Бесплатный фрагмент - После Чумы

ЧАСТЬ 1. ТРОЕ

МИРТА

Мирта с тревогой посмотрела на небо, но оно оставалось чистым — ни следа вражеских бомбардировщиков. Они всегда подкрадываются незаметно, словно тени скользят среди густых облаков, почти от них не отличаясь, а затем вдруг обрушивают на головы бедных жителей каскад смертоносных снарядов. Обитатели Черной Зоны давно привыкли распознавать приближение опасности по малейшему звуку, по легкому неестественному подергиваю облака, по едва различимой скользящей тени. Это как двусторонняя игра — кто кого перехитрит: ястреб схватит добычу, либо же добыча прежде ускользнет от хищника в укрытие.

Мирта подула на озябшие пальцы. Мороз крепчал с каждым днем, словно переходя на сторону врага. В последние дни сердце сжималось при виде столбика термометра, но сегодня девушку грел хлеб, тесно прижатый к груди. Она чувствовала себя почти счастливой — сегодня ее семья будет сыта. Мирта спохватилась и поспешно опустила взгляд, чтобы случайный прохожий не заметил предательского радостного блеска в ее глазах и не отнял ценную добычу. Именно по этой причине Мирта каждый раз терпеливо дожидалась понедельника, хотя хлеб начинали выдавать в воскресенье. В этот день случалось много грабежей и даже убийств. Отчаявшиеся оголодавшие жители отнимали столь заветный хлеб у своих же соседей и бывших друзей. Мирта горько улыбнулась, вспомнив про книги о войне, которые ей довелось прочитать, прежде чем те последовали в печку за остальной бумагой, чтобы прогреть крохотную квартирку, где она ютилась с мамой и Симом. В книгах жители осажденных городов изображались приторно благородными и патриотичными до мозга костей: они помогали друг другу словом и делом и стояли за свой город до конца. Это все было неправдой. Дружба и доверие прекращаются примерно через месяц после того, как заканчиваются запасы еды. Это Мирта познала на собственной шкуре еще ребенком. В памяти роем кружили болезненные воспоминания о том, как на ее глазах рушилась очередная крепкая дружба, или безжалостно обрывались родственные связи. Порой для этого оказывалось достаточно ста грамм хлеба.

Да, Мирта — всего лишь слабая двадцатилетняя девушка, и отобрать то, что еще неделю продержит ее семью на плаву, не стоит особого труда. Поэтому она старалась казаться равнодушной и молилась изо всех сил, чтобы пьянящий аромат прижатой к груди булки не ударил в ноздри какому-нибудь полоумному или, что особенно опасно, до смерти голодному прохожему.

Сегодня они устроят настоящий пир! Как всегда, по понедельникам, мама приготовит гороховый кисель, и они съедят его, закусывая свежей булкой! То, что они все еще живы и не сошли с ума от голода, как многие в Секторе L, они обязаны бережливости мамы. Самбра с самого начала осады прогнозировала, что война затянется надолго и придется туго. Поэтому надежно спрятала запасы еды под полом — муку, масло, горох, соль, сушеные яблоки, сахар, рис. За пять лет блокады почти все запасы истощились, но грамотное, а порой поистине хладнокровное планирование расхода продуктовых запасов, спасло жизнь и Мирте, и ее брату. Хлеб по понедельникам и немного крупы и масла в среду разбивали их жизни на смысловые отрезки. Но даже в промежутках Самбра заботилась о том, чтобы ее дети ели. Ровно столько, чтобы оставаться людьми и сохранять достоинство.

Мирта спешила домой, прижимая к груди заветный горячий хлеб и тщательно прикрывая его стареньким пальто, совсем не спасающим от лютого мороза. И все же ей было тепло. Тепло и радостно на душе.

***

— Мама, я дома!

В ответ раздался сухой захлебывающийся кашель. Каждый такой приступ вызывал в Мирте дикий страх. Девушка до смерти боялась, что мама на этот раз не сможет вдохнуть, и это окажется для нее последним приступом в жизни.

Самбра появилась в двери — сама бледная, глаза блестящие. Она торопливо вытерла синие губы и спрятала платок за спину, но Мирта успела краем глаза заметить красные брызги на белой ткани.

— Мама, все в порядке? — с тревогой спросила она.

— Конечно! Ты принесла ЕГО?

От того, с каким уважением, почти благоговением Самбра произнесла это слово, мурашки бежали по коже. По общему согласию, никто из троих обитателей квартиры номер семнадцать на четвертом этаже не называл продукты своими именами — в страхе, что кто-то из соседей может услышать и своровать драгоценные припасы. Или донести в Надзорный Продуктовый Патруль об их незаконном хранении.

Мирта счастливо закивала головой и распахнула пальто. Самбра довольно кивнула, и тут же унесла драгоценность на кухню. Невероятно бережным движением женщина поделила хлеб на две части. Затем одну из них еще на три равные доли. Кусок побольше она завернула в полотенце и убрала под пол, предварительно сдвинув в сторону шкаф, прикрывающий тайник. Остальные три куска Самбра разложила по уже подготовленным тарелкам, рядом плеснула по половнику жидкого киселя. У Мирты побежали слюнки.

В этот момент в квартиру зашел Сим, с охапкой веток в руках — все, что ему удалось собрать в ближайшем парке, некогда одном из красивейших в городе, а ныне почти полностью испиленном на дрова местными жителями.

Увидев еду, Сим даже подпрыгнул от восторга и зажал рот руками, чтобы не дать волю эмоциям. В свои девять лет мальчик отлично помнил, что у дома тонкие стены, а у голодных соседей — острый слух.

***

Огонек уютно потрескивал в железной печке, и вся семья наслаждалась маленьким пиром. Основная сложность заключалась в том, чтобы не наброситься на еду и не проглотить ее слишком быстро. Самбра строго следила за заведенным ею же правилом приема пищи: положить в рот маленький кусочек и тщательно разжевать его. Проглотить и подождать, пока желудок его примет. Затем прочувствовать послевкусие. Задача не из легких, особенно когда живот липнет к спине от голода. Семья нашла такой выход: во время еды они общались, рассказывали друг другу забавные истории и загадывали шарады. И весело, и немного отвлекает от еды.

Ужин подходил к концу. Мирта, Сим и Самбра пребывали в отличном расположении духа, когда вдруг раздался стук в дверь. Они притихли и обменялись испуганными взглядами. Это мог быть кто-то из нищих попрошаек, оставшийся без крова, представитель Надзорного Продуктового Патруля или другого контролирующего органа. Хранение несанкционированных продуктов дома, то есть тех, что не были получены по талонам за последние семь дней, приравнивалось к особо тяжким преступлениям. За такое Самбру и Мирту, как совершеннолетних могли запросто заточить в тюрьму, а Сима отправить в сиротский приют.

Стук повторился. Самбра поспешила спрятать остатки еды под пол, затем задвинула шкаф и на ватных ногах подошла к двери.

За дверью оказалась соседка из двадцатой квартиры. Мирта еще помнила тетю Этну из своего безоблачного детства. Добрую суетливую толстушку, вечно пекущую яблочные пироги или вишневые конвертики. Никто бы сейчас не узнал в этом живом скелете с ввалившимися глазами и серой кожей ту гостеприимную хозяйку, которая непременно журила детей за плохой аппетит, если те не проглотили как минимум три пирога за раз.

— Привет! — сказала она и, вытянув шею, попыталась заглянуть через плечо Самбры. — Славные, какие славные детки! Откормленные, румяные…

— Этна, мы немного заняты, разбираем школьные задания Сима. Могла бы ты заглянуть попозже?

— Я знаю, что вы ели! У тебя изо рта пахнет горохом! Я за версту этот запах учую! — Этна жадно втянула воздух ноздрями и даже закрыла глаза. Ее тонкие растрескавшиеся губы задрожали. Мирта поспешила на помощь матери:

— Вам показалось, тетя Этна. Это остатки хлеба со вчерашнего дня.

— Самбра, пожалуйста, — глаза Этны наполнились слезами. — Мне не надо много. Пожалуйста, дай еды для моей доченьки. Ты же знаешь, она ровесница Симу, в один класс с ним ходит. Сил нет слушать ее плач — так сильно кушать хочет. Животик надулся, вот-вот лопнет. Пожалуйста, всего одну ложечку!

Этна упала на колени. Господи, сколько раз Самбре приходилось наблюдать подобные картины — соседи, незнакомые люди, друзья в прошлом… Она никому не давала ни кусочка, даже когда еды еще было достаточно и продуктовые склады были набиты битком, когда войска Постпестиса еще не отрезали доступ к продовольственным каналам, когда над посевными полями еще не разбрызгали отравляющих ядов и не подорвали завод по выращиванию мяса в пробирках… Кто-то мог бы назвать Самбру жадной или немилосердной. Но Мирта знала свою мать. Знала, как та страдает, проходя мимо голодного старика или ребенка. И все ради того, чтобы ее собственные дети пережили блокаду, чтобы никто не узнал про тайный склад на маленькой, ничем неприметной кухне размером три на три метра.

— Ну пожалуйста! Ну! У Ми болит животик. Ей срочно нужно что-нибудь съесть!

Этна молитвенно сложила руки и бросилась целовать суконный тапочек на ноге Самбры. Душераздирающее и, одновременно, отвратительное зрелище. Мирта взглянула на мать с жалостью, зная, что той придется сказать в следующую минуту.

— Но, Этна. Твоя Ми умерла несколько недель назад.

***

Мирта проснулась от того, что Самбра кашляла на кухне. Приглушенно, зажимая рот ладонью. Сухой, изматывающий лай, с шумными свистящими вдохами в промежутках. Спазмы не давали воздуху попасть в легкие. Казалось, что Самбра никак не может вдохнуть. Сердце Мирты опять наполнилось страхом, она плотнее прижалась к теплому боку брата. Тот слегка пошевелился, но не проснулся. Тогда Мирта встала с кровати и накинула на плечи пальто. Девушка обычно набрасывала его поверх одеяла, которого не хватало, чтобы согреть семью по ночам. В квартире номер семнадцать было две комнаты и небольшая кухня. Одну из комнат закрыли и заходить туда запрещалось, чтобы беречь тепло в жилой зоне. Все трое спали на одной двуспальной кровати, тесно прижимаясь друг к другу. В квартире должно было быть тепло настолько, чтобы не стучали зубы и не замерзала вода. Все остальное Самбра считала непозволительной роскошью.

Ежась от холода, Мирта проскользнула на кухню. Самбра наклонилась над раковиной и заходилась в кашле, словно в попытке выплюнуть бронхи. Ее всю трясло. Мирта подошла к женщине и крепко обняла сзади.

— Мамочка! Мама!

— Я в порядке, — просвистела Самбра, шумно вдыхая воздух. — Кажется, отпустило…

— Ты не можешь ходить на работу, ты больна. Останься сегодня дома, — с мольбой в голосе произнесла Мирта.

— Не могу, дочка. Как же талоны на хлеб, на крупу? Мы умрем с голода.

— Я могу делать двойную норму, — с жаром заверила ее Мирта.

— Это не поможет, они не дадут тебе двойные талоны! К тому же кто-то должен заботиться о Симе.

— Мама, ведь это не …ОНА?

Слово «ЧУМА» в квартире семнадцать под таким же запретом, как и названия продуктов. Хотя они и живут в Черной Зоне, свободной от эпидемии — по крайней мере так утверждает ТВ-пропаганда — Мирта наслышана о высокой заразности заболевания. И от одной только мысли, что в ее семью может ворваться черная смерть, девушку начинало трясти от страха. Никто из ее знакомых не привит. Власти в Черной Зоне строго запрещают вакцинацию, да и самой вакцины не достать. Хотя, поговаривают, что ей торгуют на черных рынках. Как это несправедливо! Запрещенные Властями вакцины можно найти в незаконной продаже, а еду — нет.

— Нет-нет, что ты! — испуганно отмахнулась Самбра. — Симптомы у НЕЕ совсем другие. Не волнуйся. Обычный грипп или простуда. Дало осложнение, вот бронхит никак не пройдет.

— Полгода?! Мама, я не маленькая! Я вижу эти кровавые следы на твоей одежде, на раковине! Это не грипп никакой. Я имею право знать!

— Мирта, я думаю, что у меня туберкулез, — шепотом произнесла Самбра и глубоко вздохнула. — Чахотка, если хочешь.

— Но почему? — Мирту словно громом поразило. Ей казалось, что туберкулез — пережиток прошлого, с ним давно справились с помощью прививок.

— Это болезнь бедных. Голода и холода, отчаяния и внутреннего бессилия.

— Но ты же… не умрешь?

— Все мы когда-то умрем. Но пока я жива, вы двое не будете голодать. Поэтому хватит ныть, буди Сима, пора на работу.

Такой была Самбра — жёсткой и решительной. Она никому не позволяла раскисать и предаваться унынию. Даже когда погиб отец в первые дни войны, эта сильная женщина не проронила ни слезинки. И спорить с ней было бесполезно — Мирта знала это лучше кого бы то ни было.

***

Мирта приложила ладонь к пропускной системе, татуировка с QR кодом сработала, и загорелась зеленая лампочка. Девушка прошла через проходную и обернулась на Самбру. Та весело подмигнула дочери и побежала по направлению к своему цеху. Мать работала на самом вредном производстве — в химическом отделе, предположительно, на изготовлении химоружия. Что она там делала конкретно, женщина никогда не рассказывала. Она считала, что говорить стоит лишь о том, что имеет непосредственное отношение к выживанию, но никак не о том, что является ему прямой угрозой. Поэтому Мирта знала лишь то, что Самбра трудится в формальдегидном цехе и что работа там означает сокращение естественной продолжительности жизни на пару десятков лет. Однако, труд на химическом производстве оплачивался очень щедро по меркам блокадного режима. Самбра получала талоны на целый круг хлеба раз в неделю, сто грамм подсолнечного масла в месяц (по двадцать пять грамм в неделю) и триста грамм крупы в месяц. Кроме того, три таблетки сверхтоплива в неделю. Одной такой таблетки хватило бы на двадцать четыре часа тепла на все сорок квадратных метра квартиры, включая запертую комнату. Но, разумеется, с экономностью Самбры, они тратили самый минимум, подтапливая ветками и прочим мусором, собранным в парке, и три таблетки всегда держали в запасе — на случай, если нагрянут сильные морозы или придется оставаться дома в комендантский час несколько дней подряд. По праздникам сотрудникам химического отделения даже выдавали пять кусков настоящего сахара и спичечный коробок соли. Раз в год полагалось три метра толстого сукна. По меркам жителей осажденного Сектора L, семья Самбры жила хорошо.

Мирта направилась в швейный цех, с тревогой прокручивая утренний разговор с мамой. Самбра тяжело больна, ей нельзя работать. Ядовитые пары, вдыхаемые ее и без того поврежденными легкими, быстро уничтожат женщину. Но мама права, без нее они не смогут выжить. Мирта с большой радостью пошла бы на место матери, но туда брали лишь людей старше сорока лет, либо по большому блату. Сама девушка получала одну треть от талонов матери, и ей не полагалось ни сахара, ни соли, ни сукна.

В швейной мастерской Мирта села за аппарат и с беспомощной яростью стиснула в руках сверхтехнологичную ткань толщиной не более пяти миллиметров. Встроенная терморегулирующая сеточка легко приспосабливалась к температуре тела человека и окружающей среды, балансируя их между собой — так что солдаты не мерзли в лютый холод и не потели в беспощадную жару. Девушка с ненавистью посмотрела на свое потёртое суконное пальто. Как это несправедливо, что для того, чтобы убивать, солдатам давали все самое лучшее, а она вынуждена сводить концы с концами, держа в руках одно из величайших изобретений человечества!

«У многих нет и того», — мысленно Мирта представила себе нравоучительную речь Самбры.

— Знаю, знаю, ты как всегда права, — проворчала она себе под нос и с тоской посмотрела сквозь маленькое смотровое окошечко.

Завод в Секторе L Черной Зоны оставался самым надежным укрытием в страшные военные годы — сверхчувствительная оповещающая система, противоракетный навесной купол, запасные генераторы, трехступенчатое аварийное водоснабжение, бункеры и многое другое, чтобы сохранить бесперебойное производство даже во время атак. Все окна были сделаны крошечными ин, скорее, для обзора, нежели в качестве источника света.

Сквозь окошко вдалеке виднелись заснеженные горы. Собственно, именно благодаря горам Черной Зоне удавалось защищаться от государственной армии Постпестиса. За счет этих молчаливых гигантов блокада длилась уже пять лет. Никто не знал их тропы и опасности лучше армии сопротивления. Мирта слышала, что в горах, окружающих ее родной Сектор L, как, впрочем, и остальные сектора, полно боеприпасов, хранилищ, тайных ходов. Пока есть горы — будет война. Снести бы их к черту…

План на сегодня составлял семь пуленепробиваемых комбинезонов и три химически стойких скафандра. Значит, опять придется задержаться. Вчерашняя еда давно переварилась, и желудок требовательно урчал.

