Бесплатный фрагмент - Перекрёстки

КНИГА ПЕРВАЯ

От автора

У меня не было особенной надобности писать эту повесть. Жизнь кончается. С оставшимися силами, я знаю, ничего уже сделать невозможно. Но у меня есть внуки и правнуки, и я хотел показать им, что и в 93 года нужно не просто ждать смерти, а своими мыслями, своими действиями уходить от неё подальше каждый день, каждый час, каждую минуту держать её от себя на почтительном расстоянии! И в последние минуты с дерзкой улыбкой и сарказмом смотреть ей в глаза, даже в том случае, если ты окончательно ослеп! — Смотреть духовным зрением!

Книга написана по отрывочным воспоминаниям, почти ослепшего бывшего белого офицера, умирающего в тюрьме. По своим жизненным впечатлениям и по своим взглядам на жизнь, очень часто спорящим с общепризнанной точкой зрения сиюминутной формации, и в общественном мнении, и в официальном политическом направлению властей. Это лично моя точка зрения, если так будет удобно, то — фэнтези, не претендующая на железную букву истории.

Я прошу Бога, чтоб дал мне ещё несколько месяцев жизни, чтобы написать продолжение — вторую книгу.

Эту книгу я посвящаю своим внукам — Марине Савченко, Богдану Колосу и Даниилу Колосу, правнукам — Верочке Савченко и Ростику Люлько.

Н. Колос

Глава 1-я. СОН НА ПАСЕКЕ

Двурогий молодой Месяц, чуть запыхался на своём участке небосвода, гоняясь за красивыми, им же околдованными и подкрашенными в серебряный цвет тучками, и… не поймав ни одну, печально ушёл в своё, приготовленное Богом Стойло. Месяцу обидно!

Ведь ещё немножечко дней и он превратится в круглую, пусть не глупую, Луну, такого же женского рода как и сами Тучки, и будет сложно, не нарушая извечный Божий уклад, решать гендерные вопросы.

Уходя, он бросил печальный взгляд на клочок Земли, освещаемый им в настоящее время. Там было всё в порядке. — То там, то сям стояли ульи, а в ульях пчёлы очень мирно набирались сил для завтрашних трудовых дел.

Стояли и строения подобные ульям, но гораздо крупнее в размерах. Их называли домами. В основном, они тоже не пустые.

Но, пчёлы — не дураки! … И они, не дожидаясь восхода Луны, еще при заходе Солнца закупорили лотки, чтоб не пробрался назойливый и опасный шершень, легли чуть подремать до четырёх часов утра, оставив на часах ленивых и прожорливых трутней. На трутней надежды мало, но хоть что-то в небрачный сезон должны же делать. — Не только мёд кушать!

В больших домах тоже встречались не дураки, и набирались сил до восхода Солнца, чтобы пахать свою ежедневную ниву на радость дальних и ближних… по духу и пониманию.

Костёр давно прогорел, оставив побелевшую золу. Только кое-где при дыхании ветра вспыхивали еле заметным пламенем ещё живые, не съевшие сами себя, огоньки.

Над костром, на треноге, висел увесистый чугунный, видавший виды, казанок с остатками смачного сваренного на сале кулеша. В сторонке на грубо сработанной деревянной лавке одна в одной стояли ещё немытые глиняные миски, и рядом, тоже немытые деревянные ложки.

Едоки кулеша — пасечники, за своими дедовскими байками, увлеклись темой и так, сидя опустив голову на колени, задремали. Как-то случилось, что задремали одновременно!

Кое-кто из дедов, поочерёдно, вроде и открывал глаза, и видел даже какое-то марево, но то марево было такое липкое, а веки такие тяжёлые, что тут же закрывались, погружаясь в глухую дрёму.

А над окружением пасеки, над роскошными полями, пшеницы и овса, да ароматами лета висели две тучи — одна чуть пониже, другая — чуть повыше.

На нижней тучке Ангелята и Дьяволята, по случаю своего несовершеннолетия, пока не очень разбирающиеся в идеологическом противоречии их духовных отцов, со счастливыми рожицами, хоть и отличающимися друг от друга, играли вместе в лапту. Пройдёт какое-то время и они нравственно подкованные, каждые в своём стиле, и сравнявшись внешне, спустятся со своих туч в Земной Мир.

Если бы был жив Максим Горький, то сказал бы — «Уйдут в Люди».

И там уже — «В Людях», возглавят группы пассионариев, чтобы формировать Добро и Зло, взаимно уничтожая друг друга, и втягивая в свои ряды — массы. Тоже для уничтожения друг друга! — Что делать?! — Пассивный ноль — самое стабильное состояние материи. — Кажущееся!!!

Повыше, на более устойчивой и поплотнее туче сидели старшие наставники и духовные отцы ангелят и дьяволят, и готовились вести то ли не предназначавшуюся к любым событиям беседу, то ли решали извечные мировые вопросы.

Вопросов было много, разноречий к каждому вопросу тоже много. Поэтому они пока сидели молча и прокручивали в сознании, каждый в своём духе, и в своём понимании, предполагаемые последствия действий, ими совершённых.

Для удобства, чтоб не спугнуть ситуацию, не станем выяснять кто они и будем называть их Первый и Второй.

Это был единственный случай, когда действия предпочтительней согласовывать, хотя каждый из них до сих пор только вставлял друг другу, как сказали бы на Земле, палки в колёса. Если один разводил огонь, то другой организовывал ливень, чтобы огонь погасить — и… наоборот.

Но так казалось земным обитателям. На самом деле — работал заложенный в их сущность основной регулятор. — Если где-то сильно разгоралось, то включался своеобразный кран с водой.

Если рассмотреть любую ситуацию поглубже — в основном они тянули воз к единой цели, каждый по своим возможностям и понятиям.

Недаром существует постулат: «Все имеет своё начало и свой неизбежный конец»! — Значит воз они тянули, или к концу устаревшего начала, то есть — к неизбежному концу, или к новому, может быть, даже им неизвестному началу!

Молчание затянулось и пришло время, когда оно становилось неуклюжим. Нужен был хоть какой, но согласованный вердикт.

Несмотря на то, что они участвовали на практике в общем деле, быть безучастными соседями друг к другу и находиться рядом, продолжительное время не могли. Каждый был на разной стороне баррикад, или вернее — на разной стороне одной и той же медали.

Стараясь победить друг друга, они понимали, что таким победным актом побеждают и самого себя, добавляя силы друг другу. И так могло продолжаться вечно! — Могло ли?! — Ведь она, в общем-то, Жизнь! Если Она Жизнь… а не голограмма!

Второй, очень красивый и талантливый, как с выгравированной мускулатурой, просматриваемой сквозь одежду, в чёрной, расшитой золотыми нитями мантии, достал из кармана курительную трубку и кисет.

Кисет был набит самосадом и на нём красовалась очень искусная вышивка в стиле: «Возвращайся — жду!». Такие кисеты дарили на Земле девушки своим избранникам, идущим на рекрутскую службу. Казалось странным, что он имеет такой кисет. — Он и земная девушка! По идее — никакой связи! В натуре — всё, что угодно!

В Мире, что мчится в преисподнюю — всё может быть! Первый это отметил про себя, но ничего не сказал, придерживаясь не только правил, но и индивидуального чувства этики.

Второй — не торопясь набил трубку табаком, тщательно разминая и принюхиваясь к каждому табачному листу, потом поместил её над головой. Там появилось что-то похожее на рога и послышалось небольшое шипение от электрического разряда, а из трубки показалась тоненькая струйка синего дыма. Послышался запах озона и «рога» тут же исчезли.

Обладатель трубки затянулся табачным дымом, поднял голову вверх и пустил дым изо рта и ноздрей небольшими, но осязаемыми красивыми кольцами. Все пространство туч заполнилось запахом крепкого табака, сдобренного то ли яблочным, то ли лимонным ароматом, опять же сугубо земным.

Запах озона исчез. А внутри каждого кольца, улетающего в высотные невозвратные дали, просматривались динамичные картины с кишащими потворами, смахивающими то ли на людей, то ли ещё на что-то… ни на что не похожее. Так он мыслил, проверял действие своих мыслей и последствия действий таких мыслей — воображаемыми образами.

Первый, его визави, тоже очень красивый, полный сил и здоровья субъект, одетый во всё белое, расшитое серебряными нитями, и с появляющимся, чуть заметным, нимбом над головой во время появления рогов над головой Второго.

Он неожиданно закашлялся, поморщился, вынул из кармана платочек, взмахнул им и образы в кольцах дыма исчезли. Одновременно и потухла трубка Второго. Нимб вокруг головы Первого исчез.

Потом, ни к кому не обращаясь, просто вслух подумал: «Хоть бы в эти минуты был чуть-чуть вежливым! Ну и воспитание!»

На такое замечание Второй чуть улыбнулся и вслух подумал —

— Воспитывались одновременно…

— Только воспитывающие источники были с разными математическими знаками — один с минусом, другой с плюсом — отпарировал Первый. Потом добавил — похоже в твоих мыслях от земного табака и кисета земной женщины один сумбур! Готов ли ты к обсуждению и изменению ситуации на Земле? Если готов — выкладывай! Я тебя слушаю. — Ещё добавил — уж если ты носишь кисет подаренный земной женщиной, то и участвуй в её судьбе.

Второй опять улыбнулся, похоже своим, не связанным с вопросом думам, ещё раз своеобразно прикурил трубку, затянулся, и подождал пока его мысли настроятся на ответ первому. — Серьёзно, но с некоторой небрежностью, ответил —

— Когда Ты сжигал Содом и Гоморру Меня не спрашивал, действовал самолично, а там был и Мой, уважаемый Мною, народ!

— Уважаемый народ?! Занимающийся мужеложеством народ!.. — Ты готов назвать уважаемым народом?! — Это во-первых, а во-вторых — Ты же знаешь, что уничтожение названных городов мне просто приписывает земная Библия, а на самом деле было по другому.

— Согласен! — Но, если о народе, то… во всяком случае, они — те, не плодились в геометрической прогрессии, удовлетворяя свои, дарёные тобой же, желания! Это во- первых, а во-вторых — и… осуждает их тоже земная библия!.. А напрасно!.. Земное человечество, созданное Тобой же … — Первый, прервав его, вставил — «С Твоим вмешательством… не прошенным»…

Второй, сделав вид, что не услышал реплику, продолжал — … созданное тобой же, имеет обыкновение (раз ты им дал такую свободу), совершать в своём развитии, идя к пропасти, побочные ответвления, как пустые, так и гениальные, чтобы удлинить этот путь… к пропасти. — Ещё немного подумал и продолжал — Во всяком случае они — извращенцы, на взгляд земной библии, отцвели пустым цветом и ушли, не дав повторения в своём потомстве и не увеличивая земное народонаселение!

А сейчас! — Ты довёл ситуацию до восьми миллиардов в себя влюблённых уродов и их уродливый способ общения такой, что потребовалась Тебе встреча со Мной! И что Ты от Меня хочешь? — Чтобы были вторые Содом и Гоморра, но уже Моим велением? — Не получится! Если по Моему велению, то это будет лишь один Содом, или одна Гоморра, но по площади будут равны самой Земле!

Тогда нам нужно выбрать другую площадку для переговоров и для претворения в жизнь самих переговоров.

