Бесплатный фрагмент - После измены

Кристин Эванс
После измены

Глава 1. Идеальный фасад

Последние лучи вечернего солнца пробивались сквозь шторы из тончайшего льна, отбрасывая золотистые блики на стены мягкого персикового оттенка. Анна отступила на шаг, оценивая свою работу. Стол был накрыт с той же тщательностью, с какой она проектировала интерьеры для самых взыскательных клиентов. Белоснежная скатерть, купленная в их первую поездку в Париж; серебряные приборы — свадебный подарок родителей Максима; свечи в хрустальных подсвечниках, которые она расписала акварелью сама. Каждый элемент был продуман до мелочи, словно финальный штрих в проекте, над которым она трудилась неделями.

Сегодняшний вечер должен был стать идеальным. Пять лет счастливой жизни, наполненных смехом, планами, любовью. Пять лет, которые они отмечали каждый год с той же страстью, что и свой первый поцелуй. Анна улыбнулась, вспомнив их первую годовщину: Максим устроил романтический ужин на крыше их тогда еще съемной квартиры. Она смеялась, что они оба перепачкались соусом, а он целовал ее, несмотря на кусочки помидоров, застрявшие между зубов. Как они изменились с тех пор… Или нет?

Она прошла на кухню, где на плите томился соус болоньезе — их фирменное блюдо со времен первого свидания. Запах свежего базилика и томатов наполнял воздух, смешиваясь с ароматом запеченных баклажанов. Анна проверила духовку — там медленно таял их любимый сыр моцарелла. Всё было готово. Оставалось только ждать Максима.

— Мама, можно я нарисую картину для папы? — тихий голос дочери застал ее врасплох.

Анна обернулась и увидела пятилетнюю Софию, стоящую в дверном проеме в пижаме с единорогами. Светлые волосы девочки растрепались после дневного сна, а большие карие глаза, так похожие на отцовские, смотрели с надеждой.

— Конечно, милая. Только надень фартук, чтобы не испачкаться.

София радостно кивнула и помчалась в гостиную за своими красками. Анна смотрела ей вслед, чувствуя, как сердце наполняется теплом. Дочь была самым прекрасным подарком, который жизнь подарила ей вместе с Максимом. Иногда, глядя на Софию, Анна забывала, что когда-то боялась стать матерью, разрушить их идеальную пару. Но дочь стала тем самым мостом, что соединил их еще крепче.

Она вернулась к столу и расставила фотографии в изысканных серебряных рамках. Вот они вдвоем — на свадьбе, в отпуске на Мальдивах, в день рождения Софии. Каждый снимок рассказывал историю их любви, каждый был частью пазла, сложенного из счастливых мгновений. Анна провела пальцем по стеклу, за которым улыбался Максим с новорожденной Софией на руках. Его глаза сияли такой любовью, что она до сих пор чувствовала это тепло.

Внезапно зазвонил телефон. Анна вздрогнула, сердце забилось чаще. Она знала: это Максим. Он всегда звонил, когда задерживался, всегда предупреждал. Но сегодня обещал приехать рано. Сегодня был особенный вечер.

— Привет, — сказала она, и голос прозвучал спокойнее, чем она себя чувствовала.

— Анюта, прости, — голос Максима был напряженным, словно туго натянутая струна. — Только что получил срочный вызов. Нужно немедленно вылетать в командировку. Клиент из Москвы настаивает на личной встрече.

Анна замерла, пальцы сжали телефон так, что костяшки побелели. Сегодня. Именно сегодня.

— Но… сегодня же наша годовщина, — тихо произнесла она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Я знаю, родная, поверь, я сам в шоке. Но если мы потеряем этого клиента, компания может лишиться крупного контракта. Ты же понимаешь, как это важно для нас.

Анна кивнула, хотя он не мог ее видеть. Она понимала. Всегда понимала. Максим был владельцем строительной компании, и его работа часто требовала жертв. Но никогда раньше он не пропускал их годовщину. Никогда.

— Когда ты вернешься? — спросила она, глядя на накрытый стол.

— Завтра к вечеру, обещаю. Я уже бегу в аэропорт.

— Хорошо, — выдавила она. — Будь осторожен.

— Я люблю тебя, — сказал он, и в его голосе прозвучала такая искренность, что Анна почти поверила: всё будет хорошо.

Но когда она положила трубку, в комнате повисла тишина — густая и тяжелая, как старое одеяло. Она посмотрела на часы: до его предполагаемого прихода оставался всего час. Анна глубоко вздохнула, пытаясь собраться. Она не могла позволить испортить вечер. София заслуживала праздника, даже если отца не будет рядом.

— София! — окликнула она дочь. — Папа не сможет прийти сегодня.

Девочка тут же появилась в дверях, держа в руках лист бумаги, испачканный красками.

— Папа опять уехал? — спросила она, и в ее голосе звучала такая грусть, что Анне захотелось заплакать.

— Да, милая, — Анна присела на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне. — Но мы проведем вечер вдвоем. Я приготовила твои любимые баклажаны с сыром, и мы посмотрим твой мультфильм.

София задумчиво посмотрела на нее, потом кивнула.

— Тогда я нарисую папе открытку, чтобы он не грустил в самолете.

Анна улыбнулась сквозь подступавшие к горлу слезы.

— Отличная идея.

Она помогла дочери умыться, накормила ужином, посмотрела мультфильм, уложила спать. София заснула, сжимая в руках открытку, на которой крупными детскими буквами было выведено: «Папа, возвращайся скорее. Я тебя люблю».

