Бесплатный фрагмент - Павлиний глаз

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещённых действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.

Аннотация

Мать, отважно бросившая вызов фашистским захватчикам в защите единственной дочери в небольшом городке, на Западной Украине, в начале Великой Отечественной войны. Беременная в наши дни двойней девушка из Риги, оказавшаяся на улице без средств к существованию. Две линии прошлого и настоящего, неразрывно связанные между собой наполненной любовью семейной реликвией, призванной помочь главным героям пережить самый страшный день в их жизни.

Глава 1. Мёд

13 июля 1941 года, Западная Украина

Варенька сорвала пучок луговой травы и поместила его в плетёное лукошко. Пятилетняя девочка уже какое-то время сидела на корточках посреди зелёной лужайки, у задней стены своего дома, и собирала траву для кур, разгуливающих неподалёку, в огороженном сеткой рабицей птичьем загоне. Запах свежей травы приятно щекотал нос, а ласковый ветерок едва заметно колыхал заплетённые в косички русые волосы Вареньки. Сидя на лужайке, девочка не видела кур, поскольку задняя стена её белёной мелом мазанки из сырцового кирпича скрывала курятник, однако Варенька точно знала, что птицы ждут её возвращения с корзинкой сочного прикорма в руках.

Каждой курочке и живущему в просторном хлеву поросёнку девочка дала своё прозвище и будь на то её воля, то проводила бы в общении с домашними питомцами всё своё время. Однако распорядок дня Вареньки был строго расписан её мамой, в котором любимой частью суток девочки являлось утро, когда ей было доверено кормление сытным завтраком птиц и поросёнка. Каждое утро, умывшись, одевшись и прочитав молитвенное правило, Варенька выходила из мазанки с лукошком, в то время как мама девочки готовила ей завтрак на летней кухне, расположенной за птичьим загоном, в белёной постройке из саманного кирпича.

Оказавшись на крыльце мазанки, Варенька спускалась по ступеням на бетонную дорожку и оставляла лукошко на садовой скамейке, укрытой, как и само крыльцо дома, листьями растущего на металлических опорах девичьего винограда. Затем девочка проходила мимо ручной колонки и висящего возле неё рукомойника, следуя по дорожке, разделяющей домашний огород на две части. Не доходя до флигеля деревянного туалета, Варенька сворачивала налево и проходила мимо части огорода, засеянного сахарной свеклой. По правую руку от девочки возвышался деревянный хлев для скота и птицы, объединённый кирпичной стеной с летней кухней. За спиной Вареньки оставался обширный участок огорода с высаженным на нём картофелем, длинные ряды которого уходили на десятки метров вдаль и обрывались у проволочного забора, отделяющего земельный участок мазанки от пролегающей неподалёку железнодорожной колеи.

Поравнявшись с распахнутой дверью хлева, девочка приветствовала в свином загоне поросёнка и следовала далее до летней кухни, где её уже ждала мать. Мама передавала дочери ведёрко и лейку, наполненные зерном и водой, после чего Варенька отправлялась обратно до спрятанного в гущах девичьего винограда крыльца. Когда девочка снова проходила мимо хлева, то слышала из него требовательное хрюканье поросёнка. Варенька обнадёживала того обещанием скоро вернуться и покормить поросёнка, завтрак которому тем временем готовила на кухне мама девочки.

На крыльце мазанки Варенька клала ведёрко с пшеном в лукошко и несла его с лейкой до проволочной калитки курятника, расположенной в проходе между домом и виноградной изгородью. У калитки девочка ставила лукошко на землю, бралась руками за лейку и просовывала её носик в ячейку забора. Как только вода начинала шумно ударяться о стенки поилки, лежащей по другую сторону забора, куры немедля бросали все свои дела и устремлялись навстречу призывному звуку плещущейся воды.

Когда птицы вдоволь утоляли жажду, Варенька брала из лукошка ведёрко, набирала из него в кулачок пшена и подбрасывала зёрна высоко над забором. Куры завороженно смотрели на застывшие в воздухе зёрнышки, а когда те падали на землю, тут же принимались их бойко клевать. Как только зёрна были съедены, птицы наблюдали за новой горстью подброшенного девочкой в воздух пшена, после чего приступали к его немедленному поеданию на земле. Когда же ведёрко девочки становилось пустым, и куры начинали недоумевать, почему волшебные зёрна перестали сыпаться с небес, Варенька успокаивала птиц, обещая им добавку в виде зелёной травы.

Затем девочка ставила пустое ведро рядом с лейкой, брала с земли корзинку и шла вдоль курятника, мимо боковой стены дома, пока не оказывалась на лужайке, позади мазанки. Зелёную лужайку украшала пара тенистых деревьев грецкого ореха, за которыми возвышался соседский забор из штакетника. По бокам лужайку обрамлял проволочный забор, отделяющий земельный участок дома от асфальтированной дороги слева и просторного соседского луга справа.

Это погожее летнее утро ничем не отличалось для Вареньки от прочих, поэтому, бережно положив последний пучок травы в лукошко, девочка окинула довольным взглядом корзинку и поднялась с корточек. Варенька хотела взять лукошко с земли, как вдруг почувствовала на ухе ползущую по нему букашку. Девочка осторожно взяла пальцами жучка и увидела перед собой яркую божью коровку.

Варенька выпрямила указательный палец, вокруг которого тут же принялся ползать жучок с рассыпанными по красной спинке чернильными каплями, и вопросительно обратилась к букашке: — Ты, наверное, ищешь своих деток?

Увлечённо кружась вокруг пальца девочки, божья коровка встретила вопрос девочки молчанием.

— Если я увижу их, то обязательно скажу им скорее лететь домой, — пообещала жучку Варенька. — А пока лети дальше, коровка, ищи своих деток. Мне пора нести курочкам траву.

Завершив путешествие вокруг пальца девочки, жучок расправил свои длинные, прозрачные крылышки и улетел прочь. Варенька пожелала божьей коровке отыскать её деток, после чего подняла с земли лукошко и направилась к птицам. Подойдя к курятнику, девочка взяла из корзинки пучок травы, просунула его в ячейку забора и принялась ждать. Несколько птиц заметили зелёное угощение и сломя голову бросились к забору. Чуть погодя их примеру последовали и остальные куры.

— Время десерта! — радостно объявила Варенька курам за мгновение до того, как крючковатые клювы первых птиц принялись бойко выдёргивать из её кулачка изумрудные травинки. — Не волнуйтесь, всем хватит.

Увидев, однако, богатое содержимое лукошка, куры лишь раззадорились и принялись клевать друг друга в попытке оказаться поближе к кулачку девочки. Тогда Варенька поставила корзинку на землю, набрала в ладошки побольше травы и просунула её в разные ячейки забора.

— Кушай, Варежка, кушай, Пёрышко, — заботливо обратилась девочка к птицам, клевавшим травинки из её левого кулачка. — Кушай, Радуга, кушай, Ягодка, кушай, Задира, — сказала Варенька курочкам, расположившимся у её правого кулачка.

Пока птицы кормились сочным лакомством, девочка только и успевала, что просовывать в забор кулачки с очередной порцией свежесорванной травы. Когда первая пятёрка кур насытилась и разбрелась по своим делам по птичьему загону, Варенька позвала к себе оставшихся не кормленными птиц: — Фасолька, Смешинка, Веснушка, подходите. Принцеcса, Ванилька, и вы угощайтесь.

Названные курочки послушно выстроились возле девочки и принялись клевать предложенный той десерт. Кормя вторую пятёрку птиц, Варенька заметила отсутствие среди них последней, одиннадцатой курочки. Девочка окинула взглядом птичий загон и, не увидев в нём Бусинку, посмотрела на невысокий настил у выхода из курятника с расположенными под настилом деревянными бочками. Две устланные соломой бочки стояли у калитки, через которую птицы заходили утром в курятник из хлева и возвращались в него вечером на ночлег.

«Должно быть, Бусинка несёт яичко», — решила Варенька, завершив кормление второй пятёрки птиц.

Девочка переложила остатки травы в пустое ведёрко из-под зерна, поместила ведро в лукошко и направилась с ним и лейкой к маме.

— Как твои курочки? — спросила Серафима, заметив на лице вошедшей на кухню дочери лёгкую обеспокоенность.

— Хорошо. Не смогла только покормить Бусинку, так как не увидела её в курятнике.

Варенька поставила корзинку и лейку на деревянный пол кухни и подошла к скамье у обеденного стола.

— Покажется твоя Бусинка, когда снесёт для тебя яичко, — приободрила девочку мать и поставила перед ней ведро с кормом для поросёнка.

— Повезло же Кабачку, — сказала Варенька, склонившись над богатым содержимым залитого водой ведра. — Яблоки, морковь, жёлуди, каштаны и…

— Свекольная ботва, — подсказала дочери Серафима, погладив её по голове. — Отнеси еду Кабачку, вымой руки и возвращайся завтракать.

С этими словами молодая женщина повернулась к занимавшей собой около трети кухни газовой плите, обернула полотенцем стоящий на плите глиняный горшок и поставила его на стол, покрытый белой кружевной скатертью.

— А что у нас на завтрак? — с любопытством взглянула на горшок девочка.

— Гречневая каша на молоке с орехами и цветочным мёдом, — ответила Серафима, ставя на стол две глубокие тарелки.

— Хорошо быть мной, — улыбнулась Варенька в предвкушении вкусного завтрака.

— Ещё бы — с такой-то мамой, — ответила женщина.

Девочка звонко рассмеялась и крепко обняла мать.

— Как же здорово, что мы есть друг у друга, — произнесла Варенька, разглядывая через окно кухни пасущихся на соседском лугу коров.

— Ты моя радость, — поцеловала Серафима дочь в макушку, пытаясь запечатлеть в своей памяти это мгновение.

Женщина ощущала тёплое дыхание Вареньки и желала, чтобы время остановило свой ход, когда связанные любовью мать и дитя стояли в объятиях друг друга, и ничто не могло омрачить их жизнь.

«Этот день для тебя, доченька», — думала Серафима, прижимая к себе ребёнка. — «Последний день твоей мирной жизни. Завтра в это время мы уже будем прятаться в соседском коровнике тёти Мирославы, пережидая вторжение в наш дом непрошеных гостей. Немцы заявятся к нам и опустошат наши запасы в кладовке, кроме разве что банок с консервами, которые я смогу унести. Эти мародёры прихватят с собой и нашего поросёнка с птицами, укатив затем на своём грузовике обратно в армейский лагерь. А потом мы вернёмся с тобой домой, и ты найдёшь наш хлев и курятник пустыми. Я скажу тебе, что немцы забрали животных, чтобы отпустить их на волю, и солгу о том, что наши курочки разгуливают теперь на свободном выгуле, а Кабачок принимает солнечные ванны в грязевых лужах. Тебе будет больно, и ты расплачешься от того, что больше никогда не увидишь своих животных. Но я возьму тебя на руки и осушу твои слёзы, сказав не печалиться, ведь твои курочки и поросёнок обрели свободу и с ними всё будет хорошо. Ты будешь скучать по ним, вспоминая, как кормила и гладила их, думая, что вы всегда будете вместе, и представить себе не могла, что судьба вас когда-нибудь разлучит. Тебе будет грустно, но однажды тоска уступит место светлой вере в то, что твои друзья живут счастливо и хранят об их любимой Вареньке добрую память.