— Согласен — сказал Первый — поэтому и позвал Тебя, что не могу и, чтя свою совесть, не имею права такие вопросы решать самолично. Слишком далеко зашла ситуация и мне не хотелось бы, чтоб погибала созданная мной, хоть и не совсем совершенная само-возобновляющаяся формация.

— О каком праве Ты говоришь, Первый? Разве не Ты устанавливаешь для себя и для других все права?.. Кроме меня, конечно… Просто смешно! — поменяй знаки на противоположные и… а потом, какой помощи Ты от меня хочешь получить?..

— Я хочу чтобы Ты остановился.

— Остановился в чём?

— Остановился совершенствовать орудия уничтожения человечества! Ты слишком крутую лестницу им подставил. В таком темпе они доберутся и до Тебя, приобретя твою силу!

— Ха! И до Тебя тоже! — Ты этого боишься?!

— Да, боюсь! Я знаю, что крутизна Твоей лестницы подпилена на последней ступеньке, и, рухнув, она унесёт и… саму Землю! А подпилил её Ты!

— Да — я, потому что…

Вдруг всё исчезло, как растворилось в тумане.

Ворона, сидящая в это время на кромке уже остывшего чугунка, вылавливала из кулеша кусочки оставленного, не доеденного дедами, сала. Когда она удовлетворила свои аппетитные потребности, подняла голову вверх, отметила для себя, что Луна ещё немного повисит и скроется за горизонтом, что надоедливые тучи с неба исчезли, а звёзды сделались немного горячей и ярче! Ей захотелось с миром поделиться своим наблюдением и она во всю глотку крикнула — ка-р-р-р-р!

Ворона, хоть и маленькое чёрное, летающее существо, с весьма неприятным, не певчим, голосом, но! — этот противный, кое для кого, голос сделал своё, желаемое, не только для самой Вороны, дело! — Ей необходимо было прервать чей-то сон, чтоб не довести его, сон эдакий, до логического, обсуждаемого на туче, висящей над дедами, конца.

Проснулся один из дедов. Он зевнул, потянулся, отметил, что остальные деды спят, значит можно за надобностью отходить не очень далеко. Прямо рядышком, возле кустика.

Дед вернулся на своё место сел, ещё раз зевнул, но отметив, что спать уже не хочется, произнёс вслух — «Это ж нужно такому присниться!» — подумал, потом добавил — «Нужно рассказать дедам, может разгадают сон».

Не трудно догадаться, что ему снилось происходящее над ним на нижней и верхней тучке. Дед запрокинул голову и проинспектировал весь небосвод. Он был чист. Ярко горели звёзды, уже почти тускло светился догорающий Месяц и… никаких туч — хоть шаром покати!

Поэтому дед, сначала одной, потом второй рукой почесал там где уже просматривалась лысина, крутнул головой и ещё раз так громко, что и сам испугался своего голоса, сказал: «Ну, надо же!»! Взял лежащее недалеко от его рядна полено, приготовленное для костра, положил под голову и лёг на спину. Глаза деда не закрывались и мерили вдоль и поперёк раскинувшийся над ним небосвод, весь усыпанный нескончаемыми звёздами. Было впечатление, что он эти звёзды именно такие, впервые видит, и он ещё раз, но уже тихо, хотя и с удивлением повторил: «Ну, надо же!»

Деду хотелось закурить, чтоб яснее думать. Он полез в карман за кисетом с табаком. Там его не оказалось. Дед осмотрелся вокруг — тоже нет. Потом как бы спохватился: «Господи, да когда ж это было, всё быльём заросло когда я потерял кисет — а вздумалось сейчас искать, через какие-то пятьдесят с лишним лет!» — и он махнул рукой.

Ворона тоже хотела ещё раз каркнуть, но передумала. Вошла в астральное положение деда и чтоб вместе разделить его удивление, спрыгнула с чугунка и медленной но уверенной и гордой вороньей походкой, похожей на походку самовлюблённых модниц, направилась к лежбищу деда.

Ворона подошла вплотную, вроде хотела поделиться своими мыслями, но оказалось… забыла человеческий язык. Поэтому стала на его рядне и почистила об рядно свой клюв. — Это — вместо монолога — может дед поймёт. Однако, дед такого вороньего хамства не ожидал и крикнул, но так, чтоб не разбудить остальных дедов —

— Кыш, зараза!

Ворона с удивлением посмотрела на деда одним глазом, потом больно клюнула его в руку. — «Не понимает, старый чёрт»!…

— Ты глянь! — чуть громче возмутился дед — ну ка, пошла вон! Совсем страх потеряла глупая птица! —

Деду показалось, что на реплику: «Глупая птица» — ворона отрицательно помотала головой. — Но то — показалось! Однако, после «показалось» — деду не хотелось ворону обижать — «Тоже Божье создание, хоть и ворона» — подумал он и тыльной стороной ладони аккуратно отодвинул её со своего рядна. Вороне тоже, похоже, не хотелось обижать деда — она второй раз не клюнула его, хоть и собиралась, а нахально придвинулась ближе, приняла сидячее положение, закрыла глаза, и положила свою голову ему на рукав. — «Ладно — размышлял дед — устала видно, пусть лежит, создание-то глупое». — Небо повторило —

«Создание-то глупое» — вдруг всколыхнулось, звёзды поплыли, а веки стали очень тяжёлыми и дед то ли провалился, то ли вошёл в другое измерение. Конечно — в измерение сна!

Соломенную крышу деревенской хаты чуть освещала Луна и она на чёрно-синем небе казалась тёмно красной… Все окна чернели, как глубокие провалы, и лишь в одном тускло мерцал как давно умирающий — свет. Скрипнула дверь, и в тёмном дверном проёме чуть забелела человеческая фигура… То была женская фигура в подвенечном наряде…

Глава 2-я. БИВУАК

Так случилось, что и вторую главу приходится начинать с Луны, тускло освещающей табун казацких лошадей, стреноженных, со снятыми сёдлами. Сёдла с вальтрапами нужны теперь для отдыха седоков. На вальтрапы казаки ложатся, а сёдла подкладывают под голову. У некоторых казаков к походной сумке приторочена ещё попона, но она занимает много места, и её берут, в основном, зимой, чтоб согреть лошадям спины. А сейчас — на всякий случай.

Огромный костёр освещал бивуак, расположившийся рядом с безымянной небольшой речушкой. Сочные берега речушки густо поросли осокой и высокими, вечно плачущими, вербами. Вербы опустили свои ветви в воду, чтоб полоскать их там, если есть вода, а когда её уже нет — оплакивают старицу опавшими листьями, похожими на слезинки.

Кавалеристы повечеряли смачной гречневой кашей на сале, запивая её наливкой, изготовленной из опавших слив и яблок. Такова традиция сотни.

Сотня расположились группами на разном расстоянии от костра. Кое-кто уже громко храпел, а, не успевшие уснуть, с интересом слушали брехню балагура, щедро делящимся небылицами. Некоторые в них верили, но больше удивлялись — как он мог так складно сочинять не сбиваясь с сюжета и не останавливаясь. — Талант!

Все лошади кавалеристов были стреножены и мирно щипали траву. Благо противник далеко, даже очень далеко, не только по расстоянию, но и по времени.

На данный момент он — противник, ещё и не определён. — А если и определён, то только стороной света. Вообще-то — все напасти исходили с Юга как из более горячего направления, судя по горячей крови его жителей и по условиям климата, нежели с Севера от флегматичных северян.

Есаулы с сотниками пока придумывали разные манёвры, вычисляли противника за стаканом хорошего вина и ароматом приятного табачного дыма. Не напрасно же кавалеристов выгнали из казарм, а лошадей из удобного стойла. — Что-то где-то должно случиться, или просто очередной смотр и очередные учения, как захотелось есаулу или даже полковнику.

Скорее, молодому есаулу, чем немного тучному, но ещё не грузному полковнику. Полковник в последнее время, так думали, служил цепным, извините за выражение, псом и сторожем своей собственной молодой жены. Там такая краля! — Если кто видел. На самом деле это было не так. Его жена имела полную свободу, которая ей была абсолютно не нужна — Она любила своего мужа!

Видели её не многие, но есть и такие, что видели. Например, молодой казак, что сейчас слушает очередные байки сослуживцев и набивает табаком глиняную люльку. Табак он берёт из красивого, кем-то подаренного кисета… Ну, кем? — Конечно, влюблённой молодухой! — То ли его суженой, то ли, не дай Бог… чьей то законной женой. — Бывает!

Почему-то чужая жена, как мёдом намазанная — очень липкая, и в добавок — очень сладкая!

Ведь говорят же другие кавалеры, что у тебя, дурачок, жена самая сладкая! Особенно в те моменты, когда ты в дальних походах. Слушай друзей своих и верь им! Врать-то они не будут.

Не успел молодой казак набить свою люльку, как раздалось, чуть ли не общее, ржание лошадей. В основном, ржали кобылицы. Как казаки определяли пол лошади по ржанию — до сих спор ведутся споры с переменным успехом, но чаще там, где больше нечего делать… кроме… как спорить!

Так или не так, но ржали кобылицы, потому что в отдалении послышалось приближающее ржание жеребца.

Молодой казак, так и остался с не набитой до конца люлькой, и устремил свой взгляд в сторону ответного ржания. Пока там было только ночное марево. — «Неужели полковник?» — подумал казак и почти машинально спрятал кисет в складки седла.

Минуты через три возле костра уже гарцевал ладный, по всем правилам породы, жеребец. В его больших глазах отразилось пламя костра и прошло какой-то искрой по наблюдающим так, что по спине забегали мурашки! — К чему бы это?!

Седок погладил коня по шее и тот успокоился. Потом он лихо спрыгнул, оставил на жеребце седло и уздечку, лишь связал её узлом возле ушей. Рукой потрогал коня по крупу, как бы говоря — «Свободен»!

Конь отошёл метров на десять и начал щипать траву.

Кто-то из не спящих заметил —

— Не боишься оставлять оседланного коня? — Ночной шельмец прыгнет в седло и поминай как звали! — Гость улыбнулся красивой улыбкой, показывая ровные немного хищные зубы и ответил. —

— А ты попробуй, прыгни… в седло! — Улыбка его сразу исчезла, а на месте улыбки появились над губами тонкие чёрные усы. Во всей ладно скроенной фигуре чувствовался не то шутливый, не то серьёзный задор.

— Если об заклад — попробую, — ответил тот же голос, — а впустую — только время терять. — Сказал и отвернулся, показывая своё пренебрежение.

— Почему же впустую. Играем по взрослому! — Проиграешь — ставишь бутылку доброго самогона, а оседлаешь коня и проскачешь четверть версты — он твой! Да что там проскачешь! — Усади свою задницу в седло и конь твой!

От такого пари, показалось, даже спящие казаки вскочили и пронеслось над бивуаком —

— Вот это да! Вот это круто! — Ты землячок не духарик, часом? — Спросил кто-то.

— Ладно, земляки, вы здесь решайте кто пойдёт арканить моего коня, а я повечеряю. Полагаю, что уже казённую жратву вы проглотили и котёл облизали, поэтому повечеряю, тем, что день ушедший мне приготовил. —

В руке у гостя оказалась небольшая торба. Её вначале не заметили, так как внимание было поглощено самим появлением интересного незнакомца. Он подошёл к костру, вынул из торбы салфетку, аккуратно постелил её на траву, потом из торбы выудил несколько молодых луковиц с зелёными перьями, краюху чёрного хлеба и внушительный кусок сала. Сало он нанизал на палаш и навесил над языками пламени. Над костром появились вспышки от воспламеняющегося жира и послышалось дополнительное шипение.

