Бесплатный фрагмент - Поэзия Басё. Перевод и смысл

Предисловие. Хайку — проза или поэзия?

Прежде чем представить по частям свои переводы ста пятидесяти хайку Мацуо Басё — самого известного в Японии и за её пределами поэта жанра короткого стиха, я хотел бы в двух словах затронуть тему о структурных формах японского стихосложения и пояснить, почему нерифмованные фразы считаются в Японии стихами, а не разновидностями короткой прозы, такими как «мудрые мысли», поговорки, идиомы, высказывания или даже пословицы.

В сознании носителей русского языка четко различаются жанры поэзии и прозы благодаря тому, что в стихах у нас почти всегда присутствует рифма. У японцев и хайку, и танка, и рэнга также относятся к стихотворным поэтическим формам благодаря тому, что стихообразующим признаком является ритм, или «слоговая рифма».

Слово «рифма» имеет давнюю историю и происходит от греческого слова «ритм». Во многих языках это понятие разделилось на ритм и рифма, но в японском слоговом языке рифма стиха в таком виде, как, например, в русском или западноевропейских языках, невозможна из-за структурных и фонетических особенностей строения языка.

В стихотворных формах японской поэзии присутствует чёткий слоговой ритм, но отсутствует словесно-фонетическая рифма. Это, конечно, значительно осложняет понимание европейской и русской поэзии японцами, и, наоборот, японские стихи не звучат стихами в переводах на русский. Чтобы это понять, достаточно сделать обратный перевод на русский язык переведённого на японский с русского языка стих любого из наших известных поэтов, к примеру, «Я Вас любил…» Александра Сергеевича Пушкина: «Я пишу Вам („гидзё“ — женщина высокого положения) о том, что, несмотря на то, что из моего сердца любовь к Вам ещё не исчезла, я больше не буду Вас беспокоить своими чувствами и не хочу заставлять Вас грустить…» Не более, чем уведомительное письмо мужчины, бросающего любовницу. От возвышенной поэзии и изящной рифмы осталась лишь банальная проза. Японцы высоко ценят и знают произведения Чехова, Достоевского, Толстого благодаря блестящим переводам прозы, но почти не имеют представления о поэзии Пушкина и других наших замечательных поэтов. Можно перевести всё почти дословно, но невозможно передать прозой дух поэзии, присущий нашим шедеврам, и, наоборот, отразить нашей прозой глубину смысла, красоту звучания и письменного изящества японских традиционных стихов.

Многие годы творчество Басё меня почти не привлекало, и я с равнодушием относился к казавшимся странными в русском варианте стихам поэта. Надолго запомнил только вызывавший у меня улыбку хайку про лягушку.

Но со временем я увлёкся сочинением стихов и однажды сделал попытку перевести один из хайку Басё рифмой, заметив смысловое искажение в переводе. Надо сказать, что ошибочных переводов масса и особенно много их на современных русскоязычных интернет-сайтах. Конечно, всё дело в возможности широкого толкования слов старого языка и зачастую в скрытом за иероглифами философском смысле стихов Басё, поэтому подвергать критике авторов переводов я не вижу смысла, поскольку могу предположить, что некоторые «вольности» в моих собственных переводах многие тоже сочтут излишествами.

Имея опыт поэтического перевода и сочинения стихов, я решил подробнее ознакомиться с оригиналами хайку Басё и постарался переводить их стихами. Я понял, что это вполне возможно без ущерба смыслу, вложенному великим мастером хайку в свои шедевры. Такой перевод ничуть не уступает прозе и не лишает хайку поэтического восприятия.

Первоначально я задумывал просто конвертировать в стихи уже переведенные прозой хайку, не утруждая себя поиском оригиналов и толкований — зачем занимать себя трудной работой, уже давно проделанной авторитетными профессионалами. Должен отметить, что литература древней Японии у нас исследована очень глубоко и подробно — на протяжении десятков лет над переводами старых текстов трудилась целая плеяда опытнейших японоведов. Издано много книг переводов древней японской литературы, глубоких исследований многочисленных жанров поэзии и прозы. В этом смысле Япония уникальна многообразием форм песенной и поэтической культуры. Вникая в их тонкости, ощущаешь себя путником в неизвестное, где ты вошёл в рощу, а на самом деле оказался в джунглях или тайге. Мне, действительно, стало не по себе, когда я начал серьёзно копаться в старинных литературных памятниках Японии. Но этим всё же пришлось заняться, поскольку даже в изданных переводах я наблюдал существенные смысловые отклонения от оригиналов хайку Басё, частично или даже полностью до «наоборот» менявшие смысл строк поэта.

Проделав эту работу, я сам стал относиться к творчеству Басё по-другому. Читаю его трансформированные в современную письменность оригиналы, изучаю историю создания стихов и их толкования, стараюсь глубже понять мысли автора.

Конечно, за три с лишним века, отделяющих нас от эпохи поэта, значительно изменились и письменность, и лексика самого японского языка. Сегодня даже далеко не каждый японец способен разобраться в скорописных текстах Басё. Более того, прочитав даже адаптированный к нормам современного языка стих, многие японцы всё равно задают вопрос — о чём идёт речь, как понимать тот или иной хайку, поскольку быт, лексика, социальное устройство — всё это несравнимо с жизнью той Японии, в которой тогда творил Мацуо Басё.

В конце концов, изучив материалы, необходимые для понимания истинного смысла произведений Басё, я решился на перевод части стихов, ставя перед собой задачу создания в каждом случае переводов-картинок, позволяющих читателю самому нарисовать в уме то, что увидел и описал автор хайку, и попробовать понять, какие же мысли он закладывал в свои короткие строчки. Всего зафиксировано около 1100 стихов, авторство которых неоспоримо принадлежит Басё, из них для перевода я выбрал только некоторые хайку, характеризующие мировоззрение, быт, стиль изложения и отражающие интересные моменты в судьбе поэта.

Все справочные материалы взяты мною из открытых японских источников с помощью японоязычной поисковой системы searchdesk.com. Оригиналы хайку Басё в иероглифическом написании, их транскрипции, оригиналы писем и комментариев к ним самого автора, календари событий биографии Басё заимствованы из интернет-сайтов открытого доступа, как и некоторые фотографии, не принадлежащие автору и используемые в книге с разрешения их правообладателей и сайтов стоковых фото Pixabay и Photo-ac.

Глава первая. Хайку, хокку, рэнга

Если меня спросят, а как бы звучал написанный по японским канонам хайку на русском языке, то я ответил бы очень просто — три строчки общей длиной 17 слогов, только в первой и третьей по пять, а во второй семь, и в тексте должно присутствовать сезонное слово или слово-тема. Например:

На не-бе ту-ча

Скры-ла солн-ца свет сов-сем,

Тем-но-та во-круг.

Мы с трудом сосчитаем количество слогов хайку на слух, в то время как у японцев восприятие 5-7-5 доведено до автоматизма, а ритм как в песнях, так и в стихах выражен совершенно отчётливо и позволяет относить то или иное сочинение к соответствующему жанру поэзии, каждому из которых присущи ещё и свои специфичные нормы. А таких жанров и форм насчитывается десятки. Приведу примеры структур самых распространённых:

1) танка: 5-7-5-7-7;

2) хайку 5-7-5;

3) сэнрю 5-7-5;

4) катаута — 5-7-7;

5) рэнга 5-7-5-7-7-5-7-5-7-7 многократно;

6) буссоку сэкика 5-7-5-7-7-7 и т. п.

Теперь вопрос: почему слогов именно пять и семь?

Ответ необходимо искать в особенностях быта и религиозных отправлений, отражённых в первых письменных памятниках, трудовых и молитвенных песнях древней Японии.

И трудовые призывные песни «вадзаута», и молитвенные танцы вокруг костра имели общую особенность — чёткий ритм, такой как количество шагов во время молитвенного шествия, и количество слоговых тактов, произносимых, к примеру, гребцами лодок. Для островной страны, окружённой водной стихией, плавания на дальние расстояния были обычным делом, поэтому неудивительно, что в песнях лодочных гребцов «фунаута» пять и семь слогов были удобными для одновременного управления вёслами. Пять слогов типичны и в молитвенных песнях шествий монахов во время религиозных праздников. Вспомним хотя бы «О-ни ва со-то! Фу-ку ва у-ти!» (Черти — вон! Счастье — в дом!). Подобных примеров очень много.

