Бесплатный фрагмент - Под знаком OST

Под знаком OST

Часть 1 (1941–1942)

авторы: Елена Немых, Наталья Назарова

Посвящается жертвам диктатур

События, описанные в книге, являются художественным вымыслом, имеют совпадения с реальными событиями, однако не являются воспоминаниями конкретных людей.

2004 ELENA NEMYKH ©

2015 ELENA NEMYKH ©

Предисловие

Идея фильма «Я вернусь» по мотивам книги «Под знаком ОST» у меня появилась в 2004-м. Приближалась дата: 60-летие Великой Отечественной воины. Огромное количество документальных и художественных фильмов появилось на теле- и киноэкранах. Вторая мировая война, начавшаяся в 1939-м и ставшая проклятием для Европы, заставила именно меня придумать кино на оригинальную и никем не снятую идею: о судьбе D. P. (displaced persons), в том числе об остарбайтерах. Неожиданное знакомство с Аллой Трещалиной, которая снялась в документальном фильме «Чемодан. Вокзал. Россия», бывшей «остовкой» (так назывались рабы с Востока для Третьего рейха), заставило заняться исследованием этой сложной, щепетильной и очень неоднозначной исторической темы. В 2007 году я сделала свой собственный документальный фильм «Рабы двух диктатур» (автор и режиссер: Елена Немых, продюсер: Юрии Бабуров, Елена Немых), премьера которого состоялась в 2018 году на фестивале «Документальная среда», в 2009-м на телеэкран вышел 12-серийный фильм «Я вернусь» с участием актеров театра и кино, таких как: Елизавета Боярская, Юлия Пересильд, Елена Подкаминская, Елена Николаева, Роман Полянский, Михаил Миронов и др. Я благодарна судьбе за все те встречи, которые произошли у меня во время написания книги «Под знаком OST», а также подготовки, съемки, постпродакшена, телевизионных и интернет-премьер художественного фильма «Я вернусь» (автор идеи: Елена Немых, автор сценария: Наталья Назарова, режиссер-постановщик: Елена Немых, продюсеры: Игорь Толстунов, Анна Кагарлицкая) о судьбе остарбайтеров.

Елена Немых, режиссер-постановщик художественного фильма «Я вернусь»

Глава 1. Москва / Подмосковье. Июнь 1941

Муся бежала по парку Горького. Ее голубое платье в горошек светилось на солнце, и сама она была чем-то похожа на василек: маленький, тонкий цветок с синими листочками, который обычно растет в русском поле. Мусю переполняли чувства, и она была горда собой. Во-первых, потому что сдала экзамены в театральный институт, в сам ГИТИС, а во-вторых, потому что именно сегодня решилась на первое в своей жизни настоящее свидание с Митей.

Митя Андреев был учеником Андрея Михайловича Растопчина, преподавателя истории в его институте. Узнав, что профессор Растопчин — отец Муси, Андреев Митя решился на первое в своей жизни свидание в Парке культуры и отдыха.

Однако Мария назначила ему встречу у начала лестницы, ведущей к Крымскому мосту. Как выяснил Митя, Муся в семье была средней. Старшая Зоя работала в больнице хирургом, младшая Гуля еще училась в школе. Увидев юношу, стоявшего в назначенном месте, она быстро сбежала вниз и закрыла ему глаза двумя ладошками. Митя улыбнулся, угадывая:

— Муся, ты?

Растопчина доверила именно ему свой секрет: девушка решила сдавать экзамены в ГИТИС втайне от своих родителей: папы Василия Андреевич и мамы Веры Сергеевны.

Муся радостно, открывая ладони:

— Митька, я первый тур прошла!

— Ух, ты! Молодец! — Митя подхватывает ее на руки, кружит, ставит на ступеньку. — Ура!!!

Профессорская дочь казалась ему всегда экзотичным цветком. Что-то близкое к речной кувшинке. Впервые Андреев увидел ее в тот самый момент, когда Марию подвозило такси, которое заказал Василий Андреевич. Ее тонкая красота, глаза с поволокой и длинные косички запомнились мгновенно.

Решился с ней познакомиться он вовсе не сразу. Три раза напрашивался донести учебные тубусы со схемами царских династий до метро, два раза приезжал на дачу, довозил книги. И знакомство состоялось. И вот она! Живая, настоящая.

Мите тут же захотелось сделать ей подарок. Рядом с лестницей оказался лоток с цветами. Продавщица в легком ситцевом платье монотонно повторяла заученную фразу:

— Цветочки, цветочки. Пожалуйста.

Митя быстро, отдавая деньги:

— Счас! (продавщице) Цветочки — девушке моей! Спасибо!

Митя быстро купил букет садовых цветов и вручил его Мусе.

Митя:

— Держи…

Митя смотрит на нее пристально.

— Бежим в парк!

Мария нюхает цветы, белые ландыши с зелеными листочками в руках у Растопчиной казались продолжением ее рук и ее нежного образа.

Митя берет девушку за руку, они дружно ныряют под арку Крымского моста, а еще через полчаса оказываются совсем в другом месте. Памятник пловчихе, приготовившейся к стартовому заплыву, сверкал черными гладкими мраморными плечами и боками прямо у чаши с фонтаном в Парке культуры и отдыха. Муся взобралась на балюстраду, дала Мите руку, чтобы не поскользнуться на гладкой поверхности, и начала петь. Серенада Шуберта на русском языке и позже на немецком из уст юной девушки звучала необычно: «Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной…» Муся балансировала на лестнице, медленно спускаясь вниз к гранитной набережной Москвы-реки. Митя еле удерживал ее руку. Дойдя до последней ступеньки, Мария Растопчина гордо сказала:

— Представляешь, в ГИТИСе конкурс 150 человек на одно место. Я им когда серенаду Шуберта на немецком зарядила, они аж рот открыли.

Митя смотрит на Марию удивленно:

— А ты откуда немецкий знаешь?

Но Растопчина, увлеченная своим успехом, продолжает:

— А ты слышал ее на немецком? Сейчас я ее тебе спою. Значит так. (по-немецки) Shtill antloyfn Mayne Lieder durkh der Nakht tsi dir…

Казалось, что она просто наслаждается звуком своего собственного голоса, не замечая реакции своего горячего поклонника.

Митя хмурится:

— Я думал, это все несерьезно.

Мария язвительно и дерзко:

— Значит, твоя электростанция — это серьезно, а театр нет? Знаешь, между прочим очень многие говорят, что у меня большой талант. И даже огромный! — Муся взмахивает руками, показывая, какой у нее огромный талант, обхватывает себя руками.

Митя, отворачиваясь, сплевывает, Мария попала ему в самое сердце, Митя сухо:

— А как же я?

Мария замечает наконец-то хмурого Митю:

— Ты? Ах, ну да. Сейчас.

Растопчина вздыхает, начинает загибать пальцы своей руки.

— Значит так, первые десять лет я буду заниматься искусством, потом буду совершенствоваться.

Митя отпускает руку Муси, засовывает свои руки в карманы, спускается на две ступеньки вниз, хмурится, спускается ниже по лестнице, играет желваками. Муся язвительно продолжает, не обращая внимания на грустное лицо юноши:

— Я должна тебя предупредить, что я ужасная лентяйка, — перечисляет, загибая пальцы: — Неряха. Я не умею готовить, я ненавижу стирать белье и мыть посуду. — Муся улыбается. — Но самое главное, Митенька, я невероятно влюбчивая. Сегодня со мной поступал мальчик, он был такого, — Растопчина поднимает руки вверх, — он высокого роста, у него крепкие руки, глаза как у оленя.

Однако Митя просто излучает недовольство, подходит к киоску с мороженым, покупает маленький шарик в вафельном стаканчике, откусывает кусок. Ест обиженно. Муся подбегает к юноше, шутливо и легко ударяет Митю по носу:

— Митя, послушай, я пошутила.

Митя отходит подальше, ест мороженое, злится. Потом оборачивается к Мусе, берет крепко ее за руки. Говорит Митя твердо, глядя ей в глаза:

— Знаешь, я таких шуток не понимаю. Для меня так: любовь — это навсегда. Ты — это навсегда. Понятно?

Мария вздыхает:

— Ну, ты и зануда!

— А ты — артистка. Слушай, а может, ты меня не любишь вовсе? А так? Роль играешь?

— Ну, конечно, не люблю…

Муся надувает губы, отходит в сторону. Митя понимает, что обидел ее серьезно:

— Ну, ладно, подожди. Стой, стой!

Митя хватает Мусю за руку, пытается обнять.

— Отстань! Не трогай меня.

— Муся… Я пошутил. Ну, прости, прости!

Митя пытается обнять Мусю. Она вырывается.

— А теперь не смешно мне, — вырывается, — опусти меня, отпусти.

Мимо парочки идет парень с завода. Лицо простое и веснушчатое. Он удивленно смотрит на Мусю, которая вырывается из объятий Мити. Со стороны кажется, что просто какой-то хулиган пристает к девчонке:

— Товарищ, товарищ… Отпустите девушку.

Парень трогает Мусю за плечо, но она просто нервно отмахивается, нечаянно задевая Митю рукой.

Митя резко отбрасывает его руку:

— Отстань…

Парень воспринимает Митин жест как приглашение к драке и резко ударяет его кулаком в скулу:

— Товарищ, у меня разряд по боксу.

— Ах ты… да я тебя… С твоим разрядом!

Митя бросается с кулаками на парня. Они дерутся, а Муся тщетно пытается их разнять:

— Вы что? Да, я вас… хам, идиот! Ой!

Муся хлещет букетом парня по лицу, потом в ход идет ее сумка, из которой на землю падают помада и зеркальце. Парень толкает Марию, она падает, рвет свои чулки:

— Девушка, вы хулиганка какая-то!

Но поняв, что Митя и Муся заодно, парень быстро ретируется с набережной. Муся помогает Мите подняться. У него ссадина под глазом, у Муси на коленке в чулках — дырка. Через час они уже в коммунальной квартире Мити. Комната Андреева полна солнечных бликов, зайчики пляшут по окнам, по белым кружевным занавескам, по столу и стульям, а главное по большому макету гидроэлектростанции, сконструированной по чертежу, который прикреплен тут же на маленьком кульмане. Солнечная электростанция, нарисованная на листе ватмана, — давняя мечта юноши.

Стеклянная конструкция бликует на солнце, солнечный зайчик ослепляет Марию. Однако она продолжает обрабатывать ссадину Мите перекисью водорода, Андреев морщится и вскрикивает.

— Терпи, а то вдруг война.

— Не шути так.

— Войны не будет. Молотов пакт подписал. Что немцы — дураки на нас нападать?

— А ты думаешь, войну умные начинают?

Но Муся молчит, она отходит от Мити к трельяжу с зеркалом, ставит на стол баночку с перекисью, рядом кладет вату. Потом неожиданно подходит к висящим на стене фотографиям. На фотографиях Митины родители, девушка с сиренью и человек в форме офицера Красной армии. Митя тем временем сдувает пыль с макета электростанции, хватает в руки маленькое, круглое зеркальце:

— Муся, смотри… Угадай, что вот это такое? А, Муся?

Но Муся как будто не слышит Митю. Очевидно, что она впервые у него в гостях. Внимательно рассматривает фотографии на стене, машет на женщину рукой:

— Митя, а это кто?

Митя смотрит на фотографию мамы, заметно мрачнеет:

— Это моя мама. Ей тут, как и мне, 22. Она умерла молодой от туберкулеза.

Муся смотрит на него сочувственно, Митя показывает на фотографию красноармейца:

— А это папа. Он погиб в финскую.

— Ты что? Сирота?

Митя кивает, ему явно неприятен разговор. Он ловит солнечного зайчика, светит лучом прямо на стеклянную конструкцию.

— Смотри, это солнечная электростанция, которую я придумал. Конструкция вся стеклянная. Вот это стеклянный коллектор. Вроде теплицы, как купол. Солнечная энергия собирается в коллекторе, нагревает воздух, под воздействием тяги он поднимается вверх со скоростью 15 метров в секунду.

Муся подходит ближе, задумчиво смотрит на макет:

— Митя, Мить! У меня по физике трояк. — Мария показывает руками, что большой трояк. — Вот такой!

Но Митя не оставляет надежды объяснить ей устройство своей конструкции:

— Ну, видишь, солнечная энергия — это энергия будущего поколения.

Он пытается Наташе объяснить, как работает его станция. Андреев показывает на нижнюю площадку.

— Смотри, вот здесь лежит уголь. Его нагревает солнце.

Однако Муся слушает его невнимательно. Рассматривает свою коленку, дырку на чулке:

— Мить! Ой, из-за этого дурака! Коленку разбила и, кажется, чулок порвала.

— Что?!

Митя, увлеченный собственным рассказом, не сразу понимает, о чем говорит Муся, а она выглядит очень трогательно: голая коленка, юбка выше середины бедра. Видна даже подвязка для чулок.

Митя бросается к Мусе, подхватывает ее на руки, кружит по комнате:

— Муся. Родная моя.

Муся падает с Митей прямо на скрипучую с железным матрасом кровать. Митя страстно ее целует, его рука непроизвольно опускается под юбку.

— Ой, Митя… Ты что меня не уважаешь?

— Дурочка, я же тебя люблю, люблю…

Мария отбивается, но уже очень вяло, отвечает на Митин поцелуй. Митя шепчет:

— Я тебя люблю…

Короткое время они жарко целуются, пока в коридоре коммунальной квартиры не появляется Трофим Трепалин. Трофим — однокурсник Мити по институту и сосед по коммунальной квартире. Трофим кричит Мите прямо из коридора:

— Мить, ты что в ванне опять мыло стащил?

