Бесплатный фрагмент - Першинский дневник

Пояснительное слово

Несмотря на то, что база повести «Першинский дневник» была готова еще в 2011-м году, довести до ума это произведение получилось только сейчас. Причин было несколько, но главных, пожалуй, две: мне требовалось время, чтобы «утрясти» этот опыт, и нужно было найти подходящую форму для конвертации его в литературный формат.

Пробовала я по-разному, но все как-то не очень удачно. Не хватало объективности, «взгляда со стороны». Нужно было соединить прошлое с настоящим, но как это сделать в пределах одного не слишком объемного дневника? С этой мыслью я засыпала и с ней же вставала с утра на протяжении нескольких лет.

«А почему бы тебе, как Автору, не отстраниться?» — вдруг однажды пришло в мою голову. И действительно: с чего я решила, что так нельзя?

Так появилась на свет моя любимая Ольга (которая одновременно я и не я) и собственно Автор, заново открывающий для себя историю своей героини.

Алла Лейвич

Першинский дневник

Сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу: два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошёл оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится.

(Лк. 18:9—14)

От автора

После выхода «Купи меня нежно» я надолго потеряла связь с героиней. Конечно, время от времени до меня доходили слухи об этой удивительной девушке, но большая часть из них носила противоречивый характер, и абсолютно все они были лишены хоть какого-нибудь фактического подтверждения.

Так продолжалось вплоть до 21 июля 2016 года. В этот день мне позвонил наш с Ольгой общий знакомый и сообщил, что нашел ее фотографии на одном из известных сайтов досуговой тематики. Выходило, что Оля в Москве и вновь предлагает свои услуги.

Честно говоря, я до последнего отказывалась верить в ее возвращение — слишком категорична она была в этом отношении в нашу последнюю встречу с ней. Но когда я набрала указанный номер в анкете, от сомнений не осталось следа — трубку взяла именно Оля.

Мы договорились встретиться на следующий день.

— У меня будет только две просьбы, — сказала она. — Возьмите с собой диктофон и проследите, чтобы кроме нас с Вами, за столиком никого больше не оказалось. — И, усмехнувшись, добавила: — Вам понравится… даже не сомневайтесь.

***

В «Шоколаднице» к четырем дня народу было немного, и мы без труда нашли столик в самом темном углу. Я заблаговременно достала из сумочки диктофон и ждала подходящий момент, чтобы нажать на красную кнопку. Оля неторопливо изучала меню, а я тем временем украдкой изучала ее.

Как и в ту, первую нашу с ней встречу, меня не покидало ощущение, что все дело в не самом удачном розыгрыше. Женщина с иконописным лицом не может быть проституткой!

— Мое дело — ломать шаблоны, — тогда и сейчас пожимала плечами она.

И видит Бог, ей это всегда удавалось.

***

— Я уехала из Москвы в августе 2008 года, — Ольга начала говорить вдруг, без всяких вступлений. — Потому что оставаться было нельзя. Лимит возможностей исчерпался. Я прислушивалась к себе и пыталась в себе найти ответ на вопрос: «Как быть дальше?». Ответ пришел очень быстро, буквально в течение нескольких дней — в лице моей прекрасной подруги Насти. Она предложила пожить некоторое время в ее стареньком деревенском доме на севере Тульской области.

В то время я была страстным поклонником велотуризма, поэтому до Тулы я добралась на электричках, а оттуда уже, предварительно встретившись с подругой и получив ключи от дома, отправилась на своем Треке дальше. До нужного мне поселка я добралась без особых проблем. Проблемы начались несколько позже. Три часа своей жизни я «убила» на изучение местных полей — и совершенно напрасно.

Порядком вымотавшись, я вернулась к исходной точке и попробовала начать все сначала, тщательно исследуя все следы от машин. Один из них — две разъехавшиеся от дождей гусеничные полосы — привел меня к резкому спуску к реке и маленькому покосившемуся строению из облезлого белого кирпича рядом.

Выбора не было — пришлось съезжать.

***

В это самое время в крохотной комнатке, лицом к грязной электроплите и иконам, стоял человек и молился. Он просил Господа послать ему сокровенного человека. Не жену, не друга, не брата, не сестру. Сокровенного человека. Не успел он закончить молитву, как за стенкой послышался страшный грохот, изрядно разбавленный женским визгом.

***

У меня отказали тормоза. Прямо на съезде. Тут было два варианта — или лететь в Вашану, или лететь в стену. Я предпочла второй вариант, изо всех сил пытаясь сдержать полет ногами. Наверное, это было фееричное зрелище, не знаю. Но сказать, что выскочивший из домика человек был обескуражен — значит, не сказать ничего.

Так я познакомилась с Женькой.

***

Деревня оказалась совсем рядом — всего-то нужно было перейти на другой берег Вашаны. Красота кругом была невообразимая: холмы, лес и речка с кувшинками. Крошечные домики — их было не больше двенадцати — стояли вдоль берега на холме. Спустись вниз — и вот — чистая река с родниковой водой. Ключи били всего в паре сотен метров от дома, в котором мне предстояло прожить целых полтора года.

***

Пока я полностью не обустроила быт, дочь находилась в Москве у бабушки. До поздней осени я не могла позволить себе переехать в деревню «с концами», потому что, если помните, книга только-только вышла в продажу и требовалось мое обязательное присутствие здесь.

Я вспомнила этот период. Безусловно, Оля была интересна журналистам, особенно занятым во второсортных передачах, типа «ЧП-расследование». На Ольгу началась «охота», а она вела себя как зверь, не имеющий никакого понятия о том, что собой представляют охотники.

— Это был апофеоз моей глупости и самонадеянности, — усмехнулась она. — Вместо ожидаемого образа — девушки-интеллектуалки, главной целью жизни которой всегда было и есть — докопаться до истины, — из меня сделали вульгарную пародию на саму себя. Монтаж и закадровый текст способны нивелировать все лучшее, что в вас есть, можете поверить мне на слово. Из святого сделать грешника и наоборот — дело техники, да и только. Я была совершенно не готова к подобной реальности.

Тем болезненнее оказалось столкновение с ней.

— Хуже всего было с мамой, — лицо Оли вдруг помрачнело. Мне подумалось, что сейчас ей бы очень подошло закурить. Но она не курила. — После выпуска той передачи мне было запрещено появляться на пороге ее дома, — после некоторого молчания продолжала она. — Я окончательно и бесповоротно опозорила честь семьи. Если с принципиальным уходом из дома и выходом книги еще как-то можно было смириться, то участие в ТВ-передачах под лозунгом: «А вот проститутка такая-то свое лицо не скрывает!» — было уже слишком. Доказывать, что все планировалось совсем не так и не о том — было бесполезной тратой времени. Вместе с окончательным вычеркиванием меня из жизни семьи, матерью был запущен отвратительный процесс по лишению меня родительских прав.

