Бесплатный фрагмент - Павел, апостол язычников

Глава 1

Над горным хребтом Тавра ярко сияло солнце. Время уже перевалило за полдень, и на узких улочках приморского Тарса было многолюдно. Зеленые оливковые рощи, лежавшие на севере у подступов к скалам, достигали пределов города, и плотно окружали глинобитные и каменные строения на окраине. На юге Тарса простиралось море. В здешний порт пребывали суда не только из Киликии, но и со всей Римской империи.

Ветер доносил до слуха Гамалиил всплеск волн — сегодня на море был шквал. Отступив в тень ремесленной лавки, Гамалиил наслаждался дыханием свежего воздуха. Он любил море.

— Через пару недель вы уже будете в Иерусалиме, равви, — сказал ему высокий толстяк с курчавой шевелюрой.

Повернувшись к нему, Гамалиил кивнул.

— Да, Фарес. Много лет миновало уже с тех пор, как я в последний раз был в Иерусалиме.

— Но теперь вы вновь там побываете.

— И, быть может, я останусь в Иерусалиме надолго. Местные иудеи хотят видеть меня наси их Синедриона. Я склонен дать им согласие.

Умолкнув, Гамалиил рассеяно взглянул на улицу, по которой следовали сотни прохожих и ехали обозы. За годы,

прожитые им в Тарсе, он успел полюбить этот шумный южный город.

Гамалиил уже достиг преклонных лет. Это был невысокий, сутулый старик со смуглым улыбчивым лицом и добрыми темными глазами. Свои длинные седые волосы он носил распущенными вдоль узких плеч. Подбородок его украшала борода. Нос у него был крупный, крючковатый, руки жилистые, но крепкие. Беседу он вел размеренно, спокойно. Сдержанно. Глядя на него становилось сразу же понятно, что он обладает натурой уравновешенной и даже хладнокровной. Это был фарисей, обладающий не только знаниями, но и глубиной натуры. В Тарсе он прожил целых пятнадцать лет. Здесь его любили. И, несмотря на приобретенную среди мудрецов славу, он, один из создателей Талмуда, оставался скромным и простым человеком.

— Вы, безусловно, заслужили возглавить Синедрион, — молвил Фарес.

Толстяк продавал в тени дома свои амфоры. Он был простой иудей — горшечник, но Гамалиил любил приходить к нему, чтобы обсудить свое учение. Дело в том, что в юности Фарес хотел стать фарисеем, но не смог закончить обучение, потому что из-за бедности своей семьи ему пришлось заниматься лепкой и продажей амфор.

— Возможно, — улыбнулся Гамалиил. — Мой отец оценил бы ту честь, что мне оказали иерусалимские фарисеи. Но я хотел бы возглавить Синедрион лишь для того, чтобы стать действительно полезным моему народу. Мы судим из согласно законам Моисея, но всегда отбрасываем такие понятия, как великодушие и снисхождение… Иногда грехи человека могут быть оправданы его жизнью.

— Говорят, что нынче в Иерусалиме ведется жестокая борьба с последователями религиозного течения, начало которому положил Иисус из Галилеи, — заметил Фарес, — Всего два года прошло с той поры, как его распял Понтий Пилат, иудейский прокуратор. Вы к последователям Иисуса тоже будете снисходительны?

— Если они не совершают ничего против закона Моисея, то я не вижу причин не быть к ним снисходительным. Вероятно, ты удивишься, Фарес, но последователи Иисуса не кажутся мне еретиками.

— Вы очень гуманны. У вас есть чему поучиться!

— Я рад, что ты так считаешь, Фарес. И я учил отроков, как тебе известно. Но, видишь ли, уже несколько лет я наставляю в Тарсе одного юношу, которой пока остается для меня самой большой загадкой за всю мою жизнь… Ты наверное помнишь Савла? Он приходил сюда со мной раза два…

— Худой темноволосый юноша? — уточнил Фарес.

— Да… его отец был не только фарисеем, но и моим другом. Прибыв в Тарс, я временно жил у него, а потом, переехав в другой дом, согласился взять к себе и учить Савла. Обычно я редко настолько тесно сближаюсь с учениками… Но Савл был исключением. Я наставлял его в греческом, в родном арамейском, в латыни и, конечно, в знаниях Торы. Год назад он вновь переехал в родительский дом, однако продолжал у меня обучение и ежедневно посещал меня. Я хорошо успел узнать его, ибо за все те годы, что я прожил в Тарсе, никто не был со мной так долго, как он. Думаю, что мне следует взять его с собой в Иерусалим.

— Что же вас настораживает в Савле? — осведомился Фарес.

— Он, безусловно, всегда был яркой и неординарной личностью. Но именно его собственное видение мира мешает мне признать его вполне состоявшимся фарисеем. Ему недавно исполнилось двадцать, а это возраст, когда человек хочет самоутвердиться. И я это прекрасно понимаю. Я учу его Торе, и он хорошо знает наши законы. Но просто принять вещи, такими, какими они преподнесены в законе, он не может. Иногда я вижу его гнев.

— Возможно, с годами он посмотрит на жизнь проще.

— Я очень хотел бы, чтобы так оно и было, — ответил Гамалиил, — Но я успел его полюбить, как сына, ибо с родным своим сыном я разлучен уже давно. Я дал ему именно такое воспитание, какое дал бы собственному ребенку.

— И поэтому вы не желаете оставить его в Тарсе?

— Я хочу, чтобы он увидел Иерусалим. Он создан для большего, чем провести жизнь в этом городе, никуда не выезжая за пределы порта.

— Ну, если вы так думаете, значит это вполне справедливо, — сказал Фарес, полагавший, что столь мудрый человек, как Гамалиил, не может ошибаться.

С противоположной стороны улицы к горшечнику подошло четверо покупателей, и Гамалиил, чтобы не мешать продаже, попрощался с Фаресом. Выслушав пожелания удачи от горшечника, он неторопливо побрел по улочке в сторону площади. Гамалиил думал о предстоящем плавании. Две недели… Есть вероятность, что он причалит в Иудее раньше, чем через две недели. Поздней осенью часто дуют попутные ветра, и, если корабль не попадет в шторм, плавание пройдет быстро. А потом Гамалиил спросил себя, будет ли он скучать по Тарсу, когда уедет в Иерусалим… Ведь в Тарсе он провел много лет. Он решил, что будет. Здесь оставалось слишком много милых его сердцу воспоминаний.

Рабан Гамалиил бен Шимон ха-Закен был внуком знаменитого Гиллеля, основоположника Талмуда. Как и его дед, он работал над Талмудом, чем вызвал преклонение иудеев перед своим литературным талантом и мудростью. Когда ему предложили возглавить Синедрион, он долго размышлял. Он был уже стар, и ему не слишком хотелось вдруг резко изменить свою жизнь, текущую в Тарсе спокойно и размеренно. Однако, он предположил, что сумеет привнести в судилище немного справедливости и согласия.

Перейдя площадь, Гамалиил свернул на прямую римскую дорогу, по обеим сторонам которой располагались каменные дома знатных горожан. Тут жили не только тарсийцы, но и римляне, временно приехавшие в этот город. На углу улицы находился дом местного префекта — римлянина. Богатый квартал. Вокруг почти нет бродяг, которые предпочитают держаться поближе к порту. Возле домов аккуратные сады, где растут фруктовые деревья и цветения. Направившись к одному из двухэтажных зданий, Гамалиил поднялся на крыльцо и постучал в тяжелые, окованные железом двери. Его тут хорошо знали и поэтому он, ожидая появления слуги, не привлекал к себе внимания соседей. Этот великолепный дом принадлежал родственникам его ученика Савла.

Глава 2

Дверь открыл раб и любезно позволил Гамалиилу войти. Старик оказался в просторном сумрачном вестибюле.

— Молодой господин ушел на берег вместе с Юнием Криспом, сыном префекта, — сказал раб.

— Я прибыл не к нему, а к его матушке, — ответил Гамалиил. — Госпожа Дана меня примет?

— Конечно, — молвил раб и пригласил его следовать за собой на второй этаж.

Невзирая на старость, Гамалиил обладал крепкими ногами и энергичностью. Поэтому он легко поднялся по лестнице. Дом этот отец Савла выстроил еще много лет назад, когда только прибыл в Тарс из родной Гисхалы. Возведя его, он, как каждый человек верный традициям своего народа. Женился. Дана была его на двадцать лет моложе и поэтому многие сомневались в их взаимной любви. Тем не менее, жили они хорошо, редко вступая в споры. У них родилась дочка Зинаида, получившая греческое имя из-за тесных связей отца с местными общинами эллинов. Кроме Зинаиды через несколько лет у Даны появился сын и вторая дочь. Сына назвали Савлом, по имени иудейского царя, дальним потомком которого он являлся. Впрочем, его родители были богаты, а отец имел гражданство Рима и поэтому Савл иногда пользовался римским вариантом своего имени — Павел.

Внутри обстановка дома, в который Гамалиил пришел для встречи с Даной, восхищала своей изысканностью — на полу пестрила мозаика, стены украшали барельефы. В углах курились ценные благовония. Так жили римляне. Влияние римлян в этом доме было велико. Но Гамалиила подобное не смущало, ведь он знал, что родственники его ученика строго придерживались традиций иудаизма.

С тех пор, как хозяин дома умер, всем здесь управляла Дана и ее слуги. Она обладала достаточной силой характера и умом, чтобы хорошо вести дела, а муж оставил ей средства к безбедному существованию. На втором этаже располагались комнаты и главный зал дома, на первом — трапезная и вестибюль. Рабы жили в пристройке.

Прибытию Гамалиила Дана очень обрадовалась. Она глубоко почитала свою религию и высоко ценила мудрость создателя Талмуда. Пройдя на террасу, выходящую в небольшой сад, Гамалиил громко приветствовал Дану.

— О, наставник, признаюсь, я не ожидала вашего визита, — сказала она и пригласила его сесть возле себя на невысокий диван.

Гамалиил опустился рядом с Данной и сощурился от солнечных лучей. Начинался закат. Небо приобрело золотистый оттенок, облака теперь казались темными.

— Недавно твоя старшая дочка вышла замуж, — проговорил Гамалиил. — И ее супруг вполне может обеспечить ей достойную жизнь. Думаю, что и ты не станешь нуждаться, если придет время вам разлучиться с Савлом.

— Разлучиться? — удивилась Дана. Она была еще молодой женщиной, очень стройной и сохранившей красивую внешность. Савл не обладал с ней сходством. Каштановые вьющиеся волосы Дана собрала в тот день на затылке по греческой моде. Лицо ее, продолговатое и нежное, покрывал тонкий слой румян. Прямой нос, тонкие губы, голубые глаза… Такая наружность не могла не привлекать мужских взоров, но Дана больше не желала выходить замуж. Она не видела смысла в новом браке..Женский хитон из ценной ткани подчеркивал ее статную фигуру, на ногах были легкие сандалии. Золотой браслет тускло сверкал на запястье левой руки.

— Савл достоин увидеть Иерусалим, Дана, и ты не станешь ему в этом препятствовать, — тихо, но твердо произнес Гамалиил. — Я еду туда через несколько дней, чтобы занять место наси Синедриона. Он отправится со мной.

— Вы хотите увезти его из Тарса?!

— Да, — ответил Гамалиил, — Я намерен взять его с собой. Для молодого фарисея поездка в Иерусалим может стать началом не только карьеры, но и новой жизни.

— Но ведь вы знаете, что я очень люблю его.

— Знаю. И поэтому я ставлю тебя в известность прежде, чем он узнает о моих планах. Он пока думает, что я еду один.

— Но, равви… Он еще юн…

— Глупости! Ему уже двадцать лет! Он будет жить в моем доме, как и прежде. Но только в Иудее.

— Иерусалим ему совсем незнаком…

— Со временем он освоится.

Глубоко вздохнув, Дана встала и приблизилась к краю террасы. Внизу за садом двое греков вели оживленную беседу. Дане стало страшно.

— Все, что вы мне сказали, равви, неожиданно для меня, — проговорила она.

— Я понимаю тебя, — отозвался Гамалиил. — Но для Савла это шанс увидеть мир. А впереди… впереди у него громадное будущее.

— Вы хорошо его изучили… Но он же еще молод. Чем он будет заниматься в Иерусалиме?

