Бесплатный фрагмент - Переступая порог

Пролог

Он полз по этой лестнице вверх, проклиная свою глупость и беспечность, так ему не свойственные обычно. Но «обычной» эту ситуацию назвать было трудно. Сколько уже прошло времени, как оказался здесь, он не помнил, да, собственно, даже и не думал об этом. Время здесь, в глубине горы, переставало иметь какое-либо значение. Батарейки в фонаре уже давно «сдохли», еще когда он только обнаружил эту чертову нескончаемую лестницу. Слава Богу, во фляжке оставалось еще немного воды. Но и она скоро уже закончится. Следовало экономить. При воспоминании о воде, у него перед глазами, как специально по заказу, стали вставать все речки, ручьи и водопады, какие он когда-либо знал или видел в своей жизни. Во рту сделалось сухо и горько, словно там все обработали наждачной бумагой, потом вдобавок еще и засыпали пеплом. Рука сама потянулась к поясу, где была прицеплена фляжка с остатками воды. Усилием воли он заставил себя не притрагиваться к ней. Совсем недавно он уже делал один глоток. Недавно? Или уже давно? Он не мог бы сказать этого самому себе. Но терпеть следовало, как можно дольше.

В голову пришла вдруг горькая мысль. Вот он тут сдохнет, под этой проклятой горой, и ни один человек в мире не хватится, не вспомнит о нем. Ну если только через месяцок другой, кто-то с работы встрепенется. Мол, был такой егерь, да куда-то сгинул. Может сбежал от скучной жизни, а может по белу свету пошел искать неведомо чего, кто их знает, этих «бывших». Потом сам себя одернул. Неправда. Вспомнят, и хватятся, и искать кинутся. Те люди, которые для него в последнее время стали почти что его семьей. Конечно, не той семьей, которую следовало бы иметь мужчине в его годы, но все же. Кажется, при воспоминании о них ему даже полегчало как-то, и пить уже хотелось не так сильно. Но предаваться мечтам и воспоминаниям сейчас было не время.

Сделав над собой усилие, он принялся карабкаться дальше, напрягая зрение слух и обоняние, стараясь уловить хоть малейший запах свежего воздуха или услышать звук капающей воды. А если очень повезет, то и серое пятнышко над головой, говорящее, что там, впереди уже выход на поверхность. Но все старания были тщетны. По-прежнему, густая, как черная дыра, тьма и глухая ватная тишина… Руки и ноги саднили нещадно, ладони были влажными от собственной крови, выступающей из-под поломанных и содранных ногтей. Но все это было пустяками. За свою жизнь ему приходилось побывать в очень серьезных переделках, и боль его не пугала. Пугала только бездушная пустота, которая царила вокруг, и словно вампир, впиваясь в него своими хищными зубами, вытягивала из него жизнь каплю за каплей.

Глава 1

— Николай!!!! Николай!!! Иди сюда!!! Подсоби!!

Крепкий старик с аккуратно подстриженной бородой, пытался закинуть один конец довольно толстого старого бревна на козлы. Лицо его покраснело от натуги, кончик языка высунулся от избытка старания, вены на руках вздулись. Но старик упорно держал тяжелый край бревна, одновременно стараясь повернуть голову назад, чтобы увидеть, услышал ли его тот, кого он звал так надсадно. На крыльце добротного дома, стоявшего на каменной высокой подклети, выкрашенного синей краской, появился худощавый, загорелый почти дочерна, мужчина лет сорока. Короткие с проседью темные волосы, чуть прищуренные глаза, простые брезентовые штаны и, застегнутая на одну пуговицу на груди по теплому времени, белая поплиновая рубаха, видавшая еще времена Советского Союза, при правлении Никиты Сергеевича Хрущева. Он быстро сбежал с крыльца, стремительным и легким шагом подошел к старику. Слегка отстранил его в сторону, и ловко закинул бревно на козлы.

— Дед Авдей… — Проговорил он с легкой укоризной. — Ну чего опять один взялся? Вот придет Алекся со школы, мы с ним быстренько все перепилим. Мы ж вчера вечером говорили об этом.

Досада на несговорчивого и непокорного деда прозвучала явственно в последней фразе. Дед насупился и пробурчал:

— А ты меня со счетов-то еще не списывай. Я еще и тебе, и Алексе форы дам. А ну… давай на руках потягаемся! Поглядим еще, кто кого…!

Дед задиристо стал закатывать рукав простой фланелевой рубахи в красную мелкую клетку. Николай с улыбкой отступил на шаг, выставив руки вперед ладонями, повернутыми к деду:

— Да, ладно, ладно… Я же ведь не спорю… Только поберечься надо все равно. Вон, третьего дня у тебя опять спину прострелило, Алексе пришлось за Вереей бежать на хутор.

Авдей насупился. Еще бы! Кому понравится, когда ему напоминают о собственных годах и слабостях к ним прилагаемых? Он пошел к колодцу, ворча себе под нос:

— Больно все умные стали… Все, думают, знают. И стариков можно не слухать… А чего нас слухать, мы старые, свое отжили… — Не унимался старик, жалобя себя еще больше собственными причитаниями.

Николай, глядя вслед деду, только головой покачал. Сдавать старик стал в последнее время, а принимать это, ну никак не хотел! Вот и менялось у него настроение. Мог на ровном месте разворчаться, вот как сейчас, что остановить его могла только Верея, молодая женщина-знахарка, что жила на хуторе неподалеку со своим мужем. Николай задумался. Смутные воспоминания тревожили его изредка о событиях, произошедших с ним чуть больше год назад в этих местах, заставляя просыпаться в холодном поту по ночам. Но подобное, благодаря снадобьям деда, да, и что греха таить, той же Вереи, в последнее время бывало все реже и реже. Что-то связанное с этой самой Вереей и ее мужем, Федором, которого она, по странной прихоти называла «Божедаром». Вот с ним, особенно. Что-то такое, что Николай никак не мог вспомнить. Но это «что-то» было очень важно. Подобные мысли доводили его до бешенства, и тогда он принимался за какую-нибудь тяжелую работу, чтобы дать выход скопившейся нехорошей энергии.

Больше года он уже жил у Авдея. И этот дом стал для него почти, как родной. Да и к людям этим он прикипел всем сердцем. Корнил изредка навещал, дедов племянник. Иногда заскакивал молодой мужчина, со странным именем «Колоброд», не то дальний родственник, не то друг Корнила. Хотя, для друга такого мужчины был еще слишком молод. С ними интересно было разговаривать, так, вроде бы и ни о чем, обо всяком, а на душе после таких разговоров легче становилось. Вон, и Алекся привязался к нему. Только со школы придет, как сразу же: «Дядь Коля, глянь, чего я смастерил». Или «дядь Коля, а мы на рыбалку когда пойдем?» И так, с душой, словно он им и впрямь не чужой. Только вот к Верее с ее мужем Федором, он никак не мог привыкнуть. Страх на него какой-то нападал. Словно они видели всю его подноготную, все укромные уголки его души, куда он и сам-то боялся заглядывать. А еще, стал он понимать, что всех этих людей, таких разных не только по возрасту и характеру, но и по мировосприятию, что-то объединяет, роднит что ли. Словно они и впрямь, все были родственниками. И по взглядам, которыми они смотрели друг на друга, и по многозначительному молчанию прямо посреди, казалось бы, ничего не значащего разговора. Так длилось до тех пор, пока он не понял: всех их объединяло какое-то дело. Или, даже не дело. Какая-то ТАЙНА. И он, Николай был не вхож в эту тайну.

И, конечно, он тоже понимал, что нельзя вечно сидеть на шее у старика. Он уже несколько раз порывался уйти, да каждый раз его Авдей отговаривал. Мол, погоди, не окреп ты духом совсем. Любая кочка в жизни, и опять переломится душа. Николай понимал, что старик был прав, и опять откладывал свой уход. Но сейчас, он всей кожей ощущал, что все, тянуть больше нельзя. Время пришло.

После обеда к ним опять заглянул Корнил. Они вместе отправились топить баню, оставив деда с Алексей кухарить. Авдей опять принялся ворчать, что от «молодых одна только суета и есть». Корнил со смешком ему ответил, мол, скажи это Верее. На что старик, построжел лицом, и серьезно так, проговорил: «Верею не трожь! Нам всем до нее…», и сделал неопределенный знак, помахав в воздухе рукой, словно изображая взлетающую птицу. Николай отметил про себя, что Корнил тоже как-то сразу посуровел, словно речь шла не о молодой женщине, а невесть о каком божестве. И это было странно. Очень странно. Но влезать в разговор и подавать реплики не решился. А когда вышли из дома на улицу, как-то неопределенно проговорил:

— Чего это дед так завелся. Ты же вроде просто пошутить хотел?

Корнил покосился на спутника, неопределенно хмыкнул, и проговорил своим чуть ленивым баском:

— Есть вещи, с которыми шутить не следует, и старик мне напомнил об этом. — И все. Никаких больше объяснений или комментариев.

Это не внесло ясности в конкретную ситуацию, но продолжать эту тему Николай все же не стал. Хотя вопросов у него поднакопилось уже изрядно. Но ему хватило ума понять, что еще полшага, и Корнил совсем закроется от него.

Он рубил дрова лихо, почти одной рукой. Словно играючи раскалывал здоровенные березовые чураки. Корнил, таскавший воду от колодца, даже остановился, чтобы полюбоваться красивой работой. Потом, когда уже затопили печку, молча сидели в предбаннике, и глядели на огонь сквозь небольшие отверстия в чугунной дверце. Корнил был широк в плечах, носил «шкиперскую» бородку. Говорил, что в молодости по морю пришлось «походить», оттуда и привычка так бриться пришла. Он первый заговорил, проницательно глядя на Николая своими темно-синими, почти черными, как морские глубины, глазами.

— Ты чего-то сегодня не такой. — Голос мужчины был густой, басистый. И говорил он, будто с ленцой, слегка растягивая слова. — Надумал чего? Так не таись. Может, подскажу чего…

Николай, не отрывая глаз от огненных точек в печной дверце, проговорил с легкой усмешкой.

— Загостился я тут… Пора и честь знать. Только вот куда идти я пока не придумал.

Николай боялся сам себе признаться, что ждал, когда Корнил начнет его уговаривать. Мол, оставайся, брат… Но мужчина посмотрел на него внимательно и с усмешкой проговорил, словно прочитал мысли:

— Ждешь, что буду тебя отговаривать?

Николай, привыкший уже к сверхъестественной проницательности своего собеседника, только неопределенно пожал плечами. А Корнил продолжил:

— Вот и правильно… Не стоит ждать. Каждый человек — сам себе дорогу выбирает. Но, вижу я, что сомневаешься ты, колеблешься. А знаешь почему? — Он лукаво прищурил один глаз, став сразу неуловимо похож на мудрого моржа, которого Николай помнил еще со времени своей молодости, когда только начинал работать в цирке. Мужчина выдержал небольшую паузу, а потом заговорил серьезно. — Потому что, брат Николай, цели у тебя в жизни нет. Живешь ты сам по себе, словно листок, оторвавшийся от ветки. Вроде бы и свобода наступила, а с другой стороны, дерево-Род тебя соками своими поило, мудрость и знание давало. И ты всегда чувствовал рядом с собой его защиту и опору. А один человек, как былинка в поле. Любым ветром согнет-поломает. Была у тебя жизнь какая-то, наверное, даже и веселая. А цели в ней все же не было. Не для кого и не для чего тебе было жить. Вот отсюда все беды твои, все думы печальные. А появится цель — появится и смысл в жизни. — Николай нахмурился. Корнил что, поучать его собрался, словно он малец, наподобие Алекси? Но тот сразу уловил перемену в настроении собеседника, и, вдруг, тепло улыбнулся. — Да не ершись ты, не ершись… Я ведь помочь хочу.

Корнил приоткрыл дверцу в печке и закинул пару березовых поленьев внутрь. Жадный огонь недовольно выбросил сноп ярких искр, а потом зачавкал, захрумкал, поедая сухое дерево. Не глядя на собеседника, он заговорил очень тихо, едва слышно:

— Ты ведь не дурак, Николай, и жизнь прожил непростую, хоть и совсем пустую. Про такую жизнь люди говорят: «Ни Богу свечка, ни черту кочерга»… — И видя, как мужчина нахмурился, коротко хохотнул. — Ты не сердись. Я тебе правду говорю. Лекарство редко бывает вкусным, а человеку после него легче становится. Тебе жизнь по новой начинать предстоит, так начинать нужно с правды. Самому себе, правды. И принять эту правду надо, и на себя другими глазами, как бы со стороны посмотреть. Ведь, когда был маленьким, наверняка тебе говорили, что хорошо, а что плохо. Просто вспомнить об этом надо. Так вот, если ты готов, честно, без рефлексий и ужимок посмотреть на свою жизнь, я помогу тебе. Научу, где надо подскажу. А если не понял ты ничего из моих слов, тогда что ж… Вот Бог тебе, мил человек, а вот — порог. Лети дальше оторванным листом. Решение за тобой, твоя это жизнь. Неволить ни в чем не стану.

Николай слушал Корнила, а в голове представлялась только одна картина. Очень давно, словно в какой-то другой жизни, когда он первый раз шагнул в пустоту под куполом цирка, страха не было. Была какая-то злая веселость. И он тогда, в тот короткий миг, перед тем как его подхватили сильные руки его партнера, подумал, что именно с этого мига начинается его новая и свободная жизнь. Так вот и сейчас. Он понимал, что делает шаг в пустоту, в неведомое, но сильные руки не дадут упасть ему на самое дно, как и тогда подхватят и удержат, завершая смертельный кульбит. И он с очевидной ясностью вдруг понял, что, по сути, оказался на самом краю пропасти, и только чудо или судьба, не дали ему окончательно свалиться вниз. Все эти мысли яркой молнией пролетели в его мозгу. Корнил выжидательно смотрел на него, ожидая ответа.

— Расскажи мне… — Голос не то от волнения, не то от страха вдруг охрип. Он прокашлялся, и повторил. — Расскажи мне… Что возможно…

Корнил усмехнулся. И совсем неожиданно спросил:

— Ты читал в детстве сказки?

Николай, ожидавший чего угодно, только не такого вопроса, и поэтому, спросил несколько растерянно, если не сказать, глупо:

— Какие сказки?

У него было такое озадаченное лицо, что Корнил тихонько рассмеялся.

— Обычные сказки. Про колобка, курочку рябу, про Иван-Царевича и Серого Волка, про Василису Прекрасную и Кощея Бессмертного, читал?

Николая совсем сбило с толку веселость собеседника. Он предполагал, что тот ему сейчас расскажет что-то такое… Какое? Про заговоры и Секретные службы, про инопланетян, про Снежного Человека? Про что? Его фантазии на это не хватало. Он и сам не знал толком, чего ожидал. Но уж точно, не был готов к вопросу о детских сказках. И поэтому, все еще недоверчиво-озадаченно кивнул просто головой. Мол, да читал, и…? Корнил, уже перестав улыбаться неожиданно серьезно проговорил:

— Ну так вот… Это все правда. — Видя, как Николай, удивленно таращась на него, собирается что-то возмущенно сказать, поднял руку в каком-то повелительном жесте, отчего у Николая слова застряли в горле. А Корнил сурово проговорил. — Не торопись. Всему свое время. Я расскажу тебе только самое необходимое, азы, так сказать, чтобы ты имел представление, о чем дальше пойдет разговор.

Неизвестно сколько они так просидели в предбаннике. Николаю показалось, что время остановилось, а вокруг них опустился какой-то защитный звукоизоляционный купол. Потому что, никакие звуки извне не проникали внутрь. Корнил рассказывал о Родах, о Пекельных мирах и пришедших из них Кащеях. Про извечную войну четырех Родов с племенем Кащеев. Про историю происхождения всего живого, про их Землю — Мидгард, про родовые созвездия. И много, много еще всякого, от чего у Николая голова шла кругом. В себя он пришел, когда дверь предбанника распахнулась, и в проеме возникла фигура деда Авдея. Он с порога, было, кинулся ворчать на них.

— Вы чего тут…?! Али уснули, али запарились?! Я зову вас зову, обед уже простыл, в баню пора идти, а вы застряли тут…. — Но, увидел серьезный взгляд Корнила, и осекся на полуслове, словно наскочил на бетонную стену. Испуганно захлопал глазами, и тут же собрался ретироваться. Но Корнил, проговорил с добродушным смешком:

— Прости, отец… Идем уже… — И обращаясь к Николаю, проговорил серьезно. — Думаю, для первого раза с тебя довольно. Думай, рассуждай, а может и вспоминай, если получится. Не каждому дано. Но я вижу в тебе скрытую силу. И дорога к ней уже вроде бы заросла совсем грубой вепрячей щетиной, взрощенной Кащеями, ан, нет… Дремлет до поры. Твоя задача — разбудить ее. Трудно будет — обращайся. Всегда помогу. Или вон у Авдея спроси, он тоже может много чего порассказать. А пока, пойдем. И правда, пора обедать, да в баню.

Он хлопнул себя по коленям ладонями, и легко поднялся, направляясь вслед за стариком к дому. Николай еще немного посидел, тяжело дыша, словно пробежал километров пять без передыха, а потом тоже отправился вслед за мужчинами. У него все крутилась, почему-то зацепившаяся за сознание, фраза Корнила. «И дорога к ней уже вроде бы заросла совсем грубой вепрячей щетиной, взрощенной Кащеями, ан, нет… Дремлет до поры…» И с удивлением подумал, что это о нем так говорил Корнил. И у него что-то защемило в груди, заскреблось, будто бы просясь наружу. Он остановился на крыльце, и, не в силах больше сдерживаться, поднял голову кверху и закричал сильно и надсадно, срывая голосовые связки, будто и впрямь хотел выплюнуть, избавиться от застрявшего где-то внутри него, скатавшегося в тугой клубок, щетинистого комка кабанячьей шерсти.

Глава 2

Я проснулась посреди ночи, будто меня кто в бок пихнул. Открыла глаза и прислушалась к ночным звукам. Божедар мирно сопел рядом, уютно, совсем по-детски свернувшись клубочком под одеялом. От него так и веяло теплом и покоем, и волна нежности захлестнула меня, в глазах защипало. Я тихонько шмыгнула носом, стараясь его не разбудить. Надо полагать, от избытка чувств. Уже прошло больше года с того кошмара, который нам пришлось вместе пережить (подробности этой истории в книге «Чертоги Волка»), а я никак не могла привыкнуть. Все мое счастье казалось таким зыбким и неустойчивым. И я все время боялась, что подует ветерок и развеет его как утренний туман над нашим лугом. Полежала тихонько, прислушиваясь к дыханию любимого. Но нет, вот же он, только руку протяни, и дотронешься до его жесткого ежика волос, до сильной мускулистой руки. Но какое-то беспокойное чувство не давало мне обнять его и спокойно опять уснуть рядом. Ведь что-то меня разбудило, в конце концов. А своей интуиции я привыкла доверять. Поэтому, нужно было понять, в чем причина моего несвоевременного пробуждения.

Я тихонько спустила ноги с кровати, и, прихватив со стула шаль, на цыпочках вышла из спальни. Сверчок, стрекотавший за печкой, тоже вдруг замолк. То ли услышал мои осторожные шаги, то ли тоже, как и я, встревожился чем-то. Засунув босые ноги в просторные калоши, отодвинула щеколду, и тихонько выскользнула из дома. Ночь была тихой, нежной, похожей на свадебную фату. Солнце едва-едва касалось горизонта за лесом, и уже вновь собиралось подниматься на небосвод. Плотный туман лежал на луговине перед домом. Где-то на опушке затрещал соловей, сразу же потом разливаясь переливистой трелью. Я запахнула поплотнее шаль, зябко, после теплой постели, передернув плечами. Помниться, бабуля моя говаривала в такие ночи: «Ишь… Надрывается, сердешный… Словно в последний раз…» Бабуля моя была женщина не простая, во всех смыслах достойная особа, но начитсто лишенная всяческой романтики. Это мы с дедом специально уходили в лес ночью, чтобы послушать соловья, уловить этот чувственный флер проснувшейся природы, почувствовать всю красоту необъятного, огромного мира.

