал за швыряемым гравитацией и вращением Земли из стороны в сторону Жекой.

— Пацаны, курнуть не найдётся? — прибился Дроня. Пацан он был отличный, просто отменный, если бы ещё не столь горячим и безрассудным, так ему и цены бы не было. — Пыхнуть надо бы… — пояснил он.

Ни курнуть, ни пыхнуть, естественно, ни у кого не нашлось, а вот «сто пудовый развлекон» ему пообещали. И коли делать Дрону было сегодня до ночи совсем нечего, то он с радостью согласился составить им компанию.

Путь их лежал ровно за Жекой, а тот прокладывал его, путь, естественно, со знанием местности бывалым лоцманом, огибая все уступы, разбросанные строительные блоки и незакрытые люки.

— А куда мы? — не унимался Дрон меж тем не отставая от Лехи и Жеки.

— Не знаю, — честно признался Леха. — Я вот за телом двигаюсь. Присматриваю, как бы он чего не натворил.

— А! — понимающе засмеялся Дроня.

А «тело» влекло их вверх, вверх микрорайона, мимо чужих дворов, уже не знакомых старушек у подъездов, куда-то в сторону… В сторону стройки! — удивился Леха и ему что-то все это стало еще меньше нравиться.

Там, наверху и немного в стороне, стояло ровно три недостроенные коробки, которые когда-то должны были бы стать полноценными пятиэтажками, но пока лишь стояли, мокли, наполнялись пылью, битыми бутылками и следами костров.

— А что там? — не удержался Леха, догоняя Жеку.

— А ты не с-с-сцы! — протянул Жека и вновь вырвался на полтора корпуса вперед.

— Не, а чё тут? — не понял Дрон.

— Сейчас все увидите! — обрадовался Жека, припал к земле, запустил руку куда-то под фундамент и, порывшись там с минуту, с великими потугами вытащил громадный кусок арматуры диаметра не менее 40-го.

— Вот! — показал он метровый прут, который в его руке выглядел достаточно устрашающе. — Ты, — он указал на Леху, — стой там и смотри, а ты, — теперь пришел черед и Дрони, — стой там, — указание в противоположную сторону, — и смотри туда, а я… — и пока пацаны послушно расходились по сторонам, не до конца понимая суть происходящего и план Жеки, тот размахнулся, и что было силы лупанул по кладке стеклоблоков, что закрывали собой проем рядом со входом в один из подъезд.

Стеклоблоки треснули, посыпалась мелкая крошка. Последовал второй удар, потом третий, и так далее, раз за разом, во всю силу и дурь молодецкую, Жека лупил металлическим прутом по стеклоблокам, вынося их напрочь из кладки. Азарт был столь велик, что он напрочь забылся. Забыл об осторожности. О чувстве собственного самосохранения и нецензурная брань, частушки, куплеты полюбившихся песен, «Сектор газа» — все летело в пространство вместе со стеклянной крошкой. И летело ровно до тех пор, пока из-за угла не показался громадного роста мужик, удивленный столь бесцеремонным вторжением на охраняемую им территорию, да ещё и позволявшую себе порчу имущества столь откровенным и циничным способом.

Ни Леха, ни Дроня и чирикнуть не успели, как мужик влетел в зону досягаемости Жеки, схватил того за шиворот, вырвал арматурину и, если честно, пацаны думали, сейчас начнет его откровенно пинать, но мужик сделал хуже — он скрутил Жеку и попытавшись выспросить кто он да что тут делает. Не получив ответа, тут же пригрозился вызвать милицию для составления и чего-то там ещё.

Более что-то ловить ни Леха, ни Дроня здесь ничего не видели и тут же скрылись с места преступления, разнося весть о пленении Жеки и тому подобном…

— Вот же ш… — произнес кто-то из наших, дослушав историю до конца. Причем чем это было, осуждением или же, напротив, констатацией крутизны, — разобрать было сложно.

— Чё делать то? — прозвучало как бы с нескольких сторон. Возникла идея идти к Андрюхе — нашему бывшему однокласснику, что теперь учился на того самого милиционера, чтобы тот на своем уровне, так сказать, порешал… Но зная Жеку и его постоянные залеты, как-то показалось сомнительным, чтобы настоящий случай оказался достаточно весомым для вписки Андрюхи за Пачика. И не знаю, сколько бы ещё мы сидели и гадали, а, быть может, даже сорвались бы с места чтобы разобраться на самой местности, «уговорить мужика», так сказать, если бы едва ли не мимо нас не провели того самого Пачика.

Вид у него был печальный. Шел он понуро, что-то отвечая на вопросы мужика, отвечая нехотя, а может и вовсе не отвечая. Мужик же всяк раз чем-то интересовался и вел себя, стоит отдать ему должное, вполне себе достойно, удерживая как себя в руках, так и Пачика за спортивную куртку, за ворот. Жека, он же Пачик по прозвищу, семенил впереди, уже не столь резвый и бодрый, но явно что-то замышляющий. И не будь он Жекой, если бы и в такой ситуации…

— Эй, Пачик! — заорали мы ему вслед и, наверное, это его приободрило. Жека не рванулся, нет, он просто сделал более решительный шаг вперед, крутанулся на месте, буквально вылетая из своей спортивной мастерки и лишь рукава на какое-то время сковали его движение. И оставив ту в руках у удивленного мужика, рванул со всех ног. Да так рванул, что, видимо, забылся окончательно, потому что путь его лежал прямиком домой. В дом, в подъезд, домой — по промой, в зоне видимости, совершив забег на дистанцию в триста метров. В самое логово. Куда его, собственно, и вели.

— Объект пытался скрыться бегством, — констатировал кто-то из наших, наблюдая эту ситуацию. — Побег удался, но скрыться и замести следы объект уже не имел ни сил, ни возможности. Сторожевые собаки быстро взяли его след, и его поимка стала лишь вопросом времени.

Наверное, это понимал и мужик, так как он лишь скомкал мастерку, перехватив ту своей громадной рукой, и неспешно направился вслед за скрывшимся в подъезде Пачиком.

***

Как потом рассказывал сам Жека, проспавшийся и оценивший масштаб своего безумия, его изловили буквально спустя несколько минут как он скрылся в ванной.

Изловили и продемонстрировали тому самому мужику, который оказался не то прорабом бригады, что только вот планировала приступать к восстановительным работам спустя годы запустения, не то просто сторожем, что хоть и позволял местной пацанве резвиться в бетонных клетушках, но актов вандализма не терпел.

Жеку продемонстрировали. Опознали. И тут же отослали к себе в комнату, заперевшись на кухне до самого утра, решая вопрос полнотой налитого стакана и шириной тарелки полной закуски…

Что случилось с самим Женькой — история умалчивает. Молчит и сам Жека. Как рыба молчит. Ни слова. Но лишь речь заходит о походе на стройку, тут же становится мрачным и под каким-то предлогом увиливает от ответа и похода.

5. Леха по прозвищу Хомыч

Леха был моим едва ли не наистарейшим другом на районе. По крайней мере, практически с самого момента переезда на ещё недостроенный жилмассив, в грязь, в строительную разруху и в радость, что вот теперь и у на есть приличная квартира, я помню Леху и Саню. А Жеку и прочих уже немного попозже.

