Бесплатный фрагмент - Под знаком OST

Под знаком OST

Часть 1 (1941–1942)

авторы: Елена Немых, Наталья Назарова

Посвящается жертвам диктатур

События, описанные в книге, являются художественным вымыслом, имеют совпадения с реальными событиями, однако не являются воспоминаниями конкретных людей.

2004 ELENA NEMYKH ©

2015 ELENA NEMYKH ©

2025 ELENA NEMYKH ©

Предисловие

Идея фильма «Я вернусь» по мотивам книги «Под знаком ОST» у меня появилась в 2004-м. Вторая мировая война, начавшаяся в 1939-м и ставшая проклятием для Европы, вдохновила именно меня придумать кино на оригинальную и никем не снятую идею: о судьбе D. P. (displaced persons), в том числе об остарбайтерах. В 2007 году я сняла документальный фильм «Рабы двух диктатур» (автор и режиссер: Елена Немых, продюсер: Юрии Бабуров, Елена Немых), премьера которого состоялась в 2018 году на фестивале «Документальная среда», в 2009-м на телеэкран вышел 12-серийный фильм «Я вернусь» с участием актеров театра и кино, таких как: Елизавета Боярская, Юлия Пересильд, Елена Подкаминская, Елена Николаева, Роман Полянский, Дмитрий Миронов и др. Я благодарна судьбе за все те встречи, которые произошли у меня во время написания книги «Под знаком OST», а также подготовки, съемки, постпродакшена, телевизионных и интернет-премьер художественного фильма «Я вернусь» (автор идеи: Елена Немых, автор сценария: Наталья Назарова, режиссер-постановщик: Елена Немых, продюсеры: Игорь Толстунов, Анна Кагарлицкая) о судьбе остарбайтеров. Наталья Назарова — сценарист и режиссер сделала бесконечно много для этого проекта, но ушла от нас безвременно (1969—2025). Я посвящаю эту книгу ей. Елена Немых, режиссер-постановщик художественного фильма «Я вернусь»
Фотографии авторов:

Глава 1. Москва / Подмосковье. Июнь 1941

Муся бежала по парку Горького. Ее голубое платье в горошек светилось на солнце, и сама она — будто василек: маленький, тонкий цветок с синими листочками, который обычно растет в русском поле. Мусю переполняли эмоции, она гордилась собой. Во-первых, потому что сдала экзамены в театральный институт, в сам ГИТИС, а во-вторых, потому что именно сегодня решилась на первое в своей жизни настоящее свидание с Митей.

Митя Андреев, ученик отца, Василия Андреевича Растопчина, обожал его лекции по истории в институте. Узнав, что профессор Растопчин — отец Муси, он долго мялся, не решаясь познакомиться с дочерью любимого преподавателя. Впервые Андреев увидел ее в тот самый момент, когда Марию подвозило такси, которое заказал Василий Андреевич. Ее тонкая красота, глаза с поволокой и длинные косички запомнились мгновенно. Как выяснил Митя, Муся в семье считалась средней. Старшая Зоя работала в больнице хирургом, младшая Гуля еще училась в школе. Студент долго раздумывал, но потом вдруг решился и познакомился со средней Растопчиной ближе. Три раза напрашивался донести учебные тубусы со схемами царских династий до метро, два раза приезжал на дачу, довозил книги. И знакомство состоялось. И вот она! Живая, настоящая.

Они уже сходили вместе в кино, катались на каруселях в парк. В этот раз Андреев опять назначил свидание в Парке культуры и отдыха. Их любимое место — скульптура пловчихи с круглыми боками, находилось в самом начале большой мраморной лестницы, ведущей к Крымскому мосту. Увидев юношу, стоявшего в назначенном месте, Муся подкралась к нему и быстро закрыла глаза двумя ладошками. Митя улыбнулся, угадывая:

— Муся, ты?

Муся радостно, открывая ладони, почти прокричала:

— Митька, я первый тур прошла!

Дочка профессора Растопчина доверила новому другу свой секрет: девушка решила сдавать экзамены в ГИТИС втайне от своих родителей: папы Василия Андреевича и мамы Веры Сергеевны.

— Ух, ты! Молодец!

Митя подхватывает ее на руки, кружит, ставит на ступеньку.

— Ура!!!

Профессорская дочь казалась ему вовсе не васильком, а экзотичным цветком. Что-то близкое к белой лилии, он дотронулся до нее и покраснел. Этот цветок хотелось сберечь. Мите тут же решил сделать ей подарок. Рядом с лестницей оказался лоток с цветами. Продавщица в легком ситцевом платье монотонно повторяла заученную фразу:

— Цветочки, цветочки. Пожалуйста.

Митя быстро, отдавая деньги:

— Счас! (продавщице) Цветочки — девушке моей! Спасибо!

Митя быстро купил букет садовых цветов и вручил его Мусе.

Митя:

— Держи…

Митя смотрит на нее пристально.

— Бежим в парк!

Мария понюхала цветы. Белые ландыши с зелеными листочками в руках у Растопчиной казались продолжением ее рук и нежного образа. Митя взял девушку за руку, и они дружно нырнули под арку Крымского моста, а еще через полчаса оказались совсем в другом месте. Муся взобралась на балюстраду, дала Мите руку, чтобы не поскользнуться на гладкой поверхности, и начала петь. Серенада Шуберта на немецком языке из уст юной девушки звучала необычно: «Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной…» Муся балансировала на лестнице, медленно спускаясь вниз к гранитной набережной Москвы-реки. Митя еле удерживал ее руку. Дойдя до последней ступеньки, Мария Растопчина гордо сказала:

— Представляешь, в ГИТИСе конкурс сто пятьдесят человек на одно место. Я им когда серенаду Шуберта на немецком зарядила, они аж рот открыли.

Митя смотрит на Марию удивленно:

— А ты откуда немецкий знаешь?

Но Растопчина, увлеченная своим успехом, продолжала:

— Значит так. (по-немецки) Shtill antloyfn Mayne Lieder durkh der Nakht tsi dir…

Мите стало вдруг грустно, и он нахмурился, ему вовсе не нравилась идея Муси поступить на актерский:

— Я думал, это все несерьезно.

Мария язвительно и дерзко:

— Значит, твоя электростанция — это серьезно, а театр нет? Знаешь, между прочим очень многие говорят, что у меня большой талант. И даже огромный! — Муся взмахнула руками, показывая, какой у нее огромный талант, обхватила себя руками. Казалось, что она просто наслаждалась произведенным эффектом, не замечая реакции своего горячего поклонника. Митя отвернулся, Мария попала ему в самое сердце, он продолжил сухо:

— А как же я?

Мария наконец-то заметила изменение настроения своего парня:

— Ты? Ах, ну да. Сейчас.

Растопчина начала загибать пальцы своей руки.

— Значит так, первые десять лет я буду заниматься искусством, потом — совершенствоваться.

Митя отпустил Мусю, засунул свои руки в карманы, спустился на две ступеньки вниз. Он заиграл желваками, но Муся язвительно продолжала, будто не замечая грустное лицо юноши:

— Я должна тебя предупредить, что я ужасная лентяйка, — она продолжала перечислять: — Неряха. Я не умею готовить, я ненавижу стирать белье и мыть посуду.

Муся улыбнулась, лукаво посмотрела на Митю:

— Но самое главное, Митенька, я невероятно влюбчивая. Сегодня со мной поступал мальчик, он был такого, — Растопчина подняла руки вверх, — он высокого роста, у него крепкие руки, глаза как у оленя.

Митя подошел к киоску с мороженым, он просто излучал недовольство. Он купил маленький шарик в вафельном стаканчике, но вместо того, чтобы отдать девушке, откусил сам. Муся шутливо и легко ударила Митю по носу:

— Митя, послушай, я пошутила.

Митя отошел от нее подальше. Он ел мороженое и злился. Муся смотрела на него удивленно, ей стало обидно, что он не понял ее юмор. А Митя, доев мороженое, вдруг взял ее за руку и сказал, твердо посмотрев ей в глаза:

— Знаешь, я таких шуток не понимаю. Для меня так: любовь — это навсегда. Ты — это навсегда. Понятно?

Мария вздохнула:

— Ну, ты и зануда!

— А ты — артистка. Слушай, а может, ты меня не любишь вовсе? А так? Роль играешь?

— Ну, конечно, не люблю…

Муся надула губы, нахмурилась, настроение испортилось. Она выдернула руку и отошла. Митя понял, что обидел ее серьезно:

— Ну, ладно, подожди. Стой, стой!

Митя догнал Мусю, схватил ее за руку, пытаясь обнять.

— Отстань! Не трогай меня.

— Муся… Я пошутил. Ну, прости, прости!

Митя попытался обнять девушку, но она резко оттолкнула его.

— А теперь не смешно мне, опусти меня, отпусти.

Мимо парочки проходил парень. Лицо простое и веснушчатое, видимо шел из проходной от завода поблизости. Он удивленно посмотрел на Мусю, которая вырывалась из объятий Мити. Со стороны действительно казалось, что какой-то хулиган пристает к девчонке:

— Товарищ, товарищ… Отпустите девушку.

Парень тронул Митю за плечо, но он просто нервно отмахнулся от случайного прохожего.

— Отстань…

Парень понял Митин жест, как приглашение к драке, и резко ударил его кулаком в скулу:

— Товарищ, у меня разряд по боксу.

— Ах ты… да я тебя… С твоим разрядом!

Митя бросился с кулаками на парня. Они начали драться. Муся тщетно пыталась их разнять:

— Вы что? Да, я вас… хам, идиот! Ой!

Муся хлестнула парня букетом ландышей по лицу, потом в ход пошла и ее сумка, из которой на землю выпали помада и зеркальце. Такого поворота событий парень не ожидал, он толкнул Марию, и она упала. Чулки отчаянно рвутся. Поняв, что Митя и Муся заодно, парень ретировался с набережной:

— Девушка, вы хулиганка какая-то!

Митя помог Мусе подняться. У него ссадина под глазом, у Муси на коленке в чулках — дырка.

Через час они оказались в коммунальной квартире Мити. Комната Андреева полная солнечных бликов, казалось немного заброшенной. Видно, что хозяин — студент, мало заботящийся о порядке. Солнечные зайчики плясали по стенам из-за стеклянной конструкции, которую Митя решил показать Муси, выставив на стол. Большой макет электростанции будущий инженер-энергетик сконструировал по чертежу, прикрепленному тут же, на маленьком кульмане. Солнечная электростанция, нарисованная на листе ватмана, — давняя мечта юноши. Стеклянная конструкция отчаянно бликовала на солнце, озорной зайчик просто ослепил Марию. Она отмахнулась от него, продолжая обрабатывать ссадину Мите перекисью водорода, Андреев морщился, а Муся его успокаивала:

— Терпи, а то вдруг война.

— Не шути так.

— Войны не будет. Молотов пакт подписал. Что немцы — дураки на нас нападать?

— А ты думаешь, войну умные начинают?

Муся замолчала. Она почти закончила, отошла от Мити к трельяжу

с зеркалом, поставила на стол баночку с перекисью, рядом положила использованную вату, а потом неожиданно подошла к висящим на стене фотографиям. Она с интересом рассматривала: девушку с сиренью и человека

в форме офицера Красной армии:

— Митя, а это кто?

Митя коротко посмотрел на фотографию женщины, заметно мрачнея:

— Это моя мама. Ей тут, как и мне, 22. Она умерла молодой от туберкулеза.

Муся посмотрела на него сочувственно, Митя махнул на фотографию красноармейца:

— А это папа. Он погиб в финскую.

— Ты что? Сирота?

Митя кивнул, ему явно неприятен разговор. Митя дунул на свой макет, и вверх поднялась взвесь пыли, сверкая на солнце. Он схватил в руки маленькое, круглое зеркальце:

— Муся, смотри… Угадай, что вот это такое? А, Муся?

Он словил солнечного зайчика и направил луч прямо на стеклянную конструкцию.

— Смотри, это солнечная электростанция, которую я придумал. Конструкция вся стеклянная. Вот это коллектор. Вроде теплицы, как купол. Солнечная энергия собирается в коллекторе, нагревает воздух, под воздействием тяги он поднимается вверх со скоростью пятнадцать метров в секунду.

Муся подошла ближе, задумчиво рассматривая макет:

— Митя, Мить! У меня по физике трояк, — Мария показала руками, что большой трояк. — Вот такой!

Но Митя не оставлял надежды объяснить ей устройство своей конструкции:

— Ну, видишь, солнечная энергия — это энергия будущего поколения.

Он отчаянно пытался объяснить Мусе, как работает его станция:

— Смотри, вот здесь лежит уголь. Его нагревает солнце.

Митя показал на основание внутри конструкции, но Муся слушала его невнимательно. Она увидела дырку на чулке прямо на коленке, и дико расстроилась. Она купила их совсем недавно:

— Мить! Ой, из-за этого дурака! Коленку разбила и, кажется, чулок порвала.

— Что?!

Митя, увлеченный собственным рассказом, не сразу понял, о чем говорила Муся. Он оглянулся, она выглядела очень трогательно: голая коленка, юбка выше середины бедра, видна даже подвязка для чулок. Митя покраснел и бросился к Мусе, подхватил ее на руки, закружил по комнате:

— Муся! Родная моя!

Они упали вместе прямо на скрипучую, с железным матрасом кровать. Митя страстно ее поцеловал, рука непроизвольно опустилась под юбку. Муся пыталась его оттолкнуть:

— Ой, Митя… Ты что меня не уважаешь?

