Бесплатный фрагмент - Под знаком OST

Под знаком OST

Часть 3 (1945–1946)

Авторы: Елена Немых, Наталья Назарова

Посвящается жертвам диктатур

События, описанные в книге, являются художественным вымыслом, имеют совпадения с реальными событиями, однако не являются воспоминаниями конкретных людей.

2004 ELENA NEMYKH ©
2018 ELENA NEMYKH ©
2025 ELENA NEMYKH ©

Предисловие

— Идея фильма «Я вернусь» по мотивам книги «Под знаком ОST» у меня появилась в 2004-м. Вторая мировая война, начавшаяся в 1939-м и ставшая проклятием для Европы, вдохновила именно меня придумать кино на оригинальную и никем не снятую идею: о судьбе D. P. (displaced persons), в том числе об остарбайтерах. В 2007 году я сняла документальный фильм «Рабы двух диктатур» (автор и режиссер: Елена Немых, продюсер: Юрии Бабуров, Елена Немых), премьера которого состоялась в 2018 году на фестивале «Документальная среда», в 2009-м на телеэкран вышел 12-серийный фильм «Я вернусь» с участием актеров театра и кино, таких как: Елизавета Боярская, Юлия Пересильд, Елена Подкаминская, Елена Николаева, Роман Полянский, Дмитрий Миронов и др. Я благодарна судьбе за все те встречи, которые произошли у меня во время написания книги «Под знаком OST», а также подготовки, съемки, постпродакшена, телевизионных и интернет-премьер художественного фильма «Я вернусь» (автор идеи: Елена Немых, автор сценария: Наталья Назарова, режиссер-постановщик: Елена Немых, продюсеры: Игорь Толстунов, Анна Кагарлицкая) о судьбе остарбайтеров.

Наталья Назарова — сценарист и режиссер сделала бесконечно много для этого проекта, но ушла от нас безвременно (1969—2025). Я посвящаю эту книгу ей.
Елена Немых, режиссер-постановщик

художественного фильма «Я вернусь»

Глава 1. Москва. Июнь. 1945

Поезд уже остановился, надпись «МОСКВА» на здании Белорусского вокзала говорила о том, что девчонки, Шура Петрова и Мария Растопчина, действительно приехали в столицу. Длинное и трудное путешествие закончилось. Чувство счастья захлестнуло их с головой. Однако выйдя на платформу вместе с маленькой Диной, первое, что они увидели, был патруль милиционеров, они проверяли документы: 
— Товарищи, документики, попрошу вас.

Увидев Мусю с Диной на руках, он бросился к ней:

— Гражданочка, я вас попрошу. Документики готовим (кивая на Дину). И на ребеночка тоже.

Пока патруль проверял девушек, капитан, который чудесным способом спас в поезде девчонок от пьяницы в кепке, выводил свой взвод на платформу. Солдат надо было построить и пересчитать. Увидев патруль, капитан быстро козырнул им, делая знак рукой своим солдатам:

— Отдайте девушкам свои шинели (махнув рукой). А то они не по уставу одеты (с нажимом). А это — наши медсестры. Правда ведь?

Впрочем солдаты поняли его с полуслова: девчонок надо спасать. Они быстро сняли с себя шинели и, не обращая внимания на милиционеров из патруля, передали их девушкам. Капитан скомандовал тихо:

— Шура, Муся, Дина, быстро!

Девчонки облачились в шинели и пилотки, а Дину капитан подхватил на руки. Шура и Муся в форме медсестер с чемоданами в руках пополнили солдатские ряды. Взвод выстроился на платформе, слушая команду капитана:

— Смирно, налево! С песней, шагом марш!

Солдаты дружно запел «Катюшу»:

Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой,

Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой.

Муся и Шура подхватывали песню то же:

Выходила, песню заводила, про степного, сизого орла.

Про того, которого любила, про того, чьи письма берегла.

Так девчонки и промаршировали мимо кордона милиционеров вместе со взводом солдат. Когда патруль остался позади, капитан поставил Дину на платформу, протянув руку Шуре и Мусе:

— Ну, вот и все. Теперь вы в безопасности! Дальше патруль есть только в метро.

— Спасибо, товарищ капитан!

Капитан пожал им руки, на минуту задумался. А потом, засмущавшись, снял и тут же нервно надел свои очки в роговой оправе. Муся смотрела на него с интересом, а Дина вдруг протянула свои ручонки и резко сдернула очки с замешкавшегося офицера. Капитан расхохотался, увидев как девочка на руках у Растопчиной водружает их себе на нос:

— Вот обезьянка!

Муся стало неудобно, она отобрала у Дины очки, передала их ему:

— Возьмите! Спасибо вам за помощь!

— Ну, удачно вам, девчонки, до дома добраться.

— До свидания. Спасибо вам еще раз.

— Счастливо! Ух ты, курносая.

Капитан потрепал Дину за курносый нос, махнул на них рукой, и вскоре девчонки вышли на площадь Белорусского вокзала, вдыхая воздух свободы полной грудью:

— Господи, Москва!

Шура и Муся схватили Дину за руки и повели к воротам, откуда вышли сразу на площадь Белорусского вокзала. Уже через три часа, проехав на электричке и автобусе, Муся и Шура оказались за городом, рядом с бывшей дачей Растопчиных. Чувство ностальгии по старым и довоенным годам захлестнуло Мусю, она с интересом рассматривала старые места, и уже третий час рассказывала Шуре о своей семье:

— У нас квартира была в центре, но мы все как-то здесь больше любили бывать.

Петрова рассматривала уютные профессорские дачи со скепсисом:

— Да, неплохо интеллигентки устроились. Папу-то небось на фронт-то не отправляли! Как ценного работника мысли.

Муся ответила сухо:

— Папу арестовали накануне, войны, и квартиру сразу же отобрали.

— Ой, ничего себе. Прости, Муся, болтаю не знаю что. И дальше?

— Мы жили на даче, оттуда поехали за продуктами. С моей мамой в 41-м. И вот попали в плен. Маму в комендатуре в деревне под Можайском оставили работать, а я под угон попала. Ну, и так я вот в Германии оказалась. Вспоминаю, до сих пор мурашки от страха. Как я выдержала это все, не знаю… Особенно мне химзавод и карцер часто снятся. Просыпаюсь в холодном поту!

Муся и Шура оказываются рядом с калиткой бывшего дома. Дина крепко держала Растопчину за руку, рассматривая дачу. Заросший сад, тропинка, все это навевало тоску. Мусе вспомнился и папа, и его арест в ночи, и мама, с которой они ушли за продуктами, а позже попали в плен. Увидит ли она ее? Вернулась ли мама тогда домой в 41-м? Что случилось с бабушкой Лизой? Сестрами? Вернулся ли Митя? Все эти вопросы роились в голове девушки беспокойным ульем. Муся открыла калитку и двинулась к дому, из которого ей навстречу неожиданно выскочила Педина. В пеньюаре, с бутербродами в руках она провожала на работу своего мужа-профессора. Педин, в пенсне и в сером пальто, с такой же шляпой в руках шел к служебной машине, подъехавшей к воротам дачи. Педина сюсюкала:

— Котик. Ты забыл бутерброды! (протягивая их) На! Держи!

— О, спасибо, масик! Я на работе поем.

Педин поцеловал жену и сел в машину, забирая бутерброды у жены, а она долго махала ему рукой. Когда машина скрылась за поворотом, она развернулась домой. Увидев Мусю с ребёнком и долговязую Шуру, она охнула от испуга: — Здрасте!

Муся отважилась спросить:

— Простите, пожалуйста, а из Растопчиных кто-то есть на даче?

Педина с секунду ее рассматривала, потом поджала губы:

— Растопчины?! Нет тут больше никаких Растопчиных.

Упоминание о бывших владельцах дома ее явно расстроило. Муся удивленно переспросила:

— Как нет?

Она подозрительно уставилась на Мусю:

— Выселили их, понятия не имею, куда! Мы только недавно вернулись из эвакуации (вдруг резко) И нечего здесь больше шляться!

Педина дошла до дома и с шумом захлопнула дверь перед носом девчонок. Реакция новой владелицы дачи была неожиданной. Шура дернула Мусю за рукав, они развернулись и пошли обратно к автобусной станции. Дина семенила рядом. Муся молчала всю дорогу, а когда они разместились в рейсовом автобусе, решительно заявила Шуре:

— Надо к тете Лиле ехать. В Москву.

— К кому?

— К бабушкиной подруге.

Пока девчонки разыскивали сестер Растопчиных, в квартире Лили Шварц, праздновали свадьбу. И не чью-нибудь, а ее самой! Иван Павлович встал на колено перед тетей Лилей, надел ей на палец обручальное кольцо и вручил букет цветов. Новобрачная, в красивом белом платье, с флердоранжем в волосах, благосклонно слушала его предложение:

— Дорогая! Выходи за меня замуж!

Он надел ей кольцо и скомандовал Гуле Растопчиной:

— Гуля, заводи музыку!