Вспомнив своих давно ушедших близких, мои губы невольно, сами собой раздвинулись в улыбке. Чей-то ленивый басок протянул совсем рядом:

— Да… красиво выводит, стервец…

Я от неожиданности чуть не свалилась с крыльца. Резко обернулась. На завалинке сидел Корнил, и невозмутимо гладил между ушей мою собаку, медвежью лайку черно-белого окраса, по имени Хукка. Пес радостно махал хвостом, и даже не собирался подходить ко мне, стервец такой. Ох… Что-то распустила я свое хозяйство, разнежила, перестала в строгости держать. И вот вам, пожалуйста, результат, так сказать на лицо. Или точнее, на песьей морде. В себя пришла быстро, и недовольно пробурчала:

— Чего на улице сидишь, людей пугаешь?

Корнил хитро прищурился, и с усмешкой протянул:

— А чего… Здесь хорошо, прохладно. Опять же вон, соловей поет заливается. Всякому из Рода приятно его пение. Оно о незыблемости наших порядков и устоев вещает. Только вот не каждый это понимает.

Я в ответ только хмыкнула. Любил Корнил со мною речи вести заковыристые. Нет бы, попроще… Как же, жди-дожидайся! Ни слова в простоте! Проще — нам это не интересно. Каждый раз, когда он появлялся (именно, что не приходил, а появлялся), для начала мы с ним вели некие словесные баталии. Словно ему хотелось вывести меня из себя, а может и еще с какой целью. Пойди у него, пойми. Вот и сейчас он был готов прочитать мне целую лекцию на «соловьиную» тему, но я со сна к подобным беседам была не расположена. Сурово нахмурившись, проговорила:

— Нечего тут сидеть, пойдем в дом. Чаю хоть что ли выпьем…

И не дожидаясь его ответа, развернувшись, направилась обратно, одарив Хукку напоследок укоризненным взглядом. Пес вину свою знал, и поэтому жалобно заскулил, плюхнулся на брюхо и прикрыл лапами свои бесстыжие глаза. Я только головой покачала. Кругом одни артисты…!

Дома, я прикрыла дверь в спальню, где спал Божедар, и принялась тихонечко хлопотать вокруг плиты. А мысли бегали, словно тараканы по потолку во время пожара. Корнил просто так редко когда захаживал, только по делу. А уж если посреди ночи заявился, ничего хорошего ждать не приходилось. Мужчина зашел и скромненько так, сел в уголочке. Я всегда поражалась, как он при своих почти медвежьих габаритах умудрялся передвигаться бесшумно, почти невесомо, словно фея с цветка на цветок. При подобном сравнении, пришедшим мне в голову, я не удержалась и весело фыркнула. Что не осталось незамеченным у нашего ночного гостя.

— Настроение хорошее? — Голос звучал несколько подозрительно. Я с улыбкой расставляя чашки с чаем, ответила:

— Да, нет… Передвигаешься ты…, как фея на лугу, с цветка на цветок. Вот и представила тебя вдруг с крылышками за спиной.

Он обескураженно хлопнул на меня ресницами, а я ехидненько так подумала: «1:1». Пока закипал чайник, я принялась его расспрашивать.

— Смотрю, ты к деду Авдею зачастил. Квартиранта его опекаешь?

Корнил, выкладывающий в это время на светлой, вычищенной до янтарной желтизны речным песком, деревянной столешнице заковыристый узор из маковых сушек, которые стояли в большой миске на столе, не прерывая своего занятия, ответил:

— Да… Знаешь, у этого парня есть потенциал. И, в конце концов, он же из наших. Только заблудшая душа. Нужно помочь человеку свет в жизни увидеть. А то и вовсе получится, что жизнь его зря пройдет. А каждая жизнь Родича — драгоценна, Творцом подарена. И ее надо жить достойно, как предки завещали. Да и Божедар твой над ним хорошо поработал, память очистил от грязи. А это не каждый может. Ну вот, а теперь человеку помочь это принять надо. Потому как, если принять не сможет… Вон их, в сумасшедших домах сколько, тех, кто не смог.

Я, в общем-то, была с ним согласна, но понимала, что причина его появления в столь неурочный час кроется в чем-то другом.

По-видимому, наши, хоть и тихие разговоры разбудили мужа. Божедар появился на пороге спальни весь взлохмаченный после сна, но почти полностью одетый и с настороженным взглядом. Я про себя тяжело вздохнула. Нет… Не видать нам с ним спокойной жизни. Всегда будем находится словно на передовой. Возможно, изредка, вот как сейчас, на побывку в «тылы» и отпустят, но протрубит труба, и снова — в бой! Не о такой я жизни мечтала, будучи юной девицей, ох не о такой! Но, принимать действительность нужно было, какая есть. Другой, увы, не было. Да и судьбой, видно, не назначено нам покоя. Кивком поздоровавшись с Корнилом, Божедар легко переступая босыми ногами по полу, стремительно подошел ко мне, приобнял за плечи, и тихо спросил:

— Как ты?

Легонько сжав его руку, я кивнула головой, мол, все в порядке, и продолжила накрывать на стол. И как бы между прочим, спросила Корнила:

— А чего ты на завалинке-то сидел? Хоть бы в окошко стукнул…

Корнил усмехнулся.

— Зачем понапрасну шуметь. Ты ведь меня и так почуяла. — Интонация была вроде бы, полувопросительной. Но я уже хорошо знала этого человека. Он, скорее, утверждал, чем спрашивал.

Я нахмурилась. Он что, экзаменовать меня вздумал?! Или в тонусе держать?! И ставя на стол тарелку с разогретыми вечерними блинами, поливая их растопленным желтым горячим маслом, проговорила с насмешкой:

— Ну тогда уж и приятеля своего зови. Нечего парню под окнами мерзнуть. Сейчас хоть и лето, а ночи у нас холодные. — И пропела чуть дурачась, делая ударение на гласную «О». — Север, ОднакО…

Удивленный взгляд Корнила послужил мне маленькой наградой. И я ехидно про себя подумала: «А не чё…!» На мгновенье сосредоточившись, он коротко буркнул:

— Идет… — Потом подумал, и добавил, словно оправдываясь. — Как без осмотра-то? Сама знаешь, времена нынче такие…

Я, конечно, могла бы потренироваться, включиться в разговор и рассказать ему, что, он-то лучше всех должен знать, что «такие» времена для нас теперь будут всегда. Но делать этого не стала. Не в моих правилах бить лежачего. В сенях что-то громыхнуло, и мужской басовитый голос тихонько выругался. На крыльце коротко взлаял Хукка. Его короткое гавканье означало примерно: «Ну, как же ты так, неосторожно! Я тут… А ты…». Двери отворились и на пороге возник Колоброд. С того самого дня, когда он стоял вместе с армией Кощеев у входа в Капище, я его, почитай, больше и не видела. Он почти совсем не изменился. Тот же чуть вздернутый нос, и короткий ежик светлых волос. Только губы утратили юношескую припухлость, стали жестче, появилась упрямая складка возле рта, да и в плечах, пожалуй, еще шире стал. Быстрым куньим взглядом карих глаз, он окинул всю нашу компанию, а также обстановку в доме, и чуть склонившись в легком поклоне, церемонно поздоровался со мной:

— Здравствуй, Великая…

Я еле сдержалась, чтобы не фыркнуть. И этот туда же… Но парень, не разгибаясь, ждал моего ответа, и я поздоровалась, как положено по ритуалу:

— И ты будь здрав, воин… — И чуть склонила голову.

С Божедаром он церемонии отбросил, и пройдя к столу, поздоровался с ним просто по-мужски, за руку. Я, все еще играя роль, пропела:

— Отведайте, чего Бог послал, да не обессудьте. Не ждала гостей по эту пору.

Колоброд весело фыркнул, а Корнил только головой покачал, как видно, сетуя про себя на мой характер. К еде приступили в молчании. За трапезой говорить о делах было не принято. Не зря в наших сказках этот обычай не раз упоминается. «Сначала напои, накорми, баньку истопи, да спать уложи». Ну с банькой — это вряд ли, да и спать, судя по всему, никто уже не хотел, но, напоить-накормить — это было святое. Мужчины ели сосредоточено и серьезно, словно перед битвой. И я с тоской подумала, что, битва, похоже, и впрямь, не за горами. Когда гости принялись допивать чай, я, не выдержав, уставилась на Корнила, и коротко попросила:

— Рассказывай…

Тот усмехнулся, поставил неторопливо чашку с чаем на стол, вытер губы и руки чистым полотенцем, которое лежало рядом с ним на лавке, и протянул будто бы с ленцой:

— Не ко мне вопрос, Великая. Вон, молодой… Это ему есть, что сказать. — Колоброд при этих его словах чуть блином не подавился. Принялся торопливо дожевывать уже откусанный кусок и припивать его чаем. А я начинала уже закипать. Ну нервов же уже никаких на этих оболтусов недоставало! В кошки — мышки решили со мной поиграть?! Божедар тут же, уловив мое настроение, положил свою сильную ладонь мне на плечо. Словно теплая волна пробежала по всему моему телу, возвращая равновесие чувств и эмоций. Я благодарно ему улыбнулась. Колоброд посмотрел на нас с долей удивления, которое мне было совсем непонятно, затем, под строгим взглядом Корнила, наконец, проглотил несчастный блин, солидно откашлялся, и неторопливо начал:

— В общем, приехали друзья-приятели нашего пропавшего Элиаса Улссона. К ним присоединились наши из Службы. Ольховский-то тоже пропал. — И он многозначительно посмотрел на нас всех по очереди. Мы молчали. Не дождавшись от нас никаких комментариев, он продолжил: — В общем-то, этого и следовало ожидать. Ребята, те кто остался после неудачной экспедиции, считай, все свои. Никто не проговорится. Насколько я понимаю, вход в Капище обнаружить без тебя они не смогут. — Он посмотрел на меня, ожидая моей реакции. Ну уж дудки, ребята! Я тоже умею испытывать. Посему, я сидела, выпрямив спину с каменным непроницаемым лицом, старательно изображая статую. Уверенности в голосе у парня чуток поубавилось, но он все же нашел в себе силы продолжить. — Так что, волноваться, вроде бы, нечего…

Он замолчал, а я почувствовала, что он сам не совсем уверен в своем заверении насчет «волноваться нечего». Да и сказал он далеко не все, что хотел. Поэтому, набралась терпения, и стала слушать дальше. А Колоброд как-то замялся, и стал кидать смущенные взгляды на Корнила. А тот только брови супил. Тяжело вздохнув, видно от разочарования, что от наставника никакой помощи или подсказки, продолжил.

— Только тут вот какое дело. Я, конечно, только краем уха это слышал, но… — Тут даже Корнил не выдержал.

Хлопнув неожиданно ладонью по столу, что зазвенели все чашки, он сердито выпалил:

— Да говори уже по делу!! Сил же нет твои выкрутасы выслушивать!!

Колоброд покраснел от обиды, и заговорил коротко, по-военному, словно перед командиром полка докладывал:

— В делегации помимо земляков Улссона есть еще и немцы. Один совсем старый, кажется даже старше деда Авдея. Наверняка воевал в этих краях, и судя по осанке и повадкам, в немалых должностях и званиях ходил. По крайней мере, чувствуется, что эта местность ему знакома, потому что карту рассматривал со знанием дела, и распоряжения отдавал хозяйским голосом. Так вот, часть приезжих отправится на поиски пропавшей экспедиции с нашей Службой, а вот немцы, пять человек, попросили проводника и охрану. И, насколько я мог понять из их разговоров, хотят они направится в Медвежьегорск. Что они там забыли — не спрашивайте. Сам в догадках теряюсь. Но это «ж-ж-ж» неспроста. — Он таким серьезным голосом сказал реплику Вини-Пуха из известного мультика, что я, не выдержав, улыбнулась. Приободренный, как видно, этой моей улыбкой, он уже бойчее продолжил. — Я напросился к немцам, но не навязчиво так, чтобы не вызвать подозрения. А Игоря пристроил к тем, кто экспедицию искать отправится.

И он замолчал, с облегчением выдохнул, и так скрытно, бросил быстрый взгляд на меня. Э-э-э… Да парень-то, кажись, смущается. Раньше я за ним такого вроде бы не замечала. С чего бы вдруг? Корнил, с улыбкой посмотрел на Колоброда, а потом, вот же…, прочитав мои мысли, ответил мне. Но не вслух, мысленно. В голове у меня возник его голос, лишенный всякой интонации:

— Так раньше ты не была Великой…

Ох ты, Господи! Наверное, следовало закрывать свои мозги. Но, среди своих Родичей это было не принято, и я расслабилась. Да и хрен с ним! Пускай читает, коли дел у него других нету! Корнил не изменил выражения лица, но глаза его смеялись. Я от легкого раздражения даже забыла спросить у парня, кто такой Игорь. Не дождавшись от меня никакой другой реакции на отчет Колоброда, кроме нахмуренных бровей, заговорил Божедар. Ему, как, собственно, и мне, ситуация была непонятна. Не ради этого же отчета они пришли посреди ночи, в конце концов!

— То, что их будут искать (он специально не стал произносить имена, зная, как меня все еще подбрасывает внутренне от этих воспоминаний), мы понимали. Ничего необычного. И ты, — он обратился к Колоброду, — вроде бы сказал, что с той стороны неприятностей ждать не стоит. Ребята надежные, а вход без Вереи им не найти. Так…

Его вдруг прервал Корнил.

— Ты хочешь спросить, тогда к чему вся эта суета и полуночные бдения?

Божедар, нахмурившись, молча кивнул головой. Ему, наверняка, тоже не понравилось, что его мысли читают. Хотя… Надо будет поговорить с ним на эту тему чуть позже. Вопросы к нему есть. А сейчас, мне хотелось послушать, что скажет Корнил. По крайней мере, я надеялась, что он прояснит ситуацию. Мужчина задумался на несколько мгновений, и заговорил тихо, глядя прямо перед собой, словно вспоминая. И воспоминания эти были отнюдь не светлыми и радостными.

— Недалеко от города Медвежьегорска, километрах в сорока, стоит Сапен-гора. Слыхали про такую?

Он внимательно смотрел на нас с Божедаром, ожидая ответа. В моей памяти, в самых дальних ее уголках заворочалось что-то ядовито-колючее. Я, не удержавшись, передернула плечами, что не укрылось от взгляда Корнила. Но он ничего не сказал, только тихонько покачал головой. А Божедар, почему-то, застыл, как каменное изваяние, устремив глаза в пустоту. В них словно выключили свет, они стали темными, как самая темная осенняя ночь. Я знала такое его состояние. Оно означало, что он погружен в свои прошлые многочисленные жизни. Увы, моя память не лежала так же на поверхности, готовая ожить от любого слова и ли упоминания местности. В прошлый раз, мне, чтобы вспомнить необходимое пришлось здорово потрудиться. Не могу сказать, что мне нравилось подобное состояние. И чтобы не отвлекаться сейчас на глубокое вхождение в собственную память, я сурово проговорила, повторяя свои предыдущие слова:

— Рассказывай…

Глава 3

Корнил с пониманием и сочувствием посмотрел на Божедара, и продолжил.

— История этого места темна и глубока, как самые глубокие омуты лесных озер этой земли. С двух сторон эту гору окружают непроходимые топкие болота, с третьей — небольшая речка Сапеница, получившая свое имя от названия горы. И только с четвертой стороны можно взойти на эту гору. И то, троп там никаких отродясь не бывало. У местных эта гора пользуется дурной славой. По сей день туда никто не осмеливается ходить ни за грибами, ни за ягодами, хотя морошки на ее склонах полным- полно. По осени ковром янтарно-розовым расстилается. — В его голосе вдруг прозвучали мечтательные нотки. Я, не удержавшись, тихонечко фыркнула. Не знала, что Корнил такой любитель ягоду собирать. Он, конечно, мою реакцию увидел, и сразу нахмурился. Да, образ «сурового воина» требует неотступного и неустанного контроля. Он откашлялся, сделал глоток чая, чтобы вернуться в этот самый образ, и продолжил. — С древне-карельского это слово означает «ядовитая» или «желчная». Так местные племена окрестили гору, которую всегда старались обойти стороной. Но в древние времена это место было светло и радостно, и гора носила совсем другое имя. Она называлась Леей, в честь одной из лун Мидгард- Земли, которую разрушил бог Тарх, чтобы уничтожить силы Кащеев, пришедших из Пекельных Темных миров, дабы захватить нашу планету. Именно под этой горой и было создано первое Кпище после Великого потопа, и именно там, глубоко, в самых корнях горы были спрятаны Кристаллы Силы, которые удалось вывезти из затонувшей Даарии, или Гипербореи, как ее называли на западе. Но шло время, и сыны и дочери четырех Родов разошлись по миру, создавая новые капища. Это же, под Сапен-горой, было заброшено, после того как возник под ней глубокий разлом в земной коре. — Он на мгновение замолчал, глядя почти как Божедар, в пустоту, а потом продолжил каким-то безжизненным голосом. — Но Великие Кристаллы Силы так и остались в ее глубине, похороненные навеки под толстыми каменными плитами у самых корней горы. Решено было оставить их там, чтобы не создать энергетического дисбаланса. Прошли века, тысячелетия, и, даже мы, потомки Родов, стали забывать туда пути. — Его голос опять изменился. Из сурово-безразличного, стал каким-то задумчивым, если не сказать, мечтательным. — В Калевале описана эта гора, как место, где Великий Кузнец Ильмаринен построил свою кузницу. И даже боги с небес посылали ему туда дожди из небесного железа, дабы оружие и инструменты, вышедшие из-под его могучего молота, были вечны, и не знали никакого изъяна.

Он мне сейчас очень сильно напомнил Володара, ушедшего через Врата в мир великих Предков. То же невозмутимое спокойствие, та же мудрость, и некая обреченность во взгляде. Словно, он один знал, ведал нечто, недоступное разумению всех остальных, живущих на земле, и это знание для него было слишком тяжело и скорбно. Мне стало немного не по себе. Будто я подглядывала в щелочку за тем, чего мне видеть и вовсе не полагалось. В комнате повисла тишина, которую можно было бы назвать «благоговейной», если бы на крыльце не скулил Хукка. Корнил, словно очнувшись, оглядел нас с затаенной грустной улыбкой. А я подумала, что совсем не знаю его, как человека. Где он живет, кого любит, о чем мечтает, когда остается один? Есть ли у него семья? Любит ли он кого-нибудь? Не так, абстрактно, все человечество, а конкретного человека, женщину? Корнил, будто почувствовал мои мысли, и опять заговорил, только теперь тон его стал деловым, и жестким, словно он на планерке своим подчиненным задачи ставил:

— В годы последней Великой Отечественной Войны фашистов словно магнитом тянула в эти места. Наши люди в Аненербе доносили, что нацисты здесь ищут Золотую Чашу Викингов, которая дает, нашедшему ее, невиданные магические силы, вечную жизнь и власть над миром. Только никто не понимал до конца, что это такое «Золотая Чаша Викингов». Один из многочисленных артефактов четырех Родов остается по сей день загадкой для всех. Но, придумав для себя сказку, фашисты ринулись на ее поиски. Хотя, думаю, Генрих Гиммлер, шеф Аненербе, в сказки не верил, хоть и был мистиком. Основную реальную задачу знали лишь немногие. Гитлер рвался к власти надо всем миром, и ему нужно было оружие наших предков. Из многочисленных летописей и древних рукописей, которые им удалось обнаружить и выкрасть, они знали, что у Ариев было очень мощное оружие. И вот его-то они и стремились обрести в этих поисках. Кстати, генеральный секретарь этой организации штандартенфюрер СС Вольфрам Зиверс, чувствуя приближение конца, спрятал или уничтожил основные разработки, которые им удалось воссоздать по древним источникам. Он надеялся выменять свою жизнь на эти документы. На Нюрнбергском процессе ему, практически, не позволили дать никаких показаний, и расстреляли очень быстро. Его хозяевам было невыгодно раскрытие планов по поискам и воссозданию «супероружия». Во время войны фашисты, пользуясь финнами, как проводниками и охранниками, укрепились рядом с горой. И даже сумели раскрыть три древних прохода, ведущих внутрь. Самые верхние пещеры были разграблены. Ценой больших жертв и неимоверных усилий нам удалось завалить эти входы так, что туда уже никто не сможет пробиться. — Корнил грустно усмехнулся. — По крайней мере, мы на это надеялись. Теперь наши границы открыты, и всякие проходимцы, кому не лень, могут шастать за свои шуршащие зеленые бумажки везде, где им вздумается. И я думаю, информация Колоброда напрямую говорит, что время для очередной битвы настало. Мы не можем допустить, чтобы кощеевы лапы опять протянулись к горе.