— Дурочка, я же тебя люблю, люблю…

Мария еще отбивалась, но уже очень вяло, отвечая на Митин поцелуй, а Митя шептал:

— Я тебя люблю…

Короткое время они жарко целовались, пока в коридоре коммунальной квартиры не появился Трофим Трепалин. Трофим — однокурсник Мити по институту и сосед по коммунальной квартире. Черноволосый, черноглазый, он носил очки в роговой оправе, и смахивал скорее на преподавателя института, а не студента. Сам Трофим учился в авиационном, и увлекался планерами. С Митей он дружил с детских лет. Когда тот потерял родителей, мама Трофима, взяла над ним шефство: подкармливала, отдавала вещи Трофима. Она ютилась с сыном в одной комнате по соседству, и встречались они чаще всего на общей кухне и в коридоре. Как и другие соседи по коммунальной квартире. Трофим, который был вовсе не в курсе гостей соседа, прокричал Мите прямо из коридора:

— Мить, ты что в ванне опять мыло стащил?

Трофим зашел в комнату к Мите, но не сразу заметил парочку, целующуюся на кровати. Большая линза, подвешенная у входа в комнату на крючок, создавала иллюзию искаженного пространства. Трофим заглянул в стекло, и его очки смешно съехали к носу, а рот оказался на щеке:

— Ну что? Бить тебя? Опять мыло спер? Ешь ты его, что ли?

И только тут он заметил, что Митя в комнате — вовсе не один. Муся охнула, вскочила с кровати, поправив платье. Она быстро подбежала к макету с солнечной электростанцией:

— Митя, я так и не поняла. А где воздух нагревается? В коллекторе или здесь?

Муся показала пальцем на маленькие лопасти, прикрепленные вверху стеклянной башни. Возникла неловкая пауза, Митя вскочил то же с кровати, подошёл к Трофиму и пожал ему руку. Потом приблизился к столу, махнув на друга рукой:

— Муся, это — Трофим.

Трофим смущен, Мария Растопчина напоминала ему эльфа, спустившегося с небесного олимпа. Однако девушка оказалась живой и сама протянула руку:

— Мария Растопчина.

Трофим поправил очки:

— Извините, извините.

Митя смотрел на него с удивлением, он видел, что тот не отрываясь смотрел на Мусю. Митя решил пояснить :

— Это мой сосед по квартире и друг.

Трофим попытался уйти, ему казалось, что Митина девушка явно недовольна присутствием постороннего в комнате, однако Митя схватил его за рукав:

— Троша, подожди. Стой, стой.

Митя тащит его к Мусе поближе:

— Трофим, стой. Пойдем, познакомлю.

Митя подтащил Трофима прямо к Мусе. Девушка кокетливо поправила свои косички, посмотрев на смущенного Трофима, и неожиданно расхохоталась, увидев, что тот покраснел.

— Неудобно.

— Давай, ты иди ближе. Знакомься!

Трофим чувствовал себя неудобно, и даже задел головой висящий на леске «кукурузник». Это — модель настоящего самолета, сделанного его собственными руками. Митя зашел за спину друга, кивнул на авиамодель.

— Трофим Трепалин, мой сосед и автор этой этажерки.

Муся протянула руку Трофиму. Трофим пожал быстро руку девушки, почувствовав тонкое и холодное запястье в своих руках, посмотрел Марии прямо в глаза. Кажется, что он буквально сражен ее красотой:

— Трофим Трепалин, а-авиаконструктор, будущий.

Мария выдержала паузу:

— Актриса, и тоже будущая.

Митя посмотрел на них и взял в руки самолет, снимая его с лески:

— Троша, ты когда запускать-то его пойдешь? Он тут год уже висит, и все тебе некогда…

Но Трофим будто не слышал друга, он держал Мусину руку, не отпуская. А потом, посмотрев прямо ей в глаза, сказал машинально:

— Завтра.

Митю попытался прервать это жаркое рукопожатие, он откашлялся и сказал громко и отчетливо:

— Дашь полетать?

Трофим тихо, не выпуская руки Муси из своих ладоней̆, пробормотал:

— Дам.

Мария наконец-то высвободила сама свою ладонь, подошла к Мите, рассматривая макет «кукурузника»:

— Можно я тоже с вами полетаю? Если вы, конечно, не против?

Трофим наконец-то пришел в себя:

— Можно! Я не против… Завтра!

Митя изобразил, как он летает, выписывая круги по комнате:

— Ух… жжжжех!

Мария кивнула Мите и Трофиму и неожиданно пригласила их к себе на дачу:

— А сейчас поехали ко мне обедать, я вас с семьей познакомлю.

Семья Муси традиционно летом отправлялась на дачу в Подмосковье. Профессору Расточпину ее давно, когда в семье появилась третья девочка. Сестры Растопчины: Зоя, Муся и Гуля привыкли и к вишневому саду, и к яблоням, которые заботливо высадил отец. На стеклянной террасе, за столом с белой скатертью и в этот раз собралась вся семья Растопчиных. Летом 41-го на дачу приехала даже тетя Лиля. Лиля Шварц приходилась близкой подругой Елизавете Васильевне, родной бабушке Муси, и на дачу приезжала не только отдохнуть, но и пообщаться с профессором Растопчиным. Красивая, статная женщина с большой копной волос и еще невыцветшими зелеными глазами, выделялась своей необычной, нарядной одеждой. Она всегда носила длинную кружевную юбку, блузку с высоким воротником и неизменную камею из слоновой кости. Не смотря на вид дамы из высшего общества еще царских времен, Лилю Шварц все считали убежденной диссиденткой. Она дружила в молодости с поэтами Серебряного века и казалась отличным собеседником для Василия Андреевича. В этот прекрасный, жаркий день она уже выпила сто грамм водки, закусила маринованным огурцом и, слушая профессора Растопчина, периодически вставляла свои неизменные остроты.

Василий Андреевич, поглощенный прочтением работы своего очередного ученика, неожиданно захлопнул трактат на середине и налил себе из графина водки в граненую стопку:

— Ух ты, господи. Какая же это чушь!

Тетя Лиля, цепляя на вилку гриб, с интересом взглянула на профессора:

— Что ты фыркаешь? Поделись, пофыркаем вместе.

Тетя Лиля подняла стопку вверх и быстро выпила свою порцию. Василий, также махнув сто грамм беленькой и закусив маринованным помидором, красиво лежавшим в хрустальной вазе, открыл диссертацию на нужной странице. Он цитировал:

— «Товарищ Сталин уже тогда понимал, что время царей истекло, поэтому он встал у истоков революционного движение «Народовольцы». А товарищу Сталину тогда было всего полгода!

Василий Андреевич засмеялся, тетя Лиля захохотала тоже:

— Большевики созревают рано. А!

Василий Андреевич откинул в сторону дипломную работу:

— Не буду больше читать эту чушь, имею полное право.

Их разговор прервала Зоя, старшая сестра Муси. У нее тонкая, но отчасти болезненная красота. Волосы гладко причесаны и забраны наверх, платье серое в горошек с черным тонким поясом. Зоя внесла на террасу две тарелки с супом для отца и тети Лили, поставила на этажерку в углу террасы, решив перестелить скатерть на столе. Василий Андреевич, отодвинув в сторону свой стул, отошел то же в угол террасы, рассматривая сирень в саду. Зоя быстро накрыла новой скатертью стол:

— Садись, пап!

Василий Андреевич сел за стол, посмотрел на тарелку с супом, которую поставила ему Зоя:

— Спасибо.

Зоя поставила суп и перед тетей Лилей и ушла с террасы. Вместо нее появляется Вера Сергеевна, мама Муси, с еще двумя тарелками в руках: на одной -квашеная капуста, на другой — селедка с луковыми кольцами. За ней на террасу вышел Виктор Любарский, ученик курса профессора Растопчина. Это высокий, светловолосый юноша с серыми и холодными, как сталь, глазами. Когда Любарский смотрел прямо на человека, казалось он его буквально просвечивает рентгеном, тут же выдавая характеристику. Впрочем сейчас Витя казался каким-то размягченным, видно, что ему импонировал и сам Растопчин, и его дача, и его дочери. Все судачили о том, что он тайно влюблен в старшую, Зою Растопчину, однако когда разговор заходил с самой Зоей, она краснела и мгновенно прерывала разговор. Огромное блюдо с картошкой и рыбой Любарский поставил на стол, и быстро задал вопрос Растопчину:

— Василий Андреевич, а вы черновик моего диплома прочли?

Возникла неловкая пауза.

— Ну, и что скажете?

Тетя Лиля подцепила селедку на вилку, прерывая неловкую паузу:

— Селедочка!

Василий Андреевич ел суп, молча, а потом сухо сказал:

— Ну, там есть некоторые нестыковки, но в целом работа очень дельная, очень дельная.

Он, обращаясь к тете Лиле, кивнул на Виктора:

— Самая светлая голова на моем курсе! Запомните. Виктор Любарский!

Василий Андреевич налил водки тете Лиле и себе, сделал приглашающий жест Любарскому, наливая и ему:

— Давайте выпьем. За светлую голову.

Тетя Лиля подняла рюмку водку вверх, добавив:

— С удовольствием.

Василий Андреевич звонко чокнулся с Лилей Шварц, однако Любарский встал:

— Нет, спасибо. Знаете, я лучше пойду. Василий Андреевич, Педин, ваш заместитель, он хочет быть моим рецензентом. Считаю своим долгом вас предупредить.

Василий Андреевич поморщился, выпил водки, закусывая огурцом:

— Ну, зачем вам этот… этот скользкий человек?

Любарский скромно покашлял:

— Я не могу отказаться.

Неожиданно на террасу вышла опять Вера Сергеевна, но, увидев, что Любарский встал и явно собирается уйти, всплеснула руками:

— Виктор, оставайтесь!

На террасе появилась и Зоя с огромным самоваром в руках. Любарский увидев, что самовар тяжелый, подхватил его и быстро поставил пузатое и серебристое «божество» на стол. Вера Сергеевна махнула на Любарского рукой̆, обращаясь к дочери:

— Зоя, скажи ты.

Зоя смущена, но рада помощи, самовар действительно кажется неподъёмным. Любарский же смотрел на Зою влюбленно, не скрывая, и этим смущал ее еще больше:

— Мама, Витя сам решает, куда ему идти.

Любарский неожиданно поцеловал руку Зое, а потом поклонился и пошел с террасы:

— Извините, до свидания!

Зоя строго смотрела на Виктора:

— До свидания.

Виктор аккуратно закрыл за собой стеклянную дверь и заспешил по тропинке. Василий Андреевич недовольно хмыкнул, выпил еще сто грамм водки, обращаясь к Зое:

— Ты мне всех учеников распугаешь.

Тетя Лиля также махнула еще одну рюмку водки:

— Скорее не учеников, а женихов.

Зоя покраснела, как рак, разгладила скатерть:

— Тетя Лиля, прекратите ваши намеки.

Она встала и ретировалась с террасы. Тетя Лиля расхохоталась, а Вера Сергеевна посмотрела на нее с укоризной̆:

— Тетя Лиля, не надо девочку дразнить.

Но та, закусывая соленым огурцом водку, скептически заметила:

— Вера, если не дразнить девочек, они никогда замуж не выйдут.

На кухне слышен грохот упавших на пол жестяных подносов. Вера Сергеевна сердито посмотрела на тетю Лилю, делая неопределенный жест рукой:

— Ах, оставьте!

Тетя Лиля хмыкнула и посмотрела в окно. Сад белел цветками яблони, жужжали мирно пчелы, трещали пролетающие стрекозы, а залетевшая на террасу бабочка-капустница, сложила свои белые крылышки и тихо шевелила усиками.

На остановку рядом с дачным поселком подъехал рейсовый автобус. Оттуда вышли Митя, Трофим и Муся. Они радостно о чем-то болтали, выходя из автобусной двери и будто не замечая идущего к ним Любарского. Муся махнула

в сторону заборов:

— А вот и наша дача.

Тут Муся наконец-то заметила Виктора Любарского. Тот приподнял кепку и кивнул ей:

— Здравствуйте.

Мария не сразу узнала поклонника Зои и ученика папы:

— Здравствуйте.

Любарский коротко посмотрел на Трофима и Митю. Ощущение осталось почему-то неприятное, он их будто бы фотографирует, оглядывая с головы до ног, взгляд — холодный и пытливый. Мите и Трофиму не по себе, но Любарский уже попрощался:

— И до свидания.

Мария кивнула ему в ответ:

— До свидания.

Любарский повернулся к друзьям спиной и поспешил к автобусной остановке. Митя сплюнул себе под ноги, ему почему-то неловко:

— Это кто?

Муся взъерошила ему волосы:

— Это папин ученик: Любарский. Он в мою старшую сестру Зою влюблен.

— А она?

Мария вздохнула:

— А она любит медицину. Вон наш дом, пошли быстрей.

Муся махнула в сторону красивого голубого дачного домика с террасой и цветущим садом за зеленым дощатым забором, быстро открыла калитку и побежала вперед по тропинке. Трофим и Митя чуть задерживаясь у входа, просто залюбовались ее стройной фигуркой в голубом платье. Митя ревниво спросил друга:

— Красивая?

Трофим вздохнул, Мария понравилось ему с первого взгляда:

— В советской девушке главное красота души, а уж потом немножко тела.

Митя вспыхнул:

— Циник ты, Трофим!

Трофим быстро ответил своему другу:

— Я не циник, я реалист. Чувствуешь разницу?

Митя и Трофим зашли в калитку, пошли по тропинке, продолжая болтать:

— Между прочим, знаешь, кто у нее отец? У нее отец — профессор Растопчин. Лекции по истории у меня читал. Мыслитель.

— Красавица, дочь мыслителя.

Митя толкнул Трофима в кусты смородины, а сам прибавил шагу. Трофим упал и, чертыхаясь, выбрался с трудом. Догнал Митю:

— Везет тебе, Андреев.

— Ага.