Кушал он повернувшись лицом к огню сидя на корточках, то приподнимаясь на цыпочках, то опускаясь, придерживаясь какого-то, подвластного ему пружинного ритма. Когда покушал, спрятал салфетку в торбу и тихо свистнул. Через пару минут рысью прискакал его конь. Гость спрятал торбу в притороченную суму и похлопал коня по крупу. Конь тут же отошёл.

— Ну что, мужики, предложение в силе. На кону — жеребец с одной стороны, и… бутылка самогона — с другой стороны. Ставьте самогон на кон и начнём игру. Хоть так залезайте, хоть ловите жеребца на лассо, как ловят мустангов, и он ваш! — Кто смелый, господа?!

— Что-то ты, мил человек, темнишь! — То ли дорого ценишь бутылку самогона, или дёшево — своего жеребца! — сказал казак набивающий люльку. — Что здесь верно?

— Всё верно! На моего жеребца ты не сядешь, хоть вывернись наизнанку, даже Чёрт тебе не поможет! —

При слове — «Чёрт» костёр вспыхнул чуть ярче… или так показалось. — А бутылка самогона для узкой компании — как элексир хорошего настроения. —

— Так уж и не поможет! Кроме твоего Чёрта есть ещё и Святой Дух. А он помогает от всех заговоров…

— Ну, ну! — Тебя как зовут?

— Петром назвали матушка с батюшкой, да так и зовусь до сих пор, а что?

— Да так… ничего… Ну если не хотите играть на бутылку самогона и на моего жеребца, то давайте по-другому. Сыграем в двадцать одно. Петро, ты ставишь на кон свою люльку, а я золотой… нет два золотых — и гость вынул из кармана пухлый кисет и потряс им. Раздался звон металла. На вальтрапе Петра заблестели освещённые костром два золотых диска.

— Ничего себе! — кто-то тихонечко воскликнул. У Петра спёрло дыхание, защемило под ложечкой и голова пошла кругом. Откуда-то появилась сила и уверенность!

— Идет! А тебя как зовут? А то как-то нехорошо, не зная с кем садишься… выигрывать. —

— На счёт выигрывать бабка надвое сказала. А насчёт как зовут — зови меня Дьяволом! Отца с матерью молодыми я плохо помню, вырастили меня чужие люди, лишь потом меня нашли родители, но так как во всём околотке нашей деревни я опустошал все сады, то и прозвали меня Дьяволом. Да так и приросло это имя. Ну и ничего — я живу с ним.

— Ладно — Дьявол, так Дьявол. Чьей колодой играем?

— Да чьей угодно.

— Нет, Дьявол, твоя колода может быть краплёная. Давай моей. Но, так как у меня нет, я возьму у хорунжего.

— А что у хорунжего не может быть краплёной колоды? — спросил, теперь уже Дьявол. Петро засмеялся. Но тут же светлый как лён казак, наверно хорунжий, бросил на вальтрап ещё не распечатанную колоду карт.

— Во как! — воскликнул Дьявол — Кто банкует?

— Наверно — чей банк весомее — ответил Петро и посмотрел Дьяволу в глаза. Они были глубокие как колодец и холодные как лёд. Петро чуть поёжился и ждал ответа. Дьявол улыбнулся и сказал —

— Я оценил твою люльку тоже в два золотых, но она с табаком — значит дороже! Банкуй, Петро! —

Присутствующие все разом посмотрели на люльку Петра! — Наверно в ней что-то есть, но никто этого не знает! — А этот шельмец оценил. И сразу Петро с люлькой поднялся в оценке.

Петро дрожащими руками разорвал колоду, осенил её крестом и как залог чести и порядочности положил свой палаш, пока покоящегося в ножнах рядом, и тоже перекрестил его.

И Дьявол положил свой палаш рядом, но крестить его не стал. Кто-то заметил, что другой палаш тоже нужно осенить крестом, иначе сила их будет не равная.

— Как вам будет угодно! — ответил с улыбкой Дьявол и изобразил в воздухе указательным пальцем над палашом крест. — Стороны были удовлетворены.

Дрожащими пальцами Петро перетасовал колоду, дал Дьяволу срезать и, раздав по одной карте, вопросительно посмотрел на него.

— По одной — сказал визави — но так, чтоб я видел.

— Глаза есть — смотри! — И Петро дал своему противнику ещё одну карту. Тот переждал какое-то время, что-то пошептал одними губами и осторожно как раскалённое железо поднял карту. Чуть повременил и так же осторожно, с опаской, поднял другую карту.

— Ещё одну. — Чуть слышно, кажется, что одними губами проговорил визави. Казалось, что пальцы его дрожали. От этого и у Петра появилась дрожь не только в пальцах, а во всём теле. Он снял ещё одну карту и медленно протянул её Дьяволу.

Дьявол вскочил, тут же сел и бросил карты Петру.

— Перебор! — сказал он.

— Да, так. У него была десятка, дама и третьей картой пришёл туз. Туз был бубновый, и, конечно, он был на стороне Петра!

Петро положил золотые в карман, Дьявол из кисета вынул ещё два золотых и положил на кон, при этом сказал —

— Моё условие, чтобы с твоей стороны на кону лежала люлька. Да прикури ты её! Какая разница — лежит здесь она, или у тебя в зубах. —

Петро не прикурил, но казалось что приятный табачный дымок примешался к ароматам вечерних трав и цветов.

Второй раз Петро вновь выиграл два золотых и тут же спрятал их в карман. Прикуривать люльку не стал. Что-то кольнуло в душе — значит не прикуренная люлька и есть мой талисман.

Дьявол вынул из кисета четыре золотых, положил на кон и опять попросил Петра прикурить люльку. — «Ах, вот что! — подумал Петро — тебе не нравится не прикуренная люлька. — Теперь понятно»!

Четыре золотых Петро вновь выиграл. Потом восемь золотых. Итого — шестнадцать золотых! Петра поздравляли. У Дьявола исчезла улыбка и он нервничал. Обзывал по матушке всех благородных и не только. Потом вынул из кармана кисет, целиком положил его на кон и сказал —

— Здесь на целый табун лошадей, но ты должен положить на кон своего коня и твою личную военную амуницию. Но… моё условие — прикури люльку!

— Играем с не прикуренной люлькой, или на этом баста! — Я тебе ничем не обязан. Игра закончена. Может в твоём кисете осталась одна медь.

Дьявол высыпал из кисета содержимое — получилась горка золота. Все присутствующие ахнули. Он сказал —

— Ладно — была — не была! Давай две карты.

Петро положил себе одну карту и дал ему две карты. Дьявол чуть-чуть приоткрыл их, улыбнулся и сказал —

— Себе!

Петро открыл свою карту — там десятка, взял вторую — валет! Всего двенадцать! Хочешь — не хочешь, нужно брать третью. Петро дрожащей рукой открывает третью карту — пиковый туз!

— Чёрт! Перебор!

Петро онемел… Дьявол открывает свои две карты, а там крестовая дама и крестовый валет — всего пять очков! Петру для выигрыша хватила бы и одна карта! Кровь хлынула ему в голову!

— Колдун! — Крикнул он, вскочил и обнажил свой палаш! Дьявол тоже обнажил свой палаш, сделал выпад и палаш Петра улетел в ночь. Петро сел и вне себя закрыл глаза руками. Всё пропало! Он проиграл казённое имущество и ему грозит каторга! Его сослуживцы тоже онемели. И пока они приходили в себя Дьявол собрал золотые монеты, высыпал их в кисет и положил в карман. Потом заговорил.

— Картёжный долг — это, как говорят, святой долг! Но выигравший его, имеет право распоряжаться по своему велению! Мое веление, как выигравшей стороне такое. — Я оставляю Петру его люльку, всё проигранное им казённое имущество и шестнадцать проигранных мной золотых. Жизнь покажет отдаю я это всё ему в долг, или безвозмездно.– Но!.. В залог… я забираю кисет с табаком. Вон там он торчит под седлом. Я знаю, кисет ему дорог! Его подарила любящая его женщина. Если Петро захочет забрать кисет обратно — он должен будет, на законном основании, отдать мне весь свой проигрыш, вплоть, до казённых кальсон.

Это условие, повторяю, выигравшей стороны. Если нет, я готов с ним скрестить свои палаши — подумал немножко и продолжал — и с вами всеми тоже… поочерёдно. Казаки вздохнули с облегчением. Кроме Петра. Он пока что ничего не осознавал.

Дьявол самолично подошёл к седлу Петра, взял кисет, свистнул, подбежал его конь, он вскочил в седло и… ищи ветра в поле!

До утра уже никто не спал и были сплошные пересуды. Кое-кто предполагал, особенно из молодых, что незваный гость и на самом деле, может быть Дьявол.

Что касается Петра, то его карман грели шестнадцать золотых, но на самом деле он впал в уныние. Он с удовольствием отдал бы это чёртово золото, за дорогой ему кисет!

Прошло… время и весь гарнизон знал, через многое перевирание и прибавление к рассказу, что кому вздумается, на свою личную фантазию — как донской казак ловко обставил Дьявола.

Сам полковник, идя однажды со своей женой, при встрече с Петром, поздравил его и сообщил, что, при случае, присвоит ему подобающий чин. Его жена, при этом, опустила глаза вниз и ни разу не посмотрела на Петра. — Обидно! — Взаимно обидно!

Глава 3-я. КИСЕТ

В конце первой главы этой повести, в дверном проёме появилась женская фигура в подвенечном наряде. —

Уже не молодая, но ещё без признаков старения, красивая женщина шагнула за дверной проём. Красивая потому, что некрасивых женщин не бывает — конечно, кто в творениях Бога разбирается!

Если бы пришлось видеть её при дневном свете, то заметили бы поволоку грусти и страдания в её глазах, но… ещё не успевшие сломить и обезобразить её душу, жаждущую жизни и женского счастья.

Какой-то неведомый, но животворный источник поливал этот, не желающий увядать, цветок. По-видимому такой источник называется — надежда! На что она надеялась знало только её сердце.

Женщина в подвенечном наряде, отошла от двери и от вяза. — Она посмотрела вверх — вяз занимал полнеба, поприветствовала правой рукой Луну и послала ей воздушный поцелуй. Левой рукой она чуть приподняла подол белого пышного, может даже роскошного платья — (ночью подробностей не разглядеть) подошла к колодцу и заглянула в него.

Наверно хотела увидеть своё отражение в зеркале воды колодца, но там на фоне огромной глубины, отражающей тёмно-синее небо, усыпанное миллиардами звёзд отпечатался в центре только её тёмный силуэт. — Глубина завораживала и тянула к себе. Поэтому она отшатнулась, будто тело отбросила какая-то пружина. Не отпуская левой рукой подол платья, правой — прикрыла свою грудь, удерживая таким образом душу. Сердце её забилось в бешеном ритме.

Постояла ещё немного, вернулась к двери, плотно прикрыла её, отошла, ещё постояла, посмотрела вверх, второй раз поприветствовала Луну, вышла за невысокую калитку и по узенькой тропинке вошла в таинство ночи.

Слева от тропинки, параллельно ей, метров за десять шла поселковая дорога. Но ездили по ней мало, поэтому дорога была как и тропинка заросшая крапивой и ромашками. Плюс на дороге, кое-где встречалась глубокая колея, так что, идя ночью, можно было свернуть ноги. — Тропинка предпочтительней!

