Бесплатный фрагмент - По следам адъютанта Его Превосходительства

Предисловие

Друзей обычно не бросают. Литературных героев — тоже. Потому что, и друзья, и герои они — вдвойне: «красивше» настоящих, и, в отличие от последних, «каши не просят». Ни за дружбу, ни за героизм. К тому же они удобны в работе: взял книгу с полки — и вот, они, перед тобой. И, потом, всегда соблазнительно узнать: а, что, там, дальше? Тем паче, что удовлетворять соблазн — изобретать это «дальше» — не кому другому, как автору.

Поддавшись таким доводам, автор и пошёл «следом за адъютантом». И дошёл. Не «до ручки» и не до «точки»: до романа-продолжения под интригующим и «невероятно оригинальным» названием «По следам адъютанта Его превосходительства». В итоге автору показалось, что он логически продолжил роман-пародию «За спиной адъютанта Его превосходительства». Но, повествуя о дальнейшей судьбе его героев, автор уже в процессе не мог не отдавать себе отчёта в том, что роман-продолжение существенно отличается от романа-начала. Чем? Ну, хотя бы тем, что в нём сатирически обыгрывается уже не «оригинал» информации о деятельности чекиста Концова: обыгрываются время и события, не охваченные объектом «пародии номер один». Да и события, в которые автор определил героев — уже невыдуманные. То есть, на выходе имелась не пародия, а сатира.

С исходным же объектом роман оказался связан только именами отдельных персонажей — и больше ничем. Автору также показалось, что, будучи по жанру сатирой, роман получился ещё и фантазией на темы исторического прошлого. То есть, он явил собой попытку взглянуть на подлинные события прошлого, завязав их на героев романа, под «иным углом зрения». Трудно даже определить, чего здесь больше. Ведь подлинными являются не только события, но и люди, их поступки и даже отдельные фразы и слова. Человек, хоть сколько-нибудь знакомый с историей гражданской войны и противоборством органов ВЧК-ГПУ-ОГПУ и спецслужб «белой» эмиграции, без труда узнает в новых персонажах их исторические прототипы. Тем более что сделать это будет не так уж и сложно: даже фамилии новых героев либо созвучны фамилиям прототипов, либо передают их смысловое значение. То же самое относится и к характерам новых героев, и к обстоятельствам, в которых они живут и действуют.

Конечно, герои обоих романов не являются точной копией реально существовавших людей. Они наделены многими отличительными чертами, пусть и не искажающими их облика, но существенно его меняющими. Но как бы ни был непохож герой романа на свой прототип, тот всё же существовал, и явился той самой глиной, из которой автор и лепил своего героя.

В романе почти нет ситуаций, с начала и до конца придуманных автором. Исключения — те, что связаны с вымышленными персонажами. Иное дело, что, помещая своих героев в гущу событий, имевших место в действительности, автор обращается с ними — и с героями, и с событиями — довольно свободно: он направляет их развитие в соответствии со своими замыслами.

Но он не одинок в «поползновениях»: это — общая практика. То же самое делали и делают авторы всех романов на историческую тему, когда «внедряют» литературных героев в подлинную историю. И не только «внедряют», но зачастую и выставляют их единственными творцами побед, которые в действительности одержали совсем другие люди.

По времени события романа «По следам адъютанта Его превосходительства» охватывают период, значительно больший, чем события первого романа. Его герои «живут и действуют» на книжных страницах с декабря девятнадцатого года — то есть, со времени, которым заканчиваются события романа «За спиной адъютанта Его превосходительства» — до середины тысяча девятьсот тридцать пятого года.

Более широким является и круг событий, в которых «принимали участие» герои романа-продолжения. Это и не удивительно: заключительный период гражданской войны, эмиграция и противоборство «красных» спецслужб и эмигрантских организаций представляют собой большое поле деятельности для любого автора.

Широка и география событий. Даже — не «от Москвы — до самых, до окраин»: значительно дальше. Если, уж, совсем точно: от Севастополя — до Южной Америки.

В память о былом сотрудничестве, автор постарался не обойти вниманием ни одного из персонажей, действовавших или хотя бы только упоминавшихся в предыдущем романе.

Автор почему-то надеется на то, что читатель поймёт: перед ним — приключенческий роман, а не сборник хохм. Если же он предпочитает мгновенный хохот, не связанный с работой ума, то ему лучше обратиться к другим произведениям — обычно из нескольких строк, а иногда даже из одной.

И ещё автор смеет надеяться, что новая встреча со старыми знакомыми и с вновь появившимися лицами не станет чересчур большим разочарованием для читателей. Его даже не смущает то обстоятельство, что некоторые из них в силу отсутствия должных знаний не смогут провести нужные параллели между персонажами романа и их историческими прототипами. В конце концов, не аналогии являлись его целью, а то, что было заявлено ещё задолго до наших дней задачей любого искусства: «Развлекать, поучая».

Автор

Есть многое на свете, друг Горацио,

Что и не снилось нашим мудрецам…

В. Шекспир «Гамлет».

Глава первая

…Заканчивался богатый событиями девятнадцатый год. Вместе с ним подходила к концу и недолгая история Волонтёрской армии. За неделю до отставки Кобылевского — уже не предполагаемой, а ожидаемой — в штабе неожиданно появился глава английской военной миссии полковник Криппс. Почему-то один, без традиционного спутника — генерала Жируа.

Всегда изысканно любезный, на этот раз Криппс ограничился сухим кивком, и даже не попросив доложить о себе, с озабоченным видом проследовал мимо старшего адъютанта в кабинет Его превосходительства. Это было совершенно не в стиле британца — и Павел Андреич всерьёз заинтересовался моментом. Да и как иначе: он так давно уже «стоял на страже», что не мог не состояться «по этой части». Не зря ещё Маркс писал о том, что обстоятельства формируют людей в той же мере, в какой люди формируют обстоятельства. Концов, разумеется, не знал этих слов основоположника, но это не помешало ему сформироваться должным образом. А тут всё наводило на мысли! Во-первых, Криппс прибыл без предварительного уведомления. Значит, связывался с командующим лично. Во-вторых, они с Кобылевским уединились вдвоём. Значит, «третий — лишний». Это Чуркин-то — лишний?!

При таких исходных не пойти на НП Концов уже не мог. Не имел права. То, что он там услышал, стоило и испачканного мундира, и разбитого колена, и разодранных галифе…

— Вадим Зиновьич, я начну без предисловий, ибо время дорого.

Из-за стены англичанин «выглядел» не по статусу взволнованным. Прямо — дитя Востока, а не Альбиона.

— Так, может, пригласим Чуркина?

Волнение англичанина явно передалось и командующему.

— Вы хотите делить на троих?! — А…

Челюсти Кобылевского и Концова отвисли одновременно: капитан «увидел» это даже из-за стены. Когда они вернулись на место, Вадим Зиновьич первым делом отказался от своего предложения, а Павел Андреич ещё плотнее вдавился ухом в стену НП.

— В мои руки, генерал, попал — не будем говорить, как — один любопытный документ из военного министерства.

— Весь — внимание! — качественно дрогнул голосом Кобылевский: он уже почувствовал запах. Нет, не пороха: денег. Для этого ему не требовались разъяснения Криппса. Всё последнее время Его превосходительство специализировался исключительно «по линии финансов», создавая «неликиквиды» из вполне ликвидного имущества и ликвидируя его на пару с Чуркиным. А что: «хоть день — да мой!», как говорил Пугачёв, Емельян Иваныч. Дни-то сочтены только на воеводстве — а жизнь этим мероприятием не кончается.

Подтверждая своё заявление об отсутствии времени, Криппс приступил к делу без лишних церемоний.

— Так, вот: согласно этому документу, правительством и Ставкой Главнокомандующего Волонтёрскими Силами Юга России из выделенных в начале года пятнадцати миллионов фунтов освоено только два. В связи с тем, что на Иван Антоныча ни в министерстве, ни в правительстве его Величества больше не ставят, военным министром высказано намерение передать неиспользованную часть кредита — а это, как Вы уже, наверно, посчитали, тринадцать миллионов фунтов — Барону. Именно в нём сейчас видят последнюю надежду на восстановление законности и порядка в России.

Криппс замолчал. Из-за стены послышалось, как он переводил дух.

— Вы следите за ходом моих рассуждений, генерал?

— Да, и очень внимательно, дорогой Криппс!

— Есть какие-нибудь мысли?

Задавая будто бы располагающий к шутке вопрос, Криппс явно не шутил. Но и Кобылевский был не склонен шутить на подобные темы. Давно уже не склонен: с каждым днём генерала в нём становилось всё меньше, а коммерсанта — всё больше. Поэтому его реакция была мгновенной.

— Но как?!

— Браво, генерал! — всё-таки рассмеялся Криппс. — Вы — прямо Шерлок Холмс: делаете вывод, опустив цепь логических рассуждений!

С дедукцией у Вас, Ваше превосходительство — полный порядок!

Криппс откашлялся, и, судя по изменившемуся голосу, стёр улыбку с лица.

— Разумеется, Вы понимаете, что речь не идёт обо всей сумме целиком: надо быть реалистами…

Пауза оказалась невыносимой не только для Концова.

— Ну, не тяните Вы кота «за все подробности»! — взмолился Кобылевский. — Что за манера?!

— Я предлагаю «освоить» два! — не стал «тянуть» Криппс. — Два миллиона фунтов стерлингов из неосвоенных ещё тринадцати миллионов! Сейчас, когда разваливаются войска Иван Антоныча и не сегодня-завтра его «подсидит» Барон, самое время для подобной операции! Та самая мутная вода, в которой и надо ловить рыбку! Что Вы на это скажете, генерал?

— Обеими руками — «за»!

Даже из приличия Кобылевский не стал изображать из себя «борца за идею». Рыбак рыбака… увидел издалека.

— Только… не многовато ли — два миллиона?

— Не многовато!

Обмен репликами был на удивление немногословным и конкретным.

А Криппс — так вообще: рубил словами, как шашкой!

— Военный бюджет Англии на следующий год утверждён в размере шестисот миллионов фунтов. Если мы с Вами «отщипнём» от него всего лишь два, никто и не заметит такой малости!

— Логично!

Кобылевский явно заразился манерой «сегодняшнего» Криппса выражаться предельно лаконично. Сидя за стеной, Концов боялся шелохнуться, дабы не пропустить ни одного слова из этого фантастического в своём неправдоподобии разговора.

— Правда, должен сказать, Вадим Зиновьич, что тут есть целый ряд сложностей и проблем…

— Что такое?

По тембру голоса командующего Павел Андреич понял:

Кобылевский не просто насторожился — он встревожился.

— Дело в том, дорогой генерал, что означенная сумма — это, как Вы сами понимаете — кредит. Причём, кредит целевой. Это — не заём, который предоставляется в денежной форме и который можно тратить, как тебе вздумается.

Полковник огорчённо крякнул.

— Этот чёртов кредит предоставляется лишь товарами. В данном случае — в основном, оружием и боеприпасами. Само собой разумеется, возможности для его использования, так сказать, «частным образом», резко сужаются….

— Ну-у-у…

Теперь уже Кобылевский не мог скрыть разочарования.

— Я ведь сказал только: «сужаются», — поспешил с «бальзамом» англичанин. — «Сужаются» — но «не исключаются»! А возможности есть. Надо лишь ими по уму распорядиться. Но есть и сложности…

Англичанин опять вздохнул — и опять замолчал.

— Да что же это такое?!

Кобылевский явно не выдерживал пауз: они его угнетали.

— Вы, что, полковник: нарочно взялись испытывать моё терпение? Говорите прямо — не тяните и не нагнетайте!

— Хорошо, генерал: прямо — так прямо!

Концов отчётливо услышал звук хлопка: Криппс явно шлёпнул себя по ляжке. В порядке демонстрации решимости.

— Итак: первое, что нам нужно сделать — и безотлагательно: составить заявку на получение товара на означенную сумму. Второе: мы должны чётко определиться в отношении характера товара.

— То есть?

— Нам не нужно, абы что, генерал! Мы должны ясно отдавать себе отчёт в том, что сегодня реализовать «на сторону» партию оружия — хоть самого «золотого»! — на такую сумму нереально! Следовательно, заявляться должен только ликвидный товар! Причём, не товар замедленной реализации, как выражаются торговые работники, а быстроликвидный — то есть такой, который можно будет сбыть быстро и оптом!

— Продовольствие!

Кобылевский мгновенно сориентировался в обстановке.

Криппс рассмеялся.

— Браво, Ваше превосходительство: наши мысли, как всегда, работают в унисон! Действительно, только продовольствие сегодня является товаром повышенного спроса — или, опять же прибегая к терминологии коммерсантов, дефицитом!

— Да, но — продовольствие на такую сумму…

Голос Кобылевского дрогнул под натиском сомнений. Но против этих сомнений уже стояли доводы Криппса. И — явно не для обмена рукопожатиями.

— Да, многовато. Согласен с Вами. Но это — если судить с позиций стороннего наблюдателя, к тому же — несведущего в наших делах. А если основываться на суждениях военного министра Британской империи…

— А что — министр? — вклинился Кобылевский — вместе с надеждой в голосе. Концов не видел усмешки Криппса, но голову был готов положить за то, что она имела место быть.

— А министр ещё пару месяцев назад утверждал, что армия Иван Антоныча растёт, численность её уже сейчас превышает триста тысяч душ и тенденция к перманентному росту имеет место быть!

— Какой умница! — восхитился Кобылевский. — Отработал на нас с Вами на добровольных началах!

— Ещё очко в Вашу пользу, генерал! — рассмеялся Криппс. —

Действительно, такое заявление — нам в кассу. После таких слов цифра в два миллиона будет уже не такой устрашающей. Даже более того: близкой к реальности. Точнее — к воображаемой реальности, ибо и триста тысяч «белых» воинов, и тенденция к росту существуют только в воображении нашего Уинни, ослепленного «глубоким чувством» к большевикам! Хотя, и это — в нашу с Вами кассу, генерал!

Шумно отдуваясь, Криппс, перевёл дух после затяжного монолога.

— Так, что, с этой стороны никакого подвоха быть не должно. Проблема — в другом…

Поскольку Криппс опять не удержался от паузы, Кобылевский явно должен был запросить пояснения. Но, так как звука не было, то запросил он наверняка глазами. Примерно — так:»???» После этого уже пошёл голос Криппса:

— Я бы даже сказал: не одна проблема — а целых две. Первая: где и как реализовать товар? И вторая: как «спрятать концы в воду»?

Теперь замолчали уже оба собеседника. Надолго. Наверняка — с подключением к процессу не только мозгов, но также зубов и ногтей. Чтобы лучше думалось: испытанное средство.

Наконец, Вадим Зиновьич «нагрыз» предложение.

— Ну, со второй проблемой, мне кажется, проблем быть не должно! — скаламбурил он. — Решение у неё одно — черноморские порты, которые пока ещё наши! Одесса, Новороссийск, Батум — как говорится, на любой вкус! Но надо торопиться: не сегодня-завтра «красные» турнут нас из Одессы — а там недалеко и до Новороссийска с Батумом!

— Торопиться надо не только по этой причине, генерал!

В голосе Криппса вновь смешались назидательность с озабоченностью.

— Что Вы хотите сказать этим, полковник?

— Ну, хотя бы то, что буквально неделю назад Кабинет Его Величества принял решение прекратить финансирование всех ваших правительств. Более того, сейчас рассматривается вопрос об установлении торговых отношений с Советами. И если мы не поторопимся с «освоением» части кредита, то очень может быть, что вскоре и осваивать будет нечего: Правительство доберётся и до этих денег! Так, что с заменой получателя военное министерство действует на свой страх и риск… Есть и другая причина…

— Причина на причине! — не стерпел Кобылевский. — И хоть бы одна — хорошая!

Даже, находясь за стеной, Концов услышал, как вздохнул Криппс. Наверняка, он и руками развёл. В порядке «удручения видом».

— Скоро в ставку Главкома Сил Юга России прибудет новый глава британской военной миссии — генерал Пульман…

— А Вы? — дрогнул голосом Кобылевский.

— А я возвращаюсь в метрополию: иду на повышение…

Ответ Криппса, которому полагалось быть исполненным радостным или, как минимум, удовлетворённым тоном, таковым явно не выглядел — то есть, не слышался.

— Не вовремя этот перевод, Вадим Зиновьич! Совсем не вовремя! Ведь только-только открылись перспективы! Сказочные перспективы! Сейчас можно… как это: «сказку сделать былью»! То есть, обеспечить будущее не только своё, но и своих детей и даже внуков! Другой такой возможности больше не будет никогда! А оклад по новой должности… Хм… В сравнении с тем, что мы можем получить сейчас — это даже не пособие по безработице: так — нищему грош!

Он опять вздохнул.

— Вот почему надо поспешать, дорогой Вадим Зиновьич!

— Да, времени на «раскачку» нет, — моментально озаботился Кобылевский. — Что касается заявки, то с ней проблем не будет: сочиним прямо сейчас!

— Задним числом! — тут же подхватил Криппс. — Одновременно облегчим работу Главкому: составим на основе Вашей заявки и аналогичную бумажку от его учреждения — бланк у меня имеется! А я самолётом доставлю их на подпись Иван Антонычу! Сегодня же! Думаю, что он кочевряжиться не будет: ему сейчас — не до подобных тонкостей! Вряд ли он будет вникать в нюансы!

— В какие, там, «нюансы»?! — хохотнул Кобылевский. — Ему сегодня даже не до борьбы, во всяком случае — против большевиков! Он целиком сосредоточился на борьбе с врагом внутренним — Бароном и его сторонниками! А Вы говорите: «нюансы»!

Следом за Кобылевским рассмеялся и Криппс.

— Ну, вот и славно! Со стороны военного министерства я тоже не ожидаю никаких проволочек. Все практические вопросы, связанные с принятием решения, оформлением груза и его отправкой в порт назначения можно будет уладить в два-три дня! Это я беру на себя! А вот — как быть дальше?..

— А что: «как быть дальше»? — не остался в стороне Кобылевский. — Груз должен быть адресован в черноморский порт — и лучше всего в Одессу: её положение сейчас — самое шаткое!

— Вы хотите сказать…

Криппс сразу ухватил мысль Кобылевского.

— Совершенно верно, полковник: корабль выйдет из порта приписки, но до порта назначения не дойдёт! По пути его якобы перехватят… нет, не пираты — это несерьёзно: «красные»!

— Да, но откуда они возьмутся в Чёрном море?

Криппс с сомнением цокнул языком.

— Ведь в Чёрном море нет ни одного военного корабля «красных»…

— Просочатся! — мгновенно «нашёлся» Кобылевский. — Из Азовского моря! «Красные» только что взяли Николаев, и берут под свой контроль Керченский пролив! И это — уже не домыслы, а, к сожалению, исторический факт… Так вот: нам лишь надо хорошенько продумать координаты места захвата — ну, чтобы не оконфузиться!

— Главное, чтобы никто не смог проверить…

Голос Криппса был тих и задумчив.

— Ну, хорошо: с этим вопросом вчерне разобрались — детали отшлифуем позднее, по ходу дела. Теперь — самый главный для нас с Вами вопрос: где и как реализовать груз? Кому? От решения этого вопроса будет зависеть и выбор ассортимента! Ведь не везде один и тот же товар пользуется одинаковым спросом!

Полковник замолчал. Ненадолго: похоже, какие-то «черновики мыслей» у него имелись уже до встречи с Кобылевским.

— То, что товар надо реализовать в Европе — несомненно… Где-то по пути из Саутгемптона в Средиземное море…

— А, может — Турция?

Судя по той неуверенности, с какой прозвучало это предложение, Кобылевский и сам полагал его всего лишь «рабочей версией». Точнее: объектом для критики, с которой и не замедлил Криппс.

— Исключено! — безапелляционно заявил англичанин. — В Константинополе — а больше разгружаться там негде — русских уже, как тараканов: побежал народ, Ваше превосходительство! Побежал, не дожидаясь развязки! Разгружаться там — всё равно, что перепродавать товар на глазах чиновников военного министерства в порту отправки! И не нужно будет морочить себе голову с погрузкой-разгрузкой!

— Это верно, — вздохнул Кобылевский. — Тогда — где?

Криппс совершенно по-русски поскрёб пятернёй затылок: Концов определил это по характерным скребущим звукам.

— Надо подумать… Как говорят в таких случаях «красные»: «посоветоваться с товарищами»…

— Кажется, у меня есть такие «товарищи»! — «посветлел голосом» Кобылевский.

Концов насторожился — но, к своему огорчению, напрасно: никаких сведений, конкретизирующих личность «товарищей», Вадим Зиновьич почему-то не представил.

— Только не тяните с этим!

Требовательный голос Криппса вернул Павла Андреича из состояния напряжённого ожидания к обычному подслушиванию.

— Информация должна быть у нас не позднее завтрашнего полудня!

— Управимся!

Наверняка, в этот момент Кобылевский сиял и лицом, и голосом. Чувствовалось, что он нисколько не сомневается в успехе дела.

— В таком случае, Ваше превосходительство, встречаемся завтра, ровно в полдень, на этом же самом месте! И хочется верить — не для того, чтобы пожаловаться друг другу на превратности судьбы! Желаю здравствовать!

За стеной хлопнула дверь кабинета. Наступила тишина.

Кряхтя и прихрамывая на правую ногу, претерпевшую вместе с брючиной от злополучного гвоздя, Концов выбрался из укрытия. Добравшись до рабочего места, он в изнеможении рухнул на стул. Ему было, о чём подумать, а ещё больше — помечтать…

Глава вторая

«Два миллиона!»

Концов пытался хотя бы представить себе эту грандиозную сумму. Получалось «не очень»: не хватало опыта личного общения.

«Два миллиона! И не каких-то, там, „керенок“: фунтов стерлингов! Настоящих!»

Следом за этой мыслью, всего лишь констатирующей факт наличия в природе такой суммы, пришла другая, конкретная и персонифицированная.

«И всё — этим двум ловкачам! Не жирно ли будет?! Я, конечно, не притязаю на всю сумму — но от куска не отказался бы! Вопрос: как урвать?»

Павел Андреич наморщил лоб. Ни снующие в приёмной телеграфисты, ни внеурочные посетители, робко жмущиеся по углам или же совершающие неуверенные телодвижения в направлении стола, не могли отвлечь его мозги от работы.

«Ну, что ж: пойдём по вехам! Заминка у „подельников“ заключается в двух моментах: кому и где? Насчёт „где“ Его превосходительство, кажется, предложил вариант решения: Одесса. Вот на этом можно сыграть. Судя по информации ВУЧека, в ближайший месяц никаких перемен на фронте не предвидится. У „красных“ идёт накопление сил перед решающим броском, у „белых“ — перегруппировка в целях упорядочения „драпа“. Следовательно, до февраля, как минимум, Одесса останется в руках „белых“. Отсюда — вывод: если Одесса останется в руках ВСЮР, то никаких кораблей Красного Флота в Чёрном море не может быть и в теории: заблудившиеся катера — не в счёт! То есть, атаковать союзный конвой с продовольствием будет попросту некому — какие бы координаты ни выдумывал генерал! Мне остаётся лишь получить достоверную информацию об отсутствии чрезвычайных происшествий в Чёрном море из надёжного источника — и дело в шляпе! Так, очень хорошо!»

