Бесплатный фрагмент - Помни обо мне

Глава 1. Письмо с детским почерком

Дождь начался за три километра до городской черты — тихий, настойчивый, как будто небо знало, что я еду сюда не по своей воле. Я смотрел в лобовое стекло, где капли сползали по стеклу, как слёзы, и думал: зачем я вообще согласился?

Письмо лежало на пассажирском сиденье, завёрнутое в прозрачную папку. Бумага пожелтела по краям, будто её держали в руках слишком долго.

В понедельник утром пришло письмо от нотариуса.

Бабушка умерла три недели назад, и по завещанию дом переходил мне.

Я собирался проигнорировать это — продать через агента, не ступая туда ногой.

Но когда я вынул документы из конверта, между бумагами лежал листок.

На нём, детским почерком, с торчащими палочками, было написано:

«Ты обещал вернуться. Ты обещал всё исправить.»

Я не узнал почерк сразу — не потому что забыл, а потому что забыть был единственным способом жить.

Городок назывался Вереск. Никто не жил здесь уже двадцать лет. Железная дорога заросла, школа превратилась в руины, а церковь в гнездовье ворон. Но дом стоял. Прямо на холме, как зуб, торчащий из десны. Краска облупилась, крыльцо покосилось, но окна все до одного смотрели на меня. И в каждом, мне показалось, мелькнуло отражение ребёнка.

Я не брал с собой многое: рюкзак, фонарь, бутылку воды и старый альбом для рисования, который нашёл в шкафу ещё вчера. Не знаю, зачем я его взял. Может, надеялся, что пустые страницы помогут мне вспомнить, что на них когда-то было.

Ключ скрипнул в замке — тот самый, что бабушка вручила мне в семь лет и сказала: «Если что-то случится, запри дверь и не выходи. Дом защитит тебя.»

Я тогда не понял. Теперь, тем более.

Внутри пахло пылью, мелом и чем-то сладким, почти гнилым. В прихожей стоял зеркало в раме в виде солнца. Я взглянул в него и на миг увидел себя в пижаме, с растрёпанными волосами и мелом в руке.

Моргнул. Отражение стало взрослым. Но уголок рта всё ещё дрожал, как у испуганного мальчика.

— Привет, Элиас, — прошептал кто-то за моей спиной.

Я резко обернулся. Никого. Только коридор, уходящий в темноту, и на полу — маленький красный мелок.

Он лежал прямо посреди досок, будто его только что выронили.

Я не тронул его.

Но когда я прошёл мимо, мелок покатился за мной.

Глава 2. Стены помнят

Я остановился. Сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из груди и убежать первым. Мелок лежал теперь у моих ног, будто устал преследовать. Я не наклонился. Не дотронулся. Просто смотрел и вдруг понял: это не просто мелок. Это мой мелок. Тот самый, которым я рисовал солнце над домом, кота с тремя хвостами и сестру с крыльями.

— Лина… — вырвалось у меня шёпотом.

Имя повисло в воздухе, как пыль в солнечном луче. Дом вздрогнул. Не буквально, но обои на стенах слегка вздохнули, будто вспомнили её тоже.

Я пошёл дальше. Каждый шаг скрипел, как голос из прошлого. В гостиной всё осталось, как будто время здесь застыло в день, когда мы уехали. Диван в цветочек, пыльный телевизор с антенной-усиками, книжная полка, заваленная детскими энциклопедиями. Но что-то было не так.

Книги стояли в обратном порядке.

Обложки — внутрь.

А на стене над камином — пустой прямоугольник. Рамка висела, но картины не было. Только след от неё: чуть светлее обоев. Я знал, что там висело. Портрет нас двоих — Лины и меня. В возрасте шести и семи лет. Мы держались за руки и улыбались, как будто знали, что это последняя фотография.

Теперь её нет.

Или, может, она просто ушла внутрь стены?

Я подошёл к лестнице. Дерево под ногами было тёплым — странно тёплым, как живая кожа. На перилах кто-то нацарапал буквы. Не ножом. Мелом.

«Ты не открыл дверь.»

Я отшатнулся.

Это не могло быть здесь. Я бы помнил.

Но пальцы сами потянулись к надписи и в тот же миг пол подо мной провалился.

Не буквально. Просто комната перестроилась.

Вместо гостиной — детская. Моя детская. Обои с облаками, кровать-машинка, шкаф, набитый плюшевыми зверями. На столе — альбом. Тот самый, что я привёз с собой. Только теперь он открыт. И на первой странице рисунок, которого я не делал.

Там был я.

Стою у двери чулана.

Руки за спиной.

Глаза опущены.

А из-под двери тянется тонкая рука — детская, с царапиной на локте.

