Бесплатный фрагмент - Под властью Люцифера

Память прошлого стучится в сегодня

Все дело-в памяти

Память — величайший из великих даров Космического кразума. Хотя следует сказать, что и сам разум — продукт той же памяти. Память заложена в малом и большом в мире живой и неживой природы. Благодаря памяти частицы соединяются в атомы, запоминая свои места. Атомы, в свою очередь, запоминают свои места в молекулах, молекулы — в веществе.

Что стало бы, если бы мир вдруг потерял память? Исчезла бы форма, а с нею и содержание. Мир превратился бы в первоначальный хаос. Говоря о биологическом существе, не следует забывать о том, что передача наследственных черт, как и изменения эволюционного характера, могут осуществляться только благодаря памяти. И познание мира без памяти невозможно, исчезнет самый важный элемент познания — сравнение.

Посмотрите с этой точки зрения на самое простое действие собаки — поиск. Ей дают понюхать предмет, принадлежавший человеку, собака запоминает запах и идет по следу, выискивая его из массы других запахов, встречающихся у нее на пути. Нет сравнения, и невозможно само познание зла и добра. История человечества — это непрекращающийся процесс познания того, что с нами происходило, главными вехами которого были — взлет и падение. Любой рвущийся к власти человек желает от своего окружения одного — потерю памяти прошлого, чтобы общество не могло сравнивать его деяния с другими. Не имея такой возможности, каждый новый правитель начинал с попытки принизить, охаять предшественника своего. Если он этого не мог сделать, а действия носили слишком уж негативный характер, он начинал через средства информации представлять свои действия как вынужденный результат последствий того, что досталось ему в наследство.

Только представьте на минуту вехи развития того государства, которое развалилось на глазах ваших. Смерть Сталина, оставившего в истории нашей страны, да и не только нашей, неизгладимые следы: коллективизация сельского хозяйства, индустриализация, война с фашизмом, восстановление разрушенного. Я не стану останавливаться на действиях Маленкова и Булганина, пришедших к власти после смерти Иосифа Джугашвили, они были короткими, главный результат — ликвидация самого грозного претендента на «коммунистический престол», министра государственной безопасности Берии Лаврентия Павловича. Устранение произведено руками человека, которого так тогда любил народ — Жуковым Георгием Константиновичем. Потом уже развернулась борьба между партийными бонзами из ближайшего окружения Сталина, в результате которой к власти пришел Никита Хрущев, одна из самых малограмотных и малозаметных фигур, которого в народе знали как неудачника, развалившего экономику Украины до войны и не лучшим образом, проявившим себя на посту секретаря Московского городского комитета партии большевиков. Почему избран был Хрущев? — напрашивается вопрос. Да только потому, что его менее других боялись. Недооценили киты политики организаторских способностей того пескаря, кто на вечеринках Сталина постоянно играл роль шута.

С чего начал Хрущев? С развенчивания культа Сталина. Была ли в этом срочная необходимость? Не только не была, но даже нанесла непоправимые последствия в международных отношениях, поссорила СССР с Китаем, Албанией, Югославией. Во что обошлось обществу десятилетнее правление Хрущева? Реорганизация административного деления, передача областей и районов из одной республики в другую. Южных областей Урала — Казахстану, Крыма — Украине.

О чем в Крыму сейчас мы говорим?

Толчем слова, как в ступе воду?

Молиться нужно. Слава Богу,

Что туркам не подарен Крым.

Подарки, во вкус вошедшего самодура, продолжались, происходило перекраивание административной карты Советского Союза, оно запестрело новыми названиями

Надтеречные районы Ставропольского края отошли к Чечне. На карте Российской Федерации появились новые области: Липецкая, Белгородская, Арзамаская, Балашовская. Для чего, спрашивается? Нужны были должности для тех, кто поддерживал бы Хрущева в борьбе с партийной элитой Сталина. Это были своего рода синекуры для преданных ему лично людей. С этой же целью обкомы партии были разделены на сельские и промышленные, вновь созданы Совнархозы. Перестройка сельского хозяйства привела к тому, что СССР стал закупать зерно в Австралии, Аргентине, США и Канаде. Мы стали забывать о вкусе настоящего хлеба (в пшеничную муку стали добавлять горох и кукурузу), у нас исчезло настоящее сливочное масло, вместо него появились «крестьянское» и «бутербродное» Резко сократилось поголовье скота. А главное — золотой запас страны уменьшился на две трети, а он при Сталине равнялся золотому запасу Соединенных Штатов Америки, хранившемуся в Форт-Ноксе. И это не все. Уверовав в ракеты как единственное средство войны, был нанесен непоправимый вред авиации и флоту. Это благодаря личному запрету Хрущева были свернуты работы под кодовым названием «Буря», которые проводило конструкторское бюро Лавочкина. Бюро был создан летающий аппарат, способный покорять космос, возвращаясь на землю, о каком Америка в то время и мечтать не могла! Представить трудно степень преступности такого решения, позволившего Америке, занимавшейся той же проблемой построить «Шаттл», «Челленджер». Очнется потом СССР, кинется вдогонку, создаст «Буран», который после полета будет оставлен бездеятельным, но — время потеряно. Действия Хрущева поставили мир на грань атомной войны. Президент США Кеннеди сказал тогда: «Хрущев — дурак, но дурак опасный!»

Хрущева сменил Брежнев, который при Хрущеве был председателем президиума Верховного Совета СССР, иными словами — президент. Чтобы сменить Хрущева, нужно было показать его невежество тем, кто еще надеялся на возможность положительных перемен. Я не удивлюсь тому, что пользуясь невежеством Первого секретаря ЦК компартии Хрущева, его, как принято говорить «подставили». Ну, скажем для примера, о случае, происшедшем в Манеже, где Н. С. Хрущев позволил себе оскорбить художников, употребляя слова, которые не принято произносить в нормальном обществе. А потом был еще и пленум по идеологии, поссоривший Хрущева со всей интеллигенцией вообще. Чиновники от искусства, будучи сами невеждами, часто провоцировали его. В среде литераторов, художников всегда находились люди, которые, завидуя истинному таланту, нашептывали на ушко нужному чиновнику, а тот передавал, в свою очередь, чиновнику рангом повыше… Талант загоняли в глухой угол, где каждый считал своим долгом боднуть поверженного. Метко по этому поводу как-то сказал автор «Василия Теркина» Александр Твардовский:

«В лесу есть птицы певчие и птицы ловчие. Боюсь, что птицы ловчие у нас в Союзе писателей передушат всех птиц певчих!»

С политической арены исчез Хрущев. С чего начал Брежнев, пришедший ему на смену? С критики всего, сделанного Хрущевым. Хотя, сменившие самого Брежнева, руководители партии называли период его правления — застойным. Ну, что поделать, когда каждый занимался тем, что приближал развал государства, издеваясь над памятью общества, его историей. Примером этому может служить сама история коммунистической партии Советского Союза. Ее заново переписывали не раз в угоду каждому пришедшему к власти. Создавали конституцию под очередного генсека и принимали ее от лица советской общественности. Использовался тот факт, что память человеческая со временем слабеет, уходят в небытие очевидцы событий, а записанное остается. Остается, подчистить, подправить, чуть-чуть изменить! Как воздействовать на психику нового поколения людей, приспособив ушедшее к изменившимся условиям? Только охаяв всю прошлую историю, а она у нас невероятно сложная. Ведь на территории нашего общего государства существовала та общественная формация, которую назвали социализмом. Жаль, конечно, что многие достижения его, взятые на вооружение другими странами, сегодня у нас ликвидированы. И вместо того чтобы заниматься экономическим подъемом, власти заняты только ревизией прошлого. Это благодаря нашим правителям умаляется заслуга тех, кто смертью своею спас человечество от фашизма. Это сегодня президент Украины Ющенко договорился до того, что период нахождения Украины в составе СССР, назвал советской оккупацией и создает музей этой оккупации! Это сегодня идет планомерно направленная дискредитация не Сталина как личности, а всего того, что при нем было сделано.

Я никогда не был не только партийным функционером, но и никогда не был рядовым членом коммунистической партии. Мало того, я откровенно радовался смерти Сталина, не прогнозируя последующих событий, приведших к развалу величайшего государства на земном шаре, о чем я, безусловно, жалею. С уходом прошлого исчезли социальная защита каждого, появились нищие и бомжи, появились сверхбогатые и бедные. Причем появление тех и других, не было естественным явлением. Когда подсчитают одни только человеческие потери за период после развала, я думаю, что они мало чем будут отличаться от потерь, понесенных в разрушительных войнах. Беда наша, мы не уделяем внимания памяти прошлого, а поэтому не понимаем своего современного положения, считая его порождением одной личности, хотя, естественно, роль личности в истории велика. Вспомните хотя бы Александра Македонского и развал его громадной империи сразу же после смерти?

Что сохранила память наша о самом тяжелом для нашего государства времени — Второй Мировой войне? А, что мы знаем о послевоенном времени?

Мы памятью своей не дорожим,

Беспечны перед бурей и грозою;

Мы водку пьем, от страха не дрожим,

Смывая память пьяною слезою.

Менталитет ли наш таков: торопиться и торопиться, идти впереди планеты всей, чтобы затем сделать все, чтобы нас отбросило назад, и глядеть вслед идущим, мечтая о том, как бы теперь догнать их? Или так уже Богом задумано? Кто знает?

Целью моего повествования станет период жизни страны, начавшийся сразу вслед за освобождением от немецкой оккупации. Я пишу о том, что сохранила моя память. Это не исторический обзор, а желание поделиться описанием событий, прошедших интерпретацию через мое сознание.

Река времени

Река времени несет невидимые воды свои. И, как у всякой реки, у нее есть ровное русло, есть и извилистое, есть пороги, когда с грохотом двигается оно, а вокруг пылают города и деревни, дым стелется, закрывая голубую лазурь небес. То закружится, то низвергнется водопадом, идет тогда Великое переселение народов, и непонятно, откуда берется такая масса людей, внешним видом несхожих, говорящих на непонятном языке и нравом крутых. И все это только результат восприятия его. Нет, кажется, языка у времени, и все же есть язык перемен происходящих. Течет река времени, отстукивают ее отрезки, сменяющие друг друга, светлый день и темная ночь, и годы летят, и столетия проходят. Не будь смены ночи и дня, чем бы оно давало о себе знать? Старостью и смертью?

Течет река времени, к истоку ее не добраться. Нет обратного пути, только вперед и вперед. И не опередить ее, не забежать, чтобы узнать, когда кончится она и кончится ли? И дважды не вступить в воды ее!

Одному удалось сделать это — Сизифу. Так чем кончил этот хитрец, обманувший смерть? Катит, напрягая все силы, огромный камень в гору. Вот, кажется, и вершина горы показалась… Но, вырывается камень непокорный и с гулом скатывается к подножию горы. И снова начинает свой бесконечный труд Сизиф. Для чего наказание такое? Чтобы не мог, за трудом бесплодным, вспомнить о пути в вечность и открыть пути того другим. Узнают люди путь входа и выхода в реку времени, не заставишь по смерти толпами вскатывать камни…

А обычно мы, люди, несемся в потоке времени, не видя берегов, и не видно на пути нашем ничего, за что бы можно было зацепиться… То вынырнем на поверхность, то вновь погрузимся. Последний глоток воздуха, обмякло тело — и все. Река времени вдаль понеслась, но уже без пловца. Стоит времени забурлить грозно, как из глубин неведомых на поверхность выносится все легкое, грязное, столько мусора, запахи неприятные издающего, хоть нос затыкай да глаза закрывай! Но сгорает в солнечном пламени мусор тот. Не дано ему время долго пачкать, мусор — он только мусор и есть! Чувствуя приближение конца своего, оборачиваемся мысленным взором назад, видим упущенное хорошее, вздыхаем скорбно. Но, умоляй время, не умоляй его, ничего изменить нельзя.

С мольбою горькой, запоздалой, наш зов летит:

«Пусть будет все иначе…»

Но время не вернуть, мы говорим устало:

«Утратив голову, по волосам не плачут»

Есть у времени слуги временные, летописцами называли их прежде. Если летописец тот по душевности своей действовал, то частицы времени людям в наследство доставались. А если за злато-серебро, то куски времени во зло для людей обращались. Потому, наверное, осталось недоверие к страницам прошлого, если там летописец пишет о поражении своих. К примеру, французский ученый А. Мазон считает, что автор «Слова о полку Игореве» — лжепатриот времен Екатерины II. Но подумал бы французский фантазер: «Разве придворные льстецы писали б о поражениях?»

Чтобы извлечь малый сгусток времени, надо памятью своей в него окунуться, от пыли и налета веков отряхнуть, от мусора очистить. Позволю и я себе памятью к прошлому обратиться, ведь не в простое время я жил. Имена Гитлера, Геринга, Бормана, Геббельса не пустой звук для меня. Не простые слова для меня и имена Рузвельта, Черчилля, де Голля. На просторах моей Родины, матушки России, жил я, когда жили и трудились Сталин и Маленков, Хрущев и «антипартийная группа», Брежнев и Косыгин, Андропов и Устинов, Черненко и Горбачев, и иные, кого сегодня демократами великими называют. И пишу я не по заказу, а от души своей, видя, как историю страны моей демократы в угоду врагов России искажают. Болью в душе отзывается прошлое, а раз так то жив я, жива память моя.

Откуда время ты, и что ты есть такое?

Сокрыто от меня, иль наяву,

Доволен я, что не даешь покоя —

Коль больно мне, так значит, я живу!

Нет в истории малого и великого в отдельности, в тесной связи находится все. И малое мое — история жизни моей, история города, в котором я большую часть жизни прожил, именуемый Керчью, как колоски тонкие, колеблющиеся на ветру, влились в великое, сноп державы моей — России.

С трепетом, надеждой, что не угасит Господь мой, свет памяти моей, приступаю.

Ветром продутые, солнцем прожженные

С какой бы стороны солнце ни светило, степь во власти его. То ласково поднимет зелень трав, ковер из цветов ткет, то обжигает ее, да так, что желто-бурой становится она, печальной, глаз не ласкающей. Продуваема степь и ветром со всех сторон. На пути ветра никаких преград. А от сильного да холодного, да жгучего норд-оста под одеждой тела не спрячешь. Да и что против ветра такого наша одежда городская, виды повидавшая? Если пальто и на вате, то вата та давно свалялась, плотными комками из-под подкладки прощупывается; перед ветром что решето с большими отверстиями. Уж и весне бы пора, да что-то не торопится она, ветры северные завывают, по ночам песни тоскливые распевают. Редко, но прерывает песни эти хохот сыча, облюбовавшего дом, который татары нам предоставили во временное пользование. До войны в нем школа начальная была. Но то до войны было. Может, сыч и облюбовал его потому, что был дом оставлен людьми? Солнце все дольше и дольше задерживается в небе голубом, не спешит небосклон покинуть. Чтобы тело теплом побаловать, выходим наружу, перебираемся на ту сторону дома, что от ветра защищена, подолгу стоим, ласковым солнечным лучам себя подставляя. Крымские татары, живущие здесь с незапамятных времен, ходят в верхней одежде из овчины. Ветер им не страшен. Им в ней даже жарко становится, полы распахивают. Что за странный народ эти татары? Дома у них саманные, и ни единого деревца вблизи каждого из них! Как они от летнего зноя спасаются?.. Пока еще степь безрадостна. Серая, тусклая, без конца и края, с огромными темно-серебристыми пятнами полыни. Ходим рубить мы ее вместе с корнями для топлива, на норы змеиные постоянно натыкаемся. Змеи выползают наружу, как и мы, люди, тянутся к теплу, тело вытягивают на пригорках, под солнышко — тоже греются, ленивые. Даже шипеть не хотят, когда их шевелишь палкой. Нам не велено трогать их, только они и спасают жителей от полчищ полевых мышей. Но вот и земля прогрелась, трава из нее полезла. Низкорослая она еще, но для овец доступная. Разбрелись отары овец по степи, чабанами сопровождаемые.

Рано вроде бы, но вдруг грозы далеко-далеко на севере загремели. Только откуда им? Ведь небо яркое, синее, туч на нем нет. Дошло до нашего сознания: то не грозы, а орудия степь оглашают. Значит, освобождение к нам идет не с Востока, как мы того ожидали, а с Севера. Пора и домой! Засиделись мы тут в татарской деревне. Мирно с ними уживаемся, скандалов нет, спорить не за что. У них свой быт, у нас — свой. У них вся жизнь с овцами связана. Овцы — одежда их, овцы — мясо, овцы — брынза. С продажи баранины на столе татарина и хлеб, и овощи. А мы только есть баранину можем, а не выращивать овец. Чужд нам этот быт. Нам в татарском селе некуда руки свои приложить, да и не с руки прихода своих ждать! Вот почему, оставив здесь временно членов семей слабых, не готовых к длительному пешему переходу, поднимаемся. А что нам подняться? Что голому подпоясаться! Котомку с самым необходимым на спину и — айда! Невольные бродяги мы, — насильственно лишили крова, — идем домой без денег и сумы. Но руки есть, знать, жизни есть основа!

Что за спиной оставляем? Разбросанные вокруг артезианского колодца, безостановочно извергающего светлую прозрачную воду, приземистые из самана татарские домики, без всякого намека на то, что рядом с ними хоть когда-нибудь вырастут деревья. Рядом с домишками находятся кошары с отарами овец. Скирды не сена, а курая, служащего топливом. Да и плиты в домиках для курая построенные, требующие постоянной кормежки прожорливой пасти плиты. За спиной остаются жители села, с которыми мы успели установить дружеские отношения. За спиной останутся пять месяцев томительного ожидания того момента, когда мы двинемся назад, домой!

Нас восемь человек: четверо мужчин, две женщины и два мальчишки-подростка, тоже считающие себя мужчинами. Для этого у них, пожалуй, есть основания, — ими прочувствовано то, что многие не увидят за всю долгую жизнь, и главное из прочувствованного — чудовищное насилие!

Один мужчина с белым билетом, то есть он освобожден от армии по состоянию здоровья. Правда, это не освободило его от трех немецких концлагерей, которые он покидал вопреки желанию немецких властей, проще говоря, он бежал из них. Это мой отец, высокий, как каланча, сбривший густую черную бороду, чтобы немцы не посчитали его за партизана.

Судьба трех остальных мужчин достойна была бы стать основой особого повествования, но…

Иван Супрунов, лет тридцати, бывший моряк черноморского флота. Смотришь на него и удивляешься: «Как могли взять моряком недомерка?» Он не только ниже среднего роста, но и в плечах узок, и в талии тоже. Он обладает невероятно подвижными чертами лица, позволяющими ему создавать самые непривлекательные рожицы. Ему удавалось в одно мгновение скорчить рожу врожденного дебила, даже струйка слюны катилась из уголка рта. Знакомство с ним произошло в тот момент, когда немцы формировали из заключенных мужчин Багеровского концлагеря колонну для отправки в Германию. Иван скорчил такую физиономию, что подошедший к нему немец, плюнул ему в лицо, сказав только одно слово: «Шайзе!»

Константин Хрисанопуло, грек по национальности, и тоже не великан, с миловидным лицом, лет 24-х, не больше. Он в ночное время выпрыгнул из самолета, который был сбит вблизи Керчи немецким «мессершмидтом». Скрывался в селе. Попал в концлагерь. Его успели, в самый последний момент, женщины переодеть в женское платье, в этом платье ему и удалось избавиться от этапа на Севастополь.

Алексей, фамилию его я забыл, умел разыгрывать из себя инвалида, а, в общем, был молчаливым и достойным человеком.

Кроме меня, четырнадцатилетнего мальчугана, был еще один подросток — мой двоюродный брат Володя Мелихов. Он был чуть постарше меня, чуть повыше, чуть поплотнее и намного сильнее. Я ему во всем уступал, кроме объема знаний. Здесь я превосходил его намного! Но в военное время, увы, знания не слишком ценный груз. Следует сказать, что подобное наблюдается и во время падения нравов, сопровождающее всякий раз смену политических формаций.

Женщины: моя тетушка Ирина Максимовна, никогда не славившаяся худобой, но значительно потерявшая в весе за последние полгода, в возрасте 34 лет с приятным лицом, прекрасным покладистым характером. Единственный дефект ее — она абсолютно неграмотна. Двоюродная сестра моя Зоя, красивая стройная девушка 17 лет.

Путь наш долгий, длинный, рассчитать силы нужно, но не можем мы длинные привалы делать, дух внутренний, беспокойный, на ноги поднимает, говоря: «Пошли, не засиживайтесь!» И идем мы торопливо по дороге столбовой, с телеграфными столбами поваленными, проводами с них бессильно свисающими. Любоваться бы природой, — уж больно хороша она весною, — да разглядывать по сторонам некогда. Странно как-то, вон уже на горизонте и Ислам-Терек показался, нынче он зовется «Кировское», а это означало тогда — за спиной сорок километров пути оставлено, а ни единого раза мы окрика не услышали: «Хальт!» Да и мундиров ни серо-пепельных, мышиного цвета, немецких значит, ни желто-зеленых румынских не встретилось нам. Ну, ни единого! Словно потоком смыло, освобождая землю от чуждого, враждебного! Но и нашего красноармейца не видно что-то? Это значит, не по пути передвижения войск наш путь идет, далеко в стороне мы от него оказались. Потому и не слышно поскрипывания телег груженых, ни пофыркивания моторов машин, ни лязга стальных траков танков. Да и небо чистое от самолетов, ни единого мотора в голубом просторе. Ни единого взрыва, ни единого выстрела! Боже, какая же благодать — эта тишина! Позволяет она нам и птичьи голоса слышать и полеты пчел диких. А вот и станционное здание, в котором не видно ни единого человека. А зачем оно, если поезда не ходят? Да и власти ислам-терекские, немцами утвержденные, куда-то подевались? Скорее всего, с немцами, за задок машин их цепляясь, сбежали… Чуть подальше в стороне от станции в 1942 году концлагерь немцы устроили для военнопленных, куда немалое число и гражданских лиц из г. Керчи пригнали. Колья да колючая проволока — вот и все затраты! Да, чтоб не разбежались, охрану из румын поставили. Отцу моему, два дня в нем пробывшему, он хорошо был знаком. Рискнул сбежать — удачей риск тот обернулся. Не рискнул, кто знает, что было бы, чем бы кончилось? Чуть в стороне, еще правее, в сероватом свете наступающего вечера, здание большое склада немецкого, продовольственного виднеется. Но не немец стоит у дверей, а наш красноармеец. У меня глаза круглыми, как у совы, стали, когда я заметил на плечах его погоны. Удивился, думаю: «А может, он и не наш? Может, иной, какой принадлежности?» А лицо простое, конопатое, нос — картошкой, ну, обычное славянское лицо. Набрался храбрости, спрашиваю: «А ты, дядь, наш, русский будешь или нет?»

Засмеялся он заливисто, сквозь смех отвечает: «Да, русский, русский я, не сумлевайся!»

«А погоны у тебя, дядь, как у власовцев, только на рукаве нет надписи «РОА?».

Еще больше смеется: «Да русский я, советский!» И в знак уважения дал мне конфет в широкой трубочке, на большие таблетки похожие! Сладкими оказались таблетки те, сам попробовал и другим своим дал. Поговорили бы еще с тем красноармейцем, так нет, пора нам двигаться. Ноги мои в татарских постолах отдохнули.

Все подлежало переосмыслению

Начинать приходилось с переосмысливания того, что нового входило в быт наш, после трех лет войны и вынужденного нахождения в немецкой оккупации. Ведь мы жили в условиях полного информационного голода: ни газет, ни радио — только слухи! И не удивительно, что у меня такой разговор с солдатом в Ислам-Тереке вышел. Когда наши войска покидали Керчь в средине мая 1942 года, знаки различия у военных были на петлицах: треугольники, квадратики, прямоугольники («шпалы»), ромбы, у маршалов — большие пятиконечные звезды. А вернулись в погонах, и знаки различия на них — звездочки. Уходили красноармейцами, а вернулись солдатами. Уходили командирами, а вернулись — офицерами. Хоть и не велик я был возрастом тогда, но хорошо знал, что множество белогвардейских офицеров было расстреляно советской властью, как владельцев золотых погон. Среди белых офицеров, погибших в гражданскую войну, был и брат моей бабушки — Стефан Выходцев, гусар, штабс-капитан. Бабушка вспоминать о нем спокойно не могла, она перебирала все доступные ей прекрасные эпитеты для характеристики внешности и ума брата. Чувствовалось, что она любила его крепкой сестринской любовью которую теперь так трудно встретить. Лично я не сочувствовал им, белым! Напротив, в фильмах про гражданскую войну я приходил в восторг, когда видел, как красные громят белых. И вдруг, нате-ка, красные офицеры?.. Да и не только в погонах, но вся грудь в орденах… Были прежде кубики и шпалы, — вроде, создавали их не зря?.. А теперь — в погонах «обветшалых», к временам вернулись «Октября»?.. Царских офицеров презрительно называли в советское время золотопогонниками. А я видел советских офицеров только в зеленых, Я не знал, что это погоны полевые, созданные так, чтобы не привлекать к себе взора противника. А в мирном быту, они тоже золотом будут светиться.

До войны орденоносцев в стране было мало, в городе их знали всех поименно. Скажем, Виноградова, директор школы №23 им. Кирова, в которой я учился до войны, была награждена орденом Трудового Красного знамени. Но она была одна среди учителей на весь Керченский полуостров. Медали «За отвагу» и «За боевые заслуги» были реже, чем георгиевские кресты царского времени. А теперь у всех возвращающихся из армии орденов было огромное количество.

И я невольно пытался сравнивать немцев с нашими. У немцев получить орден было почти немыслимо. Я видел вручение орденов дивизии «Эдельвейс», когда в домике, в котором мы жили, на Литвинке, летом 1943 года расположилось крупное немецкое начальство. Нас, хозяев, выгнали во двор, охраны против нас, правда, не выставляли, потому и награждение происходило для нас открыто. Каждый немец, получающий награду, а их было около десятка, носил следы множества ранений и не только в виде ленточек на лацкане мундира, рядом с застегивающейся пуговицей (это давало возможность быстрого выделения его из массы других), но и в виде множественных бинтов на различных участках тела, еще не снятых. И возникал вопрос: почему так скупы немцы на награды, и так щедры наши? И вопрос еще к нашему орденоносцу: «Что это дает в материальном плане тому, оплатившему награды кровью и здоровьем?»

Мы ребятушки уральские, нам лампасы бы, да генеральские!..

Уходили наши красноармейцы на восток, оставляя нас, полностью беззащитных, на расправу врагу.

Видели мы серые, тусклые, без единой улыбки на лице. Никто не нес гордо голову на своих плечах, стыдно было поднять и прямо взглянуть в лица оставляемых. Только слышно было редкое: «Мы еще вернемся». Редко у кого, из уходящих, на груди орден был привинчен или медаль висела, не за что было, наверное, получать! А вернулись в таких орденах, о существовании которых мы не знали.

Какой цвет обращает на себя внимание в первую очередь, и даже раздражает, когда в избытке, или фоном становится? Правильно — красный. В революцию особым шиком считалось иметь галифе красного цвета. Вспомните, какого цвета галифе носил Попандопуло, один из героев фильма «Свадьба в Калиновке»? А какого цвета галифе носил комдив Чапаев? Тоже — красного.

Был когда-то цвет красный мундиров у английских солдат. Красный цвет ассоциировался со знаком опасности. Может, английскому Джимми хотелось одеться поярче, чтобы противник, красный цвет завидев, наутек пускался? Но американцы, воюя с англичанами за свою независимость, использовали этот цвет английских мундиров к своей пользе, отстреливая воинов метрополии, как ярко окрашенных фазанов. К тому времени, когда я подрос и стал в цвете разбираться, одежда воинов стала однотонной. У наших воинов шинель серая, верхняя одежда — цвета хаки, а красного цвета только и всего, что звездочками на пилотках и фуражках красноармейцев светился, да «кубарями» и «шпалами» на петлицах. Теперь не на саблях бились, а по ярким целям стрелять в каждой армии научились. А вот к ярким орденам тяга нас не оставила. Даже мы дети, играя в войну, цепляли на майки и рубашки кусочки белой жести. Нам удавалось создавать знаки отличия из металлических бутылочных пробок, подкладывая их под колеса двигающегося трамвая. Расплющенные, они, по нашему мнению, красиво смотрелись. Взрослым решать проблему отличий было сложнее. Разрушив прошлое и отряхнув прах его со своих ног, они стали перед вопросом, каким образом стимулировать революционную активность масс?

Вернуться к обычаям древности не могли. Ну, никак не укладывается в сознание Александр Македонский, обвешанный медалями, как и киевский князь Святослав в орденах! Чем старались выделиться полководцы знатные? Отделкой шлема и оружия. Вот и советские руководители решили награждать самых активных, самых-самых — именным оружием. Простое оно с виду, в бою необходимое, а главное — скромно и дешево. Аппетиты на отличие возрастали, награжденных именным оружием стало так много, что решать вопрос, именное оно или нет, стало крайне затруднительно. Ну, не станет же каждый награжденный в знак доказательства выхватывать саблю, когда такое движение может еще и неправильно истолковываться… Думало, думало советское руководство страны, и ничего иного придумать не могло, как вернуться к той, проверенной веками системе награждения, которой пользовался государь-батюшка, — к орденам. Но тут одна закавыка вышла — все прежние ордена посвящены были святым: Георгию Победоносцу, Андрею Первозванному, Святому Владимиру, святой Анне. И правильно — владелец такого ордена мог надеяться на покровительство того святого, какому орден был посвящен. И условия были для того древние и надежные — вера православная, к чести, совести призывающая. Знали предки наши, на какой ленте орден, следует носить, на какую сторону груди прикреплять. Скажем, орден Святой Анны на шее носился. Св. Владимир на темляке. А у советских людей святых не стало, религией было избрано безбожие, атеизм значит. Святого на грудь не повесишь, разобидится тот на богохульника, да не в ту сторону помощь может повернуть. Однако вскоре вышли таки из положения, решено было в основу ордена положить сам символ революции — цвет красный. Сказано — сделано, высшим орденом стал орден Красного Знамени. И первый кавалер для него подвернулся, им стал легендарный командир Дальневосточной Красной Армии Блюхер, русский человек, но почему-то с прусским прозвищем. Только не повезло первому кавалеру этого ордена, как, впрочем, и другим из первой десятки награжденных. Нужными они только в боях оказались, а в пришедшее время мирное расстреляли их как врагов народа, на заслуги перед народом не посмотрев, да и оправданий не выслушав.