Он обвел нас долгим и внимательным взглядом, словно старался заглянуть в душу каждого. Я озадаченно смотрела на Корнила. У меня в голове вертелось только одно слово «сейды». По крайней мере, только оно пришло мне в голову, когда я слушала Корнила. Я не торопилась его произносить, пытаясь прочесть мысли говорившего. Но, к своему удивлению, наткнулась на непроницаемую стену. Конечно, в моих силах было надавить, чтобы смести его защиту. Только не стала этого делать. Если Корнил закрылся, значит тому есть очень веская причина. Я посмотрела ему прямо в глаза, и проговорила тихо, четко отделяя слова:

— Ты нам не рассказываешь всего. Ты нарушаешь закон Рода.

Он без смущения встретил мой требовательный взгляд, и ответил:

— У меня есть это право, Великая…

Я чуть чашкой в него не запустила.

— Тогда чего ты хочешь от нас? Храни свои секреты дальше, и ступай своей дорогой…. — Мне стоило большого труда удерживать себя в руках. Но я справилась.

Божедар испуганно посмотрел на меня, и попытался взять меня за руку. Но я убрала руку, и твердо посмотрела на мужа. Нет. Сейчас я в своем праве. И слова, сказанные мной, были не произнесены сгоряча, от раздражения. Я знала законы. Корнил, все же, опустил взгляд, и крепко сжал свои руки в кулаки. Голос, когда он заговорил, звучал глухо и хрипло. Казалось, ему пришлось собрать воедино все свои силы, чтобы не встать и не уйти:

— Вы нужны мне… Ваши силы и ваши знания… Без вас мне не справиться с этой задачей.

Я только усмехнулась. В прежние времена за такие разговоры со старшей Жрицей его бы на кол посадили.

— Хорошо… Тогда слушай… Проблема горы не в том, что в ее глубине захоронены Кристаллы Силы. Ты сам сказал, что под многотонными плитами даже у Родов нет возможности к ним пробиться. Поэтом, я не думаю, что это удалось бы фашистам с их отрывочными и разрозненными знаниями, подчерпнутыми из кусков древних манускриптов. Дело совсем в другом. Я права?

Корнил, наконец, посмотрел на меня. В его глазах опять притаилась усмешка.

— Как всегда, Великая…

Я аж зубами скрипнула, но прорваться своему раздражению не позволила. Божедар с Колобродом сидели притихшие, будто мыши под веником. Вот и правильно. Если два лося сцепились рогами, третьему там делать нечего. И тут я все поняла! Он меня опять испытывал. Но уже не по собственному желанию, а по наставлению Совета! Конечно! Слишком рано меня признали Великой. Значит, предстоящее дело было и, впрямь, серьезней некуда, раз Совет пошел на это. Я закрыла глаза, пытаясь унять кипевшее во мне возмущение. Как ни странно, мне это удалось. Открыла глаза уже совсем успокоившись, и посмотрела опять на Корнила. Твердо и спокойно в третий раз за сегодняшнюю ночь, проговорила ледяным тоном:

— Рассказывай…

Он усмехнулся как-то грустно, и произнес только одно слово:

— Сейды…

Рядом со мной тихонько охнул Божедар. У него невольно вырвалось:

— Сейд-оружие, которое фашисты начали разрабатывать еще в сорок третьем…

Корнил грустно покачал головой.

— Ты прав… Первые испытания они провели уже в июле сорок четвертого. Оно не было успешным. Подземная лаборатория со всеми сотрудниками взорвалась, оставив только кучку пепла. Наши люди пожертвовали ради этого своими жизнями. Но уже зимой сорок пятого, они готовы были провести повторные испытания. И только наступление нашей Армии не позволили им этого сделать. А теперь они вернулись. Мы не должны допустить, чтобы они опять овладели этими знаниями. Потому что, высвобождаемая энергия сейдов в неумелых или злых руках способна разрушить не только нашу планету, но и половину нашей солнечной системы. Именно поэтому, я хочу послать Николая в Медвежьегорск. Там мы его пристроим егерем. Самая та работа, при которой он может вполне свободно передвигаться, и при этом, не вызывать никаких подозрений. Он станет нашими глазами и ушами. Колоброд со своей стороны присмотрит за этими «туристами», но он не сможет контактировать с Циркачом. — Он впервые произнес эту кличку, которой его звал, как я уже знала, Ольховский. И меня всю передернуло. То ли от воспоминаний, то ли от недобрых предчувствий. Корнил внимательно посмотрел на меня, ожидая, что я стану возражать, но я, в очередной раз, промолчала. А он продолжил. — Кому-то следует присмотреть за Николаем. Он еще неопытен в наших делах, да и на ногах стоит еще нетвердо. Поэтому, я хочу, чтобы Божедар, — легкий наклон головы в сторону мужа, — проконтролировал ситуацию. Я не знаю, какими навыками обладают приехавшие. Поэтому, посылать туда посвященного очень опасно. А Николай не вызовет ни у кого подозрений. Защиту ставить на разум я его обучил. И у него уже неплохо получается. Но это так, на крайний случай. А вообще-то, даже лучше, что он в наших делах мало смыслит. Будет вызывать меньше подозрений. — И опять твердый взгляд, больше похожий на метнувшееся копье в меня. — Что ты на это скажешь, Великая?

Я уже перестала реагировать на это его «Великая». Нравится мужику меня подначивать, так и пусть его. Нужно было думать о деле. Я посмотрела на Корнила серьезно и внимательно:

— Ты так в нем уверен?

Тот пожал легко своими богатырскими плечами.

— Как я могу быть уверен? Только, знаю одно — любой из Рода, даже самый заблудший, рано или поздно осознает свои ошибки, и вновь возвращается. Нам нет жизни, настоящей жизни без Рода. И тебе, как никому другому, это очень хорошо известно. — И он кинул выразительный взгляд на Божедара.

Муж не обратил внимания на его взгляд, оставаясь погруженным в какие-то свои мысли, как видно, не очень радостные. Его брови были сведены на переносице, а взгляд синих глаз, по-прежнему, обращен куда-то внутрь, глубоко в себя. Было такое ощущение, что он сейчас не сидел с нами за столом, а пребывал где-то в совершенно другом месте и времени. Я по первости хотела было возмутиться таким намекам Корнила, но сразу же вспомнила всю историю Божедара (подробности читайте в первой книге «Время памяти»), и проглотила свое возмущение. Как я могла говорить о Циркаче, что ему нельзя доверять? Ведь, по сути, Божедар прошел почти тот же путь отступничества, что и Николай. Был запутан Кащеями в липкой паутине лжи. И только с большим трудом смог из нее вырваться. Да, Корнил был прав. Их пути были очень похожими. Но, только вот, с Божедаром я оказалась рядом, и помогла ему окончательно осознать кто он такой на самом деле. У меня не было уверенности, что Авдей, или даже Корнил, смогли заглянуть на самое дно души Циркача. Но только вот, другого варианта я пока не видела. И, конечно, тогда Корнил прав. У меня доставало честности признать это. И я проговорила:

— Да, ты прав… А потом, мой дед говорил, что лучше довериться предателю, чем не довериться другу. Хотя, я бы тут могла подискутировать, но сейчас это будет не ко времени. — А потом, уже деловым, собранным тоном спросила: — Как ты видишь нашу связь с Николаем. Мы тайными тропами пробираемся к Сапен-горе, и там по кустикам, по кустикам, как бывалые индейцы в дозоре, крадемся вслед за экспедицией, ожидая, когда Колоброд или Николай нам выдадут какую-либо информацию касательно планов врагов?

Я спросила это вполне серьезно, без тени улыбки. Колоброд (что взять? Молодой еще) первым не удержался и весело фыркнул. И даже Корнил сдержанно улыбнулся.

— Почему же, как индейцы? Да и «по кустикам» совсем не обязательно. Мы вполне можем использовать тактику Кащеев для своего прикрытия. Ведь отправили же они Николая в качестве орнитолога сюда. Так почему бы Божедару не изобразить, скажем, какого-нибудь ученого-фанатика, изучающего болота или реку. Ведь он по своей профессии лимнолог, если я правильно помню? — Все дружно посмотрели на мужа. Но тот так и сидел, отрешенный от всего и всех, погруженный, не то, в свою память, не то в свои мысли. Корнил с пониманием кивнул головой, и продолжил. — В общем, думаю, у вас двоих вполне получится составить какую-нибудь подходящую случаю легенду. — Тут он слегка посуровел, и проговорил, чуть ли не угрожающим тоном. — Но тебе туда соваться совсем незачем! Не вздумай! Мы не можем рисковать Великой. Не так много их у нас осталось. Вмешаешься только в крайнем случае. А то, знаю я твой характер… Чуть что, сразу в самое пекло ринешься. И не забывай. Пока ОНИ не знают о нашем существовании. Могут, конечно, догадываться, но наверняка, не знают. Вот и нечего давать им это знание. Что же касается сейдов, то информацию о них тебе Божедар даст, думаю исчерпывающую. Да и деда Авдея можешь расспросить.

Я удивленно посмотрела на Корнила, а он мне взял и подмигнул, паршивец такой. Вот и думай, что хошь! Корнил с Колобродом стали подниматься из-за стола слегка гремя отодвигаемой лавкой. Видимо, этот звук привел Божедара в себя. Он, будто очнувшись, посмотрел на них с недоумением, словно не понимая, откуда они тут взялись. Но, быстро придя в себя, проговорил вежливо, как и положено добропорядочному хозяину, провожающему гостей:

— Уже уходите? — А я про себя мысленно прибавила: «Что, даже чая не попьете?» Не знаю, что на меня нашло. Не иначе, подмигиванье Корнила на меня так повлияло.

Корнил без тени улыбки, серьезно проговорил:

— Колоброду сегодня еще надо успеть добраться до места. Да и мне пора. Следует дать последние наставления Николаю. А утром мне тоже нужно уходить.

По понятным причинам, расспрашивать его, куда это он собрался уходить, нам и в голову не пришло. Я поднялась, чтобы проводить гостей, но Божедар опередил меня.

— Я провожу… — Он со значением посмотрел на меня.

Мне было понятно, что ему хотелось переговорить с Корнилом с глазу на глаз. Возражать не стала. Мне тоже было о чем подумать в тишине минут десять.

Божедар вернулся, когда я уже почти все убрала со стола, и сидела над кружкой чая, предаваясь грустным размышлениям. Его приход не заставил меня отвлечься. Я по-прежнему продолжила сидеть, разглядывая чаинки в своей кружке с недопитым чаем. Он сел рядышком и, приобняв меня за плечи, пытаясь заглянуть мне в глаза, тихо спросил:

— О чем задумалась?

Я, тяжело вздохнув, не отрывая взгляда от этих дурацких чаинок, проговорила:

— Вот, сижу и завидую обычным людям, которые лишены своей глубинной памяти. Как, должно быть, им легко и счастливо живется, без всех этих воспоминаний. Тут с одной-то жизнью бывает такой груз, что впору, как той, отжившей свой век, кляче, растянуться на пузе, не в силах везти этот груз дальше. А мы… Иногда становится так тяжко, и так тошно, что, хоть волком вой. Как ты с этим со всем справляешься?

Он усмехнулся.

— Трудно… Так же, как и тебе. Но вместе легче. Мы до этого справлялись, и сейчас справимся. — И поцеловал меня осторожно и нежно в висок.

Мне вдруг, ни с того ни с сего, захотелось расплакаться. Но я отсоветовала себе этим заниматься. Не ко времени, да и без пользы. Повернулась к мужу, и проговорила чересчур деловитым тоном:

— Расскажи мне, все, что знаешь о сейдах. А то у меня в этой области пробел в знаниях.

Божедар тихонько рассмеялся:

— Какая хитрюга… У тебя не пробел, ты просто не хочешь об этом вспоминать. Ведь во всех наших жизнях мы всегда были рядом. И все, что знаю я, знаешь и ты… — Он сделал паузу, и как-то грустно добавил. — Возможно, даже больше, чем я… Просто, шкурка, которая отделяет память наших прожитых жизней, у меня, почему-то тоньше твоей. — Видя, как я набираю воздуха в грудь, чтобы возразить ему, он с притворным испугом, сделал круглые глаза, и проговорил поспешно, — Ну, хорошо, хорошо… Я расскажу тебе, все, что знаю. Возможно, это поможет и тебе кое-что вспомнить.

Он потянулся за чашкой, и я тут же вскочила, чтобы подлить ему горячего чайку. Все верно, у нас всегда все беседы начинались и заканчивались чаем. Божедар благодарно пожал мне руку, сделал несколько глотков и заговорил тихим голосом.

— Ты знаешь, как говорили древние: «Ничто не покоится… Все движется, все вибрирует». Принцип работы сейда зиждется на двух вещах: первое — мегалит должен быть расположен над геологически-активной точкой, то есть, в особенном месте силы. И второе: Камень должен быть неустойчивым. И тогда сейд превращается в резонатор, в излучатель энергии. В геофизике это называется продольно-волновое излучение. Некоторые мегалиты располагались на склонах под углом в 45 градусов, чтобы пучок энергии мог служить своеобразной противовоздушной обороной. Наши предки очень умело это использовали в своих оборонительных войнах против Кащеев. Правильно сконцентрированная, собранная в один пучок энергия могла сотворить очень большие разрушения. В общем, это можно было бы назвать «принципом колокола». Не зря женщинам и детям запрещалось появляться рядом с сейдами, не зря запрещалось рядом с ними громко разговаривать или тем более петь. Племена саамов, не понимая сути всех физических процессов, твердо соблюдали «законы белых богов». И тех, кто нарушал этот запрет, ждало суровое наказание. Их даже могли изгнать из племени, что в древние времена для человека означало фактическую смерть. Шаманы племени говорили, что «духи, живущие в камне, могут разозлиться, и тогда они покинут свое место обитание. А племя будет ждать тяжелые времена». Зверь уходил из таких мест, урожаи снижались. Понятно, что шаманы это объясняли тем, что люди разозлили духов. Но на самом деле все имеет под собой рациональное объяснение законами природы. Причем, чем сильнее выход энергии из точки, над которой расположен мегалит, тем сильнее излучаемая им энергия. — Он грустно посмотрел на меня. — Теперь ты можешь понять, что может сотворить такой сейд, если под ним находится не просто разлом коры, точка пересечения магнитных линий планеты, а сами Великие Кристаллы Силы, с их неимоверно огромными запасами энергии. Фашисты давно занимались изучением сейдов, и если бы им удалось создать такое оружие, то исход войны был бы непредсказуем. Точнее не так. Мы бы все равно победили, только, я не уверен, что после этого кто-то бы из Родов остался в живых на этой планете.

Я молча слушала рассказ Божедара, все пытаясь представить, ЧТО может произойти, если… И не могла. Мой разум не вмещал в себя размеры подобной катастрофы. Да, ядерный взрыв по сравнению с подобной энергией — просто шутка! Как взрыв учебной гранаты по сравнению с тем же ядерным взрывом! О, Господи…!!! Мне совершенно некстати (а может, как раз таки, и кстати) в голову пришли строки из стихотворения Александра Блока «На поле Куликовом». «И вечный бой! Покой нам только снится… Сквозь кровь и пыль… Летит, летит степная кобылица, и мнет ковыль…» Только вот на этот раз, этим ковылем могут стать люди.

Божедар дал мне несколько минут, чтобы я смогла переварить всю информацию и немного прийти в себя, а потом проговорил:

— Если я правильно помню, то дед Авдей может нам рассказать о том, как наши люди уничтожили фашистскую лабораторию под Сапен-горой. Нужно поговорить с ним. Возможно, он даст нам ключ к будущей диверсии.

Я с испугом посмотрела на мужа.

— Ты думаешь…?

Он пожал плечами.

— Мы должны быть ко всему готовыми. Мало ли…

А я чуть не застонала от злости! Опять это чертово «мало ли…»!!!

Глава 4

— Авдейка!!!! К командиру!

Молодой парнишка лет семнадцати, сидевший у костра и старательно начищавший трофейный браунинг, повернул голову в сторону зовущего.

— Чё? Прямо сейчас?

Чувствовалось, что парнишке не хотелось отрываться от своего занятия. Молодой мужчина с окладистой бородой, сидевший напротив него, прогудел басовито:

— Эх молодежь зеленая! Если командир зовет, то прямо сейчас и бежать сломя голову надо! Привыкай. Мы тут тебе не какая-то вольница, мы — партизаны. А ну давай живо!!

Парнишка, которого назвали Авдейкой, с нежностью погладил поверхность пистолета, и, засунув его себе за пояс, поднялся, и с сожалением проговорил, обращаясь неизвестно к кому:

— Эх… Жалко, что патронов не добыл…

И скорым шагом направился к командирской землянке.

Был он не очень высок ростом, да и в плечах — точно не косая сажень. Но худая и жилистая фигура, стремительный и почти бесшумный шаг, говорили сами за себя. В лесу этот парнишка дал бы многим форы в скрытности передвижения.

Авдейка толкнул тяжелую, сбитую из плах дверь, и в нос ударил запах копоти, табака, и еще тяжелого, мужского пота, пропитанного запахом хвои и нагретой смолы. Внутри было почти темно. Только на столе горела, чадя, старая сплющенная на конце гильза, заменявшая лампу. Из-за тусклого пламени можно было едва-едва разглядеть то, что было в землянке. Деревянные шконки, аккуратно заправленные серыми солдатскими одеялами у самой стены, в углу небольшая печка-буржуйка, рация, и еще, какие-то ящики, грудой стоявшие с правой стороны от входа. Все это едва проглядывало из сгустившегося по углам сумрака. За небольшим столом сидело два человека. Один бы Иван Савельевич, командир отряда, невысокий кряжистый мужичок, с выдающейся лысиной во всю голову и шикарными пшеничными усами «а ля Буденный». А вот другого Авдейка видел впервые. Обычная солдатская гимнастерка безо всяких знаков отличия, холщовые темно-серые штаны, заправленные по деревенской привычке в низкие кирзовые сапоги. Поверх широкий ремень из толстой бычьей шкуры с выжжеными замысловатыми рисунками. Таких ремней Авдейка еще отродясь не видел. А лицо и фигура обычные, как у многих мужиков в их отряде. Короткая борода с сединой, лохматые брови и нос наподобие птичьего клюва. С таким бы Авдейка никогда не кинулся задираться. А взгляд… Как два горящих угля. Парень даже поежился, когда незнакомец глянул на него. Да чего там…! Струхнул маленько даже. Но с места не сошел и промямлил, стараясь не глядеть на этого чудного мужика.

— Звал, Иван Савельевич?

Командир только головой покачал и вздохнул тяжело. Обращаясь к своему гостю, проговорил, будто извиняясь:

— Ну вот, гляди, какая у меня «армия». — А потом уже к парню с положенной строгостью. — Не «звал Иван Савельевич», а «по вашему приказанию прибыл, товарищ командир!». — И сам не поверив, что такое возможно, тяжко вздохнул, и махнул рукой, пробурчав себе под нос. — Детский сад, твою дивизию! И как с такими воевать!? — В голосе командира прозвучало обреченное отчаянье.

Авдейка смущенно шмыгнул носом, и постарался встать по стойке смирно. Наверное, вышло не очень правильно и ловко, потому что гость вдруг неожиданно улыбнулся, подмигнул Авдейке, и проговорил вполне добродушным голосом:

— Ничего, Иван… Может статью и не гренадер, зато сердце верное. А это много важнее внешней красоты.

Вроде бы и заступился за Авдейку, а с другой стороны, вроде и некрасивым его назвал. Потому, парень, на всякий случай, насупился, стараясь придать себе солидности. Командир тем временем разложил на столе карту, и поманил парнишку:

— А ну, подь сюда! Гляди… Знаешь эти места? — Заскорузлый палец командира ткнул в точку на карте.

Авдейка подошел к столу и уставился на карту. Точечки, крючочки, линии извилистые вместо рек, с первого раза и не разобраться. Но название города «Медвежьегорск», парнишка прочитать сумел, хоть и мелко написанный, и сразу смекнул, о чем речь. Лихо улыбнулся и оттарабанил, словно перед школьной доской выученный стишок:

— Так точно, товарищ командир, как свои пять пальцев!

Командир усмехнулся в усы, и проговорил:

— Ну вот и славно… А знаешь Сапен-гору?

