Введение
Политический компромисс относится к числу таких инструментов политики, которые имеют универсально-прикладной характер независимо от господствующей идеологии, риторики и отношения к ним субъектов политических решений. Компромисс — то, к чему должен прибегать человек, вступивший в отношение с другими людьми по поводу власти.
Рассматривая понятие политического компромисса, мы должны представлять себе его составляющие — термины «политическое» и «компромисс».
Первый из них часто используется не только в научной и публицистической литературе, но и в обыденной жизни. Существуют различные определения «политического», учитывающие его многообразные грани и аспекты. Если постараться выбрать из этих дефиниций нечто общее, то можно представить «политическое» как имеющее отношение к публичной власти в государственно организованном обществе. Так, политический процесс отличается, например, от технологического процесса тем, что первый означает совокупную деятельность граждан государства по поводу осуществления общественной власти, а второй — последовательность действий, приводящую к получению какого-либо овеществленного продукта.
Слово «компромисс» также часто используется не только в политике, но и, например, в сфере частных межличностных отношений. Так, в Словаре русского языка Ожегова «компромисс» понимается как «соглашение путем взаимных уступок». Особый интерес представляет нравственный компромисс. Здесь мы имеем дело с такими понятиями, как совесть, честь, долг, ответственность, но и страсть (к власти, богатству, и т.д.), жадность, страх, самообман. Выражение «сделка с совестью» стало общеупотребительным как синоним постыдного, противоречащего принципам морали компромисса, когда из множества вариантов поведения человек малодушно выбирает такой, какой кажется ему наиболее выгодным и наименее опасным, невзирая на несправедливости, которые такой выбор причинит другим людям. Поэтому нравственный компромисс в общественном сознании обычно имеет негативную окраску.
Именно в этой ключевой точке мы вплотную подходим к компромиссу в политике, ведь все или, по крайней мере, большинство «великих дел» совершается на политической арене. И тот же самый поступок, который безусловно плох в частной жизни людей, в «большой политике» может означать крупный успех, а он, в свою очередь, благотворно отразиться на нравственных отношениях в обществе. Напротив, безукоризненное с точки зрения морали решение может оказаться губительным для большого числа людей, будь оно привнесено в их политическую жизнь. Объяснение этому парадоксу заключено в самой сути любой сложной многосоставной системы: все, что справедливо относительно части системы, безусловно, влияет на характер системы в целом, но определяет последний некое новое качество, рожденное в результате взаимодействия и синтеза всех частей системы. Политика же — особое взаимодействие частей общественной системы — то общее поле, на котором сталкиваются экономические интересы, личностные пристрастия, культурные и нравственные ценности, этнические и географические факторы. Взаимодействие это настолько сложно, что становиться понятным, почему политический процесс никогда не укладывается в универсальные схемы, — потому что любые схемы слишком просты для него. Мы в состоянии понять отдельный политический акт, вывести какие-то закономерности, но познать законы политики так, как и законы физики — нет, не можем, а способны только приблизиться к их пониманию.
В обобщенном (обыденном) понимании политический компромисс представляет собой некоторую договоренность, к которой после переговоров приходят две или более стороны, имеющие несхожие позиции по обсуждающимся вопросам и делающие взаимные уступки ради достижения согласия. Даже такая одномерная характеристика компромисса показывает, сколь многосложно это явление и насколько нелегка процедура его достижения. Ведь обычно к компромиссу прибегают «не от хорошей жизни», а в силу сложившихся политических обстоятельств, не благоприятствующих победе какой-либо одной стороны. При этом диапазон отношений оппонирующих сторон весьма широк — от непринципиальных (формальных) разногласий до глубинных противоречий, нередко приводящих к вражде. Различны и задачи компромиссного соглашения — это может быть и заключение мира после изнурительной войны, и распределение собственности и власти, и удовлетворение классовых, партийных и групповых интересов и личных амбиций.
В современных условиях, когда силовое противоборство приводит к разрастанию политических конфликтов, трансформации их в конфликты военные, роль политического компромисса в разрешении противоречий должна закономерно возрастать. Между тем политическая наука до сих пор испытывает дефицит актуальных теоретических разработок по проблематике компромисса. Иными словами, теоретическая база компромиссных решений, принимаемых действующими политиками, отсутствует либо недостаточна. Сказанное тем более верно в отношении России, вся история которой, особенно в последние годы, являет нам примеры компромиссов мнимых, искусственных, неспособных действительно разрешить противоречия, — при практически полном отсутствии воли и стремления к разумным и реальным компромиссам, к общественному согласию и национальному единству, возможному, как показывает мировой опыт, только посредством широких компромиссов всех конструктивных сил различной политической направленности.
Таким образом, актуальность рассмотрения проблематики политического компромисса тесно связана с поиском и анализом путей выхода из политического кризиса, в состоянии которого находится многие государства современного мира, и прежде всего Россия. Теоретическое изучение проблем политического компромисса применительно к практике конституирования стабильных политических систем позволяет выработать новые подходы к рассмотрению и принятию конкретных управленческих решений, призванных и способных урегулировать возникающие разногласия цивилизованным путем.
Разработанность проблемы. Современная политическая наука, накопив огромный теоретический материал и практический опыт, не содержит стройную концепцию политического компромисса. Что касается советской общественной науки, совершенно очевидным представляется тот факт, что полнокровный научный анализ сам по себе был чужд тоталитарной идеологии и практике, и это тем более верно в отношении политической науки, анализа компромисса в политике. Могли ли сосуществовать объективное исследование реальных противоречий политики, поиск и обоснование способов достижения согласия на основе взаимных уступок, с одной стороны, и пропагандируемые тоталитарным государством нетерпимость к инакомыслию, простота и схематизм политической картины мира, с другой? Но и в советском обществе компромисс оставался действенным инструментом в борьбе за власть, ее удержание и укрепление, перейдя из сферы публичной политики в царство дворцовых интриг, политического обмана и тайной дипломатии. Чем, как не компромиссом, пользовался на всех этапах своего восхождения к деспотической власти, например, Сталин, блокируясь то с Зиновьевым, Каменевым и Бухариным против Троцкого, то с Бухариным и Рыковым против «левого уклона», то с запуганным, обманутым и ожесточенным большинством ЦК против своих верных союзников, ставших «правым уклоном»?
Среди отечественных политологов проблематика политического компромисса так или иначе затрагивалась в работах К.С.Гаджиева, Г.Х.Шахназарова, Ф.М.Бурлацкого, а в последнее время — С.С.Алексеева, И.М.Клямкина, А.М.Миграняна, В.Б.Кувалдина, М.М.Лебедевой, Л.Ф.Шевцовой, В.М.Алпатова, В.Л.Алтухова и других. Более близко к проблемам компромисса подходили авторы, анализировавшие конкретные заключенные и перспективные компромиссы реального политического процесса времен перестройки М.С.Горбачева и радикальных реформ Б.Н.Ельцина — Е.Т.Гайдара. При этом имеются в виду в основном аналитические научно-публицистические статьи в центральной прессе — научных журналах, таких как «Полис», «Свободная мысль», «Государство и право», «Диалог», а также газетах — «Известия», «Независимая газета», «Московские новости» и др.
С другой стороны, вполне естественно, что практически ни один из крупных западных политологов не остался в стороне от проблематики поиска мирных средств разрешения конфликтов. Последнее особенно касается представителей так называемой «парадигмы консенсуса» — Э. Дюркгейма, М. Вебера, Дж. Дьюи, Т. Парсонса. Считая консенсус относительно основных ценностей человеческого общежития движущей силой исторического прогресса, эти ученые искали и исследовали способы «снятия» элементов конфликтности в политическом процессе.
Однако в условиях противостояния систем не могло быть и речи о согласии по принципиальным вопросам мировой политики (согласие о неприменении ядерного оружия и о разделе сфер влияния СССР и США здесь, скорее, исключения). Процесс достижения компромисса — это прежде всего сотрудничество сторон, в то время как приходится говорить о вынужденном, часто враждебном сосуществовании стран капиталистической и социалистической систем. Редкие компромиссы между ними всегда являлись реакцией на острейшие международные кризисы (например, антигитлеровская коалиция, Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах), либо в значительной степени имели пропагандистский характер (например, Договор об ОСВ-2). Взаимная отчужденность и непонимание цельности нашего хрупкого мира, общности глобальных проблем преграждали дорогу компромиссной политике. В то же время большое внимание в работах западных политологов уделялось проблематике общественного консенсуса, и это также во многом объясняется не только сугубо политическими, но и идеологическими мотивами, ведь объективно консенсус как общее сознательное согласие возможен на базе ценностей, исповедуемых и пропагандируемых Западом…
Поглощение консенсусной проблематикой специфики политического компромисса не так безобидно и непринципиально, как может показаться на первый взгляд. Дело прежде всего в том, что консенсус как общее осознанное согласие всегда однозначно «положителен» (что не исключает, разумеется, тернистого пути к этому осознанному согласию), а компромисс крайне противоречив, неоднозначен и нередко малопредсказуем. Кроме того, консенсус — одно из понятий «конфликтно-компромиссного ряда» (подробнее об этом см. параграф 1.4), и потому анализировать явление консенсуса в отрыве от его источника, в качестве которого выступает непрерывный «процесс компромисса» (подробнее об этом процессе см. параграф 1.1), вряд ли целесообразно. Именно реальный процесс компромисса, а не его вероятный результат (консенсус) находится в центре внимания в настоящей работе.