Леха жил в соседней пятиэтажке, в однокомнатной квартире с мамой, младшим братом и престарелой бабушкой. «В тесноте, да не в обиде», — как порой невесело выражался он, но, по больше части, дела домашние он на улицу не выносил.

Леха был слегка округл, немного застенчив, любил музыку, порассуждать на отвлечённые темы и хотел стать бизнесменом. А кто, собственно, в те времена таковым стать не мечтал. Пословица «отец инженер — горе в семье» тогда являлась не просто широкоупотребимой, но и до боли для многих правдивой. Но так как у Лехи отца не было, о нем он вообще не вспоминал и тему это всячески обходил, то все, что ему оставалось — это мать и престарелая бабушка да младший брат, ну, и мы, его друзяки, естественно.

Леха всегда был в курсе всех наших дел, но старался в них особо не встрявать. То ли чувство самосохранения, то ли воспитание, а может и ещё что, видимо, брали верх и, как в какой-то сказке, «его уши торчали из каждой истории», но сам он ни разу ловлен ни на чем не был. Меж тем Леха будучи нашим другом, на районе известность имел как Хомыч, откликался на это прозвище, нам даже порой казалось, что гордо его носит, и, естественно, без его участия мало что случалось да происходило.

***

Лето уже во всю набирало силу и тут как-то нежданно-негаданно случился очередной праздник. То ли городское руководство вдруг изыскало средства, то ли он и впрямь был запланирован ещё давно, о чем мы, конечно, догадывались, но особых планов не строили. И по этому поводу были объявлены, как это правильно зовется? — народные гуляния. Гулять у нас было не то чтобы совсем негде, но так чтобы более-менее культурно — это только городской парк. Всё остальное — пьянка, разврат и мордобой. Ландшафт местности такой, не предназначенный для культуры и отдыха, я так думаю. И вот перед нами троими, Жекой, мной и Лехой Хомычем встала дилемма — влиться в компанию и забухать на столике или выделиться, выпендриться, и забухать уже в парке? Вопрос выпивки не стоял в принципе — это святое. Дилемма заключалась в месте его, алкоголя, употребления и дальнейшего брожения, что говориться «под шофе».

И, естественно, решающее слово здесь оказалось за Жекой.

— В парк хочу, — скапризничал он убедительно и мы прогнулись.

— Брать будем? — поинтересовался я. И на меня посмотрели не то с удивлением, а то и вовсе с негодованием.

— Естественно! — заявил Леха.

— Тогда у меня есть! — обрадовал их я.

Стоит отметить, что культура потребления спиртного у нас на районе, как, думаю, и во всех остальных местностях не обремененных избытком денежных знаков, сводилась к желанию «убиться» чем-то спиртосодержащим, желательно при минимальных затратах и без всякой думы о последствиях и здоровье. Слово здоровье и вовсе являлось предметом саркастических шуток и как ценность не котировалось. Именно потому периодически случались истории с отравлениями тормозной жидкостью, омывателем стекла, неправильно выделанным клеем ПФ, а последнее, что нам поведал Жека, чья сестра работала в больнице, — это гудронный человек. Этот человек, сотрудник одной из путеремонтных бригад, то ли на спор, то ли в горячке похмельного синдрома, налакался креозота смешанного с чем-то там ещё — чем там пропитывают шпалы на железке? — и в состоянии полной недвижимости был доставлен в больничку на «реабилитацию». Новость с прибытием такого рода «пассажиров» была не нова, но тут сбежалась едва ли не вся больница поглядеть на «чудо»!, ибо это чудо превратилось в нечто сходное по цвету с деревянной шпалой, пропитанную тем же веществом, что и пило, чудо естественно.

И вот, выскочив из домов и собравшись на колонке чуть ниже района, Жека с воодушевлением рассказывал нам эту историю. Наверное, подчёркивая тем самым необходимость ведения правильного и здорового образа жизни?! Нет, напротив! Констатируя крутизну и известность мужика, что таким образом выпендрился. Это, собственно, и все, что Вам нужно знать о культуре потребления алкоголя, которая была присуща и нам. Дорогой коньяк — это безмерно круто, но, во-первых, не про нас, а, во-вторых, на эти деньги можно напоить всю нашу компанию до состояния полной неописуемости. И как вы думаете, какой выбор был бы сделан, заимейся такая возможность у нас?

— Ты взял? — интересовался Жека, имея ввиду вполне конкретную вещь.

— Ага! — отвечал я.

— Где? — не унимался он. Жека только что вырвался с полевых работ, куда его так не к стати загнали «старики», и сейчас вопрос «выпить» для него стоял очень остро, так как «старики» его все одно спилят за побег с фазенды, так хоть компенсация тому должна была бы весомой.

— Всё пучком! — заверил его я. — Дома не держим.

— Эт как? — не понял Жека.

— Долго объяснять! — прервал его Леха, который и сам-то был не в курсе, но алкогольная тематика последние десять-пятнадцать минут, пока мы катились вниз по одной из крутых и узких улочек, носивших фамилию некоего революционера, что у нас считалась едва ли не ругательством, Лехе изрядно надоело. Он хотел завести песню о реперах, музыке и, возможно, о бабах.

— А пожрать взяли? — вдруг задал неприличный вопрос Жека. Как-то у нас закусывать было не принято. Максимум вода из-под колонки. И всё. А тут такое — пожрать!

— Ты эт чего? — удивился Леха.

— Я с утра ничего не жрал, — объяснял долговязый и несколько выглядевший усталым Жека. — Как бы не случилось такого, как в школе, когда…

Этот случай был известен всем и вызывал каждый раз неудержимый смех. В тот раз Жека принял с товарищами за школой по две соточки чего-то подозрительного, принял наспех, ибо спешил. Закусил зеленым яблочком на голодный желудок и тут же отправился в ту же самую школу, откуда на полчасика с товарищами и сбежал. В актовом зале, где собралась едва ли не вся наша громадная школа, шло некое действо, что само по себе было для нас большим культурным событием. КВН или что-то в этом роде. Не важно. А важно то, что всей — всей школе! — запомнился не КВН! Запомнился Жека!!! Он явился все с теми же своими товарищами, примостился на свободное место рядом с Лехой в первом ряду и уснул. И было все ничего — его посапывание, пускай и в первом ряду, не особо кого-то беспокоило — разве что учителей, что мотали себе на ус и делали записи в блокнотики — не более, если бы тепло, уют и те самые две соточки на голодный желудок да яблочко, не попросились наружу. Естественно, попросились и тут же, не отходя выбрались. Под соответствующие звуки, прямо на пол перед сценой и к «огромной радости» участников культурного мероприятия. Мероприятие, не скажу, что было сорвано, но Жеку вынесли, зал орал, а Лехе — что оказался его ближайшим другом, и не столько по степени дружбы, сколько «потому что под руку попался», под улюлюканье зала была вручена тряпка и ведро… Естественно, после этого Леха жутко злился на Жеку. Злился, выговаривал, бубнел, но нужно было знать Жеку, чтобы понять — он то может и сожалеет, но вот причину Лехиных возмущений, собственно, не понимает и не разделяет: «Это всё яблочки!» — ссылался Жека и не кривил душою, именно так он считал и в том был уверен.

