Бесплатный фрагмент - Пламя Хоннодзи

1. Введение

Вскрикнула выпь над болотом

Упругий тростник шевельнулся

Остывшие угли раздора великого.

История любой страны полна загадок и белых пятен. И Япония здесь не исключение. Вот, к примеру, такой вопрос. Почему алчные идальго Португалии и Испании обошли своим вниманием Японию, хотя после окончания реконкисты, победив мавров, они в массе своей остались без любимого занятия, а также денег в виде золота и серебра. Ведь они могли последовать примеру Эрнандо Кортэса, захватившего столицу ацтеков, или Франциско Писарро, что из свинопасов, который и читать то не умел, а вот Вам, взял и «„разобрался“» с инками. Казалось бы, загружай каравеллы пушками и ружьями, и по проторенной дорожке через Гоа и Малакку прямиком к острову Чипунгу. Разбирай крыши и полы дворцов (а они там, если верить гражданину города Венеции, господину Марко, сыну господина Николая Поло, из чистого золота). Если в трюмах останется место, то его можно заполнить жемчугом. Вся эта работа при наличии слесарного инструмента с учетом дороги в оба конца заняла бы от силы несколько месяцев. А разве это срок для воинства Генриха Мореплавателя?!

Однако дело почему-то застопорилось. Одни говорят, что виной всему как водится иезуиты, которые добрались до Японии раньше конкистадоров востока (их собратьев, двинувших на запад, т.е. в Южную Америку, они просто физически опередить не могли, т.к. к тому времени иезуитов и в помине-то не было). И они быстро разобрались, что ни на Зипунгу, ни на Чипунгу, да и на других островах крыши и полы дворцов совсем не из золота. И вообще его там всего ничего, пустяк какой-то. А вот чего много, так это самураев с большими и малыми мечами, встречаться с которыми по такому пустяку было экономически нецелесообразно. Будь там хоть немного специй, это могло бы подзадорить любителей «„чего-нибудь погорячей“». Ведь европейцам тогда без специй совсем стало невмоготу. Холодильников не было и мясо, чуть поттухнув, начинало подванивать. А задури его перчиком, имбирем или еще чем-нибудь в этом роде — и порядок! А про улучшение вкуса мяса и повышение его усвояемости и говорить нечего. Это само собой. На то они и пряности. Однако японцы предпочитали рыбку, которая и без специй шла у них на ура. А что делать? С сырьевыми ресурсами в Японии и тогда было не очень. Испанцы, осваивая Америку, области, бедные золотом и серебром, обозначали надписью «„Земли, не приносящие дохода“». Вот и португальцам, наверное, пришлось по примеру испанских коллег пометить японские острова аналогичной надписью. Видимо хорват с острова Корчула, занимаясь своей «Книгой о разнообразии мира», что-то напутал. И это вообще немудрено, если учесть, что в Японию он так и не удосужился отправиться за многие годы пребывания в Китае.

Марко Поло обладал достаточно развитым воображением, основываясь на котором, он такого наговорил основателю династии Юань в Китае, монгольскому хану Хубилаю, что тот, собрав монголов, китайцев, корейцев и вообще всех, кто оказался под рукой, пару раз отправлял их в Японию. Но что мог поделать даже владыка Поднебесной империи с теми, кто на небесах? Посланный ими (что интересно, тоже пару раз) божественный ветер (камикадзэ) быстренько студил пылкого монгола, да и других любителей поживиться за чужой счет. Заря марксистско-ленинского учения тогда еще не осветила темные закоулки невежества мрачного средневековья, по которым плутали истинные католики (а именно таковыми волей того же неба были эти любители). И сомневаться в силах небесных у них не было ни желания, ни причин. И, вообще, какие сомнения? Что не так и ты, привет, уже герой торжественного акта веры, который по-испански, да и по-португальски звучит очень даже мило: аутодафе. Все это, в конечном счете, привело к тому, что в течение многих веков японцы целиком и полностью смогли сосредоточиться на внутренних проблемах, а внешний мир напоминал им о своем существовании в очень даже ненавязчивой форме. Правда, в середине 20 века камикадзэ уже были не в силах уберечь Японию от внешнего нашествия. Прогресс науки и техники, а также антирелигиозная пропаганда в отдельно взятых странах сделали свое дело…

С этим вопросом, кажется, все стало как-то более или менее (скорее, менее) ясно. Но, чтобы не возникало сомнений в загадочности японской истории, вернемся во все тоже средневековье. Сделать это при всем желании будет не так просто, т.к. работы Д.М.Позднеева, Н.А.Невского, Н.И.Конрада, Г.И.Подпаловой, А.П.Гальперина и других «зубров» японоведения скрыты в глубине библиотечных хранилищ, специальных и не очень, или «защищены» от проникновения в них довольно высокими ценами букинистических магазинов. Естественно, японистика не стоит на месте (правда и не несется вперед с высокой скоростью), выпускаются все новые и новые книги по истории Японии, но многие из них носят следы научно-исследовательской деятельности их авторов, как российских, так и зарубежных, и не всегда понятны людям без специальной подготовки, иначе говоря, обычным обывателям, городским и сельским (не в смысле тех, кто живет мелкими интересами, а в смысле почтенных граждан, купцов, посадских или мещан). Сейчас, конечно, сельским обывателям (крестьянам и поселянам, как по своей воле, так и нет) в совокупности своей не до исторических нюансов: идет перманентная борьба за урожай, а, следовательно, и за жизнь в самом прямом смысле этого слова.

А вот у посадских людей попроще. Не так существенен природный фактор. Да и законы севооборота им не к чему. Разберись с государственным тяглом (налогами, торговыми пошлинами, натуральными повинностями) и свободен, и сразу за отгадывание загадок японской истории. А как там с озимыми или, скажем, с особенностями навоза в том или ином климатическом поясе, то это, как говорится, совсем другая песня…

Выражение «натуральные повинности» может у некоторой части населения вызвать недоумение, а то и прямое восклицание: что это за повинности в наше просвещенное время! Бред какой-то… Для кого и бред, а для кого и самый что ни на есть реальный объект действительности, скажем, в виде воинской повинности, когда в оплату за всю заботу государства человек вынужден повиниться перед ним собственной натурой. А, за что, собственно, виниться то?

Оставив этот вопрос открытым, а отвечать на него и не обязательно, поскольку по природе своей его смело можно отнести к риторическим, скорее к цели нашего повествования — японскому средневековью. Япония. 16 век. Страна в раздрае, институты центральной власти не работают, да и до них ли было императору Гонара. Он был занят исключительно вопросами поддержания семейства, торгуя самолично написанными иероглифами на цветной бумаге. Повсюду беспредельничали крупные феодалы (да и мелкие стремились не отставать). Казалось, еще немного, еще чуть-чуть и центробежные силы (в том понимании, что бегут от центра) окончательно разнесут страну на мелкие кусочки. Но вот ведь какая штука: от центра убежать можно, а от законов материального мира, ну никак. И не пытайтесь. Только время потеряете. А по этим законам выходит, что если есть действие, то будет и противодействие, а если возникли центробежные силы, то появятся, будьте уверены, и центростремительные (это те, которые стремятся в центр). И они, действительно, появились, еще раз подтвердив незыблемость законов физики. Олицетворением этих сил, этакими собирателями земель японских смело можно назвать Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу.

Эта могучая троица (святой ее назвать как-то рука не поднимается) или три богатыря японской истории объединили страну и заложили фундамент ее будущего процветания. Если верить авторам доступных в настоящее время книг, касающихся этого вопроса, то Нобунага вместе со своим верным другом, который искренне его почитал, Иэясу, а также преданным вассалом Хидэёси твердой рукой разбирали завалы на пути объединения страны. Их мощь и разнообразные способности позволяли замышлять такое, узнай про которое, жители Кореи, Китая, а то и Индии пришли бы в неописуемый ужас. И все у этой троицы пошло бы хорошо, если бы не вероломный предатель по имени Акэти Мицухидэ. Этот посредственный военачальник, съедаемый то ли ненавистью, то ли еще чем, или помутнившись разумом, взял и напал на своего господина, Нобунага (японские имена и фамилии, а также всевозможные названия давайте по старой привычке не склонять и ставить их всегда и везде в именительном падеже), заставив его совершить самоубийство в объятом пламенем храме Хоннодзи, что в Киото.

Ну и что тут необычного и загадочного для тех далеких и неспокойных времен, когда любой вассал только и ждал случая занять место своего господина? Вот и Мицухидэ воспользовался удачным стечением обстоятельств, сделав то, что и должен был сделать любой другой самурай на его месте. Казалось бы, все ясно и гадать здесь нечего. Но вот, что интересно. Чем больше завеса времени скрывает от нас это событие, тем жарче разгораются в той же Японии споры о причинах того, что ранним утром 2 июня 1582 г. у ворот храма Хоннодзи, где остановился на ночь Ода Нобунага, раздался боевой клич воинов Акэти Мицухидэ. Причем в этих спорах участвуют не только простые любители истории, но и профессиональные специалисты, многие из которых считают «инцидент в Хоннодзи» самой большой загадкой в истории Японии. Вот так, ни больше и ни меньше…

2. Как они дошли до жизни такой?

Процессы формирования государственности в тех или иных землях, как правило, сложны и являлись и являются по сей день предметом ожесточенных дискуссий. Например, мы, в России, до сих пор окончательно не прояснили то ли норманны сами пришли, то ли их пригласили, то ли первым правителем Руси был кто-то из местных выдвиженцев. И если это прояснится, то совсем уж и не скоро, поскольку такой вопрос носит не только научный, но и политический характер. А политика — вещь переменчивая: сегодня конъюнктура внутренняя и внешняя может сложиться в пользу норманнской теории происхождения власти на Руси, а завтра мы будем готовы наброситься с вилами и забросать навозом всяких там космополитов, защищая «чистоту» собственного пути.

В Японии в этом смысле все, слава богу, четко и однозначно: власть по природе своей от бога, вернее богини солнца Аматэрасу, которая является главным божеством синтоистского пантеона Японии. Она приказала своему внуку, богу Ниниги, снизойти из Такамагахара (страны богов в японской мифологии) на землю, что он не замедлил выполнить, и благополучно прибыл на древнюю землю Хюга (преф. Миядзаки и преф. Кагосима на о-ве Кюсю). Здесь, как водится, Ниниги женился на девушке также божественного происхождения и у него родились два сына: Ходэри и Хоори. Ходэри занялся морским рыболовством (ловил рыб с широкими плавниками, рыб с узкими плавниками), а Хоори предпочел ловить зверей и птиц в горах (добывал зверя с грубым волосом, зверя с мягким волосом). Поэтому их и прозвали, соответственно, Умисати (дары моря) и Ямасати (дары гор).

У Ямасати был внук по имени Каму ямато иварэ но микото. Ничего себе имечко! Прочитаешь его пару раз и достаточно: сразу же захочется прервать чтение и потянет куда-нибудь в горы на ловлю птиц или к морю за рыбкой. Поэтому лучше всего этого микото в дальнейшем называть просто Дзимму. Более того, именно под этим именем (а не тем, длиннющим) он и войдет в историю государства японского. Так вот. Когда внучок подрос, и ему стукнуло 45 лет, он двинул из Хюга на восток в страну Ямато (низина Нара на острове Хонсю). Однако некоторые, наверное, атеисты, считают, что собирание земель японских происходило как-раз в обратном направлении: с востока на запад. Так это или нет — науке доподлинно неизвестно, по крайней мере, на сегодняшний день. А вот то, что Дзимму пришлось помучиться, завоевывая Ямато, ни у кого сомнений не вызывает. Иначе, зачем тогда на помощь прямому потомку Аматэрасу небеса послали коршуна золотого цвета, который, сев на лук Дзимму, засиял таким светом, что противник был ослеплен, и у него пропало всякое желание сопротивляться.

Усмирив Ямато, Дзимму установил столицу в Касихара, где и взошел на престол в 660 г. до н.э. во дворце Касихара. Подданные прославляли его как Хацукуни сирасу сумэра микото, что означает императора, который первым правил страной (не путать с десятым императором Судзин, которого называли точно также). В 1890 г. в том месте, где предположительно находился этот дворец императора Дзимму, был построен синтоистский храм Касихара дзингу. Сейчас город Касихара в преф. Нара насчитывает 29 тыс. человек. Маловато, конечно, для первой столицы Японии.

И вот что еще хотелось бы отметить. Потомкам богини солнца было предназначено править Японией ни год или два, а вечно. Однако время, тем более, если оно измеряется не днями и месяцами, а столетиями, делает людей забывчивыми, и всегда могли появиться сомневающиеся в божественном происхождении, т.е. легитимности императорской власти. Но и здесь все было предусмотрено великой Аматэрасу. Именно на этот случай она снабдила своего внучка Ниниги мечом, зеркалом (или зерцалом) и длинными нитями с множеством магатама (это украшение такое из яшмы, выполненное в виде полумесяца с отверстием на конце). Символизируя соответственно решимость, честность и милосердие императорской власти, эти три священные регалии стали одновременно и неоспоримым доказательством ее легитимности.