Трофим заходит в комнату к Мите, но не сразу замечает парочку, целующуюся на кровати. Большая линза, подвешенная у входа в комнату на крючок, создает иллюзию искаженного пространства. Трофим заглядывает в стекло: его очки съезжают к носу, рот оказывается на щеке:

— Ну что? Бить тебя, что ли? Опять мыло спер? Ешь ты его, что ли?

И тут он замечает, что Митя в комнате вовсе не один. Муся охает, вскакивает с кровати, поправляет платье и подбегает к макету с гидроэлектростанцией:

— Митя, я так и не поняла. А где воздух нагревается? В коллекторе или здесь?

Муся показывает пальцем на маленькие лопасти, прикрепленные вверху стеклянной башни. Возникает неловкая пауза, Митя вскакивает с кровати, жмет Трофиму руку, подводит его ближе к столу:

— Муся, это Трофим.

Трофим смущен, Мария Растопчина напоминает ему эльфа, спустившегося с небесного олимпа. Однако девушка протягивает ему руку:

— Мария Растопчина.

Трофим поправляет очки:

— Извините, извините.

Митя смотрит на него с удивлением:

— Это мой сосед по квартире и друг.

Трофим пытается уйти, ему кажется, что Мишина девушка явно недовольна присутствием постороннего в комнате, однако Митя хватает его за рукав:

— Троша, подожди. Стой, стой.

Митя тащит его к Мусе.

— Трофим, стой. Пойдем, познакомлю.

Митя подтаскивает Трофима к Мусе. Девушка кокетливо поправляет свои косички, смотрит на смущенного Трофима, неожиданно хохочет, увидев, что тот покраснел.

— Неудобно.

Митя толкает его все ближе к Мусе.

Трофим задевает головой висящий на тросе «кукурузник». Это модель настоящего самолета, сделанного его собственными руками.

— Давай, ты иди ближе. Знакомься!

Он заходит за спину друга, кивает на «кукурузник», подвешенный на леске над столом.

— Трофим Трепалин, мой сосед и автор этой этажерки.

Муся протягивает руку Трофиму. Трофим пожимает быстро руку девушки, чувствуя тонкое и холодное запястье в своих руках, смотрит Марии прямо в глаза. Кажется, что он сражен красотой Муси Растопчиной окончательно и бесповоротно:

— Трофим Трепалин, а-авиаконструктор, будущий.

Мария выдерживает паузу:

— Актриса, и тоже будущая.

Митя смотрит на них и берет в руки самолет, снимая его с лески:

— Троша, ты когда запускать-то его пойдешь? Он тут год уже висит, и все тебе некогда…

Но Трофим не обращает внимания на друга. Он держит Мусину руку, не отпуская, смотрит ей прямо в глаза, говорит скорее машинально:

— Завтра.

Митю задело невнимание друга, он повторно задет ему вопрос, говорит громко и отчетливо:

— Дашь полетать?

Трофим тихо, не выпуская руки Муси из своих ладоней̆:

— Дам.

Мария быстро высвобождает свою ладонь, подходит к Мите, рассматривает макет «кукурузника»:

— Можно я тоже с вами полетаю? Если вы, конечно, не против?

Трофим наконец-то приходит в себя, подходит к Мусе и Мите поближе:

— Можно! Я не против… Завтра!

Митя хватает самолет в руки, снимает его с крючка, изображает, как он летает, выписывая круги по комнате:

— Ух… жжжжех!

Мария кивает Мите и Трофиму и неожиданно приглашает их к себе на дачу:

— А сейчас поехали ко мне обедать, я вас с семьей познакомлю.

Семья Муси традиционно летом отправлялась на дачу. На стеклянной террасе, за столом с белой скатертью собиралась вся семья Растопчиных. Летом 41-го на дачу приехала даже тетя Лиля. Лиля Шварц приходилась близкой подругой Елизавете Васильевне, родной бабушке Муси, и на дачу приезжала не только отдохнуть, но и пообщаться с профессором Растопичным. Лилю Шварц они считали убежденной диссиденткой. Она дружила в молодости с поэтами серебряного века и была отличным собеседником для Василия Андреевича. В этот прекрасный, жаркий день она уже выпила сто грамм водки, закусила маринованным огурцом и, слушая профессора Растопчина, периодически вставляла свои неизменные остроты.

Растопчин, который был поглощен прочтением чужой диссертации — а работа была его очередного ученика, Любарского Виктора, — неожиданно захлопнул трактат на середине и налил себе из графина водки в граненую стопку:

— Ух ты, господи. Какая же это чушь!

Тетя Лиля, цепляя на вилку гриб, с интересом взглянула на профессора:

— Что ты фыркаешь? Поделись, пофыркаем вместе.

Тетя Лиля подняла стопку вверх и быстро выпила свою порцию. Андрей Михайлович, также махнув сто грамм беленькой и закусив маринованным помидором, красиво лежавшим в хрустальной вазе, открыл диссертацию на нужной странице. Он цитировал:

— «Товарищ Сталин уже тогда понимал, что время царей истекло, поэтому он встал у истоков революционного движение „Народовольцы“». А товарищу Сталину тогда было всего полгода!

Василий Андреевич смеется, тетя Лиля хохочет тоже:

— Большевики созревают рано. А!

Василий Андреевич откидывает в сторону диссертацию Любарского:

— Не буду больше читать эту чушь, имею полное право.

Их разговор прерывает Зоя, старшая сестра Муси. У нее тонкая, но отчасти болезненная красота. Волосы гладко причесаны и забраны наверх, платье серое в горошек, почти как у Муси, но более скромное, с черным тонким поясом. Зоя вносит на террасу две тарелки с супом для отца и тети Лиле, ставит на этажерку в углу террасы и решает перестелить скатерть на столе. Василий Андреевич, отодвинув в сторону свой стул, отходит в угол террасы, рассматривает сирень в саду. Зоя застилает новой скатертью стол:

— Садись, пап!

Василий Андреевич садится за стол, смотрит на тарелку с супом, который поставила ему Зоя:

— Спасибо.

Зоя ставит суп перед тетей Лилей и уходит с террасы. Вместо нее появляется Вера Сергеевна, мама Муси, с двумя тарелками в руках: на одной квашеная капуста, на другой селедка с луковыми кольцами. За ней на террасу входит Виктор Любарский, ученик курса профессора Растопчина. В его руках — огромное блюдо с картошкой и рыбой, которое он ставит на стол, и быстро задает вопрос Растопчину:

— Василий Андреевич, вы прочли черновик моего диплома?

Возникает неловкая пауза, очевидно, что критику Любарский воспринял плохо.

— Ну, и что скажете?

Тетя Лиля подцепляет селедку на вилку:

— Селедочка!

Вера Сергеевна уходит, Василий Андреевич ест суп, молчит. Возникает неловкая пауза.

— Ну, там есть некоторые нестыковки, но в целом работа очень дельная, очень дельная.

Он, обращаясь к тете Лиле, откровенно лжет:

— Самая светлая голова на моем курсе! Запомните. Виктор Любарский!

Василий Андреевич наливает водки тете Лиле и себе. Делает приглашающий жест Любарскому:

— Давайте выпьем. За светлую голову.

Тетя Лиля быстро выпивает водку:

— С удовольствием.

Василий Андреевич звонко чокается с Лилей Шварц, однако Любарский встает:

— Нет, спасибо. Знаете, я лучше пойду. Василий Андреевич, Педин, ваш заместитель, он хочет быть моим рецензентом. Считаю своим долгом Вас предупредить.

Василий Андреевич морщится, выпивает водки, закусывает огурцом:

— Ну, зачем вам этот… этот скользкий человек?

Любарский скромно кашляет:

— Я не могу отказаться.

Неожиданно на террасу входит Вера Сергеевна, видит, что Любарский явно собирается уйти:

— Виктор, оставайтесь!

На террасе появляется Зоя с огромным самоваром в руках. Любарский видит, что самовар тяжелый, подхватывает его, ставит пузатое и серебристое дутое «божество» на стол. Вера Сергеевна машет на Любарского рукой̆:

— Зоя, скажи ты.

Зоя смущена, но рада помощи. Самовар действительно был очень тяжелым. Любарский смотрит на Зою влюбленно, он явно к ней неравнодушен:

— Мама, Витя сам решает, куда ему идти.

Любарский неожиданно целует руку Зое, откланивается и уходит с террасы:

— Извините, до свидания!

Зоя строго и быстро отвечает Виктору:

— До свидания.

Василий Андреевич недовольно хмыкает, выпивает еще сто грамм водки:

— Ты мне всех учеников распугаешь.

Тетя Лиля также выпивает рюмку водки:

— Скорее не учеников, а женихов.

Зоя краснеет, разглаживает скатерть:

— Тетя Лиля, прекратите ваши намеки.

Зоя ретируется с террасы. тетя Лиля хохочет, Вера Сергеевна смотрит на нее с укоризной̆:

— Тетя Лиля, не надо девочку дразнить.

Но та закусывает соленым огурцом:

— Вера, если не дразнить девочек, они никогда замуж не выйдут.

На кухне слышен грохот упавших на пол жестяных подносов. Вера Сергеевна сердито смотрит на тетю Лилю, делает жест рукой:

— Ах, оставьте!

Она садится за стол, начиная обедать вместе со всеми. Тетя Лиля хмыкает и выпивает опять рюмку водки.

Тем временем на остановку рядом с дачным поселком приезжает автобус. Добираться до дачи ровно час, и видно, что Марию слегка укачало в автобусе. Однако ребята держатся неплохо.

Митя, Трофим и Муся, радостно о чем-то болтая, выходят из автобусной двери, не замечая идущего к ним по тропинке Любарского. Муся машет в сторону заборов:

— А вот и наша дача.

Муся наконец-то замечает Любарского. Тот приподнимает кепку и кивает:

— Здравствуйте.

Мария не сразу узнает поклонника Зои и ученика папы:

— Здравствуйте.

Любарский кидает короткий взгляд на Трофима и Митю. Ощущение неприятное, у Любарского серые, будто стеклянные глаза. Он их будто бы фотографирует, оглядывая с головы до ног. Митя морщится, и даже Трофиму не по себе:

— И до свидания.

Мария кивает, бежит к ребятам:

— До свидания.

Любарский поворачивается к друзьям спиной и спешит к автобусной остановке, Митя сплевывает себе под ноги, ему неловко:

— Это кто?

Муся смеется, взъерошивает ему волосы на голове:

— Это папин ученик: Любарский. Он в мою старшую сестру Зою влюблен.

Митя замолкает:

— А она?

Мария вздыхает:

— А она любит медицину. Вон наш дом, пошли быстрей.

Муся машет в сторону красивого голубого дачного домика с террасой и цветущим вишневым садом за зеленым дощатым забором, быстро открывает калитку и бежит вперед по тропинке. Трофим и Митя чуть задерживаются у входа, любуясь ее стройной фигуркой в голубом платье. Митя ревниво:

— Красивая?

Трофим вздыхает, Мария понравилось ему с первого взгляда:

— В советской девушке главное красота души, а уж потом немножко тела.

Митя вздыхает:

— Циник ты, Трофим!

Трофим быстро отвечает своему другу:

— Я не циник, я реалист. Чувствуешь разницу?

Митя и Трофим заходят в калитку, идут по тропинке, продолжая болтать:

— Между прочим, знаешь, кто у нее отец? У нее отец профессор Растопчин. Лекции по истории у нас читал, помнишь? Мыслитель.

— Красавица, дочь мыслителя.

Митя толкает Трофима в кусты, а сам прибавляет шагу. Трофим падает:

— Везет тебе, Андреев.

— Ага.

Но Митя уже забегает в дом, не дожидаясь, когда Трофим выберется из колючего куста крыжовника. Друг ворчит. Колючие кусты поранили ему руки. Трофим обнаруживает в ладонях занозы, которые он тщетно пытается вытащить с помощью значка авиаконструктора с лацкана своего пиджака.

А Виктор Любарский безуспешно пытается дозвониться до кафедры истории из телефонной будки рядом с дачной автобусной остановкой. Несколько раз набрав на железном диске телефонного автомата номер деканата, он задумчиво вешает черную эбонитовую трубку на рычаг. Выходит на остановку, смотрит на расписание, с минуту думает, а затем опять решительно заходит в будку, чтобы набрать новый телефонный номер:

— Товарищ майор, это Любарский. Есть разговор (пауза). Насчет Растопчина (пауза). Да. Неотложный.

Слышен звук коротких гудков. Связь оборвалась. Любарский выходит из телефонной будки в ожидании автобуса.

А на дачной террасе тем временем обед близится к финалу, и Муся представляет своих друзей̆:

— Папа и тетя Лиля, знакомьтесь, — машет рукой на Митю, — это Митя.

Митя и Трофим со стульями появляются на террасе.

Митя:

— Здравствуйте, Василий Андреевич!

На террасе появляется и Трофим:

— Здравствуйте.

Мария кивает на Трофима:

— А это Трофим, папа. Они мои друзья.

Тетя Лиля чопорно кивает, Василий Андреевич жмет по очереди руку подошедшим к нему мальчикам, Вера Сергеевна коротко кивает и уходит, забрав пустые тарелки со стола. Мария обнимает отца за плечи:

— Это мой папа, Трофим!

Она машет рукой в сторону тети Эммы:

— А это тетя Лиля, бабушкина подруга.

Тетя Лиля с интересом рассматривает Митю и Трофима.

Парням неловко, они стоят в углу террасы, не решаясь сесть за стол.

Тетя Лиля подцепляет селедку на вилку:

— Это кто такие?

В этот момент на террасу вваливается курносая и черноглазая 15-летняя девушка с длинной косой. Это Гуля Растопчина, младшая сестра. На ней розовое платье в горошек, белые носки и черные туфельки с пряжками. Она кокетливо смотрит на молодых людей:

— Это Мусины женихи. Здравствуйте.

