Бесплатный фрагмент - Почему он спал с твоей женой

«Нет, Меер. Ты думаешь, что есть Ад и Рай и если покаешься перед смертью, то непременно отправишься на небеса, прыгать по облакам и слушать как играет арфа. Тебе не приходило в голову, что если похоронить человека под деревом, как собаку, то его душа никуда не отправится. Богу не известно, что он умер. Священник не просил его забрать душу усопшего к себе наверх. Такие как я приходят к таким как ты, каждую ночь и благодарят за вечную жизнь, в кавычках. И ты будешь также страдать, как и я! — тыкал покойник пальцем, — Твой труп будет гнить на заднем дворе, как гниёт мой в том лесу. И я здесь дольше твоего, так что ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»

Глава 1

Утро может рассказать о человеке гораздо больше, чем мы думаем. Любит ли он вволю выспаться, слюнявя наволочку в обед или же с первыми лучами солнца стаптывает кроссовки в ближайшем парке. Досыта набивает брюхо завтраком в несколько ходов или снимает с плиты наспех сваренную в вымученной кофеварке жижу и курит натощак, сбрасывая пепел в консервную банку. Торопится к шести на фабрику, на склад или, опаздывая к девяти, каждый раз выдумывает новые оправдания. Спешит, вообще, куда-нибудь или может себе позволить несколько часов тискать подушку, прежде чем возьмёт в свои руки телефон и по-новому залипнет в новостную ленту. Один не дожидаясь будильника, вскакивает ни свет, ни зоря, а другой, вечно уставший от постоянного перекладывания времени еще на полчаса, прячет его под подушку. Кого-то будит жена, порою ласково, но чаще как бездельника или назойливый, но столь любимый детский плач. Может любимая собака, облизывая сонную моську хозяина, зовёт на прогулку. Сон Макса Меера не тревожило ничего, кроме уличного шума из открытого окна.

Жил он, как и подобает холостяку, пока не убежденному, но и не стремящемуся разнообразить свою жизнь женским постоянством. В такой квартире нет ни штор, ни жалюзи, там нет кухонных полотенец и толстых пекарских рукавичек. Мешки для мусора закончились месяц назад, на их замену пришли магазинные пакеты, разного происхождения. И если в кульках из супермаркета или вьетнамского вечернего магазина огрызки, объедки и прочий мусор смотрелся органично, то бумажные пакеты из миланских бутиков, наполненные теми же остатками, выглядели странно. Господин Меер был большим любителем индийских вонючек и ароматических свечей, им досталась нелегкая работа — бороться со стойким запахом коньяка и сигаретных окурков. Квартира постоянно проветривалась, для этого в спальне, хозяин жилища держал открытым окно. От этого зимой приходилось включать батареи на максимум. Для обогрева гостиной использовался электрокамин, обставленный кочергой и прочими каминными приспособлениями для антуража.

Дорогие сердцу мелочи, вроде мобильного, наручных часов и позолоченной зажигалки были аккуратно разложены на прикроватном столике, как товары на блошином рынке. Предметы одежды уже давно покинули гардероб, образовав Большое спальное текстильное пятно. Корзина для белья была пустой, потому как грязная одежда облюбовала несколько свободных уголков. Холодильник был набит на половину полуфабрикатами и нарезками, в морозильной камере хранились булки, а вторую половину занимало пиво. Холодильник для вина, напротив, был полным, своё пристрастие к спиртному Меер также выражал заполненными полками крепкого, а неприязнь к уборке обилием пустых бутылок. У кровати находились верные спутники долгих ночей — бронзовая пепельница и коллекция зажигалок-однодневок.

Чтобы назвать этот беспорядок творческим, хозяину жилища стоило бы, как минимум, заняться творчеством, но пока он лишь коллекционировал атрибуты. В квартире нашлось место и гитаре, и мольберту, и даже старомодной печатной машинке, подаренной дедом за успехи на юношеском литературном конкурсе. Сейчас Меер не представлял культурной ценности, он, верно, проживал оставшееся время, каждую ночь, приближаясь к смерти. У него не осталось ни родителей, ни братьев, ни сестёр, вслед за ними ушли и надежды, оставив мужчину наедине со своими желаниями. Кроме него, в квартире жили два паука, один в ванной комнате, а второй сплёл своё гнёздышко в каминных брёвнах. Меер заботился о своих домочадцах, паутину не убирал и даже пытался скормить им муху. Компанию паукам составил единственный и горячо любимый цветок Макса, который он называет Альбертом, которому ни разу не было отказано в уходе и поливе.

Этим утром владельца квартиры разбудил противный звонок в дверь. Настойчивый звонок не получалось приглушить подушкой, что заставило Меера подняться с кровати. Для уверенности раскачавшись, он сел на край постели, в надежде разобраться с происходящим. Достал полупустую пачку сигарет и неспешно закурил, от чего опять увяз в подушках. Это могли звонить из полиции, но те, как правило, стучат три раза и громко заявляют о себе. По ту сторону дверей работа не прекращалась, неизвестный продолжал держать свой палец на дверном звонке, изредка постукивая. На половине сигареты Макс решил открыть. Он пополз к входу, упираясь о стены задубевшими руками. За дверью стоял курьер с внушительным букетом ярко-алых роз.

— Ошибся? — пробормотал сонный хозяин жилища

— Добрый день, вы господин Меер?

— Я господин Меер, чего вам?

— Тогда это вам, распишитесь вот здесь, пожалуйста, — сказал курьер немецким языком сомнительного происхождения и сунул накладную. Видимо он был из приезжих иностранных студентов, ищущих заработка на низкооплачиваемом поприще.

Меер перебрал огромный букет в свои руки и без лишних почестей захлопнул за курьером дверь. Он не любил непрошенных гостей, тем более в столь ранее время. Цветы остались брошенными у входа, а сам хозяин квартиры повёл свою тяжелую голову в направлении ванной. Меер вдохновлялся утренним ритуалом Патрика Бейтмена, главного героя романа «Американский психопат» Брета Эллиса. Он повторял действия персонажа любимой книги, за исключением утренней йоги в холодной маске. Он очищал лицо кремовым лосьоном, а не пенящимся, который, как известно, сушит кожу, меняет её кислотно-щелочной баланс, а значит, приводит к шелушению, покраснению, сухости и прочей гадости. Макс Меер бережет нежные женские руки от поглаживания проблемной кожи, жертвуя на уход несколько сотен ежемесячно.

У него были длинные волосы, такие прически носили торговцы кокаином в фильмах Теда Демме и Брайана де Пальмы, уход за которыми включал в себя чередование шампуней, а также комбинацию из масел, кондиционеров и масок для волос. Макс наносил на своё тело скраб, на основе миндаля, который пахнул как бабушкино варение. К этим процедурам его с раннего детства приучила мама, поэтому раньше он полагал, что в скарб добавляют перемолотые косточки абрикоса. На распаренное тело он наносил питательный крем, а потом еще не меньше получаса красовался перед зеркалом. Заканчивались утренние процедуры снятием увлажняющей маски с пропаренного лица. После этого он отправлялся завтракать, где набивал пустое брюхо множеством размороженной выпечки, обильно покрытой сырами и ветчиной. Больше всего он любил намазывать на булочку татарский бифштекс из индейки, покрывая молотое мясо колечками лука и градом из соли и перца.

Вечером того же дня у него был запланировал ужин с девушкой, по имени Анна Заугер. Она была еще студенткой, изучала историю искусств и была увлечена мужчинами харизматичными, творческими, хотя и заводила отношения со скучными, посредственными. Её черные, крашеные волосы оттеняли угловатое лицо, обтянутое смуглой кожей. Из-под широких, пушистых бровей выглядывали большие, как плоды опиумного мака, глаза зелёного цвета. Не так давно Анна увеличила и без того пухлые губы и походила сейчас больше на латиноамериканскую танцовщицу, нежели на европейскую скромницу. Между рельефными ключицами и узкой талией находилась новенькая грудь идеальной, по мнению Анны формы. Она вела себя достаточно провокационно, с ней, было, сложно договорится, но в силу возраста или природной харизмы Меера, маскировать свою симпатию получалось слабо. Лучше всего госпожу Заугер мог охарактеризовать рекламный слоган на коробке из-под пиццы: «SOFT INSIDE CRISPY OUTSIDE».

В ресторан «MARINI» он отправился на своём поистине уникальном автомобиле. Транспортное средство было главным предметом гордости Меера. Пятилитровый BMW восьмой серии, одна тысяча девятьсот девяносто пятого года выпуска, с мотором в триста восемьдесят лошадиных сил привлекал внимание прохожих своим звериным выхлопом и изящными формами. Дизайн автомобиля значительно отличался от своих немецких коллег и больше походил на выдумку японского автопрома, но качество сборки, комплектация, мощь двигателя, любовь к деталям указывало на баварское происхождение.

Чёрный двухдверный монстр с узкой агрессивной мордой и моргающими глазками без особых усилий разгонялся до трёх ста километров в час. В этом автомобиле со дня выпуска не изменилось ничего, кроме кассет для магнитолы. Прошлый хозяин, старик Цимерманн, уступил Мееру свою любовь перед самой смертью, при условии, что тот сохранит её в первозданном виде. Такую машину язык не поворачивается назвать средством передвижения, она не подпадает под общие потребительские догмы, это член семьи, верный спутник, близкий друг. Салон всегда был чист, панель приборов отполирована, кожа блестела, а коврики принимали душ так же часто, как и их хозяин. В бардачке хранились кассеты для оригинальной магнитолы: сборники итальянских эстрадников восьмидесятых годов от прошлого хозяина, альбом «The Last Command» группы WASP, лучшие песни Guns N» Roses и микс из роковых баллад.

