Бесплатный фрагмент - Пильпанг

1

Тьма вокруг Торпина сгустилась. В шаге ничего не видно. Осторожно ступая, он шел через поле к приготовленному лазу. Босые ступни утопали в траве. При дневном свете эта трава была серой, в сумерках — черной. А сейчас — вообще никакой.

Такая тьма не могла быть случайной.

Поправив перекинутый за спину нож на ремне, он забрался в лаз, ощупал земляные стены. Нашел тайник, руками разрыл его и вытащил замотанную в тряпки вещь Хозяина. Осторожно разложил тряпки на коленях, ощупал вещь. Как обычно, после нескольких неуклюжих нажатий, сделанных наугад, она засветилась.

Со светящейся вещью Торпин умел обращаться. Теперь он ждал, когда будет звук. Вещь чуть мигнула и мягко прозвучала. Торпин радостно оскалился.

Теперь лаз был готов. Сев в полной темноте на пол, Торпин запел — так, как делал раньше по приказу Хозяина. Только сейчас он пел тихо, чтобы никто не услышал.

На пол перед собой он кинул украденные у Хозяина слитки и камни. Смысла их он не знал, но поступал сейчас так, как был обучен. Что петь, он тоже помнил хорошо. Закрыл глаза и видел себя таким же, как Хозяин. Пел долго и старательно. Раньше, когда он делал это по приказу, все получалось. Пропев, что было нужно, Торпин долго еще сидел зажмурившись.

Потом решился и посмотрел.

Было все так же темно. Он озирался, продолжая сидеть неподвижно. Но вдруг ощутил, что пол под ним уже не земляной. Этот казался жестче и теплее, чем земля в лазе. Ощупав его рукой, Торпин убедился, что находится в добротно сделанном помещении. Он встал, осторожно прошел туда, откуда тянулся слабый свет. Там было окно.

Он выглянул. Лес, ночное небо над верхушками деревьев усыпано звездами. Торпин уже видел похожие, поэтому заподозрил, что попал сюда не впервые. Это можно было проверить. Пройдя в угол комнаты, он нащупал рукой, а потом приоткрыл потайную дверцу, за которой, если он прав, должен находиться…

Да, точно. Из приоткрытой щели лился свет, голубоватый, ни на что не похожий, наполнивший сразу почти всю комнату. Торпин достал из-за дверцы светильник и поставил его на длинный, тянущийся почти через всю комнату, стол. Вот куда он попал: это один из домиков Хозяина, выход из лаза.

Что находится снаружи, Торпина теперь не слишком заботило. Главное, что Хозяина сейчас тут нет. А людей наверняка удастся добыть. Их везде полно.

И он вышел на крыльцо, а потом не спеша, озираясь углубился в ночную темноту, где шумели листвой деревья на ветру, а на звездное небо наплывала огромная туча. Она несла с собой брызги дождя и такой же густой мрак, какой был, там, в Пильпанге, откуда Торпин совершил свой побег.

2

Танька Весельчук еле сдерживала слезы. Здесь, в темноте, в этом не было такой необходимости, но расплакаться значило признать поражение, что было невозможно. Она уже привыкла сознавать себя заметной фигурой, членом сборной. А тут позор, да и не только позор, а какой удар по карьере. Сколько лет загублено!..

К горлу опять подступили рыдания, и она, чтобы отвлечься, послала Кедра рысью, потом еще прибавила и некоторое время ехала по белевшему в темноте пыльному проселку, ни о чем не думая. Ветер становился все сильней, лес угрюмо шумел, и где-то там, во мраке, с треском обломился и долго падал сухой сук.

Деревья возвышались с одной стороны проселка, с другой было поле. Из-за леса ползла туча, черная и тяжелая. Страшно было бы здесь одной, подумала Танька. Если бы не Кедр. На нем она чувствовала себя почти в безопасности.

В этот момент она увидела впереди, на дороге, темную фигуру. Первым движением было принять в сторону и объехать, но уж очень подозрительно выглядел неподвижно стоявший на дороге человек. Здесь, на краю леса, ночью. И Танька свернула с проселка в поле, хотя пришлось перевести Кедра на шаг. В темноте тут и канавы не разглядишь.

Проехав немного, она посмотрела в сторону неизвестного. И похолодела от страха: пригнувшись, темная фигура мчалась ей наперерез уже по полю, стремительно и совершенно бесшумно.

Повернув еще раз, она поехала теперь уже в обратном направлении, обернувшись и следя за преследователем. Все так же длинно и неслышно прыгая, он огибал ее в темноте, заходя наперерез.

Танька снова пустила Кедра крупной рысью, но что-то в движениях коня показалось ей не так. Очень даже не так. В другое время остановиться бы, слезть, посмотреть… Но сейчас она подняла его в галоп, шепотом попросив прощенья, выскочила на проселок и собралась прибавить, как вдруг Кедр закинулся вправо, почти сев на задние ноги, а перед ним возникла темная и страшная фигура, растопырив руки и так выпучив глаза, что даже в темноте белки заметно светились, непонятным образом парализуя и всадницу, и коня.

3

Надо было спешить. Торпин поставил зверя у крыльца, а человека занес в дом и положил на стол. Быстро осмотрев его, он убедился, что это накопительный вариант. С завистью посмотрел на заметные даже под одеждой рабочие выходы такой необходимой для него системы раздвоения. У Торпина ничего похожего не было. Обделил его Хозяин.

Он сверкнул глазами и начал поиск. Нужен второй вариант, активный, в комплект к этому. Тогда возникнет полнота энергии, необходимой Торпину для выращивания системы в себе. Своей.

Вращая глазами, он старательно искал. Захрапел зверь у крыльца. Торпин с удивлением убедился, что тот относится к недостающей половине, но тут же, повнимательней сравнив излучение, понял, что зверь для его целей не годится.

И вдруг он ощутил то, что хотел. Положив руку на энергетический выход канала лежащего человека, другую он вытянул в направлении, откуда звучала нужная вибрация. После чего, поточнее определив расстояние до объекта, двумя крупными прыжками выскочил из дома.

4

Аскет выглядел угрюмым, но только со стороны. Просто он задумался, обнаружив пропажу минералов. Выходило так, что сделал это новый пин, выращенный аскетом недавно для разведки грубых пространств.

Глупое существо не знало, что минералы для каждого путешествия нужны разные, и, взяв первые попавшиеся под руку, отправилось наугад. Поэтому, найдя тайный лаз, Аскет не стал трогать беспорядочно лежащие слитки и камни. Только через них теперь можно отыскать пина.

Сама по себе попытка бегства была случаем вопиющим. Поэтому Аскет сел на свое любимое место в углу и задумался о причинах, без понимания которых гоняться за вышедшим из подчинения пином в огромном чужом пространстве было бы бесполезным занятием.

Так прошел день.

На пороге ночи Аскет шевельнулся и вздохнул. Чувство легкого сожаления, возникшее было во время размышлений, когда причины открылись ему, это чувство было вполне преодолимо. Но Аскет подержал его в себе еще немного, словно бы наблюдая отблески полузатухшего костра. И затем спокойно загасил.

Пора была действовать. Глупый пин натворил безобразий в чужих землях, в этом можно не сомневаться. Но теперь, когда причины поняты, развитие конфликта прекратится. Теперь надо лишь убрать последствия. Хотя и это потребует немалых усилий.

Аскет понял, чего хочет пин. Тот был бесполым. Аскету не нужна была его самостоятельность, поэтому он закрыл канал воспроизводства, но достиг обратного. Законы мировой гармонии непреодолимы. Он ошибся и теперь признал это. Сказав «нет», в ответ получишь только «да». Все остальное существо пина, созданное подобным человеку, потребовало недостающего. Первой заговорила зависть. Такая же бесполая, как пин. И такая же глупая. Она заменила ему канал, и теперь он хочет большего. Того, что ему не дано. Как насекомое, стучащее лбом по стеклу, за которым зима.

И еще одно понял Аскет во время погружения в себя. То, что и вызвало легкую печаль. В побеге пина виноват он, и только он. Сделав это существо отдаленно подобным себе, чего было не избежать, он и примитивный ум его тоже уподобил своему. А значит, выходка пина по имени Торпин является зеркальным отражением его, Аскета, поступков. Его тяги знать и видеть то, что не дано ему высшим существом, которое теперь ждет от него выводов и решений.

И Аскет преодолел в себе тягу путешествовать по далеким пространствам. К ночи он уже стал другим. Но оставалось последнее из путешествий: отыскать Торпина.

5

Аскет сел перед минералами и затянул священный звук. Потом замолчал, погрузившись в неизвестную тьму, где расстилалось поле, белел проселок, тянувшийся вдоль кромки леса, а лес тяжело шумел, потому что на него наползала огромная туча и летели уже первые холодные брызги дождя.

По полю скакали всадники. Они за кем-то гнались, но Аскета интересовало другое, поэтому он, пригнувшись к траве, посмотрел вокруг. И увидел Торпина. Глупая тварь неслась большими прыжками за крайним из всадников, который его не замечал, и уже почти догнала. Аскет нахмурился, сразу поняв, что пин успел кого-то захватить. Эта азартная мысль окружала его облаком, он гнал ее перед собой, словно волну перед носом лодки.

Войдя в ум Торпина, Аскет вынудил его бежать не быстрее лошади. Потом посмотрел, чего тот хочет. Оказалось, что пин искал пару для захваченной добычи. Аскет увидел лежащую на столе женщину. Перевел внимание на преследуемого Торпином всадника. Тот не имел связи с воспроизводящим каналом женщины. А настоящей ее пары здесь не было. Значит, для тонкого взаимодействия этот всадник не годился.

Пин не мог этого знать, он почувствовал отдаленное подобие и решил, что его достаточно. Ведь это был просто пин. Тут внимание Аскета снова привлекла женщина на столе. Он ощутил опасность и, присмотревшись, понял, что подоспел сюда вовремя. Женщина была уже растянута во времени и находилась одновременно и здесь, и в поле с серой мокрой травой, и еще, пока что совсем немного, в городе, который Аскет хорошо знал, потому что это был Пильпанг. Глупый пин втащил ее в лаз, чего нельзя было делать с людьми без особых мер предосторожности, и теперь дыра забирала женщину к себе — туда, откуда пришел пин.

И сразу же, почти без перерыва, он увидел изгиб синусоиды времени, который стремительно приближался. Это было самое серьезное. Если бы не женщина, Аскет успел бы перехватить Торпина и ликвидировать конфликт. Но женщина тогда погибла бы, а это породило бы последствия неизмеримо более далеко идущие. И он помог — вытянул ее из Пильпанга, стер серое мокрое поле из памяти и распределил силы так, чтобы опасность отступила.

Но из-за этого ничего больше не успел. Сторонним зрением он наблюдал, как неразумный Торпин почти догнал всадника и прыгнул, задев ноги его лошади. Та оступилась и захромала. Единственное, что удалось тогда Аскету, это послать всаднику мысль изменить направление движения и куда-нибудь свернуть. Тот направил коня на один из небольших холмиков поблизости, забрался на него в несколько скачков, и в этот момент синусоида времени, изогнувшись, настигла их всех.

Люди этого пространства ее даже не заметили. Они просто продолжали жить, как жили раньше. Оказавшийся на вершине неудобного холма человек с досадой огляделся, ища способ спуститься, и, не найдя, воскликнул:

— Бугор на бугре!.. Ну вот чего полез?..

И тут для Аскета вся картина пропала, потому что всадников, а вместе с ними и Торпина, успевшего сильно вмешаться в этот временной эпизод, синусоида унесла прочь.

Аскет казался рассерженным, хотя был просто погружен в размышления. Выходило так, что ждать нельзя, потому что на следующем изгибе синусоиды, через годы, все эти люди неизбежно окажутся вновь вместе, и Торпин тоже будет там, с ними. Но, в отличие от людей, которым предстояло прожить весь этот промежуток в обычном времени, пин окажется там сразу, в азарте охоты и мыслях о свободе. Ведь ничто другое не связывало его с этим пространством.

Последовать за пином Аскет не мог. В этом случае контроль за ситуацией был бы потерян. Оставалось хитрить. Он знал, что Торпин существо хоть и не жестокое, но глупое, другой природы, и людей не понимает, а значит, в хрупком материальном пространстве наломает все-таки дров.

И Аскет решил искать следы Торпина на нейтральной территории, называемой «не здесь и не там». В поле с серой травой.

6

Танька очнулась лежащей на столе — так, будто ее съесть собирались. Будто у людоеда в сказке. Чувствовала она себя очень даже нормально, даже очень. Хотя ничего не помнила — ни как здесь оказалось, ни что это за комната с длинным столом и таинственным светом непонятно откуда. Испуганно оглядевшись, она соскочила на пол, быстро обошла помещение, нашла дверь. Толкнула ее плечом и выбежала прочь.

На крыльце у нее закружилась голова. Танька постояла немного, держась за дверной косяк, и вдруг услышала шорох, треск сучьев и чьи-то шаги. Вздрогнув, она повернулась в направлении звука. Из темноты леса кто-то приближался. Она уже готова была бежать обратно в дом, как вдруг человек заговорил.

— Простите, — сказал он. — вы не подскажете, как тут проехать к дому отдыха? У нас машина застряла, там вон, на дороге…

Этот обыкновенный вопрос прозвучал сейчас неожиданно зловеще, хотя какая-то туристическая база и впрямь была неподалеку. Танька хотела показать в ту сторону, но, повернувшись к дому, откуда только что выбежала, увидела полуразвалившийся сарай с дырявыми стенами, выбитой дверью и черным провалом единственного окна. Вскрикнув, она кинулась прочь, и снова закричала, потому что черневшая сбоку масса кустов вдруг задвигалась, затопала и заметалась.

— Кеша! — крикнула она, еще не веря с перепугу, но надеясь, что это Кедр.

Это точно оказался он. И Танька, трясущимися руками отвязав повод, закинула его на шею коня, толкнулась ногой от стоявшей рядом колоды и, не глядя на человека из леса, начавшего снова что-то говорить, запрыгнула в седло. Кедр, которого она слегка задела при этом шпорой, вздрогнул, присел и сразу поднялся в галоп.

7

Через много лет после этих странных событий Татьяна Весельчук, женщина уже в годах, серьезная и умная, проводила у себя дома сеанс целительства. Пациентом был человек по фамилии Умрихин. Прислала его жена, посещавшая Татьянины лекции по метафизике исцелений. Поэтому Умрихин, хоть и оказался тут впервые, был воспринят Татьяной как человек вполне подготовленный, если не сказать свой.

И когда, полежав некоторое время спокойно, он вдруг дернулся и заорал, то немало этим Татьяну озадачил. Она не видела поводов так орать. Все шло нормально.

— Что случилось? — мягко спросила Татьяна, хотя поначалу от неожиданного вопля вздрогнула и отпрянула назад.

— Дуга времени, — сказал Умрихин. — Дуга времени замкнулась.

— Что за дуга?.. — спросила Татьяна, внимательно глядя на него.

Умрихин морщил лоб, ища слова, чтобы объяснить неуловимое нечто, привидевшееся ему на Татьянином диване в то время, когда она чистила его энергией с мантрой «Пильпанг». Энергию эту показал ей сам Умрихин, когда она в короткой медитации перед сеансом спросила его тонкую сущность, чем лечить. Сущность и показала, и мантру назвала. И янтру выставила — загогулину вроде подковы на квадрате. Татьяна никогда прежде такого не видела и не слышала, но энергия шла мощная. Убедившись в этом, она пустила ее по нуждавшимся в чистке тонким каналам Умрихина, и все шло хорошо, пока он вдруг не закричал по-кабаньи, с визгом. Сеанс пришлось прекратить.

— Я… я увидел странное явление, — заговорил Умрихин, и Татьяна на всякий случай, осторожничая, послала в пространство мысль, что непроверенными энергиями больше пользоваться не будет, ошибку свою уже поняла и просит извинений. — Трудно объяснить. Это похоже на волнистую линию… на синусоиду. У нее все верхушки — части одного… ну, события, как бы. Эпизода. Как если наш с вами разговор разделить на части и растянуть гармошкой. Вот тут я пришел и поздоровался, через неделю еще раз пришел и вы меня на диван кладете, а еще через день снова пришел и вот мы говорим… Не одним действием, а как бы… частями.

Он при этом старательно отмерял в воздухе руками: тут это, тут то. Татьяна, не привыкшая слышать от пациентов что-либо кроме жалоб, сочувственно кивала, не вслушиваясь в слова.

— И вот теперь… сейчас. Появился кто-то из прошлого. Из того эпизода, который мы сейчас, вот здесь, продолжаем. Он опасный и чего-то хочет от нас…

— Что же мы можем с вами продолжать?.. — Татьяна засмеялась, демонстрируя этому человеку, как надо относиться к собственной мнительности. — Я ведь вас впервые сегодня увидела. Вы, наверно, просто заснули, и вам приснилось… А!.. Я все поняла. Вы наверняка любите на компьютере играть. Только не возражайте, мужчины все охотно в это играют. У меня сын занимается компьютерными играми, профессионально, поэтому я в таких вещах разбираюсь. Кстати, если вам что-нибудь нужно в этой области…

— Но я же ясно видел… — перебил ее Умрихин, не хотевший так просто признать ошибку.

— То, что вы сказали, похоже на эпизод игры, — твердо продолжала Татьяна, по многолетней привычке не слушая, а объясняя. — Вы даже слово это сами назвали: эпизод. Не волнуйтесь, никакие опасные люди вам не угрожают. А сеанс мы продолжим в следующий раз… Когда эта ваша дуга позволит.

Она снисходительно улыбнулась. Татьяна была опытным целителем и знала, что позволять пациентам садиться себе на шею нельзя. Это такая публика — только и ждут, на кого бы стряхнуться. Посмотрев на всякий случай еще раз тонкие оболочки Умрихина, она ничего особенного не нашла. А мысль об игре все отчетливей оформлялась в ее уме. Причем игра была не просто игра, а как бы с большой буквы — Игра. Почему, Татьяна понять даже не пыталась, просто словно бы видела эту заглавную букву, и все тут.

8

Медлительный Умрихин хотел рассказать ей, что там, на диване, очень ясно вдруг вспомнилась ему одна ночь, когда у него сломалась машина и он искал дорогу… Однако Татьяна так быстро выпроводила его, назначив день следующего сеанса, что только оказавшись на улице он понял, что разговоры на сегодня закончены.

Но воспоминание было очень ярким и не хотело забываться. Это случилось давно, еще в Союзе. Он тогда только женился, вез жену в дом отдыха на три дня. А машина сломалась. В лесу. Они простояли полночи и уже собрались ждать утра на дороге, но ему привиделся какой-то свет в лесу, и он пошел спросить дорогу. Там был дом, из которого вдруг выбежала женщина, увидела Умрихина, но на его вежливый вопрос испуганно закричала, вывела откуда-то из кустов большую лошадь и ускакала. А дом, что и было самым подозрительным, при ближайшем рассмотрении оказался необитаемой развалюхой.

Вот и все, что привиделось ему на диване, да еще эта дуга времени, будто сейчас наступило продолжение той ночи.

Шел холодный осенний дождь. Наступил вечер. Стемнело. Большая досада овладела Умрихиным. «Невежливо», — думал он про Татьяну, шагая по пустой улице к метро. — «Она, конечно, женщина умная… Но могла бы и дослушать. Я-то ведь никогда в эти компьютерные игры не играл, не права она. Как она лечит с таким невниманием к людям?.. Эх, жлобские времена! Даже целители, люди утонченные, и те думают лишь о деньгах… А я?..»