— Мы найдем ему занятие. Ты за него волнуешься… Не могу тебя осуждать. Ты любящая мать, Дана. Однако тебе придется позволить ему уехать именно ради любви к нему. Ведь ты же не хочешь, чтобы он превратился в одного из местных фарисеев, которые обучают Торе детей рыбаков, пока штопают с ними сети. Нет… Он рожден для большего. В нем столько страсти!

И Гамалиил невольно усмехнулся

— Но пожелает ли Савл покинуть Тарс? — молвила Дана.

— Он не откажется. Когда я вел с ним беседы о других городах, он всегда говорил, что жаждет в них побывать…

— В таком случае, я не буду препятствовать вам, равви. Вы можете увозить Савла, — ответила Дана, и крепче вцепилась пальцами в перила.

Подойдя к женщине, Гамалиил положил руку ей на плечо. Он догадывался о том, какая тоска охватила ее при мысли о разлуке с сыном. Сдерживая слезы, Дана отвела взор в сторону.

— Савл будет великим человеком, ибо сердце у него горячее, а разум острый и стремительный, — сказал Гамалиил, — Я понял это почти сразу после нашего с ним первого знакомства, хотя он был тогда еще мальчишкой.

— Что ж, я полагаю, вы не ошиблись в нем, — пробормотала Дана. — Ведь вы тоже великий человек. И вы великий уже очень давно. Когда Вы расскажите ему о том, что решили его взять с собой?

— Ты ему расскажешь, — ответил Гамалиил. — А я ухожу домой и займусь сборами.

И он направился к дверям, оставив Дану на террасе. Ему нужно было готовиться к отъезду и договариваться с владельцем корабля о денежной плате. Будучи почти уверен в том, что Савл согласится отправиться в Иерусалим, Гамалиил хотел заранее объявить капитану галеры о новом пассажире. Учитывая то, что Савл был его учеником, старик сам решил внести за него плату.

Глава 3

Шагая по улице, слабо озаренной сиянием звезд в небе, Савл ощущал запах садов. Пора цветения давно миновала, в ночные часы деревья источали свой собственный особый аромат. Сейчас город безмолвствовал. Днем он наполнялся оживленными звуками, людскими голосами, скрипом колес, ржанием лошадей и музыкой. Но с наступлением темноты улицы пустели. Лишь в портовых кварталах сновали шайки свирепых бродяг, заезжие моряки, ищущие развлечений, местные воры и беглые рабы. По ночам Тарс был погружен во мглу. Только на пристани горели факелы. Обычно Савл возвращался домой до наступления темноты, но в ту ночь он вместе с Юнием Криспом отправился на край мыса, чтобы прокатиться в новой лодке сына префекта. Следуя рядом через площади вдоль улиц, Савл и его друг не испытывали страха перед ночным городом. Оба выросли в Тарсе и любили его кварталы.

Савл был невысокого роста, очень худой, жилистый, но утонченный и даже изящный. Своей гибкостью он напоминал кошку. Его кожа потемнела от загара, а волосы, черные длинные и прямые, не были густыми и поэтому не обладали красотой. Лицо продолговатое с узким, чуть крючковатым носом сразу же запоминалось при встрече всем незнакомцам. Очень выразительное, интересное лицо. Не столько красивое, сколько яркое. Руки худые, гибкие с тонкими пальцами. Но особенно прекрасны его глаза — темные, большие, с колючим пронизывающим взглядом, словно видящие насквозь душу собеседника.

В синем хитоне из ценной ткани, подхваченном кожаным поясом, Савл быстро идет рядом с Криспом. Походка у него, как обычно,, стремительная. Крисп старается не отставать. В отличие от Савла он не только имеет римское гражданство, но и римлянин по крови. Но его отец уже долгие годы служит в Киликии, и поэтому он родился вдали от Рима. Это был обаятельный улыбчивый юноша, чей наставник преподавал в школе философа Нестора. Белокурый, со светлой кожей, он уже хорошо освоил принципы философии стихов и часто беседовал об этом с Савлом. Его изысканное лицо, большие глаза, умение спокойно и сдержанно вести разговоры, очень располагали к нему людей. Отец планировал возвращаться в Рим и представить отпрыска ко двору кесаря. Вполне возможно, что красивого и уравновешенного юношу Юния Криспа там ждала великолепная карьера.

С Савлом его связывала многолетняя дружба. Они познакомились будучи детьми, ибо жили на одной улице. В последнее время Савл замечал симпатию, которую Крисп питал к его младшей сестре Филонилле, но для всех было очевидно, что их отношения не имели будущего, так как девушка из иудейской семьи не смогла бы стать женой римлянина.

— На море сегодня выдался очень крепкий ветер, — молвил Крисп и засмеялся. — Я даже испугался, что нас унесет слишком далеко от берега.

— Течение у мыса сильное, — ответил Савл. — И нас вполне могло бы унести… Знаешь, Крисп, я, сидя в лодке и глядя на берег, вдруг испытал странное внезапно обрушившееся на меня чувство — любовь к нашему городу, к рощам, что его окружают, к горам, к людям…

— Обычно такое чувство возникает у человека перед разлукой с родиной, — заметил Крисп.

— Но ведь это ты собираешься от нас уезжать.

— Не переживай, — римлянин хлопнул Савла по плечу. — Вот стану известным царедворцем и приглашу тебя в Рим. Мы будем богаты, как боги, молоды, сильны и прекрасны… Будем пить вино, одеваться в пурпур и золото, посещать пиры…

— Непременно! — весело ответил Савл.

У дома префекта они остановились. Здесь Юний Крисп должен был расстаться с другом.

— Доброй ночи, Крисп, — сказал Савл. — завтра я собираюсь начать шить палатку для продажи. Ты же знаешь, что это мое ремесло. Поэтому в ближайшее время мы вряд ли увидимся.

— Я всегда не понимал для чего вы, ученые люди, занимаетесь ремеслом, когда имеете возможность учить других своей вере? — молвил Крисп.

— Закон не позволяет нам брать деньги за обучение Торе, и я тебе это уже говорил много раз, — произнес Савл.

— Не повезло, — хмыкнул юноша. — Доброй ночи тебе.

И Крисп поднялся на ступеньки, ведущие к крыльцу.

Савл прошел еще половину улицы, прежде чем достиг своего дома. Окна первого этажа были озарены изнутри масляными лампами. Мать Савла и Филонилла ужинали в трапезной. На улице было безлюдно. Ветер шелестел в кронах высоких деревьев. Чувствуя его дыхание на своем лице, Савл вслушался в шелест листвы.

— Савл! — словно шептали ему ветви. — Савл!

Он всегда любил внимать звукам природы и любил ночь. Время размышлений. В такие часы он много думал о вещах, которые никогда не обсуждал с Криспом, ведь Крисп не был иудеем. А в сердце Савла горела истинная вера в Единого Бога.

С Гамалиилом он мог быть откровенным, но Гамалиил собирался покидать Тарс. Внезапно Савл ощутил тоску и подумал, как сильно он любит своего наставника фарисея. Он вспомнил годы, прожитые в доме Гамалиила. Старик часто говорил ему про сына, с которым не виделся много лет. Иногда их беседы затрагивали темы отношений между людьми, вечные темы борьбы добра со злом, а иногда Гамалиил просто рассказывал ему про свою жизнь или учил шить палатки. Это ремесло должно в будущем служить Савлу средством для пропитания.

Подойдя к двери, Савл постучал. Ему открыл раб с масляной лампой в руке.

— Хорошо, что вы вернулись, господин, — молвил он. — Ваша матушка ждет вас в трапезной.

— Разумеется! — пробормотал Савл. Он предполагал, что Дана встретит его упреками.

Проследовав в трапезную, он сразу же увидел ее, сидящую за столом. Филонилла тоже находилась в комнате. Ни его мать, ни сестра не притронулись к ужину. В оловянных кубках и кувшине было вино. На блюде лежал пирог с рыбой. Бледность Даны, ее напряжение, блеск голубых очей насторожили Савла. Он ожидал от нее замечаний, но вместо этого она вела себя на редкость сдержанно.

— Ты должен поесть, сын мой, — сказала она и налила ему вина.

Пожав плечами Савл сел за стол и принялся за ужин. Расположившись напротив него, Филонилла пристально разглядывала его, и он заметил, что ее губы дрожат от волнения.

— Что произошло, матушка? — спросил он.

— Ничего.

— Я чувствую — что-то произошло! — И я имею право знать!

— Да, имеешь. Гамалиил приходил к нам сегодня, — молвила Дана.

— Что же тут странного? Разве он не мой наставник? Разве он не заменил мне отца? Он часто бывает у нас.

— Его визит, Савл, мальчик мой, был не совсем обычным.

— Вот как! Что же случилось столь необычного?

Сарказм в голосе Савла заставил Филониллу разразиться слезами. Но Дана продолжала сохранять хладнокровие.

— Старик хочет взять тебя в Иерусалим, — произнесла она. — если ты уедешь, то надолго.

Удивленный ее словами, Савл сдвинул брови. Его большие темные глаза недоверчиво сверкнули.

— Гамалиил возьмет меня в Иерусалим?! Почему он мне ничего не сказал о своем решении?

— Он пожелал, чтобы ты узнал об этом от меня. Видимо, он решил, что я буду тебе препятствовать, — ответила Дана.

— Савл, ты согласен ехать с ним? — осведомилась Филонилла.

Он рассеянно взглянул на сестру. Филонилла напоминала Дану своей внешностью — голубые глаза, белая кожа, много очарования… Юний Крисп любил ее. Неожиданно Савл поймал себя на мысли, что с Криспом она могла бы стать счастливой. Почему традиции иудеев столь непреклонны…

— Я согласен, — прошептал он.

— Мы и не ждали другого ответа, — угрюмо отозвалась Дана.

Вскочив, Савл направился к двери.

— Куда ты?! — воскликнула Филонилла.

— К Гамалиилу. Я намерен поблагодарить его за великодушие ко мне!

— Но, Савл, он уже лег спать! — крикнула ему вслед Дана.

Савл не слышал ее. Он выбежал из трапезной, пересек вестибюль и ринулся на улицу. Сердце бешено стучало у него в груди. Он едет в Иерусалим! Он, еще такой юный, но полный энергии и желания действовать, окажется в водовороте событий. Ему казалось, будто впереди его ждет много важных свершений, познание истины, жажда быть полезным своему народу. Не обращая внимания на сумрак и ночь, он пересек соседнюю площадь и приблизился к дому Гамалиила. Здесь Савл прожил несколько лет, постигая науки. Он знал, что в поздние часы старик еще не спит. Гамалиил обожал проводить ночи за чтением книг, ибо страдал бессонницей. Постучав в двери, Савл ждал. Его переполняли радость и волнение, которыми он хотел бы поделиться со всем миром. Нетерпеливо сжимая пальцы, он прислушивался к шагам разбуженного его визитом слуги.

— Открывай, Ахим! Это я — Савл! — приказал он.

— О, господин Савл… Доброй ночи, — пробормотал слуга, отпирая ему дверь. — Что вас привело к нам так поздно?

— Я хочу видеть наставника, — громко заявил Савл, переступив порог.

— Он у себя в библиотеке, собирает труды, которые возьмет с собой в Иудею, — ответил слуга.

Отстранив его, Савл направился к лестнице. Перешагивая через две ступени, юноша взбежал на второй этаж. Гамалиил сразу же услышал, его шаги. Сидя за столом и разбирая дощечки и папирусные свитки, он усмехнулся, подумав о горячей несдержанности своего ученика. Впрочем, Гамалиил знал его слишком хорошо, чтоб удивляться.

— Не благодари меня, Савл, — сказал он, едва юноша оказался в библиотеке. — Я возьму тебя лишь потому, что вижу, что ты личность своеобразная, и из тебя выйдет толк… Возможно.

— Наставник, — Савл подошел к Гамалиилу и опустился у его ног. — не могу я тебя не благодарить… Ведь ты даришь мне будущее… Разве я не понимал, что живя в Тарсе, закончу как мой отец — провинциальным фарисеем, которого не желают слушать даже его рабы. А ты… Ты даешь мне шанс говорить о вере с тысячами людей.