У Концова от возбуждения зачесались ладони. Решение наклёвывалось — активно и всерьёз.

«А какие источники можно считать надёжными? Ну, во-первых, радиоперехват: у нас в штабе этого добра — хоть задницей ешь! Во-вторых, данные нашей — то есть, «белой», гидрографической службы! В-третьих — информация из регистра Ллойда: уж, ей попробуй не поверить! С таким материалом скомпрометировать «дезу» Кобылевского — как два пальца…

Шантаж? Да, шантаж! А что делать?! Иначе от этой краюхи не отщипнуть ни крошки! А так: приду к Кобылевскому, выложу на стол документы, и скажу: «Или… (ну, подумаю, какая сумма) — или я всё это вместе с Вашим донесением Иван Антонычу об исчезновении транспорта с грузом отправляю в Ставку! Для сравнительного анализа!»

Концова так взволновали мысли о близости локотка и возможности его укушения, что лоб его покрылся мелкими бисеринками пота. Капельки остро пахнущей влаги быстро превратились в шустрые ручейки, и потекли по щекам и загривку старшего адъютанта. Но, «дум высоких полн», Концов и не обращал внимания на такие пустяки.

«Сопоставив убойные документы с этой лабудой, всякий здравомыслящий человек согласится с тем, что часть — меньше целого! И чтобы не потерять целое, проще уступить часть! А Его превосходительство — не дурак. Поперёк здравого смысла он не попрёт! Если только…»

От внезапной мысли Концов остро почувствовал, как моментально увеличилось потоотделение, и тревожно резануло живот.

«…Если только этот негодяй не решится «убрать» меня! А ведь ему это сделать — те же «два пальца»… Скажет, что согласен, но ему надо заручиться ещё и согласием «подельника… Или же попросит обождать, пока доставят деньги… И когда я, как последний дурак, соглашусь — меня и «передадут архангелам»: «за милую душу» и без проблем!»

Краем глаза Павел Андреич заметил в зеркале, как побледнело его лицо: побледнеешь, тут! Подрагивая конечностью, он провел рукавом кителя по влажному лбу.

«Нет, так не пойдёт! Раскрывать себя нельзя ещё и потому, что это — конец разведчика Концова! А что конец гражданина Концова, что конец разведчика Концова — один хрен! Тот, который редьки не слаще! Пошлю-ка я лучше Кобылевскому анонимное письмо: дескать, мне всё известно, а в обмен на молчание я прошу сумму… ну, размер её я определю позднее! Потом назначу время и место передачи денег — и дело в шляпе!»

Концов задумался: дело почему-то не желало лезть в шляпу.

«Упрощаю! „В шляпе“! Какой, там, хрен, „в шляпе“, когда надо продумать, где и как произвести обмен — да ещё остаться неузнанным! „В шляпе“… В жопе! Тут ещё — думать и думать!»

Павел Андреич энергично помассировал виски.

«Итак, я напишу письмо с ультиматумом: если к такому-то сроку не передашь… — ну, и дальше, всё, что положено! Кобылевский, естественно, принимает это предложение, и вокруг места встречи расставляет своих ищеек. Он — не такой дурак, чтобы не попытаться взять меня „на живца“! Я же, в свою очередь…»

Концов поскрёб лоб: и что он — «в свою очередь?»

«Так, значит, он расставляет своих людей в радиусе, допустим, тридцати-сорока метров от места закладки портфеля с деньгами… Но, зная подлый характер Чуркина, я сам за деньгами не сунусь! Чуркина… Почему — Чуркина? А почему бы и нет?! В таком деле без него Кобылевскому не обойтись! И Чуркина совсем не обязательно посвящать в детали! Ему достаточно будет сказать, например, то какой-то негодяй шантажирует командующего разглашением сведений интимного характера. Оснований не верить этому доводу — никаких. Потому что полно оснований верить!»

«Определив» полковника к делу — и к себе — Концов «успокоился». За Чуркина можно было уже не волноваться: он в стороне не останется. «Приговорив» очередную негодную мысль, Павел Андреич мог спокойно переходить к следующей беспокойной мысли.

«Так… А, если… если назначить место встречи, допустим, на вокзале? Подгадать к прибытию поезда, в толпе выхватить портфель из рук курьера — и опять нырнуть в толпу?.. Да, а вдруг поезд опоздает, и курьер не станет меня дожидаться? Или же не будет никакой толпы? Или она быстро рассосётся, а я не успею схватить портфель? Или успею схватить, и даже нырну в толпу — а меня поймают? Где гарантия, что не поймают? Нет такой гарантии: я ведь — не чемпион по бегу!»

Проявляя несвойственную себе рассудительность, Павел Андреич совсем расстроился. По этой причине он извлёк из тумбы стола «заначенный» там «мерзавчик», и взбодрился сотней граммов. Мыслительный процесс сразу пошёл живее.

«Значит, и этот вариант отпадает! Надо придумать что-нибудь пооригинальнее… А что, если назначить место закладки портфеля где-нибудь в кустах, на какой-нибудь пыльной улочке на окраине города? И вместо себя запустить… ну, например, беспризорника — за буханку хлеба? Он нырнёт в кусты, схватит портфель — и дёру! Попробуй, поймай беспризорника!»

Концов вздохнул.

«А вдруг поймают — и этот дурак обрисует меня? Или ещё хуже — не поймают, и он удерёт с моими деньгами! А я — уже дураком за него — останусь с его буханкой? А, что — вполне: тот, ещё, народец!».

Находясь в глубокой задумчивости, Концов случайно упал взглядом на остаток бодрящей влаги в «мерзавчике» — и судьба её была решена.

«Нет, всё это — херня!»

Павел Андреич вздрогнул. Ему показалось, что он начал думать вслух. Поэтому он «по-шпионски» искосил глазом «окрестности». Однако, кроме регулярно появляющегося и исчезающего Микки, никого в приёмной не было. Похоже, если что и было выдано им вслух, то лишь такое, после чего всех посетителей классически «сдуло ветром». Скорее всего — что-нибудь «не из книжек».

Успокоенный «отсутствием наличия», Павел Андреич продолжил экскурсию по мыслям.

«Значит, момент передачи денег исключается… Даже, если именно в это время и именно в эти кусты забредёт какой-нибудь засранец, и его по ошибке примут за меня, это не увеличивает моих шансов на получения денег! Я могу просто не успеть нырнуть следом за ними в кусты и схватить портфель! Да и потом: а вдруг в портфеле не будет денег? Даже — обыкновенной „куклы“?»

Павел Андреич оперативно похолодел. Потом, как и положено, его бросило в жар — и он «закалился». То есть, решительно отказался и от этой мысли.

«А ведь так и будет! Значит, и от „наличных“, и от шантажа придётся отказаться… Но как же, в таком случае, снискать хлеб насущный? Дела-а-а…»

Подперев кулаком подбородок, Концов пригорюнился. Глаза его бессистемно пошли гулять по приёмной. И вдруг…

«Чёрт возьми!»

С демонстрацией «Эврики» капитан особо не мудрствовал: шлёпнул себя ладонью по голове.

«Как же я забыл об этом: посредничество! Мне надо продать эту идею денежному человеку — и получить свой законный процент за посредничество!»

Он начал торопливо перебирать в памяти всех своих денежных знакомых. Их число было невелико: среди знакомых Концова преобладали люди в диапазоне от просто безденежных до откровенных мотов. Но капитан упорно продолжал тасовать их имена до тех пор, пока, наконец, не добрался до нужного.

«Вот: Платон Иваныч, Наташин папа-муж! Самое — то! Лучшей кандидатуры и не найти!»

Ничуть не заботясь о том, что его в любую минуту может вызвать симулирующий трудоголика Вадим Зиновьич, и даже не считаясь с тем, что и день сегодня — не связной, Павел Андреич стремительным шагом вышел на крыльцо штаба — и решительно направился к знакомому дому…

Глава третья

…Целый месяц Лесь Богданыч Федулов вынужден был проваляться на больничной койке «благодаря» неожиданному коварству Исаак Рувимыча Биберзона. Времени для размышлений у Лесь Богданыча было более чем достаточно — и это позволило ему прийти к твёрдому решению отыскать «Иуду», примерно его наказать и вернуть «кровное».

Покинув больничные стены, Лесь Богданыч не стал возвращаться в разгромленную квартиру. Да и возвращаться было некуда: пока он отсутствовал, функционеры домового комитета, руководствуясь принципом «свято место пусто не бывает», в каждой комнате бывшего федуловского жилища расселили по рабоче-крестьянской семье.

Лесь Богданыч не стал оспаривать действий местных властей ни в судебном порядке, ни на уровне бытовой ругани. Тем более что в планы его не входило задерживаться в Киеве. Вспомнив всех своих дебиторов, он, по недавнему примеру «товарищей из Чеки», начал их планомерный обход.

Но возврат долга занимал его сейчас меньше всего. Ведь, даже в случае благородства всех должников, выручка не потянула бы и доли процента от утраченного. Куда больше Лесь Богданыч желал получить хоть какие-нибудь сведения о месте теперешнего пребывания Биберзонов. Он сразу же дал понять должникам, что тот из них, кто поделится с ним информацией об Изе и Софе, может рассчитывать на снисхождение к долгам вплоть до полного их списания. Тот же, кто попытается всучить ему «липу», вернёт всё до копейки с процентами. Каким образом? Очень просто: под угрозой «стука» в Чека.

Большинство должников оказались не в состоянии ни расплатиться с долгами, ни предоставить Федулову ничего стоящего. Весь урожай бывшего подпольного миллионера составил с полсотни николаевских «десяток» да полдюжины и не нуждающихся в проверке небылиц.

И только под конец обхода, в одном из домов Лесь Богданычу повезло. Некто Хаим Кацнельсон, позаимствовавший у него в своё время под большой процент солидную сумму «на развитие бизнеса», сообщил, что лично сам участвовал в захоронении Изи и Софы, безвременно павших от руки «незалежников». Со слов Кацнельсона, Изя, как человек болезненный и «маломощный», попросил его — за плату, конечно — помочь выбраться из города с двумя большими чемоданами. Объяснил он это тем, что решил поискать более спокойного места для проживания.

Он, Хаим, разумеется, не мог отказать в помощи единоверцу — тем более, когда речь идёт о солидном вознаграждении! Он даже предложил Изе «не светиться» с чемоданами, а использовать для их перемещения телегу — что и было сделано.

Всё шло хорошо до тех пор, пока за городом они с Изей и Софой не напоролись на одну из бесчисленных «незалежничьих» банд. Имущество Изи перешло в руки этих разбойников, а чета Биберзонов — в мир иной. Как удалось спастись ему, Хаиму? Оказалось — по чистой случайности. Перед тем, как на них налетели бандиты, он пошёл «до ветру», в густые кусты, откуда и наблюдал за всем этим кошмаром. Ему же пришлось в одиночку предавать земле тела единоверцев. И за что? За какой-то жалкий аванс в пару золотых десяток — ведь всю сумму Изя обещал уплатить только после того, как они проследуют зону боевых действий. Вот как не повезло бедному еврею — это уже не об Изе, а о нём, о Хаиме!

Федулов молча выслушал эту трагическую исповедь, бесконечное число раз прерываемую душераздирающими воплями. И когда Хаим, наконец, замолчал и оставил своё намерение дорвать последний волос на голове, Лесь Богданыч вежливо попросил того показать ему могилы «безвременно почивших в бозе» Изи и Софы. За соответствующее вознаграждение, конечно.

Глаза предприимчивого еврея радостно заблестели. Не могли не заблестеть: в противном случае, он не потянул бы даже на просто еврея. В качестве аванса Кацнельсон затребовал пять золотых «червонцев», каковые тут же и получил.

Вскоре телега «неразвившегося бизнесмена» уже скрипела колёсами в направлении городских окраин. Через три часа пути, на перекрестье степных дорог, Хаим сказал «Тпру!», что в переводе с извозчичье-лошадиного означало: «Здесь!»

И действительно, Кацнельсон бросил поводья на один из кустов, своим наличием частично подтверждающим его рассказ. На убедительно подрагивающих ногах он подошёл к двум скромным бугоркам, «украшенным» колышками с табличками, которые извещали прохожих о том, что здесь аж с августа девятнадцатого года покоятся Исаак и Софья Биберзон.

Кацнельсон рухнул на один из бугорков, по надписи на табличке принадлежащий незабвенному Изе, и, обливаясь слезами, ударился в воспоминания о последнем дне земного существования друга и единоверца. Так как воспоминания эти в точности до запятой дублировали уже слышанный Федуловым рассказ, а вопли Кацнельсона не давали Лесь Богданычу сосредоточиться, то он вежливо попросил голосящего Хаима заткнуться, и приступил к осмотру захоронения.

На первый взгляд, всё было исполнено надлежащим образом. Но на второй Лесь Богданыч обнаружил некоторые странности и несоответствия. Так, фанерные дощечки с надписями — явно от ящиков для фруктов — были аккуратно очищены не только от бумажных наклеек и потенциальных заноз, но и не менее аккуратно обрезаны по краям. Явно — пилой. Неужели всё это делалось в степи, в условиях лимита времени и в минуты скорби? А зачистка поверхности? Хвалёная еврейская аккуратность?

Федулов внимательно пригляделся к надписям. На дощечках он без труда различил прямые линии, исполненные химическим карандашом: фанерка была разлинована на манер ученической тетради. Да и само начертание букв — аккуратно, с обводом — явно свидетельствовало о том, что текст — не полевого, а неспешного домашнего исполнения.

— Так с тех пор ты здесь ни разу и не был? — как можно участливее спросил Лесь Богданыч.

Кацнельсон моментально оторвался от бугорка, и выпучил на спутника чёрные, как агат, глаза.

— Да Бог с Вами, Лесь Богданыч! Я и сейчас-то ехать не хотел — разве что…

— За «червонцы», — «догадался» Федулов, по-прежнему внимательно разглядывая надпись. — Значит, ни разу не был?

Хаим недоумённо пожал плечами.

— Богом клянусь!

Он явно не понимал, к чему это клонит его кредитор.

Ювелир оторвался от надписи и перевёл взгляд на землю. Ковырнул её носком ботинка. Структура почвы даже на первый взгляд зримо отличалась от той, что окружала могилы. Лесь Богданыч сделал несколько шагов в сторону кустов. Теперь уже Кацнельсон сопровождал его напряжённым взглядом. Кажется, до него начал доходить смысл бессмысленных, на первый взгляд, вопросов кредитора и его телодвижений.

Федулов нырнул в кусты. Под одним из них он без труда обнаружил яму. Лесопатологическая экспертиза — носком ботинка — не оставляла уже сомнений в идентичности почвы из этой ямы и той, что формировала «травой заросший бугорок».

Лесь Богданыч нахмурился, сунул руку в карман, и вышел из кустов. Моментально вспотевший Кацнельсон напряжённо следил за каждым его движением.

— А где у тебя лопата? Я ведь просил тебя захватить с собой лопату — ну, чтобы поправить могилку?

В голосе ювелира звучала не совсем скорбь — а совсем даже наоборот: ирония. Кацнельсон вздрогнул.

— А я захватил — там, на телеге, под соломой…

— Надо бы поправить могилку!

Федулов укоризненно покачал головой.

— А то ты лежал на ней, а я — так вообще стоял! Нехорошо!

На дрожащих полусогнутых Хаим метнулся к телеге. Покопавшись на дне, он извлёк обёрнутую мешковиной крупповскую лопату, в своё время выменянную им на шмат сала у драпавших немцев. Вернувшись с лопатой, он вопросительно похлопал глазами.

— Начинай, начинай! — великодушно «разрешил» Лесь Богданыч.

Кацнельсон нерешительно начал охлопывать бугорок со всех сторон.

— Да ты подсыпь землицы-то: не видишь, что ли, как края осыпались?

Дрожа всем телом, Кацнельсон попытался зачерпнуть лопатой кусок целины. Но сделать это было не так-то просто: земля была «природного формата», к тому же, основательно уезжена и утоптана.

Федулов усмехнулся.

— Как же это ты умудрился выкопать здесь не одну могилу, а целых две? Да и земля эта совсем не похожа на ту, которая «работает» холмиком! Зато вот та, за кустом — как две капли воды! Как же это так получилось?

Лоб Кацнельсона мгновенно покрылся потом.

— И таблички с надписями — явно домашнего изготовления: что таблички, что надписи… Что, заранее приготовились к смертоубийству? На всякий, так сказать, случай?

Хаим дрожащей рукой попытался отставить в сторону лопату.

— Да нет, ты работай, работай! — неожиданно развеселился Федулов. — Как говорится, бери больше — кидай дальше! Давай, давай, раскидывай этот артефакт!

— Не п-п-понял…

У Кацнельсона от страха уже зуб не попадал на зуб.

— Ну, расчищай площадку — а там, глядишь, и обстановка прояснится!

С побелевшими от ужаса глазами — и вряд ли вследствие совершаемого им «святотатства» — дебитор оперативно исполнил «просьбу» кредитора. Под «могильным холмиком» оказался нетронутый девственный целик, густо поросший многолетней жёсткой травой.

— Что ж ты это, Хаим?

В голосе Федулова ирония смешивалась с укоризной.

— Поленился хотя бы дёрн снять! Думал, и так сойдёт?

Неожиданно Кацнельсон обхватил лопатку обеими руками на манер винтовки с примкнутым штыком — и с угрожающим видом — во всяком случае, ему хотелось думать, что это именно так — двинулся на ювелира. Правда, решимости у него хватило ненадолго — ровно до того момента, пока он не увидел в руке Лесь Богданыча блеснувший воронёной сталью револьвер.

— Ай, как нехорошо, Хаим Соломоныч! — мягко упрекнул Федулов враз обмякшего дебитора. — Так-то ты решил отплатить своему благодетелю? Нехорошо, брат — и недальновидно!

Кацнельсон отбросил лопату в сторону — и рухнул на колени.

— Нет, зачем же?

Голос ювелира был донельзя «приветлив» и даже «участлив».

Не понимая, Кацнельсон старательно пучил глаза. И запрос его не остался без ответа.

— Лопаточку-то подбери — и копай!

Хаим вздрогнул.

— Что к-копать?

Лесь Богданыч с деланным удивлением выгнул брови.

— То есть, «как что»? Могилку, конечно!

— Как-кую м-могилку? К-кому?

— Ну, коль скоро ты поленился для Биберзона — то себе!

— А…

Попытка впадающего в прострацию Хаима «уточнить детали» была пресечена наставленным на него дулом револьвера.

— Копай!

…Когда голова Канцельсона скрылась из поля зрения сидящего в траве ювелира, Лесь Богданыч поднялся и подошёл к краю ямы.

— Ну, вот это — другое дело! — одобрил он результат «самопогребения» Канцельсона. — Можем ведь, если захотим! В смысле, если хорошо попросить. Давай-ка сюда лопату!

Непривычный, как и большинство его соплеменников, к физическому труду, Кацнельсон измученным голосом отозвался из ямы:

— Зачем?

— То есть, «как зачем»?! Ты поработал — теперь я поработаю!

Первый же комок земли, шлёпнувшийся на голову Кацнельсона, исторг из души того истерический вопль:

— Что Вы делаете?

— Как что? Похороняю тебя!

Сгружая на мечущегося в яме Кацнельсона очередную порцию грунта, Лесь Богданыч был само добродушие.

— Но теперь уже, в отличие от той мульки, что ты пытался скормить мне — по-настоящему. А за реквизиты на фанерке можешь не беспокоиться — всё исполню надлежащим образом!

— Не надо! — возопил погребаемый. — Я всё скажу!

Лесь Богданыч невозмутимо продолжил работу, и приостановил её лишь тогда, когда убедился в том, что Кацнельсон ниже пояса уже не виден.

— Слушаю тебя, Хаим, «почти не замечаем»!

Федулов хохотнул неожиданно выскочившей рифме — примитивной, но оказавшейся к месту. Обливающийся потом и слезами обманщик не заставил себя уговаривать.

— В августе девятнадцатого — не помню, какого числа, помню только, что дело было рано утром — ко мне в дверь неожиданно постучали. Я сперва подумал, что Чека, и сильно испугался. Но потом, вспомнив, что в свой девятый — нет, десятый! — визит ко мне разжиться им удастся разве что старым ковриком у двери, успокоился, и пошёл открывать. Каково же было моё удивление, когда я увидел перед собой Изю Биберзона. И, главное — в каком виде! Глаза у него были — примерно, ну… как…

— Примерно, как у тебя сейчас, — вежливо подсказал ювелир.

— Да… Я спросил у него, что случилось. И он мне честно, как один еврей — другому, рассказал всё, как было.

— Ну, и как же «всё было»?

Лесь Бонданыч явно заинтересовался версией Изи Биберзона в переложении Хаима Кацнельсона. Словно удручённый горькой необходимостью говорить не менее горькую правду, Хаим Соломоныч развёл руками.

— Он рассказал мне, как из одного человеколюбия и желанию помочь ближнему принял от Вас на хранение некоторые Ваши… э…э…э… вещи…

— В двух больших кожаных чемоданах? — уточнил Федулов.

Канцельсон кивнул головой.

— Вот… А потом он узнал, что, несмотря на все его старания сбить чекистов с Вашего следа, они всё-таки нагрянули к Вам с обыском и свезли в большой дом на площади Богдана Хмельницкого. Как он узнал об этом, я выяснять не стал. Я спросил только, что он теперь собирается делать. И Изя мне ответил, что боится, как бы чекисты не нагрянули теперь к нему с обыском, и не нашли эти чемоданы, которые он клятвенно обещал вернуть хозяину — то есть, Вам… Вот… Тут-то он и попросил меня помочь ему бежать из города…

Хаим Соломоныч протяжно вздохнул и замолчал.

— А зачем бежать-то?

— ???

Брови и нижняя челюсть Кацнельсона дружно, как по команде, отработали удивление.

— Зачем бежать-то, — усмехнулся Федулов, — если можно было перепрятать вещи? Киев — город большой, и возможностей для этого там предостаточно. Зачем надо было рисковать не только вещами, но и своей шкурой, зная, что вокруг города рыщут банды «незалежников»?

С миной недоумения на лице Кацнельсон развёл руками: дескать, я тут причём — это всё Изя!

— Ну, а для чего и для кого этот спектакль с захоронением?

Кацнельсон встрепенулся.

— Как для кого? Для чекистов, конечно! Ну, чтобы они поверили в смерть Изи, и перестали его искать!

— А они его искали?

Кацнельсон увёл взгляд в сторону и пожал плечами. Сверкая… нет: посверкивая озорными глазами, Федулов навис над ямой.

— А вот соседка Биберзонов сказала мне, что, прощаясь с ней, Изя и Софа выглядели совсем не удручёнными бегством, а наоборот: сияли, как новые монеты! Она даже сделала вывод, что бедняги рехнулись на старости лет! Ведь они — те, кто прежде «за так» и мышеловки не давали, требуя компенсацию за износ пружины, вдруг оставили старухе всё имущество! С чего бы это, а?