Таким образом был заложен фундамент императорской власти. На этом фундаменте происходило формирование двора Ямато, этакого центрального правительства, куда входили главы могущественных родов наподобие Кацураги, Хэгури, Накатоми, Сога, Мононобэ, Оотомо. А куда без них-то? Небесная поддержка — это очень даже хорошо, но ведь кто-то должен был и подати платить, особенно рисом, служивых людей предоставлять, а если что случись, то по указу императора и воинов послать. В 4—5 вв. двор Ямато со столицей в Асука («летящая птица») уже приобрел четкие очертания и реальную силу. Однако нельзя считать, что формирование двора протекало гладко и безмятежно. Все-таки его составляли хоть и могущественные, но все же люди со всеми присущими им недостатками и вкусами. Внутри двора постоянно шла борьба порой невидимая, порой очень даже видимая за влияние на императора. То один, то другой клан пытался возвести на престол своего кандидата, при этом строго соблюдалось железное правило — император должен был быть обязательно голубых кровей. Впрочем, это правило выполнить было совсем и не трудно, учитывая нравы японских императоров, которые если и отличались от нравов монарших собратьев в других странах, то только формой, но никак не содержанием. Так что дефицита принцев крови не наблюдалось, и было из кого выбирать. Постепенно стал выделяться из общей массы себе подобных клан Сога. Сначала «зачах» клан Оотомо, глава которого был заподозрен в получении взятки от корейской страны Кудара в обмен на часть Мимана (японской колонии на территории корейского полуострова). Затем Сога столкнулись с Мононобэ по чисто религиозному вопросу: первые поддержали буддизм, пришедший в страну в 538 г., а вторые не хотели давать в обиду местных богов, оставаясь ярыми сторонниками синтоизма. В решающем «диспуте», который был особенно кровопролитным, на стороне Сога выступили четыре буддийских Дэва («небесных королей»), деревянное изображение которых высоко держал над головой четырнадцатилетний принц Умаядо (будущий Сётоку Тайси). Участь Мононобэ была предопределена (кто видел изображения этих Дэвов поймет почему), и этот род вслед за Оотомо исчезает с исторической сцены Японии.

Однако жизнь продолжалась. В 592 г. взошла на престол Суйко — первая царствующая императрица Японии. Именно на годы ее правления приходится деятельность Сётоку Тайси, великого просветителя и реформатора, который сделал очень много для усиления императорской власти и государства. А что же Сога? Влияние и сила этого клана продолжали расти, однако глава его, Умако, скорее поддерживал, чем мешал Сётоку Тайси, который фактически стоял во главе императорского двора. Здесь надо отдать должное Умако. Несмотря на все свое могущество, он свято чтил традиции престолонаследия и в мыслях не держал стать императором. Правда, некоторые именно ему приписывают тайное убийство предшественника Суйко, императора Сусюн. А что остается делать, когда тебя, аристократа, отца почтенного семейства, прилюдно уподобляют кабану (хоть и японскому) или человеку, но с кабаньей шеей (ну и что, если у тебя действительно не очень с ростом, короткая и толстая шея, большой рот). Да еще мечтают о том, чтобы эту самую шею отделить от туловища. Кто же такое стерпит?! Или ты или тебя! Умако выбрал первое, шепнул кое-что одному человечку, и… императора не стало. Все, забирай три регалии, и сам становись императором. Но боже упаси! Авторитет «сынов неба» уже был достаточно высок. Не то, что в соседнем Китае. Там императором мог стать любой. Были бы лишь желание и способности. Кто основал династию Хань? Правильно, Лю Бан, бывший староста занюханной деревеньки. А Тан? Военачальник Ли Юань. А Сун? Феодал Чжао Куань-инь. А Мин? Бывший служка буддийского монастыря Чжу Юань-чжан. До власти в Китае могли дорваться даже, страшно подумать, … евнухи (в самом прямом смысле этого слова). Правда, нельзя считать, что все они были алчными извращенцами и интриганами. К примеру, великий китайский мореплаватель Чжэн Хэ тоже из евнухов.

Японцы, вообще то охочие до всего китайского, эту особенность китайского правления не переняли. А может быть стоило кровь японских императоров слегка «подкрепить» несколькими каплями мужицкой крови? А может и не стоило… Что уж теперь говорить.

По всему выходит, что становиться императором Сога Умако было как-то негоже. Другое дело — придворные людишки, великие, левые и правые министры, дайнагоны, сёнагоны и тюнагоны всякие. Их то можно попереставлять вволю! Внук Умако, Ирука, был не так щепетилен как его дед. Ему, видите ли, показалось, что сын Сётоку Тайси и не такой уж хороший кандидат в императоры. Не долго думая, он принуждает все потомство Сётоку Тайси к самоубийству в храме Хорюдзи. Прошло всего 22 года после его смерти, а как все изменилось!

Небо не простило клану Сога такого поступка. 12 июня 645 г. тело зарубленного Ирука, завернутое в циновку и вынесенное из императорского дворца, уже хлестал сильный дождь. А в следующем месяце в своей усадьбе, окруженной врагами, сгорел отец Ирука, Эмиси — последний представитель главного дома Сога. Вместе с ним, кстати, сгорели такие книги, как «Тэнноки» и «Кокки», написанные Сётоку Тайси и Сога Умако. Эти книги легли в основу дошедших до нас «Кодзики» и «Нихонсёки».

Во главе заговора стояли принц крови Наканооэ (будущий император Тэндзи) и его «правая рука» Накатоми Каматари. 19 июня 645 г. в храме Асукадэра принц Наканооэ объявил всем чиновникам двора о начале новой политики с сильной центральной властью во главе с императором. В этот день принц впервые в Японии установил «нэнго», т.е. девиз или название годов правления (что является своеобразной системой японского летоисчисления) — «Тайка» («Большие перемены»). Перемены действительно были большими. Запрещалась частная собственность на землю. Бывшие владельцы земли получали «кормление» (право собирать в свою пользу налоги с крестьян) или определенное жалованье в виде текстиля. Вся власть концентрировалась в императорском дворе. Отменялось рабство — все становились людьми государевыми. В центральные, а затем и другие провинции назначались губернаторы («кокуси»), а в уезды — начальники («гундзи») и т. д. и т. п. В общем, все как у людей, т.е. в Танском Китае. К тому же Наканооэ настрого запретил хоронить живьем слуг вместе с умершим господином, да и заваливать могилу драгоценностями. А в довершении всего он взял и перенес столицу из Асука в Нанива (современный Осака). Действительно, новая политика должна осуществляться на новой земле. Менять, так уж менять…

Кстати, и девиз годов правления впервые был введен в Китае, правда, Ханьском. С тех пор как-то само собой повелось изменять девиз при вступлении на престол нового императора, появлении счастливого предзнаменования, стихийном бедствии, наступлении года курицы или крысы шестидесятилетнего цикла. Японцам пришлось по вкусу это изобретение «старшего брата» и они широко использовали его. Доходило до того, что при жизни одного императора девиз менялся раз семь, что давало придворным большой простор для творчества. Однако, начиная с императора Мэйдзи и до настоящего времени все значительно строже: один император — один девиз правления (причем имя императора совпадает с девизом, а может и наоборот).

«Большие перемены» продолжались бы, без всякого сомнения, еще долго, если бы один из губернаторов не раздобыл где-то на просторах нынешней префектуры Ямагути белого фазана («хакути») и преподнес его императорскому двору. А эту птицу, надо Вам сказать, и в Китае и в Корее очень даже уважали, считая счастливым предзнаменованием. Император Котоку и Наканооэ очень обрадовались такому подарку, устроили птице торжественную встречу во дворце и, недолго думая, изменили девиз правления, благо появление счастливого предзнаменования — отличный повод для этого. Так «Большие перемены» превратились в «Белого фазана». К этому времени, правда, слова инициатора перемен принца Наканооэ стали расходиться с делом. На словах он ратовал за сильную императорскую власть, а на деле все решал сам, даже для приличия не советуясь с императором Котоку. Взял, например, и перебрался из столицы Нанива обратно в Асука (653 г.) да еще практически со всем двором. Этот переезд, больше похожий на перенос столицы, произошел даже без разрешения, хотя бы формального, императора. Перенос столицы в те далекие времена был событием вполне заурядным и осуществлялся довольно часто как с поводом, так и без него. Но в этот раз он отчетливо показал, кто в доме (императорском) хозяин.

Из всего этого следует вывод о том, что новый девиз оказался не таким уж счастливым. К тому же все вдруг обратили внимание на то, что «хакути» означает не только «белый фазан», но и «идиотизм». Продолжать править под таким сомнительным девизом было, сами понимаете, невозможно, и от него отказались. Знание этимологических основ не потеряло своей актуальности и в наше время. Пример? Пожалуйста! Когда наши казахстанские братья дружно взялись за казахизацию всего и всея (а, что, дело наиважнейшее), они свою новую столицу (прямо выходит по принцу Наканооэ — новая политика в новой столице) Целиноград быстренько переименовали в Акмолу, т.е. восстановили историческую справедливость и вернули древнее название этой местности. Прекрасно! Да и само слово Акмола звучит очень даже красиво. И все было бы хорошо, если бы кто-то из дотошных этимологов не обнаружил, что древнее выражение Акмола уж больно похоже на тоже древнее выражение «белая могила». Выводы были сделаны этимологически чисто, и Акмола превратилась в Астану (а к этому слову уже не придерешься: столица она и в древности была столица). Господа реформаторы! Не пренебрегайте этимологией. Дешевле выйдет…

Все эти эксперименты с девизами так достали принца Наканооэ, что, даже став императором, он решил править без всякого девиза. В целом после «Белого фазана» страна оставалась бездевизной лет пятьдесят. Один император сменял другого, склоки при дворе не стихали, а порой перерастали в военные действия. Но все это не выходило за рамки придворной борьбы, т.е. принц схватывался с принцем, да еще и Каматари старался (и старался не зря, именно он стал отцом — основателем великого семейства Фудзивара).

В годы правления императора Тэмму значительно чаще, чем прежде стали вспоминать о его божественном происхождении, а это верный признак укрепления власти и авторитета императора. Однако после его смерти опять пошли осложнения. Императрицей Дзито стала его жена. Женщина есть женщина. Появились всякие там помощники и советчики, которые стали нашептывать ей то одно, то другое, а то и третье. В этой неразберихе она стала все чаще прислушиваться к тому, что говорит Фухито — второй сын Фудзивара Каматари. И вот Вам результат: Фудзивара начали фактически руководить государством. А то, что этому семейству стало тесновато в одном доме и оно распалось аж на четыре дома, к демонополизации власти не привело: хотя они частенько спорили по вопросам престолонаследия, последнее слово, как правило, оставалось за северным домом Фудзивара.

Размножавшимся Фудзивара требовалось достойное кормление. Но ведь были и другие аристократы со своими чадами, не говоря уже о чиновниках и прочей челяди, которых, что ни делай, становилось только больше. Одного текстиля сколько нужно было?! А двору надо было думать не только о кормлениях и жалованиях, были и другие задачи, пусть и не такие важные. В общем, землицы стало на всех не хватать, и «закрома родины» таяли прямо на глазах. До удобрения из сушеной иваси, этой дальневосточной сардины, народ еще не додумался, поэтому альтернативы экстенсивному земледелию не было. В этих жестких условиях двору ничего не оставалось, как добиваться роста объема сельхозпродукции за счет расширения обрабатываемых земельных площадей. И двор в 722 г. решился на освоение целины.

(Не пройдет и 12 веков, а точнее 1182 года, как с точно такой же проблемой столкнется и «нерушимый» союз и будет ее решать тем же путем — экстенсивным, оставив, видимо, интенсивный про запас.)

Решиться то он решился, но ограничил право собственности на поднятую целину одним поколением целинников. Естественно, такой подход к нужному в целом делу не вызвал особого рвения у трудоспособного населения, а двору уж как хотелось полакомиться рисом с новых заливных полей, аж не втерпежь. Вот он и согласился распространить право собственности на три поколения целинников. Это уже кое-что и они резво взялись за топоры и мотыги. Но и здесь червь сомнения стал, не сразу конечно, подтачивать их энтузиазм: «глупышка, сколько не горбаться, государство все равно заберет… пусть дураки и осваивают». И все шло именно к последнему. А тут еще император Сёму задумал строительство провинциальных буддийских храмов, а также огромной статуи Будды Вайрочана. А для этого, как ни крути, были нужны продуктовые налоги с новых полей и огородов. Все это и вынудило двор с 743 г. передавать вновь освоенные земли в вечную частную собственность целинников. Правда, чтобы они слишком не увлекались приватизационными процессами, площади таких земель были ограничены в зависимости от социального положения и придворного ранга. Так высший придворный ранг позволял надеяться на 500 га, а простому смертному больше, чем на 10 га рассчитывать не приходилось.