Война гражданская закончилась, а многим, к власти присосавшимся, так хотелось быть орденом высоким отмеченным, так уж хотелось, что зубы хрустели и ломались от злости, глядя, как другие сидят рядом, а на груди у них на бархатной темно-красной основе орден Красного Знамени эмалью чистой, красной поблескивает. Вздыхает такой «орденопросец»: «Ну, как же так выходит, и положение мое выше и к „самому“ нахожусь поближе, а ордена нет?!» Ах, как же красиво — вся грудь в орденах, в прошивках, нашивках, да в красных штанах

Призадумался и Коба, к тому времени Великим Сталиным ставши: «Непорядок получается, рядом со мной товарищи по партии, по революционным делам, сидят, пьют, едят со мною, а орденов на них нет. Подумают, что не преданными партии людьми себя окружил я, а временными прилипалами. Только как же это сделать, чтоб было все законным, за что давать их? Не войну же для этого начинать, да посылать наркомов комиссарами в действующую? А потом, ну какие воины из просидевших штаны евреев?»

Мысль гения была ясная, четкая и тут же реализованная. У товарищей ордена Красного Знамени тоже появились, только трудового, а не боевого. Впрочем, это уже и не важно было — издали трудно отличить боевой от трудового.!

На время серьезная проблема была решена. Только на время короткое. Когда число награжденных до критической массы возросло, Великий Вождь опять призадумался: «Как же так получается, опять все равными стали, а как же со стимулом активности быть? Нет пока революционеров пламенных, да знатных, чтобы их именами ордена называть. А свое выпячивать, кажется, еще рановато. Правда, есть один святее всех святых и живее всех живых, упрятанный под гранитную толщу мавзолея. И появилась в стране более высокая награда, лицом Ульянова над орденом Красного Знамени взметнулась — орден Ленина. Но и с этим орденом та же беда приключилась, что и с Красным Знаменем, у отдельных лиц помногу их появилось. В длинный ряд выстроить — как-то эстетически плохо смотрятся. К тому же и для этой награды приблизился час критической массы. Вот и стали звание Героев Советского Союза присваивать, с золотой звездочкой, да на грудь богатырскую. И звучит прекрасно, и для власти не опасно. Ведь есть такие строки «Интернационала»:

Никто не даст нам избавленья,

Ни Бог, ни царь и ни — герой,

Добьемся мы освобожденья

Своею собственной рукой

Бога нет, царя не стало, а с героями, в случае чего, разделаться — плевое дело!

Первыми героями стали спасители гибнувших челюскинцев — летчики Ляпидевский, Леваневский, Водопьянов.

Вспоминаются слова подпольной песенки:

Здравствуй Ляпидевский, здравствуй Леваневский,

Здравствуй лагерь Шмидта и прощай.

Вы зашухерили пароход «Челюскин»,

А теперь — награды получай!..

Все правильно, тогда полеты в Арктику дело было сложное, опасное, и дать за это звездочку стоило. Вот только число Героев стало, почему-то, стремительно расти, золотые звездочки замелькали вперемежку с орденами, обыденными для глаз людских стали, но пока еще призывающими к действию.

Все уладилось в миру нашем, советском, под Красной Звездой Кремлевской, вот только в армии — непорядок, рядовые в орденах таких же ходят, как и командиры. Решено было ввести специальные награды для солдат — медали «За Отвагу», «За Боевые Заслуги». К тому же ясно, что награждать солдат чаще надо, ведь главная фигура в бою, все-таки, — солдат! Без его безумной отваги с врагом не справиться!

Все вздохнули с облегчением, ну, кажется, уладилось, слава Богу! Уладилось, да ненадолго, беда пришла нежданная, войной тяжкой нагрянула. Потянулись с Запада тучей черною, непроглядною враги извечные — германцы. И вооружение у них покрепче нашего оказалось, хоть мы о том иначе думали, и классом военным выше, да и опыта у них поболее нашего, как-никак всю Западную Европу измерили сапогами своими, покорили. А мы ж к тому, глупость допустили всех своих военачальников, мало-мальски стоящих, в распыл пустили»! Пришлось новых творить. А из чего, да на скору руку?.. А как проверить, тех создали, или не тех? Те, которых постреляли, были войной проверенные! А этих, новых, на маневрах пришлось проверять! Нужны учения, тут никто спорить не станет. Но учения — не война! На маневрах легче, не довлеет страх смерти. Но он же, этот страх, заставляет мысли быстрей двигаться. Метутся мысли быстро, сплетаются, одна другую отталкивает, а потом и сплетаются в нужное решение, основная цель которого — уцелеть! А уцелеть лучше всего можно, поразив врага! Эту, великую истину познают быстро, не не всегда без ошибок получается. Иногда и одной ошибки не хватает, чтобы достичь ее! Многократно повторенная ошибка и есть, по-видимому, истиной, поскольку она неоднократно проверена жизнью. Мы войну с немцами и начали с великого множества ошибок. Додумались самолеты свои под бой немцам подставить, у границы, на полевых аэродромах расположив. Порою, даже не замаскировав их! Нате, бейте нас! Тут мы, открытые, в силе своей уверенные! Что же мы без самолетов им теперь противопоставить могли? Ярость, храбрость, презрение к смерти, месть? И стали все наши, сражающиеся и не сражающиеся, либо героями, либо мучениками.

И те, и другие — наград достойны! И стали награждать, награждать, списками целыми, чтобы и штабные, и тыловики в те списки свои имена втиснуть могли.

И не было у нас вернувшихся с войны без наград. А медалей стало тьма, если не «За оборону», то «За взятие». Вспомните слова песни:

«А на груди его сияла медаль за город Будапешт!»

Война кончилась, значимость наград тускнеть стала. Решено было подкрепить их материально. За ордена, да и за медали тоже, платить стали. Но не долго это длилось. Подсчитали суммы выплаченные, развели руками и сказали: «Будет с вас! Много что-то получается!»

Ну, как при подсчете крота в мультфильме про «Дюймовочку»:

«По зернышку в день, оно — мало выходит. А за год 365 зернышек — выходит много!»

Отменили выплаты, народ не роптал. Миром доволен, светом любуется, красками яркими, как ребенок — веселится. Да, что говорить, заслужил наш человек мирную жизнь, живота своего не жалея!

Но вот товарищи из политбюро недовольны, думали: «Опять беда, с наградами этими! Неладно как-то получается, народ в орденах и медалях гуляет, а руководящие работники, на фронте не бывшие, по кабинетам сидевшие, даже значка порядочного не имеют. И стали награждать по случаю праздников, и юбилеев скопом. Естественно, и воевавшим досталась толика наград, чтоб не роптали. Ордена и медали-то одинаковые. Попробуй, разберись-ка, за боевые дела даны, или за выслугу? До абсурдов даже дело доходило. Так, А..Маринеско, командира подлодки, объявленного личным врагом Гитлера номер один, человека резкого, открытого, бесшабашного, до безрассудства храброго, от флота отставили, с которым он жизнь свою связал, так и не присвоили звания ему Героя Советского Союза, хотя представление об этом не раз подавалось. Так и умер в бедности достойнейший человек, забытый властью, но по счастью не забытый товарищами. Не нравился высокому начальству за свой удалый характер Маринеско. Хоть бы головой тупой своей там, на верху, подумали: «Разве из тихих, да покладистых герои вырастают?»

Враг Гитлера — такое заслужить?..

К тому ж у фюрера по счету — Первый!

Не научился на коленях жить,

В отечестве своем наказан был примерно!..

А вот генсеку, нашему, Леониду Ильичу Брежневу, в войну политработником бывшему, и в звании не генеральском, а полковничьем только, в мирное время и маршальскую звезду на погоны прикрепили, и орден Победы вручили, а звезд Героя — аж целых пять отвалили. Перед всем миром опозорились и ничего…

Если б собрать все награды, Леониду Ильичу Брежневу врученные, да сразу все вывесить, то места не только на кителе, но и на штанах его до самого низу, спереди и сзади, не хватило бы. А в мешок сложить, да за спину поместить, в три погибели согнулся б генсек, кондрашка б его прихватила, не дала бы до полного отупения дожить, как это в жизни случилось!

Генсек так ярок среди нас,

Ему в истории посвящены страницы,

Сиянием груди затмил иконостас,

Осталось только на него молиться!

И молились, во всяком случае, обстановка для этого соответствующей была…

И окружение генсека было таким же, откровенно бессовестным, только с меньшими хватательными возможностями.

Так принизили значение наград боевых, что стали ими детишки играться.

Так в королевстве нашем шли к равенству и братству: кто воевал, кто не воевал — попробуй, разберись? Орденов-то у них поровну! А потом, тому, кто воевал пенсию маленькую начислили, чтобы только выживать мог, а тот, кто в тиши кабинетов, под вентилятором сидел — жирует, по «заграницам» ездит, в банки иностранные миллионы и миллиарды прячет, на черный день. Но, что-то уж черный день запаздывает?

А что уж о времени том говорить, когда страна распалась на удельные княжества? Только на одной Украине героями можно пруд прудить. Потанцевал, попрыгал на зарубежных подмостках, отметили там — на, тебе, попрыгунчик лихой, Героя Украины получай! Песню спел, президенту понравилась — стань Героем Украины! От стыда глаза деть некуда, видя, как тешатся паны президенты наши — «избранники» народа, наградами незаслуженными разбрасываясь!

А боевыми настоящими наградами, как товаром, теперь на блошиных рынках торгуют. И совесть не шевельнется у торговца, ведь не все же ордена получены за доблесть кабинетную, многие из них и жизнью, и кровью оплачены!

Их бы, те ордена настоящие да боевые, в квартирах и избах на стенах «красных» вывешивать, как прежде вывешивали фотографии дорогих людей, чтобы дети, да внуки трудами ратными дедов гордились, зная, за что они получены.

Вот дела-то, какие, Боже праведный! Смотришь ты, Отец наш небесный, на вакханалию эту с высоты небесного престола и думаешь, наверное: «Места в аду маловато, надо бы увеличить, не хватит на всех!»

Символ наш живой

Во время оккупации информацией нас не баловали. Ее добывали мы из уст врагов наших. Правда, те не слишком удостаивали нас своего внимания, надо же понимать, как следует вести себя существу высшей расы с недочеловеком. Но обстоятельства заставляли все-таки ломать этот барьер, и общаться. То обстоятельство, что мы не понимали немецкой речи, особой значимости не играло. Знак жестов, да еще угрожающего характера и животным понятен, не только человеку. Одним из первых слов, которое мы услышали от фашистов, было «Капут». Не зная поначалу значения этого слова, можно было сразу догадаться о неблагоприятном для нас звучании его, когда еще при этом винтовку показывают, добавляя всем безъязыким понятное: «Пум, пум!» Чаще всего слово «капут» звучало в сочетании с названием городов наших крупных, а более всего с Москвой и Ленинградом. Мы, находясь в оккупации, не могли согласиться со сдачей врагу столицы Родины. Не верили, когда немцы нам говорили: «Москва — капут!» Только уже спустя годы после окончания войны я мог убедиться в том, что такой поворот событий был реальным и нашим вождем проработан. Недаром правительство было переведено в здание сельхозинститута в п. Советы, вблизи города Кинель, Куйбышевской (Самарской) области. Сам Сталин Москвы не покидал, оставаясь символом надежды. До войны он был символом обновления. Сколько городов, крупных и малых, столько предприятий, улиц, учебных заведений с этой целью носили его имя? Да, особой скромностью вождь не страдал! Меняя названия городов, не только цели обновления следовали, но в первую очередь угодить вождю стремились! И ни чем иным объяснить изменение личных имен не возможно, как желанием подчеркнуть преданность свою? Владлен, Сталина и сколько их еще, имен противоестественных? Это уже и не имена были, а убогие символы времени!

Что поделать, не могли мы обойтись без символов, утратив веру в Бога. Ведь до объявления атеизма основой нашей идеологии была вера в Бога. Мы без Бога обойтись не могли. Он нам давал хлеб насущный, он даровал и жизнь, и победу. Недаром предки наши говорили: «Без Бога ни до порога!» И если хотелось предкам нашим отметить ратные подвиги воинов в сражениях победоносных, то избирали тех, кто так или иначе был связан служением Богу. К примеру, прошла битва на поле Куликовом, победой над Мамаем закончившаяся, героями ее стали иноки Пересвет и Ослябя. Вспомните, сам князь Александр Ярославич, по прозванию Невский, потомок Рюрика, символ бесстрашия, воли, ума прозорливого, и благородства, перед смертью своей в иноки был посвящен.

А у нас при Советской власти без Бога стали жить. Непорядок, жить без символа! Взамен одного небесного нам дали двух земных. Один бог мертвый, в мавзолей помещенный, другой — живой, в Кремле обитающий. Мертвого поминали редко, в дни торжеств государственных, зато славословие живому звучало ежедневно, помногу раз: в речах торжественных и неторжественных, в планах и реляциях, в прозе и стихах, в песнях и ораториях. Помощниками Бога, как верующие знают, ангелы разных рангов являются. Так у живого бога, Сталина, разместилось рядом, в «ангелах, но не хранителя» много людей, известных и взрослым и детям, тоже в «молитвах земных» восхваляемых. Членами Политбюро, наркомами называют их. Но, в отличие от небесных, среди земных ангелов почему-то часто и «черти» заводились. И не просто заводились, а приходилось их постоянно разоблачать, выводить на чистую воду. А чтобы отмыться не могли, лишены они были всякой возможности оправдаться, да и права на помилование не имели: как-никак, именем народа судимы были!

Были среди них и такие, кто роль камикадзе для Сталина играл. Не могли они знать одного постулата советского: «Камикадзе — это служащий, оказавший услугу своему патрону».

По мере удаления от Москвы чертей, понятно, меньше становилось, масштабы действий мелкими становились, сокращались, поэтому «черти проклятые» периферии не терпели. Говоря о Керчи, рабочем городе, можно сказать, что для чертей размаха деятельности здесь не было, разоблачать было некого. Находилась, правда, мелочь всякая, в ничтожно малом количестве, не умевшая словом божьим… пардон, партийным, пользоваться, или дело, даже небольшого масштаба, повернуть не в ту сторону, двигаться не туда, куда все шли, ее можно было вредителями назвать.

Вредитель — это и враг, и не враг… Предатель — действует, рассчитано, руководствуется целью, а вредитель может вред нанести и по дури своей, просто по политическому, или иному недомыслию.

Находились, конечно, и вредители средней руки. Кому-то из них задолжала Советская власть, да долга своего вовремя не отдала, кого-то не оценила по заслугам его? Кого-то по иной причине обидела невниманием своим? И они, желая ей доказать, что она допустила по отношению к ним несправедливость, работу свою, признанную на родине слабой, негодной, с чертежами готовыми, передать врагу пытались, тайну военную, вредящую обороноспособности Советского Союза туда же направить!

Бывало и так, что гражданин сам остался должен стране, да не в состоянии был долг отдать свой, или не хотел его отдавать, вот он и взваливал груз своей ответственности на Родину, облачив его в определенную, но не желаемую власти, форму. Всех таких легче было к вредителям отнести, чем пробовать разобраться, что там и к чему?

Мариенталь

Нас, возвращающихся домой, можно было назвать одержимыми. Откуда только силы берутся у нетренированных к длительным походам людей? Мы транспортом не избалованы были. Ходить в Ички, районный центр со станцией «Грамматиково» (теперь центр этот зовется Советское), мы укладывались за 5 часов, а это туда и обратно составляет 32 километра. Но на этот раз нас ожидал путь, по нашим подсчетам, равный 165 километрам, — многовато, все же!. Мы оставили Ислам Терек за спиной. Само передвижение по степным пространствам в условиях, когда отсутствует угроза жизни, доставляло всем нам величайшее наслаждение. Апрель выдался необычным. Дни стояли ясные, солнечные и по-летнему жаркие. Небо без единого облачка, голубое-голубое, каким оно может быть только весной. Степь, покрытая изумрудно зеленой травой, усыпанная желтыми раскрывшимися полностью лютиками. Чтобы не блуждать по тропинкам и дорогам, проложенным в степи, мы двигались вдоль железнодорожного полотна, всегда на расстоянии видимости его. Ни люди, ни животные на нашем пути не встречались. Носились насекомые, они все торопились дать потомство, им было не до нас. Мы тоже торопились, не щадя своих ног, но совсем по другой причине. Среди нас были две женщины, они давно скинули туфли и шли в носках по земле и траве, поскольку набили водянки. Мы спешили, как только может торопиться человек, истосковавшийся по дому. И не щадили не только ног своих. Как-то странно, идем уже долго, а не видим следов сражений. Только подходя к станции Владиславовке, нам впервые встретились свидетельства того, что война еще продолжается. Это не была линия обороны, и не было следов сражения. Это была расстрелянная с воздуха немецкая автомашина. Она полностью сгорела. На ней еще находились обугленные трупы, положение тел которых позволяло сделать вывод, что смерть настигла их тогда, когда они пытались выпрыгнуть из кузова автомобиля. В кабине были два тела небольших размеров, цветом и материалом напоминавшие уголь. Чуть в стороне лежал труп молоденького немца, с погонами унтер-офицера. Тление пока не тронуло его, цвет лица напоминал воск. Мне не было жаль его, он получил то, за чем пришел к нам! Мы не задерживались, прошагали мимо. Вид мертвых тел был слишком привычным для нас, чтобы останавливаться.

Но все чаще и чаще приходится делать привалы. Легче всего идти мне. Отец мой и двоюродный брат идут в сапогах, а на мне обычные татарские постолы, обувь, сработанная мною лично из куска сыромятной телячьей кожи, шерстью наружу. Меня научили это делать татарские пареньки, с которыми я сдружился в татарском селе Колчура. Я и сейчас утверждать готов, что лучше постолов обуви для степи нет. Мягкая, сработанная, по стопе, под нее только портянка нужна, по форме постолы напоминают пирожки, в которых вместо начинки стопы человеческие находятся, стягиваются они длинными сыромятными ремешками, которыми затем и портянки на голенях скрепляются. Обуешь постолы, и ясным становится, почему под них шальвары нужно носить, а не брюки европейские. Верх любой казенной обуви в степи стирается за короткое время, а шерсть телячья долго выдерживает натиск сухих высоких трав. Мне в них идти легко. Встречу по пути лужу, помещу в них, не разуваясь, ноги, и вновь они в постолах, как в чулках, себя чувствуют. Уже пора бы и на ночлег пристраиваться, да что-то отец знака нам не дает. Идет он размашисто, ростом высок, шаг у него широкий. Чтобы компенсировать, приходится на каждых его двумя, тремя отвечать. Идти можно, дорога хорошо просматривается. Ночной светильник на небесах зажегся, поднялся огромным серебряным блюдом. Поднимаясь, он уменьшался в размерах, но усиливал яркость свою. Потом и звезды россыпью, как яблоки золотые, по небесам расположились. Отец стал распевать псалмы царя Давида. Я удивился тому, что он их все наизусть помнил, хотя запрет на религию давно воцарился на нашей земле. Знания отца объяснялись тем, что невзлюбил его священник, преподававший закон Божий в Рыльском торговом училище во времена царя Николая Второго. Каждую осень ждала нерадивого отрока переэкзаменовка. И результат — налицо, отличные знания — любой псаломщик позавидует!

Отдыхали мы, когда полночь на вторую половину свою перевалила. Если днем нас жара преследовала, то ночь оказалась очень холодной. В апреле еще отмечаются резкие перепады дневной и ночной температур. Даже за уши стал пощипывать холод. На краю Дальних Камышей мы обнаружили и облюбовали немецкий блиндаж, обшитый изнутри прекрасными, плотно пригнанными друг к другу досками. Внутри оказалось немало соломы, из которой мы быстро соорудили себе лежбища. Те, кто до нас занимал блиндаж, валялись мертвыми метрах в пятнадцати. Нам они не мешали. Мы отлично выспались. Проснулись рано. Отец сказал, что через три дня наступит праздник Святой Пасхи, пора торопиться. Мы съели по сухарю и маленькому кусочку сала и были готовы к дальнейшему пути. Нам здорово повезло: ехавший в Керчь «Студебеккер» подобрал нас. Военная машина шла налегке, без груза. Я впервые ехал на американском автомобиле, где сиденья заводского изготовления находились сбоку, легко убираясь. Ничто не напоминало наши толстые доски, которые каждый шофер изготавливал сам и клал поперек кузова, прикрепляя к боковым деревянным бортам. Амортизация автомобиля была прекрасной. Мы сделали по пути только одну остановку в Мариентале. Мой отец не раз бывал в этом селе, основанном в виде «экономии» немцами, перебравшимися с юга Украины и назвавших ее, так, как называлось их прежнее — Мариенталь. Сейчас Мариенталь было разрушено. Проемы окон и дверей провалами зияют, дома без крыш. Словно кто-то из мести взял и все уничтожил, созданное заботливыми человеческими руками. Ни одного жителя мы так тут и не увидели. Не исключено, что они были, но не удостоили нас своим вниманием. Покидал я Мариенталь с тяжелым чувством ожидания подобного в городе, который привык считать своей второй родиной. Впереди нас ждал дом, если, конечно, домом назвать можно то, что встретило нас!

Болезнь и смерть города

Города, как и люди, рождаются и умирают. Как и люди, они медленно растут и долго на ноги становятся. Если это правило нарушается, то город может расти относительно быстро, но в таком случае невооруженным взглядом видно его уродство. Да и умирает он, не оставив после себя памяти, кроме названия, которое толком-то знают одни историки. Спросите, скажем, про Каракорум, великую столицу монголов. Где она? Какой она была с виду? Из сотни опрошенных едва найдется один, кто вообще слышал о ней! Скорее всего, будут припоминать название какой-нибудь горной системы. А ведь перед владетелем этого города трепетали в свое время великие люди. Сам хан Батый бледнел при одном упоминании о возможности вызова его туда. А ведь он был внуком не кого-то, а Чингиз-хана, когда его самого, как огня, боялась Европа! Тоже можно сказать и о Сарае, столице Золотой Орды, куда когда-то был вызван великий князь Роман Галицкий и претерпел немалые унижения. Имя Сарая сохранилось, но, где он находился, хотя бы знать?.. Смерть города тоже во многом напоминает смерть человека. Город может долго умирать от экономической «чахотки». Вроде и жив, и в тоже время — все признаки смерти налицо. Ну, как сейчас Керчь, в первые годы третьего тысячелетия. Процесс умирания может ускориться, если «лекарь» действует бестолково. Не работают органы такого города, не дают городу питания, а «лекарь» центр города украшает, хотя чуть поодаль стены зданий обветшали, кровли протекают, по улицам в непогоду пробираться трудно. Нечистоты зеленой лужей стоят, ручейками змеятся, а дети запускают в них кораблики. Им не мешают рои крупных зеленых мух и запахи отвратительных миазмов. Попытки скрыть не просто увядание города, а его клиническую смерть, мне напоминает макияж, накладываемый на лицо умершего, чтобы его «благородно» похоронить. Лечить город кардинально надо, срочно запускать все реанимационные мероприятия, только «лекарь» думает часто не о жизни города, а об объеме своего кошелька. Город на ладан дышит, и покидают его те, у кого сила и ум еще сохранились. Остаются те, у кого сил подняться нет, не держат в воздухе одряхлевшие от старости и недоедания крылья, а ум не востребован и съедается молью времени… Город не имеет производств, нуждающихся в творческом уме. Умирает город медленно, жизнь постепенно прекращается, без катаклизмов. И стоит такой город еще некоторое время где-то в стороне от бушующей жизни, со стороны даже кажется живым еще. Но жив он по форме, а не по содержанию. Называют такие города городами-призраками. Бывает смерть и краткой по времени, но бурной, борется город за жизнь свою, трепещет, но тщетно… Агония, полная трагизма, о которой, возможно, будут повествовать! Причиной смерти могут явиться природные катаклизмы, а может, ими будут военные действия?

Я пытаюсь представить себе гибель Содома и Гоморры, о которой говорит Библия. Мой взор мысленно видит льющиеся с небес раскаленные потоки. Горят здания, сады, виноградники. К небесам поднимаются клубы дыма с резким запахом серы и фосфора. Люди пытаются бежать. Но огонь липнет к коже их, пузырятся, чернеют кожные покровы. Куски напалма отрываются и падают на горящую землю вместе с кожей, обнажая кроваво-красные пятна горящей человеческой плоти. Недолго мечутся живые горящие факелы, падают на испепеленную землю, корчатся и замирают. На месте некогда цветущих городов остаются черные гигантские пятна, напоминающие чернотой своей свежий, только что положенный асфальт. И будут показывать спустя многие века путешественникам стоящий в отдалении соляной столп — все, что осталось от жены праведника Лота, которая ослушалась приказа Бога и обернулась назад, чтобы увидеть, что творится с городом, который они с мужем и дочерями оставили за спиной.

Несколько иной выглядит смерть римских городов Помпеи и Геркуланума. Их избирали для уединенной жизни и отдыха патриции, ищущие тишины от слишком бьющей по нервам бурной жизни Рима. Роскошные виллы в окружении садов и виноградников, толпы обслуживающих рабов и рабынь… Ничем не выдавал Везувий своего негодования на людей, строящих свои жилища не только у подножия его, но и на склонах. Спал долгие века, не проявляя своего нрава. Зелень склонов его гармонировала с небесно-голубыми водами морского залива, чаруя взор и наполняя покоем души сибаритов. Кто мог ожидать, что старик Везувий проснется и покажет всему миру свой неукротимый характер! Пробуждение вулкана было стремительным и бурным. Погиб Плиний Старший, пытаясь увидеть это извержение вблизи. А его племянник — Плиний Младший в письмах своих об этом поведал. Известный русский живописец Карл Брюллов изобразил картину буйства Везувия в своей, известной всему миру картине — «Последний день Помпеи». Картина великолепна, полна отчаяния людей, ищущих спасения. Я же, по размышлении, полагаю, что большинство людей, жителей Помпеи, а тем более Геркуланума, даже не успели осознать того, что происходило. Горячие газы обожгли кожу их, мгновенно покрыв огромными ожоговыми пузырями, проникли в дыхательные пути. Чудовищная боль в груди, секунды конвульсии человеческого тела и… смерть. Затем города и их мертвые жители будут засыпаны толстым слоем горячего вулканического пепла. Только тем, кто стоял далеко от Везувия, было видно пламя, вырывающееся из жерла вулкана, и слышался громовой хохот проснувшейся горы. Еще более грозной была картина разбушевавшейся стихии ночью, когда всполохи огня выхватывали из темноты испуганные лица людей. Из кратера взлетали высоко в небо вулканические бомбы, горящими гигантскими каплями падали они вокруг Везувия, сея смерть и разрушение. А землетрясение в Средней Азии, в считанные секунды разрушившее Ашхабад и унесшее жизни сотни тысяч людей! Попробуйте представить весь ужас случившегося глазами тех, кто покидал землю, чтобы уйти в небытие… Агония смерти города может длиться, по меркам человеческого времени, долго, если он подвержен осаде и разграблению. Картина гибели может быть и более короткой, но от того не менее ужасной.

Напрягая свое воображение, мы можем нарисовать жуткую картину, скажем, гибели одного из красивейших городов, существовавших на земле — Пальмиры. Красавцы дворцы и храмы, поражающие чистотой линий порталов и колонн. Жилища, утопающие в зелени пальм. И это в местности, где самым ценным сокровищем является обычная питьевая вода. Ведь далее, за пределами города, простирались только желтые безбрежные пространства пустыни. Что может быть дороже воды в пустыне? О ней, как о величайшем сокровище, мечтают караванщики, ведущие по пустыне вереницы верблюдов долгие дни и недели. Пьют мелкими глотками чай, заваренный на мяте. И капли влаги не проронят на песок. Спросите о цене воды бедуина, вынужденного купать своего новорожденного сына в моче верблюда?! Когда вы сегодня попадете в дорогой ресторан Дамаска, то увидите на вашем столике стакан с обычной водой, охлажденной, с пузырьками газа на внутренней поверхности. Не удивляйтесь, вам на столик поставили самое дорогое сокровище жаркого Востока.

…Бредет медленно караван, прожариваемый белым солнцем пустыни. От обжигающего сухого пустынного ветра лицо бедуина спасает бурнус. Мечтает ли он или просто дремлет, покачиваясь в такт движения «корабля пустыни?» И вдруг реальность — райским миражом глазам его предстает город, где чистая и вкусная вода в избытке. Зеленые пальмы образуют красивые аллеи. Со всех сторон ведут караванные пути к нему, к жемчужине Ближнего Востока. Слава о мудрости красоте и хозяйственности властительницы Пальмиры — царицы Зиновии распространяется по миру, вызывая зависть тех, кто привык создавать все, не трудом тяжким, а острием меча. И вторгаются в Пальмиру легионы Древнего Рима. Грабят богатства, убивают, превращают жителей в рабов. Но не понятно мне, чем руководствовались римляне, уничтожая саму возможность возрождения жизни в красавце городе? Может, завистью?.. А может, и сама Зиновия была виновна, пытаясь для выгоды своей использовать борьбу между римлянами и парфянами? Римский император, не очень в свое время популярный, Галлиен был разбит войсками Зиновии, и это раззадорило властолюбивую женщину, слишком часто она стала вмешиваться в дела Рима, когда ее об этом не просили. Возмутился новый римский император Аврелиан, пленил Зиновию, доставил в цепях в Рим. Что с ней там стало тогда, кто знает? Говорили, что он ей даже дом подарил за пределами вечного города. Но только слухи то, не больше. Оставила по себе память царица только именем своим. Ограничился малым наказанием тогда властитель Рима, не тронул Пальмиру. Пальмиру разрушили по его приказу, когда там поднялось антиримское восстание. А это уже позднее было. Где миф, а где — правда? Мне лично кажется, правда находится где-то посредине. Но, как бы то ни было, город разрушен, вырублены пальмы, исчезла зелень, высохли источники воды. Остались пески и среди них скелет богатого и красивого города. И никогда уже на месте его не будет цвести жизнь. Судьба еще одного богатого города, Карфагена, во многом напоминает судьбу Пальмиры. Он тоже стал жертвой развратного Рима. Разнят два этих города древности исходы. Много позднее рядом с могилой Карфагена возникнет цветущий город Тунис. Впрочем, и сам Рим, разрушитель Пальмиры и Карфагена, умирал такой же жуткой и быстрой смертью, когда его подверг разрушению и разграблению вандал Гензерих. Правда, не нашлось тогда того, кто бы красочно описал смерть города, веками распространявшего власть на огромные пространства цивилизованного мира. Только разбитые мраморные статуи, труд величайших скульпторов, могли поведать, что происходило тогда в вечном городе.

А вот описать смерть города, сыгравшего огромнейшую роль в духовной жизни всего мира, ставшего колыбелью трех величайших религий (иудейской, христианской и мусульманской), Иерусалима, смог один человек. И сделал это Иосиф Флавий в своей «Иудейской войне». Благодаря нему можно мысленно представить страдания осажденных горожан, гибель защищающих последний оплот, последнюю надежду иудеев — крепость Масаду. Перенесшие длительную осаду, умирающие от голода, они предпочли смерть рабству. Прежде всего отцы и мужья убили своих жен и детей, а затем убивали себя. Ворвавшимся римлянам предстали мертвые тела в том положении, в которых их застала смерть.

Некоторые города, прежде шумные, буйно жившие, ушли, не оставив по себе вообще памяти.

