Бесплатный фрагмент - Переосмысление войны и мира

© Diana Francis 2014 Rethinking War and Peace first published by Pluto Press, London www.plutobooks.com

Переведено и опубликовано при поддержке благотворительного фонда The Joseph Rowntree Charitable Trust.

Посвящается моим внукам и

всем представителям поколения

моих родителей, никогда не отступавших

от приверженности делу мира.

Автор выражает благодарность

Анне Роджерс за ее щедрую и безотказную помощь — и редакторскую и техническую — и за то, что она оставалась рядом, пока я с огромными усилиями писала эту книгу. Без нее я бы просто не выжила.

Моим родителям, давно ушедшим из жизни, за те ценности, убеждения и ту пламенную веру, которым были верны они сами, и которые они передали мне.

Моему мужу Нику — за терпимость к моей одержимости этой книгой и за его моральную поддержку, эрудицию и здравомыслие.

Хью Миаллу за то, что с самого начала побуждал меня к работе и предоставлял неопровержимые аргументы.

Майклу Рэндлу и Брайану Филлипсу за информацию о теории Справедливой войны в христианстве и исламе.

Брюсу Кенту и «Движению за искоренение войн» за то, что они есть, и за то, что снабдили меня многими цитатами, которые я использовала в книге.

Издательству «Плуто Пресс» за согласие опубликовать книгу, за поддержку и оказанные услуги.

Всем друзьям, предоставлявшим помощь, пусть невеликую, но своевременную — как раз тогда, когда я в ней нуждалась.

Предисловие

Совершенно очевидно, что планета не нуждается в большем числе людей преуспевающих. Но она отчаянно нуждается во все возрастающем количестве самых разных миротворцев, целителей, реставраторов, рассказчиков и влюбленных. Ей нужны люди, которым хорошо живется на своих местах. Ей нужны люди, которым хватает силы духа присоединиться к борьбе за то, чтобы сделать мир человечным и пригодным для жилья. А эти качества весьма далеки от того, что наша культура определяет как успех.

Дэвид Орр, «Думая о земле»

Я родилась в 1944 году. Мои родители выступали за отказ от военной службы по мотивам совести и сохраняли верность своим убеждениям, несмотря на ужасные события Второй мировой войны, наперекор сильнейшему общественному осуждению. В возрасте приблизительно пятнадцати лет, начав с того, чему научилась у родителей, я стала развивать собственное понимание пацифизма — до некоторой степени через чтение, но еще больше через нескончаемые разговоры, а также слушая речи и проповеди. Я стала активисткой движения за предотвращение ядерной войны в местном отделении IFOR — Международного Содружества Примирения (позднее я стала его президентом) — организации, которая поддерживает группы в разных частях мира, группы, сопротивляющиеся тирании и милитаризму, борющиеся за справедливость посредством ненасильственных действий. Люди, которых я встретила в IFOR, расширили мое представление о том, что значит отказаться от насилия, не прекращая при этом борьбы за гуманность, и более того — превращая само отрицание в часть этой борьбы.

Последние лет двенадцать я работала тренером и координатором в области разрешения конфликтов во многих частях мира, пострадавших от вооруженного насилия (эту работу я описала в своей первой книге, «Люди, мир и власть».

Хотя данная работа важна для меня и представляется одновременно и злободневной, и необходимой, случившееся 11 сентября 2001 года и все последующие события вновь привели меня к тому, с чего я начинала: к убеждению, что до тех пор, пока мы не попытаемся разобраться с системой войны в целом и с той несправедливостью, которую она порождает, я и такие люди, как я, обречены провести остаток своих дней в отчаянных и бесплодных попытках тушить пожар, пока одна вспышка сменяет другую, или же он утихает лишь для того, чтобы опять вспыхнуть с обновленной яростью. В то же самое время скрытая жестокость экономической эксплуатации и угнетение, поддерживаемые военной мощью, чье воздействие по губительности равно самой войне, не только продолжат свое существование, но даже возрастут.

Как биологический вид, мы находимся на распутье — в точке выбора. Пожалуй, никогда прежде мы не чувствовали себя столь незащищенными и столь сомневающимися. Похоже, мы застряли на «движущейся дорожке», вышедшей из-под контроля и несущей нас так быстро, что едва ли остается время думать, не говоря уже о том, чтобы найти способ остановить ленту конвейера, пока мы пытаемся собраться с мыслями и понять, что нужно сделать. Я считаю, нам нужно с нее соскочить, и как можно быстрее, — прежде чем эта дорожка ввергнет нас всех «в бездну».

Слово «пацифист» приобрело несколько старомодное звучание и ассоциируется у большинства людей с изжившим себя идеализмом. Более того, оно зачастую используется как пренебрежительный термин. И даже если некоторые считают пацифистов личностями достойными, заслуживающими уважения, пусть и не принимая их всерьез, другие видят в них лиц, потакающих собственным слабостям, нечестных, отказывающихся считаться с суровой реальностью мира, в котором мы живем. Поскольку они противостоят войне как системе, делается заключение, что они глубоко равнодушны к реальным обстоятельствам конкретных войн.

И все же, если мы откажемся от пересмотра фундаментальных допущений, лежащих в основе оправдания и принятия войны, мы так и застрянем в мире стремительно развивающейся жестокости и разрушения, сводящего на нет все, что составляет человеческое счастье и порядочность — и это может привести к нашей гибели как вида.

С другой стороны, когда мы говорим НЕТ войне, это может стать первым шагом к тому, что мы скажем ДА совсем иному будущему. Почему такой поворот событий кажется столь невозможным? Как раз потому, что война является неотъемлемой частью той исторической и всеобъемлющей системы, в которую вовлечены мы сами. Потому что война всегда представлялась нам неизбежной, и потому что события последнего времени лишний раз убедительно нам это продемонстрировали.

После 11 сентября 2001 года, отвергая безжалостное насилие подобных внушающих ужас нападений, я объединилась с другими людьми в борьбе за сопротивление беспощадной риторике и массовому движению «Войны с террором». Поступая таким образом, я смогла яснее, нежели раньше, увидеть, что явно недостаточно протестовать по поводу отдельных войн. Военная машина слишком мощна и слишком тесно вписана в структуру глобального экономического господства, чтобы ее можно было остановить антивоенными движениями, угасающими всякий раз, когда конкретная война заканчивается, вспыхивающими заново всякий раз, когда начинает вырисовываться новая катастрофа, и достигающими своего наивысшего пика слишком поздно для того, чтобы предотвратить беду. В данных обстоятельствах представляется, что в рамках сложившейся системы существует слишком много личных интересов и слишком сильная инертность для того, чтобы остановить отдельно взятую войну, — даже когда против нее выступает большинство. Наши «демократии» доказали, что они безразличны к своим народам.

Что необходимо, так это массовое и стабильное движение от войны как таковой в сторону конструктивного подхода к коллективным человеческим отношениям. Это повлечет за собой фундаментальные изменения в организации мира и общепринятых подходах к власти. Безусловно, подобный проект достаточно амбициозен, но, тем не менее, он жизненно необходим.

Войну следует воспринимать такой, какой она является в действительности, а именно — как гуманитарную катастрофу, как насилие над родом человеческим. Пора «перестать воспринимать войну как допустимый общественный институт».

Мы должны перестать воспринимать войну как допустимый общественный институт, потому что имеют значение только люди. Люди намного важнее, нежели богатство, власть или приличия, и их значимость безоговорочна. Вне всякого сомнения, будучи людьми, друг перед другом мы обязаны уважать человеческое достоинство и потребности, присущие роду человеческому.

Никакая мораль невозможна без этого допущения, а мораль необходима для нашего блага — как отдельных личностей, так и всего человечества как вида. Поскольку мы существуем во взаимозависимости со всеми другими видами и, по сути дела, со всеми другими существами, мы должны научиться включать их в нашу мораль. Именно наш нравственный облик, способность заботиться и страдать, праздновать и создавать придают нам значимость. Оборотной стороной нашей способности к добру является наше умение причинять боль и приносить зло. Институт войны является выражением наших негативных способностей и наносит ужасный вред людям и самой земле.

Борьба идет и на страницах этой книги. Мне казалось, что разум мой распыляется на мельчайшие частицы под воздействием полнейшей бессмысленности того, что было сказано и сделано. Бόльшая часть моего времени и энергии уходили на осознание необходимости действий, нацеленных на сопротивление этому всеобщему безумию. И те трудности, которые я испытала в поисках пространства в своем разуме для того, чтобы остановиться, подумать и написать, одновременно справляясь с кризисом и непосредственно реагируя на него, являются моей собственной малой версией гораздо более значимой дилеммы. Каким образом мы можем управлять реалиями современности и, в то же самое время, работать в пользу иных реалий, в пользу будущего? Возможно ли это — убрать милитаристские подпорки, тогда как, похоже, у нас нет системы, способной выстоять без них? Каким образом можно выпутать милитаризм из кошмарного клубка несправедливостей и неравенства, которые он защищает и которым он благоприятствует? Все эти вопросы составляют суть сложной проблемы, которую я хотела бы рассмотреть.

Я верю в то, что мы можем избрать противодействие войне и, тем самым, дать миру шанс. И что, само по себе, такое желание есть признак вменяемости, а не безумия; что первый шаг заключается в понимании следующего: выбор есть, и мы можем и должны сделать его. Таким образом, моя цель заключается в том, чтобы подвергнуть допущение, — война либо приемлема, либо неизбежна, — фундаментальному пересмотру и попытаться предложить некие пути выхода из, по-видимому, бесконечного цикла насилия. Сюда будут также включены размышления о человеческой природе, обществе и этике, об альтернативах войне, о ценностях и природе мира.

Я осознаю, что мои предположения и суждения неизбежно (невзирая на все мои поездки и кросс-культурные дружеские связи) останутся представлениями человека, выросшего на Западе. На суть моих доводов и приводимых мною примеров будет влиять мой собственный контекст и опыт, моя собственная озабоченность тем, что я рассматриваю как провокационное и исконно аморальное поведение самых могущественных государств в мире. Более того, я полагаю, что все мы, где бы мы ни жили, должны, прежде всего, сосредоточиться на том, что делается от нашего имени и в нашем собственном обществе. Но я также осознаю, что являюсь частью растущей контркультуры, обретающей глобальные масштабы, и что многое из того, что говорю я, отражает мнения гораздо большего числа людей в самых разных частях света. Эта книга написана также и для них.

Как предполагает заглавие книги, я предпринимаю попытку подвергнуть основательному пересмотру взаимоотношения между войной и миром. Тем не менее, книга является также реакцией на настоящий момент, в котором мы живем, и, конечно же, события последних двух-трех лет также получат свою долю внимания. Ведь именно они послужили толчком к тому, чтобы я занялась задачей, которую иначе я бы на себя не возложила. И, вероятно, именно эти события заставили вас взяться за мою книгу. Я рассматриваю их как апофеоз милитаризма, милитаризма как системы, а не как отклонения от нормы.

События развиваются быстро, и к моменту публикации книга уже устареет, — а ко времени, когда вы ее прочитаете, устареет еще больше. Она останется книгой о нашем времени и для нашего времени, но (я надеюсь) в ней сохранится нечто существенное о человеческих взаимоотношениях и о будущем нашей планеты.

На протяжении всей моей жизни я слышала неудобные вопросы и старалась найти на них ответы, поэтому мне не грозит опасность предположить, что бросить принципиальный вызов войне и не давать ему угаснуть — легкая затея. Несмотря на глубину моих убеждений, я зачастую сомневаюсь в своей способности писать достаточно убедительно для того, чтобы убедить других. Я постоянно опасаюсь, что мои доводы, какими бы убедительными они ни казались мне самой, не выстоят против тщательного изучения их другими. И, что самое ужасное — я боялась, что и мне самой они покажутся достаточно сомнительными!

Однако недавно я прочитала великолепную книгу Джонатана Гловера «Человечество»: исполненное сострадания и хорошо аргументированное исследование человеческой жестокости и страсти к разрушению — с одной стороны, и моральных ресурсов — с другой. И хотя на более чем четырехстах страницах отсутствует обсуждение этического оправдания войны, тем не менее, вся книга нацелена на эту проблему. Опасаясь того, что в свете такой работы мои рассуждения могут оказаться слишком слабыми, я обнаружила, что, на самом деле, книга Гловера только усилила мои выводы.