Муся фыркает, дает Гуле подзатыльник, та быстро дает сдачи.

— Это Гулька.

Девочки толкают друг друга до тех пор, пока их не разнимает Вера Сергеевна, которая уже накрывает к чаю, строго поправляет Марию:

— Не Гулька, а Гуля!

Митя жмет руку Гуле:

— Очень приятно.

Ему смешно, что девочки дерутся. Однако очевидно, что драка ненастоящая. Мария обнимает Гулю:

— Это моя младшая сестра. Зовут Гуля!

Трофим также протягивает Гуле руку:

— Мне тоже приятно.

Вера Сергеевна уходит на кухню:

— Муся, помоги мне, пожалуйста.

Мария отправляет к Вере Сергеевне Трофима и Митю:

— Мальчики, помогите моей маме на кухне. А я наверх, бабушку поцелую.

Митя и Трофим уходят вслед за мамой Муси с террасы внутрь дома.

Тетя Лиля смотрит на Мусю, которая хватает со стола маринованный огурец:

— А как же театральный, Муся? Тогда никаких женихов…

Василий Андреевич, который уже приготовился выпить очередную рюмку водки, просто замирает на месте:

— Подождите-подождите. Какой театральный? Лиля Шварц, ваша гнусная пропаганда?

— Вася, в нашей стране это единственная профессия, которая соответствует состоянию души, если уж врать, то врать артистически!

Мария ест огурец, неожиданно открытая всем тайна ее поступления в ГИТИС заставляет ее замолчать. Она с трепетом ждет реакции отца:

— Правильно, правильно!

Василий Андреевич с шумом ставит рюмку водки на стол, кивает на нее головой, обращаясь к Мусе:

— Ну, хорошо… Хорошо. Тогда начинай учиться на артистку.

Муся дожевывает огурец, смотрит удивленно на отца. Она ни разу в жизни не пробовала водку, поэтому повисает неловкая пауза. Неожиданно входит Зоя, она несет в руках блюдо с пирожками. Муся мешает ей пройти поближе к столу, но Зоя умудряется поставить блюдо на место. Неловкую паузу она будто не замечает, весь предыдущий разговор Зоя пропустила мимо ушей:

— Дай, я пройду!

Муся краснеет, пропускает Зою за стол, а сама идет вглубь террасы, но неожиданно для себя разворачивается и говорит запальчиво, обращаясь к отцу:

— Папа, а ты что? Считаешь, что то, что ты преподаешь, кому-то нужно? Кому сейчас вообще нужна история, философия? Вот артисты? Если они что-то играют, то про жизнь? А ты про что преподаешь? Про то, чего нет? Про мифы?

Зоя смотрит на Мусю удивленно. Она просто шокирована. Ни разу в жизни девочки в семье Растопчиных не позволяли повышать голос на отца, бабушку или маму.

Зоя удивленно:

— Ты совсем уже, что ли?

Муся сама удивлена своей запальчивости. Она даже покраснела от собственного неловкого выпада, и чтобы как-то загладить свое неожиданное выступление, она решила вспомнить о бабушке Лизе:

— Тетя Лиля, а где бабушка?

— Бабушка наверху, строчит что-то, белошвейка. Скажи ей, Муся, что если она не спустится сейчас вниз, то я уйду и больше не приду.

Муся ретируется с террасы, в то время как Митя и Трофим вносят большое блестящее блюдо с тортом, мальчики о чем-то отчаянно спорят, особенно слышно Митю:

— К примеру гидроэлектростанция — это энергия через сопротивление. Чем больше напор, тем больше сопротивление.

— Да сама идея твоей солнечной электростанции основана на принципе аккумулирования энергии? Так это и есть дармовщина, коммунизм в общем.

— Подожди, коммунизм — это не дармовщина!

— А ну! От каждого по способностям, каждому по потребностям. А твои потребности сильно обгоняют твои способности. Ты у меня мыло воруешь в нашей общей ванне! Мама покупает, а ты берешь. И? Я с тобой в коммунизм?

Митя вспыхивает, оглядывается на Василия Андреевича, ставит блюдо. Голоса мальчиков слышны даже в комнате бабушки Лизы, которая строчит на ручной машинке Zinger ровный шов на новом платье внучки. Увидев Мусю, бабушка улыбается, кивает ей, не отрываясь от шитья:

— Что у тебя с губами?

— Ба, пойдем вниз. Тебя твоя подруга ждет.

Она обнимает бабушку за плечи:

— Ну, ба, пойдем вниз!

Елизавета Васильевна смотрит на Машины губы. На них остатки красной, яркой помады.

Муся накрасила губы с утра, перед показом в ГИТИСе и забыла стереть перед появлением дома. В доме Растопчиных пользоваться яркой помадой было вовсе не принято.

Муся находит зеркальце на столике рядом со швейной машинкой, смотрит на остатки губной помады, на растрепанные свои волосы, прихорашивается:

— Варенье.

— Сотри!

Бабушка протягивает Мусе белый платок. Муся отчаянно трет губы, но лишь размазывает помаду по щекам, слыша громкий голос Мити на террасе, прислушивается.

Митя стоит на террасе, широко расставив ноги, руки засунул в карман, на скулах — желваки:

— Василий Андреевич!

Растопчин уже пьет чай из белой фарфоровой чашки. Тетя Лиля подливает кипяток ему и себе из такого же белого фарфорового чайника, Гуля грызет кусковой сахар, сидя за столом. Зоя режет пирог.

— Да. Я вас слушаю, молодой человек.

Митя в запальчивости машет руками. Очевидно, что он возмущен:

— Вот вы! Доктор наук, академик.

Тетя Лиля усмехается. Наивный молодой человек ее скорее забавляет, чем пугает. Василий Андреевич повторяет:

— Да, я и академик, и доктор наук, и лауреат премий.

Но Митю просто безумно раздражает показное спокойствие тети Лиле и профессора Растопчина, он кивает на Трофима:

— Ну, обоснуйте ему научно, что такое коммунизм.

Василий Андреевич спокойно:

— Ну, что тут обосновывать. Посмотрите на этот шикарный стол. У нас здесь все от каждого по способностям.

Растопчин делает широкий жест, показывая на красивую белую скатерть, фарфоровый сервиз на шесть персон, на блюдо с пирогами, на самовар, на граненый графин с водкой, из которого тетя Лиля опять лихо наливает себе еще одну рюмку водки. Ее заметно разморило от сытного обеда и обильного возлияния, чтобы не заснуть прямо в плетеном кресле-качалке, она вынула из ридикюля мундштук, достала табак из коробочки и скрутила себе самокрутку:

— И каждому по стопарю!

Василий Андреевич хохочет. Шутка явно удачная. Тетя Лиля, закашлявшись, хрипло ему вторит. Но Мите почему-то не смешно.

— Вот вы женщина, а говорите пошлости и вдобавок курите как паровоз.

Тетя Лиля удивленно смотрит на юношу: «каков нахал!», но деликатно молчит. За нее вступается Василий Андреевич:

— Митя, извинитесь, пожалуйста!

Трофим берет друга за руку, пытаясь что-то объяснить тихо на ухо. Ему также неловко. Но Митя вырывается, кричит:

— Почему я должен извиняться? Вы все неправы. Коммунизм будет и солнечная электростанция будет! И никто при коммунизме курить не будет!

Митя выбегает с террасы и бежит по дорожке от дома к калитке. Муся, которая слышала весь диалог Мити со своими родственниками на втором этаже дома, спускается вниз на первый и кричит ему вслед:

— Митя, Митя… Стой! Ты куда? (тете Лиле) Эх, вы!…

Муся выбегает с террасы, пытаясь догнать юношу. тетя Лиля смотрит ей вслед с укоризной:

— Эх, два сапога пара. Вернее два валенка.

Зоя смотрит вслед Мусе. Ей неловко, кроме того она видит, что отец явно расстроен:

— Гуля, позови их обратно за стол.

В это время на террасу входит Вера Сергеевна с вазочкой, полной варенья, стеклянными розетками и десертными ложками:

— А вот и варенье, малиновое.

Гуля смотрит на малиновое варенье, пока Зоя хмурит брови. Младшей сестре было дано поручение — вернуть Мусю и Митю за стол. Кроме того пылкий юноша ей явно понравился:

— Везет же Муське, и где она такого красавчика подцепила?

Зоя машет на нее рукой, а Гуля успевает попробовать одну ложку принесенного варенья, но получив от Зои заслуженный подзатыльник, отправляется в сад за сестрой. Вишни в это лето отчаянно цветут, заполняя летний воздух дурманом и облетевшими лепестками. В сплетении веток Гуля не сразу замечает обнявшуюся парочку. Она прячется за куст, чтобы подслушать их разговор:

— Митя, стой! Ну, стой!

Мария отчаянно хватает его за рукав.

— Митя, остановись. Ну, не обращай на них внимание, Митя. И перестань обижаться.

— Я дурак? Да? Нет, просто они правы!

Митя неожиданно прижимает Мусю к себе. Воспоминания дня, когда Муся была у него дома так близка и досягаема, захватывают воображение юноши, он трогает ее за подбородок, гладит рукой по щеке.

— Ты чего?

Митя неожиданно и страстно ее целует. Гуля даже крякает от зависти, но ветки вишни скрывают их объятия, а обильные белые цветы заслоняют от нее сестру. Близится вечер. Край солнца еще алеет над горизонтом, но сумрак уже активно прокрадывается во все закоулки сада подмосковной дачи. Гуле становится зябко. Она ежится, еще раз осторожно выглядывает из-за кустов, чтобы запомнить дивную картинку целующихся Мити и Муси. Митя машет Мусе рукой, бежит к Трофиму, а затем на последний автобус. Затем, аккуратно наступая на шуршащие и сухие ветки на земле, тихо и незаметно Гуля возвращается к своему дому. За окнами дачного домика уже синяя и ночная мгла. Лунный свет серебрит дорожки и бросает блики на зеленый и деревянный заборчик вокруг сада. В вишневом саду затишье. Слышно лишь, как почти бесшумно падают лепестки с цветущих вишен на землю вокруг деревьев, покрывая ее плотным слоем.

В комнате девочек возня. Муся и Гуля дерутся подушками, не давая друг другу уснуть. Мальчики покинули дом, уехав на последнем автобусе, и девчонкам есть что обсудить. Вера Сергеевна ставит на террасе две керосиновые лампы, убавляет огонек в фитиле и кричит, обращаясь к сестрам:

— Прекратите, девочки.

Шум возни на минуту стихает, слышны лишь тихие и короткие смешки и шепот.

Вера Сергеевна прислушивается, девочки явно угомонились. Зато в образовавшейся тишине стал слышен сухой и отчетливый звук печатной машинки, а также голос Василия Андреевича, диктующего Зое свой очередной трактат. Вера Сергеевна осторожно заглянула в окно кабинета мужа на первом этаже, которое как раз выходило на террасу. Профессор Растопчин диктовал Зое наизусть выдержки из диссертации, одновременно складывая из спичек маленький домик. Стена домика росла, становясь все больше и больше. Вот появилась и крыша. Зоя сидела за машинкой и аккуратно печатала с его слов:

— Зоя, пиши! (читает) «Свобода — это стойкость, решимость. До самой смерти. Свобода — это величайшая верность истине».

Зою отвлекло короткое шуршание за окном и звонок телефона. Она прислушалась. Мама с кем-то говорила по телефону, а за окном было опять тихо, лишь еле слышно шуршание опадающих белых лепестков с вишневых деревьев и очень далекий звук гудка паровоза. Зоя сосредоточилась на печатном листке:

— Хорошо (читает) «До самой смерти. Свобода — это…»

Но Василий Андреевич не успевает ей ответить. В кабинет входит Вера Сергеевна. Она встревожена, бледное лицо выдает ее крайнее беспокойство:

— Вася, я тебя прошу. Позвони сейчас же Педину и откажись от Любарского. Скажи, что ты не читал его работ. Не успел.

Василий Андреевич смотрит на жену удивленно:

— Вера, мы уже все это обсудили, и потом, я вовсе не могу отказать своему ученику.

Вера Сергеевна всплескивает руками. Зоя смотрит на родителей удивленно, она ни разу не видела, чтобы они ссорились:

— А от своих детей ты можешь отказаться? (закрывает лицо руками) Вася, ты только что всех нас предал.

— Что ты говоришь?!

— Да, ты нас предал!

Зоя вскакивает, она видит, что отец побледнел и трет виски:

— Мама!

Но Вера Сергеевна неумолимо продолжает:

— Зоя, молчи. Ты ничего не понимаешь, арестовали Любарского.

— Витю?

— Да, а вот этот товарищ является его научным руководителем. Понимаешь? И следующим, папочка, будешь ты. А потом все мы!

Василий Андреевич отходит к окну, смотрит в него короткое время, потом гладит свою лысину, по всему видно, что он обескуражен известием об аресте своего ученика. Обернувшись, он видит испуганные глаза Зои. Василий Андреевич смотрит на нее внимательно, берет себя в руки и тихо, отчетливо произносит.

— Я должен отвечать за каждое свое слово. Должен быть верен каждому своему слову. Самому себе. Если я учу одному, а потом поступаю по-другому, значит, меня просто нет. Я просто не существую.

Зоя влюбленными глазами смотрит на отца, запоминая каждое его слово. Видно, что она его просто боготворит, бесконечно доверяя всему, что скажет отец. Вера Сергеевна всплескивает руками:

— Вася, это все философия. Я уже сыта по горло твоей философией.

Вера Сергеевна выбегает из кабинета мужа прямо в сад, ее просто душат рыдания. Неожиданно в саду появляется Муся в ночной рубашке. Очевидно, что она слышала спор родителей и решила выяснить, что случилось. Увидев мать, которая тайком утирает слезы, Муся бросается ее утешать:

— Мама, мамочка… Мам, ну ты чего?