Но все города, какова бы ни была их смерть, умирают тогда, когда их покидают люди. Причины для этого разные. И часто эти причины остаются неизвестными последующим поколениям людей. Бредут путешественники в зеленых чащах девственного леса, прорубая острой сталью тропу среди чащи зарослей и лиан, и вдруг натыкаются на дивные творения рук человеческих. Каменные кружева древних храмов, мертвые глаза каменных истуканов, олицетворяющих божества далекого прошлого. «Как же так, — недоумевает путешественник, — отправляясь сюда, я полагал, что здесь никогда не ступала нога человека!» Письменных источников нет, и возникает перед людьми задача со многими неизвестными: кто жил в городе, когда возник город и когда исчез, что заставило людей покинуть его, остались ли потомки или жители исчезли вместе со смертью города, ничего после себя не оставив? Такие поселения имеются в Центральной Америке, Юго-Восточной Азии. Нередко мы знаем и время смерти города и причины ее. Но безлико для нас бедствие тех людей, которые жили в нем.

Есть города, которые умирали не единожды, но жизнь снова, через некоторое время, возвращалась к ним… К таким городам относится древняя столица Боспорского царства, многократно на протяжении более чем двух с половиной тысячелетий менявшая свое имя, последнее из них — Керчь.

…До Рождества Христова оставалось 63 года, один месяц и девять дней. Летний ясный день начинался так же, как начинались все остальные летние дни Пантикапея. Рябились голубые воды залива. У деревянного причала стояли два судна из далекого греческого города-государства Афин. Один разгружал недра своего черного и глубокого трюма. По шатким деревянным сходням сновали, как муравьи, жилистые худющие фигуры рабов в грязных, засаленных набедренных повязках. Сгружались на причал многочисленные амфоры с аттическим вином, оливковым маслом, керамическая черепица, мешки с различными товарами. Разгрузка происходила под неусыпным оком надсмотрщика. Правда, плеть его не гуляла сегодня по плечам «нерадивых» рабов. Второй корабль загружали мешками с золотистой пшеницей, солеными осетрами. На городском рынке, расположенном неподалеку от храма бога Диониса, шла бойкая торговля. Продавали прибывшие из Афин товары, а также товары местного производства. Богатые ходили медленно между рядами продавцов, сохраняя достоинство и внешнюю невозмутимость. Беднота отчаянно торговалась, стараясь дешевле закупить продукты для многочисленной семьи. Часть горожан толпилась у входа в храм, посвященный богу вина. Ремесленники занимались обычным делом. Гончар крутил свой незамысловатый круг. Каменотесы подготавливали камень-ракушечник под закладку нового дома. Дети с криками и визгом занимались доступными им играми.

Внимание некоторых горожан привлекло необычное поведение домашних животных: мычали коровы, блеяли овцы, выли собаки. Кормчие кораблей обратили внимание на то, что где-то вдалеке от берега вспучились воды пролива. Высокая волна покатилась к берегу. Земля застонала. Гора качнулась, стряхивая с себя ветхие строения. Раздался грохот, рушились стены даже крепких зданий, оседали крыши, погребая под собой жителей. Пыль заволокла город. Толчки следовали один за другим. Люди с криками в панике бегали, пытаясь спастись от гнева богов. Водный вал подошел к берегу. Корабли взлетели вверх. Они сейчас казались огромными птицами, пытающимися подняться в воздух, хлопающими на ветру белыми крыльями-парусами. Затрещали бревна причалов, и корпуса суден ответили таким же треском. В бортах обоих кораблей образовались огромные проломы, туда потоками хлынула морская вода. Большинство моряков было сброшено с палубы в море. Их подхватывали волны и били о стенки причалов, выбрасывали мертвые тела на берег… Прошло совсем немного времени и цветущий город умер. Осиротелые жители бродили в поисках уцелевших живых родственников, моля богов о сохранении жизни. Город практически был уничтожен. Но он возродится, правда, не достигнув того величия, которым обладал до буйства стихии. И останутся два вопроса для автора этой книги неясными. Совпадало ли по времени разрушительное землетрясение с извержением вулкана Карадага? Связано ли с этим катаклизмом изменение места впадения реки Кубань? Известно, что когда-то воды Кубани впадали не там, где она впадает сегодня, близ г. Темрюка, а прямо в Керченский пролив, смешиваясь с морскими и опресняя их. Известно, что осетры, судаки, тарань ловились в то время в водах самого пролива.

В третьем столетии после Рождества Христова Пантикапей, возрожденный, жил и трудился, хотя торговля с Грецией резко сократилась. Материковая Греция переживала не лучшие свои времена. А связям Пантикапея с нею мешали пираты, в большом количестве оседлавшие берега Крыма и бороздившие Черное море в поисках добычи. Развелось корсаров древности великое множество. На какие только ухищрения не шли архонты, чтобы жизнь Пантикапея не замерла! Торговля с заморскими греческими городами составляла основу благополучия. Договаривались с пиратами, ссужая их деньгами и продуктами питания, предоставляя в их распоряжение свои суда и натравливая их на соседей. Но само отношение с пиратами, как зависимой стороной с покровителями, показывало, насколько ослаб вечный город.

И не удивительно, что не спасли Пантикапей ни стены, ни помощь пиратов от хлынувших на него варварских племен, получивших название готов. Нападение готов не было внезапным. О движении их было известно. Надеялись на военную выучку гоплитов и защиту стен. Ни то, ни другое не спасло города. Орды дикарей, в кожаных штанах и куртках из необработанных овечьих шкур, вооруженных короткими мечами и палицами сокрушили защитников Пантикапея. Разрозненные группы горожан еще кое-где оказывали сопротивление. Тщетно, они все пали, обагряя кровью склоны горы, на которой стоял акрополь. Готы в плен жителей не брали. Готам рабство не было знакомо. Кочующие племена не обременяли себя толпой невольников, сковывающих движение. Красивых здоровых женщин захватывали с собой, всех остальных предавали смерти. К вечеру 2 дня, августа месяца, 327 года на месте Пантикапея были груды развалин, на улицах валялись трупы мирных жителей вперемежку с защитниками родных стен. Пантикапей еще возродится, а вот Мирмекий и Илурат, города-спутники, прекратят свое существование.

Медленно шло возрождение города. Не так-то просто достигать процветания. По образу действий и жизни своей он более стал походить на сельское, больших размеров, поселение. Основными занятиями горожан было сельское хозяйство и рыболовство. Ремесло было в объеме, обеспечивающим внутренние потребности горожан.

446 год, орды Аттилы, все сокрушая на своем пути, достигнут Пантикапея. На этот раз размеры разрушений стали настолько велики, что было ясно: городу уже не воскреснуть. После ухода гуннов от города останется разрушенным все, что могло быть разрушено, сгоревшим все, что могло сгореть. Жителей в городе не осталось. Пантикапей погиб навсегда и больше под этим именем не появится на страницах истории!

Проходит еще четыре столетия, и на месте Пантикапея мы видим город Боспор. Город создан византийцами. Обратили те внимание на выгодное географическое положение места. И если Феодосия становится главными воротами Восточного Крыма, то Боспор становится, как и в былые времена, поставщиком рыбы и в небольшом количестве зерна. Исчезли античные боги. Обломки античного храма, посвященного богу вина Дионису, пошли под фундамент христианской церкви Иоанна Предтечи. Строится она недалеко от подножия горы Митридат, чуть ближе к берегу пролива. Эту церковь с последующей пристройкой может видеть каждый сейчас и, преклонив колена, вознести молитву Всевышнему.

Идет время, как в калейдоскопе, меняются картинки, так меняются правители города. На противоположном берегу пролива расширяются владения Хазарии. Богат Хазарский каганат. Расширяя свои владения, он преодолевает неширокую водную преграду. Город из Боспора становится маленьким селением со смешанным греко-еврейским населением. На правом берегу, почти напротив, стоит крупный хазарский город Самкерц (современная Тамань), где главенствует иудаизм. Не изменил веры Боспор, поменяв имя свое на краткий период времени. Богатства всегда привлекают алчные взоры. Не мог не обратить внимания на богатства Хазарии киевский князь Игорь, сын и наследник варяжского князя Рюрика. Варяги никогда не жили мирной жизнью. Для своих мечей и копий они всегда находили работу. Приходит с дружиной Игорь в Керц, город опять меняет свое имя, теперь его называют на славянский лад Корчевым. Мало киевскому князю добытого, взятого почти без сопротивления!.. Завидущие глаза заставляют переправиться через пролив. Но сил и умения оказалось недостаточно. Разгромил киевского князя еврейский полководец Пейсах, заставил того бежать в Киев, да еще дань выплачивать за дерзкое поведение. Жителям города Керц, исповедующим христианство и принявших благосклонно князя Игоря, здорово досталось. Они были, за малым исключением, истреблены. Опять разгуливают ветры по пустынным улицам города, да каркают вороны, объедаясь мертвечиной.

Сорок семь лет проходит, и над Корчевым взметнулись русские стяги, на этот раз князя Мстислава, сына великого князя Владимира. Но сам город, уже и не город, а селение небольшое, которому набраться сил уже ничто не поможет. Не созидатели пришли в него, а завоеватели. Трудно назвать настоящей жизнью прозябание. Не удивительно, что на смену русским приходят генуэзцы. Трудно произносимо для итальянцев название Корчев, да и Керц не подстать певучему языку, и звучит новое имя города на итальянский манер — Черчио. Понимают толк в мореплавании генуэзцы, видят особенности бухты морской и строят каменный мол для причала своих кораблей. Стоит на месте того мола, древнего, новый, руками русских строителей созданный, но имя первых создателей носит — «Генуэзский мол». Где торговля — там и оживление. Хорошеет, растет город. Но, что делать, знать, не судьба — расти и красоваться, морскими путями-дорогами пользоваться… Пришедшие на смену мореплавателям степняки — татары иного направления мыслей. Им море ни к чему. И пустеет город, как и остальные приморские города Крыма. Жалкое небольшое селение у подножия Митридата с переделанным на татарский лад именем — Керчь. Несколько десятков жалких хижин, небольшие отары овец. Ни торговли, ни ремесел.

Присоединение Крыма к России дало толчок к развитию города. Возникают промышленные мероприятия, строятся красивые здания, разбиваются парки. Летний и зимний театры свидетельствуют о том, что к культуре искусству тянется город. Создан музей древности. Не пострадал город в период гражданской войны. Продолжал строиться и расширяться в годы Советской власти… Но ждало его то, чего никто в мирное время не предполагал. Войдет Керчь в число городов, самых разрушенных в период Великой Отечественной войны 1941—1945 годов.

Кто мог предполагать тогда из нас, жителей, что такое с нашим любимым городом произойдет? Тих он был и провинциален. Кипучая жизнь его сконцентрировалась на полюсах вытянутого вдоль моря каменного городского тела, где металлургические сердца его бьются. А центральная часть жизнью многоликою, языками разными говорящая, обязана двум своим базарам, с виду обычным славянским, а внутренней жизнью напоминающим восточные. А выйдешь в разрывы между районами города — пусто. Тихо. Крут спуск к морю. На обрыве ветер клонит разомлевшую на солнцепеке полынь. Вдали на волнах качаются лодки весельные, да под парусами небольшие рыбацкие суда ходят.

Что могло нарушить размеренную мирную жизнь нашу? Только война. Только врага мы на западе почему-то не чуяли и пока еще не ждали. Наш привычный, многократно битый враг на Дальнем Востоке находился. А охраняли границу восточную надежно Карацупы со своими Джульбарсами. А мы занимались тем, чем и положено было заниматься. Дети учились. Взрослые работали.

Что еще надо?

Ценность того, к чему ты привык, что кажется обыденным, привычным, узнаешь, когда теряешь. Это хорошо знают люди, утратив орган или здоровье, к которым так наплевательски относились, считая их вечной собственностью. Это в полной мере относится и к общественным ценностям тоже.

Идеологическое воспитание у нас было до войны на высоте. Фильмы довоенные, несущие тлетворное буржуазное влияние, безжалостно кастрировались. Дети попасть на взрослый фильм могли только с родителями, при условии, что сюжет фильма не мог отрицательно воздействовать на психику ребенка.

Похоже, Советское правительство хорошо разбиралось в вопросах построения будущего общества, готовя для него граждан, лишенных пережитков прошлого. Для детей, даже в условиях жесточайшей экономии, денег не жалели. Образование — бесплатное. Учебники — бесплатные. Типовые проекты школ преследовали две цели: удобство и здоровье. Классы просторные, потолки высокие, окна широкие, коридоры длинные и широкие. Буфеты при каждой школе. В буфетах все, что нужно для здорового питания ребенка, цены низкие. Случаев отравления никогда не было. Всякий работающий в заведениях общественного питания знал, случись такое, долго придется, как врагу народа, отбывать трудповинность на лесоповалах. Игровые площадки при школах просторные. Родители никаких материальных затрат на учебу детей не несли. Девочки и мальчики воспитывались вместе. Дети не работали на пришкольных участках, уроков труда у нас не было. Школьный процесс не был перегружен. У нас была пятидневная неделя. По праздничным дням всем школьникам полагались праздничные бесплатные наборы: конфеты и другие лакомства, вес подарков достигал двух-трех килограммов. Родители в довоенное время не знали о том, что наступит когда-то время, когда станут собирать с них деньги и материалы для ремонта школ. Для любознательных учащихся в городе существовали авиамодельный клуб, морской клуб, стрелковый, клуб любителей почтовых голубей и многие другие. Посещение их было бесплатным.

Многих детей отправляли в пионерские лагеря за счет предприятий, на которых работали родители. Меня никогда не тянуло в детские оздоровительные лагеря, я предпочитал море и улицу. Вся одежда на мне и моих товарищах состояла из трусов, ноги наши в летние время обуви не знали. Не было ни одного закоулка в городе, куда бы мы ни сунули свой нос, а он от любопытства был длинным. Темные, загорелые ловкие фигурки легко проникали через любую щель. Не было заборов, каких бы мы не преодолевали. Не составляли препятствий и стены, украшенные поверх осколками битого стекла. Родителей наших долгое отсутствие детей не пугало. О сексуальных маньяках у нас в обществе тогда слухом не слыхивали. Транспорт был преимущественно гужевой, нужно было здорово умудриться, чтобы попасть под него. Взрывчатых веществ ни в городе, ни в его окрестностях не было. Длительное пребывание на воздухе, употребление экологически чистых продуктов и постоянное движение делали нас невосприимчивыми к болезням. Проще говоря, мы были счастливыми.

С портретов на нас смотрел Великий Сталин. Лицо доброе. У уголков глаз сеть мелких морщин, на губах легкая улыбка. Рука на головке ребенка. И подпись: «Спасибо Великому Сталину за наше счастливое детство!»

Я тогда тоже считал, что такой благодарности вождь непременно заслуживает. А иначе и быть Гн могло. Мы жили в условиях разумной достаточности. Что еще надо?

Я еще не понимал, что можно одной рукой нежить ребенка, а другой утверждать жесточайший приговор. Трудно отождествлять приятного человека с чудовищем, загубившем множество людей, в том числе и тех, с которыми он пил и ел, которые составляли его ближайшее окружение. Мы многого еще осмыслить не могли. Мы привыкли к своей жизни, она как кожа защищала нас от всего иного, непривычного. То, что сейчас говорят о нас, живших в прошлом, до того засорено, что невольно возникают мысли: «Откуда это пришло? По чьему заказу все это шьется? Хоть и ловко все сшито и подобрано, но, если внимательно присмотреться, все же белые нитки видны!

Та жизнь, в которой мы живем, это жизнь для малого числа, а для большинства — мир бездумного выживания. Мы с такой жизнью прежде не знались.

Всякая другая жизнь стала бы нами называться неинтересной. Жизнь иная это, — считали мы, — своего рода сумасшествие.

Во всяком случае, я был вполне доволен жизнью! Жизнь без забот, с открытым будущим! Что еще надо?

Были, конечно, и неприятные моменты в моем счастливом детстве. Как без них обойтись?

Как сложно отправлять гигиенические потребности, если хочется ускользнуть от их исполнения. Я согласен с Марком Твеном, описывающим умывание Тома Сойера. У нас условия не были идентичными тем, что описывал американский писатель. Они были значительно хуже, поскольку жилая площадь у нас была слишком малой, чтобы там можно было поместить что-нибудь еще, кроме тел своих. Мы не знали о существовании ванны, пользуясь обычной лоханью, в которой стиралось белье. Верхом блаженства считалось посещение общественной бани, туда собирались, как на праздник. Приходилось долго высиживать в очереди, ожидая счастливого момента, когда тебя запустят в помещение, где воздух был насыщен влагой и специфическим запахом то ли тел, то ли белья. Теперь перед каждым остро возникал вопрос, где бы еще тазик для мытья разыскать, тогда и счастье будет полным. Каким расслабленным и одухотворенным человек выбирался из общего зала, где сквозь пар мелькали голые тела таких же, как и он, любителей бани!

Умывались дома из примитивного рукомойника. Примитивно, зато экономно! Во дворе стояла водоразборная колонка, и это уже прекрасно вообще! Не нужно ходить за водой за тридевять земель. В квартире ставить рукомойник было негде. Использовалась наружная стенка тамбура, самовольно пристроенного к входу в квартиру из ящиков, в которых когда-то находились крупные металлические детали машин, во всяком случае, об этом свидетельствовали надписи на досках, выведенные ядовитой черной краской, которая не подчинялась никаким побелкам известью. Вот к такой надписи и был прибит здоровенным гвоздем наш рукомойник. Под рукомойником стоял таз, вернее, то, что осталось от отслужившей верой и правдой большой эмалированной миски, к которой было приделано новое дно из оцинкованного железа. Не знаю, кто как, но я подолгу стоял всякий раз у тазика в раздумье: мыться или не мыться? Если существовала возможность ускользнуть от внимания матери, то делал несколько движений стержнем рукомойника. Издаваемый им звук свидетельствовал, что его используют. Потом вытирал сухое лицо полотенцем. Мокрые руки приходилось волей-неволей вытирать, как следует. Если ускользнуть не удавалось, приходилось с вздохом умываться. Правда, почему-то воды хватало только на нос и нижнюю часть лба. Подбородку и ушам воды не хватало. Они в любое время года выглядели слишком загоревшими. Правда, если этот загар подолгу тереть, то он сползал с кожи темными тонюсенькими червячками. Зимой ускользнуть от умывания не удавалось, так как мать поливала на руки воду из кружки и следила, все ли части лица вымываются. Вода была холоднющей, кружка звенела, отламывая льдинки от краев ведра. Чем взрослее становился я, тем охотнее выполнял эту процедуру, пофыркивая и разбрызгивая вокруг себя воду.

До войны одежда девочек, у которых на груди еще не появились пухлые шишечки, отличалась от мальчишечьей только цветом, характером материала, да изображением на ней рисунков разных: горошка, елочек, мячиков или еще каких-то простеньких изображений. В остальном она была такой же. Это были простого покроя трусики. Трикотаж до войны у нас был редкостью. У мальчишек на изготовление трусов шел только один материал — сатин. Был он двух цветов: черного и темно-синего. Правда, к концу лета цвета эти почти не отличались, выгорая до неузнаваемости. Как прекрасно чувствует себя кожа детская, ничем не прикрытая. Ветер ласково гуляет по ней, холодит. Солнышко греет, но ты находишься в постоянном движении и не чувствуешь того жара, которому подвержены тела лежащие. А дождик летний, струйками стекающий, когда ты носишься по лужам! Подошвы ног утолщены настолько, что не страшны им ни камни мелкие острые, ни жар нагретого солнцем асфальта. Ссадины и царапины не в счет, они заживают на ходу, без йода и бинтов. Благословенно время детское. Жаль только ту часть его, что немцы украли. После войны я уже не мог позволить себе бегать в трусиках по городу. И даже отправляясь за водой через два двора, когда приходилось переходить улицу, натягивал брюки, а если путь был еще более дальний, надевал еще и рубашку, заправляя ее в брюки.

Вторая неприятность, сопровождавшая мое детство, был ремень. Он более необходимого прикладывался к моему тощему заду. Беда моя заключалась в том, что я не издавал пронзительного визга и отчаянных криков покаяния, которые и должны были служить сигналом к финалу, поэтому доставалось мне более того, чем выпадало на долю моего младшего брата. Били меня и за дело, и без дела, так сказать, доставалось часто и по ошибке. Впрочем, трудно было провести грань между причинами наказаний! А я не имел привычки каяться…

Чем занимались отцы семейств, кормильцы, ведь 80% женщин нашего двора были домохозяйками, т.е. воспитывали детей и вели хозяйство?

Работали на различных производствах, часть свободного времени уделяя вопросам определения друзей и врагов наших. Официальные правительственные заявления по радио, фильмы, статьи в газетах говорили о постоянной готовности нашей встретить врага грудью. Меня часто посещала мысль, посещает она меня и сейчас: «Почему мы всегда врага должны встречать грудью?» Не мечом, не копьем, не штыком, наконец, а грудью? Что, у нас всегда с оружием дело плохо обстояло? В историю глубже заглянешь, и там грудь наша удалая под копье врага подставляется. Вспомните схватку Пересвета с Челубеем. Монгол в панцире, а наш инок с торсом, едва рубашкою прикрытым. И на картинах русских художников наш человек в рубашке, разорванной на груди, перед врагом предстает. Стреляйте, мол, в сердце мое, не промахнитесь только!..

Если завтра война

До войны нашим правительством был создан миф о непобедимости Красной Армии, во что мы тогда глубоко верили. Что мы знали тогда о войне? Было много живых участников гражданской войны, воевавших на той и на другой стороне. Мы, юные «наследники Великого Октября», практически ничего вообще о войнах не знали. Мы видели войну на экранах кинотеатров. Нам показывали фильмы, говорящие о далеком прошлом, в батальных сценах их победителями всегда становились русские. Мы упивались сознанием национальной гордости за своих предков. Мы своими предками считали, кстати, и представителей всех других народов, которые проживали на территории всей нашей огромной страны. Нам в голову не приходила мысль, почему Русь 150 лет находилась под монгольским игом, если так здорово сражались наши предки? Может, в ту пору перевелись былинные богатыри на Руси? А может, они еще не родились? Наши более поздние предки славно сражались с французами, а те не только до Москвы дошли, но и заняли нашу древнюю столицу. Может быть, наши предки их туда специально заманивали, чтобы потом, подпалив Москву, сжечь их всех в пламени огромного московского пожара? Никому из нас, учившихся в школе, не рассказывали о том, почему после победы на Куликовом поле, так легко Тохтамышу удалось взять Москву. Не говорили нам о нашей несобранности, о пристрастии к спиртному. Что русичи, «нажравшись» спиртного, открыли ворота перед монгольским ханом! Многого нам тогда не говорили. Может, не знали об этом, а может, такая установка была дана? Нам только говорили о победах, нам только демонстрировали кадры о победах. Нам никогда не говорили о цене, которой мы оплачивали эти победы! Ну, как ребенок мог понять такую несправедливость: более чем четырехсотлетнее терпение существования Крымского ханства, устраивающего почти ежегодно опустошительные набеги на русские земли… Горели избы, тянули на веревках связанных десятки тысяч пленников, ожидавших рабства. Если предки были храбрыми и сильными, как же могло быть такое? Мы, будучи детьми, узнали о гражданской войне в Испании, оттуда привозили испанских детей, их наше государство кормило, поило и воспитывало. Вся страна по-фамильно знала о героях летчиках, сражавшихся в небе Испании с фашистами. Валентина Серова, киноактриса, стала известна на всю страну. Полагаю, что известностью своей она была обязана мужу своему Герою Советского Союза Серову, прославившего нашу страну боевыми подвигами в Испании. Но почему мы оставили Испанию, почему победил генерал Франко, нам не говорили? Об этом в газетах тогда не писали.

А какая гордость переполняла сердца и души наши, когда в хрониках того времени показывали нам, как встречает наших красноармейцев освобожденное от гнетов польских панов население Западной Украины и Западной Белоруссии, как бросают на танки букеты цветов и обнимают наших бойцов жители столиц прибалтийских государств. Естественно, нам не покажут, как в этих же столицах, а также и в городах Украины будут цветами и улыбками встречать пришедших гитлеровцев! Но все это будет позднее. А пока мы верили в непобедимую мощь Красной Армии. Нам почему-то в голову не приходила мысль, почему так быстро немцы расправились с Польшей, той самой, которая преподала урок воинской доблести Красной Армии, которой командовал отличный командарм Тухачевский, в 1920 году? Что, не хватило у поляков храбрости в боях с немцами? Это потом мы узнаем, что храбрости у поляков было в избытке. Польские кавалеристы с обнаженными саблями шли в атаку на немецкие танки, вскакивали на броню, пытаясь клинком сабли через смотровую щель поразить им немца. Может быть, храбрости не доставало французам? Или их укрепленная линия обороны «Мажино», расположенная вдоль границы с Германией, технически устарела? Нет, храбрости французам не надо было занимать, ее у них хватало! Правильную оценку французскому генштабу, проигравшему войну немцам, дал генерал Шарль де Голль: «Оборонная доктрина, расчет на затяжную оборону, недостаточность бомбардировочной авиации, почти полное отсутствие штурмовой, устаревшие модели танков не дали возможности французам на равных сражаться с немцами».

Мы просто еще не знали, что нам предстоит встретить не просто армию, а такую армию, какую Германия еще никогда не создавала. А правильнее сказать, на ту пору лучшую армию в мире. К великолепной технической оснащенности, прекрасной экипировке следовало добавить железную дисциплину, оттачиваемую веками, беспредельную веру в военный гений Гитлера, достаточный военный опыт. Ставка немцев делалась на превосходство авиации, прорыв обороны противника танковыми клиньями. Клин раскалывает дерево любой твердости. Построение клином своих войск характерно для немцев. Так рыцари Тевтонского ордена шли на отряд русского князя Александра Невского. Молодой князь нашел тогда действенное средство против клина, заставив рыцарей вдоволь нахлебаться воды из Чудского озера

Что мы могли противопоставить лучшей армии в мире? Большое количество бойцов, на вооружении которых была винтовка еще дореволюционного образца. Автоматы были в рядах наших бойцов редкостью. Десятизарядные винтовки капризничали, отказывая в бою. Наши пулеметы были надежными, но очень тяжелыми. Это они, «Максимы», стояли в гражданскую войну на красноармейских тачанках. И теперь они были основным скорострельным автоматическим оружием. Наши легкие танки, «танкетки», горели, подожженные, как порох. У нас были еще допотопные броневики и бронепоезда. Были, правда, прекрасные средние танки Т-34, но их было крайне мало. Наша авиация резко уступала в скорости полета немецким «Мессершмидтам». Прославленные «катюши» появятся на фронте позднее, когда немцы уже станут вовсю хозяйничать на нашей земле. Кавалерия, которой мы все еще гордились, отживала, уходила в прошлое. Наш практический опыт ведения современного боя был получен в боях с финнами. Мы потеряли в той войне множество солдат, штурмуя долгосрочные укрепления генерала Маннергейма, служившего еще в царской армии. Что у нас было положительного: наше природное мужество, стойкость к лишениям и страданиям, наша русская смекалка, возможность каждого бойца принимать самостоятельные решения в отсутствие командира, вера в Сталина, мало уступающая вере немцев в Гитлера.

Первый год войны вскроет все наши слабости, но и откроет глаза врагу на наши неисчислимые возможности. А пока мы чувствовали себя крепкими, как сталь, и непобедимыми, распевая песню того времени:

Если завтра война, если завтра в поход,

Если грозная сила нагрянет,

Как один человек — весь советский народ

На защиту страны своей станет.

И припев ее был не менее оптимистическим:

На земле, в небесах и на море

Наш напев и могуч, и суров…

Наш вождь будет смотреть фильм с таким же названием и во время войны, хотя желаемое за действительное никак не выдать!

Правду сказать, мы тогда о нападении немцев мало думали. Да, и многого не знали. Мы не знали, что нашему советскому правительству многое приходится делать для того, чтобы не быть втянутым в войну. Нужно быть сильным, чтобы удерживать врага от посягательств на наши земли и наше богатство. Наверное, уверенности в силе не было? Нам не говорили о том, что в Белом море еще в 1933 году хозяйничали норвежские рыболовные суда, а нашим рыбакам было дано указание не трогать их. Ведь норвежцы действовали под прикрытием своих военно-морских сил. И только перевод в бассейн Баренцева моря части судов Балтийского флота остановит этот открытый грабеж. У нас был постоянный, коварный и жестокий враг с косым разрезом глаз, и почему-то всегда в круглых очках. И в кадрах кино и на рисунках карикатур. И все знали отлично японское слово — «Банзай». Но и, вступая с японцами в частые военные конфликты, части Красной Армии не должны были нарушать чужих границ, и никогда этого не делали. За это нес личную ответственность командир воинской части. А выводы по нарушителю этого указания делали настолько крутыми, что и желания такого не возникало. У нас было много нерешенных вопросов, в том числе и по военной подготовке населения.

Неспокойно было на западных границах, не спокойно и на Дальнем Востоке. Гибли наши пограничники. А знали ли мы об этом? Знали только мать, да отец погибшего. Растили сына, ночей не досыпали, а нашлась сволочь, выстрелившая из укрытия на той стороне границы. И не задумывались о том, а где же международная рабочая солидарность? Или только одурманенные ненавистью ко всему светлому и справедливому стреляют? О том, что мы можем быть тоже несправедливыми, мысль почему-то не приходила?

Война все поставила на свои места. Пришло время, и мы стали серьезно смотреть на вопросы военного образования

Но это опять будет в будущем. А перед войной в стране, где идеология была основным фактором формирования общества, все происходящее за ее пределами широко и охотно обсуждалось трудящимися, естественно, в негативном свете. Трудящимися, значит, всем народом, поскольку слово трудящиеся ассоциировалось со словом граждане, а нетрудящиеся — со словом паразиты.

Мы были уверены в победе. И, когда война ворвалась в наши мирные дома, думали, что разгром немцев — дело нескольких недель. Чтобы ускорить этот процесс, военные комиссариаты осаждали толпы желающих добровольно отправиться на фронт! Не было тех, о которых потом анекдот такой разгуливал:

Повоевать и цыгану пришлось,

От страха стал белее снега.

Сказал, трясясь: «Пиши меня в обоз,

Да, только на последнюю телегу!»