Воодушевленные такой политикой двора столичная аристократия, большие буддийские и синтоистские храмы, да и местная элита принялись поднимать целину, руками, естественно, крестьян. Так стали формироваться вотчины, по-японски называемые сёэн. И надо прямо сказать, что новая политика двора с одной стороны позволила улучшить экономическое положение страны, а с другой — подложила бомбу замедленного действия под всю систему централизованного управления государством, создав предпосылки формирования в Японии класса крупных земельных собственников — феодалов (даймё).

Не надо сомневаться, что от таких нововведений выиграл в первую очередь клан Фудзивара, который все активнее «врастал» в генеалогическое древо японских императоров, налаживая с ними родственные связи с помощью красных девиц Фудзивара. А если появлялся некто, кто мог ослабить чуть ли не монопольное влияние потомков Каматари при дворе, то они решительно, но и, как правило, элегантно устраняли этого некто со своего пути. Классическим примером такой элегантности является высылка из столицы Сугавара Митидзанэ, каллиграфа, ученого, поэта и государственного деятеля. И какого! Он был правым министром и губернатором провинции Сануки (преф. Кагава). Губернатору в те времена совсем не обязательно было самолично отправляться к месту службы, в глубинку. Вполне достаточно было назначить кого-нибудь из местных своим наместником (что-то вроде вице-губернатора) и наслаждайся утонченной жизнью в столице. А вице вместе с уездными начальниками, тоже, кстати, из местных все что надо и как надо сделают и сомневаться не надо. Так вот, слишком уж быстрая карьера Митидзанэ ставила под угрозу влияние и само существование в коридорах власти северного дома Фудзивара, как казалось из этого дома. Один из Фудзивара, левый министр Токихира, серьезно поговорил с императором Дайго и убедил его в том, что Митидзанэ метит на место Дайго его же младшего брата, принца крови Токиё. Молодости свойственна доверчивость, а Дайго было всего нечего, 17 лет, поэтому «наводка» опытного придворного сработала, и Митидзанэ сослали на Кюсю. В день отъезда, печалясь о расставании со столичной жизнью вообще и сливовыми деревьями в своем саду в частности, он сочинил следующие строки.

С восточным ветром ты отправь

Аромат цветов своих

Пусть вдалеке хозяин твой

Любовь не забывай

О, слива!

25 февраля 903 г. в возрасте 59 лет Сугавара Митидзанэ умирает от болезни. Казалось бы все, ведь много повестей печальных есть на свете. Но откуда-то появились слухи о том, что его озлобленный дух улетел не на небо, а прямиком в столицу. И действительно во время страшного дождя в один из императорских дворцов ударила молния. Всем сразу стало ясно, что этот самый дух вселился в бога неба, который отвечал в небесной канцелярии за погоду и, заодно, и сельское хозяйство, и намеревался проучить все семейство Фудзивара. Дать ему, так сказать, предметный урок добра и зла. Однако и небо ничего не могло поделать с «северянами» Фудзивара и их влияние при дворе осталось непоколебимым. Несмотря на столь очевидную неудачу, память о Сугавара Митидзанэ сохранилась в памяти народа до настоящего времени. Неспроста ведь в синтоистских храмах Тэммангу, разбросанных по всей Японии, поклоняются именно Сугавара Митидзанэ. Особую известность среди них получили храмы в Осака, Киото и Дадзайфу (преф. Фукуока). В храмы Тэммангу заглядывают, кстати, и работники умственного труда как прикладного, так и фундаментального поскольку Сугавара Митидзанэ почитается и как покровитель науки во всем объеме этого слова. А в ней, в этой самой науке, ой как много всего неясного и порой даже подозрительного, так что сам не плошай, но и на Сугавара Митидзанэ надейся.

А сёэн, т.е. вотчин, становилось тем временем все больше и больше. При этом практику дарения императором земель, необлагаемых налогом, своим вассалам никто не отменял, поэтому земель государевых становилось все меньше и меньше, а с налогами дело обстояло все хуже и хуже. Первоначально сёэн по закону являлись объектом налогообложения и должны были платить, вернее, поставлять в казну налоги. И поставляли, но не все. Ведь кто владел ими? Знатные аристократы и влиятельные монастыри. И не каждый мытарь обладал мужеством (скорее даже наглостью) требовать с почтенных людей какие-то там налоги. Более того, некоторые почтенные люди добивались официального разрешения не платить налоги, а то и экстерриториальности своих владений, никого туда не впуская. Порядок должен был навести двор: собираемость налогов как тогда, так, впрочем, и сейчас — основа любой государственности. Теоретически это верно, здесь не подкопаешься. А практически двор состоял именно из тех же самых аристократов, которые не хотели платить налоги, а хотели получать их. И перед императором вставала дилемма из дилемм. Надо было выбирать между двумя равно неприятными возможностями: или заставлять аристократов и иже с ними платить налоги, а значит — становиться отставником-монахом в прямом смысле, или не заставлять, а тогда — вести монашескую жизнь в иносказательном смысле, т.к. денег на другую просто не будет.

Ко всему прочему где-то в начале 11 в. стало заметно увеличиваться число крестьян-арендаторов, которые по просьбе владельца сёэн обрабатывали его землю (самому владельцу было не до этого — дел в столице было невпроворот). После вычета арендной платы у арендаторов кое-что оставалось. На это кое-что они могли нанимать безземельных крестьян и увеличивать площади арендованной земли. Крестьян-арендаторов называли тато, где та — поле, а то — изгородь, что в совокупности обозначало крестьянина, обрабатывающего определенный участок земли. Тато стали называть этот участок своим именем (а фамилии у них попросту и не было, т.к. до социального равенства в Японии было еще далековато). Если участок земли мотыжил некто Таро, то его (участок) называли Таромё (где иероглиф мё означает имя), если Дзиро — Дзиромё и т. д. Площадь поименнованных участков доходила до нескольких десятков га, а в среднем составляла 4—5 га. В зависимости от величины участка крестьян стали называть даймё тато или сёмё тато. Иероглиф дай означает большой, а сё — маленький. В последствии от даймё тато и сёмё тато останутся только даймё и сёмё. Вот Вам этимологически выверенное объяснение того, почему это крупных и мелких феодалов стали называть соответственно дамё («большое имя») и сёмё («малое имя»).

Прикипая душой и телом к арендованной земле, крестьяне стали рассматривать ее как свою собственную со всеми вытекающими из этого последствиями, т.е. пошел процесс превращения определенной части крестьян в землевладельцев. А времена были неспокойные. Отстаивать свои права (в целом-то не совсем законные) чаще всего приходилось силой, и хочешь не хочешь надо было осваивать новое ремесло — военное искусство, и становиться воином. К тому же некоторые губернаторы и аристократы даже императорских кровей стали, в первую очередь по экономическим, а потом уже морально-этическим причинам предпочитать изнеженной столице суровую периферию. В столице ты так, никто, один из многих, а подальше от нее — уже какой-никакой, а доно (господин) и все тебе кланяются и все тебя уважают. И они садились на кормление в своих вотчинах, также превращаясь в воинов, только познатней и побогаче. Таким образом в глубинке зарождался новый воинственный класс феодалов с всякими вассальскими отношениями, который войдет в историю Японии под общим названием самураи (люди служивые).

Не успев сформироваться как следует, этот класс был сразу же востребован. Императорам, экс-императорам, императорам-монахам, т.е. двору в широком смысле этого слова требовалась защита, что вполне естественно, поскольку своих силенок стало не хватать. Все эти интриги, переезды, паломничества и прочие церемониальные штучки, а главное — безденежье, изматывают, конечно. А одни воинственные монахи чего стоили! Первому честь защитника двора была оказана клану Минамото, силой которого уже нельзя было пренебрегать. Минамото Ёсиэ впервые в японской истории для человека такого происхождения было дано право присутствия в залах императорского дворца. Хотя именно на происхождение-то ему было грех жаловаться. Как-никак Ёсиэ происходил аж от самого императора Сэйва. Однако стоило его предкам отлучиться из столицы на пару поколений, как привет — ты уже не голубых кровей, а так, неотесанный мужлан с востока. Но если у этого мужлана под рукой десяток, а то и другой тысяч самураев, то можно и потерпеть его присутствие среди аристократического бомонда. Правда, очень даже скоро Минамото были вытеснены как с неофициальной должности защитников двора, так и из залов императорского дворца кланом Тайра., такими же мужланами, но уже с запада. Как говорится, на востоке — Гэндзи (клан Минамото), а на западе — Хэйси (клан Тайра) … Генеалогия Тайра уходила вверх тоже очень даже прилично и упиралась в императора Камму. Строго говоря, Тайра, оказавшись вне столицы, сначала осели на востоке страны, однако затем были вытеснены суровыми обстоятельствами (без Минамото, будьте уверены, здесь не обошлось) на запад, убеждаясь тем самым на личном опыте в стремлении любой системы, в том числе и социально-политической, к равновесному состоянию. Баланс он и в Азии баланс!

Там они на вольных хлебах поднакопили силенок, достаточных, чтобы в декабре 1159 г. схватиться с Минамото непосредственно в столице, Киото (правда, тогда ее по старинке называли Хэйан). И победили, естественно, Тайра. А кто по Вашему должен был победить в год Хэйдзи в столице Хэйан? Конечно, Хэйси (род Тайра)! Ведь Хэйан может означать и «спокойствие Тайра», а Хэйдзи — «правление Тайра». Все, как говорится, сошлось… и время и место и фамилия.

Оккупировав район Рокухара в Киото, тайровцы, засучив рукава кимоно, так горячо взялись за дело, что довольно скоро любому в Японии стало ясно как день деньской, что если ты не из Тайра, то и не человек вообще, а так, изверг какой-то.

В апреле 1180 г. Тайра Киёмори был на вершине счастья. Еще бы! Исполнилась его давнишняя мечта: принц крови Токихито, матерью которого была дочь Киёмори, в возрасте трех лет стал императором Антоку. Казалось, что власть Тайра во всей легитимности этого слова будет бесконечной. Но история учит, что все хорошее кончается. И еще она учит, что борьба за власть в высших ее эшелонах штука жестокая и всякие там сентименты ей противопоказаны. Как не сентиментами следует назвать опрометчивый поступок Киёмори, который вопреки традиции пощадил за малостью лет деток врага: Ёритомо, Ёсицунэ и других. Ну и что, что за четырнадцатилетнего Ёритомо вступилась мать Киёмори, которой он напоминал покойного сына Иэмори. Ну и что, что Ёсицунэ было всего лишь два годика. Надо было довести начатое дело до конца (ведь именно эти птенцы гнезда Минамотова возглавили борьбу за уничтожение дома Тайра и были в ней более последовательными). И не пришлось бы его жене вместе с восьмилетним императором Антоку отправляться в красивую столицу на дне разделяющего острова Хонсю и Кюсю пролива Хаятомо но сэто (местность на северном побережье которого называлась Данноура, сейчас там город Симоносэки), где нашли свое последнее пристанище сыны дома Тайра.

И не прошелся бы грозный Темучин огнем и мечом по городам и весям. Ведь по одной из версий, довольно романтической, под именем Чингисхан скрывался никто иной, как… Ёсицунэ. Да, да, тот самый! Спасаясь от преследования старшего братца, он волей судьбы оказался в монгольских степях где-то в районе реки Орхон… Конечно, маловероятно, но красиво! Однако с этой версией вряд ли согласятся такие ученые, как А.Т.Фоменко, Г.Н.Носовский и В.М.Кандыба, т.к. они ни минуты, наверное, не сомневаются в том, что Великим Ханом был русский князь Георгий Данилович, самый известный из всех Донских казачьих атаманов…

Но дрогнула рука самурая, то бишь Тайра Киёмори. Не взял он на себя грех детоубийцы. А что в результате? А в результате его «крестничек» Минамото Ёритомо в 1192 г. стал великим полководцем, покорителем варваров, сёгуном, и сформировал в Камакура самурайское правительство (бакуфу). Относясь к двору с должным почтением, он дал ему ясно понять, что править теперь будет по-самурайски. И для начала отправил в провинции и военных губернаторов (сюго) и земельных управляющих (дзито), якобы для поисков исчезнувшего куда-то из столицы брательника Ёсицунэ (но мы то уже знаем, что тот прямиком через Хоккайдо рванул к берегам Орхона). А ведь на местах уже были гражданские губернаторы и начальники уездов (кокуси и гундзи) … Все смешалось в доме Облонских!

А что же двор? Отодвинутый «ласковой» рукой Ёритомо еще дальше от рычагов государственного управления он наконец-то мог целиком и полностью сосредоточиться на своей внутренней жизни. Право, всяких дел, нужных и важных, было невпроворот. Посудите сами. Поздравить 1 января императора надо? Само собой! Поприсутствовать 5 января на пожаловании высших придворных рангов надо? Без вопросов! А надо еще 7 января с помощью вороного коня «заблокировать» всякие там злые намерения (все мы люди!); помолиться 8 января за спокойствие императорской фамилии; назначить и снять чиновников на местах 11 января; подкрепиться кашкой, замешанной на семи травах, 15 января; поглазеть на топающих ножками танцовщиц 16 января; пристрелять луки перед воротами императорского дворца 17 января; поприсутствовать 18 января на соревновании гвардейских лучников; послушать известных поэтов 21 января. А сверх этого банкеты, банкеты, банкеты… А время на подготовку ко всему этому?! Так что весь январь расписан буквально по минутам.