Так и будет, я тебе обещаю, а пока проведи свой последний мирный день жизни в компании любимых животных, думая, что разлука с ними не постигнет тебя никогда. Это лучшее прощание с ними, какое я могла тебе подарить, продлив твоё безмятежное детство ещё хотя бы на один день. Вскоре война осквернит наш дом и изменит нашу с тобой жизнь навсегда. Вернувшись домой, мы будем бояться, что немцы заявятся к нам вновь, когда мы будем спать или играть на лужайке за домом, оказавшись беззащитными перед их злой волей. Мы будем жить в страхе до самого конца войны, обходясь растущими на нашем огороде картофелем и свеклой. Интересно, как много блюд можно приготовить из одной картошки и свеклы? Надеюсь, я сумею освоить их все, прежде чем мы возненавидим столь любимые нами борщ и драники. Будет тяжело, но мы справимся и дождёмся твоего папу с фронта. Наступит день, когда наша семья снова будет вместе, и мы сможем вернуться к нормальной жизни, ценя её каждую минуту. Я верю в это, доченька, и пока это вера жива, мы пройдём с тобой через всё, каким бы лишениям не подвергла нас эта проклятая война. А теперь ступай, покорми Кабачка, вымой руки и возвращайся на свой последний мирный завтрак с молочной кашей, грецким орехом и цветочным мёдом. Завтрак, который останется в твоей памяти навсегда».

— Время не ждёт, — вздохнула с выступившими на глазах слезами Серафима и выпустила дочь из своих объятий. — Кабачок, руки, завтрак.

— Кабачок, руки, завтрак! — задорно повторила Варенька и взялась за ручку жестяного ведра.

— И захвати с собой из кладовки мёд, — успела сказать женщина выходящей из кухни девочке. — Он стоит на средней полке, у входа.

— Я знаю, где прячется мёдик, — игриво произнесла Варенька, прежде чем скрыться из виду матери, приступившей затем к очистке грецких орехов.

Девочка донесла увесистое ведро с кормом до открытой двери хлева и переступила его порог: — Я вернулась, Кабачок, и принесла тебе много вкусностей.

Поросёнок встретил Вареньку добродушным хрюканьем и высунул свой влажный пятачок в расселину между досками деревянного загона, дождавшись пока девочка поднимется на примыкающую к нему ступеньку и опорожнит содержимое ведра в корыто. Затем Кабачок возбуждённо захрюкал и, довольно подёргивая скрюченным хвостиком, принялся уплетать свой завтрак, позволяя Вареньке поглаживать себя по щетинистой спине.

— Какой же ты большой и тёплый! — умилялась девочка, наблюдая за тем, как поросёнок играючи расправляется с большими кусками яблок и моркови.

Не дожидаясь, пока свинка завершит свою трапезу, Варенька вышла из хлева и оставила пустое ведро у двери, пожелав Кабачку приятного аппетита и пообещав зайти к нему позже. Затем девочка подошла к рукомойнику, вымыла ладони под струёй прохладной воды и зашла в дом.

Очутившись в прихожей, Варенька распахнула дверь кладовки, расположенной слева у входа в одну из четырёх комнат дома, и вошла в тёмное помещение. Прохладный воздух тут же обволок собой девочку, вдыхая который, Варенька внимательно вглядывалась в стеклянные банки, стоящие у входа в кладовку.

«Средняя полка», — напомнила себе слова мамы девочка. — «Куда же ты запропастился?»

Варенька недоумевала, почему не видит перед собой литровую баночку, которую частенько приносила маме по утрам на кухню, чтобы та поливала сладким мёдом одну из приготовленных ею каш.

«Клубничное, малиновое, черничное, все варенья на месте, а мёда нет», — мысленно негодовала девочка, пересчитав банки. — «Может, вернуться на кухню и позвать маму? Нет! Лучше возьму свечку и поищу мёдик сама».

Спустя мгновение Варенька вышла из кладовки и заглянула в первую комнату дома, служившую молельной. Девочка подошла к алтарю, расположенному в углу комнаты, возле печи, окинула взглядом висящие на стене образа и перекрестилась. Сделав поклон, Варенька вытащила из алтарного подсвечника догорающую свечу и вздрогнула от неожиданности. С улицы до девочки внезапно донеслась мужская речь, заставив Вареньку с любопытством подойти к занавешенному окну молельной.

На широкой дороге возле калитки дома Вареньки стоял грузовик цвета выцветшей травы, в кабине которого неподвижно сидел водитель. Прямо за большим грузовиком выстроилась в линию шеренга из восьми солдат, перед которыми находился их командир, чей громкий голос и услышала девочка.

«Похожий грузовик забрал папу», — с грустью вспомнила Варенька прощание с отцом, призванным на фронт три недели назад. — «Но у той машины глаза были рядом друг с другом, а у этой находятся по бокам».

Как бы девочка не вслушивалась в непонятную речь мужчины, раздающего приказы солдатам, Варенька не могла разобрать ни слова из того, что говорил командир.

«Почему почти у всех дядь на голове надеты пилотки, и их оружие висит на плечах стрелялом верх, а у двух дядь на голове каски, и они держат оружие в руках стрелялом в бок?» — пыталась понять девочка, разглядывая солдат.

Неожиданно упавшая на палец Вареньки капля горячего воска заставила девочку перевести взгляд на огрызок свечи в своей ладони.

«Мёд!» — вспомнила Варенька, после чего поспешно вышла из комнаты и вернулась в кладовку.

Яркое пламя свечи осветило собой тёмное помещение, открыв перед ребёнком содержимое кладовки. Слева у стены выстроились в ряд мешки со свеклой, картофелем, капустой, морковью, грецким орехом, семенами подсолнечника, а также мешок с желудями и каштанами для поросёнка. Поверх заполненных продуктами мешков лежало несколько пустых, а справа у стены, на разной высоте, располагались три массивные полки, тянущиеся вдоль всей стены кладовой.

На нижней полке стояли трёхлитровые банки огуречно-томатных солений и маринадов, а также банки с рисом, гречихой, овсом, лапшой и кукурузной крупой. На средней полке красовались литровые банки с различными вареньями, банки с тушёной свеклой, а также кабачковой, баклажанной и грибной икрой и банки с маринованным болгарским перцем. На верхней полке, в свою очередь, обосновалась корзинка свежих куриных яиц, баночки со свиным смальцем, свиная тушёнка и рыбные консервы.

«Вот ты где!» — обрадовалась Варенька, доставая со средней полки баночку золотистого мёда. — «Ещё вчера ты была справа от варенья, ближе к входу, а сегодня стоишь слева, потому я тебя сразу и не нашла».

Мысли девочки внезапно оборвал резкий звук отворившейся двери белёной мазанки. Спешно заперев за собой деревянную дверь на ключ, Серафима вбежала в кладовку, скудно освещаемую пламенем догорающей свечи, которое озарило собой застывший на лице женщины ужас.

Глава 2. Револьвер

— Почему ты так долго?! — недовольно воскликнула Серафима, крепко сжав ладонями плечи дочери.

— Ты переставила баночку с мёдом, чтобы я её не нашла! — обиженно ответила Варенька, пытаясь выскользнуть из рук матери.

— Я сделала это потому, что у нас много варенья, а мёда всего одна баночка.

С этими словами Серафима отпустила девочку и присела рядом с ней на корточки.

— Когда мёд закончится, Тарас Наумович принесёт нам новую баночку, — продолжила сетовать Варенька.

— Я же тебе говорила, что немцы заняли город, поэтому рынок сейчас закрыт, и эта баночка мёда у нас последняя.

— Прости, я совсем забыла про немцев.

Девочка смутилась и вернула мёд на полку, после чего поместила погасший огарок свечи в кармашек своего летнего платья.

В попытке подобрать нужные слова, чтобы поведать дочери о нависшей над ними угрозе, Серафима прокручивала в своей голове последние пять минут с момента ухода Вареньки из кухни.

Женщина сидела возле девочки в тёмной кладовке и видела перед собой обеденный стол с лежащими на скатерти орехами. Она не успела очистить их и выложить на остывающую в тарелках кашу, поскольку почувствовала неладное и немедля выбежала из кухни. Когда Серафима добежала до укрытого виноградником крыльца дома, то обнаружила за его калиткой грузовик с выстроившейся позади него шеренгой немецких солдат. Испуганно перепрыгивая через бетонные ступеньки крыльца, женщина распахнула входную дверь мазанки, заперла её и оказалась в кладовке.

— Нам нужно уходить из дома, — попыталась как можно спокойнее произнести Серафима, чувствуя свою вину за то, что отправила дочь в кладовку за мёдом.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Варенька.

— На улице немцы. Я только возьму наши документы и сразу вернусь.

С этими словами женщина поднялась с корточек и вывела девочку в прихожую.

— Я хочу с тобой, — промолвила Варенька, боясь оставаться одной, словно мама могла покинуть её навсегда и уже не вернуться.

— Жди меня здесь! — наказала Серафима дочери и зашла в молельную комнату, после чего скрылась в расположенной за ней спальней.

— Но почему мы не можем остаться в доме? — негодующе спросила девочка, желая продолжать слышать голос матери.

— Оставаться в доме слишком опасно.

Последние слова мамы заставили Вареньку испуганно смолкнуть, после чего она обернулась к входной двери мазанки и осторожно отодвинула край закрывающей левое окно занавески. Убедившись, что на видимой части крыльца дома никого нет, девочка подошла к правому окну в желании отодвинуть его занавеску, но внезапно одёрнулась, увидев медленно опустившуюся ручку входной двери.
Кто-то за дверью потянул ручку на себя, но запертая на ключ дверь осталась неподвижна. Затем тот же «кто-то» дёрнул ручку с такой силой, что внутренности дверного замка истошно взмолились о пощаде, а стрельчатые окна у входной двери мазанки отчаянно задребезжали.

Застигнутая врасплох Варенька раскрыла рот, чтобы закричать, но неожиданно почувствовала запечатавшую её уста ладонь матери. Серафима развернула к себе перепуганную дочь и показала ей приставленный к губам палец. Варенька тут же крепко вцепилась в маму и зажмурилась, пытаясь обрести утраченное чувство защищённости. Женщина слышала, как трепещет в груди сердце испуганной девочки, и обняла её в ответ.

В следующую секунду на встретившем незваного гостя крыльце дома послышался мужской голос, которому спустя мгновение что-то ответил голос другого мужчины. Застывшие в объятиях друг друга мать и дитя явственно ощутили, как по их коже пронеслись мурашки, и в оцепеневшем сознании Серафимы и Вареньки незримо отпечаталось лишь одно страшное слово — «Немцы», от которых женщину и ребёнка отделяла лишь не внушающая никакой уверенности деревянная дверь.

Голос второго мужчины вновь обратился к первому, после чего тот чиркнул по крыльцу чем-то металлическим и направился к курятнику, пока второй мужчина последовал в сторону хлева и летней кухни.

С выпрыгивающим из груди сердцем Серафима слышала, как мужчины удаляются осматривать территорию дома, и гадала, сколько времени солдатам Вермахта понадобится на то, чтобы погрузить в свой армейский грузовик кур и поросёнка, вернуться обратно на крыльцо и взломать двери мазанки в поиске хозяев двух тарелок с остывающей на кухне гречневой кашей.

— Доченька, я знаю, тебе очень страшно, — обратилась к Вареньке дрожащим от волнения голосом мать. — Мне тоже страшно, но мы должны выбраться из дома и спрятаться за его пределами, чтобы плохие дяди нас не нашли.

Намертво вцепившаяся в Серафиму девочка помотала головой, не имея ни малейшего желания куда-либо выбираться из кажущегося ей вполне безопасным по сравнению с улицей дома.

— Когда плохие дяди вернутся к грузовику, мы с тобой выйдем во двор, — начала объяснять дочери свой план женщина. — Затем мы добежим до кухни, выберемся на её крышу и спрыгнем на лужайку тёти Мирославы, спрятавшись в её коровнике, пока немцы не уедут.

— Но я боюсь высоты, — промычала в ответ в живот матери Варенька.

— Я спрыгну первой и поймаю тебя на руки, — пообещала Серафима и поцеловала дочь в макушку.