Справа чернел смешанный лес. Он манил и отталкивал. Манил своей ночной зачарованностью и предполагаемыми не разгаданными лесными тайнами. Отталкивал — тёмной громадой спрута, размытой по краям абриса, закрывающий дальний синий звёздный горизонт.

На пути тропинки встретился знакомый полусухой ручей, густо заросший пахучей осокой. Раньше мостиком через ручей служила широкая сосновая доска, но она давно сгнила и куски её валялись на неглубоком дне.

Какой-то старатель хотел построить мостик более капитальный, даже перекинул через него не толстое бревно, но на этом его старания иссякли. Бревно тоже ждало участи раньше перекинутой через ручей доски.

Женщина переходила здесь не впервые и знала что делает. — Она сняла туфли, чтобы босой ногой лучше чувствовать неровности бревна и, не теряя равновесие, смело и уверенно перешла на другую сторону.

Чуть подальше ручья на два-три метра справа, стояла одинокая сосна, как форпост чернеющего вдали леса. Женщина подошла к дереву, из белой небольшой сумочки, висевшей на таком же белом ремешке через плечо, достала два орешка и протянула ладонь с ними вперёд. Тут же, как будто её ждали, спрыгнула белка, села женщине на руку (они были друг другу знакомы) и без всякой церемонии начала разгрызать орешки. –.

Когда белка сгрызла орешки, то ни тебе спасибо, ни тебе здравствуйте, или до свидания — прямо с руки прыгнула на ствол сосны и исчезла в её ветвях. — Видимо белка посчитала, что не дающий орешки делает ей одолжение, а наоборот — она сделала одолжение что угостилась орешками. — А оно так и было! Женщина в душе улыбнулась и пошла дальше.

Ей осталось идти около версты и она торопилась. А шла она к деревянному истукану, почерневшему от дождей и другой непогоды, как выросшему из земли чуть выше человеческого роста.

Какой-то, не совсем обученный в ремесле деревянной скульптуры умелец, из ствола, поражённого громом дерева, хотел вырубить, видимо, что-то путёвое. Он наметил, нечто напоминающее глаза, нос и губы, сделал несколько зарубок, напоминающих руку на животе, да так и бросил. Не хватило духу, или умения, а может и того, и другого. Что мог — то сделал и спасибо ему.

Спасибо потому, что его истукана люди, независимо от автора, назвали — Перун.

Хотя церковь тех времён давно молилась Иисусу Христу, и предала анафеме языческие привязанности, но глубинная вера народа не хотела расставаться с такими весёлыми и красивыми языческими Богами. Бывало семьи, а то и вся деревня праздновала праздники, и старых и новых Богов.

Женщина подошла к Перуну и села на лежащее рядом бревно. Вынула из сумочки, не совсем оформленный, кисет для курительных принадлежностей мужчин, иголку с уже затянутой ниткой и сделала при свете Луны несколько стежков вышивки. Столько — сколько позволила затянутая в иголку нитка.

Потом спрятала кисет с иголкой в сумочку, опёрлась спиной о языческое Божество, чувствуя при этом двойное удовольствие — физическое и духовное, и закрыла глаза. Она грезила.

В это время из-под кустарника, что рос рядом сверкнули, отразив лунный свет два огонька. Следом за огоньками появилась голова, потом туловище и, наконец, хвост страшного в лунном свете зверя. — То была волчица со взъерошенной шерстью. Она посмотрела в разные стороны, подняла морду, и вдохнула воздух, улавливая окружающие запахи.

Обоняние волчицы существующий фон удовлетворил. — Ни намёка на запах пороха, или собак! Волчица смело подошла к Перуну и легла рядом с женщиной.

Через несколько ударов сердца, осмотревшись по сторонам, волчица положила свою морду женщине на колени. Та, не открывая глаз, опустила обе руки на холку волчице и стала нежно перебирать и приглаживать её шерсть. Ещё несколько ударов сердца и волчица тихонько заскулила.

Женщина открыла веки и они посмотрели друг другу в глаза. Во взглядах было доверие, что-то похожее на нежность и… как бы женскую солидарность. — Солидарность самок. — Во взглядах была проверка на верность и преданность.

Взглянув каждой в самую глубину души, женщина и волчица закрыли глаза и под лунное сияние, и сильное влияние полей полнолуния предались грёзам. Каждая в своём ключе.

Грезила волчица. —

Было совсем недавно. Может год с лишним назад. — Стая, под предводительством ещё не старого, но опытного вожака с крепкими, чуть пожелтевшими волчьими клыками, приблизилась к деревне, чтоб атаковать сонную овчарню и добыть право на ужин. Овчарня стояла на окраине села и вечно дразнила жирными овечьими окороками.

На выпасе брать овцу опасно. Там их охраняет наша проклятая далёкая родня — огромные волкодавы. — Никаких родственных чувств! — В человеческой, даже самой отвратительной стае, такое отношение называется предательством!

Вожак знал — нужно подойти так, чтоб ветер дул в сторону стаи. Перетерпим запах собак, но наш дух собаки не услышат. Пришлось подходить сбоку. Там хоть и чувствовался запах ружейного пороха и конского пота, но вожак полагал — сторожа перед утром досматривают сладкие сны.

Так было всегда, но не на этот раз. Человек решил избавиться от волчьей стаи живущей в его районе. — Очень часто начали пропадать овцы и свиньи — любимое лакомство волков.

Вожак умный, но… человек оказался умней!

С не подветренной стороны в лунной тени акаций уже стояли оседланные три лошади, каждая с седоком. Седоки держали наготове двухстволки с дополнительной порцией пороха и крупной дробью.

Вожак их заметил, но было поздно!

Раздалось ржанье лошади, вслед за ржанием море огня как блески молнии и хлопки страшнее грома. Кто-то из наших предсмертно выл. То был вожак.

Оставшаяся стая бросилась бежать. Её настигали лошади и горячие дробины, как огромные кровавые пчёлы вонзались в тело и вливали в него горячий, невыносимой боли — мёд! Моё, волчье, счастье, что за нами не гнались собаки. Собак стрелки не взяли специально, чтобы ночью не перепутать и не послать пчелу в собачий зад.

Я, простреленная дробью в обе лопатки забилась в кусты возле пня, который люди называют — Перун и потеряла сознание.

На следующий день, когда открылись мои глаза, увидела, возле себя сидящую женщину. Она, гладила мою холку и старалась дать из своей ладони мне воды. Я оскалилась, и в порядке защиты, хотела укусить её, но не хватило силы.

Женщина приходила ежедневно, приносила воду и еду.

Когда стали все ночи тёмные и Луна не появилась на своём небосводе, пришла женщина очередной раз. Я попробовала встать и почувствовала, что боль исчезла и ко мне вернулись волчьи силы.

Женщина радовалась вместе со мной. Я облизала женщине руки и её лицо. Она меня поцеловала.

Я осталась одна. Без стаи и преданного волка. Я чувствовала, что женщина тоже переживает своё одиночество.

В полнолуние мы встречаемся здесь летом, а зимой я в полнолуние прихожу к её дому. И, случается, мы тоскуем вместе.

Грезила женщина. —

Недавно это было. — Года полтора назад. Осенью.

Я пришла к Перуну, моему любимому Божеству днём, не так, чтобы принести ему дары, а чтобы засвидетельствовать свою любовь к нему. Села на лежащее бревно рядом с Божеством, и опёрлась о него спиной.

Вдруг почувствовала какую-то тревогу и посмотрела в сторону кустарника. Там лежал зверь, пытавшийся подняться, но не мог. Из губ его свисала кровавая пена. Наши глаза встретились. И меня объял трепет! Я увидела в тех глазах глубину бесконечных Миров создавших нас! Создавших желание торжествовать жизнью и… наше изначальное родство! — Родство живой материи! Боже мой! — Ведь мы одно целое, идущее к нам из неизмеримых глубин, может быть, миллиарды лет, чтоб оформиться в такого Зверя, что сейчас умирает, и такого Зверя как Я, убивающего Его!

Это была раненая, моим собратом, волчица. Она умирает! — Она тоже убивала! — Но сейчас умирает и в глазах её я прочла бесконечный, порочащий всё живое… упрёк! Упрёк убийству! Такое бывает только перед смертью… к сожалению!

Я была вне себя, и моё сознание перевернулось! Я полюбила её и выходила. Сейчас голова её лежит у меня на коленях. И наверно она сознаёт, что любит из всего человеческого отродья только меня! И она сознаёт — чтобы жить — должна… о, Дьявол! — убивать!

Наверно иногда ей, как и мне, плохо от своего сознания, что голод гонит её… и меня о, Боже! — на убийство! Наверно в создание её рода однажды вмешался Дьявол, чтобы смеяться над Богом! — Как он смеет!!!

Человек тоже убивает! И не только для того, чтобы утолить голод, а просто убивает чтоб кто-то был убит! Убивает такого же как и он — человека! Неужели в создание Человека, тоже однажды вмешался Дьявол, чтоб посмеяться над Богом!.. Как он смеет!!! — А посмел же!

И ещё. Это было очень давно! Прошло семнадцать лет, а Лун больше ста пятидесяти! Были живы мой отец и моя мама. Мой отец был сотником донского казачьего войска. Он часто был в походах, но когда приезжал, мама расцветала и вся семья была счастлива.

У меня еще были два старших брата, которые тоже служили в сотне отца. Один из них уже гарцевал в хорунжих, второй гарцевал, догоняя его по службе.

Был у моего отца друг кабардинец. Тоже сотник Войска Терского. А у него сын в чине хорунжего. Они часто встречались у нас дома. Говорили о лошадях, о походах, о скачках. Пили донское виноградное вино, но никогда не говорили о огородах, об урожае, о коровах и свиньях томящихся в сараях, и хорошо знающих женскую ласку.

Моя мать и я подавали им на стол, подливали вина, жарили яички и бараньи шашлыки.

Мой отец, чтоб удовлетворить гостя, по кавказской традиции, женщин за стол не приглашал.

Мы сидели в сторонке и смотрели — чего не хватает на обеденном столе, чтобы тут же восполнить пробел.

Мой отец и гость кабардинец, оба сотники, клялись друг-другу в верности, обнимались и, охмелев, пели кавказские и русские песни.

Мои два брата и сын кабардинца смотрели на старших наставников и учились дружбе в преданности. Дескать, в бою, дружба и преданность, самая ценная ипостась и за валюту её не купишь. Так говорили во хмелю!

Но, так как никакого боя в их жизни пока не было, то и проверить было не на чём.

Кроме учёбы, чтобы хорошо дружить и бражничать, сын кабардинца, очень красивый и статный юноша Букрат, поглядывал, непростительно часто, и на меня. Я краснела и какая-то непрошеная, но приятная дрожь пробегала по моему телу.

Через несколько встреч, после взглядов молодой кабардинец осмелился заговорить со мной. Краска залила моё лицо,  я что-то ему ответила. Не помню что, но целую ночь до самого утра грезила о нём. И уснуть не могла.

Я влюбилась. По тому высокому напряжению, что чувствовалось между нами, знала и была уверенна в его сильных, хоть и немного греховных чувствах ко мне.

События развивались стремительно. — Нам уже разрешили не на долгое время уединяться, чтобы проверить самих себя. Мы знали, что всё идёт к свадьбе. Уже был определён список свадебных гостей. Поэтому через какое-то время мы — я и мой жених… проверяли себя по полной. И я забеременела.