Занимая по данной теме позицию, на данный момент столь далекую от общепринятой, я понимаю, что от меня будут ждать ответов на загадки, никогда не встающие перед теми, кто оправдывает войну. И, тем не менее, я предпочла предпринять эту попытку. То, как закончилось прошлое тысячелетие и как началось новое, превратило это начинание в обязательство перед человечеством. Отражая масштаб задачи, выбранное мною название носит радикальный характер. Мои надежды гораздо скромнее — мне хотелось бы внести вклад во всеохватывающую и содержательную дискуссию, которую необходимо начать незамедлительно.

Я не собираюсь доказывать, что можно каким-то образом исключить факт человеческой моральной неустойчивости со всеми вытекающими проблемами. Я буду утверждать, что первостепенное значение для нашего благополучия и нашего выживания приобретает приверженность определенным фундаментальным ценностям, реализуемая через индивидуальные и коллективные политику и структуры. И что война не может быть частью этого. И я разделяю надежду Гловера на то, что при условии веры и преданности «обычных людей», «можно положить конец пиршеству жестокости». Война угрожает нашей планете и всем ее обитателям. Все должны вступить на путь мира, и это наша ответственность.

2004 г.

1. ГДЕ МЫ?

«Век вывихнут»

Уильям Шекспир «Гамлет» (пер. А. Радловой)

События и реальность

Я пишу во времена великих потрясений и горестей. Можно поспорить, что времена иными никогда и не были, и все же, первые годы третьего тысячелетия, на самом деле, стали свидетелями невиданного ранее слияния кризисов и исключительных примеров человеческой некомпетентности и звериной жестокости. За последние 15 лет безжалостные войны чужими руками и вызванная холодной войной мировая напряженность уступили место состоянию государств на грани распада, войнам гражданским, страшным региональным войнам за власть, экономическую выгоду и контроль. И ко всему этому добавляются межэтнические и межконфессиональные конфликты устрашающей мощи.

В то же время нам противостоит полновесная реальность неоспоримого военного и экономического превосходства США, которые с давнего времени обладают военными базами более чем в сорока странах (включая несколько баз в Великобритании). В настоящее время в мире у них есть базы в каждой производящей и продающей нефть стране. Выражение «однополярный мир» не только предполагает «вывихнутость» такого положения дел, но и обозначает взгляд на мир, в котором едва ли признается реальность жизни за пределами береговой линии США. Доказательством тому служит отказ США присоединиться к Киотскому соглашению об изменении климата или признать юрисдикцию Международного уголовного суда.

События 11 сентября 2001 года послужили ошеломляющим шоком, но, если взглянуть на них в ретроспективе, возможно, нам покажется, что ничего неожиданного не произошло. Мир, в котором богатая элита одного государства (пусть даже в сговоре с богатыми элитами откуда-то еще) стремится завоевать «господствующее влияние по всему спектру», а именно — поставить под свой контроль всю планету и ее ресурсы (включая и космическое пространство), вряд ли можно назвать миром безопасным или стабильным. Пока вся мощь управления сконцентрирована в немногих руках, желание овладеть рычагами управления получает гораздо более широкое распространение, и поистине безгранично недовольство, порожденное покушением на монополию.

Мы являемся свидетелями все усиливающейся поляризации между Западом и «остальным миром», тем самым, который все чаще (хотя и не совсем точно) рассматривают в контексте конфронтации между исторически сложившимся христианским миром и миром ислама. В настоящее время понятие и язык идентичности, особенно такие термины, как «этнический», «культурный» и «религиозный», превалируют в наших рассуждениях о конфликте и справедливости (я поставила эти термины в кавычки, поскольку сами концепции, которые они представляют, подвергаются сомнению — по моему мнению, совершенно справедливо).

В двадцатом веке имели место более 100 миллионов смертей, связанных с войной. В последний год века в вооруженных конфликтах погибли 110 000 человек. Несмотря на все юридические договоренности, основные потери во время современных военных действий — среди гражданского населения. В мире, в котором возможность техногенной катастрофы представляется все более неизбежной, живущие в богатстве все менее «склонны к риску», а посему ведущие военные державы все чаще прибегают к методам ведения военных действий, позволяющих свести к минимуму потери их собственных вооруженных сил. Складывается впечатление, что не следует более связывать понятия война и смерть. С этой целью замалчивается информация о числе жертв, тем самым люди, подпадающие под понятие «враг», становятся как бы все более и более невидимыми.

В то же самое время те, кто выступает против превосходящих военных сил, все чаще и чаще готовы пойти на верную смерть, стремясь нанести ущерб противнику. Снова при этом страдают, прежде всего, мирные граждане, и, что еще более важно, теряет смысл само понятие военной безопасности. Ясно, что война не может быть ответом на «террор». Более того, набирает силу мысль о том, что война и есть террор.

Я считаю, что феномен террористов-смертников выявляет иную основополагающую реальность: материальные соображения более не занимают господствующую позицию в мотивационной иерархии, как это утверждают модернисты. Похоже на то, что ощущение оскорбленного чувства собственного достоинства и системы ценностей способно порождать более глубокую ненависть, нежели просто лишения или неуверенность в своей безопасности. Следовательно, убеждения играют могучую роль в мотивации действия. Это относится не только к рассмотрению вопросов, связанных с войной, но также и к любому проекту, направленному на ее уничтожение.

За последние два года мы наблюдали высшую иронию в ситуациях, когда страны, потратившие последние пятьдесят и более лет на разработку и накопление разрушительного оружия массового уничтожения, используют при этом любую попытку других разработать такое же оружие как оправдание необузданной милитаристской агрессии. Единственное государство на земле, воспользовавшееся ядерным оружием — то самое, которое со времен Второй мировой войны подвергло бомбардировкам 27 стран (некоторые из них неоднократно) и скрытным образом приняло участие в нападениях на многие другие — сочло возможным обозначить ряд слабых стран как угрозу всемирной безопасности.

Ядерное оружие, безусловно, представляет угрозу. Его распространение, предсказанное движением против ядерной войны с самого своего зарождения, и впрямь имело место, следовательно, мир стал более опасным. Распад бывшего Советского Союза — тоже предвиденный — сделал приобретение ядерных материалов и технологий для нелегального использования еще более доступным, чем когда-либо. Невзирая на тот факт, что в настоящее время для США не существует никакой правдоподобной угрозы, несмотря на обязательства всех государств, обладающих ядерным оружием, согласно договору о нераспространении ядерного оружия стремиться к полному ядерному разоружению, гонка вооружений — с ее практически единственным противником — не ослабевает. При этом дополнительное внимание обращается на разработку оружия, «годного к использованию», с одной стороны, и средств обороны космического базирования — с другой. Британия, всегдашний покладистый партнер, готова размещать жизненно важные элементы системы «звездных войн». Ядерное разоружение по-прежнему остается насущной необходимостью и представляется проектом вполне осуществимым. В наши дни сложно найти за пределами одержимых стремлением к власти кругов кого-либо, кто возражал бы против этого.

При том, что всеобщий мир, для достижения которого была основана ООН, кажется более далеким, чем когда-либо, справедливость, которая характеризовала бы такое общество, отнюдь не более близка. В самом деле, пропасть между богатыми и бедными продолжает расти. С моральной точки зрения, отвратительно то, что пока нищета, голод, загрязненная вода, нехватка необходимого минимума в области здравоохранения и образования продолжают омрачать жизни миллионов людей, затраты на вооружение в глобальном масштабе достигли в 2002 году 794 миллиардов долларов, — не считая расходов на непосредственное ведение военных действий. Даже сравнительно мизерная сумма в 2 миллиарда долларов, выделенная на решение бедственного положения со СПИДом в Африке, не поступила по назначению. В богатой Британии мы «не можем себе позволить» поддерживать национальное здравоохранение или же транспортную систему, равно как и предоставление бесплатного высшего образования. А система ухода за престарелыми — среди прочего — испытывает крайний недостаток средств. В то же время 3 миллиарда фунтов были ассигнованы министром финансов на войну в Ираке (и похоже, эта цифра уже превышена).

Сама Организация Объединенных Наций, какими бы концепциями не руководствовались ее основатели, и невзирая на примеры ее великолепной работы, остается в глобальном масштабе созданием и инструментом власть имущих. Авторитет ООН, которым она обладала и который приобрела, буквально рассыпался на мелкие части, если не рухнул окончательно — и все из-за того пренебрежения, с которым США и их союзники обращаются с этой организацией. Понятие «оборонного упреждающего удара» и тот контекст, в котором это понятие употребляется, пробили в международном законодательстве зияющую брешь.

Насилие по политическим мотивам и нищета подняли уровень миграции населения, свидетельствующий о крупномасштабных невзгодах и бедственном положении, и вызвали политические трения и определенную степень реального социального напряжения в тех странах, куда прибывают мигранты — независимо от степени вынужденного выбора или, в целом, от его наличия.

В то время как детей похищают в невообразимых количествах и силой заставляют сражаться, бытовое насилие в отношении женщин и детей продолжается с ужасающим размахом, и его уже можно приравнять к непрекращающимся скрытым военным действиям. Недостаточно просто отметить, что это происходит в рамках «нормального» социального строя, — необходимо сказать, что нелегальная торговля людьми выросла до уровня эпидемии. И при том, что войны разделяют людей, они, тем самым, открывают пути и возможности для такого рода эксплуатации.

Международная торговля оружием, с ее оборотом в 21 миллиард долларов (не учитывая многочисленные незаконные сделки), продолжает делать наш мир все более опасным для его обитателей, разжигает войны и оттягивает на себя необходимые ресурсы, потребность в которых велика. Утверждение, что таким образом создается большое число рабочих мест, никоим образом не является моральным оправданием, на самом деле военная промышленность создает на удивление мало рабочих мест на фунт. В Великобритании эта промышленность субсидируется из бюджетных средств, получая 50% экспортно-кредитных гарантий от объема, составляющего 2% всего экспорта страны.

И пока государства все еще сохраняют свою первостепенную роль в обладании военным потенциалом, «неформальное» вооруженное насилие растет повсюду, при этом все чаще случаются гражданские войны. Вооруженное вмешательство со стороны США и других стран бросает вызов самому понятию целостности государств, а международный бизнес присваивает себе властные полномочия во многих сферах. «Военно-промышленный комплекс» живет и здравствует, коррумпируя политиков во всех регионах мира.

США обеспечили себе контроль над нефтью в Ираке и будут организовывать там свои военные базы, заменяя, таким образом, ставшие нежизнеспособными базы в Саудовской Аравии. Но политический хаос и человеческие страдания на Ближнем Востоке усугубляются. «Дорожная карта» никуда не привела, и ожесточение арабов только возросло. Трудно себе представить, куда это все заведет.

В других регионах мира — например, в Чечне и на филиппинском острове Минданао — война с террором породила климат, в котором правительства почувствовали свободу обращения с вооруженными диссидентами с большей, чем когда-либо, жесткостью, зная, что США окажет им в этом молчаливую поддержку (с другой стороны, в Шри-Ланке запрещение «Тигров освобождения Тамил-Илама», судя по всему, сыграло свою роль в прекращении гражданской войны, длившейся долгие десятилетия). В самых разных государствах по всему миру ведется атака на гражданские свободы, и во имя безопасности нарушаются права человека.

Технология многое сделала для улучшения человеческой жизни, но наши технологические способности не соответствуют нашей мудрости или чувству ответственности за последствия. Культура удовлетворения личных желаний, причем — немедленного, породила непрерывный рост не только военной угрозы, но и экологической эксплуатации, что приводит к резкому ухудшению состояния окружающей среды, увеличению ее загрязнения и объема отходов. Все это создает угрозу всеобщему здоровью, земля замусорена и загрязнена, при этом неумолимо меняется климат. И, как обычно бывает, больше всего страдают бедняки — те, кто хуже всех защищены.