Ольга вдруг замолчала.

— Выключите пока, — кивнула она в сторону диктофона. — У меня для Вас кое-что есть. Вот, — девушка протянула мне лист бумаги с распечатанным текстом. — Это отрывок из одной моей незаконченной рукописи. Для полноты картины, так сказать. Когда будете делать расшифровку — введете в текст.

— А не хочешь закончить? — спросила я.

— Нет, — качнула головой Оля. — Не хочу. И не знаю, возьмусь ли когда-нибудь снова за эту работу. Слишком больно давалась в ней каждая строчка.

Вот этот текст:

«Больше всего я жалела о том, что не забрала с собой ребенка в тот день.

— Никогда, ты понимаешь — никогда! — как сумасшедшая, повторяла я. Мне не хотелось жить. Во имя чего? Во имя какой идеи можно поставить на кон глаза своего ребенка? Любовь своей дочери?

Осознание пришло с разлукой. После выхода сюжета «Любовь за деньги» в ЧП расследовании, мама запретила мне появляться на пороге ее дома. Запретила появляться там, где жила моя дочь.

Помню тот вечер. Машка — на моих руках, жмется ко мне и боится уснуть. Ей два с половиной года. Она все понимает. Знает: если уснет — мама исчезнет.

Бабушка — моя мать — ходит из комнаты в комнату, на ее лице — смесь бешенства, отчаяния и скорби. Мне стыдно, мне страшно. И я не знаю, как быть.

Внутренний голос кричал: «Хватай дочь и беги!». Но другая часть меня слабо протестовала: «Куда? В ночь? В холод? В неизвестность?».

В два часа ночи за мной приехала Юлька. Дочь все же заснула. Я последний раз посмотрела на нее, такую красивую во сне, мельком взглянула на маму и — ушла. Помню, как больно хлопнула закрывшаяся за мной дверь.

Мы ехали в деревню. Не знаю, что было бы со мной, если б в те дни не рванула туда. В деревне ждал Женя. Увидел — перепугался. Что осталось от смелой, отчаянной девочки, какой я приехала сюда полгода назад? Разве что только отчаяние…

— Успокойся, — просил меня он, пока разливал чай по стаканам. — Сама знаешь, ничего просто так не бывает.

Меня трясло, и не было сил говорить.

— Оля, — снова продолжил он. — Жизнь не закончилась. Подожди до весны, заберешь дочь, как станет теплее. И что все-таки там случилось? Я не смотрел.

— Нормально все, — ответила за меня Юлька. — Просто Олька узнала, что такое ЧП.

— Грязью облили… как тебе фраза: «А вот эта проститутка свое лицо не скрывает!»? Сволочи. Да ладно мне такое услышать — а каково маме моей? — наконец, заговорила я. И, как прорвало: — Ты представляешь, два дня сюжет о книге снимали, хорошо все так, смотрели так ласково, а в третий день… Ненавижу их. Соня потом звонила, разумеется, она ни при чем. Продюсер! НО — ни при чем. Свалили все на корреспондента стажера, да на монтажку. Отличный пиар! Про книгу в результате — ни слова. Зато — элита…

В воспоминания снова врезалось лицо дочери. Стало больно дышать.

— Так, Олюш, я поеду, — Юлька встала из-за стола и принялась застегивать на ходу куртку. — Мне еще на рассвете родителей в аэропорт везти.

Подруга побежала к машине, и мы с Женей остались вдвоем.

— Как зверье? — наконец, чтобы отвлечься, спросила я.

— Нормально! — улыбнулся Женя. — У Стрелки любовь — с Баслаем

карповским. Ты не представляешь себе, как она его обихаживает! Других гоняет, а к этому — сама рвется.

Я усмехнулась, представив, как моя белая красавица Стрелка юлой вертится вокруг долговязого, немного неуклюжего гончего пса.

— Смотри, Женька, принесет она нам щенков.

— На все воля свыше, — развел руками мой друг.

— Это точно, — сказала я и отвернулась к окну. — Знать бы только, к чему?»

***

Принесли заказ: два «Цезаря» и свежевыжатый апельсиновый сок. Я нажала на запись. Оля сделала пару глотков и стала рассказывать дальше.

— Противостояние закончилось так же неожиданно, как и началось. 20 мая 2009 года мне позвонила мать и сказала, что я могу забирать своего ребенка. Это было чудом. К тому моменту я использовала весь свой ресурс, все, что было в моих силах, чтобы забрать дочь от бабушки. И все было тщетно.

Но в тот момент, когда я отчетливо осознала, что своими, человеческими, силами я ничего не могу, вдруг все получилось. Бабушка отдает мне ребенка за две недели до оглашения решения суда о лишении меня родительских прав. И решение это было уже известно — не в мою пользу.

***

26 мая мы с дочерью переезжаем в деревню. Органы опеки требуют от нас потрясающую по своей глупости справку — что ребенку не противопоказано жить в деревенских условиях.

Хорошо, педиатр оказался с чувством юмора — взял стандартный бланк и со смехом написал на нем, наверное, самую идиотскую фразу в своей жизни. На пути в деревню это было последним препятствием.

***

Оля вновь замолчала. Ее лицо засветилось ярче обычного — погруженная в воспоминания, она улыбалась.

— Все, — с той же светлой улыбкой заговорила она. — Дальше пошла полоса абсолютного, безмятежного счастья. Мы жили с дочерью в маленьком желтом домике с красной крышей. Компанию нам составили три кота, собака, пять куриц во главе с петухом, и чуть позже — огромная безрогая коза Марта. Все это время Женя был при нас неотлучно — помогал во всем и всегда.

Тогда он только-только пришел к православию, и был преисполнен жажды поделиться своим откровением со всем и каждым. Разумеется, я была живым воплощением этих всех и каждого и невольной жертвой его горячего желания меня спасти.

Мой «сокровенный человек» оказался напрочь лишен обаяния. Он был прост, как табуретка, груб, как холщовый мешок и имел, пожалуй, самый противный тембр голоса из всех возможных. То есть даже теоретически у нас не было шансов на что-то большее, чем просто дружба. Да и дружба-то была весьма специфическая. Мы как будто были связаны невидимой нитью — как бы ни ругались, как бы ни ссорились, но друг без друга обойтись не могли. И не столько в физическом плане (помощь по хозяйству, конечно, была существенной, но никогда не определяющей в наших с ним отношениях), сколько в духовном.

