Бесплатный фрагмент - Перевоспиталовка

Глава 1

На цокольном этаже столичной обувной фабрики, между электрощитовой и помещением с агрегатом для отпугивания крыс, пристроилась коморка местных отщепенцев. Внутри в вечном неоновом полумраке теснились наипестрейшие постояльцы: седовласый админ — «маэстро мудрой околесицы»; его подопечные: кучка сервис-инженеров точно белки-летяги, носившиеся по фабрике в угоду капризным пользователям; и молчаливый программист, днями напролет корпевший над автоматизацией учета. Редко кто забредал туда, оттого отщепенцы жили вольготно, не сторонились самых острых тем в беседах, а за выдающееся сквернословие и пристрастие к шансону их бывало обвиняли что они не работали, а «сидели».

Ленивую утреннюю тишину всколыхнул телефонный звонок. Трубку снял инженер техподдержки Федор Самородов. Строгий, но приятный голосок директорской секретарши потребовал немедля явиться к шефу. Федор наспех расквитался с кофе, спустя пару минут стоял в приемной; секретарша, не отрывая взгляда от монитора, взмахом изящной ладошки позволила пройти в кабинет.

Шеф развалился в кремовом кожаном кресле точно старый морж на льдине, настольный вентилятор трепал его могучие усы, на вытаращенном пузе покоились крошки от недоеденного коржика что лежал на столе подле кружки с чаем.

— Мышка опять сломалась? — с порога поинтересовался Федор.

Шеф мрачно выдохнул и кивнул на стул. Федор присел.

— Расстроил ты меня, — затряслись шефские усы, — ох, расстроил. Я, понимаешь, забочусь о вас, воспитываю как детей родных, а ты мне пощечину, да еще и рукавицей ежовой.

— Александр Николаевич, — изумился Федор, — поясните мысль, а то прямо неловко.

— Неужто сам не сообразишь иль не проснулся еще?

— Все утро в сон клонит, — страдальчески зевнул Федор, — духота наверно.

— Значит яснее обозначу пока снова не уснул. Нашептали мне люди добрые, что ты революцию на фабрике затеял, мол, сам всем управлять вздумал. Не нужны, дескать, тебе начальники. Было дело?

— Куда уж мне, Александр Николаевич? Оклеветали, чтоб у них языки волдырями пошли!

— А в курилке кто трепался? Кто мысли бесстыжие средь коллектива сеял?

— Может и озвучил парочку, — припомнил Федор, — но исключительно в целях производственной оптимизации.

— А зама моего с должности снять и в цех отправить подошвы к туфлям приклеивать, тоже оптимизация?

«Это ж какая скотина накапала?» — безответно пронеслось в голове.

— Если по чистой совести, затрат на него больно много.

— Это каких же?

— Должность у него нервозная — кофе пьет по десять кружек в день, а в чашку по пять кусов сахару кладет. Ему в цеху куда спокойней будет, а для фабрики затрат меньше. Тем более кризис в стране никак не кончится, а кофе с сахаром со дня на день дефицитом станет. Я уж не говорю о…

— Ты чего за экономику государственную трясешься? — перебил Александр Николаевич, — своих дел мало?

— Полно.

— Так и занимайся ими! ВКС с филиалами до сих пор толком не работает, у нас поди до Новосибирска как до Луны что сигнал не проходит?!

— Чуть ближе…

— Ну вот иди разбирайся и чтоб к вечеру морда директора филиала вот на этом месте показывалась да так чтоб каждый прыщ на лбу разглядеть! — ткнул Александр Николаевич пальцем в монитор.

— А с замом чего? Пойти прощенья у него попросить? — развел руками Федор, — кто ж знал, что он ранимый такой? Пирожных заварных ему возьму — пускай трескает, не жалко.

— Нет, Федор, одним прощением теперь не отвертишься, — лукаво ответил Александр Николаевич, — отправишься ты у нас в «Перевоспиталовку». Там из тебя подошвы живо выбьют — научат руководство уважать. В воскресенье выезжаешь.

— Я ж в воскресенье на конференцию сочинскую улетаю! — содрогнулся Федор, — честно ведь заслужил, весь прошлый год пахал как жук-скарабей в аравийских песках!

— Стало быть, не улетаешь; а заслужил ты не оттого, что пахал, а потому что спичку подходящую вытянул.

— Да как так-то? Я же…

— Ну, брат! — победоносно протянул Александр Николаевич, — раньше надо было думать, а я умолчать права не имел.

— Это как не имели? — решительно привстал Федор, — а где гуманизм? Где солидарность профессиональная?

— Ты за совесть профессиональную не дергай, — Александр Николаевич жестом ладони вернул Федора на место, — думаешь не жалко мне тебя?

— Не жалко, — мрачно ответил Федор.

— Расстраиваешь ты меня такой позицией недальновидной. Скажи на милость раз ты у нас экономист шибко образованный: для развития производства отечественного какая важность первостепенная?

— Много их. Вам о какой рассказать?

— О ценности субординации и нравственном порядке в трудовом коллективе. А тем более в каком? — спросил Александр Николаевич, взял паузу, оглянулся и тихо с нарочитой боязливостью сам же ответил, — государственном… Работник он кто? Фундамент предприятия! А мы управленцы стоим на нем и если хоть одна свая сгниет, то и остальные в опасности. Или держи другой пример: приходит к нам работник новый — зеленый совсем, а мы его словно зерно пшеничное, заботимся, взращиваем…

— Чтоб в муку потом перемолоть?