И, наконец, хайку — стихи, которые мы считаем основными в творчестве Басё. Однако надо иметь в виду, что во времена самого Басё такого слова даже не существовало. Поэтов называли «хайдзин», они сочиняли стихи «ку» — фраза и «хокку» — буквально — «начальная фраза», служившая обозначением первых трёх строк длинных слоговых стихотворных форм стиля «рэнга хайкай». Этим же словом называли первые заглавные строчки на свитках или коробочках с упакованными в них рукописными стихами.

В древние времена в Японии стихосложение было коллективным занятием избранной придворной элиты. В одной из палат дворца императора собирались представители образованной знати и сидя сочиняли совместный длинный стих «рэнга» (буквально — непрерывная песня). Самый почётный из поэтов, как правило, старец или кто-либо из высших чинов при дворе императора (в ранние периоды и сам император), предлагал первые строчки стиха — «хокку», фрагмент, в котором должно было быть 17 слогов (5-7-5) с соединительным словом (кана, кэри, я). Начальная фраза одновременно служила «приветственной фразой» к собравшимся и задавала сезонную тему всего стиха. Следующий поэт должен был продолжить первые три строчки начальной фразы «хокку» фрагментом «цукэку» (последующий фрагмент) из двух строк по 7 слогов, то есть фразу из 14 слогов, ещё именуемую «танку» (короткая фраза). Далее очередной сочинитель озвучивал тут же придуманную им самим «длинную фразу» — «тё:ку» 5-7-5 (так назывались все дальнейшие фразы структурой 5-7-5 слогов, кроме самой первой — «хокку»). Потом снова следовал фрагмент «танку» 7—7, и так продолжалось до тех пор, пока общее количество «ку» достигало ста. Последний или заключительный фрагмент всего стиха назывался «агэку». После этого участники собрания поэтов приступали к обсуждению и оценке фрагментов, проверяя, нет ли повторений смысла во фразах — «риннэ», поскольку повторения считались недопустимыми. Затем они снова проговаривали чтением или пением иногда и по несколько раз полный текст коллективного сочинения, окончательный вариант которого каллиграф записывал кистью на свитке бумаги. Итоговое произведение называли «хякуин рэнга» — «непрерывная песня из ста стихов».

Первые упоминания о культуре коллективного литературного творчества — «хайкайка („ка“ — ута — песня)», содержатся в сборниках 7-го века «Кокин вака сю» и в собрании песенной поэзии 8—9 веков «Манъёсю». Стиль «длинного стиха» с одновременным участием многих поэтов — «хайкай рэнга», являлся долгое время — от эпохи Камакура до эпохи Эдо — наиболее популярным и фактически основным в японской поэзии. В середине 17-го века появилась его новая более короткая форма «касэн рэнга» из 36 фрагментов «ку» вместо ста «хякуин». Как это происходило на самом деле, можно увидеть на рисунке художника 18-го века Огата Корин — «Сандзюроку касэн».

Именно в атмосфере таких совместных «хайкай касэн» начинал своё поэтическое творчество Басё. В то время сочинителя «ку» Мацуо Басё (другие имена — Мацуо Мунэфуса, Мацуо Кинсаку, Мацуо Тюэмон) называли «хайдзин Тосэй» (псевдоним), а после получения титула «наставник» — «Со:сё:хайкайси» — учитель хайкай Сосё. И ни в одном письме автора и его современников вы не найдёте слово «хайку», а только «ку» и «хокку», которое тогда чаще всего служило уже обозначением любого трёхстрочного стиха, печатавшегося в сборниках «касэн». Знаменитый шедевр «Старый пруд» был впервые озвучен самим поэтом-учителем именно во время такой «соавторской сессии» — «касэн», на тему «кавадзу» — «лягушка», проходившей в доме Басё в 1686-м году.

Сам термин «хайку» был придуман значительно позже — в конце 19-го века. К тому времени культура «сидячего» коллективного творчества «дза-но бунгэй» перестала быть однородной, появилось много ответвлений и отдельных поэтических школ, продвигавших свои стили «хайкай». На смену главенствовавшего на протяжении целого столетия и включавшего в себя самых известных поэтов направления «Тэймон хайкай» в эпоху Эдо пришло сообщество «данрин хайкай» с идейным наставником Нисияма Соин, под влиянием поэзии которого формировались и первые навыки «хайкай» сочинительства Басё, но отсутствие новизны и глубоких идей не дали новой школе перспектив существования, в результате чего она быстро утратила популярность. Разочаровавшись в поэзии «данрин», Басё организовал свою школу «Сё:фу:хайкай», собрав вокруг себя выдающихся поэтов того времени. Но в конце 19-го века, в эпоху Мэйдзи, многие авторитетные поэты отказались от участия в совместных сочинительствах «хайкай», и один из них — выдающийся поэт Масаока Сики, предложил изъять из термина «хайкайку» средний иероглиф «кай», подразумевавший коллективизм в творчестве жанра, и переименовать «хайкайку» в «хайку». К тому же совместное сочинительство практически сошло на нет, так как в то время уже превалировало индивидуальное творчество. Новый термин «хайку» был принят сообществом поэтов положительно, а стиль «хайкай», как и сам термин, ушёл в прошлое. С того времени «хайку» стал основным в поэзии 19-го и 20-го веков вплоть до сегодняшнего дня.

Требования к жанру «хайку» оставались теми же, что и к «хокку» в «рэнга». Помимо ритмичной структуры авторы должны были соблюдать и прежние правила «хайку» — использовать сезонные слова, выделительные или «восполнительные» слоги «кана», «кэри», и соединительное «я» в акцентируемых паузах. Однако в наше время стала возможной почти абсолютная свобода в выборе тем и выражений, что привело к массовости этого стиля и в Японии, и далеко за её пределами, а хайку теперь называют любые произвольные созерцательные или философские высказывания в прозе, укладывающиеся в три строчки.

Декламирование хайку и других поэтических форм у японцев считается особым видом сценического искусства со своим набором фонетических тонкостей. Для полноты восприятия поэтического звучания хайку очень важны выразительность слова и его акустический образ. Чтецами становятся, как правило, умудрённые опытом старцы, знатоки древнего языка и культуры Японии далёких времён. Впрочем, о стиле хайку и его особенностях, о биографии и эпизодах жизни самого Басё написано так много, что мне нет смысла перечислять в своей книге профессионально выполненные научные исследования отечественных и зарубежных японоведов, а также многочисленные справочные ресурсы по этой тематике в японском интернете. Лично я ограничусь попыткой выразить заложенный в хайку Басё дух и смысл не прозой, а в привычной для нашего восприятия поэзии форме стиха средствами поэтического перевода.

Глава вторая. Шедевры Басё

Когда говорят о творчестве Басё, всегда приводят в качестве шедевра всем известный хайку о лягушке. В японском оригинале стих начинается с фразы «фуруикэ», однозначно переводимой как «старый пруд», поэтому и всему хайку обычно присваивают заголовок «Старый пруд» по начальной фразе, так как в написанных от руки вертикальным письмом справа налево текстах Басё стихи не выделяются отдельными заголовками. Чтобы в японском поисковике найти тот или иной хайку, достаточно, даже не указывая автора, ввести в строке поиска азбукой хирагана первую фразу произведения, и вы получите сам текст оригинала и массу статей, касающихся его истории создания и варианты толкования.

Часто переводчики не удосуживаются приводить «исходник» даже в принятой у нас транскрипции кириллицей, поэтому понять, какой именно стих перевёл автор, иногда бывает практически невозможно.

Фуруикэ я кавадзу тобикому мидзу-но ото.

Классическая схема слогов 5-7-5. В первой строке «фуруй» и «икэ» у Басё слиты в одно слово «фуруикэ». Возможно, так было принято называть «старый пруд» в те времена, иначе поэт мог бы двумя словами «фуруй» и «икэ» заполнить все пять слогов первой строчки, так как в японском языке «фуруй» делится на три слога фу-ру-и (И-краткого в японском языке как отдельно знака нет, но самостоятельная гласная И во многих сочетаниях звучит как Й — И краткое), поэтому, в отличие от правил русского языка, первая строчка тогда делилась бы на пять слогов и не требовала бы добавления соединительного «я», как у поэта. Сейчас очень часто в соответствии с нормами современного языка вместо «фуруикэ» этот хайку записывается как «фуруй икэ я…», тем самым нарушая традиционное количество слогов первой строки. Даже на письме к иероглифу «фуруй» добавляют окуригану не «ру», как у Басё, а «й».

