Бесплатный фрагмент - Письма погибшему другу

Смерть как солнце, на нее не глянешь…

И. Бунин «Жизнь Арсеньева»

---

Дорогой М.!

Я пишу эти строки, сидя на желтом пластмассовом стуле за желтым пластмассовым столом. Указанные желтые предметы стоят под желтеющими березами неподалеку от снятого мной коттеджа. Не стану утверждать, что он желтый.

Две недели назад С. прислал мне ссылку на новость о том, что высоко в горах под тобой обрушился снежный карниз. Я почувствовал раздражение, ведь пришлось отвлечься от трансляции теннисного матча между молодыми американцами Тейлором Фрицем и Райли Опелкой на турнире в Атланте. Они устроили настоящий мастер-класс по подачам навылет, за три сета набрав на двоих почти пятьдесят эйсов. Такое нечасто увидишь.

С. знал подробности из числа неопубликованных. Он сообщил, что, по мнению членов твоего горного клуба, шансы на благополучный исход стремились к нулю, поскольку за несколько дней тебя не обнаружили, а в горах было очень холодно.

В студенческие годы мы с тобой не раз обсуждали книгу «Над пропастью во ржи». Помнишь (я по привычке использую настоящее время) рассуждения Холдена о том, что тебя вмиг упрячут, стоит только умереть? Так вот, хоть оптимисты и высказывали надежды, я быстро записал тебя в покойники.

Но до того я спросил у разбирающихся в горных походах знакомых, целесообразно ли было снарядить дополнительную по отношению к усилиям спасателей экспедицию. Она оказалась бы дорогой, но я приготовился потратиться, будь шансы на твое спасение реалистичны. Однако все сказали, что ты умер от холода или травм.

Тратить кучу денег на попытки отыскать твое бездыханное тело мне было жаль, прости.

С тех пор новости касались живых членов твоей группы. Из публикаций можно было составить мнение, что твои спутники будто бы вызвали спасателей после того, как продолжительное время искали тебя сами. Подозрительный человек мог бы предположить, что на тебе не было страховки, а группа хотела найти тело и страховку прицепить. Трудно избежать вопросов, когда спасатели находят в горах тело без страховки.

Впрочем, я профан в горном туризме. Вряд ли следует подозревать кого-либо, не разбираясь в предмете. Наверное, случись на то основания, твой брат, будучи юристом, попробовал бы дать делу ход.

С. и я стали держать совет о том, кому следовало сообщить Ю. о твоей кончине. Ю. испытывал к тебе более теплые чувства, чем к остальным членам нашей дружеской компании. Пообщаться с ним выпало мне.

Как помнишь, Ю. радикально относился к твоему увлечению горным туризмом, которое не одобряли мы все. Добрейший Ю. даже утверждал, что ты погибнешь в горах.

Написав ему, я перечитал размышления набоковского Гумберта: «…мы ожидаем, чтобы наши приятели следовали той или другой логической и общепринятой программе, нами для них предначертанной. Так, Икс никогда не сочинит того бессмертного музыкального произведения, которое так резко противоречило бы посредственным симфониям, к которым он нас приучил. Игрек никогда не совершит убийства. Ни при каких обстоятельствах Зет нас не предаст. У нас всё это распределено по графам, и чем реже мы видимся с данным лицом, тем приятнее убеждаться, при всяком упоминании о нём, в том, как послушно он подчиняется нашему представлению о нём. Всякое отклонение от выработанных нами судеб кажется нам не только ненормальным, но и нечестным».

Испытал ли Игрек, то есть Ю., мрачное удовлетворение оттого, что сбылся самый злой его прогноз в отношении Зета (тебя)? Действительно ли он полагал, что ты найдешь смерть в горах, или рассчитывал повлиять на тебя суровой риторикой? Вдруг одно не исключало другого? Вряд ли Икс узнает: задавать подобные вопросы он полагает жестоким и бессмысленным, а скрытный Ю. сам откровенничать не начнет.

Впоследствии уже Ю., будучи единственным из нас троих, кто общается с твоим братом, сообщал С. и мне новости: некоторые родственники приняли факт твоей смерти, а другие продолжили надеяться; похорон по понятным причинам не будет; открыт счет для оказания помощи твоей семье, на каковой счет мы трое не преминули перевести деньги.