Возвращаясь к опыту Запада, следует отметить, что во внутренней политике западных стран компромиссы, напротив, стали естественным средством снятия общественных противоречий и в силу этой «естественности» и «обыденности» не воспринимались как нечто достойное пристального изучения наравне с проблемами демократического процесса, легитимации власти, тоталитаризма и т. п. Вопреки учению Маркса-Ленина страны Запада двигались по реформистскому пути развития, и соглашения об основах системы вырабатывались естественным образом с целью достичь максимально возможной в условиях рыночной экономики гармонии между трудом и капиталом. Еще накануне Второй мировой войны широкие слои западных обществ пришли к согласию (консенсусу) относительно фундаментальных принципов организации общественно-политической жизни.
Так, «американские консерваторы, — отмечает А.Ю.Мельвиль, — разделяют многие основополагающие буржуазно-либеральные ценности, расходясь при этом с либералами преимущественно по вопросу о средствах их достижения». Основными ценностями западных обществ выступают права личности, свобода предпринимательства, многообразие форм собственности, в том числе и частной, свобода слова и мысли, представительство интересов разных слоев общества на основе демократических выборов, строгое разделение властей, стабильность, авторитет права, закона и государства, преемственность в политике. Цивилизованное человечество веками боролось за претворение этих ценностей в жизнь, и поэтому сложно говорить о каких бы то ни было компромиссах с целью построения общественной жизни на других принципах.
Но универсальны ли демократические ценности Запада? Вопрос этот прямо касается рассматриваемой нами проблематики, ведь и в нашей стране западные ценности предлагаются в качестве основы для внутриполитических компромиссов.
Как справедливо указывает А.Н.Сахаров, «в демократических свободах людей и демократических институтах синтезируется весь предшествующий опыт человечества». Но, с другой стороны, реальный опыт человечества «синтезируется» и в современных либеральных, консервативных и даже авторитарных ценностях. Сильная власть, способная защитить добропорядочных граждан от произвола преступников, сохранить спокойствие гражданского общества — того «безмолствующего большинства», которое «больше всего и страдает от политизированного меньшинства», — это ведь тоже великая ценность, долгие века бывшая лишь призрачной мечтой философов, начиная с Платона и Аристотеля. А идеи «Зеленой книги» Каддафи — разве это не своеобразный синтез мирового опыта ислама, социализма и национализма?
Между тем любые ценности неоднозначны. Сильная власть без общественного контроля недолго остается добродетельной. Приоритет нации, доведенный до крайности, вырождается в национальный фанатизм, а абсолютизация прав личности, напротив, атомизирует общество, подготавливая почву для поглощения его тоталитарной силой. Равно и демократические институты при известных условиях оказываются бессильными против социальной стихии. Более того, «идейные противники» демократии, как отмечала Х. Арендт, всегда «широко пользовались и даже злоупотребляли демократическими свободами, которые глубоко презирали». Тоталитарные режимы, известные истории, родились не из автократии, а на обломках демократических свобод. Об опасности перерождения демократии писал еще Аристотель в «Политике»: «Народ становится единодержавным, как единица, составленная из многих: верховная власть принадлежит… всем», то есть толпе и ее вождям. Следует признать, что такая опасность в настоящее время не только не уменьшилась, но даже возросла — примерами тому активизация неонацистов на Западе, национал-коммунистов в «бывших социалистических» странах, фундаменталистов на исламском Востоке — практически везде, где ценности государственного единства и внутренней стабильности так или иначе приносятся в жертву новым идеологическим мифам. Победившим демократам всегда приятно торжественно заявлять об окончательной кончине той или иной тоталитарной идеологии. Психологически это понятно: мы-де так долго и упорно боролись, и наконец-то все увидели, что мы правы и запомнят горькие уроки истории навсегда. Историческая память играет важную роль в политике, но никак не решающую. Достаточно «наученному горьким опытом» обществу вновь испытать сколь-нибудь серьезный кризис, чреватый потерей хотя бы малой толики былого благополучия, увидеть беспомощность демократических властей и угрозу целостности привычного им мира, чтобы тяга к простым решениям, поиску врагов и потребительскому эгалитаризму вновь воскресила фашизм или произвела на свет нового идеологического мутанта.
В то же время демократические ценности — не застывшие постулаты, и в их интерпретации в конкретный исторический момент политические силы не могут не расходиться: одни понимают демократию как верное следование западным канонам, другие стремятся адаптировать ее ценности к национальным условиям, с тем чтобы демократия не отторгалась, а воспринималась менталитетом народа, демократичность третьих, как уже было сказано, не простирается дальше желания требовать все больших и больших свобод для себя и нежелания принимать какую бы то ни было политическую и нравственную ответственность. А где существуют противоречия, тем более противоречия сущностного характера, там с необходимостью присутствует самый широкий спектр компромиссных альтернатив.
Неразработанность проблематики политического компромисса одновременно и усложняет, и облегчает задачу автора. С одной стороны, весьма трудно судить о столь комплексном и противоречивом явлении, как компромисс, опираясь в основном на эмпирические данные и испытывая дефицит теоретических разработок. С другой стороны, новизна темы предоставляет поистине необъятные возможности эвристического политического анализа, которые автор в меру своих сил стремился использовать. Кроме того, настоящая работа рождается в удивительное и примечательное время, когда большинство политологических концепций имеют счастье (или несчастье?) быть проверенными на практике, в условиях реального политического процесса. За неполное десятилетие (1982 — 1992) мы пережили сумерки отечественного тоталитаризма, последние всплески идеологической войны, осторожные и неуверенные шаги к свободе, разрушение идеалов и стереотипов, духовное братание со вчерашними врагами и размежевание друг с другом, и многое, многое другое, — всего не перечислить, — в совокупности кардинально изменившее нашу жизнь таким образом, что мир меняется все более стремительно и менее предсказуемо. В этом контексте задача политологов, — не пренебрегая классическим аппаратом своих знаний, творчески откликнуться на эти новые реалии, адаптировать к ним свои рекомендации и настойчиво предложить последние действующим политикам. Применительно к компромиссу, как сугубо мирному способу разрешения политических противоречий, эта задача чрезвычайно актуальна. Следует отчетливо сознавать и то, что представление целостной и всесторонне выверенной концепции современного понимания политического компромисса — дело будущего. Поэтому автор ставит перед собой достаточно ограниченный круг проблем, отталкиваясь от исторического и современного опыта. Прежде всего представляется необходимым ответить на вопрос, какой спектр явлений понимается под понятием «политический компромисс»? Важную систематизирующую роль может сыграть типология определений компромисса, использующая такие критерии, как функциональный, структурный, институциональный, исторический. При этом главным выступает следующий вопрос: когда и в каких условиях уместен политический компромисс? И далее: как он соотносится с глобальными проблемами современности, среди которых, по мнению автора, доминируют по своему значению и возможным последствиям проблемы политической стабильности? Иными словами, какова роль компромисса в достижении, обеспечении и поддержании политической стабильности? Наконец, имеет смысл, не претендуя на «истину в последней инстанции», отметить ближайшие и долговременные перспективы использования компромисса в политическом процессе.
Итак, цель исследования состоит в том, чтобы, осуществив теоретический анализ явления политического компромисса, исследовав его составляющие определения, предмет, сущность, содержание и форму, выявив соотношение политического компромисса с другими понятиями и уровнями конфликтности, проследив развитие компромиссных идей в творчестве выдающихся мыслителей прошлого и проанализировав роль различных типов компромиссов в их политических последствиях и конституировании стабильных политических систем современности, выявить подходы к постулированию целостной и четкой концепции политического компромисса, способной адекватно отразить неоднозначную реальность современного политического процесса, с тем чтобы на основе этих подходов выработать конкретные, научно обоснованные рекомендации для действующих политиков.