Православная вера стала для нас настоящим камнем преткновения. Женя целиком и полностью осознавал себя православным, а я — нет. И хотя существование Бога практически никогда (если не считать мимолетного периода в подростковом возрасте) не вызывало у меня сомнений, к православию вообще и к РПЦ в частности я относилась совсем по-другому. Чтобы не углубляться в этот вопрос, скажу просто — меня от всего этого в буквальном смысле тошнило.

Оля замолчала — задумчиво ковыряла вилкой салат и, видимо, пыталась сформулировать нечто действительно важное.

— Сейчас я понимаю, почему так было сделано, — наконец, сказала она. — Нельзя было допустить, чтобы я пришла к православию через человека. Чтобы пройти все последующие испытания, необходимо было откровение свыше. Четкое, ясное, лишающее сомнений. Случись по-другому, через цепь логических умозаключений или под влиянием харизматичного человека — я давно стянула бы крест.

***

Собственно, так оно и случилось. К православию я пришла не благодаря влиянию Жени, а исключительно вопреки. 7 января 2010 года, аккурат в Рождество Христово, меня, что называется, «торкнуло по вере». Ощущение сравнимо с тем, что испытывает слепой от рождения человек вдруг обретя зрение: шок, восторг и осознание, что все представления о жизни, какие имел до того — гроша ломаного не стоят. Так, несколько минут озарения перевернули всю последующую жизнь.

***

Мы направлялись к метро — я торопилась в редакцию, и Оля пошла меня провожать. Когда прощались, она протянула мне темно-бордовую флэшку.

— Вот здесь, — сказала она, — мой дневник. Пока я буду рассказывать Вам, мне не хотелось бы, чтобы Вы его открывали. Потом прочитаете, когда я закончу. А впрочем… — Оля запнулась. — Мне все равно. Делайте, как считаете нужным.

Я посчитала нужным прочесть. Сразу же, как включила компьютер.

*******

5 апреля 2010 года

Пересмотрела вчера фильм «Остров». На мой взгляд — один из лучших, если не лучший, отечественный фильм последних лет. Петр Мамонов — гений.

Да, не шедевр. Тем не менее, фильм неожиданно глубокий, трогательный и… непривычно искренний. Особенно — игра Мамонова. Мне даже кажется, что он как будто самого себя сыграл в этом фильме. Во всяком случае, что-то такое через него шло, чего, по-моему, в сценарии и вовсе прописано не было.

И еще. Я первый раз несколько лет назад его смотрела в кинотеатре. И, знаете, поразило: люди, когда фильм закончился, стоя аплодировали! Без исключений! Весь зал! Многие плакали.

И я плакала. И вчера плакала. Особенно, когда он «Иисусову молитву» читал. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго», «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго», «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго»…

Вот тогда смотрела, слушала, несколько лет назад — не понимала. Не доходило. А вчера дошло. Каждое слово — как гвоздь вбивается. С каждым шагом. В самого себя гвоздь.

Но это, действительно… надо хотеть понимать. А так, если поржать чисто — то это, конечно, лучше «Интерны» смотреть…

«Я искал, думал много. И все никак не мог преодолеть одно препятствие. Меня смущала та схема, которую используют католики: искупил — заработал — сверхдолжные заслуги и все такое.

Вот я думал: что-то здесь не так. Ну не может так быть, чтобы Господь вот просто так пришел, распялся на Кресте за нас, искупил, вознесся — и все хорошо, мы теперь спасены. Ведь это ж самое радостное событие во всей мировой истории — Бог пришел на землю. И неужели это было нужно лишь для того, чтобы осуществить вот эту схему? Неужели Господь Всемогущий не мог придумать чего-нибудь другого, чтобы искупить нас?

Нет, что-то здесь не так! И вдруг открываю авву Исаака — ну конечно! Конечно! Цель и воплощения, и распятия одна — явить миру ЛЮБОВЬ. И вот тогда в сердце мое хлынул луч света. И лукавство мое пропало, и я понял: да, вот с Этим Богом я вместе! Да, вот с этой Любовью я вместе! Перед этой Любовью мне стыдно грешить. Вот если меня так любят — то тогда мне стыдно! Тогда я плачу, и падаю, и говорю: «Господи, прости меня!!!» И когда Господь вот так меня осеняет, так проливает на меня свою любовь, несмотря на то, что я ему постоянно делаю против, постоянно против, против, а он меня любит, и любит, и любит — вот тогда да! Тогда я говорю от всей своей души: «Господи, Боже мой, слава Тебе!»»

(с) Петр Мамонов

6 апреля 2010 года

(Из форумской переписки): Здесь бытует твердое мнение, что я все делаю лишь бы попиариться лишний раз. Не буду отрицать — было дело. Когда-то.

Сейчас почему согласилась на съемки? Честно? Уговорили. Просто я этого журналиста давно знала. Я ему говорю: «Нафига вам это надо? Я, во-первых, бывшая, а во-вторых, скорее противница проституции, чем союзница ее. Вам это надо? Я ж наговорю чего-нибудь!»

Оказалось, что надо. Да и мне надо, как оказалось. Вот хотя бы за то, что год назад у Малахова «выдала»… Стыдно? Стыдно. И за ЧП-шку стыдно. И за половину постов, что писала здесь — тоже стыдно. Вот хотя бы ради этого и снялась.

Говорила там… а ведь никто не услышал. Я специально ждала, думала — ну хоть кто-нибудь! Да отвлекитесь вы уже от косоглазости моей и фуфайки засаленной! Хоть кто-нибудь поймите, ЧТО я хотела сказать! Нет. Ни одного. Или просто сделали вид, что не поняли? Предпочли не услышать? Так я повторю. Мне не сложно.

Проституция — это болезнь. Не работа, не образ жизни, а самая настоящая БОЛЕЗНЬ. Женщина, занимающаяся проституцией, подобна наркоману. Кайф и там, и тут. Эйфория (поначалу, конечно же). И зависимость. Не от денег, это было бы слишком просто. Зависимость от самого образа жизни, зависимость от риска, зависимость от звонков… Но и не это главное. Женщина-проститутка больше всего зависима от восхищения! Такой женщине НУЖНО, чтобы ею наслаждались, чтобы она чувствовала свою непревзойденность, свое мастерство, свою исключительность… и свою красоту.

