Бесплатный фрагмент - Первое Солнце Шестой Воды. Книга Вторая. Живот

Цельному Человеку посвящается…

Автор Благодарит

— Бога — за жизнь, любовь, счастье, дар и обретение; а жизнь — за то, что она безконечна;

— родителей, детей и семью — за жизнь и наполненность, появление и проявление;

— всех читателей — за труд души; а первых читателей романа — за живой интерес к тексту, который помог автору завершить этот одиннадцатилетний труд;

— всех участников и меценатов проекта «Счастье — в каждый дом, и книга — в каждую библиотеку» — за моральную и материальную поддержку печати романа в дар библиотекам России и пример альтруизма;

— всех, кто приобретает книги, — за интерес, подкреплённый действием; а всех, кто поддерживал и поддерживает, — за точку опоры;

— всех — за то, что вы есть;

— любимого — за всё.

О книге «Живот»

«Живот» — вторая книга метафизического романа-проекции «Первое Солнце Шестой Воды» (из серии «Женьшеневая Женщина»), написанного Александрой Барвицкой во время десятилетнего затворничества.

Эта книга приоткрывает завесу многомерного таинства, в котором хранятся ключи рождения единственной настоящей любви — верной и безусловной любви пары.

В этой книге читатель обнаружит сакральную формулу Любви, способной разбудить всё человечество и вернуть человеку безсмертие.

«Живот» — самая маленькая по объёму книга трилогии, но она открывает глаза на самую большую тайну человечества — тайну безконечности Жизни.

КНИГА ВТОРАЯ. ЖИВОТ

Состояние I. Жива

Глава 0. Без Конечность

Комната была ослепительно бела и полна.

И была она до краёв заполнена Небисом.

И стирались грани краёв, и Небис выходил за пределы комнаты в бездну, расправляя её конечность.

И было это началом конца конечного.

И был конец конечного началом безконечности.

И было это точкой.

Ноль.

Глава 1. Точка Творения

Комната сжалась в шар, а шар — в точку.

И не было в комнате: ни мужчины, ни женщины, но было единое мы внутри точки.

И было единое мы безконечным многоточием.

И было безконечное многоточие входом в живот Вселенной.

И живая любовь рождалась в животе.

И была любовь цельным нулём — единством и единением — началом безконечности жизни — точкой творения.

И была точка творения настоящим выходом из ненастоящего.

И было настоящее животом жизни.

И Жива жила в животе Жизни.

Глава 2. На Стоящее

— Мне больно, — произнесла она.

— Рождение любви — это всегда больно, — ответил он.

— Безконечность рождается через боль?

— В ненастоящем — всё настоящее рождается через боль.

Пронзительная боль: острая, как жало, и мягкая, как пух; горькая, как полынь, и сладкая, как мёд; холодная, как лёд, и горячая, как пламя; — пронизывала точку творения, возвышая и преумножая любовь. И любовь пребывала и прибывала во всём сущем. И стояла любовь над всем стоящем и стоящим. И была она настоящая.

— Когда-то давно, будучи совсем маленькой и конечной, я думала, что любовь — это лёгкий воздушный шарик, — сказала она.

— Вы путали любовь с влюблённостью, физику с химией, а буквы с цифрами, — ответил он.

— Вы правы. Я заблуждалась и жила ненастоящей жизнью в ненастоящем мире.

Настоящий мир творился здесь и сейчас для цельности настоящего там и всегда.

— В настоящем — всё настоящее рождается через любовь, — сказал он.

— Всё настоящее рождается в животе, — сказала она.

— Всё настоящее рождает Жива.

— Но вначале Жива должна родиться в настоящем.

Глава 3. Не Странно

Он смотрел внутрь настоящего её глазами.

Она смотрела внутрь настоящего его глазами.

— Покажите рождение, — сказал он.

— Рождение любви? — спросила она.

— Это рождение этой любви, — уточнил он.

— Это рождение этой любви не отличается от всех прежних попыток второго рождения, кроме одного… Оно началось.

— Вы здесь и сейчас сказали о дваждырождённой любви? — переспросил он. — Вы утверждаете, что в этот раз второе рождение получилось?

— В этот раз получится дойти до конца конечности, — уверенно произнесла она.

— А начало?

— В этот раз всё началось в самолёте.

— Я помню. Вы уже говорили, что это началось в самолёте, и он был очень странным.

— Мой муж? — улыбнулась она.

— Нет, — улыбнулся он. — Самолёт.

— Да. Самолёт был очень странный. Впрочем, тогда странным было всё. Тогда ещё были границы и страны.

— А ваш муж?

— Он — первый странник без границ. И это уже не странно.