Но наш технологический гений сопровождается не только безрассудством и жестокостью — рука об руку с ними идут также беспечность и некомпетентность. Во время войны в Ираке самые большие потери в войсках коалиции были обусловлены «дружественным огнем» своих же войск. «Управляемые бомбы» отклонялись от курса и падали на Сирию, Турцию и Иран. И в настоящее время буря, которую мы пожинаем с ветра, посеянного в Ираке, ставит солдат коалиции в такие ситуации, которые они не в силах разрешить, невзирая на все свое вооружение.

С момента нападения на Башни-близнецы и Пентагон и начала войны с террором, насилие в нашем глобальном обществе самым ужасающим образом вышло на передний план и овладело нашим вниманием, — даже тех из нас, чья повседневная жизнь выглядит вполне безопасной. Несмотря на то, что война в Афганистане принесла своему народу многие тысячи смертей, большинству афганцев она не дала ни мира, ни улучшения жизни. Недавняя война в Ираке, убрав диктатора, но взамен принеся хаос, опустошила уже и без того разрушенную страну, отчего произошло наращивание неуловимых сил террора и его сторонников, что привело к новым террористическим атакам (против этой войны яростно выступало большинство афганцев, уже вкусивших горечь «освобождения»). В Великобритании парламентский специальный комитет по «обороне» пришел к выводу, что война в Ираке явилась борьбой с угрозой, исходящей от «Аль-Каиды», и таким образом не усилила безопасность Британии, а наоборот, понизила ее. И здесь, и в Штатах мы начинаем платить политическую цену. Наряду с тем, что войне в Афганистане противостояли широкие круги вне рамок западного мира, война в Ираке велась вопреки желанию огромного большинства европейцев, во всеуслышание высказывавших свой протест совместно с миллионами своих сторонников по всему миру (включая США). В рамках массовой и продолжительной кампании проводились демонстрации небывалого масштаба. Это противодействие не просто было длительным и упорным, оно еще и возросло с начала войны, особенно в США. Данное движение приобрело важное значение, не только благодаря своему размаху и конкретной направленности. Оно сформировалось в контексте все углубляющегося цинизма по отношению к политике и политикам по всему миру, включая не только уже сложившиеся «демократические» страны, но и страны, еще лишь возрождающиеся после десятилетий советского контроля, и страны, никогда ничего не знавшие, кроме колониализма, коррупции и тирании. Наряду с тем, что антивоенное движение было выражением этого недовольства, оно также служило признаком того, что терпению может прийти конец — недовольные и, казалось бы, безропотные народные массы могут внезапно ожить и выйти на улицы.

Уровень общенародной вовлеченности был, по моему мнению, беспрецедентным. У нас в Великобритании в кои-то веки средства массовой информации обратили на это внимание. Хотя радиостанция Би-би-си в течение долгого времени самым очевидным образом не обращала никакого внимания на происходящее, на сей раз размах движения был таков, что его стало практически невозможно игнорировать. По мере приближения войны в Ираке, радио, телевидение и газеты начали уделять этому вопросу и связанным с ним событиям первостепенное внимание (было бы интересно узнать, отслеживал ли кто-нибудь состояние здоровья населения и частоту заболеваний, вызванным стрессом после 11 сентября в странах Запада). Движению в защиту мира не удалось предотвратить войну в Ираке, хотя, возможно, более раннее освещение могло бы существенно помочь делу. Но его анализ и прогнозы настолько явно оправдывают происходившее, что, наконец, возможно некое запоздалое признание верности действий в прошлом и того, что к ним следует серьезно относиться в настоящем.

Представление и осознание

Когда я училась в школе, история представляла войну как вереницу грандиозных боевых действий и передвижений, в ходе которых выигрывались и проигрывались героические битвы, создавалась и переделывалась политическая география, возникали и рушились государства. В батальной живописи прошлых столетий, даже если на полотнах изображали кровавую бойню в пылу сражения, картины оставались героическими и по стилю, и по масштабности. Восприятие войны обычным человеком оставалось за рамками. Всадников, триумфально размахивающих саблями, открыто чествовали на центральных площадях западных городов за их неприкрытую воинствующую силу, а не за их человеколюбие.

Памятники жертвам войны последнего столетия более мрачные, они увековечивают погибших или изображают усталых солдат, сгибающихся под тяжестью тяжелого снаряжения и оружия. Поэты Первой и Второй мировых войн вели своих читателей в дьявольскую реальность, которую им пришлось пережить, и ставили перед ними те колоссальные проблемы, которые эта реальность порождала. В наши дни непосредственное изображение войны в ликующем и победоносном духе представляется немыслимым. Акты насилия, из которых, собственно, и состоит война, приводят к нарушению душевного равновесия. Как показали недавние события, растет ощущение неуместности войны как способа достижения человеческих чаяний, растет осознание того, что война нарушает моральные нормы. И, тем не менее, военное руководство по-прежнему выставляется как образец героизма и величия.

Одним из главных парадоксов XX столетия является ситуация, когда, наряду с небывалым ростом масштабов военных действий и их разрушительной силы, ширится отвращение и моральная брезгливость перед лицом их последствий. Безусловно, эту мысль можно трактовать и наоборот: несмотря на рост моральной озабоченности, война не просто процветает как институт, но становится еще более устрашающей по размаху и бесчеловечности. Как бы то ни было, обе тенденции развиваются параллельно. Во время войны в Ираке оказалось, что некоторые британские солдаты не были готовы к реалиям того, что им приказывали делать, и отказались выполнять приказы. Военный комментатор заметил, что, возможно, в последнее время слишком большое внимание в армии уделялось профессиональной подготовке, и до призывников недостаточно четко доводился тот факт, что однажды они могут получить приказ убивать.

В прошлом географическая отдаленность помогала людям дистанцироваться от кошмарных последствий войны. Расстояние по-прежнему смягчает их. Восхитительная умиротворенность весенних дней в Англии во время ранних стадий войны в Ираке как бы переместила военные кошмары далеко-далеко, они казались нереальными — даже тем из нас, кто так яростно противостоял этой войне, кто внимательно слушал все последние известия, и на которых осознание происходящего действовало непрерывно и угнетающе. И хотя чудовищное насилие творилось от нашего имени, наша собственная жизнь по-прежнему текла в мире и процветании, что одновременно и усиливало, и смягчало боль.

У нас по-прежнему не уделяют большого внимания войнам, в которых Запад не играет заметной роли и, следовательно, они весьма незначительно воздействуют на массовое сознание. Тем не менее, информированность общественности за прошедшие сто лет сделала земной шар очень маленьким. И это привело к неизбежному росту общественной осведомленности о том, что такое война, и каковы ее реалии. Современные средства коммуникации помогают людям больше знать друг о друге, а значит те, кто правят ими, уже не могут так легко скрывать последствия своих действий.

Чтобы свести к минимуму воздействие знания и размер потенциального общественного возмущения, направленных против войны, которую желают оправдать западные политики, они изобрели словарь эвфемизмов для своих презентаций. И в этом колоссальном жульническом предприятии эмоция маскируется под благоразумие, а благоразумие под эмоцию. Таким образом, выражение «вести огонь по противнику», в применении к боевым средствам ведения войны, означает, что из орудий стреляют «по-настоящему», а не используют их для учебной стрельбы. Но сам «противник», который здесь упоминается, не реален, и при «правильном» ведении войны эмоционально гневное отношение к нему не является решающим. Одна американская боевая машина реактивной артиллерии в Ираке называлась «Управление гневом». Термины, предполагающие естественные человеческие эмоции, подразумевают оправдание предпринятых действий, которые по той же схеме ложным образом представляются как взвешенные и достойные доверия.

Кровавые деяния 11 сентября были встречены с глубокой скорбью, подлинным гневом и безмерным негодованием, они требовали соответствующей реакции. Но впоследствии эти чувства были использованы как прикрытие для манипуляций и лицемерия. В период, предшествовавший недавней войне в Ираке (а до того — в Афганистане), президент Буш и его ближайшие соратники частенько симулировали определенные эмоции, тогда как Тони Блэр избрал эмоциональный стиль, носивший характер скорее серьезной озабоченности и страстной решимости, нежели гнева.

Эти напускные эмоции использовались для того, чтобы прикрывать все возрастающую противоречивую и неправдоподобную природу «причин», выдвинутых, чтобы начать войну против уже опустошенной страны. Как это ни парадоксально, единственная изначальная и убедительная причина войны с Афганистаном носила, вероятно, эмоциональный характер: потребность дать кому-то сдачи после 11 сентября и вернуть себе образ страны могущественной, а не уязвимой. Но, чтобы обеспечить этим побуждениям благопристойную одежку, пришлось скроить завесу рациональности (впрочем, подвергая ее неоднократным переделкам). Когда же и эти резоны оказались в свою очередь весьма сомнительными, то для придания им вящей убедительности в ход пошли фальсифицированные эмоции.

Акты смертоносного насилия в ходе военных действий — бомбардировки, массовое поражение, нанесение увечий, испепеление, превращение в руины, массовые убийства, кровавые расправы, полное опустошение и разорение — называют словами «конфликт», «применение силы», «вмешательство». Развязывание войны описывается как «принятие боевого дежурства». Отступая еще на шаг от реальности, изобрели глагол «вести военную игру» («противник отличается от того, с кем мы вели военную игру»). Термин «пушечное мясо», нынче пользующийся дурной славой, олицетворяет лингвистический подход, который создает дистанцию и отвлекает нас посредством технического языка, маскируя произвольное, но, тем не менее, огромное влияние таких слов как «беспристрастный», «точечный», «высокоточный», когда сами слова становятся как бы оружием массового поражения («театр военных действий» — это анатомический театр или драматический?). Самые разрушительные и мощные бомбы, предшественницы ядерных бомб, называются «косилками для маргариток». Создается впечатление, что выражение «шок и трепет», которое с тем же успехом можно было бы заменить словом «блицкриг», придумано специально для того, чтобы придать намеченному нападению богоподобные свойства силы и пребывания выше морали.

Иногда язык войны скорее изобличает, нежели скрывает ее истинную природу, поскольку не только носит безличный характер (и, следовательно, не свойственен человеку), но и звучит со звериной жестокостью. Так, принятое в США выражение «обезглавить режим» Саддама Хусейна относится к институту власти, но вместе с тем содержит леденящий душу человеческий образ, который, увы, слишком близок к действительности. Когда нам объявили, что необходимо «сломить сопротивление» Иракской республиканской гвардии, метафора была одновременно эвфемистической, устрашающей и хвастливой. Налеты на Багдад, предшествовавшие «взятию» города, были описаны выражением «ткнуть в глаз» иракскому режиму (слово «режим» применяется к вражеским правительствам).

Эти лингвистические игры характерны для современного двойственного отношения к войне: с одной стороны наличествует желание оправдать ее, даже похвастаться ею и получить поддержку. Одновременно существует осознание омерзительности войны и того, что она попирает все гражданско-правовые нормы, с которыми западные державы предпочитают ассоциировать себя. Современная версия старого мифа о войне должна угождать современной чувствительности. Поразительно было сравнить риторику Коалиции с холодящими кровь высказываниями руководства партии Баас в то время, когда уничтожение ее было уже близко. В них содержалось исключительно воинственная грубость, не поддающаяся маскировке посредством профессионального сленга, или же скрытое высокомерие подавляющей агрессивной мощи.

Возможно, основным лингвистическим механизмом для того, чтобы обелить войну, служит дегуманизация людей, сражающихся «на другой стороне». Их описывают просто как «врага», в отличие от «наших ребят» (нечасто встречающиеся солдаты-женщины, в основном, также включены в это определение) — наших мужей, отцов и братьев. У «наших» бойцов есть человеческие лица и индивидуальность, у «врага» этого нет. Наши погибшие сосчитаны и оплаканы, вражеские погибшие — нет. Они просто прекращают существовать. Время от времени обнародуется их количество, как повод для ликования. Но чаще всего об этом даже не упоминают — поскольку, по всей видимости, эта информация не представляет интереса. Весной 2003 года были убиты от двухсот до трехсот тысяч иракских солдат, о которых обычно принято было пренебрежительно отзываться как о «солдатах нерегулярной армии», «террористах» или «преступниках» — да о них почти и не упоминали. (Мне трудно это себе представить, настолько это невыносимо горько — так много людей погибло в безжалостной и ошеломляющей атаке, их тела изуродованы ничуть не меньше, чем тела мирных жителей — и никто их даже не упоминает. Конечно же, их семьи полностью ощутили воздействие своей потери, которая для них не прошла незамеченной.)