А когда она поставила иголку на старую пластинку, тетя Лиля расплакалась. Зазвучали «Утомленные солнцем» Ежи Петербургского. Эта музыка всегда навевала на нее тоску и казалась слабым напоминанием о мирной жизни. 
— Горько! — кричала Гуля

Иван Павлович расцеловал тетю Лилю, и они начали вальсировать, медленно приближаясь к большой картине, написанной маслом. Она стояла в углу комнаты на мольберте, на ней — изображена сама тетя Лиля в молодости. Новоиспеченный муж вкрадчиво задал вопрос:

— Замечательная картина. А это кто тебя увековечил?

Лиля Шварц засмущалась:

— Один мой друг. Он — хороший художник!

— Ты ему позировала?

— Ну, что ты! Это — его фантазия. Как ты мог подумать, что я позировала?

— Я пошутил.

Они вальсировали мимо картины, а Гуля, улыбнувшись, подошла к окну. Она открыла шторы и села на подоконник. В окна проникал солнечный свет. Девушка закрыла глаза и долго нежилась в лучах солнца. Неожиданно во дворе дома появились Муся, Шура и маленькая Дина. Они с интересом окинули взором лавочки у подъездов, а потом Петрова заметила табличку с названием улицы и номером дома: 
— Маросейка, 12

— Ну, вот — это адрес тети Лили Шварц.

Девушки оглянулись, разыскивая нужный подъезд. А Гуля, неожиданно увидев Мусю, Шуру и маленькую Дину, чуть не свалилась с подоконника. В худощавой фигуре в синем платье и коричневой кофте она неожиданно узнала свою среднюю сестру. Радость от того, что она жива-здорова, просто захлестнуло Гулю. Она вскочила с подоконника и закричала танцующим: Ивану Павловичу и тете Лиле:

— Тетя Лиля! Палыч! Муська приехала!

А потом открыла пошире окно и заорала средней Растопчиной: 
— Муся!!!

Тетя Лиля то же подбежала к окну, она просто не верила своим ушам, а Гуля все твердила: 
— Это же Муся!

Она спрыгнула прямо с окна первого этажа и побежала во двор. Уже через минуту сестры обнимали друг друга. Казалось от счастья они позабыли обо всем, но рядом запищала Дина:

— Мама!

Гуля отстранилась от Муси, увидела Дину и села на корточки перед малышкой: — Ты кто?

Девочка, смущаясь, спряталась за Мусю, и она ответила за нее:

— Это- Дина. Мы ее в Белоруссии нашли, в сожжённой деревне, но меня она зовет «мамой».

Гуля посмотрела на сестру вопросительно, но решила повременить

с расспросами и обратилась к Шуре:

— А вас как зовут?

Шура решительно протянула руку:

— Меня? Шура Петрова!

Мусе не терпелось все узнать про родных, и она перебила подругу:

— А где мама, Гуль? Я была на даче нашей. Мы ее не нашли.

Гуля вздохнула, трагическая новость еще неизвестна Мусе:

— Маму убили… Под Москвой.

От неожиданности Муся охнула, непроизвольно зажала себе рот, силясь что-то сказать, но слова будто застряли во рту. Она долго пыталась что-то сказать, но в этот момент в окно во двор выглянули Иван Павлович и тетя Лиля, которая приветливо махнула платком, приглашая их в квартиру, а потом обернулась к мужу:

— Палыч! Это — Муся! (крестясь) Эх, Лизанька не дожила!

Иван Павлович вздохнул:

— Это хорошо, радоваться надо. Муся вернулась. (поет) «А в терем тот высокий, нет ходу никому».

Тетя Лиля на радостях то же подхватила: «А в терем тот высокий, нет ходу никому!» Они обнялись, наблюдая, как Муся, Гуля, Шура и Дина заходили в подъезд. Уже через десять минут, Иван Павлович разливал всем водки в рюмки. Тетя Лиля расчувствовалась:

— Эх, жахнем!

Она задела свою стопку на столе, и та разбилась вдребезги. Иван Павлович охнул:

— Я подмету! (поет) «И в терем тот высокий, нет ходу никому».

— Это к счастью, Палыч!

Муся быстро выпила вместе со всеми, голова кружилась, неужели это все происходило с ней? Она — на родине, в кругу семьи. Она никак не могла осознать страшное известие о маме: Вера Сергеевна, ее лицо, просто стояло перед ней. Ей ужасно хотелось расплакаться, но отвлекла Дина. За праздничным свадебным столом ей достался большой кусок пирога. Для девочки из голодной белорусской деревни это оказалось целым событием. Муся волновалась, как она справиться с ним, но Дина схватила ложку, протянула ее Мусе, и та стала аккуратно отламывая, скармливать пирог малышке. Ей есть совсем не хотелось, долгие годы спартанской жизни и голода, научили ее воздержанию. Шура схватила гитару, и, ударив по струнам, они хором начали петь «А в терем тот высокий». Через час девушки уже укладывали маленькую Дину в кровать. Муся укрывала ее одеялом и гладила ее по волосам, успокаивая:

— Диночка, спи, моя маленькая! А я дверь закрою.

Муся закрыла дверь в спальню, спела песню-колыбельную девочке. В соседней комнате тетя Лиля решилась напомнить Гуле о Зое:

— Зое надо написать. Про Мусю, что она вернулась.

Однако младшая Растопчина лишь сердито пожала плечами:

— Она меня забыла… А еще сестра называется.

Шура сидела тут же на диване и к разговору явно не прислушивалась, а потом вдруг неожиданно громко запела вслух: «Ой, цветет калина в поле у ручья». Иван Павлович испуганно вскочил и прикрыл дверь, ведущую в комнату, где уже спала Дина:

— Тише. Ребенок спит.

Шура понизила голос, но упрямо продолжила петь: «Парня молодого полюбила я. Парня молодого на свою беду, не могу открыться, слов я не найду».

Песню подхватила тетя Лиля:

— Нет, я — лучше! (поет) «Ой, цветет калина, в поле у ручья. Парня молодого полюбила я! Парня молодого на свою беду, не могу открыться, слов я не найду».

Иван Павлович тронут, он встал на одно колено, поцеловал ей руку:

— Лилечка, душа моя. Любовь всей моей жизни!

Он поднялся, расцеловал тетю Лилю уже в губы, и они расхохотались. Гуля осторожно заглянула в соседнюю комнату. Дина уже тихо посапывала под одеялом, Муся задумчиво щелкала выключателем настольной лампы. Гуля поинтересовалась:

— Спит Дина?

— Ага…

Гуля заметила Мусин чемоданчик в углу. Она подошла, раскрыла его. Муся молча смотрела, как она копалась в ее одежде. Неожиданно младшая сестра наткнулась на желтое платье, то самое, которое ей подарил Стефан Мишо:

— Твое платье?

— Мое.

— А померять можно?

— Можно.

Гуля радостно охнула, быстро натянула на себя платье, подбежала к зеркалу: 
— Дашь поносить?
Муся смутилась:

— Нет, Гуля. Просто… Это, в общем, подарок от одного человека.

— От кого?

— Да был там на ферме немецкой, где я работала, один француз пленный.

— Француз? Красивый?

— Ах, я сейчас тебе покажу.

Муся залезла в чемодан, вытащила из-под подкладки фото Стефана:

— Сейчас. В сортировочном советском лагере все отобрали, пришлось вот спрятать. (протягивая фото Гуле) Смотри!

— Красивый!

Гуля взяла фото в руки, рассматривая. Муся вздохнула:

— Знаешь, у него такой нос был большой, смешной, и мне он всегда говорил, что у меня глаза, как звезды, что он увезет меня в свою Францию.

— Францию? Ох, Мусенька!

— Ага! Во Францию!

— А расскажи про Германию! Какая она?

— Знаешь, когда я первый раз увидела Германию, меня в ней поразило все. Мощеные дорожки. Булыжник к булыжнику. Везде цветы. Фрау наряженные. (вздыхает) Но я все это возненавидела, потому что остарбайтеры для них были как вещи. Рабы, и все! И везде — флаги со свастикой. Завод — химический. Работа — с утра до ночи. Суп — из брюквы. Наказание — плетьми.

— Кто? Остарбайтеры? Это — кто?

— Остарбайтеры — это работники с востока, ост — это восток по-немецки.

— Я наверное так долго бы не смогла быть в Германии.

Муся осторожно добавила:

— А я свою судьбу не выбирала. А вообще знаешь, там тоже были люди. Везде есть люди. У меня в лагере была подружка. Она в своем дневнике написала, что чужих нет, все — родные. Она умерла, от тифа. (всхлипывает) Гулечка, я не могу поверить, что мамы и бабушки нет. А как Зоя? Что она? Как ей живется в Харовске?

— Не знаю, мы с ней ссорились последнее время. Я сволочь, Муся, но я действительно из-за эгоизма Зои аборт сделала от старика.

Муся охнула, зажав рот рукой:

— Гуля… Ты…

— А Зоя считает меня предательницей, я, оказывается, знала, что бабушка болела, и не пришла на помощь. А меня-то тут тогда здесь и не было. Я в другом месте жила. У гражданского мужа.

— Как на нее все это не похоже! Я про Зою. А кто он, твой муж?