Впрочем, в другие месяцы не легче. Ведь надо в феврале и августе — помянуть Конфуция и его учеников; в марте — посмотреть, как это поэт ухитряется складывать стихи пока к нему по ручью подплывала чашечка с сакэ, а также не забыть опустить в воду куклу (а не то несчастий не оберешься); в апреле — устроить богослужение в честь рожденья Шакья — Муни и полить его изображение водой пяти цветов, да не забыть отметить 3 апреля — день кончины императора Дзимму; в мае — нарвать ирисов (травянистое растение) и вставить в стреху дома (тогда дьявол туда — ни ногой!); в июле — поклониться усопшим и посмотреть на борцов сумо, собранных со всей страны; в августе — полюбоваться луной; в сентябре — испить сакэ с лепестками хризантемы; в октябре — повторить это замечательное действо; в ноябре — дружно помолиться о долголетии императора и императрицы; в декабре — понаблюдать за тем, как очень даже крупные (телом) чиновники в золотых квадратных масках изгоняют дьявола с алебардой в левой руке и щитом в правой. А надо было еще и паломничества по храмам совершать (поводов для этого было предостаточно), поломать голову над очередным девизом правления (хотя от правления в прямом смысле этого слова один девиз то и остался), послов иностранных принять, аудиенции дать, указы составить и подписать… В общем, ничего личного, одни заботы о благе страны.

А жизнь за стенами императорского дворца текла своим чередом. В 1199 г., упав с лошади, умирает властитель Камакура Минамото Ёритомо. Злые языки говорили, что он упал с лошади не просто так, а испугавшись провидения (впрочем, это мало кого удивило в те мрачные времена, переполненные суевериями и прочей мистикой). Следующие второй и третий сёгуны, дети Ёритомо, погибают от рук реальных убийц, и в 1219 г. линия сёгунов из славного дома Минамото обрывается. Но не обрывается власть бакуфу Камакура, заправлять которым начинает клан Ходзё. Недаром же жена Ёритомо, его боевая подруга Масако, женщина волевая и решительная, носила в девичестве именно эту фамилию. Еще при жизни третьего сёгуна Минамото, Санэтомо, прекрасного надо Вам сказать поэта, высший должностной пост сиккэна в бакуфу занял Ходзё Токимаса, папаша незабвенной Масако. Совместными усилиями они исхитрились сделать этот пост наследственным делом Ходзё. Для этого им надо было сделать сущий пустяк: устранить со своего пути отважного Вада Ёсимори. Что и было сделано. За каких-то три с небольшим дня от всего рода Вада ничего не осталось. Правда, без предательства тут не обошлось. А что, впрочем, без него обходилось во времена славного самурайства?! Самурайство и предательство, как результат обольщения и переманивания противника в свой лагерь (лишний клочок земли кому помешает?), явления по сути своей неразрывные.

Ходзё, став сиккэнами, сохранили, хотя и чисто номинально, пост сёгуна. Традиции надо всемерно поддерживать! Вот они и поддерживали. Кого только не станет приглашать в сёгуны бакуфу?! Сёгуном побывает даже член императорской семьи Мунэтака Синно, сын императора Госага. Невиданный случай в истории самурайского правления. Понравилось ли императорскому двору то, что принц был нанят на работу бакуфу, попросту стал чиновником у солдафонов, неизвестно. Известно лишь то, что в глубинах подсознания двор всегда мечтал вернуться к вольной жизни во всем объеме налогообложения своих подданных. И не только мечтал, но и периодически совершал некоторые телодвижения в этом направлении, порой вялые, а порой — и не совсем. Взять, к примеру, экс-императора Готоба, который стал центральной фигурой двора после смерти третьего сёгуна Минамото, Санэтомо. Поскольку у него не было прямого наследника (да и непрямого тоже) возникла некоторая неразбериха в вопросе сёгунонаследия. Ею то и решил воспользоваться Готоба, чтобы разобраться с бакуфу раз и навсегда.

Собрав своих сторонников в столице, он призвал их, издав, как и положено, соответствующий указ, уничтожить бакуфу и в первую очередь ненавистного сиккэна Ходзё Ёситоки. А если бы он не ограничился только призывом и самолично возглавил свою армию, то даже самые решительные самураи бакуфу вряд ли осмелились бы натянуть тетиву лука в сторону экс-императора, и никакие пламенные речи Масако, этой дальневосточной Пассионарии, не заставили бы их стать его личными врагами. Настолько высок был среди самураев того времени авторитет императорской семьи. И чтобы поднять на нее руку?! Да боже упаси. Однако экс-император «сплоховал», остался в столице и ждал, когда восточные самураи (бакуфу, как Вы помните, находилось в Камакура, что к востоку от столицы) принесут ему во исполнение указа голову сиккэна хоть на блюде, хоть в мешке. И дождался… прихода верных бакуфу самураев, которые без особого труда навели порядок в столице: Готоба и члены его семьи были отправлены в ссылку (беспрецедентный случай в истории Японии), многие участники заговора были казнены, а их владения — конфискованы.

Таким образом бакуфу надолго отбило желание двора вмешиваться в реальную политическую жизнь. Ему также удалось отбить (чуть позже, лет этак через 50) и нападения монголов, правда, не без помощи «божественного ветра». А он, причем оба раза, был очень даже кстати. Без этого поистине божественного подарка стала бы Япония провинцией Китая (это в лучшем случае) или аймаком Монголии (в случае далеко не лучшем).

Однако победа над действительно грозным врагом вместо массовой эйфории в стане победителей породила массовое недовольство. Лучше поэта тут не скажешь:

Поднялся занавес победы

Над монголом из Юань

А что за ним? Отчаянье и раздраженье…

И ничего здесь странного и нет. Посудите сами. Самураи здорово потратились на оборону, монголов отбили, поизносились донельзя, а взамен всех этих мучений землицы то и не получили. А откуда было ее взять?! Победителей много, а побежденных нет, все на дне морском. А его и не поделишь. И впрямь хоть ложись на это самое дно… Подобные настроения и их массовый характер заметно расшатывали фундамент бакуфу, отношения и внутри которого не отличались большой сердечностью. А тут еще двор со своими склоками и разборками… Голова и так идет кругом, а давай, улаживай престолонаследственные споры в императорской семье.

Так продолжалось до 1318 г., когда императором стал Годайго, который замыслил покончить с бакуфу и со всеми самурайскими порядками. О решимости императора говорило само его имя Годайго, что можно перевести как «последующий Дайго» или при желании и как «последователь Дайго». И что уж там было такого, чему надо было непременно последовать? Может возникнуть и такой вопрос. А ответ на него, если он возникнет, будет таковым: во времена Дайго и его сына Мураками, тоже, кстати, императора, была доведена до совершенства система личного правления императора, и Годайго хотел вернуть те славные времена.

Хотеть то он хотел, но никто ему не давал (императору даже пришлось бежать из столицы), пока на его сторону не перешел видный военачальник Асикага Такаудзи. В июне 1333 г. Годайго победоносно возвращается в Киото. И сразу дает понять и аристократам и самураям, что вернулись старые времена, когда император был и богом и повелителем. В 1334 г. Годайго меняет девиз правления на «Кэмму», что означает «созидание и воинская доблесть». Особо ломать голову над новым девизом ему не пришлось, он просто воспользовался «хорошо забытым старым» из китайской истории (вот Вам и пример японского рационализма в действии). А хорошо забыто было то, что дворцовый переворот уничтожил династию Старших Хань, однако император Гуан У-ди восстановил династию Хань (Младшая Хань). Девизом объединенной под его властью страны он сделал «Кэмму», звучащий по-китайски несколько иначе, что-то вроде «Цзянь-У».

Годайго также восстановил на время утерянную власть, поэтому и решил править под девизом, уже апробированным «старшим братом» из МладшейХань. Правда, Ханьские императоры потеряли власть лет этак на 15—16, а их японские коллеги — на значительно больший срок (ну, это так, кстати). Новая политика Годайго получила название «Кэмму синсэй» («Новая политика созидания и военной доблести»). Если пофантазировать (благо японский язык предоставляет некоторый простор в этом направлении) и изменить, всего чуть-чуть, иероглиф «син» в выражении «синсэй» (на произношении которого это никак не отразится, и не сомневайтесь), «новая политика» превратится в «личное правление императора», что наверное более доходчиво передает смысл нововведений всем тем, кто мало знаком с тонкостями восточного политеса.

Для переустройства жизни по-новому (или по-старому?) одного желания императора Годайго оказалось недостаточно. Реформированная им административная система почти сразу забуксовала. Самураи опять остались недовольны наградой за боевую поддержку императора. Сражались то они за него в массе своей именно в надежде на награду и награду хорошую. А так, какие они монархисты?! Ну разве на всех угодишь. Тем временем Асикага Такаудзи не дремал. Как только представился случай (а представился очень даже быстро), он совершает очередное предательство, теперь уже императора Годайго (а кто сам не безгрешен?!), а император опять бежит из Киото, прихватив, само собой, все священные регалии, и на этот раз срывается на горе Ёсино (уезд Ёсино, преф. Нара). Гора так себе, всего 455 м, но сакура там, надо сказать, потрясающая. А что еще надо истинному японцу для самоанализа и созерцания превратностей бытия (если только бочонок другой сакэ). Ведь с высоты своего положения он мог только созерцать, как ставший сёгуном Асикага Такаудзи возводит на престол императора Комё.

Так в Японии начиналась эпоха Южного (с Годайго в Ёсино) и Северного (с Комё в Киото) дворов. И тот и другой император считали себя самыми, что ни на есть, законными. И вот ведь какая штука: они были правы, оба! Как так? А вот так. Во времена бакуфу Камакура обострилось противостояние внутри императорской семьи, расколовшейся на две ветви: «Дзимёин» и «Дайкакудзи». Основу такого противостояния заложил император Госага. У него было два сына: любимый очень младший и любимый не очень старший. Сначала Госага, став, как водится, экс-императором, возвел на престол старшего сына (император Гофукакуса). А как же иначе! Традиции — вещь серьезная. Затем, однако, отцовские чувства возобладали и Госага, «насев» как следует на старшего сына, убеждает его уступить престол младшему, который становится императором Камэяма. После смерти Госага между его сыновьями и их сторонниками сразу же возник спор о том, кто станет императором и унаследует огромные владения императорской семьи. Одни считали, что им должен быть представитель линии Гофукакуса, императорским дворцом которой служил храм Дзимёин, а другие непременно желали императора по линии Камэяма, сын которого, Гоуда, жил в храме Дайкакудзи. Экс-император Госага, словно предвидя все эти сложности, завещал, чтобы наследник престола определялся с учетом мнения бакуфу, которому хочешь-не хочешь, а пришлось вмешаться в чисто семейный конфликт. И бакуфу вынесло соломоново решение: императорами должны становиться по очереди представители ветвей «Дайкакудзи» и «Дзимёин». В 1318 г. на престол в порядке строгой очередности и взошел император Годайго из ветви «Дайкакудзи», приняв эстафету от императора Ханадзоно, представителя ветви «Дзимёин». А что произошло дальше, хотя и в общих чертах, мы уже знаем (см. выше).

А жизнь текла своим чередом. Асикага Такаудзи создал бакуфу с резиденцией в районе Муромати (Киото), положив начало второму сёгунату в истории Японии. И все бы ничего, если бы не противостояние дворов, которое уже перевалило за шестидесятилетний юбилей. Сколько бы оно тянулось дальше одному Будде Вайрочана известно, если бы не внук Такаудзи, третий сёгун Ёсимицу. Наобещав императору Гокамэяма (Южный двор) с три короба, никак не меньше, он уговорил его вернуться в Киото и передать три священные регалии императору Гокомацу (Северный двор), попросту говоря, отказаться от императорства. Потом излишне доверчивый Гокамэяма, поняв, что все три короба оказались пустыми, горько будет сожалеть об этом и даже вернется в Ёсино. Но что сделано, то сделано. Да и какой он император без священных регалий и императорских земель, на которых во всю хозяйничали военные губернаторы (сюго).

Прочитав это, некоторые, а может быть и все посчитают Асикага Ёсимицу за простого обманщика. А вот как раз этого и не хотелось бы. Помимо «лжи во благо» Ёсимицу совершил и еще кое-что: осадил особо зарвавшихся сюго вроде Оути, Токи и Ямана; успокоил японских пиратов, которые буквально опустошали побережья Кореи и Китая; наладил очень выгодную официальную торговлю с Минским Китаем и т. д. и т. п. Да что там говорить! За один лишь «Золотой павильон» («Кинкакудзи») (вот, оказывается, во что может вылиться маниакальная любовь ко всему золотому) потомки должны быть ему ой как благодарны. Покрытый черным лаком и облицованный сусальным золотом, словно плывущий в лучах заходящего солнца по окруженному зеленью пруду Кёкоти «Золотой павильон» производит и поныне просто ошеломляющее впечатление (во избежание недоразумений следует, наверное, напомнить, что этот шедевр в 1950 г. полностью сгорел, а в 1955 г. — восстановлен). А то, что Ёсимицу признал себя (на словах) вассалом китайского императора, — это так, для пользы дела. Разве два урожая в год ранних сортов риса из Китая не дело?! Дело, да еще какое, если вспомнить сколько раз японцы в своей истории сталкивались и порой жестоко с голодом.