— Так пожрать брали? — не унимался Жека.

Как оказалось, о такой мелочи, как закуска, ни кто и думать не стал. Даже сам Жека. «А нахрена, собственно?!»

— Ничего, сейчас найдем! — уверил нас Леха и нам пришлось сменить маршрут, оминая центр с его «ударенной на всю голову транспортной развязкой», и двигаясь через железнодорожный вокзал, мимо частного сектора и доживающего свои последние времена пивзавода.

— А мы куда идем то? — вновь поинтересовался Жека.

— На лодочную станцию, — пояснил я.

— Нахрена?

— Так надо, — пояснил я. — Там поймешь…

— Только я в воду не полезу! — тут же предупредил на всяк случай нас Жека.

Но, собственно, в воду лезть и не требовалось. Просто лодочная станция, так же и большая часть города, придя в запустение ещё при Союзе, а сейчас и того хуже — обветшав и износившись, давно не функционировала. Старые остовы лодок, груды металлолома и прочего мусора лежали там горами, но, что самое главное, лежали в сторонке, в некотором отдалении от вьющейся вдоль река с одной стороны и громадного мелового холма, на котором и стоял наш город, с иной. Именно такое уютное и заброшенно место нам и требовалось, чтобы неспешно распить то, что было мною припрятано при довольно неоднозначных обстоятельствах прямо под кустом у обочины той самой улочки.

— В воду и не надо. — заверил Жеку я.

Наш спуск занял какое-то время, потом долгая дуга вдоль поросшей камышом речушки Купянки, что можно было бы перепрыгнуть в присяде, но её закопали и облицевали бетоном в свое время так, словом, нам пришлось тащиться до раздолбанного моста, далее по рельсам и шпалам до вокзала, а оттуда, восхищаясь великолепием некогда кругового подъезда к вокзалу, ныне все больше уходившего в болото и порастающего камышом, к тем самым домикам за покосившимися заборчиками и далее…

— Пришли, — пояснил Леха. Почему-то шепотом. — Полезли. — и он указал на яблоню, что своей кроной давно перевалилась через штакетник.

Со стороны улицы на дереве не было ни одной целой веточки, ни единого не пострадавшего листочка, ничего живого — видимо, часто здесь прохаживались веселые компании, срезая путь домой, со стороны больнички или парка.

— Полезли, — и Леха достаточно проворно, невзирая даже на свои габариты, вскочил на штакетник.

Зеленые яблоки, зеленые абрикосы, зеленое все — вплоть до щавеля. Всё это не доживало и своей первой декады, съедаемой нами или пацанами помладше. Сложно поверить — но нельзя было пойти просто в магазин и купить там хоть что-то приличное из овощей или фруктов. Их там просто не было. В лучшем случае перегной из моркови или капусты. Случалось, старушки выносили припасы прошлого года, но трата денег на такую штуку, как яблоки была попросту немыслима!! Вырастут через пару месяцев. Вот тогда… А пока, авитаминоз, молодые растущие организмы, и хана всему зеленому, что может быть съедено. Хана до такого состояния, что на бедной яблоньке одновременно могло сидеть до десятка нас, выискивая последние, размером с горошину, завязавшиеся яблочки.

Примерно в это же время, а то и попозже, когда шла шпанка и черешня, жутко страдали сады и деревья в частном секторе. Потому не было ничего удивительного ни в сноровке лазить по заборам и деревьям не только Лехи, но и нас, ни в том, что это дерево являло собой экспонат многочисленного насилия над собой.

Взобравшись на яблоньку, мы осознали, что бывали у неё не первыми и осталось нам совсем немного. Ну, с десятка три мелких, не сформированных, зеленых и жутко кислых яблочек, что тут же стали пополнять собой наши карманы и пазухи.

— А ну я вам сейчас! — вдруг прозвучало несколько в сторонке и тут же заставило нас сменить крадущиеся движения на более откровенные. На нас несся дедуля и чем-то помахивал в руке.

«Лопата!» — мелькнуло у меня в голове.

— У него ружье, е…! — прокричал Жека и тут же оказался на земле.

«Ружье?» — мелькнуло у меня в голове и почему-то сейчас же захотелось узнать, чем оно заряжено — дробью или солью. Хотя, признаться честно, ни то, ни иное как-то отведать не хотелось.

— Валим! — проорал Леха и подпрыгнул на ветке так, что та дала крен, потом затрещали и вместе с Лехой рухнула вниз. Путь отступления верхом для нас оказался отрезанным — это была та самая ветка, что… Но размышлять было некогда. Прыгнув едва ли не на голову Лехи, откатившись с ним в сторону, мы тут же вскочили и побежали. Леха летел первый и я уж ни как не ожидал от него такой прыти.

— Нахрен! — заорал он и с этим криком вынес на тот же хрен секцию прогнившего забора. Штакетник рухнул в пыль да грязь и открыл нам путь к отступлению. Не к бегству. Нет! К отступлению, так как мы были героями и парнями хоть куда, какое уж тут бегство — отступление и смена диспозиции.

— А вот я вам сейчас! — осерчал дедуля и, видимо вскинул ружье.

— Ложись! — проорал бежавший последним Жека и тут же догнав, повалил нас наземь.

Не знаю, стрелял ли старик или нет, за шумом падения в пыль я как-то того не расслышал, но Жека утверждал, что выстрел был. Леха вновь поносил Жеку на чем свет стоит, но последней все так же недоумевал: «Чего это он? Я же всех спас!»

Как-то убравшись подальше от старика, сломанной яблони и изувеченного забора, мы вышли на старинный спуск, что бы ему быть неладным, и проклиная все на свете, взяли обязательство на восхождение по этой мощеной отвесной скале, размытой дождями, разбитой временем и частично разворованной на бутовый камень и заросшей едва ли не вековыми деревьями с обоих сторон. Что не говори — исторический центр города, однако. Правда, нам от этой истории было как-то не очень…

И как-то претерпев лишения восхождения по этому спуску (и чего его называют спуском, когда это натуральный подъем?!) мы тут же перенеслись совсем в иную эпоху — «местный палац лордов», ни дать, ни взять — совковое админздание с площадью, памятником вождю и любителю детей, как утверждается, — всему тому, что так недавно нами было отринуто и что всем нам уже набило такую оскомину, что даже Жека скривился, проходя мимо чахлых розочек на клумбах по поросшим травой в стыках кладки бетонных квадратов площади.

— Прошлой зимой ему на грудь табличку повесили — куплю рубли! — повторил в который раз историю Жека. Мы с Лехой улыбнулись, вспоминая любительские фото этого плаката, сделанные мною по случаю. Плакат, говорят, провисел едва ли не с неделю, с мольбой взирая в окна горисполкома у которого, видимо, не было не только рублей, но и купонов, а потом и гривни.

— Да, было дело… — произнес я, бросая взор на недостроенный дом пионеров, панораму Сахзавода, пост пожарных под голубыми ёлочками сразу за памятником вождю мирового пролетариата и метя в тот самый спуск, что перерастал в меловую дорогу вдоль реки с небольшими домиками вдоль, сгоревшим магазином класса сельмаг, и частыми ответвлениями троп и дорожек в сторону реки. Вот так — сначала восхождение, потом спуск. Нам, по ходу, пора было давать медали за альпинизм, — или что там у них за такое дают. Другое дело, если бы мы пошли по «старому» маршруту, через центр. Но тогда не было бы яблочек, да и там, в центре, у самой церкви, какой-то на всю голову стукнутый проектант свел под неимоверными углами сразу несколько дорог да улочек, не дав возможности пешеходам найти способ их относительно безопасно преодолевать.