Объектом исследования данной работы являются реальные политические процессы, события и структуры, имевшие место в прошлом и происходящие в настоящее время; те и другие дают богатый материал для анализа.
Предметом исследования являются вновь дифференцируемые понятия политической науки, способные адекватно отражать новые реальности меняющегося мира, в части, касающейся рассматриваемой проблематики.
Методологическая и информационная база исследования. Теоретической и методологической основой написания работы послужили системный, структурно-функциональный и факторный анализ, труды выдающихся политических мыслителей прошлого, таких как Аристотель, Макиавелли и др., новейшие естественнонаучные достижения. Использованы и подвергнуты анализу в соответствие с рассматриваемой проблематикой работы и практическая деятельность классиков марксизма-ленинизма, а также зарубежных ученых и политиков, в том числе Ш. де Голля, П. Тольятти, Э. Берлингуэра и др. При работе широко использовались материалы современной прессы, отражающие практическую деятельность отечественных и зарубежных политиков, анализ этой деятельности учеными. Информационное обеспечение работы также составили акты высших органов власти Российской Федерации, выступления в печати и электронной прессе руководителей страны, различные аналитические материалы, статьи в журналах и газетах. Непосредственно использовано 200 литературных источников; всего же за период исследовательской работы изучено несколько тысяч различных информационных материалов, что в значительной степени диктовалось высокой актуальностью темы, ее максимальной приближенностью к практической политике.
Вклад автора в разработку проблемы и степень новизны полученных результатов.
В главе «Теоретические основы политического компромисса» впервые в политологической литературе предпринята попытка:
— представить развернутую типологию определений политического компромисса, как-то: инструментальное, институциональное, кинетическое (динамическое), бихевиористское, культурно-психологическое, аксиологическое, телеологическое, конфликтное, ситуационное (глобальное);
— выделить на основе указанной типологии широкое и узкое понимание политического компромисса;
— вычленить этапы процесса политического компромисса;
— дифференцировать понятие «предмет политического компромисса», емко и достоверно характеризующее политический смысл компромиссного соглашения;
— выделить и обосновать триединую сущность политического компромисса, находящую свое выражение в его непреходящих функциях;
— наметить контуры диалектической дихотомии «содержание-форма» применительно к политическому компромиссу; — очертить рамки понятий «конфликтно-компромиссного ряда», дать авторскую характеристику политической конфликтности и ее уровней;
— показать соотношение понятий «конфликтно-компромиссного ряда», таких как вражда, соперничество, партнерство, коалиция, союзничество, консенсус, выстроить и обосновать схему их динамической иерархии, показать роль компромисса, с одной стороны, и обострения отношений, с другой стороны, как перманентных динамических альтернатив, трансформирующих отношения сторон от одного уровня «конфликтного ряда» к другому.
В главе «Компромисс как историческое явление»:
— показана противоречивая эволюция политической роли компромисса, начиная с ранних этапов развития человечества;
— дана авторская интерпретация ключевых политических идей Аристотеля, Макиавелли, марксизма-ленинизма, показаны их преемственность и их противоречия, актуальные для нашего времени;
— предложена и обоснована новая типология политического компромисса, использующая в качестве критерия политические (исторические) последствия реализации компромиссного соглашения и включающая такие виды политического компромисса, как спасительная альтернатива, политический оптимум, возможная альтернатива, способ ухода от реальности, самообман, тактическая уловка, средство консервации противоречий, нереализованная возможность;
— на примерах из истории Англии, Италии, Франции, Испании проанализирована роль политического компромисса в конституировании стабильных политических систем современности и сделаны соответствующие выводы о том, каковы причины достигнутых в деле стабилизации системы успехов;
— сделан обзор перспектив политического компромисса в развивающихся странах, также с привлечением современного материала.
В главе «Проблемы стабильности в России и политический компромисс» на основе анализа современной ситуации в нашей стране предпринята попытка сформулировать основные аспекты и перспективы широкого политического компромисса, способного привести к подлинному национальному примирению и созданию стабильной политической системы в России.
Практическая значимость работы. Отмеченные выше вклад автора в разработку проблемы и степень новизны полученных результатов обусловливают и практическую значимость работы, которая состоит в том, что методологические разработки и практические рекомендации, содержащиеся в работе, могут быть использованы как для дальнейших исследований проблематики политического компромисса, в том числе и прикладных, так и в целях оптимизации конкретных политических решений на любом уровне и в ситуациях, требующих достижения согласия посредством взаимных уступок.
Апробация работы. Основные положения диссертации изложены автором в 11 публикациях, в том числе в трех опубликованных научных статьях:
— Политический компромисс: современная проблематика. // Государство и право, 1992, №12, объемом около 1 печатного листа;
— Лафайет и Бонапарт. // Государство и право, 1993, №4, объемом 1 печатный лист;
— Проблематика понятия политического компромисса. // Саратов, Издательство Саратовского экономического института, 1993, объемом 0,5 печатного листа.
Отдельные предложения автора, изложенные в прессе, приняты к рассмотрению на Конституционном совещании, созванном президентом Российской Федерации в 1993 году.
Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы.
Таким образом, настоящую работу можно охарактеризовать как эвристическое исследование некоторых актуальных проблем политического компромисса.
Наглядное представление об основных рассматриваемых в работе срезах и аспектах единого явления — политического компромисса — дает предлагаемая ниже схема. Один срез составляет дифференцированный анализ определений компромисса, выстраивающихся в систему его дефиниций и рассматриваемых в параграфе 1.1. На этой же схеме отражено соотношение понятий сущности, содержания, формы и предмета политического компромисса, дифференцируемых и анализируемых в параграфах 1.2 — 1.3. Отдельная «ветвь» схемы отражает различные определения компромисса в его политических последствиях, а сами определения этого типа рассматриваются в параграфе 2.2. В целом данная схема дает возможность представить различные многофакторные дефиниции политического компромисса в органическом единстве и в определенной мере служит «путеводителем» по теоретической части данной работы.
1. Теоретические основы
политического компромисса
1.1. Система дефиниций политического компромисса
В начале нашего исследования имеет смысл выделить некоторые различные дефиниции (аспекты) компромисса, руководствуясь в качестве критерия такого разделения основными идеями (целями, понятиями), которые могут использоваться для интерпретации одного и того же явления. Поскольку речь идет именно об одном явлении (в данном случае — политическом компромиссе), это разделение может показаться в известной степени искусственным, однако, на наш взгляд, оно полезно в качестве теоретической абстракции, ибо помогает оттенить интересные стороны компромисса, не всегда заметные при рассмотрении общего определения.
Инструментальное определение. Оно, собственно, и является тем определением, которое применяется обычно, в том числе и в политологии, к политическому компромиссу. Компромисс — способ, средство разрешения общественных противоречий, находящееся «в одном ряду» с другими средствами — войной, революцией, силовым давлением и др. и используемое в зависимости от политических обстоятельств. Вот как писал об этом видный американский политолог Г. Ласуэлл: «Компромисс — это способ решения конфликтов, в котором все партии соглашаются отказаться от некоторых своих требований или уменьшить их». Политический компромисс у Ласуэлла — инструментальное средство достижения практических соглашений между субъектами политической борьбы. Сходное определение можно найти у В.И.Ленина: он называет компромиссом в политике «уступку некоторых требований, отказ от части своих требований в силу соглашения с другой партией». Таково понимание компромисса в узком смысле слова. Приведенные выше определения компромисса акцентируют внимание на его субъективной, волевой стороне, сознательном и целенаправленном сближении позиций сторон, сглаживании существующих противоречий.
Институциональное определение. Здесь компромисс выступает в статике, как институт, конкретное соглашение об урегулировании какого-либо спора. Он — результат, итог, к которому пришли оппонирующие стороны в результате переговоров. В этом смысле в качестве компромисса могут быть интерпретированы мирный договор о завершении войны, конституционное соглашение политических партий, решение о поддержке кандидата другой партии на выборах в обмен на места в правительстве и т. п. В качестве примера институционального компромисса можно выделить постановление VII съезда народных депутатов России «О стабилизации конституционного строя Российской Федерации». Институциональное понимание политического компромисса оттеняет сам факт его заключения, фокусирует внимание на том, что с заключением компромиссного соглашения пройден еще один этап в политическом процессе, подчеркивает важность реализации достигнутых договоренностей.
