Бесплатный фрагмент - По дорожке в рай

По дорожке в рай

Вступительное слово

Когда бы вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда…

Нет-нет, найденная и разрабатываемая автором тема нисколько не сор, напротив, тема уважаемая, привлекающая внимание: жизнь как она есть детей и подростков с ограниченными возможностями и их близкого окружения, а также бескорыстная попытка приобщения и тех и других к жизни церкви, попытка неуклонного старания погрузить их в жизнь духовную, как погружён в неё сам автор. Он знает мир этих «особенных» детей не понаслышке, а многолетнее волонтёрство в обществе этих людей, более того, совместное, хотя и временное с ними проживание делают преподносимый читателю материал, безусловно, достоверным, а его изложение — убедительным.

Располагает читателя и манера повествования: непринуждённая, живая, мгновенно зарисованная с натуры простым незатейливым языком, близким к разговорному, словно задушевная беседа со слушателем. Читаешь строки и сразу видишь героев повествования в их поступках, словах и проказах, привычных манерах и даже случайных жестах. Знакомишься с ними, проникаешься их заботами, состраданием и сочувствием к ним. Среди лиц новых знакомцев иногда встречаются «ба! знакомые всё лица» — твои земляки, читатели, кто косвенно, кто эпизодично включён в события. Радуешься узнаванию, одним словом, чтение не только познавательно, но и увлекательно.

Видя тему о людях, в основном о детях, подростках и их родителях глазами воцерковлённого человека, автор популяризирует её для широкого читателя, оставляя за собой право ненавязчивого поучения, порой неочевидного назидания. Подкупают неожиданные, почти философские обобщения, выводы по морали и нравственности, а также очень органично введённые лёгкими интересными штрихами зарисовки природы. К достоинствам автора можно отнести умение подмечать забавные мелочи и неожиданные детали, что вызывает разнообразные ответные чувства читателя — от лёгкого смеха до печального раздумья.

Естественным образом вписывается в повествование биография самого автора и его собственных детей в конкретных фактах о значительных для него событиях. Проницательному читателю открывается личность повествователя и участника событий: энергичная, любопытная до всего, с активной жизненной гражданской позицией, любящая мать и открытый верный друг.

Автор отзывчив на все жизненные проявления, зорко видит их и находит в них «сюжет для небольшого рассказа».

Впрочем, начинающий писатель ещё не определился в выборе жанра и находится в пути его поиска — от очерков и житейских зарисовок до полноценного рассказа.

Пожелаем автору дойти до цели, стать известным большему количеству читателей и любимым ими, как любит своего читателя автор, доверяет ему и надеется на его благосклонное внимание.

Заслуженный учитель русского языка РФ Л. И. Мишина

Предисловие

(Некоторые имена в книге изменены, совпадения случайны).

Дети-инвалиды и их родители… У каждой семьи своя история. И этим историям нет конца, ведь в нашей стране, да и, пожалуй, во всем мире детей-инвалидов очень много. К счастью это или к несчастью? А это с какой стороны взглянуть. Смотришь на некоторых родителей и думаешь: а ведь спасаются они благодаря таким детям — все время в заботах, думах, мольбах. А не было бы ребенка, прикованного к коляске, глядишь, и жизнь бы текла иначе, может быть, и в грехах. (А может, наоборот, по грехам Господь посылает таких детей? Но все равно для спасения.) А какие лица у этих родителей? Другие лица… Знающие цену жизни, ценящие каждую мало-мальскую победу в борьбе над недугом своего чада и верящие, верящие в успех.

Столько судеб, столько лиц уже промелькнуло передо мной, и всплывают одна за другой картины.

Молодая мама с добрым юношеским лицом носит на себе своего худющего неходячего мальчика лет шести. Повис на ней как былинка, и уж кажется, что нет в нем никакой жизни. Зато маме так совсем не кажется: лицо предприимчивое, не терпящее промедлений. Вот несет она его покачаться на качелях, вот, надев специальный костюм, учит его ходить, сама вышагивая рядом с ним. Никакого раздражения, только добрая улыбка на лице.

А вот прабабушка — Божий одуванчик, с белыми от времени кудряшками, наматывает круги, толкая перед собой большущий трехколесный велосипед для инвалидов. На нем тоже худенькое тельце, вяло крутящее педали. Остановится бабуля, кинет к себе это тельце на плечо и вперед на бесконечные массажи, процедуры, уколы. И откуда, думаешь, только силы берутся у таких бабушек, а тем более прабабушек?

А это красавец-папа из Дагестана с четырехлетним Рамазаном. Мальчик — аутист, не говорит, мало на что реагирует, зато бегает, не остановишь. В глазах папы постоянная надежда: «Вот вылечится, инвалидность снимем. Он ведь в глаза смотрит! А аутисты, говорят, не смотрят. Рамазанчик, посмотри мне в глаза!»

И вот опять бабушка. У этой своя судьба, своя ноша. У ее дочки пятеро деток, младшенькая четырехлеточка с ДЦП перекочевала потихонечку жить к ней, и стала бабушка ее выхаживать, мотаться по реабилитационным центрам да санаториям. А потом еще и 10-летний братик тоже к ней перебрался. И теперь бабушка вместо спокойной старости опять несет подвиг материнства.

Конечно, все мы не железные, и нервы часто сдают. И даже самый добрый-предобрый начнет кричать, дергаться, может и шлепнуть.

Еле-еле стоит на ногах черноволосый юноша, мама поддерживает его сзади и кричит, кричит, чтобы он переступал ногами вперед. А ему трудно, он не может, а мама… мама кричит, чтобы он шел.

Девочка с костылями тоже еле держится, ноги не слушаются, падает, мама не спешит подбегать — устала. Больно смотреть, жалеешь обеих.

Дети-инвалиды… Крест и счастье. А было бы лучше, если бы их не было?

В санатории «Калуга-Бор»

Есть под Калугой замечательный детский санаторий — «Калуга-Бор». Сюда съезжаются дети с родителями со всей нашей многоликой России. Профиль санатория психоневрологический, именно поэтому здесь можно встретить множество детей с различными заболеваниями нервной системы или нарушениями в психической сфере.

Первой проложила сюда дорожку моя мама с моим сыном Тихоном. Тогда ему было всего пять лет, и он наблюдался у невролога с загадочным диагнозом — резидуально-органическое поражение центральной нервной системы. Тихон с бабушкой провели здесь целых шесть недель. Они успели и полежать в изоляторе, и отдохнуть. Примерно через год с Тихоном отважилась поехать и я, прихватив с собой двухлетнюю дочку Фросю.

С тех пор санаторий стал нашим вторым домом. Конечно, в последующие 10 лет мы ездили еще и в другие места. Такие как, например, реабилитационный центр «Детство», который находится под Домодедово, или в санаторий в Липецке, о чем я тоже обязательно расскажу. Но пока хочу познакомить вас с нашим милым санаторием «Калуга-Бор», со всеми его насельниками и обитателями.

Расул

И вот мы с детьми в санатории. Тихону шесть лет, а Фросе два года и девять месяцев. Нам повезло: мы попали в отдельный корпус под названием «Мать и дитя», в отдельную палату. В этом корпусе всего девять палат и своя собственная столовая.

В столовой, как водится, все и перезнакомились. Рядом с нами сидит высокий парень Расул с мамой Лейлой. Они из города Кирова. Расулу 14. Он постоянно вгоняет маму в краску, за что и получает нагоняй. «Я жаниться хачу, — все время выкрикивает он. — А чем я буду жану кормить? Макаронами?»

У Расула ДЦП. Сам почти не ходит, только если повиснув на маме, а так в основном в коляске. Интеллект поврежден. Из увлечений — в основном слушание музыки и просмотр телевизионных передач. Всех проходящих мимо него Расул хватает за руки и, доверчиво глядя в глаза, спрашивает, как зовут. Маме тяжело уже таскать его на себе, он давно стал выше нее на две головы. Устала.

Лейла — учительница начальных классов, но давно уже не может работать: не с кем оставить сыночка.

История их печальна. Лейла мне ее поведала, стоя на крылечке и выкуривая очередную сигарету.

Майский солнечный день. Едут с семьей на машине. За рулем ее муж, рядом его брат, сзади она с трехлетним Расулом и родственницей. Навстречу вылетает «газель» и врезается в их машину, лоб в лоб. Муж и его брат погибают сразу. Расул — в трехдневной коме. Лейла — в тяжелом состоянии с разрывами внутренних органов. Родственница практически не пострадала. Долго, очень долго восстанавливались после автокатастрофы Расул и его мама. Но после такой продолжительной комы погибло у мальчика большое количество клеток головного мозга. Расул приобрел ДЦП и стал глубоким инвалидом на всю жизнь. А парень, который в них врезался, потом приходил к ним в больницу, сильно переживал, а через некоторое время, в возрасте 28 лет, погиб от наркотиков…

Вот так автомобильная авария унесла столько жизней и круто изменила жизнь Лейлы и Расула.

Прохор

За дальним столом кушают четырехлетний Прохор и его мама Лена. Они из Ивановской области. Прохор не ходит: ДЦП, родовая травма. Мама возит его в коляске. У него отличный интеллект, он разговаривает, рассуждает как взрослый. Неудивительно, ведь мама логопед. В своем поселке она работает в детском саду. Платят, правда, мало, на лечение сына денег не хватает.

Мама Лена очень предприимчивая. Я их часто встречаю на улице: катает в инвалидной коляске кругом по санаторию своего Прохора, накинув ему плед на ноги. Или вызовет такси: закинет коляску в багажник, Прохора — на заднее сидение, и едут в магазин, в Калугу.

«Что-то нам тут нагрузки маловато дают, Прохор даже днем не спит», — сетует мама.

И через 10 дней от начала смены они уезжают.

Иман и Киши

В столовой появилась чеченская женщина с двумя детками — Киши и Иман. Разговорились. Ее зовут Яха. Стала жаловаться: «Вот у нас справки какой-то не хватает, переводят в изолятор». Оказалось, что не привезли они справку о контактах.

Я посоветовала ей, чтоб дома у них кто-нибудь взял им справку да прислал по факсу. Так Яха и сделала. Но пока справки не было, их отселили на время в изолятор. Это отдельное кирпичное одноэтажное здание рядом с нашим. Получив вожделенную справку, через три дня Яха с детьми вернулась к нам.

Киши — мальчик шести лет, симпатичный, этакий мужичок. Он очень эмоциональный, но не говорит. Иман — девочка четырех лет, смешливая, чернявая, тонко чувствует юмор, симпатяга и тоже не говорит. Яха рассказала, что дома у нее еще есть старший сын-второклассник и две девочки-близняшки по два с половиной годика. Осталась с ними бездетная Яхина сестра. Живет их семейство в однокомнатной квартире в Грозном. У мужа астма, у Иман и Киши инвалидность. Еще у Яхи была первая дочка, но при родах она погибла, а Иман родилась головой на пол, не успели отследить в роддоме.

На дворе сентябрь. У деток по одной смене одежды: тоненькие цветастые синтетические курточки, объемные синтетические шапки, на ногах шлепки.

«Мы дома зимой не гуляем — холодно», — качает головой Яха.

И я представила всю эту ораву в однокомнатной квартире.

Яха с детьми проживает в палате напротив нашей. Частенько ей нужно съездить на рынок. А как детей оставишь, они как маленькие зверята — теряют маму из виду и тут же в крик, особенно Киши долго не может успокоиться. Яха делает так: уложит их спать днем, а сама тихой сапой на автобус, а медсестру просит приглядеть за ними. Мы с детьми тоже вроде как спим. Вдруг посреди тихого часа дикий резаный крик в течение получаса. Какой уж тут сон. Бегу на помощь.

Киши забился под кровать, оттуда истошно вопит. Иман чуть поуспокоилась. Вокруг пляшет хоровод медсестер, пытаясь хоть как-то привести детей в чувства. Ничего не помогает. Я знаю одно средство. Тащу видеокамеру и фотоаппарат. Как завороженные, дети идут ко мне. Личико Киши просветляется, он делает руками «чик-чик», произносит звукоподражательные слова. Даю аккуратно. Он счастлив! Иман вручаю фотик. Она давай щелкать все подряд! Потихоньку перебираются к нам в палату. Медсестры с облегчением вздыхают. Нянчусь, развлекаю. Свои дети стоят на ушах. Через минут 30 приезжает Яха.

— Ну? Все нормально? — спрашивает она.

— Да как сказать… — уклончиво цежу я сквозь зубы.

Вымоталась я с ними основательно.

Проходит несколько дней, и Яха просит:

— Юля, присмотри за детьми! Я б на рынок за памперсами…

— Хорошо, — соглашаюсь я без особого энтузиазма.

Картина почти та же. Иман проснулась раньше Киши. Дикий вопль! Прибегаю: памперс у нее почти весь протек. Увожу ее к себе, чтоб не дай Бог не разбудила братика. Моим детям уже, естественно, не поспать. Развлекаем Имашку, как ее называет Яха. Через минут 30 просыпается Киши. Вопль индейца! Бегу с камерой. Приходит в себя, но не сразу, надо же покричать ради приличия. Потом успокаивается, деловито идет к нам. Море обаяния.

Вскоре появляется посвежевшая Яха. О себе бы я такого не сказала. Понять ее можно: конечно, она очень устает от них. Дома Иман и Киши иногда посещают специальный детский сад, но в основном все отпрыски на ней в их однушке.

В следующий раз, когда Яха просит остаться с детьми, я вежливо начинаю отказываться: «Да у меня в это время дети спят…»

И тогда Яха оставляет их на неискушенную медсестру. Но я-то уж знаю, чем это кончится, — проходили. И история повторяется. Мои нежные уши не могут выдержать таких истошных криков, иду на помощь. Но на этот раз, посидев немного в палате, принимаю решение — идти на улицу. Одеваю их в синтетические курточки, нахлобучиваю им на головы их объемные шапки. Мои Фрося и Тихон одеваются сами. Идем встречать маму. Естественно, с камерой и фотоаппаратом в руках. Ох, как я боюсь, что они их грохнут, но, слава Богу, все обоходится. Вскоре мама приезжает и воссоединется со своими заждавшимися детьми.

Логопеды заниматься с ними отказались: «Они же не понимают ничего по-русски…»

А мне кажется, что с ними можно заниматься. Они достаточно смышленые, контактные. Могут повторять звукоподражания.

Часто гуляляем с ними на улице у главного корпуса. Яха нашла товарок из Чечни, лузгает с ними семечки. Иман и Киши полюбили Фросину коляску красного цвета и носятся с ней по всему санаторию: то с пустой, то прям с Фросей. Фрося сначала нервничала, когда угоняли ее карету, но потом плюнула: много других вокруг интересных дел.

У Киши интересы ограничиваются узким кругом: или дайте ему камеру «чик-чик», или коляску «кыш-кыш». Он подходит ко мне с улыбкой до ушей и выжидательно смотрит. У Имашки, правда, интересы те же самые: камера да коляска.

Однажды Яха попросила у меня стиральный порошок, через пять минут приходит расстроенная: «Дай еще. Имашка все высыпала. Избила я ее».

Насыпала. Жалко Имашку.

Частенько болтаем с Яхой за жизнь Она рассказывает о Чечне, о Грозном, о войне. Мне интересно все, что она говорит.

«У нас аборты запрещены, — отвечает она на мой вопрос про рождение большого количества детей у них в семьях, — а если девушка ходит в штанах, ее считают за девушку легкого поведения».

В санатории деток пообследовали, сделали энцефалограмму, подлечили. Мне даже показалось, что у них появились новые звукоподражательные слова. На прощание обмениваемся телефонами.

Через три года спрашиваю Фросю:

— Иман и Киши помнишь?

— Да! У них мама уезжала, они плакали, а мы им давали камеру!

Сентябрь, 2011 год

Духовные законы

Весна. Мы снова в нашем любимом санатории. На этот раз в дошкольном отделении, хотя Тихон уже первоклассник. Зато Фросе еще четыре, и она прекрасно вписывается в дошкольное отделение, которое занимает весь второй этаж огромного трехэтажного кирпичного корпуса. На первом этаже располагаются всевозможные процедурные кабинеты и актовый зал. На третьем — отделение для школьников.

Надя и ее мама Олеся — наши соседи по палате слева. Олеся — учительница английского языка, очень интересная, интеллигентная, современная мамочка. Наде шесть лет. На вид это обычная, хорошенькая девочка, только уж очень худенькая, с прожилками на висках. Они из Курска.

Как-то разговорились мы с Олесей вечером, сидя на лавочке у палаты. К нам присоседилась Рита, молоденькая блондинка в шелковом розовом халате из Ростова-на-Дону. И Олеся рассказала такую историю:

«Когда я была на шестом месяце беременности, ни с того ни с сего начались роды. Сохранить беременность не смогли. Родилась Надюшка. Ее отправили в реанимацию. Дела шли плохо, Надя не поправлялась, находилась под аппаратами. И вот иду я как-то по городу, вся расстроенная, смотрю — храм стоит. Решила зайти, а там батюшка проповедь говорит. И говорит он как раз о крещении младенцев, что бывают случаи, когда не надо ждать 40-го дня, чтобы окрестить ребенка, в некоторых случаях можно крестить и раньше. И как будто он мне это все говорит. Буквально сразу же приняла решение — крестить дочку. Удалось договориться в реанимации, что придет батюшка. Мы пригласили старенького священника. Взял он нашу Надю на руки — она малюсенькая, в ладошках у него умещается, ее только с аппарата искусственного дыхания сняли, — да как окунет ее в чашу с водой. У нас чуть сердце не выпрыгнуло с мужем, потом еще два раза он ее окунул. И после этого дела пошли на поправку. Выходили мы нашу Надю.

Конечно, в развитии она отстает немного, да и периодически мучают ее головные боли. А так ничего, слава Богу. А потом я мальчиком беременная была и все боялась, как бы на шестом месяце роды не начались, все молилась, но, слава Богу, все обошлось. Дома у Нади братик дожидается нас, два с половиной годика ему».

Рита слушала, слушала и говорит:

«Нет, я вот все-таки не понимаю, за что мне-то такое наказание?!»

Рите всего 23 года. Родила она свою Соню в 16 лет. Соне сейчас семь, и она не ходит, хотя в первой половине дня немного может передвигаться на своих ногах, а после обеда — уже нет, только ползком. Наш восьмилетний Тихон с ней подружился: они часто сидят на лавочке перед Сониной палатой, и он учит играть ее в шахматы.