Федулов с театральным изумлением покрутил головой.

— И потом, как мне удалось выяснить, чекисты заявились к Биберзону всего один раз. И то не с обыском, а с намерением сделать из него «стукача», на что Исаак Рувимыч, как настоящий еврей, с радостью согласился. И ещё мне удалось установить, что за все месяцы, прошедшие с того дня, чекисты ни разу не потревожили квартиры Биберзонов — ни с обыском, ни без обыска.

Так как Кацнельсон не ответил, напряжённо сопя в яме, Федулов вздохнул и взялся за лопату.

— Правды, стало быть, мы говорить не хотим… Ну, что ж…

И новая порция грунта упала на голову упрямого Кацнельсона.

Только с десятой «лопатой» Хаим Соломоныч надумал перейти от воплей «Ой!» и «Ай!» к более содержательному тексту.

— Ладно, Ваша взяла…

Словно поощряя собеседника к откровенности, Лесь Богданыч ещё пару раз щедро осыпал его сухой землёй.

— Слушается версия номер два!

Ещё больше «потеряв в росте», Кацнельсон даже не пытался стряхнуть пыль с ушей.

— Изя мне сказал… Ну, в общем он сказал мне, что получил на хранение Ваши чемоданы… Ну, и догадался, что в них… Он также мне сказал, что Вы обещали ему за хранение жалкие десять монет — да и те наверняка «зажилите»… Поэтому он предложил мне помочь ему…

— Ну, это я уже слышал! — перебил его Федулов. — Ты лучше ответь мне на такой вопрос: кто-нибудь из вашего племени взялся бы за хранение чемоданов известного ювелира, не получив задатка и не выторговав приличной суммы под расчёт?

Кацнельсон даже в такой неподходящий момент ухмыльнулся. Явно — на тему «ищи дурака!»

— И ещё: когда это еврей не получал обещанных ему денег, тем более под такой залог?

Ответом Лесь Богданычу на очередной его вопрос было красноречивое сопение Хаим Соломоныча.

— Ну, вот!

Очередные килограммы грунта полетели на Кацнельсона.

— Хорошо, хорошо!

Погребаемый Хаим пока ещё смог отработать руками жест согласия.

— Версия номер три? — усмехнулся Федулов. — Надеюсь, последняя — ибо мне работы тут осталось минут на десять, не больше!

Осыпаясь твёрдой степной землёй, Кацнельсон в знак согласия молча кивнул головой.

— Изя сказал мне, что Ваша судьба и так решена — так зачем же добру пропадать! Он дал мне двадцать золотых «десяток» за помощь… Ну, чтобы я «имитировал» его смерть. Для этого я должен был на глазах у соседей на своей телеге проводить его за город, а потом вернуться один и на расспросы отвечать, что Изю в куски изрубили «незалежники» — прямо у меня на глазах!

Лесь Богданыч иронически хмыкнул.

— Ну, насчёт соседей ты не ври: не для соседей вы с Биберзоном старались!

— Ваша правда, — уронил голову Кацнельсон. — Изя сказал, что Вы всё равно не успокоитесь, и будете его искать. Надо, дескать, «запустить дурочку»… И поэтому мы с ним соорудили здесь… вот это…

— Чтобы предъявить их потом дураку Федулову, если тот вдруг выйдет на Хаима Кацнельсона?

Хаим Соломоныч ещё раз взбодрил голову. Лесь Богданыч с размаху воткнул штык лопаты в землю.

— Молодцы! Задумано неплохо — да исполнение «подкачало».

В одном случае — с домашними заготовками — явно перестарались, в другом — с «могилами» — явно недоработали. Думали, что Федулов и так сожрёт, не подавится?

Кацнельсон удручённо развёл руками: и на старуху бывает проруха.

— Значит, Вы были вдвоём? Как же ты не воспользовался такой возможностью?

Явно намекая на возможность переприватизации своего имущества — теперь уже Хаим Соломонычем — Федулов коротко хохотнул. Ответ незадачливый предприниматель выдал неожиданно злым голосом.

— Как же, воспользуешься тут, если эта ведьма Софа не выпускает из рук дробовика, и еле сдерживается от того, чтобы не пальнуть меня в превентивном порядке! Если бы мы были вдвоём!..

— Эх, люди-человеки!.. Ладно!

Лесь Богданыч взглянул на небо: солнце уже клонилось к закату. К «закату» клонилось и выяснение отношений с Кацнельсоном. Пора было «закругляться».

— Заболтались мы с тобой, однако — а мне ещё Изю надо навестить. Давай, быстренько выкладывай адрес — и я тебя, может быть, помилую!

Кацнельсон всхлипнул.

— Он сказал, что будет подаваться в Крым… Дескать, с такими деньгами в Совдепии всё равно не развернуться… Наверно, попытается осесть где-нибудь на Южном берегу… А если «красные» погонят «волонтёров» — то вместе с ними переберётся за границу.

Он поднял на Федулова слезящиеся глаза.

— Богом клянусь — теперь я сказал правду!

Игнорируя запрос, ювелир молча стал облачаться в сюртук, который он снял перед началом работы. Одевшись, он спокойно сел на телегу, и взялся за вожжи.

— А как же я? — донёсся из ямы истерический выкрик Кацнельсона.

— Ах, да!

Словно вспомнив, Лесь Богданыч спрыгнул на землю. Воспрянувший духом Хаим Соломоныч, стоя по грудь в земле, тщетно задёргался нетренированным телом. Федулов медленно подошёл к краю «могилы», выдернул лопату из земли — и вместе с ней вернулся к телеге.

— Эх, добрый я человек!

Явно сожалея о своей доброте, он аккуратно обернул лопату мешковиной и уложил её на дно телеги.

— Другой бы на моём месте начатое-то закончил — а я вот, видишь, расчувствовался некстати… Н-но, трогай, милая!

И, не обращая уже внимания на вопли обезумевшего от страха Кацнельсона, он решительно встряхнул вожжами…

…Только под утро ехавшие мимо селяне извлекли продрогшего до костей Хаима Соломоныча из места его «временного захоронения». Напрочь лишившийся голоса от холода и пережитых страданий, Кацнельсон так и не смог объяснить спасителям, каким образом он оказался посреди степи один, да ещё в таком незавидном положении. Когда же спустя некоторое время к нему возвратилась способность издавать членораздельные звуки, он предпочёл остаться в образе идиота, для чего ему уже и не надо было особенно стараться…

Глава четвёртая

Робкий стук в дверь удивил Наташу: кто бы это мог быть в такое время? Но ещё больше она удивилась, когда открыла дверь: на пороге стоял непривычно корректный, робко улыбающийся и даже весь какой-то

застенчивый капитан Концов.

— Добрый день, Наталья Николавна!

После этого Наташа уже не могла не раскрыть рот от удивления. Никогда ещё за всё время общения капитан не здоровался с ней — тем более, таким, донельзя куртуазным для него, образом.

А Павел Андреич, тем временем, продолжал шокировать связную ещё более изысканным политесом.

— Я, конечно, понимаю, что — не вовремя… Да и день сегодня — не связной… Но обстоятельства вынуждают меня… взять на себя смелость… нарушить Ваш покой… так сказать — и вот…

И, словно «добивая» связную, Концов скомкал речь, и сконфуженно улыбнулся. С трудом Наташа пришла в себя.

— Да Вы проходите, Павел Андреич! Что же это мы с Вами — на пороге-то?

— Можно, да? — совсем «убил» её Концов, и, скользнув спиной по дверной коробке, просочился внутрь.

— Что случилось, Павел Андреич?

Наташа была поражена метаморфозой, произошедшей с Концовым: впервые за всё время общения он не пожирал её бесстыдными глазами, или, как минимум, не раздевал её ими! Он, который вожделел её — и даже не скрывал этого!

— Да, что стряслось, голубчик?

Потрясённая невиданным зрелищем, Наташа впервые задействовала столь нежное обращение в отношении традиционного хама Концова. Нервно разминая пальцами фуражку, Павел Андреич ответил, не поднимая глаз.

— Собственно говоря, Наталья Николавна, я хотел бы поговорить… побеседовать с Платон Иванычем…

— Папа как раз дома! — излучилась Наташа. — Пригласить сюда — или Вы подниметесь наверх?

— Если не возражаете, уважаемая Наталья Николавна — то я бы поднялся.

— Ради Бога!

Капитан галантно приложился к руке связной, и, стараясь не скрипеть ни ступеньками, ни сапогами, поднялся в кабинет Платон Иваныча.

— А, господин капитан!

Традиционно подслушав разговор, «Нумизмат» едва успел отпрянуть от двери, и теперь подавал себя гостю олицетворением радушия и гостеприимства.

— Прошу, прошу! Что привело Вас к такому скучному и прозаическому человеку, как я?

— Проза жизни, Платон Иваныч — что же ещё!

Улыбка медленно сползла с лица «Нумизмата»: в лицо ему смеялись традиционно наглые глаза Концова. Да и голос, которым была озвучена эта короткая фраза, был до зубовного скрежета знакомым. Всё это радикальным образом отличалось от того Концова, что имел место ещё минуту назад.

— Не понимаю Вас…

Платон Иваныч был неподдельно удивлён очередной метаморфозой с капитаном. Точнее — стремительным возвращением того в образ.

— А как же…

И «Нумизмат» указал рукой в направлении первого этажа.

— Ах, это! — рассмеялся Концов. — Небольшое представление! Решил доставить удовольствие Наталье Николавне: я слишком часто был к ней несправедлив! Да и потом: как бы иначе я смог добиться аудиенции у Вас? Ведь не допустили бы до тела!.. Или Вы — против?

— Отнюдь…

Платон Иваныч неуверенно пожал плечами.

— И, если бы Вы повторяли это всякий раз, я бы только приветствовал… Пусть даже сей пиетет — всего лишь спектакль…

— Снизойду! — ещё шире улыбнулся Концов. — Мне не трудно. Будем считать, что по этой «линии» мы с Вами достигли консенсуса!

Специально для капитана «Нумизмат» многозначительно взглянул на часы.

— Да, да! — спохватился Концов, залихватским движением бросил фуражку на инкрустированный столик, и прочистил горло.

— Может, рюмашку — для «смазки», так сказать?

Платон Иваныч уже тоже «вернулся в себя».

— Благодарю Вас, но, видит Бог — не до рюмашки!

— ???

«Нумизмат» имел полное право на такую реакцию: никогда ещё на его памяти капитан не отказывался от дармовой водки! Тем более — там, где рюмашка обязательно «перетекла» бы в графин!

— Дело, по которому я осмелился потревожить Вас, уважаемый

Платон Иваныч — настолько щепетильного свойства, что его лучше обсуждать на трезвую голову.

Концов был предельно строг и серьёзен. «Нумизмат» невольно подобрался.

— Я — весь внимание, Павел Андреич…

Концов не имел привычки затягивать с прямотой — но в этот раз счёл целесообразным «слегка предвариться». Для большей ясности.

— Я решил обратиться к Вам, Платон Иваныч, потому, что в этом городе дело такого уровня по плечу только Вам! Думаю, не открою секрета, если скажу, что Ваш авторитет, как коммерческого человека — неизмеримо выше, чем даже авторитет такой продувной бестии, как генерал Делов! Этим сравнением я лишь хотел подчеркнуть, что кроме, как к Вам, мне с таким делом и обратиться не к кому…

Явно заинтригованным вступлением, «Нумизмат» слушал капитана с нарастающим интересом. После того, как Павел Андреич закончил пересказ услышанного им за стеной, «Нумизмат», ни разу не перебивший капитана в продолжение всего монолога, задумался.

— Да, Павел Андреич, ситуация — более чем любопытная…

— Вы хотите сказать: «перспективная»?

Голос Концова оптимистично дрогнул: капитану не терпелось получить от собеседника подтверждение своим надеждам. Но вместо этого Платон Иваныч с сомнением покачал головой.

— Что-то есть… Но всё — очень сыро, зыбко и ненадёжно…

Заметив, как мгновенно погасли глаза Концова, хозяин поспешил откорректировать «резолюцию».

— Ну, Павел Андреич, не умирайте раньше смерти! Коммерция, доложу я Вам — сфера тонкая и деликатная. Здесь ни в чём нельзя быть уверенным до конца, и ни о чём нельзя говорить наверняка. Будем думать!

Он энергично прошёлся по кабинету, на ходу возбуждённо потирая ладонью о ладонь.

— Будем думать — и по возможности трезво, коль скоро Вы даже от рюмашки отказались! Итак, что мы имеем? Два высоких чина решили сделать гешефт за казённый счёт. Ну, что ж: дело — сплошь и рядом обычное. Можно даже сказать — рядовое. Нерядовыми моментами здесь являются, пожалуй, только сумма и наглость, с которой хотят провернуть сделку. Вот… В том, что товар будет получен и отправлен якобы в один из черноморских портов, сомнений нет. Основания, на которые «подельники» делают ставку, вполне реальны.

Платон Иваныч ещё раз прошёлся по комнате, с хрустом разминая суставы пальцев.

— Реальна и имитация пропажи груза. Во всяком случае — правдоподобна: сейчас на фронтах — такая кутерьма, что можно рискнуть. А вот — реализация товара…

Он хмыкнул и с сомнением покачал головой.

— Реализовать товара на два миллиона фунтов стерлингов, тем более, в условиях цейтнота — это, доложу я Вам, проблема… Да-с… Это — такая проблема, в сравнении с которой проблема «концов в воду» — детские шалости!.. Два миллиона… Фунтов, заметьте себе! Не каких-то, там, квазиденег: мировой валюты! Представляете, сколько товара надо реализовать?! И ведь это — не компактный товар, вроде бриллиантов или даже слитков золота: это — продовольствие! Тут одним транспортом не обойдёшься!

В продолжение всей тирады «Нумизмата» Концов подавленно молчал, и чем больше говорил хозяин дома — тем ниже опускалась голова расстроенного гостя.

— Неужели так безнадёжно?

Павел Андреич, наконец, подал голос. Даже не столько подал, сколько выдавил из себя — так основательно он был смят «железной» логикой коммерсанта. Сквозь толщу минора на его лице и в голосе не могли пробиться даже «блёстки» иной тональности.

«Нумизмат» неопределённо пожал плечами. Но хищно заострившийся его нос и не менее хищно заблестевшие глаза свидетельствовали о том, что коммерческий гений напряжённо думает, и, возможно, уже нашёл какое-то решение проблемы.

— В коммерции, дорогой Павел Андреич, нет ничего безнадёжного — равно, как и надёжного. Как говорится: всё может быть! Для того чтобы безнадёжное стало надёжным, а невозможное — возможным, надо думать! Много думать! Просчитывать все возможные варианты до тех пор, пока не нащупаешь тот единственный, который и должен сработать!

— Думайте, пожалуйста, Платон Иваныч, дорогой!

Концов умоляюще сложил руки на груди.

«Нумизмат» быстрым взглядом скользнул по лицу капитана. Нет, сейчас этот парень не шутил! Совсем не шутил! Никогда ещё Платон Иваныч не видел капитана таким взволнованным, ожидающим чуда и даже таким временно преданным, как сейчас!

— Найдём… Как говорят в наших кругах: безвыходных ситуаций нет — есть лишь безвыходные люди. А я к числу таковых никогда не принадлежал… Но вначале нам с Вами, Павел Андреич, надо решить один деликатный вопрос. В предварительном, так сказать, порядке…

— Слушаю Вас, Платон Иваныч, — судорожно дёрнул кадыком Павел Андреич.

— Какую часть пирога Вы предполагаете отщипнуть?

Концов замялся.

— Ну, я думаю… тыщ так……

Он вдруг поднял на хозяина полные надежды глаза — и решился:

— Сто!

Так как реакции «Нумизмата» на заявленную цифру не последовало, капитан забеспокоился.

— Что: много?

По-простецки почесав за ухом, «Нумизмат» на этот раз отреагировал быстро и почти без иронии.

— Вы, дорогой Павел Андреич, оказывается, знакомы с вопросами посредничества. Так, словно Вы уже занимались этим прежде — и на достойном уровне.

— Ну, Вы скажете, Платон Иваныч, — смущённо зарделся Концов. А, что — я и в самом деле «попал в цвет»?

«Нумизмат» снисходительно улыбнулся.

— Вы назвали стандартный размер оплаты посреднических услуг: пять процентов от суммы сделки. Сто тысяч — это как раз пять процентов от двух миллионов. Это, можно сказать — повсеместная практика.

Но в данном случае… в данном случае можно «заломить» процент и повыше — с учетом сопутствующих обстоятельств, о которых — ниже! Мне кажется, что нам следует остричь этих «барашков» основательнее: два миллиона на двух едоков — это слишком жирно!

Как бы ни сиял Концов от слов «Нумизмата», намёк на «сопутствующие обстоятельства» не прошёл мимо его ушей. Он вдруг почувствовал, что «сопутствующие обстоятельства» имеют все основания материализоваться в виде «третьего лишнего».

По напряжённому лицу Концова острым умом спекулянта и ростовщика «Нумизмат» сразу же догадался о направлении мыслей своего визави.

— Да-да, Павел Андреич: нам с Вами не обойтись без связующего звена! Без третьего! Но только это — совсем не «третий лишний!»

Кольцов вздрогнул: старик будто читал его мысли. Хотя всё обстояло значительно проще: Павел Андреич ещё не научился скрывать коммерческий интерес. Поэтому все его финансовые переживания крупными буквами прописывались у него на лице. Такому маститому коммерсанту, как «Нумизмат», изрядно поднаторевшему в работе с клиентурой по части физиономистики, не составило труда угадать ход мыслей капитана.

— Кто-то ведь должен привести Кобылевского ко мне — не так ли, Павел Андреич?

«Нумизмат» улыбался вроде бы добродушно и даже ласково, но в улыбке его явно чувствовалась снисходительность «морского волка от коммерции» к начинающему предпринимателю.

— Сами Вы сделать этого не можете, ибо никогда прежде не были замечены ни в торговых операциях, ни в общении с коммерсантами. Вы больше специализировались не на преумножении капитала, а на его… как бы это помягче сказать?..

«Помягче сказать» не получилось, и «Нумизмату», в нарушение логики, пришлось неуклюже перескочить через неприятную тему.

— Вот… Поэтому Кобылевский к Вам по вопросам чисто коммерческого свойства никогда и не обратится. Но он вполне может обратиться к одному Вашему коллеге…

— К кому это?

Концов насторожился: мало того, что делить придётся на троих, так ещё этот третий — его сослуживец!

Платон Иваныч улыбнулся.

— Успокойтесь, Павел Андреич: человек этот Вам лично знаком. И во всех отношениях — уж я-то знаю! — он является человеком исключительно надёжным!

— Не тяните, Платон Иваныч!

— Это — Микки. Михаил Николаевич.

Капитан вздохнул с облегчением.

— Один-ноль в Вашу пользу, Платон Иваныч: мне бы самому догадаться! Конечно же — Михаил Николаевич, Ваш подельник…

— Лучше: компаньон! — улыбнулся «Нумизмат». — Причём — компаньон, лучше которого и не надо! Не огорчайтесь, Павел Андреич: Вашей доли штабс-капитан не тронет — свою заработает!

— Будем надеяться, — не слишком оптимистично покривил щекой Концов. Он взял со столика фуражку и уже повернулся к двери, как Платон Иваныч вспомнил ещё что-то важное.

— Да, Павел Андреич, вот ещё, что: не лезьте к командующему ни со своей кандидатурой, ни с кандидатурой Михаила Николаевича. Я имею в виду даже не его вполне логичный вопрос, с чего это Вам взбрело в голову предлагать генералу свои коммерческие услуги. Уверяю Вас: Вадим Зиновьич — и не позднее, как сегодня вечером — сам обратится к штабс-капитану за содействием. Ну, желаю здравствовать!

Огорчённый тем, что получение денег затягивается, а в процесс вовлекаются лишние «дольщики», Концов молча подошёл к двери. Уже занося сапог над порогом, он обернулся. Он не был «Гамлетом по жизни» — но не одному же Гамлету вопросы бытия. Вот и его мучил вопрос. Мучил — и рвался наружу. Капитан недолго сопротивлялся ему: в вопросах личной выгоды нет места щепетильности.

— Чтобы поставить все точки над «i»… Сколько Вы намереваетесь взять с Кобылевского и Криппса? Только честно?

— Честно? — усмехнулся «Нумизмат». — Ну, что ж… Вы прямо спросили — я прямо отвечу: тыщ двести — не меньше!

Концов нервно засопел.

— Тыщ двести? Так вот: я — в половине!

«Нумизмат» рассмеялся.

— Как это по-русски, Павел Андреич! Я имею в виду шкуру неубитого медведя.

Концов надулся.

— Я не шучу, Платон Иваныч: идея-то моя!

— До её реализации ещё дожить надо, — вздохнул «Нумизмат». — Ладно, это я — так… Не беспокойтесь, Павел Андреич: «будет Вам и дудка, будет и свисток!» Не обижу! Я своих компаньонов не обманываю! Контрагентов — да: это — практика бизнеса! А компаньонов, как говорится — «ни в жисть»!

Успокоившись лишь частично — обещание «не обидеть» было не вполне конкретным — Павел Андреич нахлобучил фуражку на голову и вышел. Находясь в расстроенных чувствах, он всё же не забыл данного им слова — и галантно простился с Наташей, на прощание даже поцеловав ей руку.

— Что это с ним, Платон?!

Наташа щедро поделилась изумлением с «мужем невенчанным».

— Кажется, Павел Андреич постепенно научается жизни…

— ???

От более подробных объяснений Платон Иваныч воздержался. А по загадочно усмехающемуся его лицу невозможно было определить, шутит ли он — или всерьёз…

Глава пятая

Подло обманутый Аксиньей, которую он — без должных к тому оснований — почитал образцом добродетели, Семён Васильич оказался не менее подло обманут вторично: от него бежали Хряк и Дьявол. Бежали предательски, тайком оставив посты и вверенные части. Бежали вместе с тем добром, обретением которого пан атаман собирался залечить нанесённую Аксиньей душевно-финансовую рану. А ведь он уже и приказы заготовил: один — о проведении комплексной ревизии, второй — о расстреле «казнокрадов». И вдруг — такая подлость!

Когда отправленные с приказами нарочные с ближайшей станции по телеграфу связались с атаманом, того от полученных известий едва не хватил удар. Он понял, что теперь уже мог без оговорок именовать своё имущественное положение русскими — для большей выразительности — словами: «остался с голой жопой»!

После нескольких дней «посыпания головы пеплом» — в форме горилочных возлияний — атаман попытался вторично объявить «сбор средств от благодарного населения». Но «конъюнктура» изменилась — и радикальным образом. С трудом собрав небольшую банду из остатков, мягко говоря, войска, Семён Васильич вдруг понял, что дохода не предвидится. Не с чего ему было образоваться, доходу-то. Нечего было собирать. Всё уже было собрано — и не по одному разу. И «благодарное население» уже было просто не в состоянии «благодарить» своих «заступничков».