— Тут! — указал я на пожухлый куст не то шиповника, не то волчих ягод, прижавшийся к самой обочине дороги из мела. Такой же припорошенный белой пылью, как и все вокруг.

— Где? — не понял Жека.

— Тут! — повторил я и полез за куст.

Кто бы мог подумать, что именно здесь, в этой чахлой травке — а какая могла вырасти на почве из мела? — за кустом, который пора бы было давно и выкорчевать, где ежечасно проходила, должно быть, не один десяток пар ног, скрывается величайшее чудо из чудес — поллитровая банка самогона, завернутая в старенький местами порванный пакетик.

— Вот! — вынул я банку и настроение у пацанов тут же улучшилось. Жека загорелся, а Лехины горящие глаза не могли дождаться, когда же?…

— На станцию! — уже настаивал Жека, имея виду, естественно, лодочную…

***

— Ветал рассказывал, — разливал из баночки по пластиковым стаканчикам Леха — стаканчики нашлись в кармане у Жеки, смятые, истерзанные, но пока что ещё не дающие течь. — Во время игры в карты рассказывал, — жидкость лилась ровной струей, ударяясь о дно стаканчиков, слегка даже пенясь от обилия примесей, наполняя наши емкости. — Он на днях тёлу притащил домой. Стремную, что его жизнь! — не отрывал взгляд от жидкости Леха. — Правда что она стремная он понял только утром, когда проспался. А то был пьян, что, говорит, его деваха сама до его же дома и дотащила. Он там в лифту упал, по ступенькам полз, — мы все представляли с каким задором и воодушевлением все это рассказывал Ветал и нам уже становилось смешно. — Затащила она его, значит дамой, и дала… — Жека едва с прогнившего борта развалившейся лодки не рухнул вниз, заливаясь смехом.

— Затащила и дала! — ржал он.

— Ну да! — смеялся сдержанно и Леха. Он всегда был более менее сдержан в проявлении своих эмоций, что ни сколько не умаляло все иные его достоинства. — Затащила, уложила, раздела и отдалась, — пояснял он. — Так глаголет великий бабник Ветал. — тут и я прыснул, представив как об этом рассказывал Виталя.

— И что? — протянул руку к стакану Жека.

— А утром проснулся, глаза протер, кошек изо рта выгнал…

— Каких кошек? — не понял Жека.

— Тех, что ему туда всю ночь гадили, — пояснил Леха. — Посмотрел на тёлу и «ну её нахрен»! Говорит, что сначала прятался от неё как от прокаженной, а потом пинками выгонял из дому. Типа, погуляли, потрахались, пора и честь знать.

Мы ржали. Не просто смеялись, а просто ржали, едва не расплескивая драгоценную жидкость своих стаканов.

— Неужели такая страшная, что даже Ветал?.. — не закончил я, сотрясаясь от истории и манеры их пересказывать Лехой.

— Ну да, — с легкой улыбкой, что означала у него крайнюю степень веселья, продолжал Лёха. — Ветал говорил, что поначалу подумал, мол, тёла противогаз одела. Ни волоска, ни морщинки — все гладкое и без волос. Даже там! — он указал вниз. — Даже там ничего.

— А ресницы, брови? — интересовался подробностями Жека.

— Говорю же — противогаз! — пояснял Леха. — Ни ресниц, ни бровей — вообще ни волоска! Ветал, наверное, как увидал её, так тут же протрезвел. А потом вдруг начал шарить в поисках презика. Использованного…

— А эт зачем? — жидкость явно опаляла руку Жеке и тот спешил её побыстрее употребить, но история тоже его не отпускала.

— Эт понятно, — смеялся Леха. — Тёла стремная, сама все сделала, а потом придёт и предъявит, мол, дитя твое, давай как-то решать, устраивать наши отношения и всё такое.

— Нашёл?

— Что нашел?

— Презик?

— Да вроде как нашел, — пожал плечами Леха. — Нашёл, и спрятался в туалете разрабатывать план спасения на унитазе.

— План спасения на унитазе, — Жека взорвался смехом и вновь едва не рухнул вниз, с борта раздолбанной гнилой лодки.

— Ага, — подтвердил Леха. — Толчок — он самое то место, где рождаются планы мирового господства, ну, или на крайняк, как избавиться утром от телы в противогазе?!

— И как? Выгнал? — было интересно и мне.

— Ну с нами сидел, веселый такой, наверное выгнал…

— Или сбежал, — выдвинул версию Жека.

— Или сбежал, — на сей раз едва не рухнул от смеха Лёха. Видимо такого поворота событий он не ожидал. Версию не рассматривал.

Наш смех разносился среди развалин некогда шумной лодочной станции. Справа рассыпалась металлическая конструкция, ещё не распиленная на металлолом — не пришло время. Слева лежало несколько рассыпающихся лодок — все более-менее держащееся на плаву давно растащили жители соседних частных домов.

Частные дома смотрели на нас своими садами, переходящими в заброшенные плодовые деревья лодочной станции, а далекий и такой близкий поросший травой берег приносил влагу и освежал нашим телам и разуму.

— Ну, за нас! — поднял тост Леха и мы чокнулись пластиком о пластик. Звона хрусталя не последовало, но нас это не особо и интересовало. Жидкость попала в рот, обожгла сначала все там, удушила своими испарениями и полилась огненным потоком вниз, всяк раз борясь с рефлекторными позывами организма вытолкнуть всю эту гадость назад, прочь… Минутная борьба с перекошенными лицами, уткнутыми носами в рукава и неистовым желанием победить — окончилась, естественно, нашей победой.

— Фух… — выдохнул Жека и тут же напал на наш скарб — зеленые яблочки. — Ух… — повторил он и проглотил целиком сразу несколько.

— Нам оставь, — прогундосил своим голосом бум-боксера Леха. — Нам оставь.

— Чё? — не понял Жека. — Я ничего не жрал, — налегал он на яблочки. — Целый день на огороде и ничего не жрал, — уминал он яблочки.

— Ты только на яблочки не налегай, — разливал по второй Леха из банки бурую жидкость. — А то будет как…

***

Следующим утром мня разбудил звонок. В дверь, естественно. Взглянув на часы и яркий свет солнца, тяжело связав меж собою девять утра, звонок и это неумолимое солнце, я поплелся к двери.

— Нахрена Вы меня отпинали? — задал мне тут же вопрос стоявший на пороге Жека. Для полноты и чистоты картины стоило бы пару слов заменить на исходно произнесенные Жекой, но они не умещаются в понимание правил приличия и относятся к матерно-неформальному лексикону.

— Не понял? — удивился я.

— Меня утром нашла сеструх, — округлял глаза Жека. — На лавочке. Нашла, — пыл его угасал. — Вся рубашка порвана, спина в крови, еб..о разбито. На асфальте кровь.

«О как!» — округлил теперь глаза и я. Я то был уверен совсем в ином.