Отец Букрата привёз мне подвенечный наряд. Оставалось лишь оговорить день свадьбы и моё приданое. За приданым дело не стояло! У моего отца в Сальских степях резвился табун лошадей и отара овец.

Как и полагалось в русских, да и в кавказских семьях, такое серьёзное дело нужно окропить добрым вином, или крепким самогоном. И наши отцы окропили! — Очень хорошо выпили!

Издавна известно — вино и самогон всегда зовут на подвиги. Поэтому и наши отцы хотели друг перед другом похвастаться своими жеребцами и своей залихватским умением управлять ими. Как будто они их первый раз видели.

За двором был ровный пустырь поросший мелкими ромашками. Отцы поставили барьер — два столбика с жиденькой перекладиной — сантиметров на 90 высотой.

Первым прыгал с жеребцом мой отец и его жеребец успешно справился с заданием. Но одна из утленьких стоек покосилась и отец выровнял её.

Настала очередь прыгать отцу Букрата. Вот здесь в нашу жизнь и пришла общая беда, которую не ждали.

Жеребец отца Букрата сбил перекладину! Седок, весь покрасневший как рак, спешился, выхватил шашку, а соревновались они в полной амуниции и рубанул по торчавшим стойкам. Он заругался на своём языке, и обвинил моего отца, что тот на 15 сантиметров поднял перекладину. Конечно, отец мой возражал, отец Букрата настаивал. — Им бы взять и повторить всё сначала, но… они предпочли обнажить палаши! Мои братья держали моего отца, а Букрат держал своего. Глаза их горели и метали друг в друга молнии! Наговорили они друг другу такое, что не прощается.

В конце концов отец Букрата крикнул, что ноги его здесь не будет и он не допустит чтоб его сын, такой прекрасный джигит женился на какой-то русачке! Приказал своему сыну, не как отец, а как сотник хорунжему, следовать за ним!

Не смог хорунжий нарушить воинский устав! — Не смог! — Чтоб не нарушить устав… и на смерть идут! Так в уставах написано!

Садясь на коня Букрат лишь крикнул: «Я люблю тебя! Я вернусь! Не забудь меня». — Видимо так! Но, я услышала последнее слово: «В полнолуние!»

И вот я здесь. Уже семнадцать лет вышиваю кисет невесты, чтоб подарить жениху! Я жду его! Моей и его дочери шестнадцать лет.

Отец, узнав, что я беременна, настаивал избавиться от ребёнка. Но… то ведь любовь моя! Можно ли, не убивая себя, избавиться от любви своей?!!!

Мы с моей мамой перешли жить в другой хутор к моей бабушке по маме. Уже нет ни той, ни другой.

А я всё жду. Если не дождусь, то буду вечной его невестой, и… женой.

Уже сереет.

Волчица встала, потянулась и не оглядываясь скрылась в ближайших кустах.

Ольга, так звали, верную своей любви, женщину, тоже встала и пошла чуть качающейся походкой домой. Там ждала её дочь — Наташа…

Глава 4-я. ПОИСК

Ещё не старый, но уже и не молодой джигит, что подъезжал к ночному бивуаку на крутом кабардинском жеребце, вместо законного выигрыша, забрал у донского казака, Петра, только кисет.

Когда он отъехал, ночной бивуак сказал — «Вот и ищи ветра в поле, а кисет ты потерял»! —

На самом деле кисет не потерян — он перешёл к другому владельцу. И кисет знал где он есть. Может где-то на перекрёстках счастливых, или трагических судеб, в этом муравейнике, не знающем куда он идёт и чего он хочет, искомый кисет и всплывёт в самом неожиданном месте.

Всадник подъезжал с кисетом в кармане через несколько месяцев от описанных событий к предлагаемой друзьями ясновидящей и думал. —

«На самом деле — родился человек! А зачем он родился? — спроси у него. — И он ничего не ответит. А если ответит, то это будет такой лабиринт неразберихи и пустых слов, что ты, если каким-то образом войдёшь в него, то никогда уже не выйдешь! Там и останешься! — Так что лучше не входи, а продолжай, ничего не думая, кушать салат, что тебе приготовила жена, и, при этом, мыслить, что ты родился для того, чтобы кушать салат. Во всяком случае — это будет справедливо! — Для того ты и ниву пашешь, чтоб вырастить ингредиенты. Правда нивы разные! — Пашешь ли ты её плугом, или палашом. В том-то и дело! — В том-то и сыр-бор!

Нет, человек может сказать, что он родился, для того, чтоб осуществить торжество коммунизма, призрак которого сейчас ходит по Европе, вместе с непонятным Герценом и одиозным Лениным! — Сказать-то может, но возникает вопрос — для чего тебе, человеческая твоя душа, торжество коммунизма?! — И опять те же дебри и разного рода юление, вместо твёрдого ответа, состоящего из правды!

Хотя у оракула человеческого, как оправдательный ингредиент есть матрица. — «Коммунизм нужен для равенства и братства»! — Учит же Герцен как жить России и как готовить революционные кадры, своеобразных Кирсановых! — Ею же, матрицей-то этой, и хлещут как кнутом подыхающего коня, чтоб он поднялся и сделал ещё один шаг к коммунизму. — Этот шаг и есть рождение ещё одного одурманенного. Потому что появляется вопрос — где оно братство и равенство?! Покажите нам! — В Париже? — Там раньше революционер Робеспьер отправил на гильотину революционера Давида, а потом же и Робеспьера туда увезли. Такое равенство и братство?!

Пусть будущие коммунисты, а их призрак дошёл и до нашей сотни, простят — они как пример. Существуют и другие Измы, мешающие нормально, и в своё время, умереть одурманенному честному человеку. Эти Измы, может, ещё хуже самого разрушительного в грядущем коммунизма! Не даром же Герцен учил русского человека как жить, а жрал свои креветки в Лондоне! — В Лондоне, а не в заштатном городке России! — Где у русского крестьянина, будущего герценского революционера, в доме есть только одна комната, в ней пять маленьких детей, да ещё и телёнок в зимнее время. А он, Герцен, со своей Верой Павловной… Куда ты свою Веру Павловну в таком русском доме, или кабардинской сакле!?

Да и тот же Ленин… простите… Цюрихский мечтатель…

Вот поэтому и существуют военизированные бивуаки, которые всадник и посетил на кабардинском жеребце, что это главный и самый большой, самый толстый срез человеческого общества одурманеного навязанной ему идеологией!

Инструментом добычи хлеба у таких бивуаков и есть палаши из разной стали, разной ковки и закалки.

Палаш — как пример. Его можно поменять на пушку сто пятьдесят первого калибра! — Это — одно и то же! Если разложить на составляющие и убрать символы, то такие бивуаки нужны для обыкновенного грабежа, или защиты от грабежа, не бивуаком произведённого, добра.

Нужно ли это? Наверно для отдельной части Гомо-Сапиенса и нужно, пока формация человека представляет собой самого лютого и, к сожалению, самого разумного зверя. — Будь разумнее разумного и ты выживешь до самой естественной Смерти.

А зачем тебе пушка, человеческая твоя душа, если ты человеческая?! — Выйди в чисто поле, главный человечище, одной формации, позови главного своего коллегу, но другой, враждебной тебе формации, и меряйтесь силой. Но нет! — Ты же можешь свои манжеты помять и, не дай Бог, испачкать их! Вот и посылаете одурманенных на бранное поле, обгавканное вашими идеологами, сотни тысяч, чтоб удобрили ихними трупами землю для будущего человечища, может быть какой-то новой закваски. А что? — Никакого же преступления! — Все равно когда-то умрут! Кто раньше, кто позже. Где тот табельщик с именем Бога, чтоб ставить крестик в своём блокноте в строго указанное время? — Нет его! Ни табельщика, ни блокнота!»

С такими мыслями всадник и подъехал к ладно срубленной избе. Наружные стены избы заросли диким хмелем, оставившем лишь не заросшие бреши для окошка. Возле дома стояла ярко окрашенная коновязь. К коновязи был привязан оскопленный конь с торбой на морде. Конь из торбы жевал овёс.

Всадник, а это и был Букрат, уже носивший чин сотника, привязал своего коня, подошёл к входной двери и не постучав открыл её, благо она была не заперта.

— Кого там ещё чёрт несёт?! Что не видишь что у меня клиенты?! — раздался не то мужской, не то женский, очень хриплый голос.

— Я подожду! — ответил Букрат и отошёл к скамейке под липой, думая — «Наверно бабка стоящая, если у неё из клиентов очередь?! — Но он честной своей кавказской душой не мог сообразить и допустить, что это никакая не очередь, а заманиловка. Лошадь принадлежала мужу гадалки.

Минут через десять «клиент» вышел, зачем-то потрепал себя по седой бороде, поднял руки к небу, потом опустил их и ахая отвязал коня. Кивком головы показал сотнику, что тот может заходить. И приговаривая — «Ай — ай — ай! Что же оно будет? Как жить дальше?» — залез на коня и уехал. Сотник пожалел бедного человека и у самого почему-то ойкнуло под ложечкой. Зашёл.

Если экстерьер дома имел очень весёлый вид, то интерьер выглядел удручающе. Все стены были как прокопчённые сажей в разной степени копчения. На окнах висела какая-то серая кисея, мало пропускающая свет. Сотнику потребовалось больше минуты, чтобы приспособить глаза к удручающему полумраку. Под потолком и на стенах висели пучки травы, корней и просто палок. На полках стояли разные баночки и сосчитать их было невозможно. Посредине просторной мрачной комната стоял стол, накрытый чёрной тканью, на столе — стеклянный шарообразный прозрачный сосуд наполненный водой. С одной стороны сосуда клевала свою лапу ворона, а с другой стороны — сидела кошка и ничего не делала. Просто сидела.

За сосудом сильно дымила свечка, добавляя гари на потолок, а за тусклым огоньком свечки, освещённая ею, физиономия женского рода, с полу растрёпанным седым волосом, но… красивый пучок его, свешивался впереди, и был собран внизу хвостика — блестящей брошкой. Глаза предсказательницы горели. Этот огонь немного подействовал на вошедшего, усилив веру в неё.

Она палочкой прикоснулась к вороне и та перестала клевать лапу. А то подумаешь — никакого уважения к военному чину! Потом она той же палочкой тронула кошку, и кошка стала умываться и мурлыкать, видимо полагая, что в присутствии такого кавалера быть неумытой, в крайнем случае, не этично.

Когда был наведён порядок, гадалка напомнила. —

— Просто посещение — один царский рубль ассигнациями. Если по делу — то малое дело — пол золотого, большое дело — один золотой. Что у тебя, касатик, выкладывай. Я все тайны хранить умею. У меня и полковники были. Даже генерала жду. На днях должен приехать.

— Зачем же ты выкладываешь такие тайны, если хранить их умеешь?!

— Уже здорово то, что называешь меня на ты. Будем на равных. А то некоторые приходят и выкают тут мне.

— Может быть, здесь никакого равенства, волхвов всегда называли на ты. Это знак уважения! Иисуса Христа тоже зовут на ты.

— Ой, ой! — Ты же видишь у меня здесь нет ни одной иконы. Может у меня и есть икона, но она в другом помещении. А здесь?! — Уж коль ты пришёл гадать, или выравнивать свои тайные проблемы, то тебе придётся на время, пока ты напротив меня, принять в свою душу Дьявола! Но мы уже наговорили на один рубль ассигнациями. Денежки сюда и посвящай меня в свои проблемы.