И мысли его перескочили на самое наболевшее. Умрихин считал себя художником, по образованию был филолог, а работал менеджером по продажам бюстгальтеров в мелкой, еле сводящей концы с концами фирме, постоянно копя обиду за это на всех.

«Чем приходиться заниматься! Даже я!.. Я, с моими мозгами, вынужден…»

— А чего у тебя такое с мозгами-то? — спросил кто-то рядом. — Вроде, мозги как мозги.

Умрихин дико оглянулся. Рядом привиделось ему существо, имевшее совершенно неподобающий для московских улиц вид. Это был верзила, одетый то ли в шкуры, то ли в какой-то балахон. Словно сошел с картинки в комиксах, которые издавало такое же мелкое, как их тряпичная фирма, издательство, помещавшееся в том же подвале.

— Только не спрашивай, кто я, — предупредило существо непонятно как, голос его звучал словно в самом Умрихине. — И чего мне надо, тоже не спрашивай.

— Ты кто? — спросил тут же Умрихин, от испуга потерявший способность думать. — Что тебе надо?

Дальше он хлопал глазами, озирался, всматривался и в себя, и вовне. Существа нигде не было.

После взрыва разнообразных мыслей и догадок в уме Умрихина осталась лишь одна, но правильная: «показалось». Беспрестанно оглядываясь по сторонам, он дошел до метро, где было светло от огней и людно. Здесь ему стало полегче.

В вагоне еще один раз показалось лицо того, в шкурах — он смотрел из туннеля сквозь темное стекло, в котором отражался Умрихин, державшийся за поручень. Но Умрихин повернулся в другую сторону, да еще и подумал спасительное «ты кто?» И существо снова исчезло.

Медлительный сорокапятилетний Умрихин был женат на такой же филологине, как и он. Но жена, в отличие от него, могла позволить себе работать почти бесплатно в институте Мировой литературы, поэтому была свободна от Умрихинских тяжелых мыслей и всем, в общем, довольна. Она была моложе мужа, подвижна, симпатична. Будь на его месте человек легкого характера, он бы считал, что с женой повезло. Умрихин же мучительно ревновал. Ему все было в тягость.

Поужинав, они легли спать. Отвернувшийся к стене Умрихин слушал, как ворочается рядом жена, и злобно думал о ее работе. Умные речи, профессора… Он бы тоже работал там, если бы не новая реальность в стране, требующая заработков, заработков…

Жена ворочалась, возилась, елозила. «Да что это она», — подумал Умрихин, и вдруг услышал шепот и смешок. Это был ее голос. Внутри у него все куда-то ухнуло, а волосы зашевелились на голове. Напружинившись, он осторожно повернулся.

На его жене кто-то сидел. Она лежала на спине, а он на ней сидел. И она с ним говорила ласковым шепотом, а он… Что он выделывал руками с ее грудью, Умрихин не столько увидел, сколько догадался. Близкий по состоянию к приступу, готовый убить, он приподнялся на локте и вдруг узнал… нет, ему показалось, что это вновь тот самый, с улицы.

Открыв рот и еще не зная, что скажет, Умрихин так и застыл. На жене никого не было. Повернувшись к нему, она удивленно спросила:

— Ой, а как это ты?.. Вдруг там оказался…

И, поскольку Умрихин, полный дрожи в конечностях, не двигался, протянула к нему руки и привлекла к себе, говоря:

— Какой ты сегодня… Не узнать прямо.

Следующие полчаса Умрихин продолжал дело, начатое неизвестным, и смог внушить себе, что кошмар только показался. На самом деле он знал, что не показался, но такую мысль нутро не принимало. Показался. Из-за диких мыслей Умрихин был неповторим. Жена восторгалась.

Упав на спину, Умрихин смотрел в потолок, приходя в себя и собираясь логически порассуждать и найти причину. И вдруг услышал удивленный голос жены, ее смех и ласковый шепот. Посмотрев в ужасе в ее сторону, он вновь обнаружил ту же картину. На ней сидела какая-то сволочь и гладила грудь, а жена щебетала, судя по интонации, безмерно радуясь.

Времени думать не было. Умрихин кинулся отнимать то, что считал своим, и упал на обнаженное горячее тело, а ее пальцы вплелись в его волосы и тянули, привлекали к себе, торопя и подбадривая.

Сам не зная как, он дал ей все, что мог, и даже больше, чем обычно. Упал на спину рядом. Теперь он уже предвидел дальнейшее, и не ошибся. Жена радостно и удивленно смеялась, а на ней сидело это чудище и лазило руками везде, куда даже и Умрихин никогда не забирался.

Стиснув зубы, он кинулся вновь на поле битвы. Теперь ему показалось, что пришлось столкнуть кого-то плечом, но сил и времени на обдумывание не было. Жена была как вулкан — раскалена и открыта для объятий. Умрихин упал в нее как шкурка себя самого, и она поглотила его и выплюнула обратно в таком состоянии, что даже головы повернуть он, как ему казалось, не сможет, приведись еще соперничать с незнакомцем.

Однако, смог. Тот сидел верхом и (Умрихин теперь ясно это увидел) смотрел на него, насмехаясь взглядом и как бы приглашая вновь померяться возможностями. Только вот с кем? Умрихин вдруг подумал, что борется, похоже, сам с собой. И надо было действовать не так. Рассказал бы жене, они бы придумали что-нибудь…

Но теперь для такого разговора не было сил. Жена, как показалось Умрихину, слегка уже встревоженная, тянула его, все же, к себе, и он, по инерции скрывая правду, не отказался.

Дождь, стучавший весь вечер по подоконнику, прекратился. Светила луна в окошко. А происходившее в спальне все больше погружалось в туман. Еще несколько раз совершалась однообразная процедура, и Умрихин уже не знал, откуда берутся силы. Жена была напугана, она несколько раз всплакнула, несколько раз принималась отталкивать его, но все повторялось с фатальным однообразием. Сил думать не было.

Вскоре после очередного появления незнакомца, когда Умрихин чисто механически, не отдавая себе отчета в своих действиях, потянулся к жене, тот не исчез. Теперь он был сильнее Умрихина, и намного. Оттолкнув его, неизвестный остался на своем месте. Умрихин посмотрел на него, с трудом держа голову на весу, и, не справившись, упал щекой на подушку. И сразу уснул.

Просыпаясь несколько раз в темноте, он слышал возле себя слабые крики жены, но не понимал, что они значат, и засыпал вновь. А проснувшись утром, увидел вокруг поле. Моросил легкий дождь. Горизонт был скрыт туманом. Торпин лежал на мокрой траве и пытался понять, кто он и где находится. И почему сознает себя и Торпином, и еще каким-то Умрихиным одновременно. И что за воспоминания ускользают и ускользают от него, так, что он знает о их существовании, но открыть и прочитать этот конверт не удается.

9

Вечером к Татьяне Весельчук заехал Грехов, ее давний знакомый. Общение их всегда походило на деловое: пили чай, говорили. Иногда, правда, возникала в разговоре непредусмотренная заминка. В тишине комнаты слышалось тогда ровное тихое жужжание, какое бывает на трансформаторных подстанциях, а между Греховым и Татьяной проскакивали с треском фиолетовые разряды. Но ни к чему опасному это еще не приводило.

Грехов был женат. Татьяна хорошо знала Греховскую супругу: та ходила к ней на платные лекции слушать метафизические рассуждения.

— Настоящий Липтон, — сказала Татьяна, ставя на стол поднос с дымящимися чашками и печеньем.

Грехова всегда удивляла эта фраза, обязательно предшествовавшая чаепитию у Татьяны, и он часто хотел спросить ее: а в других местах не настоящий разве? Но каждый раз сдерживался. Это было не главное.

— Знаешь Умрихина? — спросила Татьяна, садясь за стол напротив него.

Грехов пожал плечами и отпил из чашки.

— Ну это такой замедленный, женат на подружке твоей Ляли. Они вместе ко мне в группу ходят.

Татьяна никогда не упускала возможности напомнить Грехову, что его жена ходит к ней на занятия. Он вздохнул, но промолчал.

— В общем, жена этого Умрихина попросила посмотреть, что с ним. И я его лечила…

Грехов усмехнулся. Теперь уже Татьяна вздохнула и поджала губы. Грехов, считавшийся опытным колдуном, вчистую отрицал энергетическое целительство и признавал лишь хирургию. Это был парадокс в их кругах, где к медицине относились скептически. Но он так же парадоксально вызывал Татьянино уважение, хотя она в этом никогда бы не призналась.

— …лечила, — продолжила она упрямо, — и получилась какая-то непонятная штука. Он видел фрагмент компьютерной игры.

На этих словах она замолчала и стала пить чай, потупив глаза. К концу чашки Грехов спросил:

— Ты словами можешь объяснить? История-то скверная. И никакая это не компьютерная игра.

Он сидел, опершись локтями о стол, и смотрел на скатерть, словно изучая ее.

— Игра, я проверила. А у него забит сексуальный канал, — сказала Татьяна. — Кого там только нет. От мамаши до случайных впечатлений. Все забито.

— Чистить надо.

— Чистила. Его энергией.

Грехов взглянул на нее исподлобья, приподняв бровь.

— Сейчас я тебе покажу, — сказала она.

Они оба, замолчав, закрыли глаза.

— Нет. Это не его энергия.

— А чья же?

— Твоя.

— Сере-ежа… — самолюбиво засмеялась Татьяна. — Ты кем меня считаешь…

— Твоя, твоя, — сказал он. — Вон та вон дуга… в квадрат вписана. Я ее часто у тебя замечаю.

— Моя дуга не может попасть в квадрат! — возмущенно возразила она.

Грехов некоторое время смотрел на нее, осмысливая сказанное, потом все же сказал:

— Элементарно.

— Да ты что!.. Сережа!.. Я думала, ты специалист, а ты вон как…

— Подожди, — миролюбиво произнес Грехов. — Давай сегодня, ну… в три часа. Ровно. Посмотрим.

— Хорошо, — сразу кивнула Татьяна. — Договорились.

Дальше разговор смялся. Будто на колдобину наехали. Грехов попрощался и ушел. А в три часа ночи она уже лежала на диване, том самом, где этим днем по-кабаньи визжал Умрихин, и ждала, когда объявится Грехов.

Он появился сидящим в позе лотоса — прилетел, крутясь и покачиваясь, как летательный аппарат. Конечно, это было лишь Татьяниным впечатлением, но уж как видела, так видела. Главное, что прилетел.

Она не знала никого другого, кто мог бы так свободно лазить по времени во время медитаций, поэтому работать с Греховым было удовольствием.

— Ну, — сказал он. — Давай смотреть. Вспомни, как было.

Татьяна сосредоточилась на недавнем сеансе. Быстро промелькнули воспоминания, захватив и сбежавшее вечером из кастрюли молоко, но в основном картина восстановилась: комната, Татьяна лечит.

— Вот, смотри, — сразу сказал Грехов. — И еще смотри, вон там.

Он показывал в угол комнаты. Там стоял человек… темный силуэт, неподвижный. Он был окружен легким светящимся облаком того же цвета, что и энергия, которую Татьяна гнала по сексуальному каналу Умрихина. А ближе к ней, за ее спиной, оказался и второй, в каких-то обносках, с виду страшноватый. Она вдруг похолодела и чуть не потеряла картинку. Над ней, Татьяной, работающей в тот момент с Умрихиным, висел символ, о котором они говорили с Греховым. Дуга, заключенная в квадрат.

— Как это?.. Кто это?.. Почему же я этого ничего не видела? — в отчаянии спросила она, и картинка пропала. А сама Татьяна, дернувшись всем телом, ощутила себя на диване в своей одинокой, темной и даже мрачной сейчас квартире. Она посмотрела в тот угол, где Грехов обнаружил постороннего. Сейчас там, конечно, никого не было, но Татьяну охватил страх. Болела голова. Так было нельзя, поэтому она закрыла глаза и постаралась вновь отыскать Грехова.

Долго в темноте мелькали светящиеся пятна, свербила головная боль, но вот он снова возник в круге света.

— Кто же это? — спросила Татьяна снова. — Какой-то кошмар. Тогда я никого не видела.

— Давай думать.

Возник стол, два стула, чашки с чаем.

— Настоящий Грехов, — пошутил Грехов, показав на чай. — Не какой-нибудь Липтон.

— Не буду тебе больше чай давать, раз ты так.

— Ну а чего… Плоть и кровь, — сказал Грехов. — Я же у тебя дома ем. Впрочем, дело добровольное.

Чашки и печенье пропали.

— Верни. Съем.

— Давай лучше делом займемся, — сказал он. — Съесть меня ты еще успеешь. Что это за энергия?

— Я вышла на его высших… Мне показали.

— Ты ему в сексуальный канал закачала неизвестно что. Чужую сущность. Того, мрачного, за твоей спиной.

— Мне показали, — упрямо твердила Татьяна.

Но Грехов был не тот человек, чтобы смягчать или замалчивать свои предположения. За что и нравился Татьяне, хотя терпеть от него приходилось многое.

— Давай посмотрим, — сказал он и будто пощечину влепил: — Сама не знаешь, что делаешь, да еще и других за собой тащишь.

Татьяна смолчала. Но сколько они ни смотрели, увидеть ничего не удалось.

— У кого же ты спрашивала?

Она снова чувствовала приближение испуга, но старалась пустить его стороной, чтобы не мешал. Вошла в состояние медитации перед лечением Умрихина. Возникла энергия, как светящееся небо. Появилась и янтра, квадрат с дугой внутри. Хвостики дуги были загнуты вверх.

— Вот, — сказала Татьяна.

— Смотри еще.

Она упорно искала, хотя даже намека на разгадку не было. Только цвет. И вдруг, без всякого логического перехода, поняла, что искать нужно в прошлом. Всплыла в памяти фраза, произнесенная лежавшим на диване Умрихиным: «Дуга времени». И не только всплыла, а зазвучала подобно колоколу.

— Что за дуга? — спросил Грехов.

— Не знаю, — прошептала она.

А картина уже менялась. Вокруг возник лес. Наступали сумерки, деревья качались от ветра. Впереди, в темноте, виднелся забор, за ним — дом. Деревянный. В доме светились окошки. Послышался стук копыт. Всхрапнул конь.

— Ой!.. — сказала вдруг Татьяна. — Ой!.. Это же… Я знаю, что это!..

Мимо проехала женщина верхом на крупном, темной масти коне. Это было уже в стороне, на белевшем от пыли проселке, который тянулся, петляя, вдоль кромки леса. На этом картинка потускнела и пропала.

Татьяна лежала на своем диване, глядя в потолок.

— Кедр, — сказала она вполголоса. — Это же Кедр, точно. Ой, надо же!.. Лет двадцать прошло. Нет, больше даже. Или меньше?..

Она хотела быстрее рассказать Грехову про этот дом в лесу, напомнивший ей о самом непонятном приключении молодости, а может даже и всей жизни, но из-за навалившейся усталости не могла сразу вернуться. Собиралась с силами. Вдруг почувствовала, что Грехов тоже устал и хочет, чтобы она это услышала. Она послала ему мысленное согласие не возобновлять сейчас медитацию, и как лежала, так и уснула.

А проснулась только днем.

10

Торпин привык не ходить, а бегать. Так быстрее и приятнее. Поэтому жена Умрихина неслась теперь по улице большими скачками, широко раздувая с непривычки ноздри и с любопытством озираясь по сторонам. Ее интересовало все.

Светила здесь ходили по небу как заводные, одним и тем же маршрутом изо дня в день, и ничто в этом пространстве не могло задержать их на одном месте. Но и на людей они, казалось, не влияют, если не считать смены дня и ночи. Механизмы, ездившие по улицам, были просты и понятны, вибрации в воздухе носились грубые, а сам воздух был тяжел. Но ей тут нравилось. Запах свободы чудился повсюду.

Только не все было привычным, не все ладилось. Поэтому в моменты опасности сознание Торпина переходило в другую половину, ждавшую где-нибудь в спокойном месте. Так и сейчас, заметив назойливость странно одетого существа за своей спиной, Торпин вспомнил про Умрихина, а Светлане предоставил использовать рефлексы и опыт жизни, чтобы успокоить пространство.

Она сразу перешла на шаг и, восстанавливая дыхание, несколько раз подняла и опустила руки. Так, как делают спортсмены на тренировках. Гнавшийся за ней милиционер с топаньем обогнал ее и остановился, подняв указательный палец.

— Ну?.. — спросил он, тоже задыхаясь от бега. — И что же… ты убегала?

Светлана пожала плечами: разве нельзя убегать? И улыбнулась, склонив голову к плечу и глядя на милиционера искоса. Он окинул взглядом ее плащ, длинную юбку, сапоги на каблуках и строго произнес:

— Так… тренируемся. Паспорт ваш покажите…

Голос его затих и пропал в шуме машин, несшемся из форточки. Умрихин неподвижно сидел перед выключенным телевизором. Ощутив себя пином, улыбнулся, вскочил и скакнул к входной двери.

Однако на улице сбавил темп. Здесь, в этом пространстве, Торпин все чаще замечал собственную усталость. Особенно в Умрихине. Незнакомое и неприятное ощущение и сейчас вынудило перейти на шаг.

Возле ближайшего магазина внимание его привлекла женщина, худая, но с отчетливо просматривавшимся признаком системы раздвоения. Волосы ее были рыжие, коротко стриженые. Умрихин испытал странное влечение к этой особи. Подошел, заглянул в глаза. Женщина покосилась на него и отвернулась. Умрихин снова зашел и встал перед ней.

— Ну чего? — спросила она вдруг. — Отвали.

Хотя говорила она грубо, он не испытал раздражения. Наоборот, пододвинулся еще ближе.

— Да ёлки-палки!.. — воскликнула женщина. — Отвалишь ты?.. Эй, Коль!.. Иди сюда скорей! Тут какой-то хмырь тебя спрашивает…

С трудом оторвав взгляд от женщины, Торпин вынужден был вернуться в Светлану. Запутанность людских отношений коробила его. Пусть разберутся.

Вдали затих и потерялся незнакомый мужской голос, а Торпин уже стал Светланой. Она быстро шла по улице. Оглянувшись, увидела того самого милиционера. Он был теперь сзади и что-то говорил ей вслед. Решив не искушать судьбу, Торпин метнулся обратно.

Возле магазина рыжей женщины он уже не увидел. Да и сам оказался совсем не на том месте, с которого удрал. Незнакомый человек с лопатообразным носом тащил Умрихина за шиворот в подворотню, обещая оторвать контактный выход его драгоценной, с таким трудом добытой системы.

Это было опрометчивым решением со стороны незнакомца. Если бы что-то другое, Торпин, может, не стал бы вмешиваться в тонкости неизвестных ему людских отношений. Но узнав о намерении покуситься на главное, пин собрал все силы слабого Умрихинского организма и для начала реванул боевой сигнальный клич первопроходца. Незнакомый человек разжал пальцы. Пин повернулся к нему лицом, оскалил зубы, собираясь сражаться тем, что имел в наличии, и принял стойку, в которой одолел однажды голыми руками дикого пильпангского кабана.

— Ты чего, бать?.. — упавшим голосом спросил незнакомец. — Я ж это так… порядок такой.

Принципиальной победы Торпину было вполне достаточно. Он крикнул еще раз, подражая поверженному когда-то кабану, после чего противник побежал. А победивший пин, забыв про усталость, кинулся во двор, где постарался вновь стать Умрихиным. Забившись в закуток за гаражом, он погрузился в размышление.

Так прошло минуты две. Пины долго не думают, поскольку природа их — быстрая реакция. Умрихин вылез из щели между гаражом и бетонным забором, огрызнулся на приставания малолетних, игравших тут в войну, и потрусил исполнять план, который составил, сидя в тесном убежище.