— Опять воду мутишь, — махнул рукой Александр Николаевич, — так что прав я был, когда приказ подписывал. Собирайся, и чтоб две недели о тебе не слышал! А как вернешься, зайдешь ко мне и снова поговорим; а, если вдруг опять за свое! — погрозил он пальцем, — смотри у меня!

— Что же это, за слово на каторгу? Не при царе живем!

— А чего ж ты хотел, чтоб за ушко подергали, пожурили да отпустили на все четыре стороны?

— Выговор оформите и будет с меня.

— Выговор это мы обязательно оформим, печать поставим и над твоим рабочим местом в рамке повесим, пусть все знают каков ты молодец, а пока езжай перевоспитывайся. Витька там хозяйничает — однокашник мой. Ты хоть и не заслужил да так уж и быть замолвлю за тебя словечко чтоб не сильно обижал. А гуманизмом зря попрекаешь: в иные времена ты б у меня уже не работал. Ты, Федор, у нас кто на предприятии?

— Инженер первой категории.

— Нет, Федька! Ты, балагур, первой категории! Устроишься на другое предприятие и там безобразничать начнешь. Спросят, откуда ж такой шебутной взялся? Выяснят станут, молва пойдет… А как разберутся, скажут: что же это ты, Александр Николаевич, нам подсунул? Так что езжай перевоспитывайся! А то, понимаешь, за профессию обидно! Мне страну обувать, а ты выкрутасничать вздумал!

— Осознал я, Александр Николаевич, осознал! — заумолял Федор, — к вам пришел так сразу почуял как перевоспитался. Да моя б воля, памятник бы заму вашему поставил за то какой он человек распрекрасный и трудолюбивый! Свая, а не человек! Я про него статью в интернете напишу. Назову: «Лучшие кадры отечественной обувной промышленности».

— Уйди с глаз долой! — отмахнулся Александр Николаевич и, схватившись за сердце добавил, — не доводи до греха!

* * *

Федор вышел в коридор и в ожидании лифта тоскливо уставился в окно. Там среди железобетона, стекла и асфальта набирался сил молодой июль. Солнце раскаленной монетой зависло в безоблачном небе и, казалось, игриво подмигивало, но все кому-то другому: может тем прохожим что неторопливо шаркали по набережной или теплоходикам что плыли по Москве-реке, а заодно и стайке воробьев что резво прыгали по лужам, оставшимся от вчерашнего ливня.

Федор вернулся в коморку, сел за компьютер и, не замечая гремевшего вокруг пятничного веселья, накопал в интернете январскую статью о недавних изменениях в трудовом кодексе, до сего дня казавшимися не более чем забавными. Автор статьи полагал что изменения «прикрывали» скандальные поправки в трудовом кодексе, уже пятый год будоражившие всякого добропорядочного работодателя. Уволить неугодного работника с тех пор стало еще сложнее: в некоторых случаях, к примеру если начальник с подчиненным всего лишь не сошлись характерами, размер выходного пособия увеличился с трех до двадцати семи окладов, при том выплачивать его обязали в день увольнения вместе с неотгулянным отпуском. Абсурдность поправок объяснялась неугомонной борьбой с безработицей и самодурством обремененных властью, порочащем отечественное предпринимательство.

На деле новшества лишь породили особый подвид работников — «охотников за сокровищами». Те устраивались на новое место в погоне за солидным кушем и трудились так чтобы их поскорей захотелось уволить. Особым шиком считалось, когда совершеннейший болван чудом устраивался на руководящую должность со сверхъестественным окладом, окружал себя замами и плевал в потолок пока его не разоблачали. Все, как правило, кончалось судами и нередко закон вставал на сторону хитреца. Работодатели, особенно крупнейшие налогоплательщики, ожидаемо возмутились и правительство вскоре пошло им навстречу, анонсировав «Тренинговые Центры Трудового Перевоспитания». Руководителей, пока только столичных, обязали своевременно выявлять особо тяжкие нарушения дисциплины и направлять заявки в новоиспеченную госкомиссию по трудовому перевоспитанию. В недельный срок заявки обрабатывали и, если деяния провинившегося попадали под «расстрельную» статью, его определяли на двухнедельное перевоспитание; если нет — тот продолжал работать как ни в чем ни бывало и его разве что лишали годовой премии или памятной грамоты к юбилею. Тех, кто курс перевоспитания не пройдет позволили увольнять без каких-либо выплат и с позором (по желанию).

Общественность, если верить опросам журналистов, весть приняла неоднозначно. Одним, по большей части пенсионерам, она показалась весьма благоразумной и своевременной; тунеядцам и халтурщикам — бестолковой глупостью и самоуправством, подавляющим основы конституции; лишь добросовестных трудяг она заботила мало: те справедливо полагали что перевоспитание их не коснется (хотя, как известно, добросовестным себя считает всякий трудяга без исключения, и как прозорливые журналисты безошибочно выявляли, кто есть кто, остается загадкой). Мнения хоть и разделились, все они сходились в одном: никто даже близко не представлял, что из себя представляют те самые центры. В статье лишь упоминалось что первый из них развернули на территории приватного подмосковного санатория для бюджетников и первую пока что экспериментальную партию штрафников там ждали уже в июле этого года.