— Мы тебя с Лехой отвели домой… — пояснял я.

— Я был на лавочке, возле подъезда… — пояснял Жека. — Рубашка порвана, перед лавочкой кровяра, вот такая лужа, нос — вот, — он показал свой нос.

— Мы тебя отвели домой, открыли тебе дверь, потом стояли на улице, смотрели на окна, — пояснял я Жеке. — У тебя загорелся на кухне свет…

— И я проснулся на лавочке…

— Ну уж не знаю, — развел руками я. — А ты вообще, хоть что-то помнишь?…

Оказалось, — не помнит! Вообще, после лодочной станции с Жекой, а точнее с его памятью, случился коллапс. И это было, одновременно, и весело, и печально.

— Херово, — выдохнул я и едва не рассмеялся, потому что, наверное, самое веселое, что может быть, это утром вспоминать и рассказывать перепившим друганам, что с ними прошлой ночью случилось.

— Пять минут. Заходи. И пошли к Лехе, — предложил я.

— Наху… ся? — встретил Жеку вместо приветствия Лехи и тут же рассмеялся заливистым смехом. — Нажрался? Яблочками закусывал опять? — не унимался он. Жека потерял весь свой запал желания выяснять отношения, потеряв под ногами не только почву, но и остатки самоуверенности.

— А что там? — поинтересовался он.

— А то, что ты нажрался и испортил нам праздник! — смеялся Леха.

Испортил ли Жека праздник? Ну, это спорно… То, что пошёл он не по тому плану, который мы предполагали и на который расчитывали — это да. Но вот испортил — наверное, нет! Ведь Жека доставил нам не только массу хлопот, но и возможность, исполняя эти хлопоты, от души поржать (именно поржать, а не посмеяться и да не улыбнуться, а именно поржать!) над ситуацией и телом, что не желало сначала просыпаться под деревом, а потом упиралось своей транспортировке домой до последнего.

И тут Леху понесло:

— А помнишь как яблочками закусывал и у меня банку с последней «дозой» отбирал?

— Не… — мотал головой потерянный Жека.

— А как с лодки упал, помнишь?

Тоже не помнил.

— А как: «Я знаю короткий путь! Тут недалеко!»? Помнишь?

Жека не помнил, зато мы прекрасно помним, когда при выходе с лодочной станции повернули не направо, как нам следовало бы, а, поддавший увещеваниям уже шатавшегося Жеки, пошли влево, вниз, к тому месту, что Жека знал как короткий путь. Путь, действительно, оказался коротким, но, если признаться, то путем или даже тропинкой это назвать было сложно. Едва ли не отвесная гора из меловых отложений, что не имела даже растительности — вот и весь короткий пути, по которому мы и трезвые едва ли взобрались бы, а вот с подвыпившим Жекой пришлось и того хуже. Жека всяк раз норовил рухнуть и покатиться вниз, потому Леха тащил того за руки вверх, я толкал руками в задницу. Жека же особо не содействовал в наших потугах, громко матерясь ещё мог перебирать ногами, время от времени пытаясь ногой достать Леху или пнуть меня.

— А как мы потом мел на колонке отмывали? Все идут чистые, опрятные и только три дауна под колонкой на центральной улице моются?! Помнишь?

И правда, восхождение на меловую гору, к слову, на которых стоит наш город и которые тянутся от самого Белгорода до верховьев Донбасса, мы пришли хоть и победителями, но понеся значительные потери при том. Падения и неуемный темперамент Жеки привел наш внешний вид в состояние плачевное и потому требующее некоторого обновления. Белые колени, обувь с налетом мела и штанины, что подлежали немедленной стирке, были преданы нещадной мойке под первой встретившейся колонкой. Матерясь, ругаясь и попутно веселясь, мы все втроем столпились у брызжущей струи и как могли устроили помывку. Жека, естественно, тут же напился воды прямо припав к ржавой трубе, а потом произнес нечто нечленораздельное да рванул «за приключениями». Изловили, умыли, образумили и мокрые, смущенные своим видом, но не компанией, все же продолжили свой путь в сторону Городского парка.

Жека держался молодцом. Не сдавался. И нам даже показалось, что немного протрезвел. И казалось ровно до того момента, как…

— А помнишь как прямо на входе в парк, наеб..ся и упал? Помнишь? Прямо под ноги патрулю? Помнишь?

Жека, естественно, не помнил. Не помнил и как завидев столбы-ворота входа в парк вырвался из наших цепких рук, пробежал всего два шага и растянулся точно между этих самых столбов, прямо к ногам стоявшего там патруля.

«Пипейц!» — подумали мы и уж не сомневались, что… Но патрулю, похоже, было и вовсе похрен, они лишь поглядели на распластанное тело, чем-то меж собой перебросились и отвернулись.

«Подымайся!» — шипел на ухо Жеке Леха.

«Вставай!» — опасливо глядя на людей в форме шептал и я.

— А могли бы в обезьяннике проснуться! — продолжал Леха. — Ты ж на них «мусора гребные, хули тут на дороге встали?!» — погнал.

— Что, правда? — удивился Жека и тут же рассмеялся во все горло. — Что, вот так и сказал? Мусора грёбаные?! — он понимал, что мог, скорее всего, так и было, отчего ему становилось лишь веселей. — Мусора гребаные??

— Тебе оставалось только их сапоги обблевать и вообще вечер бы удался! — пояснил Леха, вспоминая, как лишь оттащив в сторону Жеку, тот выдал и яблочки, и жидкость, и желудочный сок прямо посреди аллеи.

Жеку мы спасали быстро и оперативно, как только могли. Оставленное за спиной — зловонная лужу и недоумевающие взгляды добропорядочных сограждан, мы спешили убраться прочь, в темноту давно необрезанных деревьев. Милиция нас хоть и смущала, но, по сути, были они товарищами продажными и за небольшую мзду как-то мы с ними бы договорились. Больше нас пугали казаки — пацаны, пошедшие «в служение» не за материальные блага, а ради идеи — по крайней мере, так это декларировалось. И заместили собой ушедшую в прошлое совка «добровольную дружину» по разнарядке. Парни в каждом видели потенциального нарушителя, вели себя вызывающе и потому часто напрашивались. Но не в нашем случае, потому что мы то сейчас ничего существенного их триаде выставить не могли, разве что раздавить их всех троих неспешно падающим телом Жеки. «Сюда!» — прохрипел Леха и уволок в темноту Жеку.

А потом случилось то, чего и следовало ожидать. В принципе, но не в деталях. В деталях все случалось каждый раз по новому, но финал был предсказуем — Жека присел под дерево и там же уснул.

Не знаю, на что мы там ещё рассчитывали и на что надеялись, но попытки растормошить сидящего на корточках Жеку не прекращались. Поначалу мы увещевали его, потом толкали, дальше едва ли не пинали — нет, нет! — не били, но желание имели уже громадное. Жека не поддавался, что-то время от времени нес осудительное в наш адрес, но вставать и просыпаться не желал.

— А помнишь, как ты тёлок перепугал? — продолжал напоминать Жеке Леха. — Помнишь?

И этого, естественно, Жека не помнил. Но глаза его загорелись. Тёлки!