В связи с этой мыслью Семёну Васильичу не мог не вспомниться Бонапарт, вынужденный отступать уже «оприходованной» дорогой. И не меньше, чем тому Бонапарту, ему стало грустно и пакостно. Одна только мысль беспрерывно терзала отныне его исстрадавшуюся душу: как снискать хлеб насущный? Имелись в виду, разумеется, не жалкие ручейки вспомоществования от прижимистых «спонсоров», а ценности нетленные, вечные: золото, камни, валюта!

Но таковых получением уже не предвиделось. И пришлось Семен Васильичу, наступив на горло остаткам гордости, «взяться за старое»: в очередной раз предложить свои услуги проклятой шляхте, ненавидимой им едва ли не больше москалей! Проще говоря — стать поставщиком сведений, интересующих Второй — разведывательный — отдел штаба Генерального.

Полковник Свинцицкий, небезосновательно переиначенный Семён Васильичем в «Свиницкого», как рачительный хозяин, от предложенных услуг не отказался: в разведывательном хозяйстве всё сгодится. Тем более что в воздухе всё сильнее пахло порохом: назревало решающее столкновение с «московитами».

— В первую очередь, нас, конечно, интересует западное направление — точнее, Белая Русь!

Свинцицкий приступил к делу без каких бы то ни было лирических отступлений. Он и не собирался щадить уязвлённое самолюбие вождя борцов за «незалежную».

— Это сейчас — наиболее опасное направление для нашего государства. Здесь мы имеем кое-каких информаторов в лице господ Свинкова и Павлуновского. Их информация, конечно — не ахти, какая ценная, но как говорят русские, на безрыбье и гусь — свинья.

Полковник сделал небольшой глоток из стакана с минеральной водой. По причине бурно проведённой молодсти печень его давно уже годилась лишь на роль анатомического экспоната Кунсткамеры или музея наследия алкоголизма.

— Однако и юго-западное направление представляет для нас немалый интерес. Посему не буду скрывать от пана Директора, что, если уж он не в состоянии теперь оказывать нам помощь более действенную, то мы готовы принять от него и услуги другого рода! Я имею в виду сведения о Красной Армии, которыми наверняка располагает пан Директор.

Не скрывая насмешки, Свинцицкий глядел сверху вниз на Семён Васильича. Эти минуты для атамана были, наверно, самыми тяжёлыми — после «фармазона» Аксиньи — за последние месяцы. Унижение было нестерпимым — и всё же атаман терпел. В такие минуты ковёр, которым был устелен пол кабинета Свинцицкого, покрывался тонким слоем белого налёта от стёршихся зубов Семён Васильича.

— Соответствующие услуги господина Свинкова обходятся польскому Генеральному штабу в полмиллиона марок ежемесячно…

Несмотря на то, что информация Свинцицкого была подана будто бы невинным тоном, Семён Васильич замычал от боли: так просто его ещё никогда не покупали!

«Никакой деликатности у проклятой шляхты!»

Сердце атамана обливалось кровью и горечью.

«То же самое можно ведь было преподнести и как-нибудь иначе: мягче, тоньше, душевнее! Пшечка проклятая! Пся крев!»

Догадавшись по лицу атамана и его шевелящимся губам и о содержании своей характеристики, и о том, что информация усвоена, Свинцицкий радушно улыбнулся.

— Надеюсь, пан атаман, наше с Вами сотрудничество, как выражаются господа дипломаты, окажется плодотворным и взаимовыгодным.

Он покопался в чреве несгораемого сейфа, и извлёк оттуда пачку крупноформатных потрёпанных купюр.

— А это, так сказать — аванс в счёт будущих гонораров за будущую информацию. Здесь ровно столько, сколько у нас ежемесячно получает и пан Свинков.

Свинцицкий с нескрываемым удовольствием следил за перемещением окаменевших желваков по скулам гостя.

— Прошу пересчитать и расписаться вот в этой ведомости.

И он подсунул Семён Васильичу казённый бланк с вписанной в него фамилией получателя и подлежащей к выплате суммы. Бланк был подготовлен заранее — и это больше всего задело атамана. Душа его буквально вскипела: значит, тут были уверены в том, что никуда он от них не денется! Отсюда — и обращение, как с последним филёром!

«Докатился, пан атаман! Раньше, если и приходилось брать деньги от этих скотов, так при полном параде и „под другим соусом“: „на совместную борьбу с большевистской заразой“! А теперь — запросто и без канители! Воистину: судьба играет человеком!»

Чтобы не доставлять сверхнормативного удовольствия Свинцицкому, атаман молча, не пересчитывая, рассовал купюры по карманам лоснящегося — в некоторых местах — френча, деланно небрежно расписался и встал даже с неким подобием достоинства. Чем, впрочем, изрядно позабавил хозяина кабинета. И действительно: какое достоинство может быть у платного агента!

— Сведения будут, господин полковник, не извольте сомневаться.

— А я и не сомневаюсь, пан атаман!

Полковник явно забавлялся зрелищем падения «этого самостийника», которого ему доводилось видеть и в иные минуты, о чём он не хотел бы вспоминать в момент сегодняшнего торжества. Ведь в те минуты он, Свинцицкий — шляхтич и «Генерального штаба» — был для этого холопа всего лишь одним из многих полковников, суетящихся едва ли не в формате «Чего изволите?».

— Хочу только заранее уведомить уважаемого пана о том, что с сегодняшнего дня на связи с ним будет состоять инспектор Второго отдела штаба Генерального поручик Лягайло. А нас с Вами теперь может свести только большая беда, чего, я надеюсь, не случится! Итак, желаю успехов в работе, пан Директор! Вас проводят!

Никогда в своей жизни не испытывал Семён Васильич такого позора! Всякое бывало: и обманывали его, и обижали, и третировали, но с таким откровенным пренебрежением к себе он ещё не встречался!

«Даже этот ничтожный полковник брезгует лично встречаться со мной — отрядил какого-то лейтенанта! Так низко я никогда ещё не падал! Эх, Аксинья, Аксинья! Если бы не твой „фармазон“ — гулял бы я сейчас по Монмартру, и поплёвывал из роскошного ландо на всю эту копошащуюся в грязи сволочь! Ну, ничего: даст Бог, ещё свидимся…»

Однако, как бы там ни было, а полученный аванс уже связывал по рукам и ногам. Его следовало отрабатывать. И, отскорбев глубиной своего падения, по прибытии в Ставку атаман собрал оставшихся ему верных людей — ну, не к кому им было переметнуться! — и поставил задачу «на текущий момент».

Задачей этой был не сбор серьёзной информации о Красной Армии. Для этого у Семён Васильича не было теперь ни средств, ни возможностей. Исходя из наличных ресурсов, атаман поставил задачу подготовки таких «сведений», которые Уложением об уголовных наказаниях ещё Российской империи определялись как мошенничество путём изготовления поддельных документов.

Единственным требованием Семён Васильича к подчинённым была достоверность фабрикуемых сведений. Относительная, конечно. Для этого по окрестным сёлам и городкам были разосланы соглядатаи, которые начали собирать всевозможные слухи о приближающихся «красных». Потом эти слухи поступали в так называемый «отдел информации» — он же «дезинформации» — где и проходил стадию доводки до состояния «оперативных сведений» и даже «разведданных».

Для придания слухам «товарного вида» «отдел информации» использовал всё, что было под рукой: сведения о нумерации красноармейских частей, с которыми «незалежникам» приходилось меряться силами, старые трофейные документы, предположения о возможном характере действий противника, и так далее, и тому подобное. В целом выходило неплохо. Во всяком случае, первую партию «разведданных» поручик Лягайло и его хозяева «съели за милую душу».

«Хоть день — да мой!»

Анализируя сегодняшнее положение и туманные перспективы на будущее, Семён Васильич теперь уже не забывал эти слова Емельяна Пугачева.

«Главное — не зарываться и не увлекаться! А если и выйдет накладка — объяснить так: дескать, пока информация прошла по всем каналам, „красные“ успели передислоцироваться — или ещё что-нибудь в этом роде! Конечно, не мешало бы обзавестись источником посолиднее обывателя — да где его возьмёшь? Такой товар на дороге не валяется…»

Конечно же, никакой идеологией деятельность Семён Васильича уже и не попахивала. И даже когда полковник Свинцицкий — разумеется, через этого мальчишку Лягайло! — передал ему предложение возглавить объединённые — из разношёрстных остатков битых войск — вооружённые силы, пан Директор тактично уклонился: «недостоин». Ибо единственной целью сбора денег он видел накопление их в размере, достаточном для бегства за кордон. Он все ещё не терял надежды отыскать «изменщицу» Ксеню, и потребовать свою «законную» долю.

А пока ему приходилось «сочинять правду», изворачиваться и преданно заглядывать в наглые глаза «сопляка» Лягайло…

Глава шестая

— Михаил Николаевич, голубчик, не сочтите за труд зайти ко мне!

Командующий армией был сама любезность. Штабс-капитан с достоинством вышел из-за стола, и направился в кабинет Его превосходительства. Вадим Зиновьич был на удивление трезв, доказательством чему служила пустая бутылка из-под водки, сиротливо притулившаяся у ножки генеральского стола.

— Слушаю Вас, Ваше превосходительство!

Кобылевский неожиданно замялся. Нетрудно было сделать вывод, что разговор предстоит деликатный.

— Видите ли, голубчик, какое дело… Меня тут попросили… спросить… узнать… в общем, выяснить, где можно выгодно и быстро реализовать кое-какой товар… С тем, разумеется, чтобы вырученные деньги направить на борьбу с большевиками…

Намучившись с формулировками, Кобылевский перевёл дух и вытер пот со лба. Штабс-капитан незаметно, одними глазами, усмехнулся. Занятый работой с лицом, командующий не мог этого заметить. Да и замечать он привык больше мимику — и, чем выразительней, тем лучше.

— Ты сейчас, наверно, думаешь, с чего это я обратился именно к тебе?

Кобылевский, наконец, утёрся и отфыркался. Скомканное полотенце отправилось на подоконник.

— Тут нет никакого секрета: ты ведь дружишь с Платон Иванычем Старским, и даже имеешь с ним какие-то дела. А коммерческий авторитет этого человека в нашем городе — на такой высоте, что…

Вадим Зиновьич мечтательно закатил глаза к потолку.

— Вот я решил: спрошу-ка у Мишеля — а он, если сам не знает, спросит у своего компаньона… Вы ведь компаньоны — надеюсь, ты не станешь этого отрицать?

Михаил Николаевич с деланным смущением потупился.

— Не стану, Ваше превосходительство. Хотя, конечно, какой я ему компаньон! Так — по мелочам, в основном…

— Ну-ну, не прибедняйся! — ухмыльнулся Кобылевский. — По мелочам» он!.. Да всем и каждому в этом городе известно, что ты проживаешь в месяц больше, чем получаешь в год! Я имею в виду — жалованье по службе. А «откуда дровишки»? Вестимо, откуда: от совместной коммерции с господином Старским! И этот широкоизвестный факт является достоянием не только нашей доблестной контрразведки! Будешь?

Вадим Зиновьич покрутил в руках непочатую бутылку «смирновской»: Михаил Николаевич явно поторопился с дифирамбами в адрес командующего. «Сиротинка», похоже, была всего лишь «для запева».

— Нет, благодарю Вас, Ваше превосходительство: у меня — уйма дел.

«Уф! Будем надеяться, что это объяснение моих доходов — единственное, имеющееся у командующего! Господи, спасибо тебе за то, что в числе твоих рабов значится Платон Иваныч, который занимается коммерцией — и настолько успешно, что своими успехами помогает мне легализовать сторонние источники дохода! А вот ссылка на „уйму дел“ — неудачная. Командующий может обидеться: получается, что он пьёт от безделья! В следующий раз надо быть осторожнее со словами!»

— Ну, так как: сможешь дать мне дельный совет?

Надсадный голос командующего — Его превосходительство уже успел «остаканиться» — вернул Михаила Николаевича к действительности.

— Я переговорю с ним сегодня же, Ваше превосходительство!

— Нет, брат…

Кобылевский вынул самодельную бумажную пробку изо рта и заткнул ею горлышко бутылки.

— … Нет, брат: не сегодня же — а немедленно! Прямо сейчас: время не ждёт!

— Слушаюсь, Ваше превосходительство! Только…

Михаил Николаевич замялся.

— Ну-у?

— Видите ли, Ваше превосходительство… Как бы это Вам объяснить?

— Как есть — так и объясни! — поморщился Кобылевский. — И не тяни ты вола за хвост — что за манера у вас, интеллигентов?

Михаил Николаевич подобрался.

— Виноват, Ваше превосходительство! В таком случае примите мою информацию как факт и без обиды: Платон Иваныч, как человек, до мозга костей коммерческий, «за так» и слова не скажет!

— А ты думал, что я рассчитывал попросить его, так сказать, «по дружбе»? — насмешливо фыркнул Кобылевский. — Нет, Мишель — я не настолько наивен! У твоего Платон Иваныча, не в обиду будь сказано, зимой снега не выпросишь! Поэтому сделаем так: ты спросишь его, может ли он помочь дельным советом, и если он ответит согласием, то веди его сюда немедленно. Я приму его вне очереди, пусть даже сам Главком заявится! Ну, а там мы с ним и решим, что и почём… Ты, кстати, тоже внакладе не останешься: ты меня знаешь, моё слово — стакан… Тьфу ты — закон! Гляжу, понимаешь на стакан, ну, и «сморозил»!

«Да ты редкую минуту не глядишь на него! — усмехнулся Михаил Николаевич, на этот раз — только про себя. — Так что — ничего удивительного!»

— Разрешите идти, Ваше превосходительство?

Кобылевский в деланном изумлении уставился на штабс-капитана.

— Ты ещё здесь?!..

Для назначения экстренной встречи Михаил Николаевич решил прибегнуть к варианту номер четыре. Он уже потянулся к телефонной трубке — это и был тот самый «вариант» — как вдруг дверь приёмной распахнулась, и на пороге её живописался, как всегда элегантный, весь в иностранных обновах и бриллиантах, улыбающийся Платон Иваныч.

— Сколько лет, сколько зим!

В отличие от прошлых случаев, на этот раз Михаил Николаевич обрадовался вполне искренне. Потому, что «на ловца и зверь бежит».

— Есть потрясающий гешефт! — на всю приёмную «шепнул» Платон Иваныч «на ухо» штабс-капитану. Из всех углов тут же понеслись завистливые вздохи и даже скрежет зубовный. В их производстве участвовали как работники штаба, так и многочисленные ходатаи.

«Выйдемте на воздух!» — поработал глазами «Нумизмат».

Хорошо, что Михаил Николаевич вышел, не оборачиваясь: в противном случае он рисковал остаться без волос и иной растительности на лице — такого огненного наполнения были взгляды обитателей приёмной!

— Ах, как Вы вовремя!

Михаил Николаевич едва дотерпел до крыльца.

— А то я уже собрался звонить Вам! Выходит, телепатия существует!

— Не знаю, как, там, насчёт Вашей телепатии, — усмехнулся Платон Иваныч, — а мою зовут Павел Андреич Концов!

Лицо штабс-капитана вытянулось от удивления.

— Да-да! — рассмеялся «Нумизмат». — Павел Андреич только что были у нас…

Михаил Николаевич понимающе усмехнулся.

— «Осчастливили», так сказать, появлением?

— Э, нет, дорогой Михаил Николаевич…

Ни в голосе, ни в облике «Нумизмата» Михаил Николаевич не заметил ни следа иронии, столь обычной и естественной при упоминании личности старшего адъютанта Его превосходительства.

— Даже так?!

— Именно так, Михаил Николаевич! Именно так! Но, прежде чем я приступлю к докладу, не соблаговолите ли объяснить, с чего это Вы занялись телепатией — да ещё в неприёмный день?

Михаил Николаевич шутливо развёл руками.

— Вадим Зиновьич послали за Вами…

— Тогда всё понятно, — усмехнулся «Нумизмат». — Обе информации — явно из одного корыта…

И Платон Иваныч во всех подробностях довёл до штабс-капитана рассказ Концова. В ответной речи Михаил Николаевич был более лаконичен, ибо более лаконичным был и первоисточник — генерал Кобылевский.

Лицо «Нумизмата» расплылось от удовольствия.

— Ну, что ж, всё идёт, как и задумано. Ведите меня к своему шефу — и немедленно!..

… — Мне очень приятно видеть у себя такого известного человека!

Кобылевский долго и с чувством тряс руку «Нумизмату», отчасти смущённому таким радушием.

— Очень рад нашему знакомству, уважаемый Платон Иваныч! Очень рад! Прошу садиться! Не желаете ли освежиться?

В руках Вадим Зиновьича переливалась матовым стеклом бутылка «Мартеля».

— Так сказать — с дороги?

Командующий был в своём репертуаре. Точнее, иного репертуара у него и не было. Платон Иваныч великодушно развёл руками: ну, что с Вами поделаешь! Кобылевский, хоть и не был «с дороги», тоже «освежился» — и не единожды. Но, странное дело: даже это не помогло ему преодолеть смущение. Он долго мялся, прежде чем начать.

— Видите ли…

Его превосходительство начал с хрустом выдёргивать фаланги пальцев из суставов.

— Тут, понимаете, такое дело… Прямо не знаю, как начать… с чего…

Платон Иваныч, которому, как человеку коммерческому, все эти «душевные метания» были «до лампочки», решил помочь будущему компаньону.

— Ваше превосходительство…

— Просто: Вадим Зиновьич!

— Хорошо! Так вот, Вадим Зиновьич, давайте определимся сразу: если Вам нужен дельный совет по серьёзному делу… У Вас — действительно серьёзное дело?

— Серьёзное, серьёзное, не извольте сомневаться! — встрепенулся Кобылевский: не приведи, Господи, ещё пренебрегут!

— Так вот: если Вам нужен дельный совет по серьёзному делу — выкладывайте, всё, как на духу. Финансисту, извините — как врачу: всё, до последней копейки… то есть, я хотел сказать — до последней мыслишки! Иначе мне трудно будет помочь Вам — а может, и вовсе невозможно. И никакие соображения морально-этического порядка не должны Вас смущать: коммерция не стесняется рамками подобных условностей. Что же касается тайны вклада… тьфу ты — информации, то можете быть уверены: я — могила! Если же Вы полагаете, что я смогу воспользоваться ею, минуя Вас, то смею Вас заверить, что я не столь наивен, чтобы так легкомысленно рисковать своим благополучием! Ваши интересы, Ваше превосходительство, будут соблюдены в первоочередном порядке! Ну, разумеется, я при этом не забуду и о своих — но не за Ваш счёт!

Предельно откровенная и хорошо аргументированная речь «Нумизмата» не могла не произвести должного впечатления на Его превосходительство. И она его произвела: Кобылевский подскочил к Старскому, и заключил его в дружеские объятия. А, если бы потреблённый им стакан не был всего лишь пятым, то объятия наверняка перешли бы в братские.

— Я верю Вам, дорогой друг! Верю, как самому себе! И поэтому расскажу Вам всё!

И он действительно рассказал «Нумизмату» всё. Ну, или почти всё. Во всяком случае, всё, что имело отношение к товару и проблемам его реализации. Его превосходительство не стал утаивать от консультанта даже имени подельника. Острым умом стратега, пусть и не коммерческого толка,

Вадим Зиновьич сразу же смекнул, что одной лишь консультацией стороны теперь не ограничатся. И коль скоро Платон Иванычу и Криппсу предстояло совместно решать вопросы, в том числе и лежащие вне пределов юрисдикции российских правительств, то утаивать информацию от стратегического подельника — себе же во вред.

«Нумизмат» внимательно выслушал «докладчика», традиционно для себя ни разу не перебив того. По окончании «доклада» он задал несколько уточняющих вопросов, и, лишь опустошив «копилку знаний» визави, погрузился в раздумья.

— Ну, что скажете, Платон Иваныч? — не выдержал Кобылевский.

Надежда в голосе Его превосходительства мешалась с тревогой: а вдруг, как тот скажет не совсем то, чего он от него ждёт? А вдруг — совсем не то?!

«Нумизмат» не стал искусственно продлевать душевные муки новообретённого «друга».

— Дело, Ваше превосходительство…

— Вадим Зиновьич!

— … Дело, Вадим Зиновьич — непростое, и я бы сказал — деликатное…

Кобылевский вздрогнул. Всем наличным имуществом — в том числе, и голосом.

— Значит — безнадёга?

— Ну, зачем — так сразу? — иронически двинул щекой Платон Иваныч. — Я лишь хотел сказать, что это дело — не из числа тех, о которых в народе говорят: «как два пальца…» Ну, Вы меня понимаете?

— Ну, ещё бы!

Утирать пот, обильно струящийся по загривку уже за шиворот, рукавом кителя было не с руки, и Вадим Зиновьич, наконец-то, вспомнил о полотенце.

— Что же — до вопроса…

Кобылевский замер и обесцветился.

— … то он — решаемый.

— Фу, ты: прямо камень с души упал!

И, своеобразно иллюстрируя признание, Кобылевский выронил полотенце из рук.

— Но…

Платон Иваныч настолько выразительно поиграл бровями, что генерал мгновенно «проникся».

— Платон Иваныч, не извольте сомневаться: дураков нет! Никто и не ждёт от Вас работы «за спасибо»! Ваши условия?

«Нумизмат» растопырил два пальца правой руки.

— Простите, не понял…

— Двести тысяч фунтов стерлингов!

— Кхе! — поперхнулся Вадим Зиновьич. — Однако, батенька…

— А Вы сколько хотели мне предложить?! — уже в свою очередь изумился Платон Иваныч.

Кобылевский замялся.

— Ну, тыщ… так… двадцать… двадцать пять…

Не тратя времени даже на ироническую усмешку, «Нумизмат» встал. Встал с достоинством, но, вместе с тем, решительно и бескомпромиссно.

— Ещё раз: не извольте сомневаться в моей порядочности. Всего наилучшего.

Отработав взглядом учтивость не менее холодную, чем текст, Платон Иваныч взял со стола шляпу и направился к двери. Но Его превосходительство уже понял свою оплошность — и метнулся следом. У самого порога он дрожащей рукой ухватился за рукав великолепного смокинга коммерсанта.

— Пятьдесят!

— Прощайте, Ваше превосходительство!

«Нумизмат» был сух и корректен.

— Хорошо: сто!

Уже берясь рукой за медную ручку двери, Платон Иваныч обернулся. Как мастеру коммерческого торга, ему без труда удалось бы обойтись лишь одной снисходительной улыбкой — но он благоразумно принял во внимание наличный статус визави.

— Неужели Вы до сих пор не поняли, генерал, что я пришёл сюда не торговаться? Я назвал свою цену, которая не может быть предметом торга! И от того, примете Вы её или нет, будет зависеть, смогу ли я сделать Вас миллионером или нет!

Словно ударенный по голове, Кобылевский так и застыл с открытым ртом. Видимо, этот «удар» оказал на него отрезвляющее воздействие: недопонимание прекратилось. Открытый рот был задействован им для произнесения теперь уже правильных слов.