Ресторан, знакомый горожанам изысканной подачей блюд и итальянским колоритом, был расположен в центре Дюссельдорфа. Заведение значилось высоким, но являлось скорее общественно ориентированным, нежели роскошным. Здесь граждан, неискушённых приморскими деликатесами, удивляли обыкновенными нокками и пастой, собственного приготовления. На громоздких керамических тарелках красовались аутентичные блюда, с горкой пармезана и свежими листьями базилика и рукколы. Гостей просвещенных, в области гастрономии, заманивали наличием свежей рыбы и других морепродуктов. Кухней заведовал известный повар Серджио Маргаретти, который, по словам заготовщиков, частенько бросал в подчиненных луком и браковал их блюда перед самой подачей к столу. Он нередко выходил к гостям, радуя последних своим колоритным говором и южным темпераментом. Опытные официантки обожали его, а вот начинающие, напротив, ненавидели за постоянные насмешки и придирки. Но главное, что этот пузатый повар был, обожаем публикой и будь на его место кто-нибудь другой, ресторан бы следовало закрыть.

Место казалось богемным разве что туристам, а местный житель находил его просто уютным. Ассортимент вина хоть и был широким, но, ни одной бутылочкой коллекционного не располагал. Забавно было наблюдать там сомелье, работа которого заключалась в том, чтобы продать туристам серийные итальянские вина по цене марочных. Особенно туристов подкупало, когда он с высоко задранным подбородком, аккуратно обнимая ладонями колхозно закупоренную сургучом бутылку, говорил: «Это поздний сбор».

После этого, как правило, вино покупали, а сомелье благодарно улыбался еще половину вечера наивным гостям. Анна, как и положено приличной девушке, опаздывала на полчаса. Меер выбрал небольшой, круглый столик в дальнем уголке террасы. Над столом раскрывался большой тканевый зонтик, который охранял бокалы и тарелки от залётной опавшей листвы.

У столика работал уличный обогреватель, который боролся против осенней стужи, ветра и холода, свойственного позднему вечеру. Официантка принесла Мееру винную карту и тот внимательно вчитывался в позиции, попутно донимая девушку вопросами, таким образом, сокращая время ожидания своей визави. Он послал, куда подальше причудливого сомелье, ведь флиртовать с юной красавицей намного приятнее, чем оказаться жертвой ушлого продавца. Выбор пал на бутылочку красного сухого вина из виноградников Каннуби. К этому времени подоспела Анна, неубедительно изображая стыд от опоздания. Её формы обтягивало тоненькое платье, поверх которого она нацепила весеннюю курточку. Одетая не по погоде девушка, вероятно, имела желание произвести впечатление на опытного гуляку своим нарядом. Жаль, что её гардероб не был богат на изысканную осеннюю одежду. Впрочем, исход этой встречи мог изменить многое в жизни студентки, включая переезд, пополнения гардероба роскошными тряпочками, аксессуарами и украшениями. Сам Меер был одет как уличный бродяга, в свитере с высоким воротником и потёртой кожаной курткой.

Вначале они болтали о делах текущих, но после второго бокала беседа явно оживилась. К тому моменту закончился аперитив, и вновь прибывший официант презентовал основные блюда. Анна ужинала салатом «цезарь», видимо, другие позиции в меню ей были неизвестны, и она боялась прослыть невеждой. К тому же, очевидно, не хотела наедаться на ночь, оставляя Максу пищу для размышлений. Он голоден не был, но впечатление производить любил. В сравнении с заказом его спутницы, порция румяных лангустов на белом блюде выглядела внушительно. Самого мяса там, как мы знаем, мало, но какой визуал, какая подача, какой аромат! Будь он помоложе, это бы казалось кичем, демонстрацией первых заработанных копеек, но в его случае выбор был оправдан и лишних домыслов не вызывал.

— Тебе нравится Ван Гог? — спросила Анна

— Ван Гог? Почему именно он?

— Тебе может быть близко, то, что его начали признавать лишь после смерти. Ты, наверняка слышал, что картина «Красные виноградники в Арле» была единственной проданной?

— Весьма слабо, как для искусствоведа. При жизни Ван Гога было продано четырнадцать картин, а виноградники лишь первая продажа за относительно большие деньги — четыреста франков. Первую свою работу он продал за семь лет до этого, о чём написал в письме своему брату Тео, со словами «Первая овечка прошла через мост».

— А ты хорошо разбираешься в искусстве.

— Я хорошо разбираюсь в искусствоведах.

— И много у тебя их было?

— Достаточно для того, чтобы не связывать себя с Ван Гогом. Мне, если тебе интересно, гораздо больше импонирует граф Анри де Тулуз-Лотрек, они ведь были знакомы, верно?

— Да, они трудились в мастерской Кармона, тебе близко его творчество?

— Мне близок его образ жизни.

Анна покраснела, даже её поверхностного понимания жизни графа хватало, чтобы понять, о чем говорит Меер. После этого зашла беседа об отношениях, где опыт мужчины явно перевешивал максималистские суждения юной спутницы. Он никак не подчёркивал поверхностность её мировоззрения, внимательно выслушивая Анну. Госпожа Заугер была польщена его уважительной манерой вести дискуссию. Ей показалось, будто у них общая точка зрения, а значит, и ссылаются они на одни и те же источники, интересные им обоим. Такие уникальные родственные души собрались за бокалом красного поболтать. Макс, конечно же, мыслил иначе, он не хотел напугать Анну излишней дерзостью или настойчивостью. На поле чувств не важны доводы, важна искренность. Академические споры следует решать компетентным специалистам, но никак не им за ужином. Так как разговор не носил профессионального характера, была важна солидарность не умов, а сердец.

Она игриво покусывала обветренные губы, охотно смеясь над забавными историями своего визави. Из-под её густых бровей сверкали ясные глаза, наполненные нескрываемой симпатией и животным желанием. Макс открыто заявлял о своих намерениях, он не оставлял места некой подростковой игре, где, прежде чем поцеловаться, было необходимо трепетно держатся за руки. Сидел он уверенно, за редким исключением выпускал сигарету из губ. Курил Меер выразительно, высоко приподнимая подбородок и многозначно поглядывая в сторону собеседницы, при этом пафосно жестикулируя.

Парочка донимала сотрудников ресторана запросами до самого закрытия. Они запаслись в дорогу еще одной бутылочкой вина и отправились на квартиру господина Меера. Гуляя по шумным вечерним улицам, где изредка некий буйный отдыхающий орёт о своём празднике или компания подруг с ярким макияжем и нелепых юбках празднует девичник, парочка ощущала единство восприятия. Традиционно для вечера пятницы, были переполненные упаковками от фастфуда урны, загаженные окурками и одноразовыми стаканчиками тротуары. К утру не доносилось эхо ночного кутежа, коммунальщики отлично справлялись со своей работой. Днём на оживлённых улицах, трудяги в синих куртках и оранжевых жилетах, вооружившись лопаткой и совком буквально, караулили курящих, чем хоть и создавали некий дискомфорт, но вынуждали пользоваться урной.

По пути домой, беседа разыгралась новыми красками. Слова бездумно вылетали из её хмельной головы, Мееру не было нужды уточнять, пьяна ли она, это было очевидно. Им, было, необходимо выговорится, в короткий шаг узнать друг друга. В более интимной обстановке разговорам особого места не отводилось. От её восторженных взглядов походка Макса становилась шире, а натянутая улыбка буквально взяла контроль над скулами. Он ощущал волнение, как в юные года, когда его ладони потели, а сердце учащенно билось.

Такое редкое чувство заразительной молодости, принесшее в чёрствый мир мужчины искру. У него подкашивались ноги, а девушку пошатывало, от чего она время от времени опиралась о своего спутника. Его окатила волна неизбежных переживаний за такую еще наивную студентку, которая была далека от мира господина Меера. Ему было суждено стать проводником девушки в мир, лишенный розовых фантазий и юношеского максимализма, в мир до боли грязный и несправедливый. Немалый груз ответственности скинул ножки на плечи идущего и тот скрепя коленями тащил его на спине, но времени для сомнений не оставалось. Они подошли к дому господина Меера и двери открылись.

В следующий раз двери должны были открыться на рассвете. На часах половина шестого, Анна лежит на груди Меера, прикрывая своё обнаженное тело одеялом. На его бритом пузе лежала бронзовая прикроватная пепельница, в которую дрожащие от трудоёмких мероприятий руки сбрасывали пепел. По дороге от входа до самой кровати была разбросана наспех сорванная одежда. Мокрая наволочка сорвалась с постельных рамок и лежала скрученная у ног Анны. Догорала красная ароматическая свечка, на смену которой, в качестве осветительного прибора, пришли первые солнечные лучи. Тоненькая сигаретная струйка уводила дым в открытое мансардное окно.

— Ты его любишь? — спросил Меер

— Перестань.

— Так любишь или нет?

— Ну, люблю, тебе нравится это спрашивать?

— Определенно в этом что-то есть, я просто хочу разобраться.

— Разобраться в чём? Почему ты?