— А хрен с ним?! — не то спрашивая моего мнения, не то произнося решение всерцах стоял над спящим телом Леха. Вокруг шумело и разливалось веселье — лишь выйди на освещенную аллею, сделай всего с десяток шагов, и вот она — жизнь, ради которой мы, собственно, и подались сюда.

— Ты сходи, — предложил я. — А потом вернешься, я пойду. Мы ж не можем это тело тут бросить?!

Лёха был согласен. Он и сам бы не оставил Жеку, но будучи с ним рядом в который раз попадал в халепу из-за яблочек и самогона, выпитых и съеденных Жекой. И это обстоятельство его уж очень расстраивало.

— Хорошо, — согласился он и сделал те самые десять шагов.

Сделал и тут же наткнулся на пару, как он выражался, «сладких тел». Тела явно были с ним знакомы, являли собой нечто мелкое, малолетнее, несформировавшееся, но уже имевшие претензии на «ночную жизнь!» и «свет высшего общества».

— Привет! — произнесла черненькая «плоскодонка» чрезмерно кокетничая.

— Привет! — ответил Леха, намереваясь что-то предложить. Но не успел. Краем глаза отметив какое-то движение, он даже не успел среагировать на вихрь, вылетевший из темноты.

— Нахрен с пляжа, я тут ляжу! — сначала показались огненные глаза, потом бледное лицо, а дальше и не разбирающая дороги комично подергивающаяся фигура.

Фигура пообещала лечь и тут же легла, прямо между двумя «плоскодонками», расступившимися пред ним, как воды пред одним из пророков. Наш пророк пал к ногам «неземной красоты», красота же дико взвизгнула, в два голоса выматерилась по-взрослому и вихрем унеслась прочь, не то хи-хикая, не то проклиная нас.

— Ну а дальше что, раскуривал сигарету Жека прямо под дверью у Лехи?

А дальше мы вновь спасали тело. Нам казалось, что всё пропало. Что вот-вот нас накроют. Что девичий визг привлек внимание либо мусоров, либо казаков. И что хуже — это ещё вопрос.

Мы волокли потерявшее способность двигаться тело как могли. Ноги Жеки тянулись за нами, руки плетьми свисали у нас с плечь.

— Не нада к тетке! — время от времени приходя в себя что-то нес Жека. — Не нада к тетке!

Уж не знаю, может и впрямь у него тут где-то жила тетка, а может уже белка настойчиво стучалась в его скворечник, но он вырвался и даже попытался от нас бежать. Долго гнаться за ним, естественно, нам не пришлось. Сразу у кирпичной стены стадиона окончился его забег.

— Нужно такси! — прохрипел Леха, взваливая на себя тело Женьки.

— Ага, — согласился я и подумал, как бы это выстроить так путь, чтобы не попасть на глаза патрулю и добраться…

— Не надо к тетке! — кричал Жека, когда мы его впихивали на заднее сидение в такси.

— Мы домой, — пояснял я, усаживаясь рядом и позволив Лехе указывать путь водиле.

— Дома батя! — простонал Жека. — Домой тоже не надо!

— Чё это с ним? — водилой был пацан, наверно и прав ещё не имевший.

— Нах..ся, — пояснил Леха. — Он не опасный, — зачем-то добавил он.

Но водилу не столько интересовало — опасен наш товарищ или нет — его больше заботил салон, который Жека всяк раз грозил заблевать.

— Выгружайся! — прибыли на остановку, где думали проветрить Жеку. А потом отвести его хоть как-то держащегося на ногах домой. Но пассажир с заднего сидения отказался выходить.

— Нахрен демоны, — пинался он ногами и упирался руками в сиденья.

— Ах нахрен?! — схватили за ноги мы несговорчивого пассажира и выволокли из машины, уронив спиной на кучу щебня и гудрона. По случаю кто-то решил перестелить нашу трассу гравием с битумом, оставив по обочине горки едва ли не по самое колено, вот в этот самый гравий с битумом и угодил наш пассажир, вылетая с заднего сидения. Ноги мы отпустили, пассажира подняли кое-как, а таксист тут же ударил по газам, унося ноги и колеса, даже не дожидаясь закрытия задней двери. И ещё какое-то время мы могли видеть похлопывающуюся дверцу уносящейся «шестерки» вниз по Харьковской.

— А дальше? — не унимался Жека, выкуривая уже вторую сигарету и откровенно радуясь за свои вчерашние подвиги да свершения.

— А дальше ты лежал на лавочке под вишней возле моего подъезда. Ныл. Блевал. Вскакивал. Ругался. Пока тебе не надоело и ты не захотел домой.

— И? — удивленно округлил глаза Жека. Видимо его удивило, что он в таком состоянии вдруг захотел домой.

— Мы тебя отвели. Поставили возле двери. Открыли замок. Втолкнули в квартиру, так как ты на тот момент передумал и упирался. Вышли на улицу. Постояли, подождали пока загорится на кухне свет и пошли потом по домам, отдыхать. Уже было за полночь.

— А дальше?

— А дальше ты пришел к нам и рассказал, как мы тебя били, рвали рубаху, мазали асфальт кровищей и под конец бросили подыхать на лавочке возле подъезда, — продолжал Леха ехидно улыбаясь. — И если бы не сеструха, что ночью возвращалась домой, то хана бы пришла тебе! Наверно тараканы в нору утащили бы…

— Так нос же кто-то разбил?

— Асфальт, наверное. Ты с лавочки падал? Сколько раз??

6. Саня

У Жека по прозвищу Пача, уши гнулись во все стороны. Бывало, ради развлечения присутствующих, он их скручивал в трубочки и кривил настолько смешные рожи, что все тут же валились от смеху с ног.

Не знаю, было ли это что-то врожденное, но он утверждал, что сие является следствием занятий борьбой в детстве и тому подобное. Рассказывал, как его, ещё малого пацана, хотели даже отдать в спорт интернат по вольной или греко-римской борьбе, но что-то там не сложилось или отец не дал согласия. Вот так и остался Жека с поломанными ушами и своим веселым нравом.

По большему счету, Жека по прозвищу Пачик был быстрее весельчаком и шоуменом, чем бойцом или борцом. Особенно вырисовывались его способности в состоянии хорошего поддатия, видимо, когда последние тормоза уходили прочь, но, случалось, и на трезвую голову его бывало «несло».

— Давай! Давай! — подбадривал его Леха сидя на лавочке и обнимая свой старенький и вечно жующий кассеты магнитофончик «Протон». — Негры не так танцуют! — резюмировал он.

— Это индийские танцы! — кричал Жека и приплясывал под музыку, льющуюся из «Протона». — Эту кассету мне один индус подарил, — добавлял он и плясал дальше, забавляя не только прохожих, но и тех, кто в этот миг по какой-то причине решил выглянуть во двор нашего двора.

— Все равно негры лучше пляшут! — задорил его Леха, любитель репа и всего, что с тем связано.

— Нигеры так петь не умеют, — отвечал ему Жека по прозвищу Пачик и продолжал изображать некие па, явно скопированные им из индийских фильмов.

— Ты чё? — откуда-то из-под черемухи вынырнул Дроня. — Опять пьяный? — он был прямолинеен, невысок ростом и чрезвычайно вспыльчив.