Язык «свой-чужой» не только представляет в ложном свете жестокость и важность происходящего, но также создает самое что ни на есть простейшее выражение морального оправдания тому, что было бы неприемлемо, будь оно выражено другими словами. Со стороны Коалиции вступление войск на территорию другой страны и массированные бомбардировки городов и селений представлялись не как вторжение, но как акт освобождения. Те, кто сопротивлялись этому, выступали не как защитники, но как угнетатели. Я помню, каким шокированным выглядел некий британский журналист, когда сообщал, что в арабских СМИ силы Коалиции назывались «захватчиками», а иракские солдаты — «защитниками».

Не только язык и освещение войны использовались для маскировки ее истинной природы, но также и содержание того, о чем сообщалось, было в высшей степени заведомо избирательным. Например, те, кто смотрел новостные программы телевидения Аль-Джазира, видели репортажи, значительно отличающиеся от тех, что шли по эфирным каналам Великобритании или по Си-эн-эн. Там показывали гораздо больше кадров смерти и разрушения по сравнению с минутами очевидного триумфа «хороших парней». (Построение картинки само по себе тоже может быть весьма избирательным и, более того, создавать эффект преднамеренной фальсификации — например, снос статуи Саддама Хусейна в Багдаде был инсценирован для репортеров при участии небольшой группы «массовки», а кино- и фотокадры были подвергнуты фотошопу, чтобы создать впечатление присутствия большой толпы.)

Когда война уже началась, трудно избежать ее логики и динамики. С этого момента гораздо приятнее попытаться думать о происходящем позитивно. Противостоять этому означает, что о вас будут думать как о предателе. Однако здесь снова намечается некий сдвиг в том, что касается беспокойства по поводу потерь среди гражданского населения. По крайней мере, оно рассматривается как вполне легитимное. (Когда известного немецкого писателя Гюнтера Грасса спросили о его новом романе, в котором он описывал страдания немецких мирных жителей во время Второй мировой войны, он сказал, что подобная тематика и по сей день считается неприемлемой для исследования или даже просто для публикации.)

Выступавшие в поддержку военных и правительственных кругов США и Великобритании самым прилежным образом выражали беспокойство и озабоченность относительно сохранения безопасности гражданских лиц в Ираке (что в немалой степени было обусловлено общемировыми антивоенными настроениями). Нам говорили, что делается все возможное для того, чтобы избежать поражения гражданских целей, но что «шок и трепет» не способен действовать избирательно. Когда дело доходило до выбора военных предпочтений, задача избежать гибели гражданских лиц перевешивалась желанием защитить «наших собственных» солдат. Отсюда — оправдание использования кассетных бомб, к примеру, или массированных бомбовых ударов, предшествовавших вводу сил Коалиции в Багдад. Отсюда и тот факт, что сравнительно немногочисленным случаям гибели солдат Коалиции уделили гораздо больше внимания, нежели многочисленным потерям среди гражданского населения Ирака.

Выражение «пропагандистская война» как нельзя лучше подходило к недавней войне в Ираке. Когда уже не удается представлять реальность в ложном свете с помощью языка, и когда эта реальность становится крайне неприемлемой и невыгодной, прибегают к прямым формам обмана. В начале 2003 года, по словам работника гуманитарной службы, которого я встретила вскоре после его возвращения из Афганистана, тела американских солдат, погибших в ходе схваток с полевыми командирами, просто складывали там же, на месте, чтобы минимизировать внимание общественности к продолжающимся потерям в армии США. В ходе подготовки к следующей войне становилось особенно важно искажать реалии продолжающихся сражений и хаоса, царящих на большей части территории этой разоренной страны уже после предполагаемого установления мира и демократии.

Бывает, что дезинформацию разоблачают только после окончания войны — но иногда и раньше, к примеру, когда лживо утверждали, что рынок в Багдаде бомбил, вероятнее всего, Саддам Хусейн, а вовсе не США. Но в разгар войны общественное мнение всегда склонно к тому, чтобы верить в лучшее, поскольку худшее так неприглядно и неприятно. Когда во время Фолклендской войны был потоплен аргентинский корабль «Белграно», отрицали тот факт, что корабль атаковали, когда он уже отступал, хотя позднее это и было признано. И все же, судя по всему, это не сделало британскую широкую публику менее легковерной, когда ей преподносили новые лживые сведения, например — о бомбардировках мостов и поездов в последующей войне в Сербии.

В подобных случаях истина, в конечном итоге, всплывает, однако эффект ее нейтрализуется временем. В других ситуациях общественность одурачивают ретроспективной дезинформацией. Например, массовый исход албанских косоваров из Косово имел место после того, как начались бомбардировки Сербии, но (буквально через несколько дней) дело было представлено так, будто именно это послужило поводом для бомбежек. Еще один пример головокружительной манипуляции событиями сразу же после того, как они имели место: Тони Блэр утверждал, что дипломатическому решению, которое сделало бы войну в Ираке ненужной, помешала Франция, нацеленная на развязывание войны и выступившая против новой резолюции Совета Безопасности. В действительности, все дипломатические усилия британского Премьер-министра были направлены на создание поддержки войне, а не на то, чтобы избежать ее.

И если слушатели и зрители не будут сохранять бдительное и критическое отношение к тому, что им говорят и показывают, ложь, преподносимая громко и повторяемая часто, на удивление легко воспринимается как правда, невзирая на противоречащие свидетельства из недавнего или более отдаленного прошлого, или же проходящие мелким шрифтом в сегодняшних новостях. Как только подходят к концу интенсивные бои и драматические события, поток новостей сходит на нет.

В большинстве своем мы не осознаем, что Косово так и не стало мульти-этнической демократией, которую нам обещали, и все еще не имеет реального статуса, что бои и беззаконие по-прежнему продолжаются в Афганистане. И только благодаря тому, что масштаб противостояния войне в Ираке и вытекающая из этого факта событийная ценность происходящего, а также политическое воздействие той правды, которая просачивается понемногу, представление об ужасной сложившейся ситуации получило достаточно широкое распространение.

Остается надеяться на то, что это окажется поворотным пунктом в осознании общественностью — что же такое война, и усилит озабоченность ее последствиями. Несмотря на всю ложь, увертки и «благоразумное сокрытие» правды, по крайней мере, хоть что-то об ужасах войны появляется в наших гостиных. Как только потребность в репортажах такого рода проявит себя достаточно четко, средства массовой информации, как мне кажется, не замедлят предоставить их во все возрастающем количестве. Более того, те материалы, которые не предназначались для публикации в настоящее время, доходят до нас по электронной почте со всех уголков планеты, да и новые источники информации доступны в интернете. Контроль за информацией выпал из рук правительства и медийных магнатов. Джина выпустили из бутылки. На данный момент аргументы чисто морально-нравственного свойства становятся более актуальными, чем когда-либо. Битва за умы и сердца стала настоящей войной.

2. НА ЧТО ГОДИТСЯ ВОЙНА? МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

Я смертельно устал от войны. Вся ее слава — вздор. Война это ад.

Генерал Шерман, 1879 г.

Чаще всего она ведет к новым войнам. Создается впечатление, что подготовка к войне никогда не способствует ее предотвращению. Напротив, ввергает нас в ее пучину. И, если судить по результатам, война в равной степени гибельна как для победителя, так и для побежденного.

Фельдмаршал сэр Уильям Робертсон, 1929 г.

Война не похожа на землетрясение или торнадо. Она дело рук мужчин и женщин… Никому не позволяйте хотя бы на мгновение подводить вас к мысли, что война является необходимым институтом.

Джесси Уоллес

Из поколения в поколение мир оставался мечтой человечества. Это и моя мечта тоже. Почему же она по-прежнему столь иллюзорна? Я считаю, что война это, скорее, знак того, что нам не удалось достичь своей мечты, а не того, что она является неотъемлемой частью системы, делающей достижение мира невозможным. Если мы хотим, чтобы когда-нибудь мечта о мире воплотилась в реальность, нашей первой необходимостью должно стать разрушение мифа о том, что война необходима, закономерна и обладает благотворным влиянием.

Миф о войне

По мере приближения недавней войны в Ираке нас целыми месяцами чуть ли не ежедневно бомбардировали вопросом — «Неужели война неизбежна?» Как будто эта война была не хорошо обдуманным и целенаправленным планом конкретных действий, а астероидом, неотвратимо приближающимся к нам. И, тем не менее, многие продолжают верить в то, что иногда война является морально неизбежной. Эта убежденность опирается на то, что я бы определила как миф: что война решает проблемы, что к войне прибегают в «самых крайних случаях», и что она остается последним и единственным надежным средством, когда все остальные усилия оказались тщетными. Этот миф базируется на трех неверных допущениях. Первое из них гласит, что лидеры стараются делать то, что реально необходимо делать. Согласно второму допущению, они действительно стараются использовать все иные возможности, прежде чем развязать войну, и что все альтернативные варианты решения проблемы исчерпаны. И в-третьих, что посредством войны можно эффективно достичь тех благородных целей, которые были объявлены в качестве ее причины.

Этот тройственный военный миф настолько устоялся, что едва ли подвергается сомнению на базовом уровне. Пропагандистские машины непрестанно работают над тем, чтобы навсегда его увековечить, а поскольку военный миф представляет собой структуру сложную, его трудно разрушить. Однако, если мы надеемся хоть когда-нибудь вырваться из цепких объятий этого мифа и войны как системы, нам необходимо его разъять и продемонстрировать, что внутри он пуст и ядовит. И пока это не сделано, мы никогда не сможем последовательно проводить политику мира. Именно этим я и собираюсь заняться в данной главе.

В настоящее время существует столь широко распространенное циничное отношение к оправданию Войны с террором и к результатам войн в Афганистане и Ираке, что я не буду вдаваться в подробности касательно этих тем. Но поскольку они, безусловно, наличествуют и вполне релевантны, я начну с них, прежде чем перейду к более широкому обсуждению трех четко выделенных элементов мифа.

Как в случае войны с Афганистаном, так и в случае войны с Ираком главной заявленной причиной послужила безопасность. В первом случае, однако, на обоснование причин не стали тратить много времени, и сложилось впечатление, что исходным мотивом стало желание дать кому-нибудь сдачи после разрушительного нападения на Башни-Близнецы и Пентагон. Даже предположив, что «Аль-Каида» на самом деле была группировкой, ответственной за нападение (а в этом уже никто не сомневается), и что уничтожение «Аль-Каиды» было основной задачей, само намерение представлялось непродуманным, поскольку группировка отнюдь не являлась ограниченной организацией локального характера, которую можно было бы стереть с лица земли в ходе точечной контратаки. Лица, ответственные за ужасы 11 сентября, не были выходцами из Афганистана, и «миссию» свою готовили не там. А даже если бы это было так, всеобщая война против режима Талибана не была наилучшим способом их уничтожения и, как показали дальнейшие события, она не принесла успеха даже на местном уровне.

Однако сразу после начала войны в Афганистане, была выдвинута новая причина для ее оправдания: устранение жестокого и деспотичного режима. О чем при этом не говорилось, так это о том, что в прошлом этому самому режиму оказывалась поддержка, поскольку он противостоял гегемонии России. Точно так же не упоминалось и то, что полевые командиры, сражающиеся на стороне США, были столь же жестокими, когда власть находилась в их руках. Единственной убедительной долгосрочной целью для выбора способа действий Соединенными Штатами Америки представляется усиление своего экономического и политического контроля в ключевом регионе будущих нефтяных поставок. (Я не буду здесь вдаваться в конспирологические теории, которые, тем не менее, не лишены убедительности и которые излагают и комментируют исключительно здравомыслящие люди).

До начала войны в Афганистане предполагалось, что переговоры с режимом Талибана смогут привести к окончанию поддержки им активности «Аль-Каиды» в стране. Однако стало очевидно, что США отнюдь не заинтересованы в том, чтобы «исчерпать все возможные альтернативы» войне — скорее наоборот, по причинам, приведенным выше.