Когда Анна вышла из детской, дом показался ей слишком тихим и пустым. Она прошла в гостиную, где всё еще стоял накрытый стол. Свеча в центре почти догорела, оставив после себя застывшую лужицу воска на белоснежной скатерти. Анна задула огонек, и комната погрузилась в полумрак, освещаемый лишь мягким светом настольной лампы.

Она села за стол, глядя на пустое место напротив. Пять лет назад они сидели здесь в последний раз перед свадьбой, обсуждая планы на будущее. Максим тогда держал ее за руку и говорил, что построит для них дом мечты. И он построил. Этот дом в престижном районе, с видом на парк, с кухней, о которой она мечтала, с кабинетом, где она теперь работала дизайнером интерьеров. Всё было идеально. Или почти идеально.

Анна встала и прошла в спальню. Ее взгляд упал на чемодан Максима, стоящий в углу гардеробной. Она подошла ближе. Чемодан был закрыт, но не упакован. Никаких признаков спешки. Не было ни пакетов с документами, ни свежих рубашек на вешалках, ни дорожной аптечки, которую он всегда брал с собой в командировки.

Странно. Для срочной поездки в аэропорт он собрал слишком мало вещей. Анна открыла чемодан. Внутри лежали всего две рабочие рубашки и пара брюк. И всё. Ни туалетных принадлежностей, ни чего-то еще. Словно он не собирался уезжать надолго. Или вообще не собирался уезжать.

Она закрыла чемодан и вернулась в спальню. Сердце билось чаще обычного. Анна попыталась успокоить себя: возможно, он действительно торопился и собрался упаковать остальное в офисе. Возможно, это и вправду срочная командировка. Но глубоко внутри она чувствовала: что-то не так.

Она подошла к книжной полке и достала потрепанный дневник в кожаном переплете. Страницы были заполнены ее почерком — то аккуратным, то нервным и неразборчивым. Она открыла чистую страницу и начала писать, чувствуя, как каждое слово вырывает кусочек ее души.

«Он стал чужим. Или я перестала его видеть?»

Рука дрогнула, и чернила расплылись по бумаге. Анна отложила ручку и закрыла глаза. В голове крутились вопросы, ответов на которые она боялась. Почему он стал так часто задерживаться на работе? Почему отвечал на ее сообщения спустя часы? Почему в последнее время прикасался к ней так, будто боялся сломать?

Она вспомнила, как вчера он вернулся домой с цветами. «Просто так, потому что люблю», — сказал он. Но его поцелуй был поверхностным, словно мысли его были далеко. Она почувствовала, как он отдаляется, но сделала вид, что ничего не заметила. Потому что, если признать, что что-то не так, придется признать: их идеальный мир может рухнуть.

Анна снова открыла дневник и продолжила писать, пытаясь собрать воедино обрывки мыслей.

«Сегодня я приготовила всё, как в наш первый вечер. Всё, кроме того, что он не пришел. София спросила, уедет ли папа. Я сказала „да“, потому что лгать ей больше не могу. Но почему мне так больно, когда я вижу, как она грустит? Потому что я знаю, что это моя вина? Или потому, что не могу защитить ее от этой боли?»

Она остановилась, чтобы вытереть слезы, наконец прорвавшиеся сквозь барьер. Сколько раз за последние месяцы она ловила себя на мысли, что Максим смотрит на нее как на незнакомку? Сколько раз замечала, как он прячет телефон, когда она входит в комнату? Сколько раз он извинялся за «стресс на работе», хотя раньше никогда не позволял делам влиять на их отношения?

Анна вспомнила их недавний разговор, когда она спросила, почему он так часто смотрит в телефон за ужином.

— Просто проверяю рабочие сообщения, — ответил он, не глядя на нее.

— Ты раньше никогда не проверял их за ужином, — заметила она.

— Работа стала сложнее, Анна. Ты же понимаешь.

Она кивнула, но внутри что-то щелкнуло, словно лопнула нить. Что-то изменилось, и она не могла понять, что именно.

Дневник лежал перед ней, открытый на свежей странице. Анна взяла ручку и продолжила писать, словно каждая строчка могла вытянуть из нее боль.

«Иногда я смотрю на него и не узнаю. Его улыбка стала другой, его прикосновения — чужими. Но я продолжаю делать вид, что всё в порядке. Потому что, если признать, что что-то не так, придется признать: я недостаточно хороша. Что я не смогла удержать его. Но разве это моя вина? Или он просто перестал меня любить?»

Она закрыла дневник и отложила его в сторону. В комнате было тихо, только тиканье часов на стене напоминало, что время не остановить. Анна подошла к окну и посмотрела в темноту. За окном, в саду, цвели розы, которые Максим посадил в их первую годовщину. Он тогда сказал, что каждая роза будет символизировать год их счастливой жизни.

Пять роз. Пять лет. Но сегодня одна из них завяла.

Анна вернулась к кровати и легла, свернувшись калачиком. Она пыталась уснуть, но мысли не давали покоя. Где он сейчас? С кем? Что скрывает? Она закрыла глаза, пытаясь прогнать навязчивые мысли, но они только усиливались.

Внезапно телефон на тумбочке завибрировал от уведомления. Сердце Анны замерло. Это был Максим. Она схватила телефон, но уведомление исчезло так же быстро, как появилось. Она открыла приложение — там значилось «Новое сообщение», но самого текста не было. Странно. Обычно он всегда писал, когда приезжал в отель.

Анна снова легла, но сон не шел. Она думала о том, как всего несколько месяцев назад они вместе выбирали обои для гостиной, как смеялись над ее идеей сделать акцентную стену в стиле граффити. Как Максим обещал, что когда-нибудь они поедут в Италию посмотреть настоящие фрески. Но поездка так и не состоялась. «Потом, Анна, у нас вся жизнь впереди», — говорил он.