— Он — директор рынка. Только я с ним больше не живу. Вот. После аборта мы расстались. (пауза) Да я еще и Митю твоего спасала, когда он к нам с Зойкой в госпиталь попал под чужой фамилией.

Муся удивленно посмотрела на Гулю, новость про Митю ее шокировала. Митя жив? И был в Москве? Но когда? Ведь последний раз, она его видела, когда провожала на фронт в часть народного ополчения:

— Митя? Когда он попал к вам в госпиталь?

— Он был у Зои в госпитале и у нас дома в 42-м, весной, и Зоя из-за него тоже на меня (через паузу с трудом) обиделась. Он скрывался у нас! Его НКВД искало! Вот!

— Митя, ох! Ты мне расскажи, что с ним, как он?

Гуля замолкла, потом встала на табуретку, залезла на шкаф, достала бумажную пластинку.

— Вот смотри, это — Митино. Он эту пластинку в вещмешке с фронта привез. Хранил. Я с ней ходила в НКВД, меня вызывали, и я сказала, что я его невеста. Не ты, а я. Понимаешь? В общем, пластинку, на которой я имя исправляла, мне вернули, а Зоя загремела из-за подделки его документов в Харовск.

Муся ошеломлено рассматривала бумажную пластинку, на которой исправлено имя с Муси на Гулю: «Гуля+Митя, 1941»:

— А почему здесь: Митя + Гуля?

— Ну, переписала. Это целая история. Нас вызывали в НКВД, и я туда ходила. Чтобы спасти его.

— Спасти?

— В общем, Митя из плена к нам в госпиталь прибыл. Бежал, был контужен, попал к Зое в госпиталь.

— В плену? Когда?

— Весной 42-го, когда ему грозил арест, потому что всех, кто был в плену в окружении, арестовывали.

— За то, что в плен попал?

— Положение было такое: фашистов только из-под Москвы выкинули. Он жил три дня здесь, потом ушел на фронт, под другим именем. Павел Левченко.

Муся смотрела на Гулю неотрывно:

— Так его зовут Павел Левченко?

— Ему Зоя документы умершего бойца отдала.

Муся пыталась осмыслить новость про Митю Андреева, который стал Павлом Левченко. Неожиданно от их голосов проснулась Дина, она села в кровати и начала плакать. Муся взяла ее на руки. Известие о Мите и перемене его имени вывело ее из себя. Она никак не могла осознать, что Мити Андреева больше нет. А Гуля с интересом рассматривала девочку, она удивительно была похожа на Мусю:

— А ты эту крошку где взяла? В капусте нашла? Или француз помог?

— Не говори глупости. Я и Шура Петрова, моя подруга по фильтрационному лагерю, тоже остовка, нашли ее в сожженной белорусской деревне. Дину надо срочно прописывать! Завтра пойду документы оформлять. Мне ее надо удочерить. Потому что я — ей мама! Приемная!

Гуля вздохнула, в слова сестры не верилось, она опять подошла к чемодану, надела Мусино желтое платье. Муся уложила Дину в кровать и вышла к Лиле Ильиничне и Ивану Павловичу. Шура копалась в своем рюкзаке, складывая вещи, затем протянула руку тете Лиле:

— Ладно, давайте прощаться! (махнув на подругу) Адрес Муся знает. Пишете письма. А лучше приезжайте в Ленинград. Буду рада!

— Приедем!

Шура подхватила рюкзак, оглянулась на Мусю. Той стало грустно: пришло время прощаться. Она подошла к крановщице из Ленинграда, и они обнялись. Петрова прошептала:

— Рада знакомству с семьей!

Шура тяжело вздохнула и вышла, махнув рукой. А под утро тетя Лиля вспомнила, что Муся попросила ее разбудить пораньше. Она собиралась в паспортный стол: регистрировать Дину. Тетя Лиля тихо вошла в комнату, где они спали в обнимку и дотронулась до ее плеча. Муся тут же вскочила, потом вышла в ванну, почистила зубы порошком, пока тетя Лиля пыталась согреть ей чаю. Иван Павлович еще спал на диване, когда Муся, позавтракав, вышла из квартиры Лили Шварц.

Уже через час она зашла в городской паспортный стол. Служащей Крынкиной с утра пришли новые инструкции из НКВД, она заполняла как раз журнал, сверяя данные прописки. Она, внимательно посмотрев на справку, выданную Мусе в лагере под Берлином, тут же увидела пометку: «Была на оккупированной территории». Прочитав эту запись, Крынкина злобно посмотрела на девушку, молча выписала ей справку, протянула:

— Вот вам справка о регистрации! Вам нужно отмечаться три раза в месяц в НКВД.

— Раз в три месяца приходить сюда надо?

— Сюда? Вы что? Решили в Москве остаться? (хмыкая) Нет, милая, гражданам вашей категории приказано селиться не ближе 101 километра от Москвы.

— А ребенок? У меня еще есть девочка, Дина?

— А детьми у нас занимаются инспектор Мыскина. В этом же кабинете по понедельникам. Только вы сразу с девочкой приходите!

Крынкина показала Мусе на дверь, поставив журнал на полку. Муся спрятала справку в карман кофты и вышла, хлопнув дверью.

А через два часа Гуля, которая то же успела проснуться, обсуждала странное поведение Муси с тетей Лилей. Средняя сестра гремела посудой на кухне:

— Опять посуду моет. Просто, как бобер! Моет, моет….

Тетя Лиля, тревожно глянув на младшую сестру Растопчиных, пошла туда. Муся действительно стояла у белой, чугунной раковины, продолжая мыть вилки, ложки и тарелки так ожесточенно, как будто пыталась смыть с них всю бывшую пыль. Тетя Лиля вздохнула, подошла к ней поближе, обняла:

— Осенью в театральный будет добор! Я узнавала, а потом ты можешь пойти в Музкомедию. На полставки. На пианино подыгрывать можно. Там платят неплохо.

Однако Муся будто не слышит тетю Лилю, она закрыла кран, взяла тряпку в руку и начинает протирать их общий с соседями стол:

— Тетя Лиля, какой театральный?! Меня из Москвы надо уезжать. За 101 километр. Вместе с Диной. Я — человек второго сорта.

Муся подошла к окну, протерла подоконник, взялась за раму и почти открыла окно, когда внезапно увидела во дворе фигуру военного. Издалека он чем-то напоминал Митю, однако приглядевшись, Муся поняла по форме, что это — скорее всего майор, приехавший к кому-то с фронта. В руках он держал чемоданчик. На кухню вышла Гуля. Она посмотрела на сестру, увидела ее напряжённый взгляд вдаль, подошла ближе и то же увидела стоящего на улице военного. Она вгляделась в майора и неожиданно узнала Николая Уткина, своего бывшего комсорга из Комитета ВЛКСМ:

— Это же Уткин! Коля Уткин!

Гуля бросилась прочь из комнаты. Тетя Лиля охнула, подошла к окну ближе, то же пытаясь рассмотреть вновь прибывшего майора. Уткин достал из кармана листок- справку о месте проживания некой Шварц, который ему дали в адресном столе. Мимо него шла Белобрысова, вездесущая соседка Лили Шварц. Она подозрительно воззрилась на человека в форме, а тот спросил:

— Вы не подскажете? Лилия Ильинична Шварц? Из этого дома (кивая) не переезжала?

— Да нет! Вроде здесь! Вчера видела. А вы кто?

Белобрысова смотрела на него пристально, просто буравила взглядом, когда Гуля неожиданно прыгнула майору на шею:

— Уткин! Коля! Родной! Вернулся!

От неожиданности у Уткина выпал из рук чемоданчик, он подхватил девушку, закружив. Гуля расхохоталась, а Белобрысова, хмыкнув, ретировалась.

Николай поставил Растопчину на асфальт, щелкнул по носу:

— Ох, курносая! Дождалась! Милая! Айда ко мне!

Он схватил ее за руку, подхватил свой чемоданчик и потащил со двора. Иван Павлович, который тоже вышел на кухню и подошел к окну, поближе к тете Лиле и Мусе, увидел Гулю и Уткина уже в воротах:

— Куда это нашу Гулю вон тот офицер потащил? Не арестовали ли ее?

Тетя Лиля вздохнула, утирая слезы:

— Ну, судя по объятиям, нет!

Иван Павлович рассмеялся, и даже Муся неожиданно улыбнулась. Кто такой Уткин, она узнает только вечером, когда Гуля вернется домой. И про то, как он ее принимал в комсомол, и как она газету рисовала по его просьбе, и как отрекалась от отца, и как Гуля из-за всей этой истории поссорилась с Зоей. Вскоре Уткин предложил Гуле переехать с вещами к нему в квартиру окончательно. В один из дней она приехала собрать чемодан и попрощаться с родными. Однако застала дома Гуля лишь Лилю Шварц. Иван Павловича опять играл на тромбоне в филармонии. Муся с утра отправилась к Мыскиной в паспортный стол вместе с Диной. Они прождали ее целый час в узком коридоре без стульев, девочка устала и капризничала. Когда их вдруг пригласили в кабинет, Дина и вовсе расплакалась. Мыскина, чем-то похожая на Крынкину, одернула свой серый пиджак, коротко посмотрела на вошедших, открыла журнал и стала заполнять анкету, задавая вопросы Мусе:

— Отец девочки — кто? Немец?