Исход военных действий, в терминах первоначально провозглашенной цели — безопасности, — оказался негативным. Осама бин Ладен остается иконой джихада против западного империализма. Нет свидетельств ослабления «Аль-Каиды», и атаки террористов продолжаются по всему миру. Терроризм невозможно уничтожить бомбежками. Он является составной частью энергии насилия и неуважения, при этом требует совсем немногого в категориях личного состава и вооружения. Он может возникнуть где угодно и когда угодно.

Даже в терминах запоздалых умозаключений, привлеченных для оправдания войны, а именно, в описании «освобождения» Афганистана, картина остается безрадостной. В конце октября 2003 года сообщалось, что страна переживает наихудший период военных действий с момента свержения Талибана. Продолжается нарушение прав человека — особенно прав женщин, и полевые командиры продолжают контролировать ситуацию. Едва ли это может кого-либо удивить. Модель человеческих отношений, предписанная США, не подразумевает демократизацию процесса и уважение прав человека. Напротив, она опирается на запугивание и насилие — на те самые проявления, на устранение которых война и нацелена.

Война в Ираке, подобно войне в Афганистане, первоначально оправдывалась целями безопасности. Когда же этот довод оказался неубедительным, и мы увидели, сколь мало обоснованными были заявления о непосредственной угрозе, исходящей от оружия массового поражения (ОМП), мотивы «смены режима» переиначили. Нам сообщили, что война идет для того, чтобы освободить иракский народ от жестокого тирана. И так же, как и в Афганистане, ничего не говорилось о потворстве, поддержке и военной помощи в прошлом. К этому можно добавить, что единственным правдоподобным объяснением, так же, как и в Афганистане, могут быть нефть и другие стратегические интересы — вместе с «национальной гордостью».

Что мы видели на самом деле, было весьма далеко от доблестных попыток исчерпать все возможные альтернативы военным действиям. То, что мы видели, было ничем иным, как беззастенчивой решимостью отметать все такие попытки прочь и неустанным стремлением к выбору войны, невзирая на подавляющее противостояние такому выбору мирового общественного мнения. Когда было объявлено об окончании военных действий, Джордж Буш сказал своей армии: «Благодаря вам восстановлено достоинство великой нации» — пролив таким образом свет на то, что эта война, точно так же, как и война в Афганистане, послужила возможностью восстановить «господство по всему спектру». Неудивительно, что большая часть афганцев выступила против войны в Ираке.

Хотя один из представителей США заявил, что «очень трудно считать эту войну проваленной», в очередной раз результат войны в плане безопасности оказался не совсем таким, как обещали. ОМП не было обнаружено. Страна осталась в высшей степени нестабильной, и превратилась в площадку международных нападок на США, тогда как ее собственные граждане несут на себе основную тяжесть страданий — сироты с трудом поддерживают существование, девочки не осмеливаются ходить в школы в страхе перед похищением и изнасилованием, повсюду слышны стрельба и взрывы. Нападениям подвергаются даже гуманитарные организации. Как раз когда я это пишу (конец ноября 2003 года), ООН вывела из страны последнего своего сотрудника, иностранного подданного, а потери среди американских военнослужащих после «окончания» войны оказались выше, чем были, пока она официально шла. Террористические акты, направленные против британских интересов в Турции, связаны с войной в Ираке и с очевидным пособничеством действиям США и Великобритании со стороны Турции.

С другой стороны, США получили возможность разместить несколько новых военных баз, компенсируя таким образом менее надежные связи в военной области с Саудовской Аравией и способствовать дальнейшему продвижению своей стратегической цели по укреплению региональной гегемонии. В настоящее время нефть курируют американские компании, Ирак в целом «открыт для бизнеса», и американские «оборонные» предприятия с тесными связями в администрации США объявили о значительном росте прибыльности.

Как в Афганистане, так и в Ираке мы наблюдали военную стратегию, намеренно избранную США и использованную для расширения американского контроля; стратегию, столь рискованную, что она может возыметь обратный эффект, стратегию, имеющую мало общего с противодействием терроризму или с тем, что большинство назвали бы миром. В обеих войнах преуспевала военная промышленность, и в течение обеих войн крупные, базирующиеся в США компании заключили выгодные контракты на выполнение многочисленных задач по восстановлению, появившихся в ходе многолетних военных действий, общей заброшенности и запустения, а также санкций (как в случае с Ираком) и продолжающихся вооруженных столкновений.

Итак, я бы хотела сосредоточить внимание на первом из трех лживых допущений, которые и создают военный миф, рассмотрев в общих чертах разные типы войны и причины, по которым они ведутся. Я начну с общего обсуждения того, что же такое война и каковы ее причины, а затем постараюсь более конкретно рассмотреть мотивацию военных лидеров.

Причины войны

Слово «причина» в данном контексте имеет, по меньшей мере, два значения. Мы можем задать вопрос «Что послужило причиной этой войны?», имея в виду повод, обстоятельства, события, решения или действия, повлекшие за собой войну. Или же мы можем задать вопрос таким образом: «Каковы были побудительные мотивы к началу войны?», имея в виду цели тех, кто развязал войну. Сложно отчетливо разделить эти два понятия, поскольку причины во втором значении зачастую связаны с причинами в первом толковании. Кроме того, как я покажу позже, цели, заявленные воинственными лидерами в качестве поводов к войне, могут не совпадать с реальными, по крайней мере, частично. Да и сами они могут ввязаться в войну совсем не бодрым маршевым шагом, а нечаянно споткнувшись.

Войны — «враждебные конфликты посредством вооруженных сил» — происходят между государствами и внутри государств, по самым разнообразным «причинам» в обоих смыслах этого слова, их масштабы могут значительно различаться и географически и в численном отношении, военные действия могут происходить с различной интенсивностью и длительностью, они могут в разной степени пользоваться широкой народной поддержкой и вестись посредством разных видов оружия. Однако есть у них нечто общее: все они разрушительны. По этой причине их нельзя смешивать с конфликтами, которые можно «вести» конструктивно и без насилия. Однако слишком часто конфликт обретает форму войны.

Войны можно делить на категории разнообразными способами. Существует привлекательно простая типология, согласно которой войны по существу делятся на «межгосударственные» и войны, таковыми не являющиеся. Согласно этой типологии, войны, не относящиеся к категории межгосударственных, делятся на три подгруппы. В первую из них входят войны революционные/идеологические за то, чтобы изменить государство — например, перейти от капитализма к коммунизму (или наоборот), от светского государства к религиозному (или наоборот), или же от диктатуры к демократии. Вторая группа включает в себя войны, возникающие на почве национального самосознания, включая борьбу за доступ к благосостоянию, праву на труд, а также за социальное и политическое соучастие, за автономию, за власть или за выход из состава государства. Третья категория обозначается, как война «фракционная», и включает в себя «государственный переворот, борьбу за власть внутри элиты, разбой, разгул преступности и военную диктатуру, при этом целью является узурпация, захват или удержание государственной власти исключительно для того, чтобы действовать в собственных конкретных интересах».

Такая типология дает нам весьма приемлемую отправную точку и помогает провести различие между разными типами внутригосударственных войн. Но, подобно любой другой типологии, она неизбежно предлагает более четкие различия между типами войны, нежели те, которые существуют на самом деле, тем самым маскируя моменты, когда они перекрывают друг друга. Например, в ней не представлен феномен «опосредованной войны», в которой гражданская война ведется во имя интересов внешних сил, а различные мотивации для внутригосударственной войны зачастую смешиваются. Я начну общий обзор причин с рассмотрения мотивов внешних сил во «внутригосударственных» войнах, продолжу обсуждением их внутренних мотиваций, закончу кратким обзором межгосударственных войн как таковых и в постскриптуме коснусь проблемы терроризма.

Мы сосредоточим наше внимание на причинах войн и целях, для них заявленных — возможно ли описать их как справедливые или нравственные. Фракционные войны можно исключить по определению, поскольку они ведутся «противозаконно», по причинам алчности и своекорыстия. Я считаю, что термин «фракционная», или, по крайней мере, его нравственное наполнение, применимо равным образом к большинству войн, ведущихся между государствами и внутри них.

Как отмечают многие авторы, в последние десятилетия преобладают войны внутри государств. С момента развала Советской империи растет число гражданских войн в бывших коммунистических странах. Но во время Холодной войны две великие державы находились, по сути, в состоянии «опосредованной войны» в рамках «внутренних конфликтов» в различных регионах мира, в которых они были завуалированно вовлечены, преследуя при том свои политические цели и интересы. В настоящее время США и их союзники предприняли новую серию открытых военных актов в других государствах с тем, чтобы изменить их согласно собственной политической линии. Называются такие действия «интервенцией».

Подавляющее число недавних войн, которые ввелись внутри государств, разжигались заинтересованными лицами в слабых, коррумпированных, расколотых на фракции, «недееспособных» государствах. Зачастую, к таким неудачам и нестабильности приводит введение «экономической реструктуризации» со стороны Международного валютного фонда с последующим обнищанием населения страны и ее инфраструктуры, не говоря уже о стоящих за этим человеческих страданиях. (Например, политика Международного валютного фонда в Сьерра-Леоне внесла свой вклад в процесс превращения страны из чистого экспортера риса в чистого импортера продукта.) Крупные державы попеременно игнорировали гражданские войны, способствовали им (более или менее скрытно) или же осуждали их в зависимости от направленности собственных интересов. Если в общем и целом статус-кво благоприятен для Запада, тогда приветствуются «модерация» и «разрешение конфликта». В различных странах США проявляли особую активность по стимулированию массовых беспорядков, направленных против левых правительств, и оказывали военную помощь правым «мерами по борьбе с антиповстанческими силами», например в Анголе, Афганистане и Иране, на Филиппинах и в Индонезии, а также на большей части территории Латинской Америки. Президент Ганы Нкруме был свергнут из-за экономических интересов, и Запад дестабилизировал Конго по экономическим и политическим причинам.

Хотя подобные действия достигли своего пика в годы Холодной войны, они не прекратились и по сей день. Современным примером такой политики может служить программа США в Колумбии. Еще одним примером можно считать вовлеченность США в подавление партизанской борьбы в Минданао на Филиппинах — и это помимо вторжения в Афганистане и Ираке. Все эти интервенции носят «гегемонистский» характер. Во многих странах транснациональные корпорации используют свои частные армии, что делает их не только экономическими, но и крупными военными игроками.

В регионах, разоренных военными конфликтами, резко возрастает ввоз западных вооружений. Разжиганию войны в Конго, где на момент написания этих строк было убито более 4 миллионов человек (в основном гражданские лица), способствовали непрерывные поставки оружия извне. Такие действия представляют собой циничную и прибыльную форму интервенции. Затраты беднейших стран на покупку оружия не поддаются описанию, учитывая отвлеченные ресурсы, дезорганизацию производственной деятельности и прямые потери в людях — и снова гибнут по большей части мирные жители.

С момента падения коммунизма на территории бывшего Советского Союза быстро распространялись войны за выход из Союза. Поскольку они нарушают статус-кво — «дело обычное» — и не предлагают преимуществ Западу, стремление к независимости у борющихся сторон не вызывает озабоченности. При том, что США поддерживают (и даже разжигают) кровавые революции во многих странах с тем, чтобы устранить режимы, враждебные их собственным интересам, Запад поддерживает сохранение существующих государственных границ, заботясь о стабильности, необходимой для продвижения своих экономических интересов и политического влияния.

Когда произошла интервенция Запада в бывшую Югославию, она послужила ответом, продиктованным не только обеспокоенностью общественности войной, которая велась буквально на задних дворах, похожих на наши собственные дворики, но также и стратегическими интересами Запада на политическом и географическом стыке того, что обычно называется Западной Европой и арабским миром. (Насколько общеизвестным является тот факт, что в Косово сейчас располагается огромная военная база США с арендой на 99 лет?) Ситуация там резко отличалась от минимальной реакции Запада на ужасные гражданские войны, разрывающие на части пост-колониальную Африку. Судя по всему, эти события вызывают удивительно слабую реакцию на правительственном уровне. Предположительный анализ затрат и результатов показал, что интервенция не принесет выгоды, а посему не создалось заметного политического давления, способного привести к конкретным действиям.