Проституция женщину убивает. Кого-то медленнее, кого-то быстрее. Все зависит от того, сколько в ее душе любви к людям накоплено. Это — энергия. Защитный купол. Перестала клиенту радоваться, с тяжестью его ждешь — это первый «звоночек», что запасы истончаются. Если на отдых не уйти (минимум на месяц!), будет страшнее. Появится ненависть. Сначала к клиентам, потом к себе — такой. Но еще можно остановиться. Это — еще не конец. И все же многие не чувствуют «черты», перешагивают через нее. Что дальше?

Начинаются неприятности. Никогда не задумывались, почему одним везет, а другие будто магнит в попу засунули… на приключения разные? Но и это еще не конец. Вообще, пока не убили — можно остановиться. Тем не менее, и здесь мало кто тормозит.

А потом… потом начинается «дно». То, что раньше было «допингом» от случая к случаю, теперь превратилось в необходимость. Алкоголь, наркотики, петля. На трассе, конечно, все происходит в разы быстрее. За месяцы.

Вот почему я согласилась на эти съемки. Вот что скрывалось за моими словами: «Если бы я не ушла, наступила бы смерть. Физическая или моральная, духовная… неважно. А я этого не хотела».

И что касается моей дочери. Знаете, я с мамой на эту тему буквально вчера разговаривала. У нас, кстати, сейчас прекрасные отношения. Вот, передачу обсуждали. Я ей объяснила позицию свою. Потом сказала:

«Мам, у каждого из нас свой крест. Мой крест — слава вот эта, твой — иметь такую дочь. И внучка твоя свой крест понесет. Может быть, этот крест — я».

Вот и весь смысл, девочки.

P.S.: а в деревне узнали, конечно же… Пришли — спасибо сказали. И еще сказали, что сильная очень, если смогла найти в себе силы пройти все это… и перешагнуть. И к дочери отношение не изменилось ни капли.

И еще поняла кое-что. Я, может, много чего не делаю, как надо, как должна бы, наверное… может, и в воспитании ошибки какие-то допускаю… это время покажет. Но одно знаю твердо: если я сейчас не привью ей любовь к Богу и православию, потом она вполне может захотеть пройти тот же путь, что и я. Так вот. Никакие запреты, никакие наши надежды, уговоры, деньги, ничто в мире не удержит девушку от этого шага, кроме Бога в душе. Вот этот запрет не от меня идти должен, а от самого мировосприятия девушки. Ей просто не должно прийти это в голову.

А насчет Бога… на самом деле, ничего такого особо уж переломного в моей жизни не приключилось. К Богу так или иначе всегда тянулась. Другой вопрос, что болталась я из крайности в крайность… Здесь не так надо спрашивать. Почему именно православие? К православию повернулась?

Знаете, у деревни есть один безусловный плюс по сравнению с жизнью в городе (любом, не только в Москве). Так вот, этот плюс — возможность остановиться. Замереть. И просто подумать.

Вот я и остановилась. И подумала. А потом и почувствовала…

Но я неправильно к Богу иду. Прыжками какими-то. И все больше на одном месте получается. До исповеди вот так и не допрыгала… И стыдно, и надо, и — никак. Тьма дел сразу из ниоткуда появляется, а там и вовсе кажется, что необязательно… Еще люди разные в жизнь приходят. Они ведут.

18 апреля 2010 года

По старому блогу многим памятна история с Андреем. В общем… не знаю, что делать. Прошло два с половиной года. Формально — вроде бы мы по-прежнему вместе, любовь-морковь, все хорошо, а на деле — пусто. Словно изжила эти отношения, переросла. Насколько раньше этот человек был мне интересен, настолько теперь он перестал быть таковым. Я хочу, чтобы он исчез из моей жизни, а что сделать для этого — не знаю.

Он звонит каждый день. И меня раздражает его голос. Мне не хочется его слышать. Когда у него комиссии, и он пропадает — мне радостно и спокойно. Мысли о сексе с ним вызывают приступы отвращения.

Возникает вопрос: а способна ли я вообще на создание длительных отношений с мужчиной? И не является ли это следствием моего прошлого? А, может быть, и причиной… Не знаю. Думаю над этим.

***

(Из интервью, 2016 г.): С Андреем я рассталась в мае 2010 года. Очень просто, тихо и без истерик — он позвонил в очередной раз, а я спросила: мне симку сломать, или сам звонить перестанешь? Перестал. В следующий раз я услышала его голос только в ноябре 2011 года — он сообщил, что его выпустили по УДО. Был очень счастлив. Я порадовалась за него. И, собственно, все.

21 апреля 2010 года

Вчера выгнала Женю, помощника по хозяйству и друга. Вообще-то, со вторым определением я сама с собой спорю. Друг ли?

Вампирил меня полтора года. Характерно: не успокаивался до тех пор, пока я не начинала бросаться на него с кулаками. Представляете? Я! Валенок валенком. Чтобы вывести меня из себя, нужно очень, очень постараться (кто знает лично — подтвердит). Мне даже голос повысить сложно бывает. А тут — никакой возможности сдерживаться нет.

Но самое страшное — вампиризм с претензией на религиозность. Причем религиозность на грани фанатизма.

Вроде бы много хорошего сделал. Помогал, просьбы мои выполнял, я даже какое-то время жила в его квартире. При этом ему было запрещено прикасаться ко мне. Как мужчину, не воспринимала его никогда.

И вот — он «больной» православием. Я ни в коем случае не хочу сказать что-то плохое в адрес православных христиан и вообще веры. Я сама — православная. Верующая (по крайней мере, считаю себя такой). Речь не об этом. Женя возомнил себя чуть ли не пророком.

— Погоди, вот лет через двадцать придешь ко мне… — грозится он.

— И что? — насмешливо спрашиваю я.

— В ноги мне упадешь! — торжествует он.

— Тебе?! — я смеюсь. — Ну, пофантазируй еще, пофантазируй.

— А чего фантазировать? Старцем стану, паломники ездить начнут, и ты приедешь. Вот посмотришь — я тебе говорю.

— Пока что я вижу, что у тебя гордыня зашкаливает, друг мой.

— Нет, — качает он головой. — Я знаю.

— Тебе Господь сказал? — спрашиваю его.

— Нет. Но я верю. А по вере и дастся!

— За Бога решаешь? Ну-ну…

Во время таких разговоров лицо Жени преображается. Маска смирения, какую он любит носить, вдруг слетает, и можно увидеть Женю истинного, настоящего. Зрелище это, надо признать, не для слабонервных. В глазах появляется нехороший блеск. Само лицо обретает черты… даже не знаю, как описать. Будто «черт лезет». Но самое интересное: говорю ему:

— Жень, посмотри на себя сейчас в зеркало, — благо, он стоит вполубок к нему.