— Хорошо: я снимаю возражения! Более того, я даже гарантирую Вам отсутствие их и со стороны моего компаньона! Вы правы: мы все зависим друг от друга в одинаковой степени, и в отдельности ничего не значим!

Платон Иваныч улыбнулся — и не спеша, с достоинством поместил шляпу на вешалку.

— Вот это — деловой разговор! А то, начал тут, понимаешь, торговаться, как на базаре! Продолжим, генерал!

Изнурённый работой по достижению консенсуса, Вадим Зиновьич рухнул в мягкое кожаное кресло, не забыв по дороге прихватить хорошо уже ополовиненную бутылку коньяка.

— По чуть-чуть?

— Давайте!

Ради такого случая и ради такого гостя Кобылевский даже пожертвовал на закуску последний лимон.

— Если не секрет, Платон Иваныч: у Вас уже есть какие-нибудь задумки?

Занятый работой с лимоном, «Нумизмат» молча кивнул головой.

Словно испытывая терпение Кобылевского, он, не спеша, утёр губы и кончики пальцев белоснежным носовым платком, и откинулся в кресле.

— Полковник Криппс совершенно прав: реализация товара должна быть осуществлена в одном из портов на пути от Саутгемптона до… скажем, Одессы. Константинополь — как и все остальные заграничные порты Чёрного моря — исключаются. Мало того, что там полно русских, так ещё и сама разгрузка проблематична.

— ???

— Увы, генерал! И не только из-за специфики местного законодательства, но и в силу того, что там уже «всё схвачено»! В этом городе — свои «бизнесмены», и нам там нечего делать! Нам просто ничего не дадут сделать!

Платон Иваныч прервал монолог — но лишь для того, чтобы извлечь при помощи зубочистки застрявший между зубов микроскопический кусочек лимона. Пока он совершал — и весьма тщательно — это пустяковую процедуру, Вадим Зиновьич в ожидании продолжения буквально извертелся на своём седалище.

Наконец, инородное дело было удалено, и «Нумизмат» вернулся «к карте».

— Есть только один порт, где мы можем совершить наш гешефт почти без проблем.

Кобылевский заскрипел креслом ещё энергичней.

— Это — с недавних пор вольный город Данциг!

Торжествующий взгляд Платон Иваныча почему-то не впечатлил Кобылевского. Генерал равнодушно пожал плечами: он пока ещё не понял, как минимум, энтузиазма гостя.

— Ну, допустим. И что из того? Чем этот город отличается от массы ему подобных?

«Нумизмат» снисходительно усмехнулся: «штафирка».

— Дело в том, дорогой Вадим Зиновьич, что только этот город на всём пути, так сказать, «из варяг в греки», обладает статусом вольного города. Отсюда — льготный режим торговли, в том числе и внешней. Отсюда — специальный, льготный порядок налогообложения. Отсюда — упрощённая процедура оформления сделок. И — главное: город находится под юрисдикцией стран-победителей, а у семи нянек, как известно — дитя без глазу! По имеющейся у меня информации, там сейчас такие дела проворачиваются, что наша сделка в сравнении с ними — детская шалость!

Разъяснения Платон Иваныча — а равно новые «возлияния» — оказали на Вадим Зиновьича настолько бодрящий эффект, что он просиял всеми квадратными дюймами своего, багрового уже, лица.

— Однако это не значит, что у грузового причала стоят купцы с мешками денег и напряжённо всматриваются вдаль: не показался ли уже там корабль предприимчивых казнокрадов?!

— ???

— Купца надо найти!

— А у Вас, случайно, нет такого на примете? — дохнул надеждой и коньяком Вадим Зиновьич.

— Ну, как же! — не замедлил с «бальзамом» Платон Иваныч. — Есть, конечно. И вообще, дорогой Вадим Зиновьич: купец — это уже моя проблема. А вот местное начальство — это уже проблемы ваши с полковником. Даже, скорее — одного полковника. Как представитель Антанты, он вхож и к Верховному комиссару Лиги наций, и — что гораздо важнее — к начальнику порта. Без комиссара, который надувает щёки без должных к тому оснований, и в большинстве случаев напрасно «подставляет карман», мы вполне можем обойтись. А вот без портового руководства… Комиссар — пешка! Ничто! А деловые люди — всё! Поэтому вопрос портоначальника на себя должен взять наш теперь уже общий друг Криппс. Кстати, когда он ожидается прибытием?

Кобылевский неуверенно пожал плечами.

— Обещался завтра к полудню…

— Кой чёрт завтра!

В кабинет, не считаясь ни с какими условностями, буквально ворвался пока ещё глава британской военной миссии полковник сэр Оливер Криппс.

— Разве я мог дотерпеть до завтра, когда на кону — такой куш!

Его не смутило присутствие в кабинете постороннего человека — и наверняка, неспроста.

— Рад видеть Вас, дорогой Платон Иваныч!

«Нумизмат» в ответ сдержанно поклонился.

— Извините, Платон Иваныч, что я — запросто, не дожидаясь официального представления! И хоть мы с Вами до сего дня были знакомы лишь заочно, но Ваш авторитет в коммерческих кругах Юга России настолько высок, что я и не сомневался в выборе Его превосходительства — день добрый, Вадим Зиновьич!

Криппс, наконец, соблюл приличия. Кобылевский расхохотался.

— Ну, сэр Оливер, Вы и жук!

Полковник с деланным смущением потупился.

— Итак, господа…

Платон Иваныч выразительно поработал бровями — и коллеги тут же отставили улыбки.

— … итак, господа, полагаю, нам нет нужды повторяться.

Соглашаясь с теперь уже компаньоном, генерал и полковник одновременно кивнули головами.

— Посему я предлагаю сразу перейти к решению практических вопросов. Но прежде я хотел бы услышать от Его превосходительства подтверждения данного мне слова — теперь уже в присутствии нашего британского коллеги. Извините, джентльмены, но бизнес — есть бизнес.

Вадим Зиновьич поспешно кивнул головой — и наклонился к уху озадаченного англичанина. Когда он «отыграл назад», Криппс улыбнулся.

— И только-то? Конечно, уважаемый Платон Иваныч, я немедленно подтверждаю согласие с заявленной Вами суммой, каковую чрезмерной и не считаю!

— Благодарю Вас, полковник, — лаконично отработал головой «Нумизмат». — Тогда без предисловий — к делу. В качестве места проведения операции я предложил генералу вольный город Данциг.

— Обеими руками — «за»: сам подумывал об этой кандидатуре!

В подтверждение согласия Криппс действительно поднял обе руки вверх. «Нумизмат» удовлетворённо смежил веки.

— Реализацию груза я принимаю на себя. Есть у меня в этом городе один человечек, который… очень даже матёрый человечище. Ещё до переворота меня с ним связывали некоторые дела по части… хм… антиквариата и всяких редкостей… Уже тогда он ворочал такими суммами, что дух захватывало! А уж сейчас — и вовсе развернулся! Я имею достоверную информацию, что теперешний Данциг является одной из зон его действия…

— Великолепно!

Судя по оперативности, с какой возликовал Криппс, в душе своей он наверняка ещё раз похвалил себя за «нестяжательство»: услуги мистера Старского стоили и больше двухсот тысяч фунтов. Но коль скоро русский коммерсант пожелал определить свои претензии означенной суммой, то быть посему.

— Итак, вопрос реализации товара я беру на себя…

«Нумизмат» решительно «застолбил» за собой «сектор ответственности», попутно сняв этот груз с плеч и душ компаньонов.

— Что же касается градоначальника, то бишь, Верховного комиссара, а особенно начальника порта, то…

— А это беру на себя я, — даже не стал дожидаться паузы Криппс. — Мне, как представителю победившей стороны, легче будет найти взаимопонимание с её ставленником. Хотя, думаю, без комиссара мы вполне можем обойтись. В хозяйственные вопросы он, насколько я знаю, не вникает — следовательно, нет и оснований его «подкармливать». Экономика должна быть экономной! А вот портовый начальник…

Лицо англичанина немедленно исполнилось пиетета.

— … портовый начальник — это совсем другое дело. Это — величина! Но я попробую отработать с ним так, чтобы он не только не мешал, но и помогал нам — и помогал действенно! Ну, а… Вы что-то хотели сказать, Платон Иваныч?

Старский действительно поднял вверх указательный палец — так, как школьник поднимает на уроке руку.

— Думаю, сэр, что если мои сведения о коммерческом масштабе моего друга подтвердятся, я смогу помочь Вам и в решении вопросов, связанных с портом.

— Буду очень Вам признателен, дорогой Платон Иваныч!

«Нумизмат» медленно и с достоинством поднялся с кресла, почти невесомо опираясь на трость, которую, в силу своего отменного физического здоровья носил исключительно ради форса.

— Если мне будет позволено, я хотел бы заключить нашу встречу следующим заявлением: господа, промедление смерти подобно!

Кобылевский широко улыбнулся: он, конечно же, был знаком с этим изречением главы московских большевиков. Криппс, в отличие от генерала, не улыбался: он уже понял тайный смысл озвученной цитаты.

— Это я к тому, Вадим Зиновьич, что операцию следует начинать прямо сейчас! То есть, прямо сейчас нам с полковником надо отправляться к месту назначения: мне — в Данциг, ему — на Остров!

Сэр Оливер довольно улыбнулся: ему явно пришлось по душе то, что русский коммерсант назвал его страну так, как называют её лишь его соотечественники.

— Надеюсь, все вопросы, связанные с оформлением заявки, решены? Вадим Зиновьич?

Кобылевский вздрогнул: ему лететь никуда не надо было — и по этой причине он со спокойной душой отвлёкся на мечты о будущем. Но, и вздрогнув, он не растерялся — и тут же переадресовал запрос Старского Криппсу. Тот неожиданно усмехнулся.

— Не понял? — удлинил челюсть Кобылевский.

— Хотите меня обидеть, Вадим Зиновьич?

— Тьфу, ты! — побагровел генерал. — А просто ответить уже нельзя: обязательно нужно поизмываться над стариком?!

Криппс рассмеялся.

— Извините, Ваше превосходительство: все вопросы по заявке решены. Я ведь говорил Вам, что это — мои проблемы.

— Но поинтересоваться-то я могу?!

— Ещё раз — миль пардон, генерал! — поднял руки вверх Криппс.

Платон Иваныч, с усмешкой наблюдавший это выяснение отношений, решительно хлопнул себя по ляжке.

— Ну, коли так — «по коням»! Мне нужен быстроходный транспорт: насколько я понимаю в математике, в нашем распоряжении «на всё про всё» — неделя, не больше?

— Правильно понимаете, Платон Иваныч!

Криппс был, как всегда, конкретен и немногословен.

— Посему «долгоиграющие» пароходы и поезда отпадают — даже «экспрессы»: полетите самым скоростным истребителем, на месте второго пилота! По кратчайшему маршруту! Места дозаправок пилоту известны! Да и за мастерство его можете не опасаться: пилот — я сам!

— А…

Классическое «б» Вадим Зиновьич добавить не смог: на пути их обоих встал Криппс.

— За военное министерство можете не беспокоиться! — решительно перебил он генерала. — Я сегодня телеграфировал министру о заявке Главкома, и получил его «добро». Транспорты уже стоят под погрузкой в Саутгемптоне!

— Оперативно! — сдержанно похвалил «коллегу» Платон Иваныч.

— Имея своим компаньоном такого человека, как Вы, — осклабился Криппс, — стыдно действовать иначе!

Отработав за «кукушку и петуха», оба рассмеялись.

— Ну, что ж, тогда — за дело!

Хоть напоследок Кобылевский напомнил подельникам о своём существовании…

…Через минуту в опустевшем кабинете Его превосходительство, наконец, мог спокойно предаться мечтам о будущем, в компании верного друга — недопитой бутылки коньяка…

Глава седьмая

К моменту прибытия транспорта в порт всё было подготовлено к его разгрузке: и портовые краны, и портовые грузчики, и само портовое начальство. Возможности знакомого Платон Иваныча оказались так велики, что услуги Криппса по «обработке» начальника порта оказались невостребованными. Более того, сразу же выяснилось, что этот, якобы неприступный начальник порта, буквально изнывает от желания хоть чем-нибудь угодить Соломону Герцу — тому самому «коммерческому» другу Платон Иваныча. Как со смехом объяснил Старскому его друг, этот тип — имелся в виду начальник порта — по гроб жизни обязан ему сегодняшним благополучием и даже самой свободой. Так что, если ему будет приказано — лично включится в процесс разгрузки, даже в качестве рядового «крючника»!

Знакомец Платон Иваныча даже не стал торговаться относительно цены груза. Он всего лишь поинтересовался формой расчётов — наличными или через банк? Старский не слишком удивился покладистости контрагента. Да и чему было удивляться, если, узнав о характере груза — а это было, в основном, тушёное мясо в банках — Герц без обиняков заявил, что через пару месяцев получит за него вдесятеро больше, чем уплатит сейчас!

Посему Старский пожал плечами и сказал, что в контексте скорого «переезда» его друзей на Запад, его больше интересует содержание, а не форма. Расчёты допустимы и в безналичной форме — только если они будут осуществлены через банки, которые он определит сам. А от mein lieber Freund Herz требуется лишь проконтролировать оформление чековых книжек на тех людей, имена которых Платон Иваныч назовёт чуть позже.

На следующий день после разгрузки состоялся расчёт. Герц убыл на встречу с нетерпеливо ожидавшими его представителями мелкооптовых контор, уже «пронюхавших» о характере груза. А Платон Иваныч, не спеша, рассовал по карманам сюртука чековые книжки, после чего отправился в отель «Бристоль» — бывший «Кайзер Вильгельм», где его с нетерпением уже дожидался Криппс. Через два часа самолёт англичанина стартовал одного из союзнических аэродромов и взял курс на юг России…

Получив из рук Платон Иваныча банковскую книжку, Кобылевский буквально взревел от восторга: девятьсот тысяч фунтов стерлингов в декабре девятнадцатого года могли свести с ума, кого угодно!

Несмотря на все свои попытки выглядеть демонстративно спокойным, Криппс всё же не удержался от снисходительных поздравлений «соратнику» в связи с удачно обтяпанным дельцем. Но тут же не преминул напомнить, что операция вступает в завершающую фазу, и с ликованием надо повременить.

На следующий день человек Криппса, играющий роль начальника транспорта, якобы успел передать — почему-то только в Ставку Иван Антоныча — радиограмму о захвате судов с грузом «красными» крейсерами. Правда, координат «терпящего бедствие» транспорта радисты Главкома не разобрали. Откуда им было знать, что доверенное лицо Криппса в момент «передачи координат» прибегло к старому избитому трюку с ручкой шкалы настройки!

Через пару дней после этого нарочный Вадим Зиновьича доставил в штаб Иван Антоныча экземпляр газеты «Большевик Украины». На второй полосе газеты, в самом «подвале», было напечатано маленькое информационное сообщение. Оно гласило о том, что «на днях доблестные краснофлотцы-черноморцы перехватили в территориальных водах Украинской Советской республики транспорт британских интервентов с грузом оружия, боеприпасов и продовольствия, предназначенного для недобитых белогвардейских банд».

Авторство задумки с «информационным сообщением» целиком принадлежало генералу Кобылевскому, который решил, что «кашу маслом не испортишь», и «радиограмму о захвате» неплохо бы подкрепить и чем-нибудь от имени большевиков.

«Подтверждение» было тут же сляпано в одной из местных типографий. От подлинного номера большевистской газеты поддельный отличался только этим крохотным сообщением «в подвале».

И Его превосходительство оказался прав! Главком Иван Антоныч, насторожившийся очередным крупным исчезновением союзнического груза, опять предназначенного для Волонтёрской армии, получив оба этих «подтверждения», успокоился, и свой приказ о проведении тщательного расследования данного прискорбного факта, пусть и нехотя, но отменил…

Когда Платон Иваныч вручил Концову банковскую книжку, тот, взглянув на цифру, вспыхнул:

— Как: только пятьдесят?! Но ведь я же Вам ясно сказал: я — в половине?! И Вы меня клятвенно заверили в том, что «не обидите»?! Да, что бы Вы делали без моей информации?! Я…

— Минуточку! — хладнокровно «осадил» разгорячённого визави «Нумизмат». — Вот, Вы сказали: что бы я делал без Вашей информации…

— Да! — выкатил грудь Концов. — Что бы Вы делали?!

Платон Иваныч снисходительно улыбнулся.

— То же, что и сделал: получил бы её из другого источника.

— А…

Концов так и остался без текста: контрагент перехватил возражения и обесценил их ещё до выхода в эфир.

— Вот именно, Павел Андреич! — добродушно усмехнулся Старский. — Ваша доля определялась из того расчёта, что Вы — единственный информатор, так? Но коль скоро я получил сведения — и куда более подробные — из другого источника, и по инициативе этого источника, то Ваша доля не могла уже оставаться прежней! Извините, но по труду — и награда! И потом, Павел Андреич…

Лицо «Нумизмата» прибавил в усмешке.

— … неужели Вы действительно полагаете, что пятьдесят тысяч фунтов стерлингов — недостаточная цена для того, чтобы компенсировать Вам драные галифе?

В ответ Концов ещё громче засопел, «огнедышаще» раздувая ноздри.

— И успокойтесь Вы относительно Михаила Николаевича: его гонорар не превышает Вашего!

Капитан моментально перестал сопеть — и недоверчиво уставился на «Нумизмата».

— Это — правда?

— Ах, как это по-нашему! — рассмеялся «Нумизмат». — Как в том анекдоте — помните? Господь говорит одному из своих созданий: «Я дам тебе всё, чего ни попросишь, но с одним условием: сосед твой получит вдвое против тебя!». И раб Божий, не долго думая, попросил: «Отрежь у меня ухо!» Так и Вы, Павел Андреич!

«Нумизмат» перестал хохотать.

— Михаил Николаевич получил сумму, аналогичную Вашей — потому, что степень его участия в этом деле была аналогичной Вашей, ни больше и ни меньше. В конце концов, ведь это именно к нему, а не к Вам обратился за содействием Вадим Зиновьич. И именно он свёл меня с Кобылевским и этим делом. Разве это — не достаточное основание для адекватной благодарности? А, Павел Андреич?

— Ну-у…

Этим ответом Концов и ограничился. Возражений у него не было: были только сожаления — в части ополовиненного гонорара.

— Вот! — «одобрил» Платон Иваныч. — Ну, а что касается моей доли, то думаю, Вы не будет спорить с тем…

— Не буду! — досрочно капитулировал Павел Андреич. Он уже не сомневался в наличии у Платон Иваныча «бронебойных доводов». Заслушивать их было бы напрасной тратой времени и нервов, не говоря уже дополнительном истязании самолюбия. Всё это Концов благоразумно заместил уважительным взглядом по адресу Старского.

— То-то же, Павел Андреич! — расплылся в улыбке «Нумизмат». — Полагаю, что я честно заслужил эти сто тысяч. Конечно, я не обязан называть Вам цифру — у нас, коммерсантов, это не принято. Но — какие секреты между своими?

— А я ничего и не говорю, — совсем по-детски шмыгнул носом Концов. — Конечно, заслужили.… Ну, и потом, если штабс-капитан получил не больше моего, то я… то я, конечно же… ничего…

«Нумизмат» поощрительно улыбнулся капитану.

— Молодец, Павел Андреич! Думаю, из Вас выйдет толк. Никогда не жадничайте без нужды: жадность фраера сгубила. Жизнь Ваша ещё только начинается, и Вы своё наверстаете с лихвой — уверяю Вас. Уж я-то в людях разбираюсь…

— Спасибо на добром слове, — прокис лицом Концов.

— Не считайте это комплиментом, Павел Андреич.

На этот раз «Нумизмат» почему-то не усмехнулся.

— Мне кажется, мы с Вами ещё «сварим кашу» — и куда гуще этой…

Он задумчиво посмотрел на озадаченного Концова.

— … А, может, Вы и без меня управитесь…

Глава восьмая

— Разрешите, Ваше превосходительство?

Отчего-то полковник Чуркин вспомнил за устав — и замер на пороге. На момент его появления в кабинете Его превосходительство сидел не за столом, а у стены кабинета и смотрел в окно. «Приводил в порядок мысли», как некогда сам он и определил это занятие. Оторвавшись от природы, Вадим Зиновьич перевёл на полковника мутный с утра взгляд линялых глаз — и «разрешил». Чуркин сделал несколько шагов по ковровой дорожке и ещё раз сдвинул каблуки.

— Садись, полковник!

Кобылевский ткнул пальцем на соседний стул.

— В ногах правды нет. Хотя, похоже, её вообще нет… Нет, вру: в одном месте она существует! Во всяком случае, в данный момент!

И он хлопнул себя по седалищу.

— Вот она где, правда сегодняшнего дня! «Товарищи» наглядно «растолковали» её нам: так надрали задницу, что ещё долго не сядешь!

Словно подтверждая слова командующего, Чуркин осторожно присел на самый краешек стула, и вздохнул.

— Да-а-а… А как прекрасно всё начиналось! С самого августа — ни единой пробуксовки: только вперёд! Шли, как на параде в Царском селе! Царицын, Орёл, Воронеж, Одесса — вон, аж, куда забрались! Казалось, так и до самой Москвы дошагаем… Ан, нет! Как упёрлись «красные» под Тулой — так и покинул нас фарт! А уж как турнули нас…

Николай Гаврилыч опасливо покосился на командующего. Но тот лишь скривил лицо — и вряд ли по причине недворянского лексикона начальника контрразведки. Не стал развивать «скользкой» темы и Чуркин.

— Ваше превосходительство… Вадим Зиновьич: поговаривают, что со дня на день приедет Барон…

Чуркин бросил короткий взгляд на Кобылевского.

— … принимать командование армией…

Оставив одну «скользкую» дорожку, полковник тут же ступил на другую. Но карикатурно зажимать рот ладонью он не стал: ведь для того он и пришёл к командующему, чтобы поговорить по душам. Быть может — напоследок. И — не только о делах служебных. Даже — не столько о них.

— «Поговаривают»? — криво усмехнулся Кобылевский. Генерал явно намекал на то, что информация полковника источником своим имеет определённо не штабные слухи. Понимая, что его уклончивость не прошла, Чуркин ещё больше помрачнел.

— Информация получена от одного из моих людей в штабе Главкома, Ваше превосходительство, — «сознался» он. — Барон имел встречу с Иван Антонычем, и тот предложил ему… хм… Ваше место, Ваше превосходительство… извините…

То ли от деликатности момента, то ли ещё по какой причине — но у полковника вдруг запершило в горле, и он закашлялся. Откашляться не получалось — и Кобылевский предложил спасительную на все случаи жизни «микстуру»: стакан водки. «Лекарство» было с благодарностью принято — в том числе, и вовнутрь. «Закусив» по-русски — рукавом — Чуркин неожиданно ухмыльнулся.

— Хотя, Ваше превосходительство, Барон явно притязал на большее, чем пост командующего Волонтёрской армией. И это уже не слухи. Имеются сведения, что «тевтон» метил в кресло Самого!

Дорабатывая координаты, полковник выразительно закатил глаза к потолку.