— Почему я, это как раз понятно. Я нравлюсь девушкам, всегда нравился. Я люблю вас, каждую люблю. Это моя страсть, я этим живу. Почему он? Этот кретин в кепке явно не тот человек, с которым ты чувствуешь себя женщиной. Что тебе дают эти отношения? Разве что аренду платишь напополам, но, а дальше что?

— Макс, ну какая аренда? Ты же знаешь, что я живу с подругой. И вообще, хватит так говорить о Маркусе, он же мой парень.

— Да, я заметил, серьёзный парень. Ему, наверное, скоро на тренировку бежать. Кстати, ты замечала, что на свои сиськи он смотрит чаще, чем на твои?

— Оставь эту тему.

— Ой, только не надо сейчас говорить, что тебе стыдно.

— Вообще-то, стыдно!

— Ну, давай еще скажи, что это я тебе напоил и насильно потащил домой.

— Нет, конечно! Но это ты виноват!

— Интересно, чем же?

— Я не знаю, то, как ты говоришь, как смотришь. Эти твои волосы, ты вообще не похож на тех парней, с которыми я раньше общалась. С тобой спокойно и еще этот парфюм. Ты мне очень нравишься, но я знаю, что это неправильно. Мне так же нравится и Маркус, это мой первый парень, он очень хороший человек, всегда добр ко мне. Но ты, это что-то другое, я не знаю, как это объяснить.

А потом она замолчала, её ангельский взгляд застыл на курящем Меере. Анне было необходимо собираться домой, но её ватные ноги едва могли нащупать хозяйские тапочки. Роскошный силуэт, собирая разбросанные шмотки, пронесся танцем в ванную комнату. Макс поднялся с кровати к тому моменту, как Анна наводила марафет. Пока в узеньком коридоре девушка пыталась втиснуть дрожащую ножку в туфлю, Меер схватил утренний букет. Он запамятовал о его наличии, и сейчас было самое время, чтобы вручить охапку роз, со всеми почестями, провожаемой даме.

— Прости, хотел подарить еще в ресторане

— Ты всем такие букеты даришь?

— Только по субботам, — отшутился Меер.

Высокие алые розы хоть и обнадёжили Анну в намерениях Меера, но не избавили дарующего от вопроса касательно их следующей встречи. Он пообещал перезвонить, от чего на её румяных щеках проявились ямочки. Хозяин квартиры не стал провожать на улицу и ограничился крепкими объятиями, вроде тех, которые мы можем наблюдать на вокзалах и аэропортах. После последнего жаркого поцелуя от Анны остался лишь сладкий шлейф духов. Теперь ему придется разбавлять тяжелый сигаретный воздух с оттенком паров коньяка. Осталось лишь закрыть окно, чтобы ничто не потревожило чуткий сон уставшего мужчины. Он покурил на сон грядущий и без лишних мыслей, перенёс чумную голову в царство слюнявых сновидений.

Тем временем, спящей красавице ещё предстоял получасовой маршрут в съемную квартиру, расположенную на самой окраине Дюссельдорфа. Тотчас, в благоухающем дурмане роз с остатками вина внутри, она вспоминала о их первой встречи. Познакомились они этим летом в русском ресторане «Пушкин». Меер выгуливал свои крокодиловые мокасины, попивая кофе на террасе. Тонкая струйка дыма упиралась в его кашемировую кепку, а Анна была совсем равнодушна к тому, чем покрыта его голова. При огромном желании зажмурить глаза, он всё же держал их широко открытыми, рассматривая интерес, сидящий напротив. Заметив посторонний взгляд, девушка явно разволновалась, но не оставила Макса без внимания, постоянно оборачиваясь, якобы случайно, в его сторону.

С мокрыми руками и легкой отдышкой, по трём ступенькам прибежал Марк, её молодой человек. Марк явно не разобрался, как работает салфетница и предпочёл утереть руки о штаны. Его голова была покрыта чёрной бейсболкой из магазина спортивных товаров. По идее это должно было придать ему спортивный вид, но его отёкшие щеки заставляли в этом сомневаться. Весьма солидно в сторону собеседницы подталкивала его пузо барсетка, брошенная через плечо. Белые кроссовки здорово контрастировали с чёрными носками, а пятно воды быстро высыхало под угасающим летним солнцем. Тогда Анна приподнялась, чтобы поздороваться и он крепко обнял её. Она же ловко уклонилась от удара козырьком и оба улыбнулись. Он развернул кепку назад, придав своему образу еще большей нелепости. Хорошо потискав девушку, Марк уладился сидеть возле Анны, оставив на её льняной сорочке немного влаги, сродни той которую сушил на своих брюках.

Паренёк лил в уши девушки разную ерунду: о себе, о своих планах на жизнь, о коллективе, в котором работал и о тех неуспешных, по его мнению, гражданах. Неуспешными он считал всех тех, которые пренебрегали высшим образованием и монотонным трудом. Людей, преуспевших в творчестве, он находил удачливыми, а талантливых бизнесменов считал нечестными и изворотливыми. Он рассказывал Анне о своем начальнике, владельце страховой компании Августе Хаузере. Мужчина, по словам Маркуса, был жутким тираном и прагматиком, который держал целую контору в своих толстых лапах. Между подчинёнными ходили слухи, будто он состоял в некой оккультной секте, где было принято пить кровь. Поэтому мужчина постоянно жевал жвачку, раздражая подчиненных своим чавканьем.

Маркус считал, что в человеке главное знания и трудолюбие, поэтому всё время проводил в городской библиотеке, изучая бухгалтерские талмуды. На работе у него была компания коллег, с которыми он изредка пил пиво в баре, охаивая господина Хаузера. Остальные сотрудники офиса особого внимания на Маркуса не обращали, но любили загрузить услужливого юношу своей работой. Он же считал это огромной честью, что к нему обращаются как к специалисту, от чего засиживался в своей конуре до самого закрытия. Охранник румынского происхождения, Нуцу Тулеску называл его наивным дураком, прежде чем пожелать ему спокойной ночи.

Макс в тот вечер явно перебрав с крепким, начал чудить на потеху толпе. Он часто напивался до потери памяти, его забавляли рассказы очевидцев о том времени, когда голову его уверенно клонило к полу. К следующему дню у него набиралась парочка новых друзей, о знакомстве с которыми было трудно вспомнить. Не любил, как и все, утро, ведь похмелье подобно зарядке — дело привычки. Привычки напиваться вечером. Занятия в спортивном зале, которые, судя по всему, должны бы делать нас здоровыми и сильными, вредны нам куда больше алкоголя. На следующий день после пьянки, человек не курит до обеда, не ест ничего кроме наваристого куриного бульона без лапши и прочего. Пьёт одну лишь воду и видеть не может ни кофе, ни чай. Впрочем, треть бытности такой человек ведёт здоровый образ жизни. Четверть жизни, конечно, синячит, но остаток времени же спит. И спит, замечу, сладко, как маленький мальчик, уставший после игр на улице, складывает ручки под подушку и мирно сопит. Три четверти своей жизни проходит, как книжка пишет, неужели есть смысл судить его по остатку?

Индийский таксист, чьему рейтингу в убере завидовали все дюссельдорфские извозчики, остановил свою машину у дома Анны. Ей оставалось рассчитаться, поставить пять звёзд Парушоттаму и можно ложиться спать. Необходимо было выспаться, ведь кретина в кепке можно было терпеть лишь в здравом уме. Глаза Макса уже час как сомкнулись. Он чувствовал ровное, корабельное покачивание. Спал сладко, как младенец в люльке и совсем не мучал одеяло. Тем временем, во сне разворачивалась жаркая картина, в которой он со старой институтской знакомой колесил по улицам. Они меняли локации с поразительной скоростью, не оставляя шанса успеть за происходящим. Набрав скорость, Меера вдавливало в спортивное кресло автомобиля и, чем дальше заходили видения, тем более размыт был фон. Фокус оставался на ней, громко смеявшейся девушке, которая слишком безмятежно улыбалась. Будто не замечая происходящего, она давила своим острым каблучком на педаль газа. Улицы были непривычно пусты, но мужчину не отпускало чувство будто сейчас, войдя в очередной лихой поворот их, протаранит затаившаяся машина.

Молодой Меер имел желание узнать, где они и куда направляются, но был до жути вовлечён, так и не произнеся, ни слова. Чем меньше понимал, тем больше ей улыбался, от чего сухие скулы отекли, а челюсти намертво сжались. Страх лишь подогревал желание, от чего ошалелые, даже лютые глаза пассажира замерли на ней. Ещё и эта больная улыбка, оскал победившего животного. Но вдруг всё замерло, машина остановилась, а картинка перестала мелькать. Стих смех брюнетки и в полной тишине был слышен только сумасшедший хохот Макса. Перед ним пара карих глаз таращилась вниз, не меняя фокуса. Ему не удавалось поймать на себе взгляд, как вдруг свершилось. Она глянула горящими чёрными глазами, огонь которых, пробудил животную натуру Меера и, как цепями связанного поманила к себе.

И снова зазвонил противный звонок, прервав сексуальную фантазию хозяина квартиры. Он злобно выдохнул и грохнул кулаком по прикроватному столу. «Кому там до меня есть дело? Иду!» — закричал он. «Опять припадочные по подъездам проповедуют, скорее бы консьержа наняли. Я за что вообще деньги управдому плачу?» — бормотал чумной Меер, пытаясь найти тапочки. Как только голове полегчало, завёрнутый в халат, он пошел открывать. На пороге опять ждал курьер, неизвестного происхождения.