План этот заключался в слиянии двух половин и достижении таким образом еще большей степени свободы. И Торпин прыгнул в Светлану.

Там царило неведомое удовольствие, которого пин еще не достигал. Какой-то незнакомый человек держал ее за плечи и шептал на ухо, и это было неожиданно приятно.

Надо сказать, что Торпин старался, и неоднократно, повторить свою первую совместную с Умрихиными ночь. В тот раз между супругами кипела энергия, которую Торпин сам и спровоцировал, сам и поглотил всю без остатка, после чего просто вышвырнул тех двоих людей подальше. Но повторить успех не удавалось.

Позже он догадался, почему. В тот первый раз Умрихин с женой являлись совершенно разными существами, теперь же это был один и тот же Торпин, хотя и с двумя вариантами организма. Но, видимо, вожделенная система отличалась от всего прочего. Она единственная напрямую зависела от личности.

Так вот, план заключался в том, чтобы подыскать каждой половине партнера.

Этот новый человек нравился Светлане. Хорошо, его и надо испытать.

Однако непонятная человеческая природа вновь огорошила Торпина. По пути к дому Умрихиных путь им пересекла громоздкая женщина и стала громко выражать недовольство. Естественной реакцией, которую ощутил в себе Торпин, было не воевать, а отмолчаться. Это была реакция Светланы, и он не стал проявлять свою волю, доверившись ее инстинкту и опыту.

Новый человек тоже отмалчивался, и даже тогда, когда женщина пообещала, подобно незнакомцу в подворотне, оторвать и ему контактный выход системы, он особенно не протестовал. Озадаченный Торпин подумал, что, возможно, это не такое уж редкое явление в здешнем пространстве. И что надо проверять кандидатов, не оторвано ли уже у них искомое средство. Сосредоточившись на новом человеке, он убедился, что у того все на месте. Но его решительно увела напавшая женщина.

Надо было спешить. Все чаще вспоминался преступному пину Хозяин. Подобно грозовой туче, он начинал заявлять о себе издалека. И Торпин вновь переместился в своего Умрихина, как в другую машину пересел.

11

А настоящий Умрихин шел на четвереньках по мокрой серой траве. Встать на ноги мешала тяжелая одежда и огромный тесак на толстом ремне, перекинутый через плечо. Избавиться от тесака он не решался, одежда же, хоть и промокла, была его единственной одеждой.

Теперь он с радостью продавал бы бюстгальтеры, не помышляя ни о чем другом, если бы можно было таким путем вернуть внезапно утраченные комфорт и безопасность. Постепенно восстановив память, Умрихин ужаснулся. Какой-то страшного вида призрак напал на него в постели, завладел женой, а самого Умрихина вытеснил сюда. В том, что это дело рук призрака, он не сомневался. Видел, как все было. И даже поначалу здесь сознавал себя каким-то Торпином. Но потом вспомнил, кто он.

В тумане, окружавшем его со всех сторон, раздавались время от времени нечеловеческие крики и рев. Несколько раз уже Умрихин предполагал, что умер и находится в аду. Однако небольшая надежда тлела в нем, мешая окончательно поверить в ужасное. Например, в аду, по его представлениям, должен быть огонь. Здесь же сырость и вода. Правда, если вспомнить Данте… Но Дантовский ад — все же произведение художественное, успокаивал себя Умрихин. А тут — вот оно, вокруг. Реально. Возможно, все-таки не ад. Хотя, думал Умрихин, если не ад… то что же тогда? Почему-то другая перспектива не казалась ему реально возможной.

Ко всему вдобавок вокруг него все время плавала, то ныряя, то вновь всплывая на поверхность, Светлана. Этого он вообще понять не мог, однако это так и было. Словно помимо поля здесь еще была и вода. Только видел он ее как бы внутри себя. Один раз он спросил Светлану, что это значит, и та ответила, что она русалка. Больше он вопросов ей не задавал и вообще думать на эту тему отказывался. Просто вот нет ничего такого, и все тут. Будто не замечает. Но она все плавала и плавала, мешая думать.

Продолжалось это бесконечно долго, а закончилось вдруг. Умрихин увидел перед собой чьи-то ноги. Поднял голову. В мокрой траве стоял огромный человек в коричневом плаще и бесформенной шляпе. Он возвышался над Умрихиным как гора. Подняв руку, произнес:

— Идём.

Умрихин никуда не шел, однако же оказался в светлой комнате с длинным столом посередине. За столом сидел бородатый человек и ел из миски вареную картошку. В дверь заглядывал белый козел с длинной шерстью, тоже что-то быстро пережевывая. А у стола протирал полотенцем тарелки человек неприметной внешности, в рыжей потертой безрукавке.

— Ну как? — спросил он.

Умрихин не знал, что на это ответить, и потому молчал. Человек усмехнулся.

— Того, кто вас привел, зовут Кадарпин. Это вот Пинпин. — Он показал рукой на козла, и в глазах у того Умрихин прочитал вдруг глубочайшее презрение к себе, отчего смутился, хотя не в его положении было беспокоиться о такой ерунде, как мнение какого-то козла. — А это…

Человек в безрукавке показал было на бородача за столом, но, поколебавшись, махнул рукой: не так важно.

— Ну вот, в общих чертах я представился. А вы?..

И человек стал ждать, чем ответит Умрихин.

— Я… Умрихин, — сказал тот хрипловато, отвыкнув уже разговаривать. Перед его глазами мельтешила Светлана, и он махнул рукой, пытаясь загнать ее себе за спину, чтоб не мешала.

Человек в безрукавке кивнул удовлетворенно, словно получил важное сообщение.

— Очень хорошо, — сказал он с чувством. — Это очень хорошо, что вы — это вы. В таком случае, я — это я. А вот это — тоже я.

И он показал на бородача, который исподлобья поглядывал на Умрихина, продолжая жевать плотно набитым ртом.

— Видите ли, — заговорил он снова, когда Умрихин, слегка одуревший от всего увиденного, загнал-таки расшалившуюся супругу себе за плечи и мог слушать дальше. — Если бы вы представились сейчас Торпином, это означало бы очень серьезный пространственный конфликт. Но раз вы вполне себя сознаете, то дело поправимо. Вполне поправимо.

— А… вот она, — Умрихин показал пальцем на вновь мелькнувшую с легким смехом перед его глазами Светлану. — Это что?

— Ну вы же сами на ней женились, — серьезно ответил человек в безрукавке. — Да она нисколько вам и не мешает, не считая баловства. Русалка, что с нее взять… С женщиной было бы труднее.

Он положил в стопку вытертых тарелок последнюю, кинул сверху полотенце и направился к двери, словно бы вдруг забыв о существовании Умрихина. Тот взволновался.

— Уважаемый! — крикнул он вслед этому неприметному человеку, который явно был здесь хозяином. — Уважаемый!.. А как же я?..

— А что вы? — спокойно переспросил тот, подойдя к приоткрытой двери, из которой с выражением бесконечной преданности в глазах смотрел на него непрерывно жующий белый козел. — Сейчас мы тут поправим кое-что… Ну, займет это некоторое время. Но вас-то волновать ничто не должно. Для вас все кончено. Вас мы сейчас по синусоиде сплавим — и порядок.

— Как это «по синусоиде»?.. Куда сплавите?.. — похолодел Умрихин.

В нем шевельнулось смутное воспоминание, наполовину стертое обилием новых впечатлений.

— Ну… по синусоиде времени. По дуге. Не слышали разве?.. Вот вы здесь, и вот уже там. Заново и начнете.

— Но я не хочу!.. — воскликнул Умрихин, полный ужасных предчувствий. — Что же это все такое-то?

— Как «что»? — вежливо спросил человек в безрукавке. — На вас напал беглый пин. Такое возможно где угодно.

— Пин? — переспросил Умрихин дрогнувшим голосом. — А почему… на меня?..

— Ну это уж я не знаю, — просто ответил человек. — Не все ведь в нашей воле. Пин — существо простое, умом не страдает. Он сразу чувствует, что можно, что нельзя… То и делает. Вот на вас можно было напасть, он и напал. Заслужили вы чем-то его внимание. Да и так ли это важно вам сейчас?.. Важнее решить, что дальше делать. Ведь вы же, в некотором роде… уже не там.

Человек в безрукавке неопределенно показал куда-то пальцем и подождал, как среагирует на это Умрихин, но тот только глотнул сухим горлом.

— Тогда… если вы мне доверяете, конечно… — продолжил он. — Думаю, доверяете. Выхода другого у вас нет… Так вот, должен правду вам сказать. Немного изменится судьба ваша.

Умрихин похолодел еще больше, почти до тошноты. Ему стало страшно, словно приблизилось в этот миг нечто невыразимо потустороннее. Что вытерпеть человеку почти невозможно.

— Так это… что же?.. — прохрипел он, словно удушаемый. — Значит, это… ад?

— Ад? — удивился человек в безрукавке и огляделся. — Ну… не знаю. Что уж вам непременно в ад-то хочется?.. Считайте как хотите, впрочем. Дело деликатное, тут я вам не советчик. Это, вообще-то, лаз. Дыра такая межпространственная. Без нее никак не пройдешь, конца-края не будет, далеко слишком. По дуге времени тоже, знаете, свои неудобства есть… А тут раз — и готово. Ведь лучше же так, верно?

Слова не получились, поэтому Умрихин булькнул горлом и кивнул.

— Ну, папа-мама у вас те же будут, без них вам собой не стать, — продолжил хозяин, подождав немного. — Но вот эта фамилия, она не совсем ваша, нет. Папашу-то Панюрин звали. Это уж они там накрутили, понимаете… Поссорились не вовремя, и пошло-поехало. Ей бы с трамвая тогда спрыгнуть, самое удобное, это все бы и решило разом. Ну да теперь попробуем поправить дело… Тогда уж вы со своим родным папой детство проведете, все как полагается. И дальше от вас зависит… Что сможете, то получите. С образованием высшим, правда, трудней теперь будет. Зато спорт, друзья веселые… ну, выпить любят, но так нету же идеальных людей, верно?.. И характер ваш не такой занудный станет. Характер-то ведь от папаши.

Человек в безрукавке, исподтишка, но внимательно наблюдавший во время своей речи за Умрихиным, уже еле державшимся на ногах от ужаса и не понимавшим ничего ни про трамвай, ни про родителей, усмехнулся.

— Да вы не заходитесь так-то уж. Я еще немножко скажу, и ладно. Фамилия ваша, значит, будет Панюрин, как вы поняли. Повеселей немножко звучит, чем теперешняя, согласитесь. Вам же лучше… Да, а русалочка ваша снова вас изловить постарается, нравитесь вы ей, несмотря ни на что. Уж постарайтесь ее узнать там, с другой не спутайте. Ну… вот. Не переживайте, перемены-то небольшие. Других и не так еще крутило. И вот еще что. Все это вот, — он показал взглядом вокруг, — даром не проходит. Связь с Пильпангом останется. Особенно… как это по-вашему?.. семьдесят?.. нет, восемьдесят. Восемьдесят какой-то год вашего календаря. Вот тогда.

Он усмехнулся, помолчав.

— И как вы эти годы запоминаете?.. Цифрами, да еще по порядку. Ну да дело ваше… Так вот, это время соответствует тому, когда пин к вам впервые проник. Может и вас немножко тогда поволновать, потрясти. Ну да если все гладко пройдет, то и ничего.

— А… если не гладко? — пересохшим горлом спросил все-таки Умрихин. — Опасно это?..

Человек в безрукавке подумал и ответил буднично:

— Всякое может случиться. Так ведь кто за вас жить-то станет? Вот сами и живите. Все удовольствие в неизвестности. Да и что вам сейчас-то уж о безопасности говорить. Смешно даже. На себя посмотрите… Да. Что еще такого важного?.. Мамаша ваша станет-таки Умрихиной, а вы нет. У нее вторым мужем будет ваш отчим теперешний. Это фундамент. Ну, а остальное — мелочи. Сами собой подтянутся. Ну вот… Теперь что надо знать, вы знаете. И все так и будет.

— И что, все запомнить надо?.. — спросил совершенно растерянный от обилия пугающих сведений Умрихин.

— Ничего не надо. Все уже, считайте, есть. Раз попали в переплет, так примите и последствия… Это ведь не я вам накрутил. Я только рассказал, что вижу.

Тут человек в безрукавке улыбнулся, поднял приветственно руку и вышел из комнаты.

12

Сильный удар хвостом по воде привел Умрихина в чувство. Ему казалось, что он еле выдержал напряжение разговора с человеком в безрукавке, хотя тот говорил спокойно и доброжелательно. Но когда плеснувшая вода обдала его с ног до головы, началось нечто еще более удивительное.

Время пошло назад, все быстрее и быстрее. Умрихин видел картинки, каждая из которых содержала целый эпизод его жизни, и они мелькали, сменяя одна другую. Он просто смотрел, не пытаясь что-то осознать и замечая только, что промелькнула молодость, студенчество, детство. Замелькали какие-то карапузы, коляски, пеленки… И Умрихин перестал быть Умрихиным.

Он увидел смутно знакомое лицо девушки, стоявшей на подножке трамвая. Всмотревшись, понял вдруг, что это его мать. Только очень, очень молодая. Притворно хмурясь, она говорила белобрысому парню, который оставался на тротуаре:

— А почему ты вообще решил, что я перед тобой отчитываться должна?.. Куда хочу, туда и иду.

Парень (это был его отец, в чем тот, кто смотрел сейчас на происходящее как бы со стороны, тоже не сомневался, хотя совершенно его не помнил) хотел ей возразить, что было заметно по его лицу, но то ли не решался, то ли не находил аргументов. Он растерянно пожал плечами, и трамвай двинулся с места, оставляя белобрысого позади, что выглядело совершенно нормальным развитием этой странной, неизвестно откуда взявшейся сценки.

Вокруг был туман, густой, непроницаемый. Но в стороне, куда направлялся трамвай, начали возникать, проявляясь все ярче и ярче, силуэты каких-то людей, зданий и даже животных. А парень быстро стал теряться в тумане. Уже казалось, что он так навсегда и останется там, позади.

И вдруг что-то неуловимо изменилось. Девушка, оглянувшись, сказала вдруг с досадой: «Да что ж ты стоишь, дурак-то какой», и спрыгнула на ходу, оступившись и чуть не упав при этом, а он кинулся к ней с вытянутыми руками, чтобы поддержать. Странным образом все возникшие вдалеке видения при этом пропали. Но туман не рассеялся.

13

Вначале был сон. Интересный сон.

Это был интересный сон. Сквозь него слышался шум машин на улице и голоса прохожих. Ярослав Панюрин, пришедший домой на рассвете жаркого августовского дня, морщился и хмурился от светившего в лицо солнца, но ни повернуться на другой бок, ни закрыть лицо не мог: слишком тяжело давалось каждое движение. Только лег, вот только сейчас. Закрыл глаза и почти сразу открыл. И все. Это что, отдохнул называется?

А теперь вставать. Ох, как тяжело. Что же тяжело-то так? Сразу вылезло из памяти вчерашнее: был у друзей. Вот почему так тяжело. У кого же? А, у Боба. Или это Боб с ним у кого-то был? Нет, он у Боба. Посидели-выпили.

Пора была вставать и идти на работу.

Но вместо этого, с трудом продрав глаза, Ярик Панюрин принялся оглядывать комнату. Что-то тут было не так, что-то озадачивало его. Но что?

Вроде, все привычно, обыкновенно. Стены оклеены обоями в фиолетовую полоску. Это первое, что бросалось в глаза любому сюда вошедшему — обои. Адаптироваться к ним было нельзя. Все, кто сюда заходил, рано или поздно начинали недоуменно коситься на стены: как в цирке у клоуна. И цвет слишком яркий, и полосы слишком широкие, и расстояние между ними какое-то ненормальное. Все так и тянет к себе внимание. Противоречит и логике, и вкусу. Можно сказать, что обои были главным элементом его квартиры. Мать клеила. Специально, наверно, по всей Москве искала такие. Чтоб как гвоздь вбить, чтоб уж наверняка.

Ярик недовольно засопел. Уж эта мать. Ладно, фиг с ними, с обоями. Может, чего другое странное не заметил?.. Он даже привстал на локте, заглянул куда мог. Да нет, ничего, все нормально. Ботинки валяются, брюки… кинул на стул, но не попал. Поднять бы надо. И снова его взгляд попал на обои. Переклеить, что ли? Потом, конечно, не сейчас.

Он скривил лицо и рухнул обратно на подушку. Нет, делать что-то противоречащее здравому смыслу он не станет. Есть обои — и ладно. Зачем клеить, если уже есть? Пусть даже такие. Он себе не враг.

Лежать на спине было правильно. Виден только потолок, никаких поэтому лишних мыслей. Никаких обоев. Это точно из-за них такое странное ощущение возникало. Точно, точно…

Постепенно он смог переключиться с обоев на что-то еще. Квартира эта осталась ему от отца. Тогда мать уже переехала к своему второму мужу. Давно это было, очень давно. В Союзе еще. Тогда нельзя было иметь две квартиры. Если в одной прописан, другую отдай. Вот так. Иначе мать царила бы и здесь, и там, и жизни не было бы. Уж он-то свою мать знает. Они сильно поссорились тогда, она не могла смириться с происходящим помимо ее воли. И вот однажды приехала, когда Ярика не было дома, и налепила эти обои. Доказывала, кто здесь настоящий хозяин. Наверно, ей специально везли откуда-нибудь… спецзаказ. Ярик не мог представить, чтобы такие обои делались серийно. Точно, точно, заказ… Для подрывной работы на территории противника. Хотел он после этого даже ключ у нее забрать, а то приедет вот так и еще чего-нибудь тут смастерит. Но как-то неудобно все же у матери отбирать. Оставил.

Однако странное чувство, преследовавшее Панюрина с момента пробуждения, вновь заставило его приподняться на локте и оглядеть комнату с растущим недоумением. Он честно старался сосредоточиться на этом неведомом беспокойстве, но фиолетовые обои снова завладели его вниманием. Вокруг были стены, а на стенах — они, медали. Панюрин, сопя, перевел взгляд куда-то вверх. Там, над диваном, где он лежал, поверх обоев висели его спортивные медали и грамоты разного достоинства — за первенство Союза, России, Москвы, Столыпинской конноспортивной школы, еще всякие. Это был набор для девушек, которые все равно не разбирались в них, поэтому награды висели все вместе — и ценные для Панюрина, и так себе. Но количество впечатляло, что и требовалось в таких случаях. Тут он раскрыл рот и замер. Вот что мешало ему жить и думать этим утром! Медали!

Ярик сразу забыл про обои и округлил глаза. В голове у него ясно оформилась мысль, что никаких медалей у него давно уже нет. Но почему?.. Он наморщил лоб, вспоминая.

Может, потому, что однажды приезжал Боб… в гости. Хотел выпить. Точно! Так и было. Что для друга не сделаешь… Сразу ясно вспомнился Боб, долговязый, со своей обычной улыбкой, продающий его медали на Новом Арбате перекупщику. Точно, так и было. Ярик вздохнул. Деньги кончились, спортивные подвиги давно в прошлом… В общем, продал и продал.

Магическое слово шнапс.

Не так это сейчас было важно. Главное, что продал. И пропил тогда же вместе с Бобом, про которого все давно знали, что он гипнотизер и алкогольный экстрасенс. Еще и не такие вещи пропивались, когда приходил в гости Боб. И звали его акулой за это самое потрясающее чутье насчет «шнапса» — где и когда можно выпить. Это был Боб, вежливый и мягкий в общении, но обладавший постоянной почти мистической уверенностью, что шнапсом жизнь его не обнесет никогда. И этого действительно никогда не случалось.