Но Митя уже забегал в дом. Трофим провел по руке, колючие кусты ранили ему руки. Он обнаружил в ладонях занозы, которые тщетно попытался вытащить с помощью значка авиаконструктора с лацкана своего пиджака. Наконец ему это удалось, и он зашел то же в стеклянную дверь террасы дачи Растопчиных. А Виктор Любарский тем временем безуспешно пытался дозвониться до кафедры истории из телефонной будки рядом с дачной автобусной остановкой. Несколько раз набрав на железном диске номер деканата, он задумчиво повесил черную эбонитовую трубку на рычаг, вышел на остановку, закрыв за собой прозрачную дверь. Любарский посмотрел на расписание, с минуту размышлял, а затем опять решительно зашел в будку. В этот раз ему повезло:

— Товарищ майор, это Любарский. Есть разговор (пауза). Насчет Растопчина (пауза). Да. Неотложный.

Слышен звук коротких гудков. Связь оборвалась.

На дачной террасе обед близился к финалу, а Муся представляла своих друзей̆:

— Папа и тетя Лиля, знакомьтесь, — махнула рукой на Митю, — это Митя.

Митя:

— Здравствуйте, Василий Андреевич!

Поздоровался и Трофим:

— Здравствуйте.

Мария кивнула на друга Мити:

— А это Трофим, папа. Они мои друзья.

Тетя Лиля чопорно кивнула, рассматривая мальчиков, Василий Андреевич пожал по очереди им руку. Вера Сергеевна лишь коротко кивнула, оан собирала пустые тарелки со стола. Мария обняла отца за плечи:

— Это мой папа!

Она махнула рукой в сторону тети Лили:

— А это тетя Лиля, бабушкина подруга.

Тетя Лиля с интересом смотрела Митю и Трофима. Парням — неловко, они стояли в углу террасы, не решаясь сесть за стол. Тетя Лиля подцепила селедку на вилку и прервала неловкое молчание:

— Это кто такие?

В этот момент на террасу ввалилась курносая и черноглазая пятнадцатилетняя девушка с длинной косой. Это — Гуля Растопчина, младшая сестра. На ней розовое платье в горошек, белые носки и черные туфельки с пряжками. Она кокетливо смотрела на молодых людей:

— Это — Мусины женихи. Здравствуйте.

Муся фыркнула, дала Гуле подзатыльник:

— Это — Гулька.

Гуля решила дать сдачи, и девочки какое-то время толкали друг друга до тех пор, пока их не разняла Вера Сергеевна. Она вышла с плюшками, чтобы накрыть к чаю, и сделала замечание Марии:

— Не Гулька, а Гуля!

Митя пожал руку Гуле:

— Очень приятно.

Ему рассмешило, что девочки дерутся. Однако очевидно, что драка — ненастоящая. В итоге Мария обняла Гулю и представила ее заново:

— Это моя младшая сестра. Зовут Гуля!

Трофим также протянул Гуле руку:

— Мне тоже приятно.

Вера Сергеевна направилась в кухню:

— Муся, помоги мне, пожалуйста. И надо стульев еще принести для твоих друзей.

Мария пожала плечами, направив за стульями Трофима и Митю:

— Мальчики, помогите со стульями. А я наверх, бабушку поцелую.

Митя и Трофим уходят вслед за мамой Муси с террасы внутрь дома. Тетя Лиля строго посмотрела на Мусю, которая схватила со стола маринованный огурец:

— А как же театральный, Муся? Тогда никаких женихов…

Василий Андреевич, который уже приготовился выпить очередную рюмку водки, просто замер на месте:

— Подождите-подождите. Какой театральный? Лиля Шварц, это — ваша гнусная пропаганда?

— Вася, в нашей стране это единственная профессия, которая соответствует состоянию души, если уж врать, то врать артистически!

Мария смущена, машинально откусив огурец, она даже есть перестала. От неожиданно открытой всем тайны ее поступления в ГИТИС она просто застыла на месте. Она с трепетом ждала реакции отца. А Василий Андреевич быстро налил водки из штофа, и с шумом поставил рюмку на стол прямо перед ней, кивнул на нее головой, обращаясь к Мусе:

— Ну, хорошо… Хорошо. Тогда начинай учиться на артистку.

Муся дожевала огурец, посмотрела удивленно на отца. Она ни разу в жизни не пробовала водку. Возникла неловкая пауза. Неожиданно вошла Зоя, она несла в руках блюдо с пирожками. Муся мешала ей пройти поближе к столу, но Зоя все же умудрилась поставить блюдо на место. Неловкую паузу она будто не замечала, весь предыдущий разговор Зоя пропустила мимо ушей: — Дай, я пройду!

Муся покраснела, пропуская Зою за стол, но потом неожиданно для себя говорит запальчиво, обращаясь к отцу:

— Папа, а ты? Считаешь, что ты преподаешь, и это кому-то нужно? Кого сейчас интересует история, философия? Вот артисты? Если они что-то играют, то про жизнь? А ты про что преподаешь? Про то, чего нет? Про мифы?

Зоя посмотрела на Мусю удивленно. Она просто шокирована. Ни разу в жизни девочки в семье Растопчиных не позволяли повышать голос на отца, бабушку или маму. Зоя удивленно:

— Ты совсем уже, что ли?

Муся сама удивлена своей запальчивости. Она даже покраснела от собственного неловкого выпада, и чтобы как-то загладить свое неожиданное выступление, она решила вспомнить о бабушке Лизе:

— Тетя Лиля, а где бабушка?

— Бабушка наверху, строчит что-то, белошвейка. Скажи ей, Муся, что если она не спустится сейчас вниз, то я уйду и больше не приду.

Муся ретировалась с террасы, не увидев, как Митя и Трофим принесли дополнительные стулья. Мальчики о чем-то отчаянно спорили:

— К примеру гидроэлектростанция — это энергия через сопротивление. Чем больше напор, тем больше сопротивление.

— Да сама идея твоей солнечной электростанции основана на принципе аккумулирования энергии? Так это и есть — дармовщина, коммунизм в общем.

— Подожди, коммунизм — это не дармовщина!

— А ну! От каждого по способностям, каждому по потребностям. А твои потребности сильно обгоняют твои способности. Ты у меня мыло воруешь в нашей общей ванне! Мама покупает, а ты берешь. И? Я с тобой в коммунизм?

Митя вспыхнул, оглядываясь на Василия Андреевича, ставит стул. Голоса мальчиков слышны даже в комнате бабушки Лизы, которая строчила на ручной машинке Zinger ровный шов на новом платье внучки. Увидев Мусю, бабушка улыбнулась, кивнула, не отрываясь от шитья:

— Что у тебя с губами?

— Ба, пойдем вниз. Тебя твоя подруга ждет.

Она обняла бабушку за плечи:

— Ну, ба, пойдем вниз!

Елизавета Васильевна смотрит на Мусины губы. На них остатки красной, яркой помады. Она накрасила губы с утра, перед показом в ГИТИСе и забыла стереть. В доме Растопчиных пользоваться яркой помадой вовсе не принято. Муся вздохнула, нашла зеркальце на столике рядом со швейной машинкой, и посмотрев на остатки губной помады, на растрепанные свои волосы, решила стереть помаду с губ:

— Это — варенье.

— Сотри!

Бабушка протянула Мусе белый платок. Девушка отчаянно трет губы, но лишь размазывает помаду по щекам. Она услышала громкий голос Мити на террасе, а когда спустилась вниз к столу, увидела Митю стоящего на террасе. Он широко расставил ноги, руки засунул в карман, на скулах — желваки:

— Василий Андреевич!

Растопчин уже пил чай из белой фарфоровой чашки. Тетя Лиля подливала кипяток ему и себе из пузатого самовара. Гуля грызла громко кусковой сахар, сидя за столом, и наблюдая, как Зоя раскладывала пирожки. Василий Андреевич внимательно смотрел на Андреева:

— Да. Я вас слушаю, молодой человек.

Митя в запальчивости махнул руками. Очевидно, что он возмущен:

— Вот вы! Доктор наук, академик.

Тетя Лиля усмехнулась. Наивный молодой человек ее скорее забавлял, чем пугал. Василий Андреевич повторял за ним, улыбаясь:

— Да, я и академик, и доктор наук, и лауреат премий.

Митя же казалось не шутил, он кивнул на Трофима:

— Ну, обоснуйте ему научно, что такое коммунизм.

Василий Андреевич продолжил спокойно:

— Ну, что тут обосновывать. Посмотрите на этот шикарный стол. У нас здесь все — от каждого по способностям.

Растопчин сделал широкий жест, показывая на красивую белую скатерть, фарфоровый сервиз на шесть персон, на блюдо с пирогами, на самовар, на граненый графин с водкой, из которого тетя Лиля опять лихо налила себе еще одну рюмку водки. Ее заметно разморило от сытного обеда и обильного возлияния, чтобы не заснуть прямо в плетеном кресле-качалке, она вынула из ридикюля мундштук, достала табак из коробочки и сделала себе самокрутку:

— И каждому по стопарю!

Василий Андреевич расхохотался. Шутка — явно удачная. Тетя Лиля, закашлявшись, хрипло ему вторила, но Мите почему-то не смешно:

— Вот вы женщина, а говорите пошлости и вдобавок курите как паровоз.

Тетя Лиля удивленно посмотрела на юношу: «каков нахал!», но деликатно промолчала. За нее заступился Василий Андреевич:

— Митя, извинитесь, пожалуйста!

Трофим взял друга за руку, пытаясь что-то объяснить тихо на ухо. Ему также неловко, но Митя вырывался:

— Почему я должен извиняться? Вы все — неправы. Коммунизм будет и солнечная электростанция будет! И никто при коммунизме курить не будет!

Митя взялся за ручку стеклянной двери, вышел на крыльцо и громко хлопнул ей. Он сбежал с террасы, направляясь по дорожке от дома к калитке. Муся пыталась его остановить, она побежала вслед за ним:

— Митя, Митя… Стой! Ты куда? (тете Лиле) Эх, вы!…

Она то же выбежала с террасы, а тетя Лиля с укоризной посмотрела ей вслед:

— Эх, два сапога пара. Вернее два валенка.

Зое то же неловко, кроме того она видит, что отец расстроен выходкой сестры. Она обращается к младшей:

— Гуля, позови их обратно за стол.

В это время на террасу вошла Вера Сергеевна с вазочкой, полной варенья, стеклянными розетками и десертными ложками:

— А вот и варенье, малиновое.

Гуля взялась за малиновое варенье, пока Зоя хмурила брови, пылкий юноша ей явно понравился:

— Везет же Муське, и где она такого красавчика подцепила?

Зоя махнула на нее рукой, Гуля успела попробовать одну ложку принесенного варенья, но получив от Зои заслуженный подзатыльник, отправилась в сад за сестрой. Яблони в это лето отчаянно цвели, заполняя воздух дурманом и облетевшими лепестками. В сплетении веток Гуля не сразу заметила обнявшуюся парочку на дачной тропинке. Она спряталась за куст, чтобы подслушать их разговор. Муся явно пыталась остановить Андреева:

— Митя, стой! Ну, стой! Митя, остановись. Ну, не обращай на них внимание, Митя. И перестань обижаться.

— Я дурак? Да? Нет, просто они — неправы!

Митя неожиданно прижал Мусю к себе. Воспоминания дня, Муся — у него дома, так близка и досягаема, захватили воображение юноши. Он дотронулся до ее подбородка, провел рукой по щеке. Муся покраснела:

— Ты чего?

Митя неожиданно и страстно ее поцеловал в ответ. Гуля даже крякнула от зависти, но ветки скрывали их объятия, а обильные белые цветы заслоняли от нее сестру.

Близился вечер. Край солнца еще алел над горизонтом, но сумрак уже активно прокрадывался во все закоулки сада подмосковной дачи. Гуле стало зябко. Она поежилась, еще раз осторожно выглянула из-за кустов, чтобы запомнить дивную картинку целующихся Мити и Муси. Но на тропинке уже показался Трофим, Митя отстранился от девушки, и мальчики побежали на последний автобус. Аккуратно наступая на шуршащие и сухие ветки на земле, тихо и незаметно Гуля вернулась на террасу. За окнами дачного домика уже синела ночная мгла. Лунный свет очень скоро засеребрил дорожки, бросая блики на зеленый и деревянный заборчик вокруг сада. В яблоневом раю- затишье. Слышно лишь, как почти бесшумно падали лепестки с цветущих деревьев на землю, покрывая ее плотным белым слоем, как будто снегом. В комнате девочек — возня. Муся и Гуля дрались подушками, не давая друг другу уснуть. Вера Сергеевна поставила на террасе две керосиновые лампы, убавила огонек в фитиле и крикнула громко, обращаясь к сестрам:

— Прекратите, девочки.

Шум возни на минуту стих, слышны лишь тихие и короткие смешки и шепот. Вера Сергеевна прислушалась, но девочки похоже все же угомонились. Зато в образовавшейся тишине слышался сухой и отчетливый звук печатной машинки, а также голос Василия Андреевича, диктующего Зое свой очередной трактат. Вера Сергеевна осторожно заглянула в окно кабинета мужа на первом этаже, которое как раз выходило на террасу. Профессор Растопчин диктовал Зое наизусть выдержки из своей диссертации, одновременно складывая из спичек маленький домик. Стена его росла, становясь все больше и больше. Вот появилась и крыша. Он много лет увлекался этими поделками, выкладывая из обычных спичек домики, а однажды выстроил целую кремлевскую башню. Зоя сидела за машинкой и аккуратно печатала с его слов, а он, делая паузы, произносил:

— Зоя, пиши! (читая) «Свобода — это стойкость, решимость. До самой смерти. Свобода — это величайшая верность истине».