Кинетическое (динамическое) определение выделяет другую сторону компромисса — взаимодействие субъектов политики в процессе компромисса. «Процесс компромисса» как вновь дифференцируемое понятие может быть определен достаточно широко, затрагивая моменты, непосредственно как бы и не относящиеся к компромиссу:
— кристаллизация объективных интересов политических сил — потенциальных участников компромисса;
— осознание этих интересов лидерами указанных сил;
— поиск альтернатив реализации этих интересов;
— выделение среди этих альтернатив таких, реализация которых диалектически учитывает собственные интересы во взаимосвязи с интересами оппонирующей стороны;
— «созревание» лидеров и других субъектов политики до понимания необходимости принятия компромиссной альтернативы;
— анализ последствий реализации компромиссной альтернативы;
— борьба за восприятие компромисса как лучшей в реальных условиях альтернативы среди участников своего политического лагеря;
— зондаж политических настроений относительно заключения компромисса среди сторонников оппонирующей стороны и в общественном мнении (например, посредством социологических опросов, прямых контактов с оппонентом, анализа реакции оппонента на наиболее значимые публикации в прессе и публичные политические заявления по данной проблематике);
— корректировка своей позиции с учетом результатов этого зондажа;
— достижение между оппонирующими сторонами договоренности о вступлении в прямой контакт по поводу заключения компромисса;
— достижение в результате предварительных переговоров возможно более полного понимания позиций друг друга; — определение с учетом этих позиций иерархии своих интересов, принципов и целей: 1) которыми нельзя поступиться ни в коем случае; 2) которыми можно поступиться при условии принципиальных уступок оппонента; 3) которыми можно поступиться при условии соответствующих уступок оппонента; 4) которыми можно поступиться в качестве жеста доброй воли или ради пропагандистского эффекта; 5) которыми можно поступиться без всякого ущерба для себя; 6) которыми следует поступиться, дабы устранить препятствия для достижения более важных задач;
— ведение переговоров с оппонирующей стороной;
— заключение некоторого соглашения, носящего компромиссный характер вследствие закрепления в нем общих позиций, явившихся результатом взаимных уступок сторон.
Не все вышеуказанные стадии обязательно присутствуют в реальном процессе компромисса. Так, лидеры могут быть изначально психологически подготовлены к компромиссу, и стадия их «созревания», естественно, выпадает. Не всегда обязательны зондаж позиций оппонента и предварительные переговоры, если эти позиции досконально известны, и т. д. Кроме того, процесс компромисса может развиваться в другой последовательности стадий, например, нередко анализ последствий компромисса проводится не до, а после его заключения.
Бихевиористское определение компромисса трактует его как особое поведение участников политического процесса, нацеленное на мирное согласие посредством взаимных уступок. Необходимо, однако, иметь в виду, что всегда крайне трудно определить, какое именно политическое поведение следует избрать, чтобы достигнуть мирного соглашения наиболее быстро и эффективно. И все же в качестве предпосылок такого поведения можно выделить уважительное отношение к иному мнению, реализм целей и средств, воздержание от заявлений и действий, углубляющих противоречия. С другой стороны, особое, нацеленное на компромисс, поведение (кратко: компромиссное поведение) очень часто не приближает, а отдаляет желаемый компромисс. Разгадка этого парадокса в следующем: например, уважительность к оппоненту может быть интерпретирована им как заискивание, признание его силы, одностороннего превосходства и послужить новым, иногда решающим основанием (вернее, поводом) для ужесточения его позиции и тем самым сделать потенциальный компромисс менее благоприятным и желанным для той стороны, чье поведение в большей степени нацелено на согласие.
Диалектика политического процесса требует соблюдать меру и проявлять реализм и в том, что касается субъективных оснований компромисса. Их оттеняет культурно-психологическое определение компромисса, подразумевающее под ним некую предрасположенность характера политического субъекта к согласию. Причины такой предрасположенности лежат в сферах общей и политической культуры индивида, а также восприятия им политической действительности. Понимая культуру в том числе как «прошлое, живущее в настоящем», мы можем признать, что на формирование предрасположенности того или иного индивида к согласию, компромиссу влияет весь активно существующий политический опыт нации, класса, социальной, конфессиональной, региональной группы, к которой принадлежит индивид, а также семейные традиции и географический фактор.
Следует особо отметить, что эта предрасположенность не означает автоматически компромиссного поведения, а оно, в свою очередь, не всегда является следствием главным образом культурно-психологической установки на согласие. Очень часто политики, внутренне предрасположенные к согласию, в силу требований текущей ситуации, групповой идеологии или под влиянием иных привходящих факторов, вынуждены занимать достаточно жесткую позицию по отношению к оппонентам и отвергать разумный компромисс. С другой стороны, деятели, психологически настроенные на противоборство, могут в конкретной политической ситуации, остро требующей согласия, пересилить себя и занять примирительную позицию, демонстрируя компромиссное поведение. К примерам первого рода можно отнести нынешнюю деятельность идеолога «нового политического мышления» Э.А.Шеварднадзе в войне с Абхазией. Примером второго рода может служить поведение Б.Н.Ельцина на завершающем этапе VII съезда народных депутатов России, когда он, преодолев на какое-то время свой конфронтационный политический стиль, подписал компромиссное Соглашение о стабилизации конституционного строя.
Аксиологическое определение компромисса трактует его как ориентацию на согласие как на политическую ценность. Ценностное понимание компромисса в большей, нежели другие его определения, оттеняют цивилизационный, исторически изменчивый характер этого явления. Действительно, даже в наше время говорить о согласии как о самостоятельной политической ценности следует со значительной долей осторожности. Она скорее выступает как идея, возникшая и развивающаяся вследствие и по мере осознания людьми многочисленных угроз, рожденных противостоянием и конфликтами, а также понимания невозможности снятия этих угроз исключительно традиционными силовыми методами. На протяжении же столетий история человечества являла огромное множество примеров презрения политиков к согласию. Существовал культ силы, борьбы до победного конца, часто невзирая на человеческие жертвы, экономические и политические издержки. Не случайно самые великие деятели прошлого остались в истории прежде всего как воители, полководцы, завоеватели: поскольку война издревле считалась пусть не приятным, но достойным делом, проявить себя как личность, заставить других уважать и бояться себя, беспрекословно подчиняться можно было лишь на военном поприще. Кроме того, армия всегда представляла собой силу, идеально пригодную для достижения и удержания власти. А скромные надежды на жизнь без внешних и внутренних войн издревле, начиная с Библии, кочевали по страницам ученых книг, но до сих пор всегда оставались утопиями. Компромисс же, ни в коей мере ни являясь для грозных воителей самостоятельной ценностью, всегда тем не менее выступал эффективным средством проведения той же самой политики, находясь в ряду таких средств, как дворцовая интрига, закулисная сделка, обман и т. п.
Телеологическое определение компромисса выделяет достижение некоторой реальной (промежуточной) цели, меньшей, чем идеальная цель. Здесь имеется в виду то, что практически любой компромисс не означает решения всех задач, стоящих перед заключившей его политической силой («программы-максимум»), а только их какой-то их части, некоей «программы-минимум». Эта особенность связана с невозможностью всецело удовлетворить свои интересы и в то же время пойти на какие-либо уступки оппонирующей стороне. (Особым случаем может служить организация, для которой компромисс является самоцелью. Достигнув компромисса, такая организация считает свою миссию завершенной.) Поэтому для политика и политической группы особенно важно четко осознавать, какие именно цели призван достичь данный компромисс. Можно выделить следующую иерархию целей (на примере некоей политической организации, выражающей интересы предприятий военно-промышленного комплекса):
— Конечные, главные цели, для достижения которых создана организация (например, переход предприятий ВПК на рыночную основу) — общее направление продвижения к этим целям после заключения компромисса должно сохраниться;
— Приоритетные стратегические цели, отличающиеся от конечных целей тем, что допускают их корректировку в зависимости от политической ситуации (например, недопущение иностранного капитала к руководству предприятиями ВПК);
— Промежуточные цели, выступающие в качестве ближних ориентиров движения (например, корректировка правительственного курса в сторону его большей ориентации на нужды предприятий ВПК);
— Приоритетные тактические цели, заключающиеся в возможности добиваться благоприятных решений в текущей политической жизни (например, льготного налогообложения и государственных кредитов);
— Второстепенные, или сиюминутные, тактические цели (например, достижение договоренности о встрече с главой государства) и т. п.
Следует иметь в виду, что не всегда удается правильно уяснить свои же собственные цели и их иерархию. Кроме того, часто само развитие политического процесса переворачивает эту иерархию и вынуждает корректировать даже то, что еще вчера казалось незыблемым и основополагающим. И все же умение выделить реальную иерархию собственных целей накануне заключения компромисса является одним из главных достоинств политика.