— Вера в тебе действительно есть, — согласился Гамалиил. — И, возможно, ее в тебе больше, чем во мне. Я ученый, а ты — оратор. И красиво разговаривать я не очень умею. А ты вырос среди всех этих римских традиций, слышал ораторов, и тебе нравится стоицизм. Такой как ты должен олицетворять будущее, ибо часть тебя римская, а часть иудейская.

Протянув руку, Гамалиил погладил его по длинным волосам.

— Сочетание этой необузданности твоей натуры с чистотой сердца всегда будет для меня самой главной загадкой, Савл… Загадкой, которую мне не под силу разгадать. Столько в тебе скрыто казалось бы несовместимых друг с другом черт характера. Ведь страсть сердца нередко делает человека скверным, а ты остаешься искренним и честным даже если гневаешься. А гневаешься ты часто. Но ты очень добрый, хотя многие пока этого не замечают. Ты как пламя… как огонь. Нет ничего более искреннего и честного, чем огонь, и в то же время болезненно обжигающего… Из всех моих учеников я всегда особенно любил тебя. А твоя неординарность не укрылась от меня еще в первый день нашей встречи. Поэтому если есть в Тарсе человек, достойный поехать со мной в Иерусалим, то это ты. Возвращайся домой. У тебя на сборы всего двое суток.

— Двое суток… Хочешь я соберу твою библиотеку? — спросил юноша.

— Нет, я возьму с собой лишь несколько книг. В Иерусалиме у меня будет все необходимое, — возразил учитель.

Вдруг мысль о предстоящей разлуке с родственниками и возникшее волнение заставили Савла помрачнеть.

— Но моя матушка и Филонилла остаются в Тарсе… Они всего лишь женщины. У них есть деньги, есть рабы, но не будет рядом меня. Конечно, я не сумел бы их защитить от людей, имеющих над нами власть. Но они чувствовали бы себя увереннее, если бы я остался с ними, — сказал он.

— Но муж Зинаиды, твоей старшей сестры, весьма благоволит к Дане, — заметил Гамалиил. — Он гораздо старше и мудрее тебя, он способен позаботиться о твоих родственниках. Впрочем, решать тебе, Савл. Я лишь даю возможность выбора — ты можешь поехать со мной в Иерусалим, а можешь остаться в Тарсе. Этот выбор ты должен сделать сам.

Поразмыслив несколько секунд, Савл печально улыбнулся.

— Я поеду с тобой в Иерусалим, — сказал он. — И ты прекрасно знал с самого начала, что именно такой выбор я совершу.

— Решительность! — хмыкнул наставник. — Вот за это я тебя особенно люблю!

В ту ночь Савл не пошел домой. Расставшись с учителем, он отправился к берегу моря. Здесь он любил бродить, когда хотел побыть в одиночестве. Через несколько дней его жизнь изменится — он покинет Тарс и неизвестно, возвратится ли когда-нибудь назад. А между тем, он обожал родной город, где прожил все свои двадцать лет.

Город мореплавателей, купцов и бродяг. Сюда стекаются люди со всей империи. Некоторые проводят тут всего несколько дней, а другие остаются навсегда. В те годы в Тарсе проживала большая греческая община — именно эллины развивали в городе торговлю и философию. К тому же огромную часть населения составляли армяне и сирийцы. Римляне, покорившие всю Киликию, тоже привнесли в Тарс свою культуру, возводя храмы богам и выстраивая мощные, красивые здания. А ведь были времена, когда ассирийский царь Сеннахирибом, основав Тарс, сделал его превосходным портом для своих судов. С тех пор миновали долгие столетия. Нынче город, окруженный с севера горами Тавр, а с востока — Амахскими горами, полностью принадлежал великой империи. С властью римских правителей в Тарсе всегда считались. Даже эллины, народ образованный и талантливый, преклонялись пред могуществом и властью Рима.

Расположившись у полосы прибоя, Савл задумался. Рокот набегавших волн был единственным звуком, нарушавшим тишину. Порт с его шумными тавернами и причалом, озаренным факелами, находился в двух милях к югу от мыса. Сюда не доносились ни голоса людей, ни музыка, ни скрежет мачт. Юноша лег на каменистую почву, слушая плеск волн. В небе над морем горела россыпь звезд, но их сияние было слишком далеким, чтобы озарить берег.

Он закрыл глаза, думая о предстоящих событиях. Будущее виделось ему загадкой. Он вообразил Иерусалим, лежащий в зареве такого же, как на тарсийском берегу, звездного сияния. В волнах, скользящих о каменистые выступы мыса, плавали светлячки, принесенные течением из далеких вод. В детстве Савл любил собирать их вместе с сестрами и Юнием Криспом. Начинался отлив. Прибой грохотал все дальше от Савла, спящего под открытым небом. Вода отступала, ее уровень спадал, оставляя на берегу вереницы длинных водорослей.

Глава 4

День отъезда пришелся на пятницу. Накануне Гамалиил велел ученику собрать вещи и заночевать у него дома, чтобы им не пришлось ждать друг друга утром на причале. В половине восьмого утра старик разбудил Савла и сообщил, что им пора идти на пристань. В столь ранний час порт, однако, уже жил своей жизнью. Шлюхи и воры дожидались наступления темноты, но честные моряки готовили суда к отплытию, а торговцы открывали лавки.

Проследовав по деревянному причалу, обоз с вещами Гамалиила остановился. Ему навстречу уже спешили моряки греческой галеры, которые должны были перенести его вещи на борт корабля.

Гамалиил с учеником приехали в паланкине. Старик всегда им пользовался, когда совершал длительные прогулки или путешествия. К нему сразу же подошел ожидавший его владелец судна и отвел в сторону для беседы. Савл вез свои вещи среди вещей учителя. Их было немного — несколько книг, плащ, пара хитонов и новые сандалии. Дана пришла на пристань, чтобы проводить сына в дорогу. Хотя она не плакала при Савле, он заметил, что ее глаза воспалены, и понял, как тяжела для нее разлука. Вместе с Даной на причале были обе его сестры. Зинаиду сопровождал муж — рослый бородатый ремеслеленник.

Заключив брата в объятия, Зинаида склонилась к его уху:

— Мы будем рады твоему возвращению, но помни, что впереди тебя ждут великие дела… Поэтому следуй всегда только вперед.

Отстранившись, Савл внимательно посмотрел на нее. Он всегда был для Зинаиды любимым младшим братом. Их связывали веселые игры детства и попытки воспитания, совместное увлечение науками… Он ее лучше понимал, нежели Филониллу.

— Спасибо за доброе напутствие, милая Зинаида, — произнес он глухо.

Следующей его в объятия заключила Филонилла. Она не сдерживала рыданий. Крепко обнимая брата, она хотела бы высказать ему свои упреки, но не смогла этого сделать. Ее пугала разлука с братом, который никогда никуда не уезжал. У него не было сил и желания ее успокаивать. Да и что он мог ей сказать?

Прежде тем, как направиться в шлюпку, которая доставит его на галеру, он обнял свою мать. Дана ласково погладила его по голове и улыбнулась.

— Прости, что я уезжаю, — прошептал он.

— Это не страшно, — ответила Дана, — ты сильный. А мы не имеем права удерживать тебя.

Савл пристально смотрел в ее большие глаза и одновременно с сожалением читал в них гордость. Для Даны было лестно, что Гамалиил взял ее сына в Иерусалим, где откроет перед ним будущее.

— Савл! — окликнул его наставник, и юноша, в последний раз прижав Дану к груди, заторопился к Гамалиилу.

Ему пришлось подать старику руку, чтобы тот мог спуститься в шлюпку. Расположившись на корме, наставник и его ученик поплыли в сторону галеры покачивающейся на воде у выхода из бухты. Издали глядя на удаляющийся с каждым ударом весел Тарс Савл вновь почувствовал грусть. Он видел, как тают в золотой дымке солнечных лучей развалины зданий, стоящих на мысе со времен Селевкидов, как исчезает в зелени садов огромный купол храма Аполлона и, наконец, как сам порт превращается в темную полосу на горизонте.

Едва Гамалиил и его спутник взобрались на палубу, капитан отдал приказ команде отчалить. Гребцы приготовились к долгому изнурительному труду и налегли на весла. Парус с вышитым эллинистическим орнаментом взметнувшись в воздухе, развернулся на мачте. Галера поплыла на восток.

Пока длилось путешествие, Савл почти не отходил от учителя. Он не знал членов команды и предпочитал не вступать с ними в разговоры. Гамалиил это одобрял.

В начале плавания старик опасался, что у Савла будет морская болезнь, но очень быстро понял, что ошибся. Савл прекрасно переносил плавание. У него был организм путешественника — он мог мало есть, пить и спать.

— Мы будем жить в доме моей сестры Роны, — сказал ему Гамалиил. — Она всегда рада, когда я приезжаю в Иерусалим. На сей раз я там надолго задержусь.

Постепенно за время плавания, Савл перестал грустить о Тарсе. Он был еще очень молод, и предвкушение новых встреч и впечатлений будило в нем воодушевление и восторг. Иногда наблюдая за учеником, Гамалиил украдкой вздыхал, — Савл был подобен искре, пробудившейся из жерла вулкана, он страстно ждал познаний, а весь мир вокруг жесток и люди еще ни раз доставят этому юноше, столь горячему и чистому, глубокие разочарования. Поэтому Гамалиил, уже вкусивший обид и боли, сочувствовал ученику. Савл никогда прежде не путешествовал так далеко. Обычно он плавал с Криспом на лодке вдоль берегов. Теперь он с трепетом видел вокруг себя открытое море — бескрайнюю гладь, которую ему в будущем предстоит пересечь много раз. Он с интересом разглядывал стаи дельфинов, часами сопровождавших галеру, или лежа на палубе, смотрел на полет птиц в небе. Иногда Гамалиил развлекался, читая ему греческие поэмы и заставляя его учить их вслух.

Приближаясь к Иерусалиму, они стали все чаще замечать встречные суда. Иногда это были сирийские корабли, иудейские или римские, но однажды на горизонте проплыла флотилия галер Александрии, везущая зерно в Рим.

— Александрия — хлебная жила империи, — произнес Гамалиил. — Достаточно прекратить поставки хлеба, и Рим будет повержен.

— Почему же никто этого не делает? — спросил Савл.

— Придет время, и сделают, — мрачно отозвался Гамалиил.

В среду впереди показался огромный порт. Именно сюда приезжали путники, следующие в Иерусалим. Здесь заканчивалось странствие по морю. В порту Гамалиила ждали слуги, высланные из Иерусалима его сестрой. Они погрузили вещи на обозы, в которые были запряжены мулы, а затем двинулись в сторону главного города Иудеи. И вновь забравшись в паланкин, Гамалиил и его ученик следовали за обозами. Стояла жаркая погода, но ветер, дующий с моря, придавал воздуху свежесть. Приподняв полы рукой, Савл с интересом смотрел вокруг. Он видел огромную дорогу, проложенную задолго до владычества римлян, уходящую за гряду скалистых утесов. По этой дороге из порта и в сторону порта двигались караваны обозов и кортежей, среди которых были торговцы, везущие товары, всадники, посланные из других провинций, бродяги, непотребные девки. Гомон, шум, хохот и звон оружия наполняли собой пространство. Вдоль всего пути из порта в город царило пестрое столпотворение людей, мулов, ослов, лошадей, тонущих среди голосов и громких звуков. Безумец, распевающий у обочины народную песню, встретился взглядом с Савлом и улыбнулся, показав обломки зубов. Еще через несколько шагов, человек в панцире римского солдата избивал местную шлюху. Чуть дальше трое музыкантов исполняли незатейливую мелодию на авлосах кимвалах.

Иерусалим Савл увидел через час. Расположенный среди возвышенностей и гор огромный город был в течение тысячелетий центром иудейской культуры. Сюда стекались люди со всей империи — некоторые оставались здесь навсегда, а другие возвращались домой. Его возвели множество столетий назад, и с тех пор он претерпел осады, войны и испытание временем. Последним испытанием было римское вторжение и присоединение царства к империи. Помпей, один из верных союзников Юлия Цезаря, после длительной осады взял Иерусалим. Сподвижник римских государей Ирод получивший от них в управление Иудею, сохранил царство в статусе провинции. При его появлении в городе вспыхнуло восстание, ибо местные жители не хотели, чтобы ими правил сподвижник Рима. Однако Ирод сумел восстание подавить. С тех пор его потомки правили Иудеей.