Кто думал тогда, что многим не удастся попасть туда живыми, что смерть настигнет еще по пути туда, а сама война растянется на четыре года. И не будет ни одной семьи, которую бы она не затронула! Особенно мучительными для нашего советского общества станут два первые года войны. И видели глаза мои…

…По дороге идут люди, неровной колонной, в серых шинелях, с оборванными хлястиками. Лица в землю устремлены, голов не поднимают, по сторонам не оглядываются, Они молчат, ибо говорить не о чем. В их головах нет ничего, чем хотелось бы поделиться с шагающими рядом. Вся задача состоит в том, чтобы сделать шаг, за ним — другой. А для этого не мысли нужны, а упорство. Нужно крепкое желание жить. Эти люди попали в плен к врагу. Они были красноармейцами и командирами, они были нужны тому, прошлому обществу, которое сохранялось на востоке страны, Прошлое отрезано, и они стали лишними, ненужными. Они голодные, они смертельно устали. Моросит мелкий дождик, шинели пропитались водой, стали тяжелыми, сковывают движения. Бывших воинов, а теперь военнопленных, сопровождают вооруженные винтовками и автоматами немцы. Немцы идут по обочине дороги, где можно идти, не утопая по щиколотку и по колено в грязи. Пленные лишены такой возможности. Грязь непролазная, ноги с трудом вытаскиваются из чавкающей, засасывающей грязи. Время от времени, кто-то падает, пытается подняться, и не может. Немец подходит, толкает в бок ногой упавшего, говорит: «Aufstehen! Schnell!» Упавший не поднимается. Немец приставляет отверстие ствола к голове лежащего, и нажимает курок. Сколько людей осталось лежать позади, раскинув руки, в попытках поднять упавшее тело, и не успевших сделать этого?

На траве, и в низинах, в самой гуще грязи, на пригорках и в лозняке. На самой дороге и рядом с нею, на обочине. И у всех их одна общая деталь — пулевое отверстие в затылке. А ведь это остались лежать товарищи, друзья, соседи и близкие… Вспоминается грустная песня, которая была посвящена тому времени, Слова и мотив песни мы запомнили еще в период войны и потихоньку грустно напевали, находясь в концлагере. Она не блещет поэтическим совершенством, автор ее мне неизвестен.

Я невольно друзей вспоминаю,

Так бывало в минувшие дни…

Проходили они чередою,

Но годами казались они.

В лагерях было тесно и душно,

По колено бродили в грязи.

А наутро впрягалися в тачки

И на них своих мертвых везли.

Так деньки за деньками тянулись

И пришла с холодами зима.

Нам разутым, раздетым голодным

Она крепко себя знать дала.

Но немецкие силы слабели,

Русский фронт продвигался вперед.

Был наш лагерь в колонны построен,

Нас этапом погнали, как скот.

Отстающих прикладами били,

Загоняли в колонны бегом.

Кто не мог продержать путь тяжелый,

Тот в затылок убит патрулем.

И затоптаны в грязь по дорогам,

Наши трупы лежат без конца,

А их где-то семья ожидает,

Жена мужа, а дети отца!

Конференция министров иностранных дел

Я остановлюсь кратко на характеристике тех, кто нам, живущим в России, не был хорошо известен, хотя с именами их мы были знакомы только потому, что во Второй мировой войне их роль была слишком велика. Они стоят у истоков мифов о прошедшей войне. Речь идет о политике и политиках. В политике не может быть друзей — в ней есть партнеры и расчеты. Попробуй разобраться в ней? Для искушенных — сложная работа!

Было время, когда женщины нашего многонационального двора, естественно, не все, а большая его часть, ни единым словом не касались политики, хотя и выполняли постоянно миротворческие миссии, усмиряя ватагу юных розовощеких удальцов, с гиком и воем носившихся по ограниченной территории двора, имевшей одну неприятную для взрослых особенность, затрудняющую оперативную деятельность миротворцев. Дело в том, что наш двор и соседний соединялись вместе, образуя единое пространство, формой напоминающее вытянутую букву «П». Единый оперативный простор, имеющий двое ворот, резко повышал маневренные возможности детей и подростков, ограничивая действия бабушек и матерей, уступающих им в скорости. При этом следовало учитывать, что силовое превосходство сохранялось за женщинами.

В некоторых, исключительных, случаях собирался женский трибунал, чтобы разобрать, кто и каким образом разбил стекло в окне в одной из квартир, чтобы возложить материальную ответственность на родителей виновника. А подобное было не редкостью в достославные предвоенные времена. Ну, что поделать, если дети не имели игрушек, а взрослые порослью своею не занимались, выполняя только жандармские функции. Игры были подвижные, силовые, с использованием самодельного мяча, сделанного из старого мужского носка, набитого тряпками; нитки, связующие все в единое целое, в какой-то мере обеспечивали форму этому чудовищному творению человеческой мысли. Обладай он еще и прыгучестью, взрослым доставалось бы много чаще неприятностей. Звон разбитого стекла толкал хозяйку квартиры наружу. Удивительная женская солидарность в одно мгновение собирала женщин двора, и начинался суд. Никогда не было случаев, чтобы виновник не был определен. Перспектива быть выпоротым способствовала определению большого числа свидетелей. Громкий детский крик с подвыванием, несущийся из какой-то квартиры, свидетельствовал о начале исполнения приговора. Женщины из-за детей не ссорились. Иное дело, если кто-то из них вне очереди, не предупредив общество заранее, использовал общую бельевую веревку.

Политикой в нашем дворе занимались исключительно мужчины, когда собирались за рюмочкой водки и добрым холодным пенящимся пивом. Объектом исследований и комментирования их были международные политические взаимоотношения. На комментирование внутренней экономической и политической жизни общества было наложено табу. Все твердо знали одно — партия и правительство никогда не ошибаются! Я становился невольным свидетелем разговора серьезных мужчин только потому, что играл роль Ганимеда, виночерпия при своем отце.. Это меня, как грамотного и быстроногого, отец посылал за пивом и водкой в воскресный день, когда ему хотелось расслабиться после трудов тяжких и праведных. Водку и пиво подросткам продавали, поскольку не было ни одного случая в городе за много лет, чтобы дети пили такую «гадость», а вот папиросы и спички приобрести под любым предлогом было невозможно. Хотя этот жесткий запрет не исключал возможности попробовать запретный плод. Такая проба состоялась у меня, когда, гуляя с пацанами по Японскому полю, мы наткнулись на пачку кем-то утерянных папирос. Мы накурились ими до отравления и валялись потом с зелеными лицами там же, возле водонасосной башни. Нас «мутило», мы не единожды вырвали. Казалось, что тело насквозь пропиталось табачным дымом. Мы долго пропускали воду сквозь ноздри у фонтана, стараясь удалить неприятный запах, опасаясь, что родители наши почуют его. Этот эксперимент, по счастью, надолго отвратил меня от табака. Взрослыми от курения папирос мы тогда не стали.

Но вернемся к мужчинам. В теплый, располагающий к отдыху день около нашей квартиры ставился стол, каждый приглашенный мужчина приходил со своим табуретом. На стол ставилась бутыль с пивом и водка. Количество их определялось материальными возможностями собравшихся. Закуска простая: вяленая рыба, лук, редис, свежие огурцы и ломти темного хлеба. Чаще всего за столом усаживалось четверо-шестеро ближайших соседей. Возглавлял компанию мой отец, он был старше других по возрасту и более других разбирался в вопросах политики.

В мои обязанности входило находиться поблизости на случай, если жажда мужчин окажется неудовлетворенной. Только поэтому я становился невольным слушателем и свидетелем трансформации общества. Садились они с озорными, веселыми глазами, удовлетворенно потирая руки. Глянешь со стороны, и душа радуется — собралась компания людей, приятных во всех отношениях. Мужчины не обременяли себя одеждою: майка с хлопчатобумажными брюками или длинная, до колен, рубашка, под которой скрывались сатиновые трусы, по моде того времени, тоже достигающие колен. Появление на улице в таком виде обязательно привело бы к столкновению с законом. Может, этим обстоятельством и объяснялась моя роль снабженца? По счастью, искомое питье находилось неподалеку, на широком молу керченского порта, прежде более доступном для постороннего человека. Его производственную часть отделяли выстроившиеся дугой торговые ларьки. В каком-нибудь из них обязательно к воскресенью завозилось несколько бочек свежего пива. Продавец, душою сочувствуя мальчишке, всегда продавал мне пиво на отстой, иными словами, не зарабатывал на его пене. Может, в этом была и вторая причина использования меня на побегушках?

Честная дворовая мужская компания, приложившись к пиву и водке и закусив, чем Бог послал, начинала разговоры. Вначале они касались обыденных житейских тем. Глаза постепенно загорались несвойственным им блеском. Когда вторая порция пива и водки скользила по пищеводу, наступало время воспоминаний. Мой родитель, обычно малоразговорчивый, слово из которого клещами не вытянешь, начинал вспоминать о гражданской войне. Я сейчас понимаю, что в обыденной серости обитания человек нуждался в доле чего-то героического. Поэтому отца слушали со вниманием, хотя описываемые события им приходилось слышать уже не раз, а на выдумки мой отец не годился. Вспоминалась война с украинскими гайдамаками, поляками Пилсудского, сражение под Перекопом. Отец служил в красной гвардии, а потом и Красной Армии, с февраля 1917 года, вступив во 2-й Благушенский отряд московской красной гвардии. Уже в 20 лет он стал начальником пулеметной команды, а это означало, что под его командой находилось более сорока пулеметов различных систем, поставленных на тачанки. Нужно было отлично разбираться в материальной части оружия и быть знакомым хотя бы с элементами военной тактики.

Время шло, и разговор становился все громче, позы развязнее, глаза возбужденно бегали. Темой разговора становилась международная политика, что означало только одно: мужики преодолели экватор. Теперь передо мною были непростые советские граждане, а умудренные политики. Иными словами, это был, если не международный конгресс, то, во всяком случае, нечто, напоминающее конференцию «министров иностранных дел». Не хватало только звучания иноземной речи и переводчиков. Часто звучали имена Чиано, министра иностранных дел Италии, Иоахима фон Риббентропа — министра иностранных дел Германии, Горацио Вильсона, серого кардинала английской тайной миссии и самого Уинстона Черчилля, творца английской политики. До него звучали имена английского премьера Чемберлена и французского — Даладье. Мне эти имена тогда ни о чем не говорили. Я прислушивался к тому, что говорил отец. Для меня он был непререкаемым авторитетом. Отец, рубя воздух ладонью правой руки, между тем выкрикивал: «Дудки им! Мы в гражданскую от всех отбились: и от немцев, и от англичан, и от японцев!.. И белогвардейцам нос утерли! Теперь, когда мы на ноги стали, когда и у нас техника появилась, нас голой рукой не возьмешь!»

Сосед, серб Иво, принявший фамилию жены — Лисавецкий, вставлял свое слово: «Правильно, говоришь, сосед! Товарищ Сталин решил заключить пакт о ненападении с Германией, значит, так надо! Они тоже, как и мы, строят социализм»…

Иво, как и всех тогда, не смущала приставка к слову социализм еще одного слова, короткого, но важного — «национал».

До средины застолья добрались друзья,

Молчуны — говорливы, речисты.

Не заметить, конечно, нельзя,

Пред тобой — дипломаты, министры!

Я молчал, меня приучили не вмешиваться в разговоры взрослых. Но так хотелось сказать взрослым о солидарности рабочих всех стран. Мне тогда казалось, что стоит кому-то замахнуться на наше государство, государство рабочих и крестьян, как во всем мире поднимется волна возмущения! Ведь я состоял, как и все ребята моего класса, в организации, называемой — «МОПР», которое расшифровывалось так: «Международная Организация помощи революционерам». Мы даже взносы вносили, по 10 копеек в месяц.

Пока наши мужчины говорили о возможностях военных действий, в Германии готовились к ним..

План «Барбаросса»

Есть в Тюрингии гора Кифхойзер. Гора, как гора. И местность вокруг обычная, мирная и спокойная. Вьется лентою шоссе, вдоль нее расположены деревушки с уютными домиками, в зелени садов утопающими. Тяжесть плодов на деревьях клонит их к дороге. Горизонт скрывается в легкой дымке. Мирная, идиллическая картина. Сердце расслабляется при виде ее, и слезы умиления вот-вот появятся на глазах. Минуете в поездке от Эрфурта городок Бад Франкенхаузен, где во времена Великой крестьянской войны в последнем сражении в плен был взят борец за свободу немецкого народа Томас Мюнцер, да еще несколько сотен метров по улицам Франкенхаузена продефилируете, и перед вами развилка дороги предстанет. Стрелка, указующая путь налево, гласит: «Логово Барбароссы».

У нас в стране едва ли найдется один на тысячу, кто знает о существовании этого «логова»! Да и зачем оно нам, это логово? Прежде жил я, как и все, в стране, которую мы называли Советским Союзом, и которую за рубежом по-прежнему упрямо называли и называют Россией, и не было нам никакого дела до немцев и французов, до Меровингов и Капетингов. Да и рыжебородые Барбароссы были нам ни к чему. Никогда мы к ним, по своей воле, не хаживали. Они — иное дело, нет-нет да наведывались к нашим прадедам. Угощали их наши деды да прадеды, чем могли, оставляли гости после себя холмики земляные, невысокие. Ну, некоторым, по жалости своей, даже крест березовый ставили. Сгнивал крест, и память уходила о том, кто под ним тело свое в земле нашей оставил!

После гражданской думали, ну, наконец, мир долгий к нам пришел, отстроимся, заживем по-человечески! Заслужили его, как никак! Не соображали, а чем, собственно, заслужили? Что особенного дали миру? Чем прославились? Не тем ли, что колотили друг друга, люди близкие по крови, за мифы, где-то за границей созданные? Новый строй создавали, к свету рвались! И не знали мы, что где-то в кабинетах канцелярии Гитлера создается план, названный именем жившего когда-то в раннем средневековье германского императора Фридриха Барбароссы, по которому ни мне, ни моим соплеменникам жить на земле предков своих не положено. Я учился тогда в пятом классе, проходили мы историю Древнего Мира, а вот до средневековья не дошли. Так что время Барбароссы еще не стучалось в клетки мозга моего. Только позднее я познакомлюсь с деяниями этого «великого» предка германских племен, с которым меня, по замыслам генералов немецких, что-то должно было связывать.

У немцев были прекрасные писатели-сказочники. Мне и сейчас, взрослому, немецкие сказки нравятся. Недаром сюжеты этих сказок использованы для основы детских балетов Петра Чайковского. В сказках много уделяется внимания трудовому процессу. Просто заполучит в руки волшебную вещь в немецкой сказке невозможно. Немцы в прошлом великие доки были по созданию и легенд. Основанием для этого им служили сказания древних, и своих сказителей, и не своих, но близких по духу северному. Важно было одно, чтобы они связь нордическую с каким-то вселенным льдом, неведомым на земле, имели. Речь идет о «Вейтайслере» — теории Мирового (или вечного) Льда. Согласно ее все небесные тела, кроме Земли и Солнца, состоят изо льда, или окутаны толстым ледяным покровом. Считали, что толщина этого ледяного покрова для Луны составляет 240 километров, для Марса — 400. Если кусочки льда с Юпитера падают случайно на Солнце, то оно покрывается пятнами. Это происходит каждые 11 лет, время цикла вращения Юпитера вокруг центра системы. А дальше начинается такое, что человеку, не посвященному в работы Гербигера, создателя этой теории, ничего понять не удастся. Следует сказать, что в этой теории немало интересного, требующего основательных и серьезных раздумий. Об этом свидетельствует то, что этой теорией увлекался не только Гитлер, но и такие талантливые ученые, как Вернер фон Браун, создатель ракетного оружия. Одним словом, теория Вечного льда представляет смесь научного и мистического. Чего в ней больше, трудно сказать, но ею была обусловлена немцами возможность создания космического оружия. Над нею работало немало умов гитлеровского рейха.

В Германии, подходя к местным условиям, отлично вписывались саги древних исландцев, они и были приспособлены, в первую очередь… И действие легенды о маленьком народце нибелунгах теперь происходило не где-то вблизи вулкана Геклы, а на берегах Рейна. Тут, естественно, и Зигфрид, и Брунгильда появились. Не забыли немцы и легенды, связанной с судьбой короля Фридриха. А царствовал этот король под именем Фридриха I Барбароссы еще в XII веке.

Чушь, скажете? К чему людям двадцатого столетия вдруг понадобился закованный в толстое железо не то рыцарь, не то король? Оказывается, народная молва связывала с этим именем надежды немецкой нации на восстановление былой славы. С тех дальних времен пришли на земли Гансов и Фрицев рассказы о том, что некий монах открыл чудесную тайну племянника Барбароссы императора Фридриха II, согласно которой император жив и скрывается в подземелье горы вблизи Зальцбурга. Наступит счастливый день, зацветет засохшая груша, появятся на ней зрелые плоды, и проснется от долгой спячки король Фридрих II, соберет свои победоносные полки. Шло время, кое-что менялось и в самой легенде. Со временем стали говорить не о короле Фридрихе II, а о самом Фридрихе I Барбароссе. Будто спит он, сидя на скамье подле круглого стола, в толще горы Кифхойзер, вблизи гор Гарца, борода рыжая, пышная за века отросла и стелется по земле. Крепко спит император, но наступит время и проснется Барбаросса, выйдет на свет и возродится могущество немецкой империи.

Странно как-то, война тяжкая прошла, а легенда и сейчас жива, хотя в 1971 году найдены следы настоящей могилы легендарного короля. Да и смерть его была трагичной, но никак не славной, — утонул он в Черном море во время одного из крестовых походов. Конечно, как тут было выплыть, коль железа на тебе с десятка три килограммов навешано? А возродил, придал блеск сказанию никто иной, как император Вильгельм I, воевавший с французами и победивший их.

Немецкий кайзер искал в истории прошлого оправдания своим действиям. Вот тут-то он и натолкнулся на легенду о Барбароссе. В 1890 году началось сооружение грандиозного памятника предку великому, через шесть лет он был освящен и с той поры стал объектом поклонения. Поклонения для тех, кто войной грезит, в битвах дух германский возвысить старается. Размеры памятника, действительно, грандиозны. Да и тяжелый дух на нем лежит, как и положено всему готическому. Нет в нем тех легкости и духовной возвышенности, какие в творениях итальянских мастеров пребывают. Давит громоздкостью своею, чувствуешь, как мал и слаб ты. Бесконечная стена лестниц идет в гору. И открывается перед тобою вид гигантской башни. Перед башней стоит конная фигура самого Вильгельма I, а у ее основания — фигура Фридриха Барбароссы со стелющейся по земле бородой. Внутри башни — громадное помещение. Здесь хранились знамена немецких полков, покоривших Францию. Я бы не стал уделять легенде столько внимания, если бы не…

Когда Адольф Гитлер придумывал условное название для подготовки нападения на Советский Союз, он вспомнил о Фридрихе Барбароссе. И это было не случайно. Гитлер считал себя продолжателем немецких традиций, уходящих глубоко в историю средневековой Германии. Папка с грифом — «Операция «Барбаросса» стала накапливать в себе документы, обоснования и планы задуманного им похода на Восток. В этом плане не находилось места для славян, но содержали документы промежуточного использования их при покорении мира. И родил тот план директиву, под номером 21.

Под план и базу нужно подготовить. Надо было искать помощников и вне России, и внутри нее. Каждого союзника по нападению надо было чем-то заинтересовать, что-то пообещать, что-то авансом дать, а что-то оставить манящим вдали. Пусть надеется, лучше биться станет, как-никак дополнительный стимул!

Мы во время военных действий, происходящих на нашей, русской земле, познакомились как с внешними, так и с внутренними союзниками немцев.

Символы противника

Время идет, правда уходит, как вода, сквозь песок времени. Остается на поверхности то, что она несла на себе. По этому осадку можно делать любые предположения. И от правды остается только то, что нужно тому или иному обществу, тому или иному правителю. Правда и ложь ходят в одинаковой одежде, порою только обмениваясь ею. Попробуй, глядя на жизнь поверхностно, разобраться, что к чему? Тяжелейшая война ушла в прошлое. Ревизии подвергается все, что было связано с ней. Делается это во имя политики, вроде бы временной, а может остаться и на века. Чудовищной глупостью и неправдой в тело памяти въевшись! Малое делают великим и умаляют великое до ничтожно малого.

Уходят «последние могикане», участвовавшие в той войне, кто опровергнет ложь? Да уже и сейчас подумайте, какими возможностями обладают приверженцы истины? Что может сделать ветеран руками трясущимися? Кто истину его до нового поколения донесет?

Нюрнбергским международным трибуналом был осужден фашизм. Прошло более века, а мы видим марширующих молодчиков на улицах Таллинна. Нет-нет, да и появляются в продаже книги, свидетельствующие о том, что есть на свете люди, исповедующие фашизм. Чего стоит только одно опубликованное и поступившее в продажу творение рук досужего писаки под названием «Гитлер — освободитель».

Я помню портрет Гитлера, висящий на стене здания керченского гестапо с такой же надписью под ним.

Ничего отталкивающего в облике изображенного строгого и спокойного мужчины не было. Одежда — простой френч, ни орденов, ни медалей, никаких знаков отличия. Только повязка на рукаве со свастикой. Но мы, живущие под немецкой оккупацией, знали, чего следует ожидать от немцев, руководимых им. Никакие репрессии 1937 года, связанные с именем Сталина, по жестокости и неотвратимости в сравнение с немецкими не идут. Правда, когда фронт отодвинулся далеко на восток, немцы просто так нас уже не расстреливали и не вешали. Все делалось уже по закону. К великому сожалению, мы этих законов не знали, к тому же все виды наказания сводились к одному — смерть. Время для исправления не давалось. Смерть твоя для острастки других. Но краж среди нас не стало. Воровать друг у друга нечего. А у немца украсть, означало, послать по своему следу ищеек гестапо. А ищейки тут же около тебя крутятся, как псы, ожидающие подачки. Немец мог оставить свой чемодан или ранец без присмотра и, вернувшись через несколько часов, найти его на том же месте.

При оккупационных властях открылись две церкви. Вот только не знаю, кто в них ходил? Мы, напуганные немецким режимом, большими группами не собирались, памятуя о том, что так легко угодить в Германию.

Семья моя была православная, без излишней набожности, привыкшая и к крещению детей, и к празднованию Пасхи с куличами и крашеными яйцами, несмотря на то, что при Сталине церкви не функционировали, а священника днем с огнем невозможно было сыскать.

Новая власть разрешала исполнять религиозные обряды, но глубочайшими клеточками своего сознания мы чувствовали, что власть Гитлера не от Бога, а от сатаны. И не потому, что это была власть иноземцев, а для славянина такая власть не благословлена небом, а потому, что было все чуждое, коварное и жестокое. Ни обсуждать, ни рассуждать нет права, только исполнять. Мы такое замечали и среди самих немцев, хотя открытый мордобой, характерный для взаимоотношений среди румын, был крайне редким явлением среди тевтонов..

Придет время, и я, страдая любопытством и работая над материалом «Красной капеллы», законченным мною еще в 1976 году, но так и не увидевшим свет, коснусь многих характеристик фюрера, может, и не давшим мне целостного представления о нем, но позволившим хотя бы понять, что двигало им.

Само окружение Гитлера не состояло из элиты общества, большинство их них не имело высшего образования, может быть, лишь за исключением Вальтера Шелленберга, но недостаток знаний заменяли целеустремленность, преданность и великолепная исполнительность.

Гитлеру верили, как Богу. Безусловно, фигура вождя немецкой нации была неординарной, одаренной, но одаренной не Богом, а князем тьмы. Верил ли Гитлер в Бога? Нет, не верил.

Увлечение оккультными науками несовместимо с верой во Христа. А позволять в пропаганде сравнивать себя со Спасителем — кощунство!

Всегда, в любом обществе находятся люди в подобострастии готовые на нарушение заповедей Святого писания. Да что им заповеди в сравнении с кумиром, которого они прославляют и которому поклоняются?

Во многих протестантских церквях «тысячелетнего рейха» звучали проповеди, приводившие истинных христиан в трепетный ужас. И, действительно, как можно слышать христианину любой конфессии подобное: «Адольф Гитлер — голос Иисуса Христа, возжелавшего стать плотью и кровью, и ставшего такой кровью и плотью».

Или, в детских садах учили молиться так: «Фюрер — мой свет, моя вера! Да будет благословенно имя твое, мой фюрер!» И эти цитаты были утверждены самим Гитлером.

Лучшей характеристики, чем дал Гитлеру начальник немецкой разведки Вальтер Шелленберг, никто, из знающих его, не давал: «Он обладал ненасытным, страстным стремлением к известности и власти, в сочетании с изощренной жестокостью, которой он подкреплял свою молниеносную реакцию, энергию и решимость. Пока судьба улыбалась ему, эти качества помогали ему удерживать в подчинении Германию и привлекать изумленное внимание всего мира. Гитлер не верил в существование Бога. Он верил только в кровную связь между поколениями, сменявшими друг друга, и в какое-то туманное понятие о судьбе или провидении. Не верил он и в загробную жизнь. В связи с этим он часто цитировал отрывок из „Эдды“ — этой замечательной сокровищницы древней исландской литературы, являвшейся для него выражением глубочайшей нордической мудрости: „Все проходит, ничего не остается, кроме смерти и славы о подвигах“. В конечном счете, вера Гитлера в свою „миссию“ возросла до такой степени, что ее нельзя иначе охарактеризовать, как манию. Но именно эта идея о предназначении быть германским мессией явилась источником его личной власти. Она помогла ему стать правителем восьмидесятимиллионного народа и на протяжении коротких двенадцати лет оставить неизгладимый след в истории».

Высказывания Гитлера, приводимые ниже, легко укладываются в политическое завещание его.

Однажды в беседе с Борманом, Герингом, Кальтенбруннером, это было 18 января 1943 года, Гитлер сказал: «Какое счастье для правительства, когда люди не мыслят. Мышление должно состоять только в отдаче или исполнении приказа».

Геббельс вторил ему: «Люди должны делать то, что мы вложим в их головы». Для народов оккупированных стран предполагалось ограничить образование изучением азбуки, правил сложения и вычитания, возможно, знанию таблицы умножения.

Даже применительно своего народа Гитлер говорил: «Немецкое население не должно получать никакого образования. Если мы совершим эту ошибку, то сами посеем семена будущего сопротивления нашему господству. Конечно, нужно оставить школы, за которые они должны будут платить. Но учить там нужно не больше, чем пониманию знаков уличного движения. По географии пусть они примерно знают, что столица империи зовется Берлином, и каждый должен один раз в жизни там побывать».

Интеллигенцию, которую создал Сталин, нужно уничтожить.

Рейхсфюрер СС Гиммлер интерпретировал идеи Гитлера так: «Русские — это рабочий скот, у которого нет никакой культуры!»

И еще из выступления Гитлера: «Идет борьба на уничтожение. Если мы этого не поймем, то сейчас разгромим врага, а через 50 лет перед нами снова предстанет коммунистический противник. А ведь мы ведем войну совсем не для того, чтобы консервировать противника!»

Однажды Розенберг по неосторожности предложил открыть в Киеве университет, дабы там воспитывать кадры для оккупационной администрации. Гитлер взорвался: «Розенберг, вы в своем уме? Я запрещаю впредь вам говорить что-либо подобное!»

Теперь можно перейти к непосредственному изложению замыслов Гитлера, чтобы понять, направление его политики: «Если я выиграю эту войну, я положу конец еврейскому мировому могуществу и нанесу им такой удар, от которого они не оправятся. Но ежели я проиграю войну, это не будет означать, что их успех обеспечен, ибо в итоге они потеряют благоразумие, станут такими надменными, что неизбежно вызовут резкую реакцию против себя. Они станут требовать различных прав и привилегий в разных странах, оставаясь в то же время верными своей „избранной расе“. Исчезнет вертлявый, ласковый и скромный еврейчик, ему на смену явится напыщенный и хвастливый жид; и от второго будет столько же зловония, сколько и от первого, а может, еще больше. Поэтому не нужно бояться исчезновения антисемитизма, ибо сами евреи делают все возможное, чтобы он не исчезал, а разгорался с новой силой. В данном отношении можно полностью положиться на них: пока евреи существуют, антисемитизм никогда не исчезнет. Утверждая это, смею заверить вас, что я довольно далек от расовой ненависти. Однако, в любом случае, нежелательно, чтобы происходило смешение рас. За редчайшим исключением подобное смешение никогда не приносило хороших результатов. Стремление расы оставаться расово чистой является доказательством ее жизнеспособности и здоровья. Гордость за свою расу (и это не подразумевает презрения к другим расам) также является нормальным и здоровым чувством. Я никогда не считал китайцев или японцев неполноценными по сравнению с нами, они принадлежат к древним цивилизациям, и я охотно признаю, что их прошлое значительнее нашего собственного. У них есть право гордиться своим прошлым, равно как и мы имеем право гордиться цивилизацией, к которой принадлежим. В самом деле, я считаю, что чем более непоколебимыми в гордости за свою расу останутся китайцы и японцы, тем легче окажется для меня общение с ними».

Далее Гитлер пишет:

«В тигле национал-социализма расплавятся и смешаются все эти качества, характерные для германской души, и возникнет современный германец, трудолюбивый, сознательный, уверенный в себе и одновременно простой и гордый, не самим собою или тем, что он есть, а принадлежностью к Великому Сущему. Это чувство ни в коем случае не подразумевает какое-либо желание подавить и сокрушать других. Я знаю, были моменты, когда мы слишком увлекались культом этого чувства. Наша расовая гордость не агрессивна, пока она не касается еврейской расы. Мы употребляем термин «еврейская раса» для удобства, хотя в действительности, с генетической точки зрения, такого явления, как еврейская раса, просто нет. Тем не менее, есть группа, к которой этот термин может быть применим, и существование которой допускают сами евреи. И именно эту группу человеческих существ мы называем еврейской расой. Отметим, что это — не религиозное сообщество, хотя еврейская религия используется этой группой как наклейка. Еврейская раса — прежде всего абстрактная раса ума. Она объединяет как наиболее рьяных атеистов, так и самых убежденных искренне верующих, объединяет их факт многовекового преследования, хотя евреи забывают, что они сами провоцируют эти преследования. Следует заметить, что евреи не обладают теми антропологическими характеристиками, которые определили бы их принадлежность к однородной расе. Однако нельзя отрицать, что у любого еврея в мире наличествует несколько капель чистой еврейской крови. Если бы это было не так, не имелось бы никакой возможности объяснить присутствие определенных физических черт, присущих всем евреям, от варшавского гетто до марокканского базара — безобразный хищный нос, жестокие грязные ноздри и т. д. Раса ума являет собой нечто более цельное, более прочное, чем обычная раса. Перевезите немца в Соединенные Штаты, и вы превратите его в американца. Но еврей остается евреем, куда бы он ни перемещался, остается существом, которое ни одна окружающая среда не может ассимилировать. Характерная особенность умственного устройства его расы позволяет ему оставаться невосприимчивым к процессам ассимиляции. И именно тут, в двух словах, находится доказательство превосходство ума над телом.

Если нам суждено быть побежденными в этой войне, наше поражение будет окончательным. Наши враги провозгласили свои цели таким образом, что у нас не остается никаких иллюзий относительно их намерений. Евреи, русские большевики и тьма шакалов, идущих за ними и тявкающих у их ног, ни один из них, мы знаем это, не сложит оружия до тех пор, пока они не разрушат и не уничтожат национал-социалистическую Германию, превратив ее в груду развалин. В этом страшном конфликте, в этой войне, где столкнулись две такие непримиримые и несовместимые силы, неизбежно полное разрушение одной или другой стороны. Это борьба, которая должна вестись обеими сторонами до полного обоюдного истощения. С нашей стороны, мы знаем, что будем воевать до победы или до последней капли крови.