Продуманный план побега, дающий матери и ребёнку надежду на благополучный исход, внезапно утонул в донёсшемся из птичьего загона кудахтанье.

— Что плохие дяди делают с моими курочками?! — испуганно воскликнула девочка.

— Забирают, — обречённо промолвила мать.

— Их надо остановить! — решительно заявила Варенька и попыталась освободиться из маминых объятий.

«Ты должна сказать ей правду!» — пронеслось в голове Серафимы, с трудом удерживающей в руках изворотливую дочь. — «Какой бы болезненной она ни была для Вари, это единственный шанс привести её в чувства».

— Плохие дяди забирают наших курочек, чтобы убить их и съесть, а если мы помешаем им, то они убьют и меня, а затем увезут тебя, чтобы забрать всю твою кровь, после чего ты тоже умрёшь.

Ошеломлённая словами матери девочка внезапно замерла и беспомощно повисла на руках женщины.

«Лучше так, чем выдать немцам наше присутствие в доме», — думала Серафима, успокаивающе поглаживая дочь по голове.

Затем женщина взяла более не противящуюся её воле Вареньку за руку и отвела её в молельную, дабы скрыть от девочки пугающие крики птиц.

«Один охраняет калитку, второй курит у грузовика, а третий сидит в машине», — рассматривала немецких солдат на улице Серафима. — «Если попробуем вылезти из окон первых трёх комнат, нас тут же заметят. Остаётся окно четвёртой комнаты, выходящее на курятник».

С этими мыслями женщина с тревогой сжала губы и отвела дочь из молельной в свою спальню, заметив через окно комнаты ещё пару немцев, по-хозяйски снующих во дворе соседского дома.

«Только бы Тарас Наумович успел увести своих внуков», — подумала мать и вошла с Варенькой в комнату ребёнка, из окна которой была видна летняя кухня соседа, забор его дома и часть просторного луга, на котором паслись коровы тётушки Мирославы.

Когда фашисты заняли город, Мирослава подкармливала соседей молочными продуктами домашнего производства, а соседи в благодарность делились с женщиной тем, что имели сами. Кто-то давал яблоки или делился картошкой. Серафима же отдавала соседке куриные яйца и консервированные овощи, которые закатывала в кажущейся ей теперь бесконечно далёкой мирной жизни.

— Плохие дяди заберут коровок тёти Мирославы так же, как наших курочек? — спросила девочка маму, указав пальцем на безмятежно щиплющих траву бурёнок.

— Может, заберут, а может, будут приезжать к тёте Мирославе за молочными продуктами, — ответила Серафима. — В любом случае соседской сметанки и творожка нам больше не видать.

— Какие жадины, эти немцы! — с неприязнью заметила Варенька. — Мы ведь тоже хотим есть. Почему они не могут оставить нам немного еды?

— Потому что немцы — это злые серые волки, пожирающие всё вокруг.

— Если немцы — это волки, значит, мы с тобой — бедные овечки?

— Получается, что так.

Женщина тяжело вздохнула и отвела дочь в последнюю, четвёртую комнату дома, служившую Серафиме мастерской, в которой она занималась портняжным делом, беря на дом в свободное от работы фабричной швеёй время заказы по пошиву женских платьев и мужских костюмов.

Варенька подошла к длинной вешалке и провела рукой по висящей на ней одежде, пока Серафима молча стояла у стола со швейной машинкой и крепко впивалась пальцами в изогнутую спинку стула. Наполненные отчаянием глаза женщины словно пытались прожечь дыру в резных ставнях, наглухо запертых на засов с обратной стороны окна. Единственный путь на летнюю кухню через курятник, незаметный от стоящих за калиткой мазанки солдат, был отрезан.

«Не отправь я дочь за мёдом, мы бы уже прятались в коровнике Мирославы», — корила себя мать, едва сдерживаясь, чтобы не запустить стулом в запертое ставнями окно.

— Нам нужно вернуться в молельную, — сказала девочке Серафима, взяв себя в руки. — Через окно молельной мы увидим возвращение немцев к грузовику и сможем тогда открыть дверь, чтобы добежать до кухни.

С этими словами женщина повернулась к Вареньке, взяла её за руку и отвела обратно в молельную комнату, где зажгла в алтарном подсвечнике новую свечу и прочла перед образами Спасителя и Богородицы молитву.

— Как увидишь солдат, идущих от крыльца к калитке, сразу зови меня, — наказала дочери мать. — Я буду смотреть за улицей из окна своей спальни.

— Только не закрывай дверь между комнатами, чтобы я могла тебя видеть, — попросила девочка.

— Хорошо, — погладила ребёнка по голове женщина, вышла из молельной и подошла к окну спальни, увидев через него распахнутую дверь соседского дома отставного комбрига Тараса Наумовича.

Улицу с немецкими солдатами и армейским грузовиком из своей спальни Серафима видеть не могла, обманув Вареньку, чтобы остаться в комнате одной. Женщина подошла к стоящему у занавешенного окна столу, развернула хлопчатобумажную ткань и с опаской коснулась пальцами холодной рукояти семизарядного револьвера системы «Наган».

Глава 3. Жертва

Ранним утром, за пару часов до этого, Тарас Наумович неожиданно возник на пороге летней кухни Серафимы. Хмурый вид командира кавалерийской бригады в отставке не предвещал ничего хорошего. Впрочем, ещё до его прихода женщина предчувствовала, что случится нечто дурное.

После отъезда супруга на фронт Серафиме часто снился сон, в котором она прогуливалась с мужем и дочерью по берегу местной реки. Пока женщина нежилась в тёплых лучах солнца, Андрей и Варенька запускали в небо воздушного змея в форме бабочки. Мужчина держал катушку парящего змея и разматывал верёвочный леер, прикреплённый к уздечке обтянутого парусом каркаса бабочки. Девочка же, задрав голову, завороженно наблюдала за тем, как игрушка рассекала воздух и выписывала в небе замысловатые зигзаги.

Подобную картину мирной жизни рисовало Серафиме во сне её подсознание, позволяя женщине психологически держаться на плаву. Последняя весточка от Андрея пришла вскоре после вторжения немцев в страну, и Серафима не знала, жив ли её муж или погиб при обороне города. Судьба Андрея была неведома женщине, но пока она видела его в своих снах запускающим с Варенькой воздушного змея, Серафима верила, что её супруг уцелел и рано или поздно даст о себе знать.

Непоколебимая вера женщины дала трещину минувшей ночью, когда её сон изменился, заставив Серафиму в ужасе проснуться посреди ночи. Свободно парящий в бескрайней синеве небес змей внезапно рухнул на землю и беспомощно лежал на траве перед Андреем с Варенькой, распластав свои сломанные крылья.

«Эта бабочка уже никогда не взлетит», — успела подумать женщина, прежде чем проснулась и безмолвно заплакала в своей постели.

Утром Серафима не находила себе места от волнения, поэтому, увидев на пороге своей кухни Тараса Наумовича, была уверена, что сосед принёс ей недобрые вести.

— Что случилось? — взволнованно спросила женщина, отложив свои дела.

— Немцы вчера приходили к моей сестре, живущей через две улицы от нас, и забрали у Лиды всю провизию и скотину, — мрачно ответил отставной комбриг.

— Как она?

— Расстроилась, конечно, но была рада остаться живой, ведь не всем повезло, как ей.

— Что вы имеете в виду?

— Дождавшись, когда немцы уедут, Лида обошла соседей — справиться, как они пережили встречу с фашистской пехотой.

— Пехотой? — переспросила Серафима.

Тарас Наумович утвердительно кивнул.

— Немцы отрядили пехотные отделения для изъятия еды у мирного населения. Ездят на своих армейских грузовиках и забирают у людей всё съестное, чтобы кормить своих солдат. Лида живёт одна после смерти мужа, поэтому, обобрав её, немцы отправились грабить её соседей. Тех, кто оказывал им сопротивление, фашисты расстреливали на месте в назидание остальным.

Серафима в ужасе прикрыла ладонью рот, осознав, что едва успевшая начаться война уже добралась до соседских улиц и хищно скалилась на пороге её дома.

— Нескольких показательных расстрелов оказалось достаточно, чтобы люди осознали тщетность своего сопротивления. Да и какой отпор могли дать вооружённым солдатам женщины и старики?! — продолжил мужчина. — Часть немцев решила не ограничиваться грабежом, надругавшись над приглянувшимися им девушками.

С каждым словом соседа душевное состояние Серафимы становилось всё более мрачным и подавленным, заставляя женщину ощущать себя совершенно беспомощной и обречённой.

— Но самое страшное, что фашисты вернулись этой ночью в обысканные ими дома и забрали из них всех детей, — промолвил отставной комбриг. — Ходят слухи, что немцы используют детей для переливания крови своим раненым солдатам.

После этих жутких слов мужчины Серафима осела на стоящую у обеденного стола скамью и закрыла руками лицо, увидев перед глазами распластанный на земле воздушный змей со сломанными крыльями.

— Скоро немцы заявятся и на нашу улицу, забрав всё, что нам дорого, — констатировал Тарас Наумович. — Я не стану их ждать и, как стемнеет, отведу внуков к сестре. В доме Лиды хватит места и для тебя с Варенькой, если ты готова с нами пойти.

— Я готова! — без раздумий ответила женщина, утерев выступившие на глазах слёзы.

— Вот и славно. Я вернусь за вами после заката.

— Спасибо вам, Тарас Наумович. Я очень благодарна вам за поддержку.

— Рано пока благодарить. Если немцы нагрянут к нам, прежде чем мы успеем уйти, тебе понадобится путь к отступлению. Я проделал дыру в своём хлеву, чтобы внуки могли выбраться на луг Мирославы и переждать обыск в её коровнике.

— А вы разве не пойдёте с ними?

— Нет. Встречу фрицев дома, отдам им еду с курями и прослежу, чтобы солдаты не разорили дом, в котором внукам ещё жить. Подумай лучше, как уведёшь дочь, если немцы явятся до нашего ухода.

— Забор Мирославы слишком высок, чтобы мы с Варей могли через него перелезть, — сказала Серафима. — Но над моим хлевом есть чердак с выходом на крышу, с которой мы можем спрыгнуть на луг и добежать до коровника Мирославы.

— Хорошо, — кивнул отставной комбриг. — И последнее. Если к приезду солдат вы не успеете выбраться из дома, ты должна будешь защитить себя и ребёнка.

С этими словами Тарас Наумович открыл наплечную сумку и вытащил из неё небольшой предмет, завёрнутый в пожелтевшую от времени ткань. Затем мужчина положил свёрток на обеденный стол Серафимы и развернул ткань, представив удивлённому взору женщины пистолет.

— Это мой армейский револьвер для ближнего боя, — пояснил отставной комбриг и взял «Наган» со стола. — Подпускаешь немца поближе, целишься ему в брюхо и спускаешь курок.

— Не знаю, смогу ли я…

— Возьми, — перебил Серафиму Тарас Наумович и вложил в ладонь женщины оружие. — Вытяни руку и представь, что перед тобой беспощадный волк, который без колебаний растерзает тебя и Вареньку на твоих же глазах. Волк не знает жалости и не внемлет уговорам. Для него вы с ребёнком — очередные жертвы на его кровавом пути. Что ты сделаешь для защиты себя и дочери, когда увидишь перед собой такого волка?

— Пристрелю, как бешеную собаку, — решительно ответила Серафима, держа палец на спусковом крючке револьвера.

— Вот и ладно, — удовлетворённо ответил сосед и забрал у женщины пистолет, завернув его обратно в ткань. — «Наган» заряжен и готов к бою. Если столкнёшься с солдатами, стреляй первой, потому что немец медлить не будет.