— Где он сейчас?

— Об этом я тоже уже говорила: он внутри безграничности.

— Вы покажете?

— Да, — ответила она. — Для этого нам вместе придётся стать странниками.

Она взяла его за руку; и они шагнули в не странное странствие: в их общий вселенский живот — настоящую Живу, готовящуюся к настоящему оживлению через рождение.

Состояние II. Зачатие

Глава 4. Сиреневый сок Весны-Лета

Если хочется летать — летай!

Летай, человек!

Ты умеешь летать!

Если очень хочется — летай!

Но пощади крылья ветра и свои крылья: сними с себя самое тяжёлое тело и отправляйся в полёт налегке.

Ольга летела.

Сильный поток встречного ветра захватывал Ольгу руками: наполнял воздухом сирень тонкого платья, проникал сквозь поры в лёгкую плотность материи, обнимал изнутри сердце, готовя Алишу к пробуждению, проверял пульс жаркими пальцами.

Ольга летела в весну-лето.

Она летела на самолёте.

Вы любите самолёты?

Ольга очень любила самолёты.

Ольга любила Его. А самолёты поднимали её к нему…

Ольга любила летать.

Потом, когда в ней проснётся Женоль, она будет летать на Синем Троллейбусе, пить сиреневый сок из тонкого, высокого бокала, раскрывающегося сверху пятилистником, считать из окошка страны, выскальзывающие из-под облаков, и вглядываться в самую глубину…

***

В первый раз это случилось в День Синего Троллейбуса.

Тогда Женоль ещё не знала, что она Женоль, и что этот день станет Днём Синего Троллейбуса.

Из Канцелярии Странной Границы пришла телеграмма.

Вернее, вниз — к ногам Женоль — упал отпечаток депеши, отправленной наверх — в Его голову.

«Ты сможешь увидеть свою жену…»

Так начиналась телеграмма. Потом указывались: время и место. А далее — безапелляционная ремарка:

«У вас будет ровно 8 минут».

Что может сделать человек за 8 минут?

Проснуться, принять душ, выпить чашечку кофе, надеть голубое платье?..

За 8 минут человек может стать богом.

В этот майский день ничто не предвещало дождя, но Женоль взяла с собой зонт.

Она никогда не была предусмотрительной. Обычно ливень заставал её врасплох посреди слякотного городского неуюта в то время, когда забытый зонт мирно дремал на тумбочке в прихожей. Однако сегодня зонт настойчиво напросился в провожатые, упав с налёжанного места в момент, когда она уже готовилась закрыть за собой дверь и покинуть пределы.

Непривычная для этого времени года жара (обычно в начале мая Москва ещё дышит талой прохладой) сопровождала её по дороге к автобусной остановке, прогревала лоб через запылённое окошко маршрутного такси, проталкивалась вместе с ней сквозь людскую запруду у выклюнувшегося темноротым шлюзом входа подземки…

Через полчаса она вынырнула из тесноты сквознякового метро и окунулась в разноголосую симфонию прятавшегося от дождя города.

Ливень гнал сопротивляющуюся Жизни жизнь — под крыши: в застеклённый тамбур станции метрополитена, в длинный тоннель перехода, подпиравшего мост, под узенькие козырьки зданий, под пёстрые кокетливые шляпки бесконечных уличных кофеен…

Она рвалась в Жизнь!

Поочередно подставляя ладони дождю, Женоль шла по Арбату, умываясь соком жизни природы.

Раскрыла зонт. Пусть он тоже порадуется жизни: напитается живительной влагой! Но отставила его вбок, чтобы не мешал и ей самой…

Ветер подрезал дождевые струи, и ливень выколачивал дробь марша на покатом лбу зонта. Женоль вторила этой мелодии каблуками. Иногда сбивалась с ритма, перепрыгивая через стремительно разрастающиеся лужи, и ускоряла темп.

Она спешила.

Ей непременно нужно было успеть.

Ей нужно было успеть к отправлению Синего Троллейбуса!

Если бы все синие троллейбусы, которые живут в Москве и других городах, и других странах, выстроились сейчас на брусчатке Арбата и прицепились друг к другу тонкими струнами электрических усов, образовав бесконечный состав, она вошла бы в последний, поднялась по капитанскому мостику на крышу, и по усикам, перескакивая с одного на другой, пробежала бы к самому первому. А в первом… Она села бы у переднего окошка и…

Но на Арбате пока виднелся только один синий троллейбус: намокающий и грустный, как всё намокшее, но одинокое.

Она всегда и везде опаздывала.

— Подождут, — обычно говорила она себе, и её действительно всегда ждали и дожидались.