— Не буду я никуда смотреть! — кричит он и убегает из комнаты.

Вчера я пыталась его сфотографировать. Когда он понял, что я собираюсь сделать — выхватил у меня фотоаппарат и убежал на улицу. А мне ведь просто хотелось показать ему самого себя…

Честно говоря, так и хочется порой приложить к нему термин «одержимый». Тем более, что буквально через минуту он напрочь забывает, что сам же мне говорил. Особенно, если слетевшее с его губ противоречит христианским догматам.

Благодаря Жене я открыла новый вид ревности: духовную ревность. Это когда один «спасатель» души моей ревнует к другому.

Раньше Женька ревновал к Андрюшке — по плоти. Это было неприятно, но терпимо и, в общем-то, понятно. Когда же я сблизилась с братом Виталием, оказалось, что ревность плотская по сравнению с теперешней, духовной — цветочки.

— Да кто он такой, твой Виталий?! — в гневе кричит Женя.

— Виталий — человек глубокой, искренней православной веры. К тому же умный, т.е. может облечь в слова то, что чувствует и передать так, чтобы слушающим стало понятно, — объясняю ему.

— Видел я его! — еще больше сердится Женя. Он уже ходит из кухни в коридор и обратно — верный признак крайнего возбуждения. Пальцы «трепещут», находятся в постоянном движении. Ох, сколько же неприятных воспоминаний сразу приходит на ум при виде «суеты» в руках!.. — Видел! Он у нас при храме жил. Киоты делал. Я с ним дрова рубил для Крестного Хода. И нету в нем веры. Нету!

— Ты с ним сколько общался? Два часа? — переспросила я.

— Мне было достаточно, — отмахнулся Женя. — Гордыня в нем — да, есть. А веры — нету.

…Ферма в Першино. Сидим с Виталием у костра. Он — управляющий фермы при приходе батюшки Владимира. Черные джинсы, заправленные в армейские ботинки, черный свитер с глухим воротником, темно-серая телогрейка, черная шапка, длинные, собранные в хвост волосы за спиной, не очень густая черная борода. Глаза яркие, голубые, пронзительные. Взгляд прямой, жесткий. Под таким взглядом очень сложно, почти невозможно врать. Кажется, насквозь видит. Это брат Виталий. Он всегда одинаков. И два года назад — такой же, как и теперь.

— Я помню Женю, — говорит он мне. — Ну, что я могу сказать… Ты странного ничего не замечала в нем?

— Замечала, — говорю я. — Он себя старцем великим мнит.

— Ага, — соглашается он. — Я еще тогда приметил в нем это, остеречь хотел. Но да видно, дьявол не дремлет… Это называется «духовная болезнь». Про Вениамина знаешь?

— Ну, священник у нас на приходе был такой. Только его потом отстранили, кажется, и другого поставили, — припомнила я.

— Да, — кивнул головой брат Виталий. — А знаешь, почему его отстранили?

Я пожала плечами. Не знала.

— Есть такое явление, болезнь такая. Младостарчество называется. Когда человеку, особенно из духовенства, вдруг начинает казаться, что он — старец. Вот наш Веня заболел. Сначала терпели, пальчиком грозились, думали, перебесится… Но дело хуже пошло. Внутри церкви назрел раскол. Там как стало? Либо по слову Вениамина (как Вениамин считает), либо никак. В ересь его, инакомыслящего. А то, что мнение Вениамина порой входило в противоречие с мнением церкви — это уже вторично. Вот и твой Женя такой же. Но судить нельзя. Здесь лучшая помощь — молитва.

— Но как же так? — снова говорю я. — Женя говорит, у него «Иисусова молитва» идет… Разве она может идти у больного духовно? И разве не отгоняет она бесов и все такое?

Виталий смеется. Костер тихо потрескивает. Пищат комары, но нас не трогают. Тепло и спокойно.

— А он знает, как ее читать надо, молитву эту? — спрашивает он. — Да будет тебе известно, что чтение «Иисусовой молитвы» есть величайший подвиг. Это очень трудно. Немногие из святых могли взять на себя это послушание. Вот спроси у него, знает ли он, как ее читать?

«А как ее читать? — удивляюсь я. И сама вспоминаю: — «Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго»… Что здесь сложного?

Виталий будто читает мысли. Действительно — видит насквозь. Он дает объяснение. Здесь писать не буду его — точно не запомнила, а дезинформировать не хочу. Помню только, что да — оказывается, действительно очень сложно.

— Я почему об этом говорю, — продолжает Виталий. — Сам такой был. И из духовенства по этой причине ушел — искушение пошло очень сильное. Нет, не надо этого. И ты со временем поймешь — лучше в тени держаться. Время сейчас такое — лучше в тени.

Я провела в Першино три дня. Как магнитом тянуло туда. Хотя что я о Виталии знала? Мимолетная встреча во время съемок для Рен-тв — да и все.

— Почему Вы мне помогаете? — спрашиваю я у Виталия.

— Потому что в тебе себя увидел, — спокойно ответил он. — В твоей жизни — я сам. Понимаешь?

И он рассказал о себе. Два высших образования, одно из которых — художественное, в девяностых годах владел крупным бизнесом в Москве, стоял у истоков образования кредитной системы в России…

— А как Вы к вере пришли? — спросила я.

Виталий усмехнулся.

— Это не я к вере пришел, а она ко мне.

— Как это? — удивилась я.

— Накануне очередного крупного «дела» сон приснился. Хотя никакой это не сон был. Это я даже тогда понял. Три человека ко мне пришли и сказали: «Пойдешь в такую-то деревню к такому-то старцу, он тебя ждет. С собой ничего не бери». И все.

Я почувствовал, что не пойти — нельзя. Как бы тебе объяснить? Это словно запуск программы в компьютере. Вот во мне это «запустили».

На следующий день я приехал в то место, которое мне указали (я знал, где эта деревня находится). Меня встретила женщина.

— Батюшка сегодня не принимает, — сказала она. — Приходите завтра.

А я понимаю, что не могу уйти. Молчу, смотрю на нее — и стою.

— Надо очень, что ли? — спрашивает она.

— Надо, — говорю я.

— Ну, подожди, спрошу, — отвечает женщина и уходит за дверь.

Через минуту возвращается:

— Господи, что ж ты сразу-то не сказал! — взволнованно говорит она. — Проходи, он тебя весь день ждал.

Я не помню, что старец сказал Виталию. Но после этой встречи его жизнь кардинально изменилась. Он оставил «мир», все бросил. Стал жить по монастырям, восстанавливать подворья, изготавливать киоты для икон.