Серафима благодарно смотрела на Тараса Наумовича с горящими надеждой глазами. Теперь у неё имелся план побега и оружие, которое женщина была готова пустить в ход при крайней необходимости.

— Спасибо вам! — крепко обняла Серафима отставного комбрига на прощание.

Сосед молча кивнул и вышел из летней кухни, сказав женщине напоследок: — Собери вещи и будь готова уходить после заката.

*****************************************************************

Потрясённая происходящим на улице, Серафима вернулась мыслями в настоящий момент и не могла поверить тому, что пугающее содержание её утренней беседы с соседом начнёт столь стремительно воплощаться в жизнь. Несмотря на проявленное в присутствии Тараса Наумовича мужество, оробевшая ныне женщина была не готова воспользоваться оставленным ей отставным комбригом оружием. Ведь одно дело — проявить отвагу перед закалённым в боях Первой мировой военным, и иное — искать в себе смелость, когда ты заперта в доме с маленьким ребёнком, а перед твоей калиткой находится десяток вооружённых солдат вражеской армии.

Немцы явились прежде, чем мать и дитя успели покинуть свой дом, и единственным выходом из мазанки оставалась её входная дверь, незаметно воспользоваться которой было возможно лишь, когда орудующие в курятнике и хлеву солдаты вернутся к своему грузовику.

— Видишь что-нибудь? — неожиданно спросила Варенька из молельной, прервав тревожные мысли матери.

— Нет, — нервно обернулась к девочке Серафима. — А ты?

— Я тоже.

— Продолжай глядеть в оба.

В следующую секунду женщина услышала за своей спиной немецкую речь и повернулась к окну, увидев идущего по соседской лужайке солдата, который что-то кричал в открытую дверь двухэтажного кирпичного дома. Едва немец ступил на крыльцо, как из хлева вышел Тарас Наумович, сжимая в руках свой армейский ремень.

Быстро нагнав солдата, отставной комбриг накинул ему на шею ремень и грубо толкнул немца в спину. Солдат тотчас рухнул на колени и принялся жадно хватать губами воздух. Повторный удар в спину заставил немца беспомощно распластаться на крыльце, вслед за чем Тарас Наумович упёрся ему коленом в позвоночник и с силой потянул ремень на себя. После недолгого сопротивления солдат потерял сознание и обмяк на ступенях.

«Что происходит?!» — ужаснулась Серафима.

Отставной комбриг снял с плеча задушенного им солдата винтовку и переступил порог своего дома. Глухой выстрел раздался спустя считанные мгновения, после чего Тарас Наумович вышел обратно на крыльцо и направил винтовку параллельно стене дома, за которой скрывалась его калитка. На какое-то время на улице воцарилась зловещая тишина, нарушенная вскоре появлением ещё одного немца с карабином в руках. Очередной выстрел переполошил мирно разгуливающих по двору Тараса Наумовича кур, которые тут же бросились врассыпную, в то время как третий солдат упал замертво, как и два предыдущих до него.

— Мама, мама! — услышала Серафима взволнованный оклик дочери, стоящей на пороге спальни. — Солдаты пошли к дому Тараса Наумовича. На улице остался только дядя водитель в грузовике.

— Хорошо, — сглотнув застрявший в горле комок, ответила мать. — Внимательно следи за ним у окна.

Варенька послушно вернулась в молельную и продолжила наблюдать за водителем, который опустил боковое окно армейского «Опель Блитца» и слегка поправил левое зеркало грузовика. В следующую секунду двое солдат Вермахта вошли в калитку дома Тараса Наумовича, держа на прицеле просторный двор.

Не дожидаясь, пока немцы покажутся из-за стены дома, отставной комбриг сделал несколько выстрелов по идущим навстречу фашистам, чей ответный огонь из винтовки и пистолет-пулемёта не заставил себя ждать. Тогда Тарас Наумович бросил карабин на землю и снял с задушенного им солдата две осколочные противопехотные гранаты, отвинтил крышку рукоятки одной из них, дёрнул за выпавший из гранаты шнур с кольцом и бросил её за угол дома.

Оглушительный взрыв сотряс зелёный двор и заволок его густым дымом, после чего на улице вновь воцарилась мёртвая тишина. Тарас Наумович заглянул за угол дома и разглядел в рассеивающемся дыму лежащее на земле тело четвёртого немца. Его товарища не было видно рядом, поэтому, не теряя времени, отставной комбриг воспользовался выпавшей ему передышкой. Мужчина вернулся на крыльцо и спрятал в карман брюк оставшуюся гранату. Затем он забрал у лежащего на крыльце солдата запасные обоймы с патронами для карабина, зарядил одну из них в брошенную ранее винтовку и поместил остальные обоймы в нагрудной карман своей белой рубахи.

Вооружённый Тарас Наумович забежал в открытую дверь деревянного хлева и укрылся за его стеной.

— Мама! — снова услышала голос Вареньки Серафима. — Дядя в каске вернулся к грузовику. К нему вышли два солдата из дома Устина Авдеевича и Марии Ивановны. Теперь все они идут к дому Тараса Наумовича.

— Ясно, — только и сумела промолвить с пересохшим от волнения горлом женщина.

— Дедушка Тарас воюет с немцами? — неожиданно спросила девочка, будто происходящее на улице было для неё не более чем увлекательной игрой.

— Воюет, — с надеждой ответила мать.

— Тогда я желаю ему победить.

«Я тоже ему этого очень желаю», — думала Серафима, глядя на лежащие на соседской лужайке тела немецких солдат.

Когда трое фашистов показались во дворе отставного комбрига, один из солдат проследовал в кирпичный дом, второй направился к хлеву, а третий остался стоять посреди лужайки. Громкий выстрел спустя секунду уложил на землю пятого немца, прежде чем тот успел зайти в хлев. Тут же раздалась очередь из пистолет-пулемёта солдата, стоящего во дворе, после чего к нему из дома спешно выбежал товарищ и начал стрельбу из своего автомата.

Ответного огня из изрешечённого пулями хлева не последовало. Немцы прекратили стрельбу и на какое-то время замерли в ожидании, после чего в дверном проёме хлева показалась размахивающая белой рубахой рука. Один из солдат отдал приказ другому и тот, держа хлев под прицелом, скрылся внутри деревянной постройки. Несколько мучительно долгих секунд ничего не происходило, после чего в хлеву раздался оглушительный взрыв и из его распахнутой двери повалил густой дым. Оставшийся во дворе автоматчик невольно отступил назад и застыл на месте, в то время как ошеломлённая Серафима, наконец, поняла, что произошло.

«Должно быть, при обыске хлева один из немцев заметил дыру в стене, через которую Тарас Наумович вывел внуков на луг Мирославы», — думала женщина. — «Солдат хотел сообщить о своей находке товарищу, и Тарас Наумович убил обоих немцев, чтобы они не отправились на поиски детей. Затем он убил других солдат, а когда понял, что не сможет одолеть их всех, подорвал себя с вошедшим к нему немцем, чтобы при осмотре хлева дыра в его стене не вызвала подозрений. Тарас Наумович в одиночку расправился с шестью фашистами и героически принёс себя в жертву ради защиты внуков. В живых осталось три солдата на улице и один в машине. Итого, четверо немцев, жаждущих мести за своих убитых товарищей».

Глава 4. Прятки

— Мама, мама! — взволнованно звала Варенька объятую страхом женщину, которая, казалось, не слышала трясущую её за руку дочь.

— Что ты здесь делаешь? — рассеянно взглянув на девочку, опомнилась Серафима.

— Я увидела, как толстый дядя несёт к грузовику клетку с моими курочками.

— А второй? Ты видела второго дядю?!

— Нет, — виновато промолвила Варенька.

Мать немедля взяла девочку за руку и вышла с ней из спальни в молельную. За калиткой дома женщина заметила грузного солдата, помещающего в кузов армейской машины скученных в клетке птиц. Пока толстяк возился с курами, водитель «Опель Блитца» продолжал неподвижно сидеть в кабине грузовика.

«Где же второй солдат?» — мысленно спрашивала себя Серафима, ощущая близость шанса незаметно сбежать с дочерью из дома.

В следующую секунду мать и дитя испуганно содрогнулись от дикого визга, увидев второго военного, который грубо пинал перед собой сапогом возмущённого поросёнка.

— Кабачок! — ахнула Варенька, провожая расстроенным взглядом солдата, который проталкивал упирающуюся свинью через открытую калитку.

— Мне очень жаль, — утешающе обняла девочку Серафима. — Кабачку и курочкам уже не помочь, но мы ещё можем спастись, если выберемся из дома, пока немцы не вернулись. Понимаешь?

Огорчённая Варенька кивнула маме, утирая ладонями бегущие по щекам слёзы.

— Хорошо, — с облегчением выдохнула женщина, радуясь тому, что дочь послушно последовала за ней в прихожую.

Серафима прикоснулась к карману своего летнего платья, убедившись, что взятые ею из спальни документы и деньги на месте, после чего осторожно отодвинула одну из занавесок в прихожей. На крыльце мазанки не было ни души. Женщина положила руку на торчащий из замка ключ и тщетно попыталась его повернуть. Совершив ещё несколько безуспешных попыток открыть непокорный замок, Серафима ощутила окатившую её с головы до ног волну ужаса.
Дверной замок мазанки был сломан резко дёрнувшим наружную ручку солдатом, когда тот пытался проникнуть в дом, поэтому выбраться из мазанки через дверь и добежать до чердака летней кухни более не представлялось возможным.

С усилием подавив панику, женщина вытащила из повреждённого замка ключ и положила его на подоконник, после чего отвела Вареньку в кладовку. Серафима с горечью понимала, что у неё не осталось иного выбора, кроме как остаться с девочкой в доме на время проведения немцами обыска. Желая уберечь дочь от обнаружения солдатами и открыть перед ней возможность побега, женщина решила спрятать Варю в кладовке, затаившись самой в шкафу спальной комнаты.

Серафима не хотела оставлять девочку одну в тёмном помещении, однако не могла допустить, чтобы оставшиеся в живых немцы нашли их обеих и разделались с ними в отместку за своих погибших товарищей. Женщина сделала глубокий вдох, чтобы набраться смелости и поделилась с Варенькой дурными вестями, а также своим новым планом: — Плохие дяди сломали замок, поэтому мы не можем выйти из дома. Скоро они вернутся и выломают дверь, чтобы обыскать мазанку.

Обескураженная девочка испуганно прижалась к матери и уткнулась лицом в её ситцевое платье.

— Тарас Наумович убил почти всех солдат, поэтому мы спрячемся с тобой от оставшихся немцев. Ты будешь прятаться в кладовке, а я в спальне.

— Но я не хочу прятаться здесь одна, — негодующе возразила Варенька. — Можно мы спрячемся вместе?

— Нужно спрятаться по отдельности, чтобы плохим дядям было сложнее нас найти, — ответила дочери Серафима. — Кладовка — самое тёмное и безопасное место в доме.

— А как же ты?

— Когда немцы обыщут наш дом и никого не найдут, они начнут выносить из кладовки еду. Тогда я вернусь за тобой, и сразу как солдаты понесут в грузовик первые мешки, мы убежим на кухню, как и собирались.

— А что ты будешь делать, если немцы найдут тебя в шкафу?

— Застрелю их из пистолета, который дал мне Тарас Наумович, — призналась девочке мать. — Солдаты не знают, что мы дома, но если всё же найдут меня, я убью их и сбегу от оставшихся на улице немцев.

— И что мне тогда делать? — растерянно спросила Варенька.

— Подождать, пока в доме станет тихо, выйти из кладовки и добраться до коровника, где я тебя позже встречу.

— Но я не смогу спрыгнуть с крыши нашего хлева, — снова возразила девочка.

— Ты должна! — строго ответила Серафима. — Обещай, что сделаешь, как я прошу.