После смерти Ёсимицу мощь бакуфу не сразу, конечно, пошла на убыль. Вот Вам и роль личности в истории. Есть личность — есть история, а нет личности — нет и истории, вернее есть, но совсем другая. Преемникам Ёсимицу, сёгунам Асикага, все труднее было сдерживать местных сюго. Чувствуя свое бессилие, они все больше предавались пьянству и распутству. Дошло до того, что шестого сёгуна, Ёсинори, определили жребием Хатакэяма Мицуиэ и другие сильные мира того. Вот времена настали! Но тут, как говорится, ошибочка вышла: Ёсинори оказался человеком решительным и вспыльчивым. Заступив на пост сёгуна, он попытался показать зарвавшимся сюго кто в бакуфу хозяин. Чем все это закончилось? А тем, что ошибочку исправили, зарубив Ёсинори во время банкета в доме одного из сюго (для тех, кому интересно, можно сообщить, что этим сюго был Акамацу Мицусукэ). Вот так просто и вместе с тем надежно решались вопросы централизации власти.

Следующими сёгунами были дети погибшего ни за грош Ёсинори — Ёсикацу и Ёсимаса. Про первого особо сказать нечего (а что требовать от восьмилетнего ребенка?!), но на втором хотелось бы остановиться чуть подробнее, поскольку в годы его правления (громко, конечно, сказано) власть окончательно перешла к могущественным сюго и страна вступила, пожалуй, в самый кровопролитный этап своего развития.

Ёсимаса унаследовал пост сёгуна в семь лет. И сразу же попал, что очень даже естественно для столь юного возраста, под опеку матери, воспитателей и прочих доброжелателей. Вся эта «семья» развернулась по серьезному. Время поджимало! Взяточничество расцвело пышным цветом, а страна, в смысле народонаселения, приходила в упадок. Вам это ничего не напоминает? Когда сёгуну минуло двадцать лет, обстановка не изменилась. «Семья» по-прежнему была при деле. Правда, в другом составе. Время брало свое! Теперь в ней рулила дама сердца, попросту, любовница сёгуна. Не отставала от нее и официальная супруга Ёсимаса — Хино Томико. Ее алчность не знала границ. Впрочем, в этом-то как раз ничего удивительного и не было. Ведь Томико означает «дитя богатства». Вот дитя и старалось, ради богатства занимаясь ростовщичеством, приторговывая рисом и не чураясь прочих операций. Вся ее деятельность заметно ускоряла разложение бакуфу и, в конечном счете, привела совместно с засухой и последующим наводнением в 1459 г. к страшному голоду в стране (кое-где имели место случаи людоедства). А может быть правы французы с их «шерше ля фам»!

Ко всему прочему накалилось до предела противостояние могущественных кланов Хосокава и Ямана; возникли споры о преемнике сёгуна (а чем они обычно кончались Вы, наверное, уже догадываетесь), а в отдельных кланах перманентно вспыхивали распри вокруг наследства. В старые времена имущество и земля делились по-братски между детьми, что заметно распыляло силы клана (а это, собственно, и требовалось). Теперь же порядки изменились, и все доставалось одному наследнику, а другие члены семьи и родственники мигом становились его вассалами. Как говорится, из князя да в грязи! Для сплачивания клана, для всего рода в целом это было просто необходимо с точки зрения выживания в столь неспокойное время, а вот для отдельных его членов — совсем даже наоборот. Поэтому эти отдельные члены только и ждали момента, чтобы силой оружия (убеждение, как правило, не действовало) восстановить попранную справедливость, в их понимании, конечно.

Тучи сгущались, и все в голодающей стране всем своим пустым нутром ощущали, что вот-вот должно произойти нечто страшное. И здесь надо отдать должное императорскому двору. Он, вырвавшись из оков, фигурально выражаясь, небытия, сделал все, что мог для успокоения страны: в марте 1467 г. изменил девиз правления на «Онин», что означает «Мир в стране» (предыдущий «Кансё», «Великодушие и справедливость», не оправдал возлагавшихся на него надежд). Казалось, что теперь-то уж все вздохнут спокойно, однако 26 мая 1467 г. Киото запылал, самурай пошел на самурая, точнее, 160 тыс. самураев Хосокава Кацумото пошли на 90 тыс. самураев Ямана Сюдзэн. Город буквально был завален трупами и превращался в пепелище. Увы, таковыми были тактические пристрастия самураев, которые первым делом поджигали укрепления противника. А что же сёгун Ёсимаса? Да ничего! По обыкновению продолжал отреченно наслаждаться сакэ на очередном банкете и залетающие в зал искры пожарища не отвлекали его от в общем полезного занятия. Он уже давно осознал, что не сможет справиться ни с самураями, ни с алчностью своей жены Томико…

«Прозревший» Ёсимаса, как водится, уходит из мирской жизни, уступив пост сёгуна своему сыну, становится монахом и переезжает в 1483 г. в усадьбу на Хигасияма («восточная гора»), гордостью которой является «Серебряный павильон» («Гинкакудзи») — образец спокойствия и уединенности, что так было мило сердцу Ёсимаса. И критикуя его за нерешительность и устраненность (что поделаешь, обстоятельства вновь оказались сильнее человека), следует помнить, что именно монах Ёсимаса заложил основы «культуры восточной горы», многое из которой продолжает жить и в современной Японии.

3. Эпоха воюющих провинций

3—1. Общая характеристика

Массовые побоища во времена смуты «Онин» продолжались год, два, не больше, затем она перешла в вялотекущее состояние. Стычки, грабежи, поджоги, естественно, имели место (как-никак смута ведь!), но уже без прежнего запала. В 1473 г. лидеры и вдохновители противоборствующих сторон, Хосокава Кацумото и Ямана Сюдзэн, не выдержав напора болезней, умирают. Война окончательно теряет всякий смысл, и в 1477 г. «восточные» и «западные» идут на мировую. Десятки тысяч самураев, эти псы войны, да еще обильно вкусившие крови, стряхнув с плеч груз прежних обязательств, стали думать, как жить дальше. Центральные власти ничего дельного им предложить не могли, т.к. несмотря на наличие и сёгуна и бакуфу и императорского двора, наконец, этой власти то и не было. Сама смута «Онин» наглядное тому подтверждение. А поскольку любой ответ на вопросы бытия был связан с землей, то самурайство почти что сразу принялось за ее передел. А что ему было еще делать? Пахать и сеять самураи уже успели отвыкнуть, зато наловчились так махать мечом и стрелять из лука, что любо дорого смотреть. Сосед пошел на соседа, родственники схватились между собой, и пошло и поехало… Страна, так и не отдохнув от старой смуты, оказалась вовлечена в новую, получившую название (в японском оригинале) «сэнгоку дзидай».

С «дзидай» все ясно и понятно. Это — эпоха, на худой конец — период. А вот с «сэнгоку» будет посложнее. Нам, конечно! Японцам какие сложности. За них все давно китайцы придумали. Бери «кальку» с китайского аналога и порядок. В китайской истории аналогичные события имели место в 403—221 гг. до н.э. и известны как «Чжаньго» («Воюющие царства»). Это когда Цинь, Чжао, Хань и прочие семь сильнейших царств схватились за власть. Любой японец, посмотрев хоть на «сэнгоку», хоть на «чжаньго», сразу поймет о чем речь — иероглифы то одинаковые! А вот услышав, разберется далеко не каждый: иероглифы хоть одинаковые, но звучат по-разному. Нам же, не вполне знакомым с тонкостями иероглифики, придется соглашаться на перевод. А перевод штука серьезная. Здесь есть где развернуться творческой натуре, тем более если она стремится к высотам интерпретационного, так сказать вольного перевода от души, и не очень то ограничивает себя дословным, от одного упоминания которого и вправду тошно становится, да и руки опускаются. Вот и появляются «сражающиеся царства», «век, когда страна находилась в состоянии войны», «век войн», «эпоха войны в стране», «эпоха сражающихся княжеств». По мне эталоном такого перевода является «эпоха брани царств» (отдельное спасибо составителям большого японско-русского словаря под редакцией Н.И.Конрада). Все красиво и верно по существу. И спорить с этим не надо. Мы и не будем, а просто наберемся смелости и попробуем дословно, так сказать слово в слово, перевести выражение «сэнгоку» и посмотреть, что получится.. А получится «воюющие провинции». Именно это обозначают два иероглифа, образующие данное слово. Немного суховато, конечно, но зато полное соответствие оригиналу, вернее, его форме, а по духу «брань царств» будет и впрямь поэлегантнее. Окончательный выбор остается за читателем, а мне позвольте остановиться на «воюющих провинциях».

В борьбу за землю в эпоху воюющих провинций кому-то удалось сохранить исконные земли, доставшиеся от отцов, кому-то — нет. Кто-то поднимался наверх из самых низов социальной лестницы, а кто-то, наоборот, двигался прямо в противоположном направлении. В общем и целом низы подавляли верхи, а верхи старались не отставать в этом деле от низов. В результате всего этого броуновского движения страна стала похожа на лоскутное одеяло, причем у каждого лоскутка, большого или малого по размерам, непременно был свой правитель, крупный феодал, по-японски — даймё. Это что-то вроде нашего удельного князя. Под властью даймё находилась одна или несколько провинций, и это была настоящая власть над землей и людьми со всеми вытекающими последствиями. Как становились даймё воюющих провинций? По разному. Ими могли стать военные губернаторы провинций, назначенные в свое время на эту ставшую наследственной должность. Такие счастливцы, воспользовавшиеся наследием отцов, составляли примерно треть от всех даймё. Кто-то поднимался до даймё из вице-губернаторов и чиновников пониже или местных феодалов средней руки. Ну и бывали случаи, что до власти в провинции или даже провинциях дорывались любители приключений из самых, что ни на есть, низов.

Таким любителем был, к примеру, Исэ Синкуро Нагаудзи (впоследствии Ходзё Соун), который как-то решил отправиться, всего ничего, погостить к сестричке. И вышло так, что он и с любимой сестрой встретился и успел сделать еще кое-что: захватить власть в целой провинции (не с ходу, конечно, а лет через 20). Его назовут первым «сэнгоку даймё» — даймё воюющих провинций, т.к. подобная карьера раньше была в принципе невозможной. А взять того же Мацунами Сёгоро (больше известном, как Сайто Досан). Казалось бы, смышленый и любознательный юноша. Поизучав в буддийском монастыре различные науки, вернулся домой, женился, и занялся серьезным бизнесом — торговлей маслом в разнос. Чего еще надо?! Торгуй маслом, а по вечерам наслаждайся песнопениями под аккомпанемент сямисэн. Но нет, куда там. И его сознание подтачивал червь властолюбия. Видимо вся атмосфера этой эпохи побуждала к действию людей умных и отчаянных. Сайто Досан также потребовалось лет двадцать, чтобы стать даймё. Сколько людей он извел за это время, сколько подлостей совершил и не сосчитать. Даже не пытайтесь. Недаром же в народе его прозвали гадюка Досан. Что касается сямисэн, то это музыкальный инструмент такой китайского происхождения вроде лютни (у сямисэна три струны, играй себе играй). Его без сомнения можно отнести к типичным примерам безотходности китайского бытия: собаку или кошку съесть, их кожей обтянуть, да еще с обеих сторон, деку сямисэн, а на костях бедных животных сделать какой-нибудь целебно-оздоровительный отварчик. «Гринпис» на них не было! Разве «зеленые» (не от перепоя, а в смысле «зеленого мира») допустили бы подобное издевательство над живой природой?! Да никогда бы не бывать на японской земле сему бесовскому изобретению…

Без преувеличения можно сказать, что в эту эпоху ежедневно кто-то с кем-то воевал или готовился к войне. Вы слышали, Такэда Сингэн напал на своего сводного брата Имагава Ёсимото! И Ходзё Соун хорош — в свои 85 лет ему все неймется. Взял и уничтожил род Миура… Это что! Ёситацу такое сотворил с отцом, гадюкой Досан, что и врагу не пожелаешь. Говорят, ему отрезали нос и отрубили голову. А еще сынок называется… Этот вассал Суэ Харуката совсем обнаглел. Мало ему своего господина Оути Ёситака. Подавай ему и клан Мори… Молодец, все таки, Мори Мотонари, ухитрился таки в Ицукусима уложить в гроб эту выскочку Суэ, а также сумел проучить оборванцев, местных самураев, которые, Вы только подумайте, стали якшаться с мужичьем сельским и подбивать их на восстания… Да, времена, даже Ёситэру, сёгуна, жизни лишают. Стоило ему только подумать не совсем хорошо о Мацунага Хисахидэ, как тот тут же появился, а сёгун исчез, навсегда, в пылу пожарища… Говорят, Такэда Сингэн в Каванакадзима опять схватился с Уэсуги Кэнсин. Сколько же можно, ведь в пятый раз устраивают свои разборки и все бестолку… И так далее и тому подобное. По всей стране гремели имена военачальников из кланов Датэ, Имагава, Асакура, Тёсокабэ, Рюдзодзи, Отомо, Симадзу и других. Казалось, страна взбесилась, словно подтверждая правоту слов Мори Мотонари о том, что нельзя доверять тем, кто окружает тебя, а считать всех врагами — путь к обеспечению безопасности рода.