«Такая красивая девка, и не ходит», — сокрушается Рита.

«А вот что я вам расскажу, девочки, — говорит Олеся. — У нас в Курске есть девочка с ДЦП, ей 13 лет. Ее мама вот так же все ходила и вопрошала: «За что? За что?» И собралась она как-то в Боровский монастырь к старцу Власию. Приехала со своей этой девочкой в инвалидной коляске, вкатила эту коляску в келью к старцу и спрашивает: «За что это мне?!»

А старец посмотрел на них и отвечает: «А за то, что она зачата была у вас в страстную пятницу!»

Боже правый! Кто же из нас в советское время знал о каких-то там пятницах. Да еще и страстных? А ведь духовные законы работают независимо от того, знаем мы о них или нет.

И вот когда мама осознала это все и покаялась на исповеди, девочка пошла на поправку. Даже стала ходить понемногу».

«Да, интересно, — говорит Рита. — Надо и нам к старцу попасть».

«Да, было бы здорово», — отвечает Олеся.

На следующий день нашли мы Марину Александровну, которая организует поездки по святым местам. Спросили, ездили ли они в Боровск, возили ли детей. Она сказала, что как-то они ездили, видели старца, он благословил всех санаторских деток. Решили упросить ее и поехать. Но Ритин муж, который был старше ее на 20 лет, строго запретил выезжать с территории санатория. И вот пособирались мы, пособирались. Я даже звонила в Боровск — уточнить дни, в которые старец принимает. Но так и не собрались.

Не допустил Господь по каким-то причинам.

***

Прошло 8 лет. Списались с Ритой в «Одноклассниках», я спросила, можно ли не изменять её имя в книге. Она вспомнила нашего замечательного книгочея Тихона и обрадовалась. И, в свою очередь, обрадовала нас — Соня стала ходить. Слава Богу! На вопрос, что же ей помогло, Рита ответила: «Сдавали много анализов, прошли много обследований, параллельно ежедневно делали определённый массаж и Су-Джок, каждое утро — велосипед, потом легли в медицинский институт, и там нам прописали витамины, которых требовал организм, а дальше — реабилитация. И, конечно, бесконечная молитва Богу! Без неё никуда!»

Март, 2013 год — август, 2021 год

Бадрудин и София

По коридору носятся брат и сестра. Я думала, что они близнецы, но оказалось, что Бадрудину восемь лет, а Софии — шесть. На инвалидности только Бадрудин. Как его только не называют здесь: и Барбудин, и Бабудин, и Бордудин. Мамочки нашего коридора единогласно назвали его Адриано Челентано: бегущая, покачивающаяся походка, лысый череп, выразительное лицо, вот только шляпы не хватает.

Начал ходить Бадрудин только в шесть лет, оттого так и бегает смешно, напоминая татаро-монгола. София — смышленая, активная девочка, взяли ее в санаторий заодно. Приехали они из Махачкалы, с мамой и папой. Дома у них с бабушкой остался еще годовалый Магомед. Их папа всю дорогу режется в пинг-понг с подростками на третьем этаже в школьном отделении. Как сказал его напарник по теннису, 16-летний Иван, они уже в пятый раз тут с ним встречаются и продолжают поединок.

Как водится, познакомились и с мамой Хапсат, и она рассказала свою историю.

Бадрудин — их первенец. На 25-й день своей жизни он заболел менингитом, возможно, подхватив инфекцию в роддоме. Сначала была температура — 39, потом судороги. Температуру долго не могли сбить, малыш впал в кому. Она продолжалась три дня. Спасли, выходили. Только приобрел ДЦП. До сих пор не говорит. До шести лет не ходил, но на ноги поставили в Китае. Приехала с ним туда мама Хапсат на три месяца из своей родной Махачкалы.

Есть у них в Дагестане очень хороший спонсор, который помогает оплачивать таким деткам лечение. Вся поездка обошлась в 500 тысяч рублей. Ежедневно там в течение трех месяцев Бадрудину втыкали иголки по всему телу, на 30–60 минут. К счастью, после этих процедур он начал ходить. А чтобы он заговорил, сказали, нужно приехать еще два раза. Но пока они не собрались.

«Представляешь, — рассказывает Хапсат, — я тут в санатории рассказала одной женщине, у которой тоже дочка с ДЦП, про Китай. И она прямо здесь по Интернету нашла спонсора. Купила билеты в Китай и улетела с ребенком прямо отсюда на иголки, про которые я ей рассказывала».

После санатория Хапсат с мужем и детьми собираются ехать в Питер на акупунктуру — это почти то же самое, что и иглоукалывание. Бадрудину она нужна для стимуляции речи. Но заведующая санаторием отсоветует их это делать, ведь здесь Бадрудин уже получил немало лечения, а столько сразу воздействовать на организм нельзя.

Спустя три года в санатории я встречаю подружку Хапсат Зухру и спрашиваю у нее про Хапсат с детьми. Она рассказывает, что в Китай на лечение они ездили еще один раз, и Бадрудин потихоньку начал говорить. Учится он во вспомогательной школе. Софийка уже большая, и Магомед подрос. Все у них хорошо, слава Богу!

Сентябрь, 2011 год — февраль, 2015 год

Зарисовки и мысли

Близняшки

Мы с Фросей в игровой. Пока она занимается с воспитательницей, я, усевшись на детский стульчик, начинаю рассматривать деток. Напротив меня за столом две девочки-близняшки лет шести. Раскрашивают картинки. Одна — в розовом костюмчике, с высоким хвостом, другая — в синем, и тоже с высоким хвостом и густой челкой. Когда девочка в розовом встает, то видно, что у нее ярко выраженный ДЦП. Ходит на кривых косолапых ножках. Воспитательница посылает ее за новыми носовыми платками. Обе кашляют, с соплями. Возвращается с одним платочком:

— Я с сестренкой поделюсь!

— Не надо, у каждого должен быть свой, — возражает воспитательница.

Девочка в синем разукрашивает кита фломастером, старается. В розовом — разукрашивает матрешку и с воспитательницей наклеивает аппликацию. Симпатичные девочки-сестренки… Вследствие чего они стали инвалидами? Скорее всего, в ходе родовой травмы. Близнецам всегда тяжело рождаться, да и ошибок врачей немало. Тогда, когда можно родить естественным путем, — делают кесарево, когда срочно нужно кесарево — ждут своих родов. Врачи не боги, да и УЗИ всего не покажет.

В психоневрологическом санатории «Калуга-Бор» с детьми занимаются воспитатели, логопеды, психологи, музыкальные работники. Дети получают весь набор медицинских услуг — обследования, лечение. Школьники занимаются с учителями по программе. Только почему-то на уроках первоклассники занимаются с третьеклассниками, а второклассники — с четвероклассниками. В этом, наверное, есть какой-то свой фокус.

Дети приезжают со всей страны: из Дагестана, Чечни. Многие находятся с родителями, их тоже подлечивают. Национальности перемешиваются, сливаются в общем горе и переживаниях. Хаджи играет с Тимофеем, Киши с Машей, Иман с Фросей. И забываешь про национальные розни, нет неприязни к чеченцам и дагестанцам. И те родители так же страдают, как и русские.

Кирилл

На коврике играет Кирилл. Я то и дело слышу возглас воспитательницы, обращенный к мамочкам: «Уберите своего ребенка от Кирилла, он может ударить!»

Кирилл с ДЦП и какими-то психическими отклонениями. Лет пяти-шести. Встает на коленки, пританцовывает, хлопает в ладоши. Потом начинает пробовать всё на зуб: детские пластмассовые тарелочки, сковородочки, кружечки. Стучит ими по зубам. Счастлив! Доволен!

Певцы. На музыкальном занятии

Мы на третьем этаже в кабинете физики. Здесь обычно проводятся музыкальные занятия. Чудесный, преданный своему делу педагог, Валентина Сергеевна, сидит с баяном и ждет ребят. Попахивает добрыми советскими временами. По одному вводят детей. Еле передвигают ноги, но идут с помощью взрослых.

За первую парту садится дагестанский мальчик с труднозапоминаемым именем, лет восьми. Рядом присаживается его мама. А за вторую парту медсестра сажает девочку Настю, тоже восьми лет. Фрося как всегда за первой партой, Тихон не особо жалует музыкальные занятия.

Начинаем разучивать песню «Маленькая страна». Полным ходом идет подготовка к 8 Марта. Как поют эти замечательные детки с ДЦП! Слава Богу, что речевой аппарат при ДЦП у них не пострадал. А может быть, и пострадал, но всех тех усилий и лечений, которые вложены в этих детей, мы просто не видим. Поют с душой, с выражением. Слова «ждет меня красивый мальчик на золотом коне» заменены словами «там, где красивая девчонка на золотом коне». По-видимому, исполнять ее будет мальчик на концерте. Даже, наверное, этот, с труднозапоминаемым именем. Мама сидит с ним рядом. С огромной ответственностью наблюдает за исполнением, как будто это самый главный момент в их жизни. Наверное, так оно и есть.

Таланты надо развивать, даже у детей-инвалидов. Даже лучше сказать так: таланты надо развивать, тем более у детей-инвалидов. Если человек ущербен физически, то он обязательно одарен внутри. Внутренняя жизнь этих детей неизвестна, а она, скорее всего, прекрасна. Они ближе к Богу. Настя тоже очень старается, в глазах осмысленность, чувство. Поют бойко, чисто. Смотришь на них, и слезы текут. Господи, благослови этих деток!

Знакомство

На физиопроцедурах сталкиваемся и знакомимся с мамой близняшек. Их зовут Серафима (в синем) и Марьяна (в розовом). Инвалидность только у Марьяны, из-за чего ее очень долго не могли оформить в детский садик. Хотя девочка смышленая и не имеет умственных отклонений. Сестренка тоже немного косолапит, но в садик ходит давно. По законодательству дети-инвалиды имеют право посещать обычный детский сад, но нужно разрешение специальной комиссии, а с этим всегда трудности.

Маму с дагестанским мальчиком встречаю в коридоре. Вышагивают в «костюме Адели», он растягивает мышцы. Ребенок в нем ходит некоторое время и делает упражнения.

— Как зовут вашего мальчика? — интересуюсь я, вспоминая это непривычное для русского уха имя.

— Тюрпан! — весело отвечает она.

— А сколько ему?

— Девять.

— Как он хорошо у вас поет! — восхищенно восклицаю я.

— Он с детства любит петь! — радостно кивает мама.

И, обменявшись приветливыми улыбками, мы расходимся каждый в свою сторону.

Сентябрь, 2011 год

Андрюша

В поисках сюжетов для своей книги я начинаю расспрашивать всех сотрудников нашего санатория, не расскажет ли мне кто-нибудь про детей-инвалидов что-нибудь интересное. Но все настолько привыкли к этим детям вокруг, что ничего интересного припомнить не могут. А ведь вот они, судьбы, как на ладони. Смотри и пиши с них портреты. Но портретов у меня уже достаточно, хотелось записать какую-нибудь историю.

И вот мне повезло. Одна очень приятная, добродушная администраторша Ольга Васильевна обещает мне рассказать об одном мальчике. Я терпеливо жду ее рассказ. Буквально через несколько дней Ольга Васильевна находит время мне рассказать про своего санаторского любимчика. Я подсаживаюсь к Ольге Васильевне к административному столику и начинаю внимательно слушать.

«Я хочу рассказать вам об Андрюше. Его в нашем санатории знают все, кто здесь давно работает. Ему уже 22 года, и он сюда уже не приезжает, но провел здесь очень много своего времени. История его такая. Андрей родился с ДЦП, и поэтому, когда ему было полтора года, мама решила от него отказаться. У нее на тот момент уже был сын трех лет, здоровенький.

Так и начался путь этого мальчика по казенным учреждениям: дом малютки, детский дом, потом интернат для детей с ограниченными возможностями в поселке Людиново Калужской области. К нам в санаторий он начал приезжать с очень раннего возраста, оставался здесь подолгу. Это был светлый, добрейший человечек. Его все очень любили. У нас в санатории и поставили на ноги, и до 13 лет он мог ходить при помощи костылей, а в 13 ему сделали операцию, и нужно было потратить много сил, чтобы восстановить ноги. Но, к сожалению, этим некому было заниматься в интернате, и Андрюше пришлось сесть в инвалидную коляску.

С раннего детства у Андрюши была мечта — встретиться с мамой. Сначала он не знал, что она жива. Потом, видимо, ему кто-то сказал, что мама от него отказалась. Тогда начались мысли и переживания: «Да чем же я хуже других? Вон сколько детей в санатории, и их не бросили, носятся с ними, выхаживают. Есть дети и потяжелее меня. Почему она от меня отказалась? Вот мамы день и ночь возятся со своими детьми, а почему моя так поступила?»

У него даже комплекс уже сформировался на этой почве. Ему так хотелось встретиться с мамой, что он стал ее разыскивать, расспрашивать воспитателей, медсестер, уборщиц: «Нельзя ли что-нибудь узнать о маме?»

Одна молоденькая воспитательница решила все-таки найти ее, уж очень ей было жаль мальчишку. Подняли документы, нашли адрес и номер телефона. Она позвонила Андрюшиной маме, долго беседовала с ней и спросила в конце, неужели нельзя было сделать так, чтобы она не вычеркивала Андрея из своей жизни. А мама ответила, что всю жизнь мучается от того, что где-то находится ее сын и она не принимает никакого участия в его жизни. После этого разговора она решила позвонить Андрею.

На тот момент Андрюше уже было 17 лет, и вот они наконец-то созвонились.

«Ольга Васильевна, я думал, что в тот момент у меня сердце остановится! Я замер, когда услышал ее голос!»

Мама потом еще несколько раз звонила Андрюше, они разговаривали. Когда он уехал в интернат в Людиново, она отправляла ему несколько раз посылки, немного денег. Мама даже обещала приехать к нему, но потом внезапно перестала отвечать на звонки. Наверное, какие-то чувства в ней поначалу проснулись, но после она подумала, что все это никому не нужно. А может быть, прекратила общение по чьему-нибудь совету. Ведь часть их квартиры принадлежит Андрею.

Спустя некоторое время по телефону стала отвечать какая-то женщина. Она говорила, что мама болеет. Конечно, на этой почве можно было и заболеть. Может быть, поэтому мама и решила прекратить все общение с Андрюшей.

Потом Андрей поуспокоился. Это в переходном возрасте он очень переживал. Сейчас Андрюша находится в психоневрологическом интернате в городе Кирове Калужской области. Живут в одной комнате с мальчиком. Пришел к Богу. Тетя этого мальчика работает в интернате и периодически возит Андрюшу в храм, на службу. Грузит его с коляской и везет. В храме его тоже все полюбили. В посты Андрюша постится: батюшка благословил его на щадящий пост. Приезжают в интернат и волонтеры, подарили ему коляску на пульте управления, но он решил ее поберечь. Посчастливилось ему быть на Пасху в храме, пройтись крестным ходом. А потом у этой тети они разговелись дома. У нее у самой двое взрослых сыновей есть.

«У меня после храма как будто крылья выросли», — рассказывал Андрюша, когда звонил мне.

Как-то раз ребят из интерната привозили в Калугу в драматический театр, но был такой сильный дождь, и Андрюшу не взяли с коляской. А я хотела подойти к театру и увидеть своего любимца.

Когда он был еще в санатории, я всячески старалась побаловать его: то пекла и приносила из дома его любимую шарлотку, то кормила его какими-нибудь вкусностями».

Ольга Васильевна достала из стола Андрюшину фотокарточку и протянула мне. На меня взглянул с нее улыбчивый мальчишка лет 17 с добрыми и светлыми глазами. Вот он какой, этот Андрюша, лишенный материнской заботы и любви только за то, что родился инвалидом. Но лишенным Божьей любви и заботы его назвать никак нельзя, ведь повсюду находятся люди, готовые полюбить и обогреть его так рано осиротевшую душу.

Эта история так взволновала меня, что я захотела найти эту воспитательницу, которая звонила Андрюшиной маме. Отыскав ее в учебном отделении, я подошла к ней на переменке. Воспитательница подтвердила, что она звонила маме Андрея.

«Но почему же все так получилось? — спросила я ее, — почему она перестала общаться с сыном?»

«Мне кажется, — ответила воспитательница, — что мать хотела скрыть от всех факт рождения этого ребенка, потому что никто о нем так и не знает. А сказала, что по состоянию здоровья не может его тянуть».

Вот так и закончилась эта история. А буквально через два дня в интернете я нашла похожую историю про Валентина Медведева, украинского спортсмена-инвалида.

Мама мальчика имела проблемы со здоровьем, и он родился до срока с маленьким весом. Врачи сразу же поставили ему ДЦП и водянку головного мозга. Предлагали оставить ребенка в роддоме, но мама забрала мальчика, хотя, помотавшись некоторое время по больницам, все же отдала его в дом малютки. Как предполагала, года на два, но там он остался навсегда. Дома у Ирины еще была дочка пяти лет.

Отец тем временем продал квартиру и уехал на заработки за границу, чтобы хоть как-то помочь деньгами семье. А из дома малютки в это время пришло ошибочное письмо, что мальчик умер. Отец, вернувшись, пытался все выяснить, но, поскольку он даже не был вписан в документы как отец ребенка, с ним и разговаривать не стали. Гражданский брак распался, и о мальчике забыли.

Надо заметить, что гражданский брак в современном понимании этого слова — вообще очень обманчивое и опасное явление. Дети в таких браках не защищены юридически и страдают больше всего.

В четыре годика Валентина перевели в интернат. Из-за ДЦП он не мог говорить и двигаться. Кормили его с ложечки, но потихоньку стали разрабатывать ручки. Он очень завидовал детворе, ведь ребята могли бегать и веселиться. Валик сидел и плакал. Других ребят навещали, его — никогда. Но Валентин стал упорно заниматься, разрабатывать ноги и руки. Подрос, стал висеть на турнике. Доктор говорил, что это пустая трата времени и лучше сконцентрироваться на учебе, но Валентин стал замечать, что в ногах, всегда холодных из-за атрофии, появилась теплота.

В семь лет Валентин сделал первый шаг. Он так кричал от радости, что на его крик сбежался весь интернат. Тренировки стали смыслом его жизни. Немного позже о Валентине узнал тренер параолимпийской сборной Украины и пригласил его заниматься. Валентин одержал не одну победу, но каждый раз думал о том, как было бы хорошо, если бы мама увидела его и порадовалась.