Она опаздывала на встречи, переговоры, деловые совещания, которыми было заполонено её стремительно уходящее суетное прошлое. Она жила быстрее, чем живут другие, и потому время в той точке вселенной, где находилась она, текло медленнее, а порой и вовсе останавливалось.

Она всегда и везде опаздывала.

Но не сейчас.

Сегодня Женоль оказалась удивительно точна.

Три маленькие стальные решётки ступеней отделяли краснокирпичную мостовую земного московского Арбата от подвешенного стрелой к воздуху Арбата надземного.

Она поднялась по ступенькам ровно в тот день, тот час и ту минуту, что были указаны в телеграмме.

— Я не опоздала к отправлению! — обрадовалась Женоль, прикрывая за собой входную дверь.

Она не знала, что этот троллейбус уже забыл то время, когда он куда-либо отправлялся, и на него уже давным-давно никто не опаздывал. Ведь невозможно опоздать на транспорт, который всегда стоит в ожидании…

Много лет назад этот троллейбус лишили двигателя и любой возможности самостоятельно передвигаться. Он был основательно выпотрошен, наглухо прикреплён к мостовой и превращён в театральную бутафорию — заманивающее посетителей арт-кафе «Синий Троллейбус».

Внутри, в полумраке троллейбусного салона, обитого белым для визуального расширения узкого пространства, разместились в два ряда маленькие черноликие столики. Втиснутые между сдвоенными сидениями мини-диванчиков, обтянутых красной кожей, столики разделяли кафе на уютные купе, открытые глазу и музыке.

В торце — вместо кабинки водителя — барная стойка. За ней — двое: бармен и дежурная по залу.

Он — худощавый блондин лет двадцати с белозубой улыбкой и асимметрично спадающей до подбородка чёлкой, крашеной в ультрафиолет. Она — длинноволосая ухоженная брюнетка лет тридцати пяти.

Парень — в белоснежной рубахе навыпуск и такого же цвета джинсах. Девица — в красном передничке, надетом поверх строгого костюма-футляра чёрного цвета.

Бармен развешивал бокалы на подвесной лапе тонких стальных прутьев. Дежурная расставляла изысканно-причудливые пирожные в мини-витрину.

Помимо тех, что суетились у барной стойки, внутри никого не наблюдалось. Обычно салон «Синего Троллейбуса» был переполнен, но сегодня даже ливень, разогнавший с Арбата всех туристов и зевак, не заманил сюда ни единого посетителя кроме…

— Для меня здесь заказан стол, — дрожащим в волнении голосом произнесла Женоль, закрывая зонт и отряхивая капли дождя с голубого платья.

— ?! — приподняла брови девица.

Дежурная точно знала, что на сегодня не было ни одного заказа на бронирование стола; впрочем, как и обычно в этом заведении, ориентированном на туристов и прохожих, которых она ласково окрестила «проходимцами».

Не всех. Те прохожие, что сворачивали к ступенькам «Синего Троллейбуса», переименовывались в «пассажиров», а проходившие мимо так и оставались для неё «проходимцами». В хорошем смысле этого слова.

Настоящим «проходимцам» гораздо интереснее просто гулять, рассматривая и изучая, или лежать на траве, рассматривая и изучая, или смотреть друг в друга, рассматривая и изучая, чем просиживать жизнь в питейном заведении. Тем, чьё движение начинается с головы, обычно не сидится на попе. Даже в таком уникальном месте, как «Синий Троллейбус».

Поглядывая в окошко у барной стойки, дежурная по залу так натренировала глаз, что могла уже заранее определить: кто из проходивших по Арбату станет «пассажиром», а кто так и останется «проходимцем».

Вошедшая сейчас в «Синий Троллейбус», по всем признакам принадлежала к классической форме «проходимцев».

— Присаживайтесь за любой, — ответила дежурная и, не отрываясь от декорирования витрины, сделала кивок в сторону пустующего зала.

— Мне не нужен любой, — настаивала Женоль. — Мне нужен стол, заказанный для меня.

Дежурная ещё более удивилась настырной «проходимице», в которой никак не хотела угадываться «пассажирка», и лениво указала на ближайший:

— Этот… Вам нравится?

Женоль одобрительно кивнула и аккуратно присела на краешек дивана у заветного стола.

Это был очень хороший стол. Обзорная площадка! Стол-партер и стол-закулисье одновременно. С этого места вся сцена «Синего Троллейбуса» умещалась в ладонь, была как на ладони! И когда (сейчас!) главное действо начнётся, она не упустит ни одного движения ресниц, ни единого взгляда по касательной!