Муся прижимается к Вере Сергеевне. Та неловко ее целует в макушку, обнимает за плечи:

— Он эгоист, он думает только о себе.

Мусе неловко говорить об отце в третьем лице:

— Мам, ну вы поссорились.

— Мария, ты ничего не понимаешь!

— Мамочка!

В саду прохладно, Муся ежится, и Вера Сергеевна накидывает ей на плечи свой красный вязаный платок. Они начинают движение к даче. В светящемся окне папиного кабинета видны силуэты двух фигур: Василия Андреевича и Зои. И даже в саду слышен их диалог.

— Папа, они разберутся и выпустят его.

— Зоя, Виктор Любарский тут абсолютно ни при чем. Это все на много серьезнее.

Внезапный шум шуршащих по щебню автомобильных покрышек привлекает внимание профессора Растопчина. Этот же звук заставляет остановиться и маму Муси, Веру Сергеевну. Однако зловещий звук не замолкает, а нарастает все больше и больше. Вера Сергеевна подходит к забору ближе и выглядывает на дачную дорогу. Свет двух фар черного «воронка» мгновенно ослепляет ее.

— Муся, это все, все…

Муся бросается к забору и видит подъезжающую черную машину. Ее зловещий силуэт все ближе к их дому, и вот уже из машины выныривают два офицера НКВД, которые направляются именно к их калитке. Муся испуганно смотрит на маму, но Вера Сергеевна застыла словно изваяние. Красный платок упал с плеч прямо на белые лепестки цветков вишни, которыми усыпана все земля рядом с деревьями. Муся бросается к дому, Василий Андреевич, который также увидел из окна черный «воронок», внезапно прерывает свой разговор со старшей дочерью:

— Зоя, обещай мне, что ты позаботишься о маме и о сестрах.

— Пап!

Но договорить Зоя не успевает. В окне кабинета на террасе появляется Муся, она растрепанная и бледная.

— Пап, там машина черная приехала.

Зоя от испуга закрывает себе рот:

— Как? (выглядывая в окно) Где?

Растопчин быстро отдает диссертацию Мусе через окно:

— Быстро. Сожги мою диссертацию, живо сожги. (Зое) Так, а ты принеси мне дедушкин саквояж старый.

Муся хватает папки и бежит на задний двор сада. Зоя, которая очень быстро нашла саквояж в шкафу, неожиданно начинает плакать. Василий Андреевич быстро собирается, бросая в саквояж рубашки, бритву, зубную щетку, книжки, но, увидев, что старшая дочь хлюпает носом, прекращает сборы. Снимает с вешалки свое пальто, надевает его. Машинально кладет в карман собранный из спичек домик. С минуту думает, потом неожиданно снимает пальто:

— Все, успокойся. Ну, что ты! — Гладит Зою по голове: — Они разберутся, это недоразумение, это все недоразумение, они обязательно разберутся, и я вернусь.

Зоя испуганно смотрит на отца. Очевидно, что Василий Андреевич с ней прощается.

Зоя начинает рыдать, бросается к папе:

— Папочка!

Василий Андреевич садится с ней на диван, обнимает за плечи:

— Господи, господи! Успокойся.

— Ты не поедешь никуда.

Василий Андреевич пытается шутить, улыбается и даже смеется:

— Ну, и не поеду никуда.

— Я тебя никому не отдам.

Зоя прижимается к отцу, рыдает на его плече:

— Да, все будет хорошо. Успокойся, успокойся, деточка, успокойся!

Василий Андреевич гладит Зою по голове, по спине, пытаясь успокоить. Но Зоя плачет навзрыд. В то время как Муся, выполняя волю отца, сжигает листки из папки, которую дал ей в руки Растопчин. Костер на задворках дачи догорает. Муся по очереди вынимает листочки бумаги, бросая их в огонь, одновременно читая напечатанные на машинке черным шрифтом строки. Мария тихо и внятно читает:

— «Свобода — это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода — это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода — это величайшая верность истине»…

Муся плачет, слова отца кажутся ей пророческими, она повторяет их. В какой-то момент она будто слышит его голос: «Свобода — это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода — это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода — это величайшая верность истине».

Последний лист диссертации профессора Растопчина догорает в пылающем костре. Муся встает с коленок и обреченно идет в сторону дачного дома. Белый дым заполняет вишневый сад. В доме слышны голоса, возгласы Василия Андреевича, рыдания Веры Сергеевны, девочек, а затем до этого отдаленного угла дачного сада добегает и Гуля. Слышен хлопок дверцы приехавшего черного «воронка», машина взвизгивает на развороте дачной дороги и, шурша шинами, уезжает из поселка. Через час в дачном поселке восстанавливается звенящая тишина, прерываемая звуками долбящего ствол дерева дятла и унылым «ку-ку» заблудившейся кукушки.

Наутро за столом на дачной террасе собрались все женщины Растопчины. Однако ни Зое, ни Гуле, ни Мусе совсем не хотелось есть. Вера Сергеевна села за стол позже всех. В ее руках был чайник с чаем. Она налила чай себе и маме, Елизавете Васильевне. Пригубила. Чай обжигал губы. Она посмотрела на бледные лица девочек, и ей захотелось заплакать. Однако она быстро взяла себя в руки:

— Муся, Гуля, Зоя! Ешьте.

За столом повисла пауза. Первая пришла в себя Муся:

— Не хочу.

— Это что за голодовка?

Девочки сидят молча. Зоя неожиданно для себя начинает плакать. Слезы текут из глаз непроизвольно, а она просто не может или не хочет их остановить. За Зоей начинает хлюпать носом Гуля. Муся сдерживается, но в уголках глаз уже блеснули первые слезинки. Вера Сергеевна очень твердо и уверенно пытается успокоить всех:

— Вы будете есть, влюбляться, выходить замуж. Петь и танцевать, жить ради папы, даже если он не вернется.

Зоя быстро:

— Он вернется.

Зоя смотрит в пространство, утирая платком глаза, неожиданно на террасу вбегает Митя. Он возбужден, на лбу выступил пот. Видно, что он бежал от автобусной остановки бегом.

Муся вскакивает со стула, ей казалось, что они вчера с Митей распрощались на целое лето. Муся просто умоляла Митю не мешать ей готовиться к экзаменам в ГИТИС:

— Митя… ты!

— Война началась.

Муся и Гуля вскакивают, бегут в другую комнату, включают радио на полную громкость. Митя бежит за ними. Из динамиков слышен хриплый голос Молотова:

— Сегодня, 22 июня, без всякого объявления войны фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз.

Зоя подходит ближе к радиотарелке, прислушиваясь. Елизавета Васильевна, сидящая за столом, задумчиво размешивает десертной ложкой сахар в чашке, Вера Сергеевна спокойно откусывает кусок пирога. Кажется, будто они и вовсе не слышат сообщения по радио. Наконец-то Вера Сергеевна встает, обнимает мать за плечи и тихо шепчет ей в ухо:

— Мама… Это война, мама.

— Да, Верочка… Да. Я поняла, родная моя.

Глава 2. Москва / Подмосковье. Сентябрь 1941

В городе явная осень. Дорожки усыпаны желтыми листьями, лужицы закованы ледяной паутинкой. Муся шлепает в ботинках по узким тропинкам. На ней мамина кофта. Лицо бледное, под глазами явные круги. Митя позвал ее к Дому культуры на окраине Москвы на проводы в армию. Его самого и Трофима вызвали почти в одно и то же время в военкомат повесткой. Институту, в котором числились оба товарища Муси, полагалась отсрочка от армии, но Митя с первых же дней войны упорно подавал прошение с просьбой отправить его на фронт добровольцем. И вот удача ему улыбнулась. Мите и Трофиму пришла повестка с просьбой присоединиться к народному ополчению Москвы.

Чем ближе Муся подходила к призывному пункту, тем больше встречались ей на пути бритые наголо новобранцы, военные с красными околышами на лацканах кителей и женщины с белыми косынками на голове, украшенные красными крестами.

Толпа людей все прибывала, а Муся с трудом продиралась через человеческий забор, высматривая Митю и Трофима, пока наконец-то не увидела строй парней в кепках, рубашках, штанах. Командир, который ходил вдоль строя, по очереди выкликал их имена:

— Скоротав, Концев, Донсков…

Парни, подхватывая рюкзаки, делали шаг из строя, выкрикивая громкое и звонкое «Я!», и вставали обратно в живую человеческую очередь:

— Отряд народных ополченцев! Слушай мою команду, равняйся. Смирно…! Налево!

Мусю оттесняет толпа, которую еле сдерживают два коменданта. Одна из девушек больно толкает ее в спину:

— Витя, Витя! Пиши, номер полевой почты дадут, и сразу пиши.

Строй новобранцев уже развернулся спиной к толпе и начал движение к Дому культуры. На окнах его стояли белые кресты, стекла были закрыты большим количеством мешков с песком. Один из парней оборачивается и кричит, размахивая кепкой:

— Ксюша, Ксюша! Я вернусь, не плачь

Неожиданно некто хватает Мусю за талию. Она охает, оборачивается:

— Девушка, вы не меня пришли провожать?

Мужчина достаточно взрослый, усатый. От него неприятно пахнет табаком и водкой. Муся вырывается, отрицательно машет головой и пытается пробраться поближе ко входу в ДК. Однако толпа провожающих мешает ей, оттесняя к краю площади:

— Сынок, ты ешь там, ешь, вот пирожки на дорогу.

Женщина в платочке протягивает узелок с пирожками худосочному парню с большим кадыком, тому неудобно, он явно хочет, чтобы мать побыстрее ушла:

— Мама, не плачь.

Муся делает шаг вперед, пока ее просто отталкивает женщина с черными волосами. Ее голова не покрыта платком, волосы растрепались, глаза безумны:

— Андрей, мы тебя ждать будем. Будем ждать!

Женщина хватает на руки пятилетнюю девочку. Она тянет руки к отцу, кудрявому молодому мужчине в роговых очках:

— Папа, папа! Возьми меня на ручки.

Мальчик 7 лет, стоящий рядом, прижимается к женщине, тянет руки к отцу:

— Папа, а тебе ружье дадут? Дашь пострелять?

— Сынок, дам, конечно. Не плачь. (обнимает женщину) Марусь, я вернусь скоро, немцев быстро постреляем.

Короткое время женщина и двое детей шагают вместе в одном ряду с новобранцами, пока комендант не отсекает ее и Мусю от взвода солдат:

— 32-й полк народного ополчения! Стррроооойся!

Парни в кепках строятся по одному в две шеренги, переговариваясь друг с другом.

— Андрюха, ты куда попал?

— А ты? Отправка когда?

— Вроде бы завтра!

Муся еще какое-то время выглядывает из-за плеч провожающих, пока ее не отвлекает Трофим.

— Мария, привет. А где Митя?

— Он там, еще в медкомиссии. Ну чего?

— Все отлично. Здоров как бык, только окулист какие-то таблицы показывал, я не одной буквы не угадал. А так все отлично!

К Трофиму подбегает Митя. Он хлопает друга по плечу. Муся оборачивается радостно к нему. Ну, наконец-то! Нашлись.

— Митя!

Митя шуточно боксирует, ударяет по носу Трофима. Настроение прекрасное. Мальчики радостно бегают друг за другом, как два щенка на прогулке.

— Разрешили. Один там упрямый сидит, а я еще упрямей. Пока не подпишешь бумагу, сказал ему, не уйду.

— Молодец!

— Слушай, Трофим, я с капитаном поговорил. Он обещал нас вместе отправить!

Муся охает:

— Когда?

— Послезавтра. Только стоп! Погоди!

Митя видит, что у Муси глаза на мокром месте. Еще чуть-чуть, и она заплачет навзрыд. Он обнимает девушку:

— Тихо, тихо. Муся, ну, ты что? Не надо, не плачь.

— Не буду.

Митя прижимает к себе Мусю. Девушка утыкается носом в его рубашку, хлюпает носом. Трофим ревнует:

— Боец, прекратите близость. (ударяет Митю по плечу) Рядовой, отпустите штатскую.

Трофим натягивает кепку Мите на нос. Митя наконец-то отпускает Мусю, бежит за Трепалиным:

— Эх ты! Вот попадешь со мной в один окоп.

Мальчики убегают вперед, Муся смотрит им вслед напряженно, утирая слезы. Расставание неизбежно.

Муся закрывает глаза, и вот она уже в студии при кинотеатре вместе с Митей. Пишут бумажную пластинку на память.

Это новое изобретение, появившееся в разных студиях звука при кинотеатрах с микрофоном для озвучки зарубежных фильмов, только появилось в Москве. Субтитры были не в моде, и до их активного внедрения было еще далеко. Поэтому, когда в кино, в кинобудках появились зубастые валики для записи звука, желающих увековечить свое пение, декламацию или поздравление нашлось много. Когда киноинженер запускал два валика, чтобы сделать запись звука, Митя решился на признание:

— Я на фронт ухожу. Хочу своей невесте звуковое письмо писать.

— Целлофана нет. Только вощеная бумага…

— Ну, давай бумагу. Ладно.

Митя затаскивает Марию в кинобудку, усаживает ее у микрофона:

— Мария, Муся… заходи, заходи. Садись!

— Митя, ну что ты придумал опять?

— Письмо запишем на память, ты, а потом я. (инженеру) Эй, давай, включай свою аппаратуру! Мы готовы!

Бумажная лента, заправленная в два латунных валика, крутится медленно, фиксируя слова Муси и Мити. Инженер кивает головой.

— Приготовились, девушка? Можно.

Муся вздыхает, Митя кажется сквозь матовое стекло загадочным принцем из сказки. Ей хочется заснуть, а проснувшись, узнать, что никакой войны и вовсе нет, а Митя не уходит в армию. Муся делает паузу, а потом произносит в микрофон слова, которые Митя будет помнить всю войну:

— Митя, я очень люблю тебя, я люблю тебя и буду ждать всегда. Я люблю тебя, и это на всю жизнь.