— И Главнокомандующий — в курсе этих поползновений. Отношения между ним и Бароном сейчас — как у кошки с собакой! Амбиции Барона тем более раздражают Иван Антоныча, что некоторые высшие офицеры — Вы, Ваше превосходительство, понимаете, кого я имею в виду…

Кобылевский презрительно фыркнул себе под нос.

— … подбивают старших офицеров на выражение неудовольствия по поводу действий Иван Антоныча, так сказать, снизу. Ну, чтобы на волне «всеобщего недовольства» привести к власти Барона. Помяните моё слово, Вадим Зиновьич: грядут интересные события — и не на полях сражений…

Кобылевский распрямил спину, сделал глубокий вдох-выдох, и потянулся к ополовиненной бутылке «смирновской». Разливая остаток водки по стаканам, он иронически покосился на Чуркина.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я потрясён?

— Ну-у… — замялся полковник.

— Говори, не обижусь!

— Если уж вылетать из кресла — то от красноармейского лаптя, а не от бароновского сапога!

— Лирика! — беззаботно махнул рукой Кобылевский. — Главное: скорее бы, уж! Знаешь, надоело имитировать кипучую деятельность! Утомительное это занятие. Особенно, когда всё катится в тартарары…

Вадим Зиновьич стукнул стаканом о стакан Чуркина и одним махом осушил его. Занюхав валявшейся на подоконнике окаменевшей баранкой, он поднял на полковника откровенно смеющийся взгляд.

— Ты думаешь, этот амбициозный тевтонец в состоянии, извини за цитирование большевистских вождей, повернуть колесо истории вспять? Да ни хрена! Ну, кого-то разгонит, кого-то «зашугает», что-то перетасует, отберёт на время у большевиков пару-другую провинциальных городишек — и всё! Всё!

Разгорячившись монологом, Кобылевский с откровенным сожалением посмотрел на пустую бутылку, и поднялся со стула. После безуспешных поисков в сейфе он с головой нырнул в тумбу огромного письменного стола, и долго не показывался оттуда. О его активной деятельности там свидетельствовали лишь перемещения стоящей перпендикулярно задницы да приглушённые деревом матерки, периодически доносившиеся из чрева стола.

Наконец, потный и багроволицый, командующий вынырнул из тумбы. Опутанный паутиной и перепачканный пылью, он тяжело отдувался — но рот его растягивала счастливая улыбка. В руке он держал покрытую пылью бутылку, горлышко которой было заткнуто «пробкой» из обрывков служебных бумаг.

— Как она там сохранилась — ума не приложу! — поделился он радостью с Чуркиным. После слов «делёж радости» был осуществлён им уже в материальной форме. Содержимого «находки» хватило на полный стакан каждому. Расчленив тяжелым мраморным пресс-папье окаменевшую баранку, Кобылевский протянул обломок Чуркину. С хрустом перемалывая зубами свою долю, он возобновил излияние души. Излияния хорошо идут под возлияния.

— Не знаю, как ты, Николай Гаврилыч, а я уже не только мыслями, но и всем существом — в Париже! Всё считаю будущие расходы, всё думаю, надолго ли хватит денег, всё размышляю, не вложить ли их куда повыгоднее — вместо пропоя!

Выслушав откровения командующего, Чуркин «рванул на груди тельняшку».

— А Вы думаете, Ваше превосходительство, что я надрываю пупок на службе? Как бы не так! Все мысли заняты организационными хлопотами и тем, как лучше замаскировать их от чужих глаз! Столько дел, Ваше превосходительство! А тут ещё — эти бесконечные проблемы с «молодыми»: то они ссорятся, то мирятся, то хотят ехать, то не хотят! Сам чёрт их не разберёт — извините, Ваше превосходительство!

Он опять вздохнул и нахмурился.

— Да и я вообще — не до работы… Когда всё кругом валится, совсем не хочется копаться в «дерьме»: в грошовых донесениях грошовых агентов, в сочинении бесполезной дезинформации для «красных», в засылке пропивающих казённые деньги «боевиков»! Всё это — мёртвому припарки: тут я с Вами полностью согласен, Ваше превосходительство!

Заключительной фразой Чуркин на всякий случай ловко обезопасил себя от возможных упрёков командующего в отсутствии патриотизма, пренебрежении служебным долгом и так далее. Проще говоря, «повязал» Кобылевского «соучастием в «пораженческих настроениях».

Однако Вадим Зиновьич и не думал возражать: мысли Чуркина были и его мыслями — и в куда большей степени. Да и кого ему было опасаться: собутыльника, что ли?! Соучастника коммерческих гешефтов на казённый счет?! Это Чуркину надо было перестраховываться — «на всякий, пожарный случай»: мало ли, какая вожжа попадёт «под хвост» генералу! А он, Кобылевский ни в подпорках, ни в вариантах отступления не нуждался!

— Пусть приезжает! — ещё раз «дохнул» решительностью, а может и легкомыслием, Вадим Зиновьич. — Скорей бы уже…

«Высокие» гости не задержались с визитом: прибыли уже на следующий день. Генералов было целых два: Иван Антоныч решил лично руководить приёмом-передачей дел от старого командующего новому. Но, прежде чем приступить к официальной процедуре, Иван Антоныч попросил Барона «на минутку» задержаться в приёмной: он решил объявить Кобылевскому приговор лично и как можно тактичнее. Ну, вот такой характер был у Иван Антоныча: не мог он не объясниться «на дорожку». И не для того, чтобы «сохранить в памяти осуждённого светлый образ»: чтобы свалить камень с души. Камень-то наличествовал.

Таким образом, Барон остался в приёмной, одним своим появлением наведя ужас на её обитателей. А Главнокомандующий, тяжело вздыхая под грузом неприятной миссии, нерешительно перешагнул порог кабинета Кобылевского.

— Здравия желаю, Ваше высокопревосходительство!

Кобылевский медленно встал из-за стола, и не спеша двинулся навстречу высокопоставленному гостю.

— Здравствуйте, дорогой Вадим Зиновьич!

Старательно пряча глаза от пока ещё хозяина кабинета, Главком протянул руку для приветствия. Вадим Зиновьич всё уже понял — но не пытался «не заметить» руки Главкома. Хотя бы потому, что в этой истории куда заметнее была «рука Барона». В результате состоялся обмен вялым рукопожатием, во время которого генералы старательно отворачивали друг от друга головы, словно кони в упряжке.

С преувеличенным вниманием разглядывая узоры на полинявших обоях, Главком чересчур старательно откашлялся. Он явно не решался приступить к объяснению. Словно видя маячившую за спиной Главкома поджарую фигуру Барона, Кобылевский не торопил Иван Антоныча.

— Вот такие, значит, дела…

Главком принялся нервно растирать ладони, перекатываясь при этом на сапогах с пятки на носок.

— Вот при каких обстоятельствах приходится, значит, встречаться… Да-а-а…

Понимая, что пауза бестолково затягивается, Иван Антоныч, наконец, собрался с мужеством — и теперь уже решительно прочистил горло.

— Как Вы знаете, Вадим Зиновьич, за последнее время в положении наших войск произошли серьёзные, и я бы даже сказал — драматические, изменения…

Предпочитая работать декорацией или статистом, Вадим Зиновьич воздержался от подтверждения. Главком ещё больше смутился — и в отсутствие конкуренции опять взял слово.

— Особенно в положении Волонтёрской армии… возглавляемой Вами… И вот: события последних недель не оставляют мне иного выбора, кроме как… хм… осуществить кадровые перестановки… изменения… в общем, поменять руководство армией…

Иван Антоныч вдруг оживился и схватил Кобылевского за рукав кителя.

— Поверьте, дорогой Вадим Зиновьич: лично я не вижу никакого смысла в замене командующего! Никакого! От этого, в сущности, ничего не изменится — так: косметический ремонт! Но на меня давят!

Признание Иван Антоныч уже «кричал» жарким шёпотом в ухо Кобылевскому, почему-то с опаской поглядывая на запертую дверь.

— Давят! И ещё как! Понимаете?

Вадим Зиновьич подумал-подумал — и на этот раз согласился обрадовать Главкома: «понял».

— Спасибо, друг! — обнял «друга» за плечи Главком. — А то я ехал сюда — и всё боялся предстоящего объяснения: а, ну, как Вы не поймёте меня!

Опять боязливо косясь на дверь, Главком приблизил губы к самому уху Кобылевского.

— А всё этот тевтон проклятый: который уже месяц копает под меня! Пришлось откупиться от него Вашим местом… Но, думаю — ненадолго… Амбиции этого мерзавца не удовлетворятся полумерой: ему нужна полная моя капитуляция… То есть, моё кресло и моя отставка…

Продолжая тему отставки — пусть и не совсем «в контексте» — Иван Антоныч вдруг отставил всю свою интеллигентность, молниеносно слепил «комбинацию из трёх пальцев» и выбросил руку в сторону двери.

— А вот — хрен тебе, тевтонская морда! Мы ещё пободаемся! Ещё поглядим, кто — кого! Я так просто тебе не дамся!

Выдав гневную тираду, Иван Антоныч моментально «сдулся».

— Ну, а пока, дорогой Вадим Зиновьич, я вынужден пойти на компромисс и с этим негодяем, и со своей совестью…

Он не выдержал встречного взгляда Кобылевского, и отвернулся.

— По настоянию Барона Вы… это… как бы это помягче сказать… увольняетесь со службы в отставку… Поверьте, Вадим Зиновьич, я этого не хотел! То есть, я хотел не так… Я хотел поставить Вас на корпус… на армейский корпус, который я планирую создать из разбитых… хм… потрёпанных… хм… в общем, подлежащих переформированию дивизий. Но этот тип… Он категорически не соглашался на то, чтобы оставить Вас на командной должности… На любой… И вот мне пришлось… во имя сохранения… единства, что ли… хотя, какое тут, к чертям собачьим, единство… В общем, мне пришлось уступить Барону и в этом…

Главком схватил Кобылевского за рукав кителя.

— С тяжелым сердцем, Вадим Зиновьич — Богом клянусь! Вы ведь знаете, что я всегда предпочитал Вас этому тевтону! От Вас, по крайней мере, я никогда не дождался бы никакой пакости! Не то, что от этого… Но… обстоятельства бывают сильнее нас…

Иван Антоныч скомкал концовку речи — и дал слезу. Вот такой он был, не «командного типа» командующий. Этакий гибрид Пьера Безухова и фельдмаршала Михаила Илларионыча.

Заслушав «друга», Вадим Зиновьич коротко хмыкнул себе под нос. Всё существенное уже было сказано — и затягивать ненужное объяснение было ни к чему. Да и следовало помочь Главкому «в экономии бальзама»: самому пригодится — и очень скоро.

— Не прикажет ли Ваше Высокопревосходительство пригласить сюда Барона?

Иван Антоныч удручённо кивнул головой, заодно обронив слезу на пол. Кобылевский нажал кнопку звонка. На пороге появился старший адъютант командующего капитан Концов, по случаю прибытия высоких гостей обряженный в парадный мундир и неношеные аксельбанты.

— Павел Андреич, — вздохнул Кобылевский, — не сочтите за труд пригласить сюда Барона.

Концов щёлкнул каблуками, и растворился в дверном проёме.

Воспользовавшись моментом, Вадим Зиновьич обратился к Главкому с просьбой личного характера.

— Надеюсь, Ваше высокопревосходительство не будет препятствовать отъезду со мной доверенных лиц — теперь уже бывших начальника контрразведки и адъютанта для особых поручений?

Иван Антоныч всплеснул руками.

— Да Бог с Вами, Вадим Зиновьич — хоть всех забирайте!

Он был явно доволен тем, что вместо ожидавшихся претензий и утомительного выяснения отношений отделался «малой кровью». На радостях он собрался уже сказать Кобылевскому ещё что-нибудь приятное — но в этот момент дверь распахнулась, и мимо в меру вытянувшегося

Концова надменно проследовал Барон.

— Здравия желаю, Ваше превосходительство! — с едва заметной усмешкой на губах приветствовал Кобылевский вошедшего. Барон, в ладно сидящей на нём черкеске отменного сукна с серебряными газырями и наборным горским ремешком, опоясывающем его талию, коротко боднул головой. Молча. Без единого слова.

«Ах, ты… мать твою так! — добавил глазами Кобылевский. — Ну, что ты корчишь из себя, тевтонская морда?! Тоже мне — принц Савойский выискался!»

Видя, какими «дружелюбными» взглядами обменялись стороны, Главком поспешил закруглить неприятную миссию.

— Ну, вот, Барон: генерал Кобылевский ознакомлен с приказом. Вы — тоже в курсе. Поэтому давайте без лишней канители покончим с формальностями — и займёмся, каждый своими делами.

Он повернулся к Кобылевскому.

— Вадим Зиновьич, голубчик, распорядитесь о том, чтобы сюда пригласили моего помощника с бумагами.

Через минуту Кобылевский, даже не взглянув на протянутую ему бумагу — это был приказ об освобождении от должности — расписался в указанном помощником Главкома месте, и отошёл от стола. Явно разочарованный такой реакцией, Барон поиграл мышцами лица — и нарочито медленно «отметился» красивым росчерком пера.

— Может, по русскому обычаю отметим это дело? — нерешительно предложил Главнокомандующий. — А то — как-то не по-людски…

Барон надменно вздёрнул подбородок.

— Полагаю это излишним, Ваше высокопревосходительство.

— Согласен, — усмехнулся Кобылевский. — Нет, в том, что это — не по-русски, Вы правы, Ваше Высокопревосходительство. И я бы, как говорится — с удовольствием… в другой компании…

Намёк был… вовсе даже не намёк — и Барон моментально вспыхнул. Рука его непроизвольно легла на рукоятку превосходного горского кинжала в ножнах червлёного серебра. Заметив этот жест, Главком заторопился.

— Ну, вы, господа, закругляйтесь тут с документами — а я пойду на воздух: что-то у меня голова разболелась!

И, обтекающим движением обойдя стоящего у него на пути Барона, он ужом скользнул в дверь — и больше не появлялся. Выразительно посмотрев на часы, Барон тут же повернулся спиной к Кобылевскому. Он и не пытался скрыть от предшественника, что вынужден находиться в одном помещении с ним исключительно в силу служебной необходимости.

Хмыкнув уже за спиной преемника, Вадим Зиновьич бросил мимолётный взгляд на подготовленный его штабистами акт приёма-передачи дел. Он очень хотел удержаться от реплики в адрес Барона, но не смог. Правда, текст был выдан им полушёпотом, словно для себя — на манер «мыслей вслух».

— И чего бы я выпендривался?..

Но у Барона оказался тонкий слух, обострившийся ещё и тем, что здесь Барон не ождидал услышать ничего хорошего в свой адрес. Услышав это «ничего хорошего», Барон сделал мгновенный разворот на сто восемьдесят градусов. Обоих генералов разделяло теперь не менее трёх метров, и ни один из них не попытался сократить расстояния. Оба при этом молчали, и, не отрываясь, глядели друг на друга. Один — с откровенной неприязнью, другой — с не менее откровенной усмешкой.

Наконец, Кобылевскому надоело играть «в гляделки», и он прервал затянувшуюся паузу.

— Петя, ну чего ты надумаешь щёки? — усмехнулся он почти добродушно, всего лишь с небольшой укоризной в голосе.

Как Барон ни готовился к неприятностям — а выпад Кобылевского застиг его врасплох: он вздрогнул и покраснел. Не скрывая удовлетворения от смятения Барона, Вадим Зиновьич энергично принялся «ковать железо».

— Ведь сегодня — я, а завтра — ты! И твоё «завтра» ненамного будет отстоять от моего «сегодня»! И когда оно настанет — ты вспомнишь мои слова! И, если меня «попросили» под локоток, то тебя «попросят» под зад коленом!

Услышав прогноз собственного будущего — и совсем даже не от цыганки — Барон, только что красный, побледнел и даже опешил. То, что слова Кобылевского попали в цель, наглядно продемонстрировало несколько раз дёрнувшееся веко правого глаза. Не без труда взяв себя в руки, Барон выпятил подбородок — хотя уже и не так надменно.

— Если Ваше превосходительство не возражает, приступим к сдаче и приёму дел!

Сухой и казённый, голос Барона наглядно свидетельствовал о том, что новый командующий не желает принимать «неофициального» тона, предложенного командующим бывшим. Кобылевский равнодушно пожал плечами.

— Извольте, генерал…

…После того, как все формальности были улажены, Барон известил сдавшего дела Кобылевского о том, что в услугах его штаба он не нуждается.

— У меня достаточно своих работников для того, чтобы заменить этих… этих бездельников!

— Вольному — воля, — равнодушно пожал плечами Вадим Зиновьич, — а дураку, как известно — рай!

Лишь минуту назад «потушив» лицо, Барон вынужден был опять вспыхнуть. Так часто за столь короткое время его ещё не оскорбляли. Мина высокомерия медленно сползла с его побуревшего лица. В который уже раз победа в словесном поединке осталась за Кобылевским.

— Во всяком случае, такой начальник штаба, как полковник Иванов и такой начальник контрразведки, как полковник Чуркин, мне определенно не нужны: у меня и своих дураков хватает!

Водворяя лицо на место, Барон в последний раз попытался взять реванш. Но Кобылевский, чей слог оттачивался не в литературных салонах, не задержался с ответом.

— Ну, если у Вас есть собственные Бертье и Фуше — то флаг Вам в руки! Хотя ни одного гения — за исключения Вас, разумеется — в Вашем окружении я как-то не заметил. А сколько их там перебывало — всех и не вспомнишь! Не могли найти идеал, Ваше превосходительство? Ведь в последнее время, насколько мне известно, Вы лично исполняли обязанности своего начальника штаба! Так сказать: «два — в одном»! Но это — следствие не только Вашей чрезмерной разборчивости, но и того, что любой здравомыслящий офицер назначению в Ваш штаб предпочитает место рядового в ударном батальоне!

В продолжение всего монолога Кобылевского лицо Барона непрерывно меняло окрас в пределах цветовой гаммы от прозрачно-бесцветного до фиолетово-бурачного. Ну, а перекатываясь под кожей в образе желваков, мышцы его лица натренировались на неделю вперёд.

— Что же касается Чуркина, — в нарочитом смущении почесал за ухом Кобылевский, — тут Вы правы. В одном, во всяком случае: он так и не научился… интригам за спиной командующего!

Барон и не хотел — а вздрогнул: аттестация к тому обязывала.

— Да, да, Барон: Вы правильно меня поняли. В этом отношении он, конечно же — не чета Вашему Клеймовичу. Работать по специальности тот, правда, не умеет — этим занимаются его подчинённые… Но зато — как он умеет интриговать! Как он умеет подсиживать непосредственных начальников и гадить вышестоящим! Просто — ас ловли рыбки в мутной воде! Кстати, и Кутахов Ваш — не многим лучше: спит и видит себя на Вашем месте!

Это уже были точечные удары — не по площадям. После каждого из них можно было заносить в журнал боевых действий прямое попадание.

— Кстати, Барон: Вы не напомните мне, скольких он там подсидел, а? Скольким нагадил? Кто у него теперь на очереди?

Барон молчал. И только желваки, ещё более активно перекатывающиеся под скулами его сухого лица, выдавали идущие в нём процессы явно не мажорной тональности.

— То-то же! Помянешь ещё, Петя, мои слова — да поздно будет! И не разбрасывайся моими людьми: своих-то у тебя нет! А у меня… Да, что, там, далеко ходить: капитан Концов! У меня его с руками «отрывали!» Чудом только не увели!

Барон неожиданно откашлялся, прерывая затянувшийся монолог Кобылевского.

— О доблести Вашего старшего адъютанта я много наслышан.

Впервые за всё время общения с бывшим командующим он смягчился. Следом за голосом даже взгляд его несколько потеплел.

— Однако я хотел бы видеть на этом месте человека, хорошо известного лично мне… ну, или хотя бы лично мне доказавшего свою преданность. Капитан некоторое время останется в должности — до тех пор, пока я не подыщу ему достойную замену. Ну, а потом я отправлю его в распоряжение Главкома. Кстати, Главком лестно и даже по-родственному тепло отзывался о Вашем адъютанте для особых поручений…

— И поэтому Вы не хотите оставлять его при своей особе, — усмехнулся Кобылевский. — Но Вам, Барон, не придётся искать повода: штабс-капитана я Вам не оставлю.

Барон смутился, неопределённо пожал плечами, но возражать не стал — ни против одной из мыслей Кобылевского. Ликвидируя паузу, Вадим Зиновьич пододвинул Барону оба экземпляра акта приёма-передачи. Тот пробежал глазами текст, и не спеша, поставил свою подпись. Следом за ним отметился росчерком и Кобылевский.

Поправив обеими руками поясок, Барон прежним холодно-невозмутимым голосом объявил, старательно отворачиваясь к окну:

— Итак, генерал, я полагаю, что все формальности улажены?

Кобылевский молча кивнул головой.

— В таком случае, предлагаю тотчас же доложить об этом Главнокомандующему.

Не дожидаясь ответа, Барон развернулся и перпендикуляром вышел из кабинета. Равнодушно пожав плечами, Кобылевский молча последовал за ним. У автомобиля Главкома состоялся заключительный акт представления на тему «сдал-принял».

— Ваше высокопревосходительство, — не особенно напрягся Вадим Зиновьич, — дела и армию сдал. Генерал-лейтенант Кобылевский.

— Дела принял, — лаконично, обойдясь без «высокопревосходительства», доложил Барон, не скрывая неприязни к обоим «соратникам».

Иван Антоныч облегчённо выдохнул.

— Ну, слава Богу!

Больше всего его устроило то, что неизбежное в таких случаях выяснение отношений между сдающей и принимающей сторонами произошло в его отсутствие. Его Высокопревосходительство был очень впечатлительным и даже ранимым человеком. Опасаясь, как бы ему «на дорожку» не сказали что-нибудь такое, что могло ещё больше омрачить и без того не радужное настроение, Иван Антоныч поспешно тронул стеком плечо водителя.

— Трогай, голубчик!

И уже под рёв двигателя он с явным облегчением козырнул из окна.

— Желаю здравствовать!

Когда автомобиль с Главкомом скрылся из виду, Барон повернулся к Кобылевскому.

— Я желал бы знать, когда я могу занять свой кабинет?

— Кабинет — Ваш, — удивлённо пожал плечами Вадим Зиновьич. — Меня там ничего не держит: всё моё уже отправлено багажом по месту назначения. Разве что зайду попрощаться с бывшими сослуживцами… Так что…

Кобылевский доработал текст бровями. Неожиданно Барон замялся, что было не свойственно этому решительному и не сентиментальному человеку.

— Прошу понять меня правильно, генерал… Но я не хотел бы обнаружить у себя в сейфе… или под столом… или ещё где-нибудь… хм… пустые водочные бутылки и захватанные стаканы…

— Нет, генерал: такого удовольствия я Вам не доставлю! — хмыкнул Кобылевский.

— ???

— Я не настолько богат, чтобы заниматься благотворительностью! Деньги мне и самому нужны!

Улыбка медленно сползла с лица Барона: и в этот раз ему не удалось «достать» Ковалевского.

— В таком случае, не смею Вас более задерживать!