Я пытался вспомнить, как мы с тобой познакомились, но не смог визуализировать момент, когда мы протянули друг другу руки и представились. Кажется, такого рукопожатия не было. Просто вскоре после начала университетской учебы я выделил тебя из числа одногруппников — чуть позже, чем сделал это в отношении Д., Ю. и С.

Мы с Д. обсуждали твою гибель и обнаружили, что у нас общее первое воспоминание о тебе. В начале первого курса неподалеку от деканата вывесили расписание занятий, и каждая группа узнала, кто из преподавателей будет вести у нее семинары. В отличие от нас с Д. ты жил в общежитии и был в курсе сплетен и баек о профессорско-преподавательском составе. Семинаристы нашей группы тебя не устроили, и, отходя от расписания, ты сказал Д. и мне:

— Вот ведь каличная группа! Я пришел сюда, чтобы меня гоняли в хвост и в гриву, а не по головке гладили! Надо было в МГИМО идти…

Не знаю, помнишь ли ты, что мы с Д. не добились успеха во время нашей первой вступительной кампании и год готовились к повторной, а потому с присущим семнадцатилетнему возрасту максимализмом презрительно реагировали на малейшие проявления того, что между собой называли блатом, то есть поступлением в университет благодаря связям родителей или за их же деньги. Обнаружив такие проявления, мы испытывали злость и вместе с тем торжество, потому что появлялось основание записать очередного однокурсника в число более удачливых, но менее умных, чем мы. В тот раз я сплоховал, но более сообразительный Д. сказал мне:

— Блатной парнишка…

Кстати, не уверен, что ты использовал слово «каличная». Общаясь впоследствии с людьми из Белгородской области, откуда ты родом, я заметил, что они используют как это слово, так и слово «калечная». Первое, как я понимаю, происходит от существительного «кал», второе — от глагола «калечить».

Спустя год обучения ты, как и другие провинциалы, растерял значительную часть привезенных в столицу словечек. Я так и не спросил, какой ты считал нашу группу: каличной, то есть дерьмовой, или калечной (покалеченной).

Ты быстро добился перевода в другую группу. Ирония заключалась в том, что, как помнишь, покинутая тобой группа была лучшей на курсе. У Ю. в дипломе единственная четверка, я четыре сессии подряд сдал на отлично, и таких ребят в группе было много, а гоняли нас, кажется, сильнее всех. Это давало нам с тобой повод для шутливых пикировок во время встреч на лекциях.

Вскоре я узнал, что ты был призером олимпиады школьников, благодаря которой ребята из небогатых семей получали возможность выбрать хороший университет. Именно сомнением в правильности такого выбора была обусловлена твоя речь у расписания.

Защитой от подозрений в блате служила и твоя отличная учеба. Ты успевал прочитать и усвоить больше материала, чем я, и память тебе служила лучше. Ты был независимее в суждениях, а также крепче физически, что играет важную роль при значительных интеллектуальных нагрузках. Позднее мне казалось странным, что моя карьера развивалась стремительнее твоей.

Эта мысль занимала меня одним чудовищно холодным днем в Нью-Йорке. На улице в стужу непросто отделаться от какого-нибудь всплывающего в голове вопроса. Наконец, в одной кофейне на Манхэттене я смекнул, что с первого курса ничем толком не занимался, кроме учебы, карьеры и порой еще литературы. Все свои не самые выдающиеся способности я направил в русло становления как профессионала и потому преуспел. Женщины, друзья и что там еще есть в жизни служили средствами на пути к моим целям или давали возможность отвлечься. Судя по тому, что ты уделял много времени детям и спорту, в твоей жизни была не только работа.

Наблюдатель более опытный, чем мы с Д. на первом курсе, при взгляде на тебя тогдашнего сообразил бы, что для подозреваемого в блате ты был скромно одет. Помню старый свитер и брюки, в которых ты ходил первокурсником. Я мог похвастаться парой джинсов, но вот брюки мои остались со школьных лет и были коротковаты, тогда как твои, очевидно, приобрели перед началом университетской учебы, так что они сидели впору. Мы выглядели как первостатейные задроты. Пожалуй, мы ими и были.

В путешествии по Италии я читал «Сцены из провинциальной жизни» Джона Максвелла Кутзее. Один пассаж напомнил мне нас в университетские годы: «Потому что если он не был ни богатым, ни красивым, ни сексапильным — а он не обладал ни одним из этих качеств, — то, если он еще и не был умным, что же оставалось?»