Голос Муси звучит гулко, эхом отражаясь от стен студии. Когда она наконец-то замолкает, Митя пытается сесть на ее место в студии:

— Так, теперь я. Меняемся местами.

Муся встает, уступая Мите место. Но записать Митин голос не удается вовсе, инженер долго щелкает тумблером, а потом неожиданно замолкает:

— Тока у нас нет. Техника бастует.

— Эй, мы так не договаривались…

— Простите, молодой человек, вернетесь с войны — запишем вас.

Митино отражение пропадает в стекле, Муся остается одна в студии, она пристально и тревожно всматривается в свое отражение и видит в своих глазах лишь грусть и одиночество женщины, которую оставил любимый мужчина. Надолго, а может быть навсегда.

Зима в тот военный год был суровой. Мороз больно хватал за щеки, снежные заносы не давали пройти ни в магазин, ни в школу. Гуля посещала занятия, которые вовсе не отменили в связи с военным положением и прорывом фронта войсками Вермахта. А вот в ГИТИСе занятий не было. Муся, удачно прошедшая все туры на первый курс, была зачислена приемной комиссией, однако в сентябре уткнулась в табличку на двери деканата: «Все ушли на фронт». Девушке было очень грустно.

Проводив Митю и Трофима в армию, Муся мучительно ждала от них писем, однако письма все не приходили и не приходили. Она пыталась устроиться в военный госпиталь, копала траншеи в Подмосковье, сбрасывала по ночам с крыш зажигательные бомбы. Однако вскоре поехала в военные части развлекать бойцов русскими народными танцами вместе с самодеятельным театром ГИТИСа.

Зоя числилась в медицинской аспирантуре и писала диссертацию по особенностям операций на человеческую голову и влияния операций на мозговую деятельность и на работу также не ходила.

Гуля с Зоей добровольно выезжали на рытье окопов в Подмосковье, но пойти на фронт так и не решились. Жалко было бросать маму и бабушку на произвол судьбы. Каждый поход в магазин, правда, был уже подвигом. В городе ввели карточки, хлеба решительно не хватало. В Москве было тревожно и холодно. Участились драки и грабежи. На семейном совете было решено остаться на даче. Печка отлично работала, дров хватало, и перезимовать можно было и в Подмосковье. Однако вскоре заболела Зоя. Тяжело заболела, в тот злополучный день Вера Сергеевна отправилась за пайком для всей семьи в ближайший районный магазин на автобусе. И когда подошла поближе к продмагу, увидела страшную картину: огромная толпа собралась у закрытых дверей в надежде получить свой кусок хлеба. Ни патруля, ни очереди, никого, кто мог бы организовать бушующую народную массу, не было. Очевидно, что продмаг был закрыт уже несколько часов, и хлеба все не было и не было:

— Да, погоди ты, куда прешь.

— Вы здесь не стояли.

— Мама, мама, иди сюда.

— Куда, вы прете, мамочки.

— Наглые какие!

Вера Сергеевна готова была развернуться и вернуться домой. Толкаться в общей толпе было неприятно, да и небезопасно. Однако неожиданно на площади появилась черная машина, по виду — ЗИЛ, на переднем сидении виден был мужчина в пенсне и в шляпе. Толпа замерла, потом кто-то все же узнал пассажира. Это был местный райкомовский работник Петухов. В его руках был фикус, заднее сидение было завалено чемоданами и коробками.

— О, начальство драпает. На машине. Фикус прихватил, гляди, интеллигент, ишь ты…

— Ну, при чем тут интеллигент? Интеллигенция вся здесь. А это вот спекулянты и приспособленцы.

Вера Сергеевна смотрела, как машина, шурша шинами по мостовой, проехала мимо, вздохнула, и в этот самый момент дверь в магазин открылась. Толпа, тут же забыв о беглеце с фикусом, бросилась внутрь.

— А сколько хлеба в одни руки дают? Говорят, нормы снизились.

— Да вроде как и раньше: 450 на работающего, 250 на иждивенца.

— Куда прете? А?

Вера Сергеевна наконец-то решилась подойти к ступенькам продмага.

— Простите, а молоко и сыр по карточкам дают?

На ступеньках стояла простая бабка в платке и с узелком. Она неприветливо посмотрела на интеллигентную даму в зимней соболей шапке и боа. Цепким взглядом оценила кольца на руках, поджала губы.

— Гражданочка, за молоком и сыром вам в деревню нужно. Там они есть! (кивнула на руки) Вы вот снимите кольца с себя, что получше, ну чтобы поменять на еду.

Сзади к ней подбегает крепкий парень. Он в кепке и бушлате. Толкает ее плечом.

— А у вас иждивенцев много? Я слышал, педагогам больше хлеба положено.

— Я не педагог. Увы! У меня дочь заболела.

Парень, ухмыляясь, заходит внутрь магазина. И Вера Сергеевна будто что-то почувствовала, слишком быстро зашел молодой человек, толкнув ее плечом. Она кидает взгляд на свою сумку, и, о боже, замок открыт, ридикюль нараспашку, продовольственных карточек нет: недельных, с пайком для нее, Муси, Зои, Гули и бабушки. Вера Сергеевна залезает в карманы своего пальто, выворачивает их наизнанку: пусто. Ей захотелось заплакать, она делает шаг к магазину, но вышедшая на крыльцо продавщица закрывает дверь продмага перед самым ее носом.

Через час Вера Сергеевна уже у постели Зои, разговаривает с доктором:

— Питание, питание и еще раз питание. Жиры. У нее очень глубокий бронхит. Возможен даже туберкулез.

— А какие жиры?

— Масло, творог, молочные продукты. Из жиров: сало, на худой конец красная икра.

Доктор смотрит сочувственно на бледную Зою, разворачивается, выходит из комнаты, где она лежит на кровати почти в забытьи. Вера Сергеевна провожает доктора до двери дачного домика и, закрыв дверь, тут же начинает сборы.

Перебрав весь свой гардероб, она находит две старые и ненужные шубы, платья, часть посуды. В общем все, что можно обменять на продукты в ближайшей деревне. В тот самый момент, когда Вера Сергеевна укладывает в чемодан драповое пальто Растопчина, на кухню входит Муся:

— Мама, это же папино!

— Больше ни слова, иначе я рассержусь, надо брать именно папину одежду для обмена на продукты в деревню.

Возникает неловкая пауза.

На кухню входят Гуля и Елизавета Васильевна, у бабушки в руках ее собственная шуба. Она молча укладывает ее в общий чемодан:

— Верочка, ну куда же ты одна?

— Вы не волнуйтесь, я как только все обменяю, сразу обратно. Так все делают!

Елизавета обнимает мать:

— Мама, мамочка…

— Как ты?

— Мамочка, не волнуйся, я в деревню на обмен.

Муся с минуту смотрит на мать. Потом решительно достает с антресолей второй чемодан.

Перекладывает часть вещей̆:

— Мама, я с тобой.

— Нет, не надо… И не спорь со мной.

— Нет, не спорь со мной… Иначе я тоже рассержусь.

Гуля неожиданно прерывает их диалог:

— И я поеду…

— Нет, куда ты? А за Зоей кто будет смотреть?

Вера Сергеевна продолжает сборы. Она почти согласна взять Мусю с собой. Одной действительно страшновато:

— Вы главное не волнуйтесь, это совсем рядом. Мы там когда-то грибы собирали. По Можайскому шоссе. Деревня Васильево. Помнишь?

Вера Сергеевна неожиданно садится на стул. Защемило сердце или устала. Бабушке было очевидно, что дочь ее успокаивает, но дела в прифронтовой полосе обстояли гораздо хуже, чем сообщал по радио сам Левитан. Судя по слухам, немцы уже могут быть там, на Можайском шоссе. Бабушка мелко крестит Веру Сергеевну. Потом снимает с себя крестик и надевает его на Мусю. Некрещеная Муся смотрит на бабушку удивленно. Она в свое время принципиально отказалась креститься, хотя Елизавета Васильевна настаивала.

Но новая мода на атеизм не дала планам бабушки сбыться. Мария осталась некрещеной. Предчувствуя беду, бабушка Муси подарила внучке свой крест, почти как оберег: «Защита от беды и несчастья» было написано на кресте.

— Ба, ну, не надо. Это суеверие.

Бабушка мелко крестит Мусю. Целует в лоб:

— С богом!

Елизавета Васильевна обнимает дочь, прижимаясь к ней. Гладит по волосам. Смотрит на нее пристально, как будто пытаясь запомнить на всю оставшуюся жизнь.

Предчувствие или знамение, но свою дочь и среднюю внучку бабушка Елизавета больше уже никогда не увидит.

Думала ли сама Муся, что бабушка прощалась с ней навсегда? Мрачные мысли не оставляли девушку. Эхом звучали ее последние слова:

— С богом, с богом!

Очнулась Муся не сразу. По дороге навстречу ей и маме ехали телеги, нагруженные домашним скарбом. Женщины и дети шли в сопровождении колонны солдат совсем в другом направлении. Под их ногами была грязь, лужи. Сапоги месили черный снег.

Капитан, судя по лычкам на лацканах его шинели, шел впереди отступающей военной колонны, сопровождавшей беженцев:

— Подтянись. Кучнее идем, кучнее. Боец Середко, не отставать!

Муся и мама просто застыли с двумя чемоданами, гружеными на маленькую тележку. Неужели надо поворачивать назад? И они идут не туда, куда надо. К капитану тем временем подбежал солдат, отдавая ему честь дрожащей и замерзшей без рукавиц рукой:

— Товарищ командир, можно я впереди встану? Вставайте. Левой, левой. Пошевелитесь, братцы.

Солдат побежал вперед, пристроившись к такому же солдату.

— Братцы, табачку не найдется?

— Нет, откуда? (залезает в карман, доставая кисет) Ладно, держи!

Мимо Муси идет баба с годовалым ребенком на руках, за руку она тащит семилетнего мальчика:

— Мамочка, у меня ножки болят. Возьми меня на ручки.

— Ванечка, потерпи немножко, скоро дойдем.

Колонна растянулась по всему полю, старик в обмотках замыкал шествие. Он шел, хлюпая драными сапогами, в самом конце:

— Не дойдем засветло.

— У вас еда с собой есть?

— Есть, а у вас?

— Наменяли. На неделю хватит.

Вера Сергеевна наконец-то решилась задать вопрос, она оставила тележку рядом с Мусей и бросилась догонять капитана:

— Простите, нам нужна деревня Васильево.

— Мы правильно идем?

— Да вы что, дамочки? Там день, другой фашист будет.

Вдалеке громыхнули зенитки, на краю поля прогремел взрыв. Толпа беженцев остановилась, кто-то заохал, запричитал, младенец на руках бабы отчаянно заголосил:

— Слышите, фронт рядом. Поворачиваете с нами.

— Ну, что делать? Надо возвращаться? Гражданочка, скажите? А где продукты можно обменять?

Вера Сергеевна обращалась к бабе с младенцем на руках. Младенец орал благим матом, и баба говорила громко, пытаясь его перекричать:

— Да, я в Крестах меняла. Правда, куркули такие. Дерут втридорога. За кусок сала отдала кольцо золотое.

Колонне надо успеть до сумерек дойти до следующей деревни, по этому капитан ее поторапливает:

— Левой, левой, шевелись. До темна успеть должны. Раз, раз.

— Тяжело идти-то! Мамочка, я устал!

— Потерпи, сынок.

Вера Сергеевна возвращается к Мусе. Они в скором времени остаются одни в поле:

— Муся, ну что делать? Надо возвращаться.

— Мама, Зое нужен творог. Доктор сказал. Кресты недалеко от Васильево. Мы успеем и дойдем.

— Ну, ладно, пойдем.

Вера Сергеевна хватает ручку тележки, за которую держится и Муся. Они поворачивает с поля направо и где-то минут через десять оказываются в ближайшей деревне. В деревне пусто. Темные окна изб, заклеенные крест-накрест белой бумагой, зияют как черные амбразуры. Зловещая тишина просто пугает. Вера Сергеевна решается постучать в дверь. Однако дверь оказывается заперта на увесистый замок. Вера Сергеевна стучит в дверь избы рядом. На дворе слышны шаги. Кто-то крадется вдоль забора, опасливо выглядывая нежданных гостей. Вера Сергеевна присматривается и видит два цепких, серых глаза деревенской бабы в щели приоткрытой двери. Она делает жест рукой: «Тихо». И машет приветственно, указывая на дом:

— Ну, пойдем, пойдем. В сени, на задний двор.

Вера Сергеевна машет дочери:

— Муся, зайди туда.

Муся подходят к крыльцу ближе и видит серую кошку. Она отчаянно мяукает:

— Ой, киска…

Муся радуется кошке, как маленький ребенок. Хватает ее на руки:

— Муся, брось кошку. Иди и постучись в избу.

— Сейчас.

Неожиданно дверь в сени со скрипом открывается. Крестьянка опасливо выглядывает в приоткрытую дверь. Крестьянка говорит быстро:

— Городские!

— Здравствуйте, мы вещи меняем на продукты.

Вера заходит в калитку рядом.

— Муся, брось кошку.

Неожиданно из сеней выскакивает маленькая дворняжка и начинает отчаянно лаять:

— Тузик, не лай. Вот тебе. Идите, дамочки, туда.

Крестьянка показывает Мусе, как идти вокруг дома, ногой загоняет собачку в дом и захлопывает дверь перед носом девушки.

Муся жмет плечами, осторожно сажает кошку на забор и идет на задний двор вслед за мамой, через короткое время они оказываются в сарае. Муся и Вера Сергеевна вытаскивают вещи из чемоданов:

— Старье ваше? Не, не надо.