Теперь она понимала: «потом» может никогда не наступить.

Утром, когда София проснулась, Анна уже была на кухне, готовя завтрак. Она улыбнулась дочери, стараясь скрыть усталость под маской спокойствия.

— Доброе утро, солнышко, — сказала она, протягивая Софии чашку с какао в форме единорога.

— Папа вернулся? — спросила девочка, оглядываясь.

— Нет, милая, он еще в командировке.

София кивнула, словно это было обычным делом, и села за стол. Анна смотрела на нее, чувствуя, как сердце разрывается от боли. Ее маленькая девочка уже привыкла к тому, что папа часто отсутствует. Когда это началось? Когда они перестали замечать, что что-то идет не так?

После завтрака Анна отвела Софию в сад. По дороге девочка держала ее за руку и рассказывала о том, как нарисовала папе открытку.

— Может, он вернется сегодня? — спросила София, когда они подошли к воротам детского сада.

— Надеюсь, милая, — ответила Анна, целуя дочь на прощание.

Когда София скрылась за дверью, Анна медленно пошла домой. Ей нужно было подготовиться к встрече с клиентом, но мысли не давали сосредоточиться. Она открыла ноутбук и попыталась работать, но каждый раз, когда звонил телефон, вздрагивала, надеясь, что это Максим.

К обеду она не выдержала и набрала его номер.

— Привет, — ответил он после нескольких гудков.

— Привет, — сказала она, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Как дела в командировке?

— Нормально, — коротко ответил он. — Переговоры идут тяжело.

— Ты вернешься сегодня?

— Не уверен. Возможно, задержусь еще на день.

— Хорошо, — выдавила она. — Будь осторожен.

— Анна, — его голос стал мягче, — я люблю тебя. Ты знаешь это, правда?

— Да, — прошептала она, хотя в этот момент не была в этом уверена.

После разговора она села за стол и открыла дневник. Ручка дрожала в ее руке, когда она выводила:

«Он говорит, что любит меня. Но слова без действий — всего лишь ветер. Когда он последний раз смотрел мне в глаза, говоря эти слова? Когда последний раз целовал так, будто я для него весь мир?»

Анна закрыла дневник и посмотрела в окно. За стеклом мир продолжал жить своей жизнью. Люди шли по улице, смеялись, разговаривали. Но для нее всё изменилось. Сегодня она впервые почувствовала: их идеальный мир — всего лишь фасад, за которым скрываются трещины.

Она вспомнила, как всего неделю назад Максим вернулся домой с ароматом чужих духов на рубашке. Когда она спросила, откуда они, он ответил, что был на встрече с клиенткой, у которой сильно пахли духи. Но Анна знала этот аромат. Слишком знакомый, слишком женственный. Она не спросила больше ни слова, но с тех пор каждый раз, когда он прикасался к ней, она чувствовала между ними чужие духи.

Теперь, сидя в тишине своего идеального дома, Анна поняла, что больше не может притворяться. Что-то пошло не так. И она не знала, сможет ли это исправить.

Вечером, когда София уже спала, Анна снова подошла к чемодану Максима. Она открыла его и тщательно осмотрела содержимое. Никаких признаков поездки. Никаких рабочих документов. Ничего, что подтверждало бы его слова.

Она села на кровать, держа в руках рубашку, которую он должен был надеть сегодня. Ткань была чистой, без единого пятна. Не похоже, что он носил ее вчера. Не похоже, что он вообще собирался уезжать.

Анна закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями. Может, она сходит с ума? Может, ее подозрения — всего лишь плод воображения, рожденный страхом потерять то, что у нее есть?

Но глубоко внутри она знала правду. Что-то было не так. Очень не так.

Она открыла дневник и написала последние слова этой ночи:

«Он стал чужим. Или я перестала видеть его? Возможно, правда где-то посередине. Возможно, я боялась увидеть то, что уже давно передо мной. Но теперь я не могу закрывать глаза. Теперь я должна знать. Даже если правда разобьет меня на мелкие кусочки. Даже если после этого не останется ничего от того, что мы называли домом».

Анна закрыла дневник и легла спать, но сон не приходил. Вместо этого перед ее глазами проплывали образы: Максим, смеющийся над чем-то в телефоне; Максим, слишком долго целующий Софию на прощание; Максим, прячущий телефон, когда она входит в комнату.

Она не знала, что завтрашний день навсегда изменит ее жизнь. Не знала, что завтра найдет билеты на концерт в Париж — на дату его «командировки». Не знала, что завтра ее мир рухнет.

Но сегодня она почувствовала первую трещину в их хрустальном замке. И поняла, что больше не может притворяться, будто всё в порядке.

Глава 2. Билеты в никуда

Утро началось с непривычного ощущения пустоты — не физической, а той, что возникает, когда понимаешь: что-то сломалось безвозвратно. Анна лежала в постели, глядя на потолок, где танцевали блики утреннего солнца, и пыталась собрать воедино обрывки прошедшего вечера. Максим не вернулся. Он прислал короткое сообщение около полуночи: «Переговоры затянулись. Не жди». Без поцелуя, без «люблю», без всего того, что он всегда добавлял в конце. Просто сухое уведомление, будто она коллега, а не жена.

София уже бегала по дому в пижаме, напевая песенку из вчерашнего мультика. Анна поднялась, чувствуя, как с каждым вдохом боль в груди сжимается сильнее. Сегодня был понедельник, обычный рабочий день, но для нее он начинался с вопроса, на который она не хотела знать ответ: где Максим?

Она приготовила завтрак — омлет с помидорами и базиликом, как любила София, и кофе с молоком для себя. Руки дрожали, и когда она наливала молоко в чашку, белая жидкость разлилась по столу, оставив следы, похожие на слезы.