После поражения рейха и предстоящего появления азиатского, африканского и, вероятно, южноамериканского национализма, в мире останутся только две державы, которые в состоянии противостоять друг другу: Соединенные Штаты и Советская Россия. Исторические и географические законы вынудят обе эти державы испытать свои силы либо военным путем, либо в области экономики и идеологии. Те же самые законы неизбежно заставят обе эти державы стать врагами Европы. Совершенно ясно, что рано или поздно обе эти державы пожелают найти поддержку единственно и выжившей великой нации в Европе — немцах. Я отдаю себе полный отчет в том, что скажу сейчас: любой ценой немцы должны избежать роли пешки в обоих лагерях. При подобной конъюнктуре трудно определить с идеологической точки зрения, что окажется более вредным: еврейский американизм или еврейский большевизм. Возможно, что под влиянием событий русские полностью избавятся от еврейского марксизма, но лишь для того, чтобы возродить панславизм в его самом свирепом и ненасытном виде. Что же касается американцев, то если они избавятся от ига нью-йоркского еврейства, их ждет гибель еще до наступления поры зрелости. Тот факт, что они считают обладание колоссальной материальной силой с явным отсутствием интеллигентности, невольно наводит мысль о ребенке, пораженном слоновой болезнью. И не суждено ли этой цивилизации погибнуть столь же быстро, как она развилась? …Вскоре станет ясно, что у этого колосса с глиняными ногами, после его захватывающего взлета, осталось сил лишь на то, чтобы вызвать собственное падение.

Итак, в этом жестоком мире, где против нас были развязаны две великие войны, стало очевидным, что единственно белые народы, у которых есть шансы выжить и процветать, это те, кто знает, как страдать, и кто еще обладает мужеством бороться до конца, даже когда положение выглядит абсолютно безнадежным. И только те народы имеют право говорить об обладании такими качествами, которые способны вытравить из своих организмов яд еврейства».

Можно было бы и не цитировать это завещание, если бы в нем не содержалось предсказание о противостоянии России и США. Что поделать, прав был Гитлер.

Я был потрясен не только завещанием Гитлера, но и поведением многих евреев того времени. Для евреев всего мира Хаим Вейцман является великим деятелем, принесшим неоценимое благо своему народу. С 1920 по 1946 гг. он возглавлял Всемирную сионистскую организацию «Еврейское агентство для Палестины». С 1948 года и до своей смерти в 1952 году он был первым президентом государства Израиль. Но в 1937 году этот же Вейцман пишет: «Я задаю вопрос: „Способны ли вы переселить шесть миллионов евреев в Палестину?“ Я отвечаю: „Нет“. Из трагической пропасти я хочу спасти два миллиона молодых… А старые должны исчезнуть… Они — пыль, экономическая и духовная пыль в жестоком мире… Лишь молодая ветвь будет жить». Эти фразы взяты из книги американского раввина М. Шонфельда «Жертвы холокоста обвиняют. Документы и свидетельства о еврейских военных преступниках».

Пророчество Вейцманом сделано за два года до первых нацистских убийств евреев по «расовому признаку», в так называемую ночь битого стекла, когда погиб 91 человек. Вейцман объяснил свое равнодушие к смерти миллионов лиц еврейской национальности тем, что считает их только пылью, не имеющей права на существование.

А ведь Вейцман был не одинок в таком мышлении… Венгерский раввин В. Швейц писал в 1939 году: «Расистские законы, которые теперь применяются против евреев, могут оказаться мучительными и гибельными для тысяч и тысяч евреев, но все еврейство в целом они очистят, разбудят и омолодят».

Чем отличаются Вейцман от Швейца? Только масштабами: один говорит о миллионах, другой — о тысячах. Факт остается фактом: «Еврейское агентство» знало об уничтожении миллионов евреев и ничего не сделало ради спасения их! Один из руководящих сионистов того времени Ицхак Гринбаум признался: «Когда меня спросили, дашь ли ты деньги на спасение евреев в странах изгнания, я сказал „нет!“ Я считаю, что нужно противостоять этой волне, она может захлестнуть нас и отодвинуть нашу сионистскую деятельность на второй план».

Спасать от нацистов евреев было некому. Мало того, некоторые из сионистов вели с нацистами переговоры о создании еврейско-нацистского союза против Великобритании. И возглавлял одну из таких организаций будущий премьер-министр Израиля Бегин.

Чтобы закончить характеристику Гитлеру очень многого не достает. Множество вопросов, ждущих ответа на себя. Что заставило немцев идти за своим вождем? Только ли идея Гитлера об исключительности немецкой нации? Но, перенял ли фюрер эту идею у евреев, или сам до нее додумался? Евреи считают себя богоизбранной нацией, все остальные нации — гои, недочеловеки. И Адольф Шиккельгрубер считал, что высшей нацией мира являются арийцы и их высшая ветвь — германцы, а остальные нации — недочеловеки. Когда это втемяшилось в его голову, не знаю? Так, что эта идея не нова, но, следует признаться, действует безотказно. Она им до Первой мировой войны не владела. В первую мировую войну он пошел добровольцем на фронт, где на передовой прошел всю войну. Был ранен, отравлен газами, награжден. После войны вступил в маленькую партию — Национал-социалистическую рабочую партию Германии. Так значит, она овладевать им стала, когда он из художника в партийного функционера превратился!

Обоснование первой части названия этой партии мною дано. Исключительность нации — и все тут дело! Перехожу ко второй части ее названия — социалистической. Гитлер полностью отказался от догм Маркса, отбросив в сторону классовую борьбу и интернационализм. Геббельс, министр пропаганды Германии, пояснял рабочим: «Советский большевизм — это коммунизм для всех наций, а германский национал-социализм — это коммунизм исключительно для немцев!»

Поскольку Гитлер отказался от классовой борьбы, он не стал национализировать имеющиеся предприятия, а поставил капиталистов в жесткие рамки единого государственного хозяйственного плана и под жесткий контроль за прибылью. Капиталисты не могли ни перевести и спрятать деньги за границей, ни чрезмерно расходовать прибыль на создание излишней роскоши для себя — они были обязаны свою прибыль вкладывать в развитие производства и на благо Германии.

«Вот бы нам такой социализм!» — восклицает душа моя, когда руки мои пишут эти строчки

Гитлер указывал, что национал-социализм предназначен исключительно для внутреннего пользования немцами, и не может быть экспортирован в другие страны. А вот, как гласили пункты социализма в «Хрестоматии немецкой молодежи»:

Социализм означает: общее благо выше личных интересов

Социализм означает: думать не о себе, а о целом, о нации, о государстве.

Социализм означает: каждому свое, а не каждому одно и тоже.

Гитлеру национал-социализмом удалось сплотить немцев вокруг своего государства. Когда началась война, измена военнослужащих, воюющих с Германией, была обычным делом, на сторону немцев переходили сотни тысяч. А в сухопутных и военно-воздушных силах Германии за 5 лет войны из 19 миллионов призванных изменили присяге всего 615 человек. И из них — ни одного офицера.

Гитлер, анализируя возможности нации, приходит к выводу, что для пропитания земли ей не хватает. А искать эту землю можно только на востоке. Обосновать поход на Восток можно было ненавистью к большевикам-коммунистам.

Вот с каким дисциплинированным и сильным идейным противником, ненавидевшим наш строй, пришлось скрестить оружие нам. Жизненное пространство, нужное Гитлеру давно было нами занято. Значит, главная задача Гитлера состояла в том, как освободить землю «обетованную им для немцев» от нас, в первую очередь, славян?

Отношение к фигуре Гитлера со времен прошедшей войны изменилось. Нам, когда я был молод, внушали, что Гитлер — взбалмошная, бесноватая личность. Но не просто же объяснить завоевание бесноватым Западной Европы? А воздействие его на широкие массы своих граждан? Бесноватому такое не удастся! Позднее приходит время осмысления: для мыслящих людей нашего общества Гитлер — злодей, одновременно великий государственный и военный деятель. Но немало находится людей, которые некоторые события, не понятные им, пытаются объяснить только ненормальностью фюрера. Не свободен от части таких мыслей и я, пишущий эти строки. Я задаю себе вопрос, почему Гитлер, веря в оружие возмездия, почти готовое для использования, не торопился задействовать его, а заговорил о нем лишь тогда, когда советские войска пересекли границу самой Германии? Уничтожая поголовно евреев в городе Керчи, чему я сам свидетель, он не торопился почему-то их уничтожить в других местах, расширившегося за счет оккупированных стран, Рейха? Кто мешал ему это сделать? Почему польские евреи продолжали трудиться на промышленность Германии? Почему евреев Италии вообще не тронули, хотя там тоже была фашистская диктатура? Почему в составе плененных нами лиц, сражающихся против Советского Союза, оказалось 10173 еврея и даже 383 цыгана (цыганы в городе Керчи тоже были все расстреляны)? Какие связи были между Гитлером и деятелями сионистского движения?

Я не отношусь к числу беспристрастных лиц, анализируя время минувшее. Я пострадал от него, у меня украли время моего становления, только поэтому я могу быть в мелких деталях не объективным. Обратимся к тем, кто этим не страдает.

Беспристрастные исследователи определяют важную роль Гитлера не только для истории Третьего рейха, но и всей истории XX века в целом. Существуют основные три взгляда на жизнь и деятельность Гитлера.

Для германских националистов — он величайший герой, посвятивший жизнь свою борьбе против несправедливости мира и сумевшего поднять Германию на вершину мирового господства.

Для историков, подвергающим серьезной ревизии прошлое, Гитлер был уникальным политическим гением, способным эффективно использовать чужие дипломатические и военные ошибки Этакая фигура, напоминающая Фридриха Великого.

А для большинства исследователей Гитлер — дьявольский гений, лишенный моральных принципов, приведший западную цивилизацию на край пропасти. Гитлер, сам, психически неуравновешенная личность, использовал шоковое состояние немецкого народа от поражения в Первой мировой войне. Его интуитивное понимание немецкого духа было уникальным. Он добился поразительного успеха, которого не удавалось достигнуть никому ни до него, ни после. Стечение обстоятельств вознесло его над толпой, превратив из уличного оратора в верховного правителя Германии. Чтобы свергнуть его, понадобилось объединение всех сил мира.

Я думаю, что многое, находящееся далеко отстоящим от личности фюрера, формировало направление его мыслей. Вот почему в некоторых случаях поступки его алогичны, ну, а результат действий просто великолепный. Но в том, что это человек велик, то это — однозначно.

Критерии при выборе союзников

Искать друзей среди врагов,

Задача, скажем, не простая.

Ведь «друг» такой предать готов,

Лишь только время выжидает.

Вождь немецкой нации, подходя к вопросу о войне с Россией, исходил, прежде всего, из того, что до него никогда и никому не удавалось объединить немецкий народ. И это знаменательное событие произошло при нем. Возможно, он и переоценивал свою роль, но стоит ли его за это осуждать? Верил Гитлер в значимость свою, до самой смерти верил. Вот что он говорил 12 декабря 1944 года, беседуя с командирами дивизий перед началом Арденнского наступления:

«Мы ведем борьбу, которая так или иначе неизбежно должна была наступить. Следует выяснить только один вопрос: был ли удачным момент ее начала? Политическая ситуация постоянно меняется. И тот, кто хочет достигнуть кажущейся ему необходимою политической цели, не действует в условиях стабильности, которая абсолютно гарантирует ему осуществление этой цели. Такого не бывает в политике: симпатии или антипатии народов — понятие весьма изменяющееся. В этом году я прочитал меморандум, который я составил сразу после польского похода в 1939 году. Я могу сегодня сказать, что действительность подтвердила его в каждом пункте, причем не один, а десять раз…

Главное, надо было учесть следующий момент, который касался только меня лично. Я был уверен в том, что в ближайшие 10, 20, 30 и, может быть, 50 лет в Германии не будет человека с таким авторитетом, с таким влиянием на нацию, с такой решимостью, какими обладаю я».

И кто скажет, что он был в этом высказывании неправ?

Взрослые при виде вождя кричали, выбрасывая вперед и вверх руку: «Хайль Гитлер!» Дети, в националистическом угаре, в условиях полнейшей безнадежности, жизнь свою, не колеблясь, отдавали.

Через небольшую речушку перекинут небольшой мост. Река мелкая, вода в ней светлая, дно галькою светится. Таких мостов и таких речушек великое множество в Германии. Но есть то, что выделяет это место среди других. Здесь 4 мая 1945 года разыгралась трагедия, по масштабам уходящей в прошлое кровопролитной войны мелкая, возможно, и недостойная внимания великих людей. Здесь группа школьников старшего класса стояла на смерть, не давая возможности противнику прорваться к центру города. Им выдали по автомату, дали по две гранаты, приказали оборонять, и они обороняли мост. Обороняли тогда, когда те, кто отдал приказ, выкинули белый флаг и сдались. Дети гибли один за другим. Последний, смертельно раненый, лежал на мосту, придерживая рукой ползущие из раны живота розовые петли кишечника, стонал, но мысли его не к Богу были обращены, а к тому, кто был на земле его богом. Прозрения не наступило. Автомат его валялся на дне реки, просвечивая сквозь толщу воды. Подростки отдали жизни свои, слепо веря вождю нации Адольфу Гитлеру.

Наши танкисты могли бы рассказать немало историй, когда их танки на улицах Берлина фаустпатронами обстреливали подростки, оболваненные идеологией фашизма. И пылали огнем настоящим танки, и падали танкисты, сраженные пулями автоматных очередей, выпущенных детскими руками. И гибли подростки, пытаясь спасти обреченное!

Существует немало мемуарной литературы, в которой нападение на Советский Союз представляют как прихоть немецкого фюрера, возникшую у него во время победоносных сражений на полях Франции.

Литература эта умышленно подается таким образом, чтобы уйти от осуждения за преступления против человечества, сваливая вину на одного человека, подверженного маниакальной человеконенавистнической идее и особенно ярко выраженной юдофобии.

Раньше говорили, что в Германии было много генералов, но не было мемуаров. Гитлеровские генералы ликвидировали этот пробел. Но, вся мемуарная литература выгораживает автора, взваливая вину только на одного человека, прежнего вождя нации.

Вопреки высказываниям о непредсказуемости поведения Адольфа Шиккельгрубера (Гитлера), действовал он разумно, подбирая союзников для нападения на Россию. Выбор, в первую очередь, определялся не столько боеспособностью войск, как границами, которые имело такое государство с СССР. Такими государствами оказались три: Румыния, Венгрия и Финляндия. Польша была не в счет, так как территория ее была оккупирована прежде. Может, поспешил Гитлер с оккупацией Польши, прервав мечтания польского генералитета о Польше, от можа и до можа (от моря и до моря)? А может, и нет? Ведь Польша, нахватав в 30-х годах земель с непольским населением, продолжала иметь территориальные претензии к своим соседям: Германии, Вальному городу Данцигу, Литве, Советскому Союзу, Чехословакии. Она тоже мечтала о создании Великой Польши, от Балтики до Черного моря. Но не повезло полякам, не удалось поляку Беку убедить Риббентропа о включении Польши в антикоминтерновский блок. С Польшей — союзницей или с Польшей — рабыней, ясной была мысль фюрера: растянуть оборону России, прорвать ее танковыми клиньями, пересечь коммуникации, создать хаос не только в прифронтовой полосе. Что касается моральной оценки честности и порядочности руководителей союзных государств, то они не интересовали фюрера, он осознавал их тайные желания, и этого было достаточно.

Ближайший сподвижник Адольфа Гитлера — Муссолини, дуче Италии. Возникает вопрос тут же: не из желания помочь ли другу, Фюрер перевел театр действий с Ламанша, в пески Ливии? Посылает корпус генерала Роммеля через Средиземное море, полное кораблей противника для борьбы с англичанами в Северную Африку? А вообще, — спросить память прошлого, — нуждался ли Муссолини в той помощи? И хотел ли он воевать с англичанами в Африке? Ведь Бенито Муссолини еще 26 июня 1940 года писал Гитлеру: «Фюрер! Теперь, когда пришло время разделаться с Англией, я напоминаю Вам о том, что я сказал Вам в Мюнхене о прямом участии Италии в штурме острова. Я готов участвовать в нем сухопутными и воздушными силами, и Вы знаете, насколько я этого желаю. Я прошу Вас дать ответ, чтобы я мог перейти к действиям. В ожидании этого шлю Вам товарищеский привет, Муссолини».

Почему Гитлер не выполнил желания старинного друга. Кто заставил изменить планы. А ведь стоило это огромных материальных средств и 100 тыс. человеческих жизней

Возникает невольно, подспудно, мысль такая: «Не подыскивал ли Гитлер места для переселения туда евреев? Не финансировали ли его африканский поход из сионистского центра?» Пусть и звучит фантастически нелепо мой вопрос, но исключить я его не могу, поскольку не вижу ни одной «порядочной» цели, кроме этой?

А вот для крестового похода на восток воинство Муссолини беспокоило фюрера.

Италию специально приглашать к нему не следовало. Сотрудничество Германии с Италией было делом давно решенным, хотя немецкий генеральный штаб не возлагал на итальянцев слишком больших надежд. Действия итальянцев в Албании показали, что боевые качества итальянских дивизий весьма низкие, а экономические возможности Италии крайне ограничены. В силу этих обстоятельств немецкий генералитет был осторожен в планировании итальянского участия в будущей восточной кампании. Встреча Гитлера, графа Чиано и Бенитто Муссолини произошла на Вильгельмштрассе, в резиденции Иоахима фон Риббентропа. Муссолини любил позировать при любой встрече. Не избежал он этой позы и в разговоре с Гитлером. Дуче Муссолини, дружески обнимая фюрера за плечи, говорил быстро и убежденно о той ведущей роли, какую должно было выполнять итальянское воинство. Гитлер кривился, как от зубной боли, но молчал, зная слабости своего старшего друга, позволяя ему с пафосом произносить банальные речи. Дуче обещал Гитлеру экспедиционный корпус в 40 тыс. человек. Но в Италию Гитлер не верил, и не было потому ей дано никаких территориальных обещаний.

Продолжая считать себя неразлучными друзьями, Муссолини и Гитлер не всегда были откровенны друг с другом. Так, готовя нападение на Албанию, Дуче делал это в секрете от фюрера. И тот о начале действия плана «Барбаросса» поставил в известность Муссолини только за день до 22 июня 1941 года.

Бенитто, получив это известие, перед тем как отправиться спать, сказал своей жене:

«Дорогая Рахель, это значит, что война проиграна!»

Итальянцы побывали в нашем городе. У меня лично они оставили представление о том, что не могли потомки гордых римлян быть такими трусливыми и такими грязнулями! Что это, какое-то недоразумение? Прежде я был совсем иного мнения о выходцах с Аппенин. О военных качествах итальянских солдат можно было судить по отношению к ним немцев. Не пользовались южане уважением потомков арийцев, немцы не скрывали пренебрежения к ним.

Румыния еще в 1939 году входила в планы английского правительства, пытавшегося использовать ее в политической игре против фашистской Германии. В 1940 году в Румынии произошел фашистский переворот, и началась систематическая подготовка к участию в нападении на Советский Союз. Кондукатор Антонеску мечтал о создании Великой Румынии. Англия уже не имела возможности воздействовать на своего прежнего союзника. Гитлер рассматривал Румынию в качестве серьезного союзника. В отличие от итальянских сил, Гитлер собирался использовать румынские дивизии, полагая, что гибель двух румынских дивизий позволит сохранить одну немецкую. Антонеску, практически правитель Румынии, получил заверения Гитлера о возвращении Румынии Бессарабии и Северной Буковины в случае участия ее в войне против России. Более того, фюрер говорил при личной встрече с Антонеску, что при условии активного участия Румыния может рассчитывать и на оккупацию других советских территорий вплоть до Днепра. Эти обещания распирали грудь румын от гордости, от гипертрофированной своей значимости! Ну, что поделать, если глаза завидущие закрывает пелена слепоты политической. Румыны, скажем, считали Одессу исконно румынским городом. Какая разница, что ее основал князь Потемкин, да еще с приставкой какой-то — «Таврический» к имени своему, земля-то румынская, в глубине веков отторгнутая турками. Каких веков — это тоже неважно!

Раз давались обещания, значит, заинтересован был в румынах фюрер немецкой нации. Обещать — не значит выполнить! Пусть довлеет над румынами лозунг: «Romania marе» (Великая Румыния).

Румын в Крыму, исключая немцев, было больше всего. Население города не опасалось румын так, как опасалось немецких солдат или русских полицейских. Румына при случае и отругать можно было и вытолкать вон из дома, если он туда заглядывал. Румыны вели себя так, как вели себя цыганы. За ними нужен был глаз да глаз. Не уследишь, он на глазах твоих что-нибудь украдет. Крали румыны иногда безо всякой цели, просто для того, чтобы не утратить навыки этого ремесла, так, похоже, свойственного большинству румын. Румына легко было и подкупить. Находясь в концлагере, я пользовался всяким случаем, когда часовыми становились румынские солдаты, подкупать их для выхода за пределы лагеря, правда, в пределах видимости. Платою служили советские серебряные полтинники выпуска 1924 года. Мне удалось пронести их в количестве 10 штук. Как воины румыны значительно уступали немцам.

Привлечение 19 венгерских дивизий к походу на Россию сопровождалось также обещанием земель в Югославии, да и в России тоже. Венгрия могла рассчитывать на передачу старого Галичского княжества, предгорья Карпат до Днестра. Хорти, возглавляющий Венгрию, от имени своего народа дал согласие на участие в экспедиции без лишних уговоров.

Мадьяр в Керчи было мало. Они не отличались добротой отношений к нам, мы тоже избегали общения с ними. Чувствовалась внутренняя настороженность и враждебность этих людей.

Финнов уговаривать в феврале 1941 года в Хельсинки прибыл представитель немецкого генерального штаба полковник Бушенхаген. Премьер-министр Финляндии Рюти и барон Маннергейм заявили, что не хотят себя связывать обещаниями, хотят располагать свободой действий. Финны, как и румыны, мечтали о создании «Великой Финляндии», в которую б вошли Карелия, Кольский полуостров, Архангельская и Вологодская области. За участие в войне Финляндии были обещаны Гитлером от щедрот своих еще и Ленинградская область.

Говоря о свободе действия, финны уже 22 июня начали военные действия против СССР.

Финнов у нас, в Крыму, не было. Зато были австрийцы, болгары, словаки, чехи, поляки. Лучше других к нам относились словаки и чехи.

Уже тогда у рядовых граждан страны Советов возникали сомнения в правильности действий наших предков, отдававших жизни свои во имя освобождения единоверцев от ига османов. Как повел себя болгарский царь Борис? Принял сторону Гитлера. Как повела себя Румыния? Приняла сторону Гитлера. Я понимаю, что оценка силы Германии тогда играла роль в выборе направления действий, и все же…

Эти сомнения перешли в твердую уверенность, когда действиями Ельцина Союз был развален, а потомков тех, кто на Шипке и на берегу Прута бились за свободу болгар, потомки тех болгар стали во враги записывать!

Не исключалась возможность склонить Англию к союзу против России. Вспоминается шум, поднятый Рудольфом Гессом, полет которого следует тоже рассматривать, именно, как попытку склонить Англию к союзу с Германией.

Гесс полетел в Англию

В преддверье нападения Германии на Советский Союз, а именно вечером 10 мая 1941 года заместитель Гитлера, рейхсляйтер Рудольф Гесс появился на одномоторном самолете в небе над Англией. Приземлиться он не мог, поэтому выбросился из самолета на парашюте и повредил себе ногу. 11 мая к нему прибыл герцог Гамильтон, которому Гесс кратко рассказал о цели незапланированного визита. Потом у него было несколько встреч с Кирпатриком, бывшим советником английского посольства в Берлине, которого он лично знал и который мог удостоверить его личность. Заявление Гесса заключалось в том, что он предлагал Англии перед нападением на Советский Союз вступить в соглашение с Германией на базе раздела сфер влияния.

О полете такой высокой шишки скоро узнал весь мир. Об этом происшествии заговорили взрослые мужчины нашего двора. Каждый высказывал свое предположение о цели полета. И все они были далеки от истины. Но вскоре в наш дом пришла война, и о Гессе забыли. Потом уже, когда я занимался материалами Нюрнбергского процесса, меня удивило, что суд приговорил Гесса к пожизненному тюремному заключению. Я знал, что Гесс был арестован в мае 1941 года и в событиях Отечественной войны не участвовал. Мне многое было непонятно, и я решил более подробно ознакомиться с особенностями этого дела, во многом напоминающими детектив. Представим себе следующее: 10 мая 1941 года, 10 часов утра, Гесс уже над территорией Англии.

Приемная перед кабинетом Гитлера. Несмотря на позднее время в помещении мертвенная тишина, тяжелые шелковые занавесы почти не пропускают света. Гитлер спит. Заседание совета закончилось далеко за полночь. Вдали послышался глухой стук открываемой двери. Звуки шагов, приглушаемые толстыми ковровыми дорожками. У порога появляются Альберт Борман, брат Мартина Бормана, и адъютант Гесса, оберфюрер (генеральский чин) СА Карл-Гейнц Пинч. Альберт Борман просит камердинера Гитлера Линге разбудить Гитлера и доложить, что к нему прибыл Пинч с письмом от Гесса. Дело — срочное. Линге постучал в дверь. Сонный голос Гитлера отозвался: «Что случилось?» Линге доложил. Последовал ответ: «Сейчас выйду!»

Через несколько минут из своего кабинета вышел небритый Гитлер. Окинув взглядом прибывших, он подошел к Пинчу, поздоровался с ним за руку. И тут же попросил письмо Гесса. С письмом в руке фюрер быстро спустился по лестнице. Линге, Борман и Пинч еще не успели сойти с лестницы, как Гитлер уже позвонил.

Когда Линге вошел в гостиную, Гитлер стоял у самой двери, в руках у него было распечатанное письмо. Он резко спросил Линге: «Где этот человек?» Тон сказанного был таков, словно не он только что с этим человеком тепло поздоровался.

Линге, ни слова не говоря, вышел и вернулся с Пинчем. Гитлер обратился к Пинчу довольно сурово: «Содержание письма вам известно?» Пинч ответил утвердительно.

Линге, уходя, видел, как Гитлер и Пинч подошли к большому мраморному столу, о чем-то беседуя. Выйдя за дверь, Линге услышал за своей спиной звонок. Его опять вызывал к себе фюрер. Гитлер сказал вошедшему Линге: «Пусть придет Хегль!»

Хегль, начальник полицейской команды при штабе Гитлера, быстро явился. Гитлер тут же приказал ему арестовать Пинча. Арестованного генерала вывели во двор, посадили в «Опель-адмирал» и отправили в гестапо. Гитлер, оставшись наедине с Линге, велел срочно вызвать Мартина Бормана, который тогда был начальником штаба у Рудольфа Гесса. После короткого разговора с Борманом, Гитлер вызвал к себе Геринга и Риббентропа. Разговор с ближайшими соратниками затянулся. Но, кажется, все они пришли к единому мнению. После их отъезда, Гитлер приказал своему окружению, до поры до времени молчать, чтобы ничто не попало в уши работникам печати.

Поздно вечером имперский руководитель печати Дитрих доложил Гитлеру о том, что радио Англии только что сообщило о прилете туда Гесса для разговора со своим другом герцогом Гамильтоном. Гитлер удовлетворенно выслушал эту новость. Дитрих, хорошо зная характер фюрера, не сомневался, что тот был подготовлен к такой новости.

Гитлер приказал Дитриху представить в печати полет Гесса как полет «невменяемого больного». Между тем Пинч был доставлен в гестапо, где должен был сделать заявление о том, что он заметил у своего шефа признаки психического расстройства. После сделанного заявления Пинча выпустили из гестапо. Генерал легко вздохнул, выходя из здания, куда по своей воле никто не приходил. Но радость его была преждевременной. Вскоре он был разжалован из генерала в рядовые и направлен в составе штрафной роты на фронт. Наверное, таким путем руководство Рейха решило отделаться от нежелательного свидетеля. Но Пинч оказался слишком живучим. Пребывание в штрафной роте не сказалось на его здоровье, он, вопреки желанию некоторых, продолжал жить. Прошло немало времени, о Пинче забыли, и он о себе никому не напоминал. Он молчал. Наконец, молчание его было вознаграждено, в декабре 1944 года Гитлер соблаговолил произвести его из рядовых в лейтенанты.

Война продолжалась, побывал Карл-Гейнц Пинч и в советском плену. Из его показаний следовало, что полет Гесса в Англию был частью большой военно-политической акции, задуманной Гитлером. А он, генерал, один из приближенных к Гессу, оказался козлом отпущения.

Что-то не сработало в этом плане. Не клюнули англичане на приманку. В своем, въевшемся в плоть и кровь «антикоммунизме» они на этот раз удержались от соблазна войти в сговор с немцами… Прошла война, осуждены руководители Рейха за преступления перед человечеством, скончался и Гесс в берлинской тюрьме «Шпандау», куда он был заключен пожизненно, и все-таки слишком много вопросов, на которые хотелось бы получить ответы, остались открытыми.

Расчет ошибочен, старания напрасны.

Два фронта предстоят Германии в войне.

Последствия войны, действительно, ужасны.

И Гесса жизнь закончится в тюрьме.