Крестьянка брезгливо роется. Потом замечает нечто в футляре, берет в руки, рассматривает:

— Это фотоаппарат.

— Ну, на кой мне? Быка фотографировать?

Вера Сергеевна выкладывает из чемодана:

— Пластинки Шаляпина, Нежданова.

— А это что? Блестит?

Находит в чемодане ложки, вилки серебряные, фарфоровый чайник с длинным носиком, рассматривает:

— Чайник, сахарница, — вынимает пальто Василия Андреевича. — Пальто еще.

— Это нам не надо, а чайник давай.

— Ложки.

— Ждите здесь.

Крестьянка выходит из сеней, Муся принюхивается. Из дверей явно пахнет щами.

— Щами пахнет.

Крестьянка выносит в тряпице кусочек масла, кусочек маленький, не более ста грамм:

— Вот масло. Кусочек, для себя берегла.

— Да вы что? Здесь же нет ничего!

— Что?!

— Вы же советский человек!

— Какой советский! Здесь уже три дня как советской власти нет! Учить она меня вздумала! Сопля!

Крестьянка быстро кидает пальто, фотоаппарат в чемодан, прижимая столовое серебро и чайник к груди. Вера Сергеевна ей помогает:

— Скажи, спасибо, что я тебя немцам не сдала. Они не равен час тут будут. Так что убирайтесь! Слышите?

За дверьми сеней слышен нарастающий звук мотоциклетов и шуршание сапог немецких солдат, идущих под команду командира наступающих войск Вермахта. Муся, Вера Сергеевна и крестьянка слышат обрывки немецкой речи:

— Колонна, левой, левой! Раз, два, три. Распределяемся по деревне.

Крестьянка охает, ей вовсе не нужны неприятности. Она закрывает дверь в сени и выталкивает Мусю и Веру Сергеевну на задний двор:

— Давайте быстро, быстро. Задними дворами пройдете. Мне неприятности не нужны.

Муся с мамой выбегают на задний двор избы. А крестьянка, зайдя в избу, видит марширующую по деревенской улице немецкую колонну:

— Обер-ефрейтор Шлиндер, отдайте распоряжение квартировать по избам местного населения.

— Есть, гауптвахмистр, так точно, будет сделано!

— Канонир Флиппке, отдайте распоряжение прочесать деревню, здесь могут быть шпионы!

— Есть, обер-ефрейтор!

Муся и Вера Сергеевна бегут к калитке на заднем дворе через огород и грядки, тележка с чемоданами мешает им передвигаться, застревает в земле. Муся понимает, что тележку надо бросить, иначе им не убежать. Вера Сергеевна машет в сторону деревни:

— Муся, бежим. Немцы там.

— Мама, брось тележку.

Вера Сергеевна задерживается, нога застревает в переднем колесе, она почти падает. Муся делает попытку ей помочь, чтобы высвободить ногу, когда внезапно на задний двор врывается немецкий патруль. Четыре крепких немецких солдата с винтовками тут же берут их в плен. Вера Сергеевна отчаянно кричит:

— Муся, беги!

Вера Сергеевна пытается толкнуть солдата, но тот тут же крепко берет ее за ворот пальто и быстро ставит спиной к деревянному сараю. Солдат быстро берет их в плен:

— О, смотри. Тут целых две.

Муся пытается вырваться, отпихивает солдата, тот наводит на нее винтовку:

— Стой, стрелять будем!

— Немцы, мама.

Второй солдат наводит на Веру Сергеевну винтовку. Ситуация критическая и Мусе ужасно страшно:

— Стой, руки вверх!

Третий солдат тем временем видит брошенную с вещами тележку. Раскрывает чемоданы, роется в них. Находит пальто Растопчина, рассматривает. Подходит к Вере Сергеевне ближе:

— Стойте прямо, не то мы вынуждены будем стрелять. И отвечайте, это ваши вещи? Отвечайте!

Вера Сергеевна молчит, а потом неожиданно отвечает на немецком языке.

— Да, наши. Мы мирные люди. Обмениваем вещи на еду.

Солдат смотрит на нее удивленно, русская женщина говорит почти без акцента:

— Вы отлично говорите по-немецки. Откройте чемодан!

Вера Сергеевна делает шаг к тележке, но немецкий солдат указывает Мусе винтовкой на чемодан. Муся открывает чемодан пошире, не замечая знаки, которые делает ей Вера Сергеевна. Достает фотоаппарат:

— Вот, смотрите, пожалуйста!

Он, разглядывая фотоаппарат, по-немецки:

— Смотрите, фотоаппарат. Они фотографировали! Русские шпионы!

Муся ошалело смотрит на солдат. Они выхватывают из ее рук фотоаппарат, крутят его в руках, рассматривают:

— Ах, ты дрянь! Мы тебя отправим в Германию! Там тебя научат послушанию.

— Нет, это неправда. Вы не смеете! Мама!

Солдат грубо хватает Мусю за ворот пальто и тащит со двора. Вера Сергеевна пыталась его остановить:

— Мария! Отпустите ее, я готова ехать вместо нее… Муся, доченька.

Но немецкий солдат собирает вещи в чемодан, подвозит тележку к Елене Сергеевне:

— Вам найдется применение и здесь в комендатуре, вы останетесь с нами. А ваша дочь будет работать на Третий рейх.

Вера Сергеевна берется за ручку тележки с вещами, видит отчаянный взгляд Муси, которую уводит солдат с винтовкой, но внезапно понимает, что все кончено: они попали в плен.

А тем временем в дачном поселке Зоя, которой на какое-то время стало лучше, тревожно всматривалась в зимнее окно. Неожиданно слышен шум в сенях, с мороза румяная, в шапке, пальто и валенках, в дом вваливается Гуля. Она с портфелем, после занятий в школе. Прикасается алой щекой к печке, сбрасывая на ходу верхнюю одежду:

— Привет.

— Сейчас суп принесу, еще теплый.

Тогда как в гостиную, где Гуля прижимается к горячей печке, входит бабушка Елизавета.

— О, господи. Ну, где же они? — шепчет сама себе. — Мамочка, сестренка! Почему же их нет? Так долго. А, бабуль?

В ее руках варежки, она кладет их рядом со швейной машинкой. Бабушка обнимает Гулю, гладит ее по голове, голова горячая, она кутает ее в свой пуховый платок и неожиданно спрашивает:

— Гуленька, что с твоим здоровьем?

Зоя неожиданно вмешивается в их разговор, вносит суп в тарелке.

— А у тебя здоровье есть? Варежки с утра до ночи шить. Бабуль, я хочу в госпиталь устроиться. Жить-то на что-то надо. С эвакуацией не получилось, может как-то через госпиталь удастся организовать отъезд?

— Зоя! А где мама с Мусей? Сколько времени и никаких известий.

Бабушка вздыхает, садится за швейную машинку и начинает шить, варежки одна за другой ловко выходят из ее умелых рук.

Гуля выворачивает их наизнанку, расправляет вывязанный большой палец, а бабушка Елизавета вздыхает:

— В войну и год не срок. Я твоего дедушку три года с войны ждала и дождалась.

Гуля целует бабушку в щеку, садится за стол, когда входит Зоя с тарелкой морковных котлет. Гуля начинает есть суп, стуча ложкой о тарелку. Бабушка отрывается от шитья, дотрагивается до горящей ярким красным румянцем щеки:

— Ой, ты ледышка…

Зоя коротко смотрит на Гулю и кутается в платок.

— Вот, котлеты из моркови. Как мама делала…

Гуля молча доедает суп, пододвигает к себе тарелку с морковными котлетами, но есть ей почему-то вовсе не хочется:

— Зоя, почему они не едут?

Зоя смотрит на нее, обнимает ее за плечи. Нехорошее предчувствие закрадывается в ее душу, сердце сжимается и колотится мелко-мелко, как у маленькой птички. Гуля неожиданно для себя начинает плакать. Зоя всматривается в морозное окно и будто видит железнодорожную платформу, провинциальный вокзал с часами и толпу угоняемых в Третий рейх девушек и женщин, эшелон, готовый к отправке, который охраняет военная колонна немецких солдат. И свою сестру Марию среди них. Про угоны и отправку на работы в Третий рейх пленных Зоя слышала от соседей по даче. К ним приехала семья из Таганрога, уехавшая из зоны военных действий. По их рассказам, входившие в населенные пункты немецкие части убивали коммунистов, евреев и работников райкома, их расстреливали на месте без суда и следствия. Оставшимся предлагалась регистрация в военной немецкой комендатуре, работа на месте или отправка на работу в саму Германию, где отчаянно не хватало рабочей силы. По заявкам от немецких семей требовались няни, прислуга, домработницы, на заводах — рабочие. Дешевая рабсила из оккупируемой Западной и Восточной Европы была востребована на рынке труда Третьего рейха. Радио голосом Левитана сообщало совсем о другом, передавая, как Красная Армия отважно отстаивала свои позиции на фронте. Однако оставленные города: Можайск, Малоярославец, Клин — упоминались даже в сводках Совинформбюро. Зоя, как взрослый и умный человек, понимала, что оставаться в Подмосковье было опасно и что возвращения мамы с Мусей они вряд ли дождутся в скором времени. Она будто видела Мусю в замороженном окне.

Муся действительно попала в список новой рабочей силы. Ей должно было исполниться 18 лишь весной, она владела немецким языком и быстро попала в список для угона.

Тем трагическим утром она встала очень рано. Взгляд затравленного зверька, раскосые кошачьи глаза Муси были полны слез. Она шла, подгоняемая немецкими солдатами, среди таких же несчастных, потерянных девушек в свой вагон-теплушку. Так как Вера Сергеевна обещала проводить дочь, Муся отчаянно искала ее среди толпы провожающих.

Однако немецкие солдаты, которые оттесняли и отсекали колонну отъезжающих от тех, кто остается, действовали жестко, действуя прикладами, отгоняя родственников подальше.

— Внимание, колонна.

Солдаты с трудом держали оцепление, девушки рвались через сцепленные руки, овчарки, привязанные к забору, лаяли на тех, кто выбивался из строя. Одна из собак даже укусила офицера:

— Черт, они сошли с ума.

— Ты как?

— Они прут как бешеные, надо было ставить нас с собаками.

Офицер трет укушенную руку, смотрит презрительно на толпу. Матери надрываются от крика, выкликая имена своих детей̆:

— Пустите, пустите нас…

— Там наши дети.

— Анечка, деточка моя. Анечка.

Офицер машет рукой, призывая солдат к действию:

— Отсекаете матерей!

Немецкий солдат кричит остальным:

— Не подпускайте их к поезду.

К офицеру подбегает щуплый солдат с овчаркой на поводке. Овчарка отчаянно лает.

— Есть, обер-ефрейтор, будет сделано.

— Отсекай.

Овчарка отчаянно лает на проходящую толпу девушек. Они плачут, утирая слезы:

— Держу!

Наконец-то на вокзале появляется Вера Сергеевна. В ее руках пальто Растопчина, она продирается сквозь толпу, бросаясь к решетке на платформе железнодорожного вокзала, пытаясь увидеть Мусю среди угоняемых. Прижимается к холодному и черному металлу решетки вокзала:

— Муся! Муся, Муся, Мария!

Муся оглядывается, но толпа подхватывает ее, оттесняя от вокзальной решетки и провожающих.

Матери кричат, протягивая руки сквозь решетку, пытаясь дотронуться до своих детей и дать им еду на дорогу.

— Ваня, еды тебе на три дня хватит.

— Деточка моя, деточка.

— Катенька, кровиночка моя…

— Муся!

Муся оглядывается, наконец-то видит маму:

— Мама! … Мама!

— Муся, Мария.

— Мама, мамочка, не плачь. Мама!

Мусю несет толпа прямо в вагон. Ее толкает какая-то женщина. Рядом навзрыд рыдают две девчушки. Рыжая кудрявая и шатенка с прямыми волосами:

— Мама, я напишу тебе. Мама!

— В какой вагон идти?

Мария машет рукой на второй вагон. В него явно загоняют всех девушек, немецкий офицер подходит ближе, машет рукой, указывая на список солдату:

— Грузите их по вагонам и по спискам.

Солдат бьет прикладом вставшую на его пути деревенскую девчонку.

— Эй, чего встала. Шуруй дальше!

Немецкий офицер передает ему список с именами тех, кого угоняют в Третий рейх:

— Читайте по спискам. Все по спискам.

Солдат углубляется в чтение, а Вера Сергеевна тщетно пытается просунуть сквозь решетку пальто отца Мусе:

— Муся, пальто!

Матери за решеткой начинают рыдать, выкрикивая имена отъезжающих детей:

— Поленька, Поленька!

— Сергей, деточка моя!

Вера Сергеевна наконец-то пропихивает пальто сквозь решетку:

— Муся, Машенька.

Муся подхватывает пальто, бежит к вагону, быстро забегает по помосту внутрь, оборачивается:

— Мам, мамочка, мам…

Матери прижимаются к решетке. Машут руками, прощаясь с отъезжающими:

— Прощай, родная моя! Деточка моя!

По помосту в вагон забегают, подгоняемые винтовками, женщины и девушки:

— Мамочка, мне холодно. Холодно.

Женщина с годовалым ребенком на руках тянет в вагон семилетнего мальчугана. Немецкие солдаты еле сдерживают лающих овчарок:

— Быстрей, быстрей, русские свиньи!

Немецкий офицер греет руки у огромной бочки, в которой горит ветошь, погрузка идет по плану и по списку. Он морщится от крика подчиненных, но одобрительно машет рукой̆:

— Заканчивайте погрузку. Эшелон готов к отправке.