— Мама, папа вернется сегодня? — спросила София, обмакивая тост в желток.

Анна посмотрела на дочь, и ее сердце сжалось. Как объяснить пятилетнему ребенку, что папа может не вернуться совсем? Как рассказать, что мир, который она считала незыблемым, оказался построен на песке?

— Папа очень занят на работе, — ответила она, вытирая стол салфеткой. — Но он обязательно вернется.

Слова прозвучали фальшиво даже для нее самой. София кивнула, словно привыкла к таким ответам, и Анна почувствовала, как в горле встает комок боли. Когда это стало нормой? Когда ее дочь перестала верить, что папа придет?

После того как София ушла в сад, Анна вернулась в спальню. Ее взгляд упал на чемодан Максима, все еще стоявший в углу гардеробной. Она подошла ближе и снова открыла его. Ничего не изменилось с вечера. Две рубашки, пара брюк, больше ничего. Ни зубной щетки, ни бритвы, ни даже запасного ремня. Для человека, который проводил в командировках не меньше недели, это было странно.

Она закрыла чемодан и прошла в гостиную, где стоял накрытый стол. Свечи были убраны, скатерть заменена на новую, но следы воска все еще проступали сквозь ткань. Анна провела пальцем по пятну, вспоминая, как накрывала на стол вчера вечером, веря, что через час Максим будет с ней. Теперь она не знала, где он и с кем.

Ее взгляд упал на ключи Максима, лежащие на комоде в прихожей. Обычно он брал их с собой, но вчера оставил. Анна взяла их в руки, ощущая холод металла. Ключи от дома, от машины, от гаража. Все, что давало ему доступ в их мир. Или, может быть, все, что позволяло ему уйти?

Она подумала о том, чтобы проверить машину. Может, там есть какие-то следы, которые подтвердят или опровергнут ее подозрения. Анна надела куртку и вышла во двор. Утро было прохладным, с легким ветерком, несущим запах осенних листьев. Она подошла к черному BMW Максима и открыла дверь.

Салон был чистым, как всегда. Максим следил за машиной как за ребенком, и Анна никогда не видела здесь ни единой пылинки. Она начала осмотр с бардачка. Обычно там лежали документы, страховка, иногда небольшой блокнот, куда он записывал номера телефонов клиентов. Но сегодня, когда она открыла крышку, ее пальцы наткнулись на что-то неожиданное.

Билеты.

Два билета на концерт в Париже.

Анна вытащила их, чувствуя, как сердце начинает биться так быстро, что в висках застучало. Дата… Дата была вчерашняя. Той самой субботы, когда Максим сказал, что уезжает в Москву по срочной командировке.

Ее руки задрожали, и она увидела детали: концерт группы, которую они обожали в самом начале их отношений, билеты первого класса, бронь в отеле Le Meurice — том самом, где они провели медовый месяц. Все это было слишком знакомо, слишком личное, чтобы быть совпадением.

«Это ошибка, — подумала она. — Может, он купил их для меня? Хотел сделать сюрприз?»

Но мысль тут же рассеялась. Максим знал, что она не любит Эйфелеву башню. Она рассказывала ему, как во время их поездки в Париж туристическая давка и холодный ветер испортили ей впечатление от самого романтического места в мире. Он запомнил это, как запоминал все ее предпочтения. Так зачем же билеты на концерт именно там?

Анна села на переднее сиденье, прижимая билеты к груди. Ее дыхание стало поверхностным, перед глазами поплыли черные точки. Она пыталась успокоиться, вспоминая, как на курсах йоги их учили дышать: вдох на четыре счета, задержка, выдох на шесть. Но сегодня техника не работала. Сегодня мир рушился.

«Почему я не верила себе раньше?» — пронеслось в голове.

Она вспомнила их разговор неделю назад, когда он вернулся домой с ароматом чужих духов. Тогда она спросила, откуда они, и он ответил, что был на встрече с клиенткой, у которой сильно пахли духи. Но Анна знала этот аромат. Он был слишком знакомым, слишком женственным. Теперь она поняла, что это были духи Ксении — молодого архитектора из его компании, с которой он работал над новым проектом.

Ксения. Анна видела ее несколько раз на корпоративных вечеринках. Стройная, высокая, с короткой стрижкой и ярким макияжем. Она смеялась громко, говорила уверенно, всегда находилась рядом с Максимом. Анна тогда подумала, что они просто коллеги, что Ксения помогает ему в проекте. Но теперь все встало на свои места.

Она вышла из машины, держась за дверцу, чтобы не упасть. В голове крутились вопросы: сколько раз? Как давно? Почему она не замечала? Но самый страшный вопрос был: «Кто она такая, чтобы смеяться над тобой?»

Анна вернулась в дом, чувствуя, как ноги будто наливаются свинцом. Она поставила чайник, чтобы занять руки, чтобы не думать о том, что будет. Потому что она знала: должна проверить его почту. Должна увидеть то, что уже чувствовала сердцем.

Когда чайник закипел, она села за ноутбук Максима. Он всегда оставлял его разблокированным, потому что говорил: «Между нами нет секретов». Сегодня она воспользовалась этим, чувствуя, как мурашки бегут по коже от предательства, которое совершала сама.

«Просто чтобы убедиться, что он не болен», — повторяла она про себя, как заклинание.

Она открыла его почтовый ящик и начала искать письма от Ксении. Первая же попытка увенчалась успехом. Десятки писем, отправленные в нерабочее время, с темами «Проект» или «Важно». Анна открыла последнее, отправленное вчера вечером, в то самое время, когда он должен был «лететь в Москву».