Да! Это был отличный столик! Замечательный! Лучшего места для её миссии здесь не нашлось бы! Тот, кто заказал для неё этот столик, всё понимал, всё чувствовал, и он позаботился…

— Что поставить? — спросил бармен, нетерпеливо потирая кнопки музыкальной аппаратуры.

«Синий Троллейбус» жаждал музыки. Музыка жаждала любви. А любовь жаждала встречи.

— Высоцкого, — не раздумывая, ответила Женоль. — Тот, кого я жду, любит высоту и песни Высоцкого.

Бармен нажал на кнопку, и «Синий Троллейбус» наполнился звуками гитары.

Колонки громко запели мужским голосом с хрипотцой:

«Когда вода всемирного потопа…»

Когда подали меню, Женоль не знала, что делать. В её кошельке не было ничего, кроме маленького картонно-пластикового талончика, гарантирующего единственную возможность обратного проезда до дома. Но…

Ей нужно было целых восемь минут здесь! Только восемь минут в этом месте! Продержаться, не вызывая подозрений! Восемь таких долгих и так стремительно ускользающих минут!..

Впрочем, уже семь…

Колонки пели:

«И чудаки — ещё такие есть,

вдыхают полной грудью эту смесь…»

И под эти слова Женоль, не открывая меню, произнесла первое, что пришло в голову:

— Сиреневый сок.

— Сиреневый сок? — прищурилась дежурная, внимательно рассматривая меню.

В меню не было не только сиреневого сока, но и вообще ничего сиреневого. Разве что черничный пудинг, в рецепте которого присутствовало столь мизерное количество черники, что цвет его был скорее розовато-сиреневым, чем нежно фиолетовым. Однако, розоватый пудинг, даже разместившийся в широком бокале креманки, — это вовсе не сиреневый сок.

— Вы уверены, что хотите именно сиреневый сок? — переспросила девица, нервно перебирая пожелтевшие, искусственно застаренные страницы книги с перечнем предлагаемых в «Синем Троллейбусе» блюд и напитков. — Возможно, что-то другое? Мы готовим великолепные коктейли: и алкогольные, и безалкогольные, и, если хотите, даже молочные…

«Зачем? — думала Женоль. — Зачем она подошла так быстро? Ведь мне нужно только шесть минут здесь…»

Однако, девица не умела читать мысли и продолжала листать меню, предлагая варианты.

Колонки надрывались:

«Но вспять безумцев не поворотить…

Они уже согласны заплатить…»

— Сиреневый сок, — вслух повторила заказ Женоль, а мысленно отсчитала: «Пять».

— Вы сказали — сиреневый сок? — высунулся из-за стойки бармен. — Кажется, у меня есть!

Белозубо сияя неожиданно взорвавшейся радостью, он тут же юркнул за ширму, прикрывающую отсек мини-склада.

«Четыре… Три… Две…» — отсчитывала минуты Женоль.

Эту баночку принесли год назад. Она оказалась в очередной партии заказанного товара, рассортированного по картонным ящикам. Единственная чудная баночка среди десятков обычных примелькавшихся напитков. Такого наименования не было в списке. Видимо оптовик, формируя поставку для баров, что-то напутал, и товар из чужого заказа попал в коробку, отправленную в «Синий Троллейбус».

Странная жестяная баночка 0,33 была раскрашена распахнутым пятилистником сиреневого цвета и крупной витиеватой надписью: «Сиреневый сок. 100%. Натуральный. Без консервантов.»

В том «Синем Троллейбусе» его никогда не стали бы включать в меню. Кому нужен сиреневый сок?

Бармен, принимавший товар, хотел отправить лишнюю и чужую баночку обратно, но отчего-то не сделал этого сразу, а поставил на полку в сторонке.

Полка быстро заполнялась папками с листами заказов, распечатками меню, отчётными ведомостями… Баночка скрылась за ворохом бумаг, и вскоре о ней благополучно забыли.

До сегодняшнего дня.

А сегодня парнишка бармен юркнул в подсобку, и вернулся с маленькой жестяной посудиной, которую нёс столь бережно, будто боялся примять нарисованный на банке сиреневый пятилистник.

Вскоре содержимое баночки уже принял тонкий высокий бокал, который совершил несколько пируэтов в жонглёрских руках парня и приземлился на столике перед той, что сделала этот странный заказ.

«Одна» — закончила отсчёт Женоль.

Колонки пели:

«Свежий ветер избранных пьянил…»

Женоль прикоснулась пальцами к бокалу… и… сделала глоток…

«Ноль.»

Синий Троллейбус оторвал колеса от мокрой после дождя мостовой, вздохнул полной грудью, и в небе над Москвой зазвучало:

«Я дышу — и, значит, я люблю!