Варенька помотала головой, демонстрируя маме своё несогласие.

— Обещай! — повторила женщина.

— Хорошо. Но я буду молиться Боженьке, чтобы плохие дяди нас не нашли, и ты вернулась за мной в кладовку.

Серафима улыбнулась дочери и взяла её на руки, почувствовав на своей шее жаркое дыхание ребёнка. Женщина едва сдерживала слёзы, не желая покидать Вареньку ни на секунду, однако страх матери быть обнаруженной и убитой вместе с девочкой в кладовке оказался сильнее страха оставить дочь одну, в надежде на её спасение.

Серафима отнесла Вареньку к дальней стенке кладовки и аккуратно поставила её на пол.

— Садись за мешком с каштанами и желудями, и будь тихой, как мышка, — наказала женщина, уложив на холодный пол пару пустых мешков.

Варенька послушно села на грубую холщовую ткань и провела пальцами по её шершавой поверхности.

— Здесь так темно и грустно, — тщетно промолвила девочка, пытаясь разглядеть лицо матери.

— Темнота защитит тебя, сделав невидимой, — пообещала Серафима. — Когда плохой дядя войдёт в кладовку, то не увидит тебя, если ты сама себя не выдашь.

— Мне всё равно очень страшно.

— Знаю, доченька.

С этими словами мать сняла со своей шеи нательный крестик, одела его на Вареньку и поцеловала девочку в нахмуренный лобик. — Будь храброй и ничего не бойся. Пока на тебе мой крестик, с тобой ничего не случится.

— Я люблю тебя, — нежно промолвила Варенька и, уткнувшись коленями в шершавые мешки на полу, заключила Серафиму в свои крепкие объятия.

— Я тоже тебя очень люблю, — ответила женщина, усыпав лицо дочери жаркими поцелуями. — Всё будет хорошо!

Собрав всю волю в кулак, Серафима отпустила девочку, вышла из кладовки и прикрыла за собой дверь, скрывшись в молельной. Варенька прислонилась к холодной стене кладовки и сжала в ладошке мамин крестик с верой в то, что тот защитит их обеих от нависшей над ними угрозы.

В молельной женщина прошептала перед Казанской иконой Божией Матери молитву о благополучии дочери и погасила свечу, горящую на алтарном столике. Затем Серафима зашла в свою спальню, взяла со стола семизарядный «Наган» и спряталась в платяном шкафу, позади висящей в нём одежды.

Испуганные мать и дитя погрузились в кромешную тьму, уповая на скорейшее воссоединение. Представляя дочь одиноко сидящей на полу холодной кладовки, Серафима едва сдерживалась, чтобы не броситься к Вареньке. Женщине хотелось плакать, однако слезам она мужественно предпочла крепкое сжатие в руке револьвера.

Глава 5. Бинго

Рядовой Уве Шнайдер неспешно шёл мимо окон одноэтажного дома Серафимы к ожидающему его на тенистому крыльце мазанки Фридриху Нойману, помощнику командира пехотного отделения.

— Где тебя носит?! — недовольно бросил вспотевшему толстяку Фридрих. — Небось, не дотерпел до возвращения в лагерь и уже отведал поросятинки?

— Угадал. Я съел борова целиком, оставив тебе лишь хвост и копыта, — иронично парировал Уве шутку помощника командира и уселся рядом с ним на узкую скамейку.

Затем рядовой тяжело вздохнул и вытер пилоткой выступившую на лбу влагу.

— Мы обеспечили наше отделение курами и свиньёй, а ты сидишь тут и вздыхаешь? — шутливо ткнул сослуживца в массивный бок локтем Фридрих.

— От нашего отделения остались только мы с тобой, да командир взвода и водитель, — угрюмо произнёс толстяк, возвращая на голову пилотку.

— О чём это ты?! — удивлённо нахмурился помощник командира.

— Обер-лейтенант вернулся из соседнего дома и сказал, что его хозяин положил шестерых наших, прежде чем подорвал себя в хлеву.

— Командир нашего отделения мёртв?

— Все ребята мертвы, Фридрих! Отто приказал изъять из этой мазанки еду, какую найдём, а затем помочь водителю погрузить в кузов грузовика тела наших парней.

— Уму непостижимо! — поражённо пытался осмыслить услышанное Фридрих.

— Надо идти. У нас ещё будет время почтить память наших добрых друзей.

С этими словами грузный Уве с трудом поднялся с деревянной скамьи и оценивающе взглянул на выкрашенную в нежно-голубой цвет дверь.

— Отойди-ка, я выбью замок прикладом, — сказал помощник командира, снимая с плеча увесистую винтовку.

Толстяк послушно посторонился, в то время как Фридрих поднялся по бетонным ступенькам крыльца и с силой ударил прикладом карабина по дверному замку. Замок немного прогнулся, но уцелел, вынудив помощника командира колотить по нему до тех пор, пока замок не выпал с обратной стороны входной двери мазанки.

— Готово.

Фридрих вернул винтовку на плечо и победно вошёл в открытую дверь. Рядовой так же поднялся по ступеням крыльца и проследовал в прихожую дома вслед за боевым товарищем, где увидел перед собой три окрашенных белой краской одинаковых двери.

— Должно быть, за левой находится кладовка, а за передними — комнаты, — предположил помощник командира. — Я осмотрю жилые помещения, а ты пока можешь обыскать кладовку.

С этим словами Фридрих зашёл в молельную, оставив Уве неподвижно стоять перед запертой кладовкой. Между солдатами существовала негласная договорённость, по которой при обыске домов местных жителей помощнику командира доставались жилые комнаты, а толстяку подсобные помещения. Рядовой закрывал глаза на то, что Фридрих присваивал себе найденные в домах ценные вещи хозяев, а Фридрих не обращал внимания на то, что Уве съедал часть обнаруженного в кладовках запаса еды. Рука мыла руку, и оба товарища были вполне довольны существующим положением вещей.

В следующее мгновение толстяк отворил дверь тёмной кладовки и зашёл в прохладное помещение.

«Бинго!» — подумал рядовой, не веря своей удаче.

Перед взглядом обрадованного Уве виднелись очертания выстроенных в ряд мешков и банок с самой разной едой. Толстяк взял с полки первую попавшуюся банку, открутил с неё металлическую крышку, вынул из кармана военного кителя чайную ложку и жадно принялся уплетать кабачковую икру. Быстро расправившись с холодной закуской, рядовой проделал то же самое с банкой баклажанной икры, после чего его алчущий взгляд упал на свиную тушёнку.

«То, что надо», — улыбнулся Уве, набивая карманы трофейными консервами.

Вслед за ложкой из нагрудного кармана военного кителя рядового показалась открывашка, коей толстяк вскрыл пару жестяных баночек и принялся поглощать сочные куски свинины.

«Настоящее блаженство», — мысленно ликовал Уве.

Затем рядовой поднял с верхней полки баночку с белым содержимым густой консистенции, зачерпнул из неё пальцем вытопленный свиной жир и засунул его в рот. Острый вкус жирного смальца с молотым перцем заставил толстяка позабыть от восторга собственное имя.

Опустошив пару банок с икрой, две тушёнки и баночку смальца, Уве запил съеденное маринадом из банки с огурцами, пока тихо сидевшая всё это время в дальнем углу кладовки Варенька гневно сжимала свои кулачки.

Сначала девочке было очень страшно, когда в кладовку зашёл плохой дядя, и перепуганная его появлением Варенька даже зажмурила глаза, надеясь, что это поможет ей остаться незамеченной. Однако после того как толстяк не увидел в темноте девочку, как и обещала ей мама, и принялся нагло поглощать запасы еды, страх Вареньки сменился презрением и неприязнью.

«Интересно, как громко закричит этот увалень, если я осторожно выползу из своего укрытия и укушу его за ногу?» — думала девочка. — «Толстяка нужно хорошенько проучить за то, что он забрал моих курочек и без спроса ест нашу с мамой еду».

Фридрих тем временем стоял посреди пустой молельной и осматривал комнату в поисках того, чем можно было бы поживиться.

«Стол, стулья, алтарный столик и иконы у кирпичной печи», — мысленно подытожил скромную обстановку молельной помощник командира, после чего проследовал в спальню.

Мужчина увидел у её двери двухместную кровать, массивный стол и платяной шкаф, стоящий перед выходом в следующую комнату. Хищно блуждающий по спальне взгляд Фридриха остановился на висящих на стене фотографиях в деревянных рамках.

«Мать с дочерью и отец», — рассматривал семейные снимки Серафимы, Вареньки и Андрея Хмельницких помощник командира. — «Муж должно быть на фронте, а жена с девочкой успели сбежать из дома, судя по тарелкам с остывающей на кухне кашей».

Мужчина подошёл к покрытому белоснежной скатертью столу, взял из стеклянной сахарницы конфету, снял с неё обёртку и сунул конфету в рот. Смакуя сладость, Фридрих по-хозяйски зачерпнул из сахарницы целую горсть конфет и поместил их в карман своих армейских брюк. Далее помощник командира подошёл к широкому шкафу и распахнул его центральные дверцы.

Блуждающий взгляд мужчины скользнул по висящим в шкафу платьям, юбкам и сарафанам, а также мужским костюмам с рубахами, детской одежде и лежащим на верхней полке коробкам с туфлями. Не найдя ничего стоящего, Фридрих закрыл центральные дверцы шкафа и отворил боковые, за которыми располагались полки с полотенцами, платками, майками и постельным бельём.

«В этом доме есть хоть что-нибудь ценное?!» — разочарованно вздохнул мужчина и вышел из спальни в детскую комнату, встретившую его односпальной кроватью, столиком с карандашами, книжным шкафчиком и деревянной лошадью-качалкой.

Выругавшись очередной неудаче, Фридрих зашёл в последнюю комнату и принялся осматривать мастерскую, внутреннее убранство которой состояло из массивного стола, одного стула, старой швейной машинки и вешалки с одеждой.

«Явно не мой день», — понуро пустил голову помощник командира. — «Может, толстяку Уве повезло больше?»

Мужчина тихонько приоткрыл дверь, ведущую в прихожую, и заметил в тёмной кладовке грузную фигуру набивающего едой рот рядового.

«Этот своего никогда не упустит», — завистливо ухмыльнулся Фридрих и вернулся в мастерскую. — «Я не могу выйти к Уве с пустыми руками, повержено слушая его хвастовство очередным уловом. Нужно найти в мазанке хоть что-то ценное».

Не заметив в мастерской ничего подходящего, помощник командира проследовал через детскую комнату обратно в спальню и подошёл к шкафу, намереваясь осмотреть коробки с обувью на предмет спрятанных в них денег или украшений.

«Пан или пропал!» — выдохнул Фридрих и вновь открыл центральные дверцы платяного шкафа, после чего громкий выстрел внезапно пронзил мужчину в грудь, заставив его упасть на колени и завалиться на бок.

Смерть помощника командира была мгновенной. Серафима осторожно выбралась из шкафа, с презрением взирая на тело застреленного ею солдата. Женщина была готова убить немца ещё в первый раз, когда тот открыл шкаф, если бы солдат принялся раздвигать скрывавшую её одежду. Когда же немец вернулся в спальню и повторно открыл дверцы шкафа, Серафима решила, что солдат что-то заподозрил, поэтому без раздумий спустила курок револьвера.

Увидев, как на простреленном кителе лежащего на полу немца неумолимо расползается багровое пятно, женщина с ужасом осознала, что убила человека. Сердце Серафимы бешено колотилось в груди, руки охватила дрожь, а в горле пересохло. Неудержимо поднимающуюся в сознании женщины волну паники свёл на нет неожиданный возглас товарища мёртвого солдата, который окрикнул того из кладовки.

Не дождавшись от Фридриха ответа, Уве недовольно выругался на помощника командира за то, что тот отвлёк его от царской трапезы, и нехотя вышел из кладовки.