Панюрин встряхнул головой и Боб временно выпал оттуда, позволив снова подумать о главном: медали. Откуда они взялись? Прилетал волшебник и повесил обратно? Нет, нет. Все это с перепоя ему почудилось. Утро лирических размышлений — то обои в глаза лезут, то вот Боб вспомнился. Сейчас вот посмотрит — и нет там никаких медалей. Панюрин испуганно улыбнулся сам себе и вновь поднял глаза на стену над диваном, надеясь, что там ничего нет. Но оно было.

Ярик осторожно приподнялся и снял ближнюю. Командное первенство России. Как бы золотая. Он был в запасе, не выступал. Но медаль пришлась очень кстати, показывал ее потом девушкам с особым удовольствием. Большая, на самом видном месте повесил. Сейчас, однако, Ярик изучал ее почти с ужасом, осторожно рассмотрел большую стилизованную единицу, потом повернул другой стороной и внимательно изучил изображение прыгающей лошади.

Что было особенно удивительно, с этого момента время пошло назад, то есть теперь уже вперед, нормально, и он снова узнавал целые эпизоды, которые не вспоминались годами, но теперь вот выплыли из глубин памяти. Это был интересный сон.

Пока он разглядывал стены, из передней донесся щелчок замка, стук входной двери и характерные звуки, в равной степени и знакомые, и неприятные Панюрину. Он уставился в пространство и слушал. В этих звуках угадывались каблуки, сумки, шуршание целлофановых пакетов в этих сумках, какой-то особый треск расчесываемых перед зеркалом волос, после этого один-два сухих шмыга носом, для чего левая щека прижималась пальцем, так как нос был кривой и потому сам шмыгал лишь вполсилы. За шмыгами последовали непродолжительный вдох-выдох, как перед выходом на ковер для борьбы, и затем твердые и одновременно настороженные шаги.

Принадлежали они женщине уже пожилой, но полной желания вмешаться во все, что делает Панюрин, и все переделать как надо, то есть, по-своему, то есть, не так, как делает он. Услышав эти шаги, Ярик сразу пришел в себя и перевел на дверной проем, ведущий в переднюю, уже вполне осмысленный взгляд. Это была его мать.

Она вошла и встала посреди комнаты. На ней был серый брючный костюм и черные ботинки на высоком и крепком каблуке. Она озиралась вокруг с таким видом, будто оказалась на помойке. Панюрин проследил за ее взглядом — да, конечно… не убрано. Настроение его сразу упало гораздо ниже того уровня, где оно было никаким — то есть, стало скверным.

— Я не понимаю, что происходит, — сказала она сухо. — Уже десять часов, ты спишь… Рабочий день сегодня. У тебя не так?

— Ты бы звонила в дверь, что ли, — ответил Панюрин с дивана.

У него вновь появилось такое чувство, словно видит ее впервые. Решив, что и это со вчерашнего, он подумал, что не припомнит дня, когда ему хотелось бы ее видеть, и то, что они не здороваются, даже и лучше.

— Я не понимаю, — повторила она, опустив свои сумки на пол посреди комнаты, где стояла, и разводя руки ладонями вверх. Продержав их так некоторое время и не получив ответа, она продолжила: — Ты мне скажи, ты собираешься быть человеком?.. Или ты так и будешь лентяем и бездельником?..

— Мать, — сказал Панюрин. — Иди кофе выпей на кухне. Если найдешь. Мне встать надо.

С саркастическим выражением на лице она вышла из комнаты, а Панюрин встал и отправился в ванную. Когда он вернулся, мать уже пила кофе в комнате, сидя за столом.

— Нашла? — удивился он.

— Нет, конечно. У тебя даже сахара нет. Это я Сергей Сергеичу кофе купила. Тебе налить?

— Нет. У меня и без кофе башку ломит.

Панюрин сел на диван. У него еще и спину ломило от того, что спал неудобно.

— Голова болит, — поправила она презрительно. — А не «ломит». «Башку». Ты же студентом был. Филологом. Не забыл еще? Три курса закончил.

— Но у меня башку ломит, — повторил он безнадежно.

— Так. Ну ладно, — Мать пристукнула по столу ладонью, словно прекращая ненужный разговор. — Давай по делу. А то твоя болтология… Значит, так. Первое, что мне нужно знать: собираешься ли ты работать?

— Я работаю, — удивился Панюрин. Он действительно работал… И тут его прошиб холодный пот: это уже слишком. Он не мог вспомнить, где работает. Конюшню помнит, но он-то кто там?.. Наморщив лоб, попробовал еще раз… нет, не помнит. Неужели допился?.. Посмотрев по сторонам, он заметил за столом мать — та говорила что-то. «Это хоть… мать?» — подумал он со страхом. Вроде, это была она. Вроде, его мать. Вот это утро так утро…

— …так что это не работа!.. — услышал он словно издалека. — Я говорю о настоящей работе, где тебе будут нормальные деньги платить, и у тебя будет профессия.

— А… какая у меня работа? — спросил он, надеясь прояснить хоть что-то.

— Плохая! — категорически сказала она.

Какая бы работа ни была, Панюрину стало обидно. Особенно сейчас, с перепоя.

— А тебе-то что? — спросил он, подумав.

— Как что?.. — она демонстративно опешила. — Вот те раз! Мой сын не работает…

— Работает, — перебил он, убеждая этим, скорее, себя самого, чем ее.

— Это не работа!.. Мой сын не работает, — повторила она с той же интонацией. — Это раз. Два — это он ведет неправильный образ жизни.

— А как правильно? — спросил Панюрин.

— Правильно — это правильно. Ну, хватит! — почти выкрикнула она, заметив, что Панюрин собирается продолжать. — Я этой твоей болтовней сыта по горло. Хватит! Вот я живу нормально, Сергей Сергеич живет нормально! Мы живем правильно. А ты — неправильно.

— Вы хорошие, а я плохой, — проворчал Панюрин, не зная, впрочем, чем на это возразить.

— Да! Мы хорошие! — Она встала из-за стола и, твердо стуча каблуками, направилась к стеллажу с книгами. — Мне нужен словарь омонимов. Это третье, что я хотела тебе сказать.

— Нет его там, — сказал Панюрин, в памяти которого вдруг ясно возник его приятель по прозвищу Боб, совершенно пьяный, с дурацкой улыбкой на лице и словарем омонимов под мышкой, входящий в книжный магазин. — Я его продал.

Она всплеснула руками, сделала несколько шагов туда-сюда по комнате, остановилась на прежнем месте и вдруг всхлипнула, прикрыв лицо ладонью:

— Просто жить как все… чтобы прийти вот так к сыну, у которого все нормально, хорошо… а сын… — и она воскликнула, сжав руками и тут же театрально оттолкнув спинку стула: — Институт бросил — это я стерпела. На работу не ходит — ну… ладно. Но он теперь словари продает!.. Филолог-недоучка продает словари! И это мой сын!..

Дальше Панюрин почти не слушал. Он вдруг вспомнил странную череду снов, прошедшую перед ним этим утром, и, хотя конкретно ничего из них вспомнить не удавалось, реальные обстоятельства одно за другим восстановились в его уме. Посмотрев на часы, он вздохнул. В прихожей хлопнула дверь.

— Пока!.. — запоздало крикнул Панюрин вслед матери.

Пора была ехать на работу.

14

Полтора часа на жаре, и он вышел из тамбура электрички на подмосковной станции Столыпино, где находилась крупная конноспортивная школа. Сейчас там проходил сбор по выездке перед чемпионатом Европы. На сборе Панюрин и работал, как сотрудник ВНИИ физкультуры. Ну и тренировался немножко… Так, для себя.

Кратчайший путь от станции к конюшням был по тропинке через поле, потом по деревне. Но сейчас на поле, как это случалось по несчастливым дням, пасся бык. Панюрин боялся парнокопытных, а здесь какой-то изувер регулярно привязывал эту огромную скотину на длиннейшей веревке. Сейчас бык стоял почти поперек тропинки.

Панюрин остановился, решив вернуться и идти по шоссе, но тут впереди, издалека, из-за поля, где тропинка терялась между заборами, кто-то закричал:

— Ярик!

Присмотревшись, Панюрин узнал Таньку Весельчук, которая призывно махала рукой: давай, мол, скорей. Так вот же, показывал он двумя руками на быка между ними. Со скотиной-то как?

— Иди скорей, Ярик! — кричала Танька, которой оттуда, от забора, бык не казался страшным.

Пришлось идти. Скотина, хорошо, видимо, понимавшая мысли людей, перестала жевать и уставилась на приближавшегося Панюрина. Она стояла метрах в трех от тропинки. Ярик старался смотреть в другую сторону, всей кожей чувствуя опасность. В тот самый момент, когда он проходил мимо, бык жевнул слюнявыми челюстями, мотнул рогатой головой, дернул веревку, которая брякнула чем-то в траве, и от всего этого возник звук, вызвавший в Панюрине странное ощущение. Словно бы что-то очень знакомое, только вспомнить трудно.

Чувствуя внутри себя безвоздушное пространство, Панюрин миновал быка, и только после этого стал вновь видеть и слышать. Переведя дыхание, он вспомнил странный звук. Что-то вроде «пилль… панг!». Словно словами кто-то произнес.

Танька ждала у забора.

— Выруча-ай, Ярик. А?.. Выручишь?.. — протянула она просительно. — Ты чего, быка испугался?

— Я?.. Быка?.. — переспросил Панюрин, косясь на цепочку людей, спокойно идущих следом за ним по тропинке мимо быка. — Я, вообще-то, не тореадор. Ну да, испугался. Я их вообще не понимаю, этих вот…

Бык равнодушно пялился на прохожих и жевал траву.

— У нас в конюшне что-то красят, — продолжала между тем Танька. — А Кедр нервничает от этого запаха. Я его к тебе переставлю?.. На денек, а?..

Панюрин кивнул, приходя в себя.

Им было по пути, и они пошли рядом. Танька, обрадовавшись, еще что-то говорила, Панюрин же, которого инцидент с быком погрузил в неожиданно лирическое настроение, вспомнил, как они с ней дружили, еще когда занимались в секции, а потом даже очень дружили, все больше и больше, но тут встретился Весельчук, тренер из Арефьевского конзавода, и она вышла за него замуж. Это было очень быстро. Весельчук — хороший мужик, они дружили и с ним… И вот теперь он ее тренер, а она в сборной. Для чего и выходила за него. Все правильно.

Здесь, в Столыпине, тоже была пыльная листва, как в Москве. Жара почти тридцать, и это прямо с утра. Недоспавший Панюрин старался держаться в тени и зорко посматривал по сторонам, опасаясь новых быков. Вчера был в компании, посидели, выпили. Сильно выпили. Пилль… панг, сказал ему бык. Чем-то утренние сны напоминало. Но вспомнить опять не удалось.

В конюшне, где стояли в основном лошади из учебной группы, было несколько пустых денников. Один из них был занят инвентарем; проходя мимо, Панюрин увидел в нем сидящего на перевернутом ведре конюха из местных, по прозвищу Безумий.

Сейчас Безумий был трезв и мрачен, но приближалось время завтрака (а для Безумия — обеда, поскольку конюхи начинали работу очень рано), и все еще было впереди. Поэтому Панюрин отослал его от греха, попросив выяснить насчет опилок для денников. Где-нибудь там пусть и пьет свой обед.

Вскоре пришла Танька с Кедром, гулко процокавшим по бетонному полу, и поставила его в пустой, без подстилки, денник, на который показал Панюрин. Оглядев непривычную спартанскую обстановку, жеребец замер, потом задрожал верхней губой и взволнованно фыркнул.

— И здесь опилок нет… Ну ничего, до завтра постоит, а там я заберу, — торопливо сказала Танька, выходя из денника и задвигая засов. — Корм сама принесу, скажи конюхам. Недоуздок пусть не снимают. И еще, Ярик… все это между нами, ладно?.. Ну, у нас там свои отношения, — она кивнула куда-то в сторону, имея в виду, очевидно, сборную. — Не говори ничего. Ладно?

— Ладно, — безразлично согласился Панюрин: вот уж тайна так тайна.

Проводив ее взглядом (как ни верти, а она ему до сих пор нравилась), он переоделся и пошел седлать рыжего трехлетнего жеребца, купленного недавно Столыпинской школой со скачек. На нем Панюрин пока и тренировался.

15

Задумано было очень хорошо, но получалось не так и не быстро. Торпин прилагал титанические усилия, чтобы привлечь к себе во внешности Умрихина внимание женщин, но те будто сговорились. Не хотели принимать его всерьез, и все тут.

Конечно, физически тот развит был не очень, и роста невысокого, но потенциал кой-какой имелся — ноги не кривые, да и лицо… ну, не противное. Конечно, если быть пристрастным, то торчала грушеподобная голова его над хилыми, никогда не знавшими спорта филологическими плечами, похожая на чудом проросший тут гриб-дождевик, и поражала несоответствием размеров. Но зато жена какая — к ней так и липли все подряд, а она ведь его предпочла, значит, было в нем что-то важное. И пришлось Торпину хитрить.

Усадив Умрихина перед выключенным телевизором отдыхать, он вызвал в Светланином подсознании желание одеться поэкстравагантней. Та охотно реализовала идею неумелого по части женских хитростей пина. Все, что было карнавального в гардеробе, все оказалось на ней. Довольный Торпин отправился на улицу.

Встречные женщины оглядывали его кто гневно, кто презрительно, а кто и насмешливо, и на этом основании он понял, что они ревнуют. Значит, попал в точку. Мужчины провожали Светлану взглядами, выражавшими нечто сложное.

Торпин вышел на большую, полную людей улицу. Неспешно дефилируя мимо ближайшего магазина, он вдруг увидел ту самую женщину с рыжими волосами, за которую однажды чуть не пострадал, находясь в Умрихинской шкуре. Немного понаблюдав со стороны, он увидел, что к ней направляется тот самый человек с лопатообразным носом, тащивший его тогда в подворотню. Он держал в руке бутылку и ругал кого-то, оглядываясь через плечо на двери магазина.

Сразу приняв решение, Торпин подошел к ним. Лопатообразный, увидев его, остановился и оглядел Светланин наряд с большим вниманием. Рыжая женщина нахмурилась, но молчала. Торпин передал было инициативу Светлане, как делал обычно, не будучи уверенным в своем знании местных обычаев, но та словно заела. Не включалась. Стояла и смотрела, будто не она, а к ней подошли. Испуганный непонятной заминкой, Торпин послал сильный импульс, перетряхнувший все Светланино подсознание и прочистивший рефлексы.

Получив такого пинка, та подпрыгнула на месте из-за резко сократившихся мышц и звучно выдохнула, проверяя возможности голосовых связок.

— Да что ж это тут… такое, — жалобно сказал лопатообразный, пятясь. — Как в этот магазин, так говно какое-нибудь!..

— Подождите!.. — очень энергично заговорила вдруг Светлана, которую встряска, видимо, привела-таки в рабочее состояние. — Послушайте!.. У меня к вам интересное предложение…

И изложила готовому пуститься в бегство человеку с бутылкой задуманное Торпином.

План оказался и впрямь неплох. Лопатообразный клюнул сразу, а его подруга, по виду очень недовольная, хоть и не сразу, но дала себя увлечь.

Дома ждал Умрихин. Торпин пустил в квартиру гостей, а сам пересел в него, оставив Светлану действовать самостоятельно. И поначалу все шло хорошо. Они выпили, допили, еще выпили, потом выпили то, что было заготовлено дома, и в результате всего этого дошли до стадии выполнения эксперимента. Торпин, вполне довольный тем, как вела себя Светлана вне его управления, перебрался в нее. Наступал важный момент. Требовалось вмешательство разума, знающего цель производимых действий.

Схему поступков он взял из Умрихинского ума, покопавшись в невыраженных и нереализованных желаниях. Там хранились виденные на различных экранах способы стыковки двух вариантов людей. Часто они были безобразны, но Умрихину нравились. А желания его, самые тайные из всех, находившиеся за множеством запретов и стереотипов, состояли в том, чтобы всё это неприличие (слово, наиболее понятное самому Умрихину) выполняла Светлана.

Поэтому теперь, управляемая пином, она включила музыку и начала раздеваться.

— Ага! — воскликнул лопатообразный пьяным голосом, обращаясь к подруге. — Вот, смотри!.. Какая, а?..

Он вскочил с дивана, где сидел, развалясь и держа рыжеволосую за плечи, подскочил к Светлане и стал помогать.

— Ну ты, Ко-оль… — протянула подруга с сомнением. — Чего еще…

Передав Светлану лопатообразному и воодушевленный явным успехом, Торпин кинулся к Умрихину: оставленный без внимания, тот, как и Светлана возле магазина, почему-то не стал поддерживать инициированное Торпином веселье, а вяло опустился на стул и замер, глядя в пространство. Обеспокоенный пин ударил и его импульсом, да посильней, предположив засорение каких-нибудь неведомых ему механизмов. Умрихин взвился как подкинутый пружиной, гаркнул, прочищая связки, и пустился в пляс посреди комнаты, чуть не сбив с ног лопатообразного.

Торпин пытался остановить его, озадаченный этим внезапным танцевальным включением, из-за которого и сам задыхался теперь в слабом Умрихинском теле от непривычных тому нагрузок. Причина, как он смог быстро установить, крылась в детстве, когда маленького Умрихина, стыдившегося появляться перед всеми на сцене, родители заставили заниматься в танцевальном ансамбле. Но выключить это воспоминание не удавалось. Крича «Эх! Эх! Эх!» и приседая, Умрихин врезался в накрытый стол, перебив почти всю посуду, после чего остановился сам.

Лопатообразный уже вновь сидел на диване, держась за рыжую подругу и со страхом глядя на происходящее. Видимо, сомнения его в благонадежности магазина вернулись с новой силой. Умрихин лежал на полу, отдыхая и тяжело отдуваясь.

Торпин перебрался в Светлану и кинулся исправлять ситуацию. Он подсел на диван, прислонился к напуганному гостю и завел отвлеченные речи, используя Светланино воображение. Постепенно и лопатообразный, и подруга успокоились. Выпили еще. Умрихин так и лежал на полу, но по крайней мере никому там не мешал. И дело пошло на лад.

Вскоре Светлана с лопатообразным, раздевшись, залезли на диван, а Торпин, забравшись в Умрихина, заставил того заняться рыжеволосой подругой. Но тут отключилась Светлана.

— Эй!.. Эй!.. — тормошил ее лопатообразный. — Что за хрень снова!.. Эй!..

Торпин полез в Светлану. Опасаясь давать снова сильный импульс, он потихоньку заставил ее ответить на ухаживания лопатообразного, вернулся в осевшего на пол Умрихина и, идя у ситуации на поводу, потащил рыжеволосую под диван, на что та неожиданно легко согласилась, хотя диван был низким и свободно лежать под ним могли разве что ботинки или еще какие-нибудь брошенные вещи. Почти достигнув цели, когда у обоих частей было по партнеру, Торпин, обосновавшийся в Умрихине, увидел вдруг голые пятки убегавшего лопатообразного.

Попытавшись быстро выбраться из-под дивана, он застрял и долго толкался и боролся с рыжеволосой подругой, которая тоже захотела вылезти и которой тоже не хватало для этого места. Поднявшись, наконец, на ноги, он увидел Светлану. Та сидела совершенно голая на диване, глядя перед собой пустым взглядом и не шевелясь. Лопатообразный, бормоча что-то про хрень, прыгал на одной ноге в углу, надевая брюки.