Конфликтное определение компромисса понимает его как регулирование распределения власти в условиях отсутствия единоличного лидера (победителя). Действительно, конфликт разрешается компромиссом не тогда, когда сталкиваются противоречивые интересы, — это необходимое, но недостаточное его условие, — а когда отсутствует сила, способная единолично загасить конфликт и совершающая это. Именно примерное равновесие противоборствующих сил, неспособность какой-либо одной из них в одиночку восторжествовать над соперником, с одной стороны, и необходимость как-то разрешать конфликт, с другой стороны, вынуждают политиков идти на компромисс. Сближая свои позиции, стороны снимают остроту конфликта или даже урегулируют его, а компромиссное соглашение приводит к такому перераспределению власти, которое на данном этапе политического процесса предполагает относительно мирное развитие.
Близко к конфликтному ситуационное (глобальное) определение компромисса. Достаточно удачно и оригинально его сформулировал еще В.И.Ленин в работе «Против бойкота» (1907 г.): «Всякий зигзагообразный поворот истории есть компромисс, компромисс между старым, уже недостаточно сильным для полного отрицания нового, и между новым, еще недостаточно сильным для полного свержения старого». Иными словами, компромисс представляет собой определенную политическую ситуацию, характеризующуюся равновесием разнонаправленных политических сил, интересов, тенденций. Ситуационное понимание компромисса в нашей интерпретации отличается от конфликтного тем, что первое шире, масштабнее, абстрактнее второго. Здесь уже речь идет не о конкретных политиках и партиях, а, скорее, о политическом времени, оперирующем не парадигмой «друг-враг», но такими понятиями, как прогресс и регресс. В этом определении подчеркивается объективная сторона компромисса, его историческая обусловленность. Поясним наше понимание глобальных компромиссов на конкретных примерах.
Так, система колоната в ранней Византии была компромиссом между разлагающимся рабовладельческим строем и зарождающемся феодальным. Характерно, что наряду с колонами существовали еще рабы и уже свободные труженики. Усиление папства в XI — XIII веках было компромиссом между тенденцией к духовно-идеологической интеграции населения Западной Европы и тенденцией к феодальной (светской!) раздробленности ее государств. По мере укрепления власти европейских монархов наметился новый компромисс — между тенденциями к духовно-идеологической интеграции, прежде всего в рамках национальных культур, и к развитию централизованных государств, — выразившийся, в частности, в ослаблении роли папства в XIV — XV веках.
Компромиссы в широком (глобальном) и узком (в частности, инструментальном) понимании идут в политике рядом. Там, где складывается равновесие политических сил и между ними возникает компромисс, организации и институты, выражающие интересы этих сил, вынуждены искать согласие по вопросам практической политики и, как правило, приходят к нему. И наоборот, когда партии и лидеры должны договариваться между собой, это означает, что в данный конкретно-исторический момент наступило равновесие сил. «Такое равновесие, то есть компромисс, — подчеркивает В.Л.Алтухов, — и составляет основу стабильного, устойчивого развития». Следовательно, стабильность общественного развития достигается в случае, когда партии и лидеры оказываются способными правильно осознать и отразить в своей деятельности требования времени, в частности, когда компромиссы в узком смысле не отстают от компромисса в широком смысле слова. В противном случае общество подвергается жестоким потрясениям. Поясним этот тезис.
Так, на рубеже 30-х годов в Германии сложилось равновесие прогрессивных (демократических) и реакционных сил. При этом главным врагом прогресса объективно выступал фашизм. Необходимо было объединить усилия всех антифашистов, особенно социал-демократов и коммунистов, в борьбе против нацистской угрозы. Такой блок действий означал бы достижение компромисса не только социальных сил, но и конкретных политических групп. Однако этого не произошло, никто не захотел «поступаться принципами» (так, коммунисты, направляемые Москвой, сыграли деструктивную роль, способствовали расколу рабочего движения), и взятия власти Гитлером избежать не удалось.
Другой пример. Противостояние фашизма и либерализма в годы Второй мировой войны потребовало консолидации гетерогенных в своей основе антифашистских сил. И здесь политический компромисс объединил западные демократии и сталинский режим в единую антигитлеровскую коалицию, что предопределило победу над главным врагом прогресса — фашизмом.
Далеко не всегда, однако, компромиссы в текущей политике бывают обоснованы с точки зрения соотношения социальных сил в истории. Неверный выбор союзника по коалиции часто приводит к поражению партий, достигших компромисса.
Примером этого может служить компромисс между французскими социалистической и коммунистической партиями, результатом которого явились Совместная программа левых сил и избрание Ф. Миттерана президентом Франции в 1981 году. Однако коалиция социалистов (партии, органичной существующему строю) и коммунистов (партии, враждебной ему) оказалась непрочной, а их программа — эклектичной. Сопротивление консервативных сил реформам правительства П. Моруа, его экономические неудачи, внутрикоалиционные разногласия ФСП и ФКП привели к снижению поддержки французами обеих партий и победе на выборах в 1986 году более сплоченного правоцентристского блока.
Современная политическая практика позволяет особо выделить еще одно понимание компромисса — как инструментального способа разрешения глобальных противоречий. Предпосылка такого компромисса — осознание общей ответственности субъектов политики за мир и стабильность на планете. Это толкование политического компромисса, интегрируя приведенные выше определения, позволяет предложить компромисс в качестве способа решения ядерной, национальной, экологической и иных проблем, везде, где необходимы совместные усилия партий, групп и лидеров разных стран.
1.2. Предмет политического компромисса
Комплексное рассмотрение специфики компромисса в политическом процессе обязывает наметить контуры предмета компромисса. Поскольку понятие «предмет компромисса» является вновь дифференцируемым в политологии, неизбежны некоторые шероховатости и неточности, впрочем, подлежащие сглаживанию и устранению в будущем. В настоящей же работе примем следующее определение предмета компромисса: предмет политического компромисса — это основополагающий принцип или совокупность принципов, на основании которых и вокруг которых оппонирующие стороны проводят переговорный процесс с целью достижения компромиссного соглашения посредством взаимных уступок.
Предмет политического компромисса всегда конкретен, однако сложно интерпретируем лексически, то есть значительные проблемы вызывает сформулировать словами, что же является предметом каждого данного компромисса. (Возможно, именно поэтому понятие «предмет компромисса» не использовалось в политологии.) В практике международных отношений, однако, существует традиция афористической передачи смысла (в нашей трактовке — предмета) политического компромисса. Афористичность политологической лексики в данном случае существенно облегчает передачу смысла понятия предмета компромисса. Например, предметом компромисса между Израилем и Египтом в 1979 году был принцип «мир в обмен на территории». Таким образом, Израиль возвращал Египту захваченные ранее территории, и прежде всего Синайский полуостров, а правительство президента Анвара Садата, в свою очередь, «замирялось» со «злейшим врагом» арабской нации.
Указанный принцип оказался плодотворным: за прошедшие 14 лет египетско-израильские отношения отличались стабильностью. А это, кроме всего прочего, означает, что предмет компромисса был определен верно и справедливо (если не считать, конечно, что египетский президент заплатил за согласие жизнью).
Недавно израильская и палестинская стороны также воспользовались принципом «мир в обмен на территории» для достижения сепаратного мира, предполагающего взаимное признание, отказ Организации Освобождения Палестины (ООП) от террористической деятельности и создание палестинской автономии на оккупированных территориях в районах сектора Газа и города Иерихон. Соглашение «Газа-Иерихон — сначала», явившееся выдающимся компромиссом, возможно, самых непримиримых в современном мире противников, было подготовлено при посредничестве США, России и Норвегии и подписано председателем ООП Ясиром Арафатом и премьер-министром Израиля Ицхаком Рабином 13 сентября 1993 года.
Предметом большинства компромиссов на внешнеполитической арене является сохранение или восстановление статус-кво, существовавшего до конфликта. Это объясняется, по-видимому, прежде всего тем, что как оппонирующие стороны, так и международные посредники видят в восстановлении статус-кво наиболее легкий путь смягчения остроты конфликта. Но, как известно, легкий путь — не всегда оптимальный. Так, широко известный план Вэнса-Оуэна по урегулированию конфликта в Боснии и Герцеговине сводился, по существу, к восстановлению статус-кво на момент признания суверенитета мусульманского правительства Алии Изетбеговича над всей территорией этой бывшей югославской республики. План лишь слегка камуфлировал несправедливый для хорватов и, особенно, сербов расклад сил предложением о «совместном правительстве» и заведомо усложнял национально-территориальное деление республики, предполагая создание десяти псевдоавтономных провинциальных образований. Несмотря на усилия мирового сообщества, этот мертворожденный компромисс навязать не удалось.