К руке, молниеносно вскинутой к мохнатой папахе, Барон добавил желчи и яда «по вкусу».

Кобылевский повернулся к Барону спиной, словно по забывчивости не козырнув новому командующему. Судя по кирпичному оттенку лица Барона, это пренебрежение уставом не прошло для него бесследно. Наверняка, остаток желчи обслужил внутренние органы и кожные покровы самого хозяина.

Направляясь в приёмную, этого Кобылевский уже не видел.

— Михаил Николаевич: два слова! — обратился он к штабс-капитану, складывающему какие-то бумаги в роскошный портфель крокодиловой кожи: подарок «Нумизмата». Штабс-капитан и не удивился тому, что Кобылевский зовёт его для беседы не в кабинет, а в коридор.

Едва за Михаилом Николаевичем закрылись двери приёмной, Кобылевский без лишних церемоний приступил к разговору.

— Итак, Мишель: «финита ля комедиа».

— Свершилось, Ваше превосходительство?

Кобылевский лаконично смежил веки.

— И куда Вы теперь?

— В отставку, естественно! — почему-то совсем не расстроился Вадим Зиновьич. — Ну, а ещё — в Париж… Ты как смотришь на это?

— Одобряю.

— Меня?

— Не понял? — вопросительно двинул бровью Микки.

— Да всё ты понял!

После такого «разъяснения» штабс-капитан не стал изумляться больше, чем требовалось ситуацией.

— Вы хотите сказать…

— Да: я предлагаю тебе не просто составить мне компанию, а перебраться на жительство в город Париж!

— В качестве…

— … доверенного лица «моего превосходительства»!

Вопрос о том, как ему реагировать на подобное предложение, буде оно сделано Кобылевским, уже ставился Михаилом Николаевичем перед киевским шефом. И принципиальное «добро» того на «передислокацию» имелось. Посему штабс-капитан не стал раздумывать над ответом дольше, чем это требовалось приличиями и ситуацией.

— Ну, что ж: я согласен.

— Молодец! — энергично хлопнул его по плечу Кобылевский.

— Правильно: чего ломаться! Тогда собирайся живо: отправляемся немедленно!

Михаил Николаевич улыбнулся.

— Так ведь: omnia mea mecum porto! Всё моё ношу с собой!

Он выразительно покосился на портфель.

— Правда, есть ещё дома вещи — но всего один чемодан, и тот уже уложен.

— Заедем по дороге!

Уже двигаясь на выход, Кобылевский вдруг остановился — и обвёл погрустневшим взглядом знакомые коридоры.

— Ну, что ж: как говорится, спасибо этому дому — пошли к другому…

«Шутка», использовавшаяся обычно в несколько ином контексте, в этот раз оказалась вполне уместной…

Глава девятая

Убывая «в отставку в Париж», Чуркин и не подумал отдавать личную агентуру генералу Клеймовичу, своему преемнику на посту начальника контрразведки. Слишком, уж, сильна была взаимная антипатия этих «рыцарей плаща и кинжала». Списки агентуры Николай Гаврилыч уничтожил лично, не рискнув посвящать в это дело даже своего помощника капитана Усикова.

Фамилия Макара Кусачего также фигурировала в этих списках. В последний день своего пребывания в должности Николай Гаврилыч вызвал к себе Макара.

— Вот что, Кусачий: я даю тебе вольную. Пока…

— «Консервы»? — за раз и воспарил, и упал духом Кусачий.

Полковник довольно усмехнулся: агент мыслил в правильном направлении. Более того: он сам же и «легендировал» свою отставку. Ведь Чуркин уже не собирался больше воевать: в Париж он стремился не для этого. Поэтому сначала он хотел просто даровать Кусачему волю. Но «легендирование» — более умный ход. Обосновать ликвидацию агентуры было не только желательно, но и целесообразно. Ведь наверняка «этот негодяй» Клеймович заинтересуется её исчезновением. А так — всё чин-чинарём: «консервы» — и никаких гвоздей! И не просто «консервы»: длительного хранения!

— Ступай на все четыре стороны, и забудь обо всём, что ты здесь видел и слышал. Это — в твоих же интересах. Денег ты получил от нас предостаточно — так что голодать тебе не придётся! Залегай «на дно» — и сиди тихо. Придёт срок — мы тебя сами «расконсервируем»!

Подумав, Макар не стал возражать: даже увольнение с оговорками — лучше службы. Пусть и отложенная — а всё отставка! Да и заплатили ему сполна — даже «выходное пособие» не «зажилили». И, поблагодарив Чуркина за проявленное великодушие, Макар покинул штаб. Спустя несколько часов он покинул и город, являвшийся очередным, но явно не последним прибежищем энергично отступавших «белых».

Теперь ему надо было думать, куда бежать и к кому приткнуться. Ни к «белым», ни к «зелёным», ни к «жовтоблакитным» Макар возвращаться больше не хотел: навоевался — во, как! Ещё меньше он жаждал встречи с «красными». Эта встреча обещала лишь скорую точку в биографии.

Отступать с «белыми» дальше на юг было неразумно: уж, слишком бесцеремонно обращались те с попутчиками. Да и «красные» «висели» буквально «на хвосте». Надо было уходить в сторону, в тень, выждать время, посмотреть, как будут развиваться события — а потом вынырнуть где-нибудь в безопасном месте.

Но прежде Макар решил наведаться в Киев. Нет, не потому, что «не мог устоять, а ноги сами несли его в Киев». Точнее, ноги действительно «имели место»: сами несли. Только Одарка было тут ни при чём. Даже не сама Одарка, а прежнее чувство к ней, давно порванное и растоптанное самой же Одаркой. Причина возвращения Мирона в город, где его на каждом шагу могла подстерегать опасность, была иной.

На одном из возов, под пачкой спрессованных в блин юбок, платьев и жакеток «для ненаглядной Одарки», им был припрятан невзрачный деревянный ларчик кустарной работы. Ларчик — явно не шедевр изобразительного искусства, польститься на который мог только человек с неразвитым художественным вкусом. Макар и подбирал его с тем расчётом, чтобы само изделие не привлекало к себе повышенного внимания. В ларчике, запиравшемся на убогий «потайной» запор, хранилось несколько десятков николаевских золотых червонцев. Но это — так, для отвода глаз. В полых стенках ларца были устроены тайники, в которых он припрятал действительно стоящие вещи: драгоценные камни без оправы. Стоимость этого, почти невесомого, клада в тысячи раз превосходила стоимость золотых «червонцев», которые открыто заявляли о своём присутствии.

Надо было рисковать. И, опоясав себя по голому телу широким поясом, туго набитым золотом «из разных источников», Макар двинул в Киев…

…Кусачий напрасно рассчитывал на то, что Чека за массой дел потеряла его из виду, или хотя бы утратила интерес к его скромной персоне. Увы: не забыла и не утратила. Перед самым отъездом в эмиграцию Михаил Николаевич сообщил в Киев о произведённом контрразведкой «полном расчёте» с Кусачим. И напрасно Макар полагался на то, что чекисты не проявят должного внимания к ларцу «ввиду непредставительного вида» того: проявили! И как раз — должное: камушки были извлечены все, до единого! По одной только причине: сообразительных людей в Чека было гораздо больше, чем дураков, которые тоже имелись, но в оперативной работе не участвовали.

Сопоставив полученную от Михаила Николаевича информацию с результатами выемки, Председатель ВУЧека пришёл к неизбежному заключению: Макара следует ожидать на Мандрыковке буквально со дня на день. Потому как, не такой человек Кусачий, чтобы не прийти за своим добром — хоть бы в пасть самому дьяволу!

В результате начальственных размышлений Сазанов получил «увольнительную» на несколько дней, и со всем жаром молодого тела предался утехам со своей зазнобой, время от времени не забывая настороженно прислушиваться и поглядывать в окно…

…Поздним вечером, прежде чем отправиться к дому экс-ненаглядной, Макар наведался к одному из «сослуживцев» по «армии» «незалежника» Тютькина. Тому каким-то образом удалось пока скрыть прежнюю службу, и теперь он почти открыто занимался винокурением. Проще говоря: гнал самогон.

— Не ходи ты туда, Макар! — «от чистого сердца» посоветовал ему дружок, когда они «осушили» «по третьей». — У неё уже другой хахаль имеется — и не чета тебе!

Макар обрадовался. Нет, не наличию хахаля: тому, что даже этот головорез-самогонщик не сомневался в причинах его появления здесь. Появлялась надежда на то, что и более заинтересованные структуры будут мыслить в том же направлении.

— Говоришь, «не чета мне»? И кто же он такой будет?

Хозяин моментально исполнился уважения — и не по причине четвёртой кружки.

— Большой человек, Макар: из самой Главной Чеки! За ним даже на автомобиле приезжают! На таком, как у нашего атамана был, помнишь? И по части барахла этот чекист — тебе не ровня: два воза добра бывшей твоей зазнобе презентовал! И какого добра! Чего там только не было!

Макар от этих слов едва не поперхнулся самогоном.

«Значит, этот гад „презентовал“ ей мои возы?! Ладно, хрен с ними: главное — ларец! Вся надежда — на него!»

— А уж стерегут этого чекиста — не хуже, чем нашего батьку! Пока он, стало быть, «пашет» свою зазнобу, бывшую твою — они тут, в кустах, скармливают себя комарам!

Макар насторожился.

— Что, и сейчас?

— А то як же! — пьяно хмыкнул хозяин. — Самолично бачив, як воны ось там ховались!

И он ткнул нетвёрдым уже пальцем в сторону палисада напротив дома Одарки. Макар прищурил глаза и наморщил лоб. Что-то, похожее на мысль, промелькнуло в его голове и выплеснулось на лицо.

— Ну, давай, кум, ещё по одной, что ли?

«Откушали». Потом к этой «ещё одной» добавили «ещё одну». И «ещё одну». Правда, «добавлял» один «кум»: Макар к своим порциям и не притронулся. Жадноватый хозяин, если и заметил, то не стал возражать: себе больше достанется. Убедившись в том, что хозяин уже «дошёл до нужной кондиции», Кусачий встал из-за стола.

— Ну, пора и честь знать. Пошли, брат, проводишь меня до околицы.

И он решительно встряхнул кума, уже готового припечататься мордой к столу. Тот приоткрыл осоловевшие глаза.

— А?

— Пойдём, говорю, проводишь меня!

Макар нахлобучил на голову хозяина мятый картуз. Уже на выходе из хаты натренированным глазом он увидел рассредоточившихся в кустах мужиков, которые пристроились там явно не «по нужде», и не затем, чтобы подглядывать за девками. Ухмыльнувшись, Макар обхватил за условную талию шатающегося кума и повёл его навстречу опасности.

— Споём, что ли?

Кемаривший в объятиях кум моментально встрепенулся.

— О, це дило!

И не согласовывая репертуара с поводырём, дружок затянул:

«Козак из переляку

Сховався в бурьяны…»

Невзирая на серьёзность момента, Кусачий покривил щекой: вышло смешно — и главное, по теме!

Вид орущих с перепою селян ни у кого не мог вызвать подозрений. И когда они поравнялись с засадой, Макар якобы пошатнулся — и, затолкав «кума» в кусты, лёгкой тенью метнулся к Одаркиному плетню.

Появление на чекистском НП «инородного тела» вызвало короткое замешательство в рядах наблюдателей, чем и воспользовался Кусачий. Пока чекисты разбирались с навалившимся на них полувменяемым «кумом», Макар уже перевалился через плетень и заглядывал в некогда заветное окно.

— Ну, это мы уже видели, — скрежетнул он зубами. Скрежет вызвала «собачья» поза, в каковой пребывали уже знакомый ему — и именно по этой позе — голый мужик, и так же не изобилующая нарядами Одарка. Видимо, что-то почуяв или услышав, мужик насторожился, отстранился от Одаркиного зада и метнулся к двери.

— Встретимся в сенях! — ухмыльнулся Макар. И, словно паровоз из пункта Б навстречу паровозу из пункта A, он ринулся в дом. Как и следовало ожидать, столкновение оказалось неизбежным. Следующий в направлении входной двери, Сазанов был встречен следующим во встречном направлении Кусачим. Лоб Кусачего оказался крепче — и Сазанов без чувств распластался на полу в сенях. А Макар, даже не притронувшись к ушибленной голове, ворвался в спальню.

— Ну, где ты там? — простонала Одарка. — Никакого ж терпения!

— У-у-у! — промычал Кусачий, на ходу расстёгивая порты. В переводе на человеческий это означало: «Я иду!»

И только когда он решительно «вошёл» в Одарку, та поняла, что это — не совсем Сазанов. Но, несмотря на то, что дело, начатое с одним, заканчивать пришлось с другим, Одарка не привередничала. Она не стала ни доской, ни снежной королевой, отработав «в стойке» честно и в буквальном смысле до конца. То есть, пока её новоявленный партнёр не «кончил».

Несмотря на всю теперешнюю неприязнь к «коварной изменщице», Макар не мог не отдать должное мастерству бывшей «ненаглядной». Однако, даже в минуту соития, он не забывал стрелять глазами по сторонам. И небезуспешно: на многократно перекрашенном комоде он с воодушевлением заприметил вожделенный ларец.

Освободившись от Одарки, Макар схватил ларец, и, на ходу застёгивая брюки, нырнул в огород. По-пластунски добравшись до «удобств во дворе», он ужом скользнул внутрь помещения. Только отсюда можно было незаметно перебраться в соседний огород: задняя стенка туалета стояла впритык к соседскому плетню. Двух ударов ногой и одного нажатия плечом хватило для того, чтобы выбить пару держащихся «на честном слове» трухлявых досок.

Но, когда Макар стал протискиваться в образовавшуюся щель, пояс с золотыми монетами, и без того ослабленный во время «работы» с Оксаной, зацепился за торчащий из доски гвоздь. Скользнув по ногам Кусачего, он упал на самое дно выгребной ямы, глубиной никак не меньше трёх метров.

От расстройства Макар едва не последовал за ним, но вовремя одумался: эта дорога была явно дорогой в один конец.

«Чёрт с ним, с золотом!»

Поколебавшись несколько мгновений, Макар «отвёл душу» — и, пусть и не без досады, махнул рукой.

«Главное — камни целы!»

И он решительно перекинул натренированное тело через соседский плетень. Ночь и быстрые ноги помогли ему без приключений покинуть опасное место. Через пару километров от Одаркиного дома Макар остановился, чтобы, наконец, отдышаться. А ещё больше ему не терпелось немедленно убедиться в наличии сокровищ.

Первым же подвернувшимся под руку булыжником он «открыл» ларец. Золота там, конечно, не было.

— Ну, всё, как положено… — пробормотал Макар, и стал наносить хаотичные удары по стенкам «хранителя сокровищ». Разломилась на части первая стенка, открывая заветные пустоты. Пустоты были на месте — не было только камней в них.

Не помня себя от ужаса и ярости, Макар начал молотить камнем по второй стенке, потом — по третьей! По крышке! По днищу!..

…Лишь обломки давно выпотрошенного другими ларца составляли всё его теперешнее достояние. У него больше не было ни золота, покоящегося на дне уборной, ни камней, покоящихся в сейфе Председателя ВУЧека.

— Всё…

Глядя безумными глазами на результаты погрома, Макар, как подкошенный, упал в траву…

… — Ну, что, упустили «гостя»?

Председатель — теперь уже не ВУЧека, а Центрального управления Чека при Совнаркоме Украины — искоса поглядывал на понурившего голову Сазанова. Заместитель удручённо развёл одной рукой: вторая в этот момент прикрывала здоровенную шишку на лбу.

— И это — все Ваши трофеи? — усмехнулся Председатель по адресу шишки.

— Никак нет, товарищ Председатель! — мгновенно подобрался Сазанов. — Разрешите?

Нагнувшись, он развязал узел лежащей у его ног котомки, и извлёк из неё тугой полотняный пояс, широкий и не меньше метра в длину.

Председатель брезгливо зажал нос пальцами.

— Ну, и амбре!

— Доставали, извиняюсь, с самого дна выгребной ямы, — виновато улыбнулся Сазанов. — Вероятно, зацепился за гвоздь, когда Кусачий вылезал в щель.

Преодолевая отвращение, Председатель через носовой платок приподнял пояс за один конец.

— Ого! «Навскид» тут весу, никак не меньше пяти килограммов!

— Пять с половиной! — счёл возможным просиять Сазанов. — Пять — золото, остальное — пояс. Монеты — разного достоинства, в основном царской чеканки. Но есть и иностранные — даже старинные.

— Неплохой улов, — удовлетворённо хмыкнул Председатель. — Пусть даже и из уборной… Ну, а Кусачий? Куда он подевался?

Сазанов виновато потупился.

— Мы шли за ним след в след… Ну, почти… Нашли даже останки ларца… Но сам он — как в воду канул… Да и не удивительно: ночь. Место — глухое…

Председатель хотел уже сурово выгнуть бровь, но передумал: всего предусмотреть невозможно. Да и итог операции — не такой уж скромный: пять кило золота! Бандиты — величина переменная. Золото — постоянная.

— Ладно! — решительно шлёпнул он ладонью по столу. — Будет нам посыпать голову пеплом! А он ещё попадётся — не последний день живём!

Великодушно успокоив Сазанова — а заодно и себя — Председатель всё же не удержался от того, чтобы не скосить иронический глаз на заместителя.

— Ну, и видок у тебя… В общем, так: прежде всего, ступай домой и приведи себя в надлежащий вид. О делах поговорим позже…

Когда за Сазановым закрылась дверь, первым делом Председатель распахнул окна, чтобы проветрить кабинет. И только после этого он вернулся за стол — и ещё раз перечитал донесение из Парижа.

«На месте устроился. Дедушка с внучкой тоже подъехали. Готов к выполнению новых заданий. М.»

С довольной миной на лице Председатель откинулся в кресле.

— Значит, уже там… Это хорошо: грядет новая фаза борьбы — заграничная. И тебе, дружище, предстоит в ней активно участвовать — как в силу твоих возможностей, так и в силу наших потребностей… «Дедушка с внучкой»…

Председатель усмехнулся: так они с Михаилом Николаевичем договорились именовать в донесениях «Нумизмата» и Наташу. Отодвинув бумагу с расшифрованным текстом, чекист устало прикрыл глаза.

«Итак, первый сеанс связи состоялся! Значит, не зря мы в своё время внедрили к Вахлакову на рю де Гренель нашего человека для связи между Центром и будущим резидентом в Париже!»

Председатель не умел сидеть в кресле — и уже через минуту был на ногах.

— За работу!

Глава десятая

— Руки вверх!

Градоначальник Ялты и назначенец Иван Антоныча господин Тутышкин оторопело взглянул на ворвавшихся в его кабинет офицеров. Офицеры были явно пьяны, но это обстоятельство комичной ситуацию почему-то не делало: в одном из ворвавшихся градоначальник узнал известного ресторанного буяна и ярого сторонника Барона капитана Птицына. Одного этого факта было достаточно для того, чтобы Тутышкин перепугался не на шутку.

— Ты что, оглох? — заорал Птицын, бешено вращая побелевшими от ярости глазами. — Я ведь тебе русским языком сказал: «Руки вверх!» Или ты понимаешь только другой язык? Изволь!

И рука капитана скользнула к кобуре. Однако вместо ожидаемого револьвера в ней оказался солёный огурец, вероятно, прихваченный капитаном в одно из бесчисленных посещений увеселительных заведений.

Однако Птицын не смутился подобным оборотом. Коль скоро огурец находился в приспособлении для хранения оружия, в качестве такового он его и использовал. Почти мгновенно покрасневшее место контакта скулы градоначальника с «ударной частью» огурца свидетельствовало об успешном использовании традиционной русской закуски — пусть и не по прямому назначению.

После вполне ожидаемых при таких обстоятельствах воплях на тему «Что Вы делаете?», Тутышкин, наконец, оказался способен задать более осмысленные и подходящие к случаю вопросы.

— Как прикажете это понимать, капитан? — прижимая ладонь к месту ушиба, дрожащим голосом пролепетал он. — Что это значит? Извольте объяснить!

Птицын нагло ухмыльнулся.

— Охотно изволю, господин бывший градоначальник, охотно! И в целях экономии времени — предельно лаконично: «Слазь!»

Плешивая голова Тутышкина мгновенно увлажнилась обильно выступившим потом.

— Т-то есть, к-как это «Слазь!»?

— Очень просто!

Вытаскивая за шиворот трясущегося от страха градоначальника из-за стола, капитан объяснял уже не только словами, но и руками.

— Власть переменилась! Так, что ты теперь — не Туточкин, а — Тамочкин!

Дружным хохотом спутники Птицына мгновенно оценили «остроту» своего предводителя.

— В общем, вали отседова, как говаривал мой дворник Кузька!

Безапелляционно извлекаемый из-за стола, Тутышкин попытался рукой дотянуться до кнопки звонка.

— Зря ты это, дядя! — укорил его Птицын. — Охрана почивает в коридоре. Для такого случая мы даже пожертвовали парой бутылок водки — по штуке на нос. Точнее: на голову. А если уж совсем точно: по голове! А что поделаешь: надо! Народ не проявил сознательности: пытался воспрепятствовать торжеству законности и порядка!

Птицын снисходительно похлопал Тутышкина по рыхлому плечу.

— Так, что ты, уж, лучше не серди нас! Вали, пока миром просят! Пшёл вон!

Низложенный градоначальник не заставил упрашивать себя, и на подкашивающихся ногах вывалился из дверей теперь уже бывшего своего кабинета. Проследовав мимо стонущих по углам охранников, он прежде всего, направился в туалет. И уже — рысью: вполне понятное дело.

Так начался знаменитый «мятеж» капитана Птицына. Стоявшие за его спиной «кукловоды» в лице генералов Клеймовича, Кутахова и Свищёва — все яростные сторонника Барона — решили таким неординарным способом заявить о настроении командного состава Волонтёрских Сил Юга России. Заодно они хотели проверить реакцию Главкома на выступление оппозиционно настроенных офицеров.

Птицын, разумеется, не был посвящён в «интимные» подробности. Его, пьяницу, драчуна и горластого критика «чистоплюя» Иван Антоныча, в любом застолье возглашавшего здравицы в честь Барона, просто ловко науськали на мятеж, больше похожий на дебош. Кандидатура Птицына тем более устраивала стоявших за его спиной настоящих заговорщиков, что он командовал ротой охраны «правительственных» учреждений города, и ему было проще всего обеспечить силовой захват сданных под охрану учреждений. Что он и сделал.

При этом генералы-«бароновцы» пока ещё не планировали никаких по-настоящему решительных действий: только зондаж и чуточку шантаж! Зондаж возможностей захвата Бароном власти — и шантаж теперешнего Главкома в целях постепенного приучения того к мысли о неизбежном расставании с креслом.

В течение трёх дней Птицын «управлял» городом. Ну, как управлял: функционирование городского хозяйства обеспечивали те, кто умел это делать, и кому это полагалось по должности. А перманентно нетрезвый Птицын восседал в кабинете градоначальника, перемежая это сидение периодическими выездами в город в служебном «ландо». Никакими другими «делами» он не занимался — как по причине неспособности ни к чему другому, кроме пития и бития, так и по причине того, что просто не знал, чем ему заниматься дальше: никто ему этого не сказал.