«Мне так жаль, что пришлось уехать так рано. Вчера было волшебно. Спасибо за Эйфелеву башню и за все остальное. Жду следующей встречи. Целую, Ксения».

Анна почувствовала, как ее тошнит. Она открыла вложение к письму и увидела фотографию. Максим и Ксения обнимаются у подножия Эйфелевой башни. Он смеется, а она прижимается к нему, будто они вместе десять лет, а не десять минут. Его рука лежит на ее талии, пальцы слегка впиваются в ткань платья. Анна узнала это прикосновение — так он касался ее в самом начале их отношений, когда каждый жест был наполнен страстью и нежностью.

Ее сердце сжалось так, что она не могла дышать. В горле застрял ком, глаза защипало от слез, но она не могла заплакать. Она просто сидела, глядя на фотографию, чувствуя, как мир рушится вокруг нее.

«Это не он, — пыталась убедить себя Анна. — Это не мой Максим. Мой Максим никогда бы не сделал этого».

Но это был он. Его улыбка, его поза, его глаза, сияющие тем самым светом, который она видела в их первые годы вместе. Только теперь этот свет предназначался не ей.

Она закрыла письмо и начала искать другие. Еще письма, еще фотографии, еще доказательства того, что ее жизнь последние месяцы была ложью. Она увидела их в отеле, увидела, как они обедают в ресторане, который они с Максимом посещали на годовщину свадьбы. Каждая фотография была ударом ножом в сердце.

Когда София вернулась из сада, Анна все еще сидела за ноутбуком, держа в руках телефон Максима, который она взяла, чтобы проверить историю звонков. Она не заметила, как дочь вошла в комнату, пока не услышала тихий голос:

— Мама, ты плачешь?

Анна вздрогнула и попыталась вытереть слезы, но их было слишком много. Она уронила телефон в раковину, где только что мыла посуду после обеда. Вода зашипела, когда металл коснулся жидкости, и Анна смотрела, как экран гаснет, словно умирает последняя надежда.

— Мама, — София подошла ближе, ее маленькие руки коснулись Анны. — Почему ты плачешь?

Анна опустилась на колени, чтобы быть на одном уровне с дочерью. Она хотела сказать что-то утешительное, что-то, что защитит Софию от этой боли. Но слова застряли в горле.

— Потому что взрослые тоже ошибаются, — наконец произнесла она, поглаживая дочь по голове.

— Папа тоже ошибается? — спросила София, и в ее голосе звучала такая грусть, что Анне захотелось умереть.

— Да, милая, — прошептала она, притягивая дочь к себе. — Папа тоже ошибается.

Она крепко обняла Софию, чувствуя, как ее маленькое тело дрожит. Ее дочь, ее самое дорогое существо в мире, уже чувствовала, что что-то не так. Она видела, как папа уезжает, как мама плачет по ночам, как их дом наполняется тишиной вместо смеха.

Когда София уснула после ужина, Анна вернулась к ноутбуку. Она открыла дневник и начала писать, чувствуя, как каждое слово вырывает кусочек ее души.

«Сегодня я нашла билеты. Билеты в Париж на дату его «командировки». Я проверила его почту, потому что не могла больше притворяться, что все в порядке. И я увидела их фотографию у Эйфелевой башни. Он смеялся. Так, как давно не смеялся со мной. Я не кричала. Не била посуду. Просто сидела и смотрела на экран, пока мир вокруг меня рушился.

София спросила, почему я плачу. Я сказала, что взрослые тоже ошибаются. Но правда в том, что я не ошибаюсь. Я вижу. Я всегда видела. Его взгляд, когда он думал, что я не смотрю. Его руки, которые больше не касались меня так, как раньше. Его слова, которые стали пустыми. Я видела это. И всё равно не верила.

Почему я не верила? Потому что боялась потерять то, что у меня есть? Потому что боялась, что я недостаточно хороша? Или потому, что мне было проще жить в иллюзии, чем смотреть в глаза правде?

Я не знаю, как дышать дальше. Я не знаю, как смотреть ему в глаза и делать вид, что ничего не случилось. Я не знаю, как защитить Софию от этой боли. Но я знаю одно: больше я не могу притворяться. Больше я не могу закрывать глаза.

Теперь я знаю, как выглядит конец».

Анна закрыла дневник и посмотрела в окно. За стеклом мир продолжал жить своей жизнью. Люди шли по улице, смеялись, разговаривали. Но для нее все изменилось. Сегодня она впервые почувствовала, что их идеальный мир — всего лишь фасад, за которым скрываются трещины.

Она вспомнила их первую встречу, когда Максим пришел на вечеринку к ее подруге. Он был одет в черный свитер, который слегка обтягивал его спортивную фигуру, и улыбался так, что у нее перехватывало дыхание. Они говорили всю ночь, смеялись над глупыми шутками, танцевали под музыку, которая играла слишком громко. В конце вечера он проводил ее до дома и поцеловал так, что у нее закружилась голова.

«Я никогда не отпущу тебя», — прошептал он тогда.

Анна закрыла глаза, пытаясь прогнать воспоминания. Но они только усилились. Она вспомнила их свадьбу, когда он смотрел на нее так, будто она была его вселенной. Вспомнила, как держал ее за руку, когда она рожала Софию, как шептал: «Ты самая сильная женщина, которую я знаю».

Теперь она понимала, что все это было ложью. Или, может, он действительно так думал в тот момент. Но любовь, которая когда-то была их всем миром, исчезла. Или, может, она просто ушла, а он не заметил, пока не нашел кого-то нового.

Анна открыла ноутбук снова и начала искать информацию о Ксении. Ее социальные сети были закрыты, но Анна нашла несколько фотографий в общих группах. Ксения выглядела моложе, стройнее, увереннее. Она улыбалась широко, смеялась громко, одевалась в модные вещи. Анна посмотрела на себя в зеркало ноутбука и увидела усталую женщину с мешками под глазами, растрепанными волосами, одетую в старую футболку.