Авдейка растеряно посмотрел сначала на одного, потом на другого. Оба мужчины смотрели выжидательно на паренька. Нужно было отвечать. Ничего умного и подобающего ситуации и собственному образу бравого партизана, как назло, в голову не приходило. И Авдейка выдал все, как было:

— Так это… Товарищ командир… Знать-то знаю, только место это… В общем, плохое это место, так у нас старики говорили. А еще там сейчас фрицы какой-то не то лагерь, не то еще что поставили. Сначала финнов пригнали, а потом наших, пленных, гады, на работы привезли. А потом… — Авдейка замолчал, не сумев продолжать. Горький комок застрял в горле и злые слезы защипали глаза. Но он постарался пересилить себя, но предательский голос дрожал и звучал как-то глухо, совсем не браво, и не солидно, а почти едва слышно. — А потом всех, кто там работал живьем в землю закопали… Говорили, чтоб патроны не тратить. Уж больно много народа согнали, суки фашистские!

Не утерпев официального тона, парень шмыгнул носом и поспешно утер глаза рукавом рубахи, стараясь при этом не смотреть на мужчин. В землянке на несколько минут повисла тишина. Иван Савельевич вздохнул тяжело.

— Ничего, парень, мы за всех отомстим, за каждую нашу слезинку они ответят. Ты вот что… — Он поднялся из-за стола и доверительно положил руку на плечо мальчишке, — Ты товарища…

В этот момент, сидевший за столом мужчина негромко кашлянул, и выразительно глянув на командира, проговорил, словно напоминая Ивану Савельевичу:

— Василия…

Командир, словно спохватившись, поспешно проговорил:

— Ну, да, я и говорю. Ты товарища Василия должен будешь проводить до этой горы, с той стороны, где у фашистов эти постройки стоят. И сразу же… Слышишь меня? Сразу же, — чуть ли не по слогам повторил командир, — возвращайся в отряд. Сумеешь?

Авдейка чуть не взвизгнул от радости. Первое самостоятельное задание!!! Ему уже надоело все время сидеть в лагере и быть на подхвате. А тут… Сдерживая радостное дыхание, он почти шепотом выдохнул:

— А мне автомат дадут?

Командир в удивлении поднял брови.

— А на кой тебе автомат? Ты же не воевать идешь. Проводником. Проводишь — и тут же назад. А от оружия только лишний и ненужный шум.

Все мечты парня рушились прямо на глазах, так и не успев претвориться в жизнь. По-видимому, у него стало такое лицо, что гость, точнее, товарищ Василий, не выдержал, и, улыбнувшись проговорил:

— Парень прав, Иван Савельевич. Он же боец отряда, а без оружия. Без оружия бойцу не положено. — А потом, увидев у Авдейки за поясом заткнутый браунинг, протянул руку и попросил. — А ну-ка, парень, дай глянуть…

Тот как-то нехотя, словно расставаясь с остатками той самой мечты, которой была не судьба воплотиться в жизнь, протянул свой браунинг мужчине, а сам насупившись стоял, словно готовясь к броску, чтобы вернуть себе свое добро. Василий покрутил пистолет в руках, внимательно рассматривая его со всех сторон, одобрительно поцокал языком, и, к облегчению парнишки, протянул его обратно.

— Хорошее оружие, и в надлежащем порядке содержишь. Молодец! А зачем тебе еще и автомат-то? Или пистолета мало? — И хитро так прищурился, глядя на сконфузившегося парня.

Авдейка, поспешно засунув свою драгоценность обратно за пояс, переступил с ноги на ногу и, пряча глаза проговорил:

— Так патронов-то нету… А без патронов как же я стрелять в фашистов буду?

Он очень боялся, что сейчас над ним начнут смеяться. Но к его удивлению, гость вполне серьезно, и даже строго обратился к командиру.

— Непорядок, Иван Савельевич… Ты уж распорядись, чтобы парню боекомплект выделили.

Авдейка даже голову в плечи вжал, видя, как нахмурился командир. Ведь он же здесь главный! А этот, пришлый, ему указания раздает. Как так-то?! Ну сейчас будет буря с грозой, и командир покажет и пришлому и ему, Авдейке заодно, кто тут командир. Но к изумлению парня, Иван Савельевич не стал кричать или ругаться, а только коротко, по-военному, проговорил:

— Так точно, товарищ… Э-э-э… Василий! Сейчас распоряжусь.

А гость, незаметно, чтобы не видел командир, вдруг подмигнул Авдейке. Мол, не трусь, товарищ, пробьемся, где наша не пропадала! Вот где чудо-чудное!

Все происходящее было так… необыкновенно, что Авдейка даже позабыл поблагодарить гостя. А просто стоял и глупо хлопал ресницами. Командир, смерил парня с ног до головы суровым взглядом, и проговорил:

— Ну все, ступай, да скажи Акимычу, чтоб боекомплект тебе выдал и доппаек. Скажи, я велел, мол, на задание ты идешь. А как стемнеет, так выступите. Дорога не ближняя, к рассвету надо успеть. — И опять вернулся за стол, и принялся что-то объяснять товарищу Василию.

Забыв сказать «так точно», или, на худой конец «слушаюсь, Авдейка пулей выскочил из землянке, все еще не веря в свое счастье. Пока искал завхоза, а по нынешнему времени, заместителя командира по хозчасти Акимыча, все думал. Не простой гость у командира, ох, не простой. И зовут, надо полагать его вовсе не Василий. Здесь крылась какая-то тайна, и Авдейка решил, что костьми ляжет, а тайну эту разгадает.

Только начало смеркаться, как Авдейка уже пританцовывал, словно скаковая лошадь перед стартом неподалеку от командирской землянки. Заметно потяжелевший вещмешок за плечами, приятно оттягивал лямками худые плечи, словно напоминая, что там, как у самого настоящего бойца и патроны к пистолету, и банки с тушенкой, краюха хлеба, аккуратно завернутая в чистую тряпицу, и мешочек полотняный с пшенкой. А любой знает, что нет ничего вкуснее пшенной каши, сваренной над костром и приправленной свиной тушенкой. Наконец, дверь землянки отворилась со скрипом, и оттуда вышел командир и товарищ Василий. Оба серьезные, сосредоточенные. А как иначе? Не на прогулку, чай, собрались, а на опасное задание.

Авдейка, уставший от долгого стояния, присевший, было, на поваленный ствол дерева, немедленно вскочил на ноги, и вытянулся по стойке «смирно». Иван Савельевич крепко пожал руку гостю, и проговорил коротко:

— Удачи!! — Взгляд его упал на вытянувшегося в струнку паренька. — Давай, Авдейка, не посрами чести бойца партизанского отряда! А как доведешь до места, сразу же назад. — И потом, погрозил пальцем, и проговорил с легкой угрозой. — А то, знаю я тебя!

Авдейка чуть опять носом не зашмыгал. Он ведь не давал повода, чтобы командир так говорил! Подумаешь… Пару раз-то всего и было, что ослушался. Так это когда было-то?! У него тогда еще ни пистолета не было, ни доппайка, совсем был глупый, зеленый пацан. Не то что сейчас! Он надулся, словно мышь на крупу, и буркнул обиженно:

— Слушаюсь, товарищ командир…

Командир еще раз потряс пальцем, и в довесок, чтобы мальчишка прочувствовал всю ответственность, пригрозил совсем тихо:

— Смотри у меня…!

Товарищ Василий, с усмешкой наблюдавший за ускоренными этапами воспитания молодого поколенья, как видно, решил избавить мальчишку от дальнейших нравоучений, поспешно проговорил:

— Ну, будет тебе, Иван Савельевич. Совсем парня запугал. Все… Спасибо, как говорится, за хлеб-соль. — И добавил чудное. — Оставайтесь с Родом. — Поддернул лямки своего вещмешка и споро, не оглядываясь ни на кого, зашагал на восток.

Авдейка сорвался с места, и рванул за ним. Кто у кого проводник в конце-то концов!?

Мужчина шагал по лесу широко и почти неслышно, из чего Авдейка сделал вывод, что человек этот бывалый, тайгу знает хорошо, и не впервой ему, вот так ночью шагать по урману, а это не каждый так сможет. Белые ночи закончились, и ночи становились темнее день ото дня. В этом лесу и днем-то не каждый путь найдет, а уж, что про ночь то и говорить нечего. Но Авдейка знал тут каждую березку, каждую елочку, где какие глыбы камней навалены, а где и болота непроходимые. Часа через три такого хода, парнишка начал выдыхаться, а товарищу Василию, хоть бы что! Авдейка слышал, как сзади него шагает мужчина, не проявляя никаких признаков усталости. Наконец, они вышли на берег небольшой речушки у какой и названия-то отродясь не было. Так, ручей — не ручей, речка — не речка. Впадало это недоразумение в большое болото. Авдейка остановился на бережке, чтобы попить и немного умыться. Вода — она и усталость смоет, и силы придаст. Одно слово — живая вода. Василий остановился рядом с ним, тоже плесканул себе пару пригоршней в лицо, утерся рукавом, и стал оглядываться. Парнишка, стараясь придать себе солидности, заговорил неторопливо и серьезно:

— Тут дяденька товарищ Василий, сейчас впереди болото будет. Можно, конечно и напрямки. Только вот темень еще, можно и мимо тропы угодить. А можно вокруг. Но к горе тогда к рассвету не поспеть. Крюк получится большой. — И уставился на своего путника, ожидая от него решения.

Тот усмехнулся в бороду.

— Ты проводник, тебе и решать…

И тут Авдейка допустил промашку. Захотелось ему перед пришлым своими умениями козырнуть. Он сделал вид, что находится в раздумьях. Посмотрел с умным видом на небо. Ночь была на исходе, и не сказать, что уж особо темная. Это осенью, особенно поздней, ночь такая непроглядная, будто чернила кто разлил. А сейчас звезды на небе сияли, словно искры в костре, и небо такого особенного индигового глубокого цвета, словно бархатное платье, которое Авдейка видел однажды в праздник на местной красавице, когда его возили в район. Контуры деревьев и кустарников даже в лесу отчетливо видны, а уж на болоте и того светлее. С умным видом он проговорил:

— Я думаю, дяденька товарищ Василий, что по болоту пойдем, напрямки. Чего время зря терять, да крюка давать по лесу.

И он принялся выламывать себе подходящую слегу. Пришлый в бороду ухмыльнулся и проговорил спокойно:

— Через болото, так через болото. Тебе виднее…

После его слов какой-то неизвестный и непонятный червячок сомнения зашевелился в душе у Авдейки. А может, ну его, это болото? Вокруг хоть и дальше, зато надежней. Но парень этому червячку дал укорот. Мужчина, не базарная баба! Раз решение принято, значит так тому и быть! И он, отыскав глазами немного в стороне от впадающего ручья, знакомый валун, обозначающий начало тропы, бодро пошел в ту сторону. Поставил ногу на шаткий болотный покров, сплетенный из корней осоковых трав и мха. Болото закачалось, прогнулось под ногой, выдавливая на поверхность коричневую воду, но приняло человека. Повинуясь какому-то порыву, и, плюнув на то, что скажет пришлый, он быстро достал из-за плеч свой мешок, оторвал зубами кусок твердой краюхи от ржаной буханки, и положил его на ближайшую кочку, пробормотав тихо:

— Прими дедушко Болотник, не побрезгуй, и не дай с тропы сойти-оступиться…

И почти тут же, где-то на болоте быком взревела выпь. Авдейка даже вздрогнул от неожиданности. А позади прозвучал тихий и чуть насмешливый голос:

— Видать, по нраву пришлось Болотнику твое угощение… Вишь как надрывается…

Паренек резко обернулся, готовый ответить на насмешку, но лицо говорившего было вполне себе серьезно. Видя, как парнишка напрягся, Василий проговорил:

— Молодец, что чтишь заповеданное предками. Все что делали они — все не просто так, а с глубоким смыслом. Теперь, я думаю, мы можем смело идти дальше.

Несколько обескураженный его словами, Авдейка опять ступил на зыбкую почву болота.

То ли и впрямь Болотник подсобил, то ли умение видеть в темноте помогло, но, когда они уже подходили к противоположному берегу, восток начал сереть. И тут, решив, что они уже почти дошли, Авдейка сделал ошибку. Утратил ту осторожность, которую сохранял по всему пути через болото. Увидев куртину из чахлых кустиков, принял ее уже за твердый берег, и, не раздумывая, шагнул напрямки к ним, сойдя с тропы. И тут же провалился по пояс в болотную жижу. Кричать было нельзя, но все же, невольный возглас вырвался у парня. Болото вдруг зачавкало, забулькотило, словно ожившее чудище, и потянуло его вниз, засасывая в свою ненасытную утробу, предвкушая богатый пир. Равнодушные звезды все так же отражались в болотной воде, и выпь трещала где-то в глубине болота. Эх, видать не понравилась Болотнику та откусанная ржаная краюха!

Василий не растерялся, не кинулся к Авдейке. Упал на живот, и протянул тому конец своей слеги.

— Хватайся…! Хватайся живее, ну!!!!

До этого момента Авдейка бы ни за что не поверил, что можно кричать шепотом. Но именно так сейчас кричал ему Василий. Парнишка несколько раз заполошно попытался схватиться за край слеги, но мокрые и вымазанные липкой болотной жижей руки все время соскальзывали. Василий стал подползать ближе, но дерн под его тяжелым, взрослым телом опасно прогнулся. Словно болото говорило ему: «Нет, шалишь… Это моя добыча…» Тогда Василий заговорил тихо и жестко:

— Смотри мне в глаза, парень! Сделай вдох и выдох, и еще раз… Слышишь?! И смотри мне в глаза!! Не отрывай взгляд!! Если хочешь жить, делай, что я тебе говорю!!

Авдейка, уже по грудь увязший в зловонной жиже, по неизвестной причине, подчинился словам этого странного человека. Да и мудрено было не подчиниться силе такого голоса! Глаза пришлого, так похожие на горящие угли, словно и вовсе загорелись изнутри. В них, в самой глубине его зрачков, зажегся огонь, который разгорался все больше и больше, приковывая Авдейку к себе покрепче любых кандалов и цепей. Теперь, даже если бы он очень захотел, то не смог бы отвести взгляда от этих странных, пугающих глаз, в которых и впрямь, теперь бушевало пламя. И вдруг, в какой-то миг, Авдейка ощутил себя в родном дворе. Светит солнышко, птички щебечут. Он даже услыхал, как в траве трещат кузнечики. Знойным ароматом несет от скошенной и хорошо высушенной травы. И отец кричит ему с крыльца:

— Авдейка, а ну вытяни из сена палку, а то лошадь напороться может!

Паренек увидел перед собой стожок сена. И точно! Они только сегодня приволокли его с дальнего покоса на волокуше. А слега, удерживающая сено от развала, покосилась, да так и осталась торчать куда-то вбок. Авдейка деловито поплевал на огрубевшие от работы ладони, и ухватившись за эту палку, стал с силой тянуть на себя. И тут случилось чудо! Внезапно слега сама потащила его вперед, прямо головой в стог. Он уже было хотел отпустить руки, но не смог. Стог надвинулся на него, погружая его голову в пыльную темноту. Он осознал себя, лежащим в холодной воде на пузе, всего вымазанного болотной жижей, а над ним сидел на корточках Василий. Глаза у него были обычные, только в них мелькали еще легкие всполохи догорающего пламени:

— Ну… Ты как, парень?

Еще не осознавая того, что он спасен, Авдейка, слегка заикаясь, промычал что-то наподобие «нормально». И принялся тут же озираться, пытаясь понять, что это сейчас такое с ним приключилось.

— Ну, раз нормально, тогда поднимайся. Нечего в воде валяться. Ночи холодные. Не ровен час, застудиться можешь… — И подал ему руку, помогая встать.

Глава 5

Поднявшись на трясущихся ногах, парнишка все продолжал оглядываться, будто не узнавая места, где они находились. А пришлый как ни в чем не бывало проговорил немного ворчливо:

— Давай, поторапливаться. Берег уж вот он, рукой подать. А там тебе обсушиться надо. — И пошел впереди, осторожно продолжая ощупывать слегой тропу перед собой.

Выбравшись, наконец-то, на берег, парнишка сел на землю, пытаясь отдышаться. Ему ужасно хотелось спросить Василия, что это такое сейчас с ним приключилось. Дом, батя, стог сена… Это что, все ему привиделось? Но как такое возможно? Он покосился на пришлого, тот таскал к берегу сухие ветки, чтобы развести костер. А-а-а!! Будь, что будет! Пускай его считает дурачком, но он обязательно должен понять, как такое могло произойти! Парень совсем было открыл рот, чтобы задать свой вопрос, но тут же, настороженно, словно зверек, наклонил чуть в сторону голову и потянул носом. Точно! Он не мог ошибиться. Откуда-то тянуло дымком. И не костровым дымом, а именно, что печным дымком! Василий, увидев, как парень насторожился и тянет носом воздух, замер, не донеся охапку до места, и тихо, почти одними губами, спросил:

— Что…?

Авдейка, не вставая на ноги, на четвереньках бесшумно подобрался к мужчине, и, когда тот присел перед ним, все еще держа сухие сучья для костра в руках, тихо проговорил:

— Кто-то недалеко топит печь…

Пришлый осторожно, чтобы не шуметь, отложил, наконец, дрова в сторонку, и спросил так же тихо:

— Откуда здесь печь взялась?

Парнишка встал с четверенек, и, махнув рукой в сторону, пояснил:

— Здесь, недалеко, брошенный старый финский хутор. Там уже давно никто не живет. А теперь кто-то печку топит. Странно… Надо бы посмотреть.

Василий кивнул головой. Лицо у него как-то странно застыло, словно каменная маска, глаза смотрели куда-то впереди себя, но видели ли что, Авдейка бы поручится не смог. И у парнишки вдруг по телу поползли холодные мураши. Сначала батя с сеном, а теперь еще и это! Нет, все-таки странный этот товарищ Василий, если не сказать хуже. Какой-то мистический страх накатил на паренька, но в то же самое время, страшное любопытство засвербело, завозилось в самом кончике его носа, готовое сорваться в громкий чих. Что за тайна такая, и кто он вообще, этот товарищ Василий? Командир Иван Савельевич с ним говорил, вроде, уважительно. Да что там! Следовало признать, что не просто уважительно, а как с генералом. Только вот Авдейка никак не мог поверить, что генерал самолично с ним по болотам шастать будет. Нет… Тут что-то другое. Совсем неведанное Авдейке, и в то же время до боли знакомое, словно уже он знал таких людей, помнил о них, только все это было очень, очень давно. И не семнадцать лет назад, а может даже тыщщи… Авдейка даже головой потряс от таких-то мыслей. Какие такие «тыщщи»?! Ему всего-то семнадцать годков отроду, и то, только вот недавно сравнялось. А он — тыщщи… Но состояние «знакомости», если не сказать, какого-то узнавания, и даже родства, не отпускало его и будоражило воображение, холодя затылок.

За всеми этими размышлениями Авдейка упустил момент, когда Василий стал прежним, обычным человеком. Задумчиво, себе под нос он тихо забормотал:

— Чужие, темные… Чья-то защита стоит. Не могу пробиться. Тьма кругом… Это плохо… Очень плохо… Что тогда у самой горы, если здесь, на подступах такое…?

Авдейка больше половины из сказанного не понял. Разве что, только то, что на хуторе чужие и нехорошие. А все остальное… Вроде и слова говорит знакомые, а смысл их до парнишки никак не доходил. Чудно…

А Василий обратился к замершему парню:

— Ну что, партизан, надо бы обойти. Но сначала требуется поглядеть, кто там такие. Веди к хутору…

Авдейка только головой кивнул. Его начинало потряхивать от холода (а может и от чего другого), одежда вся была, мало, что в грязи, так еще и мокрая, и в сапогах хлюпало. Надо хоть воду из обувки вылить, а то так и мозоли немудрено натереть. Он уселся на землю и стал разуваться. Василий молча достал из своего заплечного мешка старенький свитер, и, подойдя к мальчишке стал с него стягивать мокрую куртку вместе с рубашкой. Затем растер его как следует сухой шерстяной одежкой, а потом всунул ему ее в руки.

— Одевай, в то простынешь.