— Уймись уже, — буркнула Мирта, но тут же подумала о приятном: в четверг Самбра достанет вторую часть хлеба. Конечно, когда он остывает, то тут же становится жестким и совершенно безвкусным. Но остается очень сытным — а что еще может желать блокадник?

***

Под вечер глаза у Мирты слипались, ноги и руки немели от холода. Она стояла перед выходом из проходной, крепко вцепившись ледяными пальцами в руку брата. Школа так же находилась на территории завода. В ожидании родителей, опекунов или старших братьев и сестер, дети подолгу засиживались там, выполняя работу после учебы до тех пор, пока за ними не придут. Хотя учебой это сложно назвать. Детям не преподавали чистописание, не читали классической литературы и не рассказывали об искусстве. Занятия ограничивались физической подготовкой, элементарными навыками чтения, письма, математическими расчетами. Был отдельный предмет — умение обращаться с оружием. И, конечно же, история — богатая воинственными фактами и отравляющая детские души ненавистью. Мирта терпеть не могла этот предмет. На нем дети отнюдь не изучали историю Древней Греции, великие сражения или знаменитых полководцев прошлого. О нет. То, что снова и снова вдалбливали в головы детям, была совсем недавняя история, разделившая весь мир на две части: гористую и ровную; свободную от чумы и зараженную; сытую, но рабскую и голодную, но свободную. Возможно, именно эта категоричность так не нравилось Мирте, а может и что-то другое.

Мирта вспомнила, как Сим вчера старательно зубрил доклад. Сама девушка мрачно сидела на кровати и с болью в сердце наблюдала, как при этом сверкают его темные глаза.

«Пятая волна чумы вспыхнула в мире в 2110 году. Возбудитель новой пандемии существенно отличался от своих средневековых предшественников: стойкий против всех известных антибиотиков, мутирующий, заразный и почти на 100% с летальным исходом. Бактерия вышла из глубин и появилась на поверхности Земли после мощного землетрясения и ряда стихийных бедствий, им вызванных. По официальной версии, все это стало результатом столкновения двух тектонических плит более двадцати лет назад. Уже в первые два года черная смерть унесла жизни 20% населения и почти 100% бывшей Австралии, откуда и началась вспышка болезни. Материк срочно перекрыли и создали условия полной блокады, однако нескольким туристам удалось выбраться всеми правдами и неправдами, и в результате болезнь покатилась по миру словно волна цунами, сметающая все на своем пути».

Для Сима все это было историей, а Мирта помнила все до мельчайших деталей. Девушке было тринадцать, и ее семья — тогда еще во главе с отцом — смотрела эти репортажи хотя и с тревогой, но все же с чувством защищенности и отстраненности от всего происходящего. До первого случая в ее стране — Гроджии. Трагедия разворачивалась стремительно, словно в страшном сне. Полное купирование контактов, дезинфекции, бесконечные обработки, смерти знакомых, друзей и родственников. Задернутые шторы, закрытые двери… Хотя до ее родного города чума так и не дошла, каждое утро девочка открывала глаза и думала, что этот день может стать роковым, а перед сном упорно молилась, чтобы черная смерть повременила с визитом в Костланд, а ныне Сектор L. Мир погрузился в хаос. Начались войны за лечебные сыворотки и вакцины, которых не хватало на все население в такие короткие сроки. А между тем, дама с косой спокойно разгуливала по миру, размахивая своим оружием и укладывая людей, словно колоски в поле.

«Новый президент Эдем, пришедший к власти в смутный период, смог взять ситуацию под контроль и защитить с помощью вооруженных сил границы страны от врагов, жадных до наживы — новой разработки суперэффективной вакцины против чумы. Во многом ему помог природный ландшафт, ведь разлом плиты пришелся как раз на Гроджию, и теперь ее границы покровительственно обрамляли величественные горы, полные опасных и прекрасных секретов. Государство погрузилось в абсолютную изоляцию и переименовало себя в Постпестис, с латинского — „После чумы“. Болезнь якобы смогли победить, и вначале народ ликовал и прославлял Президента Эдема, но затем по стране стали проходить митинги и бунты. Сторонники теории заговора уверяли, что вакцина на самом деле — дурманящее сознание людей вещество, превращающее здравомыслящих отдельных индивидуумов в стадо овец, готовых покорно лизать ноги своего предводителя — Президента Эдема. Вскоре появились подтверждающие кадры: люди, шатающиеся по улицам с ничего не выражающими глазами, разбойные нападения, драки, беспорядки. Тогда „Власти“ — так назвала себя группа политической элиты — призвали силовые структуры создать свою государство в государстве и ответственно заявили, что никто из жителей не будет подвергаться зомби-вакцинации. Разразилась гражданская война. „Черная Зона“ — так назвало зону сопротивления руководство Постпестиса — тратила огромные ресурсы в виде людей и денег, чтобы сохранить независимость граждан. Ввели комендантский час, строжайший свод правил и жёсткую карательную систему. Все это было сделано лишь для того, чтобы отстоять свое право на безопасность и независимость. Бегство из Черной Зоны грозит повешеньем, хранение дома продуктов, полученных не по учётным талонам — тюрьмой».

Сим закончил репетицию доклада и гордо взглянул на сестру, ожидая похвалу. Мирта слабо улыбнулась и кивнула головой в знак одобрения. Но именно последняя часть истории так смущала девушку. Если все люди за пределами Черной Зоны теряют человеческий облик и становятся ментальными слугами злого гения Эдема — то как это можно организовать технически? И если там начались новые вспышки чумы, как утверждают Власти, то почему на территории Черной Зоны ее по-прежнему нет, ведь бактерия невероятно заразна и летуча. Или все-таки она есть? Очень страшно…

Мирта поежилась, вспоминая заходящуюся в кашле Самбру. Нет, это не может быть чума! Девушка видела по телевизору синюшные тела с кровоточащими язвами, с полуразрушенными лицами и неестественно изогнутыми конечностями. Она знала, что бактерия убивает человека за считанные дни. Самбра болела уже полгода. И лишь в последние недели ее состояние начало стремительно ухудшаться.

***

— Сегодня было интересно на уроке, — сказал Сим с горящими глазами. Перед тем, как идти домой, ребята решили забежать в парк и набрать веток — хотя их там практически не осталось. — Во-первых, меня хвалили за доклад. А во-вторых нам ТАКОЕ сказали…

— И что вам сказали? — спросила Мирта как бы между прочим, но сердце ее забилось сильнее.

— В Постпестисе новая вспышка чумы! Потому что их вакцина дурацкая! Слуги Эдема только с виду сильные, а сами ничего не могут сделать. Ха-ха. А еще они создали новое «мозговое пюре» — с него люди начинают есть друг друга. Бррр. Скорее бы я вырос и пошел на фронт! Мы вернем обратно Гроджию и наведем порядок! Чтобы всем было хорошо. Никто не воевал. И вы с мамой не голодали.

«Мозговым пюре» в простонародье называли вакцины Постпестиса. Считалось, что они содержат вещества, разрушающие кору головного мозга: стирают воспоминания, активируют центры, отвечающие за агрессию, и блокируют мышление, доброту и сострадание. Стоит только Постпестису прорвать оборону Черной Зоны, и первое, что будет сделано — это поголовная вакцинация населения, затем повторные ревакцинации каждые три месяца. ТВ-пропаганда говорит, через три года человек окончательно теряет свой моральный облик.

— А ты не думаешь, что это все может быть неправдой? — осторожно спросила Мирта. Такие пропагандистские речи из уст маленького брата больно резали слух и заставляли сжиматься сердце. Ее милый, дорогой брат мечтает лишь о том, чтобы поскорее отправиться в центр кровавой мясорубки ради идеалов, которые могут оказаться мифом, «мозговым пюре» Властей Черной Зоны. — Зачем это Президенту Эдему?

— Он псих и хочет править миром! — горячо выпалил Сим, не задумавшись ни на секунду. — Но мы ему не дадим!

«Здорово они там тебя надрессировали», — подумала Мирта, а вслух сказала:

— У Эдема глаза честные, он кажется добрым человеком.

— Ты девочка, поэтому в него влюбилась. Вы девочки всегда влюбляетесь в красивых мальчишек, — по-детски захихикал Сим, и Мирта вздохнула с облегчением. Все-таки он еще ребенок, ее милый добрый малыш.

Брат с сестрой продолжали искать хворостинки или остатки спиленных деревьев, чтобы вернуться домой не с пустыми руками. Было уже поздно и темно, хоть глаз выколи, но мысль об уютном огоньке в печке и таблетке в дезинтеграторе согревала и радовала обоих.

— Мирта! — тревожно позвал Сим и указал рукой по направлению к небу. Сестра в мгновение ока поняла. Она встала рядом и уставилась на едва заметное мерцание во мгле — ночное небо дрожит и звезды переливаются, словно перед ними пронесли слегка искривленное зеркало. То, что они наблюдали высоко в облаках — это, вне всякого сомнения, скользящие движения смертоносного невидимки.

Сначала послышался едва уловимый гул приближающегося бомбардировщика, а затем завыла сирена опознавательно-предупреждающей системы. Пронзительный звук оглушал, заставлял кровь стынуть в жилах и вызывал импульс бежать без оглядки — в любое направление, лишь бы подальше от ненавистного завывания.

Мирта схватила за руку Сима и прокричала, соревнуясь с разрезающими небо звуками:

— Бежим!

— Мы не успеем, — заплакал Сим. — Мы ни за что не успеем!

— Не ной!

Мирта с братом со всех ног бросились к дому. Только бы успеть! Только бы забежать в подъезд, прежде чем купол накроет дом!

Здесь и там здания начинали мерцать, а затем словно растворялись в воздухе. Это, конечно, никакое ни волшебство: дело в снарядонепробиваемых куполах, раскинутых над каждым домом. Такая защита отрезала объект от внешнего мира: частично гасила звуки, а с помощью оптической иллюзии делала его невидимым для бомбардировщиков. Неудивительно, что вражеские самолеты не могли рассмотреть объекты и скидывали снаряды наугад, куда попало. С начала завывания сирены до накрытия куполом уходило от двух до десяти минут — в зависимости от высоты здания. Дом Мирты и Сима состоял из десяти этажей, значит, у них было в запасе не более десяти минут.

— Я…я больше… не могу, — задыхался рядом Сим.

— Симка, миленький, еще немного! Еще один поворот. О нет!

Сердце Мирты сжалось, когда они влетели в знакомый переулок и не увидели своего дома — лишь мерцающее подобие голограммы. Слишком поздно, он оказался под защитным куполом! Бесполезно стучать в двери или звать на помощь. Защита будет снята, как только пройдет минимум час с исчезновения последнего самолета.

— Мирта, что нам делать? — по раскрасневшимся от бега щекам Сима текли слезы и тут же превращались в ледышки. Он с отчаянием сжимал маленькой ручкой ладонь сестры, как последнюю надежду на спасение.

— В катакомбы! — уверенно заявила Мирта и потащила его по направлению стрелок.

— Я не хочу! Я боюсь!

Мирта и сама боялась до чертиков. В катакомбах находились бомбоубежища, и вход туда оставался открытым вплоть до первых снарядов. Они предназначались для тех, кто не успел попасть в дом. Но никто не отправлялся туда добровольно, поскольку эти подземелья облюбовали нищие, убогие, бездомные, люди, чьи дома, несмотря на надежную броню, были стерты с лица земли. Власти заботились о том, чтобы под землей всегда было электричество и маломальский запас воды. Подземные жители занимались попрошайничеством, мародерством, воровством и пользовались самой дурной славой. Говорят, среди них бывали и случаи каннибализма. Вот почему всякий избегал катакомбы.

Мирта бежала и тянула за собой брата в место, где живут отбросы общества. Власти туда не совались — Мирта однажды слышала, как двое мужчин на работе шептались о том, что Властям удобно закрывать глаза на подземную жизнь, ведь так легко решалась проблема с бесчисленными бездомными, сумасшедшими и калеками на улицах.

Перед самым входом они увидели женщину. Та быстро юркнула в подземелье, и ребята последовали за ней. Обернувшись, женщина бросила на детей мимолетный взгляд и продолжила углубляться в катакомбы. Мирте было спокойнее придерживаться хоть какого-нибудь взрослого, а Сим боязливо жался к ногам сестры и тихонько всхлипывал.

Дверь громко захлопнулась — знак, что первый снаряд коснулся земли. И вскоре Мирта убедилась в этом: здесь под землей не было той звукоизоляции, и обычно отдаленные удары прозвучали как оглушающие раскаты грома. Повинуясь инстинкту, девушка нагнулась и накрыла собой брата. С отчаянием она подумала о Самбре. Еще ни разу ее дети не пережидали бомбежку на улице. Обычно это происходило либо дома, либо на заводе. Наверное, мама с ума сходит от беспокойства. Мирте захотелось плакать.

— Не бойся, не завалит, — прохрипела женщина, за которой они следовали в убежище все это время. — Вы вообще как сюда попали? Вроде не похожи на оборванцев?

— Мы… мы не успели до закрытия, — пролепетала Мирта.

Женщина хрипло расхохоталась, крепко выругалась и кивнула головой по направлению одного из коридоров лабиринта:

— Идите за мной, птенчики. В этот раз это надолго, часа на четыре точно. Добро пожаловать в наш мир.

И она снова засмеялась таким ломаным хохотом, что у Мирты побежали мурашки по спине.

«Она местная», — мелькнуло у девушки в голове, и от страха сердце забилось еще быстрее. Внезапно она почувствовала себя загнанным зверьком — изолированная от внешнего мира, глубоко под землей, во власти сумасшедших и преступников. Конечно, эта странная женщина — жительница катакомб! Какой здравомыслящий сунется сюда добровольно?! Уж лучше бы переждали бомбежку на улице, лучше бы оглохли от взрывов!

— Не бойся, дурочка, я тебя не трону, — проскрипела женщина и показала рукой на следующий поворот, в котором так же тускло мерцал свет лампочек и раздавались громкие голоса.

Дрожа, как осиновый лист, и крепко сжимая ладонь брата, Мирта вошла вслед за женщиной. Неприятный запах усилился в стократ: вонь немытых тел, экскрементов, спиртного перемешались в тошнотворную смесь. Вдоль стен сидели люди — грязные, беззубые, лишенные той или иной конечности. Некоторые играли в карты или кости, другие спали или громко разговаривали, при чем некоторые сами с собой. Появление необычной троицы, однако, сразу привлекло всеобщее внимание.

То с одной, то с другой стороны до Мирты доносились присвистывания и пошлые замечания.

— Какая сладкая девочка, — смачно облизнулся высокий худощавый мужчина неприятного вида. При этом он смотрел сквозь прищуренные маленькие глазки на Мирту так, что та была готова сквозь землю провалиться.

— Заткнись, Макс, а то я твой поганый язык засуну тебе в задницу, — с угрозой прошипела на него новая знакомая Мирты, и тот, отшучиваясь, похромал в свой угол.

— Эти двои — наши гости сегодня, кто тронет — будет говорить лично со мной. Ясно? — продолжила грозно женщина и тут же, закашлявшись и смачно сплюнув, добавила:

— Мы же хотим произвести самое лучшее впечатление на юную леди и ее джентльмена. А то эти сверху подумают еще, что мы хамы, лишенные манер.

При этом она нарочито поклонилась и обнажила улыбку, состоявшую из подгнивших непропорционально больших зубов. Вокруг детей разразился хохот.

Мирта не знала, куда себя деть, и беспомощно обернулась. Здесь находились не только мужчины и потрёпанного вида женщины, но и дети разных возрастов, похожие на волчат. Грязные и босые, они играли друг с другом, периодически скалясь и тыча пальцем в их сторону, или просто спали на голом полу.

Здесь внизу было значительно теплее, так что спина Мирты насквозь промокла — то ли от зловонного спертого воздуха подземелья, то ли от липкого страха перед всеми этими обездоленными, кипящими ненавистью ко всему вокруг в целом и к ним двоим, в частности.

— Сюда садитесь, — приказала женщина и, расчистив кучу тряпок, указала на место у стены. Сама она плюхнулась рядом.

— Риса, приготовь чаю гостям, — крикнула она в сторону, и старая хромая женщина направилась куда-то, сыпля по пути проклятиями.

— Ты что в рот воды набрала? Рассказывай, как решилась навестить наш мир.

— Мы… опоздали. Спасибо вам за помощь. Если бы не вы… Как вас зовут? — спохватилась Мирта. Она не хотела показаться невоспитанной, даже перед этими людьми.

— Ха, зови меня Сумасшедшей Мэт.

— Странная кличка. Или это ваше настоящее имя? — Мирта тут же закусила язык. Еще не хватало ляпнуть чего-то лишнего и вызвать гнев этой непредсказуемой женщины.