Однажды во время ремонта в интернате мальчиков попросили перенести документы, и Валентин решил воспользоваться случаем и узнать о своей семье. Порывшись в бумагах, он нашел адрес, а когда они поехали на очередные соревнования, ему удалось отыскать свою квартиру. Но соседи сказали, что мама с дочкой давно переехали. Тогда он обратился к журналистам, чтобы те помогли ему отыскать семью. И они смогли разыскать его сестру и отца. Как же он был рад! Сестра не могла поверить, что брат жив. Мама, к сожалению, к тому времени уже умерла. Отец был счастлив обрести сына. Мечта Валика сбылась, он обрел родных.

Можно только преклониться перед мужеством этого парня, который благодаря своему упорству сам смог поднять себя на ноги и отыскать близких.

Будем надеяться, что и Андрюша обретет когда-нибудь своих родных, хотя самого родного он уже нашел — Бога.

Февраль, 2015 год

Синдром

В Калуге очень много красивых храмов, они такие нарядные, как картинки. Хотелось бы обойти их все, посмотреть, помолиться.

Когда мы приезжаем в наш любимый санаторий «Калуга-Бор», обязательно стараемся попасть в близлежащие храмы с детьми. Но сколько же еще тут храмов, в которых мы не были…

В этот раз мы с Фросей решаем отправиться в Никитский храм, возле которого в скверике находится знаменитый памятник Петру и Февронии. Фрося у меня крещена как раз в честь Февронии, которая приняла постриг в конце жизни с именем Евфросиния. В этом храме находятся частички их святых мощей.

И вот мы попадаем на акафист Петру и Февронии, который служится по субботам перед их мощами. А частиц мощей тут, надо сказать, полный храм: и Анастасии Узорешительницы, и Матроны Московской, и святого мученика Никиты, и Вифлеемских младенцев, и Спиридона Тримифунтского, и много других. Моя семилетняя Фрося начинает везде прикладываться и, отойдя от десницы Иоанна Крестителя, нечаянно разбивает ногой вдребезги голубую вазочку с розой. Подходит охранник, ничего не говорит, приносит совок и все убирает.

И вот я замечаю, что одна мама с ребенком подходит к боковому алтарю храма и подносит к нему ребеночка, а батюшка выходит из алтаря и его причащает запасными дарами. Я удивляюсь, ведь уже четыре часа дня: поздновато для причастия.

Начинается акафист. Храм весь в золоте, да еще солнце настойчиво проникает во все оконца. В главном алтаре несколько лучей света, бьющих сверху вниз. Кажется, что не зима вовсе на дворе, а разгар теплого солнечного лета. Стою и не понимаю, где я: на небе или на нашей грешной земле.

Вдруг Фрося тянет меня за рукава: «Мама, что это у ребенка с носом?» Я оборачиваюсь и вижу в толпе ту маму с ребеночком на руках, а нос у ребенка просто размазан по лицу, и лишь две дырочки для воздуха.

«Синдром Эдвардса», — с грустью думаю я.

Стоит такая миниатюрная мамочка, с приятным молоденьким личиком, а на руках она держит ребенка, а на него и взглянуть страшно. Вот же крест! Это сколько же нужно сил и мужества растить и любить этого ребенка, терпеть постоянные любопытные взгляды окружающих, заниматься его здоровьем.

И вот ходит эта мамочка на акафист, не в первый, видать, раз. Причащает ребенка отдельно от других детей, когда народу почти нет никого и нет любопытных глаз. И молится. Молится.

А я вспоминаю события совсем недавнего прошлого. У жены моего близкого друга во время беременности был поставлен этот же диагноз — хромосомное нарушение, синдром Эдвардса. Сердечная патология, не совместимая с жизнью. Принимают решение от ребенка избавиться, он все равно не жилец. И что его вынашивать, мучиться, а потом, если выживет, лечить, лечить, страдать, потом опять лечить?

Все аргументы и доводы, которые я смогла привести им, привела: и то, что Божий подарок отвергать нельзя, и то, что некрещеные младенцы не наследуют жизнь вечную, и то, что вообще убийство ребенка — это страшный грех. Предлагала ребенка забрать на время и выходить или, если будет возможность, усыновить, крестить. Но все было тщетно. На 16-й неделе они вызвали искусственные роды. Испытываю опустошение и жалею о впустую потраченных силах и молитвах.

«Да что он мучиться будет, гуманнее лишить его и себя этих мук», — стоят у меня в ушах слова друга.

Думаю, что если понадобится кому-то эвтаназия из его близких, он с радостью на это пойдет. Да и правда, чего мучиться? А то, что только Бог может решать, когда человеку родиться или отбыть в мир иной, мы совсем-совсем забыли.

Наверное, в наше современное сознание уже прочно въелась установка, что мы достойны только радости, веселья и всего самого лучшего. А никак не страданий и мучений. Хотя по православному вероучению именно через страдания мы сможем достичь светлых райских чертогов.

Певчие поют, восхваляя подвиги и житие Петра и Февронии, а я в мыслях уношусь далеко-далеко, размышляя о мужестве рядом стоящей женщины, о моем непутевом друге, который стал больше пьянствовать, и о его жене, погружавшейся потихоньку в депрессию, о синдроме Эдвардса, возникающем непонятно по каким причинам.

Фрося укладывается на лавку, чуть не смахнув стеклянную коробку для пожертвований у мощей Спиридона Тримифунтского. Я ловлю себя на мысли, что разбитой вазочки на сегодня достаточно. Мамочка с малышом потихоньку уходит.

Хор, состоящий из двух женских голосов, душевно оканчивает акафист. Два алтарника, высокие, в ярких желтых одеждах, как ангелы, прислуживают батюшке. По храму разносится тонкий запах ладана, позвякивает кадило, и на устах наконец-то появляется молитва: молите Бога о нас, святые преподобные Петр и Феврония, о наших семьях, разрушающихся по нашим же грехам, о нашей Фросе — Евфросинии и об этой мамочке с малышом.

Февраль, 2016 год

Чудесный случай

Есть у нас в санатории замечательная женщина — Марина Александровна. Она делает великое благое дело для детей-инвалидов и их мам. На голом энтузиазме она организует паломнические поездки по святым местам: находит автобусы, договаривается о бесплатных экскурсиях, всех записывает, собирает деньги за автобус (совсем небольшие). Мам с детишками сажает в автобус, сама встречает. Если есть возможность, ездит с мамами вместе, рассказывая при этом удивительные истории о тех местах, куда они решили отправиться.

А еще с собой в поездку мамам с ребятишками Марина Александровна всегда дает сумку еды и термос ароматного чая с травами, прося при этом помянуть за упокой ее родителей — Евгению и Александра. «Если родители умерли, их обязательно нужно поминать», — считает она. Как-то она даже рассказывала, что родители ей снились за богато накрытым столом и благодарили за то, что она их так сытно кормит.

Живет Марина Александровна на территории санатория. Работает в сауне и уборщицей, хотя имеет экономическое образование. Еще давно она приехала из Молдавии со своим сыном-колясочником Раду лечиться в санаторий и так тут и осталась. И знает наша Марина Александровна о тяготах матерей детей-инвалидов не понаслышке. И вот, когда мы собрались в очередной раз записываться у нее в поездки, она поведала нам несколько интересных историй.

«Гуляю я как-то с собакой по территории. Смотрю, а от ворот, со стороны шлагбаума, идет мамочка. Такая хорошая, приятная, такая молоденькая. Толкает инвалидную коляску с девочкой лет 13. Девочка никакая! Сзади мамочка тянет тяжелый чемодан. А я с собакой, и она аж в сторону от нас отошла. Хочется ей помочь, да не знаю… Вдруг, может, девка ее заорет, собаку испугается. Думаю, не буду ничего говорить.

Ну, я гуляю, собака домой не хочет. Обхожу санаторий и опять натыкаюсь на них. Их в изолятор определяют. Они шесть суток ехали на поезде из Благовещенска, и их справки просрочились. А я и думаю: «Господи Боже мой, еще одна в нашем полку. А девочка-то какая тяжелая!»

Через некоторое время, узнав о поездках по святым местам, Света — так звали девушку — нашла меня и записалась на все поездки. Она оказалась очень верующей.

И вот едем мы как-то летом с группой и с ней в поездку Шамордино — Оптина — Клыково. 2008 год был, как сейчас помню, я еще вся в черном была, мама у меня умерла.

Перед спуском на источник в Шамордино Света оставляет свою эту Катюшу в коляске наверху. Не тащить же ее 221 ступеньку. Я и Раду, своего сына, на коляске тоже брала. Он уже взрослый был. Мы их вместе и оставили. Раде я говорю: «Побудь с Катюшей, а то мы задержим всю группу, если ее с собой потащим». Кате 16 лет уже было.

Света стала спускаться уже с бутылками для воды вниз к источнику. А я Кате: «Катюш, подожди вот с Радой. Сейчас мы с мамой быстро сбегаем за водой и вернемся».

А она чуть-чуть побыла в коляске, да как закричит! Рада говорит: «Да не плачь, не бойся, я же с тобой. Да я дядя уже, такой большой».

А она орет, на нас уже все смотрят. Я Свету догоняю: «Света возвращайся, возвращайся! Катя плачет, как быть? Она кричит, что не пускает нас, ее тоже к источнику надо!»

Света, спустившаяся уже на приличное расстояние, как закричит Кате: «Да я тебя сейчас!..»

Ну, это как все мамы обычно… Я ей говорю: «Да мы в таком месте, не кричи!»

А там рядышком строился Троицкий собор на территории кладбища, и мужчины стоят, строители, на нас смотрят во все глаза. И я говорю:

— Света, на нас все смотрят. Давай мы ее возьмем.

— Да что вы, Марина Александровна, думайте, что говорите!

— Так! Давай сначала поднимай мне ее на закорки, я понесу сколько смогу. Потом ты.

И вот перед нами спуск — 221 ступенька. Мы ее тащим к источнику, кое-как спустили. У меня была рубашка с собой для купания. Мы Катюшу в нее одели. Накупала я ее, девочки ее у меня приняли, и я вылезаю уже вся посиневшая. Оделись. Катя довольная была и все приговаривала: «Вот если б я не заорала, фиг бы вы меня взяли на источник! А я заорала, и вы меня взяли!»

Но пора наверх подниматься. А Света набрала воды четыре пятилитровые бутылки и смотрит на меня:

— Марина Александровна, а как мы Катю поднимать-то теперь будем? Вот вы все прихоти готовы ее исполнить!

— Света, тут крест, святое место! Ну что ты кричишь? Сейчас как-нибудь потащим.

Стали мы подниматься: Катя у меня на горбу, Света с водой. Один пролет прошли, второй… И вдруг навстречу нам спускается парень. Красивый! Обалденный! Черные брюки — глаженые, белая рубашка со стоячим воротничком, а на нем три пуговицы. Такой новенький весь, как будто только что из коробки вылез, и тут вот родинка на щеке. Девчата, он неземной красоты был! Смотрит на Катюшу и спрашивает: «Вам помочь?»

Света как закричит: «Да! Да!»

И вот он берет Катю на руки с моего плеча и начинает подниматься с ней. Светка тащит четыре фляги по пять литров воды сзади. Я говорю: «Давай мне две, и тебе две».

Поделили мы с ней воду, пошли вслед за парнем. А я смотрю, он поднимается и не касается ступенек ногами. Я испугалась, смотрю на Свету, она — на меня. Мы обе ничего не понимаем. Он как по воздуху с ней поднялся.

Доходим и мы. Раду уже кто-то водички налил, денег дал. Я смеюсь: «Тебе надо было шляпу оставить для сбора денег».

Ну, мы деньги потом в храм, конечно, отнесли. Парень посадил Катю в коляску. Мы ему со Светой:

— Спасибо вам!

А он говорит:

— Во славу Божию!

Когда посадил он ее в коляску, я прям выдохнула. Какой хороший парень! Смотрим, а его нет. Исчез. Я испугалась, конечно, здорово! Раду со Светой тоже ничего не понимают. Смотрим и в кустах, и к лавке побежали, нет его.

А потом я думаю: «А что я испугалась? Это же cвятой Амвросий, видимо, к нам пришел навстречу в облике парня». А Катька сидит довольная: «Вот если б я не заорала, если б я не выступала, вы б меня не искупали!»

Она и не поняла, в чьих руках побывала. Вот такой случай был.

Мы когда отцу Илиадору рассказали в Оптиной потом, он так и сказал тоже, что нам помог святой Амвросий.

Потом, когда они уезжали, я наблюдала такую картину. Когда Света приехала, я помню, у нее был один чемодан да маленький ридикюль. А тут выходит одна мама из Перми с двумя сумками, вторая мама из Костромы, тоже с двумя сумками, и наша, калужская, тащит чемодан и сумку.

— А кто это уезжает еще? — спрашиваю я Свету.

— Это я.

— Света, да у тебя же один чемодан был!

— Марина Александровна, я везу только 20 литров воды святой, и литературы у меня всего две сумки, а просфорочек и масла — не знаю сколько. Я же всем везу, они же сюда не приедут никогда! И не будут там, где я была!

А побывали они с Катей везде: и в Оптиной, и в Шамордино, и в Клыково, и у Матронушки, в Спас-Гремячем, и у Евфросинии Колюпановской. У них каждый день экскурсии были. Еще просили меня провести экскурсию им по всем храмам нашего города Калуги. И в Лаврентьевском монастыре были, и в Ждамерово, и в Ясной Поляне в Туле.

В дорогу я им собрала поесть — паштеты из Молдавии, я недавно оттуда привезла, яиц наварила, кусок мяса… Ехали они опять шесть суток назад. Доехали, позвонили. Все нормально. Света делит воду всем поровну.

Сейчас Кате уже 25. Так она и не ходит. Звонят мне иногда».

Февраль, 2016 год

Исцеление

Удалось мне записать за Мариной Александровной и такую историю.

«Была у нас мамочка одна в санатории, Ирина из Астрахани, с мальчиком трех с половиной лет. А он не говорил совсем, и так ей грустно от этого было. Она была медсестрой.

И поехали мы с ней в поездку по святым местам: в Оптину, Шамордино и Клыково. А когда ехали в автобусе, она аж расплакалась: «Марина Александровна, у меня трое детей, и вот младшенький Дима не говорит. Все понимает, а не говорит. Приедем домой, наверное, с мужем разведемся. Он говорит все: „Мне твои поездки надоели, у тебя как ребенок не разговаривал, так и не разговаривает. А у тебя дома еще дети“. Что делать? Как я одна с ними останусь?»

«Молись, — говорю, — что еще делать?»

Приезжаем мы в Клыково на Святой Живоносный источник к матушке Сепфоре. А лето стояло — жара страшная. У нас в группе еще была мама с тремя сыновьями, и один из них непослушный был. Ужас! Ему семь лет было, шебутной такой. Говорит: «А я — будущий батюшка!»

«Батюшки себя так не ведут, они смиренные», — отвечаю я.

Ну вот, спускаемся мы к источнику. Я надеваю рубашку и лезу в воду, беру этого, который «батюшка», и окунаю его девять раз: «Во имя Отца, во имя Сына, во имя Святого духа!»

Мама кричит: «Дайте его сюда, он уже устал!»

Вылезает этот «батюшка», мама его спрашивает: «Злая тетя?»

«Нет, — говорит, — она добрая, она меня в источник окунала».

Тогда я маме Ирине говорю: «Давай Димочку своего сюда, окуну и его!» А у него глазища такие были, по блюдцу. Красивый! И вот я его окунаю один раз — «во имя Отца», второй раз — «во имя Сына», и в третий раз — «и Святого Духа». Вытаскиваю, а он кричит: «Мапа!» Девчата, мы были в шоке! Ехали обратно молча, были под таким впечатлением! А Дима всю дорогу: «Мапа, пама, мапа, пама!» И бормочет, и бормочет.

Домой они уехали с большой надеждой на выздоровление. А через месяц от них вести из Астрахани пришли: разговорился Дима, не остановишь! И с мужем она не развелась».

Февраль, 2016 год

Под новый год

«Я могу много еще вам историй рассказать, девчата!» — продолжает вспоминать Марина Александровна.

«Декабрь месяц был. И мама одна так меня просила с утра:

— Марина Александровна, так хочется в Оптину. Мы уже уезжаем скоро. Пожалуйста, отвезите нас в поездку по святым местам: в Оптину, Шамордино и Клыково.

Я говорю:

— Девочки, день короткий сейчас, после обеда ехать в Оптину, да вы что?! С ума сошли, девки, ну как после обеда?!

— Да вот после двух часов.

— Ну ладно, но мне надо еще моим дома сказать.

А мои тут как тут уже, они же всегда готовы у меня. И сын Раду на коляске, и Оксанка.

Зашла к нам Галина Михайловна из водолечебницы с Людмилой Ивановной — воспитательницей. Они говорят: «Мы тоже поедем».

Девчата, поехали мы. Группа набралась 20 человек. Сначала в Шамордино, потом в Оптину. В Оптиной, как всегда, отец Илиодор нас накормил. Детям и вареники с рыбой (пост же шел Филипповский), и чаи, и компоты, и мед, пирожки. Ой, кто что хотел, в общем.

Вышли мы из чайной, а мы последние уже там были. На улице холод. Время уже 6 часов вечера. А Людмила Ивановна говорит:

— Марин, давай не поедем в Клыково.

Я говорю:

— Людмила Ивановна, да я не знаю, я же мамам обещала, они хотят.

— Ой, Марина, ночь уже, смотри, как темно.

В общем, сели мы в нашу машину, Людмила Михайловна смотрит на меня.

— Едем, Людмила Ивановна, я обещала людям. Не могу.

Приехали мы в Клыково. Время было уже 19:15. Отец Илиодор нас предупреждал:

— Не знаю, будет ли там кто-то в монастыре вообще или нет.

Я говорю:

— На все воля Божия.

Мы приезжаем, а там женщина-послушница из кельи матушки Сепфоры стоит на улице, не на чем ехать ей домой. Стоит и ждет, может быть, кто-нибудь приедет.

«Ой, — думаю, — Господи! Она как будто нас ждала!» Ей в Козельск нужно домой. Она нам экскурсию провела, а мы ее довезли потом.

А в монастыре тишина, ни душинки, ни одного монашка. Небо красное, бордовое аж. Красота неописуемая. Подошли мы к могилке матушки Сепфоры всей нашей группой. А с нами была баба Лида с мальчиком Ромой. Не ходил мальчишка. Бабушка мне говорит:

— Марина Александровна, слушай, ну что ж делать? Ну смотри, уже сколько мы мучаемся. Вроде бы вот-вот, все есть, но не начинает ходить. Я уже не могу.