Торпин скакнул в Светлану, но Умрихин при этом обвалился на пол с таким стуком, словно это была куча книг, чем вызвал новый взрыв испуганных восклицаний своего гостя. Рыжеволосая подруга тоже спешно одевалась, оглядываясь на диван и ругаясь гораздо более внятно и крепко, чем ее приятель.

Торпин поднял Умрихина, усадил его на диван рядом с женой и, перетекая то в одного, то в другого, но не заставляя их двигаться, принялся размышлять. Хлопнула дверь за гостями.

И Торпин, всегда думавший быстро, принял очередное решение.

16

Были в Пильпанге разные люди. Пути их с путями Аскета не пересекались, пока глупый Торпин не смешал все карты. Повлекло это за собой события серьезные и значительные, способные даже вызвать катаклизм.

Первым среагировал на них человек, не обладавший ни особой силой, ни властью, но так уж сложилось: пока медлили сильные, на свободное место вышел тот, кто просто взял и вышел.

Звали его Готманов. Был он образован и умен. К тому же молод, приятен лицом, а его состояние — там, в Городе — позволяло ему вести интересную и содержательную жизнь. Месяц назад он придумал использовать Игру для восстановления исторической реальности, факты которой перевирали друг друга и не подтверждались ничем. А ему очень хотелось знать правду. И начал он с пропавшего реликта, гомункулуса (так это существо называли ученые, никогда в глаза его не видевшие) по имени Торпин, выращенного мрачным аскетом в лесах Пильпанга, где не было ни пространства, ни времени, ни других форм порядка.

Факт существования Торпина зафиксировали мощные компьютеры спецслужб Президента, они же установили, что тот выполняет функцию робота-разведчика. А затем в научных кругах стало известно о бегстве Торпина. И с этого момента началось замалчивание.

Готманов полагал, что существо это, перепугавшее фактом своего существования всю пильпангскую науку, далекую от знаний и методов аскета, исчезло не случайно. Слишком большой парадокс являл собой Торпин, и слишком большую угрозу в себе таил. Он мог стать и знанием, и мощным оружием. А оружие случайно не исчезает. Так рассуждал Готманов.

Власти отказывались от любых комментариев. Словно бы ничего такого и не было. Но как раз это молчание и говорило само за себя, поэтому Готманов с него и начал. С Торпина.

17

Готманов, аспирант-философ Президентского Университета, поставил машину в гараж. Вышел на улицу. Вдохнул всей грудью прохладный ночной воздух. Тревожное напряжение внутри не отпускало целый день, однако сомневаться теперь поздно. Теперь вперед.

Только что он говорил со своим старым, еще детским приятелем Сопелей, компьютерным самодельщиком, работавшим на радиорынке в маленькой мастерской под названием «Ремонт всего» и жившим в Спальном Поясе. По социальному положению он в друзья Готманову больше не годился, но Готманов ему не дружбу и предлагал. Заработок, да и вообще интересно.

От денег Сопеля отказался. Возможно, из суеверного отношения к Игре, с которой предстояло работать. Но, как бы там ни было, теперь у Готманова самая квалифицированная поддержка, какую только можно себе представить. Сопеля один из лучших самодельщиков Спального Пояса, это известно многим.

Панг висела над Городом как большой белый фонарь, светивший мягким светом. Сегодня она была идеально круглой формы. Постояв немного в раздумьи, Готманов вспомнил лекцию, посвященную языку ночного светила. В сочетании с закатным положением, в котором Пиль провел целый день, круглая Панг теперь могла означать только одно: все тайное становится явным. Сейчас это в точности отражало состояние дел Готманова.

В очередной раз подивившись гармонии, правящей миром, он пошел спать.

18

С утра Готманов приехал в Университет, вызвал с лекций Надю и рассказал ей все. Он не сразу, конечно, на это решился, но Сопеля поставил условие: у каждого должен быть компаньон, помощник. А кто кроме Нади? К тому же Готманов считал, что риску помощник подвергаться не будет. Ее дело просто наблюдать.

Надя была студенткой пятого курса. Философ, какого не было еще в Пильпанге: худенькая блондинка с кудряшками, не любившая ни о чем долго думать. Она вначале испугалась Игры. Потом снова испугалась, но уже другого — полиции. Потом испугалась в третий раз, когда поняла, что Готманов хочет восстановить в Игре то, что утаивалось властями.

«Ведь это же опасно!» — воскликнула она, подняв на Готманова свои голубые глаза. Однако стать компаньоном согласилась решительно, не переставая пугаться и задавать вопросы с чисто женской практичностью: ни один об эксперименте, но все о безопасности и прочих условиях. То есть о том, о чем Готманов еще и не думал. Проговорив час, они поехали в Спальный Пояс.

Пиль находился в зените с самого утра. Прекрасно, думал Готманов, посматривая через затененное сверху лобовое стекло машины на светило. Все способствует ясности. Все вовремя.

Они приближались к веренице огромных зданий, выцветших от времени — Спальному Поясу, окружавшему Город стеной. Здесь бурлила жизнь, словно в коралловом рифе. Своеобразно, конечно, бурлила. Правительства были тут в каждом доме, а службы Президента приходили с боем, набегами, как кочевники. В перерывах набегала мафия. Но Спальный Пояс не зависел ни от тех, ни от других.

Возможно, это и был настоящий Пильпанг.

19

Сопеля ждал их в кафе, возле того же столика, за которым они говорили вчера. Рядом с ним стоял толстый черноволосый парень в очках. На столике стояли четыре стакана с соком.

— Потоцкий, — представил его Сопеля. — Грэг. Мое доверенное лицо. Тоже компаньон, вот как у тебя. Не такой, правда… интересный. Но он хозяин «Ремонта всего». Я у него работаю.

Они оба не спускали глаз с Нади. Сопеля — настороженно и с сомнением, а Потоцкий так просто пожирал ее взглядом. Это было попадание в точку. Готманов, увидев сок, собирался было усадить ее за стол, но Сопеля, продолжая стоять, залпом осушил один из стаканов. Вытерев губы тыльной стороной руки, он внимательно посмотрел на Надю, вздохнул и спросил у Готманова:

— Ты свой сок будешь?

Тот пододвинул ему стакан. Сопеля выпил и его залпом, после чего стал смотреть уже не так напряженно.

— Хороший парень, — сказал он Наде, показав пальцем на Готманова. — Ничего такого, чем у нормальных людей компьютер набит. Никакой порнографии, ни-че-го… Искал, искал… Скукота одна. Наука, Торпин этот. Вы ведь знаете, что он каким-то пином интересуется?.. Знаете, что такое пин?.. Вот он наверняка не знает.

Сопеля снова ткнул пальцем в сторону Готманова, уже вполне доверительно подавшись к Наде.

— Ты чего, праздновал вчера? — спросил Готманов.

— Сейчас тебе праздновал, — возразил Сопеля, выпрямляясь. — Я бы попраздновал, да пришлось всю ночь возиться… с этим вот со всем. Закупорился там… Водопровод по ночам у нас отключают, а из воды одно вино… Пить-то ведь надо что-то.

— Дай ему сок, — сказал Готманов Наде.

Она подвинула стакан к Сопеле. Тот посмотрел на него, вздохнул и выпил.

— Спасибо, — поблагодарил он, взял стакан Потоцкого и тоже выпил. — Ну вот, теперь ничего еще. Так вот. Оформил я этого пина — лучше не бывает. И программа постепенно сама все доделает… уже доделала, наверно, — он посмотрел на часы. — И попадешь ты в точную модель того, чего хочешь, и все будешь знать… чего еще не знаешь. И попутно компьютер будет тебе добавлять и добавлять… А сейчас — ко мне. Там я покажу, что да как. А к тебе потом через сеть переброшу.

Покосившись на пустые стаканы и вздохнув, Сопеля направился к выходу. Все пошли за ним.

— Только учтите, — очень серьезно добавил он на ходу, подняв палец. — Все мы, вчетвером, что-то знаем. Больше — никто. Дело секретное.

Готманов почувствовал, что Надя снова испугалась, и взял ее за руку.

20

В электронике Сопеля всегда был непревзойденным профессионалом. Мало кто из знакомых даже помнил его настоящее имя, потому что он с детства принадлежал к тесному кругу электронщиков, известных друг другу не по именам, а по прозвищам. Здесь его и звали Сопелей. Совпало так, что примерно в то же время, когда Сопеля достиг в своем деле полной самостоятельности, появилась Игра.

Она сложилась из трех самостоятельных изобретений. Первым была программа, соединявшая все игры в сети и переводившая по ним игрока в зависимости от его поступков. Второе изобретение позволяло давать персонажам внешность известных людей, актеров и даже самого играющего. А третьим было вживление играющему микрочипов, что создавало полную иллюзию реальности. Экран больше не требовался. Игрок видел все происходящее в Игре словно внутренним зрением, сам становясь героем своей игры. Микрочипы принимали сигнал от передатчика, находящегося даже на очень большом расстоянии. Игрок существовал при этом как бы в двух реальностях и мог выбрать в качестве основной любую из них.

Вскоре «Игра с активным началом», как назвали ее официально, была признана наркотиком и запрещена. За дело взялись службы Президента. Они быстро прекратили Игру в Городе, перехватывая сигналы, перебивая и заменяя их своими, более мощными, и таким образом отловили и отучили почти всех игроков. Оставшиеся прятались по своим квартирам, не представляя опасности для общества.

Но в Спальном Поясе дела обстояли хуже: люди кинулись в иллюзию, и помешать им не мог никто. Игра была интересней, чем обыденность. В ней условия выбирал сам человек, и становился он тем, кем хотел стать. Игроки получали от своих домашних компьютеров пространственно не отличимую от реальности картинку, соединявшую их с еще одной жизнью, где они являлись персонажами по своему выбору, хоть стрекозой, хоть королем пиратов — кем угодно.

Активный сюжет усложнялся по ходу Игры и затягивал играющего так, что во многих случаях возврата уже не было. Игроки ходили по улицам с отсутствующим видом, они не знали, где их настоящая жизнь, и могли напасть на прохожих, спутав реальность с Игрой, могли кинуться бежать, могли заболеть и даже погибнуть, просто так, без видимых причин, потому что погибали в Игре. Они забывали есть, так как ели в Игре. Их находили в одиноких квартирах, на тротуарах, в туалетах; их собирали как мусор и даже не заводили уголовных дел, списывая по специально учрежденной статье.

Только элита Спального Пояса — компьютерные самодельщики — не зависели в такой степени от виртуальных влияний. Здешнее население постепенно превратилось в их подопытных пациентов. Многие из умельцев при подключении к Игре все новых и новых желающих обходились даже без чипов. Они делали наколки, рисунки особой краской на коже, действовавшие как чипы, и еще много всякого. Они наоткрывали такого, к чему официальная наука Президента еще даже и не приближалась.

А Сопеля, чем и заслужил известность в своих кругах, разработал такой прием. Брал факты (отправление транспорта, прием у врача, любая трансляция) и вставлял их в программу, связывая персонаж с реальностью. А программа выдавала модель дальнейшего развития событий, почти ничем не отличавшуюся от настоящей.

Этим и надумал воспользоваться Готманов.

21

Через полчаса он, Надя и Сопеля, втроем, без Потоцкого, который остался в своем «Ремонте всего», втиснулись в маленькую, как шкаф, квартирку Сопели. Точнее, маленькой была та ее часть, которую хозяин отвел для себя. Все остальное пространство, очень даже приличное по площади, было настолько забито аппаратурой (в основном той, что на запчасти), что там не то что яблоку упасть, виноградине до пола было не докатиться.

Надя разволновалась и держала Готманова за руку, как на перроне перед разлукой.

— Ну, давай, — сказал Сопеля. — Надо чипы поставить.

Он включил электронный щуп и стал медленно водить им по правому виску Готманова. Иногда щуп принимался тоненько пищать, но Сопеля не успевал остановить руку и проскакивал нужное место. Примеривался он долго. Наконец, когда писк стал непрерывным, нажал кнопку на щупе.

— Ой, — сказал Готманов. Надя впилась в его руку ногтями, отчего он еще громче сказал: — Ай!..

— Ты чего? — удивился Сопеля. — Эффект, что ль, какой-то?

— Насквозь прошло.

Сопеля молча уставился на него, осмысливая услышанное.

— Что там может насквозь пройти? — спросил он наконец. В голосе его не было уверенности. — Там же масса-то всего… меньше пыли.

— Вот я и чувствую, пыль летит.

— А-а, — догадался Сопеля. — Шутим. Юмор на операционном столе.

Он приставил щуп к другому виску и, дождавшись непрерывного писка, нажал кнопку.

— Ну вот, — сказал он, отложил щуп и поднял руку.

В глубине заставленной приборами квартиры прямо в воздухе возник экран монитора. Сопеля сделал ему пальцами. На экране высветились названия и символы.

— Ну? — спросил он. — Сосредоточься. Видишь?

И вдруг Готманов увидел. Это были словно полупрозрачные очертания стен, дверей и окон вокруг него. Но не те, что относились к Сопелиной квартире, а другие. Они создавали странное впечатление, даже пугали. Готманов пристальнее посмотрел на прозрачные контуры, и те вдруг проступили ясней, словно в ответ на его внимание. Словно бы проявились, вышли на первый план, затмевая собой заваленную аппаратурой комнату. На миг Готманову даже показалось, что он видит только эту, новую квартиру. Там были стены, окрашенные вертикальными фиолетовыми полосами, и окна, в которые пробивался яркий солнечный свет. И еще зеленые ветки деревьев за окном.

Он решил подойти поближе к окну, сделал шаг и стукнулся обо что-то подъемом стопы. Сделав рефлекторное движение, врезался в это и второй ногой, дернулся, потерял равновесие и повалился вперед, на металлические корпуса и детали Сопелиных приборов. Это было так больно, что он взвыл и скрючился среди железок.

Надя ощупывала его, повторяя:

— Болит?.. Болит?.. Болит?..

— Что за человек такой, — бормотал Сопеля, протиснувшись к маленькой панельке на столе, заваленном электронным хламом, и что-то на ней делая. — То его пылью насквозь прошибло, то к свету кидается, как этот… таракан. То есть, тот, наоборот, в темноту. Ну вот, теперь проще будет. Теперь пристально посмотри на прежние контуры… ну, эти, настоящие. Видишь?.. Все на место встало. А то эта настройка была для Игры, для крутых… Профессиональная, считай. Игроки-то назад не торопятся. Так что не забывай, кто ты есть — и порядок будет.

Готманов был весь ушибленный. Настолько, что даже говорить не мог. Отсидевшись немного, он захромал в сопровождении Нади домой.

Немного позже, когда он уже у себя дома запускал Сопелину программу, ему вспомнилось, что тот говорил про комнату со стенами в фиолетовую полоску. Это было единственное место, соединявшее с гомункулусом. Но почему, Сопеля не знал. Он сказал, что обшарил всю сеть, но никаких логически объяснимых путей к Торпину не вело. И только эта непонятная комната соединяла.

Обнаружил ее специальный Сопелин поисковый жучок, предмет зависти многих других специалистов, способный при необходимости залезть хоть в карман к Президенту. На полосатой комнате и была построена вся программа. Программе Готманов был рад, а про комнату не понял.

22

Никогда он не видел ничего подобного. Гигантский город, полный шума и машин, с тяжелым влажным воздухом. В архитектуре полная эклектика, то же в одежде и в самих лицах людей. Вначале Готманов даже подумал, что Сопеля что-то не то наворочал. Но постепенно заметил в происходящем систему.

Программа сама ставила его в такое место, куда никто не смотрит. Свобода была полной. Постепенно он почувствовал восхищение Игрой. Гигантское сооружение. Целый мир. Все движется, звучит, сверкает, и все настоящее, все на самом деле.

Еще совсем недавно, придя от Сопели домой, он включил компьютер. Не потому, что был готов, а потому, что программа уже поступила. Надя не хотела так торопиться, но он не мог ждать. И снова оказался в тех же фиолетово-полосатых стенах. Это оказалась целая анфилада одинаковых комнат, и он шел по ним, пока не попал в одну неожиданно темную, ночную.

Заинтригованный Готманов откуда-то знал, где выключатель. Зажег свет. В комнате была обстановка, на диване сидел кот и щурился. Но главное, чем отличалась комната от остальных, это прихожей и дверью. Подергав замок, Готманов открыл его.

И вышел на лестничную клетку.

Теперь он был в незнакомом городе и интуитивно знал, что делать дальше. Мимо прошел человек, и Готманов последовал за ним — в подъезд, в квартиру. В комнату.

Человек лег на диван. Средних лет полноватая женщина, смотревшая на вошедшего как на пациента (Готманов сразу это почувствовал), посидела на стуле, закрыв глаза, потом придвинулась и стала ставить возле лежавшего руки то так, то эдак. Готманов понял, что она делает. У них в Университете преподавали похожее на спецкурсе по нетехнологическим миросозерцаниям.

Он постарался вспомнить, сосредоточиться, надеясь, что здесь, в программе Игры, это тоже получится.

И получилось. Он увидел. Женщина гнала светящийся поток через путаные тонкие структуры тела человека на диване. Готманова вдруг затрясло. Не понимая, в чем дело, он взглянул на женщину, не успев перейти на обычное зрение. И увидел нечто странное.

Над ней висел знак Пильпанга. А за ее спиной притаилось существо, старавшееся, чтобы Готманов его не увидел. Но тот шагнул в сторону, откуда существо было видно полностью, и некоторое время они сверлили друг друга взглядами. Женщина не замечала их.

Это же… это он, понял вдруг Готманов. Торпин!..

Его догадка мгновенно изменила все. За окном дружно заорали вороны, свет в комнате мигнул, а гомункулус метнулся к женщине и исчез, растворился в ней. Было видно, как он, превратившись в пятно того же цвета, что и символ, висящий над женщиной, мелькнул в ее ауре и перетек через руки в поясницу человека на диване, скрывшись в его теле. И чуть погодя тот завопил, да так страшно, будто дурной сон увидел.

В следующий момент все исчезло. Готманов находился теперь в пустом помещении с фиолетовыми полосами на стенах. В нем не было окон. Дверей тоже не было. Он находился в замкнутом пространстве.

Нашел, подумал Готманов, еще даже не испугавшись этой новой странной комнаты. Нашел. Вот он где, гомункулус. Но какой огромный… Представление Готманова об этих существах было очень приблизительным. Таким, как учили в Университете.

Он собрал мысли, вспомнил, что надо делать. Стал искать контуры стен той, своей квартиры. Но не нашел, за что зацепиться взглядом. Ни углов, ничего. У него закружилась голова. Однако страха все еще не было. Теперь хорошо бы определить, где это все… происходит. И что дальше.

Он обвел взглядом полосатое пространство вокруг и вдруг подумал, что не могло такого быть в программе. В ней он бы только наблюдал. Но то, что произошло, не было похоже на наблюдение. Все это было слишком реальным.

23

Она прибежала в «Ремонт всего», когда Сопели на месте не было. Потоцкий, увидев Надю, выскочил навстречу.

Хоть он и не любил вмешиваться в тайны Сопелиных клиентов, однако уж очень ему эта девушка понравилась — блондинка с завитушками, немного худощавая, как раз во вкусе грузного, черноволосого, губастого и очкастого Потоцкого. Поэтому он обрадовался, что она одна, и, выскочив из павильона, предложил дождаться Сопелю в кафе напротив. А то в других местах прослушивают, они с Сопелей проверяли… Ей ведь Сопеля нужен?

— Да, — не очень уверенно сказала Надя. — Не знаю…

— Ну, значит, он, — убежденно кивнул Потоцкий.

В кафе, кроме них, никого не было. Он заказал себе пиво, Наде сок. Она же любит сок?

— Да, — все с тем же сомнением в голосе кивнула Надя. — А скоро он придет?