Посетитель молча бросил золотой. Ворона тут же его клюнула с краешку — он стал на обод и уже покатился сам к ясновидящей. Кошка тоже хотела совершить подобное действие, но опоздала. Всё равно она притронулась лапой к тому месту, куду упал золотой.

— Так-так-так! — Видимо дело серьёзное. Ну выкладывай, Касатик. —

Кошка опять стала умываться, посчитав свой промах с золотым, тем, что была недомытой.

Сотник вынул добытый им кисет, протянул ясновидящей и спросил —

— Что ты скажешь о нём?

— А что здесь сказать? — Кисет для курительных принадлежностей. Ты и сам это знаешь. Выкладывай, что ты хочешь из него извлечь?

— Всё! Кому он принадлежал изначально, кто его вышивал, для кого он готовился? Почему он появился в чужой для меня сотне?

— Задачка! Ладно, посмотрим. — И ясновидящая приложила кисет с противоположной стороны сферического стеклянного сосуда, наполненного водой. Конечно, для неё это была своеобразная лупа, а для посетителей — магическая сфера.

— Что тут можно сказать? — Такие кисеты девушки дарят избранным рекрутирующим юношам. Но здесь загвоздка. Он вышит не одной рукой. Вот доминирующая вышивка справа и полностью с тыльной стороны сделана очень искусно, явно мастерицей, значит женщиной постарше. А слева, на небольшом кусочке совсем другая рука. Стёжки неуверенные и положены, чуть хаотично. Вышивала или младшая сестра, или дочь умелой вышивальщицы.

И ещё — там где целуются лебеди искусно зашифрована буква Б. — Тебя как зовут касатик? —

У посетителя вновь защемило под ложечкой. Но вместо того, чтоб сказать как его зовут, «касатик» спросил —

— Если в твоих силах, то подскажи в каком направлении искать вышивальщиц?

— Это вот… Здесь понимаешь…

— Понимаю! — Сказал посетитель и положил ещё один золотой, но уже ближе к кошке, полагаясь больше на её магию. Кошка тут же накрыла его лапой. Но не тут-то было! Ворона вскочила в один миг и клюнула лапу кошки. Та хотела ударить ворону той же лапой, уже даже воинственно занесла её, но проворная ворона тут же покатила золотой своей хозяйке.

— Вот у неё мы-то и спросим — сказала ясновидящая и дала вороне сушёного таракана и зелёную горошину. На выбор!

— Вот если ворона клюнет таракана, то искать нужно в городе… а, коль горошину — то по деревням. —

Но ворона клюнула и проглотила то и другое.

Клиент всё понял. В профессиональной пригодности ясновидящей он усомнился, но спектакль с вороной и кошкой ему понравился. Тем боле кошка улучшила момент и посмотрела ему в глаза. Всё было ясно.

Ясновидящая подтвердила то, что видел и он сам. И букву «Б» и различие стилей вышивки. Два золотых отдал впустую. Ничего путного для него ясновидящая не сказала, но в него ещё больше вселилась надежда, что распутав клубок, он окажется счастливым отцом.

— Прощай, старая карга — сказал он, скорее шутливо, чем зло, и направился к двери.

— Да я не старше тебя, касатик! Мне ещё и сорока нет — прокричала целительница, когда он закрывал дверь. Во дворе он встретил всё того же клиента и улыбнулся в душе. Но почему-то ему стало очень легко. Он вскочил на своего жеребца и из подков коня поднялась пыль и комки сорванной копытами земли.

Букрат, но, уже не Донской, а Терский казак в чине сотника заехал в город Новочеркасск через северную Триумфальную арку, построенную атаманом Платовым в 1817 году, как вклад Донских казаков в борьбе с Наполеоном. Арка построена в честь приезда в Новочеркасск императора Александра Первого. В это время столица Великого Войска Донского, уже переехала из Старочеркасска в Новочеркасск.

В то время, в Новочеркасске насчитывалось двадцать тысяч населения. Были храмы, гостиные дворы, всевозможные лавки — , питейные и игорные заведения, рынки, но пока никакой промышленности. Лишь казацкие казармы и конюшни. — Но… это в то время.

Дело в том, что Старочеркасск, былая казачья столица, почти каждую весну был подтоплен до вторых этажей разливами реки Дон. Русский архитектор предложил обнести Старочеркасск земляным валом, но затея оказалась очень дорогой и недолговременной. Поэтому Александр Первый поручил Голландскому архитектору, служившему в русской армии и воевавшему в Русско-Шведской и Русско-Турецкой войне на стороне России, Францу де Волану спланировать город Новый Черкасск. Волан спланировал его по европейскому образцу и назвал — «Маленький Париж» — Он же планировал такие крепости как — Николаев, Одессу, Тирасполь и много мостов через русские реки.

Александр Первый поручил атаману Платову построить город, ничего не меняя и не искажая первоначальный проект.

Ходили слухи, что атаман Платов был чем-то недоволен Донскими казаками и он этот план воспринял с воодушевлением. — Город расположен на горе и имел большое преимущество в случае, не дай Бог, нападения на него. — Это во первых, и это главное! А во вторых — он построен на гОре. — И даже за водой ходить вниз и тащить её наверх было не с руки. Но… это слухи. — Автор в них почему-то не верит

Но уже в 1915 году, когда через северную арку в город заехал терский казачий сотник Букрат в Новочеркасске проживало шестьдесят тысяч человек из них двадцать тысяч казаков. Были всевозможные мастерские, промышленные училища, институт благородных девиц и инженерный институт. Это был современный город, даже по меркам заносчивых европейцев.

Букрат нашёл канцелярию Всевеликого Войска Донского, чтоб навести справки о донском казаке Петре, игравшим с ним примерно полгода назад в двадцать одно. Благо фамилию сотника, в какой служил Петро он помнил.

В канцелярии оказался только дежурный казак.

— К нестроевому уряднику есть дело у меня. Когда он будет — спросил терский сотник Букрат.

— Зачем он тебе? Если на постой, то и я такое дело могу решить — Только не бесплатно.

— В постоялый дом я и без тебя найду дорогу. А тебя не учили как обращаться с офицерами?! Или тебя поучить!

— Ну — ну! — Мой палаш из такой-же стали! — И казак встал. Он оказался почти на голову выше и шире в плечах. — Вы, ваше благородие, из терских будете, но вы на территории Всевеликого Войска Донского, и вы для меня обыкновенная гражданская личность. Так что вашим войсковым отличиям — подчиняться, или нет — то моя воля. — Браток ты лучше не гоношись. Вот присаживайся на табуретку, я налью тебе стопарик, да и сам выпью. Отличное вино! Виноград из южного косогора моей усадьбы. —

Кавказская кровь бросилась в голову Букрта и мысленно голова дерзкого казака уже валялась у его ног! Но усилием воли он подавил вспышку гнева и сначала гневно, потом примирительно зметил. —

— Ты, как я понимаю, браток, несёшь постовую службу, а готов бражничать. Как понимать это?

— А понимай как хочешь, но как по мне, то кварта доброго вина никогда не мешала казаку, если он не терял голову. Так что — налить? — Ты мне чем-то понравился, или я когда-то тебя видел? — Если бы я не дежурил, то пригласил бы к себе и мы славно бы пображничали. Я из зажиточных.

— Оно и видно по твоей шинели.

— Что ты хотел от писаря? —

Дежурный казак не мог решить его вопрос и велел прийти в понедельник, когда будет на месте не строевой урядник.

После долгих распросов и проволочек с помощью двух золотых, исчезнувших в кармане писаря, Букрат узнал, что теперь уже хорунжий Петро, с полком донских казаков убыл на войну с австрияками. Дабы застать Петра в живых Букрат начал хлопотать, чтобы самому попасть на абсурдный театр военных действий первой мировой войны

Глава 5-я. «ВЕДЬМА»

Ольга засмотрелась в печь. Огонь завораживал. Его оранжевые, с прожилками чёрного, языки лизали нёбо печи, вырываясь через полукольцо жерла и устремлялись в дымоход. Дымоход ровно причёсывал дымовые косы, а там, чуть выше, сильная рука естественной тяги хватала их и вытаскивала наверх, не уронив ни одного волоска, Поленья трещали и под огнём таяли. Иногда они, возмущаясь, брызгали слабым потенциалом искр, но после возмущения безропотно предавались огню, зная, что как материя они сохранятся и продолжат свою жизнь в другом качестве и в другом измерении.

Ольга взяла еще два небольших полена и положила при помощи ухвата с одной и другой стороны глиняного горшка. В нём варился горох. Горох варится долго, и благо, что она дрова не покупала, а таскала вместе с дочкой из леса — а то гороховая похлёбка была бы слишком дорогая. Кроме гороха в доме ничего не было. Шёл месяц Май и всё, что они собрали на огороде, было с дочкой съедено. Цыплята и утята ещё не выросли. Оставались только горох и пшеница. Пшеницу они растирали на небольших каменных жерновах, чтобы испечь хлеб или блины.

Ни её отец, в прошлом казацкий сотник, ни её братья уже семнадцать лет после размолвки из-за её беременности, Ольгу не посещали. Да, наверно, и не знали живая она, или нет. А что у отца есть такая красивая внучка — и подавно.

Сегодня, третий раз в этом месяце, Ольга пойдет в полнолуние к истукану испытывать судьбу и ждать своего суженого. Оба раза она верной подруге-волчице ничего не принесла. Волчица её понимала и Ольге казалось, что она жалобно смотрит ей в глаза. Кисет она не взяла. Осталось довышивать небольшой уголочек и Ольга перепоручила закончить работу Наташе. В конце-то концов — для её же отца.

Ольга села на своё, шестнадцатью годами насиженное место, мельком глянула на Луну и закрыла глаза. Через небольшой промежуток времени она услышала в кустарниках треск, а вслед за треском у её ног, судя по звуку, что-то свалилось. Ольга открыла глаза и ахнула от изумление. Перед ней лежала немного окровавленная, уже не живая овца и над ней стояла волчица, заглядывала Ольге в глаза и немного скулила. Волчица звала её к трапезе, видимо чувствуя, что Ольга испытывает частичный голод.

Но, не успела Ольга опомниться, как вдали послышался лай собаки и ржание лошади. Волчица занервничала, попыталась схватить убитую ею овцу, но лишь немного её протянула, бросила и отскочила в сторону за ветром. Ольга чувствовала, что волчица остановилась недалеко. Минут через пять появились четыре всадника на лошадях и огромная собака.

— Ты глянь, превратилась в ведьму! А вот и овечечка моя, еще недогрызенная. — Собака бегала взад — вперёд и была очень возбуждённая. Кричащий направил на Ольгу ружьё и со злостью крикнул — посмотрим во что ты превратишься после моей дроби. — Но один из всадников выбил из его рук ружьё и крикнул —

— Постой, Щербатый, нужно разобраться! — Так и на виселицу угодить можно.