«Вот почему он ушел», — подумала она.

Но тут же отбросила эту мысль. Это не было правдой. Максим любил ее такой, какой она была. Или, по крайней мере, раньше любил.

Она закрыла браузер и открыла свой дневник снова. Ручка дрожала в ее руке, когда она писала:

«Я сравниваю себя с ней. Смотрю на ее фотографии и думаю: что она может дать ему, чего не могу дать я? Может, она лучше готовит? Может, она не устает к концу дня? Может, она не спрашивает, почему он так часто смотрит в телефон?

Но я знаю правду. Он не ушел к ней. Он ушел от меня. Потому что я перестала быть той, кем была. Потому что я стала матерью, женой, хозяйкой, но перестала быть собой. Я растворилась в нашей семье, забыв, что я тоже имею право на счастье.

Но разве это дает ему право предавать меня? Разве моя усталость оправдывает его ложь?

Нет. Никакая усталость не оправдывает предательства. Никакая боль не оправдывает ложь. Он мог поговорить со мной. Он мог сказать, что чувствует. Вместо этого он выбрал тайну и обман.

И теперь я должна решить: что делать дальше. Простить его? Уйти? Остаться и притворяться, что ничего не случилось?

Я не знаю. Сегодня я просто не могу дышать».

Анна закрыла дневник и легла спать, но сон не шел. Вместо этого перед ее глазами проплывали образы: Максим, смеющийся с Ксенией у Эйфелевой башни; Максим, целующий ее в машине; Максим, который лгал ей каждую минуту последних месяцев.

Она не знала, что завтрашний день принесет новые открытия. Не знала, что завтра услышит разговор Максима с Ксенией по телефону. Не знала, что завтра ее мир рухнет окончательно.

Но сегодня она поняла одну вещь: больше она не может притворяться, что все в порядке. Больше она не может быть слепой. Потому что правда, какой бы болезненной она ни была, лучше самой сладкой лжи.

Когда Максим вернулся поздно ночью, Анна притворилась спящей. Она чувствовала, как он целует ее в лоб, как шепчет: «Прости». Но слова не имели значения. Потому что теперь она знала правду. И правда была горькой, как черный кофе без сахара.

Она лежала с закрытыми глазами, слушая, как он ходит по дому, как ставит чемодан в гардеробную, как проверяет, спит ли София. И впервые за пять лет брака она почувствовала себя чужой в собственном доме. Как будто все, что она считала своим, оказалось иллюзией.

Утром, когда Максим сел за завтрак, он улыбнулся ей так, будто ничего не произошло.

— Доброе утро, — сказал он, словно возвращался с обычной командировки.

Анна посмотрела на него, и в ее глазах не было ни гнева, ни боли. Только пустота.

— Доброе, — ответила она, наливая ему кофе.

И в этот момент она поняла, что игра началась. Игра, в которой она больше не хотела участвовать, но из которой не было выхода. Потому что теперь она знала правду. И правда меняла все.

Глава 3. Дневник молчания

Тишина, установившаяся в доме после отъезда Максима в очередную «командировку», была иного свойства. Раньше тишина была наполненной — отзвуками недавнего смеха, эхом общих разговоров, предвкушением его возвращения. Теперь это была пустота, звенящая, как опустевший стеклянный сосуд. И в этой звенящей пустоте мысли Анны звучали слишком громко, слишком навязчиво, слишком болезненно.

Она не могла больше держать их в себе. Они разъедали ее изнутри, как кислота. Ей нужно было выплеснуть их куда-то, облечь в форму, сделать осязаемыми. Чтобы доказать себе, что она не сходит с ума. Чтобы эти мелкие, колющие осколки подозрений сложились в единую, пусть и ужасающую, картину.

Она достала с верхней полки книжного шкафа толстый томик в темно-синем кожаном переплете с золотым тиснением. Подарок от Максима на их первую годовщину. Он тогда шутя сказал: «Для твоих великих литературных творений, моя муза». Она посмеялась и убрала его подальше, предпочитая вести записи в заметках на телефоне. Теперь же эта книга казалась ей идеальным саркофагом для их умирающей любви.

Она села за свой рабочий стол у окна, отодвинула эскизы новых проектов и открыла первую страницу. Чистую, гладкую, безжалостно белую. Она взяла свою любимую перьевую ручку — тоже его подарок, он всегда умел выбирать идеальные, дорогие вещи — и вывела наверху размашисто, с нажимом: «Дневник молчания».

Почему молчания? Потому что вслух она не могла произнести ни одного из тех вопросов, что жгли ей душу. Потому что ее молчание было единственной защитой, которую она могла противопоставить его лжи.

И она начала записывать. Скрупулезно, методично, как бухгалтер, ведущий учет убытков.

*«16 октября. Сказал, что задержится из-за совещания с инвесторами. Но в 15:30 я звонила Ольге Петровне (его секретарше), чтобы спросить про квитанцию за электричество. Она сказала, что совещание было утром, в 10:00, и давно закончилось. Где он был эти 5 часов?»*

«18 октября. Пришел уставшим. Сказал, что „завал на работе“. Лег спать, отвернувшись к стене. От меня пахло новым кремом с жасмином. Он всегда любил этот запах. Сегодня даже не заметил. Или сделал вид?»

«20 октября. Проснулась среди ночи — его нет в постели. Нашла его в кабинете, он сидел у окна в темноте, смотрел в телефон. Увидев меня, резко его выключил. Сказал: „Не могу спать, мысли о работе“. Какие мысли светятся в телефоне в три часа ночи?»