Зою отвлекло короткое шуршание за окном и звонок телефона. Она прислушалась. Мама с кем-то говорила, но потом положила трубку и опять настала тишина. Лишь слышалось шуршание опадающих белых лепестков

с яблоневых деревьев и очень далекий звук гудка паровоза. Зоя сосредоточилась на печатном листке:

— Хорошо (читает) «До самой смерти. Свобода — это…»

Но Василий Андреевич не успел ей ответить. В кабинет вошла Вера Сергеевна. Она встревожена, бледное лицо выдавало ее беспокойство:

— Вася, я тебя прошу. Позвони сейчас же Педину и откажись от Любарского. Скажи, что ты не читал его работ. Не успел.

Василий Андреевич смотрел на жену удивленно:

— Вера, мы уже все это обсудили, и потом, я вовсе не могу отказать своему ученику.

Вера Сергеевна всплеснул руками. Зоя разглядывала родителей удивленно, она ни разу не видела, чтобы они ссорились:

— А от своих детей ты можешь отказаться? (закрывает лицо руками) Вася, ты только что всех нас предал.

— Что ты говоришь?!

— Да, ты нас предал!

Зоя вскочила, она увидела, что отец побледнел. Он тер виски. Зоя воскликнула:

— Мама!

Но Вера Сергеевна неумолимо продолжала:

— Зоя, молчи. Ты ничего не понимаешь, сейчас звонили и сказали, что арестовали Любарского.

— Витю?

— Да, а вот этот товарищ является его научным руководителем. Понимаешь? И следующим, папочка, будешь ты. А потом все мы!

Василий Андреевич замолчал, подошел к окну, посмотрел в него коротко, потом погладил свою лысину, по всему видно, что он обескуражен известием об аресте своего ученика. Обернувшись, он увидел испуганные глаза Зои. Собравшись, Василий Андреевич отчетливо произнес:

— Я должен отвечать за каждое свое слово. Должен быть верен каждому своему слову. Самому себе. Если я учу одному, а потом поступаю по-другому, значит, меня просто нет. Я не существую.

Зоя влюбленными глазами смотрела на отца, запоминая каждое слово. Она его боготворила, бесконечно доверяя всему, что он скажет. Вера Сергеевна всплеснула руками:

— Вася, это — все философия. Я уже сыта по горло твоей философией.

Вера Сергеевна выбежала из кабинета мужа прямо в сад, ее душили рыдания. Неожиданно в саду появилась Муся в ночной рубашке. Очевидно, что она слышала спор родителей и решила выяснить, что случилось. Увидев мать, которая тайком утирает слезы, Муся бросилась ее утешать:

— Мама, мамочка… Ну, ты чего?

Муся прижилась к Вере Сергеевне. Та неловко ее поцеловала в макушку, обняла за плечи:

— Он эгоист, он думает только о себе.

Мусе неловко слышать эти слова об отце в третьем лице:

— Мам, ну, вы поссорились.

— Мария, ты ничего не понимаешь!

— Мамочка!

В саду — прохладно, Мусе стало зябко, и Вера Сергеевна накинула ей на плечи свой красный вязаный платок. Они решили вернуться на дачу. В светящемся окне папиного кабинета еще виднелись силуэты двух фигур: Василия Андреевича и Зои. И даже в саду слышен их диалог:

— Папа, они разберутся и выпустят его.

— Зоя, Виктор Любарский тут абсолютно ни при чем. Это все намного серьезнее.

Внезапный шуршащие по щебню автомобильные покрышки привлекли внимание Муси и Веры Сергеевны. Мать Муси подошла к забору ближе и выглянула на дачную дорогу. Свет двух фар черного «воронка» мгновенно ослепил ее:

— Муся, это все, все…

Муся бросилась к забору и увидела подъезжающую черную машину. Ее зловещий силуэт все ближе к их дому, и вот уже из машины вынырнули два офицера НКВД. Они направились прямо к их калитке. Муся испуганно посмотрела на маму, но Вера Сергеевна застыла словно изваяние. Красный платок упал с плеч Муси прямо на белые лепестки цветков, но девушка будто не замечает этого. Муся бросилась к дому, ворвалась в кабинет отца. Василий Андреевич похоже то же увидел из окна черный «воронок». Он — бледен и сосредоточен:

— Зоя, обещай мне, что ты позаботишься о маме и о сестрах.

— Пап!

Муся, растрепанная и бледная, тихо шепчет:

— Пап, там машина черная приехала.

Зоя от испуга закрыла себе рот рукой:

— Как? (выглядывая в окно) Где?

Растопчин быстро отдал свою диссертацию Мусе:

— Быстро. Сожги мою диссертацию, живо. (Зое) Так, а ты принеси мне дедушкин саквояж старый.

Муся схватила папку с тесемками и побежала на задний двор сада. Зоя, которая очень быстро нашла саквояж в шкафу, неожиданно начала плакать. Василий Андреевич же собирался, бросая в саквояж рубашки, бритву, зубную щетку, книжки, но, увидев, что старшая дочь захлюпала носом, прекратил сборы. Он снял с вешалки свое пальто, надел его, но потом снял, и машинально положил в карман собранный из спичек домик. Задумался и сказал:

— Все, успокойся. Ну, что ты! — Он гладит Зою по голове. — Они разберутся, это недоразумение, это все недоразумение, они обязательно разберутся, и я вернусь.

Зоя испуганно смотрела на отца. Очевидно, что Василий Андреевич с ней прощался. Зоя начала рыдать еще больше, бросилась к отцу на шею, обняв:

— Папочка!

Василий Андреевич пытался успокоить дочь, сел с ней на диван, обняв за плечи:

— Успокойся.

— Ты не поедешь никуда.

Василий Андреевич пытался шутить, улыбнулся грустно:

— Ну, и не поеду никуда.

— Я тебя никому не отдам.

Зоя прижималась к отцу, рыдая на его плече. Профессор Растопчин пытался успокоить старшую дочь:

— Да, все будет хорошо. Успокойся, деточка!

Василий Андреевич гладил Зою по голове, по спине, но Зоя плакала навзрыд, в то время как Муся, выполняя волю отца, сжигала листки из папки, которую дал ей в руки Растопчин. Костер на задворках дачи уже догорал, а Муся все вытаскивала листки бумаги из папки, бросая их в огонь. Она пыталась их читать, хотя напечатанные строчки сливались из-за слез, которые застилали ей глаза. Мария тихо читала вслух то, что написал отец:

— «Свобода — это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода — это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода — это величайшая верность истине»…

Муся расплакалась еще больше, слова отца кажутся ей пророческими, и она все время повторяла их. В какой-то момент она будто услышала его голос: «Свобода — это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода — это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода — это величайшая верность истине». Когда последний лист диссертации профессора Растопчина догорел в угасающем костре, Муся встала с коленок и обреченно пошла в сторону дачного дома. Белый дым заполнял яблоневый сад. В доме еще слышны возгласы Веры Сергеевны, всхлипывания Гули и Зои, но уже через час в дачном поселке восстановилась звенящая тишина, прерываемая звуками долбящего ствол дерева дятла и унылым «ку-ку» заблудившейся кукушки.

Наутро за столом на дачной террасе собрались все женщины Растопчины. Однако ни Зое, ни Гуле, ни Мусе совсем не хотелось есть. Вера Сергеевна села за стол позже всех. В ее руках белел фарфоровый чайник с чаем. Она налила себе и маме, Елизавете Васильевне. Попробовала. Чай обжигал губы. Она посмотрела на бледные лица девочек, и ей захотелось заплакать. Однако она быстро взяла себя в руки:

— Муся, Гуля, Зоя! Ешьте.

За столом повисла пауза. Первая пришла в себя Муся:

— Не хочу.

— Это что за голодовка?

Девочки сидели молча за столом. А потом Зоя неожиданно для себя начала плакать. Слезы текли из ее глаз непроизвольно, а она просто не могла или не хотела их остановить. За Зоей начала хлюпать носом и Гуля. Муся сдерживалась дольше всех, но и в ее уголках глаз блеснули первые слезинки. Вера Сергеевна попыталась успокоить всех:

— Вы будете есть, влюбляться, выходить замуж. Петь и танцевать, жить ради папы, даже если он не вернется.

Зоя быстро:

— Он вернется.

Зоя смотрела в пространство безучастно, утирая платком глаза. Но неожиданно на террасу ворвался Митя. На его лбу выступил пот. Видно, что он бежал от автобусной остановки бегом. Муся вскочила со стула, ей казалось, что они вчера с Митей распрощались на целое лето. Муся просто умоляла Митю не мешать ей готовиться к экзаменам в ГИТИС:

— Митя… ты!

— Война началась.

Трагическое известие все осознали не сразу. Муся и Гуля вскочили, побежали в другую комнату, включили радиотарелку на полную громкость. Митя побежал за ними. Из динамиков слышался хриплый голос Молотова:

— Сегодня, 22 июня, без всякого объявления войны фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз.

Зоя тоже подошла ближе к радиотарелке, прислушиваясь. Елизавета Васильевна, сидящая за столом, задумчиво размешивала десертной ложкой сахар в чашке, а Вера Сергеевна спокойно откусила пирог. Кажется, будто они и вовсе не слышали сообщения по радио о войне. Наконец-то Вера Сергеевна встала, обняла мать за плечи и тихо шепнула ей в ухо:

— Мама… Это война, мама.

— Да, Верочка… Да. Я поняла, родная моя.

Глава 2. Москва / Подмосковье. Сентябрь 1941

В городе уже чувствовалась осень. Дорожки усыпаны желтыми листьями, лужицы закованы ледяной паутинкой по утру. Муся шлепала в ботинках по тротуару. На ней — мамина кофта. Лицо бледное, под глазами — явные круги. Митя позвал ее к Дому культуры на окраине Москвы на проводы в армию. Его самого и Трофима вызвали почти в одно и то же время в военкомат повесткой. Институтам в которых числились товарищи Муси, полагалась отсрочка от армии, но Митя с первых же дней войны упорно подавал прошение с просьбой отправить его на фронт добровольцем. Трепалина не отставал от друга. И вот удача им улыбнулась. Мите и Трофиму пришла повестка с просьбой присоединиться к народному ополчению Москвы.

Чем ближе Муся подходила к призывному пункту, тем больше встречались ей на пути бритые наголо новобранцы, военные с красными околышами на лацканах кителей и женщины с белыми косынками на голове, украшенные красными крестами. Толпа людей все прибывала, а Муся с трудом продиралась через человеческий забор, высматривая Митю и Трофима, пока наконец-то не увидела строй парней в кепках. Командир, который ходил вдоль строя, по очереди выкликал их имена:

— Скоротав, Концев, Донсков…

Парни, подхватывая рюкзаки, делали шаг из строя, выкрикивая «Я!», и вставали обратно в живую человеческую очередь. Лейтенант, а Муся уже разбиралась в ромбах на стоячем воротничке цвета хаки, отдал команду:

— Отряд народных ополченцев! Слушай мою команду, равняйся. Смирно…! Налево!

Мусю оттеснила толпа, еле сдерживаемую двумя комендантами. Одна из провожающих девушек толкнула ее в спину:

— Витя, Витя! Пиши, номер полевой почты дадут, и сразу пиши.

Строй новобранцев уже развернулся спиной к толпе и начал движение к Дому культуры. На окнах Дома виднелись белые кресты, стекла закрывали мешки с песком. Один из парней в строю обернулся и крикнул, размахивая кепкой:

— Ксюша, Ксюша! Я вернусь, не плачь

Неожиданно некто схватил Мусю за талию. Она охнула, обернулась:

— Девушка, вы не меня пришли провожать?

Мужчина достаточно взрослый, усатый. От него неприятно пахло табаком и водкой. Муся вырвалась, отрицательно покачала головой и попыталась пробраться поближе к выходу из ДК. Однако толпа провожающих мешала ей, оттесняя к краю площади:

— Сынок, ты ешь там, ешь, вот пирожки на дорогу.

Женщина в платочке протягивала узелок с пирожками худосочному парню с большим кадыком, тому неудобно, он явно хотел, чтобы мать побыстрее ушла:

— Мама, не плачь.

Муся сделала шаг вперед, пока ее просто не оттолкнула женщина с черными растрепанными волосами. Ее голова не покрыта платком, глаза безумны:

— Андрей, мы тебя ждать будем. Будем ждать!

Женщина подняла на руки пятилетнюю девочку. Та тянула руки к отцу, кудрявому молодому мужчине в роговых очках, и плакала:

— Папа, папа! Возьми меня на ручки.

Мальчик семи лет, стоящий рядом, прижимаясь к женщине, то же кричал отцу:

— Папа, а тебе ружье дадут? Дашь пострелять?

— Сынок, дам, конечно. Не плачь. (махнул рукой) Марусь, я вернусь скоро, немцев быстро постреляем.

Короткое время женщина и ее сын шагали вместе в одном ряду с новобранцами, пока комендант не отсек ее и Мусю от взвода солдат:

— 32-й полк народного ополчения! Стррроооойся!

Парни в кепках построились по одному в две шеренги, переговариваясь друг с другом.

— Андрюха, ты куда попал?

— А ты? Отправка когда?

— Вроде бы завтра!

Муся еще какое-то время выглядывала из-за плеч провожающих, пока ее не отвлек Трофим. Он выбежал первым из призывного пункта в ДК:

— Мария, привет.

— А где Митя?

— Он там, еще в медкомиссии.

— Ну и что?

— Все отлично. Здоров как бык, только окулист какие-то таблицы показывал, я не одной буквы не угадал. А так все отлично!

К Трофиму подбежал и Митя. Он хлопнул друга по плечу. Муся обернулась радостно к нему. Ну, наконец-то! Нашлись.

— Митя!

Митя шуточно ударил по носу Трофима. Настроение у него — прекрасное. Мальчики радостно бегали друг за другом, как два щенка на прогулке.