Авдейка шмыгнул носом и посмотрев снизу вверх на пришлого, смущенно пробормотал:

— Спасибо, дяденька…

Тот усмехнувшись в бороду, бросил:

— Не за что… Мне сопливый партизан без надобности. Всех фрицев всполошишь, если чихать начнешь…

Авдейка пробормотав еще раз «благодарствую», как батя учил, натянул на себя свитер, и сразу же почувствовал тепло. Поднялся, схватил свой мешок, и зашагал вперед, про себя размышляя, что дядька-то не от доброты душевной ему сухую одежу дал, а из соображений безопасности. Хотя, как на это посмотреть. Авдейка и сам в этой самой безопасности, можно сказать, кровно заинтересован.

К хутору подбирались крадучись, как и положено в дозоре. Залегли в густых кустах ивняка, на самой опушке. Небо над головой совсем уже посветлело. Во дворе хутора суетились люди в военной форме, но не немецкой. Авдейка этих сразу различал. Около ворот стояла телега, запряженная пегой лошаденкой, понуро опустившей голову и лениво щипавшей траву, росшую повсюду. Весь двор тоже был затянут крапивой и лебедой вперемешку. Понятное дело, как Авдейка и говорил, хутор был заброшенным. Телега была загружена какими-то ящиками. Солдаты споро их таскали в дом. А офицер на них покрикивал.

— Финны… А офицер, гляньте-ка, фриц. — Со знанием дела проговорил Авдейка. — И ящики, видать, тяжеленные. Что там в них? Неужто снаряды? Дак, пушек-то не видать… И почто им тут снаряды тогда? Фронт-то далеко впереди. Кого они тут собрались стрелять-то, а? Как думаешь, дядя товарищ Василий?

Пришлый, внимательно глядевший на суетящихся солдат, проговорил медленно:

— Нет, друг Авдейка… Не снаряды это… Оборудование для лаборатории. Только непонятно, зачем оно им здесь-то нужно? Да и народу в охранении чересчур много. С чего бы они так обеспокоились? Вы их, вроде, здесь не особо тревожите. В основном ближе к станции. А здесь глушь…

Потом его что-то заинтересовало еще. Не разгрузка ящиков, что-то другое, что отсюда было плохо видно, за самим хутором, с обратной стороны.

— А ну… Давай-ка с другой стороны подойдем. Что-то они там затевают…

Они отползли обратно в лес, и по большому кругу подобрались к дому с другого края. Лес там рос чуть дальше, и они укрылись за старым стожком, уже потемневшим и начавшим прорастать свежей молодой зеленой травкой. Запах прелого сена лез в нос, напоминая Авдейке, почему-то дом. Как там батя без него? В носу и глазах вдруг защипало, и мальчишка испуганно зажал руками нос. Еще и вправду, чихать начнешь. Тогда точно, быть беде. Василий строго посмотрел на своего спутника, и Авдейке вдруг стало нестерпимо жарко под его осуждающим взглядом. А за домом происходили чудные дела. Там тоже во всю кипела работа. Десяток солдат… рыли погреб!! Авдейка вытаращил глаза. Они что тут, запасы на зиму собрались делать? Он покосился на Василия. Тот, судя по его прищуренному взгляду, удивления Авдейки не разделял. Казалось, ему все происходившее было яснее-ясного. И рытье погреба финнами почему-то вызывало у пришлого нешуточную тревогу. Он в досаде покачал головой, и прошептал самому себе.

— Вот же…! Почти опоздали!!! — А потом обратился к парнишке. — Торопиться нам надо, друг Авдейка! Сильно торопиться…

Мальчишка хотел спросить его, а чего такого? Ну роют они погреб. Да и пускай себе роют. Вот скоро Красная Армия подойдет, и их отсюда всех повыбивают, не успеют они свои запасы сожрать, сволочи!

Но судя по выражению лица Василия, он оптимизма Авдейки на этот счет не разделял. Нет, не то, что наши их до зимы повыбивают, а в каком-то другом, одному ему известном смысле.

Они опять ретировались в лес, и по большой дуге обогнув хутор, быстро направились прежним маршрутом. Шли молча, почти бегом. Авдейка весь взмок, от него валил пар, словно он вышел только что из бани. Хотел он спросить у Василия про погреб этот, будь он неладен! Но говорить на таком ходу было почти невозможно. Следовало беречь дыхание.

Солнце уже коснулось еловых вершин, когда они вышли к берегу речки Сапеницы. На берег выходили осторожно. От этого берега до Сапен-горы уже рукой было подать, не хотелось где-нибудь напороться на фашистов. Василий повел себя очень странно. Подошел к самой воде и стал кричать утицей. Авдейка испуганно заозирался. Никак ждал он здесь кого! Рука сама полезла к поясу и схватилась за рукоять браунинга. Опомнившись, Авдейка руку отдернул, и покосился на своего спутника, не видал ли? Ведь если кого зовет, то точно своих. Чего ж тогда Авдейке полошиться-то?

Солнышко начало помаленьку пригревать, разогнав остатки тумана по темным углам у самых корней деревьев. Воздух звенел от комариного писка, а подлая мошка старалась залезть в нос и глаза. Они присели под кустом и принялись ждать, слабо обмахиваясь ивовой веточкой, сломленной с близлежащего куста. Время от времени, Василий кричал утицей, и опять наступала тишина. Река мерно и успокаивающе журчала, навевая сон. Солнечные лучи, отражались от бегущей, чуть коричневатой поверхности реки, создавая иллюзию, будто и не вода в речке течет вовсе, а драгоценные камни текут, переливаются. У Авдейки возникло такое ощущение, что нет никакой войны и никогда не было. Что вот, они с дядей Василием пришли на рыбалку. И он начал клевать носом, изредка вскидываясь от резких птичьих криков. Дело уже шло к обеду, а тех, кого Василий «выкрякивал» все не было видно. В животе у парнишки все забулькотило, и заурчало, словно в том болоте. Да громко так, что Василий обернулся на парня. Тот смущенно проговорил:

— Дядя товарищ Василий, может мленько перекусим? А то, почитай, со вчерашнего ужина и не ели ничего вовсе…

Голос у Авдейки звучал немного виновато. Василий усмехнулся.

— Ты давай, перекуси… А мне что-то не хочется.

Авдейка уныло покосился на пришлого. Он что, их железа? Ни ест, ни пьет, не спит, и идет, словно трактор заведенный. А есть не хочет, видать, от волнения. Авдейка даже немного обрадовался. Нет, значит все ж-таки, не из железа, живой человек, раз волнуется. Не успел парнишка откусить кусок от краюхи, как на очередное «кряканье», откуда-то из низовий речки, ему откликнулись. Авдейка даже про кусок забыл, что собирался откусить. Так и замер, не донеся его до рта. А Василий, вскочив на ноги, быстро направился в ту сторону, откуда ему пришел ответ. Мальчишка стал торопливо засовывать обратно недоеденный кусок, с сожалением глядя на блестящий бок банки с тушенкой, до которой так очередь и не дошла. Ладно, не впервой. Поголодаем еще маленько. А может, те, кто придет не станут торопится, и можно будет не спеша подзакусить.

Он едва-едва успел затянуть веревки на своем вещмешке, как из кустов, росших вдоль берега, вышел Василий. Все такой же настороженный, словно зверь на охоте. А за ним, неслышно ступая, шла… баба! То есть, конечно, женщина. И еще какая! Чистая королевишна. Только вот ей бы одежу другую, понаряднее, да корону на голову, и вылитая царица была бы! Хоть он никогда вживую цариц и в глаза не видал, но в книжках видел картинки. По крайней мере, он их себе представлял именно такими. Тонкие черты лица заострились немного, как видно, от усталости, под огромными зелеными глазами залегли тени, чуть пухлые губы плотно сжаты, а между черных изогнутых бровей залегла тревожная складка. Цвет волос Авдейка рассмотреть не мог, потому что голова женщины была туго повязана обычным белым в черный мелкий горох, ситцевым платком. Он затруднялся определить ее возраст. Может лет сорок, а может и тридцать. Все определяло выражение ее глаз. А сейчас они были уставшими и печальными. Одета она была в просторную мужскую рубаху серого цвета, подпоясанную таким же дивным ремнем, какой был и у Василия. На ногах из яловой кожи короткие сапожки, в которые заправлены шаровары такого же серого цвета, что и рубаха. Но дело даже было не в ее одежде и не в ее внешности, а в ее фигуре с поистине королевской осанкой, в гордо приподнятой голове, в изяществе ее плавных движений. Кажется, Авдейка даже открыл рот, засмотревшись на женщину, и, наверное, потому, пропустил тот момент, когда к этим двоим присоединился еще один мужчина. Если бы Авдейка был способен пофантазировать, то мог бы сказать, что это был сын Василия. Хотя, на взгляд парнишки, для сына он был несколько староват. Ему уже было лет около тридцати, но вот внешность, пожалуй, за исключением окладистой бороды, была почти точной копией внешности Василия. Если и не сын, то точно какой-то родственник! Но, по понятным причинам, Авдейка интересоваться не стал. В присутствии подобной женщины он слегка оробел, словно и вовсе говорить разучился.

Вновь прибывшие поздоровались короткими кивками с Авдейкой, на что он еле-еле сумел выдавить из себя «здасьте». Затем, женщина с тяжелым вздохом усталого человека, села на самый берег речки и принялась разуваться. Ступни у нее были маленькие, изящные. Разве ж с такими ногами по тайге ходить, да в сапогах?! Авдейке вдруг стало нестерпимо жалко эту женщину. Имен никто своих Авдейке не сказал, и он решил, что будет называть ее «царицей». Не вслух, конечно, а так, про себя. А мужчину, который с ней пришел, будет звать «братцем Иванушкой». Они и впрямь, были, как из сказки. А товарищ Василий напоминал при них боярина какого, или воеводу. Ох и сказочка у них получилась!

Женщина опустила ноги в холодную воду, и у нее из груди вырвался вздох облегчения. Она поманила Василия.

— Иди сюда, здесь поговорим. Рассказывай, что по дороге приметили…

Василий присел рядом с ней на корточки. «Братец Иванушка» присоединился к ним с другого бока. А про Авдейку все забыли. А ему и горя мало. Как зайка, пристроился под ивовым кустом и навострил уши. Интересно было до жути, что они друг другу рассказывать будут, да какие разговоры вести. Только вот беда, говорили они очень тихо, напрягать слух приходилось до невозможности.

— На брошенном хуторе финны оборудование разгружают. А за двором подкоп ведут. Опасаюсь я, Великая, что они вход могут распечатать. — Озабочено пробасил товарищ Василий.

Ишь, как он ее назвал, «Великая». Чудно невероятно! А, пожалуй, ей это имя больше подходило, чем «Царица». Не успел Авдейка эту мысль додумать, как женщина заговорила с тяжелым вздохом.

— Правильно полагаешь, Крутояр… Только они уже два входа распечатали, а теперь тот подкоп к третьему подобрался. Опоздали мы… — Она еще раз тяжело вздохнула, и наклонилась, чтобы зачерпнуть горсть воды. Несколько мгновений смотрела, как прозрачные капли, в которых отражались солнечные лучи, капали с ее ладони, а потом быстро выплеснула остатки себе на лицо.

Товарищ Василий (или уже Крутояр, чудное имя…) растерянно смотрел на женщину, а потом перевел взгляд на молодого мужчину, которого Авдейка назвал «братцем Иванушкой». Парнишка никак не ожидал увидеть лицо товарища Василия (так звать пришлого было привычнее) таким оторопелым. Видно, новости были совсем плохими. Не дождавшись больше никаких объяснений, он обратился к женщине:

— И что же теперь делать…? — Голос звучал как-то беспомощно.

Женщина, не глядя на говорившего, невесело усмехнулась, и проговорила:

— Мы тут пока вас ждали, решили времени зря не терять. Сходили к Сапен-горе. — И, чуть повернув голову к своему молодому спутнику, проговорила сухо. — Корнил, расскажи, что удалось выведать. — И пояснила Василию с улыбкой. — Корнил уже неделю тут. Подвизался с одним финном продукты с хутора возить, прикидываясь убогим. Так немцы на него уже внимания не обращают.

Авдейка недоверчиво посмотрел на молодого, которого женщина называла Корнилом. Как это? Такой красивый и статный — да убогого изображает? Разве ж так получится? А тот, словно почуяв Авдейкино сомнение, что-то быстро сделал с лицом, выставил одну руку вперед, и тут же, в считанные мгновенья, преобразился. Парнишка увидел перед собой страшного уродца с трясущейся головой. Он вытаращил глаза от изумления. А Корнил, тут же распрямился, став прежним Корнилом, только плечами затряс, и незаметно для всех, подмигнул вдруг Авдейке. Женщина одернула своего спутника:

— Перестань… Нашел время дурачиться… — И добавила уже строже, — рассказывай…

Молодой мужчина, моментально сделался серьезным, и с готовностью начал докладывать. Именно, что докладывать, а не рассказывать, будто и впрямь, стоял перед царицей:

— Немцы создали подземную лабораторию. Вся территория, прилегающая к горе, обнесена в несколько рядов колючей проволокой. Подходы заминированны. Внешний периметр охраняют финны, им дорога внутрь на территорию заказана. А внутренний периметр контролируется войсками СС, судя по нашивкам, это дивизия «Мертвая голова». Что они здесь делают, когда должны быть в совершенно другом месте, сказать не могу. По-видимому, немцы придают этому объекту очень большую значимость. Думаю, за счет своих изысканий они надеются переломить ход войны. — В этот момент, встревожившийся Авдейка, увидал на лице Корнила ядовитую усмешку, которая должна была означать, примерно следующее: «Хрен вы угадали». И мальчишка сразу же, как-то успокоился. Словно вот этот человек и является главным, который сможет разгромить врага и освободить Родину. А мужчина продолжил. — После вскрытия первого прохода, они забегали. Думаю, связывались с Берлином. Потому что, через несколько дней к ним приехал целый грузовик с какими-то штатскими, надо полагать, привезли ученых. Среди них я заметил самого Ральфа Хоне. Ты должен был слышать про него. — Это он сказал уже одному только товарищу Василию. И, на всякий случай, пояснил. — Он в СС с тридцать первого года, а с тридцать восьмого возглавлял учебно-исследовательский отдел раскопок и геологии в самом Аненербе под руководством Генриха Гиммлера. Одно время Гиммлер засылал в Карелию своего близкого друга и соратника Юрьё фон Грёнхагена. Тот совершил в Карелии несколько экспедиций, в том числе и в одиночку. Тот тоже здесь бывает, но не подолгу. Хоне здесь торчит безвылазно. Так что, уровень их подготовки ты можешь оценить по этим двум именам. Я это к тому, что все что они найдут в первых двух залах, легко могут расшифровать. О последствиях этого говорить не буду. Вокруг Сапен-горы, как и на самой горе осталось большое количество сейдов. Тут, на горе Лее, наши предки создали мощную противовоздушную оборону против флота Кащеев. И не мне вам говорить, что сила сейдов в этом месте подпитывается не только магнитным полем линий-лей, но и спрятанными под горой Великими Кристаллами Силы. Они пока этого не поняли, но, поверь мне, скоро до них дойдет, откуда идет здесь такой поток энергии. И если фашистам удастся при помощи сейдов вскрыть гору… — Он замолчал. Молчали и его соратники.

Тишина вдруг повисла такая, что Авдейке показалось, что он оглох. А еще, словно туман по реке, из-под корней деревьев и буреломов стал выползать неназываемый ужас. Авдейка не мог бы сказать, почему ему стало так страшно. Ведь большую половину из того, что сказал Корнил он не понял, какие-то «сейды», «лей-линии», а еще, Великие Кристаллы Силы. Это уж вообще из каких-то, не то сказок, не то легенд. Он застыл, словно зверек под кустом, когда над ним кружит ястреб, а по коже стал пробираться какой-то леденящий холод. Дядя товарищ Василий, нахмурился. Лицо его стало мрачным, если не сказать грозным.

— Тогда…

Он нерешительно проговорил первое слово, будто опасаясь, что все сказанное им в дальнейшем вызовет какую-то неотвратимую катастрофу. Женщина повернула к нему голову и посмотрела на него долгим взглядом. В нем было все: мудрость, решимость и небывалое спокойствие. А еще, в ее взгляде была нежность и любовь. Так смотрит человек, который уже переступил порог того, что лучше бы оставить за закрытой дверью. И возврата назад уже не будет. Все страхи и сомнения остались там, позади, и теперь можно сделать только одно единственное — шагнуть вперед. Василий с трудом сглотнул под ее взглядом, а в следующий момент, тоже стал спокойным и уверенным. Таким, каким его видел Авдейка эти последние сутки.

— Мы должны сделать это. Других вариантов нет. Но мы это сделаем вдвоем с Корнилом…

Женщина властным движением руки заставила его замолчать.

— Нет, Крутояр… Ты прекрасно знаешь, что только я обладаю «Шепотом богов». А без него мы ничего уже не сможем сделать. Жаль конечно. Но такова наша судьба. Корнил останется. Потому что, кто-то должен будет рассказать Совету, что здесь произошло, и почему пришлось прибегнуть… — Она слегка усмехнулась, и тут же продолжила. — К столь серьезным мерам.

И тут дядя товарищ Василий удивил Авдейку. Он вскочил на ноги, глаза его пылали яростью, а еще в них плескался страх, который и породил эту самую ярость.

— Ты не можешь!!! Ты — Великая!! Война еще впереди! Кто тогда поведет нас?! Я не позволю…!

Авдейке вдруг показалось, что Василий сейчас сделает что-то такое… Такое непоправимое, чего уже нельзя будет исправить никогда и нипочем! Он испуганно сжался в комочек, и застыл так под своим кустом, со страхом наблюдая, что же будет дальше. Женщина посмотрела на него снизу вверх, и проговорила строгим повелительным голосом:

— Успокойся, Крутояр! Иначе ты поднимешь на ноги всю вражескую охрану! Успокойся и сядь! — Она дождалась, когда мужчина подчинится, и закончила: — Ты, как никто другой знаешь, чем это всем нам грозит, если фашистские отродья доберутся до тайны Родов. И ты знаешь, что теперь, когда они вскрыли уже несколько входов, их остановить можно только одним способом. Ни ты, ни Корнил этого не умеете. А если этого не сделать, то… — Она опять усмехнулась. — Не мне тебе это следует объяснять.

Когда Василий заговорил, в его голосе слышалась такая безмерная боль и отчаянье, что Авдейка чуть не разрыдался:

— Лада, но ведь ты понимаешь, что произойдет, когда…

Он не договорил. А Авдейка страшно удивился, что Василий впервые назвал ее по имени. А имя-то какое певучее, очень ей подходило. Женщина взяла его крепко за руку, и глядя в глаза шепотом проговорила, словно успокаивая больного ребенка:

— Я знаю, милый, знаю… Но таков наш РОК. И мы встретимся с тобой опять, когда-нибудь. Это обязательно произойдет, и мы узнаем друг друга даже среди большой толпы людей. А пока, мы должны до конца исполнить свой долг.

Василий склонил голову, и только тихо проговорил:

— Я знаю…

Глава 6

Они оставались на этом берегу реки до самых сумерек. После тяжелого разговора, все как-то поникли, и над рекой, словно серое облако повисла безысходная тишина, давящая на плечи, и туманящая разум. У Авдейки даже весь аппетит пропал куда-то. Его, наконец, заметил Корнил. Он подошел к кусту, под которым прятался мальчишка, и проговорил с легкой усмешкой:

— Вылезай, парень, чего притаился… — А потом изобразив грозный вид спросил. — Подслушиваешь, пострел?

Авдейка перепугано замотал головой. Глаза у него от страха сделались совершенно круглыми. Но тут к ним подошел товарищ дядя Василий. Положил руку на плечо молодому мужчине и добродушно проговорил:

— Что же ты, Корнил, мальца пугаешь? Он уже и так натерпелся… — Корнил смущенно и покаянно опустил голову, но в его глазах так и скакали веселые и озорные чертенята. А Василий пробасил добродушно. — Ты и вправду уже вылезай. А то забился под куст, как перепуганная перепелка. Я тебе говорить много не буду. Но все, что ты здесь услышишь и увидишь — не для посторонних ушей. Так что, по возвращении в отряд, держи рот на замке. Усек?

Разумеется, Авдейка усек. Еще как усек!! Да возьмись он что-нибудь из услышанного рассказывать, его ведь за дурачка примут, никто ведь все равно не поверит. Это он и постарался объяснить, чуть заикаясь, и Корнилу, и Василию. Кажется, они ему поверили. Он вздохнул с некоторым облегчением и, наконец, выбравшись из своего укрытия, шмыгая носом, спросил:

— Дядя товарищ Василий, может сейчас перекусить бы, если время есть…?