Взяли мы тогда Рому и на могилку к матушке Сепфорушке положили. И на живот, и на спину, и на один бок, и на другой. Ему уже надоело. Всего в снегу изваляли.

А потом я говорю бабушке:

— Становись на колени и молись! И проси, хочешь, можешь вслух, можешь про себя.

Она начала сначала, бедная, про себя, потом вслух. Во весь голос. Я рыдала, это было что-то. В общем, молились мы вместе с ней, молились около могилы. Луна на нас смотрит. И вдруг подходят к нам двое мужчин:

— Здравствуйте!

Я говорю:

— Здравствуйте.

— А вы откуда?

Я говорю:

— Мы из Калуги.

А они говорят:

— А мы Москва. Мы тоже приехали сюда помолиться. Мы так рады, что с вами встретились. Ваши дети — это же ангелочки! Какие вы молодцы! Вам позавидовать можно. Какая у вас жизнь. Вы несмотря на ночь, на снег приехали сюда такой группой большой помолиться!

Они удивлены были, стояли, слезы у них катились. Один артист оказался — Колесник, а второй — не помню уже. У меня еще есть автограф, они нам три открытки оставили с автографом.

Отец Михаил — настоятель — вышел потом, хотел напоить нас чаем, но уже поздно было совсем.

Оттуда, что вы думаете, мы поехали на источник. Все спустились к источнику. А у меня как всегда кастрюля с картошкой, яйца вареные, и сделала я большую миску селедки под шубою. Но майонез я взяла постный, я думала, Людмила Ивановна не будет кушать с Галиной непостный. Мы все были на посте. Разложили все по тарелочкам одноразовым. Чаю налили всем душистого.

В общем, что ты думаешь, они пришли все с источника. Скользкие ступеньки — это что-то. Ну, мы сели, картошка еще теплая была. И мы все в машине сидели и ели, довольные, счастливые. Ну ладно, уже почти Новый год. Все нормально. Вернулись в санаторий аж в 11 часов. Но до чего же мы были рады, я вам просто передать не могу! Там Бог. Там сила. Да.

Проходит время. Март месяц. Я иду по третьему этажу. Думаю: «Боже мой, баба Лида что ли с Ромочкой, с которыми мы были в Шамордино, Оптино, Клыково?» Да, бабушка. Ромочка начал ходить. Он один идет перед ней. Ты знаешь, я так обрадовалась. Я даже расплакалась. Я говорю:

— Да, великая сила Божья!

Она увидела меня:

— Марина Александровна! Спасибо! Пошел мальчик наш!

— Да я же при чем!? — говорю. — Это же Бог. И матушка Сепфорушка.

Такие вот, девчата, дела».

Февраль, 2016 год

Несанкционированная исповедь

Уютно посидеть мартовским вечером у нас в санатории и послушать Марину Александровну. Она рассказывает об одной удочеренной девочке Кате, которая была у них в санатории зимой со своей приемной мамой.

Катюше девять лет, и она немного отстает в развитии. Мама у нее очень веселая и жизнерадостная.

На Крещение они с Мариной Александровной ездили в паломничество в Спасо-Гремячев женский монастырь. Он находится недалеко от Калуги, и Марина Александровна частенько возит туда группы детишек с мамами на экскурсию или ко причастию.

Свое название Гремячев монастырь получил от Гремячего ключа, находящегося рядом с монастырем, который, гремя и шумя, выходит из горы и бежит в Оку. Говорят, когда в монастыре была разруха и хвалебные песнопения Богу умолкли, шум ручья смолк. Но вода из ключа и по сей день обладает целебными свойствами. На месте источника стоит купель, где с верой могут окунуться паломники.

И вот Марина Александровна вспоминает, как Катюша после службы залезла в этот святой источник и начала там плавать в купели туда — назад, туда — назад. А ведь зима! Крещенский морозец пробирает.

«Катя, да вылезай давай уже, все ушли почти», — кричала ей Марина Александровна. А Катя в этой ледяной воде, как золотая рыбка, туда-сюда наяривает.

Слушали мы Марину Александровну, слушали, а потом я ей и говорю:

— А давайте завтра туда поедем!

— Точно, — подхватила мамочка Настя, — на причастие!

Марина Александровна поддержала нашу идею и стала звонить договариваться: сначала водителю Юле, а потом и в монастырь.

Монахини обрадовались, что мы к ним собираемся, и спросили, сколько будет детей, чтобы приготовить просфорки. Мы сказали, что будет 20 человек, и 10 из них — дети.

Все согласовали, осталось только найти желающих на поездку. А где их взять-то, 20? Нас с Настей и нашими детьми всего шестеро получается.

— Вы куда едете? — вдруг подходит к нашему столу мама Таня из Вологды. Они только приехали с 12-летней дочкой Полиной.

— Мы завтра в Гремячев монастырь собираемся на причастие, — воодушевленно говорим мы.

— Ой, а у нас тренажеры написаны на завтра, — огорчается мама Таня.

— Да какие тренажеры? — воскликнула я. — В субботу! На них можно сходить и в другие дни. А у вас всего восемь посещений зала, за смену точно успеете.

Подошла Танина подруга Лена, и тоже с дочкой Полиной 12 лет.

— Ну что, поедем? — спрашивает одна другую.

— А тренажеры?

— Да ваших детей завтра в монастыре причастят! Сходите вы на свои тренажеры, — вмешивается уже Марина Александровна.

Записались. Уф! Нас уже 10.

Вот и мама Оля с дауненком Глебом восьми лет подошла. Узнав, что к чему, она обрадовалась:

— Ой, и мы завтра хотим поехать!

Глебушка — солнечный малыш. Бегает кругами по коридору, радуется всему. Оля — очень любящая и заботливая мама.

Как-то незаметно записалась еще бабушка с больными ногами, с внучком Димой восьми лет. И мамочка Марина с сыном четырех лет. Все его личико было в красных родимых пятнах. Он очень беспокойный и отстаёт в развитии.

Уговорили мы и маму Надю с дочуркой Танечкой с ДЦП. Малышке уже два с половиной годика, но она сидит в колясочке и не может пошевелить ни руками, ни ногами. Встречались мы с Таней всегда в столовой, я даже дала ей почитать свои рассказы и вступление к книге, напечатанное в нашей церковно-приходской газете. Все ей понравилось, но больше всего ее заинтересовало объявление о молебнах Вифлеемским младенцам для женщин, сделавших аборт.

Уже много лет в нашем Казанском храме в деревне Пучково каждое второе воскресенье мы проводим такие молебны. Иногда после них мне удавалось говорить слово об абортах. Наш прихожанин Андрей даже сделал мне как-то комплимент, что у меня дар слова и я могла бы выступать не только перед православными. Но отец Владислав меня осадил, сказав, что «женщины в собрании да молчат». После этого я поутихла и перешла проповедовать в школы перед старшеклассниками.

Про эти-то молебны и спросила Надя, и я ей все в подробностях рассказала.

А вот и субботнее мартовское утречко, и мы едем на причастие в женский монастырь.

Детишки не ели, даже дауненок Глеб стал терпеть. В храм зашли в тот момент, когда две монахини греческим распевом пели Херувимскую. Было очень торжественно и красиво. Храм, в котором шла служба, был маленьким и уютным. Дети и мамы стали растекаться по храму, писать записки и ставить свечи. Вышел алтарник узнать, будет ли кто исповедоваться. Сказали, что дети будут.

«Тем, кому больше семи лет, нужно исповедоваться перед причастием, покаяться в дурных делах и поступках», — шепчу я 12-летним Полинам и восьмилетнему Диме.

«Бабушка, тебе больше семи лет, тебе тоже на исповедь надо!» — толкает Дима в бок свою бабушку.

Она теряется и не знает, что ответить.

Выходит отец Павел, молодой священник в очках, с кудрявыми чернявыми волосами. Поражает его невозмутимое и уравновешенное лицо. Давно я таких лиц не видела спокойных.

Батюшка исповедовал деток. Дауненка Глеба тоже подвели.

А тут и мама Таня мне шепчет:

— Я тоже хочу на исповедь!

— Ну, надо тогда на бумажке написать грехи, — говорю.

— А какие? — удивляется она.

— Ну, из основных — мат, курение, воровство.

— Развелась! — выпалила она как на духу, а у самой, бедной, все время глаз дергается.

— Ну, это, может быть, и не грех, смотря какие там у вас обстоятельства были… — говорю я.

Тут мама Марина говорит:

— И я хочу на исповедь.

Потом и другие мамочки захотели. И вот одна пошла исповедоваться и застряла перед аналоем. Дети стали потихоньку изводиться: из-за исповеди-то причастие оттягивается.

«Вот что! — изрек отец Павел после того, как закончил исповедовать маму, — давайте детей причастим, а потом я устрою для вас общую исповедь!»

На том и порешили.

Одна из 12-летних Полин, отойдя от Чаши после причастия, промолвила: «Фу, какая гадость!»

А Таня спросила: «Что это за ягоды нам давали?»

Стала объяснять, что под хлебом и вином мы причащаемся телом и кровью Христовой. Надо было им, конечно, заранее все объяснить. Но кто же думал, что они ничего не знают?

Причастили всех деток и маленькую Танюшку вытащили из коляски и поднесли к Чаше. Всю службу она сидела в коляске и внимательно наблюдала за происходящим. Казалось, она понимает все в храме гораздо лучше, чем мы, взрослые.

У креста монахини раздавали всем просфорки, а деткам — диск с Евангелием и детские книжечки православного содержания «Первая исповедь и семь таинств церкви».

На общую исповедь выстроились восемь мам. Мама Оля сказала, что она во время беременности исповедовалась, и причащалась, и даже соборовалась. Правда, с тех пор уже восемь лет прошло. Но на все нужно свое желание, потому она в этот раз на исповедь не пошла.

Мама Марина очень хотела исповедоваться, но четырехлетний Артем с родимыми пятнами на лице очень устал. Я вызвалась погулять с ним во дворе, но Марина так волновалась за него, что выскакивала каждую минуту его проведать.

«Как бы он головой не ушибся!» — восклицала она.

И только когда одна из мам уже вышла с исповеди и забрала его в автобус, успокоилась.

Дети уже в это время бегали по всему церковному двору. Дима задирал Фросю и Машу. Каким-то образом все вывозились в весенней грязище, но выглядели очень довольными.

И вот встали мамочки в храме вокруг отца Павла, словно овечки, обретшие пастыря. И стал он им грехи зачитывать. Дошел до абортов и сказал, что убитые детки в ад попадают и что Паисию Великому даже на этот счет видение было.

Вдруг мама Надя как зарыдает в нашей толпе, вслед за ней другая, а потом и третья. А Танечка сидит в своей коляске, на всех смотрит пристальным взглядом, как будто понимает, о чем матери плачут.

Чуть попозже Танечка стала ерзать. Я взяла ее на ручки, сняла перчатки. Подумала, может, жарко ей? Столько времени в храме, а все в перчатках сидит.

Каждый грех отец Павел комментировал, рассказывал истории, я даже попробовала записать на диктофон, но ничего не вышло. Потом, когда каждая из нас подходила на исповедь отдельно, я тоже подошла и сказала, что не смогла записать его на диктофон.

— Вот, — заметил он, — рассказывают, что так и у старца Власия было: хотели его записать, а ничего не вышло. А почему не записалось-то?

— Наверное, без благословения потому что, — говорю я.

На самом деле потому, что звук у меня был отключен в храме.

— А вы так все запомните, а имена не называйте, — предложил батюшка.

Димина бабушка тоже решилась исповедоваться, хотя долго созревала. Мама Настя хоть и не захотела на исповедь (была уже, наверное, недавно), но потом все-таки решилась.

Как только все исповедовались, решили отправиться на святой Гремячий источник. Он находится совсем рядом с монастырем.

Водитель Юля подрулила к спуску на источник, и мы, взяв бутылки, стали спускаться. Вид на окрестности открывался неописуемый. Ранняя весна. Снега с полей уже сошли, оголив просыпающуюся землю. Внизу красуется часовенка, за ней Ока.

Надя с Танечкой в коляске остались в автобусе, с коляской там не спуститься.

Кто-то стал набирать воду, кто-то купаться. Таня и Лена с дочками Полинами нырнули.

Вдруг послышался голос Насти из купальни: «Я поняла, почему Катя, про которую рассказывала Марина Александровна, не хотела отсюда вылезать, это же просто благодать!»

Бабушка Димы, с больными ногами, тоже полезла, и восьмилетний внучек за ней. Когда вылезли, были мокрые и счастливые.

Моя Фрося, Маша и Ростик (Настины детки) усвистали к реке к крутому спуску. Испугавшись за них, мы стали кричать и звать их назад. Как бы не нырнули в реку, такой разгон взяли!

«Уходим! — кричу. — Назад!»

И они послушно развернули оглобли. Надо же, как благодать на них подействовала!

Когда мы поднялись к автобусу, я увидела грустную Надю с Танюшкой, сидящих в автобусе. Так жалко стало эту молодую мамочку с непростой судьбой, что не увидела она красоту этих мест.

— Надя, — решаюсь я сделать доброе дело, — давайте я Танечку подержу, спуститесь хотя бы, гляньте. Там так хорошо!

— Ой, правда подержите? — обрадовалась она, передала мне свой бесценный комок и засеменила на каблуках по щебенке, посыпанной на тропинку. А Танюшка только смотрела вслед уходящей маме своими глазенками-рентгенами и думала о чем-то своем. Вскоре Надя вернулась со всеми остальными.

«Как же там здорово! — восхитилась она. — Спасибо! И Танюшка не плакала».

Ну вот и дорога назад. За окошками замелькали пока лысенькие деревца и поля, одинокие поветшавшие избенки вдоль дороги и сельские магазинчики. Поспели к санаторскому ужину. Тех, кто купался, в столовой стал пробирать озноб, но никто не заболел.

— Ну как, не пожалели, — спрашиваю я Таню с Леной на следующий день, — что механотренажеры свои пропустили?

— Ха-ха, — смеются мамочки, — у нас в Гремячем такие механотренажеры получились!

Это они горку имели в виду — спуститься и подняться с пятилитровыми бутылками с водой, да еще накупаться.

А Настя через пару дней рассказывает Марине Александровне: «Представляете, я после купания курить перестала. Мне папа с собой положил по две пачки сильных сигарет на день. Спускаюсь покурить, а курить и не тянет. Ночью крутит, а утром как отрезает. Я уже как только в храм зашла, там, в Гремячем, сразу поняла, что искупаться хочу. И воду пью эту в течение дня. Да все вашу Катюшку вспоминаю!»

«Ну не чудо ли?» — подумали мы про себя. Чудо, конечно! И вообще вся наша жизнь — сплошные чудеса! А у отца Павла, как оказалась, тоже один ребенок из пятерых болящий — страдает эпилепсией. Батюшке как никому можно понять наших мамочек. У каждого из нас свой крест.

Март, 2016 год

Заслуженная благодать

С утра у меня сильно болела голова, а мы собрались ехать из санатория «Калуга-Бор» с детьми на экскурсию в Ясную Поляну. Как же я поеду? Далеко ехать, сил бы хватило! Но Бог дал сил на поездку. И не только на нее.

Вернулись мы из Ясной Поляны только вечером. Темно уже — зима.

А на завтра у Марины Александровны намечена экскурсия в Оптину пустынь, но она почему-то не приходит собирать деньги, а желающих поехать очень много.

Тогда я и решаю взять инициативу в свои руки. Сажусь за стол медсестры на третьем этаже в школьном отделении и начинаю по новой всех записывать в поездку в благодатную Оптину. Конечно же, с согласия Марины Александровны. Я ей позвонила и предупредила о своем порыве.

И так стало все чудесно устраиваться: мамочки идут и записывают себя и соседок по палатам. Смотрю: бабушка идет, которая выговаривала мне недавно, что дети мои носятся по коридорам и постоянно на лету сбивают ее внука, а он после восьми операций и на костылях еле ходит. Потом Настя заявляется с детьми, Машей и Ростиславом, раздумывая, ехать им с детишками или нет. Они тоже устали после Ясной Поляны.

«Давайте, — говорю я, — записывайтесь, будет здорово!»

Записались.

Пришла Таня из Вологды с товарками из 325 палаты. Они очень хотят поехать, особенно после прочтения книги «Ратники небесные» про Оптинских новомучеников, которую я успела дать Тане и Насте почитать. Записались.

Пока желающие записываются, вокруг нас ходит и страдает Лена из Красноярска. Она не может поехать с нами. Ее сын, 16-летний Вася с ДЦП, отказывается ехать в Оптину, хотя они туда собирались и очень хотели попасть. Он устал от поездки в Ясную Поляну. Да и Танечка, которая ему нравится, не едет. Лена просто в панике!

— Да оставьте вы его в санатории, — начинают все уговаривать Лену, — не маленький уже, поезжайте сами!

— Нет, если я поеду в святое место, ему обязательно плохо будет без меня! — категорично заявляет Лена.

— Мама, да не будет мне плохо, — вмешивается в разговор Вася, — ну чем ты мне сможешь помочь, если мне плохо станет? Корвалол накапаешь? Мне его и без тебя накапать могут!

А ее начинает колбасить еще больше, и она уже злая на весь белый свет, а на сына в первую очередь. Так-то она мамочка хорошая, добрая, верующая. Мы с ней все время на канон Андрея Критского ездили в ближайший Успенский храм в Калугу.

А между тем потихоньку набирается на поездку 22 счастливчика.

Сообщаю Марине Александровне сие радостное событие, и она, в свою очередь, договаривается с водителем Юлей, чтобы та отвезла нас завтра по святым местам. Утром мне нужно передать ей все собранные на поездку деньги.

Все складывается как нельзя лучше: завтра мы попадем в гости к дорогим и любимым старцам и новомученикам, а также посетим Шамордино и Клыково.

Все отправляются по палатам. Тихон с Фросей быстро угомонились, засыпая под мои воркования-воспоминания об обителях. Санаторий начинает окутываться мглой.

Утром я вскакиваю рано и начинаю собирать в интернете информацию о монастырях, в которые мы поедем, чтобы мамочкам в маршрутке рассказать хоть немного об этих святых местах.

Дети еще спят, а я начинаю выписывать в тетрадку, попавшуюся мне под руку, интересные сведения про помещицу Ключереву и ее внучек, про старца Амвросия и игуменью Софию.