— Вот так, взял и весь кайф обломал!! — остановился Пачик на половине движения, постоял так долю секунды и занял нормальное свое — вертикальное положение. Дроня вызывающе взирал на рослого Жеку с высоты своего небольшого роста, то есть с Жекиного пояса.

— Не, не пьяный, кажись, — заметил он своим прищуром. — А чё вы тут расселись? — поинтересовался он.

И правда, чего это мы тут расселись? На дворе стоял прекрасный погожий летний день. Солнце уже пекло нещадно. Всяк, кто в своем уме — спешил либо скрыться на речке, либо убраться подальше в тень. И только мы, с магнитофоном под мышкой у Лехи, оценивали актерское мастерство Жеки и попутно смеялись над его манерой это демонстрировать. Надеюсь, со стороны не казалось, что в нашем смехе сквозит некая злость, скорее просто веселье, тем более, что Жека всеми своими усилиями и тем, что сейчас у него происходило в голове, давал нам массу поводов.

— Чё расселись то? — повторил свой вопрос Дроня. — Айда к Шурику!

Шурик, он же Саня, был нашим другом с самых тех пор, как мы все перебрались в только что построенный дом и жил он в квартире ровно подо мной.

У Сани был отчим, а у отчима велосипед «Украина». Взаимоотношения в этом треугольнике напоминали латиноамериканский сериал, полный эмоций и недоразумений. Пользоваться велосипедом Сане дозволялось, но вот велик постоянно ломался. Ломался так часто и так не к стати, что всяк раз Саня неимоверно расстраивался, а отчим жутко сердился и его ор был слышен даже у нас в квартире. Сам же Санин отчим был человеком, что говорится, «всё в дом», «домовитым» и необоснованная порча имущества его всяк раз жутко расстраивала.

— А у него дома кто есть? — поинтересовался Пачик.

— Не… — ответил Дроня.

— А к нему можно? — совсем не риторический вопрос, так как совсем недавно Саня умудрился на той же самой «Украине» переломить стальную раму — рама треснула в том месте, где и переломиться вообще не могла бы — Саня пытался как-то изолентой скрыть этот момент, вставив в раму предварительно струганую палку. И по первых ему это даже удалось. Но ровно до того момента, как отчим взял этот велик и решил проехаться на дачу, естественно сразу же рухнув с переломленной рамы у самого подъезда. Сане жутко досталось, он был лишен едва ли не всего, мозг его, должно быть, забился подальше в уголок черепной коробки, и отстроился от ора китайской стеной, но самым страшным для Сани было то обстоятельство, что несмотря на его совершеннолетие, его, как пацана, посадили дома и запретили покидать квартиру на протяжении недели. Так что сей вопрос был отнюдь не риторическим.

— А тебе не пофиг? — расставил точки над и Дроня. Ему лично было даже более чем пофиг.

Саня нас встретил своим извечным спокойствием и тут же впустил всех к себе.

— Привет! — поприветствовал он всех нас и тут же перенаправил к себе в комнату, так как остальные комнаты были для него закрыты. Причем физически — на замок. Доступное же пространство сводилось к кухне, коридору, раздельному санузлу и, собственно, его комнате. В комнате висел громадный ковер, стоял комод, а окно было вечно открытым, впуская вместе с воздухом ещё и уличную пыль, а вечером комарье да мошек.

— Прикольный у тебя вид! — сразу же подскочил к окну Дроня. Саня не разделял его мнения — первый этаж, буйная листав плодовых деревьев закрывала вся справа и слева, оставляя лишь просвет напротив окна. И всё. Не то что, скажем, вид с пятого этажа. Но Саня промолчал.

— Чем занят? — поинтересовался Жека и по тут же забегавшим глазам Сани понял, что тот вновь нарушил какое-то правило отчима.

— Ни чем… — ответил Саня.

— Не гунди! — толкнул его в грудь Дроня. Саня попятился от неожиданности. А потом в ответ толкнул и Дроню. Последний отлетел на метр назад и грохнулся на Санину кровать.

— Ах ты так! — взвился Дроня и схватив первое что попало под руку — настольную лампу, шутя и играя, решил нанести легкие увечья Сане. Саня не сплоховал, отобрал у Дрони лампу, а мы как-то успокоили самого агрессивного друга, благо, Дроня был столь же отходчив, как и вспыльчив.

— Чё пожрать у тебя есть? — поинтересовался тут же он. — И сигарету давай сюда!

За перекурами, печеньем с чаем и салом с луком у нас прошло что-то около часа. Саня рассказывал о своих лишениях и бедствия в отношениях с отчимом. Распалялся, когда речь заходила о велосипеде. Утверждал, что это сам отчим перегружает велик мешками и ведрами, когда возвращается с дачи. А то, что велосипед потом ломается уже в руках Сани — это следствие. Износ металла и непруха, так сказать.

— Точняк! — согласился с ним Дроня. — Был бы у меня такой отчим, я бы его уже давно застрелил бы! — проглотил он кусок сала и закусил луком.

— Он ружья в стальном шкафу на балконе держит, — вдруг выдал Саня.

— Ружье? — вскочил Дроня. — Покаж!!!

— У него охотничье и мелкашка, — пояснил Саня. — Только все это в шкафу, в стальном, на балконе, — почему-то извинялся он.

— Не гони! — прервал его Дроня. — Давай сюда ружье! У тебя что, ключей нет?

Оказалось, что у Сани были ключи. И от запертых комнат, где стоял телик, который он в тихую смотрел во время отсутствия отчима и матери, и от второй комнаты, и даже от балкона. И, более того, даже от стального сейфа с оружием! Всё у него было. И благо, что отчим о том ничего не ведал, иначе Сашке потом бы не просто не поздоровилось, а вообще, я даже не представляю, что тот бы с Саней сделал.

— А ну дай сюда! — едва не вырвал с руками у Сани воздушку Дроня. Сейф растворил нам свои просторы и оказался заполнен теми самыми двумя ружьями — охотничьей вертикальной двустволкой и воздушкой с переламывающимся стволом, из подобного которому мы в свое время постреливали свинцовыми пульками в тире.

— Ты куда? — не понял Саня Дроне.

— Тут тесно! — прокричал тот пронесшись вихрем через все отпертые тайной связкой ключей Сани двери и когда мы его уже догнали, то сидел у окна, переламывал ствол и что-то шептал себе под нос.

— Пульки давай! — прокричал он Сане.

Саня пулек не взял, да и вовсе хотел тут же вернуть ружье назад — мало ли, отчим сейчас вернется, мы все в окно выпрыгнем — первый этаж все же, — а он останется споличными на месте преступления, да ещё и с воздушкой в руках. Нет! Такого он вовсе не хотел.

— Отдай! — схватил он ружье у Дрони. Но Дроня был тертым калачом, тут же пнул Саню в коленко и пригрозил врезать ещё и прикладом.

— Понял?! — Дроня делал ударение на букву «я», как то, по его мнению, проделывали только крутые пацаны. — Понял? — повторил он уже потише, созерцая над мучениями Сани, валявшегося у его ног и державшегося за свою коленку. — Пульки тащи! — легко толкнул носком кроссовки Дроня. — Пульки давай!