Когда-то он перестроил главный Храм на горе, чтобы расположить к себе подданных. Это было главное место для молитв каждого верующего иудея. Но все эти дворики, изысканные галереи, полы, украшенные мозаикой и череда больших полукруглых ступеней, не заставили людей забыть о том, что Ирод продался Риму. Но прошло время, Ирод умер, Иудеей правили его потомки и жители города предпочли затаить свой гнев на Рим. Смысла поднимать мятеж пока никто не видел.

Проезжая мимо Храмовой горы, Савл долго смотрел на очертания могучего здания. Прежде ему приходилось видеть крупные и великолепные сооружения — крепости и храмы, возведенные римлянами в Тарсе, но никогда он не мог даже представить себе, что иудеи способны сотворить столь прекрасное и одновременно мощное строение. Это было фундаментальное воплощение их веры и былого могущества, оплот и символ власти законов, дань традициям.

— Внутри собирается Синедрион, — шепнул Савлу Гамалиил, заметив какое впечатление прозвело на ученика здание Храма.

Савл не мог оторвать от созерцания этой постройки взора, пока она не скрылась от него за крышами городских домов. Теперь кортеж Гамалиила ехал по улочка Иерусалима, шумным, узким, залитым солнцем, зажатым между высокими заборами садов и глинобитными домами. На площадях толпился народ, и поэтому кортеж Гамалиила с трудом следовал по ним. Улицы были очень тесными, и на них сновали разнообразные люди — прохожие, торговцы, воры, слуги, женщины…

Весть о прибытии Гамалиила еще не успела облететь город, но в доме Роны к его приезду успели хорошо подготовиться. Когда кортеж остановился у крыльца, она сама вышла встретить брата. Рона была очень полной, уже зрелой женщиной, немного неопрятной и резкой. Ее муж умер два года назад от лихорадки, и она жила с пятью детьми и слугами. Впрочем, ее дом стоял в богатом квартале, ибо муж оставил ей хорошие средства к существованию. По соседству от нее располагались дома иерусалимских богачей — нескольких купцов и римских военных командиров.

Приезд брата доставил Роне большое удовольствие — она всегда гордилась тем, что состоит в родстве с одним из авторов Талмуда. Прибытие с Гамалиилом его юного неулыбчивого ученика — провинциала не вызвало у Роны интереса. Она лишь велела слугам разместить его в комнате рядом с комнатой Гамалиила. Пока слуги волокли вещи, тюки и сундуки в дом, хозяйка увлекала брата за собой, без умолку рассказывая о своей жизни в Иерусалиме. Савл пошел в дом. Отныне ему предстояло проводить здесь много времени, и он решил, что не будет смущаться из-за сестры наставника. Ведь хотя Рона имела тут бесспорную власть, он повиновался только ее брату.

Глава 5

Потекло время. Незаметно пролетали зимние месяцы, когда над Иерусалимом часто свирепствуют ураганы. В этом году лишь раз непогода проявила свой дурной нрав, и сильный ночной шквал, сорвав несколько крыш домов, вырвал с корнем не менее дюжины кипарисов и кедров в пяти кварталах. Савл в ту ночь не спал. Пользуясь тусклым светом масляной лампы, он перечитывал Септуагинту, но текст путался у него в голове. От звуков ревущего шквала ему становилось не по себе.

На утро, выйдя на улицу, он сразу же увидел все те последствия, что оставил ураган. Он вспомнил, как в Тарсе зимой с моря прилетали жестокие ураганы, подобные иерусалимскому.

С Гамалиилом он не обсуждал свои страхи. Старик чувствовал себя защищенным в стенах каменного дома Роны, и его не пугали штормы. Теперь он возглавлял Синедрион и часто бывал в Храме. Савл всегда его сопровождал, и он входил в зал судилища, опираясь на руку ученика. Гамалиил хотел бы ввести Савла в состав Синедриона, но этому мешал ряд причин — юность ученика, его недостаточная осведомленность в Торе и то, что он не был женат. Для еврейского юноши, равно как и для римского гражданина, считалось позорным не вступать в брак. Но Савл не вступал. Он общался с молодыми иудейками как со своими сестрами. Это не огорчало Гамалиила, но мешало ему дать Савлу возможность сделать карьеру в Синедрионе. Поэтому он устроил юношу сторожем в Храм. Это привело Савла в восторг. Впервые побывав внутри грандиозного архитектурного ансамбля, он сразу же был покорен увиденной им изысканной красотой. Ирод Великий основательно постарался, возводя новый Храм на месте разрушенного его солдатами во время заката Иерусалима. Старики лишь презрительно усмехались — они понимали,, что Ирод страстно жаждал расположить к себе народ. Но молодежь испытывала восхищение, глядя на изящные барельефы, колонны, купола, украшенные внутри мозаиками и раковинами, дворики, лестницы и балконы.

Савл понимал, что место сторожа при Храме весьма завидное и что многие начинающие фарисеи хотели бы получить здесь работу. Он часами слушал то проповеди священников, то разбирательства Судилища. Скучно ему не было. Он действительно интересовался свой религией и верил в истину иудаизма. Его набожность отнюдь не была напускной.

Как-то весенним вечером, когда на улицах уж стемнело, в дверь дома Роны постучал энергичный молодой человек.

— Я хочу поговорить с наси Гамалиилом, — сказал он Савлу, который открыв ему дверь, стоял на пороге и осторожно его разглядывал.

— Я не слуга в доме Роны, а ученик наси, но я отведу тебя к нему… Как твое имя?

— Авив, — молвил незнакомец. — И можешь не объяснять мне кто ты. Много раз я тебя видел в Храме. Ты ведь Савл, сторож…

— Да, — ответил Савл и, пропустив гостя в вестибюль, отправился к учителю.

Сидя в главном зале, Гамалиил учил старшего сына сестры грамоте. Увидав Савла, он поднял голову и кивнул:

— Что случилось, мальчик мой?

— К тебе пришел Авив, наставник.

— Авив? — старческое лицо Гамалиила нервно напряглось. — Я много слышал об этом человеке…

— Тебе он не нравится.

— Он личность, запятнавшая свою репутацию преступлениями, которые он вершит ради иудаизма. Мне говорили, что он и принадлежит к учениками Шамая, и общается с бунтовщиками зелотами. После того, как иудеи распяли Иисуса Христа, проповедника из Галилеи, он всюду преследует его учеников, проливая реки крови. Таким образом он борется с «галилейской ересью».

— Но ведь кто-то же должен делать грязную работу!

— Савл! — воскликнул Гамалиил возмущенно.

— Я разве не прав, учитель?!

Выслав племянника из комнаты, старик мрачно взглянул на Савла.

— Приведи ко мне Авива. Я потолкую с ним. Но впредь не заставляй меня встречаться с этим отвратительным человеком.

Усмехнувшись, Савл вышел из комнаты и позвал Авива. Гость терпеливо ждал в вестибюле.

— Он с тобой встретится, — сказал Савл.

Авив был старше его всего года на два, однако обладал очень развитым телосложением, высоким ростом и осанкой воина. Не зная от Гамалиила, что он шамаявец, Савл принял бы его за солдата. У Авива оказалось очень решительное смуглое лицо, не лишенное мужественной привлекательности. В его больших черных глазах блестели ум и энергичность, нос был прямой, пропорциональный остальным чертам, шея крепкая, сильные руки и ноги, а подбородок заканчивался короткой темной бородой. Одежда Авива состояла из короткого хитона, подхваченного ножнами, в которых он носил кинжал. Запястья стягивали кожаные браслеты, а на ногах были легкие удобные сандалии. Провожая Авива к учителю Савл, продолжал его внимательно разглядывать. От Гамалиила юноша много раз слышал о последователях Шамая, который при сочинении Талмуда был главным противником основоположника Гиллеля. В своем учении Шамай призывал последователей придерживаться более жестоких и суровых взглядов на жизнь и законы.

Слышал Савл и о зелотах. Эти люди образовали свою собственную общину, и выражали яростные протесты против Рима. Савл хорошо относился к кесарям и их власти, ибо сам был римским гражданином. К тому же зелоты подчас творили много жестокостей и вступали в схватки с римскими солдатами на улицах города. Фарисеи не одобряли действий зелотов, хотя им не слишком нравилось положение Иудеи как римской провинции.

Войдя в комнату Гамалиила, Авив отвесил ему поклон.

— Приветствую тебя, равви.

— И я приветствую тебя, юноша! Что привело такого страстного борца за нашу веру и за независимость Иудеи в дом старого фарисея?

— Мы арестовали человека, причисляющего себя к ученикам Иисуса из Галилеи, и настаивали, чтобы его дело разбиралось в Синедрионе, — сказала Авив.

Савл хотел было покинуть комнату, но Гамалиил остановил его.

— Будь здесь, Савл. Послушай, что расскажет наш гость.

Взглянув на Савла, Авив вздохнул.

— Этого человека зовут Стефан, и он происходит из эллинистических иудеев, как и ваш ученик Савл. Среди тех, кто чтит наставления Иисуса, Стефан приобрел известность и занимает достойное положение. Он утверждает, что Иисус действительно был Христом, пришествие которого мир ожидает со времен пророков, говоривших о Мессии. По всей Иудее Стефан и ему подобные распространяют слухи, что Христос уже пришел к нам, а мы Его распяли. Мои сподвижники — иудеи Шамая- весьма разгневаны. Помнишь ли ты о Петре, другом ученике Иисуса? Вы отпустили его и он, проведя зиму в родной Галилее, вновь пришел в Иерусалим, продолжая проповедовать. Подобные проповеди вызывают службу и раскол в рядах верующих иудеев. Если мы отпустим Стефана, последователи его учения еще больше обнаглеют.

Слушая Авива, Савл чувствовал, как гнев начинает закипать в его сердце. Раскол… Смута… ересь… Мысли об этих ужасных вещах и прежде посещали его, когда он слышал об учениках Иисуса, но никогда еще они не будили в нем столько сильное негодование.

«А ведь Авив-то прав!» — подумал он. — «Если позволить распространяться этому учению, то что останется от нашей истинной веры?»

Усмехнувшись, Гамалиил холодно взглянул на Авива.

— Мы разбирали действия этого Петра из Галилеи, и лично я не нашел ничего преступного в его проповедях, — сказал он. — Вероятно, что и Стефан будет оправдан.

— Нет! — закричал Авив. — Ради нашей веры и нашего народа, для которого сейчас особенно важно быть сплоченным вы осудите на казнь Стефана! Вы же учитель, вы знаете законы! Он будоражит души людей в Иерусалиме, говоря, что Христос уже приходил к нам! Ему же верят!

— Я буду судить Стефана беспристрастно, — ответил Гамалиил. — И если не найду, что он виновен, то не буду голосовать за его казнь. А остальные фарисеи пусть поступают согласно велению собственной совести.

Шагнув вперед, Авив склонил перед Гамалиилом голову. Его низкий голос дрожал от плохо скрываемой злобы.

— Послушай, равви… Мои сподвижники негодуют. Они жаждут крови Стефана и ему подобных. Тебе известны их суровые взгляды и непреклонность. Мы арестовали этого юношу, и поверь, что в день разбирательства возле Храма нас соберутся сотни… Мощная волна людского гнева, сметающая все на своем пути. Мы добьемся от Синедриона приговора на казнь, и если ты не проголосуешь за виновность Стефана, другие фарисеи проголосуют. Ибо разъяренную толпу боятся все.

— Ты решил угрожать мне, дерзкий Авив?! — воскликнул Гамалиил и засмеялся. — Прочь с глаз моих! Жди решения Синедриона, уличный наглец! И передай своим дружкам — зелотам, что это они, а вовсе не последователи Иисуса вызывают смуту в Иудее! Убирайся!

— Что ж… Ты знаешь мнение моих сподвижников, — ответил Авив. — И я ухожу… Ты прав. Мне больше нечего здесь делать.

Он развернулся и стремительно вышел за дверь. Пульс бешено стучал у Савла в висках. В глазах потемнело от волнения. Ринувшись за гостем, он оставил комнату.

— Авив, подожди! — крикнул он.

Рослый силуэт Авива остановился у порога. Он хмуро взглянул на Савла.