— Настоящее имя? — Сумасшедшая Мэт захохотала так, что по каменному коридору раскатисто покатилось зычное эхо. Она внезапно замолчала и насмешливо добавила:

— У тебя тоже нет настоящего имени.

— Меня зовут Мирта, а моего брата — Сим.

— Полное имя! — требовательно спросила Мэт.

— Мирта-18 Черная Зона Сектор L 5-ая улица 17—4. Сим-29 Черная Зона Сектор L 5-ая улица 17—4.

— А как звали до этой заварушки? До чертовой войны?

— Мисти. Мирта, Сим, Самбра и… Од Мисти, — девушка опустила глаза, чтобы новая знакомая не увидела слез. Бывшая семейная фамилия и имя отца — эти прекрасные слова были табу в их семье, также как названия продуктов и болезни. Потому что они вызывали боль, тоску и ностальгию по прошлому. Потому что, по мнению Самбры, они не помогали, а мешали выживать.

— Видишь, Мисти, они даже твое имя забрали, — усмехнулась Сумасшедшая Мэт, и в ее голосе послышалась печаль. — Они не оставили нам ничего, кроме этих чертовых катакомб. Наплели с три короба про чуму и понавесили засовов. И как тут жить?

— Но мы же можем работать, — неуверенно начала Мирта. — Надо немного потерпеть, мы выиграем войну, и тогда все будет хорошо.

— Ну-ну, и тебе головку промыли, крошка. Вы там наверху совсем свихнулись. Боитесь нас? Говорите, мы преступники? Детей воруем и потом едим. Так, да? Ха, вижу по глазам, что так. Но заруби себе на носу, малышка. Мы по крайней мере свободные люди. Что хотим, то и делаем. А вы сидите, трусишки, под куполами и в штанишки при налетах мочитесь. Властям до одного места на все ваши сектора и на вас, жалкие людишки.

— Это же лучше, чем становиться рабами Постпестиса? — скорее спросила, чем возразила Мирта. Сим испуганно прижался к ней, глаза на мокром месте. Мальчик изо всех сил держался, стараясь продемонстрировать мужество и поддержать сестру, насколько это было возможно:

— Мы обязательно их победим, и освободим рабов Эдема.

— Ути-пути, да и вам в школе рассказывают, какой президент Постпестиса плохой, как из мозгов подданных с помощью вакцины кашку варит, а потом ей вас кормит? Тоже небось смотрел, как люди бросаются на себе подобных и рвут их на части? Брат брата, мать детей? Так вот, малыши, есть такое слово Про-па-ган-да. Она под таким соусом любое блюдо может подать, что пальчики оближешь.

Внезапно Мирта почувствовала необычайное волнение. Подобные мысли уже не раз приходили девушке в голову. И сейчас эта сумасшедшая облекает их в слова, пусть даже в непристойной и очень грубой манере.

— Вы считаете, что про вакцину — это все ложь? — шепотом спросила Мирта и густо покраснела — благо полумрак подземелья не выдал ее смущения и внутреннего трепета.

— Я тебе скажу так. Лучше я была бы монстром там, в сытости, чем подыхать здесь человеком, полным достоинства. Но не могу ж я своих уродов бросить!

Она тихонько похихикала над своей удачной шуткой и перешла на шепот:

— Мы здесь люди неплохие и детей не едим. Мы их скорее спасаем. Посмотри на всех убогих, калек, пьяниц. Кому они нужны? Власти бросили их подыхать и рады по уши, что они прячутся здесь. Нет нас — нет проблем. Нас не трогают, а знаешь почему?

— Почему?

— Запасы сверхтоплива в этих местах иссякли. Эти катакомбы им больше неинтересны. Заруби себе на носу, крошка — все войны в мире не ради людей, они ради ресурсов… Может, я и сбегу в Постпестис. И пусть варят мои мозги, как угодно. Пожалуй, под сливочным соусом — самое то. Обожала такое готовить, когда была поваром. В нормальной жизни. До столкновения плит, до появления чумы и, в первую очередь, до появления гребаного сверхтоплива. А сейчас этих всех дерьмом кормлю. А они мне еще и ручки за это целуют. Ха!

Сумасшедшая Мэт обвела рукой присутствующих, достала самодельную папиросу и закурила. Мирта знала, что табак и спиртное под строгим запретом и достать их можно только на Черном рынке по спекулятивно высокой цене. Тем более странно видеть здесь столько людей с одурманенным сознанием.

— Будешь? — Мэт великодушно протянула папиросу Мирте, на что та испуганно покачала головой. — Даже не представляешь, сколько всего можно достать, когда становишься свободной.

В этот момент подковыляла с ругательствами та самая старушка, Риса. Однако, при слабом свете лампы она оказалась вовсе не старухой, а женщиной лет сорока пяти. Война состарила ее минимум на двадцать лет, исказила некогда красивое лицо и отравила былой здоровый дух. В морщинистых руках Риса держала чайник и две медные чашки.

Чай оказался горячим и душистым, и Мирта с большим удовольствием выпила две чашки подряд, грея руки и с трепетом выслушивая крамольные мысли этой странной женщины. Сим пригрелся возле бока сестры и крепко уснул, сладко посапывая во сне. Где-то за пределами катакомб разрывались снаряды, в доме в двух кварталах отсюда сходила с ума от беспокойства Самбра. А Мирта сидела и как зачарованная слушала о том, что мать никогда не разрешила бы произнести вслух даже во сне.

Бомбежка лилась около двух часов. Но всему приходит конец. Вот и сейчас вдруг наступила оглушающая тишина. Новая знакомая Мэт провела ребят к выходу. Все эти люди больше не казались Мирте такими уж страшными. Каждый выживает так, как может.

— Ну давайте, малыши, бегите к мамочке. И сюда не суйтесь больше. Вдруг не на хорошего человека нападете. Отребья здесь тоже хватает. И не верьте всему, что эти жадные твари говорят.

Мирта с Симом вышли из бомбоубежища и со всех ног бросились домой. После двадцати часов во всей Черной Зоне объявляется комендантский час. Исключение составляют два часа после налетов — время, чтобы добраться до дома незадачливым горожанам.

***

Самбра открыла двери бледная, как простыня. Но вопреки ожиданиям, не стала ругаться. Она была настолько счастлива видеть своих детей живыми и невредимыми, она столько раз мысленно похоронила их за ночь, что теперь лишь крепко обняла и нежным голосом прошептала:

— Больше никогда так не делайте. А теперь съешьте по кусочку ЕГО из запасов — и живо в кровать!

Хлеб в понедельник — это удивительно. Кроме того, Мирта обратила внимание, что дезинтегратор включен сильнее, чем обычно, расщепление таблетки идет быстрее, а значит, и в квартире стало существенно теплее. Мирта готова была поклясться, что все эти страшные часы ожидания мама ходила по квартире и задавала себе один и тот же вопрос — зачем мне все эти запасы без НИХ? И как то часто бывает, мысленно обещала Кому бы то ни было, что если этот Кто-то — кем бы он ни был — вернет ей детей живыми, она не станет скупиться на запасы. Они придут в теплый дом, где их будет ждать сытный хлеб.

***

Два дня Мирта ходила под глубоким впечатлением от знакомства с Сумасшедшей Мэт и ее безумными теориями. Девушке нравилось снова и снова прокручивать в голове альтернативное мнение к тому, которое ей навязывали изо дня в день, с утра до вечера. Ее манила мысль о том, что безысходность может оказаться не такой уж и безвыходной. В голове снова и снова звучала фраза: «Заруби себе на носу, крошка — все войны в мире не ради людей, они ради ресурсов…» Что, если по ту сторону гор существует хорошая жизнь, свободная от голода и болезней? И правда ли, что цель Президента Эдема сделать из жителей Черной Зоны таких же безмозглых рабов, как то утверждают Власти?

Но быт и тяжелые условия жизни взяли свое — через неделю Мирта забыла о встрече и с головой ушла в рутинную ежедневную борьбу за выживание.

СЕАМ

Сеам подал знак. Три пальца и локоть в сторону. Солдат молча кивнул и протянул на вытянутой руке небольшую коробочку, большой палец на красной кнопке, готовый нажать в любой момент. Момент, когда эти чертовы железные ворот разлетятся на куски в разные стороны. Жителям Сектора N будет без них только лучше.

Уже две недели они упорно не хотят сдаваться. Сеам знал, что запасы провизии и топлива давно закончились. Те скудные запасы амуниции, которые еще берегли на крайний случай вояки по ту сторону баррикад, никоим образом не изменят ход событий. Сектор N будет взят — и точка. Так к чему тянуть? Зачем мучать и без того настрадавшихся жителей? Сеам решился подорвать мощные ворота — единственное уязвимое место в скалистой гряде, неприступно охраняющей упрямый Сектор N. Конечно, осколками может ранить некоторых мирных жителей. Не исключены точечные обвалы камней и сходы лавин из тяжелого снега, почивающего в уютных колыбелях высоких гор. Однако, Сеам не сомневался в решении. Так жертв будет куда меньше. Лейтенант Грумми начал отчет:

— Пять, четыре, три, два…

Внезапно Сеама охватило странное чувство. Что-то здесь не так. Почему? Верно! Гнетущая тишина. Пролети мимо комар — и его писк оглушит своей громкостью. Сеам и сам не мог этого объяснить, но в тот момент, когда лейтенант прошептал «два», Сеам закричал:

— Отставить!

Грумми посмотрел на командира с удивлением и нескрываемым раздражением. Отряд был вымотан двухнедельной осадой, бесконечными дежурствами и обстрелами. Трое парней погибли, но их даже толком не могли похоронить — приняли коллективное решение сделать это надлежащим образом, со всеми полагающимися почестями, по окончанию операции, а не бросать могилки здесь, возле нищего и, возможно, зараженного Сектора N. И вдруг командир в последнюю секунду передумал, хотя мягкотелостью никогда не отличался!

— Что за…, — начал лейтенант Грумми.

— Тихо, — Сеам сдвинул брови и напряженно прислушался.

И в этот момент ворота громко заскрипели. Сначала показался белый флаг, а вслед за ним выглянуло пугливое лицо белой, как полотно, женщины. На ее худом лице тянулись грязные полосы — бороздки от слез. Она подняла руки и молча вышла из ворот. Хватаясь за ее юбку, сзади выглядывал ребенок. Сеам не мог различить, мальчик это или девочка — лишь большие испуганные глаза сияли как два огромных черных топаза.

Вслед за ними показалась еще одна женщина с младенцем на руках. Она дрожала, как осиновый лист, и искривила рот в непонятной гримасе — готовая то ли закричать, то ли засмеяться. Далее хромал старик, седой, взгляд полный ненависти.

Женщины, старики, дети выходили из ворот с поднятыми руками.

— Сразу бы так, — самодовольно ухмыльнулся Грумми.

Солдаты наставили дула оружий на текущую из ворот людскую массу, бросая взгляды на Сеама и ожидая его распоряжений.

— Опустить оружие! — скомандовал Сеам.

В этот момент его взгляд встретился с женщиной, возглавлявшей плотную колонну. И что-то заставило его содрогнуться. Что-то здесь было не так! Обычно, сдаваясь, люди выходили обреченно, с опущенными плечами, уставив глаза в пол, полагаясь целиком и полностью воле захватчиков. Они всегда боялись, и это было нормально. Но сейчас… Эти люди не просто боялись, они испытывали ужас. Об этом свидетельствовало напряжение в глазах, сжатые кулаки, дрожащие губы. Женщина не отводила взгляда, словно оценивала, что будет дальше. Кроме того, эти мирные жители шли так плотно, словно… Словно скрывали за спиной что-то. Или кого-то.

— Ложись! — заорал что есть силы Сеам, но было поздно. Из-за плотно прижатых плечо к плечу людей выскочил военный и метнул гранату в самый центр отряда. Сеам моментально поднял автомат и выстрелил. Словно в тумане он увидел, как военный падает на землю, а вслед за ним и та самая первая женщина. Вот оно! То, что проглядел Сеам в первые секунды и за что еще долго будет расплачиваться: все эти мирные жители были ничем иным, как живыми щитами! Едва послышались выстрелы, женщины, дети и старики бросились врассыпную. Визги и свист орудий, плач, стоны, крики — все смешалось в этой невообразимой мясорубку. Сеам забежал, отстреливаясь, за бронемашину и закричал, что есть силы:

— Всем на землю! Это приказ!

Но в массовой истерии его слова звучали как шепот. Перестрелка длилась еще минут десять, потом все закончилось.

Сидя на земле, люди испуганно жались друг к другу, жалобно выкрикивали имена родных. Из-под убитых тел военных выползали женщины и с криками отчаяния кидались искать своих детей. Несколько солдат из отряда Сеама лежали без движения. Тут и там слышались стоны и проклятия.

— Надеть средства защиты и обыскать тела! Оказать первую помощь пострадавшим!

Сеам отдавал приказы, а сам косился на безжизненное тело женщины, которую застрелил. Зияющая черная пропасть в районе грудной клетки, открытый рот и распахнутые руки. Все ее тело даже после смерти вопило от бессилия и сыпало упреками. Сеам выругался от досады. Глупые, упрямые люди! Борются за крохи своей свободы, когда на ЭТОЙ стороне могли бы иметь достойную жизнь. Без болезней и голода. В служении государству и президенту.

Презрение и отвращение — вот то, что испытывал Сеам к этим людям. Во всяком случае, он так думал.

Какая-то возня рядом с уродливым трупом застреленной им женщины заставила Сеама присмотреться. Крохотный тощий волчонок вошкался рядом — ребенок лет шести-семи, не больше. Он лег рядом с бездыханным телом женщины, обвил худыми ручонками ее плечи, уткнулся грязным носом в ее шею и громко всхлипывал. Сеам огляделся, кого бы озадачить самой грязной и неприятной работой — оттащить волчонка от тела матери, чтоб доставить в штаб на медосмотр. Но все вояки были заняты зачисткой места — в средствах специальной защиты разгребали завалы, тут же дезинфицировали тела, уводили людей в карантин.

Сеам достал из кармана специальную защитную маску, надел ее и приблизился к телу женщины. Два топаза вперились ему в лицо: огромные, сияющие, слишком крупные для исхудалого лица. Сеам знал, что в маске выглядит пугающе, еще зловещее, но правила есть правила. Ребенок мог оказаться заражен.

— Встать и пройти за мной! — приказал он.

— Она не шевелится, — прозвучал тихий ответ.

— Ребенок, тебе лучше пройти со мной. Тебя осмотрит врач, накормит и оденет, — властно произнес Сеам.

— Это моя мама.

— Сожалею. Но сейчас ты должен встать, ребенок.

— Ты ее застрелил. Я видела.

«Значит, ребенок — девочка», — мелькнула в голове Сеама мысль. Впрочем, напрасная и не несущая никакой практической пользы.

— Она оказывала сопротивление. Встать! — он повысил голос, совершенно не понимая, как иначе убедить упрямицу проследовать за ним.

— Зачем ты убил маму? — девочка с укором смотрела прямо в глаза Сеаму. Высокому сильному солдату, правильному и верному своему делу. Он разозлился. Почувствовал потребность сказать что-то в ответ. Оправдаться. Схватить нахалку за рукав, оттащить от тела матери насильно.

На счастье, словно из ниоткуда появился лейтенант Грумми.

— Отвести ребенка на базу, провести осмотр, принять необходимые меры в случае выявления заражения, — с облегчением отдал приказ Сеам.

Грумми схватил девочку, но та тут же вцепилась лейтенанту в руку зубами. Вояка взвыл от боли и отвесил ей такую звонкую пощечину, что она еще несколько секунд эхом звучала в ушах Сеама. Грумми подхватил брыкающуюся девочку под мышку и, не обращая внимания на крики, проклятия и слезы, понес ее по направлению к штабу. Сеам остался один на один с застреленной матерью.

— Ты сама виновата, — проворчал он себе под нос. — Ты должна была растить ее, а не жертвовать жизнью ради бессмысленной нелепой цели.

Но в глубине души Сеам знал — она ни в чем не виновата. Это не было ее решение встать впереди колонны и служить живым щитом. Не из-за этой несчастной сегодня полегло столько невинных людей. Как бы то ни было — жалось, сочувствие или чувство вины — это заклятые враги солдата. Недопустимые и неуместные эмоции.

***

Вечером в штабе Сеам переключал один военный канал связи за другим, выслушивая новости и последние сводки с фронтов. Судя по всему, другие войска делали большие успехи, и сопротивление многих секторов уже было сломлено. При этом оказалось выявлено немало случаев заражения. Сеам усмехнулся. Несмотря ни на что он испытывал смешанное чувство из презрения и уважения к повстанцам Черной Зоны. Они боролись как львы за то, что зовут свободой. Хотя эта пресловутая свобода ничего кроме голода и чумы не сулит. В дверь постучали. Это был лейтенант Грумми с докладом о проведенной операции.

— Три человека из наших ранены, но жить будут. Пленники обследованы, случаев заражения не выявлено, — закончил он свой рапорт.

Сеам выдохнул. Любой заразный случай означал бы карантин для всего отряда со всеми вытекающими. До этого момента, подразделение Сеама ни разу не сталкивалось с болезнью. Однако, к этому стоит быть готовым в любой момент.

— Будут проводить принудительную вакцинацию? — устало спросил он.

— Это уже не в нашем ведомстве. Что будет дальше с пленниками и людьми Сектора N решит Спецкомиссия. На завтра планируем селекцию.

— Грумми, присядь, — Сеам вздохнул. — Выпей со мной.

— Выпить — это можно. Откуда у тебя? — глаза Грумми жадно заблестели, когда Сеам открыл бутылку. Алкоголь был большой редкостью и почти непозволительной роскошью среди солдат.

— Первосортный виски, подарок от генштаба за отлично проведенную операцию, — коротко ответил Сеам и мысленно добавил «не считая несколько десятков трупов гражданских». — Спрашиваю тебя не как капитан, а как друг. Все эти люди, которыми прикрывались военные… Если бы я вовремя понял…

— Ты отдал верный приказ, — Грумми похлопал товарища по плечу. — Все эти люди из одного теста. Если б не они, давно бы и чуму победили, и зажили мирно. Словно крысы бегают, прячутся за стенами и разносят заразу.

Сеам взглянул исподлобья на лейтенанта. Он его недолюбливал. Однако, в военном деле Грумми не было равных. С таким не сгинешь. И говорил он всегда правильные вещи.

— Как в средние века — люди боролись с духами и богами, жгли кошек. А в это время блохи с крыс преспокойненько разносили болезнь. Тут тоже самое — наш президент слишком добр: приказывает уничтожать вояк и не трогать мирных. А именно с них зараза и начинается.

— А что… с той девчонкой?

— Какой девчонкой? — не понял Грумми.

— Ну той дикой, с глазами огромными. Я ее мать застрелил.

— Понятия не имею. Отправят в Детский центр. Ей там лучше будет. А тебе какое дело? — Грумми искоса посмотрел на товарища, недоверчиво прищурив взгляд. Подумает еще, что Сеаму не все равно. С таким держи ухо востро.

— Никакого.

Внезапно Сеаму захотелось, чтоб лейтенант Грумми ушел. Но пока бутылка не будет пуста, избавиться от него не получится. И так они сидели до полуночи. Захмелевший Грумми устраивал браваду и от души наслаждался победой. Сеам — без мыслей, лишь до предела раздражённый присутствием товарища в своей комнате.

***

Всю ночь Сеам снова и снова отправлял пулю в грудь проклятой бабе. И каждый раз маленькая девочка лет шести-семи, с двумя огромными топазами вместо глаз с укором произносила: «Зачем ты убил маму?» Он приказывал ей замолчать, наставлял дуло автомата ей на лоб. Но она не отводила взгляд и все так же задавала один и тот же вопрос. Пятнадцать раз он видел этот сон, а на шестнадцатый выстрелил.

Сеам проснулся в холодном поту. Сел на кровати. Налил остатки виски. Включил телевизор и принялся листать каналы. Победы. Успехи. Завоевания. Если все так — почему война не кончается?

С этого момента из ночи в ночь Сеама мучали кошмары. Не подобает солдату волноваться о застреленном человеке! Не то, чтобы Сеаму и раньше не доводилось убивать невинных. Нет. Но это происходило в бою, рикошетило шальной пулей или случайным осколком снаряда. Но здесь… Он против воли вновь и вновь видел эти полные нечеловеческого страха глаза и маленького тощего волчонка, жавшегося к груди трупа.

На пятый день после атаки Сектора N Сеам наконец-то спал спокойным сном человека, обладающего чистой совестью, когда в штабе вдруг завыл неистовый сигнал тревоги.

Едва продрав глаза, Сеам вскочил с постели. Младший сержант Робизо влетел в каморку, бледный и напуганный.

— Что случилось? — гавкнул на него Сеам.

— Разрешите доложить, капитан! Один из захваченных пленников овладел оружием и застрелил несколько наших.

Сеам с удивлением и раздражение посмотрел на Робизо. Представил, как для передачи дурной новости солдаты кидали «камень — ножницы — бумага». Этому не повезло. Стоит и трясется, как лист осиновый. Значит, виноват в чем-то.

— Как завладел оружием?!

— У него был с собой нож. Старик совсем дряхлый, мы и знать не могли. Это случилось в мою смену, на моих глазах. Старик подозвал к себе Эрнеста и пырнул его, потом забрал автомат и еще троих завалил. Сейчас он со своей шайкой оккупировал барак и отстреливается.

— КАК у него мог с собой оказаться нож?! — грозно зарычал Сеам, уже зная ответ на свой вопрос. Халатность. Старика не досмотрели как подобает — что с дряхлого возьмешь? А тот ждал правильный момент. И дождался. Да за такое генштаб Сеаму голову свернет! Но дело даже не в этом. Он потерял как минимум четверых здоровых ребят. Не в бою, не на задании, а по своей неосмотрительности. Вместо того, чтобы ломать голову над смертью глупой бабы и осиротевшего ребенка, он должен был лучше заниматься пленными до их распределения. Черт! Черт! Черт!

— Я…я не знаю. Он такой хилый, этот старик. Кто мог знать, что он на такое способен?!

Сеам отодвинул Робизо в сторону, на ходу застегивая штаны и хватая автомат. Солдат побежал следом, что-то выкрикивая в свое оправдание. Сеам не слушал. Он бросился на улицу. Между бараком с пленными и военным лагерем простиралось поле, на котором лежало три бездыханных тела. Остальные ребята уже собрались здесь и ждали его указаний.

— Черт бы вас побрал! — выругался Сеам. Солдаты опускали глаза, чтобы не встретиться с гневным взглядом командира. — Доложить обстановку.

— У них там немного патронов осталось. Может и кончились, — выступил вперед один. — Предположительно шесть человек. Плюс женщины и дети. У них три автомата.

— Ждите десять минут и берите штурмом! — коротко приказал Сеам, а сам направился левой стороной до барака. Ночная темнота и густая листва деревьев скроют его. Несмотря на рост метр восемьдесят пять, он мог красться словно кошка. Проворный, бесшумный, легкий. Ни один сучок под ногой не треснет. Он хотел сам проверить, что происходит во временно сколоченном бараке. Такие устанавливают перед каждой операцией по захвату очередного сектора. Эти деревянные домишки предназначаются для временного содержания пленников в карантине, до селекции и рассылки до мест назначения. После захвата сектора, люди проходили партиями через эти помещения. Их осматривали врачи, делали необходимые прививки, затем Спецкомиссия отписывала каждого в место назначения, либо возвращала в Сектор на восстановление и организацию нового режима. Сами солдаты спали в тентованных палатках, в гораздо более худших условиях. По крайней мере, в подразделении Сеама на сверхтопливе и хлебе для пленников не экономили. В конце концов перед ним не стояло цели уморить их — это всего лишь заблудшие души, потерявшие связь с реальностью из-за жёсткой пропаганды Властей Черной Зоны. Задача солдат — спасти этих людей, избавить от голода и болезни, помочь найти свое место в государстве и служении президенту. Чего Сеам до сих пор никак не мог искренне понять — почему эти голодные, исхудалые и обессиленные люди так упорно сопротивляются счастливой и наполненной смыслом жизни?

— Эй, сынок! — Сеам повернул голову по направлению к шепоту и услышал приглушенный выстрел. Острая боль пронзило все его могучее тело. Повинуясь инстинкту, он схватился за бок — горячая липкая жидкость мгновенно заполнила ладонь и стала просачиваться сквозь пальцы. Он хотел вскинуть автомат по направлению выстрела. Но боль была настолько интенсивной, что Сеам сдался. Он упал на землю, попытался позвать на помощь, но чья-то рука плотно зажала ему рот. Голову заполнил густой туман, перед глазами все поплыло разноцветными кругами. Сеам поднял пальцы: темная, почти черная густая кровь блестела на ладонях в приглушенном свете луны.

«Печень», — догадался Сеам. И следующая мысль: «я так и не увиделся с родителями». Он давно не вспоминал про них, не скучал и не пытался представлять их лица. Все же последняя мысль была именно о них. «Вы воины, а не сыновья!» — учили их на подготовке. И Сеам в это свято верил. Но на смертном одре вдруг усомнился в прописной солдатской истине.

— Я бы мог заколоть тебя, как свинью, ублюдок! — прошипел ему в ухо убийца. Сквозь затуманенный взгляд Сеам различил седину на голове и морщинистое лицо, полное ненависти. — Но я оставляю тебя жить. Ты игрушка в их руках. Ты и все эти ребята. Вы верите в то, что ОН вам говорит и не в силах пораскинуть собственными мозгами. Все не так, как ты думаешь. И в этой войне жертвы — не мы, а вы. Я сохраню тебе жизнь, паршивый щенок, чтобы ты искупил свою вину. Ты застрелил мою дочь, оставил внучку сиротой. Выгнал ее из безопасного места в мир, где процветают чума и рабство. Искупи вину, спаси ее. А мне надо идти дальше, чтоб уничтожать таких как ты, ублюдков.

С этими словами старик оттолкнул ногой полуживое тело. Перед глазами Сеама все поплыло, и он потерял сознание.

***

— Как вы себя чувствуете, командир?

Человек из генштаба смотрел на Сеама с экрана, но даже сквозь экран явно ощущались презрение и холодность в его взгляде.

— Благодарю, я в порядке. Разрешите вернуться к делам, — стиснув зубы от боли, отрапортовал Сеам.

— Давайте подытожим. Вы провели операцию, потеряли несколько добротных людей. Взяли пленных, проявили халатность при их обыске и содержании. Вследствие этого проступка потеряли еще четверых бойцов и сами получили серьезное ранение. Ошибка за ошибкой, дорогой друг. После этого вы ожидаете от меня разрешения вернуться к делам?

— Так точно! — коротко ответил Сеам. Война — это все что он знал и умел. Если его отстранят от обязанностей, если не позволят продолжить работу, то вся жизнь теряет смысл. — Вы знаете мои заслуги перед государством. Это первая неудачная операция.

Взгляд Генерала Бореля смягчился. Он даже позволил себе рассмеяться.

— Вы дерзкий человек, Сеам. Мне это нравится. За ваши заслуги мы не планировали вас отстранять. Скорее, эм, отправить в отпуск.

— Что?!

— Оставайтесь в вашем военном госпитале и отдыхайте. Вам нужно набраться сил и подумать о происшествии. На время вашего отсутствия командование возьмет на себя лейтенант Грумми.

— Но…

— Приказы не обсуждаются, Сеам. Отсыпайтесь. Считайте, что это награда за успешную операцию с Сектором N.

— Разрешите спросить, — неожиданно для себя выпалил Сеам.

— Да? — человек на другом конце видеосвязи недоверчиво повернул голову на бок, словно чайка перед тем, как броситься на добычу.

— Захваченных людей уже распределили?

— Так точно. Через неделю ждите состав.

— Куда они едут?

— Кто куда. С какой целью интересуетесь?

Сеам открыл рот, затем снова закрыл. Он и сам толком не знал, зачем ему эта информация.

— Так просто.

— Солдаты так просто вопросов не задают, — мягко, почти с отеческой любовью, упрекнул его Борель, руководитель генштаба, и отключился.

***

Неделя длилась бесконечно долго, единственным развлечением стали лишь сводки с фронтов и редкие посещения Грумми. Последний вел себя странно, почти все время молчал и на вопросы о новостях в подразделении отвечал уклончиво. Все нормально, ждут указаний, готовятся к отправке пленников. Не более того.

Поэтому для Сеама стало настоящим ударом, когда выяснилось, что его отряд под руководством Грумми перекидывают в другой сектор, а его, Сеама, оставляют в лагере для поддержания порядка во взятом Секторе N.

Семь лет он жил войной. Война была его рутиной, его смыслом жизни. Ежедневно приносить пользу, служить государству! И вот в один миг его списывают, объявляют негодным. Лгут в глаза, что это всего лишь на время для его полного восстановления. А Сеам больше всего на свете ненавидел ложь. В отряде его побаивались — крепкий, немногословный, строгий. Знали, что нельзя ослушаться его приказа. Но, в то же время, были уверены — с таким командиром не пропадешь. Он первым ринется в бой, не спасует, прикроет, не ошибется. По сути, жесткий захват Сектора N, а затем и бегство пленников было его первой серьезной ошибкой, и ему ее не простили. Цена ошибки в войне слишком велика!

Стиснув зубы, Сеам продолжал листать военные каналы, в то время, как Грумми растерянно стоял перед ним.

— Ты же понимаешь, это на время. Ты должен поберечь себя, пока не восстановишься.

— Я восстановился, — Сеам даже не оторвал взгляда от экрана.

— Ты нужен государству и еще не раз ему послужишь.

— Чем? — вдруг не выдержал Сеам. Он никогда не выходил из себя и именно за это его ценили солдаты. Но сейчас он сжал кулаки и взглянул на Грумми таким испепеляющим взглядом, что тому сделалось не по себе. — Тем что буду пасти овец в Секторе? Смотреть, чтоб детишки себя плохо не вели? Я стратег, Грумми, воин. А не нянька.

— Возьми себя в руки, капитан! — голос Грумми зазвучал холодно, с ноткой презрения. — Это приказ Генерала Бореля. Приказы не обсуждаются. Счастливо оставаться.

С этими словами он сделал разворот и покинул комнату.

— Черт! — выругался Сеам и швырнул вслед бывшему подчиненному стакан. Тот с треском разбился об стену. Но Грумми даже не обернулся. Он добился своего. Униженный, лишенный власти, Сеам остался позади, а впереди ждала блестящая карьера.

***

Едва Сеам смог самостоятельно вставать, он вышел на прогулку. Мороз стоял такой трескучий, что пробирал до костей. Тем не менее, он наслаждался чувством, как холод проникает сквозь одежду, щиплет кожу, заставляет мышцы напрягаться в попытке выработать максимальное количество тепла. По крайней мере, так Сеам чувствовал себя живым.

Он глубоко погрузился в мысли о том, как он будет коротать свой день, организовывать караулы для поддержания порядка в захваченном секторе, встречать Спецотряды и провожать выбранных по процедуре селекции людей. О, это гложущее чувство, будто его списали! Выбросили, как использованный материал, за ненадобностью!

Внезапно Сеаму стало не по себе — охватило неприятное чувство, словно кто-то за ним наблюдает. В своих думах он и не заметил, как вплотную подошел к бараку и временной передержке для покинувших Сектор N. Он поднял глаза и увидел два топаза, пристально следящих за ним из окна. Ребенок вплотную прижался к стеклу носом и двумя ладошками, а глаза не моргая следовали за Сеамом.

Он подумал: «Вот же, отъелась в бараке. Щеки округлились, исчезла смертельная бледность с лица. А то совсем тоненькой была».

Невольно он остановился. Словно загипнотизированные, они смотрели друг на друга. Рослый сильный мужчина со шрамом в пол лица и маленькая слабая девочка. Сеама охватил озноб — то ли от холода, то ли от еще незажившей раны.

— Отойти от окна! — рявкнул он на девочку, но та осталась в прежнем положении.

По лбу солдата побежала струя пота (при таком-то морозе!). Ему вдруг захотелось убежать, закрыться, спрятаться. Нервы играли с ним злую шутку.

И тут девочка сделала то, чего он никак не ожидал. Она улыбнулась широкой детской улыбкой без двух верхних зубов. Она стояла, прижавшись к окну и улыбалась, а по ее щекам текли горькие слезы. И этот оскал сквозь слезы казался жутким, уничтожающим, проникающим сквозь кожу, несущим яд по венам.

— Хватит скалиться. Это же я. Я прикончил твою мать! — прошептал Сеам и поспешил укрыться в своей палатке. Но видение не покидало его: бледное худое лицо с сардонической улыбкой и горькими слезами кроило разум на части.

***

На следующий же день Сеам приступил к выполнению новых обязанностей. Скрывая боль, которую все еще причиняла плохо зажившая рана, он начал приспосабливаться к новым условиям — солдат должен выполнять приказы хорошо и правильно, независимо от обстоятельств. И ждать, ждать проклятый транспорт, который наконец-то отвезет пленников в пункты распределения. Куда и зачем — его не касается. Никогда не касалось. Важно лишь — он выполнил свою работу.

716

— 650!

— Здесь!

— 651!

— Здесь!

— 652!

— Здесь!

716 поежилась. Вот уже битых полчаса они стояли на морозе. Как свора собак в служебной стойке на невидимых поводках. Презрение и усталость — два чувства, которые не покидали 716 никогда в этой клоаке унижений и смерти, лицемерно называемой «Тренировочным лагерем».

— 671!

«Тренер» продолжал тем временем перекличку, окидывая каждый номер колючим взглядом. Сегодня в смене особенно жестокий. Из тех, кто упивается чужим страданием. 716 не удивилась бы, если б узнала, что после смены он тайно удовлетворяет себя, вспоминая боль очередной жертвы.

— Здесь!

Совсем слабый голос. Это женщина из соседнего отделения — на ней, кажется, проводят эксперимент по снижению хрупкости костей. 671 не раз ломали кости, затем втирали какие-то пасты, вводили инъекции, скрупулезно лечили и снова ломали. Может, это и не смертельно, но крадет жизненные силы, высасывает все соки, похлеще самого ядреного вируса. Это то, что в подобных лагерях делают с «Экземплярами» — выжимают как губку до последней капли, а затем утилизируют на свалке, как израсходованный материал.

— 673!

— Здесь!

Все верно, номер 672 пропустили, потому что бедолаги больше нет. Никто не знает, что именно с ним произошло. Мужчина казался совершенно здоровым. Ему даже хватало сил смеяться и подшучивать над товарищами по несчастью и самим собой. До 716 доносились слухи, что виной смерти стала неудачная операция. Но что именно оперировали и для какой цели — неизвестно. Кажется, что-то связанное с искусственной терморегуляцией организма.

Далее следуют номера один за другим. Какие-то отсутствуют. Сколько их, в этом Тренировочном лагере? Президент одержим идеей создать сверхчеловека, как Гитлер когда-то. Но в своих экспериментах он пошел куда дальше, используя все мыслимые и немыслимые достижения прогресса, грамотно организовывая цепь Тренировочных лагерей, прикрываясь благородной целью вылечить мир от внезапной напасти — чумы — и закончить затянувшуюся войну. Но и ежу понятно: дело во власти и в могуществе. Создать солдата, который не боится ни холода, ни боли, не знает ни жажды, ни голода…

— 693!

— Здесь!

Далее еще череда номеров и послушное «здесь». Так блеет стадо овец, давая понять своему хозяину, что оно все еще здесь, все еще терпеливо ждет своего забоя.

— 703!

— Здесь!

Как только очередь дойдет до нее, она не издаст ни звука! Она продемонстрирует этой редкостной твари — тренеру Маку — все свое презрение. Дальше будь что будет. Ей все равно. 716 давно желает только одного — чтоб ее оставили в покое. На том или этом свете — не имеет значения. Пожалуй, даже лучше, чтоб на том.

— 713!

Услышав эту цифру, 716 невольно сжалась в комок. Десять пропущенных порядковых номеров — десять загубленных жизней. Несмотря на строгую секретность, всем в лагере была известна судьба несчастных. Цель эксперимента заключалась в следующем: выявить, насколько далеко способен зайти человек в страхе за собственную жизнь. И попутно — сколько вирус живет после смерти зараженного. Отобрали десять самых приветливых и жизнерадостных людей. Всем ввели шприц с лекарством, сказали, что заражен только один и что вирус умирает сразу же, как только умирает его носитель. И что выживших обязательно отпустят на свободу. После этого всех поместили в небольшую душную комнату и стали ждать. 716 знала, что среди десяти человек оказались мать с сыном лет пятнадцати — шестнадцати. Конти тоже была бы сейчас в этом возрасте…

Люди сидели в душном помещении и с растущей тревогой ждали, что каждый из них может оказаться носителем смертельной болезни. На второй день азиатка (кажется, у нее был номер 707) вдруг зашлась в приступе сухого надрывного кашля. Говорят, сначала у людей был шок. 716 представляла себе ужас и надежду, охватившие остальных участников эксперимента. Вот она, жертва! Стоит лишь избавиться от нее — и долгожданная свобода рядом. Опять же согласно слухам, беднягу забили камнями дружелюбные жизнерадостные люди. Другого оружия просто не было в экспериментальном помещении. Вот только не азиатка оказалась контрольным экземпляром, как выяснилось позже. Сама она была всего лишь астматиком — пыльный воздух и стресс сделали свое дело и вызвали очередной приступ. На четвертый день молодой мужчина слег с высокой температурой. 716 искренне надеялась, что он умер в бреду, не понимая и не осознавая, что с ним происходит.

Самое страшное произошло на пятый день, когда заболел мальчик пятнадцати — шестнадцати лет. Он не был заражен изначально, но успел подхватить инфекцию. Мать всячески старалась скрыть от сокамерников, что у сына высокая температура, пряча его пылающие щеки и растрескавшиеся губы от некогда дружелюбных и жизнерадостных, а ныне кровожадных соседей. Сердце 716 давно превратилось в бесчувственный равнодушный камень. И все же, когда она думала о несчастной женщине и ее сыне, по спине бежал холодок. Она представляла себе Конти — как бы она держала свою девочку в руках, что бы придумала, лишь бы отсрочить ее неизбежную гибель. Конти…

Сокамерники убили обоих, в тщетной надежде избавиться от вируса, все еще веря в вероломно подсаженную бредовую идею о том, что вирус чумы умирает вместе с хозяином. Конечно же, это было не так! Перемерли все, как мухи — кто-то от руки обезумевшего дружелюбного и жизнерадостного сокамерника, кто-то (менее везучий?) отплевываясь кровью и гноем, в судорогах корчась в лужицах собственных жидкостей.

Научный эксперимент четко показал, что: а) вирус живет долго после смерти его хозяина; б) несколько десятков поколений спустя мы не изменились — по-прежнему готовы бросать потенциально больных и опасных на произвол судьбы на Венецианском острове Повелья или забрасывать камнями, если до острова не доплыть.

— 715!

— Здесь!

— 716!

716 отвела взгляд в сторону. Пусть этот момент побыстрее придет. Пусть ее застрелят, убьют, что угодно. Лишь бы не оказаться вот в такой экспериментальной комнате! Или не стать гуттаперчевым человеком с регулярными замерами растяжки на дыбе.

— 716!

Она больше не хочет унизительно называться «Экземпляром» и жертвовать своим телом и душой во имя высокой цели — создания сверхчеловека. Она хочет на небо к Конти. Наверное, там нет ни войны, ни тренировочных лагерей, ни гнойной чумы в пробирках.

— 716!

Тренер Мак обвел взглядом стоявших перед ним людей. В глазах кровожадный огонек охотника, ноздри вздуваются от возбуждения в предвкушении жертвы.

— Либо 716-ый номер выходит вперед, либо все отделение очень об этом пожалеет.

Гробовое молчание. Но 716 кожей чувствовала, как окружающие приходят в отчаяние. Поразительно, что их жалкие жизни, больше им не принадлежащие, так много для них значат. Каждый из экземпляров живет с ложью, что, если именно ЕГО эксперимент пройдет успешно, он не только получит долгожданную свободу, но и новое качество сверхчеловека — каким бы оно ни было.

— В последний раз приказываю, — злобно выкрикнул Тренер Мак. — 716 выйди вперед добровольно!

Он вплотную подошел к 716, вперившись глазами на большую оранжевую вышивку на серой робе, вопящую «716» — их даже метят как свиней, на самом видном месте.

— Я сказал выйти, — прорычал он сквозь зубы. — Я говорю «716», а ты отвечаешь «здесь», кусок дерьма.

— Здесь, кусок дерьма, — спокойно ответила 716.

— Что?! — Тренер Мак опешил от подобной дерзости.

— Это не мое имя. Я не цифра. Я не 716. У меня есть имя. Я — Крита. Крита Раховски.

Имя и фамилия. Все, что ей осталось от прежней жизни, от прежней себя. То, что было давно-давно, в лучшей жизни — до разлома титанических плит. До того, как откуда-то из недр Земли вырвался новый септический штамм чумы. До того, как болезнь и последовавшие один за другим катаклизмы уничтожили полмира. До того, как была изобретена вакцина, и Постпестис огородился от прочего вымирающего мира. И уж тем более до того, как Черная Зона провозгласила себя независимым государством и началась война. Из того времени, когда у нее был Алберт. И у них с Албертом была Конти.

— Смотрите-ка, у нас тут кто-то с именем нашелся? И даже с фамилией? — в глазах тренера Мака вспыхнул недобрый огонек — насмешка вперемешку с удовольствием. Садистская тварь. — Эта шлюха возомнила о себе черт знает что!

Последние слова он адресовал своим помощникам — таким же тренерам, как и он сам, только на ранг ниже. Те грубо засмеялись.

— Тебе лучше бы вспомнить свой номерок, милочка, — грозно прошипел он ей в ухо. 716 почувствовала запах яда, уксуса и дешевых сигарет. Он так приблизил свое лицо, что 716 видела крупные поры на сальном лице и растрескавшиеся капилляры на правом глазу.

— Говори свой номер, шлюха! В последний раз предупреждаю, — зашипел Мак, как ядовитая змея, и несколько капель слюны брызнули на ее губы.

— Я — Крита. И нет у меня никакого номера, — презрительно заявила она.

«Ни за что не скажу номер! Пусть делает, что хочет. Пусть убьет меня, если у меня самой не хватает на это сил», — твердила себе при этом 716.

Тренер Мак выхватил электропалку и ткнул в плечо 716. Разряд тока был недостаточно сильным, чтобы убить или лишить сознания, но вполне мощным для того, чтобы вызвать нестерпимую боль и страдания жертвы. 716 упала на землю. Все тело словно пронзило огнем, зубы невольно сжались от электрического удара. Но ни один стон не покинул ее губ.

Тренер ударил ее еще раз и еще. Все ее тело жгло огнем и разрывало на части. Эти мерзавцы знают толк в пытках!

— Говори кто ты, собака, — повторял он раз за разом. 716 знала, что он не остановится. Об этом свидетельствовал болезненно-азартный блеск в глазах: как у охотника, гонящего добычу, или заядлого игрока в карты — он не оставлял жертве ни единого шанса.

Ну и что, пусть будет так! Смерть лучше, чем эти мучительные процедуры и бесчеловечные эксперименты! Одна только мысль об инъекциях… Но, к сожалению, человеческий организм так устроен — он не терпит боль и всячески ей сопротивляется. Чем больше увечья, тем настойчивее на подсознательном уровне воля к жизни, к облегчению мук.

Тренер Мак наносил удар за ударом, а 716 молила лишь об одном — скорее потерять сознание. Он приходил в ярость и в восторг одновременно из-за того, что жертва молча переносит удары. С ужасом 716 осознала, что готова сдаться. Она разжала дрожащие губы:

— Семьсот…

— Что? Говори громче. Может я тебя и пощажу.

Он самодовольно улыбнулся — отвратительный запах кислого уксуса сквозь гнилые зубы. Ее губы вновь зашевелились:

— Семьсот…

Тренер Мак наклонился ухом к иссохшим губам женщины.

— Иди к черту, урод! — крикнула она с удовлетворением в самое ухо мучителю.

После закрыла глаза и приготовилась к пыткам. Удар, еще один, самые грязные ругательства. Все поплыло перед глазами.

— Что вы тут делаете? Что себе позволяете?!

— Неповиновение экземпляра, Доктор. По уставу за это полагается наказание.

716 едва приоткрыла глаз. Лежа на земле, она могла видеть лишь ботинки подоспевшего человека. Безупречные, начищенные до блеска. Это эксперт. ЕЁ эксперт. В Тренировочном лагере так называли докторов, проводящих свои бесчеловечные эксперименты с целью создания сверхспособностей сверхчеловека.

— И кто вам позволил портить мой экземпляр? — гневно возразил доктор. — Вы хоть представляете себе, тренер, сколько денег уже потрачено на эксперимент?! Вы хотите все это поставить под сомнение? Сколько времени понадобится, чтоб привести ее в порядок?

— Это не ваше дело, Доктор. Уж извините, — грозно прорычал в ответ Тренер Мак. Его глаза застилал азарт, нос чуял кровь беззащитной жертвы, тело трепетало от возбуждения.

— Что ж, тогда мне придется доложить об истязании ценного экземпляра Председателю в Управление, а там уж посмотрим, кого и что касается, — невозмутимо продолжил Доктор. — Из-за вас, молодой человек, может провалиться эксперимент. ВЫ же НЕ хотите этого?

«Нет, нет, нет, лучше смерть!» — мысленно молила 716. Только не попадать больше никогда в кабинет эксперта!

— Забирайте ее, Доктор. Само собой, Доктор! Ваша работа свята. Служу Постпестису! — злобно процедил сквозь зубы Тренер Мак. Затем склонился к уху 716 и прошептал сквозь кислое дыхание:

— Я с тобой еще поквитаюсь, 716! И с твоим докторишкой тоже! Не думай, что тебе удалось меня надуть!

***

— Да, здорово он тебя отделал, — комментировал доктор, обрабатывая раны 716 в своем кабинете часом позже. — За что интересно?

— Отказалась назвать свой номер, — прохрипела 716 в ответ.

— Вот как? Смело и глупо, моя дорогая.

716 промолчала.

— И что же ты ему сказала?

— Что мое имя Крита Раховски.

Неожиданно доктор засмеялся.

— Представляю себе его лицо. Тупой малый с садистскими наклонностями, что и говорить! Я доложу о его поступке куда следует, уж будь уверена. Что же касается твоего лица — дело не очень. Множество кровоподтёков. На теле черные пятна — следы ожогов от электропалки. Но, в целом, ты вполне годна для дальнейшей нашей работы. Сильная девочка, что и говорить!

716 с большим удовольствием врезала бы этому самодовольному эксперту ниже пояса. По большому счету не имело особенной разницы — сгинуть под ударами тренера или от инъекций доктора.

— Сегодня у нас по расписанию следующая инъекция, — деловито продолжил он, и 716 вздрогнула. Нет. Только не это.

— Но ты не волнуйся, только правый глаз.

«Потому что левый уже ослеп», — горестно подумала 716.

— Ты храбрая и сильная, что и говорить. Уверен, легко перенесешь процедуру! — почти ласково произнес эксперт и добавил:

— Крита.

Несмотря на бессилие и горящие огнем раны на теле, 716 приподнялась на локте и удивленно взглянула на него. За два года, которые она провела в Тренировочном лагере, ее никто ни разу не назвал по имени. Тем временем эксперт невозмутимо принялся к подготовке процедуры. Этот человек просто назвал ее по имени, но в душе женщины неожиданно вспыхнула давно забытая эмоция: надежда на сострадание.

— Не делайте этого, — прохрипела она.

— Почему же?

— Это больно. Я уже ослепла на один глаз. Оставьте мне второй!

— Девочка, при нашем-то прогрессе! С левым плохо вышло, но я добавил синтезированный белок в инъекцию. На этот раз у меня нет сомнений в успехе. Ты и сама замечаешь, как хорошо стала видеть оставшимся глазом. В темноте ты уже видишь, как кошка. Осталось закрепить успех и…

— Доктор, это не ваши глаза! — застонала 716. — Мои. Понимаете, мои? Я не хочу видеть в темноте. Я хочу просто видеть…

Она запнулась. Да, что же она хочет видеть? Как вокруг нее экземпляры отдают свои жизни, словно подопытные кролики, из-за таких вот докторов? Видеть белые стены палат и собственное бессилие?

— Крита, не волнуйся.

Как же низко она пала, если ее собственное имя в устах другого человека производит такой эффект! 716 чуть было не расслабилась и не зарыдала:

— Доктор, не делайте этого! Не убивайте людей в угоду этому никчемному государству.

— Мне государство до одного места. Я служу Науке.

Это были самые мятежные слова, которые 716 слышала от высокопоставленного лица за последние пять лет. Он словно услышал ее мысли, потому что наклонился и тихо произнес:

— Война рано или поздно закончится, а ты заберешь с собой этот дар: будешь видеть, как никто другой. Пусть только одним глазом, зато как! Ты получишь возможность познакомиться с совсем другим миром. Разглядеть его красоту, как это никому еще не удавалось!

— Это неправда, Доктор. Как только закончится этот эксперимент, начнется следующий. И что мне делать с ночным зрением в клетке с чумными или тифозными больными? И что мне даст дальновидность, когда мне будут снова и снова ломать кости?!

— Как я уже сказал: я служу науке. И если уж ты тут оказалась, девочка, будь добра, послужи и ты. Помоги мне, а я помогу тебе, — он подмигнул 716 и добавил:

— А теперь повернись на правый бок. Я введу укол в правый уголок глаза. Будут немного щипать. Я наложу повязку. До утра тебе строго запрещается открывать глаз, иначе… Ты помнишь, что случилось с левым.

Немного щипать! 716 содрогнулась при воспоминании. После инъекции глаз горит так, словно в него накапали соляной кислоты, которая медленно выжигает сначала зрачок, затем проникает в мозг и проедает его насквозь. Нестерпимая мигрень, ночные кошмары, кровавые слезы из глаз — вот плата за сверхзрение, которое Президент Постпестиса Эдем жаждет разработать для своих солдат, чтоб те могли жечь, уничтожать, убивать, карать и в темноте, и в песчаной буре, и в арктической метели. Из ее глаза скатилась слеза. Доктор подошел и аккуратно вытер каплю стерильной марлей.

— Не плачь, Крита. Мы стоим на пороге великого открытия! Еще три инъекции — и ты будешь показывать мне местоположение Венеры на небе днем.

С этими словами он ввел шприц в уголок глаза. Спустя секунду 716 закричала.

***

Следующие три дня 716 практически не вставала с кровати. Ей разрешено было не выходить на перекличку, на обязательную прогулку и не являться на трудовую деятельность. В Тренировочном лагере так уж заведено: либо ты подыхаешь от какой-то операции, либо будь любезен — трудись на благо общества. Помимо этого, изнурительные физические тренировки и отвратительный «сбалансированный» рацион. Экземпляры должны быть выносливыми и здоровыми как быки.

Но 716 при всем желании не смогла бы пройти дальше туалетной комнаты. На ее глазах сидела плотная повязка, в голове без конца гудело и звенело — пока новый ген приживался в мозговом центре, отвечающем за зрение. Невыносимое жжение в глазах утихло, и на смену пришел нестерпимый зуд, который не давал покоя ни днем ни ночью. Но самое страшное во всем этом было ожидание — спустя еще пару дней, после того как роговица перестанет кровоточить, повязку снимут, и 716 узнает, ослепла ли она окончательно, либо же введенное лекарство модифицирует хрусталик так, как о том бредит Доктор Борек. Кажется, так его зовут. Такой же омерзительный амбициозный тип, как и все в этом лагере. Нет, пожалуй, он хуже всех! Потому что говорит приветливо и даже ласково, дает надежду, пытается обходиться с ней, экземпляром, целиком и полностью принадлежащим «прогрессу» государства Постпестис, словно она все еще личность. Даже по имени обращался…

«Чтобы я была податлива и с радостью принимала его милость в шприце», — догадалась 716 и от злости даже слегка зарычала.

— Я думала, вы спите, — раздался тонкий женский голос. От неожиданности 716 вздрогнула.

— Кто здесь?

Как же она ненавидела это состояние абсолютной беспомощности!

— Я — 1215, — ответил тонкий голос.

«Сколько же нас тут? 1215…»

— Почему ты не на перекличке? В нашем отделении такого номера не было.

Действительно, 716 уже пять месяцев находилась в Отделении совершенствования органов чувств и знала все номера. 1215 — новый порядковый номер.

— Меня недавно перевели, — раздался голос. — Из Отделения инфекционных болезней.

— И что там?

— Ничего хорошего, — судя по голосу, девушка улыбнулась. — Но я сильная, сказали, я одна из всех справилась с новым штаммом холеры.

— Ага. И за это они теперь решили уморить тебя здесь?

— Что ты, — странно, но 1215 тихо рассмеялась. — Я сама рада выполнять великую миссию! Хотите, открою секрет?

Она перешла на шепот:

— Мне сказали, что плазму из моей крови взяли для разработки новой вакцины от холеры. Я — ходячий антидот. Сколько пользы я могу еще принести!

«Ты не ходячий антидот, ты ходячий идиот», — подумала 716, но вслух сказала:

— Здорово. А что сейчас?

— Осязание. Мне сняли часть кожи со спины и будут пересаживать новую. Говорят, она устойчива к холоду и жаре. Даже огнем жги — ничего не почувствую, — девушка замолчала.

— Так на тебе нет кожи?

— Только на спине.

— Больно?

— Не очень. Мне колют обезболивающие.

В воздухе повисло молчание.

— Сколько тебе лет? — наконец спросила 716.

— Шестнадцать.

«Моей Конти сейчас было бы столько же», — с тоской в сердце подумала 716. Внезапно ей стало жаль глупышку, которую вылечили от холеры, чтобы потом перекроить часть спины. Какие же они беспринципные монстры. 1215 еще совсем ребенок! По официальной версии, детей до пятнадцати не трогают. Однако, по лагерю ходили слухи, что существуют специальные отделения для малолетних экземпляров. 716 бы не удивилась.

— Бедняга, — угрюмо буркнула она.

— Что вы! — горячо воскликнула 1215. — Я рада, что могу послужить Постпестису и Президенту Эдему! Только представьте себе, что благодаря мне множество людей излечатся от холеры, а затем и смогут носить кожу как… как защитную одежду.

Похоже, девочка действительно верила в то, что говорила, и с гордостью переносила мучительные боли. 716 знала, что здесь таких немало. Пропаганда делает свое великое дело: эти глупцы не только уверены в том, что совершают великий подвиг, внося своей жертвой вклад в развитие человечества, но и думают, что их отпустят с новой сверхспособностью на волю — едва лишь эксперимент закончится благополучно.

— Я здесь уже два года, — хрипло ответила 716. После обработки Тренером Маком, ее голосовые связки все еще не восстановились полностью. — Сначала чуть не протянула ноги от неизвестной бактерии. Потом мне пытались помочь обойтись без еды. Знаешь, я плохой экземпляр — и толку от меня никакого и не дохну ни в какую.

716 усмехнулась.

— Теперь вот строят мне супер-зрение. Говорят, буду видеть в темноте и в условиях тумана. Еще обещают зоркость орла, чтоб с самолета могла зайца разглядеть.

— Вау! — искренне восхитилась 1215.

— Ага, вау. Один глаз уже сожгли. Второй как раз пытаются.

— О, извини, я не знала, — смущенно пролепетала девчушка. — Все получится, я уверена!

— Мне б твою уверенность… Расскажи-ка мне побольше о себе. Все равно надо коротать день до вечера.

— Я доброволец.

— Что?!

716 думала, что ее уже ничем нельзя удивить. Но слышать, что шестнадцатилетняя девочка, у которой еще вся жизнь впереди, добровольно пришла на скотобойню… Это было выше ее понимания.

— Я из Сектора K Черной Зоны. У нас совсем плохо. Нечего есть. Запасы сверхтоплива на исходе. Наш сектор никогда не был богатым, а осада окончательно его подкосила. Я из многодетной семьи. Младший братик умер от голода. Я думала, что когда не едят, то становятся тоненькими, как скелеты. А у него животик раздулся, как мяч. Еще трое остались, им нечего кушать. И мать работать не может: у нее сахарный диабет, совсем в плохом состоянии с недавних пор. Инсулина в нашем секторе днем с огнем не сыщешь. А они знают, как его лечить. Понимаете? Вот мы и сбежали из Сектора, сдались на волю президента. Мне пообещали маму вылечить и младшеньких кормить. Я так счастлива этой возможности! — голос девушки дрогнул, она начала тихо всхлипывать.

— Ну же, выше нос. Ты все правильно сделала, все наладится! — 716 хотелось бы, чтобы Конти кто-то так же поддержал в трудную минуту, если бы она была жива.

— Да я не поэтому, — улыбнулась сквозь слезы 1215, — просто обезболивающее перестало действовать. Очень уж больно.

***

— Что ж, девочка моя, готова? Сегодня я сниму повязку.

Сердце 716 билось так сильно, что шумело в ушах. Что если сейчас она ничего не увидит? Что если окончательно ослепнет? 716 давно не дорожила жизнью, однако, ослепнуть и не видеть даже собственного врага казалось гораздо мучительнее жизни.

Словно угадав ее мысли, Доктор Борек весело пропел:

— Вот увидишь, все будет хорошо, вот увииииииидишь!

И тут же тихонько посмеялся над свой, как ему казалось, удачной игрой слов. Бережно он снимал слой за слоем, пока свежий воздух не коснулся воспаленных век.

— Ну вот, припухлость почти прошла, теперь аккуратно открывай глаза. Вот так…

716 приоткрыла глаз. Несмотря на приглушенный свет, предусмотрительно созданный экспертом, он полоснул роговицу словно острым ножом, слезы побежали ручьем. Немного проморгавши, 716 уставилась на доктора и выдохнула с облегчением. Она все еще видела. Ярко, четко. Стоило сфокусировать взгляд — и она различала каждую пору на круглом покрасневшем лице доктора. Затем расслабила глаз и от неожиданности вскрикнула. 716 увидела гораздо больше, чем до последней инъекции. Она видела краем глаза не только окно слева и медицинский шкаф справа, она видела и то что было ЗА столом.

Доктор удовлетворенно потер руки и тихонечко засмеялся себе под нос.

— Понял-понял, ты тоже заметила эффект! Теперь ты видишь с обзором почти на 210 градусов. И это только одним глазом! Только представь себе, что можно сделать для человека с двумя здоровыми глазами!

716 молчала. Она вновь и вновь тестировала свое зрение, новую необычную способность: переводила взгляд из угла в угол, рассматривала беленый потолок и всматривалась в каждую трещинку в побелке. На секунду даже почувствовала нечто похожее на эйфорию.

— Вот и хорошо. Какой чудный глаз! Осталось только две инъекции, и мы сделаем новый прорыв в медицине!

716 злобно взглянула на доктора.

— Еще две процедуры?! Да за три процедуры вы мне сожжете чудный глаз.

— Наука требует жертв, — невозмутимо ответил доктор.

716 с огромным удовольствием накинулась бы на него с кулаками, если бы не понимала всю бесполезность этого действия. Не моргнешь и глазом — на пороге появятся тренера. И уж тогда ей точно несдобровать, и никто не посмотрит на то, что она ценный экземпляр.

***

Вечером того же дня 716 не терпелось поделиться новостью с подругой по несчастью, еще больше не терпелось наконец увидеть ее лицо. Она и сама не поняла, когда 1215 стала так важна. В какой момент времени эта глупая девчушка вдруг приобрела смысл в жизни 716 и почему? Неужели она так истосковалась по дружескому общению? Или эта странная приверженная девушка слишком сильно напоминала ей Конти? То есть ту, кем Конти могла бы стать, останься она в живых?

Но 1215 не появлялась весь вечер. И когда 716 уже смирилась с мыслью о том, что девушка стала жертвой системы, что она вероятно не перенесла очередную операцию, 1215 ввезли в палату на каталке. Перебинтованная с ног до головы, девушка тихо стонала. Ее тихий полу-плач — полу-стон резал словно нож.

— Да дайте же вы ей обезболивающего, изверги! — злобно выкрикнула 716.

После укола 1215 крепко уснула и за всю ночь ни разу не приходила в себя. 716 сидела весь вечер возле ее кровати и держала за руку, непокрытую повязкой. Ее глаз видел в темноте, как кровь просачивается сквозь бинты и выступает на поверхность. 716 успела подумать, что доктор наделил ее супер-зрением, только чтобы видеть каждую каплю, пропитывающую толстый слой медицинской повязки. Внезапно худая ладонь крепко сжала руку 716 и пересохшие губы зашевелились.

— Я здесь, здесь, милая! — нежно прошептала 716. Это все, что она могла сделать для бедняги в предсмертной агонии. 716 знала, что любое прикосновение, любая ласка доставит 1215 нестерпимую боль. — Ты не одна!

— Спасибо! Я… Соня.

— А я Крита.

— Крита… Какое красивое имя…

Губы Сони растянулись в слабой улыбке и замерли так навсегда. 716 уткнулась лбом в почти невесомую ладонь. Слез в ней давно не осталось. Только ярость и негодование. 716 тихонько зарычала. Затем громче. И вдруг, словно бешеная собака, она обнажила зубы и завыла что есть силы. Крита будто снова потеряла свою маленькую Конти.

МИРТА

Окна раскрасил морозный узор, да так сильно, что сколько ни гляди — ничего сквозь стекло не увидишь. Зато причудливые завитки, ромбики и фигурки словно сошли с новогодней открытки. Мирта уже минут десять рассматривала каждую линию, представляя себе, что бы та могла значить. Глаза девушки адаптировались к темноте, и сейчас она не моргая смотрела в окно. Одна мысль о том, чтобы вновь лечь спать, наводила на нее ужас.

Час назад Мирта проснулась в холодном поту. Этот кошмар часто возвращался, каждый раз прогрессируя в своей чудовищности. Она вновь бежала с Симкой за руку в сторону катакомб, но в самый последний момент дверь захлопнулась прямо перед их носом. Мирта крепко обняла брата и приготовилась к неизбежному — сейчас бомба разорвется и от них двоих останутся лишь ошметки. Но вдруг наступила оглушающая тишина. Ничего. Кажется, опасность миновала. Мирта с радостью хочет сказать об этом Симке. Отстраняется от него и замечает, что вся перепачкана липкой жидкостью.

— Что-то не так? — спрашивает Сим. И Мирта в ужасе смотрит, как из ран на его шее стекает гнилостная жидкость.

— У тебя… у тебя чума, — шепчет девушка и делает шаг в сторону. Брат смеется и приближается к ней. Мирта застывает в ужасе, не знает, что делать.

— Не бросай меня! — умоляет Сим. Один его глаз уже вытек, пальцы почернели. И тут отовсюду появляются жители катакомб — грязные, хромые, полоумные. Они окружили их плотным кольцом и подходят все ближе. Некоторые распадаются на части, другие брызжут смесью крови и гноя.

— Бежим! — Мирта шепчет Симке, но он отвечает:

— Куда? Разве ты не видишь? Я уже мертвый.

В этот момент Мирта вскочила в кровати, жадно хватая ртом воздух. Глаза жгло от слез. Несмотря на холод в комнате, ее спину покрыли капельки пота.

Сначала девушка почувствовала облегчение: вот он, Симка — живой и невредимый сопит во сне. А затем горечь — в свои 20 с небольшим лет она не должна видеть подобные сны. Ей должны сниться мальчики и любовные сцены из фильмов. Сны, после которых становится немного стыдно, но очень приятно. Молодая девушка не должна умирать от страха перед ужасами войны и смертельной болезнью!

Симка кашлянул во сне. Мирта прислушалась к дыханию брата, ее сердце заколотилось со страшной силой. В темноте она с волнением следила, как вздымается и опускается маленькая грудная клетка. Ровно и легко. Нет повода для беспокойства!

«Зря я так волнуюсь, — утешала себя Мирта, — Симка здоров, с ним все хорошо. Он в последнее время покашливает во сне, это ни о чем не говорит. На улице стоят морозы, неудивительно, он мог слегка простудиться. Все будет хорошо. Это всего лишь сон».

Девушка глубоко вздохнула. Капли пота на спине высохли, образовав липкую пленку. Стало очень зябко. Мирта потеснее прижалась к Симке — и ей мгновенно передалось его тепло. Вот только это было не тепло человеческого тела, это был самый настоящий жар! С глубокой тревогой и дурным предчувствием девушка приложила ладонь ко лбу спящего брата — он так и пылал. У Симки поднялась температура, судя по ощущениям, не менее тридцати восьми градусов. Сердце Мирты упало. Только не это! Если это серьезно, то у неё заберут Сима! Чем они будут его лечить?! А что если… что если он заболел ТЕМ самым?

Мирта обняла брата, уткнулась лбом в его спину и беззвучно заплакала.

***

Утром Сим проснулся в нормальном состоянии, и Мирта подумала с облегчением, что все это ей почудилось — не иначе как продолжение мучительного кошмара. Однако и в последующие ночи Мирта вновь и вновь просыпалась от его кашля. Мирта поделилась опасениями с Самброй, но та отреагировала на удивление жёстко.

— Сим в порядке, и не вздумай никому говорить о своих глупых страхах.

Мирта знала, что Самбра боится. При признаках серьезной инфекции человека сразу забирают из семьи и увозят в какой-то госпиталь. Делалось это под эгидой милосердия и заботы о больном, но по факту Медицинский Совет боялся появления новой вспышки болезни. Ведь все лекарства и вакцины остались на ТОЙ стороне. Конечно, родным сообщали, что больной вернется, как только поправится. Но еще ни один не возвращался… А иначе почему по-прежнему оставалось тайной за семью печатями, что это за таинственный госпиталь и чем там лечат людей — если во всей Черной Зоне лекарств днем с огнем не сыскать? Все фармацевтические компании остались в Постпестисе. На черном рынке можно было приобрести то ли травы, то ли химию, но никто не мог дать гарантии. Поэтому вердикт звучал просто: нельзя болеть! Именно поэтому Самбра так тщательно скрывала, что больна туберкулезом. Она не могла оставить их одних. Вот почему даже в мыслях она не смела поверить, что кто-то из ее детей может оказаться болен.

Но однажды и Самбре пришлось взглянуть правде в глаза. В тот вечер Сим пожаловался на боль в груди и отказался от скудного ужина. У него поднялась температура, а щеки пылали таким болезненным румянцем, какой Мирта иногда наблюдала у мамы.

Самбра сидела рядом с кроватью Сима, прикладывала компресс на его горящий лоб и повторяла спокойным голосом:

— Ничего, Симка просто простудился. Главное сбить жар, молодой организм сам справится.

И тут случилось страшное. Симка глубоко втянул воздух и зашелся в приступе кашля. Когда он в изнеможении откинулся на подушку, на лице Самбры мерцали в полутьме мелкие капельки крови. Женщины переглянулись, глаза полные тревоги и отчаяния.

— Мама, это…

— Молчи! — Самбра схватила дочь за рукав и повела на кухню. Оказавшись один на один с Миртой, она прошептала:

— У стен есть уши, не смей произносить это вслух! Завтра он не пойдет в школу. Скажи учителю, что Симка слегка простудился, небольшой насморк. По закону он имеет право три дня пропустить школу. За три дня ему станет лучше.

— А если не станет? — со слезами на глазах прошептала Мирта.

— Тссс! Я точно знаю. Это бывает приступами. Оно… не развивается так быстро.

— Но Симке нужен врач! — прошептала Мирта в отчаянии.

— Он диагностирует туберкулез и тут же заберет его у нас. Мы больше никогда не встретимся с твоим братом.

Голос Самбры был спокоен, как обычно. Но Мирта точно знала, что сейчас творится в душе матери.

— Да, но ему там помогут! Дадут лекарства, — жалобно проскулила Мирта.

— В Черной Зоне нет лекарств, — твердо возразила женщина. — В лучшем случае его отправят в Постпестис. В худшем оставят умирать в Хосписе, чтоб только не допустить распространения инфекции.

— Пусть, пусть его отправят в Постпестис! Но он будет жить!

— У него молодой организм, он справится. Тебе нечего волноваться, ты получила свою прививку еще ребенком. В Постпестисе чума, издевательства над жителями, порабощение их детей. Ты такой судьбы хочешь для брата?!

— Но…

— Хватит. И не смей говорить Симу, что с ним происходит. Это обычная простуда.

Мирта закусила губу и покинула кухню. Подойдя к кроватке брата, она положила руку на его горячий лоб. Сим открыл глаза и тихо произнес:

— Я умру?

— Что ты! — Мирта беспечно засмеялась, чтобы убедить брата. — От простуды еще никто не умирал.

— Было бы хорошо, — грустно произнес он. — Ведь я так мечтаю вырасти и стать солдатом.

***

Через три дня Симу и вправду полегчала, но словно тяжелый камень лег на душе Мирты. На работе, дома, во сне не проходило ни минуты, чтобы она не боялась возвращения приступа и не думала, как помочь брату. Она почти физически чувствовала, как вредоносная бактерия разрушает легкие ее маленького брата, как с каждой ночью ему становится все сложнее дышать.

Однажды Сим проснулся с плачем, потому что не мог толком вздохнуть: это доставляло мальчику нестерпимую боль.

— Я задыхаюсь, я умираю! — кричал он, в то время как Мирта и Самбра по очереди держали его на руках перед распахнутым окном. Ночной холодный воздух выстудил всю комнату, но это уже было неважно. Самбра достанет позже скудные остатки сверхтоплива и нагреет комнату — лишь бы прошел приступ у Сима!

Через полчаса мальчик, наконец, успокоился. Совершенно обессиленный, он погрузился в глубокий сон. Пока Самбра согревала комнату, Мирта отвернулась к стенке. Она терзалась мыслями и понимала, что еще одной такой ночи ей не выдержать. Когда первые лучи солнца забрезжили за окном, девушка приняла твердое решение.

***

К счастью, морозы немного отступили, и жители Сектора L смогли выдохнуть. Днем солнце разогревало землю и дома, а вечером бетон отдавал тепло. Голодные умирающие жители немного приободрились, и здесь и там можно было даже услышать, как некоторые из них перебрасываются парой слов на улице.

Но Мирту знобило. Не от холода, а от всеобъемлющего страха. Девушке часто бывало страшно. В свои двадцать с небольшим, Мирта знала все уровни этого уничтожающего чувства — легкая робость перед представителями Властей, тревожное ожидание очередной бомбежки, испуг перед прохожим, когда несешь за пазухой бесценный кусок хлеба, леденящий ужас, когда слушаешь дыхание больного Сима или изматывающий кашель Самбры по утрам… Мирта могла бы назвать тысячи оттенков страха, с которыми ей приходилось иметь дело день за днем. Но то, что она испытывала сейчас, не подходило ни под одну из категорий. Напуганная до смерти, еле держась на ногах, она медлила перед входом в подземные катакомбы. Так, должно быть, выглядит ад. Место сбора отбросов общества, обозленных на жизнь, голодных, жадных до наживы и до ужаса похотливых. Мирта еще крепче прижала к груди пакет гороха, маленькую краюху хлеба и редкий деликатес — последний кусок вяленого мяса. Самбра будет вне себя от ярости, когда увидит, что Мирта стащила припасы. У нее каждая горошинка на счету. Но Самбра поймет, она должна понять. Ведь это их единственный шанс!

Стараясь ступать как можно тише, Мирта наклонилась и проскользнула через низкий вход. Однажды это место уже спасло жизнь ей и брату. Может быть, оно помилует ее и на этот раз. Осталось только найти кого-то из жителей и спросить…

— А что здесь делает такая красотка? — вдруг раздался нетрезвый голос, и прямо перед ней возникла высокая фигура. От мужчины ужасно несло смесью пота и спирта. Мирта заметила, что он прихрамывает на левую ногу и постоянно почёсывает воспаленную кожу на правой руке, покрытую гнойными волдырями.

— Здравствуйте, — Мирта постаралась звучать как можно увереннее, что совершенно не соответствовало ее внутреннему состоянию. — Я хотела бы встретиться с Сумасшедшей Мэт. Не знаете, как я могу ее найти?

— Подсказать? Конечно! Иди сюда, золотце, — он рассмеялся своим беззубым ртом и протянул к Мирте руки.

— Мы… мы подруги. Мэт сказала, я могу зайти к ней, если понадобится.

В то время, как мужчина подходил все ближе, Мирта лепетала дальше:

— Понимаете, мой брат сильно болен, я должна поговорить с Мэт. Пожалуйста!

Последние слова напоминали, скорее, всхлипывания.

— Да не знаю я никакой Мэт. А вот с тобой, детка, мы можем славно повеселиться. Как давно у меня не было такой сладкой малышки…

Мужчина бросился на нее. Мирта в ужасе развернулась, чтобы бежать, но тут же наткнулась на кого-то. Еще один мужчина ждал ее там. Она успела заглянуть в испещренное морщинами лицо, увидеть рот монстра, истощающий запах гнили и алкоголя.

— Не так быстро, — прохрипел он и тихо рассмеялся. От такого смеха по спине девушки побежали мурашки.

Он крепко схватил ее за плечи, дожидаясь приятеля. Тот прихромал и ласково провел по щеке Мирты. После чего начал расстегивать ремень на штанах. Мирта сначала замерла от ужаса, а затем завопила что есть мочи:

— Мэээ! Мээээт!

В ее голосе звучало столько отчаяния, что мужчины на мгновение опешили. Мирта воспользовалась моментом, вырвалась из рук мучителя и устремилась по направлению к катакомбам. Словно обезумевши, она бежала вперед, снова и снова выкрикивая имя Сумасшедшей Мэт. Она боялась обернуться, время от времени до ее слуха доносились шаги преследователей.

Сумасшедшая Мэт вынырнула как будто из ниоткуда. Мирта тут же бросилась женщине на шею и зарыдала. Мэт попробовала оторвать девушку от себя, но та вцепилась в спасительницу мертвой хваткой.

— Что здесь происходит? — грозно прохрипела Мэт куда-то за спину Мирты. Очевидно, ее преследователи появились в поле зрения. — Эту малышку не смейте трогать, ясно вам? Она подружка моя.

Мэт засмеялась скрипучим голосом.

— Уж и пошутить нельзя, — недовольно проворчал мужчина. — Да и пальцем бы ее не тронули. Так, припугнуть.

— Пошел вон отсюда. И дружка своего с собой забирай, — Мэт бесцеремонно сыпала ругательствами в адрес обоих «шутников», но для ушей Мирты ее слова звучали словно музыка. Она всерьез опасалась, что отныне будет заикаться от пережитого страха.

Мэт куда-то повела Мирту, и девушка всю дорогу не выпускала сухую жилистую руку женщины из своей ладони.

***

— Ну чего ты сюда приперлась? — проворчала Мэт, хотя в голосе ее не слышалось злобы, скорее что-то вроде ласкового упрека.

Мирта держала в руках кружку чая или чего бы то ни было. Травы благоухали, и постепенно Мирта стала приходить в себя. Она вспомнила, как несколько недель назад сидела здесь во время бомбежки. Симка прижимался к ее ногам, а горячий травяной напиток так же согревал тело и душу.

— Знаешь же, таким как ты тут не место. Здесь отбросы и преступники. — Сумасшедшая Мэт смачно плюнула в сторону выхода.

— Сим болен, — наконец выдавила Мирта.

— Среди нас нет врачей, — резко отрезала Мэт. Вот сейчас ее голос звучал сердито.

— Я знаю. И лекарств нет во всем Секторе L, поэтому я здесь.

Мирта прочитала немой вопрос в глазах женщины и решила рассказать все как на духу.

— Мой брат, маленький мальчик, с которым я была вместе в прошлый раз, заразился. Наверное, это туберкулез. Ему совсем плохо, кашляет кровью.

— Вон что. И откуда?

— Я думаю, он заразился от мамы, — нехотя призналась Мирта, на ее глазах выступили слезы.

— А как же ты?

— Я успела получить прививку до… сдвига плит. Но Сим… У него нет иммунитета. И он гаснет на глазах. Если Власти узнают, его заберут у нас!

— М-да, и он сдохнет среди таких, как мы, — Мэт засмеялась. — Ты же не веришь, что его повезут лечить. Байки все это. Когда Власти убеждаются в том, что это не чума, больных и убогих направляют к нам подыхать, чтоб на поверхности не шлялись и заразу не разносили.

— Их отправляют в катакомбы? — ахнула Мирта.

— Ага, только в наших катакомбах есть выход, а для таких серьезно больных нет.

Женщины помолчали.

— Помоги нам покинуть Черную Зону, помоги выбраться в Постпестис! — выпалила Мирта. Она решила сказать все сразу, иначе смелость может покинуть ее.

— Что?! Да ты с ума сошла! — начала было Мэт, но Мирта ее перебила.

— Я знаю, что это опасно. Что за это грозит смертная казнь. Но это его единственный шанс! У них есть нормальные лекарства!

— Так там же из людей зомби делают, — насмешливо произнесла Мэт. — Это же враги наши. Разве не так?

— Мне все равно, война или мир, — твердо произнесла Мирта. — А если я потеряю Симку, мне будет все равно жизнь или смерть.

— Достойно восхищения. Но, детка, я ничем не могу тебе помочь, ты не по адресу пришла. Сейчас попрошу проводить тебя. И не показывай сюда носу больше. Ясно? В следующий раз я могу и не услышать.

— Если кто и может вывести нас с Симом из Сектора, то только ты! Я точно знаю, что за образом Сумасшедшей Мэт скрывается мудрая женщина, настоящий боец. Ты знаешь всех нужных людей и правильные дорожки, — в отчаянии Мирта решила сделать ставку на самолюбие Мэт.

— Ну в чем-то ты права, — самодовольно произнесла та. — Я все могу. Но тебе хоть понятно, сколько опасностей ждет на пути? И взрослый матерый мужик не справится, что уж говорить о двух слабых детях.

— Я не слабая! У того мужика нет преимущества, которое есть у меня.

— Ха! И какое же?

Мирта судорожно думала над ответом. С чего она вообще решила, что в состоянии преодолеть эту дорогу с больным ребенком? Что их не подстрелят в пути, что они не сгинут в горах, а жители Постпестиса примут их с распростертыми объятиями?

— Любовь, — коротко ответила девушка.

И тут Мэт начала хохотать. Она надрывалась от хохота, периодически откашливая вязкую мокроту из бронхов. Наконец, женщина остановилась и спросила веселым тоном:

— Ну предположим, я помогу тебе. Что я за это получу?

Мирта расстегнула пальто и выложила перед Мэт свои сокровища — кусок хлеба, немного отсыревший от ее пота, вяленое мясо и банку гороха.

— Вы спасете одну жизнь.

— Или загублю две.

С этими словами Мэт схватила запасы и сунула себе за пазуху.

— Дурная ты совсем. Но мне нравишься. Есть в тебе что-то такое. Послушай доброго совета мудрой женщины: брось свою бредовую идею, возвращайся к мамочке под крылышко и живи, пока есть силы. Все мы рано или поздно умрем. Скорее рано, — Сумасшедшая Мэт усмехнулась над своей удачной шуткой. — А дорогу сюда позабудь. Не место тут нежным барышням.

— Я не нежная барышня! — Мирта в гневе вскочила на ноги. — Если ты мне не поможешь… Я все расскажу про это место! Я пойду к Властям и расскажу, что здесь под землей творится! И про запрещенные товары, и про всех жителей, и про преступные разговоры, и про…

Горячую речь девушки прервал хохот Сумасшедшей Мэт. Она смеялась так, что из воспаленных глаз текли ручьями слезы, а тело так и сотрясало от приступов веселья. Мирта смотрела на женщину в растерянности, не зная, что делать. Расстроенная и оскорбленная.

— Ну ты даешь! — Мэт все еще всхлипывала от смеха. — Неужто ты думаешь, что Властям неизвестно про ЭТО место? Про этих людей? Откуда они сами берут запретные товары? Вижу, удивлена. Уж поверь, эти люди сами не прочь пропустить стаканчик — другой. Ладно, раз ты такая упрямая, приходи через неделю. Я подумаю, что можно сделать…

— Спасибо, Мэт!

— Я ничего не обещаю. И не жди, что у тебя все получится. Это опасная дорога. И решение глупое, детское. Только за твою настырность тебе и помогаю.

— Я знаю. — Мирта вновь села рядом с женщиной и заглянула ей в глаза. — Я никогда не забуду твоей доброты. Если с нами что-то случится, пусть будет так. Но я не смогу сидеть сложа руки и смотреть каждый день, как медленно угасает жизнь моего брата. Ведь я люблю его больше жизни.

— Хорош нюни распускать. Лучше расскажи мне поподробней про свою семью и вашу жизнь там наверху. Да смотри ничего не упусти. Чем подробнее расскажешь — тем лучше. Тем больше шансов у тебя будет выжить в катакомбах.

***

Симу стало лучше. Мальчик выглядел вполне здоровым, исчез лихорадочный румянец с лица. В течение дня он был бодр и не отказывался от скудной еды. Мирта немного выдохнула. Возможно, она только выдумала себе страшную болезнь, и на самом деле ее брат подхватил обычный грипп. Но вот он поправился, и отныне все будет хорошо! Ей не придется возвращаться в то ужасное место под землей, и маленькая семья продолжит выживать в военных условиях. У них есть еда — и это главное. Самбра сильная, ее не так-то просто сломить! А еще она невероятно мудрая и расчетливая, она сможет продержать своих детей на плаву до конца войны — если таковой, конечно, наступит.

На улице началась оттепель, и суровые морозы отступили. Весь день с неба сверкало солнце и наполняло сердце радостью. Птицы чирикали без устали с утра до вечера — они весело приветствовали весну, не взирая на войну. Мир просыпался от тяжелого морозного сна, точно так же, как он делал это тысячу лет назад — равнодушно ко всем катаклизмам и людской вражде.

Мирта боялась надеяться на лучшее, но все же с каждым днем все больше убеждалась в том, что вся эта история — плод ее воображения. Бог не может быть таким жестоким — он бережет детей, особенно, когда они так дороги чьему-то сердцу.

Все надежды разбились вдребезги, когда на шестой день Мирта увидела следы крови на подушке Сима и сухие корочки на его алых губах. Ее сердце упало. Весь день девушка ходила сама не своя — ее мучали обида и разочарование. А еще откуда-то изнутри поднималась волна гнева: на жизнь, на Бога, на Самбру, на Сумасшедшую Мэт и на саму себя. Мирте всего двадцать с небольшим, и она должна мечтать о любви и романтике — по крайней мере, об этом говорили книги, которые она успела прочитать за свою недлинную жизнь. Она не должна думать о том, как спасти брата, и рисковать собой ради тоненькой ниточки надежды, грозящей оборваться в любую секунду!

Мирта горько усмехнулась над своей мыслью о любви. Как будто можно полюбить кого-то из этих посеревших и озлобившихся от голода скелетов, которые окружают ее на улицах Сектора L! Как будто на этой планете, поглощенной чумой, огнем и ненавистью, еще осталось место нежным чувствам! Мирта еще ниже склонилась над своим шитьем, чтобы никто из швей не заметил предательскую слезинку, скользящую ручейком по впалой щеке.

Мирта знала несколько молодых людей, которые решили «пожениться». В случае Черной Зоны, такие «влюбленные» обязаны доложить Властям о своих намерениях. Брак регистрируется в Специальном реестре, и жене присваивают второе имя, созвучное с именем мужа. Празднование запрещено. Публичное выражение чувств тоже. Все, что получают молодожены — двойную порцию пайка в честь бракосочетания и официальное разрешение находится в одной квартире. В ее сохранившихся с боем книгах, юные девушки не так представляют себе главное событие в жизни! Надо было их все отдать на растопку Самбре — и то было бы больше пользы.

Ночью Мирта еле дождалась, пока Самбра и Сим погрузятся в сон. Затем зубами вцепилась в подушку и заплакала. Ее бледное лицо блестело от слез в свете полной луны. Она старалась не всхлипывать и не произносить ни звука. Самбра бы рассердилась, не одобрила такой слабости. Она презирала все, что не помогает выживать. Излишние эмоции явно из этой категории. Мирта еще никогда не чувствовала себя такой одинокой: ведь ей предстояло принять судьбоносное решение. На самом деле, она его уже приняла. В ужасном бесчеловечном мире семья Мирты представляла собой отдельный Универсум, в котором по-прежнему оставалось место для жизни и любви, для смеха и маленьких радостей. Но если Мирта потеряет брата и маму — что ей останется? И сможет ли она когда-нибудь простить Самбре, если они не спасут Сима?

Когда в глазах Мирты не осталось больше слез, она повернулась к Симу, обняла его и прошептала тихо:

— Скоро мы отправимся в путешествие. Это будет здорово, вот увидишь.

***

Сумасшедшая Мэт встретила Мирту хриплым смехом.

— Я не думала, что придешь. Девка ты отважная — с этим не поспоришь. Ну заходи, коль пришла. Этих не бойся, — женщина махнула вглубь катакомб. — Они тебя больше не тронут. Ты что-то вроде знаменитости теперь. Добровольно три раза подряд сюда никто из нормальных не суется.

Мирта следовала за Мэт по изгибам катакомб, но, в отличии от первого и второго раза, ей не было страшно. Девушка все еще испытывала отвращение и презрение, проходя мимо грязных тел с не менее грязными мыслями, но интуитивно знала, что никто из этих калек, воров и сумасшедших не причинит ей вреда, поэтому с легкостью пропускала замечания и пошлые шутки мимо ушей.

Позже, держа кружку горячего чая в руках, Мирта ощутила на миг, что здесь внизу, рядом с этой странной женщиной, она в большей безопасности, чем наверху. Мэт добавила на этот раз в чай сахар, и Мирта с блаженством смаковала каждый глоточек — сахар в Секторе L был настоящей роскошью. Мэт достала сигарету и протянула ее девушке.

— Я не курю, — запротестовала та.

— Бери давай, да слушай. Она тебе понадобится.

Мирта вдохнула горький обжигающий дым и тут же зашлась в кашле.

— Собралась в такую опасную авантюру, а сама и сигарету-то выкурить не может, — проворчала Мэт.

Чтобы не казаться слабачкой, девушка отважно затянулась сигаретой. Внутри все жгло, от дыма тошнило, но она постаралась не показывать это своей собеседнице.

— Слушай меня внимательно, — сразу же перешла к делу Сумасшедшая Мэт, и голос ее стал серьезным. — Я надеялась, что ты передумаешь. Ты мне нравишься, знаешь ли. Даже жалко, если подохнешь. Ну да черт с тобой. Пойдете с братом по катакомбам — здесь под землей безопаснее всего.

— Но как же…

— Не перебивай, слушай внимательно. Карту выходов я тебе начерчу. В пути тебя никто не тронет. Это дрянь, конечно, люди не высшего сорта, но своих обижать не станут. Меня тут любят и ценят. Еще бы: я их подкармливаю, имею связи, да иногда могу достать чего интересного, — женщина лукаво покосилась на сигарету в руках Мирты. — Но это все ерунда. Многие тут обязаны мне жизнью. Считай, это мое хобби — собирать бесполезный хлам и чинить его. Если понимаешь, о чем я.

Мэт безрадостно засмеялась.

— Я многим тут помогла. Зачем — одному Богу известно. Но новость о тебе я передала по цепочке, теперь тут тебя и крыса не посмеет тронуть, не то что эти отребья… Пройдете по катакомбам — тут дня два ходьбы. Много с собой не берите: тронуть вас не тронут, а запасы могут и отобрать. Извини, ничего личного — каждый здесь внизу выживает, как может. Поэтому никто не имеет больше, чем требуется для одного дня. Через два дня вы выйдете к подземной реке — она течет в сторону выхода, грести не придется. Там вас встретят и дадут лодку, одежду и еду. Но учти, что придется плыть пару дней в полной темноте, сырости, холоде. Туда же стекают сточные воды — поэтому запах не сахар. Зато так вы преодолеете большую часть гор. Наши катакомбы — это бывшие шахты, где добывали сверхтопливо. Часть из них имеют естественное происхождение, другие прорыли люди для разных нужд. Так вот, выйдете в горах. Там будет хребет. Мой человек встретит вас и покажет направление, куда идти. Все. После этого вы предоставлены сами себе. Пока вы под землей, вы под моей постоянной защитой. А дальше, детки, надейтесь только на себя! Выйдете к солдатам Постпестиса. А вот теперь слушай внимательно.

Сумасшедшая Мэт сделала многозначительную паузу, закрутила для себя сигарету, смачно облизнула кончик и закурила. Голова Мирты слегка наполнилась туманом от выкуренной сигареты, и это было даже приятно. Сложная дорога уже не казалась такой страшной. «Пока вы под землей, вы под моей постоянной защитой» — сказала Мэт. Эти слова придавали уверенности.

— Очень важно, ЧТО ты скажешь солдатам Постпестиса. Первое — заруби себе на носу — ни слова про меня и моих людей, про катакомбы или про то, КАК вы добрались до границы. Шли сами, перешли через горы сами, ясно?

Мирта кивнула.

— Если они поймут, что вы что-то знаете про нас или подземные ходы, будь уверена — они все из вас вытащат, до малейшей детали. А потом нас всех уничтожат. Мы не нужны ни тому миру, ни этому. Но Власти нас хотя бы не трогают, мы вроде санитаров леса — подъедаем падаль и выковыриваем из общества паразитов. Людям Постпестиса же все равно — мы для них преграда на пути в Сектор L. Поэтому лучше тренируйся, детки, врать. И врать убедительно. Второе, если не хочешь угодить в Тренировочный лагерь…

— Тренировочный лагерь? Что это? — удивленно прервала Мирта поток речи Мэт. Та сердито взглянула на девушку.

— Никогда не слышала про создание сверхчеловека?! Это то, чем занимается Президент Постпестиса в тренировочных лагерях. Ставит какие-то эксперименты над людьми, не гнушается никакими методами, чтобы создать сверхчеловека на уровне ДНК. Туда попадают все неугодные, мятежники, преступники и предатели. Туда попадем все мы, если ты или твой брат сболтнете лишнего своими хорошенькими ротиками. Так вот, чтоб туда не попасть, делай все возможное, чтобы убедить их, что вы сбежали. Потому что не поддерживаете режим Властей и хотите служить президенту и Постпестису. Тогда у вас будет маленький шанс получить хорошее место и вылечить брата.

— Ты думаешь, у них есть лекарство? — спросила Мирта голосом, полным надежды.

Сумасшедшая Мэт искренне расхохоталась.

— Я ей говорю про всякие ужасы, а единственное, что ее интересует — есть ли у них лекарство. Так вот, дорогуша, есть у них все. И вакцины, и сыворотки, и хлеб с маслом. Высокие технологии тоже есть. Только люди живут как рабы — либо заложники пропаганды, либо слуги Президента. А если ни то и ни другое — то гниют в Тренировочных лагерях или тюрьмах.

— А как же зомби? — прошептала Мирта.

— А куда же без них? — подмигнула Мэт. — Говорю же — либо заложники пропаганды, либо слуги президента.

— Но ты говорила до этого, что лучше быть ТАМ, чем здесь…

— Лучше быть там, где нет войны.

— Но откуда ты так много знаешь? — искренне изумилась Мирта.

— Как я уже говорила — у меня много связей. А теперь хватит расспросов. Много будешь знать — быстро помрешь. На пути никому ничего не говори. Будут проблемы — пароль «Сумасшедшая Мэт». Я, видишь ли, что-то вроде королевы вонючего подземелья.

Мэт сипло посмеялась над собственной шуткой, затем добавила уже серьезно:

— Ты, может, не понимаешь своей головой, на какой риск я иду, отпуская тебя. Не смей рассказывать об этих ходах по ту сторону гор! Иначе в аду достану и отдам на съедение тем парням.

Мэт дружески пихнула Мирту локтем в бок и весело ухмыльнулась.

— Приходи в следующую среду, я буду ждать тебя у входа ровно в шесть вечера. Никаких сумок, чтоб не привлекать внимания. Только ты и мальчишка. Если что-то пойдет не так, я уйду и больше ты меня не увидишь.

Мирта молча кивнула и обняла Мэт. Та что-то пробормотала про телячьи нежности и осторожно отодвинула девушку от себя.

— И помни, мы здесь внизу не такие уж плохие. Лучше многих тех, кто наверху.

— Мэт…

— А?

— Кто прав — Постпестис или Власти Черной Зоны?

— Хм?

— Я просто не знаю, кому верить…

— Никому не верь — это основной принцип по жизни. Я знаю точно только одно: и тем, и другим на нас наплевать, и те, и другие преследуют одну цель: власть, деньги и сверхтопливо. Твоя жизнь и гроша не стоит. Ни на той стороне, ни на этой. И чем скорее ты это поймешь — тем лучше для тебя и твоего брата.

— Последний вопрос. — Мирта опустила глаза, собираясь с силами. Наконец она посмотрела прямо в серое лицо Сумасшедшей Мэт (только сейчас Мирта заметила, какие у женщины выразительные зеленые глаза. Если бы не тяжелая подземная жизнь, Мэт могла бы быть красавицей и вряд ли ей больше сорока). — Как мы вернемся домой?

Сумасшедшая Мэт усмехнулась в ответ:

— Про возвращение можешь забыть. Это билет в один конец, детка.

— Но…

— Никаких «но». Даже если вы сможете сбежать, найти правильное место в горах, вернуться тем же путем — здесь вам не будет жизни. Думаешь, Власти не заметят вашего отсутствия? Поэтому сейчас самое время передумать. У тебя пять дней до того, как я все подготовлю. Следующая среда. В шесть вечера. Я буду ждать тебя. Но надеюсь, тебе хватит мозгов не прийти.

Мирта покинула катакомбы с тяжелой мыслью, которая не давала ей покоя. Девушка не решилась произнести это вслух, чтобы сумасшедшая Мэт не передумала им помогать.

Мысль была проста и тревожна: как убедить Симку пойти? Как убедить держать язык за зубами? Как заставить делать вид, что они бежали от режима, чтобы помогать Постпестису в борьбе против Черной Зоны? Как, если его мозги с детства пропитаны ненавистью к президенту и верой в правдивость слов Властей?! Мирта сама не знала, где правда, а где ложь, во что верить, а что считать обманом. Она знала одно: по ТУ сторону есть лекарство, которое так необходимо для спасения брата.

***

— Нет, нет, нет и еще раз нет! — Самбра прошептала эти слова (у стен всегда есть уши), но глаза ее пылали от ярости. Было видно, что внутри женщины бушует вулкан негодования. Если бы не осторожность, он бы непременно взорвался и залил все вокруг обжигающей лавой. Нужно отдать Самбре должное: она выслушала всю историю, не перебивая, хотя ее глаза испепеляли Мирту на протяжении всего рассказа. Самбра хотела знать все до мельчайшей детали, чтобы не упустить ни одной важной мелочи в безумном плане дочери.

— Мама, прошу тебя, выслушай!

— Это самая большая глупость, которую я слышала в жизни.

— У него опять жар. Ты сама видишь кровавые следы на подушке! Мама, Симка умрет!

— Мы покажем его врачу.

— Его заберут у нас. Ты сама так говорила. И я видела эти катакомбы! Он умрет там еще быстрее, чем от чахотки! Он гаснет на глазах. Я не знала, что это может быть так быстро…

— Его организм справится, он еще молодой и сильный, — Самбра нетерпеливо тряхнула головой и выставила вперед ладонь. Мирта хорошо знала этот жест — он означал, что дискуссия окончена и будет так, как она, Самбра, сказала. После этого жеста дети замолкали, потому что мама всегда поступала правильно, потому что только благодаря ее жесткой, порой циничной расчетливости они все еще были живы и не очень сильно голодали.

— Но мама, он кашляет кровью! Сколько ему осталось? Месяц? Два? Полгода?

Впервые за все время Мирта возразила Самбре. Впервые не согласилась мириться с ее мнением. Возможно, было ошибкой рассказать о своих планах матери. Но просто так исчезнуть, ничего не объяснив, казалось девушке настолько бессердечным поступком, что она даже не допускала подобной мысли. К тому же, если кто и может убедить Сима пойти, то только Самбра.

— Я уже год болею открытой формой, и все еще не собираюсь помирать, — решительно ответила женщина.

— Ему всего девять! Вся жизнь впереди. Если вдруг его не станет — как я смогу смотреть на себя в зеркало? Как я смогу смотреть на… тебя? Как ТЫ простишь себе это?

На крохотной кухоньке повисло тяжелое молчание. Из соседней спальни донесся сухой надрывный кашель, следом — глухой стон. Каждый раз при этом звуке все внутри Мирты сжималось от жалости и страха, и девушка сейчас с удивлением смотрела на мать — как сердце этой женщины выдерживает, когда ее ребенку так плохо?

— Мама, Мэт все продумала. Она поможет. Мы справимся!

— Откуда тебе знать? Ты готова довериться первой встречной пьянице из подземелья? Не неси ерунды, ты еще совсем юная и не можешь…

— Я уже не ребенок! — выкрикнула Мирта слишком громко, и обе женщины боязливо огляделись по сторонам.

— Что ты скажешь завтра в школе, когда он вновь не придет? — добавила Мирта уже шепотом.

— Я что-нибудь придумаю. А теперь быстро в постель.

— Но мама…

— Разговор окончен!

Вновь этот жест и сердитый взгляд. Мирта вскочила из-за стола, руки, сжатые в кулаки, такой же испепеляющий взгляд, как у матери.

— Ты бессердечная, эгоистичная, трусливая!

С этими словами Мирта убежала в спальню и в отчаянии бросилась на кровать.

Прошло пару часов, прежде чем Самбра присоединилась к детям. Женщины лежали по разные стороны кровати, притворяясь спящими, но обе были глубоко погружены в свои непростые мысли.

***

Мирта проснулась от того, что кто-то положил ей руку на лоб. В испуге она вскочила. Это была Самбра. На улице все еще стояла густая ночь, за стеной раздавался густой храп.

— Тсс! — Самбра приложила палец к губам и любовно убрала локон со лба дочери. — Ты смелая, моя девочка. Когда же ты успела стать такой взрослой и мудрой?

— Прости меня, мама! Я…

— Молчи. Молчи, пока я не передумала. Соседи донесут на нас не сегодня — завтра. Они слышат, как он заходится в кашле и плачет. По ночам прислушиваются к его хриплому дыханию. Мне самой недолго осталось, я чувствую это. И ты права — как я смогу себе простить, если даже не попытаюсь спасти вас? Идите за лучшей судьбой. По ту сторону есть еда и лекарства. Там — жизнь. Здесь — жалкое существование. Я действительно эгоистичная и трусливая — тут ты попала в самое яблочко. Но уж точно не бессердечная. Как же я люблю вас, мои милые дети!

Мирта почувствовала твердый ком в горле и крепко обняла Самбру.

— Я найду способ убедить Сима пойти. Ведь ты для этого мне все рассказала — искала моей помощи?

Мирта молча кивнула.

— Тяжело оставаться одной под конец жизни. Но мне будет радостно осознавать, что у моих детей появился шанс.

— Мама, пойдем с нами!

Девушка заранее знала ответ, и все же на секунду в ее сердце вспыхнула искра надежды — как хорошо было бы пойти всем вместе! Каким облегчением было бы возложить ответственность на Самбру! Просто следовать за решительным мудрым взрослым, как она к тому привыкла.

— Нет, я не осилю дорогу и стану вам обузой. Ты справишься одна с Симом, но двоих нас тебе не вытянуть. Ты умная и сильная. Это должно помочь. Тебе обязательно встретятся хорошие люди на пути. Как эта самая… кажется, ее зовут Мэт?

— Да, Сумасшедшая Мэт!

— О, Боже, она еще и сумасшедшая! — Самбра театрально закатила глаза и приложила руку ко лбу. Они тихонько засмеялись. Сим тяжело вздохнул во сне. Обе перевели на мальчика озабоченный взгляд.

— Защити его, Мирта. Защити так, как я не смогла. Пообещай мне, что у вас все будет хорошо.

— Обещаю, мама.