Сам хайку настолько прост, что перевод его, казалось бы, вообще не должен вызывать разночтений. Буквально: «старый пруд, впрыгивает лягушка (время настоящее, то есть в процессе), звук воды», но тем не менее существуют десятки вариантов перевода этого хайку на русский и почти сотня на английский язык. Я бы не удивился, если бы это были изящные поэтические переводы, но все они выполнены в прозе и отличаются только небольшими отклонениями-«фантазиями». Приведу примеры, не указывая имена известных авторов:

«Старый пруд! Прыгнула лягушка, всплеск воды». «Старый пруд заглох. Прыгнула лягушка. Слышен тихий всплеск». «Старый пруд, прыгнула в воду лягушка, всплеск в тишине». «О дремотный пруд, прыгают лягушки вглубь, слышен всплеск воды». «Старый-старый пруд, прыгнула лягушка вглубь — одинокий всплеск». «Пруд старый замер, вот лягушка нырнула. Звук обнажённый». «О! Старый пруд! Скачут лягушки в него. Всплеск воды».

Авторы переводов добавили — заглох, тихий, дремотный, в тишине, одинокий, замер, слышен, обнажённый, вглубь, скачут (такое трактование тоже возможно, поскольку не указано количество лягушек — особенность японского языка). Этих слов в оригинале Басё вообще нет, зато никто не смог связать «звук воды» с «моментом погружения», а не с его окончанием. К тому же не выдержана ритмика, о слоговой структуре нет смысла и говорить, и совсем нет ощущения, что хайку в русском варианте звучит поэтично.

Ввиду невозможности передать оригинальную форму хайку, я решил в русском переводе отразить его поэтику:

В пруд старый прыгнула лягушка,

Вода стоит в нём сотни лет,

И только всплеска звук раздался,

Квакушки растворился след…

Я ощутил в строках поэта сравнение мгновения и вечности, тему, над которой Басё задумывался неоднократно — вспомним хотя бы хайку о цикадах. Японские исследователи в качестве новизны «ку» отмечают появление слова «звук» в стихе о лягушке. До Басё встречалось только «наку» — кричать, плакать, квакать и подобное.

Любознательные поклонники Басё и сейчас гадают, где искать тот самый старый пруд, о котором написал поэт, а предприимчивые туристические компании даже предлагают посещение старинного заросшего пруда с многовековой интересной историей в окрестностях городка Оцу префектуры Сига, где находится официальная могила поэта. При этом приводят свидетельства учеников Басё о том, что поэт неоднократно бывал и отдыхал у этого пруда, когда проживал на территории храма Гитюдзи. Однако биографы поэта пишут, что стих был написан в 1686-м году в доме Басё в Эдо (Токио) в квартале Фукагава, недалеко от заросшего пруда. И «ку» был озвучен прямо на глазах присутствовавших во время встречи («касэн») с «хайдзинами» — сочинителями стихов и учениками ставшего к тому времени уже статусным официальным мастером хайкай Басё. Задав тему «лягушка» — «кавадзу» — пресноводная обычная речная лягушка, Басё сначала продекламировал свой вариант хайку, но не с первой строчки, а со второй, так как по воспоминаниям одного из поэтов — участников конкурса, Басё никак не мог придумать подходящую первую строчку. Тогда к варианту Басё «ка-ва-дзу тон-да-ри ми-дзу-но-ото» — «лягушка прыгала, звуки воды», один из учеников, ставший впоследствие известным «хайдзином» — Такараи Кикаку, предложил в качестве первой строки фразу с сезонным словом «ямабуки» — «цветок весны», — разновидность высокой дальневосточной жёлтой розы, сезонное слово, очень часто использовавшееся в китайской классической поэзии — «Я-ма-бу-ки я…». Но Басё сразу же отверг вариант Кикаку и сочинил фразу «Фу-ру-и-кэ я» — «старый пруд», а заодно и заменил во второй строке глагол повторяющегося действия «тондари» — «прыгала» на действие в процессе — «тобикому» — «запрыгивает», что было одобрено участниками сессии.

Поэта Кикаку, предложившего вариант «ямабуки», Басё уважал и считал одним из самых талантливых своих учеников. Их дружба, длившаяся до самой смерти Басё, иногда перерастала даже в творческое соперничество и серьёзные поэтические споры, но оба были всегда верны друг другу. Басё и Кикаку часто обменивались письмами, хранящимися сейчас в музейных архивах. Именно благодаря переписке между Басё и его современниками мы так подробно, почти до месяца и дня, знаем биографическую историю поэта.

Урок-конкурс на тему лягушки прошёл не бесследно. Уже в марте того же года двадцать наиболее удачных стихов участников поэтической сессии вместе с шедевром Басё «Старый пруд» были изданы отдельным сборником «Кавадзу-авасэ» — «Пишем о лягушке», а фигурка квакушки изображена на сохранившемся гранитном камне с выгравированными скорописью строчками хайку поэта. Камень с хайку о лягушке установлен и на родине поэта, и у пруда в Токио в окрестностях Фукагава. Практически во всех местах, где поэт писал свои знаменитые стихи, установлены подобные памятники-камни — «кухи».

Другой, тоже не менее известный стих, посвящён ворону, сидящему на ветке:

---

Караэда-ни карасу-но томарикэри аки-но курэ.

Существует и другой похожий вариант — «Караэда-ни карасу-но томаритаруя, аки-но курэ». Буквально — «голая ветка (без коры), ворона, долго сидит, осень, сумерки».

Прежде всего бросается в глаза количество слогов, превышающее стандартное значение 17. В этом хайку во второй строчке 9 слогов, то есть всего их 19, но дело в том, что авторам предоставлялась на их усмотрение возможность писать в «свободном ритме» — «дзию:ритцу», если они считали, что это придаст большую выразительность словам стиха (двоеточие в транскрипции означает долготу гласного). У Басё таких «нестандартных» хайку единицы, хотя у других очень известных «хайдзинов» применение «дзию:ритцу» отмечается намного чаще.

Хайку о вороне не просто мрачен. Грустил Басё вовсе не от того, что увидел на ветке скучающего в сумерках осени ворона. Хайку навеян депрессией, связанной с разрывом творческих связей с другими поэтами из-за серьёзных идейных разногласий. Стих, сочетающий в себе осеннюю тоску, мёртвую ветку, сидящего на ней в раздумье ворона настолько проникновенен, что даже стал темой многих рисунков японских мастеров каллиграфической живописи. Самый известный из них, нарисованный тушью другом и учеником Басё поэтом-художником Морикава Кёрику, с текстом хайку, написанным в верхней части рисунка рукой самого Басё, в оригинале можно увидеть в галерее искусств Идэмицу в Токио. Там же хранится и оригинал хайку о лягушке с личной подписью Басё.

Стих о вороне написан Басё в Эдо в его доме в Фукагава. Поэту было тогда 37 лет. В тот период он на несколько лет замкнулся в своём творчестве и прекратил общение с хайдзинами школы «Данрин хайкай», в то время ещё занимавшей ведущие позиции в поэтической жизни Японии. Басё уже тогда стоял на пороге основания собственного течения «Сё:фу:хайкай» на отличных от скованных рамками жанра тематических принципах короткого стиха. Но тогда он ещё не был достаточно известен и популярен, поэтому провёл несколько лет в нужде и одиночестве, как ворон, задумавшийся над своим мрачным будущим.

Вариантов перевода этого хайку очень много хотя бы потому, что даже взятые по отдельности слова можно толковать по-разному. В переводах на русский «караэда» — это и голая ветка, и мёртвая ветка, и сухая ветка, и даже мёртвый сучок. Нет указания и на количество сидящих ворон, так как отсутствует счётный суффикс для птиц. Даже японские художники, рисовавшие картины тушью на мотив этого стиха, не едины во мнениях и рисуют то одну, то несколько ворон. Неясно и то, была ли это ворона или ворон, хотя пол здесь как раз совсем неважен. Разногласия возникают и в связи с толкованием последних слов хайку «аки-но курэ» — это и вечерние сумерки осеннего дня, поэтому на некоторых рисунках ворон сидит в темноте или при Луне, и в то же время это буквально и точно «конец осени», «уходящая осень». Можно только гадать, в прямом или в переносном смысле Басё использует данное словосочетание.

Всё это позволяет говорить о том, что даже при серьёзных разночтениях в переводах нельзя кого-либо упрекать, не зная точно, о чём тогда думал поэт. В одном все едины — ощущение тоски, скуки, одиночества, неясной дальнейшей судьбы, как это и было в тот момент у Басё.

Наиболее известные переводы:

«На голой ветке ворон сидит одиноко, сумерки осени». Только «одиночество» домыслено, в тексте его нет. Далее — «На мёртвой ветке чернеет ворон, осенний вечер». В оригинале «чернеет» — нет. «Каркая, ворон к ночлегу уселся на ветку сухую». У Басё ворон не каркает. И фраза «на голом суку» тоже спорная, так как сук и ветка — разные понятия и слова. У Басё здесь «эда» — «ветка».

Я в своём переводе попытался передать саму атмосферу хайку, навеянную моральным состоянием поэта:

Сидит на ветке ворон,

Мертва её кора,

Он осень провожает —

Прошла её пора.

Сопоставив смысл строчек с биографическим календарём поэта, я решил, что в этом хайку он передаёт мучившие его тогда мысли — «омертвевшая» поэзия «данрин» его уже не интересует. Он думает о создании своего собственного стиля и готов попрощаться с прошлым, перед тем как начать новый творческий этап.

Так оно и получилось. Через некоторое время, пройдя ещё испытания бытовыми невзгодами — неурожай, голод, потоп, неурядицы в личной жизни, он становится учителем своей собственной школы поэзии. А в те несколько лет он писал мало и лишь издавал отдельные хайку в общих сборниках поэтов.

В этой части я привёл только два самых известных хайку, перевод которых не представляет сложностей даже для начинающих японоведов. Таких «простеньких» у Басё совсем немного. Но легко догадаться, что даже и их перевод вызывает бурные споры маститых знатоков японского языка.

Далее я буду приводить свои переводы хайку Басё разных периодов его жизни и творчества, не концентрируя внимание на несущественных расхождених с вариантами других авторов. Есть у Басё очень много хайку, по-настоящему сложных для толкования. На них я и буду иногда останавливаться отдельно в тех случаях, когда комментарии действительно необходимы для понимания исконного смысла оригиналов.

Глава третья. Первые стихи

Каким же был первый стих Басё и с чего началось его поэтическое творчество? Рассказ начну с некоторых фактов из жизни поэта, объясняющих стиль его ранних сочинений.

Биографические данные Басё известны до мельчайших подробностей и опубликованы во многих книгах исследователей творчества поэта, поэтому в своих комментариях я постараюсь как можно меньше касаться истории, больше обращая внимание на сами переводы. Но тем не менее о некоторых фактах я всё же считаю нужным рассказать, поскольку они важны для понимания жизненной философии поэта и его произведений.

Как известно, Басё родился в 1644-м году — на пороге смены двух эпох правления императоров, когда реальной властью в стране владел могущественный самурайский клан Токугава, а императоры превратились в символические личности-фигуры, которым народ поклонялся как посланникам богов. В 17-м веке они менялись очень часто, поэтому считать годы по названиям эпох было не так просто. За 50 лет жизни Басё сменилось шесть императоров и восемь эпох.

Третьему ребёнку в семье Мацуо Ёдзаэмона — второму мальчику после старшего брата Мацуо Хандзаэмона дали детское имя Кинсаку, а полностью официальное имя звучало Мацуо Тюдзаэмон Мунэфуса. Сама фамилия Ёдзаэмон означала, что когда-то её носители имели отношение к сословию самураев — охранителей императорского двора. Подробно система формирования кланов и их история расписаны в древней летописи «Хэйкэ моногатари», изданной у нас в замечательном переводе И. Львовой и А. Долина под названием «Повесть о доме Тайра» (Москва, изд. Художественная литература, 1982 г.).

Согласно табелю о рангах, отец Басё относился к разряду «мусокунин» — самураев-крестьян «дзисамурай», которым власти не выделяли земельные наделы, но ежегодно выплачивали денежное пособие в виде прожиточного минимума и выдавали рисовые пайки на каждого члена семьи. Их ещё называли «дзиси» и «коси». Воины-крестьяне могли когда-то занимать более высокое положение, но теряли его с переходом на сельский образ жизни, покидая службу при дворе. Своего рода «силовики» в деревне. Получая пособия и рисовые пайки, они как военнообязанные могли быть призваны для участия в военных сражениях.

Безземельным отец семейства Мацуо Ёдзаэмон стал по той причине, что в какое-то время он покинул выделенный ему земельный надел в родном уезде Ига и поселился в соседнем уезде Уэно. Их родственники, другие Ёдзаэмоны, остались в Ига, где проживали ещё десять семей с такой же фамилией. Среди них были и зажиточные самураи, владевшие сравнительно большими участками земли. В то время стоимость земли определялась не размерами или площадью участка, а количеством собираемого с надела земли риса. Один «коку» равнялся 150 кг риса. У семьи Басё участок земли был вовсе не самым маленьким — давал пять тысяч коку в год, а надел самого богатого из Ёдзаэмонов — семь тысяч коку. В понятие «иэ» — «дом», в то время вкладывалось ещё и значение «родовая усадьба». Как и другие Ёдзаэмоны, семья поэта имела даже отдельное место на родовом кладбище местного храма-молельни Айдзэн-ин.

Мать будущего поэта тоже принадлежала к самурайскому сословию, точнее, к одной из потерявших влияние знатных ветвей «Момоти», в фамилии которых фигурировал иероглиф «то» — японское слово «момо» — «персик». По-видимому, относившийся с особым почтением к предкам матери Басё в один из многочисленных псевдонимов включил тот самый иероглиф «то» — «Тосэй», подчёркивая знатокам своё непростое происхождение.

Фамилия отца, хоть и обозначала его принадлежность к самураям, всё же не считалась знатной, так как в её написании используется иероглиф «левый», что не позволяло носителю фамилии претендовать на высокое положение среди других самурайских сословий, поскольку выше статусом были те, у кого в фамилии был указан иероглиф «правый».

Когда-то было очень легко судить о статусе лица по его фамилии. «Киндзаэмон» — по иероглифу «близкий» — охраняли трон, «мондзаэмон» — защищали «мон» — ворота замка. Сидевшие от императора справа «правые» — «удзаэмоны», служили воинами, а «левые» — «садзаэмоны», кормили и обслуживали двор. Конечно, я немного утрирую, но, в принципе, система фамильных суффиксов самураев фактически являлась табелем о рангах иерархического подчинения, подобно воинским званиям в армии.

Начитанный и прекрасно знавший историю своей страны Басё всё это понимал и старался не афишировать полное имя Мацуо Тюэмон, тем более, что в то время самурайский титул можно было уже приобретать за деньги. Чем именитее купленный титул, тем выше была ставка взноса. Система присвоения самурайских фамилий и званий полностью себя изжила и была упразднена во время реставрации (революции) Мэйдзи (конец шестидесятых годов девятнадцатого века), фактически уничтожившей самурайское сословие как класс. С того времени фамилии-звания уже не регистрировались и потеряли статусную значимость.

Из фактов интересно и то, что отец Басё, хотя и вернулся с семьей в родной уезд Ига, не значился владельцем усадьбы согласно книгам учёта земельной недвижимости, как и сам фамильный дом Ёдзаэмонов, и собственное жилище Басё в Ига. И не совсем понятно, почему поэт перед своей кончиной просил не хоронить его вместе с другими Ёдзаэмонами на родовом кладбище в Айдзэн-ин в Ига, а завещал отвезти своё тело в Оцу и упокоить рядом с могилой Минамото Ёсинака на территории храма Гитюдзи.

Старший брат поэта, ставший фактически главой дома «Мацуо Ёдзаэмона» после ранней кончины отца семейства, везде подписывался полученной с рождения самурайской фамилией Мацуо-Хандзаэмон и, судя по всему, этим гордился. Отец семейства Мацуо Ёдзаэмон умер, когда будущему поэту — второму сыну Кинсаку-Мунэфуса, было всего 13 лет. Воспитание младшего брата, обучение каллиграфии, истории и философии легло на плечи старшего брата, как и вся ответственность за содержание семьи из семи человек — матери, четырёх девочек и мальчика Кинсаку. И тем не менее Басё учился и каллиграфии, и рисованию, и китайской философии, имел возможность читать книги, что тогда было доступно далеко не каждой семье. Правда, всё это легко объясняется тем, что официально отец поэта имел статус учителя каллиграфии — «тэнараи», а этим старинным словом обозначали учителя и письма, и рисования, и наставника чтения и толкования старинных книг.

Отец неплохо зарабатывал на обучении детей элитных семей уезда, но не забывал передавать богатые знания и своим детям. Читая строчки о том, что Басё родился в местечке Ига уезда Уэно, можно подумать, что семья проживала где-то в отдалённом захолустье, но на самом деле уезды Ига и Уэно были влиятельными центрами власти сёгуната Токугава. И проживали в том районе очень знатные люди, в том числе и глава уезда Ига — Тодо Синситиро — высокопоставленный самурай тайсё с глубокими корнями, наследник знаменитого предводителя самураев Тодо Такатора.

После ранней смерти отца титул «учитель каллиграфии» унаследовал Хандзаэмон — старший брат Басё. По его рекомендации будущий поэт попал в услужение в семью сына главы уезда Ига Ёситада Кадзуэ. 18-летнему Басё предложили работу в «пищеблоке» то ли поваром, то ли управляющим всей кухней, но он быстро сдружился со своим молодым хозяином, увлекавшимся поэзией, как и его властный отец. Молодому господину Ёситада тогда было 22 года, но он уже имел поэтический псевдоним «Сэнгин» и приглашал платного учителя для совместного сочинительства «хайкай» — мастера поэзии Китамура Кигин, авторитетного «хайдзина», лучшего ученика самого Мацунага Тэйтоку — основателя наиболее влиятельной школы хайкай «Тэймон хайкай».

Китамура Кигин считался очень образованным человеком своего времени — по профессии врач, историк, поэт и, очень важно, — один из первых толкователей самых значимых для истории литературы старинных японских летописей, сказаний и сборников песен — «Гэндзи моногатари», «Тоса никки», «Исэ моногатари». Сочинения Китамуры можно найти и сейчас не только в архивах истории и поэзии, но даже и на полках книжных магазинов.

Молодой хозяин ценил знания Басё, его умение рисовать тушью и мастерство каллиграфии, поэтому разрешал «помощнику по кухне» присутствовать на уроках совместного сочинительства с наставником Китамурой. Сын самурая в то время сам писал стихи и публиковал их в сборниках поэтов.

Для Мунэфуса (имя Басё после совершеннолетия) всё тогда складывалось совсем неплохо, но в 1666-м году в господском доме случилась страшная трагедия. Молодой хозяин внезапно умер в возрасте 25 лет. Причины скорой кончины Ёситада неизвестны, но испытавший шок и полный переживаний Басё покинул дом покровителя. Известно только то, что он активно помогал вдове хозяина обустроить могилу молодого самурая у стены замка Уэно.

В своё время представительный замок Уэно был достопримечательностью провинций Ига и Уэно, но в эпоху Мэйдзи был уничтожен в ходе кампании по искоренению самурайских кланов. Несколько десятилетий назад его отстроили заново, сохранив отдельные фрагменты старых каменных стен. Впоследствии и сам уезд Уэно был упразднён и слился с уездом Ига. В таком названии этот город в префектуре Миэ существует и сейчас.

Покинув дом господина, Басё всё же остался в Ига и поселился в родовом поместье Ёдзаэмонов, теперь уже принадлежавшем старшему брату, где продолжил любимое творчество. Занятия с учителем Китамурой он тоже не бросил, только теперь платил за всё сам до тех пор, пока его наставник не предложил Басё-Мунэфуса отказаться от дальнейшего обучения и начать самостоятельное поэтическое творчество. Китамура ощутил в Басё состоявшегося хайдзина и иногда даже доверял ему присутствовать вместо себя на «совместных сочинениях» для зачитывания перед собравшимися «ку» уважаемого учителя. В те годы Басё-Мунэфуса несколько раз публиковался в местных сборниках поэтов уезда Уэно и даже посещал собрания поэтов в Киото.

В 1672-м году, через несколько лет после завершения обучения, Басё под настоящим именем Мунэфуса-си выступил в качестве редактора и издателя своего первого поэтического сборника шуточных стихов «Каи-оои». Это была довольно оригинальная книжка, своим названием намекавшая на раковину двустворчатого моллюска, открывая которую можно было рассматривать её левую и правую часть одновременно, как бы сравнивая — какая из них смотрится лучше. Сам написав предисловие, Мунэфуса выступил в этой книжке и в роли судьи, оценивающего своими комментариями правый и левый стих на страничке. Он же определял и победителя пары поэтов. Для участия в сборнике Басё выбрал 60 «ку» 32-х знакомых молодых поэтов и разделил их попарно на 30 конкурсных номеров.

Идея, конечно, интересная, но, в принципе, была не нова, так как в таком виде состязаний, только «вживую», традиционно проводились конкурсы на лучшее сочинение песен — «ута-авасэ», когда в присутствии уважаемого поэта соревновались молодые сочинители. Но такая форма книги явно указывала на то, что Басё в свои 29 лет был уже хорошо известным и авторитетным поэтом в Ига и мог брать на себя роль наставника начинающих поэтов.

Сборник этот нельзя назвать выдающимся по содержанию, поскольку были выбраны «ку», типичные для хайкай того времени — смакование удовольствий, развлечений, наслаждение сакэ и лёгкая эротика. Можно сказать, шуточное чтиво для взрослых. Мацуо Мунэфуса в этом сборнике тоже выставил на конкурс «ракушки» парочку своих «ку» лёгкого содержания.

Один — игра со словом «Дзимбэй» — персонажем, с одной стороны, мифическим, а с другой — служившим напоминанием о якобы существовавшем бойце «Дзимбэе», фамилия которого записывалась иероглифами «дзин-хэй-эй». Он прославился тем, что носил поверх доспехов яркую цветастую накидку-безрукавку «содэнасибаори». Форма безрукавки стала впоследствии удобной военной формой и модной в быту, а её расшитый цветами вариант даже надевали как «ханаи» — одежду на праздник любования сакурой «ханами»:

Китэмо миё дзинбэй-га хаори ханаи.

В моём переводе:

Неужто сам Дзимбэй

Пришёл к нам на ханами!

В накидке помодней,

Украшенной цветами.

Второй его стих в сборнике носит явно эротическое содержание и многими трактуется даже как «лишённый стыда», хотя я не стал бы преувеличивать и отрицательно домысливать намёки Басё:

Мэото сика я кэ-ни кэ-га сороутэ кэ муцукаси.

«Мэото» — буквально — «муж и жена» олени, кэ — шерсть, сороу — причесать (привести в порядок), муцукаси — трудно. Мой перевод:

Олень и олениха

Друг о друга трутся,

От касаний этих

Причёски их помнутся…

А далее — каждый может «домыслить» сам. Хотя один из толкователей решил, что это намёк — «трудно заниматься разнополой любовью».

В предисловии Мунэфуса чётко указал, что сборник составлен им лично 25-го января в 12-й год эпохи Камбун — в 1672-м году. Рукопись не существует, но один печатный экземпляр того же года издания хранится в библиотеке университета Тэнри. Книжка несколько раз переиздавалась и после смерти Басё.

Сегодня читатели имеют доступ к выложенным в интернете страницам с пояснениями на современном языке и оставляют забавные отзывы после прочтения: «Похоже, Мунэфуса был любителем развлечений!», «В 29 лет нормальные мужчины так не шалят, а занимаются делом!», «Чтиво не для девушек…», или «Вы думаете, что это хорошо, господин Мунэфуса!?».

Читая «ку» сборника «Каи-оои» и особенно комментарии Басё-Мунэфуса, начинаешь понимать, что ещё не достигший 30 лет мужчина Мунэфуса «крутился» среди поэтической элиты Ига и ценил все удовольствия и наслаждения «весёлой» жизни, проявляя при этом свою начитанность и интеллект. И главное — он ощущал, что из обычного сочинителя ему уже впору было становиться наставником молодых поэтов. А тогда, проделав лично всю работу по составлению и редактированию сборника в собственной редакции в маленьком домике на территории заднего двора родового поместья, унаследованного старшим братом, Басё-Мунэфуса смог не только издать саму книжку, но ещё и передал её в дар местному храму Тэнмангу.

Считается, что он сделал это исключительно для того, чтобы монахи помолились за успехи в его дальнейшем творчестве, но мне всё же показалось странным, что подарком затворникам стала книжка о развлечениях светской жизни. Ради любопытства нажал название храма в строке японского поисковика и узнал, что священники там поклонялись поэту и учёному эпохи Хэйан (9—10 века) Сугавара Митидзанэ, в честь которого они даже устраивали красочный праздник-шествие. Должен сказать, что японский интернет и его Вики-ресурсы — настоящий кладезь для тех, кто может читать на японском. Успевайте только нажимать на выделенные синим или красным тематические строчки, и вы будете получать до бесконечности подробнейшую информацию о том, что вас заинтересовало.

Можно было бы подробней рассказать об учёном-политике-поэте, которого так чтил Басё-Мунэфуса, но информация практически неиссякаема, и темой уже станет не поэт Басё, а Сугавара Митидзанэ.

Это, конечно же, шутка, но я вспоминаю годы, когда приходилось сначала добиваться получения пропуска в научную библиотеку, потом заказывать нужную книжку, ждать её выдачи, притом вовсе не в день обращения, копировать отдельные странички с ограничениями, не говоря уже о валютных заказах книг из Японии и США. Месяцы и годы, да и то после разрешений и проверок.

Не стану мучить себя поиском деталей, а продолжу рассуждения о переводе стихов.

Самым первым из известных нам стихов Басё считается написанный им в 19-ть лет «ку»:

Хару я коси тоси я икикэн коцугомори.

По форме — типичный стих хайкай, в котором юмор сочетается с игрой слов. Среди нескольких десятков его первых «ку» именно такие «каламбуры» и стихи-прибаутки характеризовали творчество молодого поэта.

В данном конкретном «ку» смысл в том, что Басё пытается обыграть парадокс: «На дворе 29 декабря, но весна уже пришла, значит, Новый год уже наступил или, правильнее сказать, — ушёл Старый год».

В этих строках нет изысканного философского содержания, свойственного стихам Басё периода расцвета творчества. Ощущается влияние учителя Китамуры Кигин и стихов Мацунага Тэйтоку. Типичный приём — повторение фраз старинной классики и цитирование словосочетаний из стихов наставников, как это и ценилось мастерами хайкай.

В моём переводе:

Последний день года ещё не прошёл,

А Новый с собою весну уж привёл.

Здесь интересно обратить внимание на то, что звук «н» в стихах считается у японцев отдельным слогом, в то время как в русском языке сочетание «кэн» — только один закрытый слог, а не два.

Ещё в этом хайку примечательно использование старого слова «коцугомори», обозначавшего предпоследний день года, 29 декабря по старому японскому стилю «инрэки», в то время как последним днём года тогда являлся «о:цугомори», то есть 30 декабря. Так было в Японии до наступления с 1873-го года «солнечного календаря» — «ё:рэки», соответствующего Юлианскому или Григорианскому календарям, по которым последним днём года считается 31 декабря, а предпоследним — 30 декабря, соответственно, «о:мисока» и «мисока» в современном японском языке. Совершенно очевидно, считают исследователи Басё, что такой стих стал результатом увлечения поэтом в то время старинными японскими летописями и легендами. Тогда в культурном обществе было принято цитировать классику, поэтому будущие сочинители заучивали длинные тексты наизусть.

Из юмористических и шуточных хайку, размещённых в то время поэтом в разных сборниках, издаваемых сообществом поэтов «тэймон хайкай», можно привести ещё несколько стихов, вполне соответствующих уровню маститых поэтов того сообщества. Один из стихов повторяет лексику, использованную в хайку основателя «тэймон хайкай» Мацунага Тэйтоку:

Итодзакура коякаэру са-но асимоцурэ.

Плакучей сакуры цветами

Я в этот раз так любовался,

Что в дом когда я возвращался,

Как опьянённый зашатался.

Асимоцурэ — буквально — «заплетались ноги» в ветках плакучей сакуры «итодзакура». «Ито» — нити — тонкие длинные ветки этой разновидности сакуры, в которых, как намекает поэт, легко запутаться, особенно в состоянии опьянения после «ханами» — любования цветами.

Кадзэ фукэба охосо:нару инудзакура.

В моём переводе:

Собачьей вишни ветку

Ветер нагибает,

---

Она как хвост поджатый

У пса, что удирает.

Вишню «ину-дзакура» действительно называют «собачьей вишней», так как она обозначается иероглифами «ину» — собака, и «сакура» — японская вишня. Такое название дерево, похожее на растущую у нас черёмуху, получило благодаря пушистым веткам, облепленным мелкими белыми цветочками. При порывах ветра её ветки напоминают поджатые собачьи хвосты. Наблюдательность, меткие сравнения и старая лексика — именно то, чему его учил в господском доме мастер хайкай Китамура.

Басё уже в своих первых стихах старался ассоциировать увиденное в природе с поведением человека или животных, поэтому и растения у него могут радоваться, смеяться, грустить и даже плакать! Вот как, по мнению Басё, встречает пришедшую весну просыпающаяся вишня. Раскрывает бутоны и улыбается ветру:

Хару кадзэ-ни фукидаси варау хана мо кана.

Перевод:

Порывы ветра набегают,

И шелестят в саду цветы,

Они так радостно встречают

Приход весенней красоты.

Стих написан Басё в 24 года.

Ещё один схожий стих того времени, подписанный автором как Ига Уэно Мацуо Мунэфуса:

Атикоти я мэнмэн сабаки янагиками.

С точки зрения языка обращает внимание слияние слов «атира-котира» — «оттуда и отсюда», в удобную для короткого стиха форму, позволяющую при зрительном восприятии текста обратить внимание на то, что «коти» (иероглифы «восток» и «ветер») — это ещё и тёплый ветер, дующий с востока, притом Басё явно сравнивает развевающиеся во все стороны ветви ивы с распущенными женскими волосами:

Весенний тёплый ветер

Колышет ветви ив,

Как у волос распущенных

Их каждый взмах красив!

Или другое сравнение в стихе, написанном в 24 года и тоже подписанном Мунэфуса:

Мотиюки-о сираи тотонасу янаги кана.

«Мотиюки» — налипающий на ветки снег, похожий на покрытые как сахарной пудрой рисовые палочки-моти — «сираито». У поэтов «тэймон хайкай» встречается как сезонное слово для обозначения скорой весны:

Зима уходит, ветви ивы

Как нити белые свисают,

И как крупинками из риса

На них снежинки налипают.

Эффект игры слов использован и в написании безобидного стишка о старой сакуре, однако учитель решил, что «ку» звучит неуважительно по отношению к пожилым людям со стороны 21-летнего Басё:

Убадзакура саку я ро:го-но омоидэ.

Поэт призывает старую вишню «вспомнить на старости лет» свою молодость и расцвести вновь, но всё дело в том, что по звучанию «уба» аналогично слову «беззубая старуха», поэтому такой сарказм многим мог показаться издёвкой:

Старушка сакура, напомни,

Какой красивой была ты,

И, не стесняясь, покажи нам

На склоне лет свои цветы.

В стихах того периода можно встретить и обычную игру слов, называемую японцами «котоба-асоби», когда авторы варьируют смыслом одинаково звучащих слов. Вот пример:

Хитогото-но кути-ни арунари сита момидзи.

Одно и то же слово «сита» означает и «низ», и «человеческий язык». Внизу у ног красный лист клёна и язык во рту любого из нас.

Своего рода сопоставительная юмористическая ассоциация. Мой перевод:

Звучат одинаково — низ и язык,

Я к сходству слов этих даже привык!

Внизу — красноватый клёна листок,

И розово-алый во рту язычок.

Другой стих того же периода косвенно переплетается со старой поговоркой «в глазах пирата чёрта не разглядишь», но Басё делает упор на то, что и для людей низменного свойства — бандитов и пиратов, тоже существуют соответствующие им цветки. Это «они-адзами» — «чертополох» (они-чёрт), как и в русском «дьявол-репейник»:

Хана ва сидзу-но мэ ни мо миэкэри они адзама.

Мой близкий по смыслу перевод:

Свои цветы есть и для тех,

Чей образ жизни аморальный,

Из них лопух известней всех,

Чертополох вульгарный.

В некоторых переводах «сидзу» (он же «дзоку») трактуется как «бедный человек» — «и для бедняка есть свой цветок», только переводчики упускают из виду, что «дзоку» используется в значении «низменный», «бедный моралью» и встречается в сочетаниях «бандит, грабитель, пират» и им подобных. Этот стих был напечатан, когда Басё было 23 года.

Ещё один забавный стих посвящен любвеобильной кошке. В Японии принято считать, что весной не коты ищут кошек для любовных утех, а наоборот — кошки активно заняты поиском «котов-женихов». Хайку о том, как кошка стремится попасть в дом, где живёт кот, через прореху в дымоходе. В пояснительном тексте к этому хайку одного из японских филологов я нахожу ссылку на старинную легенду из 5-го сборника «Исэ моногатари», в котором рассказано, как хитроумный мужчина пробирается в спальню к возлюбленной не через ворота, а в щель у основания дома. Скорее всего, Басё, безусловно знакомый с классическим произведением, провёл аналогию и сочинил свой стих:

Нэко-но цума хэцуи-но кузурэёри каёи-кэри.

В моём переводе:

Чтоб повидаться с женихом,

Попасть решила кошка в дом,

И, хоть закрыта дверь на входе,

Нашла прореху в дымоходе.

Стих этот написан Басё в 35-летнем возрасте, когда он уже получил звание учителя поэзии «хайкайси» и подписывался именем Со:сё:. Не стану здесь перечислять все имена и псевдонимы поэта — о некоторых расскажу позже, но всего исследователи насчитали 21 имя поэта. Он менял свои псевдонимы очень часто. Из Мунэфуса превратился в Со:сё (китайское чтение Мунэфуса) и просил друзей называть его именно так, когда увлекся китайской философией.

В период становления для поэта было важно размещать свои стихи в авторитетных сборниках. К примеру, в издание «600 хокку хайкай» его включили с именами самых известных мастеров жанра. Вместе с тем именно в это время он начал задумываться над тупиковым будущим стиля «хайкай», служившим фактически развлекательным жанром для не очень образованной публики.

Басё обладал хорошим чувством юмора, позволявшим ему шутить не плоско и банально, а в стиле «умных полезных изречений». К примеру:

Хана-ни ия ё сэкэнгути-ёри кадзэ-но кусэ.

Стих, напоминающий известную песню того времени. В своём переводе стараюсь передать смысл шутки:

Не так страшна цветам-красоткам

Подружек сплетен суета,

Куда опаснее бывает

Болтливость собственного рта.

Поэт сравнивает женский «болтливый рот» со слишком широко раскрытым бутоном цветка, который при сильном дуновении ветра осыпается первым.

В своих ранних стихах Басё широко использует персонажей легенд и мифических богов, упоминания о которых обозначают наступление сезонов или событий:

Нацу тикаси соно кутитаба э хана-но кадзэ.

Басё как бы обращается к богу ветра Фудзину, который носит с собой огромный мешок ветра, наполненный вихрями, с просьбой — не выпускай раньше времени свои ветры и не губи только что распустившиеся цветы. Простой по смыслу, но красиво звучащий короткий стих. Надо отметить, что художники откликнулись на хайку Басё и нарисовали к нему очень впечатляющие гравюры. Мой перевод:

Тебя просить хочу, бог ветра!

Не раскрывай ты свой мешок,

Дождись — вот-вот наступит лето,

Тогда сдувай весны цветок!

И ещё одно обращение к ветру, и снова в 24 года под влиянием красот уезда Ига. И подписан — Мацуо Мунэфуса из Ига:

Сакаринару умэ-ни судэ хику кадзэ мо кана.

Послушай, ветер, успокойся!

Не трогай сливы лепестки,

Боюсь, ты точно их погубишь

Прикосновением руки.

Поэт явно опирается на древние рисунки, где бог ветра выглядит существом с головой и руками.

Другое поэтическое воззвание поэта направлено богу Эбису, картинки с изображением которого уличные тоговцы продают перед наступлением Нового года. Считается, что тот, кто поставит у себя в доме на видном месте фигурку-сувенир или картинку с ликом бога Эбису, не постареет в следующем году на целый год потому, что вместо него станет на год старше вечно молодой бог Эбису. Конечно, простенький содержанием, но с весельем воспринимаемый новогодний стишок. И он написан в 24 года под влиянием учителя хайкай:

Тоси ва хито-ни торасэтэ ицумо вакаэбису.

Бог Эбису, тебе спасибо,

Что не стареем мы с тобой,

Ты наши годы забираешь,

Но сам всегда как молодой.

Отец и старший брат Басё — оба профессиональные каллиграфы, как известно, сами обучали его скорописи и чтению старинных книг. Каждый мастер каллиграфии в то время не просто умел писать кистью красивые иероглифы, но и владел искусством рисования тушью — «суйбокуга». И сам Басё, и его ученики прекрасно владели этими навыками. Многие рисовали картинки к своим стихам, причём делали это с мастерством настоящих живописцев. И это неудивительно — обучение каллиграфии — очень сложный и кропотливый процесс, требующий владения навыками письма, схожими с рисованием иероглифов-картинок. В архивах есть несколько сохранившихся написанных кистью самого Басё скорописных текстов с рисунками, по которым вполне можно судить о Басё как и о художнике. А один из последователей Басё, живший несколько позже, но тоже известный поэт хайку Ёса Бусон, является автором иллюстраций ко многим хайку Басё и его портретов, по которым современные японцы и представляют себе образ мастера хайку.

О том, как трудно постигать каллиграфию, Басё написал короткий стих:

Фуми нарану ироха мо какитэ, катюкана.

На мой взгляд, стих очень простой — фуми — текст, ироха — японская азбука, катю — сжигать, но тем не менее в отдельных переводах я увидел просто поразившие меня полёты фантазии переводчиков. Конечно, в более поздних стихах Басё писал «заумными философскими загадками», которые переводчики трактовали совершенно по-разному, поскольку сами тексты давали возможности для фантазий. Но в ранних стихах он писал понятным языком и ориентировался, как и вся школа «хайкай», на простого читателя. Тем не менее я встретил даже вариант «сжигаю любовные письма» — так отреагировал автор перевода на «фуми» и «катю». Мой вариант:

Сколько же листочков

Придётся вам сжигать,

Чтоб знаки алфавита (ироха)

Правильно писать.

И немного об азбуке «ироха». Во времена Басё подобно сегодняшней азбуке «годзюон» — алфавита для правописания, была принята таблица «ироха», включавшая 47 символов, придуманных ещё в 8-м веке для упрощения письма знаками хираганы иероглифов, пришедших в Японию из Китая. Первым свидетельством использования таких знаков, как известно, является антология Манъёсю, в которой хирагана применялась только для замены записывавшихся иероглифами японских по происхождению слов вне связи со смыслом используемых иероглифов. Это были лишь знаки фонетического письма. Китаизмы впоследствии тоже были сокращены на письме скорописью и полускорописью, при этом в таких вариантах многие иероглифы стали похожими на знаки хираганы. А название «ироха» произошло от слоговой буддийской песни, в которой каждый знак хираганы озвучивается только по одному разу. Достаточно было выучить песенку, чтобы запомнить все звуки и знаки. В дальнейшем каждому звуку и знаку нашли соответствия в пословицах и поговорках по их первому слогу. Именно о муках обучения азбуке ироха и шла речь в том хайку Басё.

В следующем «ку» того же периода Басё фактически отвечает на вопрос, как он записывал свои стихи и куда складывал листочки во время любования природой:

Хана ни акану нагэки я варэ га утабукуро.

Опять же, смысл очень простой — «жаль, что цветы ещё не расцвели, и мне нет смысла доставать бумагу из мешочка со стихами». Исследователи Басё считают, что этот «ку» является пародией на похожие по смыслу строчки из «Исэ моногатари».

Мой перевод:

Как жаль — цветы не распустились,

И мне придётся ещё ждать,

Когда бумажные листочки

Смогу стихами исписать.

Было бы точнее в последней строке перевода написать «смогу из сумочки достать», но мне показалось, что буквальность нанесёт ущерб общему смыслу стиха. Я не случайно называю свои переводы «поэтическими», поскольку, в отличие от буквальных переводов прозой, они позволяют более свободно интерпретировать слова и словосочетания при передаче смысла и поэтики хайку.

На рисунках того времени с изображениями шагающего Басё можно увидеть перекинутую через плечо сумку-мешок, в которую поэт складывал кисти, тушь, чистую и исписанную стихами бумагу. Если мы откроем странички архивов под рубрикой Басё «дзихицу», то сможем увидеть и исписанные им самим кистью листочки, и аккуратно сложенные свитки бумаги. Готовые же к печатанию стихи переписывали начисто в соответствии с правилами стандартного письма «кайсё» ученики поэта. Сегодня исписанные скорописью оригинальные рукописные строки Басё и в Японии могут прочитать и понять только специалисты-филологи, историки или отдельные старички-японцы кому «за сто», поэтому все авторские тексты адаптированы под сегодняшний стандартный язык с толкованиями слов и фраз, что делает поэзию Басё доступной современному читателю.

Отмечая простоту и некоторую незрелость стихов того периода, необходимо всё же признать, что именно стиль «тэймон хайкай» сформировал Басё как профессионала-поэта — хайдзина. Более того, некоторые хайку того времени считаются настоящими шедеврами и выгравированы на гранитных камнях в местах, связанных с биографией Басё. Один из таких ранних хайку выгравирован на камне у станции Уэно — его родного уезда в префектуре Миэ:

Цуки дзо сирубэ коната-э ирасэ таби-но ядо.

Мой перевод:

Луна дорожку освещает,

В ночи показывая путь,

Сама ночлег мне выбирает

И приглашает отдохнуть.

Очень красиво звучит и в какой-то степени проявляет особенности поэтического мировоззрения стих о Луне, написанный 24-летним Мунэфуса-Басё в родном Ига:

Хана-но као-ни харэутэситэ обородзуки.

Поэтичное «харэутэситэ» и сезонное «обородзуки» вместе создают картинку лёгкой дымки тёплой весенней ночи:

Луна свой лик стыдливо скрыла

В туманной ночи темноте,

Её сиянье уступило

Цветов весенних красоте.

Искомо японскими старыми словами наполнен и стих о сосне, назло зиме остающейся зелёной, не сбросившей вопреки холодным осенним дождям иголки, подобно пожелтевшим опавшим листьям:

Сигурэ-о я модокасигаритэ мацу-но юки.

Мой перевод:

Сосна зелёная в иголках —

Холодный дождь не смог их смыть,

---

Зима, на осень разозлившись,

Решила снегом их накрыть.

И почти одновременно с предыдущим был написан в 23 года и очень похожий по стилю стих о майском дожде:

Самидарэ-ни онмонодо-о я цуки-но као.

Очень старое слово «онмонодоо», означающее «длительное отсутствие», в сочетании с «самидарэ» — иероглифы «май» и «дождь» — многодневный весенний майский дождь, придают особое поэтическое звучание этому «ку». :

Дождь проливной и непрестанный

К нам привела с собой весна,

И я теперь уже не знаю,

Как в мае выглядит Луна!

В таком же стиле «под старину» написан в те дни и ещё один стих:

Сиорэфусуя ёвасакасама-но юки-но такэ.

Явное заимствование из легенды об отце, нашедшем тело замёрзшего сына под сломавшимся заснеженным бамбуком: отец жалуется на то, что в мире всё наоборот — молодой умирает рано, а старик живёт:

Как будто мир перевернулся,

Когда бамбук снег наклонил,

Что было верхом, стало низом,

А распрямиться нет уж сил…

Глава четвёртая. Басё в Эдо

Изданный поэтом на родине сборник «Каиоои» стал не только значимым событием в творческой деятельности Басё в период жизни в Ига, но и полноправным мандатом на вхождение молодого сочинителя в столичное сообщество поэтов, которое постепенно перетекло из Киото в Эдо в связи с переносом туда в 1603-м году сёгуном Токугава Иэясу своего штаба правления — правительства «бакуфу».

Попрощавшись с семьёй и друзьями, Басё перед отъездом в Эдо написал замечательный стих:

Кумо-то хэдацу томо я кари-но ики вакарэ.

Я постарался передать в своём переводе и настроение, и смысл слов поэта:

В заоблачную даль

Как гуси улетаем,

Когда друзей и дом свой

Надолго покидаем.

Поэт явно намекает на то, что как «кари» — перелётный гусь, он ещё вернётся в родные края, поэтому я не совсем согласен с фразой «навечно покидаем» во многих переводах, тем более, что «навечно» в оригинале вообще нет.

Обосновавшись в Эдо во временном жилье, Басё вернулся в Ига уже через два года. Встретился с родными и со своим наставником Китамурой Кигином. Учитель подарил ученику новый труд «Уморэги» — «Теория хайкай», что ещё более укрепило дружеские отношения между опытным хайдзином и его взрослеющим учеником. Китамура Кигин был настолько авторитетным наставником, что с его разрешения ученики, в том числе и Басё, для придания своему имени солидности добавляли к личному поэтическому псевдониму ещё четыре иероглифа — «Кигин мондзин» — ученик Кигина.

Пробыв на родине два месяца, Басё снова отправился в Эдо, только в этот раз уже на более длительный срок.

Как бы надолго ни покидали свой отчий дом чтившие семейные традиции воспитанники рода, они обязаны были хотя бы раз в четыре года навещать свои родные края и проходить регистрацию в конторе уезда. Басё, следуя и традиции, и правилу, летом 1676-го года, ровно через четыре года после зарегистрированного отъезда из Ига в 1672-м году, снова отправился на родину.

В те времена законы были довольно строгими, и те, кто не соблюдал правило регистрации, лишались прав на свою недвижимость. Именно это, скорее всего, стало причиной утери прав на земельный надел в Ига «дзи-самураем» — самураем-крестьянином, отцом Басё, когда он перекочевал в соседний уезд Уэно.

После второго посещения родных мест в июне 1676 года Басё вернулся в Эдо уже не один, а с 16-летним Тоином — племянником, сыном своей старшей сестры, по каким-то причинам оказавшейся неспособной его содержать. К Тоину в дальнейшем Басё относился как к собственному сыну, но тот каких-либо творческих способностей не проявил, а чем занимался — в записях не указано. Известно только то, что Тоин страдал туберкулёзом и умер раньше поэта.

Вернувшись в Эдо после первого посещения Ига, Басё начал бурную поэтическую деятельность в столичном квартале Канда. Издавался практически во всех популярных и авторитетных сборниках, сам проводил конкурсы и мастер-классы для поэтов хайкай. Конечно, не всё шло гладко тогда у поэта — были и победы, и поражения на конкурсах — «касэн», реальное соперничество с маститыми хайдзинами школ «хайкай» и, главное, — борьба за сторонников и последователей. Именно их числом и статусом публикаций определялся титул поэта, а заработки — от количества платных учеников. Своего рода спрос и предложение на поэтическом рынке. Басё добился ощутимых успехов и получил право установить на предоставленном ему временном жилье официальную табличку «Учитель хайкай».

До сих пор нет единого понимания, в каком районе и в чьём доме поселился 29-летний поэт, приехав в столицу в первый раз. По мнению большинства исследователей, он ехал туда, уже зная, кто предоставит ему временный кров. Скорее всего, его уже ждал в своём доме проживавший в соседнем с районом поэтов Канда, в квартале Нихонбаси, ученик Китамура Кигина Одзава Таро, увлекавшийся поэзией богатый господин с поэтическим псевдонимом «Бокусэки». В предоставленном Одзавой временном жилье Басё выполнял функции писаря и составителя документации для своего покровителя, а также давал уроки письма и сочинительства стихов.

Позже Одзава познакомил Басё с другим зажиточным любителем поэзии — владельцем рыболовного промысла Сугияма Сампу. Именно они в дальнейшем материально помогали поэту в строительстве его хижины, известной как «Сэкигути Басёан», на месте старенького домика, предоставленного Басё водопроводной компанией «Канда дзёсуй», в которую для дополнительного заработка по протекции Одзава Таро поэт устроился в 1676-м году «смотрителем». А «присматривал» Басё за состоянием водопровода, точнее, водоканала «суйдо» длиной 66 км, бравшего начало от источника — пруда Игасира в префектуре Тотиги, сооружённого ещё по приказу могущественного Токугава Иэясу в 16-м веке. Ради любопытства нажимаю в японском поисковике известное токийское название «суйдо баси» и выясняю, что сегодняшняя станция метро и мост неподалёку названы так именно в честь того самого водоканала, который ещё тогда обслуживал великий поэт.

Дом, в котором Басё поселился после временного пристанища у «Бокусэки», поэт называл «Рюгэан» — буквально — «дом, где скрывается дракон». Басё прожил в нём три года, но, уволившись из компании в 1680-м году, переехал в район Фукагава, где на деньги учеников и покровителей соорудил дом, названный затем «Басёан Фукагава». О самом первом домике поэта в Сэкигути напоминает теперь только памятная доска, а когда-то на нём красовалась табличка «Учитель хайкай».

Район Фукагава был не таким оживленным и престижным, как квартал поэтов Канда, но, по воспоминаниям друзей, там Басё любовался и прекрасным садом, и даже прудом. А когда его ученик Рика принёс в дар своему наставнику росток банана (на японском — «басэ» или «басё:»), то обрадованный таким вниманием поэт сразу же посадил куст банановой пальмы и написал известный хайку:

Басэ-о уэтэ мадзу никуму оги-но футаба кана.

Я куст банана посадил,

И только он теперь мне мил,

А что ковыль листки пустил —

Так я его и не любил…

С тех пор Басё стал называть свою хижину «Басёан» — «хижина банана», название, встречающееся во многих его стихах. Только вот из-за случившегося в декабре 1682-го года сильного пожара в храме по соседству огонь перекинулся и на дом Басё, оставив поэта без жилища и любимого растения.

На некоторое время после пожара Басё приютил в своём доме его друг и ученик Такараи Кикаку, сам же организовавший потом сбор денег на строительство нового дома для Басё. На его призыв откликнулись более пятидесяти поэтов, и через некоторое время второй одноимённый дом Басё уже был построен. Там он и написал хайку о «четырёх углах»:

Вага ядо ва сикаку-на кагэ о мадо-но цуки.

В хижину мою

С четырёх сторон

Лунный свет заходит

Прямо из окон.