Иногда и соседние государства преследуют свои собственные интересы в гражданских войнах, как, например, в Конго, где после смерти президента Мобуту соседние страны оказались вовлеченными в конфликт либо из-за того, что выступили против вооруженных группировок, представляющих угрозу их собственной безопасности, либо из-за претензий на обширные запасы полезных ископаемых в Конго.

В современной конфликтологии бурно обсуждается относительная важность «алчности» и «недовольства» в качестве поводов для войны. Гражданские войны или «беспорядки» могут возникать по целому ряду причин, которые можно разместить на воображаемой шкале где-то между алчностью и недовольством. Очень часто (если не всегда), наличествует некая почва — неравноправие или угнетение — в которую брошены семена войны. Для тех, кто является объектом агрессии и репрессий, свобода и справедливый доступ к необходимым элементам благосостояния, безусловно, насущная необходимость, и они могут прибегнуть к партизанской тактике, что иногда перерастает в гражданскую войну. В других ситуациях неудовлетворенность может выражаться в спорадических террористических актах в течение многих лет.

Ресурсы представляют собой классический пример военных интересов: необходимость (или желание) получить землю, алмазы, нефть или воду. По мере роста населения и жизненных стандартов, дефицит, по всей видимости, тоже возрастает, а вместе с ним, бесспорно, и вероятность конфликтов. Однако, археологические находки свидетельствуют, что наличие дефицита является результатом неравномерного распределения ресурсов внутри общества. Как выразился один антрополог (Брайан Фергюсон) «это скорее проблема политическая и экономическая, а не проблема избыточного количества людей и нехватки на всех». Печальная ирония заключается в том, что, если в «бедной» стране находят пригодные для экспорта ресурсы, то, скорее всего, эта находка приведет не к процветанию, а к тому, что страна превратится в объект яростного конфликта, а ее население будет нищать и дальше.

Нацеленные на обретение политического и экономического контроля неоколониальные войны можно рассматривать как войны алчности. И военно-промышленный комплекс, который наживается непосредственно на войне (а не на ее результате), руководствуется алчностью. Таким образом, нельзя предположить, что преимущественной целью участников войны всегда является только победа. Иногда они заинтересованы в том, чтобы война длилась. В Сьерра-Леоне и Уганде, например, многие из тех, кто участвовали в боях, получили финансовую прибыль либо за счет военных трофеев, либо за счет подконтрольной торговли и вступили в тайный сговор с тем, чтобы продолжить военные действия, дабы и дальше продолжать наживаться на войне.

В то же время, ресурсы и справедливый доступ к ним также создают почву для юридической озабоченности правительств и различных слоев населения. Наряду с нарушениями прав человека, творимых деспотичными правительствами и теми, кого правительства нанимают для управления своими народами, нищета во многих странах является поводом для истинного и глубокого недовольства. Те, кто стремится понять и выразить динамику угнетения, делают это через идеологические концепции и ведут «освободительные войны» под политическими знаменами. И хотя развитие отношений внутри группы и личные амбиции способны затуманивать чистоту их мотивов, а методы, используемые такими движениями, могут оказаться ничуть не лучше приемов, к которым прибегают в других войнах, все же можно заметить, что в основе происходящего лежат проблемы справедливости.

Хотя гражданские войны зачастую рассматривают и описывают как «войны национального самосознания», сами по себе этнические, культурные и религиозные расхождения не могут служить «причиной» войны, как это убедительно показано в нижеследующем комментарии по поводу возобновления конфликта с применением силы в Бурунди:

«Если этническая ненависть и послужила изначальным поводом к развязыванию войны в Бурунди, то это давно осталось в прошлом. Все началось в 1993 году, когда первый президент страны, этнический хуту, был вероломно убит взбунтовавшимися солдатами тутси. За этим последовали кровавые племенные побоища, но с того времени конфликт трансформировался в борьбу за власть с последующим контролем над смехотворно скудными ресурсами Бурунди. Некоторые из наиболее ужасающих актов жестокости были совершены хуту против других хуту. Большинство мятежников хуту сейчас сражаются против правительства, возглавляемого хуту».

В ряде случаев «идентичность» используется как объединяющий лозунг для амбициозных политиков; подчас это понятие реально способствует потере взаимопонимания, столкновению ценностных установок и отчуждению; а иногда дискриминация, неравноправие и насилие, взращенные на почве идентичности, могут создавать поводы для конфликта, предоставляющие растопку для тлеющего насилия или пожара войны.

В ситуациях резких и радикальных перемен с последующей потерей ранее существовавшей консолидирующей идентичности, а также наступлением политической и экономической нестабильности, создается в свою очередь возможность для того, чтобы демагоги, такие как Слободан Милошевич или Франьо Туджман, могли развязать войну в собственном стремлении к славе. Организация и активизация «этнических» войн в Югославии во имя освобождения от угнетения была достаточно оправданной. Остается открытым вопрос, насколько деспотичным был режим в Югославии по отношению к своим гражданам несербской национальности. Но судя по всему, можно с уверенностью сказать, что при наличии реальных причин для недовольства, относительно небольшие очаги негодования были намеренно раздуты в политических целях.

В своем ярком и тревожащем сборнике эссе «Культура лжи» (переведенном на английский в 1996 году) Дубравка Угрешич, рожденная югославкой, но затем самоопределившаяся как хорватка, описывает, как создается идентичность, и как ею манипулируют в политических целях. В одном из эссе она пишет о различных видах символического «китча», используемого для культивирования идентичности, опирающейся с одной стороны на социализм, а с другой стороны на национализм. Далее она объясняет более глубокую разницу:

«Социалистический государственный китч создавался в мирное время, в стране с простиравшимся перед ней будущим. Нынешний китч иной, это „пряничная культура“, ею, как сахарной глазурью, прикрывают ужасающую реальность войны».

О войнах на Балканах принято говорить как о «Войнах по соседству», но для британцев самой близкой к дому войной, поскольку она (с правовой точки зрения) ведется непосредственно дома, является война в Северной Ирландии. Эта война также была обусловлена реальными поводами для недовольства, но в очередной раз трудно поверить в то, что эти причины конфликта нельзя было разрешить также продуктивно, но другими методами, и без ужасающих последствий затяжного межобщинного насилия.

Как это ни парадоксально, правительство Великобритании, наряду с громогласной поддержкой бомбежек Сербии, ратовало за продолжение мирного процесса в Северной Ирландии. В данном случае было решено, что для блага всех проживающих в Северной Ирландии необходимо включить в диалог «боевиков» и вовлечь их в политические процессы, направленные на достижение мира. Это было отважное решение, получившее подтверждение в ходе медленного и тернистого, но тем не менее обнадеживающего прогресса, достигнутого с того момента — большего, чем за многие годы силового подавления.

Существуют ли такие причины, по которым государства могут вступать в войну с другими государствами с достаточными на то основаниями? Возможно, в ответе на этот вопрос нам помогут категории внутригосударственных войн, которые предлагает наша исходная типология. Военные действия, в значительной мере обусловленные своекорыстием и алчностью, которые мы описывали ранее, можно поставить в один ряд с «фракционной» категорией. Зачастую, однако, им находят оправдание на идеологической почве, и, в самом деле, трудно и, пожалуй, неразумно отделять поступки от мировоззрения тех, кто содействовал этим поступкам и одобрял их. Категории идентичности, автономии и контроля для внутренних войн легко можно перенести на войны межгосударственные. Де-юре государства имеют право не подвергаться вмешательству и защищать свою независимость. На практике, однако, это право все чаще ставится под сомнение и признается «относительным», как убедительно продемонстрировали последние войны, войны, которые (помимо прочих причин) велись якобы для защиты прав народов, живущих в этих странах.

Многие искренне возразят, что государственные границы не есть нечто священное и неприкосновенное, и что если внутри них творятся ужасные вещи, «нужно что-то предпринять». Действующее международное право утверждает, что для государства неприемлемо принимать решение об объявлении войны против другого государства, за исключением случаев, когда имеет место вторжение или готовится нападение. Понятие «готовится» также само по себе относительно и открыто для интерпретаций (и, как мы уже видели — для злоумышленного использования). Во время Второй мировой войны сражения, вне всякого сомнения, шли по причинам безопасности, но кроме того — и по идеологическим причинам, во имя предотвращения экспансии режима, вызывающего возражения как практического, так и морального характера.

В общих чертах, следовательно, мы можем сказать, что причины для войн бывают справедливые и несправедливые, и что они часто перемешиваются. Краткий обзор причин, по которым велись войны за последнюю половину века, предполагают, что преимущественную роль в их развязывании сыграли корыстные интересы того или иного рода. Политики приводят иные причины для своих аудиторий.

Еще один завершающий, но важный момент, прежде чем я перейду к мотивам военных деятелей: террористические акты могут быть элементами внутригосударственного насилия. Они могут обретать также международный масштаб и быть нацеленными на государства как извне, так и изнутри. Терроризм такого рода не входит в нашу типологию и даже в наше определение войны, но он, несомненно, представляет собой вид военных действий, пересекающих государственные границы. Хотя к терроризму можно относиться как к фракционной деятельности, его мотивация, по всей видимости, носит идеологический характер, а также тесно связана с концепцией идентичности и оскорбленным чувством собственного достоинства.

Социальные антропологи скажут вам, что чувство собственного достоинства — гораздо более сильный мотивационный фактор в «традиционных», а не в «современных» культурах. Принято считать, что в то время как западная идентичность строится в основном на материальной основе, в других культурах гораздо больший упор делается на понятия уважения и чести. Восстанавливая в памяти события последних лет, я прихожу к убеждению, что нам необходимо воспринимать это гораздо более серьезно.

Военные деятели и их мотивации

Согласно последним исследованиям, решения о начале войны принимаются политическими деятелями, и именно они наиболее активны в поисках оправданий для подобных решений. В «Зарождении войны» Брайан Фергюсон утверждает, что элиты используют в своих интересах тот факт, что сильное чувство групповой идентичности стимулирует настроения коллективной травмы и жажду коллективного возмездия, они развязывают войну, преследуя собственные интересы, зачастую используя людей из маргинальных слоев общества для того, чтобы сражаться вместо себя самих: «В большинстве случаев, — не в каждом отдельно взятом, — решение вести военные действия включает в себя преследование практического своекорыстного интереса тех, кто, собственно, и принимает решение… Лидеры благосклонно относятся к войне потому, что война благосклонно относится к лидерам». В действительности получается так, что они ввергают нас в войну, исходя из своих собственных соображений.

Вместе с тем, лидеры далеко не всемогущи, и события обладают собственной движущей силой. Историки, например, описывали, как в преддверии первой мировой войны правителей подхватил ход событий, динамика войны засосала их и захлопнула ловушку. Иногда они сами подставляют себя своими собственными предыдущими решениями и заявлениями и, таким образом, оказываются вовлеченными в войну достаточно случайно, из-за того, что не оставили себе пути назад (такого, за который не было бы стыдно). Вслед за этим идет презентация причин и следствий — подобно тому, как Тони Блэр непрестанно модифицировал свои аргументы в пользу поддержки войны Джорджа Буша в Ираке, в отчаянной попытке оправдать не имеющее оправдания. Много слов было сказано об отношениях Джорджа Буша младшего со своим отцом и желании одного завершить дело, не законченное другим.

Мы можем констатировать, что Тони Блэр, будучи однажды пойманным в «братские» отношения с президентом США, уже не мог из них вырваться, как, вполне возможно, ни старался впоследствии. Также ему было бы чрезвычайно трудно выйти за рамки образа «принципиального человека, готового к борьбе», разве только при условии ухода со своего поста. С самого начала было ясно, что США полны решимости вступить в войну, и что было бы в высшей степени сложно противостоять инерции милитаризованного мышления (несмотря на обеспокоенность британского военного руководства вопросом законности этой войны).

Судя по всему, втягивание собственных стран в войну оказывает странный эффект на популярность лидеров. Фолклендская война послужила восстановлению популярности Маргарет Тэтчер. В кризисные времена потребность людей в обеспечении безопасности должна быть сфокусирована на ком-то. Поскольку лица, ответственные за кризис, одновременно являются единственными, кто обладает необходимой властью и авторитетом, самым парадоксальным образом именно на них и приходится полагаться, и зачастую выглядящие столь непривлекательно в мирное время качества, внезапно оказываются желательными сильными сторонами.