Сведений о санатории Федор почти не нашел, лишь старые фотографии годов семидесятых и серые мало кому интересные заметки о том, как в начале девяностых его закрыли и возродили уже в начале нулевых.

В новостных лентах вовсю обсуждали старт кампании по перевоспитанию. В комментариях к ним публика, как и водится в сети, упражнялась в остроумии; а особой популярностью пользовались те, где упоминались всевозможные поклепы на коллег, начиная от воровства печенья из офисной кухни и заканчивая домогательствами и угрозами насилием.

* * *

В каморку забежала девушка из АХО, заставила Федора подписать бумагу об отбытии на «мероприятия по трудовому перевоспитанию» и торжественно вручила распечатку брони на поезд. Никаких дополнительных командировочных кроме оплаты билета (да и того только в одну сторону), как оказалось, закон не предусматривал, и вся поездка предстояла, что называется, за свой счет — не иначе как чтобы прямо с порога приумножить тягу к трудолюбию и послушанию.

Федор весь день ходил мрачный, нехотя помогал пользователям, даже не обедал. Обитатели коморки при каждом удобном случае ерничали над ним, клеймили позором и советовали поскорей изучить запутанные порядки российских тюрем. Федор лишь молча отмахивался, а едва часы перевалили за шесть, поспешил домой.

* * *

Жене в позоре сознался сразу — та взволнованно поддержала его, пообещала всех их засудить за такие дела и самих на перевоспитание отправить. Федор кое-как ее отговорил, отужинал без аппетита и рано улегся спать. Ночью часто просыпался и всякий раз перед этим снилась самая невообразимая муть.

Тоска по упущенной конференции в сфере информационных технологий не отпускала всю субботу — уходила на мгновение и снова хватала за горло. Волновали Федора не столь сами технологии, а возможность четыре дня пожить в шикарном отеле с огромным бассейном, пляжем в трех шагах и неограниченной провизией на любой вкус; а главное, что все это за счет фабрики и что куда важнее — в рабочее время. Определили туда руководителя департамента АСУ и трех инженеров-передовиков, особо отличившихся по итогам прошлого года. Один из них удачно приболел перед самым отъездом, и его место тут же разыграли на спичках между остальными отщепенцами — пускай не такими трудолюбивыми. Федор хоть и вытянул короткую, но коварная удача лишь посмеялась над ним.

Теперь он страдал. Жена тщетно утешала, двое близнецов в колыбели и вовсе безразлично глазели на разбитого горем отца. Женился он два года назад, едва отпраздновав двадцатипятилетие. Незадолго до того невеста приволокла его к родителям — знакомиться. Все прошло гладко, по-семейному. На другой день призналась, что мама посоветовала поскорее его отшить, аргументируя что рожей не вышел, мало зарабатывает, к тому же дурак и скорее всего заливает за воротник, а если нет, то в будущем обязательно начнет — последнее она напророчила только по одному его лицу. Ей показалось что оно излишне крупное, круглое и даже припухшее, точно пчелы покусали; а глаза узкие и хитрые — какие у порядочных людей не встречаются. В конце концов нарекла его уродом каких свет не рожал несмотря на то, что был он синеглазым блондином. Федор на претензии к своему портрету лишь отмахнулся, но в гости к будущей «маме» больше не ходил, а невесту из отчего дома вскоре изъял и прописал в своей квартире.

* * *

Воскресным утром Федор собрал походный рюкзак, простился с семьей, пообещал звонить по три раза в день и под женовьи слезы отправился на Белорусский вокзал. Позавтракал в местной забегаловке сырным чебуреком с квасом, там же полюбовался как посетители охотно поколотили воришку-неудачника, и дождавшись электрички отправился перевоспитываться.

Глава 2

Колеса стучали о рельсы, за подернутым ржавчиной окошком мелькали зеленые просторы Подмосковья. Странствующий баянист пел «Разлуку», его конферансье собирал милостыню с пассажиров, Федор размышлял.

Легкомысленный монолог о «народной революции и переосмыслении руководящих позиций на фабрике» случился с месяц назад; как оно обычно бывало слово за слово, и невинная беседа перешла в разносол из всевозможной дури. Как известно, пороть дурь в фабричной курилке любимое развлечение подуставших работяг; за общением и свежей инъекцией никотина они приходили туда ежечасно: минута в минуту как по расписанию. В тот злополучный обед, помимо Федора подымить явились двое отщепенцев, кадровички и всюду сующий нос начальник отдела продаж. Все они тогда не чуждались вольных глупостей, но «наверх» отчего-то дошло именно выступление Федора. Подозревался каждый: болтливые кадровички, из которых даже самые сокровенные тайны лились как из худого ведра; продажник, по слухам тайно оформленный на полставки в личное новостное бюро шефа; а особенно отщепенцы, недовольные итогами спичечной лотереи.

* * *

Дабы хоть как-то унять тоску Федор приобрел сливочный пломбир у бабули-торговки; у нее же, сам не зная зачем, взял три пары дешевых носков и после сладкой трапезы задремал, предварительно договорившись с соседом напротив, чтобы разбудил на нужной станции.

Поезд тем временем заскрипел тормозами, попыхтел и остановился. Федор, позевывая, спустился на перрон. Припекало, во все стороны простиралась необъятная зеленая гладь, несло креозотом со шпал и жженой травой вперемешку с коровьей фермой — от нахлынувших воспоминаний о даче настроение чуть поправилось.