— Разрешили. Один там упрямый сидит, а я еще упрямей. Пока не подпишешь бумагу, сказал ему, не уйду.

— Молодец!

— Слушай, Трофим, я с капитаном поговорил. Он обещал нас вместе отправить!

Муся охнула:

— Когда?

— Послезавтра. Только стоп! Погоди!

Митя увидел вдруг, что у Муси глаза — на мокром месте. Еще чуть-чуть, и она заплачет навзрыд. Он обнял девушку:

— Тихо, тихо. Муся, ну, ты что? Не надо, не плачь.

— Не буду.

Митя прижал к себе Мусю. А она уткнулась в его рубашку, хлюпая носом. Трофим ревниво наблюдал за ними:

— Боец, прекратите близость. (ударил Митю по плечу) Рядовой, отпустите штатскую.

Трофим натянул кепку Мите на нос. Митя наконец-то отпустил Мусю, побежал за Трепалиным:

— Эх ты! Вот попадешь со мной в один окоп!

Мальчики убежали вперед, а Муся смотрела им вслед напряженно, будто видела в последний раз. Муся закрыла глаза, и вот она — уже в студии при кинотеатре вместе с Митей. Они решили записать бумажную пластинку себе на память. Это новое изобретение, появившееся в кинотеатрах, с настоящим микрофоном для озвучки зарубежных фильмов, только появилось в Москве. Субтитры были не в моде, поэтому, когда в кинобудках появились зубастые валики для записи звука, желающих увековечить свое пение, декламацию или поздравление нашлось много. Когда инженер пригласил их, чтобы сделать запись звука, Митя решился на признание:

— Я на фронт ухожу. Хочу своей невесте звуковое письмо оставить.

Внезапно инженер остановил запись, смущенно пожал плечами:

— Целлофана нет. Только вощеная бумага…

— Ну, давай бумагу. Ладно.

Митя освободил место в кинобудке, усадив на свой стул Марию прямо перед микрофоном:

— Мария, Муся… заходи, заходи. Садись!

— Митя, ну что ты придумал опять?

— Письмо запишем на память, ты, а потом я. (инженеру) Эй, давай, включай свою аппаратуру! Мы готовы!

Бумажная лента, заправленная в два латунных валика, крутилась медленно, фиксируя слова. Инженер кивнул головой:

— Приготовились, девушка? (пауза) Можно.

Муся вздохнула, Митя казался ей сквозь матовое стекло студии загадочным принцем из сказки. Ей захотелось заснуть, а проснувшись, узнать, что никакой войны и вовсе нет, а Митя не уходит в армию. Муся сделала паузу и произнесла в микрофон слова, которые Митя будет вспоминать всю войну:

— Митя, я очень люблю тебя, я люблю тебя и буду ждать всегда. Я люблю тебя, и это на всю жизнь.

Голос Муси звучал гулко, эхом отражаясь от стен. Когда она наконец-то замолчала и встала, то Митя попытался сесть на ее место. Теперь он видел ее сквозь мутное стекло, и она ему казалась сказочной принцессой:

— Так, теперь я. Меняемся местами.

Муся встает, уступая Мите. Но записать Митин голос не удалось вовсе, инженер долго щелкал тумблером, а потом неожиданно произнес:

— Тока у нас нет. Техника бастует.

— Эй, мы так не договаривались…

— Простите, молодой человек, вернетесь с войны — запишем и вас.

Митино отражение пропало в стекле, он вскочил, а Муся осталась одна. Ей стало тревожно отчего-то, и она пристально и тревожно всматривалась в свое отражение. Судя по всему, с Митей она расставалась надолго, а может быть навсегда…

Зима в тот военный год выдалась суровой. Мороз больно хватал за щеки, снежные заносы не давали пройти ни в магазин, ни в школу. Гуля посещала занятия, которые вовсе не отменили в связи с военным положением и прорывом советского фронта войсками Вермахта. А вот в ГИТИСе занятий не было. Муся, удачно прошла все туры на первый курс и ее зачислили, однако в сентябре она уткнулась в табличку на двери деканата: «Все ушли на фронт». Девушке стало очень грустно. Проводив Митю и Трофима в армию, Муся ждала от них писем, однако они все не приходили и не приходили. Она пыталась устроиться в военный госпиталь, копала траншеи в Подмосковье, сбрасывала по ночам с крыш зажигательные бомбы. А потом и вовсе поехала в военные части развлекать бойцов русскими народными танцами вместе с самодеятельным театром ГИТИСа. Зоя числилась в медицинской аспирантуре, писала диссертацию по особенностям человеческой головы и влияния операций на мозговую деятельность, и на работу также не ходила. Зоя то же добровольно выезжала на рытье окопов в Подмосковье, но пойти на фронт или устроиться в военный госпиталь не удавалось, ей почему-то все время отказывали. Вера Сергеевна считала, что это все из-за ареста отца, профессора Растопчина. Однако жить становилось все сложнее. В городе ввели карточки, хлеба решительно не хватало. В Москве стало тревожно и холодно. Участились драки и грабежи. На семейном совете Растопчины решили остаться на даче. Печка отлично работала, дров хватало, а перезимовать можно и в Подмосковье. Однако вскоре Зоя тяжело заболела. И тот злополучный день Вера Сергеевна отправилась за пайком для всей семьи в ближайший районный магазин на автобусе. Когда она подошла поближе к продмагу, то увидела страшную картину: огромная толпа собралась у закрытых дверей в надежде получить свой кусок хлеба. Ни патруля, ни очереди, никого, кто мог бы организовать бушующую народную массу, не наблюдалось. Очевидно, что продмаг закрыли несколько часов назад, и хлеб не привезли. Толпа гудела возмущенно:

— Да, погоди ты, куда прешь.

— Вы здесь не стояли.

— Мама, мама, иди сюда.

— Куда, вы прете, мамочки.

— Наглые какие!

Вера Сергеевна хотела вернуться домой. Толкаться в общей толпе было неприятно, да и небезопасно. Однако неожиданно на площади появилась черная машина, по виду — ЗИЛ. На переднем сидении виден мужчина в пенсне и в шляпе. Толпа замерла, все надеялись, что кто-то из городского Комитета компартии разъяснит, что же случилось с машиной хлеба. Кто-то даже узнал пассажира, райкомовского работника — Петухова. В его руках качался фикус, на заднем сидении — чемоданы и коробки. Женщина рядом с Верой Сергеевной, зашипела:

— О, начальство драпает. На машине. Фикус прихватил, гляди, интеллигент, ишь ты…

Рядом ей стала возражать дама в пенсне:

— Ну, при чем тут интеллигенция? Интеллигенция вся здесь. А это вот спекулянты и приспособленцы.

Вера Сергеевна смотрела, как машина, шурша шинами по мостовой, проехала мимо, вздохнула, и в этот самый момент дверь в магазин открылась. Толпа, тут же забыв о беглеце с фикусом, бросилась внутрь:

— А сколько хлеба в одни руки дают? Говорят, нормы снизились.

— Да вроде как и раньше: четыреста пятьдесят грамм на работающего, двести пятьдесят грамм — на иждивенца.

— Куда прете? А?

Вера Сергеевна наконец-то решилась подойти к ступенькам продмага:

— Простите, а молоко и сыр по карточкам дают?

На ступеньках стояла простая бабка в платке и с узелком. Она неприветливо посмотрела на интеллигентную даму в зимней соболей шапке и боа. Цепким взглядом оценила кольца на руках Веры Сергеевны, поджала губы:

— Гражданочка, за молоком и сыром вам в деревню нужно. Там они есть! (кивнула на руки) Вы вот снимите кольца с себя, что получше и поменяйте на еду.

Сзади к ней подбежал крепкий парень в кепке и бушлате, толкнул плечом:

— А у вас иждивенцев много? Я слышал, педагогам больше хлеба положено.

— Я — не педагог. Увы! У меня дочь заболела.

Парень, ухмыляясь, зашел внутрь магазина. И Вера Сергеевна будто что-то почувствовала. Она посмотрела на свою сумку, и, о боже, замок — открыт, ридикюль нараспашку, продовольственных карточек нет: недельных, с пайком для нее, Муси, Зои, Гули и бабушки. Вера Сергеевна залезла в карманы своего пальто, выворачивая наизнанку: пусто. Ей захотелось заплакать, она сделала шаг к магазину, но вышедшая на крыльцо продавщица закрыла дверь продмага перед самым ее носом. Очевидно, что ее обокрали! Через час Вера Сергеевна, уже у постели Зои, разговаривала с доктором. Тот писал убористым подчерком на рецепте:

— Питание, питание и еще раз питание. Жиры. У нее — очень глубокий бронхит. Возможен даже туберкулез.

— А какие жиры?

— Масло, творог, молочные продукты. Из жиров: сало, на худой конец красная икра.

Доктор смотрел сочувственно на бледную Зою, а потом развернулся и вышел из комнаты, где та лежала на кровати почти в забытьи. Вера Сергеевна проводила доктора до двери дачного домика и, закрыв дверь, тут же начала сборы. Перебрав весь свой гардероб, она нашла две старые и ненужные шубы, платья, часть посуды. В общем все, что можно обменять на продукты в ближайшей деревне. В тот самый момент, когда Вера Сергеевна укладывала в чемодан драповое пальто Растопчина, на кухню к ней вышла Муся:

— Мама, это же папино!

— Больше ни слова, иначе я рассержусь, надо брать именно папину одежду для обмена на продукты в деревню.

Муся замолчала, ей стало неловко, а на кухне показались Гуля и Елизавета Васильевна. У бабушки в руках — ее собственная шуба. Она молча положила ее в общий чемодан:

— Верочка, ну куда же ты одна?

— Вы не волнуйтесь, я как только все обменяю, сразу обратно. Так все делают!

Елизавета Васильевна обняла дочь, а та вдруг всплакнула:

— Мама, мамочка… Не волнуйся, так надо… я в деревню на обмен. И сразу обратно, Зое очень надо.

Муся посмотрела на мать, а потом решительно достала с антресолей второй чемодан, переложила часть вещей̆:

— Мама, я с тобой.

— Нет, не надо… И не спорь со мной.

— Нет, не спорь ты со мной… Иначе я тоже рассержусь.

Гуля неожиданно прервала их диалог:

— И я поеду…

— Нет, куда ты? А за Зоей кто будет смотреть?

Вера Сергеевна вздохнула, и махнула на Мусю рукой, продолжая сборы. Она почти согласна взять Мусю с собой, одной действительно страшновато:

— Вы главное не волнуйтесь, это совсем рядом. Мы там когда-то грибы собирали. По Можайскому шоссе. Деревня Васильево. Помнишь?

Вера Сергеевна неожиданно села на стул, защемило сердце или устала. Бабушке, Елизавете Васильевне, показалось, что дочь ее напрасно успокаивает. Дела в прифронтовой полосе обстояли явно хуже, чем сообщал по радио сам Левитан. Судя по слухам, немцы уже могли быть там, на Можайском шоссе. Бабушка мелко перекрестила Веру Сергеевну, потом сняла с себя крестик и надела его на Мусю. Некрещеная Муся посмотрела на бабушку удивленно. Она в свое время принципиально отказалась креститься, хотя Елизавета Васильевна настаивала, новая мода на атеизм не дала планам бабушки сбыться, и Мария так и осталась некрещеной. Муся вздохнула:

— Ба, ну, не надо. Это суеверие.

Бабушка перекрестила и Мусю, поцеловала ее в лоб:

— С богом!

Елизавета Васильевна обняла внучку, потом дочь, прижимаясь к ней. Думала ли сама Муся, что бабушка прощалась с ней навсегда? Мрачные мысли не оставляли девушку, и эхом звучали последние слова напутствия:

— С богом, с богом!

Очнулась Муся не сразу. По дороге навстречу ей и маме ехали телеги, груженные домашним скарбом. Женщины и дети шли в сопровождении колонны солдат совсем в другом направлении. Шла скорая эвакуацию из мест боевых действий. Под ногами отступающих чавкала грязь, хлюпали лужи. Сапоги месили только что выпавший снег, превращая его в черную кашу. Судя по лычкам на лацканах шинели, впереди колонны шел капитан, он сопровождал беженцев:

— Подтянись. Кучнее идем, кучнее. Боец Середко, не отставать!

Муся и мама Вера просто застыли с двумя чемоданами, гружеными на маленькую тележку. Неужели нужно поворачивать назад? И они идут не туда? К капитану тем временем подбежал солдат, отдавая честь дрожащей и замерзшей без рукавиц рукой:

— Товарищ командир, можно я впереди встану?

— Вставайте (колонне) Левой, левой. Пошевелитесь, братцы.

Солдат побежал вперед, пристроившись к такому же как он, солдату:

— Братцы, табачку не найдется?

— Нет, откуда? (солдат залез в карман, доставая кисет) Ладно, держи!

Мимо Муси шла баба с годовалым ребенком на руках, семилетний мальчик ковылял рядом и хныкал:

— Мамочка, у меня ножки болят. Возьми меня на ручки.

— Ванечка, потерпи немножко, скоро дойдем.

Колонна растянулась по всему полю, старик в обмотках замыкал шествие. Он шел, хлюпая драными сапогами, в самом конце:

— Не дойдем засветло.

— У вас еда с собой есть?

— Есть, а у вас?

— Наменяли. На неделю хватит.

Вера Сергеевна наконец-то решилась задать вопрос, она оставила тележку рядом с Мусей и бросилась догонять капитана:

— Простите, нам нужна деревня Васильево. Мы правильно идем?

— Да вы что, дамочки? Там день, другой, фашист будет.

Вдалеке громыхнули зенитки, на краю поля вспыхнуло пламя. Толпа беженцев остановилась, кто-то заохал, запричитал, младенец на руках бабы отчаянно заголосил. Капитан ответил жестко:

— Слышите, фронт рядом. Поворачиваете с нами.