То, что все не так просто обстоит с делом Рудольфа Гесса, это становится ясным из того, как строго охранялся одинокий заключенный. Когда совершались самые страшные преступления Рейха, Гесс находился в Англии на положении пленного, до самого дня победы. Но он был осужден на пожизненное заключение. За что? Он же сдался сам? И почему он отсиживал в тюрьме, находящейся в английском секторе оккупации Германии? Почему, когда родственники Гесса просили освободить узника, мотивируя это его глубокой старостью, англичане отказывали им, под предлогом того, что СССР против освобождения? СССР был против, но это не помешало англичанам освободить Шпеера, Шираха Функа, Нейрата, Редера, тоже осужденных на пожизненное заключение за более тяжкие преступления. Освободили даже бывшего гроссадмирала Денница, командовавшего подводным флотом Германии, который во время военных действий приказывал не спасать экипажи торпедированных немцами британских кораблей. А, когда пришло сообщение о том, что Горбачев согласен на освобождение Гесса, тот был немедленно убит. Правда, было объявлено миру, что Гесс покончил жизнь самоубийством! Но возникает вопрос: не от радости ли о предстоящем освобождении он это сделал? Боялись, ох, как здорово англичане боялись, что полупарализованный Гесс разговорится! О чем мог поведать миру Гесс? О чем он беседовал с Уинстоном Черчиллем? Прошло 60 лет, и рассекретили британцы тайну переписки Черчилля со Сталиным. А вот о переговорах с Гессом сказали так, что они будут рассекречены после 2017 года. А потом, когда общественность возмутилась этим, сообщили, что вообще эти материалы не секретны, и подсунули журналистам бумажки малой значимости, утаив главный документ. Может, в нем содержится секрет того, почему Гитлер за все годы войны не сделал ни одной попытки высадить свои войска на берега туманного Альбиона, когда они с 1940 году по существу были беззащитны. Об их беззащитности свидетельствовал в свое время сам Черчилль. Не потому ли была сначала нашими союзниками сокращена, а потом и полностью прекращена помощь Советскому Союзу по системе Ленд-лиза. Выжидал Черчилль момент, наблюдая за ходом происходящих событий, и когда увидел, что не развалился Союз, а начал одерживать победы над гитлеровскими войсками, одну за другой, постарался помочь Гитлеру удержаться на плаву. Боялась британская лиса усиления мощи Красной Армии. А, чтобы это выглядело не просто грубым отказом в помощи Сталину, нужно было обосновать решение сокращения военной помощи усилением потерь при транспортировке грузов в Мурманск. Не для этого ли было совершено преступление, заключающееся в том, что морской караван PQ — 17 был по пути следования в Мурманск оставлен без прикрытия приказом, поступившим из Лондона? Ведь, согласно ему, два английских линкора, авианосец, восемь крейсеров, 26 эсминцев, 16 эскортных и спасательных кораблей, оставив без охранения транспортные суда, отправились в поиски немецкой эскадры, состоящей из линкоров «Тирпица», « Шера», легкого крейсера и восьми эсминцев? А транспортным судам было приказано рассеяться и самостоятельно добираться до Мурманска. Что могло сделать огромное неповоротливое судно, оставшись один на один с подводной лодкой? Большинство транспортных кораблей тогда пошли на дно моря вместе с военным грузом и людьми. Только отдельным судам, в том числе и двум советским, удалось достигнуть цели. Правда, сам линкор «Тирпиц» стремительно двигающийся в сторону оставленного без охранения транспортного каравана, был торпедирован советской подводной лодкой, которой командовал капитан второго ранга Н. А. Лунин. Счастье «Тирпица», что советская подводная лодка могла послать только две носовые торпеды, и он не затонул. Но повреждения были столь значительные, что линкор на долгое время вышел из строя. А что делала огромная союзная эскадра боевых кораблей, рыская по морским простором? Гонялась за тенью «Тирпица»? И, все же, в конечном счете, помощь России под предлогом опасности транспортировки грузов прекратилась. Можно, конечно, и другие предположения приводить в обоснование тайны полета Гесса в Великобританию, сама тайна от этого не исчезнет? Но, полагаю, что тайна стоит того, чтобы не быть раскрытой никогда — не станет же Англия выставлять себя всему миру на позор? Как объяснить соотечественникам, что Черчилль, своих, английских моряков, в угоду политическому взгляду, утопил в водах Атлантики?

Куда щука с пастью, туда и рак с клешней

Особый разговор о Западной Украине. Она слишком короткий срок прожила в составе СССР, а практически оторванной от Восточной русской цивилизации находилась с XIII века.

Над сознанием этих людей, у которых была тяга вначале ко всему русскому, которые так себя и звали, основательно потрудились и поляки, да и австрийцы с венграми, формируя образ москаля, во всем враждебного, несущего Галиции и Волыни только зло. И никогда не имея государственности, постоянно мечтая о ней, западные украинцы станут обвинять в отсутствии ее тех, кто нес ее им. Иллюзия создания маленького, обособленного мира будет всегда довлеть над ними, не давая возможности вырваться за пределы ее. Беднота бескрайняя заставит их с завистью смотреть на Запад, отправляться за океан в поисках счастья. Время не излечит западных украинцев, они останутся поборниками самостийного государства, так и не поняв, что в мире, где происходят процессы глобализации, это просто невозможно!

Руководителям Рейха мало было того, что на них работала экономика оккупированной Западной Европы и четыре государства добровольно дали согласие участвовать в войне с Россией, они стали искать пушечное мясо по всей Европе.

Гитлер, Гиммлер, Геббельс развернули отчаянную пропаганду «Крестового похода против коммунизма» и стали создавать во Франции, Бельгии, Голландии, Дании и Словакии «добровольческие легионы» СС, рассматривая вояк из этих легионов только как пушечное мясо. Решение этого вопроса затягивалось. В передовых развитых странах добровольцев находилось мало. Умные люди не хотели воевать за чуждые им интересы. Нужно было срочно обратить внимание на тех, кто, испытывая национальное недовольство, жаждал освобождения. И такие нашлись.

Адмирал Канарис, возглавляя немецкую военную разведку «Абвер», давно носился с идеей использования украинской националистической эмиграции с целью создания базы для отторжения Советской Украины. Десятки тысяч рейхсмарок были потрачены на изменников, которым Абвер отводил роль сатрапов сначала в Западной Украине (после разгрома Польши), а затем во всей Украине. Эта идея давно вынашивалась в берлинских кабинетах, еще, пожалуй, со времен кайзеровской оккупации Украины. Тогда, при отступлении, был вывезен в Берлин гетман Павел Скоропадский, и ему была выделена официальная приличная пенсия от военных властей. Но оказалось, что Скоропадский был не той фигурой, которая стала бы торговать своей совестью и честью. Вермахт вынужден был обратить внимание на мелкие националистические группы. Среди них особое место заняла группа ОУН, возглавляемая полковником Коновальцем, а затем Мельником.

Замена одного другим была вынужденной. Устранили беднягу Коновальца сотрудники ОГПУ. И поделом — не трогай советских дипломатов. Убили сотрудника советского консульства в Львове Майлова. Следовало Коновальцу знать, что ЧК не оставляет неотомщенными преступления против своих! Хотя бы вспомнил, как с Петлюрой расправились. Какой-то еврей, парижский часовщик, Самуил Шварцбард, среди бела дня на бульваре Сен-Мишель подошел к Симону Петлюре, вытащил пистолет… Пиф-паф, и Симон уже в «небесной канцелярии» кается в смертных грехах, но их так много, что судьи небесные, в самый отдаленный круг ада направляют Петлюру. И французский суд оправдал Шварцбарда, когда тот объявил убийство местью за родственников, погибших при петлюровских погромах. Поговаривали тогда, что Шварцбард — тайный агент ОГПУ.

Полковник Коновалец должен был не доверять своему окружению, ведь продажность, желание заработать, пусть даже на измене близких, стало обычным среди оуновцев. Верил, как самому себе, Николаю Лебедю: вместе офицерами служили в австро-венгерской армии сечевыми стрельцами, вместе в плену у русских под Царицыным были, не одну рюмку горилки выпили, из одного котелка ели. А продал Николай Лебедь друга своего закадычного. Заарканили чекисты как-то Николая, выдал тот слабости Коновальца, стал тот жертвою любви к сладкому. Законспирировался полковник надежно, получив паспорт на литовца по фамилии Новак. Связь поддерживал через Конрада Полуведько, своего представителя в Финляндии, а тот, оказывается, работал не только на германскую, но и на финскую разведку. Мало того, он еще являлся и агентом ОГПУ.

Разработало ОГПУ план уничтожения пана Новака. Для выполнения задания был послан Павел Анатольевич Судоплатов, в будущем генерал. Естественно, осторожный Коновалец не подпустит к себе, кого попало! Судоплатова, которому ОГПУ выправило литовский паспорт на имя Николса Баравскоса, Лебедь должен был выдать за своего племянника.

Лебедь и Баравскос прибыли в Финляндию к Конраду Полуведько. Тому «племянник» Лебедя не понравился, и он запросил центр разрешить ему устранить подозрительного. Центр отказал. Полуведько сообщил прибывшим через некоторое время, что встреча должна состояться в Роттердаме в одном из ресторанов. 23 мая 1938 года встреча состоялась. Пили французский коньяк. «Племянник» Лебедя подарил полковнику огромную коробку шоколадных конфет. В этой коробке находилась мина. Она должна была сработать через полчаса после того, как коробка примет вертикальное положение. Коновалец был доволен. Он любил шоколадные конфеты! Кроме того, сообщения, переданные ему, были приятными, сулили большие деньги. Уходя, Коновалец поставил коробку в портфель. Судоплатов зашел в ближайший магазин, купил себе там шляпу и модный плащ. Он долго примерял его. Удовлетворенно улыбнулся, услышав неподалеку негромкий взрыв. Место Коновальца заняли Мельник и Бандера.

ОУН превратилась в главное орудие Абвера. Для нее были созданы в Германии специальные диверсионные школы, а «внешней базой» была избрана Польша, где оуновцы проходили практику, совершали террористические акты против советских дипломатов и польских демократов. В этих делах особенно проявили себя отличники учебы: Степан Бандера и Ришард Яры.

Для контактов со Степаном Бандерой Главное управление имперской безопасности (РСХА) поручило Эрнесту цу Айкерну найти человека, им стал человек Бандеры Николай Лебедь. Айкерну было сообщено Бандерой, что тот отдает в распоряжение немцев все подполье Галиции и Волыни. Недешево обошелся Бандера немцам, он получил от них 2,5 миллиона марок.

На эти деньги ОУН развернул диверсионную и террористическую деятельность. Были убито много деятелей советского консульства и польских руководителей. Убийство министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого заставило польскую полицию зашевелиться. Ей удалось схватить непосредственных организаторов убийства Степана Бандеру и Николая Лебедя. Оба были приговорены к смертной казни через повешение, замененное по просьбе немецких властей на пожизненное заключение.

9 сентября 1939 года, уже после начала войны с Польшей, генеральный штаб немецкой армии отдал распоряжение о том, что на польской территории должны быть созданы три административные единицы: «Познань», «Варшава», «Западная Украина». Во исполнение этой директивы Абвер срочно послал офицера из отдела диверсий и саботажа в штаб 14-й армии для отработки всех вопросов, связанных с Украиной.

12 сентября на совещании в поезде Гитлера начальник отдела диверсий и саботажа Лахузен беседовал с Кейтелем и Риббентропом, обсуждая возможности действий украинских националистов в целях образования самостоятельной «польской и галицийской Украины».

Срочно потребовалось установить контакты с Мельником и Яры, дабы ускорить их приготовления к такому судьбоносному решению.

Но планам этим не суждено было свершиться. 17 сентября 1939 года Красная Армия перешла границу и в короткий срок заняла Западную Украину и Западную Белоруссию.

Это обстоятельство вызвало в германских военных кругах большое недовольство. В верхушке рейха и вермахта царило подлинное возмущение по поводу того, что немцы дали «большевикам» возможность беспрепятственно продвинуться вперед. Не знаю, как Бандера вел себя тогда, а вот Ришард Яры был вне себя от возмущения. Ведь все, что им было задумано, в тартарары летело. А генерал Гальдер, начальник немецкого генштаба назвал 17 сентября «днем позора немецкого политического руководства».

Какой объем информации полагалось знать оуновцам, служившим фашистам? Оставались ли они слепыми исполнителями или все-таки?..

Еще до нападения Германии на Польшу крупный немецкий дипломат Рудольф фон Шелия, выходец из известной аристократической семьи, ненавидевший выскочку Гитлера, один из деятелей разгромленной гестапо «Roten kapelle», организации немецких антифашистов, передавал через связного в Москву: «Вицедиректор политического департамента министерства иностранных дел Польши Кобылянский сказал в беседе со мной: «Министр не может говорить так открыто, как говорю я. Вопрос о Карпатской Руси имеет для нас решающее значение. Вы видите, какое беспокойство вызывает этот вопрос в наших украинских областях. Мы подавляли и будем подавлять это беспокойство. Не делайте для нас невозможным проведение нашей политики. Если Карпатская Русь отойдет к Венгрии, то Польша будет согласна выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину».

Руководство Третьего рейха не планировало создания марионеточных государств на территориях Украины и Великороссии. Гитлер решил разделить территорию Украины на несколько рейхскомиссариатов. В один из таки комиссариатов, под называнием «Рейхскомиссариат Украина» и вошли Волынь, Полесье, Правобережье и часть Полтавской области. Столицей рейхскомиссариата стал город Ровно, а рейхскомиссаром Эрих Кох.

На деле система управления оккупированной Украины оказалась очень сложной. Вермахт тоже участвовал в системе управления. Очень часто действия рейхскомиссара и военного командования не совпадали. Скажем, Абвер вооружал украинские националистические образования, а оккупационная администрация разоружала их. Это дает возможность оставшимся в живых сегодня оуновцам говорить об их борьбе с Гитлером.

Никто в период войны не рассматривал западноукраинских националистов как самостоятельную политическую силу. Их желания не учитывались, а самостоятельность действий пресекалась. Примером служит известный скандальный эпизод, когда 30 июня 1941 года представители группы Степана Бандеры, ворвавшись во Львов, поспешно провозгласили «украинское государство». Премьером этого государства стал ближайший соратник Бандеры Ярослав Стецько. Немцы буквально обалдели от такой наглости своих наймитов и не одобрили этот «самостийный» шаг — бандеровец Стецько и сам Бандера были арестованы. Сегодня ОУН козыряет тем, что Стецько и Бандера находились в 1941—1944 годах в концлагере Заксхаузен. Но это заведомая ложь. Они были не в концлагере, а в «бункере Целенбау». Там же находились премьер Франции Леон Блюм, бывший канцлер Австрии Курт Шушниг и другие высокопоставленные государственные деятели. Находящиеся в этом бункере получали помощь от Красного креста, имели возможность свободно выходить за пределы бункера. Бандера, кроме того, имел возможность и руководить подготовкой оуновцев, проводимой в замке Фриденталь. Немцы называли само пребывание в бункере — почетной изоляцией. Никаких мытарств Бандера и Стецько не несли. Просто они находились во временной почетной ссылке за непослушание. Создается у населения Украины, не прикасавшегося к истории Второй мировой войны, из оуновца образ защитника родины.

Многолетний сотрудник гитлеровского Абвера Теодор Оберлендер считался прекрасным специалистом по «Востоку». Еще до начала войны (зимой 1940—1941 года) при его непосредственном участии был сформирован из украинских националистов батальон «Нахтигаль» (соловей), в котором Оберлендер в чине обер-лейтенанта играл роль «политического советника». Командиром батальона был сотник Р. Шухевич. Да-да, тот самый Шухевич, которого назвал президент В. Ющенко борцом за Украину, достойным сыном своего народа. Тогда же был сформирован еще один батальон — «Роланд», командир которого тоже был «достойным уважения»» — сотник Р. Яры. Поначалу их вооружение и униформа ничем не отличались от пехотных батальонов вермахта. Потом уже для парада в Львове им на погоны были нашиты небольшие желто-голубые полоски. Вот откуда цвет украинского флага пошел!

Против кого оуновцы воевали? Напомню тем из них, кто подзабыл, как они отрабатывали, вложенные в них Абвером рейхсмарки: 3 июля 1941 года в городе Львове специальные группы из батальона «Нахтигаль» вместе с нацистами по заранее заготовленным Абвером спискам произвели аресты многочисленной группы польской интеллигенции, среди которых были крупные ученые и известные профессора. Всех их, ни в чем неповинных, поместили в здание так называемой бурсы Абрагамовича, а затем на рассвете 4 июля расстреляли на склонах расположенной поблизости Валецкой горы. После множества кровавых расправ, совершенных на украинской земле, батальон «Нахтигаль» был расформирован.

К концу 1942 года вооруженные формирования ОУН окрепли, вожди их разделались с соперниками. И тогда ОУН приступила к этническим чисткам на Волыни и в Галиции. Русских, приехавших из СССР, было мало, их сразу перебили. Теперь настала очередь поляков и евреев. Только на Волыни было вырезано около 80 тысяч поляков.

В конце марта — начале апреля 1943 года в Дубенском, Ровненском, Луцком, Здолбуновском, Кременецком уездах было убито более двух тысяч человек.

На рассвете 11 июля 1943 года УПА при активной поддержке местного украинского населения окружили и напали на 167 населенных пунктов одновременно. Людей сжигали в домах, резали пилой, сажали на кол, заживо закапывали в землю, топили в колодцах. Вернулись времена средневековья. Таковы героические дела Украинской Повстанческой армии.

Помимо украинских националистических подразделений, украинские националисты активно вступали и в чисто германские формирования. К февралю 1942 года 14,5 тысячи западных украинцев состояли в полицейской организации «Мурава». В июне 1944 года из личного состава «Муравы» был сформирован батальон №23, введенный в состав 30-й пехотной дивизии СС.

28 апреля 1943 года рейхсфюрер Гиммлер подписал приказ о формировании дивизии СС «Галичина». Вступить в дивизию пожелали 82 тысячи добровольцев из западных украинцев. Из них немцы отобрали 35 тысяч. Остальные были направлены в другие формирования. В середине июня 1944 года Красная Армия под Гродами окружила восемь германских дивизий, в числе которых была и «Галичина». Из четырнадцати тысяч этой дивизии вырваться из окружения удалось лишь трем тысячам.

Из ее остатков и нового пополнения галичан была сформирована 14-я пехотная дивизия СС. Воевала она против югославских и чешских партизан. Потом в 1945 году на севере Италии она сдалась англичанам.

Есть, знать, о чем вспомнить ветеранам эсесовцам, сидящим за кружкой пива, и регалии, выходя на парад в Львове показать!

Запоздалые советы прошлому

За рубежом, да и не только там, часто появляются «исследования прошлого», в которых ставятся упреки Гиммлеру и Гитлеру в том, что они напрасно проводили в России столь жестокую политику, что надо было больше дать свободы местному населению, санкционировать образование отдельных национальных государств — и тогда все было бы прекрасно.

Да, оккупанты сурово относились к гражданскому населению. Даже слишком сурово! А что было бы, измени они свое поведение? Удалось ли бы им победить в той войне? Ответ на этот вопрос может быть один — нет! Кто был в оккупированной немцами Керчи, знает, что в конце 1942 года и в 1943 году немцы прекратили проводить массовые репрессии. Возможно, этому способствовали их неудачи на фронтах? Появилась озабоченность при мысли о том, что за содеянное отвечать все-таки придется? Но население города, за малым исключением, продолжало люто ненавидеть врага!

Удивительно, советы ушедшему прошлому дают те, кто или плохо знают о планах, вынашиваемых главарями рейха, или, сказать проще, наводят тень на плетень.

В окончательных планах рейха не шла речь о создании каких-то государств, зависимых от Германии, речь шла о создании на захваченных землях немецких, и только немецких поселений, а также о германизации той части местного населения, которое соответствовало жестким арийским стандартам.

Рейхскомиссар рейхскомиссариата «Ostland» Генрих Лозе поспешил приступить к выполнению этого плана на территории Прибалтики. Население Эстонии считалось наиболее чистым в расовом отношении. За ними должны были идти латыши и в третью очередь литовцы. Все евреи подлежали уничтожению. Славяне — выселению на территорию Финляндии. Также выселялось туда все население Псковской, Новгородской и Ленинградской областей. Названные земли должны были образовать округ Ингерманландию, заселяемую немцами. Петербург переименовывался в «Адольфсбург».

В Белоруссии процесс германизации, проводимый Лозе, задерживался по вине массового героического сопротивления местного населения. Туда после подавления сопротивления планировалось массовое переселение поляков.

Украину ждало массовое истребление и выселение жителей. Уж больно земли были хороши. Сюда переселялись немцы из Болгарии, Румынии и Югославии в качестве военных колонистов. В живых из местного населения оставлялись украинские дети, соответствующие расовой стандартизации. Начались поиски детей с голубыми глазами.

В августе 1942 года из района Винницы было изгнано коренное украинское население. Здесь решили создать военное поселение Хегевальд. А в районе Коростеня — военное поселение Ферстенштадт.

В Крым по предложению начальника немецкого гражданского управления в Крыму Альфреда Фрауенфельда следовало переселить немцев из Южного Тироля. Гитлер санкционировал это предложение. Был план переименования городов Крыма. Симферополь должен был стать Готенбургом, а Севастополь — Теодорихсгафен. Для Керчи название было еще не придумано. Следует подумать над тем, какая судьба ждала людей, населяющих Крым вообще? Следует подумать, в частности, и крымским татарам, обязательно подумать над тем, что их ожидало, победи в той войне немцы? Ведь они на принадлежность к арийской расе никак не тянут! А немцы в Крыму других жителей, не арийского типа, поселять не планировали!

Я не стану развивать далее эту тему, она требует невероятно большого времени, хотя и подкрепляется огромным документальным материалом. Я использовал крохи истинного положения вещей, чтобы показать тем, кто еще, по тупости своей, полагает, что в случае победы Германии над Россией, его ожидали бы райские кущи. Это касается и тех, кто в период войны верой и правдой служил Гитлеру, надеясь на «самостийность».

Кремлевские поиски союзников

Очень часто мысль посещала наших людей во время войны, почему мы не сумели раньше сколотить антифашистскую коалицию? Что мешало этому?

Поиски друзей, а обстановка этого требовала, затянулись надолго. Естественно, их приходилось искать среди тех, кто пока не исповедовал тактики нападения и не входил в агрессивные союзы. Естественно, учитывались экономическая и политическая значимость государств, с которыми следовало бы вести переговоры по этому поводу. К тому же, попустительство великих держав, позволивших Гитлеру предъявлять земельные претензии к соседям, и аннексировать их, разбудили алчность многих государств. Польша предъявляла претензии к Чехословакии, Литва к Польше, Болгария к Греции — всех претензий не перечислить… Как при таком раскладе формировать союз? Мир государственного недоверия и склок.

Германия с Италией образовали ось, соединяющую их интересы. Скоро эта ось превратится в треугольник, когда к ней присоединится Страна восходящего Солнца (Япония).

Поведение всех трех было крайне агрессивным. И на этом фоне поражала инертность всех остальных. Особенно инертными из крупных, экономически развитых стран Европы были Франция и Великобритания.

Ведут игру Берлин и Лондон,

Париж, Москва и Вашингтон.

Но проиграть ведь кто-то должен,

Коль карты нет, и серый фон!»

Задача представителей первого в мире социалистического государства была сложной, сложнее быть не может. Оно устройством своим несло разорение богатым, а в руководство любой страны никто не додумался в то время допускать бедняка.

Если говорилось о том, что во власти на Западе находится «выходец из народа», можно было не сомневаться, что в очередной раз придется иметь дело с мифом.

Такое говорили повсюду о Гитлере. Что он и по венским ночлежкам скитался. И что у бедняги порой и на кусок хлеба денег не было. И что перебивался он с хлеба на воду, покупая краски для своих творений.

Правда, когда решили проверить мифы эти, сплошной конфуз вышел. Одна из венских ночлежек, в которой ютился молодой венский художник Адольф Шиккельгрубер, на Мельдеманштрассе, 27, оказалась на поверку дорогим пансионом. Другая ночлежка в Мейдлинге оказалась респектабельной меблированной комнатой, куда устроился будущий фюрер совсем не по недостатку средств, а только потому, что скрывался от воинской повинности. Он обладал немалыми денежными средствами. Без денег в политику лезть — смысла нет.

Игра в Европе шла крупная. Мюнхенские переговоры, в которых участвовали представители самых богатых и ведущих стран Европы (Англия, Франция, Германия и Италия) закончились тем, что развязали Гитлеру руки для предстоящих захватов. И поставить ему заслон было некому.

Попытки России договориться о совместных действиях с Варшавой и Прагой натыкались на прямое противодействие. Прага боялась раздражать Германию, не надеясь на силу Москвы. США гарантировали Чехословакии неприкосновенность. Декларировать — не значит сделать. Но на что могла рассчитывать Чехословакия, если посол Соединенных Штатов в Берлине Хьюго Вильсон разъяснил чехословацким друзьям, что США не будут противодействовать экспансии Германии в Европе. Одно дело демонстрировать симпатии к Чехословакии, другое — воевать. Что касается Варшавы, то она готова была к походу на Москву и только ждала приглашения. Скорее всего, она рассчитывала это сделать вместе с Германией. Но, что значит рассчитывать на немцев? Польша стала одной из первых жертв гитлеровской экспансии.

Пришлось и Москве сесть за стол переговоров с представителями Парижа и Лондона в августе 1939 года. Сам состав присланных в Москву делегаций наводил на мысль, что ничего серьезного из этих переговоров не выйдет. Английскую делегацию возглавлял адмирал в отставке Дракс, о котором даже в английском адмиралтействе ничего путного сказать не могли, французскую — генерал Думенек. С ними за стол переговоров сели нарком обороны СССР маршал К.Е.Ворошилов и нарком военно-морского флота СССР Н. Г. Кузнецов.

Переговоры со стороны СССР вели действительно выходцы из народа, облеченные правами своего правительства. Со стороны других государств это были прекрасно обеспеченные люди, но не имеющие достаточного веса в своих странах. Трудно было изначально надеяться на успех. В объятия друг другу их могли бросить только неординарные события, угрожающие и тем и другим.

Идут пустые разговоры —

Прощупать мысли дан наказ.

Какие там переговоры,

Коль дипломатов нет у нас?

С той адмирал уже в отставке,

С той — малограмотный нарком…

Идет игра по мелким ставкам,

Чтоб не казаться дураком!

Поэтому не от радости великой заключал Советский Союз пакт о ненападении с Германией.

Все, о чем я написал выше — вершина айсберга внешней политики. А как до глубин ее добраться. Кого назвать жертвой, а кого агрессором. Судить ли по отношению Лиги Наций к воюющим странам? Сопоставлять размеры конфликтующих сторон?

Миф о коллосе с глиняными ногами?

Приходится часто слышать о том, что нападение на Советский Союз фашистской Германии спровоцировали два момента, показавшие слабость Красной Армии: Война с финнами и война с Польшей. Но так ли обстояло дело? Кому-то неймется представить войны, проводимые Сталиным, как ошибочные и проигрышные, если не по целям их, так по масштабам потерь. Как бы приятно было нарисовать картину поражения СССР нынешним «демократам», и захлебываться от умиления и мелкого злобного злорадства: «Вот, видите, маленькая Финляндия победила огромную Советскую Россию?

Я знаком с аналитическим разбором советско-финской войны сразу же после окончания военных действий. Я, будучи мальчишкой, — добавляю, не безмозглым мальчишкой, смотрел документальный фильм о преодолении линии Маннергейма, с показом оборонительных сооружений, которые подготовила финская сторона против своего соседа. Показ сопровождался объяснениями диктора. Возможно, это проводилось для того, чтобы объяснить своему народу, почему затянулись военные действия? Ведь сражалась наша непобедимая армия с маленькой страной, входившей прежде в Российскую империю? Меня тогда объяснения эти убедили. Такой ширины оборонительной полосы, одетой в бетон, с огромным количеством дотов только представить нужно. Будь у нас такие по всей границе, немцам не удалось бы так просто нарушить нашу границу! Теперь я часто слышу разговоры о том, что не Советский Союз тогда победил, а Финляндия? Кто же эти сведения подает? Тот, кто рассматривает события того времени, накладывая их на современные условия? А, спрашивается, зачем это делать? Может проще, подойти к вопросу поиска самой причины, повлекшей ту войну? Поставить, при этом, прежде такой вопрос: если Советский Союз был агрессором в той войне, то почему не было всеобщей реакции осуждения со стороны Лиги Наций, действовавшей тогда вместо современной ООН?

Попробую осветить коротко те события. Поставим вопрос так: была ли вообще спокойной граница с финнами до 1939 года? Нарушалась она или не нарушалась? Постановка такого вопроса объясняет проще всего возникновение боевых действий.

Так вот, мирного времени никогда не было. С февраля 1921 года по февраль 1941 года пограничники СССР потеряли в боевых столкновениях на финской границе 2443 человека. Неужели советские пограничники погибли, пытаясь пересечь финскую границу? Такого быть не могло, пограничник совершивший это, подлежал судебному преследованию в своей стране, с вынесением ему сурового приговора! А если не были виновны советские пограничники, то чем можно объяснить их гибель? Провокацией со стороны финских властей? Но, провокации со стороны маленькой страны против большого соседа объяснимы могут быть только уверенностью в безнаказанности. А такая безнаказанность может быть объяснена либо внутренней слабостью «гиганта», о которой знает «маленькая», либо тем, что за спиной «маленькой» стоят крупные силы, провоцирующие ее на такие действия. Рассмотрим кратко оба положения.

О слабости Советской России часто говорили за рубежом. Вспоминали о том, что за 100 последних лет России не удалось провести ни одной победоносной войны. Крымская война была проиграна. Балканская война, хоть и формально выигранная, была настолько проведена бездарно, что на учебных занятиях офицеров не рассматривалась. Проиграна Русско-Японская война, проиграна Первая мировая, Проиграна в 1920 году война с Польшей. И сражение у озера Хасан с японцами, проводимое маршалом Блюхером, было осуществлено настолько бездарно, что дало Сталину повод обвинить командующего в измене. Знало ли об этом финское руководство? Не могло не знать, во главе его стоял барон Карл Маннергейм, прекрасный царский генерал, не раз награждаемый Государем императором.

За спиной Финляндии стояли ее покровители Англия и Франция, готовые прийти, в случае надобности, ей на выручку. Вот почему не здорово церемонилась Финляндия с СССР.

Пограничные инциденты, есть пограничные, но для войны нужны серьезные причины

Положение Ленинграда всегда тревожило Сталина. Граница чуть ли не у стен города проходит. Можно из полевых орудий обстреливать улицы его. Настолько важной считали проблему защиты города, что переговоры с финнами взял на себя лично Сталин. Чего только не предлагалось финнам за проклятый мыс Ханко, где можно было бы построить военную базу?

В октябре 1938 года было предложено строительство военной базы на острове Готланд, чтобы использовать ее совместно. Большие деньги в придачу предлагались. Последовал отказ со стороны финнов

Предложено взять в аренду на 30 лет четыре маленьких острова в Финском заливе. Отказ.

Просьба обменять их на свою территорию, значительно большую по размерам, чем мыс Ханко. Финны отказали.

Просьба подвинуть границу на 10 км. с компенсацией советской территорией, соответственно. Опять отказ. А ведь за малый клочок мыса Ханко предлагалась большая территория Карелии. Нет — звучал ответ финской стороны.

Ни деньги, ни экономические выгодные условия — ничто не могло поколебать финнов.

Финны просто не боялись русских. Вспоминали, как в 1918 году они расстреляли всех русских большевиков на своей территории. Вспоминали свои действия в 1921 году, когда ими было. расстреляно 8000 русских, взятых в плен, а 12 тысяч умерили с голоду в их концлагерях. И советская Россия пальцем не в состоянии была пошевелить для их спасения. Не из воздуха, оказывается, появилось определение Советского Союза как колосса на глиняных ногах?

Война назревала, как нарыв, и она началась. Ей предшествовал «пустяковый эпизод» на финской границе. 26 ноября 1939 года за четыре дня до начала войны финны обстреляли территорию СССР из артиллерийских орудий. Было убито три и ранено 6 красноармейцев в гарнизоне поселка Майнила.

27 ноября советское правительство в своей ноте заявило: «Советское правительство не намерено раздувать этот возмутительный акт нападения со стороны частей финской армии, может быть плохо управляемой финским командованием. Но оно хотело бы, чтобы такие возмутительные факты не повторялись».