Она побледнела: вопрос звучал оскорбительно. Растопчина взяла Дину за руку и ответила сухо и жестко:

— Француз. Стефан Мишо. Французский пленный. Я с ним работала в Германии.

— Так и запишем. Француз. (занося в анкету данные) Так вот, моя дорогая, детей воспитывать может не каждый! (строго) А уж тем более лица, подвергшиеся пропаганде фашизма, не имеют права воспитывать! (кивая на Дину) Девочку мы забираем в детское учреждение.

— Какое учреждение? Я хочу, чтобы Дина жила в семье!

— Да кто ж вам ее удочерить позволит? Кого вы нам тут воспитаете?

Мыскина решительно встала, подошла к Мусе, вызволила руку Дины. Девочка запищала от страха, но та упрямо потащила ее в сторону. Растопчина возмутилась:

— Послушайте, у вас вообще сердце есть? Ее родителей сожгли в деревне. Вы понимаете, что ребенок только заговорил? Вы ее в детдом хотите?

Мыскина усадила Дину на стул рядом с собой, одной рукой придерживая, а другой уже крутила диск телефона:

— Не просто в детдом. А в советский детдом. (по телефону) Витя, зайди!

Муся бросилась к Дине, пытаясь отобрать:

— Я не позволю. Это — мой ребенок.

Мыскина заорала, пытаясь отпихнуть ее: — Забирай девочку!

Эти слова услышал вошедший лейтенант милиции. Он бросился разнимать Мыскину с Мусей, решительно отодвинул Растопчину в сторону и взял Дину за руку:

— Здравия желаю! (Дине) Пойдем!

Лейтенант откозырял и повел девочку к выходу. Муся бросилась вслед за лейтенантом:

— Я не отдам, да что вы творите,! Да что вы делаете!

Она вцепилась в рукав лейтенанта, мешая ему выйти, но Мыскина решительно подошла к ней, силой пытаясь отцепить ее пальцы:

— Виктор! Забирай ребенка!

Лейтенант покраснел, он резко оттолкнул Мусю так, что она полетела в другой угол:

— Гражданочка! Балаган не устраивайте! Ну-ка! Отойдите быстро от ребенка!

Дина громко заревела:

— Мама! Мамочка!

Муся тоже заплакала, утирая слезы в углу кабинета, она сидела прямо на полу:

— Да что мы вам сделали?!

Мыскина резко открыла дверь, выталкивая лейтенанта с Диной в коридор:

— Что вы тут устраиваете?! Витя, выводи отсюда ребенка!

— А я что делаю? Тут концерт какой-то!

Лейтенант выскочил из кабинета, выволакивая рыдающую Дину:

— Мамочка!

Муся нашла в себе силы, вскочила и выбежала в коридор, увидев как по нему удалялась с лейтенантом Дина:

— Дина! Послушай! Смотри! Я обещаю, что скоро за тобой вернусь.

Девочка повисла на руке у милиционера:

— Мама!

Но он крепко сжал ее руку, а потом и вовсе подхватил девочку на руки, прибавив шаг. В коридор выскочила разъяренная Мыскина:

— Куда ты вернешься? Таким, как ты, здесь вообще не место! И смотри, милая! Не уедешь из Москвы, пеняй на себя.

— А вот это мы еще посмотрим!

Муся побежала прочь. Мыскина аж крякнула от злости:

— Дрянь!

Она зашла в свой кабинет и сильно хлопнула дверью. Красная, как рак, от затянувшейся борьбы с упрямой посетительницей, Мыскина подошла к подоконнику, сняла стеклянную пробку с графина, выпила залпом стакан воды, пытаясь успокоиться. А когда посмотрела через решетчатое окно во двор паспортного стола, то увидела Растопчину в синем платье и кофте, перебегающую на другую сторону улицы. Муся двигалась быстрым шагом, и уже через час она подошла к Крымскому мосту. Именно к тому, на котором она когда-то прощалась с Митей Андреевым. Воспоминания захлестнули ее. Мусе неожиданно захотелось плакать, она встала и задумалась, глядя на Москву-реку. Неожиданно мужской голос вывел ее из равновесия:

— Мария, вы?!

Муся вздрогнула, обернулась, увидев на лестнице Трофима Трепалина, Митиного друга. Вскрикнула, схватившись за перила, ей казалось, что она вот-вот упадет:

— Трофим, господи! Вы?

— Живая! А мне Зоя писала, что вы пропали без вести, и я так рад, что вы — живы!

Трофим решительно обнял девушку, прижал к себе. Муся отвечала ему так же с чувством. А потом они сбежали по лестнице вниз и пошли в сторону парка Горького. По дороге Муся рассказывала Митиному другу о себе:

— В общем Дину у меня решили отобрать, московскую прописку мне теперь тоже не дают. У меня такое ощущение, что я приехала в чужую страну (выдерживая паузу). Трофим, я слышала, вы мою маму похоронили? Где-то под Москвой? Мне бы очень хотелось съездить туда. Если возможно.

— Да! Это под Можайском, в Крестах. Это было в 42-м, страшно вспомнить.

Они шли молча, рассматривая счастливые лица прохожих. Мусе стало грустно, она искоса глянула на Трофима, а тот протер очки и решился на вопрос:

— Скажите, а что еще вам известно об Андрееве? Ведь о нем справлялись органы, заходили к нам в нашу коммунальную квартиру, допрашивали мою мать!

— Я все знаю со слов Гули, моей младшей сестры!

— Слава богу, что Митька жив! Я ведь все время думал, что он из-за меня погиб тогда.

— Жив, только зовут его теперь Павел Левченко.

— Как? Левченко?

— Это -длинная история. Но мне Гуля рассказывала, что он на фронт пошел с другими документами.

— Понятно теперь, почему его энквдешники приходили искать. На наш с ним почтовый адрес пришло письмо из части народного ополчения, куда мы призывались: «пропал без вести». Мама моя мне все рассказала. Но вдруг неожиданно визит! Просили, как объявится, чтобы сообщили срочно. И что? Может попытаться как-то аккуратно узнать, где он?

— Нет, не надо. Мы можем ему навредить.

Ей хотелось плакать, и она полезла в сумку, чтобы достать платок. А пока искала, вдруг обнаружила, что совсем забыла о военном билете солдата, которого они с Шурой похоронили по дороге в Москву:

— Господи, документы. Трофим, я совсем забыла про этот военный билет.

Трофим смотрел на нее, ничего не понимая, а Муся пояснила:

— Да у меня документы погибшего солдата! Мы с Шурой Петровой, моей подругой по фильтрационному лагерю в Германии, нашли пока в Москву добирались. Пришлось хоронить.

Трепалин смотрел на нее сочувственно, сколько еще она пережила, он боялся даже представить, а Муся задумчиво произнесла:

— Наверное, нужно разыскать его родных. Вы поможете?

— Конечно. Вы можете мной располагать.

— Спасибо!

Трофим взял девушку под локоть, и они прошли мимо тетки, торгующей цветами. Трепалин затормозил рядом с ней, бросился покупать букет:

— Ой, подождите!

Муся стало не по себе. Воспоминания о букете, когда-то подаренном ей Митей в этом самом месте, нахлынули на нее. Она очнулась только тогда, когда Трофим протягивал ей ромашки:

— Это вам, Муся!

Она понюхала их и перед ее глазами встало лицо Мити. Казалось, все это, их встреча, прогулка по Крымскому мосту и Парку Горького, драка с прохожим, свидание дома, случились только вчера. Однако прошло долгих четыре года и каких! Она вздохнула:

— Трофим, спасибо. (протягивая документы) Вот военный билет — на имя Мыльникова Леонида Федорович. И адрес, откуда он призывался: Москва, улица Первомайская, 7, кв. 20.

Трофим прочитал справку, рассмотрел билет и отдал все обратно Мусе, и уже через два часа они на метро доехали до адреса солдата. Муся осторожно постучала, и дверь квартиры открыла женщина с седыми волосами. Ее испещренное морщинами лицо выражало скрытую тревогу, глаза не отрывались от вошедших. Она долго их разглядывала, а потом сделала приглашающий жест рукой. Мусе и Трофиму стало неловко, тягостное осознание, что именно они сообщат матери Мыльникова плохую новость, угнетало их. А то, что это — мама убитого солдата, сомнений уже не оставалось. Скрепя сердце, они двинулись внутрь коммунальной квартиры. Пройдя по узкому коридору, Муся и Трофим зашли в комнату, где стоял накрытый стол. Женщина повернулась к ним, махнула рукой на свою гостью:

— Здравствуйте, я — Анна Павловна Мыльникова. С кем имею честь?

Муся хотела ответить, но вмешалась вторая женщина:

— А я — Тамара, соседка Анны Павловны. Вы из Собеса?