Народ повалил к автобусной остановке как бельмо, торчащей на пустой привокзальной площади, Федор побрел следом. Скоро подъехал автобус, принял груз и неспеша дотарахтел до остановки «Санаторий». Федор узнал у местных дорогу и уже минут через десять пути сквозь асфальтированную лесостепь вышел к главным воротам «Перевоспиталовки».

С того дня как отсняли фотографии, найденные в сети, хоть и прошло больше пятидесяти лет, но почти ничего не изменилось. Все тот же изъеденный трещинами асфальт, по обе стороны ворот могучие бетонные клумбы с высохшими цветами, кованый «кладбищенский» забор, за ним густая роща, разве что проходную облагородили современной, но неказистой уже кое-где треснувшей плиткой.

У ворот курил немолодой охранник, видимо тоже оставшийся с эпохи бессмертных вождей; заметив Федора, тот бросил окурок в клумбу и вернулся на пост. То ли от скуки, то ли от преданности охранному делу, он неторопливо проверял документы, сосредоточенно рыскал в столе, после сверился со списками и наконец выдал временный пропуск и объяснил, как пройти до корпуса администрации. На праздные вопросы о местном быте отвечал лишь:

— Не уполномочен! Сперва к директору!

Федор быстро сообразил, что человек перед ним серьезный и докучать ему более не стал. После извилистой дороги через тихую еловую рощу, как и обещал охранник показался трехэтажный корпус администрации выкрашенный по-летнему в яркий, но отчего-то навевающий лишь уныние, мандариновый.

Федор поднялся на второй этаж.

* * *

Дверь с табличкой — «Директор. Проныркин В. П.» — обнаружилась в конце коридора. Федор стукнул пару раз и, не дожидаясь разрешения, вошел.

Припомнилась подмосковная квартира бабушки, где в детстве проводил школьные каникулы: тот же неистребимый кислый запах, старомодные шкафы со стеклянными дверцами, за которыми невесть зачем и для кого береглись штабеля истрепанных книг, лакированный письменный стол, часы с кукушкой на стене, даже истертый палас с паркетом будто приволокли прямиком оттуда. У отдельного стола, отведенного под горшки с цветами, хозяин кабинета насвистывал «Русский вальс» Шостаковича и при этом поливал из лейки фикус.

Выглядел хозяин безобидным сухощавым хиляком лет пятидесяти; длинный нос подпирали очки, по затылку поползла залысина, голова казалась несоразмерно крохотной, оттого что пиджак был явно великоват в плечах. Кондиционер холодил до того беспощадно что удивительным казалось, как хозяин до сих пор не околел или его не прибило арктическим ветром прямо к стене.

Проныркин хоть и заметил Федора, но виду не подал, по-директорски заставляя обождать.

— Не помешал? — заговорил с ним Федор.

— Чем могу? — отозвался Проныркин тихим мышиным голосом.

— Я по вопросу перевоспитания. Говорят, сюда сперва.

— Вы у нас?

— Самородов. С обувной.

— А, Федор Евгеньевич! — обрадовался Проныркин, словно спустя много лет увидал старинного приятеля, — помню-помню, заждались. Проходите-проходите. Стульчик берите, — сердечно предложил он и, оставив лейку, уселся за письменный стол. Огромный тридцатидюймовым монитор почти полностью скрыл его из виду, как бывает у не слишком высоких автомобилистов, сидящих за рулем, а при этом со стороны кажется, что машина едет вовсе без водителя.

Федор подхватил стул и устроился рядом, так чтобы Проныркина было достаточно видно. Тот сосредоточенно пощелкал мышкой, постучал по клавиатуре, после чего объявил:

— Вы у нас, как помнится, инженер технической поддержки. Компьютерщик, стало быть! — восхищенно отметил он и добавил брезгливо, — а понаписали-то про вас, понаписали — руки мало оторвать: сквернословие, вольнодумие, асоциальная позиция, подстрекательство к мятежу… Вы, Федор Евгеньевич, прямо-таки герой-декабрист!

— Не в почете нынче геройство, — кисло отмахнулся Федор.

— С какой стороны посмотреть. Я ведь как полагаю: в наш дремучий век кто с техникой компьютерной в согласии — автоматически герой труда! — помпезно провозгласил Проныркин, — что называется, систему настроить не пол метлой подмести!

— Это вы нашему Александру Николаевичу до сведения доведите. Он говорил вы с ним вроде как однокашники.

— Доведем! — рассмеялся Проныркин, — а не ценит он вас из зависти. Пальцы у него что сапоги фабричные: под заготовку заточены — потому сам даже на мобильный телефон как на невидаль диковинную смотрит.

— А разве не положена амнистия героям?

— Я бы с радостью, — сердечно ответил Проныркин, — с радостью, но никак нельзя. Да и куда спешить? Поживите у нас, попривыкните. Лето, воздух — отрада, одним словом. Я бы и сам в таком режиме поперевоспитывался с удовольствием, да некогда — долг зовет!

— На фабрике хотя бы деньги платят.