Финны на эту ноту не прореагировали, Началась война 30 ноября. Началась она не без трудностей для Красной Армии. Время зимнее, финны отличные лыжники и ножи у них острые, не даром «финками» зовут. Прекрасно ориентируются на местности. Сражаются жестоко и упорно. Одним словом — прекрасные солдаты! Красная Армия, мало обученная, в незнакомой, непривычной обстановке, несла большие потери, штурмуя великолепно оборудованную линию финской обороны, названную линией «Маннергейма» Потом приноровились, понабравшись опыта, и русские. Стали финны нести крупные потери. А людские резервы не велики. После того, как финская пехота потеряла 3/4 своего состава, финны запросили мира. Не успели вмешаться англо-французские союзники финнов, собравшие экспедиционный корпус в 57500 человек, прекрасно вооруженных. А может, и не спешили из чувства опасения своего поражения? Впрочем, они никогда не спешили!..

Финский историк И Хакала пишет о том, что у барона Маннергейма в 1940 году просто войск не осталось. Истинные потери обеих сторон выглядели так: Советский Союз потерял 285 тыс. человек, из них 90 тысяч убитых и пропавших без вести, финская сторона — 250 тысяч, из них 95 тысяч убитых и пропавших без вести

Кроме того, Финляндия потеряла мыс Ханко и весь Карельский перешеек с городом Випури, ныне Выборгом.

Вот один пример мирного жития с соседом, малым, но решительным! Можно ли было надеяться на нейтралитет Финляндии в предстоящей войне с Германией? Едва ли?

Вторым соседом была Польша, к тому времени еще не покоренная Гитлером.

О ней следует сказать особо. С этим государством отношения Руси, а потом России были всегда сложными. Накануне Второй мировой войны протяженность границы между СССР и Польшей составляла почти 1000 километров. В 1920 году, Польша, только выделившись из состава России и Германии, нанесла решительное поражение Советской России. Войну Польши с Советской Россией командующий польскими войсками Ю. Пилсудский назвал «комедией ошибок». Комедию эту заварил командующий Западным фронтом Тухачевский. Подходя к Варшаве, куда стягивались отступающие польские войска, Тухачевский вместо того, чтобы ударить всеми силами по городу, распылил армии, направив их в расходящиеся направления. Это позволило Пилсудскому, нанеся удар с фланга, зайти в тыл красным и в несколько дней разгромить их. Поражение было настолько огромным, что потери компенсировать было нечем, и Советская Россия, заключив с Польшей Рижский мир, отдала огромные территории, заселенные украинцами и белорусами. Я не стану говорить о жизни тех людей, попавших в польское ярмо. Я только скажу несколько слов о польской элите. Похоже, ее ни раздел Польши, ни последующие события ничему хорошему шляхтичей не научили? Характеристику польской шляхте я предлагаю получить вам из уст самого Пилсудского: «Нужно считать тайной и трагедией европейской истории тот факт, что народ, способный на любой героизм, отдельные представители которого талантливы, добродетельны и обязательны, постоянно проявляет такие огромные недостатки почти во всех аспектах своей государственной жизни. Слава в периоды мятежей и горя; гнусность и позор в периоды триумфа. Храбрейшими из храбрых, слишком часто, руководили гнуснейшие из гнусных; одни из них боролись за правду, другие пресмыкались в подлости». И еще, он же, сказал в Калише в 1927 году на съезде легионеров: «Я выдумал множество красивых слов и определений, которые будут жить и после моей смерти и которые заносят польский народ в разряд идиотов».

Уинстон Черчилль вторил Пилсудскому: «Сажать себе на шею идиотов — это польский национальный вид спорта».

Сколько раз Франция, покровительствуя Польше, имея с ней военный союз, попадала в сквернейшие положения. В последний раз это произошло, когда Германия вошла в Польшу. Дело в том, что согласно договору. Франция должна была объявить войну Германии, в случае нападения ее на Польшу. Так она и поступила, выступив против Германии и продвинувшись 9—12 сентября га участке Шпихерн, Хорнбах, шириной в 25 километров и на глубину 7—8 км. немецкой территории. Немцы отошли, уклоняясь от боя. Откуда французам было знать, что польская армия уже разбежалась по домам, а частью ушла а Румынию, где и была интернирована. Все виды связи Польши, как внешние, так и внутренние не действовали.

Германия требовала возвращения вольного города Данцига (Гданьска), захваченного поляками еще в 1920 году. Польша отказалась и стала готовиться к войне. Начальник генштаба немецкой армии Гальдер записал в своем дневнике: «Мы отстаем от поляков с окончанием мобилизации, мы должны начать ее 21. 08. Тогда 27. 08. наши дивизии 3-й и 4-й линий тоже будут готовы». Гитлер и его окружение сумасшедшими не были и войны боялись. Оптимизма Германии не прибавлял тот факт, что в 1020 году Польша победила РСФСР.

Они не предполагали ликвидации Польши как государства

Численность польской армии к началу войны составляла 3,5 млн. человек. Сила немалая, но… Немцы полагали, что военная операция против Польши продлится не менее 8—10 недель.

Того, что произошло, никто и предполагать не мог. Гальдер оставил об этом запись в своем дневнике такую, она кратка, но показательна: «Успех наших войск баснословный!»

1-го сентября 1939 года, в первый же день войны из Варшавы скрылся президент Польши Мосницкий. 4 сентября паковать чемоданы стало правительство, а 5-го оно уже удрало. Командующий польскими войсками Рыдз-Смиглы уже 3-го сентября издал изумительный приказ по своему содержанию: «В связи со сложившейся обстановкой и комплексом проблем, которые поставил ход событий в порядок дня, следует ориентировать ось отхода наших сил не просто на восток, в сторону России, связанной пактом с немцами, а на юго-восток, в сторону союзной Румынии и благоприятно относящейся к Польше Венгрии…» Война для Польши кончилась спустя всего за 10 дней.

Немцы просто растерялись, не знали, что и думать. В практике войн такого еще не бывало: еще никто не додумался, чтобы отступать поперек фронта противника, подставляя свой правый фланг открытым. Польская армия разбежалась.

7 сентября поляки предложили немцам переговоры. Гальдер записал в дневнике: «Мы к переговорам готовы. Условия — разрыв Польши с Англией, Францией. Остаток Польши будет сохранен Районы от Нарева с Варшавой — Польше, промышленный район — нам Краков — Польше, северная окраина Бескидов — нам. Области Западной Украины — самостоятельные».

Возможно, поляки лучше сражались, в составе гитлеровских войск, против Красной Армии? Сколько их воевало тогда на стороне немцев против Советского Союза я не знаю?. Но, знаю, что в плен к нам их попало 60280 человек. Немного, но и немало!

В круг интересов Советского Союза входила Чехословакия. Она была мала по площади, но относилась к странам, производящих отличное вооружение и в большом количестве. Чехословакия боялась немцев. Но она боялась и Советского Союза. Поэтому не проявила желания вступить в союз с СССР, когда он ей это предложил. Стало ли это трагедией малой страны? Смог бы защитить тогда СССР страну, населенную славянами?

Не стоит забывать, что есть еще прибалтийские страны. Вырвались на свободу при развале Российской империи, и долгое время не знали, что им, с этой свободой делать? Предлагают: « Кто купит?» Эстония и Латвия были сельскохозяйственными государствами. А что еще придумаешь, если Бога полезными ископаемыми обидел? Были горючие сланцы, но что с ними делать, эстонцы не знали? Мягкий климат позволял производить дешевую мясо-молочную продукцию Рынком сбыта прежде был промышленный Петербургский район. Но, вот республики стали свободными. И тут же, немедленно стали враждебными по отношению к России, предоставляя территорию свою для враждебной интервенции. Подумав немного, пришлось РСФСР самой восполнить потерянные производства сельских продуктов. Стал поставлять сюда сельскохозяйственное сырье и стал его перерабатывать. Промышленность Эстонии и Латвии пришли в упадок Продукцию свою пришлось сбывать в Европу. Но могла ли она конкурировать с датской, имеющей наработанные рынки сбыта, например?. Чтобы избежать конкуренции, нужно находиться на последнем месте. Так и сделали! И оказалась Эстония на последнем месте в Европе по уровню жизни. И стали, задумываться, стали перебегать эстонцы в Советский Союз. В 1938—40 гг.. перебежало через границу около 1000 человек. Эстонское правительство задумалось, так дела пойдут, республика без людей может оказаться? Департамент погранохраны Эстонии получил приказ стрелять в нарушителей на поражение. Куда девать рабочие руки? За великое счастье стали считать эстонцы возможность устроиться матросом на иностранное судно в надежде, что лет через пять оно вновь войдет в Ревель, как назывался когда-то Таллинн. В Латвии положение дел было не лучшим.

Суверенная Литва была нищей и аграрной. Население 2,5 млн. человек, армия насчитывала 17, 9 тыс человек, Литва ненавидела Польшу, отнявшую у нее столицу Вильно. Каунас стал столицей. Ненавидела Литва и немцев, приказавшим ей убраться из Клайпеды, бывшего Мемеля, где было сосредоточено около 30% литовской небогатой промышленности.

Неудивительно их добровольное вхождение в состав СССР. Бразаускас — президент Литвы рассказывал о том, что в 1940 году в его районе крестьяне всех хуторов проголосовали за советскую власть и за присоединение к СССР. И в то время, когда еще ни одного советского солдата никто в глаза не видел.

То, что было построено в этих республиках за годы пребывания в Союзе не под силу маленьким республикам. И ссылаться сегодня на пресловутый пакт Молотова-Риббентропа им не стоит. Если их вернуть в предвоенное состояние, вся Европа увидит, что они бедней церковной крысы.

Сегодня политики, возглавившие осколки прежнего Союза пришли к власти на популистских лозунгах, ничего общего с серьезным разумом не имеющих. Складывается впечатление, что так легко разучиться думать, когда разрешают говорить обо всем.

Трагедия Чехословакии

На Нюрнбергском процессе обвинитель задал вопрос начальнику генерального штаба вооруженных сил Германии В. Кейтелю прямой вопрос: «Напала бы Германия на Чехословакию в 1938 году, если бы западные державы поддержали Прагу?»

Фельдмаршал Кейтель ответил: «Конечно, нет…»

…30 сентября 1938 года около 8 часов утра в Праге приземлился самолет чешского посла в Берлине Войтеха Мастны. Он был единственным чехом, допущенным на закрытое совещание в Мюнхене, на котором великие державы решали судьбы маленькой Чехословакии. Через час посла принял президент страны Эдуард Бенеш. То, что он услышал от посла, заставило пригласить всех членов правительства, военных, лидеров партий. «Я вынужден произнести самые страшные слова в своей жизни, — сказал президент, — Германия ультимативно требует, чтобы в течение десяти дней ей была передана вся Судетская область, а также районы, граничащие с Австрией. Италия, Англия и Франция поддерживают эти требования.

Собственные территориальные притязания к Чехословакии выдвигают Польша и Венгрия. Теоретически ультиматум можно отвергнуть. За этим последуют германское вторжение, польская агрессия и война, в которой нас никто не спасет».

Начальники штабов доложили, что сопротивление вермахту невозможно. В 11. 30 собрание решило принять ультиматум.

Еще через час министр иностранных дел Чехословакии Крофта принял послов Англии, Франции и Италии. Он был краток: «От имени президента республики и правительства я заявляю, что мы подчиняемся решению, принятому в Мюнхене без нас и против нас. Мне нечего добавить». Когда ему пытался кто-то выразить соболезнование, Крофта раздраженно оборвал: «Все кончено. Сегодня наша очередь — завтра настанет очередь других!»

Слова Крофта оказались пророческими.

А поражение Чехословакии для СССР добавит в будущем немало головной боли. Еще один производитель оружия станет работать на гитлеровскую Германию.

Подытожим: немецкие возможности накануне войны с СССР: французы, после своего поражения, не только передали немцам свое оружие, но и производили огромное количество военной техники, чехи создали весь парк немецких бронетранспортеров, большое количество танков, самолетов, артиллерии и стрелкового оружия. Поляки строили самолеты. Польские евреи производили синтетический бензин и каучук… Швеция снабжала железной рудой. Норвегия морепродуктами и дешевой электроэнергией. Вся Европа, как могла, вооружала Германию, готовящуюся напасть на Советский Союз. Сюда следует добавить еще 1 млн. 800 тысяч солдат, влившихся в ряды гитлеровцев для похода на Москву. Все теперь хорошо усвоили немецкое слово: «Drang nach Osten»

Мы же вступали в войну с Германией без друзей. Мало того, и в глубине нашей страны было немало таких, которые готовы были встречать немцев хлебом солью.

Будь у нас друзья крепче и надежнее, да приди они к нам на помощь раньше, не погибла бы Керчь, не пришлось бы ее после освобождения реанимировать. Смерть города наступила не сразу, а растянулась надолго. Город один из немногих, через которые линия фронта дважды за войну проходила. Жителям его дважды пришлось пережить оккупацию и страх физической расправы. Недаром Иосиф Виссарионович назвал Керчь «многострадальной»!

Когда фронт находился еще за многие сотни километров от Крыма, город уже погружался в темноту, ни одной полоски света из окон квартир, все затемнено, окна занавешены одеялами. Дежурные ходят, проверяют… Лишь огни доменных печей госметзавода свидетельствовали, что город живет, но живет, уже болея, хотя болезнь пока не соответствовала тяжести вокруг происходящего.

С какой надеждой мы вслушивались в голос Москвы, ожидая сообщений о контрударе советских войск, но слышать приходилось о тяжелых боях и вынужденных отступлениях наших войск. «После упорных боев наши войска оставили…»

Тяжело была ранена Керчь в средине мая 1942 года. 14 мая мы возвращались домой из деревни Катерлез, куда ушли, спасаясь от непрекращающихся бомбежек. Хотя, признаться по совести, и там уйти от них не удалось. Мы отсутствовали дома неделю. Тогда город оставался относительно целым, разрушения касались только центральной части города и прибрежной части Кировского района, особенно района порта. В районе нефункционирующей мечети стояли разбитые грузовики. У «орлов», то есть у перекрестка улиц Пирогова и Шлагбаумской стояли три санитарных автобуса, созданных на базе ЗИС-110. Я впервые видел автобусы с таким количеством никелированных стоек, перекладин. Еще оставались носилки со следами крови. Казалось, стоит сесть за руль автомобиля, завести мотор и он двинется с места. Трупов немецких солдат не было видно, а вот трупов наших бойцов было немало. На улице Госпитальной, метрах в 25 от ул. Пирогова, стояла акация, перед ней была воронка от авиабомбы. С ветки акации свисал труп повешенного за ноги молодого красноармейца. Почему немцы казнили его таким образом, для меня так и осталось загадкой? На улице Пирогова, там, где позднее находился вход в ворота хлопкопрядильной фабрики, на боку у стены, словно улегшись спать, лежал еще один труп нашего бойца. Чем ближе к центру, тем больше встречалось трупов. Убитые были, но город, хоть и раненый жил, в нем проживали люди

Он обезлюдел, а значит и погиб в конце 1943 — начале 1944 года. Часть жителей покинула город еще в 1941 году, не дожидаясь прихода немцев. Часть погибла от многочисленных интенсивных обстрелов и бомбежек. Остальных немцы изгнали из города в начале осени 1943 года. Изгоняемых можно поделить на две группы. Одна, многочисленная, покидала город самостоятельно, без видимых следов физического принуждения. Вторая группа, состоящая из тех, кто верил в быстрое освобождение города нашими войсками и прятался в надежде переждать лихое время и дождаться своих, была извлечена немцами из укромных местечек. Одни из них погибли сразу, получивши пулю, другие прошли через систему немецких концлагерей. Пребывание в лагерях было непродолжительным, но жизнь в них не становилась от этого лучше. Автор этих строк относится ко второй группе жителей города. Мне, в составе группы близких, удалось целым и невредимым вернуться в город к концу второго дня его освобождения. И я свидетельствую, как возрождался этот умерший, а скорее, на этот раз расстрелянный и сожженный город. Живым его сделали вновь вернувшиеся в него люди. Возрождали его те, кто по каким-то причинам не подлежал призыву в армию. То ли это был возраст, то ли пол, то ли физические изъяны. Не следует забывать о том, что шла война, и действовал лозунг: «Все для фронта! Все для победы!»

С чего начать?

О самой страшной войне, которую перенесло человечество, написано много. До сих пор демонстрируются фильмы, показывающие героику тех времен. И это — правильно, спору нет. Потомки должны знать о том времени, когда на кон было поставлено существование не только национальностей, но и рас. Кто-то сегодня гипертрофирует свои заслуги перед человечеством, кто-то их умаляет. Кто-то местный, незначительный эпизод военных действий возводит в ранг судьбоносных. И сидят люди перед экраном, слюни пуская на подбородок, умиляясь действиям героя, одного справляющегося с сотнями врагов. Верят несусветной лжи, в благородство убийцы и ставят под сомнение саму возможность зверств, которые совершались на оккупированных немцами территориях. Естественно, мертвые не встанут из могил, чтобы поведать о перенесенных ими страданиях. Но следует знать, что даже малые войны не бывают без невинных жертв и страданий. Ведь война — это не только столкновение вооруженных сил воющих сторон, кульминационными моментами которых были известные всему миру сражения, но и страдания гражданского населения, заплатившего за эту войну миллионами жизней. Иногда потери мирного населения на ограниченном пространстве были так велики, что потрясают здравый ум своей масштабностью. Скажем, только за один день — 23 августа 1942 года в Сталинграде от бомбардировок погибло 60 тысяч мирных граждан. А гибель более 600 тысяч мирных жителей в блокадном Ленинграде! В чем была их вина? Они желали войны, бредили ею? Они мирно трудились, растили детей, и война им была ни к чему. А за тысячу с лишним километров от них сидело руководство фашистской Германии и разрабатывало план захвата огромных территорий, поголовного уничтожения многих народов, в том числе и русского. И называлось все это необходимостью жизненного пространства для немецкой нации. И придут к нам исполнители этого чудовищного плана, чтобы пытать и убивать. И тех, кто ни разу в руки не брал оружие, будут сгонять на Сенную площадь города Керчи. Тысячи обреченных, с котомками и жалким скарбом, придут туда. Они еще будут на что-то надеяться? Может быть, за ними пришлют машины, чтобы начать отправку в Палестину, о чем будет распускаться усиленно слух по городу? Надежда начнет исчезать, когда их погонят в керченскую тюрьму, из которой короткий путь приведет к противотанковому рву. Поставят людей на край Багеровского рва, и они, обнаженные, с детьми, отцами и матерями своими, будут ожидать, на резком, пронизывающим ветру, с мокрым снегом и дождем, когда раздастся залп, который отправит их всех в небытие. Убийцы подойдут ближе и станут добивать тех, кто еще показывал признаки жизни, в конвульсиях борясь за свою жизнь. Придет время, и палачи станут оправдываться тем, что действовали по приказу свыше. Шевелилась ли совесть в душах их? Дрожали ли руки, нажимая курок? Нет, они стреляли спокойно, покуривая сигареты, так, словно выполнялась обыденная работа. А ведь они были прежде обычными бюргерами, в свободное время посещавшими кабачки, где пили пиво и ели колбаски, похлопывали по ляжкам официанток, шутили, пели, болтали. Они могли оплакивать жизнь погибшего животного, певчей птицы, умершей в клетке. Что же произошло с ними? Какому Богу они молились? Тому ли, имя которого сияло надписью на пряжке солдатского ремня: «Gott mit uns»? На словах они верили в Иисуса Христа, а на деле?.. Не могли они не знать всепрощенчества Сына Божья! А как можно воспринимать тех, кто позировал фотографу, поставив ногу на тело расстрелянного им; или позировали, набрасывая петлю на шею женщине… Разве это тоже совершалось по приказу свыше? Нет, это, к сожалению, было результатом культивируемого пропагандой образа сверхлюдей и недочеловеков, которым можно позволить жить, а можно и убить! Я опасаюсь того, что такой подход к людям не умер и совершается в наши дни подобное, возможно, в более скромных масштабах. Ведь и сегодня по вине отдельных государственных лиц, почему-то решающих, что мир развивается не по их сценарию, ведется война, пусть и в значительно меньших размерах. Это они грубо вмешиваются в дела многих «независимых» государств, прямо или косвенно подготавливая гибель мирных жителей разных наций и вероисповедования. Современные небольшие «официальные» войны часто носят затяжной характер, поскольку пытаются на обычных убийц надеть камуфляж защитника гражданских прав и свобод, на деле наделяя их полицейскими функциями. Я не считаю настоящей войной краткое по времени «победоносное» завершение битвы за Фолклендские острова британцами, за что Маргарет Тэтчер была названа «железной леди» и получила титул баронессы.

Я возвращаюсь к той, самой разрушительной войне, театр военных действий которой, находился тогда не только в Европе, но и в Северной Африке и в Юго-Восточной Азии. Главные события, самые разрушительные и грандиозные по размаху, происходили на территории моей страны, называвшейся тогда СССР. Это мы выдержали то, что не выдержать ни одному европейцу! Это мы оплатили нашу победу неслыханной дотоле ценой! Я не стану спорить о сравнительной величине потерь воюющих сторон, наши потери потрясают воображение, так как исчисляются десятками миллионов жизней, сотнями разрушенных городов и тысячами сожженных, стертых с лица земли сел и деревень. Когда читают мемуарную литературу о войне или читают роман, посвященный военной жизни, то представляют себе визг немецкой авиабомбы, лязг гусениц танка, свист пуль и осколков снаряда, видят поле битвы, затянутое пылью и дымом. Видят поднимающихся и бегущих солдат, с криками «Ура!», падающих, ползущих и остающихся лежать в обнимку с землей навечно, отдавая ей самое дорогое, что имел солдат — кровь свою. Видят, как закрывает наш боец грудью амбразуру дота или бросается, обвязанный гранатами, под танк. Но никто не описывал, как многими сутками солдат сидит в окопе, по щиколотку в воде и грязи, поливаемый сверху дождем и посыпаемый снегом, отчего потом, уже в мирное время, годами страдает от «окопного нефрита», являясь постоянным пациентом госпиталей инвалидов отечественной войны. Ведь солдату в окопе нужно и пить, и есть, и отправлять физиологические потребности. Да и вообще солдат — это обычный человек, обжигаемый палящим солнцем, нагруженный военной амуницией, тянущий за колеса утонувшее в грязи орудие, мокнущий, мерзнущий, от намокшей шинели которого парок идет, голодный, мечтающий о горячем борще и горячей каше и находящийся на грани истощения физических сил. И мирные жители осажденных городов или городов, находящихся в прифронтовой зоне, по своим возможностям покинуть мир этот, почти были равны солдатам. Жаль, в описаниях военных действий на первый план выходят батальные сцены, оттесняя на второй план тех, благодаря кому и сами батальные сцены приобретают описываемый характер. Без тыла фронта не бывает. Люди во время войны не только стреляют и убивают друг друга, но они еще и едят, и пьют, и моются, и работают, когда рядом постоянно гуляет смерть. И длится этот кошмар не день, не два, а месяцы и годы. Я хочу, чтобы живущие сегодня хотя бы в малой степени представили те условия, в которых все это происходило тогда, в Отечественную войну. Естественно, я описываю все, используя свои личные наблюдения и переживания, поскольку являлся их участником, проживая в то время в городе Керчи. Напомню, что с 27 октября 1941 года, когда первый бомбовый удар обрушился на беззащитный город и до дня своего освобождения 11 апреля 1944 года он был либо прифронтовым, либо в нем самом проходила линия фронта. Обстрелы и бомбардировки длились месяцами, с перерывами в десятки минут. Легче становилось ночами, но не всегда. Немцы зажигали в небе над городом ракеты, долго горевшие в воздухе и освещавшие ярким слепящим светом большие площади на земле. И при свете таких «фонарей» продолжались методические бомбежки. Город всегда испытывал недостаток в питьевой воде, хотя вдоль берега его плескались воды Керченского пролива. Но в годы войны недостаток в воде испытывался наиболее остро. Буквально считанными были источники водозабора. Магазинов, в которых по карточкам выдавался хлеб, было мало. Это вызывало скопление людей в определенных точках. Немцы буквально охотились за отдельными людьми. Почему же им было не воспользоваться целыми группами их? Правда, люди научились мгновенно разгруппировываться. Но все же… Каждая бомбежка сопровождалась гибелью многих людей и разрушениями зданий. Страх, длящийся не мгновения, а годами. Я не согласен с теми, кто говорит, что страшный конец лучше, чем бесконечный страх. Тот, кто говорит подобное, скорее всего, испытывал страх, смотря фильмы ужасов. Страх тоже имеет свои оттенки, и свою градацию. Но, трудно описать состояние души, когда страх исчезает, и ты знаешь, что он уже никогда не повторится. Следует понять то состояние умиротворения души, которое испытывает человек, пусть и в материально тяжелых условиях, но когда он не слышит визга летящей на него бомбы и последующего взрыва, раскалывающего воздух и тяжко бьющего по барабанным перепонкам, даже при открытом рте. Понять и то, какие чувства возникают у человека, раздевшегося донага, намылившегося, и торопящегося закончить с этим несложным, по существу, занятием, но не успевающего. Взрывы потрясают здание, в котором находится моющийся, стены раскачиваются, потолок трещит, желая отделиться от стен, а в обнаженное тело летят куски фанеры и осколки стекла из оконной рамы. Современный человек скажет, что проживание на площади 10 квадратных метров 11-ти человек невозможно, но он ошибется. Проживали мы еще и не в таком! На площади в 10 квадратных метров земляного погреба, не землянки, в течение недели ютились эти же одиннадцать человек. Они готовы были находиться там и долее и находились бы, если бы не облава, извлекшая их из этого убежища. Последующее пребывание под открытым небом на огороженном колючей проволокой участке земли, именуемом концлагерем, в условиях конца осени 1943 года, снабжало нас в избытке свежим, чересчур влажным воздухом, но не теплом. После погреба и условий концлагеря, проживание в крохотной комнатушке татарского села, куда занесла нас потом судьба, казалось уже комфортным Тем более, что мы имели возможность отапливать его кореньями и стеблями полыни, подрубленными цапкой и извлеченными из-под снега и земли в заснеженной и обледеневшей степи. Я описываю все это для того, чтобы показать ту радость, которую испытывал, возвращаясь в Керчь. Не боюсь повториться, считая, что в этом случае рассказ о расстрелянном городе соответствует той истине, которую нелишне еще раз напомнить, чем забыть!

В город мы не входили, а въезжали. Нам повезло: как я уже сказал выше, нас подвозил советский военный шофер на впервые виденном нами «Студебеккере». Натруженные длительной ходьбой ноги приятно ныли. Если бы мы возвращались пешком, то попали бы в город со стороны ул. Чкалова, ведущей к Шлагбаумской, внешней границе дореволюционной Керчи. Но мы ехали на машине, поэтому подъезжали к городу со стороны «Соляной», так прежде назывался район города, начинающийся с ул. Свердлова. Первое, что я увидел издали, это часовня Стемпковского, стоящая на самой высокой точке горы Митридат. Это строение, созданное в дореволюционное время, было просто великолепно. Ничего лишнего, материал самый простой, в избытке добываемый в Керчи — известняк. Небольшое и белоснежное, оно казалось легким, почти воздушным. Подстать ему здание археологического музея, стоявшего на склоне горы, построенное в древнегреческой манере и представляющее собой копию храма Тезея в Афинах. Ни у керчан советского времени, ни у гостей города, посещавших его в предвоенное время, не возникало сомнений в том, что перед ними — творение зодчих древности. Сейчас, приближаясь к городу, я ощущал прилив восторга, точно такой, какой охватывает душу при встрече с дорогими и близкими людьми, которых давно не видел. Скорее всего, символы города имели серьезные повреждения, но издали этого заметно не было. Только помню, как еще радостнее забилось сердце, когда глаза увидели быстро приближающуюся окраину города. Казалось, что город уцелел. Но по мере приближения я понимал, что ошибался. Оказалось на деле, что относительно хорошо сохранились только стены зданий. Все они, до одного, зияли провалами окон. У подножия каждого виднелись груды битой черепицы, на многих еще сохранились стропила. И в довершение всего они были иссечены великим множеством осколков. Более тесное знакомство еще предстояло, а сейчас мы вытягивали шеи, чтобы убедиться, что Керчь — не мираж в пустыне! Вот и контрольно-пропускной пункт. Машину останавливают двое молодых красноармейцев в погонах. Мы уже убедились, что немцы не лгали, говоря о том, что большевики вернулись к золотым погонам, за которые прежде, в гражданскую войну, расстреливали. Мы слазили с грузовика, подготавливая те документы, которые у нас сохранились. На многих из них красовался немецкий орел, держащий в когтях свастику. Шла поверхностная проверка документов и регистрация прибывших.

Наступило время проститься с теми, кто с нами делил невзгоды в Багеровском концлагере и татарской деревне. Иван Супрунов и Константин Хрисанопуло были молодыми мужчинами, и после проверки должны были продолжать служение Родине на фронте. Мы наскоро с ними простились. Они остались за спиной моей, только память могла к ним меня вернуть, к образам их молодым и неизменным. Мне ничего не известно о дальнейшем этих людей, но память о них доброю осталась.

Дядя Алексей, как и мы, имел право ступить на керченскую землю, он вместе с нами подошел к небольшой будке, в ней сидел солдат с книгой, в которую записывал всех прибывающих.