Вспоминая сейчас наше знакомство, я понял, что рукопожатия быть не могло. Когда началась учеба, ты ходил с гипсом на правой руке. Интригуя нас, ты с интересной виноватой улыбкой отказывался отвечать на вопрос, что с тобой приключилось. Твоей непробиваемости позавидовал бы Бадди Маккалем — персонаж Йокнапатофской саги Уильяма Фолкнера. Из Бадди никто не мог выудить, какой подвиг на полях Первой мировой послужил поводом для представления его к солдатской награде.

Последняя наша встреча, которую я помню, пришлась на лето 2019-го. Впервые за продолжительное время мы встретились компанией, которая прежде собиралась дважды в месяц: Ю., С. и мы с тобой. «Мир пиццы» на «Смоленской», служивший нам местом сбора на протяжении нескольких лет, к тому времени закрылся, и мы отужинали в славной хинкальной у Спасской церкви рядом с Арбатом.

Не припоминаю чего-то необычного: С. уже отпустил бороду, а ты пришел позже всех. После ужина мы по традиции прогулялись до «Арбатской». Первым на другую ветку перешел Ю., на «Курской» с нами простился С., и пару станций мы с тобой ехали вдвоем. Я забыл, о чём мы говорили, потому что не воспринимал ту встречу как последнюю, зато помню, что ты был в костюме, а твой наряд дополнял галстук с изображением человеческих черепов. Какой дешевый символизм, не правда ли?

Кстати, галстук выглядел много дешевле костюма. Он напоминал изделия семейных магазинчиков где-нибудь в Мадриде. Там такие удавки, как выражается Ю., стоят пятнадцать евро.

Так вот Икс с Зетом встретились в последний раз. Потом Зет сгинул в горах, а Икс только и помнит с той встречи, что аляповатый галстук друга.

Впрочем, не поручусь, что описанная встреча была последней. Как-никак до твоей гибели оставалось два года. Не уверен, что за такой срок мы не нашли возможности увидеться. Я хотел было задать этот вопрос Ю. или С., но вот-вот начнется теннис.

Тейлор Фриц выиграл в день, когда я узнал о твоей смерти, а сегодня его тогдашний соперник Райли Опелка играет со Стефаносом Циципасом. Надеюсь, матч пройдет без скорбных новостей.

Твой друг Икс

…августа 2021 года, Тверская область

---

Дорогой М.!

Мы с В. намереваемся поужинать в «Пушкине» на Тверском бульваре. Сейчас 17:30, но я уже сижу в ресторане: проходившие в Four Seasons переговоры закончились раньше запланированного.

Не знаю, доводилось ли тебе бывать здесь. Тут вкусно, деликатное обслуживание, а еще много старых книг, так что можно почитать энциклопедию Брокгауза и Ефрона, которую я часами листал в детстве. Герой романа Мишеля Уэльбека «Расширение пространства борьбы» признается, что в семь лет знал: если бы можно было всю жизнь провести за чтением, он не хотел бы ничего другого. Словно обо мне сказано.

Новости о твоих поисках сошли на нет, и оптимисты распрощались с надеждой увидеть тебя. Ты не прочтешь это письмо, как не прочел и предыдущее.

За годы карьеры ты написал изрядное число текстов, которые никто не прочитал. В моей профессиональной библиографии они тоже встречаются, но в количестве на порядок меньшем, чем у тебя. Задумывался ли ты о том, что судебные документы читают чаще меморандумов, заключений и прочей аналитики? Вероятно, не задумывался, потому что не занимался процессуальной работой, а ведь твоя энергия спорщика нашла бы отличное применение в судебных баталиях.

Процессуальный документ обычно читают хотя бы оппоненты: он может повлиять на судебный акт, а тот — на жизнь людей. У аналитического документа немного шансов на прочтение. К примеру, работник фирмы-консультанта не вычитал свой текст. Руководитель проекта не стал утруждаться, партнер фирмы — тем более. Так документ-девственник попадает к заказчику. Там тексту должны уделить внимание, ведь за него заплатили, подчас немало. Однако заключение часто готовят не по поводу существующей ситуации, а для обоснования потенциальной сделки. За то время, что консультанты запрашивают и анализируют документы, делают дополнительный запрос, а также излагают выводы и рекомендации, условия будущего договора неоднократно меняются. Сделку вообще могут отменить. Я написал десятки таких заключений, и большую их часть никто не читал.

Это целый жанр. Не работа в стол, когда автор отдает себе отчет в том, что читателя не будет, а вариант русской рулетки, где читатель занимает место патрона.