Трофим разглядывал стол. На нем стояла нехитрая закуска, водка и две стопки. Очевидно, что Анна Павловна выпивала вместе со своей соседкой Тамарой. Возникла неловкая пауза, которую прервала сама Мыльникова, обратившись к подруге:

— Ну, чего сидишь, убирай со стола и накрывай для них. Рюмки у тебя еще есть?

— Да, есть.

Тамара ушла в соседнюю комнату за рюмками, а Муся залезла в сумку, достала военный билет Мыльникова, справку с адресом и протянула его матери:

— Вот. Держите! Это — военный билет вашего сына. Мы его нашли случайно в лесу. Далеко отсюда, в районе Белоруссии, когда добирались пешком домой.

Мыльникова охнула, без сил опустилась на стул. Мусе стало неловко, но она пересилила себя и буквально вложила документы ее сына в руку его матери:

— Вы не волнуйтесь, мы билет нашли рядом с вашим сыном и (через длинную паузу) похоронили. Достойно.

Анна Павловна держала документы в руках, но судя по всему боялась в них даже смотреть, взгляд ее стал безумным, и она вдруг начала качаться из стороны в сторону и выть. Вошла Тамара с рюмками, увидев раскачивающуюся на стуле Мыльникову, она бросилась к ней. Муся смущенно покашляла:

— Вы знаете, нам наверное надо идти!

Анна Павловна громко вздохнула, развернула военный билет, погладила его, а Тамара скептически заметила, передразнивая Растопчину:

— «Нам наверное надо идти!» Эх, москвичка! По выговору сразу слышно, что из Москвы! Куда это вы пойдете? Это — не по-людски как-то. Садитесь-ка лучше за стол!

Трофим кивнул, выразительно посмотрел на Мусю:

— Да, мы, конечно, останемся…

Они сели за стол, и Муся украдкой стала рассматривать побледневшую Анну Павловну Мыльникову. Она все еще сидела на стуле, разглаживая военный билет сына. Тамара разлила водку по стопкам, оглянулась на соседку:

— Выпьешь с нами, или тебе корвалола накапать?

Мыльникова отрицательно покачала головой, встала, молча подошла к столу, залпом выпила водку и со стуком поставила стопку. Она махнула на тарелку маринованных огурцов и помидор:

— Смотрите! Огурчики, помидорчики….. Сын их очень любил.

Тамара махнула на Мусю и Трофима рукой:

— Ох, Анну Павловну нашу заклевали в школе. В педагогическом коллективе. Он — учительница, как и я. Так вот все спрашивали: где Ваш сын? Как так без вести пропал?

Анна Павловна неожиданно разрыдалась. Тамара подскочила к ней, пытаясь успокоить, а Мусе и Трофиму сделала знак, чтобы уходили. Пора было прощаться с мамой убитого рядового Мыльникова. Они вышли в коридор, пошли к входной двери, когда их догнала Тамара:

— Вы уже простите ее, сами понимаете, она была уверена, что сын жив, вернется, не верила, что без вести пропал. А тут вы… Но все равно, спасибо! Спасибо за правду!

Муся развернулась к Тамаре, вздохнула, протягивая руку:

— А про москвичку вы зря пошутили. Была я москвичкой, только теперь за сто первый километр поеду! Не прописывают меня обратно в родной столице! Так-то…

Тамара пожала ей руку, усмехнулась:

— Ничего страшного, на сто первом километре тоже живут. Уж поверь мне. Я там жила.

Неожиданный голос Анна Павловны раздался в коридоре:

— Тамара, у девочки сложности! С пропиской. Твой майор никак не может помочь?

Мыльникова подошла к входной двери, лицо ее еще было бледным, но слезы застыли в уголках глаз, видно, что она старалась держаться. Тамара пожала плечами:

— Может или не может, только я ничего не обещаю (Мусе) Ты в 45-ю школу приходи завтра к девяти часам и документы свои приноси, поговорю с моим майором, обещаю!

Муся смотрела на Тамару с надеждой, помощь оказалась неожиданной:

— Спасибо!

Она развернулась к Трофиму, и они вышли из квартиры, аккуратно прикрыв дверь. Как выяснилось позже, Тамара носила сведения в отдел НКВД ежемесячно, отчитываясь о настроениях учителей в школе, докладывая об их благонадежности. Там она и познакомилась с майором Ветровым. У него была жена и двое детей, которых он никак не мог оставить, однако симпатичная и одинокая Тамара со своей личной жилплощадью в виде комнаты в коммунальной квартире ему сразу приглянулась. Он приезжал к ней по выходным, долго пил чай, а потом занимался с Тамарой любовью на скрипучей кровати с пружинами. Мусе, которая на другой день пришла к Тамаре в школу N45, любовница майора Ветрова выдала ей для него записку, где просила помочь той, что «была на оккупированной территории». В ней она написала: «Мирон Владимирович! Помогите этой девушке. Она нашла сына Анны Павловны Мыльниковой в белорусском лесу и привезла в Москву его военный билет. Этой девушке, которую зовут Мария Растопчина, нужно помочь с московской пропиской. Целую, Ваша Тамара».

Майор Ветров по понедельникам всегда находился в своем кабинете при районном НКВД. Там его и застала Мария Растопчина. Она протянула майору записку:

— Я — Мария Растопчина. (пауза) Ваша знакомая Тамара просила мне помочь.

— Подождите в коридоре.

Муся пожала плечами и вышла в коридор, а через минуту вышел и он сам. Ветров закрыл кабинет, махнул Растопчиной рукой и вскоре они заходили в кабинет к Мыскиной. Увидев старшего по званию, та вскочила из-за своего стола, пыталась что-то сказать, но Ветров ее прервал:

— Как же вы могли, товарищ Мыскина, так халатно отнестись к данной ситуации? Вы для чего отбирали ребенка у гражданки Растопчиной?

Мыскина покраснела, зло посмотрела на Мусю:

— Гражданка Растопчина путалась в показаниях. Она говорила, что у нее ребенок (поправляясь) …. что она нашла ее в белорусской деревне. Товарищ майор, я считаю, что девочке гораздо лучше будет в детском доме.

— А вы там были?

— Я действовала по циркуляру N 24.

Ветров жестко прерывал словоохотливую Мыскину:

— Сотрудник органов в голове должен иметь мозги, а не циркуляр. И сердце! Немедленно оформите документы на ребенка. Даю вам десять минут.

Мыскина схватила папку со стола с анкетой на Марию Растопчину:

— Простите! Но вы, товарищ Ветров, сначала ознакомьтесь с анкетой гражданки Растопчиной, а потом мне замечания делайте.

Ветров взял в руки анкету Муси, полистал, а потом вдруг выставил Мыскину за дверь:

— Товарищ Мыскина, выйдите из кабинета! Я сам поговорю

с Растопчиной!

Мыскина вышла, хлопнув дверью, а майор подержал анкету Муси в своих руках, отложил и стал ее рассматривать: тонкие руки, изящные запястья, она вовсе не походила на типичную остовку, которая трудилась на Германию. Майор Ветров на них насмотрелся и слыл хорошим физиономистом. В дни капитуляции Германии, он трудился в одном из фильтрационных лагерей, и остарбайтеры тысячами шли через его контрольно-пропускной пункт. Среди них встречались разные, три раза он лично даже диверсантов выловил. Майор сел за стол, еще раз посмотрел в Мусину анкету и спросил вкрадчиво:

— Так все-таки, это — ваш ребенок? Или не ваш? Я говорю про Дину Стефановну Растопчину. Читаю (опять заглядывая в анкету): отец — Стефан Мишо. Француз, год рождения — 1903-й, место рождения — Париж, Франция. Так вы ее в белорусской или в немецкой деревне нашли? (Мусе) Да, вы присаживаетесь! В ногах- правды нет!

Муся села на стул, от волнения у нее вспотели ладони и дрожали ноги, однако она собралась и твердо ответила:

— Я нашла ее в белорусской деревне, но не хочу, чтобы в ее анкете был прочерк в графе папа и мама. У нее никого нет. И она называет именно меня своей матерью. Помогите мне, товарищ майор, забрать ее из детдома и остаться Москве. Я родилась в столице и хотела бы остаться в ней.

Ветров выдержал паузу, закурил:

— Трудно будет помочь, анкета у вас из рук вон плохая. Но что-нибудь попробую сделать. Кстати, папу советую поменять. Лучшая кандидатура — советский гражданин. (махнул рукой) Тамару благодарите!

Майор Ветров закрыл анкету, достал из стола Мыскиной бланк, быстро его заполнил, поставил штамп:

— Держите направление на удочерение и поспешите. Детский дом закроют через час.

Муся вскочила, не скрывая волнение. Она почти выхватила из рук Ветрова направление, долго смотрела на него, запоминая номер детского дома. Потом кивнула Ветрову и вышла из кабинета. Уже через полчаса она встретилась с Трофимом. Вчера они договорились увидеться у Крымского моста, в четыре пополудни, ровно в том месте, где они случайно нашли друг друга. Мусе было страшно идти одной в детский дом, и она упросила Трофима ее проводить. Она размахивала руками и возбужденно делилась с Трепалиным впечатлениями от прошедшего дня:

— Молодец — Тамара! Попросила все-таки своего майора и он пообещал мне с пропиской помочь. (показывая бумагу) А вот направление в детский дом! Я смогу Дину забрать.