— Авив, я разделяю твои взгляды и одобряю все, что ты делаешь, — прошептал юноша.

— Неужели? Почему?* Разве ты не ученик великого равви Гамалиила? — мрачно пробормотал Авив.

— Это так, но я испытываю большую ярость, думая о том, какой вред приносят еретики, раскалывая наше общество на две части. Я ведь не только иудей, я еще и фарисей. Я чту законы Торы и жду приход Христа, о котором говорили пророки. У меня сердце обливается кровью при мысли о том, что последователи Иисуса вводят людей в заблуждение своими проповедями, — Савл поморщился и покачал головой.

— Пройдемся, — предложил ему Авив. — Еще не совсем стемнело и в городе вполне безопасно.

Согласившись, Савл торопливо надел сандалии и вместе с Авивом вышел на улицу.

Был тихий весенний вечер. На углу соседней площади горел факел. Мимо шли встречные прохожие.

Ты действительно знаком с зелотами, Авив? — осведомился Савл.

— Да, это отважные мужественные люди. Они не боятся бросить вызов Риму. Я близко знаю Шимона Бар-Гиора и Йоханана из Гисхалы, из главарей. Римляне боятся зелотов и называют их сикариями.

— Я ничего не имею против власти кесаря.

— Вот как! Странно! Почему?

— Я гражданин Рима. Мой отец получил право быть гражданином и передал его мне от моего рождения.

— Но далеко не все иудеи — граждане Рима, и поэтому далеко не все поддерживают кесаря! Иудея — свободное царство.

— А с этим Стефаном что будет?

— Его казнят.

— Но я слышал, что его будет судить Синедрион.

— Вряд ли кто-то из фарисеев, кроме старика Гамалиила выступит за его невиновность, когда под стенами Храма соберется негодующая толпа, — невесело усмехнулся Авив.

— Я считаю, что расправа над Стефаном вполне справедлива. Мерзкие еретики!

— Здесь в Иерусалиме у них несколько общин. Они собираются в домах своих последователей и учеников, где проповедуют и молятся. Но кроме этого, они основали подобные общины по всей Иудее и даже в Сирии. Вообрази, сколько людей уже находится в заблуждении!

Внезапно остановившись у глинобитного дома, возле которого росло два высоких кедра, Авив потянул Савла за рукав.

— Посмотри во двор, — шепнул он.

Савл увидел сидящего на крыльце зрелого человека со смуглым лицом и длинной бородой, одетого в простой хитон. У него были большие серые глаза, ласковые и добрые, крупный нос и немного сутулые плечи. Рядом с ним стояло двое юношей, один из которых держал в руках корзину. Они вели беседу, но сколько Савл не напрягал слух, он не мог разобрать ни слова.

— Петр — рыбак из Галилеи. Он у них главный, — сказал Авив. — Я давно слежу за ним. Он то приходит в город, то вновь удаляется проповедовать. Синедрион судил его, но не признал виновным.

— А Стефана он знает? — спросил Савл.

— Конечно, — молвил Авив. — Стефана избрали заботиться о раздаче милости нуждающимся. Таким образом, через добрые дела, еретики привлекают к себе народ.

Наблюдая за Петром, Савл вдруг подумал, что тот не слишком похож на мятежника и коварного смутьяна. С виду Петр казался обычным простым человеком с очень открытым искренним взглядом.

— Обманчивое впечатление! — хмыкнул Савл. — И поэтому Петр опасен. Многие, наверное, покупаются на его внешнюю простоту. Но только ни я.

— Идем, — позвал его Авив. — не нужно долго стоять у здешнего дома, иначе хозяева поймут, что за ними следят.

Они пошли дальше по улицам, погруженным во мрак. По ночам Иерусалим становился таким же опасным, как и прочие крупные города. С наступлением темноты из своих укрытий выходили ватаги бродяг; шлюхи продавали себя, обнажая плечи и грудь под горящими факелами, безумцы; нищие калеки выползали на улицы в поисках легких денег. Отвратительная гнойная рана на лике большого города — это его ночная жизнь. Днем она тщательно скрывается за внешней благопристойностью, но по ночам становится очевидна.

Шагая рядом с Авивом через грязные кварталы, Савл видел сейчас совсем другую сторону жизни Иерусалима, чем та, что открывалась ему днем. Она приводила его в ужас и одновременно будила в нем сочувствие, ведь он понимал, что никто из этих бродяг, воров и шлюх не выбирал себе подобную судьбу добровольно. Все они были жертвами своих пороков или сложившихся обстоятельств.

У поворота к дому Роны он попрощался с Авивом.

— На днях Синедрион будет судить Стефана, поэтому мы еще увидимся, — сказал Авив. — Но вот твой старик… Он не одобряет наших настроений и поэтому не одобрит того, что ты разделяешь мои взгляды.

— Для меня один закон — Бог, а вовсе не Гамалиил, — огрызнулся Савл.

— Мне нравится твоя необузданность. В тебе чувствуется сила, — ответил Авив. — Признаюсь, что когда мы только встретились, я считал тебя марионеткой в руках Гамалиила, существом, всецело находящимся в его власти. Но я ошибался. И это хорошо. Буду рад продолжить общение с тобой.

— И я тоже, — кивнул Савл, и поднялся на крыльцо дома.

Кивнув ему, Авив быстро зашагал по улице, вглубь квартала. Он ничего не боялся — ни бродяг, ни римских солдат. Невольно Савл восхитился твердостью этого поборника истинной иудейской веры. Авив обладал огромной внутренней силой, притягивающей к себе людей.

В ту ночь Савл не смог заснуть. Он думал об Иисусе из Галилеи и Его учениках. Вспоминая Петра, юноша чувствовал, как его переполняет негодование. Ему хотелось действовать, хотелось стать полезным обществу, в котором он жил, хотелось расправы над еретиками. Он жаждал крови вероотступников.

Авив… Встреча с ним пробудила в Савле пылкую ярость. Следуя в Иерусалим он и не предполагал, что ситуация с вероотступниками была настолько серьезной. Мягкость к ним со стороны Гамалиила вызывала у Савла лишь негодование. И он принял важное для себя решение — он присоединится к сторонникам Авива, он будет выполнять ту грязную работу, которая так не нравилась Гамалиилу, то есть, он будет карать последователей Иисуса. Авив не откажется взять его в число соратников. Вместе они сокрушат всю эту галилейскую ересь. И никто не посмеет впредь вносить раскол в ряды приверженцев истинной веры.

Глава 6

Несколько сотен внимательных глаз рассматривали стоявшего в центре зала пленника. Его руки связаны за спиной, но голова гордо поднята, а взор горит удивительной для человека в его положении самоуверенностью.

На первый взгляд он совсем обычный юноша. Молодой, еще не достиг тридцати лет, и довольно красивый. У него густые золотистые локоны, тонкие черты лица, прямой нос, полные губы. Привлекательная наружность… и в тоже время, он уже достиг высокого положения среди учеников Иисуса из Галилеи. Они считают его своим доверенным человеком, они поручили ему раздачу милостыни бедным жителям города.

Он одет в длинный, не подпоясанный хитон и сандалии. В таком одеянии он кажется еще выше и худее, чем на самом деле. Последователи Шамая, арестовавшие его, успели его избить, и на щеке остался кровавый след от удара.

Стефан… Савл, находящийся в зале у самых дверей, пристально его разглядывал. Савлу, как сторожу Храма, разрешено издали наблюдать за работой Синедриона. Рядом с ним у стены дежурят несколько стражников римлян, в чьи обязанности входит следить за порядком.

«Римляне», — подумал Савл. — «Да что они понимают в наших законах?! Им плевать на наш Храм! И поэтому им плевать на сегодняшние события и суд!»

Он по-прежнему хорошо относился к римлянам, но в теперешней ситуации, когда судят одного из главных раскольников иудейского общества, от римлян толку не было. Они лишь нервировали его. Со всех сторон, вокруг пленника размещались учителя — законники — фарисеи, ессеи и саддукеи. На кресле с высокой спинкой председательствовал наси Гамалиил.

С улицы в Храм долетали громкие требования возмущенной толпы, жаждущей расправы над Стефаном. Авив привел ее под стены Храма, как и обещал. А Стефан продолжал сохранять видимое хладнокровие. Почему? Неужели его не пугала казнь ради всей этой галилейской лжи?! Савл испытывал недоумение.

— Итак, — молвил Гамалиил. — Тебя, Стефан, наши братья по вере обвинили в том, что ты проповедуешь будто Иисус, казненный прокуратором Пилатом три года назад, был Христом, Сыном Всевышнего.

— Так и есть, — спокойно ответил Стефан.- И многие пророки говорили о Его приходе. Он был Мессией, погибшим на кресте ради нас, за наши грехи.

— Неужели Христос избрал бы для себя казнь на кресте!? — закричал Савл. — Он же Сын Бога. Царь Иудеи, а распятие- это казнь простолюдинов! Где же доводы разума?!

По залу прокатился гул голосов. Фарисеи не одобряли вмешательство ученика Гамалииа. Савл понимал это, но смолчать не мог. Гамалиил сурово взглянул на него.

— А ведь ты прав! — хихикнул какой-то римский солдат, подтолкнув Савла локтем.

— Нужно ли мне перечислять тут перед вами все те пророчества, что были даны народу иудейскому, начиная с Даниила, — произнес Стефан. — Я перечислю, если вы этого желаете. Но прежде я заявляю вам, что всех пророков, посланных к вам Всевышним, вы гнали и убивали! Никого не приняли! Ни для кого не открыли своих грубых ожесточенных сердец! Поэтому мне неудивительно, что и Иисусу вы не поверили!

— Свидетели, — подозвал Гамалиил двух свидетелей, найденных Авивом.

Вперед выступил низкорослый лысый человек средних лет. Поклонившись Гамалиилу и нервно улыбнувшись учителям, он вдруг нахмурился.

— Я слышал, достопочтенные старейшины, что этот юноша… Стефан… говорил богохульства, утверждая, что его религия изменит законы Моисея, — молвил он.

Учителя негодующе зашумели. Их сверкающие гневом взоры выдавали царившее в зале мрачное настроение. Приведя к Храму толпу, Авив своего добился — почти все члены Синедриона были на его стороне.

Голоса гулко отдавались под высоким, отделанным золотом куполом. Круглый зал, стены, украшенные орнаментами, большие окна, пропускавшие много света с улицы, — все сие было творением зодчих Ирода Великого. Нынешнее поколение учителей и законников с удовольствием пользовалось этим, не думая о том, что Ирод строил здание на деньги римлян.

— Я чту Моисея и других пророков, — возразил Стефан.

Появился второй свидетель. Толстяк ремесленник, живущий в двух кварталах от дома Роны. Савл сразу же узнал его.

— Обвиняемый богохульствовал, говоря, что Иисус из Галилеи разрушит Храм сей… Он противится нашей вере и закону, — произнес толстяк, нерешительно.

В присутствии Синедриона даже деньги Авива не могли заставить его забыть робость. При виде такого ничтожества, Савл не удержался от презрительной усмешки.

— Хочешь ли оправдать себя чем-нибудь? — осведомился Гамалиил у Стефана.

Юноша молчал. Глядя на него глава Синедриона не в силах был подавить жалость. Он чувствовал, что свидетели лгут. Он понимал, что Стефан будет непременно осужден. И поэтому он испытывал душевные муки, словно ощущал себя человеком, который не в состоянии защитить невинного.

— Приступаем к голосованию, — сказал он.

Вдруг возведя взор своих огромных голубых очей к куполу, Стефан улыбнулся.

— Неужели вы не видите!? Иисус из Галилеи, Иисус Христос, Мессия, Сын Всевышнего сейчас предо мной во всем свете Своем и славе! — произнес он и его тихий голов внезапно обрел силу и твердость

В зале поднялась сумятица. Многие озирались по сторонам, пытаясь увидеть Иисуса, другие возмущались, третьи недоумевали.

— Он лжет! — вскричал Савл. — Галилейская ложь!

Но Гамалиил безмолвствовал. Он думал над словами Стефана. Его посетила странная мысль о том, что видение это могло быть явлено лишь одному Стефану и поэтому остальные ничего не заметили. И еще, Гамалиилу было немного не по себе. Он предположил, что если Стефан действительно невиновен, а Иисус действительно был Мессией, то все, что сейчас творится в Синедрионе, будет на его совести. Гамалиил боялся совершить грех. Он боялся Бога. Но справиться с людским гневом он не мог.