Очевидно, что возможность примерить на себя такую роль выглядит весьма привлекательно для тех, кому нравится руководить. И, по-видимому, приверженность Тони Блэра сознанию собственной важности и созданию коалиций сыграли ведущую роль в его решении строго придерживаться курса США и президента Буша, вопреки пожеланиям собственного народа и основных союзников в Европе. Праведное негодование тоже приятная эмоция, а наличие внешнего врага творит чудеса с самооценкой, вместе с тем, кстати, отвлекая внимание от всего, что может показаться неудовлетворительным дома.

Томас Мертон утверждал, что те, кто развязывает войны, поступают так из-за глубокой психологической расположенности к этому:

«[Война] … представляет собой приостановление действия разума. Это одновременно и опасно, и служит источником неимоверной притягательности. … Ужасная опасность войны заключается не столько в использовании силы, когда разум терпит поражение, сколько в том, что разум заранее бессознательно блокирует себя для того, чтобы он получал возможность потерпеть поражение, и для того, чтобы применение силы стало неизбежным».

И пусть я не согласна с утверждением, что все войны можно свести к такому глубокому и всепоглощающему психологическому влечению, я убеждена, что оно играет определенную роль, по крайней мере, в некоторых случаях.

Я не хотела бы предположить, что люди, ввергающие свои страны в войны, — даже в те, которые, по общему мнению, совершенно не нужны, — более склонны к злодейству и к порокам, чем все прочие: просто они достигли такого положения в системе государственной власти, где их слабые стороны стали общественно опасны. Я полагаю, что они убеждают самих себя в собственной правоте, что они верят, хотя бы до некоторой степени, в тот миф, который сами и стремятся увековечить. Несомненно, у них имеется некая уверенность в выгодах, кои может принести им собственное главенство. Не буду я также настаивать на том, что они полностью осознают ошибочность своих аргументов. Я прекрасно помню, как в детстве врала родителям, и какое болезненное негодование испытывала, будучи уличенной в нечестности, и как изобретала все новые и новые аргументы, чтобы убедить их и себя. В моем понимании, это общечеловеческий опыт. Но он чреват серьезными последствиями, когда такое представление разыгрывается на мировой сцене.

Личные побудительные мотивы и взаиморасположение лидеров может сослужить как хорошую, так и дурную службу. Говорят, что взаимная симпатия между Рональдом Рейганом и Михаилом Горбачевым (более того — между Михаилом Горбачевым и Маргарет Тэтчер), как бы невероятно это ни звучало, внесла решающий вклад в достижение политического ослабления международной напряженности. По мнению некоторых, тот факт, что сын Веллупилаи Прабхакарана приближался к призывному возрасту, повлиял на решение о прекращении огня в гражданской войне на Шри Ланке, принятое лидером «Тигров освобождения Тамил-Илама». Личные интересы политиков, их карьерные запросы и желание произвести яркое впечатление в обществе, а также их убеждения, способности и здравый смысл играют жизненно важную роль в создании и разворачивании событий.

И хотя я полагаю важным признание огромного влияния личного мышления и поведения лидеров на течение событий, я бы не хотела высказывать предположение, что они действуют в вакууме, обладая всей властью и беря на себя всю ответственность. Все те, кто работает с ними, консультирует, поддерживает и лоббирует или же те, кто оказывается не в состоянии противостоять им — все они являются соучастниками в делах лидеров. И все они действуют в рамках существующих систем и культур. Я рассмотрю эти более широкие механизмы и влияния в главе 3.

«Гуманитарные поводы» для войны наиболее заманчивы, но опыт показывает, что именно они обычно являются прикрытием для гегемонистских устремлений и там, где эти интересы ослаблены, интервенция бывает незначительной или отсутствует вовсе. И не нужно быть заядлым циником, чтобы прийти к выводу о том, что в широком историческом контексте решения о начале войны (будь то гражданской или международной) обычно не опираются на чистый альтруизм и борьбу между «положительными» и «отрицательными» персонажами. Они, скорее, демонстрируют борьбу за власть, ведущуюся с переменным успехом между одной могущественной державой или одной группировкой или другой, при этом «обычные люди» втянуты в процесс как простые солдаты или становятся жертвами насилия, числящимися как потери среди гражданского населения.

Существуют проблемы справедливости, прав человека и самоопределения, которые мы в большинстве своем считаем достойными того, чтобы бороться за них или защищать их. В мире встречается также множество ситуаций, которые — вполне справедливо — вызывают у нас негодование и сочувствие. Все они призывают нас к действию. В подавляющем большинстве случаев внешний мир либо не предпринимает никаких действий, либо делает незначительные шаги. Например, не так давно Криса Паттена, комиссара по внешним связям Еврокомиссии, спросили в радиоинтервью, что следует сделать с Бирмой, где Аун Сан Су Чжи содержится под домашним арестом без суда и следствия за ее демократическую деятельность, а многие из ее последователей убиты. Его ответ, в сущности, сводился к утверждению, что мы не можем вмешиваться везде, где нарушения прав человека и деспотизм выходят из под контроля. Война в Восточном Тиморе длилась десятилетиями, прежде чем «международное сообщество» решило вмешаться. Война в Конго унесла три миллиона жизней, пока мир взирал на происходящее — или отворачивался от него.

Вопрос, что можно или следует предпринимать в таких ситуациях, также будет обсуждаться в главе 5. Здесь же достаточно отметить, что пассивность и выступления против насилия не являются единственными возможностями. В бессчетном количестве ситуаций всех видов и на разных уровнях изменения имели место благодаря общественной и политической деятельности. Иногда разительные перемены наступают с удивительной скоростью, в других случаях на это уходит много времени, причем события по многу раз поворачиваются вспять. Именно так зачастую и происходят изменения — включая «смену режима». Даже хватка тиранов ослабевает. Доказательством тому служит пример Латинской Америки, пусть даже она и по сей день остается регионом неспокойным и страдающим от нищеты. Возьмем Южную Африку, где массовое движение гражданского неповиновения в городах и поселках оказало существенное влияние на преодоление апартеида. Несмотря на то, что всевозможные невоенные и ненасильственные альтернативы будут рассмотрены в книге позже, я тем временем проиллюстрирую второе из ложных допущений, на которых базируется военный миф, обратив особое внимание на ситуацию, в которой не были исчерпаны даже наиболее очевидные альтернативы.

«Исчерпанные альтернативы»: ситуация в Косово

Как я утверждала в первой главе, гегемонистские войны в Афганистане и Ираке велись не ради справедливых причин, хотя их и представляли как «войны гуманитарные». Не были они и самым последним средством для разрешения ситуации. Однако аргументация в их пользу подкреплялась постоянными ссылками на войну в Косово, которая приводилась в качестве примера надлежащего использования военной мощи. В то время мы полагали, что это была война как «крайнее средство». По этой причине она остается ключевым элементом в полемике на Западе, ярким примером военного мифа в действии. Более того, трудно опровергнуть заявление, что «все прочее было испробовано», а именно доказать его несостоятельность иначе, нежели продемонстрировав в деталях, что же еще можно было попробовать сделать в том конкретном случае. Исходя их этих двух причин, я займусь данной проблемой, взяв войну в Косово в качестве типичного примера, и проанализирую его в подробностях. Хотя основное внимание будет сосредоточено на изучении того, что еще могло быть сделано, я начну с общего взгляда на правомерность заявленной цели войны, а закончу обзором ее результатов.

Эта война, подобно тем, что последовали за нею, была заявлена как война гуманитарная. Пропаганда велась довольно искусно и, за некоторыми исключениями, как во время войны, так и после нее, мало что было сделано в противопоставление этой пропаганде. Нам надолго врезались в память эти бесконечные, ужасающие картины отчаявшихся людей, старых и молодых, бредущих в страхе по плохим дорогам, в попытке избежать гибели в собственных квартирах и деревнях. Большинство будет помнить эти картины как причину ввода войска НАТО в Сербию, а не как один из непосредственных результатов этой войны (а ведь в действительности дело обстояло именно так). Известно, что многие отставные министры и военные предостерегали против войны в Косово, предсказывая, что планируемые действия НАТО не предотвратят, а наоборот спровоцируют кровавые бесчинства в широких масштабах. Почему же тогда война началась?

Представляется справедливым предположить, что необходимость предпринять реальные шаги послужила приоритетным фактором после всех нападок, обрушившихся на Запад за его замедленную реакцию на предшествующие войны на территории того, что когда-то было Югославией. Дейтонские соглашения положили им конец, пусть ненадежный и неудовлетворительный. И поскольку Слободан Милошевич был необходим для достижения этих соглашений, его положение укрепилось благодаря им, а ситуация в Косово так и осталась неразрешенной. Пренебрежение мнением Запада со стороны Милошевича сделало его продолжающуюся деятельность докучной, не только из-за его политики относительно Косово, но и по более широкому спектру политических вопросов. При том, что во многих частях света диктаторы процветают, терпеть такого человека у власти в Европе было неприемлемо.

Угнетение албанского населения в Косово было реальным и жестоким. Легко (и справедливо) было предположить, что ситуация неприемлема, и изложить доводы в пользу того, что имеется убедительный мотив для интервенции определенного рода. Однако, утверждение, что такое действие было предпринято как крайнее средство, не соответствовало действительности, и само по себе основывалось на двух ложных посылках. Согласно первой из них, все прочие меры были испробованы, согласно второй — все другие попытки решить проблему неоспоримо доказали невозможность добиться успеха и каким-то образом оказалось, что продолжать действовать в том же направлении было бесполезно. На самом деле сделано было очень немногое, причем делалось все с запозданием, плохо и неискренне. Поскольку этой войне отводится такая ключевая роль в оправдании последующих западных «интервенций» (слово само по себе недвусмысленно намекает на некие предположения), я проанализирую события, составившие кульминацию этой Натовской войны, и выделю некоторые из них, которые могли бы быть предприняты на каждом этапе с тем, чтобы перенаправить ситуацию в иное русло. Кризис, завершившийся бомбовыми ударами НАТО, смертями и разрушениями, изгнанием более миллиона албанцев из их домов и с их земли, назревал в течение более десяти лет. Слободан Милошевич пришел к власти во время крупного переворота после падения коммунизма, когда политика и национальное самосознание подвергались пересмотру. С 1974 года Косово было автономным регионом с самоуправлением в составе Югославии. Регион, однако, был доведен до нищеты, и лучшие рабочие места шли, по большей части, к представителям меньшинств — сербам и черногорцам. В 80-е годы нестабильность в регионе нарастала, и в 1989 году Милошевич использовал сложившуюся ситуацию для укрепления собственной политической позиции как националиста и защитника сербов, упразднив автономию Косово. Шаг за шагом были закрыты независимые институты Косово, албанцев убирали со всех властных постов, в общем и целом более 70% албанцев были уволены.

В ответ албанское население Косово под руководством Ибрагима Ругова начало широкомасштабную кампанию ненасильственного сопротивления, организуя «параллельные институты», открывая собственные школы и больницы. Вдобавок, были организованы многочисленные манифестации, хотя к середине 90-х годов публичные акции пошли на спад.

Что же можно было сделать на этом этапе?

Оказать поддержку ненасильственной кампании на всех уровнях; организовать акции солидарности по всему миру; проявить межправительственное внимание к ситуации с правами человека и к необходимости развития в Косово.

Побудить сербское правительство восстановить права албанцев и других маргинализированных групп населения в Косово и заново обсудить конституциональный статус Косово.

Вести диалог на всех уровнях, включая политическое руководство.

Исследовать новые формы политических и конституционных отношений с тем, чтобы преодолеть тупик по вопросу суверенитета.

Установить более прочные связи между активистами борьбы за мир и права человека «непосредственно в Сербии» и в Косово.

Во всех переговорах и соглашениях, касающихся распада бывшей Югославии неуклонно придерживаться регионального подхода.