Этого Потоцкий не знал, но постарался ответить уверенно, что через полчаса. После чего стал рассказывать анекдоты и приключения из собственного опыта.

Девушка выглядела напуганной, а Сопеля все не появлялся. Но Потоцкий не хотел ничего замечать и заливался соловьем, используя момент, хотя явно врал все подряд. Тогда Надя нервно вздохнула и сказала, перебив его на середине фразы:

— Ну ладно. Я с вами поговорю, раз он не идет.

— Нет, нет, — принялся было возражать Потоцкий. — Сопеля где-то тут, сейчас он…

— Мне кажется, — сказала Надя, не слушая его, — как бы это… он куда-то не туда попал. А что делать, я не знаю. Вы мне должны помочь.

— Сопеля? Не туда?.. Кто? — упавшим голосом спросил Потоцкий. — А, он… Вот тот, с которым вы… Я помню.

Сразу замолчав, он принялся постукивать по столу ногтями и стучал так, пока Надя не продолжила:

— Он упал, почти сразу, как включился. Так и лежит с тех пор. Дышит слабо. Может, врача вызвать?

— Нет, — быстро сказал Потоцкий. — Что угодно, но не это. Иначе всех нас… А ему это не поможет. Ладно, сидите тут. Придется Сопелю искать. Только не уходите никуда.

Он вышел из кафе, огляделся и решительно направился на радиорынок, где довольно быстро нашел Сопелю.

Тот пил пиво с такой откровенной шлюхой, что даже не избалованный приличными девушками Потоцкий удивился. Однако извинился вежливо, отозвал Сопелю в сторонку и объяснил ситуацию, после чего тот молча побежал через радиорынок к кафе, где ждала Надя. Через полчаса (пришлось взять такси) они все уже были в квартире Готманова.

24

Сопеля проверил компьютер Готманова, подозрительно косясь на экран: там были вертикальные фиолетовые полосы, весь экран в полосах. И никакого движения.

— Что за фигня… — пробормотал Сопеля.

Он стал тереть ладонью лоб, соображая. Полосы на экране были той самой картинкой, которую видел в этот момент и Готманов. Такую возможность давали чипы. Если Готманов спит, значит, на экране его сон.

Сопеля принялся тереть лоб еще сильнее, теперь уже от растерянности. Что-то не сходилось. Персонаж игры мог, конечно, спать, но когда спал сам игрок, программа выключалась. Кто же спит теперь? Ходили, конечно, в среде самодельщиков всякие истории о неизведанных возможностях Игры, но не с этой программой. Эта — Сопелина, и он за нее ручается… Хотя, хотя, хотя…

Он тер лоб, оттягивая момент, когда придется принять решение. Но оно было единственным, это решение, и заговорить пришлось.

— Слышь, Грэг, — позвал он Потоцкого в полном отчаянии. — Придется лезть туда. А ты на страховке постой.

Потоцкий засопел у него над ухом: он стоял рядом, почти за спиной, а сопел недовольно, потому что тоже очень не любил такие вот проблемы.

— Я не знаю, что еще делать, — продолжил Сопеля, то ли оправдываясь, то ли убеждая Потоцкого.

Он старался как следует все обдумать, но мешало тревожное предчувствие. Все манипуляции с Игрой, точнее, с использованием ее не как игры, а с любой другой целью, могли вестись только под крышей служб Президента или мафии. Самодеятельность каралась жестоко с любой стороны, кто бы ни заметил ее. Видимо, знали и те, и другие что-то такое про Игру, чего не хотели выпускать из рук.

Правда, был еще один, очень маленький, шанс. Сопеля переставил щуп на вытяжку и довольно быстро убрал у Готманова чипы. Подбежал к экрану. И уставился на него, открыв рот. Там шумел Спальный Пояс, площадь перед радиорынком. Обычная всегдашняя толпа. Но не это ошарашило Сопелю.

В «Ремонт всего» стояла очередь. Это было уж слишком. Никогда не случалось такого. Дурит программа.

Ладно, решил Сопеля, делать нечего, вперед. Храбрецом он себя никогда не считал и сейчас боялся отчаянно, но ничего не делать было еще страшней.

Перезарядив щуп, он протянул его Потоцкому, чтоб тот помог: Сопелю всегда раздражал вид человека, самостоятельно вводящего себе чип, будто застрелиться решил. Иногда по полчаса люди стояли, держа щуп у виска.

— Ну, — торопил он Потоцкого. — Ну. Ну?…

Неожиданно Сопеля заметил устремленный на себя чей-то взгляд. Он даже вздрогнул. Человек этот сидел в глубине комнаты, в самом темном углу. В кресле. Кулаки его были прижаты к подбородку, вся поза выражала физическое напряжение. Это была Надя. Сопеля вздохнул и отвел глаза.

Когда чипы были поставлены, наступил самый неприятный момент. О том, чтобы лезть вдвоем в одну индивидуальную программу, разговоры ходили, и, вроде, кто-то так делал, и даже разработки такие были. Но Сопеля, будучи самопальщиком, мог полагаться только на свой опыт: такие знания составляли капитал специалиста вроде него, поэтому ими не делились. Все же это была Игра, а не типовая стрелялка, в которую хоть всем городом играй.

Он постоял перед компьютером, собираясь с мыслями, и кивнул Потоцкому: включай. В следующий момент он увидел перед собой зыбкие очертания другой комнаты, а в ней — человека. Решив, что это Готманов, и обрадовавшись, Сопеля сосредоточился на призрачной фигуре, делая ее яркой и плотной.

Но человек оказался совсем не тем, кого он надеялся увидеть. В проявившемся пространстве Игры стоял незнакомец в черном костюме. Он поднял пистолет, и Сопеля увидел прямо перед лицом круглое отверстие дула с нарезкой по краям.

— Вот ты где, — произнес человек громко и удовлетворенно, и из дула полыхнуло огнем, сначала беззвучно, а затем Сопеля услышал страшный грохот.

Все последующие ощущения — тупой удар по голове, стук от чего-то упавшего, пол перед глазами, а сквозь дверной проем — окно, свет и ветки деревьев — все это Сопеля потом тщательно постарался забыть.

Он рухнул на пол комнаты Готманова, вопя изо всех сил, чем до полусмерти напугал толстого Потоцкого. Тот прыгнул было в сторону, однако, вспомнив, что стоит на подстраховке, вернулся к столу и быстро закрыл программу.

25

Грехов приехал к Татьяне днем, без телефонного звонка.

— Настоящий Липтон, — сказала она, ставя на стол поднос с чашками. — Я все вспомнила, Серёж. Про тот дом в лесу… Ты ведь видел его?.. Ну вот. И еще там лошадь… помнишь, да?

Она села напротив него за стол и принялась рассказывать.

Про спорт, сборную и Весельчука Грехов слушал без оттенка мысли на лице. Так бывало, когда речь шла о вещах далеких от него, в которых он даже и не пытался разобраться — просто пускал это мимо себя, ожидая, когда начнется понятное.

— В переездке, Сереж, — говорила Татьяна с оттенком гордости. — В переездке Большого приза. Пятое место. С первого раза на Кедре заняла. Это самые крупные соревнования в стране.

Грехов смотрел по-прежнему бессмысленно, ожидая продолжения. Татьяна вздохнула.

— В общем, пока я там лежала, в домике этом, на столе…

— Как чай Липтон на подносе, — оживился Грехов. — Настоящий.

— Да. Как чай, — обиженно поджала она губы. — Не буду тебе его больше давать, раз не хочешь. И какой ты, все-таки… грубый, Сереж. Прям демонстративно спишь, когда я говорю… Так вот, я потом постепенно вспомнила, что там было. Я думаю, это высшие силы поместили меня туда. Чтобы изменить мое сознание. После этого, Сереж, буквально через несколько дней, я уже и думать о спорте не могла. Совершенно другие интересы появились. Я помню, там, в домике, был какой-то человек… неприметный, в рыжей… желтоватой куртке, кажется. Он показывал мне символы… такие, знаешь, в кругах. На пентаграммы похожие, но другие. Очень много, они прямо в воздухе мелькали, и каждый по содержанию был как книга. И усваивался мгновенно, как только возникал.

— Прокачал он тебя… — задумчиво сказал Грехов. — Это ты так энергию увидела. Как информацию. Для чего только, я не знаю.

— Как для чего?.. Хочешь сказать, что это не для моей… не для моей эволюции делалось?.. Случайно?.. Я думала то так, то так…

Грехов пожал плечами:

— Какая разница. Может, и случайно. Но знаешь… если случайность происходит, значит, это не случайность. Просто мы не знаем, откуда это. И говорим, что случайно. А может, ты только так и могла эту информацию получить. А?.. Ну… была оказия, попутка… результат ведь важен.

Татьяна поразмыслила и кивнула одобрительно: если так считать, то ничего обидного в лежании на столе и нет.

— Тогда давай посмотрим, кто это такой, — попросила она.

— Не хочу я в это лезть, — неожиданно нахмурился Грехов, чем сильно удивил Татьяну.

— Дело-то ведь прошлое, Сереж, — сказала она.

— А дуга времени?..

— Дуга? — удивилась Татьяна. — Ты разве знаешь, что это?

— Не знаю. Потому и не хочу связываться, — неохотно ответил он. — Нешуточное дело-то. Не чувствуешь разве?.. Да и вообще, проблема ведь в твоем этом… излеченном. Фамилия такая… Покойников, что ли?.. Нет?.. Умиралкин?..

— Умрихин! — вспомнила Татьяна про недавнего пациента. — Да, верно. Давай разберемся.

Но в этот момент раздался звонок в дверь, и она пошла открывать. Грехов взял лежавшую на столе газету, стал наугад смотреть заголовки. Они были как на подбор. «Ограбление в центре Москвы». «Одинокая женщина стала жертвой преступников». «Убийца до сих пор не найден». На соседней полосе было не лучше. Он посмотрел на обороте. Вообще хоть удавись.

— Та-ак… — вполголоса протянул Грехов, откладывая газету.

Пресса, конечно, оптимизмом давно уже не удивляла, но это было чересчур. Он прислушался. Встал, подошел к двери. Отсюда был слышен Татьянин голос в прихожей.

— А-а, Светочка… — говорила она кому-то.

И дальше бу-бу-бу, не разобрать. Видимо, знакомая, подумал Грехов. Он обернулся, ища взглядом газету, но той нигде не было. А ведь, вроде, на стол положил. Ни там, ни на диване… Ни под столом, куда заглянул Грехов, нагнувшись.

Что-то мягко стукнуло в прихожей. Грехов насторожился было, но это, видимо, закрылась дверь, потому что из коридора уже слышались Татьянины шаги, затем за его спиной открылась дверь в комнату. Он повернулся и увидел перед собой незнакомую женщину. Точнее сказать, почти незнакомую, потому что в следующее мгновение он вспомнил, что видел ее в группе у Татьяны, куда та как-то пригласила его провести занятие.

Обнаружив здесь Грехова, женщина остановилась на пороге и смерила его оценивающим взглядом. Затем вошла в комнату. Села на диван, положив ногу на ногу. На ней была длинная юбка и сапоги, которые она почему-то не сняла. С подошвы на ковер упал кусок грязи.

Женщина улыбнулась Грехову. После чего вперила взгляд в пространство, потускнела лицом и замерла, будто завод кончился. Грехов заглянул ей в глаза. Кукла, никакой реакции. Выглянув в коридор, увидел Татьяну.

— Чего, Сереж? — спросила она. — Я сейчас.

Она поправляла пальто на вешалке. Грехов был как пружина. Происходило что-то не то. В это время в дверь снова позвонили, и он убрался в комнату.

Дамочка на диване сидела как гипсовая, неподвижно глядя перед собой, хотя изредка моргала и, вроде, дышала тоже обычно. Поискав себе место поудобней для такого случая, Грехов перетащил стул к окну и сел. Он давно уже заметил, что сидящий на этом месте почти не привлекает к себе внимания. Видимо, из-за окна. Сейчас это было кстати. В это время в комнату вошли Татьяна и еще один человек, вызвавший отчетливое подсознательное неприятие у Грехова.

— Вот, знакомьтесь, — сказала Татьяна. — Это мой пациент. Умрихин. А это его жена.

Татьяна показала ладонью на неподвижно сидящую женщину в сапогах и даже осеклась, настолько странно та сейчас выглядела. Тем временем Умрихин тоже сел на диван, но не рядом с супругой, а, наоборот, почему-то подальше от нее, и точно так же, как она перед этим, вырубился, как будто питание отключили. Но непонятным образом ожила вдруг его жена. Огляделась, улыбнулась Татьяне и произнесла, посмотрев на Грехова:

— Светлана.

— Грехов… э-э… Сергей, — ответил тот. — Вячеславович.

— Очень приятно, — продолжая улыбаться, сказала она и снова откинулась со стеклянным взглядом на спинку дивана, а Умрихин, встрепенувшись, заговорил, обращаясь к Татьяне.

— Вы хорошо меня лечили. Но надо еще.

Он замешкался, покосившись на Грехова, но Татьяна, начавшая, видно, что-то подозревать, успокоила:

— Это тоже, как вы… вроде пациента.

Умрихин кивнул и продолжил.

— Я раньше… Два… три дня. Оба нормально двигались. Один делает, второй просто ходит. Но не так.

Он посмотрел на неподвижную супругу и вновь перевел взгляд на Татьяну:

— Второй отключается. Вы поняли меня?

— Нет, — ответила Татьяна.

— Нет, вы поняли. Чего ж тут не понять? Вон я, сижу и сижу. А надо, чтобы оба нормально двигались. Надо соединить полюсные компоненты, вот так, вот так… — и он принялся показывать на пальцах. — Соединить двоих, и тогда получится третья величина, то есть, я.

— Ну… — сказала, подумав, Татьяна и улыбнулась ему. — Если соединить вас двоих как положено, получится совсем не… не вы. Получится действительно третья величина.

Она взглянула на Грехова, видимо, намекая, что сейчас посмотреть бы, что все это значит.

— Но нужно, чтобы получился я, — заявил Умрихин и отпал.

А Светлана, рывком подняв голову, продолжила:

— Мне отсюда удобней говорить о соединении. Если закоротить вывод вон оттуда, — показала она пальцем на бедро неподвижного Умрихина, — с вашим контактным приемником, тогда получусь я?..

Тут Грехов поймал момент, когда они оба, то вырубаясь, то включаясь поочередно, были заняты собой, и посмотрел.

На месте этих двоих был кто-то другой. Совершенно другой. Он, непонятно как, был и там, и там. И в то же время нигде. И поэтому сразу понял, заметил, что обнаружен. Тут же он метнулся в Умрихина, который вскочил, собираясь что-то сделать, но в комнате в этот момент возникло еще одно существо, уже совсем неизвестно откуда. Словно дрогнуло в этот момент что-то в воздухе, страшно взвыла на улице собака и заорала стая ворон.

Все замерли на местах. Умрихин плюхнулся обратно на диван. Посередине комнаты стоял здоровенного роста человек в длинном плаще и мятой шляпе. Протянув руку к Умрихину, он сказал:

— Идем.

Но тот уже сидел со стеклянным взглядом. Длинный перевел руку в сторону Светланы, шевельнувшейся было на диване, но и та сразу обмякла, а Умрихин поднял голову. А как только человек в плаще посмотрел на Умрихина, тот уже лежал пластом, Светлана же вертела головой.

Так продолжалось несколько секунд, но казалось, что гораздо дольше. Все как зачарованные следили за рукой огромного человека в шляпе, которой тот водил, словно пистолетом, готовясь сделать прицельный выстрел. Но никак не получалось. Пара на диване очень ловко уворачивалась, включаясь и отключаясь поочередно, пока Умрихин, поймав момент, когда огромный человек в плаще смотрел на Светлану, не вскочил и, в два прыжка оказавшись у двери и рванув рукой стоявший рядом стеллаж с книгами, выскочил из комнаты. Дверь за ним захлопнулась, а стеллаж рухнул поперек. Из коридора донесся стук входной двери.

Все смотрели друг на друга замерев. Светлана безвольно полулежала на диване, словно брошенный плащ.

И после этого произошло то, чего никто уж точно ожидать не мог. Огромный человек, разочаровавшись, видно, в поимке кого-нибудь из Умрихиных, протянул руку к Грехову и сказал:

— Идем.

В комнате раздался стук. Татьяна вскочила. Гигант в плаще исчез так же непонятно и мгновенно, как и появился, а Грехов лежал на полу рядом с опрокинутым стулом в неудобной позе, подвернув руку. Веки его были полуоткрыты.

Потом она, забыв обо всем, пыталась привести его в чувство. Прошло минут десять. На полу вокруг валялось что подвернулось ей под руку — медные пластины, кристалл, блокнот с мантрами и рисунками, выводящими на давно забытые энергии. Но Грехов не дышал и вообще не подавал никаких признаков жизни.

— Ну что же ты лежишь-то! — закричала она наконец в полном отчаянии.

Все было испробовано. Светлана так и сидела на диване, бессмысленно глядя в пространство. Оставалось звонить в «Скорую» и сдаваться. Хотя по-нормальному и это было уже поздно. Но тут он шевельнулся.

Приподнялся, потряс головой. Татьяна обессиленно привалилась спиной к дивану, рядом со Светланиными ногами. Так они и сидели, пока Грехов не начал осматриваться более осмысленно. Обнаружив возле себя Татьяну, он изучал ее некоторое время, потом подвигал ртом, словно бы нащупывая и приводя в порядок язык.

— А я вас знаю, — сказал он не вполне внятно, но с удовлетворением.

— Да уж… — ответила она, измученно глядя на него. — Я тоже вас где-то видела.

После чего стала приглядываться, обнаружив в Греховском лице что-то неуловимо странное. Словно бы оно состояло из двух разных частей. Верхняя, от носа до макушки, отличалась от нижней бледностью и еще чем-то не вполне объяснимым.

— Должен вам сказать, — продолжал Грехов с тем же непонятным, не Греховским оттенком в голосе, — что это я вытаскивал вас из Пильпанга. Когда пин вас затащил в лаз. Там, если помните, стол стоит. Ну, как бы вам еще это объяснить. Назревает очень серьезный межпространственный конфликт. И ваш знакомый… вот этот.

Грехов показал на свое половинчатое лицо и продолжил:

— Он был настолько любезен, что поверил и согласился мне помочь. Хотя он ничем мне не обязан и меньше всех имеет к конфликту отношение. Но…

Он поднял вверх палец и удивленно на него посмотрел.

— Надо же, — сказал он тоном пониже. — Жестикуляция как совпадает. Да, так вот… Но он относится к виду… подвиду… нет, типу людей… то есть, как это у вас… а, к обществу! Обществу, к которому в какой-то очень отдаленной степени отношусь и я. Поэтому, видимо, и помог… Кстати, забыл спросить. Кадарпин вас не слишком потревожил? Он, знаете, таким большим вырос, не везде даже помещается. А ведь сказать «идём» — это и вся его работа. Зато как выполняет!..

Грехов передохнул, помолчав. Татьяна не спускала с него глаз.

— На вашу помощь я тоже рассчитываю. Все же, согласитесь, оказаться так вдруг в чужом пространстве… в совершенном одиночестве, да еще в чужом теле. Что я могу один?.. Уф, устал, — добавил он, и тоже привалился к дивану рядом с Татьяной.

Она смотрела на него в начале речи как на Грехова, решившего пошутить в своей немного дурацкой, не вяжущейся со статусом серьезного колдуна манере. Но потом поняла, что это не шутки.