Трофим неожиданно остановился. Муся не сразу это заметила. Оглянувшись, она увидела Трепалина, который, отстав от нее, сел на лавочку.

Муся подошла поближе, села с ним рядом:

— Трофим! Что с вами? С вами что-то случилось?

— Муся! Я вас давно хотел спросить. Вы могли бы за меня выйти замуж? Вот вам и прописка.

Растопчина рассматривала его внимательно, затем встала с лавочки:

— Трофим. Я хочу дождаться жениха и вашего друга Митю Андреева. Вот. Я ему обещала.

Трофим вскочил, схватил Мусю за руку:

— Но так у Дины будет отец!

Она вздохнула:

— За ваше стремление удочерить Дину говорю вам спасибо. У девочки действительно должны быть и мать, и отец.

Трофим поцеловал ей запястье, снимая свою кепку. Выглядел он очень убедительно, но Муся осторожно высвободила свою руку, развернулась и двинулась по Крымскому мосту. На часах стрелки показывали уже половину пятого, через полчаса детский дом должен закрыться. Когда они появились рядом с детским домом, куда сдали Дину, группа бритоголовых детей в белых панамках гуляла во дворе. Воспитательница выстроила их в две шеренги, и вскоре они чинно прошли мимо Муси и Трофима. Растопчина искала глазами свою приемную дочь:

— Ой, Трофим! Смотри, дети! Здравствуйте.

Воспитательница кивнула ей, и она отважилась спросить:

— Скажите, пожалуйста, к вам девочку вчера должны были привезти. Зовут Дина. (протягивая направление)

— Какую? Сколько лет?

— Четыре года.

— Как вы сказали ее зовут?

— Дина ее зовут!

Воспитательница внимательно смотрела в направление, потом на Мусю. Та поспешила объясниться:

— Маму ее, меня то есть, зовут Растопчина Мария Васильевна. Дину посмотрите, пожалуйста!

— Возможно была такая девочка. Посмотрим. (воспитанникам детского дома) А вы, дети, давайте, на прогулку.

К ним подошла старшая медсестра детдома, Марина Николаевна. Услышав фамилию, она переспросила:

— Дина Растопчина? Возможно была такая девочка!

Марина Николаевна выстраивает их в одну линию, считая по головам. Дети разглядывали Трофима и Мусю и шептались между собой:

— Ой, я сегодня кашу не съел, а ты?

— А я съел, и кисель выпил!

— Смотри, тетя! Как ты думаешь, она за мной?

— Ой, дядя и тетя — оба красивые. Я думаю, они за мной!

Дети беззастенчиво делили между собой Мусю и Трофима, их отвлекала лишь игрушка. В песочнице кто-то забыл зайца:

— Мне игрушку вон ту хочется. Зайца с ушками.

Неожиданно от шеренги отделился мальчик Антон с красными оттопыренными ушами. Он подошел к Трофиму и Мусе и громко сказал:

— Вашу Дину вчера привезли. Она Тоню укусила.

Вмешалась Марина Николаевна:

— А! Я ее вспомнила (воспитательнице) Приведите, пожалуйста. Она в столовой, кисель пьет.

Пока воспитательница ходила за Диной, дети решили окружить красивую девушку в синем платье и парня в роговых очках:

— А вы — моя мама? А где моя мама? А вы — мой папа?!

Марина Николаева всплеснула руками, она с трудом оттаскивала детей, цепляющихся за кофту Муси:

— Это не ваши мама и папа. Они за Диной пришли, понятно? (командуя) Ребятки, пойдемте со мной.

Медсестра повела всю колонну в сад, а Муся и Трофим сели на лавочку рядом с детским домом, в ожидании Дины. Минуты длились вечно, и из задумчивого состояния Растопчину вывел детский крик:

— Мама!

Обернувшись, Муся увидела Дину. Девочка бросилась к ней со всех ног, стала обнимать и целовать, прижимаясь. Муся расплакалась, однако это были скорее слезы счастья:

— Дина! Ну-ка, посмотри на маму.

Дина крепко схватила ее за руку, Трофим подал ей свою. Девочка сжала его руку, и вскоре они уже мирно шагали по дорожке подальше от детского дома. Теперь у Дины есть мама! Впрочем роль папы примеривал на себя Трофим Трепалин. По дороге домой к Лиле Шварц он купил Дине мороженое и надувные шарики.

А на платформу Белорусского вокзала прибыл военный эшелон, на котором Митя Андреев наконец-то добрался до Москвы. Расставшись с Николаевым, он решил, во что бы то ни стало найти Мусю. Но удалось ли Растопчиной добраться до СССР? Этого он не знал. В ее карточке стояла надпись: выбыла на химический завод в городе Вольф, других отметок там не значилось. Митя вспомнил свой последний разговор с сестрой Зоей. Ее рассказ о том, что Мария Растопчина пропала без вести, ушла за продуктами с мамой Верой Сергеевной и пропала в 1941-м. Он сохранил ее рабочую карточку и все еще верил, что она жива-здорова и непременно вернется домой. Возвращение на родину многих репатриантов из Германии стало драматичным. Относились к ним негативно, пометка в анкете «был на оккупированной территории» закрывала двери во многие места, их не брали на работу, не принимали учиться в институты, многих в СССР ждал ГУЛАГ. Часть репатриантов предпочли уехать в США или Канаду, а также во Францию и Бельгию восстанавливать Европу. Этой вербовкой активно занимались фильтрационные лагеря, особенно в американской оккупационной зоне. Митя Андреев освобождал эти лагеря и прекрасно знал судьбу таких, как его невеста. Митина вера в то, что Муся любит родину так же беззаветно, как и он сам, убеждала его в том, что он все-таки встретится с ней в Москве. Пройдя через арку ворот вокзала, Митя вышел на Белорусскую площадь и увидел родную столицу. По улицам ездили пузатые ЗИЛы, ходили пешеходы. Митя вдохнул московский воздух и решил, что пора домой. Свобода просто опьяняла! Уже через час он поднимался по лестнице на второй этаж и, постучавшись в собственную квартиру, понял, что отвык от московских подъездов. Но открыла ему мать Трофима Трепалина, соседка по коммуналке. Она заметно осунулась и постарела:

— Боже мой! Митя! Входи!

— Здравствуйте!

— Живой! Красивый!

Митя прошел в коридор:

— А где Трофим?

— Вернулся! Здоровый, все в порядке.

— А ключики от моей комнаты у вас?

— Конечно.

— Можно?

— Конечно, держи.

— Спасибо!

— Что я стою? Переодевайся! Я тебя картошкой накормлю.

— Хорошо.

Митя взял из рук Трепалиной ключи и открыл свою комнату. Темная, вся в паутине. Андреев подошел к окну, сдернул занавески. Свет хлынул в комнату. На столе блеснул макет электростанции. Весь в пыли, он стоял и будто ждал своего конструктора. Солнечные лучи падали косыми стрелами на стеклянные поверхности. Митя подошел и провел пальцем по стеклу. Он оказался черным, в пыльной комнате пахло чем-то затхлым, и он поморщился, а потом взял в руки зеркальце, лежавшее на подоконнике, и стал пускать солнечный зайчик на поверхность макета. Солнце отражалось в стекле маленькой электростанции и вдруг напомнило ему то безмятежное утро, когда он был здесь с Мусей Растопчиной. Ему стало грустно. Гидроэлектростанция потрескалась, покосилась, где-то лопнули стекла. Митя долго смотрел на свой макет. Воспоминания накрыли его волной. Он вспоминал Мусю, ее губы, как он кружил ее на своих руках и как целовал. Андреев вздохнул и, чтобы как-то отвлечься, решил пойти в местную пивную выпить пива. Настроение было паршивое и хотелось как-то успокоиться. Закрыв свою комнату в коммуналке, он пошел в ближайшую забегаловку, заказал пива. Продавщица в белом чепчике выдавала всем кружки:

— Следующий! Гражданин. Поживее, я сегодня целый день на ногах.

Очередь двигалась быстро:

— Милая, мне две кружечки светлого. Жигулевского!

Продавщица отвечала деловито:

— Двадцать рублей! Рыбу будешь?

— Да, три воблы. Вот держи, без сдачи.

— Следующий.

— Пять кружек! Принеси туда вон.

— Прасковья, отнеси на тот стол.

Продавщица Прасковья пожала плечами:

— Пять кружек, с вас еще десять копеек. Нина отнесет!

— Вот держи, чего есть.

Подошла подавальщица Нина:

— Куда нести пиво, мужик?

— Пойдем, красавица. Покажу.

Скоро и до Мити Андреева дошел очередь, он взял себе пива и сел к столу. К нему тут же подъехал инвалид на деревянных подставках с колесиками. Местный пьянчужка собирал милостыню и просил налить и ему. Мите стало его жаль, он взял пустую кружку и протянул ее инвалиду. Тот хитро на него посмотрел и, отпив подаренное пиво, спросил:

— Как звать тебя, солдатик?