— Образование-то художественное, — смеется он. — В моих пальцах металл, что пластилин гнется.

Перехватив мой восторженный взгляд, Виталий делается вдруг серьезным.

— Оля, запомни: я не старец. Я — кусок дерьма. Хорошо усвоила? Мне не то, что до святости, мне до спасения вряд ли добраться удастся, по делам моим. Не смотри на меня так. Мы равны. А, может, ты и почище меня будешь…

И вот — Женя. Я потребовала сломать симкарту, чтобы не было искушения позвонить. Он сопротивлялся — пришлось сделать это самой. Теперь уж точно все.

От меня он бежал. В этом беге было что-то очень мальчишеское. Я смотрела ему вслед: убегающий от меня 46-летний мальчишка. Ему очень больно. Я это знаю. Он думает, я обманула его. Предала. Пусть думает. Если ему от этого станет легче…

***

(Из интервью, 2016 г.): С Женей мы помирились. И до сих пор дружим. Он все-таки удивительный человек. Момент нашего с ним расставания можно считать низовой точкой, его духовным «дном», от которого он оттолкнулся и пошел стремительно вверх.

Конечно, мне повезло — его становление как христианина, его не книжное, но опытное постепенное познание веры, смирения и любви — крохотными шажочками, изо дня в день — все эти годы шло на моих глазах. Это был первый и пока что последний человек на моей памяти, которому удалось преодолеть духовную болезнь — прелесть.

23 апреля 2010 года

В последнее время мы очень сблизились с мамой. Созваниваемся почти каждый день. Основные темы: ребенок, ошибки прошлого, деревня, вера.

— У нас все хорошо, мама, — говорю ей я.

— Оль, у тебя не может быть ничего хорошего, — отвечает мне мама.

— Почему? — удивляюсь я.

— А ты считаешь свою жизнь хорошей? — в свою очередь, удивляется она.

— Ну… мы не болеем, — говорю я. — У нас есть крыша над головой. Пока, по крайней мере. Есть продукты. Нам не нужно заморачиваться вопросом, на что сходить в магазин — все свое. Вот — в церковь стали ходить… А что еще нужно-то?

Мама некоторое время раздумывает, потом говорит:

— А вообще, ты права, Оля. Наверное, так и надо…

27 апреля 2010 года

Посмотрела-таки передачу. Ну, что я могу сказать… Журналисты — сволочи. Может быть, в этот раз чуть в меньшей степени, чем остальные, но все равно. Кстати, в данном случае, камень не столько в огород автора и оператора, сколько в огород сценаристов и монтажников.

Первоначальная идея ведь какая была? Попытаться ответить на вопрос, почему девушки идут в феи, и есть ли возможность у них из фейства выйти.

Собирались брать интервью у меня (ну, как же без меня-то им, без меня им никак!), у одной сутерши из Питера и еще у кого-то, тоже из бывших.

Еще планировали сделать контрольную закупку с ментами на Ярославке, но не эту ерунду устроить, что в передаче показали, а пригласить представителей центра «Анна» и побеседовать с девушками. Тема беседы планировалась следующая: «Девочки, мы даем вам сейчас жилье, работу, зарплату (конечно, не такую большую, как на точке, но регулярную). Кто хочет — пусть остается в зале. Кто хочет — может уйти и заниматься „фейством“ дальше».

Предложение было абсолютно серьезным — договоренность с представителями этого «Центра» уже была. Журналистам было интересно посмотреть процент оставшихся и ушедших. И потом еще через месяц — сколько из оставшихся — ушло. И через полгода. И через год… Эксперимент обещал быть долгосрочным и очень интересным. И что получилось?

За несколько дней до съемок Максим (журналист) в расстроенных чувствах позвонил, сказал, что не удалось договориться с ментами на Ярославке, дескать, они больше не делают закупки. Вы в это верите? Я — нет. В данном случае, не Максиму. Думаю, его также ввели в заблуждение. То, что вы видели на экране — оперативная съемка, взятая из архива.

Теперь несколько слов о себе. Думаю, всем стало ясно, что то пухленькое косоглазое горбоносое чудище в фуфайке — это я. Кстати, надо отдать должное оператору — страхолюдиной я была не во всех кадрах. Кое-где, по-моему, очень даже ничего!

Наврали, разумеется, много. В целом, почти все, что было сказано про меня — вранье. Но я понимаю: в имеющиеся 16 минут эфира крайне сложно было втиснуть всю мою биографию. Да и вникать некогда было. Снимали-то два дня. И сколько там наговорено было! В результате — быстренько «сляпали» нечто правдоподобное, «близкое к тексту» — и запустили в эфир.

Из смешных моментов: «Единственное развлечение в деревне — телевизор». Смеялась до слез. Вот оператор — тот умный: не стал снимать «ящик» в чужом доме (а съемки не в моей деревне проводились, это, думаю, все поняли), потому что обратил внимание на мое выражение лица, когда я это увидела. Я в Москве-то телевизоры в шкаф убирала, чтобы место не занимали, неужели в деревне я еще на ерунду время тратить буду? Тем более, у меня дочь.

И, знаете, я очень рада, что она не знает наизусть ни одной рекламы. Она вообще не знает, что такое реклама. Зато книжки любит. И единственное наше с ней развлечение — это книги. Так-то, уважаемые товарищи журналисты.

Еще позабавило: «Ну, доить пока у Ольги особо не получается, но она надеется, что со временем все будет зашибись. Главное — терпение и желание».

Ха-ха. Это было сказано после слов: «Уже год, как Ольга разводит коз». Кто ж их доил-то тогда, спрашивается, если у меня «пока что не очень получается»???

Тут в кадре показывают: как я, действительно, чего-то там очень неуклюжее под козой вытворяю. При этом в голову не пришло господам сценаристам, что мы с этой козой друг друга в глаза впервые в жизни видим! И что в метре от нас стоят еще штук десять других коз, которые так же меня в глаза не видели! Мало того, доить приходилось на корточках. Но я-то, балованная, козу свою, сидя на скамеечке, доить привыкла!

И еще момент, для козовода немаловажный. Моя Марта привыкла доиться с правой стороны. Поставить ее по-другому и подоить с левой — нереально. И я тоже со временем привыкла к правостороннему доению. А тут, пожалуйста! — будь добра чужую козу на корточках под камерой, да еще с левой стороны подоить! Это еще повезло, что у козы вымя «легкое» было. А если б тугое — так и вовсе могло ничего не выдоиться. Впрочем, это все мелочи.