— Будет вам, Федор Евгеньевич… Хоть и рановато вам домой, но кое-что можно придумать. Номера у нас, конечно, заранее распределены, но вас думаю куда покомфортней переселить, раз вы у нас такой герой, а тем более свой человек. Мы же с Александром Николаевичем — Санькой, как вы верно подметили — земляки, в школе вместе учились. Он вот теперь насовсем в Москву перебрался, а я пожил в столице, поработал, но на малую Родину вернулся — патриотизм свое взял!

— За комфорт был бы признателен.

— Вот и договорились, — улыбнулся Проныркин и, взяв недолгую паузу, добавил страдальческим почти слезливым голоском, — даже просить неловко, к Лёньке не загляните на пару минуток, с ЭВМ подсобить? Жалуется, что сломался, а у меня мастер уволился, нового не прислали пока. Каждый день ко мне ходит — ноет как баба на сносях, замучил в конец. А сразу не разберетесь, хоть чего случилось глянете — как быть посоветуете: может деталь какую заменить или там — закоротило чего.

— Зайду.

— Вот и замечательно! Рюкзачок хотите тут оставьте, а я пока про номер покумекаю. Соседняя дверь справа.

Проныркин проводил Федора к выходу, сам открыл дверь и мягко улыбнулся на прощанье.

* * *

За именной дверью замначальника АХО — Гренкина скрывался точно такой же кабинет, разве что из мебели место нашлось только столу, все остальное пространство занимали коробки, набитые стройинструментом и хозяйственным хламьем навроде обрезков пластиковых труб, дверных ручек и мотков проводов, обнаружились даже смесители и гофры для унитазов.

Одинокая герань на подоконнике задыхалась от табачного дыма что выпускал долговязый хиляк в рабочем комбинезоне, сухое тонкое лицо было тщательно выбрито, точно, как у одного дежурного сантехника из УК что как ему казалось ловко маскировало похмелье после недельного запоя; но тщетно: руки предательски тряслись как с мороза.

— Вам с компом помочь? — обратился Федор, к Гренкину, поглядывая на древний системник под столом и благо что плоский монитор.

— Ну помоги, — равнодушно отозвался Гренкин, бросил окурок в стакан с коричневой жижей и, задумчиво оглядев Федора, поинтересовался, — системщик что ль новый?

— На добровольных началах.

— Перевоспитанник?

— Он самый.

— Проходи! — приободрился Гренкин, — а то совсем техника не фурычит.

Федор уселся в кресло, сидение под ним устремилось вниз и опустилось чуть ли не до пола; он нащупал ручку подъема и безуспешно подергал.

— Сломано, — посетовал Гренкин, — заявку на новое отправил, а Проныркин не согласует никак.

Федор поднялся.

— Ты мне лучше скажи сперва, — увлеченно начал Гренкин, — сколько вся эта аппаратура стоит? Чую на барахолке за такую и бутылки пива не выручить.

— Монитор рублей пятьсот. Системник от железа зависит, но скорее всего внутри хлам, так что тысячи полторы и то если заведется.

— Негусто, — огорчился Гренкин.

— Что ж директор на новый не раскошелится?

— Дождешься от него. Новый он только себе недавно поставил, — проворчал Гренкин, — ну глянь чего там с ним, а то охота мне каждый раз на склад бегать — накладные в программу вбивать.

Федор нажал кнопку на системнике — замигали огоньки, неистово зашумели вентиляторы, затрещал жесткий диск точно дозиметр возле облученного мха; через пару минут шум стих — на экране показалось меню авторизации операционки.

— Чего вводить?

Гренкин шепнул на ухо пароль. Слово, а точнее хитрозакрученный неологизм, оказался до того непристойным что даже Федору с его изрядным запасом многообразных ругательств стало не по себе.

— Не набирается, — отметил он, безответно стуча по клавишам.

— Говорю ж барахлит. Досюда доходит — дальше виснет.

Федор подумал с минуту, залез под стол, дунул на провода, торчащие из системника, точно корни вековых деревьев, чихнул от пыли и вернул на место вырванный штекер клавиатуры.

Срамное заклинание в этот раз сработало.

— Ну голова! — обрадовался Гренкин, — а я уж выбрасывать собрался. Как говоришь, звать?

— Федор.

— Ну спасибо тебе! Выручил!

— Не за что.

— Заглядывай — с меня причитается. Только Проныркину пока не рассказывай — все равно пускай новый ставит, а этот мы найдем куда пристроить.

* * *

Федор вернулся к директору.

— Чего там случилось? — поинтересовался тот, — серьезное чего или опять Лёнька дурака валяет?

— Плата материнская накрылась — паять надо. Но проще новую купить, а лучше весь системный блок заменить.

— Эх, — мрачно выдохнул Проныркин, — удружил Лёнька. У всех работает годами и ничего. Ни черта я ему не куплю, а то и новую сломает! Пускай хозяйством лучше занимается — нечего ему с компьютерами возиться, сидит в нем наверно пасьянсы целыми днями раскладывает вот и полетело всё.

— Скорее всего. Что с номером?

— Прости уж меня, Федор Евгеньевич, что сразу не приметил, — аккуратно сменил Проныркин вы на ты, — номерок-то есть приличный куда и министра поселить не стыдно, да если бы не приписочка в анкетке, что слонен ты к асоциальной мысли. Таким по регламенту не положено одноместные занимать — придется с соседом потесниться; во избежание, так сказать распространения заразы, чтобы он за тобой приглядывал, и ты за ним. Вот такие правила чудные, а у нас, как понимаешь, отчетность перед министерством строгая — не нарушаем. Ну а то, что к Лёньке сходил это плюс, я себе в блокнотик уже пометил. Ты ко мне через денек другой зайди, а я пока помозгую, как ситуацию в твою пользу выправить, лазеечку подыскать или еще чего поинтереснее предложить. А сейчас в службу размещения ступай. Как найти на схемке погляди, внизу у входа. Найдешь?