— И снова здравствуй, опять ты? — выдавил Меер недовольным голосом.

— Доброе утро, господин Меер, у меня доставочка.

— Правильно говорить: «Вам посылочка». Ладно, чего принёс?

— Так вам вот, завтрак отправили.

— Ты на мою мать работаешь, какой завтрак?

— Нет, там это, отправитель… — курьер внимательно пересмотрел накладную, — ой, а отправитель не указан, а вы разве себе ничего не заказывали?

— Заказывал двух блондинок, они в пакете?

— Нет, — смущенно отвечал курьер

— Тогда что там?

— Ой, вы знаете, там самые вкусные суши в городе!

— Ненавижу суши, меня от них блевать тянет, за них уплачено?

— Конечно, господин Меер.

— Ну, вот и скатертью дорога! — фыркнул хозяин квартиры, — Давай, приятного аппетита.

Меер уже хотел захлопнуть дверь, но резко пришедшая в хмельную голову мысль заставила курьера задержаться.

— Ты же знаешь, что значит «скатертью дорога»?

Утро Анны началось гораздо позже, во второй половине дня. Поздний подъем означал короткий и весьма ленивый день. Утренняя суета затянулась до позднего вечера и в час ужина у неё начался обед, на который напросился завсегдатай её посредственной жизни — Маркус. Он, как всегда, задал несколько вопросов общего рода. Такой интерес имеет место проявлять к коллеге, сокурснику, крайнему знакомому. Интерес к девушке он проявлять не умел. Таких, как Маркус выбирают по остаточному признаку или на перспективу, в его случае долгую, но ясную. На господина Меера он не походил, но играть в него пытался. Получалось даже забавно и Анну это несознательно веселило.

По своей сути Марк мерзкий тип, ничтожный, скучный, но в его больших, от удивления глазах, картина была обратная: спортсмен, отличник, любящий и верный спутник. От непостоянных занятий боксом и жимом штанги в одном из самых безопасных государств толку было, как от бальных танцев в Сомали. К тому же попытки восполнить боевой дух, зародится коему, мешало сытое детство, были обречены на провал. Меер спал с его девушкой и после него в их постели всегда будет третий, а удел Марка закрывать на это глаза. Закатив сцену ревности, он точно потеряет Анну, поэтому ему было необходимо обременить спутницу воспитанием отпрысков. Преступление использовать такую интересную девушку для продолжения такого скучного рода.

Во время трапезы Марк неспешно начал допрашивать Анну на предмет роз, оставленных на тумбе. Она попала в дом слегка рассеянной и совсем забыла отставить букет в вазу или хотя бы в ванную комнату.

— Это девочке подарил парень в ресторане, где мы кушали, но она же с мальчиком встречается, а он у неё южанин, ревнивый жутко. Так она мне его передарила, говорит, пусть у тебя будет, ты заслужила! Красивый, правда?

— Да, а я что не ревнивый?

— Ты у меня хороший. Понимающий!

Одураченный пузатик заметно побагровел, а улыбка растянулась до его торчащих ушей. Он вернулся на кухню с букетом, на тот момент вялым и принялся напускать воду в вазу. Госпожа Заугер в тот час должна была успокоиться, но вдруг, в букете её кавалер нашел записку. И тут покраснела она и в этот раз не от улыбки. В записке значилось «Моей жене».

— Что у неё с этим парнем? «Ты что-то от меня скрываешь», — сказал пухлый юноша, дрожащим голоском, пока его кровавые глаза накапливали слёзы.

— Маркус, дорогой, ну разве стала бы тебя обманывать из-за таких пустяков? Это её давний поклонник, он еще с первого курса ей прохода не даёт. Вбил себе в голову, что женится на ней, вот и бегает повсюду, веники дарит. В конце концов, эта записка, как и цветы, моей подруге предназначались. По-хамски, с твоей стороны читать чужие письма! — Анна твёрдо отстояла свою позицию, и Марк был вынужден извиниться. Внутри студентки образовался тёплый комок мыслей. Что Макс имел в виду, называя её своей женой, можно ли считать это уверенным шагом в сторону большой и светлой любви? Анна трепетала в ожидании увидеть господина Меера и обрушить на него плоды своих созревших переживаний, но на этот вечер у него были другие планы.

Глава 2

Ночной клуб «Роза ля Руж» в основной своей массе, был сборищем недотроганных и перетроганных. В меньшем числе публика была представлена отмечающими и колеблющимися. Этот клуб считается солидным. На туалетной крышке следы кокаина, а не первитина или метамфетамина. Обычно, к трём, чья-то вспотевшая от ёрзаний задница, стирает последнюю скорость. За ломящимися от излишеств столиками орёт молодёжь голодный реп о сытой жизни. Из дюжины кутящих половина едва сводит концы с концами. Касательно оплаты праздника никто не переживает, ведь счёт закрывает, в конце концов, и так один.

Сопровождение дам не так разнообразно, от того к половине бутылки трудно отыскать свою. Удобно приходить одному, ведь так не ошибёшься. Смешно наблюдать разведёнок и мужчин постарше. Первые, тратят то, что отсудили у вторых. А вторые могли бы, конечно, детей своих не позорить, но те сидят за столиком с Кристаллом и прожигают деньги, которые отсудили первые у вторых. Меер обожал баб из провинции, не в сексуальном плане, а просто для души. Их забавные наряды, резкий макияж и броские сумки веселили его сильнее посредственного стендапа о тёще или любовнице. Они по сути своей жуткие карьеристки, их мамы с самого детства вкладывают в удачное замужество.

В этом деле преждевременная беременность ключ к серьезным алиментам. Чужая девушка всегда лучше своей, по мнению Меера, который считал благородным лишить компании малознакомого ему человека. Пока неопытные отпрыски разведенных мадам лили шампанское на папины Адемары, он лил воду в уши их подруг, болтая в курилке. Вообще места для курения в клубах самые злачные. Эта зона, освобожденная от музыки, но не от атмосферы. Здесь и происходят все нужные для вечера знакомства, равно так же, как и ненужные конфликты.

Макс человек не самый порядочный, поэтому ему изредка били по морде. В этот вечер, правда, его с кем-то перепутали. Он одиноко курил, рассматривая контингент, прицеливая новую спутницу. Глаза укрыла пелена, созревшая посредством полулитра крепкого. В курилку завалился средних габаритов мужчина и уверенно хлопнул Меера по плечу, вскрикнув «Вот ты где!». Одет был неброско, но стоит заметить, что его лоб закрывала кепка, а глаза очки, хотя солнце уже часов шесть как спряталось за горизонт. Он видимо считал себя крутым, Меер же посчитал его провинциальным дураком. Поэтому должно заметил: «Ты дурачок?», кретин в кепке оказался менее многословен и Макс получил по наглой роже. Довольно резкий оверхед заставил его присесть на пол.

— Жене моей цветы передал?

— Так это ты отправил приезжего.

— Цветы передал? — настаивал громила.

— От кого?

— От мужа, твою мать! — закричал припадочный и бросился с кулаками на Меера. Он здорово делал отбивную из миловидного лица лежащего. В этот раз Максу пришлось покинуть праздник жизни сроком на минуту. Когда он открыл глаза, его уже приводили в чувства незнакомые, но весьма сознательные граждане. Этого кретина в кепке среди них не было. Он проявил интерес к персоне бьющего, но его никто не видел и знать не знал куда подался. Негативный ответ Меера не устроил, и он спросил еще раз «Кто-то видел того болвана в кепке?», но его проигнорировали. Полежав еще немного, он с помощью одного парня встал на ноги. Крепкий на вид юноша предложил сопроводить избитого до уборной, но тот отказался.

Перебирая дрожащими ногами, Меер доковылял до умывальника. Открыл кран и залип в зеркало, его лицо было похоже на перезрелую сливу. «Славный парень, в два удара такую кашу сделать» — подумал умывающийся. «Ему бы пюре взбивать, а не людей бить, цены бы не было!» — продолжил Меер. Он начал умываться и, к сожалению, трезветь. Лицо болело всё сильнее, хоть он и принимал попытки охладить физиономию, набирая в ладони, холодную воду и удерживал их на больном месте. Охотно верил, что это поможет. Умывальников было несколько, но Меер однозначно создавал очередь. За ним стояло два человека, один из которых начал его торопить в странной для этого случая манере. Его речь больше походила на поддержку бесталанного юноши, выкриками пьяного отца, на песенном конкурсе. Его терпения хватило ненадолго, и он попытался оттолкнуть Макса в сторону, чтобы попасть к рукомойнику.

Меер предложил ему разбить лицо и уже на равных бороться за воду. Между ними завязался не то, чтобы тёплый, но жаркий разговор.

— Давай смывай свой макияж побыстрее, — сказал первый мужчина.

— Я сейчас тебе лицо разукрашу и будем тут по очереди ладошки прикладывать.

— Смотри, а то я добавлю.

— Ага, глаза промою и посмотрю.

— Ладно, мальчики, играйтесь, — вклинился в разговор второй ожидающий.

— Спасибо, добрый дядя, — ответил Меер.

— Ты главное жене моей привет не забудь передать.

— Стоять, сука, — закричал Меер, — держи его, это тот самый лось, который мне лицо расквасил.