Даймё может быть и бесились, но голову, впрочем, не теряли. Разбившись на пары, тройки и прочие сочетания, они вели бои местного значения, ограничивая свои порывы головами и землями соседей, ближних и дальних. Сосед «месил» соседа, прекрасно понимая, что не обладает мощью, позволяющей ему двинуть прямиком в столицу, и навести порядок не только у себя в «деревне», но и в центре, так сказать. Вед там и сёгун и бакуфу и император с аристократами, только от имен и титулов которых у простого самурая сердце замирает. А сколько там уважаемых храмов и монастырей! И если что не так, не по канонам, столько оттуда монахов вывалится и не только со святынями, но и с мечами и луками, а то и с копьями, что вмиг отобьют охоту ко всяким перемещениям. А ведь им могут подсобить в случае чего и местные феодалы, которых тоже хоть пруд пруди. Это с одной стороны. А с другой и о тылах озаботиться было надо. Только отлучишься от мест родных, как привет, там уже «любезный» сосед с оравой приспешников хозяйничает. И никакие там династийные браки и «целования креста», образно, даже очень, выражаясь, не помогут. Язычник он и есть язычник. Обманет одного бога (в жизни все бывает), уйдет под патронаж другого, что у соседа. Свобода выбора имелась. И жди зимы, чтобы снег завалил перевалы там всякие. И не дай бог, если он растает до твоего возвращения. А по дороге в столицу любой постарается тебя обидеть, ведь двигаться надо будет по земле таких же даймё. Так что, добравшись в конце-концов до места назначения, можно было оказаться и без родовых земель. Да что там земель. Не исключено, что и последнее исподнее придется снять, чтобы оплатить такое путешествие. Надо было десять раз подумать, прежде чем решиться на такое, ведь на кону стояла голова и не только своя собственная. Даймё и призадумались.

Вот почему центр политической жизни Японии, район Кинки, включающий провинции Ямасиро, Ямато, Кавати, Идзумо, Сэтцу, оказался на некоторое время вне поля зрения даймё с периферии. Но ошибаются те, кто подумает, что там наступили тишь и благодать. Совсем наоборот! В центре, как и на местах, были свои коллизии и выдвиженцы. Один только Мацунага Хисахидэ такого понатворил, что сам гадюка Досан позавидует. Вообще то район Кинки славился достижениями сельского хозяйства и ирригационной техники. Два урожая в год там были не редкость. Поэтому в Кинки было много зажиточных крестьян и мелких землевладельцев. Этот район осваивался с древних времен, и там было немало поместий (сёэн), которые принадлежали императорской фамилии, виднейшим аристократам, храмам и монастырям. Попробуй, тронь! К тому же все эти поместья были «нарезаны» вперемежку, словно клеточки на шахматной доске. И стоит только двинуться вперед всего-то на одну две клеточки, как тут же окажешься врагом и императора и бакуфу и аристократов всяких. Иными словами, как только здесь начинала формироваться влиятельная сила, сразу же возникала другая, противодействующая ей, и восстанавливался статус-кво. Вот Вам и основная причина отсутствия крупных даймё в этом районе.

Даймё, как видите, волновали тогда совсем другие вопросы. И в первую очередь — как управлять своим хозяйством? Как предотвратить мятежи и бунты вассалов? Откуда, наконец, брать деньги на житье-бытие? Можно было последовать примеру Ходзё Соун и поделить всю землю между вассалами. Однако только заботой и чуткостью самураев не удержишь. На то они и самураи. Особенно те, с кем вместе приходилось служить в свое время одному хозяину. Обладая большим количеством земли, они могут поднабраться сил да и вдарить по благодетелю. А что? И вдарят! Поэтому даймё в массе своей предпочитали править твердой рукой, без всяких там сентиментов отрывая местных самураев от их исконных владений и крестьян. Оторванному с насиженного места вассалу передавался на время определенный земельный надел, налог с которого становился жалованьем вассалу за службу. Попросту говоря, вассал становился на кормление к даймё. А где? Это уж решал исключительно даймё. Такая система подрывала устоявшиеся связи самурая с землей, не давала ему пустить глубокие корни среди местного населения и обрасти сторонниками. Вассал совершенно не представлял, что будет с ним буквально завтра, получит ли он новый надел или его закопают прямо тут, в старом. Ему надо было думать не о закреплении на казенной земле, а об укреплении связи с господином. А к чему стремился даймё? Именно к этому, укреплению связи, только с другой стороны.

Ставить на кормление вассалов — это хорошо. А расселить их вокруг собственного замка — еще лучше. В этом случае вассалы всегда под рукой, на глазах. Если что, их и накажешь по быстрому и в поход соберешь. Удобно, черт возьми! Замыслил что вассал нехорошее, так его можно утихомирить, не выходя из дома. Из-за таких вот удобств по всей стране росли как грибы призамковые города, где селились также купцы, ремесленники и прочий обслуживающий персонал.

Занимаясь всем этим, даймё, несмотря на страшную занятость (надо было еще и воевать, и переманивать на свою сторону военачальников из лагеря противника, и обдумывать возможность собственного перехода в этот лагерь, и тому подобное — сплошная, в общем, текучка), не забывали наставлять своих подданных (а, что, можно, наверное, и так сказать) на путь всемерного уважения и подчинения господину. В помощь наставляемым они создавали законы, регламентирующие все и вся в провинции, этакие правила поведения на подвластной территории. И все ведь во благо человека, для облегчения тягот его жизни. Посудите сами, насколько человеку станет легче жить, если он с самого начала своего осознанного бытия усвоит совсем простые вещи: будь экономным; ревностно занимайся образованием и военными искусствами; не женись без разрешения; избегай ссор, иначе будешь наказан вместе со своим оппонентом. Подобной эпистолярной деятельностью грешили многие даймё, но особую известность получили «Законы Косю» Такэда Сингэн, «Сборник мусора» клана Датэ, «17 параграфов Асакура Тосикагэ» дома Асакура. Видимо, эти послания потомкам оказались наиболее доходчивыми.

И вот ведь какая интересная штука получается. Страна в огне, руководящей и направляющей (из центра) силы вроде бы и нет, а жизнь на местах, тем не менее, не скатывается к хаосу, а течет в русле жесткого законодательства. При этом законодатели всегда прекрасно осознавали, на чем зиждется их власть и благополучие — на простых тружениках полей, суходольных и заливных. Не у всех же было железной руды безмерно как у этих Амако. Не все же могли очень выгодно торговать с минскими купцами (не из Минска, а из Китая) как Оути. Иначе из каких-таких доходов построили бы они великолепный призамковый город Ямагути, этот Киото в миниатюре? А про серебряные рудники и говорить нечего. Их, рудников, было гораздо меньше, чем даймё. На всех не наберешься. Вот и приходилось тем, кому в этом смысле не повезло, а их, надо прямо сказать, было подавляющее большинство, основной упор делать на собственные силы, точнее — силы собственных крестьян. Без них, родимых, тем более без результатов их труда, куда самураю деваться? Точно, некуда. Да и законы издавать на голодный желудок как-то не с руки. Перед этим и перекусить неплохо. Верно? Желательно сваренном на пару риском с какой-нибудь приправой.

А для этого ой как надо было повозиться. Здесь и защита от наводнений, и дренаж, и дамбы всякие, и дноуглубление рек, и прочие ирригационные штучки. В общем, одни проблемы, технические и финансовые. А так хочется взять и без всяких проблем увеличить налог с крестьян, но они, бедолаги, и так на грани восстания. Только подвернись какой-нибудь ронин (мало ли их по дорогам шляется) или вольнодумец из мелкопоместных, такую проблему получишь, что горько пожалеешь, но поздно будет. Так что кто поумней, и видел дальше собственного носа, вынуждены были вместо продразверстки обходиться чисто экономическими методами поддержания своего благополучия. Кто-то по примеру Такэда Сингэн принялся за возведение дамб. Кто-то стал стимулировать освоение целины. А некоторым пришлось потратиться на разработку новых рудников. Надо же было из чего-то чеканить звонкую монету. И не только медную, но и серебряную, а то и золотую. Копите деньги, господа, и уже на них покупайте силу!

Наиболее дотошливые даймё пошли еще дальше: взяли и обмерили все поля на подведомственной территории. Та еще затея, но расхитители феодальной собственности и несуны пришли в ужас. Вот на что способен учет! По результатам обмеров даймё мог запросто подсчитать заполняемость своих закромов и обложить крестьянство налогом уже не наобум, а по-научному, так сказать.

А налог, уж будь любезен, выплати весь до копеечки. И спорить не надо. Просто плати и все. Даймё спорить с тобой о погодных катаклизмах, качестве рассады и изношенности инвентаря, сам понимаешь, не будет. Ему не до этого — времени в обрез. А вот на то, чтобы поучить уму разуму людишек на примере конкретных неплательщиков налога и нарушителей закона, время он найдет, и не сомневайтесь. Недаром же на этот случай у него припасены распятие, сожжение на костре, отрезание ушей и носа, кипячение в котле, колесование, распиливание пилой и много другого «учебного материала». Здесь наверное все более менее ясно. Вопросы может вызвать, пожалуй, лишь колесование. Поэтому о нем чуть подробнее. Ноги приговоренного привязывают к двум колесам. Их начинали вращать в разные стороны, и тело человека разрывалось на две части. Ужас, конечно, но очень уж доходчиво. Не успеешь только представить себе все это, как сразу же тянет на заливное рисовое поле для ударной работы. После трудового дня — немедленно домой, за изучение законодательства, а не то, не приведи господь…

И это были не простые угрозы, смотри, мол, не шали. Все это практиковалось без всякого сожаления. Да о каком — таком сожалении сострадании могла идти речь в эпоху, когда денно и нощно не смолкали битвы, жизнь человека ничего не стоила, а крестьянина могли подвергнуть жесточайшему наказанию очень даже хладнокровно. Причем вместе с ним запросто могли пострадать и члены его семьи, а то и вся деревня. Однако вряд ли стоит обвинять японских феодалов в излишней жестокости. Просто вспомните, что творилось примерно в тоже самое время в просвещенной Европе. Вспомнили? Наверняка! И про Итальянские войны и Великую крестьянскую войну в Германии и кровавую междоусобицу во Франции и много чего другого… Сколько крови лилось, сколько образчиков жестокости. Таковы были времена, таковы были нравы.

А про Россию и говорить-то нечего. Тамошних «проказников» с метлой и головой собаки на седле разве удивишь колесованием или железной пилой по живому телу. Экая невидаль. Вот если тоже тело да перетереть пополам веревкой! И поделом ведь будет. Не замышляй дурного против повелителя своего. Если веревок вдруг на всех не хватит, то сгодятся дубины или «некая составная мудрость огненная» («поджаром» называется). Этими и прочими средствами воспитывали целые города: Клин, Тверь, Торжок. А что творилось в Новгороде Великом и вспоминать страшно. И все ведь во благо государства. Именно о нем всегда думал Иван Васильевич. Даже заживо поджаривая на большой железной сковороде боярина П.М.Щенятева, только о государстве и думал. О чем же еще? Не о Федоре же Басманове в самом деле. А про бывшего митрополита Филиппа все враки. Разве мог Малюта Скуратов собственноручно задушить божьего человека?! Да он просто умер от угара печного. Дело то обычное. И верили! А попробуй не поверить. В миг на раскаленной сковородке вместо Щенятева окажешься. Недаром же в ужас от творимого в России приходили иноземцы из той же просвещенной Европы. Как пишет с их слов Н.И.Костомаров, «Если бы сатана хотел выдумать что-нибудь для порчи человеческой, то и тот не мог бы выдумать ничего удачнее». Это они про опричнину, когда «туга и скорбь в людях велия были». К чему все эти страшилки? А к тому, чтобы читатель не подумал, что японцы вытворяли у себя что-то из ряда вон выходящее по части жестокости. Как видите, ничего особенного. Скорее наоборот. Могли бы что-нибудь и поинтереснее придумать.

3—2. Объединение Японии

3—2—1. Ветер перемен

Пока самураи колошматили друг друга, а в перерывах этого любимого занятия строили дамбы и издавали законы, из Европы стал потихонечку (сначала) задувать ветер перемен, вызванный экономическим переворотом. А чем был вызван сам переворот? Марксистская теория и на этот вопрос дает прямой и единственно верный ответ: такого рода экономические перевороты всегда бывают связаны с глубокими сдвигами в области материального производства, в состоянии и характере производительных сил.