Каждая запись была каплей яда. Каждая дата — надгробным камнем на могиле ее доверия. Она писала и чувствовала, как ее сердце покрывается ледяной коркой. Это был странный, мазохистский ритуал — день за днем втыкать в себя иголки собственных догадок, чтобы окончательно убить в себе надежду.

Но самой мучительной была не фиксация его лжи. А постоянное, навязчивое сравнение. Оно началось спонтанно. После того как она в сотый раз просмотрела профиль Ксении в соцсетях, найденный по крупицам из общих групп и отметок друзей.

Она не могла не сравнивать. Она изучала фотографии той женщины — молодой, ухоженной, с уверенным, вызывающим взглядом. И переносила этот взгляд на себя — в зеркало, в витрины магазинов, на свои старые фотографии.

«Она моложе. Ей нет и тридцати. У нее гладкая кожа без морщин у глаз. Та, что у меня появилась в прошлом году, когда София болела, а он был в отъезде».

«Она стройнее. Видно, что ходит в спортзал. У меня же вечно нет времени: работа, дом, ребенок. „Тебе бы похудеть немного, Ань“, — сказал он как-то в шутку за ужином. Это была шутка?»

«Она работает в его компании. Они видятся каждый день. Общие интересы, общие проекты, общие победы. А я? Я спрашиваю, как прошел день, а он отмахивается: „Тебе не понять, там нюансы“. Я стала „темной“, далекой от его мира?»

Она писала эти слова, и ее перо впивалось в бумагу, оставляя рваные, некрасивые следы. Она ненавидела себя за эту слабость, за эту мелочность, но не могла остановиться. Это было похоже на расчесывание раны: больно, но невозможно оторваться.

Однажды ночью она проснулась от собственной мысли. Комната была погружена во мрак, за окном шумел дождь. И в этой давящей темноте ее сознание, не скованное дневными условностями, выдало ей самый страшный, самый постыдный вопрос. Он прозвучал в ее голове с пугающей ясностью:

«Я бы хотела быть ею? Молодой, свободной, желанной? Или я просто хочу вернуть его? Вернуть нас?»

Она зажмурилась, пытаясь прогнать эту крамольную мысль. Хотеть быть той, кто разрушает твою семью? Это было немыслимо, отвратительно. Но зерно сомнения было посеяно. А что, если он ушел не потому, что она стала плохой? А потому, что та — лучше? Новая, свежая, не обремененная бытом и детьми? И если бы она могла стать такой же… может, тогда все вернулось бы на круги своя?

Она с ужасом отбросила эти мысли, но они уже проникли внутрь, отравив ее своим ядом.

Утром она была разбитой, не выспавшейся. Руки дрожали, когда она наливала кофе. Максим, напротив, выглядел бодрым и свежим. Он что-то весело напевал, собирая бумаги в портфель. Его хорошее настроение резануло ее по живому. Ее мир рушился, а он пел.

Она поставила чашку на стол, и неловким движением задела край своего дневника. Тяжелый томик упал на пол с глухим стуком, распахнувшись на той самой странице, где она сравнивала их с Ксенией.

Сердце Анны упало. Она замерла, ожидая взрыва, скандала, вопросов.

Максим наклонился, поднял дневник. Его взгляд скользнул по развернутой странице, испещренной ее нервным, угловатым почерком. Она видела, как его глаза пробежали по строчкам. Секунда. Две. В них мелькнуло что-то — удивление? Раздражение? Но затем он просто мягко, почти небрежно, закрыл книгу и протянул ее ей.

— На, — сказал он, его голос был спокойным, даже легким. — Береги свои «великие творения».

И затем, глядя на ее бледное, испуганное лицо, он спросил с самой неподдельной, искренней заботой:

— Ань, что-то случилось? Ты в последнее время какая-то нервная. Может, к врачу сходить?

В этот момент Анна поняла все окончательно. Он видел. Он читал. Он понял. И его реакция — это равнодушное, легкое замечание и ложная забота — была страшнее любой истерики. Это означало, что ему было все равно. Что ее страдания, ее мучительные сомнения, ее боль были для него лишь досадной помехой, «нервностью», которую нужно лечить у врача.

Она молча взяла из его рук дневник, прижала его к груди, как щит. Она смотрела на него, но не видела. Перед ней стоял незнакомец. Красивый, успешный, абсолютно чуждый человек.

— Ничего, — прошептала она, и ее голос прозвучал хрипло и неузнаваемо. — Все в порядке.

Он кивнул, довольный ответом, нацепил на лицо утреннюю улыбку, поцеловал ее в щеку — быстрый, сухой, ритуальный поцелуй — и вышел из дома, насвистывая тот же веселый мотив.

Дверь закрылась. Анна стояла посреди кухни, сжимая в руках дневник — единственного молчаливого свидетеля ее краха. И ее молчание в ответ на его вопрос было не слабостью. Оно было началом войны. Войны, которую она объявила ему. И самой себе.

Глава 4. Первый обман

Утро пришло не с первыми лучами солнца, пробивающимися сквозь щели между ставнями в их спальне, а с ледяной тяжестью на сердце, которая заставила Анну проснуться еще до рассвета. Эта тяжесть была живой, пульсирующей, похожей на огромный, неподъемный камень, придавивший ее к постели, не дающий сделать полноценный вдох. Она лежала неподвижно, уставившись в потолок, где причудливые тени от проезжающих машин рисовали мимолетные, бессмысленные картины. Картины ее жизни. В ушах все еще стоял оглушительный гул — гул тишины, наступившей после вчерашнего открытия, заглушавший даже тиканье напольных часов в гостиной.