Нарушения прав человека по отношению к большинству албанского населения и к некоторым иным не-сербским меньшинствам, наряду с созданием параллельных структур и другими видами сопротивления, продолжались в бывшей Югославии на протяжении всей войны, начавшейся в 1991 году и официально закончившейся в 1995 году Дейтонскими соглашениями. На момент заключения этого соглашения не были предприняты меры по решению конфликта в Косова путем восстановления там прав человека и демократии. Хотя, как мы уже видели, это молчаливое признание укрепило власть Слободана Милошевича, которого западные правительства использовали для того, чтобы заставить Радована Караджича подписать соглашение, Сербия впоследствии превратилась в «государство-парию» и понесла экономическое и политическое наказание. При наличии собственного огромного числа беженцев из Хорватии и Боснии и массовой безработице Сербия столкнулась с огромными трудностями, принесшими бесчисленные страдания ее народу. Несмотря на героические усилия движений за мир и демократию, процессы обретения прав человека и демократии в Сербии подвергались постоянным нападкам, и ситуация в Косово продолжала ухудшаться.

Что же можно было сделать на этом этапе?

• Стимулировать демократизацию и децентрализацию в Сербии.

• Поддерживать организации «гражданского общества» во всех частях Сербии, работающие на благо мира и демократии.

• Поддерживать продолжающееся ненасильственное движение в Косово.

• Развивать диалог между ненасильственным движением в Косово и оппозиционным движением в Сербии.

• Всячески способствовать внутриэтническому диалогу на уровне народных масс и среди лидеров среднего уровня.

• Создавать экономические и политические побудительные мотивы для всех партий для достижения мирового соглашения.

• Обеспечить уважение и поддержку потенциального посредничества России, предпринятого в попытке убедить президента Сербии ввести реформы, обуздать свои вооруженные подразделения и допустить контроль за соблюдением прав человека.

• Соблюдать последовательный региональный подход при проведении всех переговоров и заключении всех соглашений, связанных с распадом бывшей Югославии.

• Согласовывать политическую деятельность, связанную с ситуацией в Косово, и переговоры касательно соглашения о будущем статусе региона с Дейтонскими соглашениями.

По мере активизации нарушений прав человека, кампания ненасильственных действий и ее лидеры испытывали все усиливающее давление, требовавшее оставить ненасильственное сопротивление в пользу вооруженной борьбы. Провал попыток со стороны Запада поддержать Ибрагима Ругова и его сторонников привел к созданию ситуации, в которой косовские албанцы могли утверждать, что ненасильственные действия провалились и прийти к выводу, что только насилие может обеспечить им требуемое внимание. В 1996 году была сформирована Армия освобождения Косово (АОК), что привело к раскручиванию спирали насилия, когда в ответ на убийства сербских полицейских и бойцов народного ополчения руками АОК наносились массовые удары по албанцам. После долгих лет предупреждений и игнорирования, по мере эскалации нападений на деревни, сопровождавшихся многими печально знаменитыми чудовищными преступлениями, а также менее масштабными актами мести и запугивания, международное внимание к происходящему обострилось. Сербское правительство дало разрешение на ввод в Косово «контрольной миссии» ОБСЕ (Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе) по контролю за соблюдением прав человека. Предполагалось, что прибудут две тысячи человек. На самом деле, было послано меньше 1300. И то, большая их часть прибыла с запозданием. Даже эта относительно немногочисленная группа наблюдателей разительно изменила ситуацию к лучшему, и, хотя бесчинства все-таки продолжались, они были уже далеко не такими многочисленными. Таким образом, вполне логичным представляется вывод, что, если бы было послано достаточное количество наблюдателей, и если бы они были хорошо подготовлены к выполнению своей задач (тогда как они оказались практически совсем не готовы), они могли бы сыграть важную роль в прекращении убийств.

Что же можно было сделать на этом этапе?

• Незамедлительно отправить полный состав наблюдателей с надлежащей квалификацией и подготовкой, будь то от ООН или ОБСЕ; обеспечить им профессиональные консультации и безоговорочную поддержку в области логистики и позволить им выполнять свою работу.

• Создать площадку для серьезных обсуждений и переговоров на всех уровнях и обеспечить согласованную международную поддержку для мирного промежуточного урегулирования конфликта: некий «модус вивенди», который обеспечил бы защиту прав человека, а также дальнейшее продвижение процесса по обсуждению конституционного вопроса.

• Предоставить ООН право действовать в качестве посредника и использовать «добрые услуги» России.

• Со всей определенностью заявить, что главная проблема — права человека, а не всеобщая враждебность по отношению к сербам или нежелание принять во внимание их интересы.

Вместо этого «контрольная миссия» ОБСЕ была неожиданно выведена из региона, установлены крайние сроки, и во время переговоров в Рамбуйе «международное сообщество» внезапно изменило позицию, впервые представив на обсуждение возможность разделения в соответствии с конституцией. Это было сделано с тем, чтобы убедить албанских косоваров принять участие в переговорах. Это означало, что Слободана Милошевича попросили «под дулом пистолета» согласиться с радикально новым предложением, к которому его электорат был совершенно не готов. Когда он отказался подписать предложенное ему соглашение, было объявлено, причем без обсуждения в ООН, что не осталось никакого иного выхода, кроме как предпринять наступление силами НАТО.

Для событий на территории бывшей Югославии не существовало легких решений. Мы не можем сказать: «Вот если бы то-то и то-то было сделано, тогда все было бы хорошо». Тем не менее, мы можем сказать, что имелись конструктивные обстоятельства, которые могли бы быть использованы, при условии наличия доброй воли и ресурсов, и что на разных этапах были допущены ошибки, обусловленные господствующими интересами Запада и нехваткой ясного подхода, недостатком уважения к местному населению, а также отсутствием серьезного анализа возможных последствий «военных решений». В данной ситуации, впрочем так же, как и всегда, слепая, ни на чем не основанная вера в то, что, мягко выражаясь, можно назвать «силовым решением», объединилась с нехваткой приверженности к невоенным действиям, к тому моменту в значительной степени находившимся в рамках компетенции правительств.

Уровень усилий, которые вкладывались в поиски решений для проблем в Косово посредством невоенных действий — иными словами, удивительно низкий уровень — не был таким уж необычным. Ситуация складывалась весьма типичная. Там, где, в конце концов, корыстные интересы или давление со стороны общественности требуют хоть каких-то действий, по всей видимости, выбор делается в пользу военных «решений». Это в свою очередь означает, что потенциальный арсенал невоенных ответных действий остается по большей части слаборазвитым. Война может быть хорошим методом для того, чтобы победить врага (при условии, что победитель — вы), но она остается в высшей степени неэффективным методом достижения мира, как я постараюсь сейчас доказать, анализируя третье допущение военного мифа, а именно, что война является действенным способом достижения хороших результатов во имя хороших целей.

Эффективность войны во благо

Давайте сначала взглянем на итоги войны НАТО в Косове. Как и предупреждали разнообразные военные эксперты, насилие против албанцев в Косово не прекратилось, но существенно возросло, и начался ужасающий массовый исход населения. Погибали представители гражданского населения всех этнических групп.

Был нанесен серьезный ущерб инфраструктуре Косово и остальной части Сербии, химическое загрязнение и радиация от обедненного урана из боеголовок отравили регион, смертоносные кассетные бомбы засорили землю, и все надежды на межэтническое мирное сосуществование в Косово были отложены на десятки лет в будущее. Ненависть, порожденная тем, что сотворили сербское ополчение и действия НАТО, была такой, что возможности для межэтнической толерантности были практически уничтожены. Албанское население, увидев, что его стремление к отделению получило поддержку, более не склонно было продолжать существование в единых с Сербией рамках, а потребовало полной государственности. Этнические меньшинства и толерантные албанцы были запуганы и убиты.

Большинство сербов вынудили бежать, а те, кто остались, могли продолжать жить на прежних местах только под защитой международных сил, не имея возможности выйти за пределы своих анклавов.

Да и как могло быть иначе? В конечном итоге международные действия поощряли насилие, и это был их выбор. Как можно было ожидать, что, после того, как «международное сообщество» сделало сербов врагами албанского населения Косово, албанцы не начнут обращаться с ними точно так же? Я была в Приштине как раз тогда, когда проходили широкомасштабные и бурные демонстрации из-за того, что один из бывших бойцов АОК был привлечен к суду за преступления, совершенные во время войны или после нее. Люди были в ярости. Они говорили: «мы были вашими союзниками во время войны. А теперь с нашими лидерами обращаются как с преступниками». В очередной раз война самым очевидным образом провозгласила и приумножила агрессивное поведение, которое само по себе не имеет ничего общего с миром и его нормами.

Тем временем, местный потенциал самостоятельного экономического развития был серьезно подорван подавляющим международным присутствием в Косово, как военным, так и гуманитарным, поглотившим квалифицированные кадры для выполнения неквалифицированных работ. Местная экономика, и без того слабенькая, была разрушена, и на ее место пришла «черная» экономика, изворотливая и спекулятивная. (Как ни парадоксально, лица, задействованные в незаконных и беспринципных торговых сделках, не знают этнических границ, но работают вместе на удивление эффективно.) Основная часть населения утратила все иллюзии и запугана. Мало кто осмеливается выступать против новой тирании тех, кто пришел к власти через войну, или тех, кто использовал социальное, политическое и экономическое затишье, вызванное ею, для того, чтобы создать свои собственные одиозные империи. Регион ничуть не ближе к демократическому плюрализму, чем был когда-либо и, подобно Боснии, возлагает надежды на вооруженные силы для поддержания хрупкой стабильности на годы вперед. И хотя суммарное международное присутствие понемногу сокращается, это происходит в основном благодаря тому, что фонды и персонал переводят в недавно разоренные войной страны — в Афганистан и Ирак.

НАТО легко было сказать «мы одержали победу», точно так же, как высказался и Джордж Буш-мл., когда объявил об окончании основных военных действий в Ираке. Но военная победа (в обоих случаях над «врагами», неспособными к активному военному сопротивлению) отнюдь не свидетельствует о достижении всего того хорошего, что было заявлено в качестве оправдания войны. Смена режима произошла, но достигнут ли мир? Пришел ли конец этническим чисткам? Добились ли мы этнического сосуществования и плюралистической демократии?

Можно ли рассматривать итоги войны в Косово как исключение? Какие результаты можно считать достаточным оправданием военных действий, если таковые вообще возможны? Войну обычно «продают» под тем или иным соусом, тайно или явно, чаще всего утверждая, что она несет мир.

Чтобы посмотреть каков ее коэффициент полезного действия в этом аспекте, нам потребуется рабочее определение. Будет полезно разделить его на две части: «негативный мир», или отсутствие боевых действий, и «позитивный мир». Последний я бы определила как состояние дел, при котором удовлетворяются основные гуманитарные потребности населения — как физические, так и умственные, при этом существует политическая свобода для всех и справедливая доля участия в управлении, ответственности и благосостоянии. При этом наличествуют уважение и забота, которые находят отражение в законодательстве, государственных системах и поведении, и которые предоставляют возможность для конструктивного решения конфликтов. Поводы для войны, обусловленные «безопасностью», которые мы уже обсудили, соответствуют концепции «негативного мира», а «необходимость освобождения народа от диктатуры» соотносятся с концепцией «мира позитивного». Насколько эффективной может быть война, если рассмотреть ее с этой точки зрения?

Прежде всего, трудно со всей определенностью предсказать военные итоги войны — победу или поражение — что, по правде говоря, и есть непременное условие определения ее действенности. Эти итоги зависят от той относительной мощи, с которой одна сторона способна наносить ущерб посредством разнообразных насильственных действий, а другая — способна противостоять насилию, но в это уравнение привносятся и многие другие факторы. Гитлер мог бы выиграть Вторую мировую войну, и тогда миллионы жизней были бы принесены в жертву напрасно. Появление новых «игроков» и иные факторы могут изменить соотношение сил в ходе развития динамики войны. Могут появиться новые победоносные виды вооружений. И хотя в некоторых случаях, такие события могут сыграть решающую роль, тем не менее, превосходящей огневой силе может с успехом противостоять упорство сопротивляющейся стороны. Кто мог предвидеть поражение США во Вьетнаме? (И я пишу это в тот момент, когда начинают проводить параллели между Вьетнамом и Ираком.)