Федор кивнул, водрузил рюкзак на плечи и отправился на улицу.

Глава 3

Стенд с красочной схемой санатория пристроился чуть дальше входа, меж двух бетонных скамеек. Разгуляться отдыхающим было где: множество корпусов спальных и лечебных, парки, аллеи, спортивные площадки, озеро, охотничий домик, часовня и всё это заботливо обнималось хвойным леском. Федор приятно отметил летний бассейн, сауну с бильярдной, ресторан и пообещал себе, что обязательно туда заглянет.

Малоприметное укутанное липами одноэтажное здание службы размещения, нашлось неподалеку. Приемную украшали горшки с геранью, памятные фотографии разных лет, помпезная вывеска: «Приятного отдыха!» и симпатичная девица с юным бледным лицом. Федор обратился к ней c намерением «приятно отдохнуть», та юмора не оценила и пугливо спровадила в кабинет приема перевоспитанников.

В кабинете, а вернее тесной подсобке куда годами не проникал ни солнечный свет, ни лесная свежесть, за столом, уткнувшись в монитор, сидела важная ярко накрашенная барышня в черном строгом костюме; представилась она министерским куратором, но в этой камерной обстановке больше походила на дознавателя из прокуратуры.

Федор устроился напротив; на столе помимо монитора, уместились принтер, лоток с именными бейджиками, стопка блокнотов, ручки, и картонная коробка, доверху наполненная дешевыми пластмассовыми будильниками.

Куратор внимательно проверила паспорт Федора, протянула ему три листа, потребовала ознакомиться и подписать.

— Командировочные? — обрадовался Федор.

— Соглашение о неразглашении, ознакомление с правилами пребывания в «Тренинговом Центре Трудового Перевоспитания» и расписка о передаче всех средств связи на хранение до окончания учебных мероприятий. Расписку перепишите от руки.

— А если нет у меня средств?

— Не верю.

— А жене позвонить? О детишках справиться?

— Придется потерпеть. В крайнем случае можете оставить заявку на использование служебного телефона в фойе администрации, но учтите он может прослушиваться. А если жена захочет связаться, вас оповестят. За использование незаконных средств связи — штраф. Вероятно, на период учебных мероприятий включат устройства глушения сигнала. Также не забывайте, что посещения знакомых и родственников на весь период пребывания в санатории запрещены.

— Конспирация у вас как на ракетной базе.

— Санаторий режимный. Но это для вашей же пользы — ничего не должно отвлекать от занятий. Также у нас запрет на покидание территории санатория, а с десяти вечера до восьми утра комендантский час. И сухой закон! — добавила куратор, окинув Федора ледяным взглядом.

— Забирайте раз так, жене только напишу, что какое-то время не на связи буду.

Федор отправил ей сообщение, подписал все бумаги и вместе с мобильником передал куратору.

Та сложила все в небольшой прозрачный пакетик, убрала в шкаф, заперла на ключ, после чего, пощелкав мышкой, запустила печать.

— Взамен возьмите бейджик с вашем ФИО и индивидуальным номером. Его нужно носить всегда если вы за пределами гостиничного корпуса. Также блокнот с ручкой и будильник, если нет собственных. На тренинги, лекции и экзамены опаздывать строго запрещено. Ознакомьтесь с индивидуальной программой перевоспитания, — повелела куратор и протянула распечатанные листы.

— Почитаю на досуге.

— Не затягивайте — завтра утром начинаете. Изучите расписание курса, распорядок дня. В конце исполнительный лист.

— Что за лист?

— Чтобы вам засчитали курс перевоспитания нужно получить положительные оценки от всех преподавателей. В течении двух недель вы обязаны посетить все без исключения занятия, затем на основании записей о явках, общей успеваемости и наконец квалификационных экзаменов, преподаватели ставят итоговые отметки в ваш лист.

— А если не получу ото всех? Вдруг предмет какой заковыристый попадется? Я, например, термех в универе раз пять сдавал.

— Лучше сдать вовремя, иначе согласно новому закону вас уволят. После этого будете перевоспитываться пока не получите. Положительные результаты экзаменов действительны в течении трех месяцев. Новый работодатель вправе снизить вам зарплату до МРОТА пока не пройдете курс полностью, но уже за свой счет. Все ясно?

— Сурово… Скажите лучше: сауна у вас хорошая? Не сильно жаркая? Мне лишняя температура по здоровью не подходит.

— Думаю, что жаркая в пределах нормы; но вам она все равно не положена.

— И помыться как следует не дадут?

— Общей душевой пользуйтесь, а для перевоспитания сауна не требуется.

— Баловство хотите сказать? Пожалуй. А, скажем, начальников присылают? Этим уж точно привилегии полагаются — не станет такой с простолюдином в одной душевой золотой зад мочалить. Вот у нас на фабрике директор по производству работал — так он в командировках в одну служебную машину садиться брезговал с тем, кто рангом ниже. Пусть тот хоть тридцать километров пешком чешет — не переубедить.