И это не только введение самопрялки и совершенствование всяких там гребней и кард (или кардов — поди, разберись!) для расчесывания шерсти, а также модернизация горно-металлургического производства. Кому интересно, попробуйте отыскать и прочитать одну или все двенадцать книг по этому вопросу немецкого ученого Георга Агриколы. Не пожалеете! Весь его труд называется «О горном деле». Да, не перепутайте его с Агриколой Микаэлем, который издал тоже очень полезную книгу — первый финский букварь. Другой немец, Региомонтан из Калининграда, но не того, что в Подлипках, а того, что бывший Кёнигсберг, создал первые печатные астрономические таблицы. Имея под руками эти таблицы и астролябию, смело можно было грузиться на новенькую каравеллу с прямыми и косыми парусами и в путь — проверять высказывание французского епископа Пьера д’Альи о том, что расстояние от берегов Испании до Индии через океан невелико и может быть пройдено при попутном ветре в несколько дней.

А что наизобретали и пооткрывали в области военной техники?! Просто страшно подумать. Все эти пушки, аркебузы, порох… К началу 16 в. огнестрельное оружие распространилось настолько, что произвело настоящую революцию в военном деле. Свинцовая пуля оставляла дырку в любых рыцарских доспехах! А артиллерия не оставляла камня на камне от стен любого замка! В общем и целом прогресс был налицо. По латыни прогресс — это движение вперед. Вот португальцы и двинули на своих каравеллах вперед — на восток. И никто их не мог остановить. Да разве прогресс остановишь, если он к тому же с пушками и аркебузами. И пошло у них все так скоро да ладно, что уже в 1501 г. Кабрал обстрелял со своих кораблей индийский Каликут. Вице-король португальской Индии д’Альбукерке в 1511 г. захватывает Малакку, богатый торговый город в Малаккском проливе. Через несколько лет португальцы овладевают Молуккскими островами, выходят в Тихий океан и прочно оседают в Кантоне (Китай). До Японии им остается всего — ничего — рукой подать. В 1522 г. они слегка «пощупали» своими пушками провинцию Гуандун, правда, не совсем удачно. В таких дальних походах всякое может случиться.

А что же японцы? Да ничего особенного. Они, судя по всему, продолжали находиться в том блаженном неведении, которое в немалой степени делает человека счастливым, как тогда, так и теперь. Знали бы жители страны восходящего солнца, что к ним оттуда, где солнце заходит, на всех парусах мчатся португальские идальго с металлическими трубками, извергающими огонь, и по дороге творят такое… Добавило бы сие знание счастья японским идальго? Сомнительно. Или вот еще пример, более современный. Въезжает, предположим, человек в новую квартиру. И сразу, естественно, бежит узнать, когда у него зазвонит телефон. Ему очень даже вежливо объясняют, что дом не «окабелен» (это такой профессиональный термин, обозначающий отсутствие телефонного кабеля в доме). Человек, понятное дело, успокаивается, ведь проблема носит характер неодолимого препятствия, и возвращается к своим радостным будням. Жизнь прекрасна! Но вдруг, как-то по утру (или, скажем, вечером), он слышит трель телефонного звонка, но не в своей, а в соседней квартире. Потом он узнает, что его сосед — сын академика со всеми вытекающими из этого последствиями. Мрак «неведения» разрушен, но человеку от этого почему-то лучше не становится… Иначе говоря, без неведения счастья не видать. И что ему посоветовать в этом случае? Лишь одно. Бросить свой дух в податливый и неодолимый поток дао, а свое бренное тело оставить на берегу и наблюдать, куда вынесет душу естественное течение жизни.

Все-таки умница этот самый Лао-цзы. Одна теория «недеяния» чего стоит! В его трактате «Дао дэ цзин» («Канон пути и благости») просто стоит покопаться и не только философам, но и рядовым обывателям. А тем, кто не знаком с китайским языком или не может осилить переведенный на русский язык трактат в силу его некоторой необычности для мозгов русского человека, но ужас как хочется постигнуть суть учения старины Лао, следует обратиться к Гончарову Ивану Александровичу. Прекрасным языком он доходчиво изложил суть даосизма в романе «Обломов». Недаром же в нашей стране даосизм больше известен под названием «обломовщина». Илья Ильич был не каким-то злостным тунеядцем, а осознанно пребывал в состоянии недеяния. Как истинный мудрец он прекрасно понимал, что надо лишь следовать естественному ходу вещей, тому первоимпульсу, который он получил через папу и маму от миросозидающего начала. А вмешательство в естественный ход событий только нарушит гармоничную целостность мира. А кто будет отрицать гармоничность Обломова?! Ну, если только с позиций соцреализма и партийности литературы…

Считается, что Лао-цзы одно время наставлял в ритуале Кун-цзы, проповедника из царства Лу. Правда, некоторые сомневаются в этом. И правильно делают! Во что сейчас можно быть уверенным на 100%?! Лишь в то, что следующим президентом у нас будет опять В.В.Путин. Это видимо угодно тому, что иероглифом обозначается «Дао». Так вот. Ученик, оказавшись к тому же Конфуцием, восприняв духовный импульс наставника, пошел еще дальше и дошел до того, что каждый человек должен занимать свое место в обществе. Как так? А вот так: «всяк сверчок знай свой шесток». Что касается шестка, то его и искать не надо. Вас просто посадит на него и посадит безошибочно все то, что скрывается за тем же иероглифом «Дао».

Вообще-то два этих китайских мудреца заложили фундамент мировоззрения для огромного количества людей, этакой философии выживания в агрессивной среде: сиди на своем шестке и занимайся недеянием (иначе говоря, не суетись — дороже выйдет). И проживешь сто лет. Будешь дергаться, проживешь значительно меньше, а результат (для себя самого, разумеется) — в целом тот же. Голыми мы пришли в этот мир, голыми из него и уйдем. Вот правда так правда (но не дальне, а ближневосточная). И вот что еще. В наших школах и институтах проходят ОБЖ («Основы безопасности жизнедеятельности»). Предмет, без всякого сомнения, нужный и полезный. Там про дао и сверчков на шестках ни слова, а все больше про то, что делать при пожаре и наводнении, где и чем затыкать во время радиации, и другие советы на случай чрезвычайных ситуаций. А вот что делать в повседневной жизни, когда зарплата месяцами задерживается, забастовки даже «сухие» помогают не очень, а так хочется придти на школьный вечер в новом красивом платьице и хоть раз попробовать, что за штука такая — «суси», ОБЖ не известно. Зато хорошо было известно мудрецам Лао и Кун. Допусти их к преподаванию этого предмета, они вмиг бы всех убедили в том, что для безопасности жизнедеятельности наличие золотого унитаза ничто по сравнению с наличием, скажем, запора да к тому же хронического. Вот если бы к наличию золотого унитаза да отсутствие запора, тогда совсем другое дело. А если золотого унитаза нет, а запор, наоборот, присутствует, что тогда посоветуют мыслители востока? Может возникнуть и такой пронизанный ехидством вопрос. Тогда, если невтерпеж, бегом в аптеку за слабительным, а если время терпит — в библиотеку или книжный магазин. Китайцы оставили большое литературное наследие, покопавшись в котором, Вы, наверняка, найдете ответы и не на такие сложные вопросы бытия. И не беспокойтесь, если натолкнетесь на длинную очередь таких же искателей. Смело вставайте в ее конец. Ведь мудрец, становясь позади всех, оказывается впереди всех. Во как!

Тем временем у пребывающего в неведении самурайства стали проявляться порывы к объединению страны. Одни даймё видели свой стяг в столице, откуда они правят всей страной. Другим раздробленность страны мешала экономическим интересам. Третьим просто осточертела эта постоянная борьба за выживание. Четвертые просто запаниковали, прослышав (как пить дать китайцев, от кого же еще?) о надвигавшемся с запада прогрессе. А были и пятые и шестые и, может быть, даже и седьмые, а то и восьмые. Всем в головы не залезешь. Да мало ли было причин кончать с раздробленностью?! Каким образом? Это другой вопрос, но кончать было надо, тем более уже наступало время трех собирателей земель японских: Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу. Как до них дошли идеи Никколо Макиавелли и дошли ли вообще, неизвестно. Но факт остается фактом. Все они были отъявленными макиавеллистами, считавшими, что для уничтожения раздробленности и объединения страны под неограниченной и сильной властью государя все сгодится: и насилие и хитрость и вероломство и клятвопреступление и лицемерие и ложь.

Эта троица собирателей земель японских без всякого сомнения заслуживает более подробного знакомства, но перед этим хотелось бы остановиться на двух событиях, которые заметно повлияли как на ход объединительного процесса, так и последующее развитие Японии. Я имею в виду заимствование ружья и прибытие христианских миссионеров.

3—2—2. Заимствование ружья

25 августа 1543 г. к берегам острова Танэгасима архипелага Осуми, что на юге Японии, прибило большой корабль. Местные жители глаза вытаращили от удивления. Что это за корабль такой и откуда его принесло? Да и люди, сошедшие с него на берег, какие-то странные: высокие, рыжеволосые, голубоглазые. А в чем они одеты?! Просто жуть какая-то. И говорят ко всему прочему на сплошной тарабарщине. Более того, у рыжеволосых в руках были металлические трубки длиной сантиметров под девяносто. Местные насторожились: а вдруг пришельцы начнут ими размахивать, и что тогда? Атмосфера складывалась не совсем праздничная. Ну, точь в точь как при встрече Миклухо-Маклая с папуасами Новой Гвинеи. К счастью для всех обстановку довольно ловко разрядил китаец У-Фэн, находившийся среди непрошеных гостей. На морском песке он быстренько нарисовал иероглифы, из которых следовало, что пассажиры корабля — иностранные купцы, прибывшие с юга. В общем, «южные варвары». Так японцы, подражая китайцам, станут называть европейцев (португальцев и испанцев), добиравшихся до берегов Японии, как правило, с юга. А голландцев, поняв, что они не такие уж варвары, японцы будут величать, правда, чуть позже, поуважительнее — рыжими.

Так вот. Староста местной деревни, продолжая разговор «на песке», первым делом спросил китайца, что это за трубки держат в руках купцы (как потом выяснилось — из Португалии). Один из купцов, поняв, наконец, что так волнует местных жителей, поднял трубку, поднес к ней огонь и… о чудо, трубка громыхнула и из нее вылетела молния. Удивлению и испугу людей, знакомых лишь с луками и мечами, не было предела. Они буквально оцепенели от ужаса, как папуас Туй, который неожиданно встретился возле своей деревни с Николай Николаевичем Миклухо-Маклаем. Без всякого сомнения японцы впервые увидели фитильное дульнозарядное ружье — аркебузу, а может быть даже и мушкет, который появился в Испании в начале 16 в. Вероятнее всего в дальнюю дорогу португальцы брали все таки не старье, а что-нибудь поновее. Ведь не к теще на блины ехали. Поэтому будем называть в дальнейшем огнедышащую трубку мушкетом, т.е. дульнозарядным ружьем с фитильным замком. Впрочем, к терминологическим тонкостям мы еще вернемся.

Когда о всех этих чудесах узнал правитель острова Токитака, он приказал отбуксировать корабль (а это наверняка была каравелла) в гавань Хогуэ, и пригласил в свой замок Франциско, Антонио, Христиана и других купцов. И непременно с мушкетами. Как-только он встретился с ними, тут же засыпал вопросами о мушкетах. И это было не просто любопытство шестнадцатилетнего юноши. Он сразу смекнул, куда можно направить дула этих мушкетов и покончить, наконец, с кланом Нэдзимэ из Осуми. Португальцы с помощью все того же китайца в роли толмача подробно ответили на все вопросы Токитака и к тому же на практике показали, как мушкет стреляет.

Все, как ему говорили! И он решил приобрести мушкеты, не все, конечно, а на сколько денег хватит. Поначалу португальцы ни в какую не соглашались. Ведь мушкеты предназначались не на продажу, а являлись своеобразным гарантом их собственной безопасности. Выпусти их из рук, и что там будет далее одному богу известно. Токитака не отступал и предложил за два ружья аж 2000 рё (серебряных монет). Тут в португальцах взыграло их купеческое нутро, и они согласились, точно почувствовав ту грань, переступив которую, можно было из гостей превратиться во врагов. Сейчас трудно представить себе эту сумму, но тогда она являлась, без всякого сомнения, предельной для владетеля такого уровня.

Как поступали обычно со столь дорогими вещами в Японии? Просто делали фамильными драгоценностями и относились к ним очень бережно и почтительно. А что вытворил Токитака?! Вот она молодость! Он приказал своим кузнецам — оружейникам Кимбэ Киёсада из Ясака и Косиро из Синогава разобрать одно из ружей и сделать точно такое-же, а также разработать рецептуру чудодейственного порошка, т.е. пороха. А раз приказано, надо выполнять. У самураев с этим было очень строго. Однако видимо неспроста португальцев с их ружьями судьба зашвырнула именно на остров Танэгасима. Земля этого острова была богата железистым песком, и здесь издавна выплавляли железо и ковали изделия из него. Так что местные жители кое-что умели, т.е. семена оружейного дела попали не в плевелы, а в благодатную почву, удобренную знаниями предков.