Теперь из грустного. «Во всем Ольга винит свою мать». ВРАНЬЕ. Хорошо хоть, в кадре оставили мою фразу: «Я сама во многом была неправа».

Вообще-то, хорошо, что мама передачу не видела, да и я не сразу посмотрела — рассказы очевидцев подготовить к просмотру успели.

Да, я говорила, что одной из причин было недопонимание в семье. Да, мне препятствовали уходу из дома. Но почему-то совершенно ничего не прозвучало о влиянии брата и сестры на мою мать и о смерти отца, который мог изменить в этой ситуации многое. Мама просто не знала, как правильно поступить. Какое здесь может быть обвинение? Какая ненависть? Не было у меня в 15 лет ненависти к матери! Не было!

Результатом неприязни, возникшей между мной и мамой, стала именно моя потребность «свободной» жизни. Мама боялась меня отпустить в вольное плавание, а я «рогом уперлась». Вот и получилось, что получилось. И тут же — мнение психотерапевта, «закрепившее» текст сценариста. Как все гладко и замечательно!

Насчет ребенка, тоже грустное: «Три года Ольга не видела своего ребенка». Ой, неправда!.. До декабря (до выхода в эфир НТВ-шной «передачки») виделась регулярно 2—3 раза в неделю с ней. И Машка прекрасно знала, кто ее мама! Вот с декабря — да. Мама запретила переступать мне порог дома и ребенка мне отдать наотрез отказалась. До мая месяца длилось это противостояние с подключением органов опеки, милиции, прокуратуры, муженька и т. д. Много грязи вылито друг на друга было тогда. Но все закончилось хорошо.

Мама сказала: «Ребенок сам сделал выбор. Она выбрала мать. С этим я ничего не могу поделать». Так закончилась эта история. Вот — 26 мая год будет, как мы с Машкой вместе живем.

Теперь о главном. Была вырезана из эфира моя фраза: «Проституция для конкретной женщины в большинстве случаев является абсолютным злом. Тем не менее, обществу она необходима». Что интересно: в предварительном сценарии эта фраза была. Так вот вопрос: кому эта правда глаза уколола? Кому не было выгодно, чтобы она прозвучала?

И снова — вранье, вранье, вранье… Майор Евдокимов: «Клиенты — пьяные, дебоширы, маргиналы…» Да неправда! Нормальные клиенты! У меня за всю историю фейства этих «пьяных» пять человек от силы было! Да и то, когда я в салоне работала, и права выбора особо не было. Маргиналы? Ну, если банкир — это маргинал, если топ-менеджер нефтяной компании — это маргинал, если владелец нескольких строительных компаний — это маргинал, если несколько довольно известных политиков, писателей, актеров и продюсеров — это маргиналы — тогда я не знаю, что такое НЕ маргинал…

Почему не показали индивидуалок? Та история, которую «приписали» мне — не моя история! Не работала я в элитном клубе! Никогда не работала! В обычном салоне первые три месяца — да, было дело. Но дальше-то! Где хоть слово о работе на сайте знакомств? А ведь мой взлет именно с мамбой был связан! Появление на свет Аленькой — заслуга исключительно мамбы! Где моя фраза о том, что работать за компьютером приходилось по 8—10 часов ежедневно? Нету. Такой проституции в России нет. Не надо обывателю знать о таком «фействе». Пусть себе спит спокойно.

И тут же — двойной стандарт. С одной стороны: «Не ходите, девки, в фейство», а с другой: «В деревне Ольга не живет, но существует». И следом: роскошная женщина в вечернем платье, зал, свечи, пианино, ухоженная, замечательно все. И голос за кадром: «Вы не поверите, но и там, и там — одна и та же женщина».

Люди! Журналисты! Неужели не понимаете, что для девочек все остальное, что вы там показали, значение иметь уже не будет! Они увидели свою жизнь, как им кажется, беспросветную, в деревне (а вы еще подкрепили их в этом мнении) и вот эту — мнимую, роскошную — и слюнки-то потекли! И пуще прежнего им сюда, в омут этот захотелось! А дальше — ваша ложь — лишь укрепит их в «правильном» выборе.

Почему не приглашаете священников в такие передачи? Их слово обязательно должно звучать, мнение Церкви обязательно должно учитываться! Вот сколько смотрела передачи о проституции — ни разу батюшку не увидела. Почему?

А все потому же, ребята, все потому же. Потому что я правду сказала про зло, и кому это зло необходимо. Признаться государство не может — духу не хватает. Ему вообще привычнее так — глазки закрыты, ручки умыты и вроде все нормально. Но женщин-то, женщин — жалко!..

30 апреля 2010 года

Несколько дней мы с Виталием обсуждали возможность моего переезда к нему в Першино.

— Без мужика тебе сложно будет. А мне замену себе подготовить нужно. Ты подойдешь, — говорил он мне.

— Кто? Я? — мне казалось, он шутит. — Вы понимаете, что я такое из себя представляю? И туда? Не…

Я сопротивлялась, делала большие глаза и надеялась, что он передумает. Но каждый новый день он мне звонил, и мнение его не менялось.

— Я все больше и больше склоняюсь к этой мысли. Вполне может быть, дней через десять-пятнадцать я пришлю за тобой машину. Будь готова.

Позавчера Виталий мне сообщил:

— Мы обсуждали с рабочими твой приезд. Ну, сама понимаешь, сразу разговоры пошли… В общем, могут пойти серьезные искушения.

Эти искушения начались уже вечером того же дня. Приходит мне смс от одного из его работников, которому я дала свой номер телефона (Виталий предлагал нам с этим мальчиком ближе к осени объединиться и создать свое фермерское хозяйство): «Скажи, пожалуйста, как давно ты знаешь брата Виталия?»

Я в полной растерянности (к чему бы это?), отвечаю: «Честно говоря, недавно. А что?» — «Да так просто, хотел узнать. А четыре года назад ты его не знала?»

Тут уж я совсем озадачилась. Что такого могло произойти 4 года назад? Ну, пишу ему: «Совершенно точно нет. А что произошло 4 года назад?»

Его ответ меня совершенно сбил с толку: «Не знаю. Тебе лучше известно. Спокойной ночи!»

В полной растерянности звоню брату Виталию. Пересказываю. Он смеется.

— Чего Вы смеетесь? — не понимаю я.

— Ну, говорил я тебе, искушения пойдут. Вот — вкушай, — весело говорит он.

— Так что это было-то? — спрашиваю я.

— Оль, твоей дочери сколько лет?

— Четыре…

— Ну, — говорит Виталий. — Ребята считают, что у нас с тобой четыре года назад были отношения.