Довольно о профессии. Ты ведь занимался горным туризмом из-за желания оказаться вне зоны доступа, побыть неделю-другую без начальства и клиентов. Перегружать письмо такому человеку профессиональными темами несправедливо. Поговорим о женщинах.

Из моих девушек ты видел Г. На четвертом курсе мне нужно было забрать у тебя пару книг для подготовки реферата, и мы встретились в метро. Я был в компании Г. Она мне все уши прожужжала вопросом о том, говорил ли ты мне потом что-нибудь о ней.

Я тоже видел одну твою девушку. Ее звали Н., она стала твоей супругой, а затем и вдовой.

Девять лет назад ты сломал ногу в походе. Не помню, кто передал мне известие об этом. Если С., то признаем нашего добрейшего друга чемпионом по доставке дурных новостей.

После твоего размещения в московской больнице мы с Ю. и С. отправились тебя навестить и в палате познакомились с Н.

Впервые увидев тебя после травмы, она сказала:

— Спасибо, что живой остался…

Эти слова ты приводил нам несколько раз. Женщины, знаешь ли, горазды эмоционально и мило высказываться. Да и что ей было сделать, увидев своего сломавшего ногу парня? Отдубасить его сковородкой?

А вот Ю. никогда не давал повода заподозрить его в склонности к милым высказываниям. Не знаю, вспомнил ли он, узнав о твоей смерти, восторг, с которым ты повторял слова Н. Память у Ю. хорошая — мог и вспомнить. Подозреваю, в таком случае размышлял он о тех словах с горечью, но и не без сарказма. Как и я, он надеялся, что обзаведение потомством положит конец твоему опасному увлечению. Но Н. «тоже занималась этой гадостью», как выразился Ю. пару недель назад, и шансы на смену твоего хобби были невелики.

Не знаю, случались ли у тебя серьезные любовные увлечения до романа с Н. Я даже не уверен, что у тебя были девушки до нее. В университетские годы ты казался мне девственником.

Попадись этот текст не знавшему нас человеку, он мог бы заключить, что не такими уж близкими друзьями мы были, особенно учитывая то обстоятельство, что я не гулял на твоей свадьбе. У меня сохранились отрывочные воспоминания о том, что свадьбу ты справлял в кругу товарищей по горному туризму или не справлял вовсе.

Всё же мои отношения с тобой были близкими. Такими я их запомнил. А поскольку я единственный живой участник этих отношений, значение имеет только мое мнение.

Царившая в нашей дружеской компании скромность по части обсуждения женского пола объяснялась тем, что Ю. неодобрительно смотрел на попытки однокурсников завязывать романы. Не знаю, было ли это следствием природной застенчивости, строгого воспитания, горького опыта или всего вместе. Видимо, мне и правда мало известно о моих друзьях.

Однако ты интересовался девушками и замечал мой аналогичный интерес, что давало тебе основания шутливо упрекать меня в похотливости, как ты выражался. Эти обвинения придавали мне донжуанского веса в собственных глазах, а тебе попросту нравились значение и звучание слова «похоть».

Когда мы оставались без присмотра Ю., я предлагал тебе захомутать Е. — девушку твоего учившегося двумя курсами младше брата. Симпатичная и веселая Е. нравилась тебе, а вот братец твой ее чурался. Вы трое были неискушенными в любовных вопросах и производили неловкое впечатление. Е. влекло к тебе, вы с ней влюбленно смотрели друг на друга и будто ненароком оказывались рядом, когда мы шли на обед или с обеда либо сидели в столовой.

После очередного обеда мы вышли на один из балконов Главного здания. Балкон этот располагается на высоте второго этажа. Пока большая часть компании наслаждалась весенним солнышком, Е. перелезла через балюстраду и оказалась с внешней стороны балкона, а ты взял ее за руки. Ты уже занимался горным спортом и, судя по всему, был уверен в своих силах — физических, а не ментальных, ведь Е. так и не стала твоей. Она откидывалась назад, почти паря в воздухе, — ты не давал ей сорваться спиной вниз. Зрелище этого бессмысленного риска заставило меня уйти с балкона в прохладную сырую полутьму коридора и дало пищу для раздумий о том, не было ли твое увлечение горным туризмом следствием адреналиновой наркомании.