Солдаты загоняют последних отбывающих в вагон, отбрасывая в сторону помост, пытаются закрыть дверь на большую металлическую задвижку. Муся в последнюю минуту выглядывает в проем двери. Вера Сергеевна видит ее, двумя руками вцепляется в решетку, кричит:

— Ты вернешься, Муся!

— Мама!

Муся кричит во все горло. Девочки высовываются из-за ее плеча.

— Мама! Мама!!!

Солдат с напором задвигает тяжелую дверь, чуть не прищемляя руку Муси. Она машет матери:

— Мама!!!

Дверь с шумом закрывается на железную скобу. Паровоз призывно свистит, состав трогается с места. Солдаты, возглавляемые герр офицером, строятся в шеренгу и, придерживая овчарок на поводках, двигаются к вокзалу.

Вера Сергеевна беззвучно и горько рыдает, она стоит у высокого столба с вокзальными часами. На часах 7:35. Хмурое утро наползает тучами на провинциальный вокзал с желтым зданием и облупившейся на стенах краской, а также на площадь перед вокзалом, на которой видны мотоциклы с колясками и стоящий у конца решетки грузовик, на котором привезли угоняемых в Третий рейх остарбайтеров. Так будут теперь называться рабочие из СССР в фашистской Германии. Муся будет остарбайтером долгие четыре года, а знак OST будет на груди ее платья и в итоге сломает девушке жизнь.

Глава 3. Дорога в Третий рейх. Декабрь 1941

Убаюкивающий звук идущего на полной скорости эшелона, груженного народом, угоняемым в Третий рейх, действовал на всех усыпляющие. Народ спал на нарах, в углу женщина кормила годовалого ребенка грудью. Рядом, на ее коленях спал семилетний мальчуган. Он дергал мать за рукав, пытаясь согреться:

— Мамочка, мне холодно.

— Деточка, спи! Ехать долго.

Рядом с ней смешно копошились еще два ребенка, отбирая друг у друга кусок хлеба, а их мать, плотная женщина с восточным разрезом глаз и красным платком на голове, пробиралась через лежащих на полу людей, отмечая в списке людей, едущих в вагоне.

Клочок бумаги, выданный ей обер-ефрейтором, был не так уж велик, она с трудом рассматривала фамилии, освещая пространство вокруг себя керосиновой лампой. Фитилек еле теплился, язык казашки быстро почернел от химического карандаша, который она периодически облизывала, чтобы поставить очередную галочку.

— Имя, фамилия, национальность.

— Иванова Татьяна, русская

— Так, хорошо… Иванова Татьяна.

Через какое-то время казашка добралась и до Муси, сидевшей в другом углу вагона. Она подошла к Марии и Розе, вертлявой черноволосой девушке. Та посмотрела быстро на нее своими синими глазами и быстро начала копаться в своем вещмешке.

— Имя, фамилия, национальность.

— Мария.

— Что Мария?

— Мария Растопчина, русская.

Казашка с интересом посмотрела на девушку со звучной, почти дворянской фамилией. Тонкий профиль Муси, высокий лоб, большие глаза, руки с тонкими запястьями, тонкая фигурка явно выделяли ее среди общей массы женщин с безликими и простыми лицами, грубыми, мозолистыми руками, тучными фигурами. Ей подумалось: откуда взялась такая краля в этом вагоне?

Но додумать мысль она не успела, в списке значилось: Мария Растопчина. Казашка поставила галочку и обратилась к соседке Муси, черноволосой, кудрявой девушке с выразительными глазами и носом с горбинкой.

— Имя. Фамилия. Национальность.

Неожиданный ответ казашку удивил:

— Национальность. А чо це такое национальность?

— Это, милая, что у нас снаружи пропечатано…

— Ах, снаружи. Ну, проверяй. Розалия Ивановна Коноплянина. Грузинской национальности.

Казашка находит имя Розы в списке, смотрит на нее внимательно, хмыкает:

— Грузинской? Это ты им рассказывай. Пишу — жидовка!

Казашка идет отмечать людей дальше по вагону.

— Я грузинка! Поняла? У меня мать грузинка, а отец русский.

Казашка ушла в другой угол вагона:

— Заливай, заливай. — Обращаясь к сидящим девушкам: — Имя. Фамилия. Национальность.

Полная женщина с простым лицом с трудом называет свое имя:

— Семенова Дарья Викторовна.

Роза ворчит, садится ближе к Мусе. Муся слушает ее невнимательно, а Роза произносит с нажимом:

— Дура узкоглазая. Думает, что я еврейка. (Мусе) Я похожа на еврейку? Ну, посмотри на меня? Похожа?

Муся смотрит на соседку, пожимает плечами. Неожиданно у нее чешется голова. Она запускает руку в волосы, вылавливает черную маленькую вошь, смотрит на нее удивленно:

— Какая разница! (смотрит на вошь) Ой, что это?

— Это вошики! — улыбается Роза, увидев Мусино перекошенное от отвращения лицо. — А ты что думала? Между прочим им тоже в Германию охота.

— Что значит тоже?

— Слушай, а ты откуда такая взялась, а?

— Из Москвы.

— Откуда?

— Из Москвы.

Роза хмыкает, толкает Мусю в бок, хохочет. В противоположном углу слышен шум. Кто-то отказался, так же как и Роза, называть сразу национальность казашке. И с чего у нее вдруг такие вопросы? Казашка не призналась, что сама подбежала к обер-ефрейтору и просто вымолила дать ей список из вагона и назначить старшей, чтобы спасти своих детей. По счастью обер-ефрейтор понимал русский язык, а восточная женщина казалась ему надежным человеком. Смотрящим был положен двойной паек, казашка же, уже поработавшая в своей собственной деревне на новую власть, отлично знала, что послушание, пунктуальность и доносительство щедро вознаграждались в Третьем рейхе:

— Я тут пока главная. Назначили. Так что отвечайте. Имя, фамилия, национальность.

Женщина с курносым лицом ответила быстро:

— Тетеновы Прасковья и сын Иван. Русские.

— Ага, Тетенов Иван, Тетенова Прасковья!

Казашка с лампой, в которой мерцал огонь, ушла совсем далеко от Мусиного места на нарах. Угол, где располагались девушки, Муся и ее соседка Роза, погрузился в полную темноту. Лишь огни железнодорожных станций, которые проезжал эшелон, на короткое время вырывали из темноты бледные лица и глаза. Муся, чтобы как-то успокоиться, начала мурлыкать песню. Все того же Шуберта, на немецком: «Песнь моя летит с мольбою…»

Роза посмотрела на нее удивленно. Ее новая знакомая знает немецкий, и неплохо судя по всему: хорошие знания наверняка пригодятся. Она уже хотела вслух высказаться по этому поводу, но на них зашикали. Ничего не оставалось, как заснуть.

Муся закрыла глаза и вскоре уснула. Ей снилась Москва, огни родной подмосковной дачи, мама, бабушка, сестры. В самом конце приснился папа Василий Андреевич, который еще раз произнес вслух пророческие слова: «Свобода — это не хаос, но воля к истине и порядку. Свобода — это стойкость и решимость до самой смерти. Свобода — это величайшая верность истине». Затем исчез и он. Муся провалилась в черную яму глубокого, тревожного сна.

Очнулась она нескоро. Сквозь узкие окна в вагон проник луч солнца. Тишина подсказывала, что поезд стоит.

Роза, закопошилась в углу, первая выглянула в оконный проем. По шпалам топали два немецких солдата с большой железной бадьей в руках. В руках одного из них блестел половник. В руках другого был мешок с хлебом:

— Давай начнем со второго вагона. Здесь едут военнопленные.

— А вагон будет открываться?

— Нет. Не положено, а то убегут.

Роза улыбнулась, кивнула заспанной Мусе.

— Муся, есть дадут!

Рядом проснулся семилетний мальчик и быстро заканючил, дергая свою маму за рукав:

— Мама, есть дадут сейчас.

Казашка, оттолкнув Розу от окна, выглянула наружу. Немцы с бадьей шли мимо их вагона:

— Ага, сейчас…

Однако в закрытую дверь вагона неожиданно застучали кулаком. Казашка спрыгнула с нар, подбежала к деревянному щиту, отделявшему пространство теплушки от железнодорожного перегона, и застучала кулаками в ответ: «Есть хотим!» Немецкие солдаты, услышав стук кулаков внутри вагона, решили остановиться. На вагоне была отметка: женский вагон, остовцы. По правилам, дверь этой теплушки они могли открыть спокойно, не опасаясь нападения. Однако немецкая охрана передвигалась с винтовками наперевес. Бадья с похлебкой была тяжелая, норма была рассчитана ровно на одного человека: 100 грамм свекольного супа плюс 30 грамм ржаного хлеба в руки. Кормить более нормы было запрещено по медицинским расчетам. Рабочую силу с Востока кормили так, чтобы они не умерли от голода, но и не переедали. Немецкий солдат рванул на себя задвижку двери:

— Постучи им. Они сами распределят.

— Эй, русские, ешьте, это ваш обед

В проеме появилась толпа, впереди которой выделялась казашка. Немецкие солдаты:

— Эй, русские свиньи. Вот ваше пойло. И хлеб.

Солдат раскрыл мешок с хлебом и начал кидать куски в толпу. Толпа зашумела, началась давка и драка. У солдат это вызвало смех:

— Ловите, девушки. Ха, ха! Смотри, какая драка! Ну, скот, чистый скот. (громко) Хватит галдеть!

Однако гвалт только усилился. Драка за хлеб была нешуточная. Казашка вцепилась в волосы Розе, досталось даже Мусе, которой наступили на руку:

— Ой, мамочки, на руку мне наступили!

— Да, отойди ты! Я тут главная!

— Ах ты дура узкоглазая! Я тебе покажу главную!

— Отпусти меня!

— Ах ты!

Роза и казашка дрались не на шутку, вырывая из головы друг друга волосы. Девушки, которым удалось оттеснить их внутрь вагона, тянули руки к немецким солдатам, выпрашивая хлеб. А те уже вовсю разливали суп в алюминиевые миски выстроившейся у железной бадьи очереди.

— Мне хлеба, мне! Это я есть хочу.

— Держи, вот и мне кусок перепал!

Русоволосая девушка отпихивает рыжую кудрявую девушку от проема теплушки. Солдаты хохочут, протягивают им еще хлеб, однако драка не утихает:

— Отойди, дура. Отойди.

— Сама отойди.

Женщина с грудным ребенком спрыгивает на платформу, подходит поближе к бадье с супом. За ней на платформу прыгает семилетний ребенок:

— Мама, мамочка, я есть хочу…

Ребенок канючит монотонно, дергает мать за юбку. Мать оборачивается к солдатам, жестами показывает на грудного ребенка и ребенка рядом:

— Эй, солдатики, дайте еще, я есть хочу.

Солдаты хохочут, наливают ей супа в миску из большой бадьи. Внезапный звук заходящего на крутой вираж советского «кукурузника» прерывает их беседу. Немецкие солдаты аж приседают от страха. Однако спрятаться под вагон не успевают, слышен вой падающего снаряда, и вот почти в ста метрах от них раздается взрыв.

Толпа женщин визжит, кто-то прячется в вагон, кто-то прыгает из вагона. Солдаты бросают бадью, направляя винтовки на пленниц. Один из них закрывает дверь на железную задвижку, запирая в вагоне несчастных узниц:

— Закрывай вагон. Кончай! Надо их быстро накормить.

Однако на перроне начинается паника. Соседний вагон горит, и даже винтовки, направленные на будущих остовок, не могут их заставить погрузиться в свой вагон. Звук летающего «Мессершмитта» затихает вдали, и вот уже немецкий офицер ведет колонну солдат для тушения пожара.

По счастью эшелон встал недалеко от железнодорожной станции в районе Бреста, и воду в колодцах еще можно было найти, чтобы затушить разбушевавшийся пожар. Крики живых и стоны покалеченных перекрывает бравый возглас немецкого офицера:

— Затушите пожар, организуйте перекомпоновку вагонов. Нужно составить списки на немецком. Для отчета. И отметить погибших.

Немецкий солдат отдает честь офицеру и бежит к соседнему вагону мимо ряда людей, передающих друг другу ведра с водой для тушения пожара. Кто-то стаскивает вниз окровавленные трупы, кто-то помогает перебраться в другие вагоны оставшимся в живых.

В полной темноте вагона Роза тащит Мусю к выходу:

— Муся, мокрый платок приложи ко рту. А то угорим.

Муся следует совету, но закашливается. Женщины колотят по закрытой двери вагона:

— Ой, мамочки! Соседний вагон взорвали. Горим.

— Дым, дым, задохнемся, сволочи… Откройте!

Роза берет Мусю за руку, тянет из вагона:

— Мы однажды с дедом горели, я осталась одна в доме, и он тоже тряпочку намочил водой, и мы дышали. А так бы угорели бы.

А тем временем на перроне оставшиеся в живых строились в колонну. Часть женщин, оставшихся в живых, построились в шеренгу. Немецкий солдат ходил вдоль строя, поторапливая остовок.

Неожиданно открывает дверь вагона Муси, показывает жестами, чтобы они выходили на перрон:

— Идите, быстрей, шевелитесь. Надо грузиться в вагоны.

Девушки радостно покидают дымную теплушку, выстраиваются в две колонны. В первом ряду те, кто выжил после взрыва, во втором — девушки из вагона Муси Растопчиной. Многие еще кашляют:

— Родимые, чуть не сгорели…

— Как мы выжили, ведь соседний вагон сгорел дотла…

Солдат ходит вдоль строя, смотрит на девушек и неожиданно на ломаном русском обращается к строю:

— Кто составлять новый список?

— Я, я, я уже составляла списки. Я главная!

Казашка выходит вперед перед строем. Однако Роза неожиданно толкает вперед Мусю, дергает за рукав солдата:

— Герр офицер, моя подруга отлично знает немецкий.