Корнил удивленно посмотрел на Василия, чертенята в его глазах веселились вовсю. Василий только плечами пожал, что мол, юнца возьмешь. Но перекусить они все же сели. Женщина время от времени с тревогой посматривала на Авдейку. А потом обратилась к Василию (уж так и будем его называть, а то имя «Крутояр» уж больно чудно для Авдейки было):

— Ты парня-то отправь обратно. Дальше мы тут сами… Корнил здесь уже все тропки выведал, он нас и сведет к горе.

Авдейка чуть куском не подавился. Как же так-то? Его же просили их до самой горы отвести, а теперь что же? Обратно, так и не узнав, что там, да как? Он и сам себе боялся признаться, что двигало им обычное любопытство. Еще батя ему говаривал, что любопытство — суетное чувство и настоящего мужчины не достойно. Но поделать с собой ничего не мог. От таких удивительных людей он ждал каких-то необыкновенных чудес. А кто же в здравом-то уме откажется на чудо посмотреть? Опять же, у этих самых людей не было никакого с собой оружия, кроме, пожалуй, обычных охотничьих ножей. А как они этих гадов фашистских хотят уничтожить без оружия? А что хотят, сомнений у Авдейки не было. Он жалобно посмотрел на Василия, но понимания у того не нашел. Напротив. Мужчина, нахмурив брови, сурово проговорил:

— Ну все, парень… Ты свою работу сделал. Теперь в отряд возвращайся, как командир велел, да привет ему от меня передай. И помни: о том, что здесь услышал и увидел никому не рассказывай.

Авдейка насупился, и только головой кивнул. Было сразу понятно, что уговаривать их было бесполезно. Он быстренько собрал свои нехитрые монатки, и уже собрался уходить, как вдруг вспомнил.

— Дядя товарищ Василий, а как же твой свитер-то? У меня вон одежа почти уже что и высохла!

И он принялся опять стягивать лямки вещмешка с плеч. Василий его остановил.

— Оставь, парень, себе. На добрую память. — Потом, подумав несколько секунд, снял с пояса охотничий нож в ножнах и протянул парнишке. — На вот… Он мне хорошо служил, пускай и тебе теперь послужит.

Авдейка оторопело глядел на нож, и не мог от него оторвать взгляда. Нож был необычный. Рукоятка из какой-то кости с искусно вырезанным орнаментом. Такого рисунка пацан еще нигде и никогда не видал. Хитросплетение трав опоясывали инкрустированные белым металлом руны. Он растерялся. Как же взять-то?! Подарок был уж больно дорогой. А ему, Авдейке, и отдарить-то нечем. Он отступил от протянутой руки с ножом на пол шажочка назад, и испуганно проговорил, слегка заикаясь:

— Я не могу, дядя товарищ Василий… Мне и отдарить тебя нечем, нету у меня ничего такого…

Василий шагнул решительно к парню, и почти всунул ему нож в руки:

— Мне твоих отдарков не потребно! Только память сохрани, с меня и будет. И… пускай он принесет тебе удачу, и сохранит жизнь в трудную минуту. Это и будет твоим отдарком. Ну все, теперь ступай…

Авдейка, все еще держа нож в руках, сделал то, что сам от себя не ожидал. Он поклонился низко, в пояс, почти до самой земли, и проговорил слова, которых раньше и не говаривал:

— И вас пускай хранит Род…

У женщины на мгновение вздернулась в удивлении левая бровь, и она тихо проговорила, обращаясь к мужчинам:

— А паренек-то наш… Ты, Корнил, присмотри за ним… — Промедлила мгновения, и закончила с легкой горечью, — …коли жив останешься… — А потом, обращаясь к мальчишке. — Благодарствую на добром слове, отрок. И тебя пусть хранит Род. А теперь, прощай…

И тут же, развернувшись, направилась вверх по течению. Мужчины последовали за ней. И уже, почти скрывшись за зеленью кусов, Корнил поднял в прощальном жесте руку. Несколько мгновений, и Авдейка остался один на небольшой поляне. Ни лист не шелохнулся, ни ветка не треснула под ногой. Они скрылись, словно тени, бесшумные и бесплотные. И тут на парня напала какая-то не то слабость, не то трясучка. Он словно в одночасье потерял всех своих близких. Плюхнувшись на землю, он тупо смотрел на нож в своих руках. Если бы не он, Авдейка бы подумал, что ему это все приснилось. Вот сейчас крепко зажмурится, а потом, открыв глаза, увидит знакомую землянку в партизанском лагере. Но нет! Вот же он нож-то! Его можно потрогать. Ощутить тяжесть в руке, полюбоваться диковинной рукоятью. Парнишка осторожно отстегнул предохраняющий клапан и вытащил нож из ножен. Клинок, к его удивлению, был выкован не из простой стали. Он был булатный. Это Авдейка умел различать. И дед его был кузнецом, и отец. Тонкий узор на темном клинке говорил, что этот клинок из настоящей дамасской булатной стали. Таких сейчас уже не делали. И еще… Он почувствовал, что нож, словно живой, он будто говорил с Авдейкой. Правда слов его парнишка разобрать не мог, но самую суть этого клинка он понял в один миг. Не раздумывая, он чиркнул кончиком ножа по пальцу, из ранки сразу закапала кровь. Авдейка подставил лезвие ножа под красные капли, а потом стал размазывать их пораненным пальцем по тонким узорам. А губы сами собой зашептали старинный наговор кузнецов, которые ковали оружие:

— Стоит столп железный, на том столпе муж железный, закаливает он железо крепко — накрепко, железо острое, железо сильное, что в земле лежало не перележало, что в огне горело, не перегорело, в воде бегучей не расточалось- Силой наполнялось, Ветрами на разносилось- силушкой полнилось, сила по силе, сила и вышла, и в высоте и в глубине, и все превозможет, и там и здесь и везде, будь остро как слово, будь быстро как молния, куда скажу туда пойдешь, то и посечешь, чтобы не было ничего лишнего, ничего иншего, все по моему слову, все в моей воле, все по добру да по здорову!

Ему показалось, или рукоятка в его руке нагрелась, а травы потекли на ней, словно вода в ручье? Все, теперь он стал полноправным его хозяином. Эх, жаль только, что не над огнем слово сказано было. Ну ничего, над текучей водой — тоже неплохо. Он засунул порезанный палец в рот, облизывая небольшую ранку. Решение пришло сразу. Он должен узнать, что произойдет у горы. Просто не может по-другому. И теперь он смело мог сказать, что им движет не обычное досужие любопытство.

Ему не надо было обязательно идти по следу ушедших. Он и так знал, куда они держат путь. Поэтому решил идти к горе своей дорогой. Шагать по лесу было приятно и легко. Непонятно, правда, почему. То ли открылось второе дыхание, то ли еще по какой иной причине. Ведь он уже больше суток, как не смыкал глаз, да и честно признаться, сытым себя тоже не считал. Тот перекус на берегу реки был совсем не в счет. У него тогда кусок не лез в горло от всего происходящего. Жевал так, чтобы что-то проглотить. Ведь желудку не объяснишь, что у его хозяина настроения нет. Он свое все равно требует. Он шел осторожно, неслышно, почти, как те, которые ушли, подмечая и согнутые от влаги кусты, и сломанные ветки бурелома, и следы, оставленные зверями. И сгущающийся туман для него не был помехой.

А туман был густой, словно овсяный кисель. Из голубовато-серой мути проступали большие валуны, которые приходилось осторожно обходить, еловые лапы, будто руки лесных духов высовывались из-за слоистой пелены. Где-то высоко в кроне вдруг заухал филин. Да так неожиданно, что Авдейка чуть не подпрыгнул на месте. Но на него напала какая-то веселая бесшабашная удаль. С чего бы это вдруг? Конечно, он никогда трусом не был. Еще чего! Но и вот таким, разудалым себя тоже не считал. Горячка какая-то!

Он на ходу, не отдавая себе отчета в этом движении, погладил рукоятку ножа. И вдруг его осенило. Неужто?! Нож-то, видать, не простой. Или нет… Бред, бред… Нож, как нож. Просто… Ну что, просто? Ладно, с этим потом разберемся. Теперь, главное вовремя поспеть, чтобы не пропустить все. Авдейка даже и придумать не мог, что он может пропустить. Только, знал наверняка, что это что-то очень важное. Но он и предположить не мог, что именно это самое «важное» и изменит всю его дальнейшую жизнь.

И вот, его ноги стали утопать в зелено-коричневатом мхе, значит, под сапогами зачавкала проступающая вода. Скоро болото, которое надо было обойти с юга. Парень повернул на юго-восток, и пошел крадущейся неслышной походкой бывалого лесного жителя. Гора уже должна быть где-то совсем рядом. Вскоре почва под ногами стала тверже, все чаще встречались выходы камней, иногда попадались здоровенные валуны, исчез запах влажной болотной прели. И он понял, что болото осталось позади. Авдейка остановился и внимательно вслушался в ночь. Слышны были только обычные звуки ночного леса. Потрескивало сухое дерево под оленьим копытом. Не иначе, стадо кто-то потревожил. Тявкнула где-то вдалеке лисица, зашуршал в кустах еж. Все это было ему привычно, знакомо, и до этой минуты, он даже не осознавал, насколько дорого.

Он прошел настороженно еще с километр, и чуть не наткнулся на ряды колючей проволоки. Глухо залаяла собака, почуяв человека. Ее лай подхватило еще несколько псов, их хор заглушил все остальные звуки. Вспыхнули прожектора освещая периметр. Авдейка ринулся назад, стараясь в тумане не наскочить на камни. Авось обойдется. Тут ведь и зверя много ходит, а собаки, слава тебе, Господи, говорить по-человечески не умеют, и не смогут объяснить охране на кого лаяли. Но, на всякий случай, отошел от «колючки» метров на пятьсот, и пошел параллельно ей, держа направление, опять же, на юго-восток, в обход горы.

Где же искать-то наших? Куда они могут идти? Авдейка решил, что пойдет вдоль ограждения, только приближаться пока не будет. Авось, чего и услышит. Небо над головой стало светлеть, а конца и края этому проклятому забору видно не было. Ноги ныли, в животе урчало, и, вообще, весь задор куда-то подевался. Но сейчас отдыхать было не время. Он на ходу вытащил остатки хлеба и стал жевать, припивая его водой их фляжки. Вроде немного полегчало. Эх, сейчас бы умыться речной водицей! Но река осталась позади, а лить из фляги питьевую воду он опасался. Кто его знает, может возникнуть ситуация, что искать ручей или какой другой источник у него времени не будет. И тут он услышал лай собак. Отчаянный, злой, срывающийся на хрип. Сейчас они точно лаяли на человека. Авдейка замер на несколько мгновений, пытаясь определить направление, откуда шел звук, а потом решительно зашагал в ту сторону. Вскоре он увидел через ветви деревьев пробивающийся свет. Серая густая пелена, затопившая лес, делала его расплывчатым, словно потусторонним, и каким-то нереальным, мерцающим. И тут подул, невесть откуда налетевший, слабый ветерок. Туман стал собираться в валы, и словно по морю, начали гулять волны, расплываясь слоями, будто в разорванном слоеном пироге. Низко пригибаясь, используя мастерски любые возможные укрытия, Авдейка стал подбираться в ту сторону. Звук стал слышен более явственно. И вот, выглянув из-за очередного валуна, он увидел ворота, ведущие внутрь зоны, опоясывающей гору.

Охранная зона имела двойную защиту из нескольких рядов колючей проволоки. Первый, внешний рубеж, охраняли финны, как и рассказывал Корнил. Затем, через метров пятьдесят шел еще один рубеж тоже из плотных рядов «колючки». Две вышки по краям ворот на первом рубеже и две — на втором. На каждой сидел автоматчик. Оттуда, словно глаза чудовищных циклопов, шарили яркие прожектора. У обоих ворот стояли сторожевые будки, а рядом солдаты с автоматами по шесть человек. Только у наружных стояли финны, а вот внутренние охраняли эсэсовцы. Авдейка их сразу узнал по черной форме и по фуражкам, нелепо вздымающимся вверх, словно небольшой трамплин. А за вторыми воротами была расчищенная площадка, на которой, сквозь разрывающуюся пелену тумана, можно было разглядеть огромный валун сейда. Его тоже освещали три прожектора поменьше, и по обе стороны от серого камня стояли неподвижно, словно вырубленные из того же камня, немецкие автоматчики.

Сейчас прожектора со всех четырех вышек светили на первые внешние ворота. А перед ними, подняв вверх руки стояли… Авдейка не мог поверить своим глазам!!! Там стояли дядя товарищ Василий и женщина, которую они называли «Великой»! Да, что же это такое?! Они что, решили сдаться?! Вот так, просто, пойти и сдаться этим гадам?! Это же предательство!!! Это же нельзя…!!! Рука у парня непроизвольно потянулась к пистолету, а зубы аж заскрипели, так он плотно сжал челюсти. И где Корнил??? Что-то здесь было не так. Вопросы, одни вопросы… Авдейка решил подползти чуть ближе, чтобы хоть что-то расслышать. То, что его учуют собаки он уже не боялся. Они и так заходились в злобном лае, едва не срываясь со своих поводков, на стоявших с поднятыми руками людей. Так что, на общем фоне, если какая и учует его, то на это вряд ли обратят внимание. Авдейка выбрал момент, и низко пригибаясь, быстро шмыгнул через грунтовую дорогу, ведущую к воротам. С той стороны, недалеко от прохода в ворота, почти вплотную к «колючке», он заметил наваленную груду камней вперемешку со сломанными деревьями, оставшимися, как видно, после раскорчевки площади под забор. Очень странно, что немцы, испытывающие почти болезненную тягу к порядку, не убрали эту кучу. Наверное, не хватило времени, а может еще по какой неизвестной причине. В любом случае, Авдейке это было только на руку. С этого места он бы мог все хорошенько рассмотреть и услышать. Упав опять на живот, он начал медленно и осторожно пробираться к этой куче. Туман служил ему помощником. И он, невольно, совсем не отдавая себе отчета, пробормотал едва слышно: «Спасибо, батюшка, что укрыл…». Кто бы его спросил в тот момент, кого он благодарил, он бы вряд ли сам мог ответить на этот вопрос. Эти слова вырвались сами собой, откуда-то из подсознания, или из самых глубин его души.

Тем временем, Василий заговорил зычным громким голосом на чистейшем финском языке.

— Позовите оберштурмбанфюрера Ральфа Хоне! Мы будем говорить только с ним!

Авдейка очень хорошо знал финский язык. Живя на границе, которая без конца меняла свои очертания, это было обычным и необходимым знанием. Финны с недоумением смотрели на мужчину и женщину, все еще стоявших с поднятыми руками. Один солдат, подчиняясь приказу старшего, кинулся к сторожевой будке, где у них была связь. А Василий, проговорил с легкой насмешкой в голосе:

— Мы сейчас опустим руки. У нас нет оружия.

Старший финский офицер сделал знак своим подчиненным, и два солдата, опасливо косясь на женщину и мужчину, самих, добровольно, по неясной причине пришедших в это логово, быстро обшарили их. У женщины забрали нож. После этого, опять отошли на безопасное расстояние, и офицер кивнул головой, мол, можно опустить руки. Так они и стояли: напряженные, и, почему-то, испуганные фашистские солдаты, и женщина с мужчиной, спокойно взиравшие на всю эту вражескую свору. Прошло несколько минут, которые Авдейке показались очень длинными. Наконец, со стороны горы показались люди. А точнее, нелюди, в людском обличие. Черные эсэсовские формы, начищенные до блеска высокие сапоги и надменные лица с легкой тенью брезгливости. Ну как же, им, почти богам, «сверхчеловекам», приходилось иметь дело со всяким отребьем, низшей расой, можно сказать, «недолюдьми». Авдейка опять скрипнул зубами. Но даже при его молодой запальчивости, ему хватило ума понять, что он в одиночку сейчас сделать ничего не сможет. И он приготовился ждать, что же будет дальше.

Глава 7

После ухода ночных гостей, день покатился, как обычно. Когда стояли белые ночи ко мне вообще сон не шел особо радостно, а с приходом посреди ночи Корнила и молодого Колоброда, и вовсе пропали остатки желания вздремнуть. Божедар пошел заниматься хозяйством на улицу. Я слышала из открытого окна, как он там чего-то пилил, строгал, и между делом беседовал с Хуккой. А я слонялась по дому, пытаясь заниматься домашними делами. Брала какие-то черепушки в руки, натирала их полотенцем, ставила их обратно, опять брала по второму кругу. Потом, поняв, что веду себя, как суетливая старуха, плюнула. Взялась готовить обед, порезалась ножом пока чистила картошку, и вовсе разозлилась. Нет, так дело не пойдет! Нужно идти к Авдею. Пускай рассказывает, что он знает про эту гору проклятущую! Переоделась и вышла на крыльцо. Божедар с легкой усмешкой смотрел на меня, будто читая мои мысли и желания, как с открытой книги. На мои нахмуренные брови, проговорил с улыбкой:

— А мы тут с Хуккой все гадали, когда у тебя терпение кончится. Пес считал, что ты до вечера продержишься, а я с ним был не согласен. Ждал тебя с минуты на минуту. — А потом, демонстративно обращаясь к собаке, легко трепля ее по загривку, проговорил насмешливо. — Вот видишь, пес, я был прав. Так что, как договаривались, мы с твоей хозяйкой пойдем, а тебе дом сторожить.

Хукка жалобно заскулил, нерешительно помахивая хвостом-колечком, при этом, несчастными глазами, почему-то смотрел именно на меня. Будто ожидал, что я отменю указания Божедара и возьму его с собой. Мне пришлось, сжав сердце в кулак, проявить твердость. Собаки — они как дети: раз поблажку дашь, потом не отвяжутся, почувствуют слабину, так и будут давить на жалость.

Мы застали деда Авдея на улице. Он возился с каким-то старым железом, сваленным в кучу в самом углу двора возле небольшой кузницы. Завидев, как мы входим во двор, оставил свое занятие и, радостно улыбаясь, пошел нам навстречу.

— О, кто пожаловал!! Давненько вы к старику не заглядывали. — В его голосе звучали нотки упрека. Я, было, открыла рот, собираясь как-то оправдаться, но он замахал руками. — Знаю, знаю… Дело молодое. Вам не до старика сейчас. — И хитро так подмигнул, отчего у меня, почему-то, загорелись румянцем щеки. Дед коротко хохотнул, глядя на мое смущение, и тут же став серьезным, проговорил. — Корнил говорил, что вы придете. — И тут же, отвечая на наши немые взгляды, пояснил. — Да, да… Они с Николаем уехали. Смотреть новое место. Корнил обещал Николая пристроить на работу, егерем. Где-то под Медвежьегорском. — И со значением посмотрел на нас. А мне вдруг, ни с того, ни с сего, стало тоскливо на душе. Ну, а чего я хотела? Спокойной жизни? Так это теперь, вряд ли.

Авдей покрутил головой, словно искал кого-то глазами. А потом пробурчал себе под нос.

— Вот пострел! Опять с пацанами куда-то унесло! — И, уже обращаясь к нам, пожаловался. — Алекся уже совсем большой вырос. Никакого сладу с ним не стало! Не справляюсь я с ним… Старый уже стал… А теперь вот, без Николая совсем от рук отобьется, пострел! — И, повздыхав немного, с сожалением добавил. — Да, детки… Года летят, не успеваю следить…

Божедар горячо принялся его убеждать, что, мол, и не старый он совсем, и, что крепок еще. В общем, о-го-го, чего сможет. Старик грустно улыбнулся в бороду, и покивав головой, махнул безнадежно рукой. Мол, чего уж там… Когда все песни с припевом были спеты, я приступила к основному делу, ради чего мы к нему пожаловали. Протянула ему корзинку с гостинцами, выслушала благодарность, и приглашение в дом. Все верно, на улице о серьезном не говорят. О серьезном — это за самоваром. Божедар вызвался разогреть самовар, и кинулся колоть мелкую щепу для разжёга. Дед Авдей чая из электрических приборов не признавал вовсе. А я пока начала накрывать на стол. Благо, что варенье и прочую снедь к чаю, мы принесли с собой.

