Обращение к читателям
Дорогие читатели!
Наш альманах продолжает знакомить вас с творчеством участников литературного объединения «Понедельник».
Четвёртый выпуск альманаха объединил в одной книге авторов из Израиля, США, России, Украины!
Вы откроете для себя не только новые имена, но также познакомитесь с произведениями уже полюбившихся вам авторов — участников прошлых выпусков альманаха «Понедельник».
В четвёртом выпуске альманаха вас ждут захватывающие рассказы, написанные в жанре городского фэнтези, любовная лирика, рассказы о войне, исторические рассказы, сатира и ирония, сказки и прекрасные поэтические строки наших авторов.
Предисловие
Начинался наш «Понедельник» осенним субботним утром 2016 года. Когда волей судьбы или счастливого случая столкнулись семеро неизлечимых оптимистов: Наталья Терликова, Хелен Лимонова, Инна Рогачевская, Рая Бержански, Лариса Львовская, Лара Домнина, Илья Аснин.
Поговорили, обсудили и решили открыть студию для истинных гурманов литературы. И у них получилось.
Сегодня Международное литературное объединение «Понедельник» состоит из реальной студии для начинающих писателей и нескольких виртуальных групп. Реальная студия находится в городской библиотеке города Мицпе-Рамон, где по понедельникам проводятся занятия с авторами и встречи с читателями. Виртуальные группы на «Фейсбуке»: «Понедельник начинается в субботу», «Понедельник — 4», «Понедельник — 5» и «Понедельник на Дону» — в них насчитывается более двухсот авторов, которые сотрудничают с литературными редакторами, критиками и экспертами, улучшая уровень и качество своих произведений. Группы «Понедельник — 4» и «Понедельник — 5» объединяют авторов четвёртого и пятого выпусков альманаха; группа «Понедельник на Дону» — ростовчан из разных стран. Группа «Понедельник начинается в субботу» объединяет всех участников ЛитО «Понедельник».
Координатор ЛитО «Понедельник», руководитель студии «Понедельник начинается в субботу» — писательница Наталья Терликова.
Главный редактор выпуска «Понедельник — 4», технический редактор — писательница Инна Рогачевская.
Авторы ЛитО «Понедельник», Израиль
Злата Коэн (1934—2014)
Моя мама, Злата Коэн, ушла из земной жизни в 2014 году, но часть её светлой души осталась здесь, в её талантливых книгах, потомках и всех тех, кто был с нею знаком. Родилась она на Западной Украине, и вопреки прогнозам преподавателя украинской литературы, о том, что еврейка не может знать «украинську мову» на пять баллов, с отличием закончила факультет журналистики Львовского Университета.
Почти сорок лет работала в известных редакциях и издательствах Украины и России.
В Израиль приехала в 2001 году. Здесь начала писать сказки для детей и взрослых. Одна из сказок — «Дельфин и птица» — представлена в нашем альманахе.
Наталья Терликова
Дельфин и птица
Сколько помню себя, я с детства сочиняла фантастические истории. Рассказывала их сверстникам в детском доме, где во время Второй мировой войны, работала воспитателем моя мама Фейга Брикман. Позже развлекала фантасмагориями школьных подружек.
Когда училась в университете, публиковала причудливые рассказы в студенческой многотиражке. Иногда мои сказки появлялись на страницах газет.
Очень любили слушать мамины байки дочери и внучки.
Эту сказку я посвящаю самым дорогим людям: маме — Фейге Брикман и папе — Натанелю Кагану.
Далеко-далеко в синих горах жила маленькая девочка с голубыми, как небо, глазами. Глазами, в которых играли жемчужные огоньки. Далеко-далеко за горами, на берегу теплого, ласкового залива жил маленький мальчик с карими, как янтарь, глазами. В них искрились отблески солнечных бликов. Они ничего не знали друг о друге. И только в снах — виденьях, тревожных, восторженных или радостных, совершенно одинаковых снах, играли друг с другом.
Горные гряды, где обитала девочка, были когда-то дном древнего моря, и, случись что-либо потрясающее на Земле, воды ласкового залива, расположенного многим выше гор, залили бы их, образовав глубоководный бассейн. Но об этом никто не думал, тем более дети, игравшие во сне друг с другом, с дельфинами и птицами.
— Ты будешь жить со мною на берегу теплого залива, — говорил быстроногий мальчишка своей светлоголовой подружке, — и ловить рыбу.
— Нет! Мы будем с тобой играть в моей хижине и слушать пение птиц, — возражала горянка.
Они спорили и резвились. И птицы летали стаями, криком вторя их смеху, а дельфины на своих крепких спинах катали их по бурлящим волнам залива. Но все это происходило во сне. А когда они просыпались — забывали свои видения.
Как-то эти сны подсмотрел злой карлик — колдун, знавший тайну видений ночи. Ему были чужды сентиментальные игры смешливых человечьих детенышей. Он злился, бесился и сатанел, глядя в свое волшебное зеркало на детские забавы.
— Я проучу этих самодовольных дурачков! — кричал страшный колдун, потрясая кулачками и взлохмачивая седую бороду. — Я придумаю им невероятные испытания!
Долго колдовал одинокий старик над своими огромными чанами, в которых бушевало пламя и ревел ветер. Зловещая горбатая фигурка суетливо двигалась среди фантастических сооружений. Колдовал неистово, денно и нощно, колдовал год, два, три. Его седина превратилась в ржавчину, а глаза затянуло плёнкой.
Прошло десять лет.
Пламя колдовского огня достигло горной гряды, где жила в своей скромной хижине Ципора — так звали девочку из снов.
Загорелся лес, содрогнулась земля. Голубое небо посерело от тумана и пепла, а потом, огромная волна с далекого ласкового залива, где жил Ариэль, мальчик из снов, обрушилась на горы.
Колдун ликовал: ему было так хорошо, так легко, так весело, что он, тщедушный, казался себе великаном. Распираемый гордостью за совершенное злодеяние, Нирод — карлик-колдун стал действовать дальше. Могучие волшебные силы, подвластные злой воле, бросили усыпленную колдуном девушку ввысь, а теплая волна, погубившая ее родину, легко подхватив, перенесла на песчаный берег к Ариэлю.
— Живи, дурочка, живи, — загоготал старый колдун, — иди к своему дурачку. Сны снами… Посмотрим, что в жизни будет.
Светлоликая, с нежным румянцем на щеках, с дрожащими темными ресницами, в мокрой холщовой рубахе лежала она на песчаной косе, а неподалеку перебирал сети молодой смуглый рыбак.
Солнце, вынырнувшее из моря, осветило оранжево-красным светом красавицу. Ципора, пронзённая солнечным теплом и светом, открыла глаза и вскрикнула от испуга. Над ней склонился смуглолицый юноша. Его проницательные карие глаза, как острые стрелы, вонзились в ее сердце. Он протянул к ней руки, но девушка испуганно отпрянула. На Ариэля выплеснулся синий свет яркого взора Ципоры.
«Чужестранка, как она прекрасна!» — подумал молодой рыбак, но ничего не сказал.
Сердце вдруг наполнилось неизведанной истомой и забилось глухими ударами. Предчувствие чего-то радостного и важного, никогда ранее не посещавшего его, наполнило душу. Чувство было столь сильно, что он закричал.
Как испуганная лань, вскочила горянка на ноги, и изо всех сил бросилась бежать, не ведая куда.
На ее пути было море…
Страх был столь велик, что она даже не заметила этого…
Шаг и еще шаг — Ципора очутилась в воде.
Она опомнилась лишь тогда, когда безжалостное море готово было поглотить ее навеки. Выбора не было. На берегу — незнакомец, напугавший ее своим страстным порывом, здесь — вода, незнакомая стихия…
Но ловкий Ариель не растерялся. Быстрее молнии добежал он до роковой черты, и когда водяной вал уже уносил Ципору, выхватил ее из моря…
Их глаза встретились…
Любовь, это незнакомое доселе чувство, зажгло в них трепетный огонь доверия.
«Не бойся, милая, верь мне, я не обижу тебя», — говорил взгляд Ариэля.
«Я знаю, незнакомец, и я верю тебе», — отвечали её глаза.
А что же колдун, соединивший их жизни? Его сила иссякла в тот миг, когда Ариэля и Ципору осветили лучи Любви.
Злой карлик, никогда не испытавший простых земных радостей, истративший все свои силы на колдовство, медленно умирал, наблюдая в волшебное зеркало за жизнью влюбленных супругов. Кроме, как осыпать проклятьями влюбленных, себя и весь белый свет, он ничего не мог сделать.
Чувства Ариэля и Ципоры были столь чисты и высоки, что создавали непроницаемый щит для злобных чар Нирода. Нирод страдал… Страдать заставляло его простое человеческое счастье, которое, не желая того, построил он сам… Он черпал силу в безбрежной злобе и ненависти — именно эти чувства порождали его долголетие.
Любовь, столь властно изменившая жизнь молодых людей, вызывала тяжелые приступы удушья у колдуна. Зеркало, в котором он видел счастье, стало источником его страданий.
— Я проиграл, я сам себя перехитрил, — злился старец. — Что придумать, что сделать, как все изменить? Ведь я же желал совсем другое!
— Ципора, ласточка моя, — нежно звал рыбак свою подружку, причаливая к берегу. Ариэль уходил в море каждый день задолго до восхода солнца, а Ципора терпеливо ждала на берегу его возвращения. Иногда, когда морские волны еле слышно плескались о берег, Ариэль сажал в рыбацкую лодку жену. «Просто покататься», — говорила Ципора. Они отправлялись в небольшое путешествие вдоль берега залива. Ариэль отлично знал родной берег и возил Ципору к небольшим бухточкам, где море оставалось мелким, спокойным и в штормовую погоду.
Здесь, в тихих заводях, он ставил лодку на якорь, брал на руки свою ненаглядную и купал ее.
Ципора, выросшая в горах, очень боялась воды и не умела плавать. Ведь реки ее родины были холодны, как лед, и быстры, как молнии. А здесь, в теплой спокойной воде, рядом с тем, кому верила, забыла свой страх. Но плавать не умела.
— Ты, как птица, боишься воды, — удивлялся рыбак. — Я поплыл…
И пока Ципора после купания сушила и расчесывала свои длинные золотисто-серебристые волосы, Ариэль плавал. Его смуглое крепкое тело скользило в воде ловко и быстро.
Ципора очень любила наблюдать за мужем. Ариэль напоминал ей дельфина. Но, восхищаясь им, она никогда не высказывала этого вслух — была горда и сдержана, как подобает горянкам.
Вот так и жили влюбленные, радуясь солнцу, морю и жизни…
Но счастье не вечно…
В один из пасмурных дней Ариэль не вернулся с рыбалки.
Долго стояла на берегу Ципора, глядя в суровое море. Вечерело. Было одиноко и тоскливо… И в сердце вползло злое сомнение: «А, может быть, он меня уже не любит? Может быть, где-то в селе зазвала его к себе юная рыбачка?»
И в тот же миг, когда эта мысль влетела в голову ревнивицы, ее услыхал Нирод.
— Ха-ха-ха! Я чувствую прилив сил. Кровь молодеет и кипит. Ох-хо-хо, она его уже не любит: каждый дурак знает — любимому верят.
И он, радостный, маленький и шустрый, подбежал к остывшим чанам и начал колдовать. Флюиды его колдовского мозга проникли через облака на землю, долетели до залива, на берегу которого была видна одинокая женская фигурка.
Сомнения, ревность, тоска с огромной силой обрушились на Ципору. Рыдая, она бросилась к морю. Страх и какая-то неведомая сила одолевали ее, бороться стало невмоготу.
А Нирод старался вовсю.
— Ласточка, ласточка, — зло шептали его серые узкие щели-губы.
Ципора вступила в волну, взмахнула руками… и полетела. И в тот же самый миг она увидела мужа.
Ариель плыл, гребя одной рукой. Сил уже не было, но он знал, что его ждут. Это вело его к берегу. Ципора стала кричать, звать мужа, но… увы, ее губы уже стали клювом, и из него вырывался лишь клокочущий стон.
Этот призыв услышал Ариэль. Он поднял голову и увидел маленькую ласточку-береговушку, казавшуюся точкой на фоне неба. И сердце дрогнуло… Он почувствовал огромную тревогу. Ласточкин крик разрывал душу. Ариэль протянул к ней руки…
А в этот миг Нирод понял причину своей ненависти к влюбленным. Ему, иссушенному старцу, нравилась гордая горянка. Он неистовствовал, когда видел, как молодые сильные руки рыбака касались ее трепетного тела. Он сам, и только сам, желал быть на месте молодого мужа. А теперь, сотворив страшное превращение, он не утешился. Что с того, что она птица? Ведь все равно они вместе. И колдовство продолжалось.
Ариэль метался в воде, не замечая, что теряет человеческий облик. Он превращался в дельфина. Птица кружила над морем, дельфин, утомленный неравной борьбой, качался на воде. Колдун же колдовал. Меж тем на небе собирались тучи.
Природа, возмущенная кощунственным вмешательством Нирода, исступленно сопротивлялась ему. Грозовые разряды пронзали небо и море. Гремел гром. Но и его могучий, предостерегающий рокот не остановил колдуна. Карлик впал в транс. Ему мало было одного превращения, он желал унизить, растоптать души влюбленных…
И колдун вызывает на пылающем небе картину детских снов Ципоры и Ариэля. На гигантском экране возникают синие горы, бурлящая река, маленькая избушка. Потом картина сменяется видом голубого залива. Дельфин и птица зачарованно смотрят на видения и… вспоминают свои детские сны. В одном порыве они бросаются друг к другу. Сверкающие разряды молний разрывают злобный мир Нирода, а сам он уносится ураганным ветром в неизвестность…
И в этот же миг утихла гроза, а на горизонте появился город.
Далеко-далеко горы, а море близко-близко.
На дне старой лодки, прижавшись друг к другу, сидят двое — прекрасный смуглолицый юноша и девушка с золотистыми волосами. Они о чем-то доверительно шепчутся и тихо-тихо смеются. Этот счастливый смех звенит, как вестник Добра, а звуки его, как пение райских птиц, летят в поднебесье.
Наталья Терликова, Иерусалим
Когда я выпускала газету «Шма», в ростовской синагоге как-то спросила нашего раввина:
— Скажите, рав Эльяшив, можно ли правоверной еврейке в субботу сочинять романы?
Рав Эльяшив Каплун рассмеялся и ответил:
— Сочинять можно, записывать нельзя.
Я запомнила эту фразу, и когда переехала на ПМЖ в Израиль, начала сочинять роман «Приключения ростовчанки в Израиле».
В суете будней я не страдаю томленьем духа, поэтому сочиняю исключительно по субботам.
Слава Творцу, сегодня понедельник — и я решила записать некоторые миниатюры и стихотворения из этого романа.
Посвящается израильской медицине
а конкретно — хирургам клиники «Адаса ар-Цофим»: Канделю, Гринбергу, Ривлину и моему семейному врачу Н. Белинсон.
Наша медицина творит чудеса! И с этим не может поспорить никто. Даже моя мама, которая не верит никому, и тем более врачам. Но пару лет назад стала плохо видеть на один глаз. Я уговорила её пойти к семейному врачу, тот послал её к окулисту, окулист к хирургу-офтальмологу.
В итоге сделали маме уникальную операцию, с применением современных технологий, имплантатов и сверхсекретных стратегических материалов.
То ли хрусталик заменили, ни то рогалик, но новый глаз видит гораздо лучше второго, собственного. Он видит настолько хорошо, что папа уже не знает, куда прятать свои заначки.
Ой, да что там мамин глаз! Ерунда, дело житейское.
Вот соседу нашему, Моисеевичу, как повезло! Дедуля «божий одуванчик», который был «сделан в СССР», и сделан со знаком качества во времена, когда секса в СССР ещё не было.
На старости лет он решил, что пропустил нечто важное в этой жизни. Орган, который применялся им не по назначению — атрофировался и умер за ненадобностью.
Иван Моисеевич не растерялся и пошёл на приём к семейному врачу. Тот, в свою очередь, послал его к урологу, уролог — к хирургу. В итоге сделали Моисеевичу уникальную операцию, с применением новых технологий, секретных стратегических материалов, имплантатов. Через год попал Иван Моисеевич из спокойной, обеспеченной старости в эпицентр бабских интриг. Теперь он уже бегает не только к урологу, но и неврологу, сексопатологу, венерологу. Хлопотно, но приятно…
Подруга моя — солидная женщина, работает бухгалтером в крупной фирме.
Правда, хромала сильно на левую ногу. Однако, пересилив страх, пошла на приём к семейному врачу. Таки да! Теперь танцует в балете «Щелкунчик». Не знаю, правда, в качестве кого. Однако танцует.
А вам в организме ничего не надо исправить?
Если вы до сих пор не улыбнулись, то вам надо срочно бежать к дантисту.
Израиль перешёл на летнее время
Где-то что-то происходит.
Кстати, очень нам подходит.
И, дабы не потеряться,
Будем мы с Москвой сверяться.
И с Ростовом, и с Тамбовом,
«Всё по кайфу», — одним словом.
Похулиганим?
Как-то раннею весной
Познакомилась с мечтой.
Тот мужчина был из сказки,
Понимал всё без подсказки.
Комплименты мне дарил,
На французском говорил.
Пах он дорогим парфюмом,
Пёк рогалики с изюмом.
Но мечта рассеялась, как дым:
Оказался тот мужчина «голубым».
Басня про Арад — Ленинград
Открылся в городе фонтан,
«Дворянское гнездо» обосновалось там.
Лягушки квакают в «гнезде» Арада:
«Скучаем по болотам Ленинграда».
А кто-то квакнул им в ответ:
«Так в Питере давно болота нет!»
Такая весть ударила, как гром.
Лягушкам вреден чистый водоём.
Открылся в городе фонтан,
Но воду больше не включают там.
Заметки на полях блокнота
Моя мама — Каган, папа — Коган, а у меня типичная русская морда.
***
Я не люблю хлопать дверью и кричать: «Да больше никогда, да больше ни ногой».
Я тихо закрываю дверь и говорю: «До завтра!»
На лестничной клетке: «До послезавтра!»
Чуть дальше от дома: «Вернусь через месяц, год, в следующей жизни».
И таки возвращаюсь.
***
Счастье — это состояние души, а не состояние здоровья или состояние счёта в банке. Некоторые путают эти понятия, поэтому всю жизнь несчастны.
***
Люблю людей, и большой опыт работы в журналистике не разубедил меня в этом.
Однако, собаки всё-таки лучше.
Инна Рогачевская, Петах-Тиква
Прошлое по имени Эльза
Он выхватил лицо из толпы. Мимолётное видение исчезло. Было ли оно на самом деле?
Ему показалось — мир перевернулся. Заснеженный асфальт поднялся ввысь, а белые небеса обрушились под ноги. Cнег падал не сверху вниз, а снизу вверх, поднимаясь столбом к небесам.
По спине стекали холодные капли пота. Он почувствовал, как остановилось дыхание, сердце… и упал лицом в расколотые звёзды.
Пришёл в себя, сидя на заснеженной скамье. Снег медленно покрывал голову и плечи. Тело сотрясалось от дрожи.
Призрак. Он видел призрак той, которой давно нет в живых. Той, которую любил и потерял. Призрак по имени Эльза.
***
— Эльза, как я тебя люблю!
— Не-а, понятия не имею, — задорно смеялась она, обхватывая его могучую шею тонкими руками, прижимаясь тёплыми губами к его губам. — Расскажи мне о своей любви…
Сжимая её в объятиях, утопая в зелени глаз, тихо напевал:
Я люблю тебя до слёз —
каждый вздох, как первый раз.
Вместо лжи красивых фраз —
Это облако из роз.
Лепестками белых роз
наше ложе застелю.
Я люблю тебя до слёз,
без ума люблю…
Её глаза наполнялись слезами счастья. Они бисером скатывались по смуглым щекам. Эльза прижималась к его груди и замирала, вслушиваясь в голос, слова, музыку.
— А если бы мы никогда не встретились, ты был бы счастлив с другой?
— Почему ты спрашиваешь? Разве такое возможно? — он сильней прижимал к себе её лёгкое, податливое тело, целуя в висок, глаза, губы. — Я буду тебя любить всегда…
— Мы сделали всё возможное, — заведующий отделением нейрохирургии смотрел уставшим взглядом.
— Она жива? — его голос оборвался, не хватило дыхания.
— Да, но состояние крайне тяжёлое. Черепно-мозговая травма… Сложная, очень. Может наступить кома и… Она находится в реанимационном блоке. Туда вход воспрещён. Не могу ничего обещать. Сожалею. Остаётся ждать и молиться.
Сколько лет прошло с того дня? Более десяти. Как все годы он жил без неё? Жил. Хотя порой казалось всё бессмысленным — жизнь, метания, воспоминания.
Он встретил Ольгу через пять лет после смерти Эльзы. Она чем-то её напоминала. Тоненькая, худенькая, длинные чёрные волосы, разрез глаз, их глубина, губы. Он смотрел на неё, видя другую — ту, любимую, единственную. Они долго гуляли по ночному городу, говорили, смеялись. С ней было легко и интересно. Он даже забыл о боли, поселившейся в груди. Ему было хорошо.
— Оленька, давай поженимся, — предложил через год.
— Ты сможешь жить со мной, любя другую? — спросила, обволакивая его карим взглядом.
— Откуда тебе известно о другой?
— Мне рассказала твоя мама.
Он отвернулся, сжав челюсти до хруста.
— Я должен был тебе рассказать сам, обо всём… Не смог, прости.
— Я не осуждаю тебя, понимаю. Просто спросила, сможешь ли ты жить со мной?
— Да, смогу. Ты лучшая из женщин, ты друг, настоящий друг.
Она опустила взгляд. По лицу едва уловимой тенью пробежала грусть. Когда она подняла на него глаза, в них была уверенность и улыбка.
— Я согласна…
Лицо из толпы. Эльза. Нет, нет, её давно нет. Она умерла. Неужели есть другая, на неё похожая? Или она жива? Бред, бред сумасшедшего. Он видел её, пусть мельком, мгновение. Это не был призрак, это была живая женщина. И шла она лёгкой походкой, улыбаясь так, как улыбалась только Эльза.
«Я должен её разыскать, — подумал он. — Обязан, иначе сойду с ума».
— Оля, я её видел!
— Кого?
— Эльзу!
На него смотрели, с изумлением переходящим в ужас, глаза жены.
— Ты уверен? Она умерла. Ты мне сам рассказывал об аварии, в которую попала Эльза по дороге в загс, на вашу свадьбу. Ты ждал, а её всё не было. Её доставили в больницу с тяжёлой черепно-мозговой травмой. После операции она впала в коматозное состояние, спасти её не удалось. Ты же не думаешь, что она выжила? Родители увезли тело Эльзы на родину её матери… и больше не вернулись.
— Они запретили мне ехать с ними, я не был на её похоронах, на могиле! Я не видел её мёртвой, понимаешь? Вдруг она выжила? Почему, Оленька, почему они тогда не позволили мне ехать с ними, хоронить Эльзу?
— Они тебя жалели. Они хотели, чтобы ты помнил её такой, какой она была — молодой, красивой. Её мама тебе писала, чтобы ты был мужественным, сильным, что обязан взять себя в руки и жить. Что они желают тебе счастья — ты его достоин. Что никогда не забудут тебя, будут любить и помнить.
— Я помню это единственное письмо. Оно было без обратного адреса. Почему?
— Что с тобой? — ей стало страшно за мужа.
Она видела его безумные глаза, чувствовала дикое биение сердца. Пульсирующая вена на виске вздулась, готовая разорваться в любую секунду. Она боялась за его жизнь.
— Это не она, любимый. Одна из женщин, чем-то на неё похожая.
— Оленька, я почувствовал — это она! Сердце подсказало, как и тогда, в день трагедии.
— Её нет, родной. Её нет. Успокойся, просто похожая, её нет, — она его баюкала, как малое дитя, успокаивая, согревая своим теплом и любовью. Он успокоился, задремав на её груди.
Она шла, радуясь снегу, который любила, а почему не помнила, просто любила. Она ничего не помнила, жила без воспоминаний, боли, вины.
Во время клинической смерти — «умерла» на руках любимого, а вернулась к жизни на руках врача, матери, которую не узнавала. Она не узнавала никого из тех, кого любила: родных, близких, друзей. Лишь помнила руки, голос, глаза врача, смотревшие на неё из будущего. Три долгих года реабилитации. Эльза заново училась говорить, ходить, смеяться, читать, писать, думать. Произносить слово «мама». Заново знакомилась со своей семьёй, училась жить. Единственное, чему не надо было учиться — любви. Она полюбила того, кто её спас, оперируя, выхаживая все эти годы. Полюбила его глаза, голос, который слышала, пребывая долгие месяцы в коме. Любила его заботливые руки, вернувшие жизнь. Вышла за него замуж, не помня, что в её жизни была другая любовь. Она была счастлива первый раз в жизни …после смерти.
Он увидел её неожиданно, в толпе, с мужчиной под руку. Они шли не торопясь, разговаривая, улыбаясь. Мужчина купил ей букет первых фиалок… и зашёл в булочную. Она осталась ждать на улице, подставив лицо весёлым мартовским снежинкам.
Он остановился в шаге от неё. Она подняла взгляд и улыбнулась.
— Эльза, это ты?
— Разве мы знакомы? Моё имя Лиза, Елизавета, но вы не первый человек, путающий меня с другой. Мы с мужем здесь две недели, приехали в гости к его друзьям, за это время вы третий, назвавший меня этим именем, — улыбчиво объяснила она. — Неужели все Эльзы в этом городе похожи на меня? Я действительно напоминаю вам вашу Эльзу?
— Не знаю, быть может, вы мне приснились? И в моём сне вас звали Эльзой? — произнёс он, вглядываясь в знакомые черты.
— Приснилась, — она задумалась, улыбнулась, окуная его в зелень взгляда. — Вы правы. Мне иногда снятся люди, с которыми меня что-то связывало, а просыпаясь, не могу вспомнить ни лиц, ни имён. Мне хочется плакать. Такое чувство, будто я упустила, забыла что-то важное, — она пожала плечами. — Вот и сейчас, у меня ощущение, будто и с вами мы были знакомы в другой жизни. Быть может, даже влюблены друг в друга, как Ромео и Джульетта.
Из булочной вышел её муж.
— Лизонька, пойдём. Хочешь свежую булочку с вишнями?
— Какая прелесть, конечно, — они кивнула на прощание случайному встречному, исчезая в весёлых мартовских снежинках.
Они уходили, сливаясь с толпой. На асфальте, припорошенном снегом, лежала фиалка, выпавшая из её букета. Он поднял цветок, поднёс к лицу, вдыхая еле уловимый аромат весны. Ему нестерпимо захотелось увидеть глаза, не зелёные — карие, Ольгины глаза. Он вздохнул полной грудью. Вздох был лёгким, без ощущения тяжести воспоминаний прошлого.
«Хочу к Ольке», — подумал он. Купив у старушки, на углу булочной, все фиалки, он устремился домой, где его ждала женщина, которую он любил.
01.01.2015 год.
Чужая любовь
Уйдёшь, когда откроет веки день.
Засмотришься на спящую мадонну.
Поймёшь чужая, не твоя, другому
Принадлежит, тебе досталась тень.
Вернёшься вновь, объятья дарит ночь.
Оглянешься на силуэт знакомый.
Манит мираж бессонницей рождённый,
Зовёт колдуя, исчезает прочь.
Тебе лишь тень опущенных ресниц
Подарена мгновеньем, не навечно.
И горечь дум, сомнений бесконечно
Души терзают пустоту страниц.
Но принимать откажется душа,
Скользя по тонкой кромке проведений,
За той, которая и злой, и добрый гений.
Ведёт его, заведомо губя,
Дорогой лжи, коварства, темноты,
Обманом сладким опоив, как мёдом.
Лишив надежды, ясности под сводом
Чужой любви, с которой он на «ты».
2017 год.
Афоризмы
В голову пришла глубокая мысль. Настолько глубокая, что на поверхность так и не вышла.
***
Влюбляюсь в себя больше и больше. Горжусь — сильнее и искреннее.
Пора проводить воспитательную работу на тему: «Скромность украшает человека».
***
Чем больше хочется сказать, тем сложнее сформулировать мысль.
***
Если и в сто лет вы хорошо выглядите, это не значит, что плохо развивались, скорее — хорошо сохранились.
***
Люблю мужа. Не устаю ему об этом говорить на своём языке. Этот язык он ещё не выучил.
***
Кто такой «муж»?
Любимый, друг, любовник. А можно и так: бабник, предатель, дармоед. Короче, ещё тот подарок его матери.
Ирина Сапир, Холон
Родилась в городе Одесса в 1972 году.
В 1991 году, в возрасте семнадцати лет, вместе с родителями репатриировалась в Израиль.
В 1993 году поступила в Тель-Авивский университет (отделение английской литературы и лингвистики).
В 2012 году выпущена первая книга стихотворений для детей «Пушистый Мир».
В 2012 году два стихотворения переведены на иврит Итамаром Яозом и напечатаны в журнале «Псифаз» (в зимнем выпуске 2012 года).
В 2016 году вышел сборник стихотворений «Я родилась осенним утром».
В 2016 году принята в ряды Союза русскоязычных писателей Израиля.
Апрель
Да, да! Опять апрель! Вы правы!
Мы дотянули до весны!
И не найти опять управы
На учащенный пульс и сны.
И снова мысли будоражит
Шальной вопрос: «А может, вдруг?» —
Теряем зонтики и даже
Мы забываем про утюг,
Включенный дома. Заметая,
С метлой танцуем менуэт,
И соль всыпаем в чашку чая,
И уходя, не гасим свет.
Вершим дурацкие поступки,
Возводим из песка дворцы,
И в двух руках неся покупки,
Мы улыбаемся! Глупцы!
Мы ищем новые приправы
К рутине дней: лаванда, хмель?
Вы, безусловно, друг мой, правы:
Всему виной весна, апрель!
Весна
Какая лёгкость и свобода!
Какой разительный контраст
С минувшим мартом! Словно годы
С меня упали, как балласт.
И за спиной — как будто крылья!
И каждый вдох, как пряный эль!
Подняв клубы дорожной пыли,
Влетел безудержно апрель.
В притихший город и мгновенно
Проник, впитался в каждый штрих
Сюжетов уличных. Смиренно
Я достаю блокнотик — стих.
Мне по вискам ударил с силой.
Я тоже, видимо, пьяна
От дрожи, будто ток пустила
По нервам города весна.
И, щурясь я ловлю ладошкой,
Случайный лучик на стене.
И улыбаюсь встречной кошке
И не спешу… Так странно мне,
Что просочилась непреложным
Явленьем в душу мне весна,
Ведь я давно и безнадёжно
Дождливой осенью больна.
Июль
Скользнёт в окошко луч, когда я тюль
Приподниму тихонечко, с опаской.
Вот, это да! За окнами июль!
А я считала — зимний день январский!
А я была уверена, что там
Метель вползает лапами под ворот
И лупит снег по тусклым фонарям,
И нет людей на улицах. И холод!
Но там давно ромашки и сирень,
И мотыльки, и птицы, и улитки.
И кот соседский тщетно ищет тень —
Весь мир пропитан солнцем, весь до нитки!
Как я посмела только пренебречь
Тем, что давно ворвалось в город лето?!
Смешно, что я топлю в гостиной печь,
Застряв на снежном перепутье где-то,
Когда вокруг такая кутерьма
Высоких трав и разноцветий ярких!
Зелёный плющ обвил ковром дома.
И воздух сладок от цветов. И жарко!
Всему виной ажурный тюль — покров.
Его сама связала я искусно
Из серой нити очень грустных слов
И черной нити мыслей очень грустных.
Сорву его с окна, пустив поток
Тепла и в дом, и в сердце, и в сознание.
И постараюсь выучить урок,
Как выбирать мне нити для вязания.
Календарь
Цветенье дикой яблони зимой
Шокирует входящих в этот сад.
Еще лежит снегов пушистый слой,
Еще весна не скрыла след утрат,
Что учинил безжалостно январь.
Но, вопреки прозрачности ветвей
Февральских яблонь, несмотря на хмарь
И на законы всех календарей,
Она легко открыла лепестки
И аромат цветков пробился сквозь
Покровы зимней, сумрачной тоски.
И хоть еще земля и солнце врозь —
Она цветёт. Секрет в луче одном,
Что уронило солнце впопыхах.
И он, упав не в срок, неверным днём,
Застрял в её растрепанных ветвях.
Она цветением вспыхнула, и луч
Остался с ней, вплетаясь в неё весной.
О полотне февральских, снежных туч
Забыли оба. В бездне временной
Укрывшись от ветров бегущих дней,
Зажгли светила нового янтарь.
И для весны безвременной своей
Создали свой безумный календарь.
Восточное лето
Мне стало совсем привычным восточное долгое лето,
Стекающий струйкой пота невыносимый зной,
Беззвёздные душные ночи — жары неизбежной гетто,
И пальмы — зонты над пыльной, распаренной мостовой.
Но с этой привычкой споря, мне сон воскрешает память:
Хрустально-прозрачное утро снежинкой стучится в окно,
И запах рождественской ёлки, и белая, снежная заметь,
И вытканное перламутром оконное полотно.
Денис Камышев, Ашдод
Родился в 1970 году в семье журналиста и актрисы. За плечами сложная жизнь. Бывший рабочий сцены, массажист, контрабандист, водитель израильского армейского спецназа, шаман. Репатриировался в Израиль в 1993 году из г. Норильска.
Живет в г. Ашдоде.
Учится в театральной студии при театре «Ешь», под руководством режиссера В. Левина.
Книга «Клетка» издана на профессиональной издательской платформе «Амазон» в 2014 году.
Писака
Солнце уже шарило слепыми лучами по окнам, в поисках радующихся просыпающемуся светилу оптимистов, «жаворонков», страдающих бессонницей стариков, ночных охранников, зевающих во всю свою рабочую пасть, проституток и нервно стучащего по «клаве» писателя, запивающего свою жизнь крепким черным чаем.
Я обложился картами Припяти и творил шагающего через «зону отчуждения» близорукого интеллигентного мальчика, желающего хоть немного пожить еще — до окончания очередной главы.
Его теребила изменчивая флора, прожорливые агрессивные твари-мутанты и моя подруга, которой я мешал спать громким стуком по запорошенной пылью клавиатуре, мой вытекающий из головы насморк, надсадный кашель рудокопа и прочая хрень.
Мальчик стрелял на шорох из старенького «калаша», был трогательно неумел и осторожно пуглив. И было жалко мутантов — они, как и я, просто хотели жрать. Я заглушил голод бужениной, покормил своих мутантов и… устал.
Безликие мертвые дома с фотографий, пустынные площади, голодная самка тщеславия, пожирающая мою душу. Не успел, не достиг, не стал тем, не буду этим. Я словно покинутый людьми город, зарастаю травой и деревьями. Понимаю, что уже не смогу рассмешить ту синеглазую девочку из восемьдесят пятого года, да и девочки той больше нет. Умирают любимые актеры, целый пласт эпохи, словно оползень, канул в Лету. Сын уже не запомнит их имена. Не будет читать стихи тонконогому «жеребенку» с распущенными льняными волосами, дабы покорить её трепетную тонко чувствующую натуру.
Я хотел бы называть себя писателем, но хочется есть, размножаться и жить. Все чаще предаю белые листы, написанные в Word, ради двенадцатичасового рабочего дня, ради ее новых сапог, ради счастья быть таким, как все. Ну вот, опять завыл старым барбосом за бесцельно прожитые годы…
Мятое пластилиновое лицо подруги обещало репрессии и отлучение от тела. Секс — мощный рычаг управления для достижения поставленных перед ракетами целей. Я исправно болею, печально кашляю и привычно прибиваю себя к кресту семейного мученика. Только моя дорогая не подоткнет заботливо одеяло и не принесет горячего чаю на смертный одр.
«Смертельная болезнь» протекала тихо и незаметно. И только ворох использованной туалетной бумаги говорил о том, что я еще жив, и я еще здесь.
Я из тех, кому лень чистить зубы по вечерам. Свою лень я позиционирую в гражданский протест против общепринятых гигиенических движений продвинутого гегемона. Я из тех, кто любит пиво и удивляется, что в результате этой страсти уже выглядит на свои пять бутылок «Балтики». Я из тех, кто провожает масленым, кошачьим взглядом молоденьких и упругих девиц, вздыхая, вспоминая свою непорочную комсомольскую юность. Я из тех, кто не путает поэта Рембо с героем Сталлоне, но кроме имени и принадлежности к поэтическому цеху, не знает о нем ничего.
Я из тех, кто улыбается, когда хочется плакать, и плачет, когда нужно улыбаться.
Я из тех, кто за минуту до оргазма любит, но освободившись, стремительно ненавидит ее за свою похоть.
Я из тех. То есть из этих. И мне… Просто, нравится писать. Это как сам процесс, который не ради рождения ребенка, а по потребности физиологии. Я жонглирую словами, иногда нахожу удачную форму, в которую заключаю созданные образы, словно моментальные фотографии. Я лечу на придуманных крыльях, и мне кажется, что в этот момент я — Ильф и Петров. Един в двух лицах. Эта страсть и называется графоманией. Когда сказано всё, а чаще сказать-то нечего, но хочется еще мазок добавить на литературный мольберт, а получается, что берешь мазок из однозначного места, анализируешь этот мазок и понимаешь, что взято именно оттуда. И занимаешь чьи-то глаза и часть мозга, ответственного за чтение витиеватой лепнины образов, которая, словно воздушные шары, заполняет сознание человека, чтобы затем лопнуть, стерев из памяти смысл, но оставив странный эффект присутствия. Присутствия ничего. То есть был, заходил на минутку, оставив гаденький запах уныния или животную радугу смеха и… нет его. Еще тлеет дорогой вонючий табак в его стильной писательской трубке, и твидовый английский пиджак висит на спинке стула; чашка с черным горьковатым кофе еще не остыла. А это всего лишь иллюзия. Но я пишу и продолжаю получать свой личный писательский оргазм. Так скажите мне честно, что я все-таки гений. Не нужно оваций, Пулитцеровской премии. Просто признайте меня — пока я жив, пока здесь, с вами! Ваш современник!
— Мусор вынеси, писака! — рубанула меня моя лучшая половина в ухо, и я покорно взошел на свою мусорную Голгофу.
28.11.09 год.
Дневники Дьявола
Для меня странен сам по себе вопрос, верю ли я в Бога. Это все равно, что спросить, верю ли я в дыхание. Как можно не верить в то, что является частью тебя самого?
Денис Камышев
Еще до грехопадения Адама и Евы, обвив тугими кольцами теплый шершавый ствол древа познания, наблюдал я сквозь сочную листву за играми двух голых недоумков, вкусивших впоследствии (не без моей подачи) известного яблока, которое сейчас красуется на логотипе «Apple». Яблоко оказалось кислым и, кроме изжоги и таинства жидкого стула, никаких иных сокровенных знаний в себе не несло. Тем не менее, любопытную парочку наказали — изгнанием из Рая, за совершенно нормальное желание: обрести свободу выбора — иллюзию, которую позже представили потомкам, как победу демократических сил. Кого и где победила демократия, история, к сожалению, умалчивает.
Чтобы оправдать собственную сексуальную невостребованность, религиозные фанаты (которые в те времена были круче нынешних футбольных) придумали байку. Якобы после вкушения «беспонтовой фрукты» Адам и Ева неожиданно осознали отсутствие на них трусов, и к ним немедленно пришли стыд и другие глупости. В частности, к Адаму пришла эрекция — не даром врачи говорят, что тут все дело в голове.
Тут мне почему-то представился пожилой дядька в засаленном костюме с мокрыми подмышками и потертой папкой в лопатообразной руке, беспрестанно утирающий потную лысую голову несвежим платком. Индивид бодро прошлепал по райским кущам и при этом вступил в импрессионистское коричневое испражнение райского зверя. Матерясь и шаркая испачканной сандалией по траве, он приблизился к смущенным от своей наготы людям. Протянув ладонь для рукопожатия… сообразил, что их руки прикрывают срамные места, отдернул конечность, схватившись за папку.
— Стыд Яков Михалыч, — представился он. — По решению правления садово-хозяйственного объединения «Рай», в частности, его директора Бога Г. В., вы должны покинуть наши чертоги.
Ну, не бред? Если Отец Всего Сущего Бог Г. В. (Господь Всемогущий) создал по своим чертежам Адама и Еву разнополыми, наверняка Он преследовал определенную цель, ибо сказано в святом писании, что все, созданное Господом, имеет место быть в Его Божественном плане. Мог же он их создать без отверстий и выпуклостей, без нервных окончаний и эрогенных зон? Мог, но создал именно такими, какие они есть — по своему образу и подобию. А по законам театра, если ружье висит в первом акте на стене, то в третьем обязательно выстрелит. И Адам таки дал залп, сделав неоценимый вклад в человечество. Так какого святого чинуши от религии втирают пастве, что секс — это грех? То есть божественный план их уже не впечатляет?
Религия — величайший обман, всемирный «лохотрон», старинное «кидалово», придуманное без участия Бога людьми — для управления теми, кто не вполне осознал законы окружающей материи. Сколько подлости и беспредела с Божьим именем на устах творилось и творится: крестовые походы, «джихад» и растление не знающих запаха женщины юных семинаристов.
«Усмиряйте плоть свою!» — заботливо вкладывает плеть и вериги в руки монахов мой агент, который искренно верует, что работает на Бога.
Дьявол — рогатое, уродливое существо с гнилыми зубами, направляющее поток грешников в кипящий котел для осмысления грехов своих.
То есть я, Люцифер Везельвулвович Дьявол, генеральный директор концерна «Ад» с филиалом в «Чистилище», наказываю человечество за неправедность, то есть соответственно являюсь карающей рукой Господа, стою на охране рубежей Его заповедей и фактически являюсь Его заместителем по работе с кадрами — то есть с вами, дорогие мои грешники. Ибо никто не безгрешен.
Значит все мы работаем на одного босса. Тогда какого ангела, меня все ненавидят? Я нашептываю вам, какие классные сиськи у той брюнетки, я предлагаю вам покурить, выпить, расширить сознание с помощью дополнительных средств. Я говорю вам, что секс — это лучшее изобретение Господа. И чё?
Я рогатая скотина, охотник за душами и упырь. Обидно.
Каждый человек действует согласно собственной градации моральных ценностей, и странно обвинять в собственных проступках какого-то левого рогатого пацана из преисподней, который типа «ваще не при делах». Свою нереализованность, леность, маниакальные садистские наклонности и неполноценность почему-то приписывают козням Дьявола. Когда представители обеих сторон шепчут вам свои директивы по разные стороны от ваших растопыренных ушей — это нормально. Но если это придуманные невидимые друзья у ребенка, психологи говорят — болезнь!
— Ты возжелал невесту до венчания? — ужасается священник на исповеди.
Прихожанин — истинный христианин и правильный пацан из итальянской мафии восклицает в страхе:
— Это Дьявол сбил меня с пути истинного!
(Ага, на грузовике я его сбил). И теперь уже он относится к сексуальным отношениям как к чему-то гадкому, постыдному, запретному, пришедшему с темной стороны его души. Страх порождает пренебрежительное отношение к женщинам. И теперь, почесав свою старую рогатую голову, говорю я вам (особенно тем, кто любит Бога): «Люди, любите друг друга! Любите жизнь во всех ее проявлениях, любите секс — это божественный подарок человечеству. Любите себя, ибо Бог в каждом из вас, а значит через любовь к себе и другим вы познаете любовь к Богу. И если рядом с вами пованивает серой, знайте: я тут ни при чем. Я всего лишь генеральный директор концерна „Ад“ с филиалом в „Чистилище“. И мне уже давно пора в отпуск».
21 февраля 2012 года.
За шаг до жизни
Он шел по многолюдной улице, не обращая внимание, на автомобили и суетящихся прохожих. Молодость целовалась в сквериках, какала в подгузники, играла в футбол на школьном дворе. Старики умилено кормили глупоглазых голубей вместе с бегающими за летучими засранцами карапузами. Мир катился своим чередом к неопределенному глобальными Глобами (Павел и Тамара Глоба — астрологи) концу света. Только для него этот конец уже наступил. Молодой бородатенький «Айболит» скорбно поведал, что томография показала опухоль в его уставшем от боли мозгу.
Разверзлись беременные дождем небеса. Живые поспешили скрыться от влажной шрапнели в подъездах домов, а он все шел сквозь разрезаемый серебристыми струями воздух, никуда. Он вспоминал вкус клубники, первый поцелуй, первый страх под огнем пулемета, первый крик сына. Безумно жаль уходить из теплой, порой жутковатой в своей жестокости, реальности. Странно наблюдать за людьми, за их постоянной борьбой животного и человеческого начала. Наблюдать за мечущимся собой, в поисках той же истины. Все кончено. Все решено. И он, наконец, расправит белоснежные крылья и воспарит в глубокую небесную синь, сбросив пиджак измотанного тела на спинку божественного стула существования.
Он зашел в помеченный кошками подъезд, вызвал скрежещущую клеть лифта и, вознесся на свой пятый этаж. В квартире было тихо. Ходики неумолимо отстукивали время, добродушно гудел холодильник в кухне. С улицы слышались гудки автомобилей и детский визг. Он не торопясь выпил чаю, достал из ящика стола черно-белые кусочки прошлого, долго вглядывался в лица родных и близких. Позвонил сыну.
— Ты как, сынок?
— Нормально, пап. Живу.
— Ну, вот и отлично!
— А ты чего звонишь? Случилось что?
— Да нет. Просто соскучился. Привет жене! И внучку поцелуй!
— Ну, пока пап. Мы на следующей неделе зайдем.
— Пока.
Он опустил трубку телефона, одинокая слеза капнула на пыльный линолеум его холостяцкой квартиры. Принял душ, посмотрел новости, лег в прохладную постель и умер.
Доктор изучал историю болезни, потом вызвал медсестру.
— Кларочка, дорогая моя, почему в истории болезни Горецкого томография Шендеровича?
Кларочка долго мялась, набухла готовой вырваться слезой, потом привычно чмокнула доктора в раннюю лысину.
— Котик! Ну, ошиблась я. Да не все ли равно?
Доктор отстранил медсестру, пристально посмотрел в ее пустые, синие, как небо глаза, и рявкнул: «Звони немедленно Горецкому! Извиняйся, делай что хочешь! Он здоров, как бык. У него самая обычная мигрень. Бегом, дура!»
Спотыкаясь, Кларочка побежала к телефону. Доктор нервно закурил в форточку и представил ее аппетитные округлости. И действительно, не все ли равно.
21.06.2008 год.
День гнева
Он смотрел в окно. Через дорогу начинались поля — идеальная картинка для операционной системы Windows. Хоть «мышку» ставь на подоконник. Картинку портили стреляющие из автоматов люди, бегущие со стороны Дженина. И минометный огонь очень мешал сосредоточиться. Жена прикрывала собой вздрагивающих при каждом разрыве мины детей. Автоматная очередь раскроила оконное стекло и заставила его отшатнуться. Он слышал топот ног на этажах, хруст выбиваемых и расстрелянных дверей в квартиры, гортанные крики и выстрелы. Не торопясь, он достал со шкафа полицейскую дубинку — привет из хулиганистой юности, — и пошел к входным дверям. Распахнул их настежь и встал в ожидании у стены. Створки лифта клацнули, как затвор, и распахнулись. Четверо арабов возбужденно выскочили на площадку. Посчитав, что квартира покинута жильцами, они устремились к закрытым дверям других квартир, отрядив одного из бойцов священного «джихада» проверить раскрытую нараспашку, словно шалава в борделе, чужую жизнь. Насытившись чужим страхом и кровью — араб шел, не таясь, опустив родной «калаш» дулом вниз. В соседнем доме, во имя Аллаха, араб уже изнасиловал русскую девочку с матерью и перерезал горло отцу.
Он даже не успел ничего понять — полицейская дубинка раскроила ему череп, вторым ударом сломала шейные позвонки. Воин «джихада» кулем завалился на вычищенный загодя ковер, пачкая кровью придуманные дизайнером ткацкой фабрики красивые ковровые узоры.
Мягко высвободив автомат, он отстегнул с мертвого тела подсумок с четырьмя дополнительными рожками и вышел на лестничную площадку. Он расстреливал их методично, словно давил клопов. Освобождал этаж за этажом, бросал горячие опустевшие «стволы», подбирал новые. Черная волна убийц уже ушла далеко вперед, и никто из них не обратил внимания, что из девятиэтажки, стоящей на окраине Афулы, не вышел никто с зеленной повязкой на бритой голове. Потом их гнали назад правительственные войска и он, словно выполняя ответственную работу, расстреливал их бегущие спины из раскуроченного окна. Пока жена не сказала ему: «Милый проснись. Пора на работу».
Он открыл глаза. Указательный палец затек, нажимая на невидимый спусковой крючок. Пора было идти на работу, в районную поликлинику, где он работал детским врачом. Еще бы, он так любил детей, — потому что дети — это реальное будущее.
26.04.2009 год.
Стакан воды
Как обычно, Александр Сергеевич Полуэктов проснулся ровно в шесть утра. Рядом тихо посапывала Лариса. Волны тихо шептались, набегая на борт яхты, которая плавно покачивалась, словно гигантская колыбель его маленького, уютного мирка. В такие минуты он должен был чувствовать покой и умиротворение — жизнь несомненно удалась. Несмотря на мировой кризис, его бизнес развивался и приносил ощутимую прибыль. Александру Сергеевичу исполнилось сорок шесть лет — студентка Лариса была ровесницей его дочери и училась с ней на одном курсе МГУ. Это не мешало любовникам встречаться втайне от жены и дочери Полуэктова и оплачивать Александру Сергеевичу квартиру в центре для избалованной мужским вниманием Ларисы.
Полуэктов смотрел в забранный красным деревом подволок красавицы-яхты, думая о том, что так жить больше нельзя. Он устал от акул-партнеров, от занудства жены, алчности дочери и рыбьей холодности Ларисы, бездарно изображавшей оргазм и проявление чувственности. Да, Лариса была хороша, как бывает, хороша редкая статуэтка из полированного дерева или слоновьей кости. К ней приятно было прикасаться, престижно обладать, она порождала гамму приятностей в момент соития. И все же она была чужой. Господи, он бы поменялся с последним работягой, еле сводящим концы с концами, но живущим настоящей жизнью, со всеми ее проявлениями дружбы и любви. Где в тебе в первую очередь видят классного парня, а не кредитку, где тебя любят за личные качества, а не за толщину кошелька. Где можно быть естественным и не бояться казаться смешным; в мире, где удавка-галстук не имеет никакого значения.
Полуэктов встал, накинул легкий халат и вышел из каюты. Он прошел просторным коридором в свой кабинет, где в заменяющее стандартный иллюминатор панорамное окно виделась далекая кромка берега. Александр Сергеевич плеснул полстакана «Перье» — другую газированную воду он не признавал, — но пить раздумал, бессильно опустил тяжелый коньячный стакан на письменный стол. Выдвинул ящик стола, достал тяжелый коллекционный револьвер, откинул в сторону барабан с тусклой латунью мирно спящих в своих гнездах патронов, защелкнул его обратно, взвел собачку спускового механизма, приставив холодное дуло к шее, и выстрелил.
Услышав верещавший будильник, Серега Котов, судорожно «выбросился» на поверхность серой реальности из красочного сериала сна. Рядом храпела Люська, в соседней комнате орал голодный младенец, который приходился ему сыном. В комнате тещи на высоких оборотах работал «бульдозер». Ириадна Тоэродоровна спала сном утомлённого праведника, хотя страдала искривлением личной жизни и носовой перегородки, мучая Серегу политинформацией по воскресеньям и харизматическим храпом по ночам.
Но спала эта старая сволочь, чутко. Как только Серега покушался на «честь» жены, затихала и начинала кашлять, хрипеть и всячески сбивать молодых супругов с ритма.
Котов открыл холодильник. Не найдя там ничего нового, почесал то, что притаилось в семейных трусах и… пошел в туалет. Освободившись от бурных вод, шумно испортил воздух, зевнул и стал собираться на работу.
«Господи, как достала эта работа, бесконечная разгрузка контейнеров, редкий монотонный секс со скучающей женой, вечное отсутствие денег, дырявые носки, вопли младенца, храп тещи, вопли пьяных соседей».
Вонючий совок! Почему он не родился в семье рядового олигарха? Он же создан для другой жизни — для яхт, балов, дорогих автомобилей и пахнущих горячими карибскими ночами женщин. Он пришел в эту жизнь за праздником, а довольствуется скромной ролью Золушки. И все от него чего-то требуют: начальник, жена, теща, младенец и даже попугай, которого подарили Ириадне на пятидесятилетие, но кормить почему-то должен он.
Попугай имел типичную семитскую внешность и умел разговаривать. И этого пернатого «жида» он ненавидел больше всего. Птица проснулась, кося на него ехидным нерусским глазом.
— Дарррмоед! — неожиданно завопил птиц. — Добррррое утррро, пррроолетарий!
Серёга поперхнулся водой из-под крана и выплеснул из немытого граненого раритета остатки в раковину.
— Коррроста имперррриализма! — продолжила вещать птица. — Прррротивный!
Ненависть брызнула у Сереги из глаз — он распахнул клетку и свернул ненавистному жидо-масону голову. На душе стало легче.
Алик проснулся от первых лучей солнца. Ласковое утро, мягкими лапками, касалось его испитого лица. Ночевал он в скверике по причине своей бездомности и любви к алкоголю. Возраста Алик не имел, на женщин смотрел исключительно в целях что-либо «выжалобить» — будь-то денежка на «беленькую» или что-то съестное.
Он резво огляделся вокруг и…
О чудо! Вечером в беседке гуляли студенты. На изрезанном перочинным ножом столике осталась на четверть полная бутылка водки, корка хлеба, пара ломтей сыра, порванный помидор, поломанный огурец и надкушенное яблоко. Алик юркнул в беседку. Мощным глотком прикончил приятно распространившуюся по телу водку. Откусил яблоко, хрустнул огурцом и счастливо улыбнулся. Из распахнутых окон дома напротив полыхнуло прежней жизнью: «Как прекрасен этот мир, посмотри!» Мелодия семидесятых взорвалась фейерверком в распахнутой настежь душе. Господи, как хороша жизнь! Спасибо тебе, Господи, за каждый прожитый ее миг. Да, святится имя твое! Аминь!
12.02.2009 год.
Вспышка
Он растворился в ее напоминающих прогретое утренним солнцем мелководье серо-зеленных глазах. Растворился и почувствовал, как что-то утаскивает его на глубину, заслоняя реальность зыбким чувством «дежавю» — отголоском далекой, наполненной сочными летними красками юности. Он медленно скользнул взглядом по ее вишневым губам, наблюдая чуть колышущиеся от ветерка завитки соломенных волос, сноубордистом скатился в ложбинку груди, которая дерзко демонстрировала торчащие сквозь тонкую ткань белого хлопчатобумажного топика напряженные виноградины сосков. Его взгляд опустился ниже, к плоскому шоколадному животику, откуда на него таращился проникновенный глаз пупка, заставляя все его существо замереть в мальчишеском восторге. Он созерцал её узкие бедра, обтянутые джинсовыми шортами. Рассматривал длинные ноги, покрытые золотистым пушком, и не мог произнести ни слова
Она потянулась ему навстречу. Ее губы чуть приоткрылись, и он услышал пронизанный сексуальностью с хрипотцой, голос:
— Слышь ты, мудак! Чё вылупился? Чё ты зыришь, дядя?
«Лента» памяти лопнула. Краски юности облупились, и реальность, обрела привычные черты. Он увидел алеющий прыщ на ее носу и почувствовал застарелый запах курева, перемешанный с миазмами исправно работающих секреций тела. Неожиданно увидел у своего лица ее ладонь с неухоженными ногтями, молча посторонился.
Матерясь и пованивая, чужая юность прошла мимо него в наполненную неожиданностями жизнь.
13.11.2009 год.
Фрида Литвак-Шутман, Ашдод
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.