Заходит Лена, вся расстроенная, хочет записки передать в Оптину пустынь и письмо старцу. Это Галина Михайловна из водолечебницы сказала, что можно будет старцу Илию написать письма и отдать у ворот в Оптину охраннику Николаю для передачи старцу в Переделкино, где он сейчас и живет.

Я пытаюсь объяснить Лене, что сейчас занята, зайди, мол, чуть попозже, не могу сейчас уделить тебе внимание. Очень уж меня захватил творческий процесс. А она обижается и уходит, а потом уже никому не хочет отдавать свои записки. Хотя и я заходила к ней, и Таня.

«Ну куда наши грешные письма к старцу везти? Захотела я! Гореть нам всем в аду!» — заламывает руки Лена, чем удивляет меня все больше и больше.

Позже даже конфеты и другие гостинцы не захотела брать из Оптиной пустыни, которые я ей привезла. И в храм Успенский в воскресенье без нас с Фросей поехала, там, у креста, с ней в очереди и встретились. Но и там конфеты она так и не взяла. Жалко Леночку, сыночек у нее очень больной, поэтому она вся и нервная от этого. Еще и не попала в вожделенную обитель в этот раз.

Утром, как всегда это бывает перед поездками, начинаются пертурбации: одна мамочка с ребенком отказывается от паломничества, другая мамочка с малышом находится и решает ехать вместо нее.

И мы, позавтракав, погружаемся дружно в микроавтобус к Юле. Марина Александровна набивает доверху багажник бутылками для святой воды, благословляет нас, и мы отправляемся в путь.

Мои дети, Тихон и Фрося, усаживаются сзади и всю дорогу балуются с Настиным шестилетним Ростиком, в то время как я пытаюсь рассказывать нашим паломникам про старца Амвросия и устроение шамординской обители. В основном, конечно, я рассказываю про Оптинских новомучеников, поскольку и сама только прочитала о них новую книжку. Да простят они меня, грешную, если я что-то напутала, пересказывая их биографии.

Рассказываю мамочкам, как правильно писать имена деток и близких о здравии в молебен Оптинским старцам. Одна мама, с корейской внешностью, услышав, что писать можно только крещеных, очень расстраивается. Видимо, они сами с дочкой и все ее родственники некрещеные.

Рассказываю также, что можно написать письмо старцу Илию с просьбой помолиться о детках. Все начинают старательно писать, и я собираю целый пакет писем.

«Тяжелых» детей с нами едет пятеро. Это высокий Володя, лет 17, на костылях, которого мои дети вечно сшибают в санаторских коридорах. Ванечка, у которого сильное поражение ЦНС, лет семи. Он не говорит, истерит и плоховато ходит. Олечка, девочка на коляске, лет 10. Костик, года четыре, с ДЦП, неходячий. И немая корейская девочка лет пяти. Остальные дети — ходячие и говорящие. Всех нас — 22 человека.

Сначала посещаем Шамордино. Это женский монастырь, основанный по благословению старца Амвросия. Высыпаем из автобуса. Кругом белым-бело, и только красный величественный собор из круглого кирпича смотрит на нас, обещая показать много всего удивительного и необыкновенного.

Облачаемся в юбки у входа в монастырь и идем в собор. Но, как ни хочется поскорее мне попасть туда, нужно сначала идти и договариваться в трапезную, чтобы нашу группу из санатория покормили. Отделяюсь от группы и бегу в монашескую трапезную в домик напротив собора.

Поднимаюсь я на второй этаж и замираю от увиденного: за длинными накрытыми столами чинно вряд сидят монахини. Все в черном. Да так их много! Столько сразу я никогда и не видела! Зрелище неописуемое: торжественное и немного даже страшное.

Навстречу мне из коридора выходит игуменья со сверкающим на шее крестом и заворачивает в трапезную. Я жмусь в дверях и жду, когда на меня обратит хоть кто-нибудь внимание.

Затягивается неспешная молитва перед едой. Вдруг наконец-то подходит ко мне одна послушница, и я излагаю свою просьбу. Посоветовавшись с кем-то, она говорит приходить нам в 11 часов в нижнюю трапезную.

Я бегу к нашим в собор и сообщаю, что в 11 уже будет трапеза и тем, кто хочет успеть сходить на источник, надо уже туда выдвигаться. Идти далеко, спускаться по длинной лестнице, купаться и подниматься обратно с водой — дело небыстрое. А в собор можно будет зайти еще потом. К сожалению, времени у нас в обрез и хочется все успеть.

Володина бабушка решает оставить Володю в храме и сажает его на лавочку. Ясное дело, Володя на источник просто не спустится. Мама с девочкой Олей в коляске тоже хочет на источник, и я предлагаю оставить девочку с Володей. Но мама боится, что дочка будет плакать и испугается в незнакомом месте и в незнакомой компании. Пришлось маме остаться с ней. Остается и мама с неходячим малышом. Мы обещаем всем набрать на источнике побольше воды и стремглав несемся на источник.

Красота вокруг небывалая: нежный снежок окутал все деревья, монастырские постройки и храмы. Со спуска к источнику видны белоснежные поля, точно сама Богородица опустила на них свой покров. Солнышко застенчиво светит, и его лучики ласково щекочут щечки.

У источника Фрося успевает намочить все пальто, набирая воду в бутылки. Тихон долго колеблется, окунаться ему в купель или нет. Долго ходит вокруг да около, но все-таки окунается.

Тане из Вологды Марина Александровна посоветовала пройти чуть-чуть подальше, к Казанскому источнику — вода из него помогает при глазных болезнях. У Тани сильный нервный тик и очень дергается глаз. Она умывается в этом источнике, и до вечера глаз не дергается. Чудеса да и только!

Набираем воды. Некоторые мамы самоотверженно купаются несмотря на морозец. Поднимаемся с бутылками наверх, вспоминая рассказ Марины Александровны о том, как по этим ступенькам святой юноша поднимал наверх больную Катюшу.

Ванина бабушка всю обратную дорогу понукает и дергает неугомонного Ваню, причитая, что он ей послан в наказание. Видно, что у нее уже начинают сдавать нервы от его гиперактивности.

Счастливые, спешим к собору. Время приближается к 11, и те, кто остался в соборе, уже отправляются в трапезную, но не в ту, в которую надо, а в верхнюю, где чинно трапезовали монахини.

Приходится догонять их и перенаправлять. Я помогаю бабушке вести Вову на костылях, ноги он передвигает с большим трудом, а на ступеньках кругом лед. С трудом спускаемся в нижнюю трапезную. Это небольшое холодноватое подвальное помещение. На нашем столе еще ничего не накрыто, накрыт только длинный стол для рабочих.

Пока раздеваем и усаживаем ребятишек за длинный стол, послушницы вывозят нам тележку с кастрюлей супа, лотком гречки и компотом. Выносят и тазик с несколькими килограммами яблок. Мамочки принимаются разливать суп. И только Тихон, увидев перед началом трапезы молитву на стене, вспоминает о том, что нужно помолиться. Читаем «Отче наш» и рассаживаемся. Может, не так чинно и торжественно, как монахини наверху, но все же…

За трапезой Ванюшка совсем расходится: плачет, стучит ложкой и не хочет есть. Устал.

После еды нужно помыть за собой посуду. Те из мам, которые могут оторваться от своих чад, идут мыть. Тут Господь приоткрывает другую картину: на кухне послушницы, как пчелки, каждая выполняя свое дело, двигаются по определенной траектории. У каждой свои определенные функции, никаких разговоров.

Мамы присоединяются к послушницам и тщательно перемывают всю нашу посуду. Вдруг Таня как закричит: «Ой, Юля, я тарелку разбила! Что же делать?»

Я и сама не знаю, что делать, хотя и пытаюсь найти того, кому об этом доложить, но так и не нахожу. Ведь послушницы, как пчелки, двигаются по своей траектории и не разговаривают.

Ваня совсем сник, прорыдав всю трапезу. Стали одеваться и выходить, унося с собой на память о шамординском гостеприимстве три огромных пакета яблок.

Те, кто не успел побывать в Казанском соборе, отправляются туда. Те, кто хотел в лавку, идут в лавку. Бутылки с водой все давно перемешались. Где чьи — не разобрать. Заходим и мы с Фросей и Тихоном наконец-то в храм приложиться к изумительным иконам, вышитым бисером сестрами обители.

И тут вбегает Настя в собор: «Сейчас нас к мощам матушки Софии отведут! Юля, собирай всех!»

«Ничего себе, — думаю, — ну и Настя!» В прошлый раз, когда мы были в Шамордино с воспитательницей Людмилой Ивановной и Галиной Михайловной из водолечебницы, нас и то не отвели к мощам игуменьи Софии. А тут сами по себе приехали, и чудо такое! Ведь мощи находятся в соборе за алтарем, и попасть туда почти невозможно.

Игуменья София Болотова была первой настоятельницей зарождающейся шамординской обители, положившей много сил и здоровья на ее основание и процветание. Поэтому здесь ее очень почитают. Судьба ее удивительна. Недолго в миру ей удалось побыть в счастливом браке: муж скончался, не успев увидеть родившуюся у них дочку. Став через некоторое время духовной дочерью старца Амвросия из Оптиной пустыни, она была им выдана замуж за пожилого болящего помещика, за которым ей пришлось ухаживать. После его смерти она перепоручила свою девятилетнюю дочь на воспитание крестной матери, а сама поступила в женскую общину в Шамордино, где вскоре и приняла монашеский постриг и стала игуменьей этого монастыря.

Вот к ее-то мощам за алтарем и добилась попасть наша Настя. Собираемся в храме кучкой, приходит монахиня и ведет нас за алтарь, прося обязательно всех разуться, так как там везде постелены ковры. Но у Вовы такие знатные ортопедические ботинки, зашнурованные до колен, что разуть его нет совершенно никакой возможности. И он идет прямо так, постукивая костылями. Все с благоговением прикладываемся к мощам.

— А почему сюда так непросто попасть? — спрашиваю я у монахини.

— Потому что это часть алтаря, и без благословения настоятельницы не попадешь, — отвечает она.

— А почему тогда мощи в храм не могут перенести?

— Владыка не благословляет!

«Понятно! Ну что же, не благословляет, значит, есть на то свои причины», — бормочу я себе под нос, и мы выходим из алтарной части в храм.

Потом, уже в дверях, Настя рассказала, как и у кого она выпросила попасть к мощам.

Когда мы были в трапезной, Маша, ее дочка, поднялась на второй этаж в туалет. Настя ее потеряла из виду и стала бегать искать, заодно расспрашивая, где найти игуменью, чтобы взять благословение для нашей группы попасть к мощам. Ей отвечали, что надо сначала к благочинной обратиться, а потом уже к игуменье идти. И вот поднялась она к туалету, а навстречу ей две монахини, и одна спрашивает:

— А вы почему снизу сюда поднялись?

— Да дочку вот ищу, — теряется Настя, — ушла в туалет и пропала. Мы с группой детей из санатория приехали. А не подскажете, где богоугодная Анастасия? (Настя, видать, от волнения благочинную назвала богоугодной, чем меня потом сильно насмешила.)

Они заулыбались:

— А зачем вам?

— Мы к мощам детей-инвалидов хотели приложить, мы из «Калуги-Бор», из санатория.

— Ааа, — протянула монахиня, — у вас там главная Марина Александровна?

— Ну да, только ее сейчас нет с нами, — подхватывает Настя.

— А кто у вас сейчас главный?

— Я, — совсем осмелела она.

— Ладно, — говорит монахиня, — сейчас позвоним, договоримся, и вас пустят к мощам.

Звонит и договаривается, чтобы группу детей отвели к мощам.

— Идите, вас там проводят.

А тут и Маша из туалета вышла. Настя спрашивает у послушницы потом:

— А кто это была? С кем я разговаривала?

— Да это же игуменья! Просто у нее крест был запрятан на груди.

Настя так и опешила: во дела!

Так мы чудесно попали к мощам.

Шамординские яблоки, которые нам презентовали, мы ели всю дорогу. Даже удалось привезти их в санаторий и многих угостить.

Следующая наша остановка — Оптина пустынь. Как многие стремятся попасть сюда! В этот светоч России! Колыбель православия! Вот и Лена хотела попасть и не попала…

Выгружаемся мы всей своей делегацией. Прошу мам не расходиться и вначале посетить часовенку новомучеников, чтобы в это время сбегать узнать насчет акафиста у мощей преподобного Амвросия Оптинского и пристроить письма для передачи старцу Илию.

Но Таня, подкованная после прочтения книги про новомучеников, заявляет, что свечки в часовне купить негде и надо заранее это сделать. Тогда все потихонечку начинают растекаться по лавкам и стекаться потом у часовни очень неравномерно. Зато за это время я успеваю все разузнать.

Возвращаюсь к воротам монастыря, чтобы передать письма старцу, но охранник, увидев у меня за плечами рюкзак, заставляет сдать его в камеру хранения. Раньше такого не было. Камера находится напротив монастыря — это небольшой домик, куда все должны сдавать рюкзаки и большие сумки. Сдаю, расписываюсь, смотрю: и Настя ко мне чапает со своим здоровенным рюкзаком. Тоже сдавать отправили.

Оставив в камере хранения свою ношу и распихав по карманам все, что может мне пригодиться в монастыре, отправляюсь искать охранника Николая, чтобы передать ему письма для старца Илия. Но все пожимают плечами, и никто не может сказать мне ничего путного. Я очень расстраиваюсь, ведь в моих руках ценный груз — это мольбы и прошения мамочек, которым я обещала передать их письма старцу. Тогда я начинаю взывать к новомученикам: «Иеромонах Василий, инок Ферапонт и инок Трофим, помогите! Мы здесь у вас в гостях и толком ничего не знаем, разбредаемся все, как овцы, и письма я никак не могу передать!»

Попутно ищу отца Илиодора. По просьбе Марины Александровны он всегда встречает и принимает санаторские группы. Но про него также никто ничего не может мне ответить.

Звонит Марина Александровна и сообщает, что отцу Илиодору она тоже дозвониться не может. Что же делать?

Но вот радостное известие: узнаю, что акафист старцу Амвросию, несмотря на Великий пост, служиться будет и мощи открывать тоже будут. Обрадованная этим известием, возвращаюсь в часовню к новомученикам. Наши мамочки уже подтянулись и стали прикладываться к их могилкам и крестам.

Я поручила Тихону положить пряник и две конфетки на могилки братьев. В середину он положил пряник — это иноку Ферапонту. А по бокам конфетки: иеромонаху Василию — справа, а иноку Трофиму — слева.

Эти трое молодых оптинских монахов были убиты на Пасху 1993 года. Какой-то сатанист проник в обитель и решил омрачить столь великий и почитаемый праздник православных христиан. Теперь их могилки тут, в Оптиной. Даже построили часовенку в честь их памяти. Убитые братья многим очень дороги. Я молилась им, когда еще у нас не было детей, обещая назвать мальчика в честь Трофима. Мальчик-то родился, но назвали его Тихоном в честь Тихона Калужского, потому что и ему я тоже молилась, обещая назвать Тихоном. Видимо, от бездетных переживаний я окончательно стала забывать, какому святому что обещала. Трофим родится уже много позже, через 15 лет после Тихона и в другом браке. Как я ждала, чтобы новомучеников успели канонизировать до рождения Трофима, чтобы крестить его в честь Трофима Оптинского. Но так и не дождалась. Зато теперь у обоих Трофимов общий святой — апостол Трофим. А братиков, я уверена, обязательно еще канонизируют.

Но вернемся в часовенку. Бабушка и Вова на костылях с трудом поднимаются по ступенькам в часовню. Подбадривая его, я говорю, что инока Ферапонта тоже звали в миру Владимиром.

Заходим. Уютно, тихо и благоговейно. У надгробий стоят подсвечники с лампадками. Тут принято мазать себя крестообразно этим маслом, даже лежат кисточки для этой цели. И мы друг другу начинаем рисовать крестики на лбу и молиться, чтоб детки выздоравливали скорее, а мамы и бабушки набирались мужества и терпения для дальнейшего несения креста. Прикладываемся к могилкам новомучеников, и кто-то оставляет за их крестами записки со своими просьбами и мольбами. Их тут много. И записок, и просьб. Но всех братики слышат и помогают.

На подоконнике оставляю написанную панихидку об упокоении братьев, кинув за нее немного денег в ящичек для пожертвований. Нужно сказать, что пока люди не причислены к лику святых, за них молятся за упокой, хотя к ним уже обращаются и как ко святым. Так было и с Ксенией Петербуржской, так и со Сепфорой, к которой мы еще сегодня поедем.

На улице сообщаю всем, что в 13 часов в Введенском храме начнется акафист Амвросию Оптинскому, а перед этим предлагаю посетить Владимирский храм и приложиться к мощам всех Оптинских старцев, которые расположены по периметру храма, а потом уже потихоньку двинуться на акафист. Так мы и делаем.

Во Владимирском храме всегда идет исповедь, чтобы приезжающие даже ненадолго паломники могли исповедоваться. Настя встает в очередь с дочкой Машей. Тихон с Фросей в Оптиной не в первый раз, поэтому в моем догляде они не нуждаются и делают все самостоятельно: прикладываются к мощам, ставят свечи.

Также все подают здесь записки о здравии и об упокоении своих родных и близких, заказывают молебны Оптинским старцам, сорокоусты и псалтирь.

Потом плавно перемещаемся в Введенский храм на акафист. Захожу в боковую дверь храма и вижу нашу группу и высокого седовласого батюшку. Это отец Илиодор. Он рассказывает, что когда шел по улице и увидел детей в колясках, то сразу понял, что это приехала группа из санатория.

Нам очень повезло, что мы все-таки встретили отца Илиодора, потому что все остальное для нас организует именно он.

Я тут же спрашиваю, не сможет ли он передать пакет с записками старцу Илию. К счастью, он сразу же соглашается, и у меня камень падает с души. Слава Богу! Спасибо вам, новомученики, за скорую помощь!

Поскольку на акафисте народу собралось много, отец Илиодор выводит всю нашу группу из храма и ведет к другой боковой двери поближе к мощам батюшки Амвросия. Фрося об этом не знает и самостоятельно начинает протискиваться к мощам старца, где потом мы ее и находим.

Отец Илиодор рассаживает всех наших детей и мам в тихое огороженное для клироса пространство. Это ли не чудо? Мы сидим, как короли, перед мощами и молимся нашему дорогому старцу Амвросию. У меня даже слезы наворачиваются на глазах от того, как все хорошо начинает устраиваться.