— Всяких присылают: и директоров, и кандидатов наук. А привилегий у нас нет — всё строго по закону.

— И кандидаты бузят?

— Не без этого. Есть еще вопросы?

— А Проныркин ваш, что за фрукт? По мне как — прохиндей порядочный.

— По существу есть вопросы? — по-судейски строго отрезала куратор.

— Есть! Лекций чего так много? Я на столько не наговорил. Зачем мне история обуви от древнейших времен до современности? Да и чего там изучать? Лапти, сапоги да кеды вот и вся история.

— Вы на обувной фабрике работаете — матчасть обязаны знать. Это по требованию работодателя. Остальное согласно рекомендации Минтруда: новейшее программное обеспечение на основе степени тяжести ваших нарушений составило индивидуальный курс перевоспитания.

— А если сбоит софт? Это ж госбюджет! Выбили миллиард — дружно пропили, а за неделю до сдачи на коленке копеечную поделку накодили. Точно говорю сбоит!

Куратор нахмурилась, посмотрела на Федора как на сумасшедшего, устало тряхнула головой и ответила:

— Программа работает как следует. В любом случае курс проверяется человеком и после этого пересмотру не подлежит.

— Человеком ли? — глубокомысленно переспросил Федор.

— Если вопросов больше нет, идите заселяться. Пятый корпус, второй этаж, номер двести десять. Возьмите, — куратор открыла ящик в столе, недолго порылась и выложила ключ с пластмассовой биркой.

— Гостиница приличная хоть? Люкс?

— Вы сюда не отдыхать приехали. Номер — двухместный стандарт-комфорт — согласно анкете.

— А как бы в одноместный попасть? — Федор медленно пододвинул ключ поближе к куратору.

— Никак! — отрезала куратор и вернула ключ на место, — работодатель уже оплатил ваши койко-дни, все остальное за счет государства. Еще раз напомню: любые мешающие занятиям развлечения, в том числе сауна, под запретом. Вы можете бесплатно пообедать в столовой; свободно гулять, но только в южной части санатория, при этом вести себя следует сдержанно и не приставать к персоналу и отдыхающим. Все ясно?

— Предельно. Ну а как тут, скажем, с медициной?

— Вы больны?

— Пока нет.

— Не беспокойтесь, заболеете вылечат бесплатно — если случай не слишком тяжелый, разумеется.

— И на том спасибо. Завтра, говорите, начало?

— Читайте, там все указано!

Федор убрал ключ в карман, закинул в рюкзак выданный куратором инвентарь и отправился заселяться.

* * *

Пятый корпус укрылся отдельно от остальных: на другом конце санатория, неподалеку от озера. Путь к нему оказался неблизким, но ностальгически приятным — зарытый в городскую суматоху Федор, уже позабыл, что есть на планете места, избавленные от автомобилей и людей; все вокруг будто спало, убаюканное ласковым лесным звоном, и в этом царстве сна и покоя он шел не торопясь, вдоволь наслаждаясь вновь обретенным умиротворением, с которым через две недели волей-неволей придется расстаться.

Трехэтажное здание гостиницы больше походило на полузаброшенную сельскую больницу, один в один, о которой писали в новостях, что после закрытия ее облюбовали бездомные и хулиганы; на посеревшем кирпичном фасаде кое-где встречались следы свежей штукатурки и краски — отчего-то розовой; вместо стекол на одном из окон в верхнем этаже трепыхалась черная пленка; возле крыльца пристроились стулья, лавочка и перевернутый шкаф с рассыпанной на нем колодой карт. Внутри гостиница и впрямь оказалась бывшим медкорпусом, пока еще на пути перерождения в жилой. Федор поднялся по лестнице на второй этаж, перекинулся парой слов с другими перевоспитанниками; те, как и он в происходящем пока понимали слабо. Ключ от номера хоть и подошел, но замок поддался не сразу: после нескольких неудачных попыток выяснилось, что на дверь сперва нужно посильнее надавить.

Как столичный пижон, избалованный просторной квартирой со свежим ремонтом, гигантской кроватью и раздельным санузлом, он оглядел номер с недоверием, граничащим с брезгливостью. Облупленные сине-белые стены, две железные больничные койки, раковина, шкаф, штативы для капельниц вместо вешалок, и громоздкий медицинский прибор на колесиках в углу.

Пока не заселился сосед, Федор выбрал койку получше — хотя выглядели они почти одинаково, но даже иллюзия выбора всегда приятна; забросил вещи в шкаф, попытался умыться, но раковина лишь порычала недолго, пустила черную струйку и иссохла.

Душевая в коридоре хоть и работала, но табличка на двери с надписью «инфекционное отделение» немало смутила. Вылезший из душа перевоспитанник поведал что в далекие ковидные времена корпус временно принимал местных больных, и заверил что вся зараза уже давным-давно выветрилась и в подтверждение слов без опаски выпил воды из-под крана.

* * *

После долгой поездки и непривычно свежего воздуха клонило в сон. Федор еще раз с тоской оглядел койку, но все же решил, что привередливость — удел слабых, неспособных к перевоспитанию и раз выпала редкая возможность измениться, важничать не стал; но даже этих внезапных откровений не хватило чтобы спать без белья, матраса и подушки.