И надпись карандашом: «Почему ты не открыл?»

— Я не знал… — прошептал я, но голос дрожал, как у предателя на суде.

Из угла комнаты донёсся шорох.

Тихий. Шуршащий. Как будто кто-то листает старые страницы.

Я медленно повернулся.

В тени между шкафом и стеной стояла Лолли.

Кукла была меньше, чем я помнил — всего по пояс ребёнку. Её тело сшито из лоскутков разного цвета: розовый рукав от платья, синяя штанина, жёлтый лоскут на груди. Голова из старого мяча, покрашенного белой краской. Один глаз стеклянный, голубой, с ресницами из ниток. Второй просто дыра. Чёрная. Глубокая.

Голос — тонкий, ломкий, как детский зазвучал прямо в моей голове:

— Ты знал, Элиас.

Ты слышал, как она плакала.

Ты знал, что она там.

Я сделал шаг назад. Спина упёрлась в стену. Обои стали влажными.

— Я был ребёнком! — вырвалось у меня. — Мне было семь!

Лолли наклонила голову.

— А ей — пять.

И она верила, что ты её защитишь.

Шорох усилился. Из-под кровати выполз Бумажный Зверь. Его тело состояло из скомканных рисунков, старых раскрасок и обрывков писем. Глаза — вырезанные из открыток с котятами. Он не рычал. Он шелестел. И в этом шелесте я слышал обрывки собственных мыслей:

«Хочу быть художником…»

«Мама больше не смеётся…»

«Если бы я только…»

— Ты бросил нас, — прошептала Лолли. — Сначала её. Потом меня. Потом себя.

Я закрыл лицо руками.

— Я не помню! Я ничего не помню!

— Ты не хочешь помнить, — поправила она. — Но дом помнит.

И он не отпустит тебя, пока ты не скажешь правду.

Внезапно в доме зазвучала колыбельная. Та самая, что пела бабушка. Только теперь слова были другими:

Спи, малыш, не бойся тьмы,

За дверью — правда, не мечты.

Ты закрыл глаза — и всё прошло…

Но правда ждёт тебя, где ей больно и темно.

Я бросился к двери.

Она захлопнулась передо мной.

На дереве, как будто выжженное утюгом, появилось слово:

«ВЕРНИСЬ.»

За спиной Лолли, она тихо сказала:

— Ты уже дома, Элиас.

Глава 3. Чулан

Дверь в детскую больше не открывалась. Я толкал, царапал, кричал — она не поддавалась, будто срослось с костями дома. Но когда я отступил, дрожа, и обернулся, за спиной уже не было стены. Вместо неё коридор, которого раньше не существовало.

Он был узкий, низкий, как тоннель в подземелье из сказки. Стены покрывали рисунки. Сотни их. Тысячи. Мои. Всё, что я когда-то нацарапал мелом, карандашом, фломастером — теперь жило здесь, в этом проходе между мирами. Солнца с зубами. Дома с глазами. Люди без ртов. И везде — она: Лина. В платье с цветочками. С косичками. С улыбкой, которая постепенно исчезала с каждой следующей картинкой.

Я пошёл.

Не потому, что хотел.

А потому, что другого пути не было.

Пол под ногами был мягким, почти как ковёр, но пах древесной трухой и слезами. Воздух становился гуще, тяжелее, как будто дышать приходилось сквозь вату. Где-то вдалеке тикали часы. Не обычные. Их звук напоминал стук сердца.

И вдруг — дверь.

Простая, белая, с медной ручкой в форме яблока. Такая же, как в чулане на первом этаже. Тот самый чулан, куда бабушка прятала старые игрушки и банки с вареньем. Куда, по её словам, «никогда не заходил никто, кроме неё».

Но я знал лучше.

Я видел, как Лина зашла туда в последний раз.

Смеялась.

Сказала: «Сыграем в прятки! Ты меня найдёшь?»

Я кивнул.

Но не искал.

Потому что в тот день отец кричал, бабушка плакала, мне было страшно выйти из своей комнаты.

А потом… тишина.

Я протянул руку к ручке.

Она была холодной, как лёд.

И влажной, будто её кто-то только что трогал.

— Не открывай, — прошептал голос из-за спины.

Я обернулся.

Там стоял я сам.

Ребёнок в пижаме, с мелом в руке и глазами, полными ужаса.

— Если откроешь, — сказал мальчик, — ты уже не сможешь сказать, что не знал.

— Я должен, — выдавил я.

— Зачем? Чтобы умереть от вины? Чтобы стать таким же, как они? — Он махнул рукой вглубь коридора.

Там, в тенях, мелькали силуэты. Люди в старомодной одежде. С пустыми глазницами. С ртами, зашитыми нитками.