Когда из окон Синедриона на улицу стали доносится негодующие вопли учителей, толпа радостно подхватила их настроение. Двери широко распахнулись и в зал ворвался топок жителей предводительствовал которыми Авив. Размахивая кулаками и кинжалами, они устремились к Стефану и принялись жестоко его избивать.

— Прекратите! Остановитесь! — воскликнул Гамалиил, но его не слушали.

Авив, чтобы избежать драки своих людей с римскими солдатами, перекрывая общий гул голосов, отдал приказ тащить Стефана к скалистому утесу.

— Храм святое место! Никто не имеет права проливать в нем кровь! — причал он.- К утесу его! На расправу!

Люди подхватили окровавленного, задыхающегося Стефана и повели к выходу из Храма. Кто-то разбил ему лоб и губу, поэтому он шел рядом со своими истязателя, шатаясь от боли и головокружения.

Савл побежал за Авивом. Он чувствовал, что должен присутствовать при этой расправе.

— Ах, Савл — сторож! — ухмыльнулся Авив. — ты тоже решил быть нынче с нами?

— Да, — ответил Савл. — Я жажду стать одним из вас, жажду искоренять эту галилейскую пагубу!

— В тебе кипит огонь ярости, Савл! Ты такой горячий и искренний… Я думаю, что из тебя получится хороший защитник веры, — сказал Авив и обнял его за плечи.

Толпа устремилась на залитую солнцем улицу. Храм стоял на горе, и отсюда было несколько опасных спусков, ведущих на острые скалы. Савл знал, что с этих с пусков кидали осужденных преступников, а затем, еще живых, добивали, бросая камни. Вопя и предвкушая кровавую расправу, люди увлекали Стефана к краю утеса.

— Вниз его! Вниз! — звучали возгласы. Авив попросил Савла отойти в сторону от опасного спуска и сняв свой плащ бросил у его ног. Остальные последовали примеру Авива, складывая в кучу верхнюю одежду, которая будет мешать им убивать пленника камнями. Савл лишь пожал плечами — он мог охранять их одежду, если в этом была необходимость.

— Господь наш Иисус Христос! — воскликнул Стефан. — Пусть Бог вас простит. Ведь Он со мной! Он сейчас со мной!

Кто-то ударил его в спину, и он, сорвавшись с края утеса, покатился вниз, ломая кости об острые кряжи. Народ ревел от гнева и, в то же время, их переполняла жажда убийства и предвкушения своего торжества над несчастным.

Осторожно приблизившись к краю утеса, Савл увидел Стефана, лежащего у подножия скалы. Его голова была разбита, лицо залито кровью, нога неестественно выгнута, но он еще шевелился. Один из стоявших рядом с Савлом людей бросил в Стефана камень. Он целился в грудь несчастному. Народ поддержал это одобрительным гулом и сразу же в Стефана посыпался град камней, острых, тяжелых, способных разорвать плоть, как лезвие ножа.

— Богохульник, — прошептал Савл и возвратившись к одеждам, сел на землю. Его голова кружилась. Пульс бешено стучал в висках. Все, что с ним сейчас происходило, казалось ему странным, почти неестественным, ведь еще недавно он проводил дни за изучением различных книг, а теперь вдруг находился в центре бурных событий.

— Ты не изменил еще своего отношения к нам, Савл? — насмешливо спроси Авив.

Подняв голову, Савл увидел, что тот стоит рядом. Остальные продолжали бросать в Стефана камни.

— Нет. Почему я должен был изменить свое отношение?

— Ты производишь впечатление очень честного юноши, а мы тут проливаем кровь…

— Это же кровь богохульника! — резко сказал Савл.

— Верно, — ответил Авив. — Он богохульник. Знаешь, что мне в тебе очень понравилось? Твоя прямолинейность, граничащая иногда с грубостью. Это напоминает учение Шамая. Гилелль — его главный противник- призывает быть мягкими и тактичными, а мы, последователи Шамая, обо всем говорим прямо.

Пропустив его слова мимо ушей, Савл повернулся к орущей толпе, которая все еще оскорбляла поверженного Стефана.

— Скажи, вы прежде расправлялись сами с еретиками, Авив? Или это впервые для тебя?

— Впервые, — молвил Авив. — Обычно мы их просто арестовываем и приводим к законникам. Те выносят приговор. Но сегодня приговор не успели вынести. В прошлый раз Гамалиил отпустил Петра и других последователей галилейского ученика, после небольшого разбирательства. А я сделал так, что отныне гнев народа будет преследовать богохульников! И я доказал Синедриону, что власть улиц подчас сильнее власти ученых мужей!

— Я во всем с тобой согласен, — кивнул Савл. — И думаю, что расправа над этим Стефаном устрашит многих еретиков. Но знаешь, что меня удивило, Авив? То, что даже находясь на краю пропасти, он не переставал кричать про Иисуса из Галилеи! Вот что поистине странно!

— Быть может он действительно верил Иисусу и сам находился в заблуждении, вводил в заблуждение прочих людей, — отозвался Авив.

— Значит он вовсе не лжец, хоть и богохульник, — проговорил Савл.

Между тем, от толпы отделился человек, решившей спуститься с утеса и осмотреть Стефана. Народ подбадривал смельчака, желая убедиться в том, что расправа над преступником совершена, и ему уже не спастись.

— Я хочу вместе с тобой искоренять эту пагубу, Авив, — повторил Савл. — Возьми меня с собой, когда пойдешь арестовывать последователей ереси.

— Конечно, — ответил Авив, — Мы заставим богохульников трепетать по всему Востоку, едва они будут слышать наши имена!

И он громко вызывающе захохотал.

В это время смельчак, спустившийся с утеса, крикнул, что Стефан мертв и это известие было встречено дружными воплями одобрения.

— Стефан будет первым в череде тех, кого покарали люди, борющиеся за истинную веру и единство нашего иудейского общества, — молвил Авив и достал из вороха одежды свой плащ. — Хочешь пойти со мной в общину, где я живу? Я познакомлю тебя с моими сподвижниками.

— Хочу, — прошептал Савл.

Подозвав одного из своих друзей, Авив велел, чтобы тот раздал оставленные одежды хозяевам. Поднявшись с земли, Савл твердо взглянул в глаза Авиву.

— Я полон решимости жестоко наказывать богохульников, Авив!

— Поверь, я в тебе не сомневаюсь, — ответил Авив и зашагал в сторону Храма.

Оттуда к Иерусалиму вела широкая лестница со множеством полукруглых ступеней. Во времена вторжения римлян тут кипели жестокие схватки между местным населением и отрядами Ирода Великого. Савлу рассказывал его учитель, что каждая ступень была забрызгана кровью.

— Ты очень религиозен, — заметил Авив.

Савл, следовавший рядом с ним, пожал плечами.

— Разве для человека есть что-либо важнее души? А религия позволяет лучше понять душу. Да, я религиозный. Поиск познаний, вера в Бога и изучение религии долгое время составляли для меня смысл жизни.

— А девушка у тебя есть?

— Нет.

— Но фарисей должен жениться, если хочет сделать карьеру. Это традиция.

— Я знаю, но не стремлюсь делать карьеру.

— Неужели тебя не привлекают женщины?

— У меня две сестры в Тарсе, я рос с женщинами и поэтому глубоко ценю и люблю их.. Но хотя подчас я, как каждый, жажду любви, что-то внутри моего сердца этому противится, что-то заставляет меня оставаться невинным. Я пока не понял, почему так происходит, но, думаю, что со временем пойму. Возможно, что я создан Богом для иной любви…

Авив с интересом взглянул на Савла.

— Какой ты странный, Савл! Поистине ты не от мира сего!

— Странный?! — переспросил Савл и смущенно улыбнулся.

— Да. Ты необычный. Не такой, как все. По крайней мере, ты не похож на тех людей, что я знаю, — сказал Авив.

Они спустились к городским кварталам и пошли в западную часть города. По слухам там жило много зелотов и приверженцев их агрессивных взглядов. Грязные, узкие улочки, озаренные солнцем, были похожи одна на другую. Иногда Савл видел в тени домов торговцев глиняной утварью, лениво ждущих покупателей. Время от времени мимо проезжали обозы, запряженные ослами и мулами. Погонщики громко щелкали кнутами. Зной жарко раскалил воздух. Ветер был очень слабый, горячий.

Авив жил в большом глинобитном доме, возле которого располагалось четыре ремесленных лавки. Войдя внутрь дома, он пригласил за собой Савла. Помещение было мрачное, но прохладное. Здесь почти не ощущалось зноя, царившего на улице. В комнате находилось не менее десяти человек разного возраста. Некоторые сидели на скамейках, другие спали на тюфяках.

— Четверо из этих людей последователи учения Шамая, а прочие — зелоты, — шепнул Авив на ухо Савлу и громко произнес: — Друзья, позвольте вас познакомить с Савлом из города Тарса, фарисеем.

Люди внимательно разглядывали спутника Авива, словно раздумывая над тем, достоин ли он их доверия.

— Скажи, Савл, ты тоже, как и мы, недоволен властью римлян? — вдруг осведомился коренастый бородатый мужчина, расположившийся у окна.

— Отнюдь, — возразил Савл. — Я вовсе не считаю, что власть римлян вредит народу Иудеи.

— Шимон Бар-Гиора, — будь к нему снисходителен, — смешался Авив. — Он — гражданин Рима.

— Все понятно с тобой, Савл из Тарса, — хмыкнул Бар-Гиора. — Я главарь зелотов, сикариев, как зовут нас римляне. Но здесь в этом доме нашли свое место не только зелоты. Как я понял, ты друг и сподвижник Авива, а значит ты приверженец Шамая и борец за веру. Гости у нас сколько хочешь.

И, отвернувшись к сидящему рядом собеседнику, Шимон Бар-Гиора словно забыл о присутствии Савла. Остальные последовали примеру главаря. Проследовав в дальний угол, Авив сел на пол и пригласил Савла занять место рядом. Тут лежали вещи Авива, его плащи, оружие и сандалии. Взяв стоявший у изголовья кувшин с вином, Авив отпил из горловины и протянул Савлу.

— Я живу с зелотами уже год или около того… До этого я жил с моим отцом. Он был мятежником, но всегда хотел дать мне образование. У нас были деньги, Савл, и я, как и ты, стал учиться на фарисея. Но отец… он поссорился с нашими законниками, и я вынужден был оставить учение. Я стал постигать Тору в одиночку. А отец связался с Шимоном Бар-Гиорой и другими зелотами. Видишь ли, мы не имеем римского гражданства, и нам не за что любить римлян. В общем, во время стычки с солдатами иудейского претора, мой отец был убит. С тех пор я служу Богу и своему народу.

— У тебя тяжелая и непростая судьба, — проговорил Савл. — Но в тебе чувствуется огромная внутренняя сила.

— И я знаю, что такое жертвовать собой ради того, во что веришь.

Они умолкли. За окном сгущались сумерки.

Отпив из горловины вино, Савл возвратил кувшин Авиву. Перед его глазами по-прежнему был Стефан, окровавленный, поверженный, лежащий на острых камнях.

— Это убийство, Авив… произвело на меня впечатление. Не думаю, что когда-нибудь я смогу забыть его, — молвил он.

— Впереди у нас еще много подобных расправ. Ты должен знать, на что идешь, пытаясь искоренить ересь.

— Я согласен. И я впредь буду готов к таким расправам. Но сегодня… Ничего не могу поделать с собой. Я все время думаю о Стефане, — он поморщился и глубоко вздохнул.

— У тебя чуткое сердце. Поверь, что в будущем ты перестанешь быть столь впечатлительным. Нынешнее событие тебя потрясло, потому, что ты впервые видел, какими жестокими умеют быть люди. Да, люди свирепы, Савл.

И Авив залпом допил остатки вина. Потом он рассказал другу об Иисусе из Галилеи. Савл не знал подробностей жизни этого Человека. По словам Авива, Иисус был сыном плотника, но хорошо знал Писание. Он проповедовал по всей Иудее, и многие считали Его Мессией. Авив видел Иисуса всего один раз, несколько лет назад. В тот день Иисус въезжал в Иерусалим, и люди приветствовали Его.