Я люблю — и, значит, я живу!»

А на Арбате из окон пустующего арт-кафе «Синий Троллейбус» бармен и дежурная по залу смотрели в лужи и любовались отражавшимися в них удивительными сиреневыми облаками-пятилистниками, расцветающими на голубой ткани небесного платья.

***

Но это случится гораздо позже.

А сейчас… Баночку с сиреневым соком только внесли на маленький склад «Синего Троллейбуса» в коробке, которую готовятся распаковать для пересчёта заказанного товара. Баночка, что вот-вот обнаружат, будет ещё год стоять на полке за ворохом бумаг…

А сейчас…

Глава 5. Порт АЛ

Ольга летела.

На самолёте.

Вы любите самолёты?

Ольга очень любила самолёты.

Ольга любила Его. А самолёты поднимали её к нему…

Ольга любила летать.

Потом, когда в ней проснётся Женоль, она будет летать на Синем Троллейбусе, пить сиреневый сок из тонкого, высокого бокала, раскрывающегося сверху пятилистником, считать из окошка страны, выскальзывающие из-под облаков, и вглядываться в самую глубину…

А сейчас…

Ещё не помня, что троллейбусы тоже умеют летать в такие часы, когда те, кто находятся в троллейбусах, очень хотят летать; ещё не помня, что есть сила, способная поднять в небо даже поезд, — она летела на самолёте.

Когда-то Ольга летала быстрее скорости света. Потом она летела на реактивном летательном аппарате со скоростью света. Потом она летала на разных простых самолётах: «тушках», «илюшиках», «бойках». А однажды даже на трескучей, полуразвалившейся «кукурузе»: из тех, что пичкают будущие урожайные поля минеральными гранулами зловонных ядохимикатов, которые люди считают удобрениями и массово поедают в виде продуктовой корзины.

Но самолёт, на котором она летела сейчас, даже в сравнении с прогнившим «кукурузником», был из ряда вон выходящим. Да, что там! Он вообще не был похож на самолёт!

Изнутри, а Ольга видела его только изнутри (совершенно не помня, как в него попала, и почему находится именно в этом надземном транспорте-тарантасе), самолёт скорее напоминал старенький пригородный автобус: потрёпанный жизнью ПАЗик, курсирующий между городками и деревушками в глухомани богом и чёртом забытой земли.

Это был вытянутый летучий прямоугольный «гроб» с замызганными от пыли и копоти квадратными окнами на морде, сплющенном хвосте, дверном люке и по обеим сторонам туловища.

Ряды сдвоенных кресел, прилипшие к стенам вдоль узкого салона, оставляли посередине неширокий проход.

Посадочных мест оказалось гораздо меньше, чем желающих транспортироваться, и проход был набит стоящими пассажирами. Они теснились между сваленным прямо под ноги совершенно не самолётным багажом: мешками, корзинами, ящиками…

Переполненное тело воздушного судна, казалось, сейчас лопнет и развалится в районе брюха надвое, рассыпав в надземном фарватере внутриутробный мусор.

Самолёт летел: над полями и редкими рощами с залысинами овражков, над щербатой автодорогой, утыканной по обе стороны однобокими тополями, над покосившимися столбами электропередачи, над засаленными коробочками автозаправочных станций, над посёлками… Он летел так низко, что едва не задевал своим заржавленным плоским днищем обвислые плечи деревьев и покрывшиеся мхом крыши домишек.

Делал частые посадки на каких-то небольших полустанках, похожих на автобусные остановки, рассыпанные вдоль автотрассы, где освобождался от одних пассажиров и принимал других.

Видимо, на одной из таких остановок Ольга и поднялась по ступенькам этого странного воздухоплавательного аппарата. Однако дальше ступенек не продвинулась, потому что сейчас сидела на нулевом месте — одиночном откидном жёстком кресле над ступеньками: между дверью и кабиной пилота.

Впрочем, вряд ли тот отсек, который занимал пилот, можно было по праву назвать кабиной. От пассажирского салона его отделяла лишь тонкая бязевая шторка за спинкой невысокого и явно неудобного водительского кресла.

— На следующей — выходят? — не оборачиваясь, крикнул в пекло потеющего салона сонный пилот.

— А-х-х-х-а-а-а-х-х-х!.. — отозвалось одобрительным шумом в тугом брюхе самолёта.

Пилот хмыкнул что-то себе под нос, вытянул руку в отрытое окно, поправил зеркало заднего вида, дёрнул рычаг переключения скоростей и отпустил педаль газа.

Самолёт вздрогнул в мелкой тряске, грубо буркнул мотором и покряхтывая пошёл на спуск к очередной остановке.