Мавр, из-за которого Макс уже четверть часа смывал со своего лица винегрет успел ускользнуть. Меер оттолкнул первого стоящего и устремился к выходу, в надежде догнать его. Первый стоящий расценил это не совсем верно, и Меер отхватил по яйцам.

— Баран, меня-то за что?! — проскрипел Меер, держась за яички.

— А чё ты толкаешься?

— Придурок, я из-за тебя своего мавра упустил.

— Я не придурок! — ответил придурок.

— Да ну тебя, — махнул рукой Меер и прихрамывая поспешил к выходу. Кого конкретно искать он точно не понимал, а из отдыхающих никто не выделялся. Макс принял решение искать чудака по кепке, но вскоре понял, стратегию выбрал неправильную. Успев обойти трёх человек, он привлёк внимание охраны. Парень в чёрной футболке, явно вида более спортивного, чем интеллигентного, предложил закончить поиски на этом этапе. Избитому не осталось ничего иного, как любезно согласится.

Лучший таксист Дюссельдорфа Парушоттам уже был в дороге. Мееру пришлось воспользоваться поддержкой прекрасного гранитного фасада для удержания равновесия. Музыку уже слушал отрывками, когда открывались входные двери. Его колени нервно пританцовывали некий ритуальный танец. Ритм задавал ни то осенний холод, ни то мандраж. Морозный ветер причинял жуткую боль, но никотин снимал напряжение. До прибытия трансфера осталось несколько плотных затяжек. Фильтр сигареты был героически бордовым и больше напоминал хирургический тампон. Таксист был на месте, он известил об этом смс-кой. Садясь в машину, Меер почувствовал на себе надменные взгляды курящих женщин, клубившихся у входа. Он походил на неудачливого жигало, оставшегося без работы, впрочем, они были близки к правде, ведь эту ночь ему придётся провести одному. Видимо, Макс уже достаточно успел нашалить в прошлом и совесть в лице кретина в кепке, настигла его.

— Кто тебя ударил, друг? — поинтересовался Парушоттам.

— Злые люди, друг мой, — поддержал разговор Меер.

— Ты полицию звонил?

— Нет.

— Скорая звонил?

— Нет.

— Страховки нет?

— Страховка есть, мой друг, просто я привык самостоятельно решать свои проблемы. Мне незачем беспокоить наших доблестных правоохранителей.

— Ты мужчина, будешь его искать?

— Поздно уже искать его. Он сказал, что я с его женой спал, правда, не уточнил с какой.

— Ааа, — затянул Парушоттам, — месть — это зло, мой друг. Был такой царь в Бхагават-Гите — Дантавара, ему нечего было делать, кроме того, как бегать за Кришной, он ему отомстить хотел за Шишупалу, за Шишупалу знаешь, да?

— Не знаю.

— Ну вот, желание отомстить было вызвано страхом Дантавры и лишь усиливало Кришну в сравнении с ним. Понимаешь, да?

— Не особо, старик, но спасибо за добрые слова.

— Я имею в виду, что месть делает человека слабее своей жертвы, мы так считаем, — подытожил пятизвёздочный таксист, подъехав к дому клиента,

— Доброй ночи.

— И тебе доброй ночи, мой друг, — прощался Меер, захлопывая двери.

Утро началось с вдвойне опухшей головой, в первую очередь от алкоголя и избиения соответственно. Меер не сообразил ничего подходящего для завтрака и начал варить кофе, но молока в доме тоже не оказалось и ему пришлось пить кофе в горькую, так как экспрессо с сахаром ничто иное как кофейный сироп, а Максу и без того плохо. На телефон позвонила Анна, оказывается она звонила целое вчера и была весьма озадачена исчезновением своего ухажера. Это очень эгоистично с её стороны, лишать компании нуждающихся, не находясь при этом в отношениях с Меером. К тому же, будучи парой очередному кретину в кепке. Конечно, она могла бы сжечь мосты со своей деревней и вступить в гражданский брак, но жестокость никогда не была присуща Мееру. Жизнь с ним рубит семейный уклад на корню. Он не хотел отбить желание мисс Заугер размножатся. К тому же терпеть не мог, когда его квартиру проветривают от сигаретного смрада и этот пункт решающий. Хотя, будучи человеком благородным, в своём понимании слова, предложил поужинать.

Анна была слишком взволнованной. Её каким-то резким образом удивил подаренный букет. Меер первый раз слышал в свою сторону поток такой интригующей благодарности, приятно было с подвохом. До вечера осталось семь часов, у него оставалось время разобраться с отеками на лице. Этот вчерашний ревнивец не такой уж и эстет, со всем уважением, мог бы наносить увечья с оглядкой на симметрию. Некогда красивое лицо было похоже на дважды заштопанную боксёрскую грушу из любительского спортзала. Рассечение имело характер пореза, как режется подросток при первом опыте бритья. Во всяком случаи господину Мееру это придавало мужественности. Остаток дня он приводил в порядок квартиру, готовился к приходу Анны. Поход за продуктами в дождливую пору не сулил ничего приятного, поэтому он остановил выбор на доставке. Вина в доме было вдоволь, а насчет еды заворачиваться не стал. Анна была ни капли не привередливая, да и кульминацией вечера ужин не значился.

Она подоспела к восьми. На ней был в который раз был наряд, рассчитанный скорее на позднее лето, нежели на осень. Она предпочла холодные ноги, горячим взглядам. Из-под шелковой сорочки рвался наружу броский комплект белья. Готов поспорить что покупался он не для Марка. За трапезой она рассказала Максу о записке, о том, как ей дороги его слова, о том, как быстро вспыхнул огонь их чувств и как же сильно её к нему влечёт. Глаза господина Меера, битого жизнью одиночки, впервые стали похожи на четвертак. Ничто так не пугает холостяка, как понимание того, что с ним в квартире будет жить кто-то кроме пауков. Ладно он, но беднягу паука, годами жившего в уголке душевой придется со свету сжить. И всё это ради розовой мечты жить долго и счастливо.

Как человеку честному следовало бы признаться, что к записке и букету в целом, он отношения не имеет, а вот как дальновидному господину ясно, что их мимолётный союз исчерпает себя, а портить девушке вечер, как-то неприлично. Он не оставил сомнений по поводу своих намерений, но предложил не торопить события. Не вином одним выступал румянец на лицах тайной парочки. Оказавшись в одной бутылке, взвешенным альянсом вкуса, они жутко разнились — Он, Сен-Лоран — смелый, раскованный, а Она — помесь Рислинга и Сильванера — мягкая, нежная. Уста Анны посинели, после того как из бокала была выпита последняя капля храбрости. Тогда со звериной страстью она набросилась на Меера.

Пустые бокалы зазвенели, падая на пол, как делают это молодожены во время свадебного обряда. Он провел сухими ладонями по шелку, обтягивающем её рёбра. Схватил Анну и бросил в близлежащее ложе. Наволочка безудержно сжималась вспотевшими лапами. Кровать громко скрипела, огни свечей метались, не находив себе места. Её влажные ладони вдавливали грудь, будто делая массаж сердца. Их бросало со стороны в сторону, словно в последний раз. Она в тот час была собой, той самой, которой ей удавалось быть лишь с Меером. Уже за это стоило любить его.

На часах почти полночь. Нехотя вылезая из объятий, госпожа Заугер собралась уходить. Её заурядный домосед ведь ждал милую. Нельзя же у подруги засиживаться допоздна. Она не позволила бы ему сомневаться в своих чувствах. С большой грустью она собирала вещи. Пришла пора прощаться. Макс провожал её со странным чувством, будто закрывается бар, а он уже сильно пьян остаётся без возможности «догнаться» и вот так, посередине ночи обрывается кутёж. Девушка покидает квартиру, а Меер остаётся наедине со своими пауками. Осталось покурить на сон грядущий и день можно считать оконченным. Тишину нарушил сильный звонок в двери. Макс пулей метнулся ко входу, наверное, его спутница забыла что-то. Он как никогда был рад Анне. Открыл резко двери. Но за ними оказался Марк, тот самый бедный родственник. Его холодные глаза были залиты слезами, а в руке дрожал нож.

В наличии оружия нет ничего опасного или угрожающего, пока оно не будет использовано. Для этого, нападавшему необходимо иметь яйца, большие, как орех или наоборот, маленькие, размером с фисташку. Именно такие дрожащие, сморщенные яички носил в трусах Маркус. Пырнёт Меера или оставит жить — это вопрос к Анне, вернее его привязанности к ней. Шею Макса крепко сдавливала петля его несбывшихся грез и в одно мгновение дрожащий юноша мог выбить из-под его ног табуретку. Он стал виновником разрушения всего того, что годами строила фантазия Маркуса. С Меера был спрос за свадьбу, унылую до безумия, за их детей, плаксивых в отца и ветреных в мать, за ипотеку на тридцать лет с правом жить в клоповнике, за дебила-начальника, которого пришлось бы ласкать хлеба ради, за антидепрессанты Анне, на которые бы ушла львиная часть бюджета, после долгих лет семейной жизни. Максу часто били в морду, но резали впервые. Маленький, как для мужчины, кросовочек заблокировал двери.

— Я войду, — набравшись смелости промолвил Марк.

— Нет.

— Я войду! — на этот раз утвердительно.