— На какую виселицу?! — Ты что не видишь, что это ведьма?! Если её оставить в живых, то так и будут пропадать овцы в нашем хуторе! — Ишь, зараза! — А рассказывали люди, что ведьмы превращаются в волчиц и наоборот. — А я не верил! — Вот тебе факт! —

Говоря это, он слез с коня и направился к выбитому из рук ружью, чтобы осуществит возмездие. Ольга застонала и потеряла сознание. Щербатый воскликнул —

— Во! Она и не говорит по человечески, а воет как волчица. —

Всадник, возразивший Щербатому и выбивший ружьё начал и сам сомневаться. Но без полицейской управы, лишать жизни, хоть и волчицу, но в человеческом облике не решался. — Боязно, хоть и не жалко! Остальные всадники молчали, лишь на месте гарцевали на своих лошадях. Пёс крутился возле мёртвой овцы и пытался полизать её кровь, но его отгоняли. Щербатый не унимался. И обратился с ругательной позой к возразившему —

— Знаешь, Ясь, я давно сомневался в тебе! — То-то думаю, почему его овцы всегда целые, а мои пропадают. Да ты оказываешься прикрываешь ведьмаков, да волчиц! — Ты часом того — не волк в овечьей шкуре. — Два молчавшие всадника залились хохотом, но тут же замолчали и ждали чем дело кончится.

— Ты глянь на него! Такое бредёт, что ни на что не натянешь! — недаром твоя баба говорила моей, что у тебя бывают страшные заскоки! Дескать мужик — того!..

— Ты, Ясь, бреши, да знай меру! Когда это моя баба говорила твоей?! — Да ещё такое?!!

— Да когда убегала от твоих кулаков, да завихрений и ночевала у нас. — Ещё моя баба говорит: «Чего ты терпишь его?! — взяла бы топорик да хрясь его между лопатками, но так, чтоб жив остался, но с кулаками не лез»!

— Ой, Ясь, смотри!.. Не дай Бог это ты брешешь, то я и на тебя дроби не пожалею… мелкой!.. в задницу! —

Ясь спрыгнул с лошади, вырвал у Щербатого дробовик, подал его одному молчавшему и сказал —

— Дробовик получишь завтра! Сегодня ты слишком возбуждённый, того и гляди, недосчитаются одного из нас, а ещё один из нас пойдёт в кандалах по сибирским острогам. — Ты лучше, Щербатый, залезай в седло, разбуди и притащи сюда полицейского. Нужно разобраться… Дело то запутанное.

Щербатый, как бы успокоившись, подошёл к лошади с намерением сесть в седло.

— Так ты ж и овцу захвати, тогда твоя баба сможет шулюм сварить.

— Ага! — Буду я хлебать шулюм с ведьминым зельем! Лучше ружьё отдай! — Он вскочил на коня, взял сходу галопом и прокричал —

— Ну, Ясь, берегись, следующий ход за мной будет, в этой карточной игре! — Но последние слова отнёс ветер и Ясь их не услышал.

Осталось три всадника. Лошади переминались с ноги на ногу — седоки ничего не предпринимали. Раз уж так случилось, то нужно ждать полицию, потому, что в наличии задушенная овца — раз, и то ли ведьма — то ли полуживая, а может уже и мёртвая баба. — «Ну и ввязались мы — подумал Ясь — Чёрт бы с ней с овцой! — Сейчас бы я храпел у своей бабы под боком», — Он покосился на лежащую около бревна Ольгу и отъехал метров на десять — «От греха — подальше» Пёс тоже отошёл от овцы и от Ольги, и лёг, положив голову на передние лапы. — Дескать — «разбирайтесь, а моя хата с краю».

Минут через пятнадцать возле леса послышалось ржание лошадей. Звук приближался и к описываемому событию приблизилась кавалькада вооружённых, разгорячённых казаков, во главе с полковником. Они отрабатывали ночные переходы. Отряд остановился и увидел такую картину. Возле истукана на земле лежит недвижимая женщина, возле неё неживая овца, метров за десять от истукана три всадника в сёдлах, с другой стороны — огромный пёс скалит свои зубы, но на этом и ограничивается.

— Что здесь происходит, чёрт побери! — Крикнул полковник — кто убил женщину?! — Сотник, немедленно разберись и доложи! —

Ясь на своей лошади продвинулся на три метра вперёд и сбивчиво стал рассказывать. —

— Ваще высокоблагородие! Мы гнались за волчицей! Ей! — ей, огромной серой волчицей! — Это вот… она задрала овцу… вот она лежит…

— Вижу! Дальше что?!

— Когда мы догнали, то волчица превратилась в ведьму… вот она… ведьма…

— Что ты буровишь, дурак?! — Какая ведьма?!

— Вот она!.. Ведьма! — Щербатый поехал в хутор за полицейским, или казачьим старшиной, чтоб при них убить ведьму… А так… без них… мы не посмели.

Полковник махнул рукой и обратился к остальным двум верховых стоящим чуть в сторонке —

— Кто из вас менее глупый, чтоб объяснить ситуацию.

— Говори ты — сказал один.

— Нет, говори ты — сказал второй. — Ты ехал впереди!

— Так это ж ты позвал мужиков — отпарировал первый — А я просто так, за вами поехал… А там волчица, или это… ведьма…

— Без шомполов, я вижу здесь не разобраться! — гаркнул полковник.

— Ваше благородие! — я скажу — крикнули оба. — мы погнались за волчицей, а она бац! — и в ведьму! Вот… и в барашку… но уже отдавшую Богу душу…

— Сотник разберись в чём дело. А вы трое поедете с нами. До выяснения. Посидите немного в холодной, чтоб разобраться, да ума набраться. —

Сотник склонился над Ольгой, потрогал голову, пощупал пульс и доложил, что она живая, но очень слабая. Нашёлся и козак знавший отца Ольги и саму Ольгу и предполагал где она живёт. Хотел рассказать историю с её отцом, но полковник махнул рукой и сказал — «Другим разом»! Потом полковник позвал, на его взгляд разумного казака — им оказался Петро, и велел доставить женщину невредимой домой вместе с уже остывшей овцой. Дескать — «Кусок мяса дома пригодится»! Однако, когда подняли Ольгу, и Петро прилаживал её на круп своего коня, полковник засмотрелся и что-то ойкнуло в его душе. «Пустое» — подумал он, но ещё раз посмотрел в сторону Ольги. Полная луна ярко освещала её красивое лицо.

Тем временем взволнованный событиями Щербатый, прискакал в свой хутор, и не заезжая домой, чтоб разобраться со своей женой, за те обидные слова, что ему сообщили возле ведьмы, поскакал прямо к уряднику, благо у него ещё в окне горел свет. Щербатый постучал в окно.

— Кого там чёрт несёт? Громко крикнул урядник и откинул занавеску. Урядник уже был в одних кальсонах и собирался опрокинуть небольшой стопарик прямо в горло, чтобы завершить свои дневные дела и спокойно лечь спать. Он всматривался в оконное стекло, но разобраться ничего не мог. Щербатый приложил физиономию прямо к стелу и начал пояснять —

— Это я, — Щербатый, что живёт через два двора от вашего кума, ну у кого в позапрошлом году ещё корова сдохла

— У кого корова сдохла, у тебя или у твоего кума? Ну и сожгите её! — Чего людей по ночам тревожите? Шомполов захотел?!

— Да нет! Там волчица прикинулась ведьмой! А Ясь, что живёт возле водопоя… не того водопоя, что у пруда, а что с журавлём, с бадьей и с корытом для скотины, не дал без вашего присутствия её убить. Вот я и прискакал. — Я этому Ясю ещё покажу! И вы покажите ему, господин урядник, когда приедем! —

Урядник открыл форточку и сказал —

— Подстав сюда своё рыло, а то я ничего не вижу, стекло отсвечивает. —

Щербатый чуть ли не всю голову просунул в фоточку.

— Куда прёшь, мерзавец тыкву свою!? — Ты только морду покажи! — Ишь набрался! — как из винной бочки прёт!

— Это у вас, ваше благородие, вон из той рюмочки, что стоит полная. — А я — ни-ни!

— Моя рюмочка — не твоя забота! Узнал я тебя Щербатый. Пусть ещё раз баба твоя пожалуется — уйдёшь на каторгу!

— Не пожалуется! Богом клянусь! Я так её прикручу, что не пикнет!

— Ага! — Дай Бог нашему теляти, да волка съести!

— Вот и я про это, только про волчицу, что она в ведьму… того…

Щербатый ещё долго объяснял уряднику суть дела, пока тот окончательно не протрезвел. Урядник натягивал на кальсоны штаны и думал, какую из этого дела можно извлечь выгоду. Если правда то, что говорит этот остолоп, то во первых можно получить повышение по службе и плюс мзду от хуторян имеющих овец. Он еще раз переспросил не брешет ли Щербатый и получив от него заверение в чистейшей правде, взял ещё двух казаков с двухстволками, благо они жили рядом.

Но от отъезда Щербатого от «ведьмы» до приезда к ней, прошло часа два с половиною и начало уже сереть. Горизонт чуть окрасился тёплым оранжевым цветом, лес темнеющим пятном приобрёл более чёткие очертания и над ним как сказка висело тёмно-синее усыпанное звёздами, со светлыми прожилками, небо.

Стоял сиротливо почерневший Перун и ни одной лялечки возле него не было.

— Ну где она, ведьма то? Ты куда завёл нас, паршивец?! —

Урядник понял, что его обвели вокруг пальца! Только вот для чего?! Так я ж его в порошок! Кровь хлынула уряднику в голову и он от возмущения стал заикаться — Как ты посмел, сволочная твоя душа?! … Ты… ты… да я же тебя! Меня!.. Урядника!.. Ночью с постели!

— Потому что ведьма она! — крикнул в оправдание Щербатый — Была же!.. Вот здесь!.. Всех погубила! — Крест святой — всех погубила! — Однако, он чувствовал уже своей задницей, что дело принимает оборот — никому не позавидуешь!.. И пришпорил коня! Конь взял сходу в галоп.

— Догнать, мерзавца! — крикнул урядник и три жеребца погнались следом!

— Стой, сволочь! — стрелять буду-у-у! — пронеслось по степи.

— Была же! — крестом Богом клянусь! Пощадите! — затухало как эхо в той же степи.

Расстояние между лошадьми уменьшалось. Когда лошади почти поравнялись, Щербатый спрыгнул с коня, бросил ружьё, чтоб не мешало и стал убегать в сторону на своих двоих. — На что-то же надеялся! Через пару минут его окружили, и сбили с ног.

— Этого негодяя связать и таким же связанным бросить в погреб, да на два замка! — скомандовал урядник и отделившись от остальных ускакал рысью. Никакие просьбы Щербатого не помогли и он оказался в погребе, как и велел урядник, но не связанный. Пощадили. Свои же — хуторские.

Петро благополучно довёз Ольгу домой, спрыгнул с лошади, взял на руки Ольгу и занёс в дом.

— Сейчас я занесу овцу — она на вьючной лошади — сейчас, скажите куда её.

— Может быть ты себе её заберёшь… с казаками шулюм сварите — ответила Ольга.

— Нет, нет! Боже упаси — полковник приказал!

— Господи, ну что я с ней буду делать?.. Ведь нужно шкуру снять, потом порубить как-то… а сейчас ведь весна… пропадёт.

— Знаете что — я возле лошадей переночую, а завтра всё вам сделаю. Соль у вас есть? — Ольга сдалась.

— Есть соль. Переночевать и в чулане можно, там стоит топчан с матрасом и окно есть.

— Нет, я возле лошадей.

— Ну ладно.

Проснулась Наташа. Она закрылась одеялом с головой, но через щелочку всё видела — так как мать зажгла свечу и, естественно, всё слышала. Когда Петро ушёл Наташа спросила —

— Кто этот красивый казак! И почему он здесь с овцой?