Тут до меня, наконец, дошло.

— Они что, думают, будто Вы — отец Маши????

— Ну да, — смеется Виталий. — А что еще они могут подумать? Ношусь с тобой, как с писаной торбой. Причины-то им не видны. А тут вроде все сходится. И у девочки возраст, и я здесь 4 года назад появился.

У меня челюсть отвисла. И как я туда поеду? Да еще в потенциале — на место управляющего?

— Они меня не съедят там? — выражаю свои опасения.

— Да кто ж им даст, — успокаивает меня он. — Пока я там — тебя пальцем не тронут. Но я еще подумаю, как лучше сделать.

Всю ночь я ворочалась с боку на бок, не представляя, как вообще это все будет выглядеть. Тем не менее, окончательное решение пока принято не было. До сегодняшнего утра.

— Значит так, — перешел сразу к делу Виталий. — с отцом Владимиром я поговорил. Он дал добро. Это самое главное. Потому что без благословения нельзя. В следующий четверг приедет машина. Подумай, что взять из необходимого, технику, животных — все забираешь с собой. Жить первое время будешь у Надежды, потом переедешь в дом на территории. На днях начнется строительство. С деньгами, соцпакетом, оформлением — по приезду. Сама понимаешь, не обижу.

Я, как стояла, так и бухнулась на порожек. Но это оказалось не все. Уже вечером Виталий меня «доконал» окончательно. Обсуждали с ним возможность передачи козы соседям. Я подумала, что нет резона тащить ее, старую, с собой в стадо из пятидесяти голов. И что будет лучше, если я подарю ее соседке, милой бабушке, тем более, ей нужны козы.

— А если вдруг мне понадобится коза, так я у Вас смогу взять, правда же? –спрашиваю у Виталия.

— Ага… — задумчиво проговорил он. — Только тебе уехать из Першино сложно будет.

— Почему это? — удивилась я.

— А потому что я тебя так просто не отпущу. Обручницей моей будешь.

— Чего? — не поняла я. Смысл этого слова до меня пока не доходил. Честно говоря, он до меня и сейчас еще не дошел.

— Чего-чего, — нехотя проговорил он. — Скажем всем, что обручены, чтобы вопросов к тебе лишних не было, и чтобы мужики не лезли. Как себя вести, я научу. А правду знать трое будут. Отец Владимир, ты и я. И Бог еще.

Вот так. Короче, или я полная дура, или он хочет воспитать из меня себе жену. Ну, посмотрим… Эта мысль, кстати, приходила мне в голову раньше. И я задавала себе этот вопрос (чисто гипотетически, разумеется): могла бы я обвенчаться с этим мужчиной? И сама себе отвечала: да.

3 мая 2010 года

…Через несколько часов приедет машина, и мы уедем.

Время сжалось. Думала, еще могу подождать до четверга, а вчера днем позвонил Виталий и сказал, что машина может выехать за мной завтра, 3-го мая.

— Готова? — спрашивает он.

— Готова, готова…

Ответила слишком поспешно. На самом деле, ни фига я не готова. Ну, куда я поеду? Это же не просто с места на место переехать — здесь сам уклад жизни меняться будет, вообще все! А у меня даже юбки подходящей нет. И платочка. Ё-мое. Это я пишу. Я!

С другой стороны, уехать хочется. Очень. Брат Виталий притягивает к себе неудержимо. Но — ничего нельзя. Руки по швам, и никаких помыслов. Интересна идея: создание экспериментального православного поселения. Что-то вроде монастыря для мирян. Мы с Машкой — первые поселенцы. Возможно, на этой базе получится создать нечто вроде реабилитационного центра для путан, наркоманов и алкоголиков (такое благословение у нас есть). Еще лично мне интересно поработать с подростками. Может быть, создадим трудовой лагерь, где дети еще и заработать смогут. Планируется обучение различным народным ремеслам: прядение, вышивка, работа по металлу, дереву (изготовление киотов для икон и т.д.), бисероплетение и много чего еще. И, разумеется, духовные беседы. Главный принцип — ненавязчивость. Даже со мной брат Виталий выработал такую тактику: я спрашиваю — он отвечает. Но отвечает таким образом, что мне хочется спрашивать вновь и вновь. Каждый его ответ плодит десятки новых вопросов. Это — глубина.

Еще мы сделаем свой сайт, что-то вроде Першинского дневника. Вести его буду я. Так что из сети не пропаду — появляться буду.

Мне грустно немного. Вчера излишне весело было, а сегодня — грустно. Вот, закончу запись, отсоединю проводочки, упакую компьютер, синтезатор, вещи… И буду ждать. Затем из Тулы приедет машина, я посажу в нее Стрелку, козлят, котов, и мы поедем.

В Першино выгрузимся, я дождусь брата Виталия (он сейчас в городе на каком-то еще объекте), и все. Что будет дальше — я понятия не имею. Даже представления ни малейшего нет.

Все, что есть — только глубокое уважение к этому человеку. И, пожалуй, доверие. Я верю ему и отцу Владимиру, моему будущему духовнику.

Забавно: батюшку, крестившего меня, тоже звали Владимир…

***

(Из интервью 2016 г.): Да, я полна была планов. Мне казалось, что вот оно — то самое место, где я могу раскрыться во всей своей полноте, и где будет возможность полноценного искупления грехов прошлого. Был вопрос, которым брат Виталий очень здорово посадил меня в лужу. Он спросил: «Верующая?» — Я кивнула: «Верующая». — «Православная?» — Киваю еще активнее: «Да!» — «А в чем заключается твоя вера?». И — п-ффф. Лужа.

Две недели я истязала себя поиском ответа на этот вопрос. В чем заключается моя вера? Почему я — православная, а не баптистка, не католичка, не мусульманка, в конце концов? Искала в себе, в источниках — и найти не могла. Наконец, не выдержала, позвонила. «Брат Виталий, я не знаю». — «Чего ты не знаешь?» — «Не знаю, в чем заключается моя вера». Говорю, а сама только и думаю, чтоб не расплакаться — так задел меня этот вопрос. «Ну слушай, — снисходительно отвечает он мне. — Апостол Павел что сказал, помнишь? „Вера без дел мертва“. Так вот. Вера в делах заключается. Покажи мне свои дела, и я скажу, что у тебя за вера».

Это было ужасно просто.

16 мая 2010 года

Итак, я здесь. Пообещала сама себе сегодня выйти в сеть — несмотря на усталость и сильнейшее желание доползти до раскладушки и уснуть. Что ж, рассказываю.