— Послушай, не нужно меня здесь пугать, я понял, что ты серьезный парень, но…

— Послушай, ты! — Отелло оборвал мою реплику, — Ты разрушил наши отношения, нашу любовь, наше будущее. — речь бедолаги едва приглушала ужасный скрип его зубов.

— Какие твои годы, парень, найдёшь еще свою любовь, не торопись, оно того не стоит.

— Замолчи, — вскрикнул Марк. — Молчи, животное! Ты жил как чёрт последний так умри, как мужчина.

Зубы юноши жутко стучали, а ноги дрожали. Меер надеялся, что от переживаний он потеряет сознания и ему удастся выхватить нож. В квартире было непривычно тихо. Им обоим не хватало воздуха, становилось жарко. Ревнивый ухажер жадно дышал, будто раздувая пламя. Меер слышал резкие выдохи и звук противного глотания скупых слюней. Маркус туго сжимал рукоять ножа, постоянно перехватывая потными руками. Они стояли молча около минуты, пока Хорнтрегер нервно стучал ногой, набивая незнакомую Мееру мелодию.

— Ты убивать меня не забыл? — спросил Макс.

— Молчи, дрянь. — он не дал и слова вставить.

— Я же не знал, что у вас всё серьезно, думал расстались уже.

— Ты врёшь, ты всё знал!

Маркус перестал топать ногой, набрал полную грудь воздуха и нанёс резкий удар. Остриё ножа вонзилось Мееру в ладонь, пробив её насквозь. Макс схватил лезвие, застрявшее в кисти, второй рукой пытаясь ослабить его хват. Потная ладошка дала сбой и нож оказался у Меера, хоть и был частично в нём. Вслед за победой Меера последовал сильный удар в голову. Как же свирепо Маркус месил его физиономию своими кулачками. Ему и опомниться не дали, в то время как он усердно пытался высвободить нож из дырявой ладони. Маркус решил помочь, вытаскивая правой ручкой рукоять, при этом кулаком взбивая фарш из некогда красивого лица. Из брови хлестала кровь, выжигая Мееру глаза. У него отняло зрение, а от сильной боли отнимало речь, меняя речь на стоны. Маркус таки высвободил нож и из руки Меера хлынула кровь. Машинально оттолкнув его руку, он отполз, в процессе боя его ногами.

Он схватил оружие и кинулся на Меера, на тот момент уж было ясно это последний раз. Хоть ему и удалось сбежать в гостиную, но юноша был слишком близко. Нащупав у камина кочергу, Макс стал размахивать ею и вроде как попал по руке. Услышав громкий стон и звон металла, Макс решил: «наверное, упал нож». Это его шанс, нельзя дать Маркусу новую попытку. Он нанес еще один удар, промазал. Вторая попытка и попадание. Пока не ясно куда, его глаза по-прежнему жгла кровь. Не колебался он, как мальчик, впервые прыгавший с утеса, он бил! Не знал бьющий если еще стоит Маркус на ногах, может ли он драться. Нанёс еще один и раздался резкий хруст, последовал отборный мат, звеневший обрывисто и на коротком духе. Еще разок, еще один и всё, Мееру ничего не будет угрожать. Подняв железяку на вытянутые руки, он нанес финальный удар. Тихий скрип и громкий выдох, а потом Отелло замолчал. Наконец и Меер мог перевести дыхание, умыть лицо и протереть глаза. Перед ним лежало тельце без признаков жизни, а целая квартира походила на локацию из фильма ужасов. Пол был заляпан кровью, нож валялся в углу комнаты и оставалось лишь позвонить в полицию чтобы очертили ушедшего ревнивца мелом, а Меера отправили в СИЗО. Такой финал принять было трудно. Последние минуты уходящего дня он провел, борясь за жизнь в камере для особо опасных. Был ли смысл драться? Быть может, с ножом в сердце бы было уютнее. Всю жизнь ходил негодяем, но кончить убийцей… Сегодня умерших было двое и дни Меера отныне сочтены. Никогда ранее ему не приходилось убивать. Нельзя сказать, что это опыт, если в убийстве и есть свой цимус, то Мееру его почувствовать не удалось. Будто плавал под водой, а вынырнув, увидел, как горит целый пляж и вина за поджег легла на его трясущиеся плечи. Остаток дней своих он проведёт в закрытой комнате и в лучшем случаи, в компании друзей.

В углу комнаты стояло кресло, которое служило местом для раздумий. Закурившись, он бросил тяжкий взгляд на тело покойника. Его кожа уже потеряла в цвете и из теплых красок остались лишь те, которые отбрасывал камин. Лицо хозяина квартиры подсвечивала луна, до жути холодная. Говорят, что думать вредно. Мысли Макса с пятнадцати лет просмоленные табаком, пищей необходимой для концентрации, созидания. Тут можно было сетовать на образ жизни, на одиночество, порой алкоголизм, но вредным считать ведь можно исходя из последствий. Ни рак легких, ни цирроз не погубил Меера. Вредной оказалась его жизнь в целом. Хоть бы для него одного, но юноша, ныне покойный, чья жизнь по учебнику не сулила кончины. Виновен ли он? А раз так, то быт хозяина квартиры не был безнадёжен. Если бы судьи прибегали к философии, а не законодательству, может его и оправдали бы. К сожалению, эта бытовая сцена увенчана концом обоих персонажей. Быть ли суду, решает Макс и если быть, то какому. Господин Меер арестантом быть не желал, ни пойманным, ни добровольно сдавшимся. Необходимо спрятать тело. Чтоб поступить верно, необходимо иметь холодную голову, но разве с ней размахивают острой кочергой. Ясно одно, в квартире телу не место, его необходимо убрать еще до рассвета. На входе в дом, со дня смерти Клавы Кох никто не дежурил. Одно преимущество подъездов без консьержа — некого допрашивать. Марка укутывал как в роддоме, его неказистое тельце должно было влезать в багажник. Убирать квартиру ведь можно и утром, но с покойным время поджимает. Поблизости нет ни глубоких озер, ни карьеров. Остаётся закопать в лесу, главное подальше от охотников и дамочек с собаками. Голову Меера тревожили мысли: «Кто будет искать ушедшего? Друзей он не нажил, старики его ушли годом ранее, а в университете кому есть дело до разбирательств, отчислят и с концами. Но Анна, она ведь может бить тревогу, когда он не придет домой. Надо ей написать. Взять у него телефон и сказать, что они расстаются. Нет! Она начнёт выяснять причину, это не подходит. Может отъезд, резкий переезд в другую страну, она и так за него забудет, но вопросов лишних не задаст. Вот оно, определённо переезд. Даже не так, лучше командировка, визит к дальнему родственнику, приятелю». Пришлось побеспокоить тело и Макс разблокировал телефон пальцем Марка. Какая же удачная комбинация — еще тёплый палец и айфон. Первое сообщение предназначалось Анне, с текстом: «Прощай, я уезжаю в Барселону. Между нами всё. Вещи отправишь позже почтой». Для легенды так же были куплены билеты в Барселону и забронированы апартаменты сроком на две недели. Осталось доставить тело в место укромное и накрыть слоем земли.

К большому счастью, автомобиль Меера был припаркован у входа в дом. Обмотанное простынёй тело, более походившее на новорождённого акселерата, придется тащить два этажа. Доселе краткий путь оказался пугающе долгим, избыточный вес Марка сгибал колени несущего. Ватные ноги Макса вздрагивали по каждому звуку, будь то хрустящий сустав или сквозняк, играющий с приоткрытыми окнами. Его кардионагрузкам позавидовал бы опытнейший атлет, впрочем, автор не рекомендует тренировки с неживым весом.

До рассвета оставались еще четыре часа. Улица была абсолютно пустая, ни туристической пьяни, ни патрульных, ни рабочих из сферы обслуживания. Глухая ночь, собаке стыдно гавкнуть, а ветер и тот забыл, как свистеть. Из тёплого: фонарь у входа и огарок сигареты Меера. Из дверей парадного показалась голова, вспотевшая и разукрашенная пятнами красного оттенка, коим суждено сделаться холодно-синими, а позже и мертво-зелеными. Голова нервно высматривала прохожих, пыталась услышать шум проезжающей машины, увидеть свет в одном из окон. Большое счастье — везде пусто. Тело можно выносить. Как и предполагалось багажник универсала оказался шикарным контейнером для перевозки жирной дохлятины. Ассоциации с катафалком приобрели не образный, а функциональный характер. Интересно такая опция вызвала б рост продаж? Как же ужасно не гуманно, не толерантно, аморально и мерзко такое уточнение, но как практично! По данным министерства статистики за прошлый год, подобный транспорт понадобился бы, по меньшей мере, сотне киллеров-любителей. Из минусов могу заметить лишний контроль со стороны правоохранителей, но и в отсутствии рекламных провокаций Макс вздрагивал у каждой патрульной машины. Проверять багажник практика редкая, но тест на алкоголь дело частое и у стражи порядка, работающего в ночи основной ритуал. Вино, выпитое с Анной часом ранее, будь оно неладное, уже сыграло с Меером злую шутку, но в этот раз может последнюю. Если граждане полицейские вынудят дыхнуть в алкотестер, Марк сгниёт на штраф площадке. Смрад разлагающегося мяса дойдёт и до острого носа инспектора, тогда сомнений в том, кто убийца не останется. Наркотики подкинуть могут, но труп… ни один судья не станет слушать эту чепуху. Так смиренно, как сейчас, Макс еще не ездил. Постоянно куря и мандражируя, он забивал свою больную голову моделированием диалогов с сотрудниками полиции. Дороги были настороженно пустыми, изредка в поле зрения попадали одинокие машины такси и ночные автобусы. В магнитоле играли роковые баллады, их драйв, напор, скорость не давали сомкнуть глаз. Адреналин со временем перестал выделяться, а тяжкие увечья, наспех перебинтованные раны, требовали сна, но этой ночью ему времени не отводилось. Несущийся за город автомобиль осветили сине-красные лампы. Сзади пристроились патрульные, дали команду прижаться к обочине. Сейчас было самое время страху и лучшее время, чтоб его перебороть. К машине подошли оба полицейских. Любезно представившись, попросили водительское удостоверение:

— Что у вас с лицом? — настороженно спросил полицейский.