Принесенные с балкона (из сейфа) свинцовые болванки, прозванные нами пульками, Саня вынимал из коробки, как величайшую ценность, вполне обоснованно предполагая, что все они давно пересчитаны и учтены его дотошным и пунктуальным отчимом.

— Да чё ты там телишься?! — толкнул Саню прикладом Дроня. — Давай сюда! — и выгреб из коробки едва ли не жменю свинцовых пулек.

— Щас мы, — переломал он ствол, загнал туда одну из пулек и хлопнул воздушкой назад, приводя её в боевую готовность. — Залегли все, — скомандовал он и сам тут же присел у открытого окна.

— Ты по кошкам? — поинтересовался Пачик. Но сам по первой же команде засел спиной к окну и сейчас жевал найденную у Сани на кухни булку.

— Нет! — гордо ответил Дроня.

— По людям, что ли? — удивился Леха.

— По фашистам! — с давлением в голосе надсадно прошипел Дроня выискивая цель.

— По каким фашистам? — не понимал Саня. Винтовка и отчим уж очень сильно напрягали его сознание.

— По самым натуральным! — вновь прошипел Дроня, прикладываясь щекой к воздушке. — По самым натуральным… — шептал он.

— А где они?

— Сейчас будут! — как снайпер в засаде засел на подоконнике Дроня. Створ его винтовки и часть головы, вот и всё, что хоть как-то можно было различить с улицы. А могучая листва прекрасно скрывала его хоть справа, хоть слева.

— А вот и фашистюга! — обрадованно прошептал он.

И правда, фашист не заставил себя долго ждать. Фашисту было от силы лет тридцать пять — древний старикан! — и обладал фашист могучим пузом и солидным дипломатом. Пузо он гордо нес перед собой, дипломат не менее гордо в руке, обращённый своим черным глянцем пластика в нашу сторону.

— Пипец тебе, фашистская морда! — и не успели мы даже среагировать, как было уже поздно. Палец неспешно спустил курок, свинцовая болванка беззвучно покинула ствол винтовки и унеслась в сторону фашиста.

Фашист вздрогнул, оцепенел от лязгающего звука, поднял к лицу свой дипломат, удивленно провел по растрескавшемуся пластику пальцем и что-то сообразив, вдруг плашмя упал прямо на асфальт.

— Ага! Засцал, фашистюга! — произнес Дроня и тут же переломал ствол, загоняя туда второй синицевый наконечник. — Щас ты у меня узнаешь удали пролетарской! Прочувствуешь гнев праведный!! — прошипел Дроня и вновь навел на него винтовку.

Мужик лежал на асфальте практически неподвижно. И только его голова отрывалась от асфальта на некоторое время и вновь опускалась, отрывалась в поисках стрелка и вновь опускалась из-за неудобства позы. Искал он его, стрелка, почему-то вверху, на верхних этажах, а то и на крыше. Видно было, как движутся его губы, произнося то ли проклятия, то ли молитвы.

— Вот тебе! –и Дрон вновь спустила курок. Свинцовая пулька ударилась всего в нескольких сантиметрах от головы мужика, тот тут же вскочил, споткнулся, упал, вскочил, вновь споткнулся, но удержался и со всех ног бросился бежать.

— Уходит! Уходит! — взлетел на подоконник Дроня пытаясь стоя там же переломить ствол воздушки и быстро перезарядить. — Уходит фашист! Уходит тварь! — орал он на всю улицу. — Бери его в кольцо. Гони пид… а! — вопил он готовый броситься в погоню. Ствол не поддавался. Руки нервно крутили его из стороны в сторону, пульки рассыпались во все стороны, Саня стонал от ужаса и бледнел от предчувствия, Дроня вопил во всю глотку и уже был готов прыгнуть в окно, озвучив необходимость догнать фашиста и добить его прикладом. И прыгнул бы, и догнал бы, и добил бы — мы в это ни сколько не сомневались. И было бы так, если бы Леха не схватил Дрона за ноги и не сволок того в комнату, на пол.

— Ты что? — орал Дрон. — Пособник! Шкура фашистская! Отпусти меня! Да я щас тебя в расход пущу! — вошел в роль Дрон.

— Ты чё это? — успокаивал его Леха, прижимая как мог к полу. — Ты чего это разошелся? Ты ж мог и мужика застрелить? Ты чего?

— И правда, чего это я?! — вдруг сопротивление прекратилось. Дрон обмяк, обвел всех взглядом лежа на полу, а потом тихо поднявшись, устремив свой взор на Саню неспешно поинтересовался:

— А что это ты мне ружье в руки всучил? Я же не хотел!

Саня потерялся и даже не знал что ответить.

— Да ты же меня чуть человека убить не заставил! — недобро так глядел на Саню Дрон вскидывая в руке винтовку. Пускай и не заряженную, но всё же.

— Да я это… — попятился Саня. И картина была полна комизма. В половину Саниного роста Дрон, по массе раза в три-четыре уступающий Сане, травил хозяина квартиры, практически полностью подавив в том волю к сопротивлению.

— Ты же знаешь, что я остановиться не могу! — закричал Дроня. — Да ты меня хотел подставить… Ты меня угробить захотел!!! — и кинулся с ходу на Саню.

— Да он бешеный! — прокричал Саня и бросился бежать в сторону кухни.

— Вали его, — прокричал весело Леха и тут же завалил на пол Дроню.

— Да не меня! — удивился тот, вполне логично считая, что реплика касалась исключительно Сани. — Не меня валить надо…

Спустя минут пятнадцать все мы сидели на кухне. Пили чай, доедали найденный Дроном в шкафчике каравай. Двери давно были заперты, пукльки как-то собраны, воздушка на месте.

— Ну как я вас всех! — от всей души радовался Дроня. — Как я Вас? А?!

Ему не отвечали.

— А вы, небось, подумали, что я чокнулся?! Что у меня крышу унесло?! — радовался он своему неудержному артистическому темпераменту. — Вот так и все думают, что я чокнутый. А я вот так прикалываюсь!!

— А если бы мужика подстрелил, это тоже был бы прикол? — улыбался Жека, которому, собственно, не совсем и весело было уже.

— Да то прикол был… То я шутил так, — пил чай Дроня. А день меж тем только набирал обороты…

— Может на ручку сходить? — предложил Леха. — Там сейчас все наши…

7. Ватрон

Настоящее имя Ватрона знали разве что его родители да школьные учителя, периодически заглядывавшие в журнал и находившие его имя в суе. Мы же знали его Ватрона Ватроном и ни как иначе.

Гроза района, заставлявший дрожать едва ли каждого и вызывая частое раболепие со стороны тех, кто не желал с ним портить отношения, он быстро взлетел и так же быстро, как бывает с неудержимо горящими звездами, и потух. Но в тот момент он был звезда. Да ещё и какая!

Школа осталась позади, техникум, неутихающие драки, попойки, девки, по слухам — порой с элементами насилия, наркота — в этом всем был Ватрон, мой одногодка ростом под метр девяносто, со стальной челюстью, громадными кулаками и желанием их применить дело и не по делу.

В свое время Ватрону пророчили большое спортивное будущее. Годы в спортинтернате закалили в нем бойцовский дух и воспитали ненависть к слабости, а травма, полученная на одном из соревнований, навсегда поставила крест на такой казавшейся уже состоявшейся спортивной карьере.