Тотчас по салону вздыбилась суетливая волна пробивающихся к выходу; и единственное до сих пор относительно свободное пространство летательного аппарата (место между дверью и кабиной пилота, где находилось кресло Ольги) начало стремительно заполняться.

Расталкивая друг друга и жадно хватая с пола скарб, вперёд пробивались пассажиры: маленькие, оборванные, нечёсаные и грязные.

Они были похожи на презираемых и презренных детей: бесприютных, потерявших родную землю, заблудившихся и пытавшихся выживать воровством и подаянием во враждебном мире, — которых Ольга видела когда-то на вокзалах и рыночной площади.

Эти низкорослые существа были похожи на отверженных людей, но это были не люди…

У них была смуглая, закопчённая кожа и остренькие лица с недобрыми глазами, наполненными неутолимой жаждой жадности; их тела были слишком худы; тоненькие длинные руки выворачивались во все стороны, делая угловатые и резкие рывки; а непропорционально большие кисти (с цепкими растопыренными во все стороны пальцами) находились в постоянном движении, словно пытались одновременно: и схватить что-то, и оттолкнуть.

Существа говорили на непонятном языке. Иногда в их говоре мелькали слова, отдалённо напоминающие Ольге знакомую речь, возможно давно забытую; но чаще это было скорее неразборчивое хрипло-пискливое бормотание, перемежающееся визгливыми всхлипываниями.

Ольга понимала, что они — иные.

Сущности, стоящие на другой ступени лестницы эволюции.

Но кто?

Недозревшие или перебродившие?

Не доросшие до ступени человека или сброшенные с лестницы по делам их?

Не достигшие света или уже перегоревшие лампочки?

Успевшие запачкаться, но не научившиеся счищать с себя грязь? Способные запачкать других? Навредить по неразумению… Или…

Они спешили по домам. Они рвались домой!

Но где был их дом? На земле или где-то в параллельном мире, в который Ольга случайно попала?

И в какой дом они так торопились? В свой дом или в дом Ольги? И есть ли у них дом вообще?

Как Ольга могла оказаться здесь, в этом транспорте для пассажиров иного класса?..

Случайно ли?..

Неужели она тоже где-то запачкалась и не может счистить с себя грязь?.. Или здесь она должна чему-то научиться?.. Или у неё другая задача в этой точке времени, соединившей параллельные миры?.. Не пропустить грязь в дверь?..

Возбуждённые существа, размахивая тонкими ручками, толкаясь острыми локтями, пытаясь опередить друг друга, заспешили к двери. Каждый рвался поскорее выйти! Они уже почти упирались в Ольгу, а те, что были совсем близко, норовили ударить её в живот, чтобы пробить себе дорогу.

Ольга автоматически вжалась в кресло, стараясь занимать как можно меньше места, чтобы не прикоснуться к измазанным; тем самым, она неосознанно освободила им проход к двери; и толпа рванулась смять и снести своей массой: и Ольгу, и её кресло, и дверь самолёта, — но вдруг замерла, почувствовав опасность.

— Алх! — послышался чей-то всхлип в первых рядах.

— Хрест! — хрустнул голос в середине толпы.

— Упппиттттррр!.. — отозвалось на галёрке испуганным криком, перехоящим в дрожащий шёпот.

— Шшшвввваааа… Х… — хором зашипела немытая масса и отшатнулась от выхода.

В освободившемся пространстве перед Ольгой материализовался мужской торс.

Среди криков и шёпота Ольга смогла идентифицировать пока только одно слово: Юпитер. И было ясно, что тот, кого грязная толпа называла Юпитером, явно был кем-то важным и сильным, кого они предпочитали избегать на своём пути.

Юпитер возник перед Ольгой из ниоткуда: словно мощный ветер влетел сквозь запылённое лобовое стекло самолёта и собрался из атомов в человеческое тело.

В сравнении с грязными пассажирами самолёта, Юпитер казался великаном. Его человеческий рост превышал рост существ как минимум вдвое. Их макушки едва доходили до уровня ремня на его поясе. И Ольга была равной Юпитеру, и потому существа вначале показались ей детьми.

Юпитер не церемонился. Оказавшись между Ольгой и толпой, он резко оттолкнул тех, кто ещё секунду назад норовил ткнуть локтями в её живот. Он загородил своим телом Ольгу, и, раскинув руки в сторону, перекрыл все подступы к ней, к её животу и двери.

Она не видела: ни головы мужчины, ни его ног. Она смотрела прямо перед собой, а в этом ракурсе был виден только защитный крест: распахнутые крепкие руки и сильный торс, прикрытые белой льняной рубашкой с вкраплением цветной фактуры.