Замерев, почти не дыша, она ждала теперь, что будет дальше. Отсидевшись в расслабленной позе, Грехов поднялся, помог встать Татьяне и произнес:

— Мешкать нельзя. Если не сейчас, то никогда. На следующем изгибе синусоиды ключевые фигуры уже… в… в…

На его лице отразилась некоторая внутренняя борьба.

— Нет, не скажу… — пробормотал он. — Нужно другое слово…

Пошевелив крепко сжатыми губами и даже покряхтев от напряжения, он вдруг громко и отчетливо произнес:

— На следующем изгибе все уже в маразме. Пилюли едят!.. Да!.. И ты первая!.. Там никому ничего не нужно. Только пилюли.

Он с облегчением выдохнул, подвигал шеей, словно приспосабливая к себе непривычно сидящий костюм, и добавил:

— А этот любезный человек… грубиян. Его умом трудно найти обтекаемые выражения, когда говоришь без пауз. Так что не обессудьте. Впрочем, все не без изъяна.

26

Потихоньку Сопеля пришел в себя и огляделся. Готманов все так же лежал на диване. Потоцкий с Надей смотрели во все глаза, не понимая, что происходит.

И вдруг он догадался. Это же программа Готманова, а Сопеля вошел как чужой — и вот, пожалста… Программа его вышвырнула. Значит, надо стать Готмановым.

Он представил: вот Надя, вот Университет Президента, надо на занятия идти. Почувствовав себя городским, а эту красотку — своей подружкой, снова кивнул Потоцкому: включай.

Прозрачная комната была пуста, злодей с пистолетом отсутствовал. Сопеля перевел дух и сосредоточился на стенах. Комната приобрела нормальный вид, а квартира Готманова практически исчезла. То есть, она тоже присутствовала, но не в большей степени, чем чириканье воробьев на улице, когда занят важным разговором.

Стены в фиолетовую полоску, окно, листва за окном. Сопеля с ужасом увидел, что кто-то лежит на полу.

— Меня зовут Готманов, я славный аспирант из города, отличник и соискатель, — забормотал он вслух, не вглядываясь в лежащего.

Но на миг, все же, уступил чисто профессиональному восхищению перед возможностями активной программы, слепившей откуда-то этого мужика с пистолетом, и тут же услышал шаги за дверью. Покрывшись холодным потом, он нашел стены Готмановской квартиры и сделал их реальными.

— Ты чего бормочешь, Сопеля? — спросил стоявший на всякий случай рядом Потоцкий.

— Иди на фиг, — шепотом ответил Сопеля. Он прислушался: шаги удалились и пропали. Контуры полосатой комнаты были сейчас не только прозрачны, но и зыбки. Ее было только видно. Ходить по ней было невозможно. Сопеля поморщился и сосредоточился на стенах.

В пустой квартире его шаги отдавались гулким эхом. Мужика с пистолетом не было и во второй комнате, не было, вроде, и дальше.

Программа представляла собой бесконечную цепочку комнат. Из каждой можно было строить отдельный сюжет игры. Все одинаковые, с полосатыми фиолетовыми стенами. Сопеля медленно переходил из одной в другую, стиснув зубы от растущего внутри напряжения. Где-то в глубине ума он держал мысль, что надо искать Готманова, но старался думать это не отчетливо, а как бы шепотом. Чтобы тот мужик не услышал.

И вдруг остановился. Если он прикидывается Готмановым, то как же искать настоящего? Сопеля было запаниковал, но тут же сообразил: зеркало нужно искать. Отражение.

Отправился дальше. Где-то должно возникнуть зеркало, обязательно. Эта Игра все может. В ней все есть. Классная Игра. Активная. Он прошел в следующую комнату, еще в одну… И там увидел зеркало. У стены. Сосредоточившись на Готманове, подошел, посмотрел. В зеркале отражалось нечто довольно сносное, немного похожее на кого-то. Сопеля не стал всматриваться в недостатки, а сразу спросил:

— Ну чего ты тут застрял?..

В комнатах без мебели голос звучал гулко. Отражение смотрело из зеркала на Сопелю, Сопеля — на него. Он ждал, пока не почувствовал себя идиотом. И вдруг вспомнил, что у отражения не двигались губы, когда он задавал вопрос. И заметил, что оно на глазах меняется: что-то подтягивалось, расплывалось, пока в зеркале не оказался Готманов, по виду настоящий, с сомнением рассматривавший Сопелю.

— Это ты? — спросило отражение.

— Ну, — ответил Сопеля неуверенно.

Они молча пялились друг на друга.

— Послушай… — сказал, наконец, Сопеля, не уверенный ни в чем. Но момент нельзя было упускать, поэтому он продолжил: — Надо тебе выбраться отсюда. Ненадолго. А потом снова полезешь.

Ответа не было. Сопеля, подождав, попытался еще:

— Ты ж там на диване лежишь. А чипы я из тебя вытащил. Не пугает тебя такое?.. Надо бы вернуться.

— Да, — сказал вдруг Готманов в зеркале. — Я понял. Ты — Сопеля. Теперь заяви себя гостем, а то на меня уж очень похож. И лезь сюда.

— Куда? — не понял Сопеля. — В зеркало, что ли?..

Готманов удивленно на него посмотрел:

— Почему «в зеркало»?.. Из зеркала. Только врубись сначала. В программе есть всякие второстепенные ходоки. Ну там тети, дяди… братья. Сведений о них в программе мало, ты же их сам только для общей картины включал. Вот кого из них помнишь, тем и представь себя. Лучше женщиной, они внешний вид часто изменяют. Сойдешь. Скажи, тетя. Волосы подстригла. Чаю зашла попить. И, главное, думай так.

Он помолчал, глядя в сторону, глубоко вздохнул и вдруг убежденно, радостно произнес:

— Здорово, тетя!.. Давно тебя не видел!.. Заходи, поболтаем… Чего еще-то?.. А!.. Чаю попьем!.. Ну, вылазь, — добавил он уже не таким плакатным тоном.

Сопеля, чувствуя растущее беспокойство, позволил себе быть сначала просто не Готмановым. Огляделся. Ничего плохого, вроде, не произошло. Тогда он постарался вообразить себя тетей. Своей, правда, не Готмановской. В программу он ее данные вставил потому, что работала тетя где-то в системе научных лабораторий.

Вдруг он заметил, что зеркало стоит уже посреди комнаты, да и вообще это была только рамка от зеркала, а внутри — пустота. С той стороны стоял Готманов. Не отражение, а он сам.

Опасливо озираясь, Сопеля обошел зеркало. Готманов был здесь, вот он, настоящий. И мужик с пистолетом не появлялся.

— Если ты меня вытащить хочешь, — сказал Готманов, — то, боюсь, обратно сюда мне будет трудно…

— Это не сюда «обратно»!.. Это туда «обратно»!.. — заговорил Сопеля с чувством. — Тебя там девушка ждет. Ходит молча, как барбос, что скажешь ей — делает. О тебе беспокоится. Хорошая девушка. Мне бы такую. Надей зовут. Не забыл еще?

Говоря это, Сопеля поймал взглядом призрачные очертания квартиры Готманова и сосредоточился на них. С ним только так надо. Иначе не договоришься. Совсем игроком стал.

Квартира проступила более отчетливо, но вместе с начавшими терять яркость полосатыми стенами потускнел и Готманов.

— Не получится, — услышал Сопеля его голос. — Себя вывести только я сам могу.

Самообучающийся гад, подумал Сопеля. Со вздохом он вернул полосатым стенам яркость. Только бы вытащить его отсюда, а там — программу снять и бегом к себе, и ни за какие деньги больше в эти авантюры…

— А я, — продолжал Готманов, — так, как ты хотел, сделать могу. Программа-то моя.

Он потащил что-то из кармана, поднял в руке, внимательно разглядывая…

— Нет!.. — крикнул Сопеля.

— Да ты не бойся. Ты ведь тетя. Ей и оставайся, тогда тебе и беспокоиться не о чем. Сейчас мы с тобой знаешь, куда попадем?..

Неожиданно Сопеля почувствовал, что пол словно поехал под ним. Этого еще не хватало, подумал он, почувствовав, что где-то там, в настоящей комнате Готманова, даже вспотел спиной от напряжения. Но вокруг уже стремительно проявлялись постройки; это была улица, слышались гудки, шум двигателей, непривычно громкий. Этот мир выплеснулся откуда-то, словно ведро воды, окатив и оглушив ярким светом и шумом Сопелю, сразу забывшего, что является сейчас собственной тетей.

И вдруг все стихло, сменившись на тишину и сырость каких-то закоулков, а может, двора — этого он разобрать уже не успел, потому что услышал громкий голос:

— А, вот ты где!

Обернувшись, он увидел прямо перед лицом дуло с нарезкой, откуда вдруг полыхнуло пламенем. Запоздало вспомнив про тетю, он дико заорал и рухнул на грязный асфальт. Но тут же почувствовал ладонями пластиковое покрытие пола, поднял голову — это была квартира с полосатыми стенами — и услышал:

— А, вот он где!

Дуло с нарезкой, прямо перед его лицом, выплюнуло пламя и грохот выстрела. И орущий в голос Сопеля рухнул на пол в квартире Готманова.

Потоцкий шарахнулся от него не хуже, чем в первый раз. Надя, сидевшая на диване рядом с Готмановым, вскочила. Ушибленный и потрясенный Сопеля корчился на полу.

Придя в себя, он со странным чувством посмотрел в сторону дивана, вспоминая казавшийся теперь очень далеким разговор в программе. Вроде, тот же человек, и не тот. Куда это он его потащил, сволочь? Двор какой-то…

— Стоп! — произнес он вслух. — Стоп!..

— Ты это о чем? — осторожно спросил Потоцкий.

Сопеля снова тёр лоб. Он вдруг вспомнил, что насторожило его там, в программе. Он пытался вывести Готманова, перенеся внимание на реальную комнату, и тот потускнел… Что-то в этом было не так. На первый взгляд, все нормально. Но…

— Знаешь, что? — спросил он Потоцкого.

— Нет, — ответил тот честным голосом.

— Это мог быть и не Готманов.

Потоцкий смотрел на него во все глаза.

— Это мог быть не Готманов, — продолжал Сопеля. — Проверить я не могу, но чую, что это так. Если программа сделала того стрелка…

— Какого? — перебил Потоцкий.

— А я не говорил тебе разве?.. Ну… потом. Но это мог быть не Готманов. Просто муляж. Я ведь им назвался, Готмановым. А потом тетей. Значит, стрелять меня нельзя. Нелогично. Вот программа мне и выставила такого…

— Ты чего… повредился там? — Потоцкий пристально на него смотрел. — Слышь, Сопеля. Хватит. Не лезь туда больше.

— Подожди… Ты понимаешь?.. Ведь Готманов теперь неизвестно где. Понимаешь?.. Если это был не он… То где же он?

— Давай не будем самодеятельность дальше… — пытался гнуть свое Потоцкий, но Сопеля его не слушал.

— Ты помнишь… Есть такая игра, ходилка-стрелялка, старая. «Причал» называется. Я ему такую тоже в компьютер запустил. У нас там был тайник… ну, вспомнил?

— Допустим, — согласился Потоцкий настороженно. Когда они с Сопелей начинали сотрудничать, у них и впрямь был в этой программе тайный карман, где они хранили информацию не для посторонних. Никто не догадался бы там искать.

— Вот туда его надо заманить. Только так. А как еще? Иначе его не найти. Нет способа. Только вызвать. Пусть сам придет.

Он подумал и добавил:

— Точно. Только так. Пусть придет сам.

— Ты только в кресло садись. Чтоб не падать в следующий раз, — сказал Потоцкий. И, встретив яростный взгляд Сопели, объяснил: — Ну ведь не мне же туда идти. Я вообще против этого.

— По очереди ходить будем, — заявил Сопеля.

Он знал, что пойдет сам. Не потому, что хотел, нет, просто чувствовал ответственность за свою программу и за Готманова. Толстый рассудительный Грэг сейчас раздражал его. И вообще все раздражало. Он понял, как сильно тянет к себе Игра людей, и огорчился из-за этого. Эйфория, все интересно, нет усталости и беспокойства — как тут не попасться. Ну, конечно, пока не влипнешь во что-нибудь. Хотя, кто сам готов обманываться, или ищет знаний, как вот Готманов, тем и проблемы в радость.

Он подошел к столу с экраном и протянул Потоцкому щуп.

— На, Грэг. Не бойся, пойду я. Один чип вытащи, левый.

— Слышь, Сопеля, брось это, — сказал Потоцкий, однако подошел и щуп взял.

— Врубись, — сказал Сопеля. — Для соединения теперь будет только одна комната. Когда я в ней, экран будет показывать. Выйду из нее — погаснет. А совсем без чипов я не смогу, это ведь его программа, не моя. — Он говорил и сам удивлялся, откуда берутся эти соображения. Но говорил уверенно. — Да ты не бойся, я знаю, что делать.

Потоцкий с угрюмым лицом заелозил щупом по Сопелиному виску. Вытащил чип.

Посмотрев на Надю, Сопеля вздохнул и опустился в кресло. А Потоцкий включил программу.

27

Татьяна, по просьбе этого нового Грехова, не вполне уверенного в собственной корректности, аккуратно связала сидевшую на диване Светлану.

— Крепче. Крепче надо, — советовал Грехов. — Убежит — все пропало. Поймите это.

После того как она, морщась от сочувствия к неподвижной Светлане, затянула узлы, Грехов сам еще раз все проверил и подтянул. Как подпругу, подумала она, наблюдая за ним. Все же Света была ее давней ученицей, поэтому, выходя из квартиры, Татьяна тайком немного ослабила веревку на ее запястьях. Что бы с ней ни стряслось, а это женщина, думала она. Нельзя же так с ней.

Что думал Грехов, она не знала, потому что он попросил помочь ему, ничего не объясняя и не слушая ее разумных советов, и теперь спешил. Все это походило на сумасшедший дом, но выхода не было. Приходилось помогать и смотреть, что будет дальше.

На улице они пошли вдоль Ленинградского проспекта. Грехов внимательно всматривался в прохожих, следя и за противоположным тротуаром. Про Татьяну он словно забыл.

— Ну точно… — бормотал он. — Сюда… где-то здесь… только не перекосило бы его.

И вдруг радостно воскликнул:

— А!.. Вот они!

Татьяна округлила глаза, хотя удивляться еще чему-нибудь в этот день, как ей казалось, она была уже не в состоянии. Прямо к ним направлялся бородатый мужчина, беспрерывно жующий и продолжающий на ходу набивать рот едой из глубокой миски, которую держал в руке. На голове у него был повязан женский платок, делая его похожим на классическое изображение обмороженного захватчика, бегущего из-под Москвы, хотя сейчас была осень и светило довольно теплое солнце. Одежду скрывал белый грязноватый фартук. Перед собой мужчина толкал тележку с несколькими пластиковыми бутылками, наполненными прозрачной жидкостью (по виду — обыкновенной водой), над которыми возвышалась картонка с корявой рукописной надписью «Козлиное молоко». А рядом с тележкой шагал жующий так же непрерывно, как и мужчина, белый козел в ошейнике. Потертая веревка, привязанная к ошейнику, была обернута вокруг пояса бородача.

При приближении к Грехову глаза козла зажглись радостью, и он еще быстрей задвигал челюстями.

— Где Кадарпин? — сразу спросил Грехов.

— Не решились взять, слишком заметный. Тут все ж маскировка нужна, чтоб внимания не привлекать. Дело тонкое, — прочавкал бородатый и сунул в рот еще кусок чего-то — по виду, вареной картошки. — Сидит, ждет. Как пойууу…

Он с усилием глотнул, снова быстро набил рот и продолжил:

— Как поймаем Торпина, он сразу прибежит и скажет…

— Ладно, — согласился Грехов. — Пинпина отвяжи. Для оперативной свободы.

Бородач послушно отвязал веревку от козлиного ошейника и сунул свободный ее конец в карман. Косясь на прохожих, обтекавших компанию посреди тротуара, Татьяна смущенно улыбалась. Некоторые смеялись, принимая, видно, друзей Грехова за артистов, но большинство делало вид, что не замечает ничего необычного. А может, и впрямь не замечали, спеша по делам. Купить прозрачного молока никто желания не выражал.

Козел, скользнув разок по Татьяне пренебрежительным взглядом, жеванул пару раз с особенно гадливым выражением на морде и дальше просто ее не замечал. Она скривила рот и тоже на него не смотрела.

— Ему больше пройти негде, — говорил меж тем Грехов. — На дуге запечатлен этот луч. Смотрите внимательно.

Они стояли, озираясь по сторонам.

— Вот он! — крикнул вдруг Грехов, показывая рукой на противоположную сторону.

Все дружно повернули туда головы и увидели Умрихина. Тяжело отдуваясь, он бежал по тротуару, не в силах, видимо, даже лавировать между прохожими от усталости. Поэтому просто их расталкивал.

— Вот он! — крикнул еще раз Грехов, обращаясь к прохожим. — Использовал синусоиду времени, гад!.. Держит заложников!.. Пространственный террорист!.. Помогите задержать, кто может!..

Громко топая, вся компания кинулась к подземному переходу. Белый козел мчался впереди, азартно взмахивая рогами, отчего прохожие панически шарахались в стороны. Татьяна гоняться вместе со всеми не могла, поэтому осталась на месте и просто смотрела.

На той стороне, когда они выскочили на поверхность, Умрихина видно уже не было. Грехов обернулся на Татьяну, та показала рукой наверх.

Он карабкался по водосточной трубе, выбиваясь из сил, что было заметно даже снизу, но делая, все же, титанические усилия. Примерно на уровне третьего этажа силы его кончились. Покосившись вниз, он вдруг обмяк, как на диване в Татьяниной комнате, и полетел вниз.

Спустя несколько минут, бросив лежавшего на асфальте беглеца, они уже ехали на троллейбусе обратно. Татьяна была в полной растерянности, потому что Умрихин так и остался лежать на асфальте, но никто им не интересовался, даже подошедший откуда-то дворник только ругался на чужие проблемы, но сочувствия не проявлял. Вызванная бесплатная «Скорая» должна была подъехать неизвестно когда, а Грехов не мог ждать, и Татьяна была ему нужна срочно, чтобы вернуться в квартиру.

Он беспрестанно твердил что-то о дуге времени, которая вот-вот изогнется, после чего несдобровать. К тому же Умрихин, по его уверениям, был никакой уже не Умрихин, а Торпин. Умрихина же он, дескать, видел недавно, и тот отправился начинать все сначала. Татьяна не поняла из этого ничего, но выхода не было. Они втиснулись в подошедший троллейбус. Водитель поначалу отказывался ехать, требуя, чтобы вывели козла, но тут в открытые им для этой цели двери с улицы втиснулся уже знакомый Татьяне верзила в плаще и мятой шляпе, после чего водитель замолчал, а троллейбус поехал.

Пассажиры неприязненно, но очень, впрочем, осторожно поглядывали на бородача, который продолжал без устали жевать, да так активно, будто никогда раньше не ел.

У двери в Татьянину квартиру они приготовились. Козел встал на задних ногах, поджав передние словно для прыжка, наклонил рогатую голову и стоял так, балансируя. Верзила вытянул к двери руку, а бородач запихнул в рот столько еды, что не мог закрыть рот и помогал себе свободной рукой. Все не спускали с двери глаз.

— Он точно здесь, — сказал Татьяне Грехов, единственный из всех не принявший боевой позиции. — Открывайте.

В квартире было тихо. Они осторожно прошли в комнату. На полу валялась веревка, а окно было открыто. Грехов вздохнул, подумал немного, делая в воздухе всякие штуки пальцами в такт мыслям. Посмотрел на Татьяну.

— Понятно. Узлы ослабили, — сказал он. — Помогли. Думали, женщина. Но я вас не виню. Сколько глупости делается вокруг… это не худшая.