«Видимо, Фридрих наткнулся на маленького мышонка и в страхе пристрелил того, пока грызун не цапнул его за тощую лодыжку», — ухмыльнулся толстяк.

Рядовой зашёл в молельную и увидел через окно комнаты курящего у грузовика обер-лейтенанта вместе с вышедшим к нему из кабины машины водителем.

«Я нашёл полную еды кладовку, а чем ты похвалишься перед командиром взвода, трусишка Фридрих?» — думал Уве, проходя через пустую молельную в спальню.

Обнаружив своего товарища неподвижно лежащим на полу комнаты, толстяк ошеломлённо застыл в недоумении.

«Как же так?!» — пытался найти разумное объяснение увиденному рядовой.

Собравшись с духом, Уве подошёл к Фридриху, осторожно перевернул того на спину и увидел на груди помощника командира залитое кровью пулевое отверстие, после чего нервно сглотнул и отступил назад.

«В доме кто-то есть!» — снимая с плеча винтовку, успел подумать рядовой, прежде чем его спину пронзила кинжальная боль от прозвучавшего в спальне выстрела.

Уве пошатнулся, выронил карабин из рук и неловко опёрся ладонью о стену с фотографиями, после чего повернулся назад и в ужасе наткнулся на холодный взгляд Серафимы.

Два новых выстрела пронзили сытое брюхо толстяка, заставив мужчину рухнуть на пол. Убедившись, что немец больше не представляет опасности, женщина опустила пистолет и прочла в глазах смертельно раненого ею солдата невыразимый ужас.

Ещё пять минут назад Уве пировал в плотно набитой провизией кладовке, считая себя самым удачливым человеком на свете, а теперь грозная старуха с косой незримо отсчитывала последние мгновения его недолгой жизни. Рядовой рассчитывал встретить смерть лишь на склоне прожитых им лет, однако, захлёбываясь ныне собственной кровью, ощущал неотвратимость приближающегося конца.

Когда взгляд немца неподвижно застыл, Серафима поспешила выйти из спальни в молельную и заперла за собой дверь. Поджилки женщины предательски тряслись, к горлу подступила тошнота, а перед глазами стояло лицо хрипящего кровью толстяка.

Смерть вражеского солдата не была столь же мгновенной, как у его товарища, запечатлев в сознании Серафимы крайнюю неприглядность болезненного ухода человека из жизни. Прерывисто дыша и пошатываясь, женщина подошла к зашторенному окну молельной. Перед глазами Серафимы всё плыло и мелькало, будто она находилась в глубоком сне, который никак не хотел кончаться, лишь набирая обороты.

В следующую секунду женщина заметила у калитки своего дома автоматчика, который что-то нервно сказал водителю и спешно направился к крыльцу мазанки, сжимая в руках пистолет-пулемёт. Волна ужаса немедля привела Серафиму в чувства, заставив собраться. Женщина выбежала в прихожую, осенила крестным знамением непроглядную темноту кладовки и скрылась в мастерской.

Как бы переживающей за жизнь своей дочери матери не хотелось вбежать в кладовку и прижать к себе Вареньку, Серафима понимала, что преодолела лишь часть пути, самый тяжёлый отрезок которого начинался прямо сейчас. Воспользовавшись эффектом неожиданности, она убила двух солдат, которые не знали о её присутствии в доме. Теперь же на звук прозвучавших выстрелов в мазанку стремительно направлялся командир пехотного взвода Отто Вайс, по прозвищу «мясник Отто», без малейших колебаний готовый застрелить Серафиму и её пятилетнюю дочь.

Глава 6. Сигнальщик

Серафима заперла на крючок дверь мастерской и нервно прижалась спиной к стене в комнате Вареньки, сжимая в ладони шершавую рукоять «Нагана». Каждая секунда ожидания в воцарившейся в доме тишине казалась женщине невыносимой пыткой. Серафима сходила с ума от одной мысли, что, оказавшись в прихожей, автоматчик найдёт Вареньку в кладовке и отнимет у неё самое дорогое, что есть у матери.

«Где же ты, злой серый волк?!» — мысленно обращалась к вражескому солдату женщина, едва сдерживаясь, чтобы не броситься к дочери.

Отто Вайс тем временем напряжённо стоял на пустом крыльце белёной мазанки, направив дуло пистолет-пулемёта в дверной проём, после чего поднялся по ступеням дома и зашёл в его прихожую. Обнаружив дверь мастерской запертой, командир взвода встал между входом в кладовку и молельной комнатой, попеременно держа под прицелом оба помещения. Затем Отто резко ворвался в молельную и, найдя комнату пустой, отступил обратно в прихожую.

Держа оружие направленным в непроглядную темноту кладовки, обер-лейтенант зашёл в прохладное помещение и целенаправленно опрокинул на пол одну из стоящих на деревянной полке банок. Звук разбившегося стекла тут же разнёсся по всему дому, однако сидящая в дальнем углу кладовки Варенька даже не шелохнулась. Ещё недолго постояв в дверях хозяйственного помещения, Отто вышел из кладовки, вернулся в молельную и грубо распахнул ногой ведущую в спальню дверь.

Серафима услышала громкий звук отворившейся двери и ещё плотнее вжалась в стену детской комнаты. Два враждебно настроенных друг к другу человека неподвижно стояли за стенами каждой из своих комнат и держали палец на спусковом крючке оружия, напряжённо слушая заполнившее собой тишину в спальне тиканье настольных часов.

Спустя мгновение Отто вытащил из кармана армейских брюк круглое зеркальце для бритья и вытянул его в руке посреди дверного проёма. Взгляд обер-лейтенанта тут же упёрся в лежащие на полу спальни тела Уве и Фридриха, оправдав худшие ожидания мужчины. Оба солдата были мертвы, как и всё первое отделение пехотного взвода Отто Вайса.

Мужчина спрятал зеркальце обратно в карман, обхватил рукоять с приёмником магазина автомата и решительно зашёл в спальню, где сорвал со стены одну из фотографий и швырнул её в дверной проём детской, держа под прицелом вход в комнату. Серафима вздрогнула от треска стекла упавшей возле неё фотографии, но осталась неподвижна, в то время как вслушивающийся в мерное тиканье настольных часов Отто грозно возвышался над телами своих подчинённых.

Решив, что в детской, как и в кладовке, никого нет, командир взвода опустил дуло автомата, сосчитал следы от пуль на форме солдат и, не обнаружив на полу стреляных гильз, предположил, что убийца использовал револьвер. Затем Отто заметил нечто необычное и вытащил из широких кармана брюк Уве банку тушёнки, вслед за которой выпали ещё несколько баночек со свиным мясом.

Обер-лейтенант угрюмо покачал головой и положил консервы на стол, едва успев заметить боковым зрением направленный на себя из детской комнаты пистолет, за секунду до раздавшегося выстрела. Пуля «Нагана» вонзилась в плечо взвывшего от боли мужчины, заставив его в ответ выпустить в детскую неприцельную автоматную очередь.

Чудом Серафима успела укрыться за стеной, прежде чем пули просвистели возле неё в дверном проёме роем разъярённых пчёл. Отто болезненно схватился за плечо, отступил в молельную и положил автомат на алтарный столик, вынув из кобуры свой «Вальтер». Затем командир взвода передёрнул затвор пистолета, пошевелил раненой рукой и понял, что более не может стрелять ею из-за застрявшей в плече пули.

— Дерьмо! — громко выругался мужчина, уязвлённое эго которого пострадало ничуть не меньше его ведущей руки.

Единственным желанием, всецело поглотившим Отто, стала жажда мести хозяйке мазанки, которая оказала ему и его ребятам столь негостеприимный приём. Раненый командир павших солдат чувствовал себя в эту секунду первобытным охотником, преследующим бросившую ему вызов жертву, которая была обязана умереть.

— Моё лицо станет последним, что ты увидишь перед смертью, — с вызовом крикнул мужчина в дверной проём, сжимая в левой руке пистолет.

Стоя на ватных ногах у стены детской комнаты, Серафима испуганно вздрогнула от гневного крика солдата и пыталась перевести дух, понимая, что раненый ею немец стал теперь вдвое опаснее для неё и дочери.

«Нужно увести его подальше от Вареньки», — подумала женщина, в барабане револьвера которой оставалось всего два патрона. — «Я вылезу из окна детской, добегу до забора Тараса Наумовича, перелезу через него и окажусь на соседней улице. Пока водитель дождётся автоматчика, и они заведут мотор, я успею скрыться, а когда немцы поедут за мной, Варенька выйдет из кладовки и доберётся до коровника».

Сочтя этот план более благоразумным, нежели ведение дальнейшего боя с разгневанным на неё и хорошо вооружённым солдатом Вермахта, Серафима спрятала «Наган» в карман летнего платья и тихонько открыла окно комнаты, после чего выбралась на зелёную лужайку.

Женщина едва успела сделать несколько шагов, когда услышала окликнувший её голос молодого водителя грузовика. Серафима испуганно повернулась к калитке дома и увидела перед собой немца, держащего её на мушке «Парабеллума». В следующую секунду женщина принялась молча читать молитву, глядя в лицо вражеского солдата глазами бесконечно любящей своего единственного ребёнка матери.

Увидев, что Серафима продолжает идти вперёд, несмотря на направленный на неё пистолет, водитель растерялся и вдруг осознал, что не сможет застрелить безоружного человека. Однако не мог он и бездействовать, поэтому бросился к армейскому грузовику, открыл его кабину и утопил ладонь в клаксоне «Опель Блитца».

Протяжный сигнал автомобиля разрезал жаркий воздух стаей выпорхнувших из грузовика птиц, звучно разносясь на несколько сотен метров вокруг. Не теряя драгоценного времени, Серафима перелезла через соседский штакетник и побежала по лужайке Тараса Наумовича. Спустя считанные секунды за спиной женщины послышался натужный скрип. Серафима обернулась и увидела в распахнутом окне своей спальни раненого ею солдата. Со звериным оскалом на побагровевшем от злобы лице немец вытянул в левой руке свой «Вальтер» и спустил курок.

Услышав выстрел, женщина с удвоенной силой бросилась к забору, за которым скрывалась спасительная улица. Пули свистели одна за другой, заставляя Серафиму инстинктивно сжиматься при каждом выстреле. Правая рука обер-лейтенанта беспомощно свисала вниз, не оставив Отто иного выбора, как стрелять с левой, которая не отличалась особой точностью. Командир взвода разрядил семь из восьми патронов обоймы, понимая, что женщина вот-вот сбежит, снова оставив его в дураках.

«Свобода», — пронеслось в голове схватившейся обеими руками за верхушку забора Серафимы, когда внезапная боль пронзила её спину.

Последний выстрел «мясника Отто» достиг своей цели на предельно допустимой для «Вальтера» прицельной дальности.

— Да! — победно воскликнул обер-лейтенант и расплылся в хищной улыбке.

Продолжая держаться руками за забор, Серафима не могла пошевелиться, чувствуя парализовавшую её боль и ужас. В следующее мгновение женщина упала на землю, закрыла глаза и тихо заплакала, осознав, что больше никогда не увидит свою прячущуюся в тёмной кладовке дочь.

Серафима беспомощно лежала на высокой траве и видела в своём сознании близкие сердцу матери воспоминания: первый толчок ножки Вареньки в её животе, первый взгляд на девочку после тяжёлых родов, первое осыпание поцелуями её маленького тельца, первая улыбка ребёнка матери и его первые шаги. Затем воспоминания уступили своё место мечтам женщины о грядущем Вареньки: первый школьный звонок и влюблённость дочери, окончание школы и получение высшего образования, любимая профессия, замужество, трое или четверо детей, называющих Серафиму бабушкой.