А потом Авив заговорил об Иуде Искариоте, ученике Иисуса. Иуда предал наставника, выдал Его властям. И хотя Авив не верил, что Иисус был Мессией, Иуду он презирал, как любого предателя.

— Прокуратор казнил Иисуса… Его распяли на Голгофе, недалеко от города, — произнес Авив. — Ученики утверждают, что Он воскрес… Знаю одно, Савл.. Эта религия уже распространилась в Иудее.

Пока он говорил с Савлом, наступил вечер, и улицы погрузились в густой сумрак. Вспомнив об учителе, Савл заторопился домой. Авив решил проводить его. Возвращаясь к Гамалиилу по городу, объятому темнотой, Савл смотрел на молодую луну, зарождавшуюся высоко в небе и думал об Иисусе. Стефан кричал, что Он с ним. И стоя на краю обрыва, Стефан просил Его помиловать разгневанную толпу. Авив считал, что Стефан пребывал в заблуждении. В любом случае, Савл был полон решимости карать последователей еретического учения. У порога дома Роны они расстались. Авив направился к зелотам, а Савл в свою комнату.

В ту ночь ему снился Стефан. Пробудившись на рассвете, он больше не мог сомкнуть очей. И хотя кровавая расправа произвела на него сильное впечатление, он не собирался отступать от намерений наказывать богохульников. Вера отцов была для него слишком важна.

Гамалиил не обсуждал с ним тему последних событий ни утром, ни в последующие дни. Учитель не сомневался, что Савл гостил у Авива, но предпочитал пока не высказывать ему своего недовольства. Савл тоже подозревал, что Гамалиил догадывается о его теплой дружбе с Авивом, и ждал протестов со стороны учителя. Но учитель продолжал молчать, и это настораживало Савла. Гамалиил наблюдал за ним, пытаясь понять, насколько сильна вера Савла и насколько велика его ярость.

Глава 7

Весна — прекрасная пора в Иерусалиме. Цветут сады, трепещут ветви кедров и смоковниц под дуновением ветров, вода горных потоков и ручейков искрится в лучах солнца. Все вокруг таит в себе дыхание света, любви, желания, надежды.

Савл каждый день ходил в Храм, где долго молился или работал. Храм стал основным местом его пребывания. Но проходя по улочкам и площадям, он часто останавливался и закрывал глаза, внимая окружающим его звукам — пению птиц, шелесту листвы, отдаленном голосам или пению… Иногда он часами слушал бродячих музыкантов, исполнявших на авлосах, флейтах и килевалах печальные или радостные мелодии. Он любил жизнь. А между тем, вокруг него цвела весна, а ему было только двадцать лет, и он, обладавший столь чутким сердцем, как и многие испытывал наслаждение от всего того великолепия, что его окружало.

Спустя неделю после расправы над Стефаном, Савл возвращался из Храма в дом Роны, пользуясь своим обычным маршрутом через площадь и мимо дома торговца тканями. Вечерело. С востока по небу плыли хмурые облака. Прохожие еще бродили по улочкам города, без опасений повстречать воров.

— Савл! — вдруг окликнул юношу чей-то голос.

Оглянувшись, он увидел высокого белокурого человека в панцире римского солдата и коротком золотистом плаще. Улыбаясь, солдат крепко прижимал к груди шлем и махал рукой.

— Юний Крисп, друг мой! — воскликнул Савл, изумленно. — Что ты делаешь в Иерусалиме?!

Он бросился к Криспу, и через несколько секунд тот заключил его в объятия.

— Я тут вместе с батюшкой, — весело сообщил Юний Крисп. — Мы прибыли к прокуратору на несколько дней. Завтра мы едем в Тарс, а оттуда в Рим. Я покидаю Киликию и восток даже раньше, чем предполагал, когда мы гуляли с тобой по взморью.

И весело смеясь, он вновь обнял Савла.

— Ах, ну как же я счастлив, что встретил тебя, мой маленький Савл! Брат мой! Мой верный друг!

— И я счастлив, — ответил Савл.

Его переполнял радостный трепет. Встреча с Юнием Криспом была неожиданной, но волнующей.

— Твои сестры и матушка волнуются, — сказал римлянин. — Когда я уезжал Филонилла сообщила мне, что они уже давно не получают от тебя писем. Все послания в Тарс приходят лишь от Гамалиила.

— Они правы. Нужно будет написать им.

— Конечно. Филонилла мне по-прежнему очень дорога, и я знаю, как она за тебя переживает. Жаль, что я вынужден навсегда уехать из Тарса и не могу вступить с ней в брак.

— Ты смог бы, если бы принял иудаизм, — вдруг сказал Савл, но Крисп покачал головой.

— Это исключено. За время твоего отсутствия я много думал о нас с Филониллой. Рим бы ее не принял. Я очень любил ее, но в жизни есть вещи серьезнее любви. К тому же мой отец не одобряет, что я испытываю к ней чувства, ибо он уже договорился со своим другом претором Кипра о браке между мной и его дочерью. Жить мы будем в Риме.

— У каждого своя судьба. Ты покорился воле отца, и я тебя не осуждаю, — ответил Савл.

— Ну а что происходит в жизни у маленького фарисея Савла? Ты уже стал участником Синедриона? Есть ли у тебя прекрасная иудейская невеста?

— Я не участник Синедриона, ибо Гамалиил не имеет право включать меня в их число. Да и невесты у меня нет.

— Очень жаль, — молвил Крисп. — Тогда чем же ты занят в Иерусалиме?

— Я служу в Храме. Продолжаю изучать Тору. А в последнее время еще и борюсь с еретиками.

— Борешься с еретиками!? — прыснул римлянин. — Но с какими? Кто эти несчастные, что стали твоими врагами?

— Последователи Иисуса из Галилеи, — поморщился Савл. — Тебе не понять меня. Ведь ты не иудей.

— Я не иудей, но понимаю, что ты крайне набожный человек. А что если эти люди невиновны?

— Они раскалывают общество и богохульствуют.

— Я слышу жестокость в твоих речах.

— Нет, я лишь пытаюсь быть справедливым.

— Вот как! А Гамалиил одобряет твои взгляды на преследования? Он поддерживает тебя?

— Савл тяжело вздохнул.

— Нет.

Стемнело. На улицах становилось безлюдно. Заметив это, Крисп вновь обнял Савла за плечи.

— Идем в таверну, маленький мой фарисей, и выпьем воды с уксусом! Там ты мне расскажешь, почему вдруг в тебе пробудился таокой гнев на этих несчастных…

Савл хотел было согласиться, но вдруг из ворот соседнего дома появился отряд римской стражи, возглавлял которую высокий наголо бритый человек с короткой черной бородой. Сопровождавшие его люди были вооружены мечами и сжимали в руках факелы.

— А-а-а, Савл из Тарса! — воскликнул Авив. — Я как раз собирался послать кого-нибудь за тобой в Храм, чтобы пригласить пойти с нами!

— Ты знаком с этим людьми? — спросил Крисп. Савл кивнул.

— Приветствую тебя, Авив! Ты идешь за еретиками?!

— Да. Мне рассказали, что Петр, называемый Апостолом, удалился из Иерусалима. Здесь остались десятки его последователей. Мы знаем несколько домов, в которых они скрываются. Если хочешь, присоединяйся к нам — мы идем их арестовать и отдать судьям как богохульников. Мне даже удалось получить одобрение претора и взять с собой солдат, — и, захохотав, Авив посмотрел на римских стражников.

О, да! Я иду с тобой! — воскликнул Савл и направился за отрядом Авива.

— Друг мой! — позвал его Крисп, но он словно уже не слышал его.

Оставив Криспа в растерянности стоять посередине улицы, Савл шагал рядом с Авивом. Его переполнял праведный гнев и самоуверенность. Каратель, идущий на расправу. Борец за истину.

— Что это за римлянин беседовал с тобой? — спросил Авив.

— Юний Крисп. Мы вместе росли в Тарсе.

— Ах, да… Ты же друг римлян!

Они свернули на соседнюю улицу и пересекли площадь, погруженную во мрак. Факелы, мерцая во мгле, озаряли лежащие вокруг дома густые сады. Отцепив от пояса один из кинжалов, Авив протянул его Савлу.

— Возьми. Вдруг кто-нибудь из еретиков нападет на тебя.

Подумав несколько секунд, Савл взял оружие и пристегнул к поясу.

Перед ними из темноты выступил дом местного кузнеца. Подойдя к воротам, командир римских стражников громко постучал в них.

— Именем кесаря приказываю открыть! Внутри послышались взволнованные голоса, хлопнула дверь.

— Ломайте, — велел Авив.

Солдаты несколькими ударами сумели снести ворота. Зарево факелов выхватило узкую тропинку, уводящую в глубь сада и к дому.

Авив первым бросился бежать в жилище кузнеца. Савл последовал за ним. Через несколько минут солдаты выбивали дверь дома, а хозяин — кузнец, попытавшийся вылезти в окно, угодил в руки Авива. Не колеблясь, Савл забрался через окно в дом и сразу же увидел молодую женщину, кутающуюся в ткань в углу комнаты. В колыбели хныкал ребенок.

— Прошу вас, господин, пощадите меня! — взмолилась женщина. — Пощадите меня ради Всевышнего, в которого вы тоже верите!

Покосившись на колыбель, Савл решительно шагнул к женщине.

— Как ты смеешь, презренная, умолять своими богохульными устами моего Бога?! — закричал он, сверкая черными глазами. — Ты будешь наказана, как все еретики!

— Молю вас, господин, ради моего ребенка, пощадите меня! — воскликнула женщина, но Савл не слушал.

Схватив ее за руки, он волоком потащил ее к выходу. Продолжая кричать, женщина отчаянно сопротивлялась.

В это же время дверь дома была выбита стражниками.

— Обыщите тут все! — велел им Савл. — Возможно, родственники этих богохульников прячутся в дальних коморках!

Солдаты повиновались ему, как своему командиру. Протащив женщину по лестнице, он швырнул ее лицом на землю и, взяв у дежурившего на улице стражника веревку, крепко связал ей запястья. В нескольких шагах от Савла Авив тоже связал кузнеца и, выкрикивая оскорбления, наносил тому удары ногами в грудь и живот. Из дома послышались вопли — это солдаты обнаружили прячущихся членов семьи кузнеца. Вскинув голову, Савл резко прищурился.

— Господь вас накажет! Наша кровь проливается ради Его Сына! — стонал кузнец.

Потребовав у солдата веревку, Савл вновь бросился вглубь дома. Крики звучали из трапезной. Там прятались два сына кузнеца — оба еще юноши, немного моложе, чем Савл. Одного из них удалось схватить солдатам. Второй попытался убежать, но был остановлен Савлом, который сбил его с ног, а затем связал так же, как перед этим жену кузнеца. Рыдая, юноша просил о пощаде, но тщетно.

— Сейчас ты молишь тебя помиловать! А почему ты не думал об аресте, когда слушал проповеди Апостолов и принимал их у себя! — вскричал Савл и потянул юношу к лестнице.

Во дворе кузнеца царила сумятица. Хозяин дома, избитый Авивом, громко стенал, его жена визжала, сыновья плакали. Шум, звон оружия стражников, мерцания факелов сквозь густые дебри сада привлекали внимание соседей. Завтра весь Иерусалим будет знать об аресте кузнеца. И о том, что арестовал его Савл, ученик Гамалиила. Жалости Савл не испытывал. Наоборот, он ощущал чувство справедливого торжества.

— Отведем их в городскую тюрьму, а дальше пусть законники решают, как с ними быть, — сказал Авив.

Савл не возражал. Солдаты поднимали пленников с земли и гнали к выломанным воротам. На улице собралась небольшая толпа любопытных соседей. Когда мимо них вели пленных, Савл замедлил шаг и проговорил:

— Обратите внимание на этих богохульников, живших в ереси! Запомните их! Расскажите об их судьбе своим знакомым и родственникам. Пусть все, кто находится в Иудее и соседних землях, узнают о совершенных нами арестах и устрашатся, ибо как я нынче покарал богохульников, так впредь буду карать всех, кто распространяет галилейскую ложь среди иудеев и других народов!

Голос Савла от природы громкий, сильный, звучал сейчас удивительно резко. Собравшиеся люди в ужасе слушали его и чувствовали, как их сердца обуял трепет.