Так или иначе, но в 1545 г. кузнецы-умельцы демонстрировали своему господину копию португальского «чуда». Она стала первым ружьем японского производства. Молва об этом достижении народной мысли стала распространяться по стране. Как только она достигла ушей Цуда Кэммоцу, владельца поместья Огурасо уезда Нага провинции Кии (или Кисю — что в общем-то одно и тоже) и Татибаная Матасабуро, купца из города Сакаи, они рванули на Танэгасима. Первым переправился на остров Цуда Кэммоцу. Это и понятно. Ему это было поближе. Он приобретает одно из двух португальских ружей и сразу назад. Отличные оружейники имелись не только на Танэгасима. Купец Татибаная опоздал. Токитака не в какую не хотел продавать второй раритет. Вот и пришлось купцу переквалифицироваться в ученики оружейника Кимбэ. Он оказался очень даже способным в учении и привез домой технологию изготовления ружья. Благодаря им, а также другим энтузиастам передовых технологий ружья стали быстро распространяться по стране. Особенно прославились производством ружей города Нэгоро в Кисю (преф. Вакаяма) и Сакаи в Идзуми (преф. Осака). И в этом ничего удивительного нет. Вспомните, откуда родом были самурай Цуда и купец Татибаная.

То, что ружья попали не куда-нибудь (где вполне могли утеряться или сломаться при разборке), а именно в Танэгасима, обеспечило их быстрое (сравнительно) распространение по всей стране (все таки некоторое время на воспроизводство этой новинки в массовом количестве необходимо), а активное их применение вдохнуло новые силы в противостояние воюющих провинций, находящееся в некотором застое, и изначально ускорило процесс объединения страны.

Ведь как было раньше. Самураи бились один на один, поэтому результат поединка и всего сражения в целом определяли сила рук и прыть лошади, да еще количество этих самых рук. Однако появление ружей, пуля которых была способна пробить любые доспехи, изменило тактику боевых действий. Те, кто приспособился к новым веяниям, пошли далеко. А кто нет, остались лежать на месте, расстрелянные мушкетерами противника.

Здесь, наверное, пора чуток притормозить и опять затронуть вопросы терминологии, поскольку слово мушкетер, само по себе красивое, применительно к Японии может вызвать некоторое недоумение. Разве можно каких-то «легконогих» (асигару по-японски) оборванцев, бесчинствовавших на улицах Киото во времена смуты «Онин», уподоблять Д’Артаньяну и его друзьям, которые мчаться на своих конях навстречу опасностям в красивых плащах и шляпах под энергичную музыку М. Дунаевского. Разумеется нельзя. У этих асигару не то, что плащей и шляпы, и порток то не было. Так, одна набедренная повязка, как у борцов сумо. Размахивая мечами, всей оравой они врывались в лагерь противника. Основной ущерб архитектуре Киото и его жителям нанесли именно они, поскольку вволю занимались поджогами и мародерством. Если перевес был на их стороне, смело шли в бой, а чуть что не так, сразу врассыпную, забыв про стыд и реноме воина. А что требовать от крестьянина, попавшего из деревни в город и просто обалдевшего от его великолепия?! Сегодня они на стороне «восточной» армии, а завтра, глядь, уже воюют за «западных». Да, далеко им было до молодцов капитана де’Тревиля.

Однако надо же было кому-то быстро перемещаться по разным закоулкам и переулкам, лазить по крышам, перелезать через заборы, да мало ли что надо было делать такого, что требовало быстрых ног и отсутствия штанов, которые только мешали решению всех этих тактических задач в стесненных условиях города. А самураю в его доспехах это было не совсем удобно и даже как-то не к лицу. Крестьянам же, да и примкнувшим к ним ронинам, это было, наоборот, очень даже удобно и к лицу, поэтому они с превеликим удовольствием принялись опустошать как саму столицу, так и ее окрестности. Разве их можно называть мушкетерами? Конечно, нет! Да и мушкетов у них не было. А откуда им взяться? Тогда даже аркебуз не было. Вот и приходилось «легконогим» обходиться мечом или палкой. А что, тоже оружие. Особенно, если сзади да по затылку…

Даймё воюющих провинций довольно быстро оценили все преимущества «легконогого» братства и стали формировать из него пехотные отряды лучников и копейщиков. От палки, правда, пришлось отказаться. Не тот эффект. Особо прозорливые и состоятельные даймё дали в руки «легконогим», не всем, конечно, а тем, кто посообразительнее, довольно дорогие «игрушки» — мушкеты, т.е. начали создавать вид пехоты, вооруженной мушкетами. А как такую пехоту называли в европейских армиях 16—17 вв.? Правильно! Мушкетеры. Как только представился случай японские мушкетеры сразу доказали на деле, что не уступают своим европейским коллегам. Пример? Пожалуйста. В 1575 г., словно торжественно отмечая тридцатилетие отечественного ружья, мушкетеры Ода Нобунага и Токугава Иэясу буквально в клочья разнесли в Нагасино непобедимую прежде конницу Такэда, неоднократно воспетую в художественных произведениях. Время не остановишь, даже храбростью.

Конечно, не все, далеко не все, согласятся с изложенными выше терминологическими потугами, и по-прежнему будут полагать все эти ружья не мушкетами, а аркебузами или, скажем, пищалями. Что касается пищали, то сам по себе термин и не плох, даже хорош, но его использование может привести к некоторой понятийной двойственности. Некоторые, вполне искренне, могут принять ее за сопель, свирель или какой другой музыкальный инструмент. И будут правы! А как тогда прикажете называть славных пехотинцев — пищальщиками что-ли?! Уж лучше «легконогие»… По всему выходит, что от пищали следует отказаться, исключительно ради ясности. А так, что в свиристелях плохого? Недаром же Снегурочке так нравилось, когда Лель играл на этом инструменте.

А вот аркебуза — другое дело, да и аркебузир — звучит гордо, хотя и немного непривычно. Здесь можно долго спорить, что привезли португальские купцы: старые аркебузы или новые мушкеты. Одни будут настаивать на том, что португальцы специально набили трюмы корабля старьем и намеревались «впарить» его аборигенам. В Европе они и даром уже были не нужны. Впрочем… На дармовщинку и в Европе желающие нашлись бы, но тогда — прощай гешефт. А без него купцу ну никак нельзя. Другие будут держаться мнения, что, мол, все произошло случайно, по воле неба так сказать. Вряд ли португальцы намеревались дать в руки тем же аборигенам столь грозное оружие. Если они начнут палить из него по своим благодетелям, что тогда?

Чтобы поставить точку в подобном споре, давайте поступим так. Сначала успокоимся, а потом вспомним, куда занесло ветрами странствий португальских купцов. Верно! На остров Танэгасима. А теперь посмотрим в Большой японско-русский словарь, где ясно и четко прописано, что танэгасима — мушкет с фитильным замком. Спорам, надеюсь, конец. Кто-же станет тягаться с самим Н.И.Конрадом?!

«Послушай ка, умник. Чё ты сразу к этому, как его, Конраду не обратился? И не морочил бы голову людям, и бумагу бы не изводил понапрасну». Кто-то ведь может и так выразить свое отношение к изложенному выше, не так ли? И что тут ответить? Только одно. Приятно, черт возьми, сообщить читающей публике, что твое мнение совпадает с мнением маститого академика, высказанное, правда, значительно раньше. Вот и все.

3—2—3. Прибытие христианских миссионеров

Через шесть лет после заимствования японцами ружья настало время заимствования христианского учения. Но если ружья были заимствованы у португальских купцов за бешеные деньги, то позаимствовать христианское учение японцам удалось совершенно бесплатно, в первую очередь благодаря Франциску Ксавье, личности, навсегда вошедшей в историю Японии.

Ксавье родился 4 апреля 1506 г. в замке Ксавье близ Памплоны, столицы испанской Наварры. Учась в Париже, он знакомится с Игнатием Лопесом, больше известным под именем Лойола (Игнатий родился в замке Лойола). Лайола, защищая Памплону от французов, получает ранение в обе ноги, после чего загорается идеей духовного братства, готового всеми силами бороться с врагами католической церкви и распространять везде идеи католицизма. После долгих уговоров Ксавье вслед за молодым священником Лефевром соглашается войти в задуманное братство.

24 июня 1537 г. в Венеции Лойола, Ксавье и еще несколько человек были рукоположены арабским епископом из Далмации в священники, а 27 сентября 1540 г. папа Павел ІІІ подписал буллу, которой учреждалось «Общество Иисуса», или «Орден иезуитов», генералом которого станет Лойола. Сначала Ксавье направляется в Лиссабон для исправления веры и нравов португальцев, а из Португалии в мае 1541 г. в качестве папского легата отправляется в португальскую Ост-Индию. Так начался путь «апостола Индии» в сторону Японии. Поработав в Мозамбике и Гоа, Ксавье перебирается в Индокитай, и в Малакке (Малайзия) в 1547 г. встречается с японцем по имени Андзиро (или, может быть, Ядзиро), самураем из Сацума. Как Ксавье добрался до Малакки более менее ясно, а каким ветром занесло туда японца то этого? Занесло его туда, надо сразу предупредить, не по своей воле. У себя на родине он случайно убивает кого-то, и вынужден был скрываться. В порту Ямагава, что на юго-восточной оконечности полуострова Сацума, стоял на якоре португальский корабль, капитан которого, Альварес, соглашается вывезти Андзиро из Японии. А не сойдись в этом самом Ямагава Андзиро с Альваресом, благая весть могла и не дойти до Японии, и не надо было бы писать этот раздел, т.к. при определенной задержке дверь Японии могла захлопнуться перед самым носом миссионеров-иезуитов. Поэтому можно сказать, что порт Ямагава сыграл важную роль в распространении христианства. Кроме этого, он сыграл не менее важную роль в распространении… батата. Именно через Ямагава батат в начале 17 в. проник в Японию через Филиппины, Малайю и Китай. Для нас батат так, пустой звук, а для японцев это и еда и фураж, а главное — спирт. За это многолетнее травянистое растение рода ипомея с клубнями аж до 10 кг японцы должны благодарить испанцев, которые смогли, несмотря на все трудности, доставить это достижение цивилизации американских индейцев к берегам Японии. Между прочим, у берегов Ямагава отменно ловится полосатый тунец, который в японской кулинарии занимает далеко не последнее место.

Андзиро сразу же понравился Ксавье и в первую очередь — стремлением учиться. Ксавье направляет его в Гоа в школу святого Павла, где Андзиро крестится и получает христианское имя Павел. Был ли новообращенный Павел первым христианином-японцем? Вполне вероятно, а вот то, что он был одним из первых — сомнений никаких. В 1549 г. Ксавье вместе с Павлом отправляется к берегам Японии. Следует помнить, что Ксавье был настоящим иезуитом и стремился в Японию не только для приобщения тамошних аборигенов к католической пастве, ряды которой заметно поредели благодаря стараниям Мартина Лютера, Кальвина, Цвингли и прочих реформаторов церкви. А что еще собирался делать в Японии Франциск Ксавье, наглядно видно из следующих строчек одного из его писем иезуитскому начальству: «… Сакаи, до которого от столицы лишь два дня пути — оживленный порт, в который свозится со всей страны золото и серебро. С божьей помощью мы сможем, надеюсь, открыть здесь очень доходный португальский торговый дом».

Ксавье и Павла, добравшихся до Кагосима в том же 1549 г., ожидал теплый прием. А как же иначе?! Это была родина Павла, где у него было много родственников и знакомых. С Ксавье встретился и главный в Кагосима человек, Такахиса из славного рода Симадзу. Они понравились друг другу, и Ксавье было разрешено проповедовать слово божье в Кагосима, и там стали появляться первые христиане. Когда их стало довольно много, человек двести, активизировалось противодействие буддийских монахов, которые сразу распознали в христианстве опасного противника и не только в теологических диспутах. Они «поднажали» на Симадзу Такахиса, тот заколебался, воспитание есть воспитание, и Ксавье пришлось покинуть Кагосима.

Он решает направиться прямо в столицу и добиться от императора такого «железного» документа, который разрешал бы ему заниматься своим богоугодным делом по всей стране. В то время он был еще мало знаком с обстановкой в стране и наивно полагал, что монархия есть монархия хоть в Португалии, хоть в Японии, и японский император, так же как и португальский король, кое-что может в своей епархии. Как он ошибался! Прибыв в Киото в 1551 г., Ксавье быстренько выяснил (а для такого умного человека это было совсем и не трудно), что император Гонара даже в своем «запретном городе» не мог навести элементарного порядка, и был исключительно занят вопросами собственного выживания (в прямом смысле этого слова), приторговывая продолговатыми листочками с самолично написанными иероглифами. Вот Вам и роль императорского авторитета в жизни страны.