Женщина открыла глаза, и, вернувшись в настоящий момент, представила себе Вареньку одиноко сидящей во мраке холодной кладовки.

— Я бесконечно люблю тебя, доченька, и вверяю отныне заботу о тебе небесам, — прошептала Серафима, прежде чем глаза матери навеки застыли.

Крайне довольный собой Отто Вайс спрыгнул с оконной рамы мазанки на лужайку, спрятал «Вальтер» в кожаную кобуру и направился к водителю. Правое плечо командира взвода горело от боли, казавшейся мужчине почётной наградой триумфатора, который сумел поквитаться с нерадивой убийцей своих боевых товарищей.

— Можешь представить себе, подстрелил её с пятидесяти метров?! — обратился обер-лейтенант к Йенсу Мюллеру. — Почему ты сам не стрелял, когда женщина вылезла из окна?

— Я не важный стрелок, — виновато потупил взгляд водитель.

— Зато сигнальщик добротный, — усмехнулся Отто, похлопав молодого мужчину по спине, после чего направился к дому Тараса Наумовича. — Пойдём, посмотрим на нашу добычу. Сможешь добить её, если женщина ещё жива.

Нервно сглотнув, Йенс последовал за командиром взвода, стараясь не думать о доносящемся из кузова грузовика кудахтанье и хрюканье насмерть перепуганных выстрелами животных, пока жаркое июльское солнце украдкой выглядывало из-за плотных облаков. Щебечущие птицы, стрекочущие кузнечики, летающие пчёлы и даже ползающие по земле муравьи воодушевлённо внимали дыханию лета, совершенно не замечая мужчин. Вся природа кипела цветущей жизнью, казалось, существуя параллельно миру людей, исполненному жестоким насилием и смертью.

У калитки дома Тараса Наумовича водитель заметил прошитое осколками гранаты тело одного из солдат. В десяти метрах от него у стены дома лежал второй солдат, застреленный в грудь. Тела ещё двух военных находились на крыльце и во дворе дома, один из которых был задушен, а другой застрелен.

— Дитмар, Вернер, Пауль и Томас, — перечислил имена своих погибших подчинённых Отто. — Тело Гельмута в доме, а Генриха в хлеву.

— Это в одиночку сделал хозяин дома?! — удивленно поинтересовался Йенс.

— Проклятый старик оказался бывшим воякой, — с неприязнью сплюнул на зелёную лужайку обер-лейтенант. — Я нашёл в доме его ордена и армейские фотокарточки.

— Да уж. Никогда не знаешь, где и когда настигнет тебя смерть, — подходя к ручной колонке, заметил водитель и тут же пожалел о сказанном.

Отто смерил умывающегося холодной водой Йенса пристальным взглядом, и водитель не сомневался, что лежал бы сейчас среди других солдат, будь он частью пехотного отделения командира взвода. Однако, будучи водителем грузовика мотоциклетного полка, Йенс не испытывал вины за то, что остался жив. Он выполнил отданный его командиром приказ и доставил солдат на место изъятия продовольствия, а ведение боевых действий с гражданским населением не входило в прямые обязанности водителя грузового транспорта.

— Не желаете немного освежиться? — спросил Йенс обер-лейтенанта, желая разрядить обстановку.

Отто ответил хмурым молчанием и направился к лежащему неподалёку у забора неподвижному телу Серафимы.

— Мёртвая, — разочарованно промолвил командир взвода и опустился на колено, после чего вытащил из карманов платья женщины пистолет, документы и деньги.

— Из этого «Нагана» она застрелила Уве с Фридрихом и ранила меня, — пояснил Отто водителю, открывая барабан револьвера. — Смотри-ка, у неё ещё оставалось два патрона, как раз для тебя и меня.

Обер-лейтенант засунул трофейное оружие себе за пояс на спине, спрятал в карман брюк найденные деньги и принялся внимательно изучать документы Серафимы, в то время как стоящий рядом Йенс невольно поёжился от пробежавшего по его спине холодка. Водитель понял, что убитая женщина могла застрелить его, когда он бросился сигналить к машине, но не сделала этого, потому как не желала ему зла и лишь пыталась спастись бегством.

— Паспорт на имя Серафимы Хмельницкой и свидетельство о рождении её дочери Варвары, которую в доме я не нашёл, — подытожил Отто.

— Может, ребёнка не было в доме? — пожал плечами Йенс.

— Женщина не стала бы убивать Уве и Фридриха, рискуя жизнью из-за еды или украшений, — покачал головой командир взвода. — Она ранила меня в плечо и могла попытаться добить, но вместо этого сбежала на улицу. Думаю, она хотела, чтобы мы погнались за ней, и её дочь беспрепятственно покинула дом, в котором до сих пор укрывается.

С этими словами Отто поместил документы в нагрудный карман своего военного кителя и склонился над бездыханным телом Серафимы: — Ты ещё легко отделалась, получив свою пулю, но когда я найду твою девочку, то лично обескровлю её до последней капли.

От жутких слов обер-лейтенанта сердце Йенса внезапно зашлось в груди.

— Что говоришь? — спросил Отто, повернув ухо к лицу Серафимы.

Водитель вздрогнул и отступил назад.

— Молю тебя, Отто, пощади мою дочь! — пропищал командир взвода, двигая пальцами губы убитой им женщины. — Она ещё маленькая. Неужели у тебя совсем нет совести?

Йенсу вдруг стало дурно, в то время как Отто лишь зловеще ухмыльнулся, поднялся на ноги и поправил свою военную форму: — Лежи смирно и никуда не уходи.

Затем обер-лейтенант бросил холодный взгляд на водителя и указал ему жестом следовать за собой к калитке. Йенс заметил застывшие на лице убитой женщины слёзы, понимая, что та была бы сейчас жива, не просигналь он командиру взвода.

— Решил остаться немного поразвлечься? — лукаво усмехнулся Отто. — Поспеши, пока тело не остыло.

Грубая шутка обер-лейтенанта резанула слух водителя, который молча последовал за Отто, будучи уверен в том, что взгляд убитой по его вине женщины останется в его памяти до конца отпущенных ему дней.

Глава 7. Яичко

Варенька тихо сидела в дальнем углу кладовки и терпеливо ожидала возвращения мамы, пока не почувствовала, что та не придёт, поэтому встала с пола и сделала к выходу из тёмного помещения несколько шагов на затёкших ногах. Треск битого стекла заставил девочку остановиться и осторожно переступить через многочисленные осколки огуречной банки, после чего Варенька подошла к дверям кладовки и, немного подождав, вышла в пустую прихожую. Яркий свет ударил ребёнку в глаза, заставив на какое-то время невольно зажмуриться. Когда Варенька снова привыкла к свету, то увидела перед собой распахнутые двери мазанки и молельной комнаты.

— Мама, — позвала девочка Серафиму, повернувшись к молельной.

Услышав в ответ лишь звенящую тишину, Варенька хотела было поискать маму в доме, но вспомнила о данном ей обещании добраться до соседского коровника и ждать маму там вместе с внуками Тараса Наумовича. Спустя мгновение девочка вышла на пустое крыльцо, глубоко вдохнула свежий воздух и закрыла глаза, почувствовав, как июльский полдень заботливо заключил её в свои тёплые объятия.

«На улице гораздо лучше, чем в кладовке», — подумала Варенька, подставив лицо лучам солнца, пробивающимся сквозь густые листья виноградника.

Затем девочка открыла глаза, спустилась по бетонным ступеням крыльца и, заметив отворённую дверцу курятника, подошла к его забору из сетки рабицы.

— Ни мамы, ни курочек, ни Кабачка, — понуро промолвила Варенька, окинув взглядом летнюю кухню, белёный мелом хлев и птичий загон.

Внезапно девочка услышала странный звук, донёсшийся со стороны калитки мазанки, и поняла, что кто-то идёт к крыльцу дома, насвистывая себе под нос детскую песенку. Варенька не раздумывая юркнула в курятник и укрылась под его настилом, скрывающим две деревянные бочки с соломой. Затем она подошла к расположенному у летней кухни выходу из курятника и попыталась открыть его дверцу, однако, несмотря на все усилия, защёлка дверцы не поддавалась, а насвистывающий песенку человек уже добрался до крыльца мазанки.

Не сумев выбраться из птичьего загона, раздосадованная своей неудачей Варенька взглянула на устланные соломой бочки и не поверила глазам. На дне одной из бочек невозмутимо сидела белая курица.

— Бусинка! — восторженно прошептала девочка. — Как же я рада тебя видеть.

Варенька осторожно забралась в бочку и принялась поглаживать узнавшую её птицу. Вопреки неудавшемуся побегу, досада девочки сменилась некоторым облегчением от того, что теперь она могла прятаться от плохих дядь не одна, а вместе с любимой Бусинкой. Варенька ощущала успокаивающее тепло курицы и чувствовала, как страх понемногу отступает перед забрезжившей в её сердце надеждой на благополучный исход для себя и мамы, о которой девочка ни на секунду не забывала.

Игриво насвистывая себе под нос песенку из сказки про волка и трёх поросят, Отто стоял на крыльце дома семьи Хмельницких, перед открытой дверью белёной мазанки.

— Оставайся здесь, пока я обыщу дом, — распорядился стоящему рядом водителю командир взвода. — Увидишь девчонку, задержи её. Она нужна мне живой.

Йенс проводил взглядом скрывшегося в мазанке Отто и присел на скамейку под листьями девичьего винограда в надежде на то, что обер-лейтенант вернётся из дома с пустыми руками. Водитель сожалел о том, что его действия привели к смерти женщины и совершенно не хотел становиться свидетелем насилия над её ребёнком.

«Надеюсь, ты уже далеко отсюда, и тебе ничего не угрожает», — подумал Йенс, желая девочке всего наилучшего.

Затем водитель поднял голову и принялся рассматривать висящие над ним листья виноградника, заметив в просветах между ними растущее покрывало из тёмно-серых облаков. Спустя несколько минут Отто Вайс вышел на крыльцо и выглядел весьма удовлетворённым, несмотря на отсутствие рядом ребёнка: — Девочка где-то поблизости. На полу прихожей видны влажные следы её ног, которых не было, когда я осматривал дом в первый раз. Паршивка провела меня.

Затем командир взвода отхлебнул из своей фляги немного воды, спустился с крыльца и направился в сторону хлева и летней кухни. Йенс последовал за ним, заметив, как небо всё сильнее темнеет от грозовых туч, а поднявшийся ветер начинает упрямо гнуть ветви зелёных деревьев.

— Я осмотрю кухню, а ты хлев и туалет, — сказал водителю Отто.

С этими словами обер-лейтенант зашёл на кухню и обратил внимание на стоящие на столе тарелки с гречневой кашей. Затем Отто осмотрел пустое помещение и поднялся по лестнице на чердак, расположенный над прилегающим к кухне хлевом. В дальней части чердака друг на друге стояло несколько деревянных ящиков, подойдя к которым, командир взвода обнаружил над ними открытое окно чердака. Отто взобрался на ящики и оказался по пояс в оконном проёме, на крыше хозяйственного строения. Взору мужчины предстал огромный луг, расположенный справа от хлева и летней кухни.

Глядя на безмятежно пасущихся коров, Отто заметил двухэтажный дом в правой части луга и стоящую неподалёку от него деревянную пристройку. Сильный порыв ветра неожиданно ударил обер-лейтенанта в лицо, заставив мужчину вернуться на чердак, после чего Отто Вайс спустился на кухню и вышел на улицу.

— Йенс! — окрикнул водителя командир взвода.

Мгновение спустя водитель показался из хлева и отрицательно покачал головой.

— Я нашёл ящики под открытым окном чердака, — сказал Отто. — Вероятно, девчонка выбралась на крышу, спрыгнула на соседский луг и укрылась в доме или прилегающем к нему коровнике.