Одним погожим субботним днем мы с тобой и Е. шли от нашего корпуса к метро. Вы направлялись на встречу с твоим братом, чья тень падала на ваше несовершенное мимолетное счастье (будь текст художественным, я вычеркнул бы этот пассаж). Мы остроумничали напропалую, и напоследок я сказал:

— Благословляю вас, дети мои…

Но вы не благословились, хотя Е. вскоре рассталась с твоим братом.

Пару лет назад я видел ее в метро. Е. меня не узнала или не пожелала разговаривать, да мне и нечего было ей сказать. На безымянном пальце правой руки Е. я заметил обручальное кольцо, так что, будь текст всё-таки художественным, я мог бы написать, что, несмотря на твою нерешительность, Е. обрела счастье, поэтому спи спокойно, старый друг. Однако за пределами художественной литературы кольцо на пальце свидетельствует о счастье еще реже, чем в этих пределах. Ты в любом случае можешь спать спокойно.

Припоминаю твой рассказ о первом после начала университетской учебы визите к родителям. Ты поделился со мной этой историей на третьем курсе. Прошедшие со времени того визита в отчий дом два года позволяли тебе рассказывать ее в ироничном ключе.

— Я думал, что буду развратничать в общаге, — рассказывал ты, когда мы обедали в Главном здании без Ю. — Перед заселением купил пачку презервативов. Но с развратом у меня не получилось… Та пачка валялась в рюкзаке, я о ней забыл… Когда приехал домой, ее нашла мама, и мне было ужасно неудобно…

Думаю, ты приучился проверять рюкзак и карманы перед посещением родных пенатов. Возможно, ты объяснил маме, что копаться в твоих вещах невежливо и некорректно.

Да, люди поколения наших родителей обычно приходили в ужас, обнаружив у сына-студента презервативы. А мне вот сдается, что каждые папа и мама, приобретая своему вступающему во взрослую жизнь сыну первую пачку контрацептивов и объясняя, как ими пользоваться, вносят вклад в развитие нормального общества, где минимизировано число нежелательных беременностей, вызванных ими браков и абортов, а еще неполных семей.

Раз уж кругом книги, а разговор свернул на тему секса, уместно вспомнить фразу из романа Итало Кальвино «Если однажды зимней ночью путник». Вот как она звучит: «Больше всего совокупление и чтение схожи в том, что внутри них открываются пространство и время, отличные от времени и пространства, поддающихся измерению».

Не уверен, что студентом ты оценил бы это наблюдение, но наличие двоих детей свидетельствует, что ты приобрел-таки сексуальный опыт.

Одолженные у тебя для подготовки реферата тома я по примеру пушкинского Сильвио заиграл, и они до сих пор стоят в моем офисном шкафу. Это «Древняя Русь и Великая степь» Льва Гумилёва и сокращенное издание «Постижения истории» Арнольда Тойнби. Теперь книги мои, потому что срок приобретательной давности даже при твоей жизни вышел неоднократно.

Из бывших твоими вещей у меня есть и ноутбук. Уже десять лет назад он включался через раз. Ты давно забыл о нём, да и я вспоминаю нечасто.

Ноутбук в студенческие годы одолжил у тебя Ю. Накопив с зарплаты, ты купил новый, а Ю. разрешил пользоваться этим.

Спустя пару лет мне предстояло отправиться в командировку на неделю. У меня ноутбука не было, и Ю. дал мне твой, чтобы я мог писать документы в Иркутске и Чите. Следуя твоему примеру, Ю. приобрел себе ноутбук и оставил старый у меня. Я покупать новый ноутбук не стал. Думаю, моим наследникам достанется много барахла.

Какой-то шутник (подозреваю, это был ты собственной персоной) приклеил на ноутбук логотип Apple. По простоте душевной я несколько месяцев полагал, что пользуюсь дорогим «Макбуком». Затем логотип стал отклеиваться, обнажив неизвестное мне название. Я никому не признавался в этом своем проявлении наивности, если можно выразиться так мягко, а мертвый друг — отличный адресат для подобного рода откровений.

Ты тоже попадал впросак. Однажды за ужином в «Мире пиццы» я расхваливал пьесу Уильяма Шекспира «Генрих VI». Невзирая на фырканье строго относящегося к художественной литературе Ю., ты решил ознакомиться с текстом «Генриха VI» и на следующей встрече пересказывал полюбившиеся отрывки из прочитанной пьесы. Я быстро заметил сюжетные несовпадения, и выяснилось, что из обилия посвященных королям по имени Генрих пьес Шекспира ты выбрал историю о Генрихе с другим порядковым номером.

---