Неудача плана Вэнса-Оуэна поставила стороны перед необходимостью формулирования нового предмета будущего компромисса. Новые предложения международных посредников Оуэна и Столтенберга, поддержанные прежде всего российской дипломатией, заключаются в создании на территории Боснии и Герцеговины трех национально-однородных государств — сербов, мусульман и хорватов, что является, конечно, не лучшим решением, учитывая общемировые интеграционные тенденции, но наиболее оптимальным в конкретной обстановке. Таким образом, предмет предлагаемого компромисса можно определить как «мир через размежевание и национальное самоопределение».
Предмет внутриполитических компромиссов зависит от задач, которые призван решить каждый данный компромисс. Если компромисс носит чисто тактический, утилитарный характер, то, собственно говоря, лишается смысла и выделение его предмета, поскольку отсутствуют основополагающие принципы, то есть своеобразная идеология, компромисса.
Антиподом сиюминутных политических сделок выступает национальное примирение. Здесь предмет компромисса просматривается гораздо отчетливее. Хорошим примером может послужить процесс национального примирения в Камбодже. После десятилетий социального реформаторства, военных переворотов, тоталитаризма и идеологического правления основные оппонирующие стороны осознали необходимость стабилизации политической системы страны. Таким образом, предметом камбоджийского национального примирения, проводимого под патронажем ООН, становятся следующие принципы:
— Возвращение в легальное политическое пространство «умеренных» партий и сил, готовых отказаться от вооруженной борьбы ради общественного порядка.
— Формирование новой политической системы на базе традиционных ценностей, воплощенных в харизме «отца нации» — бывшего (и нынешнего) короля Нородома Сианука, с одной стороны, и восприятия общедемократических процедур, прежде всего парламентаризма, с другой стороны.
— Отсечение от легального политического процесса экстремистских сил — той части полпотовцев, которая не готова следовать первым двум принципам национального примирения.
Иными словами, предмет камбоджийского национального компромисса — «согласие и стабильность на основе традиций и демократии». К слову сказать, указанные выше принципы, на наш взгляд, носят в значительной мере универсальный характер и, что совершенно очевидно, подходят для формулирования стратегии общенационального примирения в России (более подробно об этом — в третьей главе).
1.3. Сущность, содержание и форма политического компромисса: постановка проблемы
Утилитарность взгляда на политический компромисс не позволяла более широко и масштабно проанализировать это многообразное и многофакторное явление политического процесса. И уж тем более, не предпринимались попытки взглянуть на компромисс с позиций диалектической логики. Приступая к этой части своего исследования, автор полностью отдает себе отчет в том, что, поскольку система категорий политического процесса находится на стадии зарождения, в настоящей работе правомерно наметить лишь основные контуры такой системы — в части, непосредственно затрагивающей рассматриваемую нами проблематику, — в порядке постановки проблемы.
Обычно под системой категорий понимается «определенное их соотношение, определенный порядок их расположения как ступеней в синтезе целостного понятия». В качестве подходов к «синтезу» понятия политического компромисса мы рассмотрим здесь только две пары категорий диалектической логики: сущность — явление и содержание — форма. Если проведенный анализ окажется в той или иной мере удачным, можно будет вести речь о вычленении других категорий для рассмотрения проблематики политического компромисса.
Но прежде зададимся естественным вопросом: имеет ли какое-либо практическое значение предлагаемый ниже философский экскурс? Станет ли компромисс доступнее и понятнее для реальных политиков оттого, что мы приблизимся к пониманию его сущности, содержания и формы?
Как указывал А.Е.Фурман, «мы анализируем явления для того, чтобы понять их сущность. Но сущность мы раскрываем для того, чтобы понять явления». Анализ сущностей, скрытых в явлении политического компромисса, нужен нам для того, чтобы увидеть не внешнюю оболочку, которая очень часто обманывает именно реальных политиков, а исторический и политический смысл совершаемых ими компромиссных действий. Именно в наше переломное время, когда прогрессивное содержание ломает устоявшиеся реакционные формы, такой анализ не замыкается в рамках научных абстракций, а означает выходы на конкретную политическую проблематику, что и будет показано ниже.
Сущность в философии — это то устойчивое и необходимое, что остается в вещи, что характеризует вещь в качестве ее самой, отличной от других сущностей. Сущность не меняется с развитием политического процесса; в различные моменты истории одна и та же сущность характеризует данное явление (в нашем случае — политический компромисс) и отличает его от других явлений. Сущность надисторична: с возникновением явления возникает его сущность, живущая в нем и неотделимая от него, а с исчезновением явления исчезает и его сущность.
Точно так же дифференцируется и сущность политического явления компромисса: она — то общее, что характеризует компромиссы на разных этапах истории, в различных политических системах и режимах. Поэтому сущность может быть понята через непреходящие функции, выполняемые компромиссом в политическом процессе.
Первой непреходящей функцией и, соответственно, первой составляющей триединой сущности компромисса, является функция разрешения политического противоречия. При этом не столь важно, действительно ли происходит разрешение противоречия или такое разрешение мнимое. Главное здесь то, что компромисс по своей природе, в своем «чистом виде» предназначен для разрешения конфликтов, а то, что этого очень часто не происходит в реальной действительности, объясняется воздействием привходящих обстоятельств, абстрагироваться от которых в конкретных условиях невозможно, и которые отражаются в понятии содержания компромисса.
Функция разрешения противоречий — первая дифференцированная сущность компромисса — отсекает группу явлений политического процесса, в которой наряду с компромиссом значатся иные средства разрешения противоречий, такие как война, революция, капитуляция и т. п. Таким образом, указанная сущность характеризует не только компромисс, но и другие названные явления. Если анализ остановится только на этой вновь найденной сущности первого порядка, это чревато все тем же утилитарным взглядом на компромисс, при котором не важно, каким средством пользоваться для разрешения конфликта — войной или компромиссом. Необходимо поэтому найти сущность второго порядка, способную отграничить компромисс от силовых способов разрешения конфликтов, основанных на подавлении противника.
В качестве таковой выступает вторая непреходящая функция компромисса — реализация целей оппонирующих сторон. Понятно, что в условиях подавления, торжества одной стороны конфликта над другой невозможна реализация целей и первой, и второй — реализуются только цели первой стороны, победителя, и подавляются цели второй стороны, побежденного. Напротив, компромисс позволяет реализовать цели всех вступающих в него сторон. Как и в случае вычленения первой функции, «целевая» сущность «разбавлена» в реальном политическом процессе множеством привходящих обстоятельств, которые действуют таким образом, что, как правило, реализация сущности второго порядка происходит неравномерно, то есть неравномерно распределяется положительный результат компромисса. Иными словами, одна из сторон, как правило, бывает больше удовлетворена тем, как компромисс способствовал реализации ее целей, нежели другая.
И все же проведенная дифференциация сущностей неполна, ибо не дает четкой характеристики сущности явления, способной быть отнесенной именно к компромиссу, а не к чему-либо еще. Этим «чем-либо еще» может быть, например, консенсус, который служит и средством разрешения противоречий, и способом реализации целей сторон в политическом процессе. Необходима дифференциация третьей уникальной функции компромисса, которая и станет сущностью третьего порядка, позволит выделить компромисс как уникальное явление.
В качестве таковой выступает согласие, причем не политическое согласие «вообще», а лишь такое, которое достигается посредством взаимных уступок оппонирующих сторон. Эта сущность, наконец, отграничивает компромисс от иных типов согласия, условием достижения которых не служат уступки договаривающихся сторон друг другу.
Итак, триединая сущность политического компромисса выражается в том, что он:
— выступает в качестве способа разрешения политических противоречий;
— способствует реализации целей оппонирующих сторон;
— приводит к достижению некоторого согласия через уступки сторон друг другу.
Именно указанная триединая сущность присутствует в любом политическом компромиссе, имевшем место в истории человеческих обществ. При этом условная «доля» составляющих сущности, разумеется, может изменяться.
Далее рассмотрим категорию «содержание» применительно к политическому компромиссу.
Как подчеркивает В.О.Тененбаум, «содержание — это конкретизация сущности, то есть единство общего… с особенным». Содержание «погружает» стабильную сущность компромисса в реальную политическую жизнь общества. Категория содержания позволяет увидеть, как используют возможности компромисса в своей борьбы конкретные политики, партии, группы, государства.
Таким образом, содержание компромисса — это тот политический смысл, который вкладывают в компромисс субъекты политики, то значение, которое он имеет в политической динамике, та роль, которую ему отводят в системе средств разрешения реальных конфликтов и реализации коренных интересов и сиюминутных потребностей. Содержание — это собственно политическая составляющая компромисса, в отличие от его формы, как правило, юридической.