— Хотите, чтобы я отвёз вас туда? — спросил Йенс, стараясь скрыть своё волнение.

— Нет. Сделаешь это завтра утром. Если ребёнок там, мы найдём его, а сейчас мне нужно вернуться в лагерь, чтобы врач извлёк из моего плеча пулю, и я не лишился руки. Но сперва мы погрузим в машину содержимое кладовки этого дома, и по пути в лагерь я пошлю другое пехотное отделение забрать тела наших ребят.

С этими словами обер-лейтенант запер деревянную дверь кухни, повернулся к покрытому жестью настилу над входом в курятник, расстегнул пуговицы армейских брюк и щедро помочился на землю сквозь дверцу птичьего загона.

— Уличные сортиры для украинских свиней, а не старших офицеров Вермахта, — пояснил Отто, чувствуя на себе взгляд водителя.

Затем командир взвода застегнул пуговицы брюк и неожиданно заметил под настилом курятника пару деревянных бочек: — Ты проверил бочки?

— Их должны были осмотреть Уве и Фридрих, когда забирали кур, — ответил Йенс.

— Это было до того, как ребёнок покинул дом, — сказал Отто. — Полезай в курятник.

Глядя на капающую с дверцы птичьего загона мочу, водитель замер в нерешительности, на что обер-лейтенант отодвинул металлическую защёлку и любезно распахнул перед Йенсом дверцу курятника.

Скрепя сердце водитель прошёл мимо Отто Вайса, согнулся в три погибели и зашёл под настил, стараясь не наступить на залитую мочой командира взвода землю, в то время как тот вытащил из кармана своего военного кителя пачку сигарет и закурил.

Затем Йенс повернулся к бочкам и от неожиданности резко разогнул спину, больно ударившись головой о твёрдую крышу настила, после чего тут же согнулся обратно и принялся растирать ладонью ушибленный затылок. Перед ошеломлённым мужчиной в глубине одной из бочек сидела пятилетняя девочка и крепко держала в руках белую курицу.

С выпрыгивающим из груди сердцем Варенька молча взирала на Йенса, будучи готова до последней капли крови сражаться с плохими дядями за спасение любимой Бусинки.

— Осторожнее там, — снисходительно усмехнулся Отто, выдыхая изо рта сигаретный дым.

Пока обер-лейтенант потешался над молодым водителем, застигнутый врасплох своей находкой Йенс неподвижно застыл на месте.

— Ты живой там? — поинтересовался Отто, видя в курятнике лишь неуклюже расставленные в стороны ноги водителя.

— Живой, — ответил Йенс, понимая, что должен сделать сейчас, возможно, самый главный выбор в своей жизни: обречь на неминуемую смерть невинного ребёнка, выдав девочку командиру взвода, или же попытаться спасти её, рискуя жизнью.

— Ну что там?! — нетерпеливо спросил Отто, сделав очередную затяжку.

В следующее мгновение водитель закрыл глаза, увидев перед собой лица своей молодой жены и двухлетней дочери. Семья Йенса Мюллера находилась в полной безопасности в Германии, в то время как только что лишившаяся матери украинская девочка пряталась в бочке с соломой, обнимая единственную оставшуюся у неё курицу.

Ощущая глубокую тоску по дому, водитель виновато обронил на землю две слезы и мысленно попросил у девочки прощение за то, что принял разумное решение не подвергать риску свою жизнь во имя возвращения к любимой жене и дочери.

Когда Йенс уже был готов открыть глаза и дать обер-лейтенанту положительный ответ об обнаружении ребёнка, лица родных неожиданно сменились в сознании водителя образом убитой по его вине женщины. Мать девочки выбралась из окна своего дома и шла по лужайке к соседскому забору, желая увести за собой раненого ею в плечо Отто. Женщина уповала на милосердие держащего её на мушке Йенса, который вместо того, чтобы позволить ей уйти, вынес ей смертный приговор, нажав на клаксон грузовика.

Далее сознание перенесло водителя к телу лежащей у соседского забора женщины, на лице которой Йенс заметил влажные следы от слёз. Сам будучи отцом, мужчина лишь теперь осознал, что перед смертью мать девочки плакала не о себе, а об оставленной ею дочери. Слёзы на лице убитой женщины продолжали стекать по её щекам в воображении водителя, заставляя его чувствовать близость этих слёз с его собственными, которые выражали страх Йенса более никогда не увидеть жену и дочь.

Отличие слёз обоих родителей заключалось лишь в том, что погибшая женщина уже не могла помочь своему ребёнку, в то время как мужчина ещё мог стать спасительной преградой между сидящей в бочке девочкой и жаждущим её смерти «мясником Отто».

Водитель наконец взял себя в руки и выдохнул из груди последние остатки сомнений.

— В бочках лишь пропахшая куриным дерьмом солома, — открыв глаза, ответил Йенс командиру взвода, чем заставил последнего разразиться хохотом.

Затем водитель показал девочке приставленный к губам палец, повернулся к открытой дверце курятника и засунул два пальца в горло. Содержимое желудка Йенса не замедлило вывалиться у выхода из птичьего загона, едва не запачкав начищенные до блеска сапоги Отто Вайса.

— Вот дерьмо! — брезгливо воскликнул обер-лейтенант, спешно отпрыгнув назад от дверцы курятника. — Вылезай уже из этого гадюшника.

Водитель заметил на дне пустой бочки куриное яйцо, спешно поднял его с соломы и выбрался из-под настила, сознательно оставив дверцу птичьего загона приоткрытой.

— Не желаете домашнего яичка? — с невинным видом поинтересовался Йенс, вытянув перед Отто в руке коричневое яйцо.

— Убери от меня эту гадость! — недовольно отмахнулся командир взвода.

— Почему же гадость? Это свежий и питательный продукт, богатый белками, жирами, микроэлементами и витаминами группы B.

— Не нужны мне такие витамины.

Отто презрительно поморщился и отступил от Йенса подальше.

— Как знаете, — пожал плечами водитель, стукнул яичко о поручень ограждающего огород забора и выпил содержимое яйца на глазах поражённого обер-лейтенанта.

— Ты с ума сошёл, Мюллер?! — воскликнул Отто, словно Йенс принял смертельную дозу цианистого калия.

— Не пропадать же витаминам, — ответил водитель.

— Мы здесь закончили, — затушил о забор сигарету командир взвода и направился прочь от грязного курятника. — Жду тебя у кладовки.

Йенс выбросил пустую скорлупу в огород и осторожно оглянулся на бочки, чувствуя, как предательски дрожат его взмокшие от волнения ладони. Водитель понимал, что лежал бы сейчас с простреленной головой в луже собственной рвоты вперемешку с мочой Отто Вайса, если бы хоть что-то пошло не так, и обер-лейтенант обнаружил прячущуюся в бочке девочку.

Варенька тем временем продолжала тихо сидеть под настилом курятника и заботливо поглаживала любимую курочку, сжимая в другой ладошке мамин крестик.

Глава 8. Фоторамка

Накатывавшие друг на друга волны порывистого ветра пытались сорвать с деревьев дрожащую листву, в то время как первые капли дождя упали с пасмурных небес на плечи Йенса. Сокрытое девичьим виноградом крыльцо мазанки встретило водителя набитыми провизией мешками, которые Отто успел выволочь из кладовки дома.

— Погрузи их в кузов, — приказал командир взвода, поставив на крыльцо очередной мешок, после чего вновь исчез в прихожей.

Йенс послушно закинул один из мешков на плечо и направился к армейскому грузовику. К тому моменту, как все мешки обрели своё новое пристанище в кузове «Опель Блитца», дождь заметно усилился, собираясь перерасти в настоящий ливень.

Отто Вайс смахнул с верхней полки кладовки в пустой мешок консервы и поставил его в прихожей, рядом с вынесенными ранее банками. Затем обер-лейтенант выглянул на улицу и увидел изливающуюся с чернильных небес на землю сплошную стену дождя, сопровождаемую сверкающими молниями и громкими раскатами грома. Отто глубоко вдохнул прохладный воздух разгулявшегося ненастья и слегка отступил в сторону, впуская в дом Йенса. Промокший до нитки водитель забежал в прихожую и уселся на пол, обнаружив себя взятым в плен многочисленными банками с едой.

— Мешки погружены и укрыты брезентом, — отчитался Йенс.

— Хорошо, — кивнул командир взвода. — Отнесём банки сразу после дождя.

Отто Вайс снова выглянул на улицу, поднял голову и закрыл глаза, наслаждаясь бегущими по его лицу ручейками летнего дождя и ощущая себя неотъемлемой частью бушующей стихии. По возвращению в прихожую обер-лейтенант присел рядом с водителем и снова закурил.

— Как ваше плечо? — поинтересовался Йенс.

— Ноет так, что бедный Герхард уже начинает тревожиться, — ответил Отто.

— Герхард? — удивлённо переспросил водитель.

Поморщившись от боли, командир взвода поднял свою правую ладонь: — Герхард успел загубить немало душ на своём веку и настолько сдружился за время войны с «Вальтером», что близкая связь моей руки и пистолета невольно вызывает у меня зависть. Я вношу в свой дневник заметки о каждом убитом Герхардом человеке, поскольку он любит порою полистать страницы своих былых побед. Думаю, если война с Советами не закончится слишком быстро, число заметок в моём дневнике вскоре достигнет задуманной отметки.

В глазах Йенса читалось нескрываемое недоумение.

— Видишь ли, «Вальтер» дал твёрдое обещание Герхарду подарить ему тысячу застреленных овец.

— Овец?

— Их самых, ведь все наши враги — это овцы, а мы — волки, призванные насытить овечьей кровью свою необузданную природу.

Отто сделал последнюю затяжку, затушил сигарету о дверной косяк и выглянул на улицу, увидев, что летний ливень начинает постепенно идти на спад. Шумно ударяясь о широкие листья виноградника, капли стихающего дождя заполняли собой образовавшиеся на крыльце лужи, в то время как доносящиеся сверху редкие раскаты грома более не сопровождались белыми вспышками молний. Стихия сполна напоила небесными водами земные угодья и уступила свой трон благоговейной тишине первозданного покоя.

— Идём, — приказал обер-лейтенант, после чего поднял с пола одну из трёхлитровых банок и направился к грузовой машине.

Водитель поднялся следом, взвалил на плечо мешок с тушёнкой и рыбными консервами и вышел из пустого дома. После дюжины совместных заходов мужчины погрузили в кузов армейского грузовика все банки из опустевшей кладовки и смогли наконец перевести дух.

— Можем ехать? — спросил Йенс, подняв задний борт кузова «Опель Блитца».

— Поедем, как только принесёшь мой автомат, — ответил Отто, забираясь в кабину. — Я оставил его в первой комнате дома.

Водитель на секунду задумался, после чего спешно направился к мазанке, желая как можно скорее увезти командира взвода от прячущейся в бочке с соломой девочки. Когда Йенс снова оказался на пустом крыльце, то мельком взглянул на настил курятника и зашёл в прихожую, осознав в молельной комнате, что впервые переступил порог жилого пространства дома. Затем мужчина заметил на алтарном столике оружие обер-лейтенанта, подошёл к столику и поднял автомат, случайно зацепив его ремнём Библию, лежащую под оружием. Священное Писание с шумом рухнуло на пол, подняв которое, Йенс вернул Библию на место и взглянул на висящие над алтарём иконы.

Водитель вдруг понял, что убитая хозяйка дома была верующим человеком, несмотря на запрет в Советах христианской религии. Йенс смотрел на Казанскую икону Божией Матери и не мог отвести от неё глаз, ощущая во взгляде Богородицы глубокую скорбь и разочарование. Обличающая молодого мужчину совесть вырвалась наружу в самый неподходящий для этого, как показалось водителю, момент.