— Спи. Завтра всё выясним.

Утром все трое сидели за столом, кушали вкусную юшку из баранины и заедали её кусочками варёной баранины. Наташа сидела с опущенными глазами. Она боялась встретится взглядом с юным казаком — ведь сразу догадается что он Наташе нравится. А это в казацких понятиях было недопустимо!

Ольге было немного не по себе. Хоть она и знала, что эта баранья тушка подарена именно ей её волчицей, но всё равно она же была украденная. Немного оправдывало лишь то, что баранья тушка доставлена ей по велению полковника. Тем более Петро пояснил, что хозяин бараньей тушки, если он хозяин, забирать её отказался. Через какое-то время слух донёсся о Щербатом, как закоренелом воре чужих овец. — К сожалению тогда, когда вся тушка была съедена.

А сейчас, когда Петро уходил, Наташа позволила себе лишь на долю секунд посмотреть Петру в глаза. И мгновенная эмоция, на подобие солнечной улыбки озарила её красивое лицо.

Прошло время и полковник в непринуждённой, в неслужебной обстановке, за обедом, в присутствие своего коллеги, равного по званию полковника, но соседнего полка, и четырех сотников своего полка вспомнил случай со лже-ведьмой. Как раз за обедом присутствовал, сотник с украинской фамилией Капуста, принимавшей участие в спасении бедной женщины. Капуста рассказал все подробности, не забыв, по украинской изобретательности, дополнить рассказ несущественными, но, не имеющими ничего общего с событием, смешными подробностями. Для смеха! Подробности для компании не были лишними. Они развеселили, и все на самом деле, закатывались смехом. Обед проходил весело.

— А, между прочим, — сказал сотник Капуста — спасённая нами женщина является дочерью сотника, служившего в вашем полку господин полковник. — Он обратился к полковнику, гостю, и назвал фамилию сотника

— А вот здесь бы пояснее, господин сотник — сказал гость.

И сотник Капуста рассказал всё что знал. А знал он не мало.

Вся компания решила, если не завтра утром, то в самое ближайшее время посетить Ольгу, и, может быть, оказать дочери своего коллеги посильную помощь.

Жанр повести требует осветить хотя бы малым количеством свеч кое что о полковнике, в котором служил сотник Капуста. Зовут его Владимир Иванович, фамилия его — Дончак. Как же с такой фамилией, да не служить в Великом Войске Донском?! — Сам Бог велел. О таких говорят — очень строгий, но справедлив.

Владимир Иванович, хоть и был очень строг, но быстро отходил, и лицо его озаряла, после строгости не простительная для строгого полковника, примирительная и приятная улыбка.

Он уже мог уйти на отдых и требовать себе пенсию, хотя она ему и нафиг не нужна, так-как фактически он был помещик. Несколько гектаров виноградников, и сотни гектаров пахотной плодородной земли, плюс табуны лошадей, не говоря уже о овечьих краалях приносили ему хороший доход. Он бы в своих пятьдесят пять, мог бы выглядеть ещё молодцом, но его подводила некоторая тучность. Бывало так, что он просил рядового козака помочь взобраться в седло. Но когда уже был в седле, то мог поспорить с самим чёртом и ветром в поле. Шашкой владел исправно.

Жена его, красивая француженка — художница, решила, что в браке прожила достаточно и с двумя сыновьями — тридцатилетним Матвеем и двадцативосьмилетним Владимиром, что были в конец избалованы своей матерью, учившей их живописи, все вместе умотали во французский город Орли, к родственникам матери. О службе военной они даже заикаться не хотели. Сейчас от них к отцу приходили лишь редкие письма. Они хвастались успехами в живописи. А город Орли — это и был Меккой французских живописцев. Таким образом на сегодняшний день полковник жил один с множеством слуг и работников.

Как было обещано в весёлой компании Ольгу они, всё таки решили навестить. Но не всей компанией, а только с сотником Капустой. Предварительно Владимир Иванович послал к Ольге пока рядового, но любимого казака Петра, с добрым оклунком всякой всячины и несколькими бутылками вина со своих виноградников, дабы договориться о дне встречи. Полковник питал уважение к людям и не хотел — как снег на голову!

Ольге ничего не оставалось делать как согласится на предложение полковника, но от полковничьих щедрот она на отрез отказалась. Не хотела попадать в зависимость.

— Поговорить и так можно, за чашкой чая — сказала она — не обязательно при каждой встрече бражничать. А коль полковник со товарищами будут голодны, то я надолблю картошки, она уже завязалась, и зарежу цыплёнка — подросли уже. Пусть полковник простит меня — это не из-за гордости, а просто мне нечем будет вернуть долг. Сам знаешь — невозвратные долги, ложатся большим бременем не только на душу, но и на саму жизнь.

Полковник был расстроен отказом Ольги — ну раз так — значит так. Однако он уполномочил Петра не оставлять её без внимания и навещать хоть раз в неделю с мелкими, незаметными подачками, и брать на себя непосильные женским рукам работы. Однако он, как бы, делал не от себя лично, а от полка, где служил её отец. А её отец, чтоб она знала, перешел в другой полк и сейчас он служит на границе с Австрией. Потому что сейчас, даже в самом российском воздухе чувствуется напряжение, так что аж искрит — не доведи Господи.

Владимир Иванович взял на себя обязательство добиться отцовских воинских отчислений для Ольги и её дочери. Ведь отец Ольги наверно не знает что у него уже такая взрослая и такая красивая внучка.

Конечно добиться таких отчисления от другого полка, да и вообще — дело было если и не гиблое, то очень длинное, и с большими проволочками. — Как вообще в России с её неизмеримыми просторами. Казалось, что всякое дело должно ослиным шагом дойти до самой дальней границы, там отметится и таким же шагом вернуться. — Годы проходят… Но, живёт Россия!

Еще Владимир Иванович, через Петра предложи Ольге поступить к нему в поместье на службу помощником управляющего и чтоб всё было рядом, перейти с дочкой к нему жить в отдельный флигель.

Через месяц Ольга получила деньги из войсковой кассы. Она догадывалась, что эти деньги внёс сам Владимир Иванович.

Глава 6-я. СТРАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Владимир Иванович проявлял явный интерес к Ольгиной персоне. Но интерес этот был очень странный. Он видел её только один раз ночью при свете Луны во время полковых ночных учений. И всё! Но уже оформил ей пенсию за отца и общался с ней только через казака Петра. Но общение это было тоже очень странное. Он через сотника велел Петру посещать Ольгу один, или два раза в неделю, помогать по хозяйству, но ни разу не интересовался ни у казака Петра, ни у его командира, сотника Дорошенко, о самой Ольге, о её жизни. Это было какое-то табу. А Петро и рад стараться. Таким образом он получал два неплановых увольнения каждую неделю.

— Я приволок с перелеска сухое бревно и сейчас нарублю вам дров — сказал Петро, приоткрыв дверь из сеней в светлицу. Ольга стояла перед зеркалом и заплетала себе косу. Коса отливала в освещенных местах коричневатым золотом, а в углублениях, где стежок перекрывается стежком, тёмно-зелёным, с чуть заметной краснинкой, серебром. Петро засмотрелся. Ольга оглянулась, приветливо улыбнулась и ответила

— Да ты уже нарубил их столько, что на пол зимы хватит. Заходи, чай будем пить. Чего стоишь в сенях?

— А где Наташа?

— Наташа пошла в поле набрать полевых цветов и в перелеске наломать кленовых веток. Будем светлицу украшать. Поможешь? — Завтра ведь праздник Ивана Купала.

— Хорошо, но селяне заметили в перелеске блуждающего огромного волка! Не страшно туда ходить одной Наташе? Может я её поищу?

— Не стоит… она справится… будь уверен…

— Тогда я до прихода Наташи поскачу на речку, наберу душистой осоки, чтоб устелить пол.

— Скачи! — И Петро осторожно закрыл дверь.

Но не позднее, как через пол часа Наташа с Петром появились оба. Каждый нёс в своих руках охапку зелени. Они заливались хохотом и что-то, только им доступное, громко обсуждали. — «Молодёжь» — подумала Ольга. — «А куда ушла моя молодость?»! — Грустинка навернулась на её глаза, но она тут же смахнула её красивой и тёплой улыбкой.

По традиции ещё с языческих времён, с самого начала, христианская Россия праздновала Ивана Купала как и праздники Иисуса Христа, появившиеся позже. Нужно было идти на речку, там, на сплетённом из полевых цветов венке, укрепить и зажечь свечку, и спустить венок со свечкой на воду. Таким образом девушки узнавали свою судьбу. Далеко ли уплывёт этот манящий судьбоносный огонёк. Для чистоты эксперимента девушки должны ходить одни.

Но на этот раз Петро прямо-таки навязался, чтобы взяли и его. Дескать, в случае чего, можно сделать поправку и обосновать её сложившимися обстоятельствами. — Так как делают казаки при неудачном наступлении, или бегстве от неприятеля, пусть даже игровом. — На учёбе.

Река была недалеко и они, взяв с собой всё что нужно, после лёгкого ужина и бокала молодого вина, через пол часа оказались на удобном берегу реки. В том месте река образовала заводь с незаметным, очень медленным водоворотом. Луна как бы игралась! — То светила на полную мощь, то заигрывала с полупрозрачной кисеёй туч, то полностью пряталась в их плотных чёрных как сажа лоскутах. На воду легли два венка с горящими свечками. Венок Ольги сделав небольшой полукруг, устремился на ровное течение реки, постепенно удаляясь к её середине. Излучина реки была внушительная. А там где уже начинался её основной водный базис отмечалась небольшими малорослыми кустами камыша. Камыш не мог укрепиться — его всё время смывало.

Венок Наташи сделал по излучине полуоборот, приблизился почти к камышу и делал небольшие круги. Огонь свечки заметно колыхался, грозясь исчезнуть насовсем. Потухшая свечка была плохим предзнаменованием. Наташа волновалась. До венка по водной, освещённой лунным светом, дорожке было метров восемнадцать — двадцать. Как обычно такие излучины возникают на мелководье и они часто меняются. Как правило, они не опасны. Только не на этот раз!

Наташа, не говоря никому ни слова, как была в праздничном платье, так и бросилась в воду, спасать свой венок. Все только ахнули, когда она уже была метров за десять от берега. Если приходят беда или спасение, то они расписаны сверху. Луна спряталась за плотную большую тучу и водная гладь окрасилась непростительной сажей с небольшой примесью ультрамарина. Наташа вскрикнула и послышался всплеск воды! Через пару секунд ещё всплеск… но, гораздо дальше.

Ольга и Петро онемели! Бывают случаи, когда нужно проявлять немедленное действие — но от неожиданности руки и ноги на какой-то миг, именно тот необходимый миг, делаются как деревянные. Но в этот, им необходимый миг, что-то всколыхнуло воду и Петра, и Ольгу обдало фейерверком брызг! Через пару секунд из излучины раздался крик — «Мама»! — Петро и Ольга кинулись в воду. Но они опоздали… Уже их помощь не понадобилась. Сначала подплывала, а потом шла вброд волчица и тащила за собой Наташу. Волчица бросила её на мелководье и, чуть скуля, скрылась в тени кустарников!

Наташа вылезла чуть откашлялась и села. Никто не мог выговорить ни слова! Все были намертво прибитые происшествием!