— Где она?

Роза оборачивается, но Муси рядом нет. От дыма и переживаний ее неожиданно затошнило. Муся отбежала к соседнем вагону, наклонилась низко. Ее действительно вырвало. Подбежавшая к ней Роза увидела бледную девушку и ее дрожащие, замерзшие руки с мокрым платком:

— Тебе плохо, что ли? Господи, пошли!

— Сейчас легче станет, пошли!

Роза тащит Мусю к строю. Толкает впереди себя прямо к немецкому солдату:

— Вот она, вот она знает немецкий язык, — шипит.

— Шпрехен, шпрехен зи дойч, дура!

— Да, я хорошо знаю немецкий…

Казашка злобно смотрит на девушек, затем отодвигает Мусю и Розу локтем:

— А я знаю зато, кто в вагоне сидел.

Она протягивает подошедшему немецкому офицеру список. Тот коротко его проглядывает, кивает, отдает солдату. Солдат жмет плечами, ему абсолютно все равно, кто будет руководить новой погрузкой. Суетливая казашка ему даже нравится, услужливая и быстрая:

— Грузитесь в тот вагон. И проверьте весь список.

Солдат идет дальше, а вдохновленная казашка взбирается на помост соседнего вагона, начиная руководить погрузкой:

— Подходим по очереди. Имя, фамилия.

Девушка в грязной одежде с пепелища из соседнего вагона робко произносит свое имя:

— Тучина Светлана

Казашка отмечает ее карандашом в списке, продолжая выкликать далее по очереди:

— Тучина Светлана, Пермякова Лида, Петрова Галина, Лазарева Настя, Иванова Паня, Розалия (видит входящую в вагон Розу) Ты куда? Ты не из этого вагона. Поняла?

Роза даже плюет от неожиданности. Приходиться идти в предыдущий вагон. На помосте появляется худосочная, в сером платке, с зелеными и водянистыми глазами девушка. Лицо Тони измазано золой, ресницы обгорели на пожаре:

— Я из этого вагона. Ну, что горел!

— Как твоя фамилия?

— Тоня Мальцева.

Тоня заходит внутрь нового вагона вместе с другими погорельцами. Однако места очевидно не хватает. Казашка машет ей рукой.

— Эй, ты из соседнего вагона, иди в наш. Здесь места нет.

Казашка хватает Тоню за рукав и тащит ее в вагон, где пищат ее собственные дети. За время перегруппировки людей в эшелоне сгоревший вагон уже отцепили и перегнали на соседний путь. Офицер машет рукой патрулю, делая знаки:

— Закрываете вагоны!

— Быстрей, быстрей. Садитесь в вагон!

Тоня залезает внутрь вагона. Казашка подходит к солдату, дергает его за рукав:

— По нужде пусти! И, Ганс! Как там будет по-немецки «в туалет хочу», — спрашивает она проходящую мимо Мусю.

— Ватерклозет, битте.

Солдат смотрит на женщин смущенно. Машет в сторону соседнего состава, стоящего на путях.

— Пойдем со мной, Мария. Сделаем все по-быстрому.

Неожиданно из вагона выпрыгивает Роза. Она слышала разговор казашки с Мусей и решила присоединиться. Путь предстоял долгий, и «сходить на дорожку» было остро необходимо:

— По-быстрому не получится.

Женщины забираются под соседний состав и усаживаются рядком. Немецкий солдат отворачивается, он явно смущен, однако периодически посматривает в сторону пленниц, вдруг убегут:

— Что ты зыришь? А? Чтобы тебе в туалет сходить не дали на том свете!

К немецкому солдату подходит напарник. У него винтовка за плечами, солдат видит кисет в руках у Ганса:

— Эй, Ганс, у тебя закурить не найдется?

— Есть, но не спускай с них глаз!

Напарник оборачивается, обращая внимание на сидящих под вагоном женщин:

— Неудобно. Женщины все-таки.

Солдаты закуривают папиросу, отходят подальше. Неожиданно для Розы и казашки Муся дает деру. Казашка орет, что есть сил:

— Муся, ты что? Муся, Муся, ты куда? Стой.

Роза делает попытку ее догнать. Однако Муся бежит без оглядки. Казашка орет:

— Держи ее.

Она добегает до немецкого патруля, дергает их за рукава, указывая направление, в котором убежала Муся.

— Стой, стой, русская свинья!

Два крепких солдата в отличных кирзовых сапогах мгновенно догоняют Мусю, валят ее на землю, бьют ногами и даже прикладом, заламывая руки, оглушая и сбивая с ног. Быстро за волосы и ворот пальто оттаскивают Марию в вагон.

Через очень короткое время Муся приходит в себя. Она смотрит в одну точку неподвижно. Побег сорвался, а у девушки мрачное настроение. Роза дотрагивается до ее разбитой скулы:

— Что больно? Да?

— Больно…

— Вот дуреха! Господи, какая дура! Ну, куда ты дернула-то? От них не сбежишь. Пробовала.

Роза пытается приободрить новую знакомую. Казашка смотрит на них из другого угла злобно. Ей вовсе не нравится, что Роза, которую она сразу невзлюбила, шепчется с беглянкой.

— Эй, ты. Иди от нее подальше, вон к двери сядь, а то лучшие места занимаешь.

— Слышь, ты начальница! Давай не выступай! — видит рядом с казашкой Тоню: — Мальцева, иди к нам!

Тоня перебирается поближе к девчонкам. Казашка еще раз зло смотрит на них своими черными раскосыми глазами, начиная укачивать и укладывать своих детей.

— Давай, ты мой сладкий! Пей, пей!

Она осторожно дает отпить воды своей старшей из кружки. Тоня пристраивается к Мусе под бок. У нее такое же бледное лицо, в руках серый платок с головы. Видно, что девушка дрожит от холода. В вагоне прохладно, а Муся ежится и вспоминает про папино пальто, достает его из-под нижних нар.

— Ложись, накройся!

Муся накидывает на Тоню пальто, сама забирается под него же. Роется в кармане, находит домик из спичек и крестик рядом. Через короткое время к ним под пальто заползает и Роза. Чтобы не свалиться с нар, Мусе приходиться обнять ее:

— Вот умничка. Человек, девки, это самое теплое в мире одеяло, — она обнимает Тоню сзади. — Слушай, Мальцева, а ты вообще кто? А?

Тоня смотрит на Розу. Вопрос ставит ее в тупик:

— Я? Я человек, а так я в заводской многотиражке работала. Журналистом, стихи писала.

Муся удивленно смотрит на Тоню, откуда в провинциальной девчонке поэтические способности? Она присматривается к ней повнимательнее. Однако в свете керосиновой лампы, висящей в углу вагона, видны лишь два глаза и нос, вымазанный сажей:

— Стихи? Ух ты? Почитай!

— Давайте спать, девчонки.

— Нет, читай! А то я не засну.

Тоня вздыхает, вдыхает полной грудью, а затем с выражением начинает декламировать:

Как ласточка среди грозы и бури,

Страдаешь ты, когда гремит гроза,

но не сдаешься, голову понурив,

из глаз твоих не капает слеза…

Тоня продолжает читать. Муся слушает ее внимательно, однако коварный Морфей захватывает ее в свои сети, убаюкивая и качая на своих мягких руках. Через короткое время она тихо засыпает рядом со спящей Розой и Тоней. Мерно скрипят рессоры, покачивается керосиновая лампа в углу вагона, на деревянном потолке проносятся отсветы огней, пролетающих мимо железнодорожных станций. Наконец-то в вагоне устанавливается тишина. Лишь варган уныло звучит в руках казашки, убаюкивающей своих детишек.

Наутро первой проснулась Роза. Эшелон опять стоял на полустанке. Выглянув в окно, Роза увидела завалы, которые разгребали рабочие в черных робах со знаками в виде желтой звезды Давида на груди. Роза заметно мрачнеет, но затем присматривается: на обрушенном здании вокзала была видна надпись на польском — Щецин.

Рабочие разгребают кирпичи, складывают их на носилки и таскают в дальний угол за вокзал. Роза слышит их разговор:

— Мы сегодня работаем до какого часа?

— Допоздна.

Неожиданно среди завалов появляется красивая женщина в лисьих мехах. Это местная владелица кафе. Узнав о прибытии эшелона остов, она пришла к поезду, чтобы найти и нанять для себя рабочих: официантов и грузчиков. Пройдя мимо черных роб, она подходит к немецкому офицеру. Тот любезно целует ей руку, сопровождает ее до стоящих вагонов. Покупательница новой рабочей силы:

— Герр офицер, мне нужны еще работники.

Немецкий офицер кивает в сторону работающих на завалах:

— Этих больше дать не могу. Сегодня я их переправляю в лагерь.

Они подходят ближе к вагону. Муся выглядывает из окна вслед за Розой и видит черные робы и желтые шестиконечные звезды на груди:

— Роза, слушай, а что у них за знаки на одежде?

— Это, Мусь, евреи. А знак — звезда Давида. Символ веры.

— Евреи? (слово для девушки не очень знакомое) А что мы с ними не одно и то же?

— Нет, Мария, евреев фашисты убивают… Сразу, — кивает на работающих. — Эти выжили непонятно почему.

Проснувшаяся в дальнем углу казашка слушает их разговор:

— О, своих признала. По носу наверное.

Роза вспыхивает, спрыгивая с деревянной приступки:

— Ну, все. Я убью тебя, ты поняла меня? Тварь такая!

Роза бросается на казашку с кулаками:

— Ты чего? Чего?! Я грузинка, поняла? Грузинка! Ты понимаешь? Я грузинка, поняла меня?

Роза бутузит казашку. Та визжит, девушки их разнимают.

В самый разгар драки внешняя задвижка открывается, дверь в вагон распахивается. Покупательница в мехах и немецкий офицер заглядывают в вагон. Шум драки резко смолкает, девушки шикают на дерущихся:

— Могу дать вам славянок, не больше двух-трех.

Покупательница смотрит брезгливо на девушек. Немецкий офицер машет рукой, а патруль винтовками выгоняет остовок из вагона, выстраивая их в две шеренги. Покупательница внимательно их разглядывает:

— Сколько ни дадите, мне главное, чтобы покрепче. Мешки таскать, и чтоб честные были.

Офицер ходит с ней вдоль строя, указывая на лица славянок:

— Все славяне воры, предупреждаю.

Однако в вагоне Муси до сих пор потасовка. Роза пихает казашку, та визжит:

— Крыса, крыса…

— Отпусти, отпусти.

Патруль открывает и этот вагон, выгоняет прикладами всех, в том числе и Розу с казашкой. Все выходят с вещами, чемоданами, рюкзаками. У Муси в руках пальто. Немецкий офицер приглашает покупательницу к следующему вагону:

— Пройдемте к другому вагону. Там выберете их сами.

— Спасибо!

Покупательница внимательно смотрит на прислугу. Рассматривает каждую, тщательно заглядывая в рот, смотрит зубы, трогает бицепсы на руках. Особенно ей нравится высокая и стройная Муся:

— Мне в магазин нужно хотя бы три таких, мешки таскать.

— Как скажите, фрау!

Покупательница крепко берет Мусю за подбородок. Смотрит ей в зубы, однако Муся настроена агрессивно:

— Воровать будешь?

— Да!

Покупательница отшатывается. Муся настолько злобно на нее смотрит, что казалось, еще минута, и она ее укусит или ударит:

— Лучше такую не надо!

Покупательница еще раз внимательно осматривает строй. Чумазую Тоню, кудрявую Розу, казашку с детьми. Зрелище ее не вдохновляет:

— Тощие какие-то. А у меня в магазине мешки по сорок кило.

Роза, которая плохо понимает немецкую речь, обращается за помощь к Мусе:

— Че она хочет-то?

— Работников в магазин, мешки таскать.

— Буржуйка!

Покупательница доходит до казашки, берет ее за подбородок, крутит в разные стороны, смотрит в рот:

— Эта вроде бы покрепче, но с детьми.

Казашка от радости начинает коротко и быстро кланяться в пояс новой хозяйке. Но ее неожиданно отталкивает Роза:

— Данке, данке, фрау, киндер, — поднимает вверх ребенка. — Киндер! Я, я могу. Меня возьмите, — кивает на казашку, — та больная, а я могу!

Однако покупательница смотрит на нее с подозрением, пожимает плечами, что-то говорит на ухо офицеру. Немецкий офицер делает знак солдатам, чтобы толпу развернули в другую сторону:

— Отставить, отставить. Замолчать.

— Они такие грязные, хлипкие. Может быть, у вас есть другие?

— Пройдемте в другой вагон, а этих, — говорит патрулю, — отправьте в лагерь, на сортировку.

Немецкий офицер делает приглашающий жест рукой. Покупательница проходит к соседнему вагону, остальную колонну разворачивают в сторону лагеря сортировки города Щецин. Какое-то время будущих остовцев ведут по полю, пока вдалеке не показывается сторожевая вышка. На вышке — охрана лагеря: в касках, с автоматами наперевес. Три барака, выстроенные на территории лагеря, заметены снегом, по двору бегают три овчарки, они злобно лают на вновь прибывших пленных. Над самым входом реет красный флаг с черной фашистской свастикой, надпись крупно: ARBEITSLAGER. Муся, Роза, Тоня, казашка с детьми, а также другие пленные рассматривают вход, идут медленно, справа и слева — немецкий патруль:

— Так вот ты какая! Германия-мама.

— Да какая это Германия. Польша, сортировочный лагерь.

— Куда нас привезли?

— Польский лагерь, Щецин…

— Мама, мы приехали?

Женщина гладит мальчика по голове, прижимая годовалого ребенка к груди. Патруль подгоняет их прикладами:

— Пошевеливайся живей, русские свиньи!

— Кучнее идите, кучней!