Засмотревшись на священника, стоявшего у мощей старца и читающего бесконечные записки, я соображаю пустить и по нашим рядам листочек, чтобы все могли написать свои имена и имена деток, и отдать его батюшке у мощей, чтобы и за нас, грешных, он помолился.

Акафист идет своим чередом, и дети уже начинают уставать. Сначала закопошился Ваня, потом 10-летняя Оля-колясочница. Ее мама начинает шепотом спрашивать, долго ли еще. Под конец уже все начинают елозить. Но, к счастью, акафист начинает подходить к своему завершению, и все отправляются чинно прикладываться к мощам.

Я помогаю бабушке приподнять Вову на уступочку перед мощами. Олю-колясочницу тоже поднимают сердобольные люди из очереди. Батюшка всех мажет маслом.

«Скоро ли мы уже поедем? Дочка устала», — спрашивает мама Оли. А тут подходит отец Илиодор с предложением попить чаю.

Я не знаю, что делать: и чаю охота, и детей уставших жалко. Начинаю всех опрашивать.

«Но разве от такого предложения можно отказаться?» — вздыхает мама Оли. Она на высоких каблуках и, видимо, сама уже устала тягать свою дочку туда-сюда с коляской. Хотя практически всегда находятся мОлодцы, которые на раз-два поднимают или спускают коляску по ступенькам.

«Ну что! Тогда прошу в чайную!» — восклицает отец Илиодор, и мы всем скопом двигаемся в чайную, которая располагается за воротами монастыря.

Тут выясняется, что Таня с двумя мамами не успели сходить к мощам во Владимирский собор.

«Ну идите, только догоняйте нас!» — кричу я им вслед.

В чайной многолюдно и шумно. Подойдя к буфетчице, отец Илиодор начинает распоряжаться насчет яств.

— Вас сколько здесь всего? — спрашивает он.

— 22 человека! — рапортую я.

— Пирожков заказать? А чай? А еще можно мандаринов и конфет!

Он распоряжается, а мы усаживаемся за столики, снимая шапки и расстегивая шубы. Практически сразу на нас начинают изливаться как из рога изобилия пирожки, пакетики с соком, мандарины и конфеты. Мама Оли только вся изнервничалась. Потому что чай разливают как раз над головой ее дочки-колясочницы. Народу много, и всем тесно. Разливать чай в другом месте никак не получается.

Вова с костылями оказывается за столиком напротив Тихона. Они по-братски делят пирожки, совсем забыв о том, кто кого сбивает с ног в санаторских коридорах.

Я толкаю Настю в бок:

— Настя, а как бы нам у отца Илиодора про книжечки с акафистом новомученикам узнать? (Да-да, хотя новомученики еще и не канонизированы, им уже написан акафист, как святым.)

Настя тут же с просьбой к отцу Илиодору. Он реагирует достаточно быстро:

— Сколько штук надо?

— На 10 семей, — говорим мы.

— Хорошо, а давайте еще бутылок достанем! Всем воды нальем!

— Да у нас с источника много воды, — говорим мы хором.

— Но то с источника, — философски замечает отец Илиодор, — а то святая — из храма.

Наевшись и собрав остатки пищи, топаем в лавку за акафистами и в храм за водой святой. Из чайной в дорогу отец Илиодор дает нам четыре фирменных пирога с надписью «Оптина». Их тоже потом хватит почти на весь санаторий. Раздадим мы их в столовой на ужине, когда приедем.

Почетное наливание воды в храме доверяем Тихону, Фросе, Ростику и Маше. Тихон с Фросей атакуют бак, из которого хорошо льется вода, Ростику с Машей достается же бак, из которого она еле-еле сочится. И пока они наливают одну бутылку, Тихон с Фросей уже успевают налить остальные девять штук.

В это время в лавке отец Илиодор раздает нам акафисты и дарит две книги Нины Павловой — «Пасху Красную» и «Иди ко мне». Я замечаю плакатик с молитвой Оптинских старцев и, схватив его с прилавка, говорю: «Хорошо бы и такие подарить нашим мамочкам!»

Отсчитываем 10 штук: по каждому на семью. Попутно с отцом Илиодором еще несколько гостей. Он обильно одаривает и их. Ну, думаю, раз пошла такая вольница, надо бы нам еще и масла от мощей попросить. Да простит меня Господь за мою наглость!

И отец Илиодор отправляется за маслом, а с ним отправляется и Тихон. Настя, увидев, что они вдвоем куда-то пошли, быстро их догоняет и отправляет с ними своего шестилетнего Ростика. Они уходят втроем и пропадают.

А вся группа тем временем уже собирается в автобусе. Ждем Тихона с Ростиком, а их нет. Надо сказать, что корейская мама с немой девочкой в чайную с нами не ходили и уже давно тут сидят. Мы угощаем их дарами из чайной, чему они несказанно рады.

Иду забирать из камеры хранения свой рюкзак. Хочу забрать и Настин, но мне его не отдают, приходится Насте чапать за ним самой.

Но вот и Ростик с Тихоном показались. Бегут с бутылкой масла. Долго не могли они его добыть с батюшкой. Акафисты служатся в пост только по выходным, и масло почти не разливают. Как рассказал потом Тихон, они пошли с отцом Илиодором сначала в один храм, потом в другой, но ничего не нашли. Пошли на склад. Там мальчики его долго ждали. Тихон сидел и изучал плакаты на стенах и выяснил, что дьяконская свеча весит около семи килограммов и горит 72 часа. Но вскоре вышел отец Илиодор с бутылкой масла и двумя пакетами конфет. Все это благополучно они и принесли нам.

Благодатная Оптина, как обильно ты напитала нас: не только духовно, но и телесно! Но и нам пришлось потрудиться: организоваться, сплотиться, преодолеть разброд и шатание и справиться с непростыми детьми.

После этой поездки мы стали называть отца Илиодора не иначе как отец Илиодор — мать родная.

А в автобусе в это время Настя начинает рассказывать нам, как отправила свою семилетнюю Машу на исповедь во Владимирском храме. Долго Маша беседовала с батюшкой, потом он подозвал Настю и попросил снять с девочки шапку, на которой был изображен «Монстер хай». Настя смутилась и шапку с Маши тут же сняла. Но самой, к сожалению, исповедоваться не удалось, хотя она очень хотела.

Следующая наша остановка — Клыково.

— Мы ведь ненадолго там? — волнуется мама Оли-колясочницы.

— Да нет, только в домик к матушке Сепфоре зайдем, — говорю я, — да на могилку.

Подъезжаем к Клыково, к пустыни Спаса Нерукотворного. Я хочу немного рассказать про матушку Сепфору, но слушают меня буквально две-три мамы, остальные спешат на выход. Внимательно слушает мама Катя, она с нами в поездке с 11-летним Сашей, который страдает нервным тиком глаз. Когда мы ездили с ними в Колюпаново к матушке Евфросинии, он, увидев, что я изнемогаю от усталости, неся две пятилитровые бутылки воды с источника, помог дотащить мне святую воду, попросив при этом маме не сообщать, так как она бы ему не разрешила таскать тяжести.

Выгрузившись из автобуса, сначала решаем идти на могилку к матушке Сепфоре. Я прошу обратить внимание на обилие ласточкиных гнезд, которые расположены прямо на стенах храма около ее могилки. Ведь Сепфора в переводе означает «птичка». Напоминаю всем о чудесном исцелении Ромочки из санатория, которого бабушка сюда привозила и прикладывала его ножки к могилке матушки. Тогда Рома был еще маленький и висел на плече у бабушки, как тряпочка. Сейчас это уже большой, бойкий парнишка 11 лет. Он с небольшой хромотцой, но это так, мелочи. Главное, он ходит сам!

Наши мамочки начинают прикладывать своих деток к могилке. Вову на костылях тоже подводим, спешно набираем земельки.

— Мама, а нам земли? — волнуется Фрося.

— Так у нас пакетика нет, — отвечаю я.

Тогда кто-то дает ей синенький бахил, и она, счастливая, насыпает земельки в него.

Отправляемся в домик матушки Сепфоры, где она жила на склоне лет и молилась. В домике толчется уже другая группа паломников, и нам там всем тесновато. Кое-как протискиваемся в комнатку матушки и сажаем на кушеточку, где она спала, неходячих и больных деток. Четырехлетний неходячий Костик заваливается на кроватке на спинку, и так ему там хорошо: лежал бы себе, казалось, да и лежал бы. Я мажу деток и мам с бабушками маслом из лампадки, стоящей у икон матушки.

Оказалось, что не все дошли с нами в домик, некоторые растерялись по лавкам и храмам.

В домике дети ныряют в вазочку с конфетами, которая всегда наполняется для того, чтобы все угостились. При жизни матушка Сепфора каждому раздавала конфетки — пустячки, как она их называла. И побивала всех палочкой, которую она натирала иорданской водой и смазывала святым маслом. Так она выбивала из людей нечистую силу.

К сожалению, палочка сейчас висит под стеклом, но было время, когда всех приходящих к матушке в домик послушницы постукивали по спине. Говорят, паломники чуть не растащили палочку на сувениры, поэтому ее и убрали под стекло.

Настя прикладывает Машины больные ручки к этой палочке под стеклом, и они долго стоят с ней так и молятся.

— Не расскажете ли вы нам что-нибудь о матушке? — спрашиваю я смотрительницу домика.

— А стоит ли? Ваша группа уже вся разбрелась. Купите лучше буклетик, там все написано, — говорит она и показывает мне небольшую книжечку.

— А сколько она стоит? — спрашиваю я.

— Сто рублей.

— Ясно. Жалко. У меня уже и денег больше нет, — огорчаюсь я.

— А кто у вас богатенький? Пусть и купит, — подхватывает она.

Меня коробят эти слова, и я смущаюсь. Но куплю, думаю, хоть акафист за 40 рублей. Это мои последние деньги. Смотрительница, видимо, передумав, говорит:

— А знаете? Возьмите так, это — подарок! И сами почитаете, и своим расскажете.

Я великодушно раскланиваюсь и спрашиваю:

— А где сейчас дочки матушки Сепфоры?

У матушки при жизни было четыре дочери, я читала об этом раньше.

— Одна умерла схимницей. Вторая монашество принимать отказалась, посчитала себя недостойной. Дочка Ксения, старая схимница, живет у нас за оградой монастыря, в богодельне. Ей уже 90 лет. А где последняя, и не знаю.

И я еще раз с чувством уважения думаю о матушке Сепфоре, ведь она и сама дожила до 109 лет. И когда ей уже сложно было стоять на службах, она била свои ноги палочкой, наверное, той самой, и приговаривала: «Стойте, непослушные!»

Так как времени на монастырь мы выделили всего 40 минут, поскольку все уже были изрядно уставшие, мы с Тихоном и Фросей стали торопиться к автобусу. Но оказалось, что мы пришли первые. В храм мы уже не пошли, чтобы остальных не задерживать, а вот остальным как раз захотелось и в храм, и в лавку. Как не зайти? Собираемся долго и когда уже собрались отъезжать, звонит Марина Александровна:

— Юля, а на источник вы поедете в Клыково?

— Марина Александровна, да мы устали уже!

— Да вы что? Там же такое благодатное место, привезите мне воды оттуда чеплашку!

И вот мы едем на источник. Самые неутомимые стали спускаться. Часть мамочек с детьми остаются поджидать нас в автобусе, попросив и им набрать водицы. Спустившись по деревянным ступенькам в глубь леса, мы оказываемся на источнике матушки Сепфоры.

Бабушке семилетнего Вани поручаем набирать воду, а сами идем в купальню. Фрося спрашивает у меня разрешение нырнуть, и я обреченно машу рукой. Хоть и стоит на дворе только 19 марта и морозец еще в силе, я думаю, что раз после Колюпаново она не заболела и все обошлось только соплями, то что уж тут — пусть купается. И худенькая семилетняя Фрося ныряет с головой, как маленький головастик. Вслед за ней спускаются в воду и мама Таня с подружками.

Одеваемся наспех, довольные, веселые. Успеваем и бабушке помочь налить воды. Чтоб не перепутать с шамординской водой, пишу на крышках бутылок букву «С», что значит «Сепфора».

Поднимаясь с водой от источника наверх, разговорились с бабушкой Вани.

«Утомил он меня сегодня, — говорит она и пускается в размышления, отвечая попутно на мои вопросы. — Я же с ним всегда одна. Живем мы в Рязани. Мама его служит медсестрой по контракту в Коломне, папа свинтил от них очень рано. У Вани поражение нервной системы, родился 900 граммов — не хотели выхаживать даже. Пришлось приписать немножко веса, чтобы в реанимацию отправить. Долго лежал, когда выписали, весил кило 700. У них и перед этим такой же ребенок родился — умер.

Бабушка выглядит довольно пожилой, хотя ей всего 57 лет. Достается ей от Вани, конечно.

Усаживаемся в автобус, и опять звонит Марина Александровна, спрашивая, чем одарил нас отец Илиодор, и просит поделиться снедью с водителем Юлей. Но наша Юля оказывается очень скромной и отказывается от всего, что мы ей предлагаем.

Домчались мы в санаторий быстро, прямо к ужину, как и хотели. Приносим в столовую пироги, конфеты, яблоки. Всех угощаем. А потом еще и по отделениям разносим — медсестрам, воспитателям и, конечно, Марине Александровне.

И на другой день продолжаем все это есть. И мне вспоминается притча, как Господь накормил пятью хлебами и двумя рыбками несколько тысяч человек.

Книжки Нины Павловой, подаренные отцом Илиодором, решаем отнести в библиотеку, пусть люди читают. Но Марина Александровна решает иначе:

— Возьмите их, девчата, себе. Ты, Юля, и ты, Настя.

— Да что вы, Марина Александровна? — смущаюсь я, хотя в тайне и мечтаю о зеленой книжечке.

— Да, да, возьмите!

И я с благоговением беру себе книгу «Иди ко мне», а Насте отдаю «Пасху Красную».

Таня ходит, собирает по палатам пузырьки, чтобы разлить всем масло, привезенное из Оптиной. Кому-то не хватает, и я великодушно хочу отдать свое, но вспоминаю, с каким трудом доставал его Тихон, и передумываю. Просто немного отливаю. И воду тоже делим по-братски.

На следующий день нам нужно уже уезжать из санатория. Таня приносит мне мою книжку про новомучеников, которых она успела так полюбить. В Оптиной такой книжки уже не было, видимо, все раскупили, и она не смогла ее купить и была расстроена.

«Таня, а бери эту книжку себе! — принимаю я решение, такое же благородное, как и решение Марины Александровны, — у меня дома другая есть».

Таня не верит своим ушам, но берет. Мне кажется, что новомученики особо позвали ее к себе, недаром она все хотела увидеть колокольню, на которой они были убиты.

Мы так сдружились со всеми мамами за эту поездку, что вечером не могли расстаться и наговориться. Мы сидели на диванчике в санаторском коридоре, и каждый рассказывал о себе и своей жизни.

А письма старцу, я думаю, дошли, так как чудесным образом стали устраиваться все мои дела, но об этом я расскажу в другой раз…

Март, 2016 год

Отец Илиодор, или Что такое 40 минут для вечности

Из санатория «Калуга-Бор» мы частенько с мамами и детишками-инвалидами ездили в Оптину пустынь. Снаряжала и отправляла нас, конечно же, неизменная Марина Александровна, а встречал и принимал нас в Оптиной неизменный отец Илиодор.

В одно из наших посещений святой обители отец Илиодор, узнав, что в нашей когорте затесался некрещеный мальчишка и что мама никак не может собраться его крестить, решил устроить его крестины безотлагательно. Он попросил задержаться нашу группу ради такого важного дела и, не дождавшись нашего согласия, бодро повел всех в оптинскую крестильню крестить шестилетнего Артема. Ждать пришлось долго: то священника, который сможет покрестить (ведь отец Илиодор — протодиакон и крестить не имеет права), то женщину, которая тоже должна была принять крещение в этот день и именно с ней можно было заодно покрестить и мальчика.

На наши недовольные восклицания, что мы ждем уже 40 минут, отец Илиодор парировал: «Но что такое 40 минут для вечности? Человек возьми и умри завтра, а некрещеным он не наследует царствие небесное!»

И нам пришлось смиренно сидеть и ждать в узенькой маленькой крестилке, пока родится новый человек для вечности. Зато при каком духовном подъеме совершалось таинство! Нашим деткам было интересно и необычно наблюдать за мальчишкой и тетенькой в длинных белых рубахах, как они ходят со свечами вокруг аналоя и ныряют в купель.

Отец Илиодор, естественно, стал крестным. У него таких крестников тысячи по стране.

После крестин Артема грех был не отправиться в чайную, хотя мы уже сильно торопились. Только в этот раз счет на оплату наших угощений батюшка умело передал в руки женщине, которая крестилась вместе с Артемом и спросила, как ей сделать пожертвование за крестины.

Артем с мамой были счастливы и полетели потом в свой Тамбов, или Барнаул, с теплыми воспоминаниями о чудесных крестинах и крестном, оставшемся где-то там, в далекой Оптиной пустыни, и непременно молящемся за него.

Конечно же, по обычаю отец Илиодор одарил тогда всю группу в лавке различными дарами.

Фрося, знавшая уже не понаслышке про такие акты неслыханной щедрости отца Илиодора, каждый раз старалась попасть ему под руку в лавке с какой-нибудь кружечкой или браслетиком.

Кстати, когда батюшка скончался от ковида, именно им подаренную Фросе кружечку с изящно нарисованной Оптиной я нечаянно разбила на кухне. От этого Фрося очень горевала: ни батюшки теперь нет, ни кружечки. И, по всей видимости, уже не будет ни того, ни другого.

Про отца Илиодора можно рассказывать долго. Но больше меня, естественно, знает наша Марина Александровна, они были дружны с батюшкой задолго до нашего появления в «Калуге-Бор». Поэтому я решила расспросить ее об их дружбе, чудесных крестинах детишек в санатории и записать. Вот что она рассказала.

«Приезжает как-то отец Илиодор ко мне в гости в санаторий. Это был 1995 год, у Раду, сына, как раз нога была в аппарате Елизарова после операции. Летом дело было. Жарко невозможно. Он приехал, а я худая такая была. Это просто что-то. Денег не было совсем, Раду оперированный. Была я вообще ужасно в каком виде.

Он приехал и говорит:

— Марин, что с тобой?