Выпив по кружке чая, как полагается, я приступила к старику с расспросами.

— Ну, все, дед… Все положенные китайские приседания выполнили, теперь пора и к делу. Корнил сказал, что ты нам можешь рассказать кое-что про Сапен-гору. Кажется, время пришло. Опять Кощеи лезут изо всех щелей. И допустить их вторжения в наши святыни мы не можем. Расскажи, как в прошлый раз удалось закрыть входы в гору.

Авдей посмотрел на меня тяжело, потом перевел взгляд на Божедара. Заговорил тихо, монотонно, словно легенду из Калевалы рассказывал.

— Не думал я, что придется мне это вспоминать. Я потом долго еще после того случая во сне с криком просыпался. Хотя… Повидать пришлось и без того всяких страстей. Сами понимаете, война. Кровь, смерть, горе, слезы — и ничего более. Но тот раз… в общем, в тот раз я понял, и запомнил на всю оставшуюся жизнь, что такое есть наш Род. Самую его суть, основу так сказать. А Род — это когда тебе не жалко самое дорогое, жизнь, отдать за сородичей своих, за землю свою, чтобы только не терзали ее всякие там… гады. — Он хотел сказать более крепкое словцо, но, глянув на меня, передумал. — Не зря говорят умные люди, что во многой мудрости — многия печали.

Он еще немного покряхтел, и поохал, сетуя на тему «ноныча не то, что давеча». Я прекрасно понимала, что он пытается оттянуть тот момент, когда придется все вспомнить, и не торопила старика. Пускай приведет свои чувства и мысли в порядок. Дед налил себе еще чашку чая, и видя, что мы с Божедаром не сводим с него внимательных взглядов, наконец начал говорить. Про то, как познакомился с Василием, который потом оказался Крутояром, как встретился впервые с Корнилом и с Великой по имени Лада. Тут я не выдержала, и перебила старика.

— А что ж ты, черт старый, перед нами комедию ломал, когда мы Корнила в лесу встретили. Вроде как, ты его в первые в жизни видишь?

Дед Авдей скорчил виноватую рожицу, и забормотал:

— А как же, Вереюшка… Ты вон теперь сама Великой стала. Понимать должна, что в секрете такое держать потребно…

Я только рукой махнула. Ладно, мол, чего уж теперь-то, рассказывай дальше. Авдей откашлялся, покосился виновато на нас еще раз, и продолжил:

— Ну, в общем, притаился я за той кучей…

В эсэсовской форме было двое, а двое были в штатском. Один, в простой одежде, щуплый, по повадкам и одежде было понятно, что финн, скорее всего переводчик. А вот другой, важный такой при костюме и галстуке, на пальце перстень крупный блестит. Сразу видно, важная птица, скорее всего, ученый. Хотя, Авдейка до этого момента ученых в глаза не видывал, но почему-то решил так. С эсэсовцами держал себя свободно, даже можно сказать, по- начальственному держал, а переводчик за ними семенил, кепчонку свою в руках мял, без конца кланялся, и что-то быстро и тихо тараторил. Авдейке с его места слышно не было, что он ему там докладывал.

Не доходя до спокойно стоящих под дулами автоматов мужчины и женщины, группа остановилась. На несколько минут повисло молчание. Даже собаки стали меньше гавкать. Фашисты разглядывали с интересом наших. Лада стояла выпрямившись, с невозмутимым лицом. А вот Василий был напряжен. Парнишка это даже отсюда заметил. Плотно сжатые челюсти, и недобрый прищур, и руки, заложенные за ремень, крепко его сжимавшие. Немцы разглядывали стоявших перед ними людей внимательно, с нескрываемым интересом. Так дети смотрят на крокодилов, впервые увидев их в зоопарке. Нет, конечно, они о них слыхали, и даже сказки читали с картинками, где эти самые крокодилы нарисованы весьма живописно, но вот, вживую, так сказать, видели впервые. Фрицы, наверное, ждали, что пришедшие заговорят первыми, но наши молчали, и тоже разглядывали этих «нелюдей», спокойно, без особого интереса. И даже с какой-то жалостью. Авдейка подумал, что так рыбак смотрит на карасей, вытягивая их удочкой из воды. Жалко, конечно, но все равно, рыбак знал, что караси попадут или на сковороду, или в котел. Взгляды наших фашистам не понравились, и потому они стали хмуриться. Один так даже начал постукивать себя по голени сапога какой-то палочкой, которую держал в руках. Первым заговорил «ученый» (хотя, он, может быть, сроду ученым не был. Но Авдейке так было проще его называть). К удивлению парнишки, заговорил на ломанном русском языке.

— Вы — не финны, хоть мне и доложили, что говорите по-фински. Не тот тип лица. Я Ральф Хоне. Вы хотели меня видеть, зачем?

К удивлению Авдейки, первой заговорила Лада. Голос у нее был спокойным и звонким. Парню хорошо было слышно каждое ее слово.

— Ты пришел к этой горе, чтобы разгадать загадку наших предков, сейды. Найти способ извлекать из них энергию, чтобы использовать в своих целях. Мы пришли помочь тебе. А взамен просим не разорять этот край. Эти камни стоят здесь не один десяток тысяч лет. И будет жалко, если вы начнете их уничтожать.

Эсэсовцы, наклонили головы на бок, словно ученые болонки, слушали переводчика. Судя по всему, этот щуплый не только по-фински говорил, но и неплохо знал русский. Хоне смотрел на Ладу задумчиво и недоверчиво. На его сытом, холеном лице, словно крупными буквами было написано: «Странные эти русские». Это длилось несколько минут. По-видимому, он размышлял над словами женщины. Эсэсовцы, выслушав перевод, удивленно взирали на «странных русских», негромко переговариваясь между собой. Наконец Ральф Хоне заговорил.

— Это весьма неожиданно… Я слышал о таких, как ты. Говорят, вы не приемлете хитрости и уловок. Это правда? — И наклонил голову на бок, будто ученый грач, с интересом ожидая ответа.

Лада посмотрела на него пристально, а затем ответила, с легкой усмешкой:

— Мы не приемлем лжи и кривды…

Немец с интересом, даже, с некоторым любопытством, слегка картавя, спросил:

— Что есть «кривда»? Я хорошо знаю русский, но такое слово слышу впервые…

Тут подал голос Василий. Криво усмехнувшись, пробормотал, но так, чтобы его услышали:

— Странно… Должны бы знать. Ведь вы по нему, по этому слову, живете…

Хоне посмотрел недовольно на Василия. Судя по выражению его лица, тот немцу не понравился. И он хмуро и резко бросил:

— Прикажи своему слуге не встревать!

И тут Лада всех удивила. Она звонко рассмеялась. Она смеялась так легко, так задорно и весело, словно здесь рядом забил родник, и его вода, струясь по камням издавала этот журчащий звон. Авдейка замер в испуге. Что сейчас будет? Ведь Лада стояла окруженная врагами, и так беззаботно смеялась, словно молодая девчонка на деревенских посиделках. Словно это были не враги, и вовсе, не автоматные дула были направлены ей прямо в грудь. Фрицы недовольно нахмурились, и тот, который помахивал какой-то палочкой в руке, что-то резко сказал, почти крикнул, и автоматчик, стоявший ближе всех к Ладе, замахнулся на нее прикладом. Но его остановил Хоне. Он тоже что-то резко сказал. Было видно, что ему не понравилось, что в его общение вмешиваются его приятели, или кем там они были для него. Меж тем, не обращая ни малейшего внимания на всю эту суету, вызванную ее смехом, она в недоумении покачала головой, и проговорила наставительно, словно говорил с неразумным дитём.

— У нас нет слуг! Это мой Родич. И у нас говорят тогда, когда есть, что сказать. — И сразу посерьезнев жестко спросила. — Так как? Ты согласен с нашими условиями? — И она еще раз повторила, словно хотела убедиться, что ее поняли правильно. — Мы тебе раскрываем секрет работы сейдов, а вы обещаете не разорять эту землю.

Хоне постоял несколько секунд, в раздумье глядя на Ладу, а потом, решительно проговорил:

— Хорошо, я даю тебе слово!

Парнишка увидел, как на лица эсэсовцев выползли змеиные ухмылки. Он чуть не застонал от отчаянья и досады. Да, разве ж можно верить этим вурдалакам?! Как Лада могла?! И Василий… Тоже хорош! Открыть тайну этим гадам фашистским!! Разве их слову можно верить???!!! А женщина проговорила невозмутимо, словно и не увидела ни коварных ухмылок, ни блестящих, от предвкушения быть посвященными в сокровенные тайны, глаз.

— Тогда, я думаю, автоматы можно уже убрать, раз мы с вами теперь сотрудничаем? — И она слегка улыбнулась. Хоне, не отрывая взгляда от ее лица, сделал небрежный взмах рукой, и что-то резкое произнес на немецком языке. Автоматчики опустили дула, и сделали шаг назад. А Лада продолжила. — Я вот прямо сейчас и начну… Доводилось ли вам слышать когда-нибудь, что-либо о практике под названием «Шепот богов»?

На лице фашиста появилось удивление, и он отрицательно покачал головой. А женщина невозмутимо продолжила:

— Разумеется… Я так и думала. Это доступно не всем, и используется довольно редко. Но вам, можно сказать, повезло. Вы будете первый не из Рода, кому я смогу это продемонстрировать.

И она, не обращая больше ни на кого внимания, направилась к сейду. Стоявшие неподалеку эсэсовцы что-то возмущенно загалдели, обращаясь к Ральфу Хоне. Но он ответил им жестко, после чего те недовольно замолкли, и стали хмуро и настороженно следить за каждым жестом Лады. А она, больше не обращая внимания на всю эту свору, остановилась рядом с сейдом, и приложила обе ладони к шершавому боку камня, словно здороваясь со старым и добрым другом. Склонив голову на бок, стала во что-то вслушиваться. Со стороны казалось, что она разговаривает с камнем. Василий, словно ее тень, последовал за ней, и остановился в полшаге от нее. Настороженный, готовый в любой момент прикрыть женщину собой. Почему-то, все это опять вызвало волнение в рядах фашистов. Хоне снова ответил им резко и повелительно. Но, чувствовалось, что уже без прежней уверенности. Он подошел к женщине и проговорил натянутым голосом, стараясь не выказывать своего сомнения.

— Госпожа… (ага… вот она уже и «госпожой» стала) Может быть, вы мне для начала объясните, что вы собираетесь делать?

Лада оторвалась от своего занятия, и с насмешливой улыбкой произнесла:

— Сейчас я слушаю, что говорит этот камень… Ведь вы же, наверное, знаете, что вся материя во Вселенной живая, и все в этом мире — волны. Мне нужно настроиться на его частоту вибрации. А потом, я начну с ним разговаривать…

Финн переводчик на несколько секунд замялся, наверное, не зная, как перевести все сказанное женщиной. Один из эсэсовцев на него строго прикрикнул. Человечек вжал голову в плечи и что-то затараторил извиняющимся голосом. Эсэсовец нахмурился и, сделав несколько шагов по направлению к Хоне, что-то ему начал недовольно выговаривать, указывая на стоящих рядом с сейдом мужчину и женщину. Хоне, судя по выражению его лица, это очень не понравилось. Он ответил, причем, весьма раздраженно. Авдейка не мог понимать, что они говорят, так как, совсем не знал немецкого языка. Ну разве только «хэндэ хох», да «гитлер капут». Но по эмоциям и выражениям лиц он понял эти слова высокопоставленного фрица, как «отстаньте от меня, я сам знаю», ну или что-то в этом роде.

А Лада, не обращая внимания на их перепалку, стояла и смотрела на Василия-Крутояра. И даже из-за своей кучи, за которой он прятался, Авдейка мог чувствовать, какие сила и убеждение в своем праве исходили от женщины. Одной рукой она все еще держалась за камень, а другую протянула своему другу, и как Авдейка подозревал, не только другу. Василий стремительно сделал несколько шагов к Ладе и крепко взял ее за руку. И тогда она запела. Точнее, это не было песней в полном смысле этого слова. Женщина закрыла глаза и стала издавать какие-то горловые звуки, которые разносились эхом вокруг. От них странно начали болеть уши, а еще глаза. Мальчишка крепко зажмурился на мгновение, а потом вновь открыл глаза, боясь пропустить все действо. Что она задумала?

Немцы перестали ссориться, и уставились в недоумении на мужчину и женщину, тоже моргая глазами, словно им туда соринка попала. Василий, подчиняясь взгляду Лады, тоже положил руку на камень. И теперь они стали как бы единым целым с камнем, замкнув этот контур. Горловые звуки закончились, и женщина начала что-то быстро говорить тихим шепотом. Слов Авдейка разобрать не мог. Для того, чтобы это услышать, он был слишком далеко. Но внутри у парня что-то завибрировало, словно отвечая на этот шепот. Сердце учащенно забилось, и, почему-то, затряслись все поджилки. Авдейке, на мгновение вдруг показалось, что он сейчас не лежит за кучей камней и сломанных деревьев, а стоит на большой поляне, окруженной множеством людей в необычных одеждах. Люди держались за руки и что-то напевали. В этой песне слышалась приближающаяся гроза, и шум морского прибоя, и рев водопада, и завывания ветра. Виденье длилось недолго. Авдейка бы сказал, что несколько секунд, но он видел лица людей, различал их черты, успел заметить каждую завитушку, вышитую замысловато на их одеждах. Это было так странно и необычно, что парнишка даже зажмурился и помотал головой, рискуя этим движением привлечь к себе внимание. Но опасаться было нечего. Все присутствующие не отрывали глаз от мужчины и женщины, стоявших у камня. Тем временем, голос женщины стал набирать силу, из нежного становясь грозным, несущим в себе какую-то ярость. Затем стал вновь затихать, делаться тоньше комариного писка. Перепонки в ушах заломило очень сильно. Один из эсэсовцев, схватившись за голову, упал на колени. Автоматчики тоже, зажав руками уши, со страхом смотрели на странную пару, и раскачивались из стороны в сторону, словно исполняя какой-то ритуальный танец. Послышался какой-то странный гул, идущий из самых глубин, словно сама земля ответила на призыв женщины, и камень начал мелко трястись, вибрировать в такт мелодии. Над ним стал подниматься невидимый, прозрачный луч, похожий на марево, как от вспаханной земли на жарком солнце. Сквозь него все было видно, только в несколько искаженном виде, как сквозь легкую прозрачную, колышущуюся под дуновением ветра, капроновую штору.

А Лада по-прежнему, стояла с закрытыми глазами и пела свою странную, удивительную песню. Второй эсэсовец, согнулся пополам, словно противостоял сильному и упругому ветру. Он начал что-то кричать, как видно, обращаясь к Ральфу Хоне. Но тот, словно завороженный стоял столбом не в силах двигаться. Глаза его были расширены от ужаса, рука, потянувшаяся в сторону камня, повисла в воздухе. Но в какой-то момент, он, будто очнувшись, рванул к женщине, протягивая к ее горлу скрюченные пальцы. Но Василий сильным пинком в живот откинул его назад. Тот покатился по земле кубарем, и так остался лежать в позе эмбриона с выпученными, не то от страха, не то от боли, глазами. И вдруг, в какой-то миг, мир вокруг, будто захваченный каким-то вихрем, стал сворачиваться по спирали в раковину, засасывая каким-то невидимым вихрем все внутрь себя. Все вокруг исказилось. Авдейка широко открыв рот упал навзничь, пытаясь глотнуть воздуха, которого не стало. Этот кошмар длился лишь какую-то долю секунды. И вот, небо над головой, став фиолетового цвета, вспыхнуло словно огненный цветок, разворачивая свои лепестки, накрывая гору сверху каким-то немыслимым жутким, и в то же самое время, невообразимо прекрасным куполом. Раздался сильный хлопок, больше похожий на взрыв. Неведомая сила оторвала мальчишку от земли, и он полетел куда-то вверх, в самый центр бушующего небесного огня. Последнее, что он увидел, были высоко воздетые к небу руки Лады и ее сверкающий торжеством взгляд зеленых глаз.

Дед Авдей тяжело вздохнул. Воспоминания давались ему нелегко. Мы с Божедаром сидели притихшие, словно малые дети после строгого выговора сурового родителя. Наконец, поняв, что старик закончил свой рассказ, я, почему-то шепотом, спросила.

— А дальше, что было?

Авдей на меня посмотрел внимательно.

— Что было? Я не помню сколько я пролежал без сознания. И чем бы это вообще закончилось, не наткнись на меня Корнил. Странность заключалась в том, что нашел он меня в нескольких километрах от горы. Как я там оказался ни он, ни я до сих пор объяснить не можем. Побитым я оказался основательно. Слышал одно время плохо, как после контузии. А так… Синяки, да ссадины. И никаких переломов, ни глубоких ран. Одно слово — чудо Господне. Несколько часов он приводил меня в себя, а потом еще полдня отпаивал каким-то горьким отваром. А потом, мы отправились с ним к горе. Сначала он меня гнал, но я проявил настойчивость, и он позволил мне идти вместе с ним. — Дед опять завздыхал тяжело. Потом сделал глоток уже остывшего чая. Сморщился, и обратился к Божедару. — Сынок, раздуй самовар, не люблю холодного чая…

Божедар схватил самовар и вышел с ним на крыльцо, а мы с дедом продолжали сидеть молча, думая каждый о своем. Тихо тикали ходики на стене, отсчитывая время. А мне почему-то в голову пришла мысль, что для Вселенной такого понятия, как «время» и вовсе не существует. Время придумали люди, чтобы хоть как-то удерживать свое сознание в придуманном им самими «здесь» и «сейчас», создавая для себя иллюзию, что хоть что-то в этом мире зависит от нас. Вскоре вернулся Божедар, неся на вытянутых руках пышущий жаром самовар. Водрузив его на стол, он вопросительно уставился на меня. Я поспешила успокоить мужа:

— Не волнуйся… Дед ничего без тебя не рассказывал.

Старик усмехнулся, глядя на нас. В его взгляде появилось некое лукавство. Будто он хотел сказать: «Эх, молодость, молодость…» Неторопливо налил себе горячего чая. И взгляд его опять стал тяжелым, устремленным куда-то, в самые глубины своей памяти.

— Мы шли не торопясь, и ничего не опасаясь. Точнее, так шел Корнил, а я уж за ним плелся. В голове было пусто и гулко, словно я только что очнулся от долгой и тяжелой болезни. Меня еще покачивало от слабости, и голова слегка кружилась, но я старался не подавать виду, чтобы Корнил не оставил меня. Уж очень мне хотелось поглядеть на то, что сумела сотворить Лада, пожертвовав собой и Василием. Ну и, конечно, что случилось с немцами, с их лабораторией. Еще на подходах мы почувствовали запах гари. Это было странно, потому что я не помнил никакого огня, или чего-нибудь такого, что могло этот огонь вызвать. Корнил, не опасаясь ничего, прямо направился к горе. То, что я там увидел поразило меня до глубины души. — Он замолчал на мгновение, а я, кажется, перестала даже дышать, не заметив, как мои пальцы вцепились до ломоты в край столешницы. Старик отхлебнул еще чая и проговорил устало. — Я не увидел ничего. То есть, конечно, гора стояла на положенном ей месте. Но от лагеря фашистов не осталось даже следа. Словно его там никогда и не было. Не было забора с колючей проволокой, не было оборудования, и не было людей. Как будто их там и вовсе никогда не было, даже следа никакого не осталось. Только на склонах горы дымились стволы сосен. Причем, горели они изнутри. А на поверхности стволов не было следов огня. Громадный камень стоял расколотый пополам. Корнил подошел к камню и зачем-то нагнулся. Когда он распрямился, в его руках был нож. Обычный нож. Я его узнал. Это был нож Лады. Я помнил его рукоятку из кости морского зверя. Все три входа в гору были напрочь завалены камнем. Ни горстки пепла, ни кусков разорванной плоти — ничего. И я до сих пор не могу объяснить того, что мы там обнаружили. Только я, наконец, понял, почему «шепот богов» до сих пор остается знанием избранных и хранится в страшной тайне.

Дед Авдей замолчал, и стал в задумчивости теребить в руках свою чашку с недопитым чаем. Божедар заговорил первым:

— Аннигиляция. Великая, используя «Шепот богов» запустила процесс аннигиляции. Поэтому вы не увидели ничего, никаких остатков от фашистского лагеря.

Дед хмыкнул.