Очередной ошеломляющий для нас факт — мы оказываемся в первой полусотне ее официально зарегистрированных жителей. Не гордость, а горе и сожаление проникало от этого в душу. Сомнение: что делать в пустом разрушенном городе? Мы ступили на проезжую часть ул. Свердлова. Идти по тротуарам невозможно, они завалены грудами камней и оттащенной к стенам разбитой военной техникой. Сразу видно, постарались наши саперы. Они оставили повсюду следы о своем пребывании в виде небольших табличек из фанеры на колышках с надписью, сделанной химическим карандашом или мелом — «Мин нет». Под каждой надписью стоит фамилия сапера. Пусть представители сегодняшнего поколения поучатся ответственности за действия у тех, ушедших от нас в небытие, скромных тружеников войны. Проезжая часть улиц, прежде выстланных булыжником, с глубокими щелями, засыпанными песком, сейчас потрясала нас высокой, изумрудно зеленой травой, достигающей высоты 30—40 см. Такого моим глазам еще не приходилось видеть. Трава, большей частью нетронутая, не потоптанная ногами прохожих. Да откуда таким прохожим взяться? Их еще нет. Есть отдельные человеческие особи, осторожно идущие по улице и внимательно глядящие себе под ноги. Жизнь научила всех их осторожности. Они хорошо осведомлены, и дети, и взрослые, о военных хитростях противника, о минах-ловушках и всяких иных пакостях. Да и таблички, оставленные минерами, точно определяют пути движения по улице, без отклонений в стороны. Здание археологического музея, стоящего на склоне горы Митридат, теперь четко предстало перед нашим взором: сохранились отдельные колонны и часть кровли. Улица Ленина менее других разрушена, большинство зданий на ней было сожжено еще в 1941 году. Черные, закопченные остовы зданий напоминают скелеты чудовищных животных. Вот справа от нас основание малой Митридатской лестницы. Нам предстоит поворот направо, в противоположную сторону от нее. На углу ул. Ленина и Крестьянской, позднее переименованной в ул. Володи Дубинина — глубокая воронка от авиабомбы. Здесь прежде было здание городской типографии. Странно, в глубине воронки видны чудом сохранившиеся обломки мебели и пачки бумаг. Такое впечатление, что кто-то уже после взрыва фугаса побросал туда ненужное ему. Вопрос, так и оставшийся для меня открытым: как они там оказались? Пачками этих бумаг, оказавшихся типографскими документами, позднее в конторе горпромкомбината широко пользовались — тыльная сторона их была свободна от печатных знаков. Здания типографии нет, и теперь ничто не закрывало вида на зеленый сквер или, скорее, на то, что от него осталось. Это тот самый сквер, где теперь красуется памятник Володе Дубинину. Деревья, иссеченные, изрубленные металлическими осколками, выглядят жалко, листва еще редкая, ветви свисают вниз, отчего некоторые растения стали походить на инвалидов, сгорбившихся и опирающихся на костыли свои. Некоторые, уже неспособные возродиться к жизни, печально склонились к самой земле, словно жалуясь ей на судьбу. Были уже и густо покрывающиеся листьями акации, всем видом своим свидетельствующие о том, что жизнь не покинула их, несмотря на многочисленные повреждения. Я подхожу к ближайшему дереву, первое, что обращает мой взгляд — это огромный металлический осколок, впившийся в ствол дерева. Непроизвольно возникает желание помочь дереву. Я пытаюсь извлечь его. Тщетно, мне для этого просто не хватает сил. Крестьянскую улицу на перекрестке с улицей Карла Маркса поперек пересекает глубокий окоп. Странно, в нем находится множество мешков с денежными знаками. Мешки разорваны, и деньги пачками и одиночными купюрами валяются на дне окопа. Откуда и кто их сюда принес? Поразительнее всего еще и то, что все это — деньги минувших времен: на них изображены портреты Екатерины Великой, иных, неизвестных мне деятелей. По меркам дореволюционных времен — это огромнейшее состояние. Может быть, они составляли часть казны барона Врангеля, кто знает? Я не осознаю ценности денежных купюр, они совсем не интересуют меня. Я никогда ничего не коллекционировал, и нумизматика меня не интересовала. Если и существовала страсть к собирательству, то она касалась только книг. Я перехожу улицу, бросив взгляд вправо, на дом №37 по улице К. Маркса (бывшая Николаевская), где наша семья проживала с октября 1941 по июнь 1942 гг. С виду он цел, но тоже с проемами окон, без стекол и переплета рам. Дом напротив разрушен, разрушено до основания двухэтажное здание детской поликлиники. Здесь мы прощаемся с дядей Алексеем. Рассудительный, всегда серьезный, он станет жертвой непростительной глупости, когда станет разбирать взрыватель от морской мины. Останутся от него части тела, заполнившие обычный фанерный ящик для почтовой посылки. Нам осталось пройти совсем немного до того места, где находился дом, а в нем наша квартира. Разрушено множество домов нашей стороны ул. Крестьянской. Наш дом уцелел. Правда, одна створка дворовых ворот сорвана, в верхнем углу другой — отверстие от снаряда. Крыши у дома нет, но хорошо сохранились стропила и потолок. В потолке нашей квартиры зияет шесть отверстий, проделанных минометными минами. Сами мины нетрудно отыскать под этими отверстиями. Они, впившись в землю, не разорвались. Почему? — вопрос меня не волнует. Доводилось видеть и огромные авиационные бомбы, упавшие с воздуха на землю и не разорвавшиеся, послужившие страшными с внешнего вида болванками. Мины не крупные, из наших отечественных минометов, все мною собраны и выброшены через стену в соседний двор. Почему я так поступил? А у кого было тогда спросить, куда их девать? К кому обратиться, если вокруг нас людей нет? Полов в квартире нашей нет. Зато через всю квартиру идет ход сообщения, как, впрочем, он идет через все квартиры и дома нашей стороны улицы. По ходу сообщения в стенах сделаны большие проломы. Нет оконных рам. Есть груды камня, обломки досок и усеянный металлическими осколками двор. Мы одни. Пока еще — Робинзоны! Хоть кричи на всю улицу: «Ау, люди! Где вы?» Впрочем, к счастью нашему, трупы пока тоже встречаются редко, только запах тлетворный чувствуется, напоминая о том, что они где-то есть. Потом я их увижу, но это будет потом. А пока приближается вечер, нужно думать о ночлеге. Мы привыкли спать, не раздеваясь. Найдя куски фанеры, мы выложили ими очищенный квадрат земли и улеглись, плотно прижавшись друг к другу, чтобы теплее было и чтобы, проснувшись, задать себе вопрос — с чего начать?

Лиха беда начало

Пробуждение было ранним и, на удивление, дружным, чему способствовало холодное утро. Да, природа еще не сблизила дневную и ночную температуры. В разгар дня столбик термометра легко перепрыгивал через двадцатиградусный рубеж, а под утро столь же легко снижался до 6—7 градусов. Да и постели наши не располагали к тому, чтобы в них понежиться, они были не менее примитивны, чем у наших отдаленных предков. К сожалению, нам не хватало их меховых одежд. И все-таки было у нас перед ними существенное преимущество: нам не нужно было молить богов о ниспослании дичи, и не нужно было искать оружие, чтобы идти на охоту. Оружия кругом было более чем достаточно. Но вот с дичью… Собаки, и те встречались довольно редко, а о кошках и говорить нечего. Их и до войны было не очень много в городе, одна, две на весь большой двор. Бывало, чтобы погонять мышей в квартире, если они завелись, и своей прожорливостью надоели, долго кошку выпрашивали, обещая всяческие блага ее хозяйке. Животные разбежались, птицы разлетелись, людей выгнали. Город, считай, умер. И хоть наши солдаты город освободили, миром пока в нем не пахло. Аисты гнезд себе не вили. Правда, и в довоенные времена, к такому действу они наш город не признавали удобным, облетая стороной и не проявляя внимания к нему. Что делать такой крупной птице на просторах выжженных летним зноем полей? Но другие пичуги, размером поменьше, уже начали сооружать себе гнезда. И воробьи засуетились, чтоб перед перелетными родичами в грязь клювом не ударить. Придет время, и животные найдут человека, когда тот чуть-чуть обустроится. Так уж издревле повелось, где человек, там и живность разная появляется, в том числе и непрошеная, в том числе и неприятная. Насиженное, благоустроенное жилье наше было разрушено — постарались и с той, и с другой стороны. Кто больше нашкодил, как узнать, как измерить? Слава Богу, что сами мы живы остались! «Живы были б кости, а мясо нарастет!» — говорит русская пословица. А нам повезло еще, не полностью, не до основания дом наш разрушен, скелет его полностью сохранился. Минует время, и наполнится квартира наша веселыми голосами! Только и всего нужно, что времечко светлое, да руки дружные, мозолистые. Можно было попытаться вернуться в две крохотные комнатки небольшого домика №12 по 2-му Литвиновскому переулку, откуда нас взяли в немецкий концлагерь. Но домик был не наш, а ведомственный. У него хозяин есть, он в любое время может потребовать возвращения. Он принадлежал Керченской МТС, где отец работал во время оккупации главным бухгалтером. Проживание наше там было делом временным, диктовалось условиями вынужденного выживания (огород, фруктовый сад, возможность держать корову). Теперь, с возвращением наших войск, условия становились стабильно мирными, и делать в том домике было нечего. Нужно было только посетить его и узнать, не сохранилось ли хоть что-то из того, что мы попрятали перед тем, как немецкие автоматчики выгнали нас из дома. Можно было пойти еще по одному пути — выбрать квартирку, лучше сохранившуюся в центре города. Для этого у нас были условия. Мы были полными хозяевами на улице, никого, кроме нас, на ней сейчас не проживало. Но совесть наша не позволяла задействовать древнеримскую пословицу: «Опоздавшим — кости!» Пусть и здорово разрушенное, но — свое. Не хватай чужого, не будет причин для вражды и ссоры. Возвращаясь домой, мы не ждали встречи с духовым оркестром и хлебом с солью. Хотя с хлебом и солью у нас было не густо. Взятые нами на дорогу сухари, как мы их ни экономили, приближались к концу. Все мы были молоды. Самому старшему из нас, моему отцу, было 53 года. У всех прекрасный аппетит. Нужно было срочно позаботиться о пропитании. Хорошо еще, что население города не превышало нескольких сотен. Не было пекарен, не было пунктов питания. Вспомнили, что еще в 1942 году мы с младшим братом околачивались около наших, советских солдатских кухонь. Удавалось тогда приносить немало пшенной разваренной каши. Памятуя прошлое, я направился на поиски съестного. Нет, не было в городе солдатских походных кухонь, да и самих солдат раз-два и обчелся! Я обнаружил съестное на углу Пирогова и Шлагбаумской, чуть поодаль от того места, где сейчас находится магазин «Митридат». Прежде пространство улицы Пирогова между Госпитальной и Шлагбаумской занимало здание городской больницы, на улицу выходили высокие и широкие окна хирургического отделения, с которым я имел повод познакомиться еще в раннем детстве. Здание хирургического корпуса, построенного еще во времена земства, по инициативе великого русского хирурга, чье имя и носила улица, сохранялось неповрежденным долгое время, и не прекращало своей работы. Немцы во время бомбежек пощадили его, как, впрочем, всю эту небольшую улицу, видимо, понимая, что больничный комплекс им в будущем пригодится. Оно действительно пригодилось им во время оккупации. Здесь было прооперировано множество солдат и офицеров дивизии СС горных егерей, на головном уборе которых красовался цветок — эдельвейс. Сейчас это здание было полностью разрушено. Самый угол улиц Пирогова и Шлагбаумской занимало небольшое одноэтажное здание магазина. Без крыши, окон и дверей был и магазин, превращенный немцами в отхожее место. А может, это было сделано итальянцами, поскольку на стене была надпись: «Latrine». Неповрежденным оказалось складское помещение магазина. У него даже сохранились тяжелые металлические двери. Правда, крыши у него совсем не было, так что солнцу ничто не мешало освещать внутренность помещения, одновременно подогревая в нем воздух. Здесь стояло несколько бочек с соленой песчанкой — все, что могли предоставить населению освободители. Я не расспрашивал, кто распорядился раздавать безо всякой оплаты этот дар Азовского моря. Я возвращался к своим, торжественно неся полный кулек (килограмма два) песчанки. Мы сразу не набросились на нее, поскольку обед следовало еще заработать. К умеренности в еде нас приучил еще концлагерь. Мы были жилистыми, все с подтянутыми животами, через которые, как говорят, можно почесать и спину, привыкшие экономно расходовать энергию. А расход ее предстоял великий… Работы непочатый край!

Есть место, камень, глина есть,

Есть руки, голова и ноги.

Придется и надежду несть,

Она — одна сейчас для многих!

Прежде всего, следовало заложить провалы стен, чтобы через них не бегали животные. В изобилии водились крысы. Ничто не препятствовало их размножению. И они, не обращая на нас ровно никакого внимания, проходили среди бела дня в нескольких метрах. Я прежде никогда не видел такого наглого шествия крыс. Удивляло то, что они двигались гуськом, строго одна за другой. Возглавляла их самая крупная крыса, идущая впереди. Я не удивился бы, если б, повинуясь ее приказу, крысы бросились на нас. Их было много, и они были большие, больше тех кошек, которых я привык видеть. К какому полу принадлежал вожак, то есть, был ли у крыс матриархат, или патриархат, я не знал. Не знали мы и средств борьбы с крысами, кроме мышьяка. Но его у нас не было, да и не из чего было сделать приманку. Крысы выглядели сытыми и довольными. И ходили они на водопой — огромную лужу воды в соседнем дворе. Похоже, что пищей для крыс служили людские трупы, а война в изобилии предоставляла этот «продукт» грызунам. Пройдет еще немало лет, пока мы избавимся от их соседства. Совершенно случайно я натолкнулся на норы, оставленные хорьком. Так странно было узнать, что рядом с нами живет зверек, о биологии которого нам ничего не известно, кроме того, что при опасности он выделяет зловонную жидкость. Позднее, когда матери пришла в голову мысль завести кур, я узнал, каким образом хорьку удается таким манером глушить глупую птицу, чтобы полакомиться ею.

Итак, следовало заняться восстановлением стен. Материала для строительства было в избытке. Камня-ракушечника — горы. Глина тоже имелась в достатке. Лужа служила нам источником воды. Меня отстранили от возведения стен и возложили поиск плотничьих материалов. В моем распоряжении был целый район. Я справлялся отлично, таская половые доски, рамы и двери из разрушенных строений. Попутно удалось собрать приличный набор плотничьих и слесарных инструментов. Вскоре двор наш стал похож на склад стройматериалов, мы доверху набили ими сохранившиеся сараи. Вечером, уставшие до чертиков, уселись за ужин. Ели песчанку, не обращая внимания на ее мелкую и густую чешую, царапавшую глотку. Потом пили много воды. Спать пришлось там же и таким же способом, как и накануне.

Повторюсь, что питьевая вода всегда была проблемой нашего приморского города. Я понимаю древних греков, которые остановили свой взгляд на этом уголке Крыма, увидев впадающую в пенные морские воды реку, названную Пантикапой. Река была в устье настолько широка, что позволяла входить в нее греческим судам. Воды было тогда вдоволь. Но шли времена и Пантикапа, ставшая именоваться Мелек-Чесме, из реки превратилась в ручей, не широкий и не глубокий. Возможно, он и удовлетворял потребности небольшого селения в воде, но когда город стал расти, вода стала дефицитом. Пришлось обратиться к двум древним способам ее получения. Собирать дождевую в цистерны и рыть колодцы. В каждом дворе, за редким исключением, был колодец. В центральной части города колодцы были неглубокими. Порой, опустившись на колени, можно было рукой дотянуться до уровня воды. Вопрос в том, какой воды? Были колодцы с такой жесткой водой, что мыло едва мылилось. Были колодцы, превосходящие соленостью воду Керченского пролива. Колодцы с пресной водой были редкими, они находились на западных окраинах города. Я как-то наткнулся на один из них. Он находился в одном из дворов по 1-му Литвиновскому переулку, получившему позднее имя Патриса Лумумбы. Колодец был очень глубок. Заглянешь в жерло его и видишь далеко-далеко внизу крохотное темное пятно, о которое с едва слышным шлепком падает отпущенное на веревке ведро. Перед войной город насчитывал более ста тысяч жителей. Из речки брать воду было трудно, да и опасно: в нее часто сбрасывали трупы домашних животных. Уже недоставало и колодцев с ручными помпами-насосами для откачивания воды. Необходимо было сооружать городской водопровод, который подавал воду через водоразборные колонки. Их было не так уж и много — одна, две на квартал. О кранах в квартирах мы и понятия не имели. У каждого в тамбуре, перед входом в квартиру, стояла скамья, на ней — два ведра с питьевой водой, которую постоянно пополняли. Постоянно слышалось: «Петя, сходи за водой! У тебя глаза на затылке, что ты не видишь — ведра пусты!»

Керченская вода имела особенность: после нее всякая другая, потребляемая в иных городах и селениях, казалась невкусной, пресной, как бы дождевой. На дне чайников от керченской воды образовывались толстые слои накипи, напоминающие материал, из которого природа создавала сталактиты и камень ракушечник. Возвратясь, мы и такой воды не нашли. Пришлось первое время, как и древним грекам, пользоваться водой из речки. К счастью, она протекала не слишком далеко от дома. И в самой речке ничего биологического, кроме рыбок, не плавало. Потом уже заработали колодцы с помпами. Городские резервуары воды располагались на горе Митридат, в районе той его части, к которой ведет улица Курсантов. Находились они под землей и представляли собой огромные бетонные помещения. Когда я в них проник, они были пусты. Вниз вела металлическая лестница-трап. По ней я спустился на дно одного из них. Я запел, голос, усиленный пустотой, с силой ударился о стены. Казалось, я мог бы заглушить им большой армейский хор. Тогда я понял принцип водопровода. В эти огромные емкости закачивалась вода, вниз она поступала самотеком, учитывая перепад высот. Пройдет немного времени и, как до войны, по водопроводным трубам вода придет во двор дома №33, по ул. Крестьянской. Там будет находиться водоразборная колонка, из которой будет брать воду весь квартал. Почему был выбран этот двор? Наверное, потому, что в нем работали по восстановлению жилья группа пленных немцев. Нет, с ними обращались совсем не так, как они когда-то обращались с нашими солдатами, попавшими к ним в плен. Никто не торопил, не подгонял их криками: «Schnell, Schnell!» Они работали неторопливо, с присущей немцами размеренностью. Возьмут камень-ракушечник, примерят его, потом неторопливо положат строительный раствор, поверх него — камень и несколькими ударами тут же его укрепят. Потом идут за другим камнем. Так же работали они, восстанавливая булыжную мостовую. Два пленных немца несут на носилках песок. Ставят носилки на землю. Берут камни и долго их подгоняют друг к другу, затем засыпают песком. Уложив камни, они с носилками отправляются за булыжниками. Они не создают запаса материала вокруг себя. Работали размеренно, четко, неторопливо. Наступает обед. Все оставляется на тех местах, где застало их время. Поев положенные им Suppe и Roggenbrot (суп и черный хлеб), они не бросаются бежать к рабочим местам, а ждут окончания времени, отпущенного на отдых. Но вот время вышло, без понуканий отправляются к месту, где работа была прервана. Кстати, качество их работы было неважным. Я был свидетелем того, что сделанную ими работу пришлось через два года основательно переделывать. Строили-то немцы не для себя и не за деньги, а для врагов, и не нужен был им хороший результат.

Сегодня приходится иногда слышать, что немецких военнопленных плохо кормили. Отвечу на эти нелепые упреки. Во-первых, с какой стати их должны были кормить хорошо? Во-вторых, дневной рацион пленного был лучше, чем нормы питания советских людей того времени. А сравнивать обращение наше с пленными немцами с тем, как они обращались с нашими военнопленными, вообще нет смысла. Не было среди пленных немцев изможденных и истощенных, подобных тем, кто прошел систему немецких концлагерей…

Ночь прошла несколько беспокойно. Я много раз вставал ночью и обращался к кружке с водой. Мне снилась Сахара, и я умирал в ней от жажды. Похоже, другие тоже переживали подобное. Во всяком случае, сквозь мрак тяжких сновидений я слышал, как часто стучит железная кружка по металлическому дну пустого ведра. Утром мы ужаснулись своего вида. Все до одного за одну ночь стали похожи на азиатов. Глаза, как щелочки, лица круглые. Для полного сходства с китайцами нам не хватало косого разреза глаз. Физиология наших организмов отвыкла от избытка соли и почки не справлялись. В течение дня отеки исчезли, но мы решили быть осторожнее.

Оставив дома женщин охранять имущество, мужчины отправились на Литвинку, посмотреть, что там и как?. Перед отправкой в немецкий концлагерь мы вырыли в земле траншею и положили туда несколько мешков муки, заработанных отцом в МТС. Под стогом сена была вырыта еще яма, в которую было спрятано все ценное, что не могли взять с собою. Были у нас и другие, более мелкие захоронения. Мы шли по улицам города и видели, как быстро прибывает население. Чем дальше мы отходили от центра города, тем больше встречалось людей. Дело в том, что на окраинах дома остались менее поврежденными, и восстанавливать их было значительно легче. Надежда наша найти хоть что-нибудь из спрятанного полностью исчезла, когда мы подошли к небольшому одноэтажному дому, долгое время служившему нам пристанищем. Издали было видно, что домик на Литвинке тоже без крыши. А это значит, что исчезла кукуруза в початках, которой мы засыпали чердак. Коль дом потолка лишился, чего ожидать? Полов, дверей и оконных рам тоже нет. К удивлению, сохранился узел с посудой, которую мы спрятали под полом, отодрав две доски. Он торчал обозреваемый со всех сторон. Неясно, почему его не забрали? Стены стояли невредимые. Значит, пострадал он не от взрыва, а только от рук людей, возможно, вернувшихся домой, как и мы. Обижаться не приходилось: с нами поступили так же, как мы поступили с соседними квартирами. Сами виноваты, следовало сюда придти раньше. Но работать на два фронта мы не могли, а жить на Литвинке после освобождения не собирались. Стога сена не было. Глубокая яма зияла пустотой. Все наши вещи исчезли. Исчезло пианино, исчезла очередная моя библиотека. Зато траншея с мукой не была тронута. Мы откопали мешки. Жалко было смотреть на них. Мешковина сгнила, мука превратилась в грязно-серую, местами черную массу. Мы вздохнули, собираясь уходить. Я взял в руки палку и, просто из отчаяния, ткнул ею в средину одного из мешков. Оттуда посыпалась сухая мука. Оказалось, мука в центре мешков хорошо сохранилась. Ее от гниения удержала плотная корка толщиной в 4—5см. Вопрос питания был решен, у нас оказалось почти два мешка муки. Правда, приготовленные из нее лепешки, имели особый специфический запах, но это уже нас не беспокоило. Тем более что пекли лепешки крайне редко. Из муки готовилась болтушка, называемая почему-то «затиркой»: в муку добавляли понемногу воду и растирали между ладонями и пальцами. Получались комочки в виде малюсеньких клецок. Разнообразить стол можно было, употребляя рыбу. А какую рыбу легче всего поймать, стоя на берегу и забрасывая леску без поплавка, с примитивной приманкой на крючке? Конечно, такой рыбой были бычки! Их ловилось помногу, они были крупные, мясистые и жирные. Ходить на ловлю бычков было недалеко. Берег пролива был свободен от промышленных предприятий. Буквально в 50 метрах от нашего дома стояла табачная фабрика, принадлежавшая до революции греку Месаксуди. Оборудование фабрики в 1941 году наши эвакуировали на восток. Когда немцы вошли в Керчь в мае 1942 года, в здании табачной фабрики оставалась часть оборудования и большой запас табака, спрессованного в табачные тюки. Дальнейшая судьба их неизвестна. Поговаривали работницы этой фабрики, что после освобождении возрождать табачное производство нужно было, начиная с нуля. То ли желания не было, то ли затраты проектировались великие, ясно одно: папирос с маркой «Броненосец Потемкин», выпускаемых Керчью, я больше никогда и нигде не видел. Скромные остатки оборудования вывезли в Феодосию. Появились аналогичные «Броненосцу Потемкину» папиросы, но были они совсем иного вкуса и назвались «Дели». Какое отношение они имели к столице Индии, я не выяснил за долгие годы жизни. Одним словом, табачная фабрика, построенная предприимчивым греком, была выпотрошена. Остался только остов ее. Один угол фабрики был разрушен прямым попаданием крупной авиабомбы. Остальная часть стояла крепко, казалась нетронутой, хотя в крыше ее имелось множество пробоин от бомб и снарядов. Удивляешься тому, какие крепкие здания строили до революции. Только прямое попадание большой бомбы могло разрушить его. Воронка рядом со стеной, а кроме выбитых оконных рам да следов от осколков, иных разрушений нет. То, что Керчь была почти стерта с лица земли, объясняется тем, что более четырех месяцев линия фронта проходила прямо через город. Надеюсь, понятно, что военные действия не ограничивались винтовочной и автоматной перестрелкой. Было и более грозное вооружение. Один из образцов его, целехонький танк Т-34, находился в самом русле речки Мелек-Чесме, перегораживая ее, отчего уровень воды в ней поднимался выше обычного. Я забирался на его броню, не решаясь проникнуть внутрь, и удивлялся, что надоумило танкистов забраться в речку! Все пространство акватории вблизи табачной фабрики было занято поврежденными и ржавыми судами. Здесь же стоял колесный пароход «Чехов», до войны весело преодолевавший водную гладь между Керчью и Таманью. Борта его и особенно тяжелые, мощные, плоские «спицы» густо покрывали колонии мидий. Позднее, когда станет теплее, я буду залезать внутрь колеса, обдирая мидии и складывая их в сумку, привязанную к шее. Работа была непростая, надо было лавировать между перекладинами, спицами, чтобы не порезать тело об острые края мидий. За полчаса удавалось собрать несколько сотен мидий. Этого вполне хватало на всю нашу, уже пополнившуюся остальными членами, семью.

В нескольких метрах от «Чехова» находился «балиндер», так мы называли немецкие самоходные баржи. В трюме его, на метр заполненном водой, плавало около десятка трупов немецких солдат в мундирах. Вода была очень холодной, и трупы долгое время не разлагались, к открытым частям тела их прилипло множество бычков. Я не рассматривал, как они отрывают своими зубами части человеческой плоти, но, когда, возвратясь домой, о виденном я рассказал родным, бабушка моя и тетушка наотрез отказались есть бычки. У остальных членов семейства это сообщение аппетита не испортило.

Среди остовов судов чуть далее других в море стоял коричневый от ржавчины броненосец «Меркурий», фальшборт которого нами, подростками, позже был использован как вышка для прыжков в воду. Скопление большого числа поврежденных судов разного типа и назначения определило судьбу Керченской табачной фабрики. Здание ее было отдано новообразовавшемуся предприятию, названному Керченским судоремонтным заводом. Я считаю, что табачной фабрике еще повезло, чего не скажешь о других предприятиях. Исчез огромный металлургический завод им. Войкова, близнец Мариупольской «Азовстали». Домны его стояли на месте дореволюционного «Брянского завода». Бытовала когда-то песенка, в которой были слова: «Сяду, поеду на Брянский завод…» Это говорилось о дореволюционном Керченском металлургическом заводе. Наверное, значимость его была велика, если он удостоился упоминания в песне! Можно ли было восстановить разрушенный завод? Вопрос этот возникал не раз, и не два. Говорили старые доменщики, что печальная судьба завода — это вина его директора, занимавшегося этим вопросом. Задуй при нем хотя бы одну печь, завод встал бы на ноги. Но легче было порезать домны, чем восстанавливать, вот их и порезали на металлолом. Построенный на его месте нынешний завод им. Войкова относится к предприятиям передельной металлургии, и ни в какое сравнение с довоенным не идет. Канул в небытие Керченский коксохимзавод, как и аглофабрика в районе нынешнего пос. Войкова. А ведь они и составляли гордость довоенной Керчи, называемой в прессе того времени — индустриальным сердцем Крыма. Ведь только эти предприятия обеспечивали работой 20 тысяч человек.

Кроме металлургии, гордостью города была его рыбная промышленность. Теперь ее не стало. Нельзя же считать ею несколько маленьких рыболовецких артелей, не имеющих судов, хотя бы типа парусных фелюг. Все оснащение артелей состояло из сетей, связанных самими рыбаками, нескольких лодок и баркасов, ловящих рыбу тем самым способом, какой описал еще А.С.Пушкин в «Сказке о рыбаке и рыбке»… Правда, приходили они не с тиной, как в сказке, а с самой настоящей рыбой, причем некоторые виды этой рыбы теперь совсем исчезли. Или стали ловиться в ничтожно малом количестве. Я несколько раз наблюдал, когда за рыбой не ходили в море, а довольствовались прибрежным ловом. Присутствие мое исходило из желания поживиться свежей рыбешкой в обмен на папиросы, которые я привозил. Обмен был с моей стороны грабительским, но не отвергался рыбаками: за пачку папирос мне давали ведро свежей барабули или, как ее еще называют, — султанки. Эту небольшую рыбку недаром назвали султанкой. Ее ни по окраске, ни по внешнему виду ни с какой другой рыбой спутать невозможно. Она с тонким слоем подкожного жира, имеющего специфический, только ей присущий запах, хороша во всех видах: и соленая, и сваренная в ухе, и жареная… Один недостаток у рыбки — уж больно она мала. Но, что говорить, мал золотник, да дорог! Ловилась тогда и «селява», рыбка, чуть побольше обычных анчоусов, такой же формы, относящаяся к породе сельдевых. Она в соленом виде не уступала по вкусу другим морским деликатесам. Эта рыбешка почему-то исчезла в средине 70-х годов прошлого столетия. Керченский рыбный рынок был настолько богат разнообразием деликатесов, что керчане, заходившие на него, напоминали разборчивую невесту. Сегодня люди в восхищении от «саргана». К нему прежде относились довольно скептически, а я даже слышал в Ростове-на-Дону слова, обращенные ко мне: «Мальчик, выбрось этих змей из хамсы»». И как я ни пытался объяснить, что сарган — это рыба, переубедить мне никого не удалось.

Тем временем работы по ремонту жилья быстро продвигались. Мне шел пятнадцатый год, я был подвижен, на мою долю выпал ремонт кровли. Оказалось, что этот процесс не так трудно было освоить. Я собирал, где мог, уцелевшую черепицу, называемую у нас «татаркой». Под черепицу укладывался слой сухих морских водорослей, которые на любой кровле было в избытке. За два дня работа мною была выполнена. Проверить качество работы должен был дождь. Дожди в апреле и мае были для нас редкостью. Пока день испытания природой не был определен, можно быть спокойным. Как правило, они приходили, когда острой нужды в них не было. Правда, дожди, пришедшие к концу июня, показали хорошее качество моей работы. Заканчивали свою часть работы и старшие. Дефектов оставалось еще много, но с этим уже можно было мириться. Подумаешь, на потолке во многих местах торчала дранка! Главное — дыры, пусть и грубо, были заделаны. Были отремонтированы плиты, так что можно уже было готовить пищу. Прежде приходилось пищу готовить на таганке, во дворе, подкладывая под него щепу и мелко нарубленные дрова. Пища слегка попахивала дымком. Как ни странно, даже в преклонном возрасте я сохранил в памяти и запах, и вкус той пищи. Она казалась мне восхитительной. Когда ешь из одного котла, надо учиться есть быстро. Медленно жующему могло ничего не достаться. Привычку быстро есть я сохранил и до сегодняшнего дня. А она — одно из условий хорошего аппетита, раздражая слизистую желудка.

Из строительных материалов самым дефицитным оказалось оконное стекло. Что поделать, материал хрупкий, бьющийся. Ему ли выдержать огромной разрушительной силы взрывную волну? Попытки защищать стекла окон наклейкой полосок бумаги и ткани успеха не имели. Мы привыкли жить в тускло освещенных помещениях, поскольку вместо стекол использовалась фанера. Но теперь, когда театр военных действий отодвинулся далеко от нас, и существовала полная уверенность, что немцам — каюк, хотелось света. Мы использовали все крупные и средние кусочки стекол, но их было слишком недостаточно. Стало много понятнее жизнь предков наших, использовавших вместо стекол бычьи пузыри. Отец принес откуда-то прозрачную пленку. Воров не было, воровать нечего, мы за сохранность нашего скудного имущества не переживали. Тем паче уже привыкли к потерям, как к неизбежному злу. Воровство и бандитизм нас ждали впереди. Уголовным элементам в разрушенном городе делать было нечего. Да и суд ожидал вора быстрый и суровый.