Вере Сергеевне задумалась: неужели они так и не доберутся до Васильево:

— Ну, что делать? Надо возвращаться? Гражданочка, скажите? А где продукты можно обменять?

Вера Сергеевна обращалась к бабе с младенцем на руках. Тот орал благим матом, и баба говорила громко, пытаясь его перекричать:

— Да, я в Крестах меняла. Правда, куркули такие. Дерут втридорога. За кусок сала отдала кольцо золотое.

Капитан продолжал подгонять колонну: им надо было успеть до сумерек дойти до следующей деревни:

— Левой, левой, шевелись. До темна успеть должны. Раз, раз.

— Тяжело идти-то! Мамочка, я устал!

— Потерпи, сынок.

Капитан махнул рукой на странных москвичек и прибавил шагу, а Вера Сергеевна подошла к Мусе. Они в скором времени остались одни в поле:

— Муся, ну что же делать? Надо возвращаться.

— Мама, Зое нужен творог. Доктор сказал. Кресты недалеко от Васильево. Мы успеем и дойдем.

— Ну, ладно, пойдем.

Вера Сергеевна схватила ручку тележки, за которую взялась и Муся. Они повернули с поля направо и где-то минут через десять оказались в ближайшей деревне Кресты. В ней — пусто. Темные окна изб, заклеенные крест-накрест белой бумагой, зияли, как черные амбразуры. Зловещая тишина просто пугала. Вера Сергеевна не сразу решилась постучать в дверь. Однако та оказывается заперта на увесистый замок. Вера Сергеевна постучала в дверь избы рядом, и вот — короткое шевеление, слышны шаги. Массивная дверь приоткрылась, оттуда опасливо выглянула плотная баба в платке. Вера Сергеевна присмотрелась и увидела два цепких, серых глаза в щели приоткрытой двери. Баба сделала жест рукой: «Тихо», и потом указала путь в дом:

— Ну, пойдем, пойдем. В сени, на задний двор.

Вера Сергеевна махнула дочери:

— Муся, иди сюда.

Муся подошла к крыльцу ближе и увидела серую кошку, та отчаянно мяукала:

— Ой, киска…

Муся радовалась кошке, как маленький ребенок, схватила ее на руки. Кошка теплым боком прижалась к девушке, Вера Сергеевна посмотрела на дочь сердито:

— Муся, брось кошку.

— Сейчас.

Они вдвоем быстро прошли через сени прямо на задний двор и оказались в сарае. Крестьянка смотрела на них подозрительно и говорила быстро:

— Городские?!

— Здравствуйте, мы вещи меняем на продукты.

Неожиданно из сеней выскочила маленькая дворняжка и начала отчаянно лаять, крестьянка схватила ее и посадила на цепь:

— Тузик, не лай. Ну, что тут у вас?

Муся и Вера Сергеевна раскрыли чемоданы и начали вытаскивать вещи:

— Старье ваше? Не, не надо.

Крестьянка брезгливо роется в одежде. Потом заметив нечто в футляре, взяла в руки, стала рассматривать. Вера Сергеевна поясняла:

— Это — фотоаппарат.

— Ну, на кой мне? Быка фотографировать?

Вера Сергеевна выкладывала из чемодана пластинки:

— Пластинки Шаляпина, Нежданова.

— А это что? Блестит?

Баба нашла в чемодане ложки, вилки серебряные, фарфоровый чайник с длинным носиком, рассмотрела. Вера Сергеевна, увидев ее заинтересованный взгляд, оживилась:

— Чайник, сахарница, — Она вынула пальто Василия Андреевича. — Вот еще.

— Это нам не надо, а чайник давай.

— Ложки.

— Ждите здесь.

Крестьянка вышла из сеней, Муся принюхалась. Из дверей явно пахло щами.

— Щами пахнет.

Крестьянка вынесла в тряпице кусочек масла, не более ста грамм:

— Вот масло. Для себя берегла.

Муся посмотрела на деревенскую бабу с ненавистью:

— Да вы что? Здесь же нет ничего!

— Что?!

— Вы же советский человек!

— Какой советский! Здесь уже три дня как советской власти нет! Учить она меня вздумала! Сопля!

Крестьянка быстро кинула пальто, фотоаппарат в чемодан, прижала столовое серебро и чайник к груди:

— Скажи, спасибо, что я тебя немцам не сдала. Они не равен час тут будут. Так что убирайтесь! Слышите?

За дверьми сарая слышен звук мотоциклетов и шуршание сапог немецких солдат наступающих войск Вермахта. Муся, Вера Сергеевна и крестьянка слышат обрывки немецкой речи:

— Колонна, левой, левой! Раз, два, три. Распределяемся по деревне.

Крестьянка охнула, ей вовсе не нужны неприятности. Она открыла дверь из сарая и вытолкнула Мусю и Веру Сергеевну на задний двор:

— Давайте быстро, быстро. Задними дворами пройдете. Мне неприятности не нужны.

Муся с мамой выбежали на задний двор. Даже оттуда слышна немецкая речь:

— Обер-ефрейтор Шлиндер, отдайте распоряжение квартировать по избам местного населения.

— Есть, гауптвахмистр, так точно, будет сделано!

— Канонир Флиппке, отдайте распоряжение прочесать деревню, здесь могут быть шпионы!

— Есть, обер-ефрейтор!

Муся и Вера Сергеевна побежали через огород и грядки, но тележка с чемоданами мешала им передвигаться, застревая в земле. Муся быстро поняла, что тележку надо бросить, иначе им не убежать. Вера Сергеевна махнула в сторону края деревни:

— Муся, бежим. Немцы там, в центре.

— Мама, брось тележку.

Вера Сергеевна отпустила ручку тележки с вещами, двинулась вперед, но нога застряла в переднем колесе, и она почти упала. Муся сделала попытку ей помочь, чтобы высвободить ногу, когда внезапно на задний двор избы ворвался немецкий патруль. Вера Сергеевна отчаянно закричала:

— Муся, беги!

— Немцы, мама.

Вера Сергеевна пыталась оттолкнуть солдата, но тот тут же крепко схватил ее за ворот пальто и быстро поставил ее спиной к деревянному сараю. Солдат свирепо смотрел на женщин, закричав остальным:

— О, смотри. Тут целых две.

Четыре крепких немецких солдата с винтовками очень быстро взяли их в плен. Муся пыталась вырваться, отпихивала солдат, но один из них навел на нее винтовку, и стало понятно, что сопротивление бесполезно:

— Стой, стрелять будем!

— Стой, руки вверх!

Второй солдат навел и на Веру Сергеевну винтовку. Мусе стало страшно. Третий солдат тем временем увидел брошенную ими тележку с вещами. Он раскрыл чемоданы, стал рыться в них. Быстро нашел пальто Растопчина, рассмотрел:

— Стойте прямо, не то мы вынуждены будем стрелять. И отвечайте, это ваши вещи?

Вера Сергеевна молчала, а потом неожиданно ответила на немецком языке:

— Да, наши. Мы — мирные люди. Обмениваем вещи на еду.

Солдат смотрел на нее удивленно, русская женщина говорила почти без акцента:

— Вы отлично говорите по-немецки. Ну, как показывайте все!

Вера Сергеевна сделала шаг к тележке, но немецкий солдат указал и Мусе винтовкой на чемодан. Муся то же открыла его шире, достала фотоаппарат:

— Вот, смотрите, пожалуйста!

Солдат, разглядывая фотоаппарат, возмущенно закричал по-немецки:

— Смотрите, фотоаппарат. Они фотографировали! Русские шпионы!

Муся ошалело смотрела на них Солдаты выхватили из ее рук фотоаппарат, покрутили, возмущаясь:

— Ах, ты дрянь! Мы тебя отправим в Германию! Там научат послушанию.

Муся, которая отлично понимала немецкий язык, то же обратилась к солдатам на их родном языке:

— Это — неправда. Вы не смеете! Мама!

В ответ солдат грубо схватил Мусю за ворот пальто и потащил со двора. Вера Сергеевна пыталась его остановить:

— Отпустите ее… Муся, доченька!

Но немецкий солдат, оставшийся охранять Веру Сергеевну, подвез к ней тележку и заявил:

— Вам найдется применение и здесь в комендатуре, вы останетесь с нами. А ваша дочь будет работать на Третий рейх.

— Я готова ехать вместо нее, прошу вас…

Однако солдат грубо толкнул ее в спину, и Вера Сергеевна внезапно поняла, что все кончено: они попали в плен. В дачном поселке Зоя, которой на какое-то время стало лучше, тревожно всматривалась в зимнее окно. Где же мама и Муся? Они уехали почти неделю назад менять вещи на продукты в подмосковное Васильево и пропали окончательно. Неожиданно послышался шум в прихожей. С мороза, румяная, в шапке, пальто и валенках, в дом ввалилась Гуля, с портфелем. Занятия в школе уже закончилась, и она вернулась на дачу, быстро подбежала к печке с изразцами и прикоснулась щекой к горячей керамике. Она моментально стала пунцовой. Зоя появилась с тарелкой супа, сестру надо накормить:

— Привет.

В гостиную, где Гуля прижималась к горячей печке, зашла и бабушка Елизавета. Она посмотрела на внучку, вздохнула. Та села за стол, съела две ложки супа, но увидев, как Зоя и бабушка напряженно смотрят в окно, отложила ложку в сторону. Есть расхотелось:

— О, господи. Ну, где же они? Почему же их нет? Так долго. А, бабуль?

Елизавета Васильевна вздохнула и вышла в соседнюю комнату. Она строчила варежки для фронта и сдавала их на призывной пункт. Гуля взяла в руки ложку опять, доела суп и подошла к швейной машинке. Потом обняла Елизавету Васильевну сзади. Бабушка погладила ее по голове, она показалась ей горячей, и Елизавета Васильевна заволновалась:

— Гуленька, что с твоим здоровьем?

Зоя неожиданно вмешалась в их разговор:

— А у тебя здоровье есть? Варежки с утра до ночи шить. Бабуль, я хочу в госпиталь устроиться. Жить-то на что-то надо. С эвакуацией не получилось, может как-то через госпиталь удастся организовать отъезд?

Гуля тревожно смотрела на старшую сестру:

— Зоя! А где мама с Мусей? Сколько времени и никаких известий!

Бабушка замолчала, продолжила строчить, варежки одна за другой ловко выходят из ее умелых рук. Гуля выворачивала их наизнанку, расправляя большой палец, а бабушка Елизавета неожиданно решила успокоить девочек:

— В войну и год не срок. Я вашего дедушку три года с войны ждала и дождалась.

Гуля поцеловала бабушку в щеку, когда опять в соседней комнате появилась Зоя с тарелкой морковных котлет:

— Вот, котлеты из моркови. Как мама делала…

Гуля опять села за стол, пододвинула к себе тарелку с морковными котлетами, но есть ей почему-то вовсе не хотелось:

— Зоя, почему они не едут?

Зоя обняла ее за плечи. А Гуля неожиданно для себя начала плакать. Девушки всматривались в морозное окно и будто видели железнодорожную платформу, провинциальный вокзал с часами и толпу угоняемых в фашистскую Германию девушек и женщин.

Эшелон, готовый к отправке, охраняла военная колонна немецких солдат. Муся Растопчина оказалась среди тех, кто прощался с родиной навсегда. Ей исполнилось восемнадцать весной, она владела немецким языком и быстро попала в список для угона. Тем трагическим утром она встала очень рано. Взгляд затравленного зверька, раскосые кошачьи глаза Муси наполнились слез. Она шла, подгоняемая немецкими солдатами, среди таких же несчастных, потерянных девушек в свой вагон-теплушку. Так как Вера Сергеевна обещала проводить дочь, Муся потерянно искала ее среди толпы на перроне. Однако немецкие солдаты отсекали колонну отъезжающих от тех, кто остался, действовали жестко, прикладами оттесняя родственников угоняемых подальше:

— Внимание, колонна.

Солдаты с трудом держали оцепление, девушки рвались через сцепленные руки, овчарки, привязанные к забору, лаяли на тех, кто выбивался из строя. Одна из собак даже укусила офицера:

— Черт, они сошли с ума.

— Ты как?

— Они прут как бешеные, надо было ставить нас с собаками.

Офицер потер укушенную руку, посмотрел презрительно на толпу. Матери надрывались от крика, выкликая имена своих детей̆:

— Пустите, пустите нас…

— Там наши дети.

— Анечка, деточка моя. Анечка.

Немецкий офицер грел руки у огромной бочки, в которой горела ветошь, погрузка шал по плану и по списку. Он морщился от крика подчиненных, но одобрительно махнул им рукой̆:

— Заканчивайте погрузку. Эшелон готов к отправке.

Офицер призывал своих солдат к действию:

— Отсекаете матерей!

Немецкий солдат, который стоял у теплушек, закричал остальным:

— Не подпускайте их к поезду.

Муся видела, как к офицеру подбежал щуплый солдат с овчаркой на поводке. Овчарка свирепо лаяла, а он доложил по-немецки:

— Есть, обер-ефрейтор, будет сделано.

— Отсекай.

Овчарка, а за ней другие собаки, продолжали лаять на проходящую толпу девушек, они плакали и уже не утирали слезы. Наконец-то на вокзале появилась Вера Сергеевна. В руках она держала пальто мужа, профессора Растопчина. Маме Муси удалось продраться сквозь толпу, и она бросилась к решетке на платформе железнодорожного вокзала, пытаясь увидеть Мусю среди угоняемых. Прижимаясь к холодному и черному металлу решетки вокзала, Вера Сергеевна отчаянно звала дочь:

— Муся! Муся, Муся, Мария!