«Интересно, какого цвета его кожа? — отчего-то подумала Ольга, рассматривая рубашку. — Молочная ли она, как манная каша, или загорелая, как гречишный мёд?»

Она не сомневалась в том, что у Юпитера красивое тело. Но, чтобы увидеть его лицо, ей надо приподнять взгляд. И тогда она встретится с его глазами… И тогда…

Ольга продолжала смотреть на рубашку.

«Где я видела эту рубашку? — думала Ольга. — И почему эта материя такая родная?»

И вдруг обратилась к Юпитеру так, будто знала его всегда:

— Зачем ты так грубо с ними? Они же «дети».

— Они могли задеть тебя и навредить нашему сыну, — услышала Ольга в ответ.

Она опустила взгляд вниз и с удивлением обнаружила свой округлившийся шестимесячный живот:

«Шестая вода, — мелькнуло в голове. — Сын Юпитера».

Почему вода? Почему шестая? Откуда сын? Почему сын Юпитера? Неужели то, что сказал этот мужчина, чьего лица она даже не видела, и есть её реальность?..

Ей так захотелось увидеть всё, что находится там, в животе…

Ольга ещё раз посмотрела на рубашку Юпитера, перевела взгляд на сирень своего платья с распускающимися бутонами, на округлившийся живот под мягкими складками цветочной материи и… провалилась… в живот…

Состояние III. Клетка

Глава 6. Нутро

Внутри живота оказалось тесно и темно.

Ольге ещё никогда не было так тесно и так темно!

В животе не было ничего цветочного: ни сиреневой ткани с рассыпанными цветами, ни Юпитера, защищающего её живот своим животом.

Ничего. Только темень и теснота.

Здесь, внутри, Ольга осознала себя маленьким комочком, наглухо зажатым в толстостенном мешке, плотную материю которого чувствовала всем телом. Мешок был влажным, тёплым и рыхлым, как губка.

Материя туго сжимала со всех сторон, сковывая движения и удерживая тело в свёрнутом положении: ноги Ольги были поджаты так, что колени упирались в живот, а ладони скрещенных на груди рук обнимали плечи.

Вначале это не особенно беспокоило. Но, чем дольше Ольга находилась внутри мешка, тем теснее ей становилось, тем сильнее хотелось движения!

Ольга попыталась высвободить руки, да и всё тело, занемевшее от долгого нахождения в неудобной позе.

Ничего не получилось. Сила мешка существенно превышала силу Ольги.

Тогда она собрала волю в кулак, пытаясь преодолеть себя. Движимая желанием движения, она напряглась, что есть мочи, и принялась толкаться и барахтаться, в надежде растянуть мешок и уменьшить давление.

По всей видимости, желание Ольги было услышано. После нескольких попыток развернуться, стенки мешка поддались и немного ослабли, дав чуточку дополнительного пространства для манёвров.

Теперь она свернулась в клубок и сделала неловкий кувырок.

Другой…

Третий…

С каждым новым кувырком мешок растягивался, телу становилось свободнее, и движения уже не требовали резкости и напора.

Ещё кувырок, и Ольга, наконец, смогла расправить тело в полный рост. Но именно теперь она и ощутила, что крепко-накрепко связана с мешком, пришита к нему прочным канатом, который тянулся от живота — вперёд и вверх.

Ольга предприняла попытку освободиться, рванула от себя канат, но вместо освобождения почувствовала боль.

Очаг боли пришёлся в самый центр её живота, однако боль мгновенно распространилась по всему телу и громким всхлипом ухнула в голову.

Тогда Ольга сделала первое, что пришло в голову вместе с этим всхлипом. Она оттолкнулась от каната руками, бултыхнулась, сделав сальто, и попробовала встать на канат; но чуть шатнулась, теряя равновесие, и тут же соскользнула вниз, утопая в размягчённой перине мешка.

Вторая попытка оказалась столь же неудачной.

Ольга сделала ещё пару-тройку попыток, и через время ей всё же удалось зафиксироваться на канате в вертикальном положении.

Никогда раньше Ольга не занималась гимнастикой. И сейчас ей предстояло научиться держать равновесие. На это потребовалось ещё некоторое время.

Вскоре она приноровилась, и уже не только стояла, но даже (пусть пока и неловко пошатываясь) медленно шла по натянутому канату.

С каждым новым шагом канат под ногами становился прочнее, твёрже и шире; идти было легче и удобнее; а для удержания равновесия теперь не требовалось: ни сил, ни концентрации внимания.

Ходьба приносила удовольствие и даже забавляла Ольгу настолько, что она так и норовила пуститься в бег, пританцовывая и кружась. И пустилась бы, но пока ещё боялась потерять равновесие.