— Это я ММА начал заниматься, — выкрутился Меер.

— И вас так сразу к делу приобщили?

— Сам виноват, сказал, что занимался раньше, на спарринги, чтоб попасть ну и вот, результат.

— Вижу, попали хорошо, — коп рассмеялся.

— И не раз.

— Попросим вас пройти тест на алкоголь.

— Похоже, что я пил? — Макс начал нервничать.

— Ну может вы из клуба едете, еще и подрались, как вариант. Поймите правильно работа такая.

— Меня же в таком виде ни в один клуб.

— Как ни в один, в тот ваш бойцовский в самый раз, какой вы, кстати, посещаете?

— «Пантера», тот, что около набережной.

— Знаю такой, ребята там наши тренируются, — своей осведомленностью инспектор насторожил тревожного куда более чем тестом. — Ну что, будем дышать или отказываетесь?

— Конечно, — собрав себя в руки водитель таки дыхнул. Его пульс в тот момент перевалил за двести. Отвечать приходилось коротко, голос упал.

— Всё в порядке, господин Меер. Можете ехать, вот ваши права, — добрый полицейский протянул документы хозяину автомобиля. — подождите, а с рукой у вас что?

— Я же говорю, ММА начал заниматься, вывих кисти.

— В следующий раз бинтуйте лучше. Ничего, еще научитесь. В спорте главное постоянство.

— Спасибо, инспектор, я могу ехать? — Меер не мог поверить, что тест на алкоголь ничего не показал, всё-таки повышенное сердцебиение иногда бывает полезным.

— Да, куда хоть направляетесь? — поинтересовался патрульный.

— В Киль, товарищ полицейский. — невинно улыбаясь, ответил господин Меер.

— Ночью в Киль? — полюбопытствовал инспектор.

— Мне полагается быть там к утру.

— Счастливой дороги, не буду задерживать.

— Спасибо!

Автомобиль за доли секунд скрылся с поля зрения патруля. Потные руки нервно крутили руль, ватная нога поддавала газу, всё ради того, чтоб как можно быстрее уехать из города. Последовало чувство эйфории, в благодарность организму за ускоренный обмен веществ. Музыка, игравшая на фоне, оказалась тоже на удивление праздничной, пафосной. Водитель, везущий комплект «убитый плюс лопата», впервые за ночь почувствовал себя буйным рокенрольщиком, подходящим на роль персонажа из фильмов Гая Ричи, а не на запуганного, сломленного гуляки, вынужденно покончившего с беззаботной жизнью. Уже и огарок очередной сигареты тлел неспешно, размерено. Понемногу остывало сердце, автомобиль съехал с магистрали. Впереди оставались полчаса езды по грунтовой дороге. При въезде в лес начался дождь. Окна машины приспустились, позволив водителю вдохнуть свежего, ночного воздуха, проветрить легкие от табака. Местность глухая, ни души. Кузов царапали редкие ветки, а ливень бил по крыше. Дальний свет едва подсвечивал дорогу, был сильный туман. Как-то нервно курлыкали птицы. Редкий визит в столь поздний час обеспокоил их. Дождь усиливался, и грунтовая дорога совсем размокла. Машина часто буксовала, каждые сто метров давались ей с трудом. Она могла увязнуть в грязи, в размокшей глине. Наличие мертвого в багажнике бы затруднил вызов эвакуатора. Да и без него, фиксация локации была б излишняя. Меер решил, что дальше последует пешком. На улице в ту пору было мерзко, зябло, еще и ливень покоя не давал. Он натянул на уши подаренную мамой шапку, взвалил покойника на плечи и, упершись об лопату, последовал в глубь леса. Осенние ботинки уже на первом шаге провалились в грязь. Сырая, рыхлая земля вязала ноги и без того отягощенные пузатым грузом. Шагающий топал с неистовым напором, вязкая грязь отлетала от горящих подошв. Под весом несущего, обратно в землю вдавливались черви, которым придётся еще должным образом поработать ради свободы господина Меера. Он сам промок до нитки, пухлый зонтик не оказался водостойким, более того уже не грел. Ушедший начинал смердеть, тело покидали остатки жидкости. Всё это смешивалось с дождём и стекало Максу по одежде. Уже и он сам пахнул негоже клубному гуляке. От смрада его тянуло блевать, по этому поводу пришлось трижды сделать привал. Измотанному, избитому отнимало последние силы, а ведь еще рыть яму. Сломленный Меер вынуждено закончил путь, пройти подальше возможности не было. Он скинул мертвого с плеч себе под ноги. От падения в лужу Макса окатила волна болота. Откашлявшись, сплюнув мокрой землей, он присел и молча закурил перед работой.

Рыть яму занятие тягостное, грязное, приходиться интенсивно орудовать лопатой. Верхний слой земли, обильно увлажненный, дался легко. Очертив края могилы, Макс уверенно бросал лопату с излишком, с горкой, работа кипела. Средний слой был туже, земля попадалась хоть и влажная, но спрессованная, спокойно кинуть удавалось пол лопаты. Целая входила трудно, черпак вязало на половине. Когда Меер стоял по грудь в яме, земля под ним была совсем сухой, обильно утоптанной. Он уморился, едва цепляя каменную почву на край лопаты. Для окопа в полный рост пришлось срезать излишки грунта. Вспотевший, изрядно вымотанный гробокопатель наконец-таки вылез с оврага. Оставив Марка в чём мать родила, он бросил промокшее тело его в яму. Возвысившись над захоронением, он выдавил из себя траурно: «Покойся с миром, Маркус Хорнтрегер». И, бросив горсть земли, взялся зарывать почившего. К завершению работ светало, первые лучи солнца достигли взмыленного обличия труженика. Изможденный второпях потопал к машине. На повестке дня сегодня уборка, скрытие следов насильственной смерти. Занятие не менее трудоёмкое, чем труд гробовщика, но дома, а значит к постели ближе. Охота спать пленила разум Макса крепче страха, но здравый ум больного человека боролся из последних сил.

Глава 3

Сморенный хозяин жилища ввалился в квартиру, судорожно вздрагивая ключами. Ему понадобился излишек времени, чтоб вскрыть еще пока не запечатанные двери. Добрые вести, внутри ни криминалисты, ни следователи не орудовали. Самое оно, отмыть дело мокрое от пола и вещи красные постирать. С паркета начал, окатил его с ведра хлорированной жижей, как это делает ленивый корабельный юнга. Усевшись в позу плиточника, он принялся скоблить усатой щеткой давно запекшуюся кровь. Обильно гоняя алые волны по равнинам коридора, он едва ли не форсировал порог, бережно охранявший ковролин. Гостиную, со шваброй наголо Макс проскакал галопом, благо тела повздоривших к финалу побоища в той комнате боролись меньше. Со стиркой дело обстояло хуже, убирающий колебался между вышеупомянутым и сном. Придать огню потрепанные тряпки ведь было лучше, да и в тех фильмах, откуда Меер брал пример для скрытия улик, никто кровавые обноски не стирал. Он умостил своё, распаренное приёмом ванны, тело на пышную кровать, покорно ожидая прихода сна. Время уходило, покой сменился в лавину выдумок и мыслей, которые разогревали разум Макса, подбрасывая в топку новых дров. Пересчитал уже овец, их предков, всех парнокопытных доселе знакомых, ничего не помогало. Измотанное тело хотело на покой, но голова бранилась, терзала нежное сознание. Каким напуганным, издёрганным казался тот, кто днем ранее еще сиял харизмой. Некогда вальяжное курение уступило лихорадочному. Дрожащие пальцы едва могли поднести сигарету к таким же устам. Как же наивно было полагать, что после дела мокрого удастся ровно похрапывать. Покойник с пробитым лбом являлся каждый раз, как тот сомкнёт глаза. Холодный, уродливый, весь в слюнях, таким он наведывался к Максу. Как больно закрывать глаза, ведь память жгла сильнее крови. Как долго еще мучатся, сколько ночей еще, подобных этой, уготовано оступившемуся? Меер в агонии взывал к Богу с покаянием: «Боже, если б я знал, что за камень взвалил на себя, то умер бы раньше мертвого!». «Я защищался!» — вскрикнул он и подтирая сопли проковылял к серванту. Коллекция манила изобилием лекарства для души, но чахлый господин остановил свой выбор на сильнейшем — водке. Хлебнув глоток-другой забористой спиртяки, он отложил бутылку в морозильник, а сам принял скорбное лицо, ожидая пока тепло в груди начнет греть душу.