Пока капитан «градоначальствовал», город замер в ожидании развязки. И она наступила — потому, что не могла не наступить. Назначенцы Иван Антоныча, прибывшие в Ялту во главе расквартированных неподалёку тыловых частей, быстро навели порядок. Проще говоря, они набили морду орущему «Долой Ивашку!» и «Да здравствует Барон!» Птицыну, и свезли его «на съезжую». Генералы, заподозренные в организации этого балаганного «coup d`etat» с явно нешутейными целями, тут же дружно, в голос открестились от знакомства с «мятежным» капитаном. На поверку это оказалось правдой: генералы с капитаном благоразумно не были знакомы. Но лишь в таком формате: «встречались — но не были представлены друг другу». Да и встречались только по службе — когда отдавали капитану приказ о начале выступления.

Куда труднее пришлось Барону. Как он мог доказать свою лояльность и законопослушность, если ни того, ни другого по отношению к Иван Антонычу у него и в помине не было?! И как ни пытался он обосновать свою непричастность к «игрушечному» перевороту также незнакомого ему капитана пребыванием на излечении — предусмотрительно организованным в момент совершения оного — Главнокомандующий коварному Барону не поверил. Давно испытываемая им неприязнь к властолюбивому «тевтону», а также страх перед его притязаниями на руководящее кресло, наконец-то, нашли выход.

Слова генерала Кобылевского о том, что «завтра» Барона по времени не намного будет отстоять от его «сегодня», оказались пророческими. Уже через неделю после вступления в должность командующего армией, Барон перестал быть таковым — потому, что перестала существовать армия. Иван Антоныч произвёл хитроумную реорганизацию, в результате которой армия превратилась в корпус, а её командующий — всего лишь в одного из многочисленных командиров.

Но и это было не всё. Ещё дней через десять, воспользовавшись очередной критикой Бароном стиля и метода своего руководства, Иван Антоныч просто снял того с должности. Науськиваемый своим начальником штаба, на следующее утро после этого приказа Главнокомандующий в дополнение к первому приказу издал ещё и другой. На основании собранных воедино слухов, домыслов, страхов и реальных фактов — по принципу «вали кулём — потом разберём!» — Барон был обвинён в бонапартистских замашках, в развале вверенных ему соответственно армии и корпуса, в подрыве авторитета Главнокомандующего и во многих прочих, действительных и мнимых, грехах. Также многозначительным, хоть и красивым латинским словом «инспирирование», он недвусмысленно был привязан к «мятежу» капитана Птицына.

Посему резолютивная часть приказа была предельно жёсткой: арестовать и в кандалах доставить в Ставку Главнокомандующего. Однако с исполнением приказа вышла осечка. Нет, приказ — вместе с его исполнителями — благополучно дошёл до дверей кабинета опального командира Волонтёрского корпуса, но дальше случилось непредвиденное.

Капитан Концов, исполняющий обязанности старшего адъютанта командира корпуса, отказался пропустить прибывших с приказом лиц к Его превосходительству под тем предлогом, что у того — конфиданс с дамой. Двое офицеров, проигнорировавшие «резолюцию» адъютанта, тут же пожалели о своём непродуманном поступке — уже лёжа в пыли возле штабного крыльца, с которого они были сброшены после выставления за шиворот вон.

Попытка опозоренных «экзекуторов» восстановить реноме закончилась бы всего лишь обыкновенным водворением их на место — мордой в пыль, если бы им вдруг не задумалось подкрепить своё намерение демонстрацией обнажённых револьверов. К ним, на свою беду, присоединились и двое их спутников.

Тут всё и случилось. Рассвирепевший непослушанием гостей, Концов не только обезоружил ретивых исполнителей приказа — уже на глазах вышедшего на шум Барона — но и учинил им форменный мордобой. И дело заключалось уже не в Бароне: своим нахальством визитёры оскорбили достоинство капитана, не привыкшего к неуважению. Но Барон подумал иначе — к немалой пользе Концова.

После того, как подвергнутые экзекуции несостоявшиеся «экзекуторы» перестали подавать не только признаки сопротивления, но и признаки жизни, Барон расщедрился на пару сокращений мышц лица. По-своему улыбнулся, то есть.

— Благодарю за службу, капитан! Думаю, с господ порученцев уже достаточно науки хороших манер!

Павел Андреич вытер натруженные кулаки и сапоги — о мундиры жертв, естественно — и разогнул спину.

— Прикажете загрузить это, Ваше превосходительство?

И он кивнул головой на четыре распростёртых на земле тела. Барон усмехнулся одними губами.

— Да, не сочтите за труд, Павел Андреич.

Впервые за всё время общения — а это почти три недели — Барон обратился к Концову по имени-отчеству. И это было не только приятно, но и весьма симптоматично.

Капитан энергично «загрузил» в автомобиль пришельцев их тела — так, как загружают дрова в паровозную топку. Прибывшее вместе с офицерами отделение солдат равнодушно наблюдало как за избиением своих командиров, так и за их «погрузкой». Наиболее разумным для себя оно сочло не вмешиваться в служебные разборки господ офицеров.

Из-за спины Барона за обоими этими процессами — «зачисткой» и очисткой — наблюдали генералы Кутахов и Свищёв, ибо «дамой», с которой, со слов Концова, Его превосходительство имел «конфиданс», были именно они. Оба не могли скрыть удовольствия от того, как ловко капитан управился с посланцами Главкома.

— Браво, капитан! — лаконично, в свойственной ему манере, восхитился Кутахов. Восхищение Свищёва было более непосредственным. Он подошёл к Концову, и, глядя на него замутнёнными кокаином глазами, нежно приобнял за плечи.

— Нет слов, Паша!…

Обернувшись к Барону и Кутахову, он воскликнул:

— Ну, как тут не вспомнить незабвенного Михал Илларионыча:

«С такими молодцами — и отступать?!»

Вернувшись к Павлу Андреичу, Свищёв не удержался, и трижды по-русски облобызал бравого капитана.

— Господа! — дёрнул подбородком Барон. — Имею сообщить вам, что вопрос о кандидатуре моего старшего адъютанта больше не значится в повестке дня!

— И лучшего выбора Вы и сделать не могли, Ваше превосходительство! — просиял Свищёв.

— Мои искренние поздравления, капитан!

Кутахов и в похвалах был традиционно сдержан.

— Подполковник, дорогой Альсан Палыч! — многозначительно поправил генерала Барон. — Подполковник! Я сегодня, буквально только что, произвёл Павла Андреича в очередной чин.

Последовала новая порция поздравлений — теперь уже в связи с производством. Однако, несмотря на торжественность момента, все понимали, что это — далеко не финал истории, и следующий ход — за Главкомом. И были правы.

Узнав о случившемся, Иван Антоныч в тот же день, по прямому проводу связался с Бароном, и выразил ему свои сожаления. С его слов, произошло досадное недоразумение: офицеры неправильно истолковали содержание приказа, и самочинно превысили данные им полномочия, которые якобы сводились лишь к уведомлению Барона об освобождении от должности.

В связи с изложенным, Иван Антоныч даже счёл возможным извиниться за произвол своих посланцев и заверил, что со всех них будет строго взыскано — как будто взбучки от Концова было недостаточно.

Одновременно с заверениями в совершеннейшем к Барону почтении Его Высокопревосходительство настоятельно рекомендовал последнему отбыть в Крым — пока без должности — на лечение, для поправки расшатавшейся нервной системы. Разумеется, под «железное» обещание будущего портфеля.

Барон, который, разумеется, всё понял, как и следовало понимать, сдал корпус Кутахову, и отбыл в столицу Крыма, куда уже эвакуировалась часть потрёпанных дивизий ВСЮР. В связи с отъездом Его превосходительства между Кутаховым и Свищёвым, открыто недолюбливавшими друг друга, развернулась настоящая борьба за подполковника Концовым (своим приказом Иван Антоныч утвердил производство Павла Андреича в чин). Каждый доказывал, что ему при его должности такой офицер нужнее –­ хотя должности у обоих были одинаковые: оба командовали армейскими корпусами. Правда, у Кутахова имелось одно преимущество: он был преемником Барона на посту командира Волонтёрского корпуса, и мог претендовать на всё его имущество — в том числе, и на души и тела его офицеров.

В конце концов, энергичному и грубоватому Свищёву надоело аргументировать свою позицию — и он без долгих проволочек выкрал Концова прямо из-за служебного стола. Как выкрал? Да очень просто: попросил того проводить его до автомобиля, и, прощаясь за руку, одним рывком втащил Концова в машину, после чего велел шофёру гнать, не останавливаясь. Все последовавшие за этим попытки Кутахова восстановить статус-кво ни к чему не привели.

Но оснований сожалеть о случившемся о Пал Андреича не было. Приказом Свищёва подполковник Концов был назначен офицером для особых поручений при штабе командира корпуса. Принимая во внимание неугомонный характер молодого — ему шёл всего лишь тридцать третий год — генерала, можно было со всей уверенностью предположить, что концовка официального наименования должности подполковника носит чисто формальный характер, и состоять при штабе ему вряд ли придётся.

Так оно и случилось. Особые поручения заключались даже не столько в сопровождении генерала по частям его разбросанного по всем крепостям и валам корпуса — хотя и это имело место — сколько в эскортировании падкого на развлечения Свищёва по различным злачным местам. После недели «работы» в новой должности Павел Андреич мог спокойно наниматься в гиды любому состоятельному приезжему, желающему ознакомиться с самыми диковинными развлечениями крымской богемы.

Недели через две после отстранения от должности, Барон, находящийся «на излечении» — массандровскими винами — получил неожиданный, и вместе с тем вполне ожидаемый, приказ из Ставки о своём увольнении со службы. В сопроводительном письме Главкомом было высказано «дружественное» пожелание Барону немедленно покинуть расположение войск и отбыть на лечение за границу. Аргументация была вполне недвусмысленной: «во избежание нежелательных инцидентов — вплоть до эксцессов».

Барон опять всё понял правильно — как того и хотел Главком — и не без традиционных уже «пожеланий» «долгих лет жизни» своему «благодетелю» отбыл в Константинополь. Но борьба за портфель Главнокомандующего этим закончиться теперь уже не могла. Уж, слишком громко — и с разных сторон — стали раздаваться голоса о целесообразности отставки Иван Антоныча и передачи всей полноты власти человеку, действительно способному навести порядок в расхристанном христианнейшем войске.

И основания к тому были. За эвакуацией части «доблестных» носителей «белой» идеи в Крым последовала эвакуация другой части в Одессу. Но в последнюю — ненадолго: вскоре уже оттуда пришлось перебираться в Новороссийск и Батум.

Драп «посеревших» «белых», нагружённых возами с добром, «полученным» «от благодарного населения», набирал ход. И уверенности в том, что новое место пребывания — конечный пункт маршрута, с которого начнётся триумфальное возвращение во власть, уже ни у кого не было. Знаменитый «тысячевёрстовый отход» от Орла лишь делал паузу в черноморских субтропиках перед «последним броском на Юг»…

Глава одиннадцатая

Председатель Цупрчрезкома* ещё раз перечитал донесения своих агентов, работающих в тылу «незалежных» войск. В материалах, поступивших из различных источников, содержались подтверждающие друг друга сведения о перемещениях людей головного атамана по сёлам и городкам, находящимся в полосе наступления «красных войск».

Проверив и проанализировав данные, полученные от «подгулявших» уполномоченных пана Директора, агенты установили, что целью всех поездок «атаманцев» является сбор у населения… нет, не ценностей, ибо таковых уже не имелось: слухов о приближающихся частях Красной армии.

«Значит, пан Директор приступил к активному сбору „информации“ — и явно не для личного использования! — усмехнулся Председатель. — „Товар“ — явно для закордонного покупателя… Что ж, а таком случае, пан Директор отчасти выполняет работу за нас. Работу по линии дезинформации противника о планах Красной Армии. Но пану Директору надо помочь. Одному ему не осилить нужного нам объёма качественной дезинформации. Обязательно надо помочь!»

Директор нажал кнопку звонка. Уже в следующее мгновение в кабинет впорхнул всегда теперь бдящий секретарь.

— Сазанова!

Секретарь исчез так же стремительно, как и появился — и через минуту на пороге уже стоял заместитель Председателя Цупрчрезкома по оперативной работе.

— Проходи! Садись! Читай!

Сазанов молча проследовал к столу, пододвинул венский стул, и приступил к изучению председателевой бумаги. Закончив чтение, он отложил в сторону донесение и поднял на шефа серые внимательные глаза.

— Какие выводы?

Сазанов пожал плечами.

— А какие выводы? Надо помочь «товарищу»…

— Хорошо соображаешь, зам! — улыбнулся Председатель. — Что предлагаешь конкретно?

Сазанов попытался встать.

— Сиди, сиди!

Прежде чем начать «предлагать», Сазанов задумался.

— Дезинформация таких масштабов и такого уровня нас устроить, ясное дело, не может.

— Ну? — поощрил зама Председатель.

— В связи с неизбежным конфликтом с панами нам необходимо канализировать непосредственно во Второй отдел штаба Генерального дезинформацию стратегического характера. А таковой можно считать только сведения о силах, месте и времени выступления противника — в данном случае, Красной Армии.

Председатель с довольным видом откинулся в кресле.

«Нет, ты послушай только, как рассуждает! Что значит школа! Да, молодец я! Прямо — как тот „сукин сын Пушкин“: каких людей воспитал!»

Реакция шефа не ускользнула от внимания Сазанова, и он продолжал уже более уверенным тоном.

— Следовательно, чтобы Семён Васильич не разбрасывался по бабулькам и дедулькам, нам надо «подставить» ему серьёзного человека. Лучше всего — из оперативного отдела штаба фронта. Но кандидатура этого человека не должна вызывать сомнений у Генштаба и «дефензивы». То есть, человек этот должен быть известным им, и, как говорится, «с прошлым». Такому противник быстрее поверит. Нам ведь надо убедить в надёжности источника не передаточное звено — Семён Васильича — а конечное, то есть, самих хозяев.

— У тебя есть кандидатура?

— Даже две! — усмехнулся Сазанов.

— А кто второй?

Председатель лениво приоткрыл один глаз. Сазанов удивлённо вспорхнул бровями.

— Васин, конечно! А как вы догадались… ну, насчёт первого?

Председатель открыл второй глаз и рассмеялся.

— Тоже мне — бином Ньютона! Будто у нас — такой, уж, богатый выбор. Как говорится, «ты да я — да мы с тобой». То есть, если второй — Васин, то первый — Пряников. А если первый — Пряников, то второй — Васин. Да более подходящих кандидатур и не найти!

Полагая разговор оконченным, Сазанов встал и одёрнул гимнастёрку.

— Разрешите действовать, товарищ Председатель?

— Действуй! — великодушно махнул рукой Председатель.

…Ни Васин, ни Пряников, разумеется, не смогли отказать «в просьбе» товарищу заместителю Председателя Цупрчрезкома. Оставалось лишь «вывести» одного из них — для начала — на людей пана Директора, которых было ещё предостаточно и в самом Киеве. Правда, большинство из них, будучи оторванными от источников финансирования, давно уже отошли от дел, и до момента возобновления финансирования категорически отказывались работать «за спасибо». Головной же атаман, в свою очередь, категорически отказывался авансировать «дармоедов» до предоставления ему стоящих сведений. Словом — замкнутый круг.

Центральной комиссии Чека предстояло удовлетворить и примирить обе стороны…

* Центральное управление чрезвычайной комиссии

Глава двенадцатая

— Господи, Жорочка, неужели это — ты?

Утратив шляхетское высокомерие, Аксинья Андреевна по-бабьи всплеснула руками. Прильнув к юноше, она буквально не знала, что делать вперёд: то ли раздевать его, то ли самой раздеваться…

И только после бурного обмена приветствиями — в постели — она смогла, наконец, приступить к более или менее связным расспросам.

— Ну, рассказывай, как ты поживал всё это время? Где ты, как ты? Когда уехал из России? Как папа, как мама? Как Виталий Палыч?

Жора рассмеялся.

— Ну, навалилась! Ладно, слушай. Только не обещаю, что ответы мои будут предельно лаконичными. Это уж — как получится… Буду откровенен: я здесь в качестве друга Татьяны Николавны Чуркиной, дочери полковника Чуркина, а заодно и бывшей невесты капитана Концова, Павла Андреича… Моего друга…

Жора вздохнул и замолчал. Заинтригованная началом, Аксинья с нетерпением ожидала продолжения рассказа.

— Так получилось, что я… хм… некоторым образом «наставил рога» своему другу — и вот… Ну, чему ты усмехаешься? И к чему эти покачивания головой?

Напрасно Жора относил тёткину мимику на свой счёт. За фасадом беззвучной иронии Аксинья Андревна лишь пыталась скрыть досаду и уязвлённое самолюбие.

— Не хочу переходить на личности, но ведь и ты сама — далеко не образец чистоты и невинности!

— ???

— Да-да!

Жора не на шутку рассердился. И не столько реакцией Аксиньи, сколько тем, что пришлось вновь признаваться — и уже не только себе — в предательстве мужской дружбы.

— Рассказали уж… разные деятели… Просветили на твой счёт… Поэтому, давай обойдёмся без взаимных претензий. Я ведь тебя ни в чём не упрекаю и не требую от тебя клятв в верности! Хотя мне и неприятно было узнать о многочисленных твоих «поклонниках». Ну, да — чёрт с ними! Нам было хорошо с тобой — и ладно! Может, и впредь будет хорошо… Хотя я ни на что не претендую…

Выслушав исповедь, больше похожую на отповедь, Аксинья, нашла в себе силы усмехнуться.

— Да, ты действительно изменился… Вырос. Возмужал. Не прежний уже мальчик… Хотя и прежде ты был уже не мальчиком, но мужем. Ну, рассказывай дальше…

Жора опять вздохнул.

— А что рассказывать? С Татьяной у нас ничего не вышло — и выйти не могло… Не в «том» смысле, конечно… Там, как раз, был полный порядок. Я имею в виду другое… После того, что случилось, Павел Андреич дал Татьяне полную отставку. Николай Гаврилыч вынужден был пристраивать дочку — вот, и предложил мне её руку и сердце. Так сказать, на будущее, в порядке «фьючерсной сделки». Я согласился: а что было делать? Да и, откровенно говоря, пора уже было «сваливать» за «бугор»: надоела мне до чёртиков вся эта «борьба идей»!

Он сделал паузу, поудобнее устраиваясь головой на груди Аксиньи.

— Чужие мы с ней оказались…. Совсем чужие… Согласись: постель и совместная жизнь — это далеко не одно и то же. Да и разница в возрасте — тоже что-то значит… И потом: она до сих пор «сохнет» по Павлу Андреичу. Всё не теряет надежды когда-нибудь вымолить у него прощение….

Он усмехнулся и замолчал. Аксинья осторожно покосилась на него.

— Ты можешь, конечно, не отвечать… но как твой друг узнал… ну, о том, что узнал?

— Предпочитаю воспользоваться твоей снисходительностью.

— Ладно: «проехали»! — улыбнулась Аксинья. — «Трави» дальше!

— Ну, и лексикон у тебя! — хмыкнул Жора. — От «незалежников», что ли?

— ???

Неподготовленнная к такому повороту, Аксинья не «сдержала удар» — и «поплыла». Но — только в первое мгновение. Уже во второе она взяла себя в руки, и попыталась замаскировать волнение.

— От каких «незалежников»? С чего ты взял?

— Ну, мать, ты разволновалась так, словно я тотчас поволоку тебя в Чека! — рассмеялся Жора. — Успокойся: я это узнал от Пинского. Случайно. Выпили, разговорились — он и рассказал… Но так — между прочим… Кстати, Леопольдыч оказался классным мужиком — не в пример дяде. Именно он помог мне выбраться из Киева.

Разъяснения отчасти успокоили Аксинью.

— Кстати, о дяде: как он там?

Жора равнодушно пожал плечами.

— Понятия не имею! После твоего отъезда я недолго задержался у него. Согласись: ежедневно видеть его рогоносное чело — малоприятное занятие. Да и папенька неожиданно письмо прислали, слёзное.

Жора хмыкнул и покачал головой. Недобрые огоньки метнулись в его презрительно сузившихся глазах.

— Вот же дал Господь родственничков! Один играет в подпольщиков — и не видит, что у него под самым носом творится! Другая тем только и занята, что наставляет рога «благоверному»! Это я — не от тебе, разумеется… Третий, сгибаясь под тяжестью «рогов», тем не менее, мечется по всей России в поисках «ненаглядной»!

— Как ты их всех, однако! — хохотнула Аксинья. — Ну, а что — папа?

— А чёрт его знает! — хлестнул равнодушием Жора. — Я его так и не встретил. Думаю, по-прежнему ищет свою «благоверную»: сам слышал от Кобылевского, как он крыл папашу за дезертирство! Хотя искать её — что ветра в поле: слаба мамаша на передок!.. Такие, значит, дела, «тётя Ксеня»…

Спиральская улыбнулась.

— Чем занимаешься-то?

Жора покривил щекой.

— В основном тем, что изображаю счастливого влюблённого. Альфонсирую, словом… А если серьёзно — ничем. Ничем путным. Хотя — пора. Надо пристраиваться к делу. Пойти учиться, что ли — например, в Сорбонну… Но нужны деньги… На всё нужны деньги… У Чуркина они есть — и немалые. Но, «окромя», как на ситро и мороженое, — не даёт!

Жора нахмурился.

— Вообще, от этой семейки пора дистанцироваться — и как можно дальше… И дело здесь — не в наших с Таней отношениях. Есть причина и посерьёзней: мой гипотетический тесть в последнее время стал объектом энергичного обхаживания со стороны «идейной» эмиграции. И от этой затеи уже начинает дурно попахивать. А я не хочу иметь ничего общего ни с монархистами, ни с социалистами. Как-то, знаешь — не по пути. Я хочу жить для себя — и только. Идеи мне — что «красная», что «белая» — до лампады!

Жора вдруг приподнялся и внимательно оглядел интерьер затемнённой комнаты, освещённой лишь дрожащим пламенем свечей в старинном ночнике.

— Кстати, радость моя, у тебя — весьма уютное гнёздышко. По самым скромным подсчётам, этот домик, в пересчёте на доллары, стоит не меньше ста тысяч.

Его насмешливо-многозначительный взгляд медленно проехался по лицу Аксиньи.

— Заметь, как человек воспитанный, я не спрашиваю, откуда что взялось. Но ведь может найтись человек, и не обученный хорошим манерам…

Аксинья вздрогнула.

— Что ты… хочешь этим сказать?

Жора освободил руку, приподнялся на локте и посмотрел женщине прямо в глаза.

— Пинский ничего конкретного мне не сказал. Видно, сам не знал. Но он намекнул на то, что ты прибыла к нему с мандатом «от самих Семён Васильича». Я тогда не придал его словам никакого значения: мало ли, кто от кого прибыл! Но потом уже, на досуге, сопоставил этот факт с другими.

— Например?