Охранник, а по совместительству дворник и гостиничный завхоз, слезно уверил что матрасы пока не доставили не все и нужно идти ругаться в службу размещения. Федор нехотя, но согласился. К куратору тем временем набралась очередь человек в десять, Федор под их суровые взгляды пробрался внутрь. Куратор, не дослушав, сразу послала к Гренкину.

Тот первым делом долго выспрашивал о компьютерах, с пониманием кивал на все замысловатые объяснения, а после оправил на склад, заверив что быстрей сходить самому нежели ждать пока принесут; если вообще собирались — ему во всяком случае никаких указаний в этом направлении не давали.

Склад нашелся неподалеку от проходной. Хозяйничала там Екатерина — женщина невысокая и шустрая несмотря на мягкие бока, приправленные лишним, но вполне уместным жирком. Лицом хоть и глубоко за тридцать, но румяная и миловидная, и как многие пышки общительная и склонная к шуточкам. Спальные принадлежности выдала без лишних вопросов, но тащить предложила самому, для того заботливо приспособила два куска веревки чтобы свернутый в рулон матрас можно было закинуть на плечи как рюкзак.

Федор «надел» матрас, прихватил в одну руку подушку, в другую комплект белья и побрел в гостиницу. Отдыхающие смотрели на него с нескрываемым интересом, иной советовал как лучше нести, другой предлагал найти тележку; особо докучающим вопросами, слоняющимся без дела старичкам, Федор отвечал что идет спать в лес и им того же советовал, мол, для здоровья полезно.

До гостиницы добрался уже без сил, зашел в номер, застелил койку и лег. Перед сном полистал кураторские распечатки. Распорядок дня перевоспитанника разнообразием не отличался: в девять подъем, завтрак по желанию (платный), до двух лекции, практические занятия или экзамены, затем час на обед, после два часа свободного времени (с припиской что лучше потратить их на самообразование, хотя на какое именно не уточнялось), до семи снова занятия и в десять отбой.

Будильник показывал полвторого — Федор решил, что неплохо бы перекусить перед сном, благо от гостиницы до столовой всего две минуты ходьбы.

* * *

Дверь «Столовой №1» украшало броское объявление:

«Прибывшим на перевоспитание приходить строго в часы, обозначенные внутренним уставом санатория. Пришедшим на обед не в очередь, дотационное питание отпускаться не будет!!!»

Внутри просторного зала, обставленного по всем канонам доперестроичного общепита, под энергичную музыку навроде испанского фламенко немногочисленные посетители опустошали тарелки и отгоняли от них мух.

За прилавком суетились два повара в засаленных некогда белых передниках. Судя по сферическим животам сходного радиуса, одинаково широким носам и узеньким от пухлых щек глазкам, повара приходились друг другу родственниками, скорее всего братьями. Те кое-как протискивались по узкому коридорчику между прилавком и стеной с дверью, за которой виднелась кухня; то и дело задевали друг друга отчего постоянно переругивались.

Богатством ассортимента братцы не радовали, на первое: болотного цвета гороховый или жиденький борщ с тоненькими коричневыми жилками вместо мяса; морковный или капустный салаты; на второе: болезненно белое пюре или вымоченные в подсолнечном масле поджаренные макароны, к ним сомнительный бифштекс или низкосортные «бумажные» сосиски; на десерт сливовый кисель в граненых стаканах и небрежно слепленные пирожки размером чуть меньше артиллерийского снаряда.

Федор взял «комплексный» и подсел к шумной компании за длинным представительским столом. Самый болтливый едок поведал, что перевоспитанников в будущем предполагалось разделять на четыре группы по возрастанию тяжести проступков, но в первый экспериментальный заход прислали только четвертую — всего двадцать пять человек. Сгребали туда за офисный мордобой, пьянство, подрыв моральных устоев предприятия, злостное неуважение к начальству и все прочее в таком же духе. Несмотря на опасную статью, одногруппники показались вполне миролюбивыми и дружелюбными. Многим эта поездка пришлась по душе: всяко не работать, и от семьи отдохнуть. Один даже посетовал на нехватку женщин среди перевоспитанников и пообещал первым соблазнить непреступную на вид барышню-куратора, но, к его сожалению, выяснилось, что та вернулась в Москву сразу после расселения.

После трапезы братцы неподдельной улыбкой провожали перевоспитанников, интересовались все ли понравилось, им отвечали благодарностями, не иначе как фальшивыми; приглашали приходить и на ужин, а в ресторан советовали не соваться: уверяли что там дорого, невкусно и повезет если не отравят.

Сытые перевоспитанники разбрелись кто куда, Федор вернулся в номер и почти сразу уснул. Проснулся ближе к вечеру и до отбоя бродил по сосновым аллеям.

Глава 4

Привычный затяжной сон до обеда в нерабочие дни прекратился для Федора с началом семейной жизни, а с появлением детей сон и вовсе стал событием непостоянным. В санатории организм живо припомнил старые привычки, а потому позволил открыть глаза только ближе к одиннадцати, еcли верить положению солнца за окном. Будильник меж тем мирно спал, безвольно опустив стрелки на отметку шесть.

Федор еще полежал неподвижно, вслушиваясь в давно утраченную утреннюю тишину, пока воспоминания о занятиях не разрушили сладость интимного момента. Он суетливо сверился с расписанием и поспешил к озеру на тренинг по личностному росту.

* * *