Стрелки на часах, которые напоминали Мееру о непростом его происхождении, указывали полночь. На силу пить хоть удавалось, но закусывать…. Его сильно тошнило, будь то от мерзости видений или от водки. Сжимало и без того пустой желудок. Крутило ноги, утоптанные за ночь, а новая кожица, затянувшая раны, зудела под давлением крови. К утру, измученное сердце перестало предпринимать попытки покинуть грудь, и опухшая голова перестала рожать порицания. Забывшийся во сне, хозяин квартиры, похрапывал, изредка вздрагивая от кошмаров.

И, как всегда, кому-то нет дела до глаз, которые Меер бы рад держать сомкнутыми ещё часок-другой, на этот раз Анна оставила свой палец у звонка. К настойчивому трезвону, спасаясь от которого уши спящего были обложены подушками, добавилась вибрация. Эпицентром волнения являлся телефон, лежащий рядом с соней. Последняя брешь, в виде подложки под голову, была пробита настырной, невыносимой какофонией. Злость, с которой Макс намеревался выставить за двери надоедливого звонаря, сменилась паникой при виде номера названивавшего. «Что я ей скажу?» — эту вроде и простую мысль пришлось должным образом обмозговать. «По ходу дела разберусь» — решил Меер, видать раздумья были напрасными. Жадно вдохнув полной грудью воздуха, он таки ответил на звонок:

— Алло, чего трубку не берёшь?

— Я спал, доброе утро.

— Добрый день, сначала этот, дрянь последняя, пропал, теперь и ты теряешься.

— Кто этот?

— Придурок мой, Маркус. Не важно, открой мне двери наконец-то или по телефону так и будем болтать?

— А я не дома.

— Ага, а где?

— К другу поехал.

— К какому другу, машина твоя внизу стоит. Спишь как обычно до ночи. Вставай, давай, я жду под дверью.

Сонный Меер не учел деталей своей выдумки, теперь и морду битую придется засветить. Второпях, накинув первую лежащую рубаху, он понесся впускать свою зазнобу. Встревоженная, слегка растрепанная девушка с порога начала шуметь:

— Ты представляешь, мой блаженный мне пишет в ночь, что мы расстались, а он еще, вместо страданий, уехал с кем-то в Барселону. И пусть бы разошлись, не велика потеря, но взять и бросить меня. Ни я его, а он меня! — Анна металась по квартире, взволнованная событием, которое крепко приложилось по её самолюбию. — Господи, что с лицом? — наконец-таки заметила избитую физиономию Макса.

— На спарринге помяли.

— Каком спарринге? — насмешливо продолжила, — Опять к чужой бабе приставал, наверное, вот и морду начистили. И поделом!

— Если бы полицейские обладали такой же проницательностью, что женщины, я бы уже показания давал, — подумал Макс.

— Что замолчал? — продолжила Анна.

— И помолчать нельзя?

Девушка не оставляла места тишине. Еще около часа проклинала ныне покойного товарища. Если сказал бы ей, на что пошел он её ради, хотя ради неё ли? Измена, как-никак, удар по самолюбию мужчины, а честь девичью, в данном случаи, затрагивает лишь краем. Анна подметила как чисто в доме, благодаря ночным баталиям пришлось в итоге навести порядок, хотя его причину он бережно таил. Обоих терзали чуждые их обыкновению ощущения. Его пугала молодость в тюрьме, её унижение, которое даме светской, давалось трудно. Сошлись оба в утехах, но до того, как прийти к общему ожидаемому, пришлось разделиться в выборе пищи. Заказав привычной итальянской пайки, которой Анна заедала молодое горе, он нехотя покусывал свой ужин. Она подметила отсутствие аппетита своего партнера, но не оставила Мееру места для настороженности. Так по-женски вынесла вердикт: «Опять вчера напился, понятно». Образность её мышления вызывала у мужчин умиление. «Как же она прекрасна наедине со своей правотой» — восхищался Макс, при этом так по-родственному поглаживая спутницу.

Трапеза закончилась, как и всегда, близостью душ с бутылкой крепкого. Озлобленное личико Анны начало краснеть. Продолжательница славных традиций рода Заугеров, принялась ублажать взбалмошного Меера. В тот раз пред ним была не та картина, знакомая подросткам со взрослых фильмов, а потолок, пустой, невыразительный, унылый. Одним лишь механическим навыком ей удавалось удерживать рабочее состояние, обрабатываемого. Без должного восторга он продолжал безразлично пялиться в потолок. Таяла труженица, не получая желаемой отдачи. Не ходило кувырком одеяло, и простыня не рвалась под цепкими ногтями. Взмостившись, Анна задавала такт, чем явно испортила статику сцены. С каждым ударом таза он оживал, его окаменелое тело размораживалось, отмерзали ступни, бёдра, ладони. Он перенял ритм, начал движения, а сухие губы затрещали с натянутой улыбкой. Макс уподобился животному, им двигала безудержная страсть, как в день убийства. Какая же близкая и первобытная природа этих чувств. Он находил что-то общее в зверином начале обоих этих занятий.

Над ней пыхтел тот самый охотник. Он был, на тот момент, одним из тех довольно грубых мужчин, которых разные колхозницы величают «настоящими». И да, его мозолистые от лопаты руки, тискали Анну уже в последний раз. Откинувшись на спину, Макс перевел дыхание и полез за пачкой сигарет. Он торжественно курил, бережно сбрасывая пепел в блюдечко, мостившееся на его сухом животе.

— Можно я у тебя останусь? — спросила Анна.

— Сегодня? — пробормотал он, туша при этом сигарету об фаянс.

— Вообще, — ответила она, — мне как-то не по себе дома. Я не хочу сейчас там быть одна.

— А почему не позовёшь подругу? Уверен из тех, кто скитается по общежитиям, каждой переезд в радость будет.

— Ты, против?

— Не то, чтобы против, но мне нужно будет уехать, оставить тебя одну.

— Ты против, — утвердила она.

— Глупости, не против я. — ответил Меер и по-свойски обнял девушку. Он рассказал ей о своём побеге из напряженного Дюссельдорфа. Окрестил его отъездом, сменой обстановки, не мог же он ей сказать, что опасается преследования. О том, что зарубил палящей кочергой убиенного Маркуса, который имеет с того момента обыкновение являться Мееру во сне. Ему пришлось держать свой язык за зубами, и останавливало его никак не недоверие: наоборот — Меер доверял госпоже Заугер, но он не хотел приносить горе в беззаботный мир студентки. Её сердце терзала любовь к вечно свободному авантюристу, но он сам мучить девушку слабостью к убийце не посмел. Большим и чистым глазам Анны представлялось героическим его побитое лицо, а сам Меер непримиримым романтиком. За окном прекращалась вечерняя суета. Кагал гулящих перенесся на торговые улицы. Пока ночной город пировал, тихая улочка, на которой жил господин Меер, готовилась ко сну.

Двоица лежала в спальне, с кровати можно было наблюдать за звёздами через окно мансарды. Через отрытое окошко покидала комнату струйка дыма, которым Макс весь вечер заполнял пространство. Они уснули и мужчина, лежа на спине, закрыв глаза, проваливался в глубь своих фантазий. На уголок кровати присел убитый Маркус, жадно поглядывая за спящими. По его подбородку стекала слюна вперемешку с кровью. Он был весь в глине, в лоскутах, прикрывающих гниющее тело. Анна его не замечала, ведь он всего лишь видение Меера, которое, в отличие от живого Маркуса, пугало Макса до жути. Его нелепое пузико уже куда больше напоминало огромный, гнойный пузырь. Такой противный шар мог лопнуть в любой момент и запятнать чистое ложе. Макс сильно зажмуривал глаза, пытался спрятать голову в мокрую от пота подушку. Изредка, он проверял ушел ли покойный, но тот смиренно охранял сон спящей девушки. Меер спрятал широкие глаза под одеяло, подобно ребёнку, прячущемуся от злющей бабки, которая наведывается в каждом сне. Такая старуха приходит постоянно, отнимает речь, замедляет дыхание. Она не оставляет возможности убежать, позвать маму, стоящую в соседней комнате. Противная бабка, со сморщенным столетним лицом, которая постоянно хохочет, уволакивала каждый раз с собой в тёмные дали пугливое дитё. Из-за неё Меер, будучи ребёнком, боялся смотреть в окно по вечерам. Силуэты деревьев напротив растущих в саду пугали его до жути. Случись еще, чтобы мать Меера развесила белье сушится на балкон, так он уснуть не мог, прячась от висящих одеял и простыней. В полнолуние он и не спал вовсе. До тех пор продолжались его детские кошмары, пока он не победил эту старуху. Ему пришлось две с половиной тысячи ночей бороться с ужасами, прежде чем он научился контролировать сон. Сколько же теперь понадобится лет, чтобы забыть Маркуса, взять контроль над видениями?

Забываясь во сне, он опять вздрагивал, и на этот раз, повернувшись в сторону Анны, он заметил, что и она не спит. Девушка лежала с широко открытыми глазами, наполненными вниманием, заботой. Будто уже она охраняла скудный сон своего мужчины, трепетно укрывая его одеялом, чтоб тот не замерз. Их взгляды пересеклись, Анна произнесла: «Я тебя люблю». Так чутко, так бережно звучали её слова, что Макс проведя рукой по её лицу, уснул, пленивши Анну в своих объятиях. Остаток ночи оказался спокойным, ничего не тревожило их сон до самого утра.