Я расплакалась:

— Да после больницы мы только приехали, каждый день туда пешком и назад. В общем, это, слушай, батюшка, ты знаешь, столько детей сейчас в санатории лежит детдомовских, некрещенных. Детский церебральный паралич. Мне их так жалко!

— А в чем дело? Давай окрестим!

Я говорю:

— Ну если ты сможешь, батюшка, давай окрестим.

— Ладно, я сейчас поеду на такси к матушке Анастасии (а она была на Дарвина тогда, там был Казанский монастырь, где духовная семинария теперь) и я с ней поговорю. Там ведь отец Игорь сейчас.

В течение часа он туда поехал и назад вернулся. И с порога мне:

— Слушай, все, я договорился на завтра, можно их привозить.

Я говорю:

— Как хорошо!

И главврачу звоню:

— Галина Ивановна, отпустите нас детей покрестить.

А она:

— Поезжайте к отцу Игорю, я разрешаю. Возьмите водителя и автобус из гаража (пазик у нас еще был тогда санаторский). Везите детей.

Все так и делаем. Собираем детей, сажаем в автобус и везем их в храм Святого Гурия. По двое, по трое детей на коленки, они худющие все. Суббота. Договорились на полдвенадцатого.

Все успели! Дети довольные, счастливые. Успели окрестить. Каждому в храме сделали по подарочку. Каждому по иконочке именной подарили, книжечки деткам, Библии отец Илиодор привез, шоколадочки. По дороге назад остановились еще, всем по чупа-чупсику подарили. Потом приехали назад в санаторий, девчата тут ждали уже на кухне. Подогрели еду, всех нас накормили.

Это уже конец заезда был. Раньше дети-школьники по несколько месяцев лежали. Начинался заезд в начале января, а с 20 мая уже можно было забирать детей на каникулы домой.

И вот Коля из Саранска был такой. У него был акушерский паралич. Левая сторона западала: ручка, ножка. Увидел он, что мы детей привезли с крестиками, и говорит:

— Я тоже так хочу! Я прямо чувствую, как и у меня блестит крестик на моей груди, тетя Марина!

Я говорю:

— Колечка, ладно, мы тебя окрестим.

Мы окрестили Колю в воскресенье утром в том же храме. А потом иду я через школу, деловая такая колбаса. Навстречу идет Нина Николаевна, ночная медсестра. А я была дневной. Она и говорит:

— Марина, прячься, у тебя ключи же есть от класса. Приехал Колин отец.

— И что?

— Что-что? Они же протестанты!

Я говорю:

— И что? Будет у Коли крестик.

— Ты что! Он тебя из-под земли достанет! Прячься, девка!

Я взяла и открыла третий класс. Открыла класс и зашла. Еще 7 утра не было. И просидела я там до 12. Пока они не уехали.

Рассказывали потом: папа хочет с Коли снять крест, а Коля орет и визжит: «Нет! Он блестит, я тебе не отдам! Папа, я тебе не отдам крест!» И так Колька уехал с крестом на шее домой, крещеный и с Библией.

Все смеялись потом, как Марина окрестила с батюшкой Кольку из Саранска. Вот такие дела были.

Как-то отец Илиодор лежал в больнице в Калуге, Царство ему Небесное. И после обеда каждый день приезжал к нам в санаторий. Он вечером приезжал к нам, и утром приезжал. Только смотришь, и вот отец Илиодор, как гриб, вырастает. «Господи, батюшка приехал! Идемте, садитесь, угощайтесь, что Бог дал». В основном что у нас было, у мамочек? Я жила в шестом боксе. «Картошка, ой, батюшка, картошка вареная, холодная!» Почистим, батюшка с удовольствием поест, попьет чай. Довольный, счастливый, что он с детьми на площадке детской может поиграть, с Людмилой Ивановной — воспитательницей пообщаться, с нами. Раду мой после операции был, нога в гипсе. 14 лет ему было. Мы его все таскали в коляске.

А был еще такой случай крестин. Приехал как-то отец Илиодор с отцом Засимой. Поздно уже было, пятница. А я так просила их окрестить санаторских детей, у нас столько некрещеных их опять приехало.

Батюшка Зосима высокий такой, в возрасте. Волосы до половины спины седые! Красота! Дети смотрели на него, говорили: «Ой, это Бог!»

И мы решили покрестить детей в ванной комнате на втором этаже в школьном отделении.

Шесть детей крестили. Марину Демкину с братиком помню. У них мама умерла, бабушка с ними приехала. У Марины детский церебральный паралич. Конечно, сейчас Марина взрослая уже, двое детей у нее. А тогда малюсенькая была, болезненная вся.

Красота во время крестин была неописуемая. Вокруг ванны в три стороны свечи горят. За окном темно. Батюшки молитвы читают и детей в ванну погружают, а потом крестик каждому одевают. Это просто что-то.

Потом мы, мамы, накрыли батюшкам стол постный, потому что пятница, во-первых. А-вторых, у нас и не было, чтобы что-то особенное накрывать. Но они были очень счастливы, я рада.

Ох, сколько я детей окрестила. Я тебе передать не могу, Юля. Да! Пол-России детей, когда были одни, без родителей. И до сих пор продолжается каждый заезд: крестим то по двое, то по трое, то одного. Что ж делать? Люди обращаются. Приезжали из Якутии, у них до ближайшего храма 250 километров. Они живут где-то в юртах. Я им говорю: «Не говорите мне ничего, я Калугу-то не знаю, Господи, не то что Якутию вашу».

Еще история была. Я жила с Залинкой, из Осетии мамочка. А денег нету. Она не работала, а я работала. А денег все равно нет, а кушать хочется. Ой, что же делать? Я пришла домой, заварила чаю. На травах все. И был у нас лук, томатная паста, постное масло и уксус. И я все это помешала-помешала. И пришла Залина, и в это время приезжает батюшка. И он нам привез целую упаковку сухарей.

— Ой, сухарики, как раз к чаю! — радуюсь я. Мы рады-радешеньки!

Он говорит:

— У вас что, ничего нету, чтобы покушать?

— Да есть! Это блюдо молдавское!

— Какое?

— Ну вот, — и предлагаю ему наше кушанье.

— Намажу на хлебушек, пожалуй, — сказал он.

А это был Великий пост как раз.

— Какая вкуснятина, Марина! — и намазывает еще.

Потом долго это блюдо вспоминал:

— Тогда какую вкуснятину мы ели!

Мы смеялись и плакали.

Потом он еще как-то раз приезжал, и я опять сделала то же самое. Он говорит:

— Ой, как я наелся!

Но у нас картошка уже была.

Такие уж мы были деловые, да. «Ой, как я наелся! Какая вкуснотища!»

Еще случай помню. Ночью звонит телефон:

— Алло!

Я говорю:

— Да.

А там отец Илиодор в трубке.

— Марин, ты спишь?

Я говорю:

— Ну, конечно, уже не сплю.

— А что ты делаешь?

— Вот с тобой разговариваю, ты же меня разбудил.

— А можно мы к тебе с отцом Ипатием заедем, мы из Москвы?

— Конечно можно.

Пока они ехали, Юль, я пожарила большую сковородку картошки. Август месяц. Банок накрутили — сколько хочешь. Мы же много закрываем. Открыла им. Раду спал. Они приехали в 3 ночи. Пока покушали, это было уже полпятого. Батюшка говорит:

— Ой, на раннюю не успеем уже, что же делать?

Отец Ипатий говорит:

— Давайте проведем утреню у Марины? Все равно мы не успеем в Оптину.

Начали служить прямо в нашем домике. И я помню, были открыты двери, окна. Потому что лето, жара. Никто тут не лазит. Это было что-то! Я была тогда, в тот момент, в раю.

А тут Игорь-охранник. Царство ему Небесное. Проходит мимо нашего дома, а он был в ночь, а у нас тут служба: «Боже мой! Вот что значит — верующая семья! Там так поют, видимо, диск включили!»

Мы смеялись потом, что он машину не увидел батюшкину и подумал, что мы диск слушаем ночью.

Батюшка говорит как-то:

— Марин, в следующий раз приеду, что привезти тебе?

А я же не русская, наш язык отличается немного. Я говорю:

— Ой, привези упаковку кофе и упаковку Библии.

Я думала, что упаковка — это одна банка. Сейчас, конечно, 38 лет я уже в России. Я теперь понимаю, что Библию одну надо было сказать, а не упаковку. А батюшка привез упаковку с детскими Библиями — там 20 книг. И 12 банок кофе. Я говорю:

— А зачем так много?

А он говорит:

— Марин, что ты говорила, я то и привез.

Ой, тут хохотали все.

Я говорю:

— Ну, столько не нужно.

— Марин, ты так говорила? Упаковку. Это и есть упаковка.

С того момента я поняла, что упаковка — это много. А одна — это баночка одна или книжка одна. Много таких историй было, вспомню. Еще расскажу».

Такой вот удивительный человек был наш отец Илиодор!

Декабрь, 2021 год

Освященные сапоги

Зима. Детский санаторий «Калуга-Бор». Марина Александровна, как всегда, почетно восседает за столом и записывает мамочек на поездки. Сегодня в рекреации дискотека, и поэтому ее стол перенесли в крытый переход между корпусами. Записываются на поездку к Матроне, но запись идет не бойко. Зимой вообще ездят по святым местам мало и не так охотно, как летом.

Около стола горстка мамочек. Мусульманка Зухра из Дагестана хочет поехать, но никак не решается: «Как мы хотим к Матроне попасть, да боюсь, что дети заболеют, одеты плохо. Ведь мы были у нее два года назад, тогда мой Магомед просил выправиться и пойти в нормальную школу. И представляете, так все и получилось. Как хочется поехать поблагодарить ее!»

Мамочки кивают. Действительно, Магомед стал лучше ходить. ДЦП-то почти и не видно. Сейчас ему 11, приезжают они всегда в санаторий с сестрой-двойняшкой Фатимой.

«Так поезжайте, — говорит Марина Александровна, — когда еще возможность будет?»

Зухра все-таки записывается. Через день, накануне поездки начинается сбор денег, Зухры нет.

«Девчата, пойдите поищите ее! — говорит Марина Александровна. — Но, наверное, она не поедет, она такая: то так, то сяк».

Зухра — высокая красивая молодая женщина с черными волосами. В Калуге она не первый раз. Искали ее долго.

«Не хочет ехать, — констатировала Марина Александровна, — в ванной заперлась, небось, и сидит».

С трудом, но на все места почти записались, осталось два места — как раз для Зухры. Но вот и она появилась на горизонте: «Я очень хочу поехать, но дети, боюсь, заболеют. А у нас через два дня самолет».

Оказалось, что у них нет зимней обуви.

«Ну давайте я вам дам! — в сердцах говорю я. Мне уже жалко ее и Марину Александровну. — У нас у Фроси зимние сапоги большого размера! — Это мы у многодетных Фирсовых стрельнули перед отправкой в санаторий. — Это Фатиме, а Магомету тоже что-нибудь подберем».

Зухра радуется и сдает деньги на поездку. Несу им в палату две пары сапог на выбор. Фатима примеряет. Одни ей подошли и сидят как влитые. У Магомеда, как оказалось, были кроссовки более или менее сносные. Решили, что он поедет в них.

Все дело в том, что у них в Дагестане тепло, и смысла нет покупать им теплую обувь на три недели для поездки в санаторий в Россию зимой. Вот почему они все время сидят в корпусе и не гуляют. Просто они очень легко одеты. Никак не для российских морозов.

Наутро, когда автобус с мамочками должен был уехать в Москву к Матронушке, встречаю Магомеда на пандусе с телефоном в руках.

— А ты чего тут? — удивляюсь я. — Не поехал?

— Да я проспал, — забормотал он.

«Вот так номер, — думаю. — Сколько сыр-бор горел из-за того, чтобы Магомед поехал поблагодарить Матрону за помощь, а он и не поехал».

— А мама где?

— Они с Фатимой уехали.

Уф, хоть эти поехали.

Сами мы с Фросей отправились в храм в Калугу. Там я все время молилась Матроне, чтобы все у них сложилось в поездке хорошо.

Но съездили они не без искушений. Охранник в монастыре у мощей блаженной Матроны группу детей-инвалидов из санатория пропускать без очереди не захотел. Хотя Марина Александровна всегда дает в поездку к Матронушке письмо с просьбой пропустить группу без очереди. Правда, иногда это не работает, как и в этот раз.

Мамы с детишками разбрелись в итоге по монастырю и долго потом собирались, чтобы уехать. Маршрут в таких поездках всегда такой: Покровский монастырь с мощами Матроны, Новоспасский монастырь с иконой «Всецарица», храм Сорока Севастийских мучеников, что напротив Новоспасского монастыря, и Даниловское кладбище, где почивала Матрона до перенесения ее святых мощей в Покровский монастырь.

Приехали паломники вечером, но все же довольные — в таких местах побывали!

— Спасибо за сапоги! — радуется Зухра, возвращая мне фиолетовые непромокаемые сапоги.

— О, освятились сапоги-то, — говорю, — у Матроны побывали! Жаль только вот, что ваш Магомед так и не поехал.

— А, — машет руками Зухра, — в другой раз теперь!

Фрося до сих пор эти сапоги носит и с радостью вспоминает, как мы выручили их Фатиме и Зухре.

Через полгода мы опять в «Калуге-Бор». На дворе август. Случилась еще одна история с сапогами.

В Успенском храме у нас с Фросей есть добрая знакомая, Галина, которая работает за свечным ящиком. Зная, что мы из санатория, она всегда старается нас подкормить, как будто нас плохо кормят в санатории. И всегда с канона Фросе дает гостинцы. А тут она подходит ко мне и говорит:

— Помолитесь, пожалуйста, за раба Божьего Вячеслава! Он вам сапоги передал. Как увидел зимой тогда на вас сапоги резиновые, и так вы ему в душу запали, что вот он вам сапоги принес.

— Да были у меня зимой сапоги, — начинаю вспоминать я. — Но просто у них верх резиновый, а внутри-то они с мехом.

Эх, бедный раб Божий Вячеслав, как распереживался из-за моих псевдозимних сапог!

— Здорово, — говорю я Галине, — а где они?

— Да вот, померьте.

И свечница вытаскивает из свечного ящика белые меховые сапоги. Выхожу в притвор. Примеряю. Чуть жмут.

— Хороши, — говорю, — сапожки, да только жмут немного. Но, может, разношу еще?

Вот удивительно, в последнее время я обувь себе вообще не покупаю. Все время кто-то отдает. Перед отлётом из Израиля в аэропорту бабулька из нашей группы, Валентина Тихоновна, подарила мне кроссовки: они стали ей без надобности (оттопали свое по Святой земле), и она презентовала их мне. До сих пор их ношу.

— Ну вот, это вам Господь посылает, — улыбается Галина.

— Да, скорее всего, так, — улыбаюсь я в ответ.

И вспоминаю еще один недавний случай. Подруга Настя привезла мне в театр целый пакет обуви. Мы ходили тогда на балет в театр Станиславского. Среди обуви были черные ботинки на меху. В них я с удовольствием ходила по санаторию в Калуге зимой. Но вот оказалось, что у одной из мамочек, которая с нами ездила в Оптину и в Гремячев, отломился каблук на сапогах. И ходить ей было не в чем, а мы домой уезжали уже как раз. Я с радостью отдала ей Настины башмаки. И она с радостью приняла их. Оказались впору.

Вот так и печется о нас Господь! О каждом из нас!

Февраль — август, 2016 год

За митрополитовым благословением

Летними вечерами в «Калуга-Бор» потрясающе. Сосны и сосновый воздух повсюду. Ребятишки носятся по огромной территории санатория, играя во всевозможные ребячьи игры. Мамочки и редкие папочки за ними, конечно, приглядывают. А те, кто приехал без родителей, обязательно находятся под неусыпным оком воспитательницы, которая выводит их на прогулку.

Рядом с корпусом стоят беседочки, в одной из которых по вечерам сидит наша Марина Александровна с неизменной толстой тетрадкой для записи на поездки.

Одна бабушка из Пскова очень хочет поехать в Малоярославец, в Черноостровский монастырь. Бабушка явно верующая, так как оба ее внука служат, как выясняется позже, в Псковском кафедральном соборе. Это высокий темноволосый Рома с брекетами на зубах и пробивающимися усиками и светленький Дима, чуть поменьше своего единоутробного брата.

Начинаем искать народ на поездку. Ведь машина может поехать, только если она будет вся наполнена. Близстоящие мамочки записались, в том числе и я с Фросей. Пятерых не хватает.

— А вот глядите, папа стоит! Он верующий, везде ездит, зовите его сюда! — восклицает Марина Александровна.

Папа подходит и в правду записывается. Тут из корпуса выходит женщина и подходит к нашей беседке.

— А есть экскурсии по не святым местам? — спрашивает она.

— На Тулу уже все записаны, на оружейный музей. На Парк птиц тоже, — отвечает Марина Александровна.

Женщина обреченно от нас отходит.

А из корпуса выходит еще одна мамочка. Тоже интересуется, куда народ набираем. Ее уговаривать не приходится, хочет поехать с нами. Ее зовут Оля, а ее высоченного сыночка — Петя. Записались.

И вот в обед на следующий день стройным отрядом с ветерком отправляемся в Малоярославец. День солнечный, и настроение у всех отличное.

Подъезжаем к монастырю, а к нам навстречу выходят несметное количество священников и представительных лиц. Не понимая, что происходит, протискиваемся внутрь обители, а внутри целое полчище монахинь и духовных лиц.

Оказывается, мы приехали очень вовремя. В этот день в монастыре большое празднество: отмечается день рождения и день тезоименитства Калужского митрополита. А вот и сам митрополит.

Наша группа ничтоже сумняшеся начинает пробираться к нему под благословение. На коляске у нас только Коля, мальчик 13 лет, остальные детки ходячие.

Монахини стоят рядком за митрополитом и ожидают окончания его беседы с каким-то духовным лицом. Чтобы не терять время, я змейкой прохожу сквозь стройные ряды монахинь и спрашиваю, кто из них тут благочинная. У нее мне нужно разузнать об экскурсии для наших ребят. Найти-то я ее нашла, но вот положительного ответа на свой вопрос не получаю. Она говорит мне шепотом, что экскурсии нужно заказывать заранее. Марина Александровна, к сожалению, не могла им вчера дозвониться, и мы поехали на авось.

Полная мама Елена с другого боку стройных монашеских рядов успевает разузнать о трапезе: нас обещают покормить.

Но вот наконец-то удается завладеть вниманием архиерея: мы прямо вплотную к нему подкатываем Колю на коляске. Тут уж захочешь — не сможешь его не заметить.