Муся будто услышала ее, обернулась, но толпа подхватила ее, оттесняя от вокзальной решетки и провожающих. Матери кричали рядом с Верой Сергеевной, протягивая руки сквозь решетку, пытаясь дотронуться до своих детей и дать им еду на дорогу:

— Ваня, еды тебе на три дня хватит!

— Деточка моя, деточка!

— Катенька, кровиночка моя…

— Муся!

Муся наконец-то увидела маму в толпе:

— Мама!…

Вера Сергеевна бросилась к решетке:

— Муся, Маша!

— Мама, мамочка, не плачь! Мама!

Мусю толпа уносила прямо в вагон. Ее сильно толкнула какая-то женщина. Рядом навзрыд зарыдали две девчушки, а рыжая, кудрявая крикнула:

— Мама, я напишу тебе.

Муся спросила ее :

— В какой вагон идти?

Та махнула рукой на второй, в него загоняли всех девушек с платформы, а немецкий офицер указывал на список солдату:

— Грузите их по вагонам и по спискам.

Солдат ударил прикладом вставшую на его пути деревенскую девчонку:

— Эй, чего встала. Шуруй дальше!

Пока солдат изучал список угоняемых, Вера Сергеевна удалось просунуть сквозь решетку пальто:

— Муся, пальтоМашенька!

Муся схватила пальто, взглянула последний раз на мать:

— Мам, мамочка, мам…

Вера Сергеевна зарыдала, а Муся побежала к вагону, быстро карабкаясь по помосту вверх, в вагон. Паровоз дал прощальный гудок. Матери за решеткой начали рыдать, выкрикивая имена отъезжающих детей: — Поленька, Поленька!

— Сергей, деточка моя!

Матери плотно прижались к решетке, замахали руками, прощаясь с отъезжающими:

— Прощай, родная моя! Деточка!

По помосту в вагон забегали женщины, подгоняемые винтовками. Одна из них, с годовалым ребенком, на руках тянула в вагон плачущего семилетнего мальчугана. Лай собак усилился, казалось еще мгновение и немецкие солдаты спустят с цепи лающих овчарок:

— Быстрей, русские свиньи!

Солдаты загнали последних отбывающих в Германию в вагон, отбросили в сторону помост и стали закрывать дверь в теплушку Муси на большую металлическую задвижку. Девушка в последний раз выглянула в проем двери, чтобы увидеть родной советский вокзал. Вера Сергеевна двумя руками вцепилась в решетку, закричала:

— Ты вернешься, Муся!

— Мама!

Муся закричала во все горло. Девочки высунулись из-за ее плеча и тоже заорали дружно:

— Мама!

Однако в этот момент солдат с шумами задвинул тяжелую дверь, чуть не прищемив руку Мусе. Она крикнула в последний раз:

— Мама!!!

Паровоз свистнул, и состав теплушек тронулся. Хмурое утро наползало тучами на провинциальный вокзал с желтым зданием и облупившейся на стенах краской, а также на площадь перед вокзалом, на которой виднелись немецкие мотоциклы с колясками и стоящий у конца решетки грузовик, на котором привезли остарбайтеров. Так будут теперь называться рабочие из СССР. На груди у Муся появится знак OST, сломав девушке жизнь.

Глава 3. Дорога в Третий рейх. Декабрь 1941

Убаюкивающий звук идущего на полной скорости эшелона, груженного пассажирами, действовал усыпляющие. Народ спал на нарах, в углу женщина кормила годовалого ребенка грудью. Рядом, на ее коленях спал семилетний мальчуган. Он все время дергал мать за рукав, пытаясь согреться:

— Мамочка, мне холодно.

— Деточка, спи! Ехать долго.

Рядом с ней смешно копошились еще два чужих ребенка, отбирая друг у друга кусок хлеба, а их мать, плотная женщина с восточным разрезом глаз и красным платком на голове, пробиралась через лежащих на полу людей, отмечая в списке едущих в вагоне. Клочок бумаги, выданный ей обер-ефрейтором, был не так уж велик, она с трудом рассматривала фамилии, освещая пространство вокруг себя керосиновой лампой. Фитилек еле теплился, язык казашки быстро почернел от химического карандаша, который она периодически облизывала, чтобы поставить очередную галочку:

— Имя, фамилия, национальность.

— Иванова Татьяна, русская

— Так, хорошо… Иванова Татьяна.

Через какое-то время казашка добралась и до Муси, сидевшей в дальнем углу вагона. Она подошла к Марии и ее соседке: вертлявой, черноволосой девушке. Та посмотрела на нее синими глазами и начала копаться в своем вещмешке, будто не замечая. Казашка начала с Растопчиной:

— Имя, фамилия, национальность.

— Мария.

— Что Мария?

— Мария Растопчина, русская.

Казашка с интересом посмотрела на девушку со звучной, почти дворянской фамилией. Точенный профиль Муси, высокий лоб, большие глаза, руки с тонкими запястьями, ладная фигурка явно выделяли ее среди общей массы женщин с безликими и простыми лицами, грубыми, мозолистыми руками, тучными фигурами. Ей подумалось: откуда взялась такая краля в этом вагоне? Но додумать мысль она не успела, в списке значилось: Мария Растопчина. Казашка поставила галочку и обратилась к соседке, придирчиво рассматривая ее нос с горбинкой:

— Имя. Фамилия. Национальность.

Неожиданный ответ казашку удивил:

— Национальность. А чо це такое национальность?

— Это, милая, что у нас снаружи пропечатано…

— Ах, снаружи. Ну, проверяй. Розалия Ивановна Коноплянина. Грузинской национальности.

Казашка нашла имя Розы в списке, посмотрела на нее внимательно, хмыкнув:

— Грузинской? Это ты им рассказывай. Пишу — жидовка!

Казашка пошла отмечать людей дальше по вагону. Роза взвилась:

— Я грузинка! Поняла? У меня мать — грузинка, а отец — русский.

Казашка ушла в другой угол:

— Заливай, заливай, — обращаясь к сидящим девушкам. — Имя. Фамилия. Национальность.

Полная женщина с простым лицом с трудом назвала свое имя:

— Семенова Дарья Викторовна.

Роза продолжала ворчать, села ближе к Мусе. Одежда ее — скромная, на голове — цветастый деревенский платок, скрывающий ее черные кудри. Видно, что Роза Коноплянина хотела выглядеть проще. Муся слушала ее невнимательно, а Роза произнесла с нажимом:

— Дура узкоглазая. Думает, что я еврейка. (Мусе) Я похожа на еврейку? Ну, посмотри на меня? Похожа?

Муся посмотрела на соседку, пожала плечами. Слово «еврей» она слышала в первый раз. Неожиданно у нее зачесалась голова. Она запустила руку, выловила в в волосах черную маленькую вошь, стала ее удивленно рассматривать:

— Какая разница! (глядя на вошь) Ой, что это?

— Это вошки! — улыбнулась Роза, увидев Мусино перекошенное от отвращения лицо. — А ты что думала? Между прочим им тоже в Германию охота.

— Что значит тоже?

— Слушай, а ты откуда такая взялась, а?

— Из Москвы.

— Откуда?

— Из Москвы.

Роза толкнула Мусю в бок, расхохоталась. В противоположном углу слышен шум. Кто-то отказался, так же как и Роза, называть сразу национальность казашке. И с чего у нее вдруг такие вопросы? Казашка не призналась, что сама подбежала к обер-ефрейтору и просто вымолила дать ей список из вагона и назначить старшей. Она мечтала своей услужливостью спасти детей. По счастью, обер-ефрейтор понимал русский язык, а восточная женщина показалась ему надежным человеком. Смотрящим полагался двойной паек, казашка же, уже поработавшая в своей собственной деревне на новую власть, отлично знала, что послушание, пунктуальность и доносительство щедро вознаграждались в Третьем рейхе. Она повысила голос:

— Я тут пока главная. Назначили. Так что отвечайте. Имя, фамилия, национальность.

Женщина с курносым лицом ответила быстро:

— Тетеновы: Прасковья и сын Иван. Русские.

— Ага, Тетенов Иван, Тетенова Прасковья!

Казашка с лампой, в которой мерцал огонь, ушла совсем далеко от Мусиного места на нарах. Угол, где располагались девушки, Муся и ее соседка Роза, погрузился в полную темноту. Лишь огни железнодорожных станций, которые проезжал эшелон, на короткое время вырывали из темноты бледные лица и глаза будущих остов. Муся, чтобы как-то успокоиться, начала мурлыкать песню. Все того же Шуберта, на немецком: «Песнь моя летит с мольбою…»

Роза смотрела на нее удивленно. Ее новая знакомая знает немецкий, и неплохо судя по всему: это наверняка пригодится! Она уже хотела вслух высказаться по этому поводу, но на них зашикали. Ничего не оставалось, как заснуть. Муся закрыла глаза и вскоре задремала. В ее сне была Москва, огни родной дачи, мама, бабушка, сестры. В самом конце приснился папа Василий Андреевич, который еще раз произнес пророческие слова: «Свобода — это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода — это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода — это величайшая верность истине». Затем исчез и он. Муся провалилась в черную яму глубокого, тревожного сна. Очнулась она нескоро. Сквозь узкие окна в вагон проник луч солнца. Тишина снаружи подсказывала — поезд стоит. Роза, закопошилась в углу, и первая выглянула в оконный проем. По шпалам топали два немецких солдата с большой железной бадьей. В руках одного из них блестел половник. Другого виднелся мешок с хлебом:

— Давай начнем со второго вагона. Здесь едут женщины.

— А вагон будем открывать до конца?

— Нет. Не положено, а то убегут.

Роза улыбнулась, кивнула заспанной Мусе:

— Муся, еду дадут!

Рядом проснулся семилетний мальчик и быстро заканючил, дергая свою маму за рукав:

— Мама, есть дадут сейчас.

Казашка, оттолкнув Розу от окна, спрыгнула с нар и то же выглянула наружу. Немцы с бадьей шли мимо их вагона:

— Ага, сейчас…

Однако в закрытую дверь вагона неожиданно застучали кулаком. Казашка подбежала к деревянному щиту, отделявшему пространство теплушки от железнодорожного перегона, и застучала кулаками: «Есть хотим!» На ней значилась отметка: женский вагон. Бадья с похлебкой была явно тяжелая, в ней как раз еды должно хватить на всех. Норма ежедневного пайка рассчитывалась на одного: сто грамм свекольного супа плюс тридцать — ржаного хлеба. Кормить более нормы запрещали немецкие врачи. Рабочую силу с Востока кормили так, чтобы они не умерли от голода, но и не переедали. Немецкий солдат рванул на себя задвижку двери:

— Эй, русские, ешьте, это ваш обед

В проеме появилась толпа, впереди которой выделялась казашка. Немецкие солдаты орали:

— Эй, русские свиньи. Вот ваше пойло. И хлеб.

Солдат раскрыл мешок с хлебом и начал кидать куски в толпу. Девушки зашумели, началась давка и драка. У солдат это вызвало смех:

— Ловите, девушки. Ха, ха! Смотри, какая драка! Ну, скот, чистый скот. (громко) Хватит галдеть!

Однако гвалт только усилился. Драка за хлеб началась нешуточная. Казашка вцепилась в волосы Розе, досталось даже Мусе, которой наступили на руку:

— Ой, мамочки, на руку мне наступили!

— Да, отойди ты! Я — тут главная!

— Ах ты — дура узкоглазая! Я тебе покажу главную!

— Отпусти меня!

— Ах ты!

Роза и казашка дрались не на шутку, вырывая волосы, царапаясь. Девушки, которым удалось оттеснить дерущихся внутрь вагона, тянули руки к немецким солдатам, выпрашивая хлеб. А те вовсю разливали суп в алюминиевые миски выстроившейся у железной бадьи очереди.

— Мне хлеба, мне! Это я есть хочу.

— Держи, вот и мне кусок перепал!

Русоволосая девушка отпихнула рыжую, кудрявую от проема теплушки. Солдаты захохотали, стали давать остовкам еще хлеб, однако драка не утихала:

— Отойди, дура.

— Сама отойди.

Женщина с грудным ребенком спрыгнула на платформу, подошла поближе к бадье с супом. За ней на платформу прыгнул и ее семилетний ребенок:

— Мама, мамочка, я есть хочу…

Ребенок дергал мать за юбку. Она обернулась к солдатам, жестами показывая на грудного и семилетнего ребенка рядом:

— Эй, солдатики, дайте еще, я есть хочу.

Солдаты налили ей еще супа в миску из большой бадьи. Внезапный звук заходящего на крутой вираж советского «кукурузника» прерывал их беседу. Немецкие солдаты аж присели от страха. Однако спрятаться под вагон не успели. Послышался вой падающего снаряда, и вот почти в ста метрах от них раздался взрыв. Толпа женщин завизжала: кто-то спрятался, кто-то прыгнул из вагона. Солдаты бросили бадью, направляя винтовки на пленниц. Один из них закрыла быстро дверь на железную задвижку, запирая в вагоне несчастных узниц:

— Закрывай вагон. Кончай!

На перроне началась паника. В воздухе показался немецкий «Мессершмитт», однако советскому самолету удалось сбросить бомбу. Соседний вагон загорелся, в него очевидно попал снаряд, и даже винтовки, направленные на будущих остовок, не смогли их заставить погрузиться обратно. Звук летающего «Мессершмитта» затих вдали, и вот уже немецкий офицер вывел колонну солдат для тушения огня. По счастью эшелон стоял недалеко от железнодорожной станции, в районе Бреста, и воду в колодцах нашли, чтобы остановить разбушевавшийся пожар. Стоны покалеченных перекрыл бравый возглас немецкого офицера:

— Затушите пожар, организуйте перекомпоновку вагонов. Нужно составить новые списки на немецком и отметить погибших.