Очень скоро Ольга почувствовала, что идёт уже не по канату, а по выстеленной плоским камнем тротуарной дорожке.

Тут и там стали зажигаться фонарики, осветившие доселе тёмное пространство живота, и Ольга наконец-то разглядела материю, в которой находилась.

Пространство внутри мешка оказалось бездной, засеянной светлячками. Одни фонари располагались ближе, и потому светили ярче, другие были чуть дальше и поменьше, но основная часть светлячков находилась так далеко, что до Ольги их свет долетал лишь крошечными искорками.

Звёзды! Сверху, по бокам, впереди, позади, и снизу… Они были повсюду!

Звёзды, рассыпанные внутри живота, складывались в геометрические фигуры и разворачивались в крупное эпическое полотно. В некоторых местах светлячки ускользали в туман, и тогда кофе ночного неба становилось слегка белёсым, будто в него плеснули молока. Млечная дорожка закручивалась спиралью вихря и постепенно размешивалась, вновь открывая глаза-огоньки.

Ольга шла по звёздам: считала их, сбивалась со счёта и вновь пересчитывала бесчисленное количество раз. За это время дорожка под ногами расширилась в автотрассу, сопровождаемую по обеим сторонам яркой иллюминацией.

Вскоре Ольга поняла, что движется по взлётной полосе, а через пару минут уже увидела самолёты.

Да. Это был самый обычный аэропорт.

Глава 7. Под-час-А-ми

— Хотите знать, как Ольга стала Женоль?

— Да. Это тоже было в самолёте?

— Нет. Это всегда случается в животе.

***

В девятом часу вечера 26 октября 2010 года (по ещё тем мерам времени ещё той формы материи, в которую сейчас вошла Ольга) в терминале Е Московского аэропорта Шереметьево было сдержанно-оживлённо.

Заканчивалась регистрация на самолёт из столицы Мира в одну из столиц мира.

Ольга сидела на полупрозрачном пластиковом кресле в зале ожидания регистрации. Стартовая линия зелёного коридора находилась так близко (в нескольких метрах!), но именно эта линия и отделяла Ольгу от неё самой. От той самой Ольги, которая и была настоящая.

Люди входили в рамку металлоискателя и исчезали внутри зоны регистрации. Ольга следила за хвостом очереди, который медленно, но уверенно укорачивался. Она надеялась, что хотя бы со спины увидит знакомый силуэт! Однако все силуэты в очереди к зелёной зоне оказывались чужими и одинаково расплывчатыми.

Ольга пыталась сфокусировать и даже расфокусировать взгляд, но эти фокусы со зрачками совершенно не меняли расплывчатости силуэтов, которые текли мимо неё так же, как, направляясь к стоку, течёт дождевая вода по обочине шоссе.

За пределами действительно шёл дождь. Одежда на людях в некоторых местах очереди была едва влажной, в других — почти насквозь промокшей; а сложенные крылья повисших вниз головой зонтов щедро заполняли каменно-мраморный пол следами водяных змеек.

Холодная поздняя осень проникала в Ольгу вместе с ожиданием самой себя в присутствии этого плывущего мимо дождевого потока.

Ольга провожала очередь так, будто встречала. Встречала что-то очень важное, но одновременно несущее испытания. А в настоящих испытаниях Ольга ещё мало что смыслила, и потому, по наивности принимала даже малейшее препятствие, выросшее на пути, за серьёзное испытание.

Ах, если бы Ольга знала, какими бывают настоящие испытания, которые начинались для неё только сейчас, и уже ожидали за первым поворотом…

Когда крайний силуэт бывшей очереди проскользнул сквозь рамку и исчез в зоне регистрации, а в зале ожидания не осталось никого, кроме Ольги, она поднялась с кресла и направилась к выходу.

Уже не надеясь на встречу, проходя мимо кофейни, вросшей в широкое устье перехода, отделявшего терминал Е от длинного стеклянного коридора, она услышала голоса:

— Теперь ты моя жена, — звучал спокойный мужской баритон: — Теперь тебе всё можно.

— Всё-всё-всё?!! — плескалось в волне волнения женское сопрано.

— Конечно, — уверенно отвечал баритон.

Голоса были знакомыми. Где-то Ольга уже слышала это сочетание тембров.

Она невольно повернула голову на источник звуков, однако кофейня, откуда секунду назад отчётливо доносились обрывки разговора, оказалась совершенно пуста.

Прислушиваясь к звуку своего дыхания, пытаясь уловить в нём хоть малейшие штрихи промелькнувшей тональности, Ольга прошла внутрь.