Митя хотел ответить, однако к нему на колени прыгнула местная проститутка.

— Ой, красивый! Как звать-то тебя?

Андреев задумался на минуту, не надо ли назвать свое настоящее имя? Но передумал:

— Павел!

— А я — Дуся. А это (махнув на инвалида рукой) — Володя. Инвалид и алкоголик. Угости меня пивком! Ах!

К Мите подошла официантка Нина, забрала пустую кружку. Володя-инвалид заканючил:

— Девушка! Можно кружечку пива еще?

— На кассе оплати! И я принесу, мне не жалко.

Володя крякнул, хлопнул проститутку по заднице:

— Эй, Дуся! Тащи свою воблу.

Посетитель за соседнем столом встал и обнял Нину-официантку, та заголосила:

— А ну, руки убери! А то — получишь. Живо!

А завсегдатай обиделся:

— Сама начнешь просить обнять тебя! А у меня не заржавеет.

Ее стали звать и остальные посетители пивной:

— Девушка, уберите тут на столе! У нас грязно!

Нина вытерла стол, в тот момент, когда Володя -инвалид подкатил на своей тележке к Прасковье на выдаче. Она вздохнула и налила ему пива:

— Вас вон сколько, а я одна.

Володя попробовал пива и попросил:

— А «ершику»?

Прасковья кивнула и добавила ему водки из бутылки в пивную кружку. Инвалид разулыбался:

— Это дело! Как говорится, водка без пива — деньги на ветер!

Он подъехал к Мите Андрееву:

— Паша, ну что ты пригорюнился?

Митя вздохнул:

— Да вот не знаю! Идти к невесте или нет?

— А знаешь, что я тебе скажу? Не ходи! Я когда домой вернулся, моя тоже такие же честные глаза выкатывала. Мол, очень любит! А потом один случай! Другой! А посреди этого полная картина преступления. Где я вот с такими рогами! (показывая руками на своей голове рога) Послушай меня. Накажи ее лучше презрением.

Митя опять взялся за пиво, однако проститутка Дуся, которая сидела у него на коленях, попыталась поцеловать его прямо в губы. Он оттолкнул ее, у девицы слюнявые губы, она — пьяная и неопрятная. Дуся запричитала:

— Красивый! Чего ты философствуешь? На твой век баб хватит! Посмотри, сколько женщин, любую выбирай! А? (теребя ему волосы) Меня бери! Ну чего ты?

Володя-инвалид возмутился:

— Уйди, пьянь! Человеку и так плохо!

— Кто пьянь?

Она встала, наклонилась к инвалиду:

— Давай лучше споем!

Володя махнул на нее рукой и поехал к другим столикам, где наливали. Девица опять полезла целоваться к Андрееву, но Митя оттолкнул ее. Он решил еще заказать себе пива. Став в очередь за высоким солдатом, в форме и с палочкой, в этот раз он долго не ждал. Когда Прасковья-продавщица вопросительно посмотрела на него, он долго отсчитывал деньги. За Митей стояли другие посетители, и очередь заволновалась:

— Гражданин, не задерживайте очередь.

Прасковья смотрела на него пристально:

— Чего вам?

Митя в этот раз решил заказать «ерша»: пива с водкой:

— Одно пиво и сто грамм водки.

— Рубль гони!

Продавщица забрала у Мити деньги, быстро сделала «ерш» и вопросительно посмотрела на следующего мужчину, тот, подумав, заказал:

— Эй, Прасковья! Давай! Три пива.

Митя пошел к своему столу. В это раз к нему приблизился гармонист. Он быстро надел ремень аккордеона на свое плечо и запел частушки:

Меня милый не целует,

Говорит губастая.

Как еж я его целую,

Филина глазастого!

Митя оглянулся: проститутка Дуся целовалась с другим. Андрееву стало противно, он быстро допил свое пиво, вскочил и поспешил из пивной. Решение найти квартиру Лили Ильиничны Шварц, пришло моментально! Наверняка Зоя и Гуля знают, где Муся. Он прибавил шаг.

А Трофим Трепалин и Муся Растопчина подошли вместе с Диной к дому тети Лили. Зайдя во двор, Муся решила еще погулять с девочкой:

— Дина! Иди, побегай! (проникновенно) Трофим, вы — настоящий друг!

Дина выпустила из рук летающие шарики и стала бегать за ними по закрытому колодцу двора двухэтажного дома Шварц:

— Шарики! Летают, вот-вот… И я летаю, мамочка!

Трофим вздохнул, взял Мусю за руку:

— Да нет. Я, я — плохой друг! (тихо) Я очень люблю вас, давно люблю. С момента, как увидел. Я даже сам не знал, что такое бывает.

Трофим вдруг обнял Мусю, пытаясь ее поцеловать. Муся сопротивлялась:

— Трофим, не надо!

Трепалин почувствовал, что она отодвинулась от него, заговорил с жаром:

— Да нет, вы не поняли. Вы ждете Митю? Я тоже его жду, я ни на что не претендую, я просто хочу, чтобы вы знали: что бы ни случилось, вы можете на меня положиться! Я всегда буду рядом, и вы можете на меня просто формально положиться!

— Спасибо вам! Но я не могу так.

Муся расслабилась, и они все-таки обнялись, когда в воротах неожиданно появился Митя Андреев. Он сделал шаг во двор и увидел издалека, как целовались двое: Трофим и Муся. Мусю он узнал сразу: жива, здорова, вернулась! Он сделал шаг, но остановился: она — вовсе не с ним! Митя Андреев не сразу узнал в ее спутнике своего друга Трофима Трепалина. Он сделал шаг назад, к воротам, вышел на улицу. Увиденное пронзило его в самое сердце. Муся Растопчина обнималась с Трофимом Трепалиным! Он никак не мг в это поверить, оглянулся, приблизился опять к воротам, и увидел, как Муся и Трофим уходят внутрь дома, подхватив маленькую Дину за руки. Все было кончено! Митя сорвался с места и побежал к трамваю, быстро вскочив на подножку. Он тренькнул и тронулся с места. Еще секунда — и Митя уехал из двора тети Лили навсегда. Думала ли о нем в этот момент Муся? Когда она зашла квартиру Лили Шварц, то застала Гулю, собирающую вещи в чемодан. Рядом с ней стояла тетя Лиля:

— Так что же ты, у Уткина жить будешь? Свадьба значит? А как же мы? Мы то же хотим гулять на свадьбе!

— Завтра распишемся. Ну, тетя Лиля, Уткин у меня такой! Хочет без свидетелей.

— Без свидетелей только преступления бывают! Правда, (Ивану Павловичу) Палыч?!

Иван Павлович обнял супругу:

— Ну, будет тебе, Лилечка! Гуленька, а ты будешь счастлива! И нас не забывай!

Муся усадила Дину есть, Трофиму налила чаю в стакан с подстаканником, и пошла помогать Гуле. Она спешила, укладывая в чемодан свои вещи. Средняя Растопчина нашла свое желтое платье от француза, протянула его младшей сестре:

— Гуля, возьми мое платье!

— Муся, спасибо!

Дина доела суп, встала и нашла крутящийся стул рядом с фортепиано. Она открыла крышку и начала играть гамму, но Муся ее закрыла:

— Дина, не трогай инструмент! Пойдем, порисуем.

Она взяла за руку девочку и повела в другую комнату. А тетя Лиля, увидев в руках у Гули желтое платье, охнула, подскочила к ней, качая головой:

— В чужом платье замуж не выходят, это к несчастью!

Гуля нахмурилась:

— Я в это не верю! Суеверия!

Неожиданно в дверь позвонили. Три звонка — это именно к Лиле Шварц.

— Три звонка, и кого это к нам нелегкая принесла?!

Иван Павлович встал из-за стола:

— Да сиди, Лилечка! Я сам открою.

Он вышел в коридор и открыл. За дверью стоял управдом. Седовласый и вальяжный, он решительно прошел внутрь квартиры, дошел до комнаты Лили Шварц. Косо посмотрев на Гулю, собирающую чемодан, на Мусю, сидевшую в углу с Диной, на Трофима, пьющего чай с сушками, он сурово насупился, обращаясь к Лиле Шварц:

— Лилия Ильинична! На вас поступил сигнал! Сколько человек прописано на данной территории?

Тетя Лиля кивнула на Мусю.:

— Это — моя родственница. Она только что приехала. Не успела оформиться!

Управдом разозлился ни на шутку:

— Срок вам неделя, чтобы все формальности урегулировать. Если нет, то не обессудьте! Дамочку эту (кивая на Мусю) будем выселять.

Иван Павлович вошел в комнату, он все слышал, пытаясь успокоить управдома, он обнял его за плечо:

— Пройдемте, я вас провожу!

Он увел его в коридор. Управдом просто шипел от возмущения, его голос, требующий немедленного выселения незарегистрированных жильцов, слышен даже в комнате тети Лили. Она вздохнула и попыталась сгладить неловкий момент, успокаивая Мусю:

— Ничего, Муся! Не имеют права.