Она слышала каждый удар своего сердца — громкий, медленный, словно предсмертный. Оно било в набат, пытаясь предупредить ее о надвигающейся беде, но было уже поздно. Беда уже вошла в ее дом, в ее жизнь, разлилась по комнатам невидимым, ядовитым туманом, которым теперь приходилось дышать. Анна повернулась на бок, к холодной, нетронутой половине кровати Максима. Простыня была гладкой, идеально заправленной. Он не ночевал дома. Опять. «Срочная командировка». Эти слова теперь звучали как самое циничное и жестокое издевательство.

Она зажмурилась, пытаясь вытеснить из памяти картинку: билеты в бархатной коробочке, два места в партере, название концертного зала в Париже. И фото. Черно-белое, немного размытое, сделанное, видимо, случайным прохожим. Максим и та, другая. Ксения. Они стояли, обнявшись, на фоне ажурных металлических конструкций Эйфелевой башни, и он смотрел на нее так, как много лет не смотрел на Анну — с обожанием, с восторгом, с тем самым огнем, который когда-то заставил ее поверить в сказку. А потом был бардачок его машины, где она нашла эти злополучные билеты, и раковина на кухне, куда упал его телефон, когда ее пальцы, не слушающиеся, дрожащие, вывели в поисковике имя «Ксения Петрова» и наткнулись на ее профиль в социальной сети. Профиль был закрыт, но на аватаре — та самая улыбка, молодое, самоуверенное лицо, и подпись: «Архитектор. Люблю Париж и его атмосферу».

Анна с силой протерла глаза кулаками, пытаясь стереть эти образы. Но они врезались в сетчатку, жгли изнутри. Она должна была собраться. Для Софии. Маленькая дочь не должна была видеть, не должна была чувствовать, что хрустальный замок ее детства дал трещину, из которой вот-вот хлынет ледяная вода реального мира.

Словно робот, запрограммированный на идеальную жизнь, Анна поднялась с кровати, приняла душ, слишком горячий, почти обжигающий, надела мягкий домашний халат и пошла на кухню готовить завтрак. Кофеварка зашипела, наполняя воздух горьковатым, бодрящим ароматом. Из холодильника достались йогурты, сыр, фрукты для Софии. Руки выполняли привычные действия автоматически, в то время как разум метался по замкнутому кругу: «За что? Почему? Как я могла не заметить?».

— Мамочка, а папа вернется сегодня? — раздался с порога сонный голосок.

Анна вздрогнула, чуть не уронив тарелку с нарезанным бананом. София стояла в пижамке с единорогами, прижимая к груди потрепанного плюшевого мишку, подаренного Максимом в день ее рождения. Ее большие, чистые глаза, так похожие на его глаза, смотрели на мать с тихим, недетским вопросом.

— Конечно, солнышко, — голос Анны прозвучал хрипло, чужим тоном. Она заставила себя улыбнуться, наклонилась и обняла дочь, уткнувшись носом в ее шелковистые волосы, пахнущие детским шампунем. — Папа просто задерживается на работе. Садись завтракать.

Она налила себе чашку кофе, но не смогла сделать ни глотка. Комок в горле мешал дышать. Она наблюдала, как София аккуратно ест йогурт, и думала о том, сколько еще таких утренних обманов впереди. Сколько раз ей придется лгать самому дорогому человеку на свете, чтобы защитить его от правды, которая казалась ей теперь уродливой и опасной.

Внезапно на улице послышался знакомый звук двигателя — Максим приехал. Сердце Анны замерло, а затем забилось с такой силой, что ей стало дурно. Она схватилась за столешницу, чтобы не упасть. Кровь отхлынула от лица, оставив кожу ледяной.

Ключ щелкнул в замке, дверь открылась. И он вошел. Не изможденный дорогой, не уставший после ночного перелета, каким должен был бы вернуться из «срочной командировки». Он вошел свежий, выбритый, от него пахло дорогим одеколоном, который она сама ему когда-то выбрала. И в его руках был огромный букет роз. Алых, идеальной формы, таких же безупречных и лживых, как его улыбка.

— Прости, что не смог приехать вчера, — его голос прозвучал слишком громко, слишком бодро для этого траурного утра в ее душе. — Этот клиент просто загнал нас в угол. Пришлось срочно выезжать, даже телефон разрядился в дороге.

Он пересек кухню и протянул ей цветы. Анна механически взяла их. Шипы впились в ладонь, но эта физическая боль была ничто по сравнению с тем, что разрывало ее изнутри. Она чувствовала, как дрожь, мелкая, предательская, бежит по ее рукам, и сжала пальцы так, что костяшки побелели, пряча слабость.

— Папа! — София соскочила со стула и бросилась к нему.

Максим подхватил дочь на руки, закружил, рассмеялся. Картина была настолько идиллической, настолько привычной, что у Анны закружилась голова от диссонанса. Как он может? Как он может так легко лгать, притворяться, играть роль любящего мужа и отца, когда всего сутки назад его руки обнимали другую женщину у подножия Эйфелевой башни?

Он поставил Софию на пол, потрепал ее по волосам.

— Иди, одевайся, зайка, я отвезу тебя в садик сегодня.

— Ура! — девочка радостно прыгнула и побежала в свою комнату.

Они остались одни. Воздух на кухне сгустился, стал вязким и тяжелым. Анна повернулась к раковине, чтобы поставить цветы в воду. Ее руки все еще дрожали.

— Париж? — произнесла она тихо, почти беззвучно, глядя на алые лепестки, такие же яркие, как и ее боль. — Красивый город?

Она чувствовала, как его удивление волной докатилось до нее. Он не ожидал вопроса. Не ожидал, что она может знать. Он думал, что она все так же слепа, так же глупа и доверчива.