Немецкий солдат отдал честь офицеру и побежал к соседнему вагону мимо ряда людей, передающих друг другу ведра с водой для тушения пожара. Кто-то вытаскивал из вагонов окровавленные трупы, кто-то помогал перебраться в другие вагоны оставшимся в живых. Заполнил едкий дым и вагон Муси Растопчиной. В полной темноте Роза потащила Мусю к выходу:

— Муся, мокрый платок приложи ко рту. А то угорим.

Муся последовала совету, но закашлялась, немцы закрыли пленниц в этой душегубке, женщины отчаянно заколотили по закрытой двери вагона:

— Ой, мамочки! Соседний вагон взорвали. Горим.

— Дым, задохнемся, сволочи… Откройте!

Роза взяла Мусю за руку, потянула из вагона:

— Мы однажды с дедом горели, я осталась одна в доме, и он тоже тряпочку намочил водой, и мы дышали. А так бы угорели бы.

А тем временем на перроне оставшиеся в живых строились в колонну. Часть женщин из сгоревшего вагона встали в шеренгу. Немецкий солдат ходил вдоль строя, поторапливая остовок. Кто-то сообразил и открыл дверь Мусиного вагона, солдат показал испуганным женщинам, чтобы они то же выходили на перрон:

— Идите, быстрей, шевелитесь. Надо заново грузиться в вагоны.

Девушки радостно покинули дымную теплушку и выстроились в два ряда. В первом стояли те, кто выжил после взрыва, во втором — девушки из вагона Муси Растопчиной. Многие еще натужно кашляли от дыма:

— Родимые, чуть не сгорели…

— Как мы выжили, весь соседний вагон сгорел дотла…

Офицер ходил вдоль рядов, осматривая девушек, а потом неожиданно на ломаном русском обратился к строю:

— Кто составлять новый список?

— Я, я, я уже составляла списки. Я — главная!

Казашка вышла вперед, она готова помогать, однако Роза неожиданно вытолкнула вперед Мусю:

— Герр офицер, моя подруга отлично знает немецкий.

— Где она?

Роза обернулась, чтобы представить новую знакомую, но Муси рядом не оказалось. От дыма и переживаний ее неожиданно затошнило. Муся отбежала к соседнем вагону, наклонилась низко. Ее действительно вырвало. Подбежавшая к ней Роза увидела бледную девушку и ее дрожащие, замерзшие руки с мокрым платком:

— Тебе плохо, что ли? Господи, пошли! Сейчас легче станет, пошли!

Роза потащила Мусю к строю и толкнула вперед, прямо к немецкому солдату:

— Вот она знает немецкий язык, — шипит. — Шпрехен зи дойч, дура!

Мусе ничего не оставалось, как признаться:

— Да, я хорошо знаю немецкий…

Казашка злобно посмотрела на девушек, затем отодвинула Мусю и Розу локтем:

— А я знаю зато, кто в вагоне сидел.

Она протянула подошедшему немецкому офицеру сохраненный список остовок из второго вагона. Тот коротко его просмотрел, кивнул, отдал солдату. Тот пожал плечами и крикнул:

— Грузитесь в тот вагон (казашке) А вы — проверьте новый список из сгоревшего вагона, все идут — во второй.

Солдат пошел дальше, а вдохновленная казашка взобралась на помост соседнего вагона и начала руководить погрузкой:

— Подходим по очереди. Имя, фамилия.

Девушка в грязной одежде с пепелища из соседнего вагона робко произнесла свое имя:

— Тучина Светлана

Казашка отметила ее карандашом в списке, продолжая выкликать дальше:

— Тучина Светлана, Пермякова Лида, Петрова Галина, Лазарева Настя, Иванова Паня, Розалия (видя входящую в вагон Розу) Ты — из старого списка, иди, жидовка, побыстрей на место, пока я тебя фрицу не сдала.

Роза даже плюнула от неожиданности, побледнела, но пошла в вагон. На помосте появляется худосочная, в зеленом платке, с такими же глазами девушка. Это — Тоня. Лицо ее измазано золой, ресницы обгорели на пожаре:

— Я из этого вагона. Ну, что горел!

— Как твоя фамилия?

— Тоня Мальцева.

Тоня зашла во второй вагон с другими погорельцами. Однако места очевидно не хватало. Казашка махнула ей рукой.

— Эй, ты из соседнего вагона, иди в угол, а то здесь места нет.

За время перегруппировки людей в эшелоне сгоревший вагон уже отцепили и перегнали на соседний путь. Офицер махнул рукой патрулю, делая знаки:

— Закрывайте вагоны!

— Быстрей, быстрей. Садитесь в вагон!

Казашка неожиданно подошла к солдату и дернула его за рукав:

— По нужде пусти! Эй, Ганс! Как там будет по-немецки «в туалет хочу», — спросила она проходящую мимо Мусю. Та пожала плечами:

— Ватерклозет, битте.

Солдат посмотрел на женщин смущенно, махнул в сторону соседнего состава, стоящего на путях. Казашка вцепилась Мусе в рукав:

— Пойдем со мной, Мария. Сделаем все по-быстрому.

Неожиданно из вагона выпрыгнула и Роза. Она слышала разговор казашки с Мусей и решила присоединиться. Путь предстоял долгий, и «сходить на дорожку» было остро необходимо:

— По-быстрому не получится.

Женщины забрались под соседний состав и уселись рядком. Немецкий солдат отвернулся, он явно смущен, однако периодически посматривал в сторону пленниц, вдруг убегут. Роза не выдержала:

— Что ты зыришь? А? Чтобы тебе в туалет сходить не дали на том свете!

К немецкому солдату подошел напарник. У него винтовка за плечами, солдат увидел кисет в руках у Ганса:

— Эй, Ганс, у тебя закурить не найдется?

— Есть, но не спускай с них глаз!

Напарник обернулся, обращая внимание на сидящих под вагоном женщин:

— Неудобно. Женщины все-таки.

Солдаты закурили папиросу, отошли подальше. Неожиданно для Розы Муся дала деру. Казашка от неожиданности заорала, что есть сил:

— Муся, ты что? Ты куда? Стой.

Роза сделала попытку ее догнать, однако куда там, Муся развивает такую скорость, что ее явно не догнать.

Солдаты, бросая папиросы, бегут за ней:

— Держи ее! Стой, русская свинья!

И очень скоро догоняют Мусю, валят ее на землю, бьют ногами и даже прикладом, заламывая руки, оглушая и сбивая с ног. Быстро за ворот пальто они оттащили Мусю опять в вагон. Лишь спустя час беглянка пришла в себя. Побег сорвался, и у девушки мрачное настроение. Муся неподвижно смотрела в одну точку, когда Роза дотронулась до ее разбитой скулы:

— Что больно? Да?

— Больно…

— Вот дуреха! Господи, какая дура! Ну, куда ты дернула-то? От них не сбежишь. Пробовала.

Роза пыталась приободрить новую знакомую. Казашка смотрела на них из другого угла злобно. Ей вовсе не нравилось, что Роза, которую она сразу невзлюбила, шепталась с этой чопорной москвичкой. Она крикнула им:

— Эй, ты. Иди от нее подальше, вон к двери сядь, а то лучшие места занимаешь.

— Слышь, ты начальница! Давай не выступай! — Роза увидела у двери Тоню:

— Мальцева, иди к нам!

Тоня вздохнула и перебралась поближе к девчонкам, пристраиваясь к Мусе под бок. Видно, что девушка дрожит от холода. В вагоне действительно прохладно, Муся ежилась и, вспомнив про папино пальто, достала его из-под нижних нар. Роза руководила:

— Ложись, и накройся!

Муся накинула на себя и Тоню пальто, но что-то будто мешало ей. Она залезла в карман и неожиданно нашла там домик из спичек, а в нем — бабушкин крестик. Мусе стало грустно, она вспомнила маму, Зою, Гулю, их сборы за продуктами. И каких их только угораздило попасть в лапы к немцам? Ей хотелось плакать, но ее отвлекала Роза. Она тоже залезла к ним под пальто. Чтобы не свалиться с нар, Мусе пришлось обнять ее:

— Вот — умничка. Человек, девки, это самое теплое в мире одеяло, — Роза обняла Тоню сзади. — Слушай, Мальцева, а ты вообще кто? А?

Тоня удивленно посмотрела на Розу. Вопрос поставил ее в тупик:

— Я? Я — человек, а так я в заводской многотиражке работала. Журналистом, стихи писала.

Муся взглянула на Тоню, откуда в провинциальной девчонке поэтические способности? Она присмотрелась к ней повнимательнее. Однако в свете керосиновой лампы, висящей в углу вагона, видны лишь два глаза и нос, вымазанный сажей. Роза расхохоталась:

— Стихи? Ух ты? Почитай!

— Давайте спать, девчонки.

— Нет, читай! А то я не засну.

Тоня вздохнула полной грудью, а затем с выражением начала декламировать:

Как ласточка среди грозы и бури,

Страдаешь ты, когда гремит гроза,

но не сдаешься, голову понурив,

из глаз твоих не капает слеза…

Тоня продолжала читать. Муся слушала ее внимательно, однако коварный Морфей захватил ее в свои сети, убаюкивая и качая на своих мягких руках. Через короткое время она тихо заснула рядом с спящими Розой и Тоней. Мерно скрипели рессоры, покачивалась керосиновая лампа в углу вагона, на деревянном потолке проносились отсветы огней, пролетающих мимо железнодорожных станций. Наконец-то в вагоне установилась тишина. Лишь варган уныло звучал в руках казашки, убаюкивающей своих детишек.

На утро первой проснулась Роза. Эшелон опять стоял на полустанке. Выглянув в окно, Роза увидела завалы, которые разгребали рабочие в черных робах со знаками в виде желтой звезды Давида на груди. Роза заметно помрачнела, но затем присмотрелась: на обрушенном здании вокзала — надпись на польском Щецин. Рабочие разгребали там кирпичи, складывали на носилки и таскали в дальний угол, за вокзал. Роза прислушалась к их разговору, она когда-то в детстве жила в белорусско-польском местечке и немного понимала этот шипящий язык. Рабочие со звездой Давида на одежде, обсуждали работу:

— Мы сегодня работаем до какого часа?

— Допоздна.

Неожиданно среди завалов появилась красивая женщина в лисьих мехах. Узнав о прибытии эшелона остов, местная владелица кафе пришла к поезду, чтобы нанять для себя рабочих: официантов и грузчиков. Пройдя мимо черных роб евреев, работающих на завалах, она обратилась к немецкому офицеру. Тот любезно поцеловал ей руку и сопроводил до стоящих на перроне вагонов. Покупательница новой рабочей силы попросила солдатов, показать ей остов из вагона:

— Герр офицер, мне нужны еще работники.

Немецкий офицер кивнул, и они подошли ближе к вагону Муси. Растопчина то же проснулась и выглянула в окно вслед за Розой. Увидев черные робы и желтые шестиконечные звезды на груди, она удивленно посмотрела на свою мрачную соседку

— Роза, слушай, а что у них за знаки на одежде?

— Это, Мусь, евреи. А знак — звезда Давида. Символ веры.

— Евреи? А что мы с ними не одно и то же?

— Нет, Мария, евреев фашисты убивают… Сразу, — кивает на работающих. — Эти выжили непонятно почему.

Проснувшаяся в дальнем углу, казашка слушала их разговор:

— О, своих признала. По носу наверное.

Роза вспыхнула, отпрыгнула от окна и пробралась к казашке ближе:

— Ну, все. Я убью тебя, ты поняла меня? Тварь такая!

Роза бросилась на нее с кулаками:

— Ты чего? Чего?! Я — грузинка, поняла? Грузинка! Ты понимаешь? Поняла меня?

Роза мутузила казашку. Та завизжала, и девушки с трудом их разняли. В самый разгар драки — внешняя задвижка вдруг открылась, а дверь в вагон распахнулась. Покупательница в мехах и немецкий офицер заглянули в вагон. Шум драки резко смолк, девушки зашикали на дерущихся. А офицер, махнув на остов рукой, сказал:

— Могу дать вам славянок, не больше двух-трех.

Покупательница посматривала брезгливо на девушек, а патруль винтовками выгнал их из вагона, выстраивая в две шеренги. Покупательница внимательно разглядывала остовок:

— Сколько ни дадите, мне главное, чтобы покрепче. Мешки таскать, и чтоб честные были.

Офицер ходил с ней вдоль строя, указывая на лица славянок:

— Все славяне воры, предупреждаю.

Однако даже в строю Роза не унималась, она пихнула казашку:

— Крыса, крыса…

Покупательница рассматривала будущую прислугу, тщательно заглядывая в рот, считая зубы, даже бицепсы на руках прощупала. Особенно ей понравилась высокая и стройная Муся:

— Мне в магазин нужно хотя бы три таких, мешки таскать.

— Как скажите, фрау!

Покупательница крепко взяла Мусю за подбородок, однако та настроена агрессивно, и на вопрос фрау:

— Воровать будешь?

Муся зло и по-немецки ответила:

— Да!

Казалось, еще минута, и она укусит или ударит новую хозяйку, владелица кафе тут же меняет решение:

— Лучше такую не надо!

Покупательница дешевой рабочей силы еще раз внимательно осмотрела строй с девушками. Чумазую Тоню, кудрявую Розу. Зрелище ее не вдохновило:

— Тощие какие-то. А у меня в магазине мешки по сорок кило.

Роза, которая плохо понимала немецкую речь, спросила Мусю:

— Че она хочет-то?

— Работников в магазин, мешки таскать.

— Буржуйка!

Покупательница дошла и до казашки, взяла ее за подбородок, заглянула в рот, покрутила голову в разные стороны:

— Эта вроде бы покрепче, но с детьми.