Муся встала, махнула на Дину рукой, в ее глазах заблестели слезы:

— Какие у нас города за сто первым километром?

В комнате появился расстроенный Иван Павлович, он попытался что-то сказать, но растревоженная тетя Лиля его перебила:

— Какой сто первый километр?! Палыч, молчи! Я тебя никуда не пущу! А тем более Диночку! Заюшка моя! Ягодка! За сто первый километр, надумали! Звери!

Муся подошла к пианино, опять открыла крышку и начала играть. Все молчали, а она доиграв «Собачий вальс», обернулась к тете Лиле и произнесла обреченно:

— Они меня все равно выселят или даже посадят. Может мне к Зое поехать, а?

Тетя Лиля сложила руки в мольбе, обращаясь к Гуле:

— Гуля! Может ты поговоришь со своим Уткиным?

Гуля покраснела, ей стало неприятно:

— Да вы что? Ну нет, он у меня — принципиальный. Я не могу!

Лиля Шварц взмахнула руками:

— Да что же это такое! На свадьбу не приглашает, помочь не может, что это за человек, зачем вам вообще он такой нужен?

Иван Павлович вмешался в их разговор:

— Девочки! Я что вспомнил, у меня на киностудии «Союздетфильм» старинный приятель работает. Завхозом.

Лиля смотрела на него ошеломленно:

— У него завхозом друг на студии работает, а он молчит! Я тебя, Палыч, убью когда-нибудь.

— Ну, Лиля, ну ей же не работа нужна, а прописка!

Тетя Лила подскочила к Мусе, обняла ее:

— Будешь актрисой Союздетфильма. И машину тебе дадут, с шофером, и зарплату, ты не понимаешь, у нас народ любит артистов, ну просто до умопомрачения!

Иван Павлович смутился:

— Лилечка! Он ведь только завхоз!

Но тетя Лиля воодушевленно заявила:

— Завхоз на студии все равно, что главнокомандующий в Кремле!

Она подскочила к чемодану Гули, открыла его, нашла желтое платье:

— Это платье нужно для сьемок?

Муся возразила:

— Я его Гуле подарила. На свадьбу!

Тетя Лиля, примеривая желтое платье на среднюю Растопчину, решительно заявила:

— Гуля, тебя Уткин и без платья возьмет. А нам это на Союздетфильме пригодится.

Шварц махнула на Мусю рукой, подошла к зеркалу, приложила жёлтое платье к себе, любуясь:

— Ох, Франция! Чистая Франция!

Уже на другой день напудренные и с накрашенными губами тетя Лиля и Муся в желтом французском платье оказались во дворе Союздетфильма. Муся ужасно волновалась, Иван Павлович договорился, чтобы ей устроили прослушивание, и она весь вечер репетировала свою любимую серенаду Шуберта на немецком языке, уснув лишь под утро. Тетя Лиля подбадривала ее всю дорогу:

— Ты только ничего не бойся, Муся!

— Тетя Лиля, ну что вы придумали?!

— О, кино! Мечта детства! (Мусе) Выглядишь замечательно.

Тетя Лиля и Муся зашли внутрь студии и вскоре встретили завхоза. Он деловито показывал дорогу:

— Так, девочки, давайте за мной! Пожалуйста, проходите! (командуя рабочими) Убирай декорацию! Через полчаса приеду, чтобы все убрано было? Проходим! (тетя Лиле и Мусе) Проходим-проходим.

Завхоз вел их по коридорам студии, пока не дошел до нервного, худощавого человека. Это — Борис Эферман, кинорежиссер. Увидев пришедших на студию женщин, он с интересом их стал рассматривать. Лилия Ильинична в боа, в своем эффектном белом плаще и в украшениях, выглядела очень экзотично, просто затмевая Мусю своей яркой внешностью. Завхоз взял Эфермана за локоть:

— Вот, Боренька! Посмотри девочку! Очень хочет сниматься в кино!

Борис Эферман пожал плечами:

— Все девочки хотят! Но не все могут!

— Я пошел. Все!

Завхоз отошёл в сторону, а к Борису неожиданно подбежала толпа актрис вместе с костюмерами, гримерами и ассистентами. Они защебетали:

— Борис Палыч! Две гримерки нужно! Отдельные!

Борис Эферман еле от них отбился:

— Я же вам все уже выделил! И еще? Ну у вас и запросы.

Вмешалась ассистент по актерам:

— Да у меня Орлова и Серова терпеть друг друга не могут, вот я и прошу отдельные гримерки.

— Ну, хорошо! Автограф только попросите у нее, для меня!

Девушки исчезли, а Борис неожиданно решился поговорить с тетей Лилей:

— Здравствуйте, мадам!

Она по-свойски взяла его под руку:

— Муся, отойди! (Борису) Эх, а вы знавали поэта Маяковского?

— Да!

— Да, это был мой лучший друг! Он всегда прислушивался к моему мнению. (кивая на Мусю) Посмотрите девочку! Она очень много страдала. Ну, возьмите ее в кино.

Борис посмотрел на Мусю с интересом, сложил ладони в виде кадра, кадрируя лицо девушки:

— Может быть попробуем?

В этот самый момент к режиссеру подбежал реквизитор:

— Реквизит сейчас нужно принести или попозже? Исходящий я имею в виду!

— Конечно, попозже, слопают!

Режиссер задумался, а потом хлопнул себя по лбу:

— Ты еду керосином полей!

Реквизитор расхохотался, потом приобнял Борис Эфермана:

— Пойдем, покурим, Семеныч! Я устал чего-то!

— Пойдем, «Беломорканал» есть?

Они вышли покурить, оставив Лилю Шварц и Мусю в коридоре, а там опять появилась ассистентка по актерам:

— Борис Семеныч, завтра худсовет, запишите ее адрес домашний и сделайте фотопробы. (кивая на тетю Лилю) Кстати, это — очень колоритная особа!

Тетя Лиля с интересом прислушивалась к разговору Эфермана с ассистенткой:

— Я? А кого я могу играть?

Режиссер махнул на нее рукой:

— Ну, а это мы решим! (пробегающей мимо группе) Гримеры, костюмеры!

Лиля Шварц разволновалась:

— Ой?! Я же немолода!

Эферман ее успокоил:

— Да ничего! Решим-решим! (ассистентке) Займитесь дамами!

У тети Лили увлажнились глаза:

— Где вы были раньше, Борис?

Эферман поцеловал ей руку, и Шварц ушла вместе с гримерами и костюмерами в артистическую гримерку. Вскоре к ним присоединилась и Муся. Их долго наряжали в разные платья: королевские, простые, современные 40-х годов, а так же — в шляпы и перья. Фотограф залез под черную материю, вспыхнула вспышка в его руках. Уже через два часа он их отпустил. Когда тетя Лиля и Муся вышли во двор Союздетфильма и увидели киоскера, продающую мороженое, Растопчина решилась купить им два вафельных стаканчика:

— Мороженое! Сколько лет не ела!

Они ели мороженое и обсуждали прошедший день. Лиля Шварц размечталась:

— Господи, а я подумала, стану киноактрисой, посвящу свою жизнь кинематографу.

Муся разглядывала мороженое, в каждом рожке на самом дне находилось печенье с именем. Можно было даже погадать на будущего жениха! Киоскер, которая наблюдала за покупателями, даже решила спросить Мусю об имени, которое досталось ей:

— Какое имя вам досталось, барышня?

Девушка залезла в стаканчик, нашла печенье, прочитала удивленно имя:

— Трофим.

Она еще раз подбежала к киоскеру с тележкой:

— А Митя есть?

Киоскер долго копалась, выискивая имя Дмитрий, их писали в сопроводительной наклейке на мороженном, но нашла на вафельных стаканчиках лишь имена: Оля, Таня, Света, Олег. Она пожала плечами:

— Нет Мити! (находит еще) Трофим — есть! Саша — есть! Берите Сашу!

— Хорошо, давайте Сашу!

Муся вздохнула расстроено и заплатила. Тетя Лиля сидела на лавочке во дворе киностудии Союздетфильм, поедая свое мороженое, когда к ней подсела Растопчина:

— А мне вот Оля досталась. (обращаясь киоскеру) А мне Иван нужен. Дайте Ваню!

Киоскер развела руками: нужного имени нет! Тетя Лиля посмотрела на Мусю и заметила, что она — очень грустная:

— Ну, что ты, родная моя! Ну, что ты! Деточка! У тебя такая жизнь начнется! Как на тебя Борис Эферман смотрел? О, как он на тебя смотрел! Я знаю этот режиссерский взгляд! Девочка моя, мужчины что? Они приходят и уходят, а искусство — вечно и всегда с тобой!

Муся кивнула. Очевидно, что теперь ее ждала новая киножизнь! Борис Эферман пообещал вызвать ее еще раз на пробы, нарисовав путь в прекрасную жизнь, однако когда она начнется точно, будущая киноактриса не знала. Она задумалась и, посмотрев еще раз на печенье с именем Трофим и Саша, встала. Нужно было жить целый месяц до начала сьемок! Она подхватила тетю Лилю пол руку, и они вышли из двора Союздетфильма.