В содержании компромисса находит свое выражение пересечение многообразных тенденций, влияющих на развитие политического процесса и поведение его основных действующих лиц. Причудливое переплетение этих тенденций всякий раз рождает новое содержание компромисса.
Внешней оболочкой любого явления, в том числе и компромисса, является его форма. Форма политического компромисса обычно предстает в качестве некоего институционализированного и юридизированного акта, например, прямого либо опосредованного договора или соглашения между оппонирующими сторонами. В процессе политического компромисса форма рождается на заключительном этапе переговоров, когда требуется закрепить «на бумаге» достигнутые договоренности. Этот тип формы мы назовем «обретенным», поскольку форма здесь обретается как результат и следствие институционализации реального политического содержания компромисса.
Обратное влияние формы на содержание возникает, когда заключенный ранее компромисс начинает сдерживать развитие политического процесса, препятствовать реализации обновленных интересов оппонирующих сторон. Политическое содержание заключенного компромисса утрачивается, но институционализированная форма (назовем ее «сдерживающей») продолжает диктовать оппонирующим сторонам правила поведения.
Анализируя воздействие сдерживающей формы на изменяющееся содержание компромисса, необходимо иметь в виду следующее. В момент заключения компромисса оппонирующим сторонам удается сбалансировать свои цели и ожидания таким образом, чтобы устойчивое содержание могло быть закреплено соответствующей обретенной формой компромисса. «Оформление» компромисса означает принятие сторонами на себя каких-либо обязательств, то есть введение содержания в определенные рамки, иначе говоря, сужение пространства политического маневра каждой из оппонирующих сторон. Когда же содержание компромисса, с точки зрения какой-то одной стороны, меняется, иначе говоря, когда условия и обязательства по заключенному соглашению перестают удовлетворять данную сторону, она начинает стремиться освободиться от исчерпавшей себя формы, то есть выйти за рамки достигнутых договоренностей. Такое стремление вызывает, как правило, недовольство другой оппонирующей стороны, которая получает основания обвинять первую в нарушении соглашения — преступлении формы компромисса. При этом не столь важно, действительно ли устаревшее для первой стороны содержание по-прежнему актуально для второй; важно, что форма становится инструментом сдерживания содержания, а попытка преодолеть сдерживающую форму приводит, при отсутствии обоюдного на то согласия, к новому конфликту сторон.
Кроме того, не только содержание рождает форму, но и форма способна породить содержание, если компромисс становится возможным относительно политических форм, возникших в прошлом, сохранение которых выгодно одной стороне, но не отвечает интересам другой. Особенно характерны здесь конституционные формы. Действительно, Конституция — это оформление и закрепление определенного кодекса правового и политического поведения, который может быть выработан на основе значительного согласия политических сил, достигаемого, в том числе, и посредством взаимных уступок. Конституция как форма высокого порядка должна быть достаточно гибкой, чтобы обеспечивать поступательное прогрессивное развитие политического процесса.
Если же Основной Закон тормозит прогрессивное развитие общественной системы, возникает задача преодоления такой формы. Однако преодоление Конституции не всегда бывает возможно на основе Конституции, то есть форма — выше мы определили такую форму как сдерживающую — может «обязывать» политические силы подчиняться конституционному статус-кво вне зависимости от политической динамики. Именно в этом случае возможен широкий компромисс, способный преодолеть конституционный тупик, освободиться от старой формы, возможно, ценой каких-либо политических, то есть «содержательных», уступок консервативным силам. В последнем случае имеются в виду уступки власти конкретным политическим оппонентам ради создания целостной, гибкой, прогрессивной и выверенной конституционной формы, ибо, скажем, никакие посты в правительстве не могут быть важнее согласия вокруг основ конституционного строя.
Вряд ли можно спорить с тем, что если где и наблюдалось острейшее противоречие между конституционной формой и политическим содержанием, так это именно в современной России — в период, предшествовавший принятию новой Конституции. Попытки разрешить это противоречие с помощью компромиссов предпринимались неоднократно, ибо не было момента, когда бы форма, навязанная Конституцией 1978 года, не сдерживала политические, да и экономические реформы в России.
Решение о подготовке проекта новой российской Конституции принял еще I Съезд народных депутатов РСФСР — тот самый, на котором генеральный секретарь тогда еще всемогущей партии (достаточно сказать, что известная статья союзной Конституции о «руководящей и направляющей роли» КПСС была только-только отменена, а российской — еще действовала) инструктировал своих коллег, как следует голосовать при выборе российского лидера. Этот же съезд еще задолго до введения поста президента сформировал и Конституционную комиссию, ответственным секретарем (то есть фактическим руководителем) которой стал О.Г.Румянцев. В советское же время был рожден и первый румянцевский проект, основная идеология которого окрепла в политических пертурбациях последующих трех лет и в течение 1993-го года представала в качестве главной альтернативы концепции президентского проекта.
Как известно, суть этой идеологии — в консервации нынешней системы Советов, довеском к которым выступают все другие институты власти, начиная с президента. С.С.Алексеев и А.А.Собчак еще задолго до начала открытого конституционного конфликта указывали: «Официальный проект, по сути дела, сохраняет систему Советов и, не обозначая строгого разграничения государственной власти и муниципального самоуправления, не вносит в саму организацию власти, в идеологию „всевластных“ Советов сколько-нибудь существенных изменений».
И все же, несмотря на очевидную ограниченность, румянцевский проект «разбавлял» стройную систему советской власти атрибутами демократического государства. Принятие румянцевского проекта в 1990—1991 годах явилось бы значительным компромиссом, способным, возможно, дать важный импульс российским реформам. На тот момент форма, выраженная в этом проекте, в целом отвечала содержанию (в основном потому, что российское руководство было едино в борьбе против «союзного Центра» и, следовательно, система Советов не вызывала тогда отторжения у сторонников радикальных реформ), то есть значению, которое политические силы России придавали новой Конституции. Однако в действительности был избран другой компромисс — на V съезде в декабре 1991 года депутаты делегировали президенту Б.Н.Ельцину дополнительные полномочия, а устаревшая Конституция была оставлена в неприкосновенности. (В том числе в Основном Законе осталась пресловутая 104-я статья, закрепляющая всевластие Съезда народных депутатов и ушедшая в историю только вместе с самим Съездом.) Этот компромисс дал президентской команде значительную свободу рук в проведении экономической реформы, а Съезд и Верховный Совет остались при своих неограниченных по форме полномочиях.
Результаты реализации этого компромисса, консервировавшего конституционный кризис, могли бы стать эффективными только в одном случае — если бы деятельность гайдаровского правительства принесла осязаемые результаты уже в 1992 году, до окончания действия дополнительных полномочий президента. Только в этом случае российская президентская власть, как власть, доказавшая свою эффективность после шести лет «разговоров о реформах», имела бы моральное и политическое право требовать от Съезда и Верховного Совета карт-бланш на радикальные конституционные реформы. Только в этом случае политическое содержание конституционного компромисса неизбежно потребовало бы такой конституционной формы, которая закрепила бы сильную и центростремительную президентскую власть, а последняя, в свою очередь, стала бы залогом необратимости демократических реформ.
Поскольку всего этого не произошло, результаты компромисса, предметом которого был принцип «полномочия в обмен на сохранение статус-кво», оказались плачевными для реформаторов: на VII съезде в декабре 1992 года президент утратил не только дополнительные полномочия, но и часть прерогатив, обретенных в 1991 году. В Конституцию были внесены поправки, существенно ограничивающие его возможности воздействия на другие органы власти в России, а также получившая печальную известность в дни сентябрьско-октябрьского (1993 года) кризиса статья 1216, установившая возможность «автоматического» смещения президента в случае совершения им действий против «высших органов представительной власти», причем определение «состава преступления» в действиях президента отдавалось на откуп тем же органам, по отношению к которым эти действия могли бы быть предприняты (положение «судьи в собственном деле» — верный признак узурпации власти). Не будет преувеличением сказать, что именно наличие в Основном Законе нормы, позволяющей в случае решительного преодоления президентом конституционного кризиса проложить оппозиции легкую, легальную и внешне легитимную дорогу к высшей власти (по крайней мере формальной) в значительной мере подвигло руководителей сопротивления реализации президентского Указа №1400 к непродуманным, а то и к авантюристическим действиям, к отрицанию компромиссов. Уже один этот факт свидетельствует о том, что конституционная форма на VII съезде народных депутатов была всецело подчинена интересам лишь одной противоборствующей стороны — при подавлении интересов другой.