«О, откуда вы?! — восклицает владыко Климент. — А! „Калуга-Бор“!»

Мы киваем. Нашу неугомонную «Калугу-Бор» уже знают все в округе!

Батюшка начинает всех благословлять, и мы враз делаемся все такие благостные и благодатные.

Праздничная процессия отправляется на трапезу, а мы по своему маршруту.

Впереди Никольский храм. К нему тянется ковер из лепестков всевозможных цветов. Празднуют сегодня не на шутку.

Храм старинный, памятник 1812 года. Внутри колонны, держащие свод, старинные иконы в окладах, ковчег с мощами святых и отдельно стоящие мощи Николая Чудотворца и Луки Войно-Ясинецкого в раке.

Мамочки с детьми начинают благоговейно прикладываться ко всем святыням, потом чинно двигаемся в лавку. В лавке Фрося начинает зариться на именные медальончики, которых тут в изобилии. Пожилая монахиня-свечница жалуется на головную боль и давление. Потихонечку она удаляется, и ее сменяет другая монахиня, молодая.

— Ты, девочка, причащаешься? — обращается она к Фросе.

— Да.

— Причащайся и в храм ходи, а то вырастаете и не ходите.

— Как мой братик, он редко ходит, — говорит Фрося.

— Не правда, — вмешиваюсь я, — Тихон нормально ходит.

— Ну как же? Сейчас он с нами не ходит в Калуге почти, — парирует Фрося.

— Он болеет, а в деревне на все службы ходит.

— А ты исповедуешься? — это опять монахиня Фросе. — И причащаешься каждую неделю?

— Да, — замялась как-то Фрося, но, в сущности, она сказала правду.

После лавки отправляемся на источник. Он прямо тут, рядышком, надо только спуститься немного вниз. Смотрю, праздношатающиеся Дима и Рома — псковские алтарники.

— Мальчики, давайте пока наберем воды, чтобы время не терять. Сходите, пожалуйста, в автобус, принесите пятилитровые бутылки.

— Да не, потом, — отвечают мальчики, не желая утруждать себя работой.

Им и так периодически приходится таскать Колю в коляске или только коляску без Коли. Иногда Коля немного может передвигаться сам, держа маму за руки.

Но тут вдруг появляется папочка с восьмилетним сыном из нашей группы.

— Давайте воды наберем! — говорю я ему.

— Давайте, — легко соглашается он, и мы с Фросей отправляемся за бутылками.

Притащив бутылки, спускаемся к источнику. Если спуститься по железным ступенькам вниз, очутишься на небольшом источнике. Коричневый домик — купальня, а из-под арки рядышком течет из железной трубы святая вода. Я опускаюсь к трубе и присаживаюсь на корточки наливать воду в бутылки. Фрося мне подает их одну за другой.

Первую партию бутылок подхватывает высоченный мальчик Петя и тащит их к автобусу. Папа же ждет бутылок побольше, он хочет взять их в каждую руку по две, да еще и своему сыну по одной водрузить.

Вот уже Петя возвращается, а я все наливаю и наливаю, уже изрядно намочив юбку. И вот, наполнив последнюю чеплашку, встаю, да как шарахаюсь головой о бетонную арку, которая как раз нависает над источником. Ох-ох-ох! Неудачно как спроектировали! Или это я неудачно встала!

— Давай-ка, Фрося, мы эту шишку сейчас святой водой и помажем, — улыбаюсь я, насколько это возможно в моей ситуации, и начинаю мочить шишку святой водой.

Папа с сыном идут купаться в источник, а мы торопимся на трапезу. Пока мы ее ищем, нам попадается детская площадка с батутами. Я предполагаю, что здесь, при монастыре, есть детский приют.

— О, я в него хочу! — начинает причитать Фрося, соблазнившись детскими батутами.

— Мама, а что такое приют? — спрашивает оказавшаяся поблизости с нами девочка с отставанием в развитии из нашей группы.

— Ну, это где дети живут без родителей, — отвечает мама.

— О, Фрося хочет жить без родителей! — удивляется она.

Долго ищем трапезную. По пути одна монахиня проносит мимо нас противень с пирожными, на которых сияют ягодки красной смородины. Она несет десерт на празднество высокопоставленной публике.

Мы же, когда найдем трапезную, утешимся более скромными угощениями: шоколадным и вафельным тортиками, печеньем, пористым черным шоколадом и вкусным чаем в пакетиках.

Трапезная для паломников находится в самых недрах монастыря. Чтобы туда попасть, мы прошли сквозь райский садочек с увитыми плющом беседками, а потом нам пришлось забираться по крутой черной лестнице. Мама Оля, увидев Диму и Рому, начинает отчитывать их, что они не захотели таскать воду, а мы за них все отдувались. Но мальчики очень быстро искупают свою вину: по черной железной лестнице они начинают затаскивать в трапезную Колину коляску. Коле пришлось карабкаться кое-как самому.

Папа с сыном затерялись где-то на купальне, и мне приходится бежать и искать их, иначе они точно не найдут эту затерянную трапезную.

Но вот все в сборе. Служительница трапезной начинает поторапливать всех, чтобы ели поскорее: ожидается другая группа. Помолившись, стали есть. Сначала сидим тихо, а потом завязывается разговор. Мама Оля говорит, что они из Челябинска и приехали с Петей посмотреть Россию. Были на Красной площади, и у Матронушки (спасибо Марине Александровне), и в других местах, остались очень довольны: «Мы ожидали увидеть Россию не такой, она оказалась более дружественной и гостеприимной».

Бабушка внуков- подростков видит на стене на картине среди архиереев своего псковского благочинного.

«О, это наш, точно!» — подтверждают внуки Дима и Рома. И начинается разговор про Псковский кафедральный собор.

С трапезы я прихватываю немного шоколадок Тихону, который остался в санатории, и Марине Александровне. После трапезы решаем возвратиться на источник, чтобы искупались те, кто не успел. Колю на коляске решаем не купать, чтобы не спускать с лестницы. Он сам не хочет купаться, да и затянется это надолго. Остаемся мы с ним и с Фросей наверху.

«Любуйтесь на облака!» — говорю.

Тут подходит полная мама Лена.

— А что это вы не купаетесь?

— Я кашляю, а Фрося после ангины, — отвечаю я.

— Ну, это по вере надо. У меня дочка четыре дня с температурой лежала, а мы на источник как-то собирались. А она как закричит: «И я хочу», окунулась, и как рукой все сняло.

— Да, — говорю, — но мы лучше в другой раз.

А тут Колина мама поднимается с источника.

— Пойдем! — говорит. — Окуну!

И такая решительная!

— Нет, нет! — взмаливается Коля. — Не хочу!

Но она подхватывает его из коляски и ведет по ступенькам вниз.

В купальне кто-то купается, надо подождать. Усаживаемся на лавочке и разговариваемся с мальчиками-алтарниками из Пскова и их бабушкой.

Спрашиваю Рому:

— Монахом, наверное, будешь?

— Надо, надо! — вмешивается бабушка. Надо уже прекращать этот род Поляковых, а он нет: «Жениться хочу».

— Хочу конечно, — кивает Ромка, а бабушка любя трепет его по волосам.

— Мальчики, — спрашиваю я, — а далеко ли от вас город Остров Псковской области? Там Симанский монастырь есть.

— Нет, недалеко, километров 60. Мы там были, нас митрополит прислуживать брал с собой.

— Ну и как там? Здорово?

— Да, новую трапезную построили.

— А сестер много?

— 15 где-то.

— И хозяйство свое?

— Свое, и река есть.

В этот монастырь я хотела поехать летом, потрудиться. Подкупало то, что принимают на послушания паломников с детьми, но после волонтерской работы с аутистами в деревне Соломоново сил на монастырь уже просто не хватило. Да и санаторий подвернулся.

Ну вот, освободилась купальня, и мама начинает тащить в нее сопротивляющегося Колю.

«Я, я хочу! — всю дорогу кричит Фрося. — Я хочу искупаться!»

А Коля ей вторил: «Поменяйте нас! Я не хочу, а она хочет!»

Но когда Коля заходит в купальню, наступает тишина. Мама там сама с ним управляется, опуская его по ступенькам в купель.

— Ну что, понравилось? — спрашиваем дружно, когда Коля, весь мокрый, выходит.

— Понравилось! — кивает он.

— Ну вот, а ты кричал! — смеемся мы.

Дима и Рома подхватывают его под руки и ведут наверх, а Колина мама тоже решает окунуться.

Мама Оля решиться долго не может, но все же окунается. Ее сын Петя сидит на лавочке и всем сообщает, что в купальню заходить нельзя, там моются. Мама Оля выходит тоже довольная и обновленная.

После массового купания потихоньку все начинаем спускаться к автобусу.

Водитель Юля предлагает заехать к памятнику, посвященному победе 1812 года, который находится в центре города.

Время оставалось, и мы поехали. Памятник как памятник, ничего особенного. А вот рядом с ним по две стороны необыкновенной красоты храмы — Успенский и Казанский. Оба с голубыми куполами и звездами богородичного цвета.

Пока группа фотографируется у памятника, я уже успеваю сбегать в оба храма, подать записки и приложиться к некоторым иконам. Надвигается праздник Пантелеимона Целителя. В Успенском храме пытаются водрузить отдельную икону святого Пантелеимона на аналой, но она не влезает, слишком большая. А в Казанском храме его икона уже лежит в центре храма.

Святой отче Пантелеймоне, моли Бога о нас! Исцели наши немощи и болезни!

После этого Юля завозит нас еще в парк к памятнику-танку, останавливая машину у загса.

«Никому не надо?» — шутит она.

Девочка с отставанием засмеялась: «Мне еще рано. Да, мама, рано?»

Гуляем по парку и отправляемся восвояси. Денек выдался на славу! В автобусе Юля включает детям мультик «Иван Царевич и Серый Волк», и они очень довольны.

Вдруг наш автобус останавливает полицейский, и все как ужаленные начинают пристегиваться. Но на нас он даже не смотрит, а привязывается к Юле по поводу техосмотра, но быстро отпускает.

Возвращаемся с ветерком. За окошком мелькают живописные и еще зеленые поля, ласковые облачка и густые леса. Какая же красивая наша Россия и люди в ней!

Август, 2016 год

Божья воля

На дворе жаркий август. Мы, как всегда это и бывает в санатории по вечерам, топчемся вокруг Марины Александровны в беседке у корпуса и пытаемся записаться на поездки по святым местам. Очень хочется в Оптину, но желающих сегодня больше, чем нужно.

Мамочки спорят, кому ехать, а кому нет. Марина Александровна уже от нас просто устала. То густо, то пусто. А мне так обидно, что нас в списках оттеснили невесть куда, что хоть волком вой. Теперь вообще непонятно, что делать. Ведь мы собирались в Оптину ко причастию. Даже с Фросей ходили на вечернюю службу в калужский Георгиевский собор. Там, правда, шел акафист Калужской иконе Божьей Матери, а не всенощная, но тоже хорошо. Фрося разлеглась там на лавке и задремала, а батюшка, дьякон и алтарник, вышедшие служить прям перед иконой, все косились на нее. Уж очень раскрылетилась она там, спящая.

Уже по пятому кругу начинаем сверять списки, кто завтра едет в Оптину пустынь. На нас с Фросей вдруг появляются места: кто-то опять отказывается. Как мы рады! Все начинают совать Марине Александровне деньги на поездку, бегу в корпус за деньгами и я. Возвращаюсь, пересчитывая свои мятые купюры.

Пока я бегаю, за столом появляется мамочка с рыжими волосами и говорит, что тоже очень хочет поехать — причастить сыночков, двух лет и 12. Они скоро уезжают и попасть в Оптину уже не смогут.

«Может, Киселевы не поедут?» — спрашиваю я. Кажется, они едут без желания, чтобы только народ набрался…

И я бегу к Киселевым. Нет, хотят поехать и причаститься. Что же делать? Надо, видимо, нам с Фросей уступить наши места этой рыжей маме. Мы в санатории еще три недели, успеем съездить, а им уезжать.

— Поезжайте вместо нас с Фросей, — говорю я, возвращаясь к столику в беседке. А самой так жалко, так в Оптину хочется.

— А как нам там причаститься? — радуется рыжая мама.

— Деток не кормите с утра, — говорю, — хотя младшего можно, ему же трех лет нет, а старший пусть потерпит, и на исповедь ему надо.

— Но он плохо понимает и говорит. Не поймет, чего от него хотят.

— Ну, вы тогда подойдите с ним к батюшке и сами все объясните, что к чему.

— А мне тоже можно причаститься? — спрашивает мама.

— А вы мясо ели сегодня?

— Ела.

— Ну, тогда просто можно исповедоваться, а причаститесь потом дома у себя. Вы откуда?

— Мы из Карелии.

— Понятно. Завтра с вами Лидия Николаевна (верующая бабушка из Пскова) поедет, она вам там все расскажет и покажет на месте.

— Хорошо, спасибо большое, — отвечает мне рыжая мама и отправляется назад в корпус.

На следующий день с утра я иду из столовой через улицу и вижу, что машина в Оптину никак не уедет. Вторая машина уже уехала на Красную площадь, а первая все никак.

У Марины Александровны сейчас горячая пора, народу в санатории много, путешествовать хотят почти все: кто по святым местам, кто еще куда. В Парк птиц любят ездить, в Оружейную палату в Туле. Расчухали вот танковый музей в Кубинке и Этномир под Обнинском.

У некоторых вообще есть редкий шанс посетить Москву, попасть к мощам Матронушки или на Красную площадь. Ведь прилетели они в санаторий Бог весть из каких далеких уголков России.

В общем, уехать машина в Оптину никак не может. Оказывается, что кто-то затесался лишний, поэтому мама с рыжими волосами как последняя записавшаяся в машину не влезает. Она стоит со своими сынками и горюет. А все уговаривают папу с мальчиком, как истинного джентльмена, уступить им место. Папа молодец — уступил. Это тот, который ездил с нами в Малоярославец и помогал нам набирать воду.

И вот мамочка садится со своими сыночками в автобус, и машина наконец трогается.

То, что мы не поехали в Оптину, было очень промыслительно, потому что на следующий день мы поехали в Серпухов. И на то, видно, была Божья воля. Но опять все получилось спонтанно и незапланированно.

Утешившись, что мы не поехали с Фросей в Оптину, мы пошли с ней на всенощную в Никитский храм, рядом с которым находится памятник Петру и Февронии и в котором Фрося зимой разбила вазочку. Тихон у нас кашляет, сидит в корпусе и с нами по храмам не ходит.

Только сначала, конечно, мы идем в парк. Фросе необходим стимул перед службой.

Катаемся на лодочке-уточке в бассейне-луже за 150 рублей. Фрося так крутит руль, что меня чуть не выворачивает. Рядом гремит свадьба. В этот парк все время съезжаются женихи и невесты погулять. Например, в прошлую субботу мы встретили шесть свадеб за один раз. Правда, жалко, что женятся они не по церковному уставу: накануне праздничных и воскресных дней жениться по канонам не положено.

После парка через сквер (где Фрося обязательно поздоровается со своей любимой лошадкой Ночкой) и торговые ряды мы отправляемся в наш любимый Никитский храм.

Мы думали, что будет акафист Петру и Февронии, но в храме идет покаянный канон Вифлеемским младенцам. Частицы их мощей тоже находятся в этом храме. На молебне стоят женщины и даже один мужчина. Каются в грехах детоубийства. Батюшка читает покаянные стихи. Мы не спеша прикладываемся к иконам и мощам. Фрося нападает на прилавок.

— Мама! Шоколадная курица! Всего 50 рублей! А образок Петра и Февронии купим? — начинает бомбардировать меня Фрося.

— Да у тебя образок валяется по всей квартире. Купили уже.

— А вот детки шоколадной курицы! Всего по 25 рублей! И мед вот, 40 рублей, — не унимается дочка.

— Мед надо купить, — вдруг включаюсь я во Фросин ажиотаж. Завтра освящать будем. Завтра же Медовый спас. И мы покупаем несколько баночек.

— Фрося, а что, на службу тут останемся или перейдем поближе к дому в Успенский храм?

— Я устала уже, — говорит Фрося.

— Ну пойдем тогда в туалет сходим, передохнем.

В скверике встречаем девочку, тоже семи лет. Она видит у Фроси в руках шоколадную курицу, которую Фрося выманила у меня все-таки под шумок вместе медом, и начинает про нее что-то спрашивать. Фрося, естественно, начинает ей хвастаться. Девочка не теряется и говорит:

— А у меня мама на службе поет!

— А мы приехали из другого города, и у нас там тоже есть храм. Моя мама тоже поет, — парирует Фрося.

Но вскоре начинается богослужение, я встаю у иконы «Неупиваемая чаша». А Фрося отправляется брать штурмом лавку. Периодически она выскакивает оттуда ко мне и демонстрирует сеточку, в которой поселилась ее курочка. Они в лавке сделали ее с продавщицей из бумаги.

Во время шестопсалмия мы решаем пойти все-таки в Успенский храм. Фрося никак не может успокоиться, она обнаружила в лавке шоколадного Деда Мороза всего за 25 рублей. Но, конечно, покупать его ей я уже не буду, хватит и незапланированной курицы.

Пока идем по улице к Успенскому храму, служба во всех калужских храмах своим чередом. В Успенском храме она идет быстрее, и когда мы доходим туда, видим, что помазание уже давно кончилось, потому что уже читают канон. Надо сказать, что помазание маслом на вечернем богослужении обычно совершается перед чтением канона. Фрося расстраивается и говорит, что не надо было сюда идти, а надо было ждать помазание в Никитском храме.

Но я совсем забыла, что на службах кресту Господню помазание всегда происходит в конце службы, когда выносят крест. С горя мы чапаем с Фросей в Георгиевский собор. Курочка в сеточке квохчет и выражает недовольство, что мы ходим из храма в храм.

В Георгиевском соборе в этот день в верхнем храме престольный праздник. Громыхает праздничный хор. Ярко горят огромные люстры под сводами собора, и пылают свечи.

Фрося порядком устала и никак не может понять, когда же начнется помазание.

Я тоже не могу ничего понять и отвечаю, что, наверное, скоро. Но вот к нам подходит Галина Михайловна из водолечебницы и говорит, что помазания еще не было.

Как я рада ее видеть! Она сейчас в отпуске, и в санатории ее нет. В этом соборе служили ее сыночки, когда были подростками.