Между тем в комнате уже не было ни козла, ни гиганта в шляпе. Грехов подошел к тому месту, где лежал недавно, упав со стула. Повернулся к Татьяне.

И вдруг, словно потеряв равновесие, опустился на колено, схватился руками за все еще лежащий на боку стул, после чего принялся озираться по сторонам. Повертев головой, попробовал встать, но, видно, голова еще кружилась. Он потер лоб рукой.

Татьяна заметила вдруг, что бледная верхняя половина лица, которая делала Грехова непохожим на себя самого и к которой она за это время уже как будто привыкла, приобрела свой обычный цвет. Наблюдая, как он с трудом встает с пола, садится на диван, снова трет лицо, Татьяна ждала и не спешила задавать вопросы, потому что, несмотря на все увиденное и на свою экзотическую профессию, все же оставляла допустимой возможность, что это лишь хитроумный розыгрыш… или что-то подобное.

— Елки-палки, — заговорил, наконец, Грехов. — Что же делать-то?.. На следующем изгибе еще труднее будет. Иди докажи там, что это пин из Пильпанга.

— Докажем, — сказала Татьяна по инерции, привыкнув уже обсуждать то, чего даже и не пыталась понять.

— Да как же ты докажешь!.. — горько воскликнул он. — Ты ж не видела!.. Себя не видела. Мы там все маразматики!.. Не понимаем ни черта. А лет, по виду, не так уж и много. Это он нам все пространство раздолбал!.. Пин этот!..

28

Немного усилив контуры стен полосатой квартиры, Сопеля сразу заметил лежащего на полу человека. Стараясь не смотреть в его сторону, он попробовал идти, оставив виртуальную квартиру в полупризрачном состоянии. Ничего не получалось. Заставить себя двигаться в такой картинке было все равно что пытаться сдвинуть с места какой-нибудь памятник на улице. Многотонная инерция сковывала все движения.

Сопеля усилил полосатые стены. Еще усилил. Уже почти физически ощущая себя в той квартире, он только колоссальным усилием смог оторвать от пола ногу. Но, отдыхая, почувствовал, как нога медленно опускается на место. Чертова программа, подумал он. И, решив при случае заняться доработкой, перевел взгляд на стены, доводя их до нужной отчетливости. Сразу стало легче.

В первой комнате лежал человек. Сопеля осторожно, не вглядываясь, прошел мимо него и мимо того, в третьей комнате. Он шел как тетя, поболтать.

И тут раздался звук — посторонний, откуда-то из глубины этой фиолетово-полосатой гирлянды комнат. Тяжелые, непривычно громкие шаги. Сопеля попятился и прижался спиной к стене. Это страж. Больше некому. «Ну подумаешь, — уговаривал он себя. — Раз — и в кресле. Можно глаза закрыть».

Но шаги были чудовищны. По мере их приближения Сопеля цепенел, все больше уверяясь, что страж не может так топать. Вот сейчас оно покажется из-за угла. Сползая по стене, он не отрывал взгляда от проема, ведущего в коридор.

Шаги, прогрохотав по паркету коридора, зазвучали в комнате, но, кроме звука, ничего не было. Сопеля шарил выпученными от страха глазами по сторонам — нет, только шаги.

И вдруг из противоположной части коридора, куда, судя по звуку, направлялось чудовище, выехал всадник на лошади. Он казался огромным здесь, в квартире, и возвышался до самого потолка. Сопеля замер, открыв рот. Фигура человека в седле устало горбатилась, лошадь тоже шагала опустив голову, без особой прыти.

Они двигались совершенно бесшумно, а их шаги (Сопеля теперь догадался, что это был стук копыт) прогрохотали в противоположном направлении. И все стихло, так же внезапно, как появилось.

Одна мысль еще трепыхалась в Сопелиной голове после пережитого ужаса. Не было этого в программе, думал он. Что угодно могло тут возникнуть, но не лошадь. Значит, это Готманов насорил, экспериментируя. Чертов липовый исследователь, самодеятельный любопытный псих.

Однако тут же, будучи человеком объективно мыслящим (несмотря на недостаток образования), Сопеля подумал, что те же слова можно отнести и к нему самому. Поэтому поднялся с пола и побежал обратно.

Он двигался в том направлении, куда направился звук от лошадиных шагов. Но ничего по пути не встретил. Беспрестанно оглядываясь и думая о том, что он — тетя, бегущая пить чай, добрался до комнаты связи, где сразу, благодаря одному оставленному чипу, возникли прозрачные очертания Готмановской квартиры.

Перенеся на них внимание, Сопеля плавно перетек умом в кресло, ощутив снова реальность привычного мира. Плавная посадка, подумал он, переводя дыхание. Класс. И сказал вслух:

— Мягкая посадка.

Потоцкого в комнате не было, он это сразу заметил, несмотря на уже наступившие сумерки. Потом разглядел Надю — на диване, возле Готманова, в самой темноте.

— А где Грэг? — спросил ее Сопеля.

— Ушел, — ответила Надя слегка надтреснутым от долгого молчания голосом. И добавила, поскольку Сопеля смотрел на нее с выражением бесконечного удивления на лице, такого сильного, что даже темнота не могла его скрыть: — Сказал, что с него хватит. Что надо спасать вас обоих. И что нужны компетентные люди.

— Ай-я-яй, — сказал Сопеля, подумав. Затем подумал еще и добавил, вскочив из кресла: — Ай-я-я-я-яй.

29

Придя, как часто бывало, под утро, Панюрин смог-таки постелить, раздеться, пластом рухнуть на диван… И спал.

Все было тихо и спокойно. Солнце наполняло комнату теплым золотистым светом, в котором медленно и бесшумно плавали несколько мух. Сквозь открытую форточку слышались привычные звуки пробуждавшегося города.

И вдруг что-то незримо изменилось в пространстве. Панюрин застонал и заметался во сне. Где-то там, среди тонких видений, происходило важное и ответственное. Напряжение было огромным. Его схватили.

Собрав силы, он задергался, уже чувствуя, что лежит на диване у себя дома и двинуться еще не может, но вот-вот сможет, вот еще чуть-чуть… еще, еще… еще рывок!..

Панюрин хлопнул руками по простыне, взбрыкнул ногами и не смог сдержать нервный смешок.

— Ну елки-палки! — сказал он вслух, хотя в комнате никого больше не было. — Да что же это такое!..

Он не помнил ничего конкретного, но сон был крайне важным и насыщенным.

Из глубины комнаты на Панюрина смотрел круглыми глазами его кот. В находящуюся на третьем этаже пятиэтажки квартиру он ходил через форточку так же легко, как ходил бы в дверь, поэтому форточку всегда приходилось держать открытой. Кот прыгал туда с дерева, находящегося перед окном.

Он появлялся в квартире когда считал нужным и пожирал все, что мог найти. Наверно, он считал Панюрина старшим (а может, просто большим по размеру) соседом по общежитию, который тоже заходит сюда поесть и отоспаться после уличных подвигов. Панюрин взял его еще котенком, тот быстро вырос и стал самостоятельным.

Сейчас он бесшумно пробежал через комнату и вскочил чуть не на подушку.

— Располагайся, — пробормотал Панюрин, толкнув его рукой с дивана, — вон там.

Внутри у кота при этих словах словно заработал мотоцикл. Это было необъяснимое явление: его можно было гладить, чесать за ухом, добиваясь урчания — все оказывалось бесполезным. Кот сносил ласки, величественно щурясь и не издавая ни звука.

Но иногда, получив пинка, вдруг впадал в блаженное состояние и рокотал всем нутром, как вот сейчас. Чинно, хвост дудкой, он направился в угол, где стояла его корзина.

Панюрин потер ладонью голову. Хотелось спать, несмотря на все это безобразие. Отыскав щекой холодный кусок подушки, он подумал для порядка, не встать ли, а то опять приснится что-нибудь такое… чего доброго. То есть неизвестно что.

И заснул снова.

…Ничто так не доставало его, как обилие всяких бюрократических бумажек и распоряжений. Поэтому он искренне сопереживал Верховному Комиссару Внутренних Войск Президента Александру Руа, заваленному в его же, Панюринском, сне нестерпимым количеством циркуляров и инструкций. Все эти бумаги в той или иной степени касались Игры. Руа просматривал их лично, решая вопрос о дальнейшем применении, а Панюрин мучался, не в силах ни выйти из этого кошмара, ни продолжать смотреть.

Название самой страшной из бумаг было примерно такое: «о недопустимости попыток смешения виртуального пространства Игры с пространством подсознательного знания человека». Комиссар перечитывал ее несколько раз, и жаждавшему отдыха Панюрину она уже после второго прочтения казалась особенно отвратительной. Речь в ней шла о том, что современный искусственный ум достиг совершенства, которое может быть использовано очень немногими из имеющих доступ, а доступ имеют все, и, значит, жди неприятностей.

Панюрин откуда-то знал все это и без Руа, к тому же информация, изложенная неудобоваримым чиновничьим слогом, давалась им обоим с трудом. Но, поняв после многократных прочтений, что именно говорится в документе, оба содрогнулись.

Неизвестный источник из Президентской Академии Игры сообщал, что виртуальная память в наши дни достигла небывалого объема, а поскольку память является элементом ума, то, при такой мощности, может представлять и весь ум, потому что любая часть является представителем целого и содержит в себе зачатки всех других его частей. Что-то подобное, как оповещала инструкция, уже произошло: виртуальная память была близка к тому, чтобы обнаружить виртуальный ум. По утверждениям официальной науки — гипотетический, по экспериментальным данным — существующий.

А в пространстве общения человеческого и компьютерного умов была возможна переброска личности человека по времени и пространстве, что и волновало больше всего авторов документа.

Рекомендации были такие: на развитие Игры в качестве виртуального наркотика смотреть сквозь пальцы, так как только это, по мнению Правительства и Науки, может затормозить эксперименты с Игрой среди населения. Полиции предписывалось всячески создавать мнение о таких экспериментах как о непристойном занятии, а в случае обнаружения серьезных исследователей немедленно подвергать их аресту и передавать Комиссии Контроля Игры, сокращенно КИ.

Комиссар был очень недоволен возникновением этого независимого ведомства прямо у себя под носом, но ничего поделать не мог. Панюрин мучился его недовольством, но тоже ничего не мог исправить, и оттого спал очень плохо.

По взаимному соглашению, мафия, оказывается, тоже допускалась к сотрудничеству с полицией в этой охране времени и пространства. Мафии было интересно продавать Игру, а не участвовать в экспериментах, и здесь интересы официальные и теневые неожиданно совпали.

В заключительной части бумаги говорилось о прецеденте, ставшем причиной такой большой суеты. Не усмотрели, прохлопали, проморгали — и какой-то аспирант оказался в шаге от пространственно-временного преобразователя, в который втянутся все, если втянется он.

Верховный Комиссар потерянно сидел в своем кабинете и ждал новых донесений. Задумавшись раз о последствиях, он уже не знал покоя. Ожидаемый катаклизм мог затронуть всю структуру общества. И все перемешать, невзирая на старания и заслуги. Это ли не ужасно? Кем тогда станет Комиссар? Метавшийся в кошмаре Панюрин видел себя то продавщицей, то конюхом, а то и вовсе бездомным столыпинским барбосом. Самым удивительным было то, что сейчас, во сне, в роли Комиссара, его это волновало и мучило, хотя наяву он ничуть бы не обеспокоился подобной перспективой, так как где-то в глубине себя верил в судьбу безотчетно и безоглядно, а животных любил.

Но во сне страдал, и даже вдвойне, потому что страдал от несвойственных ему (но близких Комиссару) причин.

Досада одолевала их обоих. Из всего многообразия электронных средств преступник выбрал именно то, что единственное представляло угрозу власти. Взялся бы за какие-нибудь системы наведения ракет, или за связь через правительственные спутники, попытался бы угрожать всему миру при помощи лазерного оружия в космосе, попытался бы, наконец, взорвать атомный центр, или подчинить себе центр управления армейскими компьютерами — как хорошо бы было! Как легко и спокойно отправили бы злоумышленника в подготовленные для такого случая виртуальные дебри, где у него все бы получилось, за исключением конечного результата. Результатом были бы секретные лаборатории для талантливых самоучек где-то далеко в пампасах и долгий труд в них на благо Президента.

Но нет! Преступник учился на никчемного для лабораторий философа. Он использовал способности неизвестного самодельщика, и вдвоем они нашли-таки лазейку, додумавшись до того, что каждому из них в отдельности никогда не пришло бы в голову.

Сейчас Комиссар оказался перед очень нелегким для себя выбором. Либо надо было докладывать дальше по инстанции, а значит, поставить себя под контроль со стороны ненавистного КИ, руководимого бывшим Тайным Советником …овым (такая у него была тайная фамилия), либо не давать хода докладу и попытаться решить проблему вредного студента под свою ответственность. Но в этом случае неудача означала бы крах Руа: …ов спуску не даст, в этом Комиссар полиции был уверен. Шеф Контроля Игры был отменным интриганом, и вполне мог прибрать к рукам половину подчиненных Комиссару ведомств.

В таких вот мыслях и сидел за своим большим начальственным столом Верховный Комиссар Полиции, когда дежурный доложил о настойчиво рвущемся лично к нему, Руа, посетителе. Твердя о государственной тайне, тот ни с кем другим говорить не желал.

В обычной обстановке такому ходоку нечего было бы и думать добраться до самого Комиссара. Он затерялся бы в кабинетах Следственного Управления, где у него получили бы всю информацию, не обременяя шефа приемом посетителей, но сегодня с утра Руа объявил повышенную бдительность во всей системе Полиции, а это означало проницаемость ведомств для сигналов от населения вплоть до Верховного Комиссара.

Руа распорядился пустить.

В кабинет вошел довольно молодой с виду человек в очках и черном кожаном костюме. Это была мода Спального Пояса. Руа в свое время заканчивал один из филиалов Университета Президента и насмотрелся там на вычурно одетых самолюбивых выходцев из простонародья. Теперь ему беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, кто его посетитель. Типичный спальник. Возможно, компьютерщик: невыразительный взгляд, манера держаться безликая, как экран. Все амбиции в костюме.

Комиссар не был бы Комиссаром, если бы не умел точно определить, кто перед ним.

— Моя фамилия Потоцкий, — заговорил посетитель. — Я владелец ремонтного ателье и электронного почтового агентства. Компьютеры, комплектующие, программы. Я вот по какому делу. Мой сотрудник выполнял заказ…

— Погодите, — перебил Комиссар, выводя на дисплей стола докладную, полученную им вчера и послужившую причиной этой ужасной бумаги. — Потоцкий… Вы по делу Готманова?

— Наверно, — согласился посетитель. — Я не знаю ваших дел. Но фамилия заказчика Готманов.

Это была удача.

То есть Комиссар надеялся, что удача, а не уловка, не хитрость, не провокация. Приходилось пока что верить на слово. Фамилия Потоцкий, действительно, упоминалась в докладной один раз, а все сказанное посетителем совпало с досье происшествия.

Комиссар откинулся на спинку кресла и посмотрел на Потоцкого гораздо более внимательно.

— Так… — сказал он. — И что же у вас за почта такая?.. Анонимной перепиской занимаетесь? В обход закона?.. Да вы садитесь, вон там.

Тут Панюрин, дернувшись и хрипло мыча, проснулся и сразу полез с дивана — вставать. Нельзя было дать себе заснуть снова. Хватит, насмотрелся. За всю жизнь столько всякого… всякой фигни не видел, сколько за это утро.

Самым скверным и непонятным было то, что во время сна он сознавал себя спящим, то есть понимал, что это сон. Будто кино смотрел. Но ни вылезти оттуда, ни повернуть действие по-своему не мог. Словно сидел в кинозале привязанным к креслу и с кляпом во рту. Кому бы такое понравилось?..

К тому же Панюрин не был любителем сновидений. В нем всегда присутствовал страх, что увидит что-нибудь фатальное, или что-нибудь фатальное сделает во сне. Какое именно, он не знал, так как не понимал в этом ничего, но подспудно боялся. Он умылся, съел бутерброд с колбасой и пошел на работу.

30

— Бежать надо, — сказал Сопеля. Пристально посмотрел Наде в глаза и спросил: — Скажи мне как есть. Я даже не рассержусь, мне просто знать надо. Ты… не кинешь? Как Грэг? А?.. Только честно.

— Не кину, — ответила она.

Сопеля подождал продолжения, но у Нади даже выражение лица не менялось. Она просто смотрела на него, ожидая, что будет дальше.

— Не слишком ты разговорчива, — подытожил он свои наблюдения. — Но это даже лучше. Слушай внимательно. Я сейчас все заряжу тут, — он кивнул на компьютер. — Потом подключусь к Игре. Ты после этого нажмешь ввод, вот этот, на клавиатуре. Поняла?.. Теперь главное. У тебя есть место… ну, квартира, например, где был бы компьютер и про которую бы никто не знал?

Надя думала.

— Нет, — сказала она.

— Черт, — сказал Сопеля.

— Есть, — сказала Надя. — Может быть. Но мне надо спросить сначала.

— Ну нет же времени спрашивать! — заорал Сопеля.

— Мне надо подумать, — сказала она снова, поморщившись.

— Думай… Подумала?

— Нет. Но я попробую. Если не получится… ну, может, уговорю.

— Уговори, — сказал Сопеля. — Или заставь. Пригрози.

Взгляд его скользнул по хрупкой Надиной фигуре, тонким рукам, торчащим из майки.

— Ну да, — согласилась она с его наблюдениями. — Как же я заставлю и пригрожу?

— А где это?

Она вздохнула, подыскивая слова.

— Нет, не говори, — остановил ее Сопеля. — На это времени нет. Ты, главное, врубись: если не уговоришь там кого надо — мы с ним (он кивнул на Готманова) в лучшем случае прямо к полиции отправимся. Это очень плохо. А если Грэг, скотина, к мафии пошел, тогда нам лучше вообще не вылезать.

Он замолчал. Надя тоже молчала.

— Это хорошо, что ты вопросов не задаешь, — добавил он после паузы, подождав ее вопросов и ничего не дождавшись. — По крайней мере, время сэкономили. Теперь давай координаты… ну, того компьютера. Это в Городе?

— Не знаю, — сказала Надя. — Нет же пока компьютера.

— Ясно. — Сопеля нервно прошелся по комнате и остановился на прежнем месте. — Но если вдруг появится, ты уж не забудь…

— А ты куда? — перебила его Надя. — Может, ты сам компьютер поищешь?..

Сопеля внимательно на нее посмотрел.

— А если меня… поймают, например? Тогда твоему Готманову, скорей всего, крышка. Из камеры я ему помочь не смогу уж точно. Тревожащие вопросы возникают?.. Тогда слушай, — сказал он, поскольку Надя молчала. — Сейчас нажмешь вот этот ввод. Потом возьмешь диск. И беги отсюда. С диском. Найди компьютер и выходи со мной на связь.

Он продиктовал в компьютер текст, смысла которого Надя от волнения не поняла. Текст возник на экране, заняв его весь, а Сопеля подошел к дивану, внимательно посмотрел на нее еще раз, погрозил пальцем и улегся рядом с Готмановым.

31

К вечеру, получив от сборников тренировочные планы и карточки, Панюрин решил, что на сегодня трудиться хватит и зашел в маленькую гостиницу при спортшколе. Там сейчас жили Весельчуки — Татьяна с мужем. Панюрину нравилась эта гостиница: тихие, всегда пустые коридоры, красные ковровые дорожки… Сам не знал, почему, но нравилось.

Весельчук курил за столом, Татьяна сидела в кресле