— Ты, сынок, мне никаких умных слов не говори. Я их не знаю, да и знать не хочу. Это все придумки Кощеев. — И он проворчал. — «Аннигиляция», «шманигиляция» — суета это все и химера. А вот то, что может сотворить «шепот богов», я видел сам, своими глазами. И этим не должны владеть люди. — Он покосился на меня, и добавил, чуть извиняющимся тоном, — обычные люди. Потому что, это — конец всего, что сотворил Господь. А может и начало чего-то нового и нам непонятного, что подвластно только Творцу.

Глава 8

Николаю новое место понравилось. Было в нем, в этом крае что-то, напоминающее ему самого себя. Много пережившего, прошедшего через боль и невообразимую муку, наконец-то сумевшего познать самого себя. И с этим новым, вновь возрожденным или обретенным, стало легче жить. И мир виделся иным, и воздухом стало легче дышать, и каждый вздох наполнял пьянящей радостью. Будто он умер и вновь родился каким-то обновленным, чистым. На работу его приняли сразу, в отделе кадров даже не стали задавать никаких вопросов по поводу его трудовой книжки. Сухонькая пожилая женщина, заведовавшая в охотхозяйстве отделом кадров, а еще делопроизводством и заодно бухгалтерией, просто молча завела ему новую. Выписала какую-то бумажку и коротко велела «встать на довольствие». То ли у них была огромная проблема с егерями, то ли тут поработал Корнил. Да Николаю, собственно, это было без разницы.

«На довольствие» — означало получение форменного обмундирования, состоявшего из зеленой брезентовой спецовки и пары кирзовых сапог, еще старенький дробовик, с небольшим запасом патронов, сухпаек на первое время, и возможность выбрать в местной конюшне себе лошадь, и главное, ключ от дома на брошенном хуторе, где ему предстояло жить. У Николая было свое оружие, хорошее, боевой карабин. Хоть и разрешение у него было, но афишировать этого он не стал. Ему сейчас лишнее внимание к своей персоне вовсе ни к чему.

На конюшне стояли грустные лошадки. Он хмыкнул про себя. Да, на скачки на таких не поедешь. Но, ему скачки сейчас были без надобности. Поэтому, он выбрал каурую кобылку с печальными влажными глазами и густой челкой. Звали кобылку Красулей. Наверное, когда-то так и было. Но сейчас Красуля походила больше на престарелую клячу. Лошадей Николай любил. И обходиться с ними умел еще по цирку. Протянул кобылке кусочек сахара на раскрытой ладони. Она недоверчиво покосилась на него, явно ожидая подвоха, но сахар с ладони смахнула. И уставилась на человека умными глазами, словно говоря: «Ну, и чего тебе надобно? Я знаю, что сахар — это все не просто так» Николай потрепал кобылку между ушами, и шепнул ей на ухо, словно под большим секретом:

— Айда со мной… Обещаю, ты не пожалеешь…

Лошадка в ответ заржала, явно давая свое согласие, и доверчиво ткнулась в ладонь мужчины влажным носом. Оседлав лошадку, Николай повел ее вповоду, решив заглянуть в магазин. Сухой паек, конечно, неплохо, но долго на нем не продержишься, а покушать Николай любил. Около магазина, как обычно стояло несколько кумушек, что-то оживленно обсуждая. Но завидев незнакомого мужчину, сразу притихли. Одна, самая бойкая бабенка, что называется «кровь с молоком», лихо подмигнув Николаю, пропела:

— Это-ж откель нам такого прынца принесло? Неужто новый егерь? — Как всегда, в деревне ни один новый человек не оставался незамеченным.

Беседовать с бабами у Николая никакого желания не было, но и собачиться сразу с местными не стоило. Он улыбнулся, словно знал тетку уже сто лет, и ответил ей в тон:

— Откель принесло — там уже нету. А про егеря — в самый корень зришь, сестрица…

Баба прыснула от смеха.

— Слыхали, бабоньки, вот у меня и братец объявился… Не ждала, не гадала, ветром принесло…

Николай, воспользовавшись тем, что тетка отвлеклась от его персоны, обращаясь к товаркам, быстро привязал Красулю к коновязи, и шмыгнул в магазин. Чтобы было куда складывать продукты и прочие нужные вещи, которые могли ему пригодиться для житья на отшибе, пришлось купить довольно вместительный рюкзак. Выйдя из магазина, он у самого входа застал уже с десяток теток. Видно, пришли поглядеть на нового егеря. Ну что ж, дело для деревни извинительное. Пока приспосабливал покупки на Красулю, весело перебрасывался с женщинами словами, стараясь никого не обидеть, но и много не рассказать. Это требовало определенной ловкости. Но навыки бывшего секретного агента ему тут очень пригодились.

Уже на самом краю деревни он заметил, что за ним увязался маленький щенок. Весь в репьях, со свалявшейся рыжеватой шерстью, с большими лопоухими ушами, и грустными, почти, как у Красули глазами. Откуда вылез и почему шел за ним, Николай не знал. Но, решив, что собака ему пригодится в его почти отшельническом житье-бытье, подманил малыша куском колбасы. Щенок оказался не так-то прост. Выхватил из рук колбасу, и ринулся в заросли крапивы, росшие по обочине дороги. Через мгновение оттуда послышалось чавканье и довольное урчание. Надо полагать, такое счастье малышу выпадало не часто. Николай постоял немного, пытаясь и свистом, и причмокиванием, каким зовут маленьких кутят, вызвать собачонка из крапивы, но, успехом все его попытки не увенчались. Дольше стоять у кромки дороги и причмокивать губами он посчитал глупым, и оставив щеня его судьбе, отправился дальше.

Хутор встретил Николая тишиной, заросшим двором и покосившимся плетнем. Но дом, судя по всему, был довольно крепким, наличествовал и колодец, и даже баня. Настроение у Николая поднялось. Дом… Не просто временное жилище, а настоящий дом, в котором он уже не будет чувствовать себя ни нахлебником, ни приживалом. У него никогда не было своего дома. Образ жизни, который он постоянно вел, не предусматривал такой роскоши. И сейчас, прямо в этот самый момент, когда он увидел заросший двор, в нем рождалось что-то для него новое, до этих пор неизведанное, и почему-то, щемящее душу. И то, что это был не его собственный дом, дела не меняло. Он замер на несколько минут посредине заросшего двора, а потом, к собственному удивлению, вдруг поклонился этому дому низко, до земли. Разросшаяся вокруг крапива, обожгла ему щеку. Он потер загоревшееся сразу же место, и с улыбкой сказал, неведомо кому:

— Ну… здравствуй… Вот я и пришел…

В конторе охотхозяйства ему дали три дня на обустройство, и Николай с энтузиазмом принялся приводить все в порядок. Завтра обещал заехать Корнил, посмотреть, как он устроился, а также объяснить основные цели его здесь прибывания.

Первым делом он обозрел свое «хозяйство». Николай никогда не был деревенским жителем, да и с лесом в основном по «работе» редко приходилось сталкиваться. Так только, охота, рыбалка. «Секретному агенту» не было работы ни в деревне, ни в лесу. И последнее задание, которое оказалось для него роковым, или лучше сказать, которое коренным образом изменило всю его жизнь, было первым в подобных условиях. Но прожив с дедом Авдеем бок о бок больше года он кое-чему все же научился. В покосившейся сараюшке, притулившейся к небольшой баньке, он обнаружил кое-какой полезный инструмент. И первым делом, наточив старенькую литовку, принялся чистить от травы довольно большой двор. Красуля, расседланная и избавленная от груза, жевала траву, которую он охапками сваливал у самого забора, и с благодарностью поглядывала на своего нового хозяина. Чтобы услышать хоть чей-то голос, он весело проговорил, обращаясь к кобыле:

— Я же тебе обещал, что ты не пожалеешь…

Лошадка в ответ всхрапнула, словно отвечая, и продолжила свое занятие. За домом он обнаружил в траве старые, сваленные в кучу чурбаки, и решил, что нужно наколоть дров, чтобы затопить баню. Дом решил пока не протапливать, все же, на дворе было лето. Правда, жарким его назвать язык не поворачивался, но все же не лютая зима.

С все возрастающим энтузиазмом он принялся перетаскивать чурки поближе к бане. И вдруг, под нижним чурбаком он обнаружил каменную плиту, гладкую, больше похожую на крышку. Крышку чего? Николай поспешно растащил остальные дрова, и увидел, что это и впрямь была крышка. Серый полированный камень полтора метра на полтора, здесь точно лежал неслучайно. В центре него он обнаружил высеченную в камне свастику и надпись на немецком языке. Озадаченный такой находкой, он некоторое время смотрел на этот камень, не зная, что предпринять. А потом решил, что нужно дождаться Корнила. Наверняка, тот мог что-то об этом знать. Да и одному сдвинуть эту плиту ему было, явно, не по силам. Постояв еще немного в раздумьях, Николай отправился топить баню, решив, что утро вечера мудренее.

Поздним вечером, сидя на крыльце после хорошего банного пара, он смотрел на белесое небо, на последние, брызжущие из-за кромки леса солнечные лучи, размышляя, как интересно, если не сказать, витиевато, закручивается нить его судьбы. Кто бы ему сказал полтора года назад… Николай про себя усмехнулся. Жаль, что Ольховский его сейчас не видит. Кстати, судьба его бывшего шефа, так и осталась для него загадкой. Он однажды спросил Корнила об Ольховском. Тот только нахмурился, и сказал, чтобы Николай не забивал себе голову прошлым, если хочет идти вперед. И что в будущей его жизни больше не будет «Ольховских». Помнится, тогда его этот ответ вполне устроил. А вот сейчас, поди ж ты, опять на ум пришел бывший куратор. От этих мыслей его отвлек голос соловья, вдруг начавший выводить свои рулады где-то в густых кустах черемухи сразу за плетнем. И Николаю опять пришло в голову, что в его прошлой жизни он никогда не знал этого обычного счастья, доступного многим, сидеть на крыльце после бани, и вот так, просто, никуда не торопясь и ни о чем не думая, слушать соловья.

Красуля вдруг всхрапнула где-то у забора. Николай насторожился. Инстинкты, выработанные годами, никуда не делись. Он уже хотел войти в дом, чтобы вынести ружье, ну так, на всякий случай. Как тут увидел, что от забора к крыльцу семенит рыженький комочек. Это же тот щенок, который у него колбасу стащил! Надо же, пришел все-таки, разбойник. В дом зайти все же пришлось. За очередной порцией колбасы. А когда он вернулся обратно, собачонок сидел перед крыльцом и испуганно смотрел на него большими несчастными глазами брошенного сироты, в которых светилась надежда и страх одновременно.

Ночь прошла спокойно. Николай спал, как убитый, переполненный впечатлениями, и уставший от обычных повседневных забот. И этому не были помехой ни комковатый матрас, ни поскуливание щенка, который возился на подстилке возле холодной печи, видно, с трудом привыкая к незнакомому месту. Утром Николай проснулся в прекрасном настроении, и принялся опять за обустройство своего нового дома. Собачонок все время вертелся рядом, впрочем, не путаясь под ногами, и при каждом удобном случае старался заглянуть новому хозяину в глаза, словно спрашивая: «Я все так делаю? Я тебе не мешаю? Ты меня не выгонишь?» Повинуясь какому-то порыву, Николай решил назвать его «Циркачом». Может быть, как напоминание о его прошлой жизни, а может быть еще по какой иной причине, о которой он даже и задумываться не хотел.

Перед обедом он вымыл щенка куском хозяйственного мыла в теплой воде, которая еще не успела остыть в бане. Тот поначалу брыкался, непривычный к таким процедурам. Но потом, поняв, что вырваться из сильных хозяйских рук у него не получится, смирился, и с покорной обреченностью позволил себя домыть, и вытащить колючки из мягкой, еще щенячьей шерсти. После мытья он превратился во вполне себе приличную собаку, обещавшую со временем стать большим и красивым псом, хоть и неизвестной породы. Ближе к вечеру, починяя плетень, Николай все чаще стал поглядывать на заросшую травой дорогу, ведущую к его дому. Он ждал Корнила. Почему-то его все больше и больше начинала беспокоить та плита, которую он нашел за домом, как будто, он чувствовал неведомую угрозу, исходившую от нее. Расчищая окончательно плиту от сора, и выдергивая по краям пучки травы, он обратил внимание, что Циркач старается не наступать своими лапками на саму плиту, словно пес тоже что-то чувствовал. Это еще больше вызывало интерес, но пробовать отодвинуть ее при помощи старого, слегка проржавелого лома он все же, не стал, решив дождаться Корнила. Вместе у них должно получиться лучше. И он ни за что бы, даже, сам себе не признался, что, почему-то, боится этой чертовой плиты!

В сараюшке, где он нашел инструменты, в куче какого-то железного хлама, Николай обнаружил старый самовар, и обрадовался ему, как родному. Самовар был слегка покорежен, но воду не пропускал, он это проверил первым делом. А еще, в той же куче он нашел старую немецкую каску. Удивляться этому не стоило. Наверное, во время оккупации этих территорий, здесь стояли немцы. Сам себя поправил. Разумеется, стояли. И без всяких «наверное». Плита с выбитой свастикой здесь не по волшебству появилась. Он мыслями опять вернулся к этой плите. Чем-то она его притягивала к себе. Может быть своей загадочностью? И потом, чтобы сделать надежную крышку, ведь вовсе не обязательно полировать твердый камень до зеркального блеска, даже с учетом любви немцев к аккуратности. Странно все это было. Вот придет Корнил… Николай с тревогой посмотрел на часы. Ведь день-то уже заканчивается, пора бы и Корнилу появиться. Он же обещал сегодня…

Мысли Николая потекли в другом направлении. Корнил говорил, что сюда к нему «на подмогу» приедет Божедар. Будет изображать из себя ученого, чтобы беспрепятственно по округе бродить можно было, не вызывая лишних вопросов. Странный он, этот Божедар. И именно с ним у Николая были связаны какие-то воспоминания. Только, вот беда, Николай не помнил, какие именно. Лишь однажды, когда он еще не окончательно пришел в себя, нечаянно услышал, как дед Авдей говорил Божедару: мол, гляди, твой крестник мало-помалу в себя приходить стал. Почему дед его так назвал, «крестник»? Значит, Божедар сыграл в его жизни какую-то решающую роль? Или он спас Николая от какой-то опасности, словно подарил ему второй шанс на эту жизнь? Что-то смутное зашевелилось в его памяти, и тут же, словно испуганная мышь, опять забилось в угол. Николай от досады даже головой помотал, будто надеясь вытрясти это воспоминание из глубины своей памяти. Ничего! Только какой-то туман, и голос, возвращавший его в далекие, почти немыслимые годы, когда Николай и не жил еще вовсе. Скрежет железных мечей, ржанье перепуганных лошадей и запах крови. Вот, пожалуй, и все, что всплывало у него в памяти. Но как эти нереальные воспоминания могли послужить его перерождению? Бред… Кому рассказать — не поверят! Хотя, Корнил говорил, что люди Рода живут не одну жизнь, что проходят бесконечные годы, века, и даже, тысячелетия, прежде чем душа, проходила свой путь до конца. И что Николай, тоже из Рода, из Рода Расенов, пришедших с остальными Родами из созвездия Льва. Кто бы ему сказал об этом раньше! Точно бы принял за умалишенного, или просто сочинителя. Но после всего, что он пережил, Николай поверил в это. И ночами… Ночами ему приходили сны, в которых он видел три луны, людей, облаченных в странные одежды и огромные, похожие на хищных птиц, железные корабли, которые Корнил называл «вайтмарами», и на которых их предки впервые прилетели на эту Землю, называвшуюся тогда «Мидгард — Земля». И сны эти были так реальны, что порой Николаю становилось страшно. А не лишился ли он сам разума? Наверное, он бы не смог удержаться в своем сознании, если бы не Корнил и не дед Авдей. А самое главное, он помнил, что именно Божедар сыграл в появлении этих, не то снов, не то видений, основную роль.

Николай вздохнул, присел на крыльце, и стал гладить подлетевшего Циркача по мягкой шелковистой шерсти.

— Ничего, брат… Я тоже сирота. Выкрутимся, пробьемся… Ты главное — не робей. И все у нас будет хорошо. Сегодня печь истопим, в доме сыро по углам, надо бы просушить. Так что, тебе сегодня будет уютней…

Он разговаривал с собачонком, и звук собственного голоса успокаивал. Надо бы приготовить чего-нибудь горячего и сытного. Завтра сходит в деревню, может, у кого из местных удастся разжиться картошкой, морковкой, а может, у кого и молочка прикупить получится. Денег у Николая, слава Богу, хватало. За свою жизнь поднакопил достаточно. А платили ему хорошо, можно сказать, по высшей категории платили. Так что, голодать на зарплату егеря ему не грозило. В животе вдруг заурчало, стоило только вспомнить о еде. Он решительно поднялся на ноги, и пошел за дровами. Печь растопит, и чего-нибудь по-холостяцки сварганит на скорую руку. Глядишь, за такой работой и время быстрее пролетит, а там и Корнил явится. Тоже, небось, голодный.

Наскоро сварил макароны, обжарил луковку, бахнул туда же банку тушенки. Получилось очень даже неплохо. Циркач тоже оценил его кулинарные способности по достоинству. Азартно чавкал в своем уголке, остуженные предварительно, макароны с мясом. Он и сам поел с аппетитом, запивая горячим крепким и сладким чаем свое варево. После еды вышел опять во двор. Вечер прошел, белесое небо белых ночей, вызывало у Николая раздражение. Не понятно, когда спать надо идти, пока на часы не глянешь. И тут же поймал себя на мысли, что раздражен, что называется «вообще», и природа тут вовсе не при чем. День закончился, ночь уже наступила, а Корнила все не было. А тут еще плита эта, будь она неладна, маячит, из головы не выковыривается! Послонявшись после ужина немного по двору, стараясь не смотреть в ту сторону, где он обнаружил эту самую плиту, и, прибрав инструменты, Николай решительно направился в дом. Улегся, не раздеваясь, на кровать поверх одеяла, и уставился в потолок безо всяких мыслей. Надо бы шторки на окна повесить темные, а то так и уснуть не получится. И, не заметив, как, отключился, провалился в сон.

Что ему снилось, он не помнил, но проснулся, потому что Циркач тихонько скулил и пытался достать его лапой. Николай заполошно вскочил, стараясь понять, где он находится. Со сна ему это удалось не сразу. И тут же, сгоряча, накинулся на щенка.

— Ты чего, малой, сам не спишь и меня будишь?!

Циркач виновато хлопнул на него глазенками, и заскулил еще громче. А потом кинулся к дверям. Мужчина отправился за щенком, ворча на собачонку, думая, что тому приспичило на улицу по малой нужде. Только открыл входную дверь и сразу же наткнулся на Корнила. Тот стоял на крыльце, занеся руку, чтобы постучать. У Николая вырвался вздох облегчения.

— Ну, наконец — то! А то я уже все глаза о дорогу измозолил, тебя поджидая. — Но сразу же заметив усталый вид товарища, поспешно проговорил. — Входи. У меня макароны с тушенкой на печи стоят, еще теплые.

Корнил вошел в дом, огляделся по сторонам, и удовлетворенно хмыкнул.

— Ну, я гляжу, ты неплохо устроился. Настоящие хоромы. — Тяжело уселся на лавку, и одобрительно проговорил. — Я смотрю, обживаешься потихоньку. Молодец.

Как ни странно, но похвала мужчины Николаю была приятна. Он только удивился самому себе. Словно отец похвалил сына. Покосился на гостя, и вдруг, ему пришло в голову, что никогда не задавался вопросом, сколько же Корнилу лет. Судя по тому, как дед Авдей разговаривал с ним, то мужчина должен был быть старше самого Авдея. Но разве это возможно? На вид Корнилу было всего лет сорок пять, не больше. Надо будет как-нибудь спросить. И тут поймал на себе внимательный взгляд своего гостя, и, почему-то, смутился. Будто его застали за каким-то неблаговидным занятием. Заметив его смущение, Корнил едва заметно усмехнулся. Николай поспешно поставил перед ним обычную алюминиевую миску, доверху наполненную макаронами с тушенкой. Потом, будто оправдываясь проговорил:

— Прости, самовар уже остыл. Но если хочешь, могу раздуть. Угли, поди, еще остались…

Мужчина махнул рукой, мол, не стоит, и попросил: