Бесплатный фрагмент - Поэртизан

К читателю

Поэртизаны, ушедшие в дремучие райские кущи, выходят по ночам и бьют ангельские рати Изящного Воинства своими корявыми стишатами, и, казалось бы, что Ангелам до этих слабых, доморощенных рифм?

Но ведь важен не эффект, не горы трупов, покрытых обугленными перьями, а сам факт существования сопротивления.

Поэртизаны в старых черных бушлатах и свитерах-водолазках, с папиросами в зубах и спичечными коробками в карманах — мы бессмысленны. Мы не нужны карликовому миру современной русской поэзии.

Но мы есть, и что теперь с этим поделать?

В поход

Вороны реяли над темными крестами.

Ты лоб перекрестя двумя перстами,

Толкнул коня в бока. Он дернул гривой

И пошагал вперед неторопливо.

Смотрели бабы, молча, опустело.

Проплыл собор стеною ярко-белой.

Там на крыльце стояли неживые

Властители распавшейся России.

И все, что с ней теперь должно случиться —

На острие копья в твоей деснице.

Двумерный сонет

Что удивительного в том,

Как наши жизни не совпали?

Ведь Богу не важны детали,

Он их оставил на потом.

И в темной студии небес

Затерян слабый наш набросок

Среди холстов, листов и досок

И недоделанных чудес.

Но удивительное в том,

Что мы дышали полным ртом,

Хоть воздуха нам было мало.

Двумерность нам не помешала,

Когда двумерны мы вдвоем.

Что ж удивительного в том?

Офицеры и поэты

Офицеры и поэты —

Окровавлены манжеты,

Рифмы, острые как шпаги,

Кони — резвы, девы — наги.

В восемнадцатом столетьи,

Злы, чисты, пьяны как дети.

В продырявленном камзоле

Сердце просится на волю.

Ничего, что ваши букли

Кровью алою набухли,

Если в кружеве сраженья

Слышишь сталь стихосложенья.

Коридоры

Мы живем в коридорах

Здесь десятки дверей

И за каждой молчат

Стаи жадных зверей.

И войти мы боимся

И боимся уснуть.

Утешаясь одним —

Как прям этот путь.

Не шагнуть вправо-влево,

Никуда не свернуть.

Нам не надо любви —

Только хлеба чуть-чуть.

И на каждую дверь

Покрепче запор.

И тогда мы полюбим

Наш коридор.

Пехотный батальон

Приник к земле пехотный батальон.

Он завтра станет кормом для ворон.

Он ждет сигнала гибельной атаки

В предутреннем холодном полумраке.

Земля передовой уже мертва.

И серая мертва на ней трава.

И небо серое провисло над окопом,

Чтоб легче нам попасть на небо скопом.

Два голых человека

Лежат два голых человека.

Под ними — смятая постель.

Мужчина курит сигарету.

На улице метет метель.

А женщина лежит спокойно,

Лежит и терпеливо ждет,

Когда печаль его растает

И снова он в нее войдет.

Лежат два голых человека

Лет сорока. И не спешат.

Вопрос моральности поступков

Они, конечно же, решат.

Решат они легко и просто —

Поскольку за окном метель

Поскольку дом их — это остров,

То выход — все-таки — постель.

Не спи

Не спи. Не спи. Сегодня ночью

Во тьме рождаются стихи.

И с неба падают как клочья

Холодной белой чепухи.

И покрывают землю, крыши,

Бульвары, парки и мосты.

Их шороха никто не слышит.

Одна лишь ты.

Сонет о луне

Читай меня. А что нам остается?

Меж нами километры пустоты,

И робкие воздушные мечты.

В ней воплотить никак не удается.

Читай меня как книгу в темноте,

Не видя букв, но смысл понимая.

И душу из страницы вынимая,

Не уступай пространство пустоте.

Луна над нами все-таки одна,

Пускай за облаками не видна —

Она там есть. Она, конечно, светит.

И если крикнешь ей — она ответит.

И эхо, отразившись от луны,

Вернется к нам предчувствием весны

Зимние отцы

Снег беспрерывно шел два дня.

И укрывал Москву как будто

Отец безумный укрывает дочь,

Хотя в квартире все разбиты окна

И дочь ушла с каким-нибудь ублюдком.

Но снег валил-валил-валил-валил…

И все, что было плохо — исправлял.

Наутро плавных линий было столько,

Что мне казалось — я качусь на санках,

Но — медленно. Белела тишина

На городе, в котором не бывает

Ни тишины, ни белизны обычно.

Мы словно дети из японской сказки,

Бродили среди снежного барокко,

Свисающего с веток. Даже птицы

В то утро не решались исчеркать

Своими лапками неимоверность снега.

И мы не замечали ни машин,

Ни светофоров, ни людей — как будто

Мы шли тропой по сказочному лесу —

И вот сейчас увидим ледяную

Сверкающую башню на скале.

Женская душа

Мой друг, у женщин нет души.

А это псевдотрепетанье —

От ветра. Словно камыши

Что у болота мирозданья.

Шумят, волнуются, трещат…

И не хотят твоих иллюзий.

А что тогда они хотят?

Каких-то призрачных диффузий.

Слиянья. Корневой системы.

Передника, а не «Богемы».

Не неба даже — потолка,

Чтоб клеткой стал для мотылька.

Икар

Ты рояль исступленно терзала,

Превращая Шопена

В разорванных бус дребедень.

Я взял трость и сказал:

Неужели вам этого мало?

И раскрыл твою дверь.

А за дверью был пасмурный день.

Я ушел. Ты легла

На ковер из далекого Конго.

И тихонько смеялась

Сквозь чернотекущую тушь.

Расставание было

Болезненно, остро и тонко.

Словно спицу воткнули

В сплетение тесное душ.

Я шагал под зонтом,

И дымил своей верной сигарой.

Бледный, мудрый, больной,

Не надев даже пары калош.

Так сгорают в зените

Невинные судьбы-икары,

Не поняв, что зенит

Это ложь. Это вечная ложь.

Два мамонтенка

Вы может быть давно уже мертвы,

А я все также Вас зову на Вы.

А может быть, когда и я умру

Мы станем фотками на Одноклассник.ру —

Сон сервера в далекой Воркуте —

Два мамонтенка в вечной мерзлоте.

Как это сладостно. Но вот одна беда

Я больше ревновал бы Вас тогда.

Светойдные устраивая бури —

Так, чтоб сверкало ажно в Сингапуре,

Я рвался бы неведомо куда…

Я врезал бы по звездам со всей дури!

Я волком выгрызал бы провода,

Что б Вы… хотя бы… вежливо…

Взглянули.

Июнь

Нет ночью тишины — цикады

стрекочут словно сотни погремушек.

И не хватает лишь рояля Монка.

Порой в Москву прогромыхает поезд.

В цистернах — нефть. А может — ночь сгустилась.

Он ночь везет в Москву — я так подумал

и как разведчик влез под одеяло.

Пускай им привезут побольше ночи,

которую в Москве так мало любят,

а если любят, то за блеск витрин,

за фонари и за метро пустое,

за желтый свет в окне и за рассвет,

когда усы топорща водяные,

машины поливальные прибьют

всю пыль, которая скопилась ночью.

Когда же заблестит в Москве асфальт,

я буду спать еще на этой даче,

не уловив, когда цикады смолкнут,

и птицы защебечут за окном.

Когда трава и листья, и цветы

намокнут от росы.

Паучок

Тебе, любимой и забытой,

нытье души я посвятил.

И этой мукой освятил

замок двери твоей закрытой.

Слезою чистою омытый

твой образ я не сохранил,

когда и думать запретил

себе о нежности. Сокрытый

во мне отшельник, подавил

во мне все чувства. Я убил

жучка любви. Но он, убитый,

меня царапнуть норовил,

пока ему хватало сил,

своею ножкой ядовитой.

Конец двадцатого века

Там ветер ветки шевелит

и в темноте стучатся капли