Другая сторона — президент — в сложившейся ситуации была вынуждена пойти на обострение конфликта: 10 декабря 1992 года Б.Н.Ельцин обратился к гражданам России с предложением рассудить его с депутатами. Он предложил назначить на январь 1993 года всенародный референдум с вопросом: «Кому вы поручаете вывод страны из экономического и политического кризиса, возрождение Российской Федерации: нынешнему составу съезда и Верховного Совета или президенту России?».
Перспектива ограничения декларированного Конституцией всевластия Съезда народным суверенитетом не могла устроить депутатов. Поэтому компромисс был вполне естествен для обеих оппонирующих сторон. Но стороны в этом компромиссе выступали не на равных; в пользу депутатов играли следующие факторы:
— конституционная форма, довлеющая над содержанием процесса реформ и подавляющая его;
— слабость демократической оппозиции в парламенте и, напротив, корпоративное единство национал-коммунистических сил, «партии Советов»;
— недовольство широких слоев населения результатами гайдаровских реформ.
В активе президентской команды на тот момент была лишь неустойчивая надежда на народную поддержку. К декабрю 1992 года Съезд и Верховный Совет не успели еще дискредитировать себя настолько, чтобы президент мог твердо рассчитывать на победу на референдуме, как это стало весной 1993 года, после восьмого и девятого депутатских Съездов. В силу этого трудно сказать, было ли декабрьское (1992 года) обращение Б.Н.Ельцина реальной заявкой на референдум или преследовало цель добиться уступок от побеждающего Съезда.
Нельзя не отметить здесь и еще одну интересную деталь, служащую важным штрихом к политическому портрету российских реформаторов и характеристике дихотомии содержание-форма применительно к политическому компромиссу. Сама формулировка вопроса, предложенного Б.Н.Ельциным для референдума, была, во-первых, очевидно неконституционна, хотя бы в силу того, что в Конституции не определено (и ни в какой Конституции в принципе не может быть определено), что такое «вывод из кризиса» и «возрождение», следовательно, властные полномочия не могут быть распределены относительно неправовых понятий. Иными словами, у президента и его окружения отсутствовала, во всяком случае, на том этапе, дифференциация «политического» и «правового», политическое содержания и конституционной формы. Эти понятия сливались в одно — понятие «власть», то есть возможность управлять («выводить из кризиса», «возрождать», «реформировать» и т.п.) вне зависимости от того, что написано в Конституции.
Во-вторых, предложенная формулировка показывает, что и выход из проявившегося на VII съезде конфликта виделся не в поиске нестандартных конституционных решений (хотя румянцевский проект Основного Закона и тогда был готов к принятию), а в попытке посредством мощи плебисцитарной демократии подавить проявления непримиримой оппозиционности. Иными словами, считалось, что выход — в том, чтобы оставить Съезд с действующей Конституцией, а президента — с волей доверяющего ему народа. Стоит ли говорить, насколько ошибочно и бесперспективно такое противопоставление легальности и легитимности, и это в полной мере проявилось после общенародного референдума 25 апреля 1993 года. (Подробнее о конституционных компромиссах см. параграф 2.3, а также третью главу).
1.4. Политические конфликты. Вражда, соперничество, партнерство, коалиция, союзничество, консенсус и компромисс: соотношение понятий
В заключение данной главы кратко рассмотрим такие понятия, как вражда, соперничество, партнерство, коалиция, союзничество, консенсус и их соотношение с понятием политического компромисса. Вышеуказанные термины весьма различны как по сферам их применения, так и по степени использования для обозначения политических явлений. Сомнение может вызвать и разграничение, например, таких понятий, как партнерство и коалиция; как известно, участники коалиции — это прежде всего партнеры, и т. д. Однако мы постараемся показать, что это разграничение вполне уместно.
Перечисленные явления объединяет с компромиссом и друг с другом прежде всего то, что все они выступают, во-первых, как части политического процесса, во-вторых, как некоторые отношения между субъектами политики, и в-третьих, как разные степени взаимодействия между этими субъектами в процессе политической борьбы.
Но политическая борьба — это непрекращающаяся ни на мгновение череда политических конфликтов. Именно поэтому настоящий параграф мы начнем с рассмотрения того, что же представляет из себя политический конфликт — явление, вокруг которого «вращаются» все перечисленные выше дефиниции.
«Конфликт — это столкновение двух или более разнонаправленных сил с целью реализации их интересов в условиях противодействия».
Чтобы конфликт начал развиваться, необходим инцидент, когда одна из сторон начинает действовать, ущемляя интересы другой стороны. Ярким примером «предконфликтного инцидента» может служить агрессия Ирака против Кувейта в августе 1990 года. Конфликтная ситуация между этими государствами существовала не один десяток лет — Ирак всегда претендовал на часть кувейтской территории. Но начало конфликта относится именно к тому моменту, когда Саддам Хусейн перешел к активным военным, политическим и пропагандистским действиям.
Если противоположная сторона, считающая себя ущемленной, отвечает тем же, конфликт из потенциального переходит в актуальный. Возвращаясь к нашему примеру, следует сказать, что, поскольку Кувейт оказался не в состоянии противостоять иракской агрессии, то и мы не можем говорить об актуальном конфликте. «Полноценный» актуальный конфликт возник лишь тогда, когда в противостояние агрессии включились силы проамериканской международной коалиции.
Каждый конфликт имеет свою структуру. Можно выделить три группы конфликтов.
Конфликт выбора в условиях изобилия — это конфликт двух (или более) целей, альтернатив, каждая из которых интересна и привлекательна.
В ситуации именно такого «конфликта изобилия» оказался сразу после IX съезда народных депутатов России президент Б.Н.Ельцин. Перед ним стояла ясная цель — обеспечить стабильность и продолжить реформы. Но как реализовать ее в практической политике, в условиях жесткого противодействия значительной части депутатского корпуса? Может быть, достаточно издать Указ и одним махом избавиться от политических противников? Но такие меры не предусмотрены в действующей Конституции, они неизбежно вызовут серьезное сопротивление и обструкцию, да и как-то не согласуются с вновь обретенными в последние годы представлениями о демократии. Другая альтернатива — это кропотливый поиск союзников, привлечение сторонников, работа с оппонентами. Это долгий, изнурительный путь, требующий смирения собственных амбиций и антипатий. Последние события в России показывают, что, с одной стороны, компромиссная альтернатива пока не осуществилась, а с другой, и президентская власть, и общественное мнение к сентябрю 1993 года оказались готовы к принятию силового сценария как более предпочтительного по сравнению с консервацией status quo.
Вторая группа — это конфликты выбора наименьшего зла. Мучительный конфликт здесь состоит в выборе между двумя или более вариантами, каждый из которых нежелателен и несет свои негативные последствия. Любая альтернатива вызывает сопротивление.
Примером здесь может служить и вышеописанная ситуация, если посмотреть на нее с другой стороны. Действительно, свои минусы есть у силового решения, и они проявились в образе кровавых событий в Москве 3—4 октября 1993 года, и у компромиссного варианта, если компромисс оказывается неспособен разрешить реальные противоречия, как это было со всеми договоренностями, заключенными под «патронажем» председателя Конституционного Суда В.Д.Зорькина, и, конечно же, более всего неприемлемо было то, что получило название «тихого государственного переворота», завершением которого могли бы стать поправки в действовавшую Конституцию, подготовленные под руководством лидера оппозиционного блока «Российское единство» В.Б.Исакова и означавшие свертывание процесса демократического реформирования российской государственности.
Еще более характерна для «конфликта выбора наименьшего зла» ситуация вокруг принятия бюджетного проекта на 1993 год. Один из предлагавшихся вариантов государственного бюджета, являвший собой квинтэссенцию социальной политики руководства Верховного Совета, был сведен с огромным дефицитом, но в нем предусмотрены все необходимые расходы. Рабочие и служащие, студенты и пенсионеры — все получили бы тот минимум, который даст возможность выжить в нелегкие времена. Денег станет больше. Но вырастут и цены, инфляция вскоре поглотит полученный минимум, и люди снова окажутся на мели, но еще в более худшем положении. Другая альтернатива — сократить бюджетный дефицит, отказать социальным группам в получении тех средств, на которые они рассчитывают. Но тогда возможен социальный взрыв, если долготерпению некоторой активной массы обездоленных граждан придет конец… Где здесь наименьшее зло?! Снова нужно делать выбор и разрешать конфликт альтернатив.
И наконец, третья группа — «конфликт противоположного восприятия» — возникает вследствие различной оценки оппонирующими сторонами одной и той же ситуации.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.