— Ха! Ты умеешь ораторствовать! — заметил Авив, обняв его за плечи. — Этому тебя тоже научил твой старик?

— Не уменьшай его заслуги, — огрызнулся Савл. — я очень люблю его и ценю то образование, что он мне дал.

— Думаю, что ты крепко испугал соседей кузнеца, — хмыкнул Авив. — И они действительно сообщат друзьям и родным о том, какая грозная сила теперь будет бороться с еретиками.

Через час отряд отвел купца и его родственников к зданию тюрьмы, где пленников передали служащим там стражникам. Затем Авив поблагодарил Савла за участие в аресте и предложил отправиться с ним через неделю в Галилею, чтобы преследовать еретиков и Апостолов. Савл был согласен. Карьера в Синедрионе оставалась для него недоступна, а быть сторожем при Храме означало терять время зря, поэтому он решил присоединиться к гонителям и яростно преследовать еретиков по всей территории Иудеи. Теперь ему оставалось лишь поставить Гамалиила в известность о собственных планах. Он подозревал, что наставник будет ему препятствовать, но он не собирался отступать от принятого им решения.

Пожелав Авиву удачи, Савл отправился домой. Он впервые чувствовал, что его жизнь приобрела огромный смысл, а сам он исполняет важное предназначение.

Глава 8

Ожидая возвращения ученика, Гамалиил в ту ночь долго не ложился спать. Он знал, что иногда по пути из Храма Савл любит прогуляться по городу, но у же наступила ночь, и ему следовало быть у Роны. Гамалиил подозревал, что Савла задержала встреча с новым другом Авивом, ведь после убийства Стефана он уже гостил у зелотов. И все же не будучи в этом уверен, Гамалиил тревожился за него. В последнее время Савл доставлял старому наставнику много огорчений.

Он сидел на деревянных ступеньках лестницы, ведущей из вестибюля на второй этаж, когда в дверь постучали и раб, запалив масляную лампу, впустил Савла. Переступив порог, Савл сразу же увидел Гамалиила. Старик сурово хмурил брови. Прежде ученик никогда не видел его таким мрачным. Раб, поставив лампу на нижнюю ступеньку лестницы, предпочел уйти к себе в комнату.

Закрыв дверь, Савл прислонился к ней спиной и тяжело вздохнул.

— Я покинул Синедрион, — вдруг произнес Гамалиил. — Больше я не наси. Больше я не стану проливать невинную кровь людей, которых обвиняет в богохульстве твой новый друг.

— Чем же ты займешься? Возвратишься в Тарс? — спросил Савл.

— Нет. Я останусь здесь. Буду учить закону Гилеля достойных юношей с чистым сердцем. Что до тебя, то ты можешь продолжать работать в Храме.

Усмехнувшись, Савл возвел газа к потолку.

— Я нашел себе дело по-важнее! — ответил он.

— В таком случае я рад за тебя. Особенно я возрадуюсь, если дело твое окажется угодно богу.

— Еще бы, наставник! Что может быть более угодно Богу, чем борьба с еретиками!

— Что ж… Я так и знал, что знакомство с Авивом не доведет тебя до добра.

— Почему?

— Потому что Авив чудовище, жестокосердечное чудовище, жаждущее крови! Возможно, он по-своему верит в Бога, но его вера ввела его в ужасные заблуждения, и теперь он уже не может отличить добра от зла.

— Ты так говоришь, потому что Авив чтит учение Шамая! — огрызнулся Савл.

— Неужели ты тоже стал последователем Шамая, мальчик мой?

— О, да! Шамай оказался намного ближе мне, нежели твой дед Гилель с его нежными, услаждающими душу наставлениями! Мне надоела эта мягкотелость, эта терпимость! Именно из-за них плодится ересь! Именно из-за них приходится иудеям арестовывать иудеев!

Вскочив, Гамалиил спустился со ступенек и подошел к Савлу. Глядя в большие черные глаза ученика, горящие яростью и воодушевлением, он ужаснулся.

— Похоже, что ты обрел смысл жизни. Савл, но совсем не такой, какой я желал бы для тебя, — задумчиво пробормотал он.

— Не вижу ничего дурного в действиях Авива! Нынче я был с ним! Мы арестовали семью еретиков и отвели их в тюрьму! Претор не возражал против ареста и дал нам солдат! Я впервые ощущал, что делаю что-то важное и полезное! Законники называют это грязной работой! Но ведь кто-то должен пачкать свои руки! И вышло так, что пачкать руки надлежит мне!

Схватив его за плечи, Гамалиил крепко сжал их.

— Откуда такая уверенность у вас с Авивом в том, что последователи Иисуса враги Бога?! — воскликнул он. — Откуда вы это знаете?!

— Они богохульствуют!

— Это не так… Никто из них не сказал ничего дурного про наш закон, про Моисея или про Храм! У меня даже сложилось впечатление, что они чтут обычаи иудеев. Этот несчастный Стефан, которого нагло оклеветали свидетели, не выходит у меня из головы. Я думаю о нем, Савл. И вполне возможно, что в день суда он видел Иисуса в зале Синедриона, но мы оказались недостойны Его видеть.

— Неужели ты считаешь Иисуса — Мессией? — недоверчиво молвил Савл.

— В последнее время я размышляю о Нем. А вдруг Он — Мессия?! Смотри, не пожалей потом о том, что преследуешь Его учеников!

— Наставник, ты так говоришь обо всем этом, что невольно возникает впечатление, что ты готов обратиться в их религию.

— А если бы я захотел обратиться, ты бы меня тоже отдал истязателями и судьям? — произнес Гамалиил холодно. — Ах, Савл! А ведь Стефан был прав — никого из пророков мы, иудеи, не слушали! И я допускаю мысль о том, что Иисус — Мессия, которого мы не распознали. Я знаком с Петром и другими Апостолами. Мне известно, сколько добра они делают людям и мне известно, что Иисус вершил дела поистине великие, исцелял, к примеру, людей. И вот ты гонишь Его последователей. А вдруг ты гонишь учеников Сына Божьего! Считая их пребывающими в заблуждении, ты сам можешь заблуждаться.

Удивление Савла, возникшее вначале напутствий Гамалиила, сменилось гневом.

— Не пытайся меня переубедить, старик! — воскликнул он. — Я чту пророков и чту закон Моисея! Ты просто трус! Ты боишься угроз, которые кричат богохульники, или действительно впал в ересь! Я не трону тебя лишь потому, что люблю, как родного отца, а иначе ты предстал бы пред судом! Мы с Авивом и другими нашими союзниками искореним еретиков! Я уезжаю с ним в Галилею и хочу сообщить тебе об этом. Работа в Храме мне больше не нужна — я буду шить палатки!

— Ах, Савл, мальчик мой, я не стану даже пытаться тебя остановить, но я желаю, чтобы ты внял моему предупреждению, — молвил Гамалиил, и в его глазах заблестели слезы. — Молю тебя, представь какой грех вы совершаете, устраивая гонения на этих людей. Ведь если Иисус был Мессия, вас ждет наказание.

— А если не Мессия, то — награда, — угрюмо ответил Савл. — Я верю в Бога Отца, Бога Авраама и служу Ему.

— Да что ты знаешь о Боге, злой мальчишка! — вскочил Гамалиил. — Ведь Бог велит нам быть великодушным, Бог учит нас прощать, Бог учит нас любви! А ты встал на путь жестокости!

— Я не знаю Бога?! — взорвался Савл. — Тогда поблагодари себя за мое незнание, ибо это ты учил меня долгие годы вере и религии! Я покидаю тебя, Гамалиил! Я ухожу из твоего дома и не желаю более знать тебя!

Не в силах сдержать порыв эмоций, учитель дал ему пощечину и произнес, не скрывая презрения:

— Вот что, Савл… Взяв тебя с собой в Иерусалим, я полагал, что тебя ждет здесь грандиозное будущее. Ты всегда казался мне очень умным юношей с чистым добрым сердцем. Таким я знаю моего Савла. Конечно, ты бывал резким в высказываниях и прямолинейным в оценках, но я приписывал это твоей слишком страстной горячей натуре. Что же я обнаружил, прибыв с тобой в Иерусалим? Необузданную жестокость, жажду крови, ярость, вспышки гнева. Ты подружился с Авивом, учениками Шамая и зелотами! Ты преследуешь несчастных последователей Иисуса и, что самое ужасное, считаешь, что ты прав! Я люблю тебя, Савл. Люблю тебя, как сына, с которым я всю жизнь был разлучен. Но с тобой я постиг самое свое большое разочарование.

— Отныне я не буду досаждать тебе, наставник, — ответил Савл и, распахнув дверь, выбежал на улицу.

Обида, нанесенная Гамалиилом, причиняла ему сильную, почти физическую боль. Старик никогда прежде не поднимал на него руку и никогда не говорил ему о своем разочаровании. Савла душили слезы. Закрыв голову руками, словно пытаясь защититься от собственных ужасных мыслей, он бежал прочь от дома Роны по окутанным ночной темнотой кварталам.

Гамалиил не пытался его задержать или, окликнув, возвратить назад. Его родной сын исчез из его жизни много лет назад, уехав далеко на восток, и не возвратился к отцу. А теперь от него ушел и Савл. А ведь Савл сделался ему еще ближе, чем был сын за все те годы, что они прожили в Тарсе. Именно Савла он любил истинной отеческой любовью.

Зарыдав, старик прислонился к стене. Ему было тяжко. Слишком тяжко, чтобы он мог объяснить причину ухода Савла пробудившейся Роне. Об боялся,, что утратил самое ценное, что имел. Он боялся, что Савл потеряет ту глубину и яркость натуры, что так изумляла учителя. И потеряв ее, превратится в жесткосердное чудовище, вроде Авива.

А Савл продолжал шагать по городу. Он направлялся в квартал, где жили зелоты. Отныне ему больше некуда было идти. Вещи он оставил у Роны, но это его не слишком заботило — он мог довольствоваться лишь самым необходимым. Иногда он встречал бродяг, но боль от ссоры и разлуки с учителем, заставляла его не обращать на них внимания. В доме Авива горело окно. Взбежал на порог, Савл громко постучал в дверь. Ему открыл Шимон Бар-Гиора. Несколько секунд изучал Савла, отметив про себя его измученный усталый вид и следы брызг крови на ногах, оставшиеся после расправы над еретиками.

— А-а-а, римский гражданин, — мрачно усмехнулся Бар-Гиора. — Проходи!

И, отступив, пропустил Савла на порог. Зелоты не возражали против его присутствия, если сам Бар-Гиора не возражал. Авив, увидев друга, обрадовался. Он сразу понял, что Савл ушел от Гамалиила. С той ночи его приняли в общину. Он мог зарабатывать деньги ремеслом, которому его обучили в Тарсе, мог проповедовать Тору и, самое главное, преследовать еретиков. Боль от разлуки с Гамалиилом еще долго будет его мучить. Но он сделал своей выбор. Он выбрал веру.

Глава 9

Время летит стремительно. Годы сменяют друг друга, и вот двадцатилетний юноша уже почти достиг тридцати. А вокруг по-прежнему стены Иерусалима или дороги, ведущие через Иудею на восток или юг.

За десять лет, миновавшие со дня встречи с Савлом, Юний Крисп впервые прибыл в Иерусалим. Он давно не видел своего друга юности, но много слышал о нем. В Рим до Криспа не раз доходили слухи о том, что Савл превратился в самого беспощадного на всем востоке гонителя учеников Иисуса. Крисп был потрясен тем, с какой легкостью Савл расстался с ним на улице Иерусалима и пошел с отрядом солдат чинить расправу над людьми. С тех пор прошло десять лет, и Савл успел приобрести дурную репутацию. Даже верные своей религии иудеи в тайне презирали его за то, что он жесток и не ведает милости к пленникам. А еще они презирали его, потому что он выполнял ту работу, для которой они считали себя слишком благочестивыми: он гнал и преследовал еретиков, нередко применяя силу, в ярости избивая их и отдавая под суд. Так вышло, что Савла не любили обе стороны иудейского общества — законники и ученики Иисуса. Его рвение вызывало у всех страх.

Юний Крисп, приехав в Иерусалим, спрашивал о Савле своих знакомых. Он хотел бы встретиться с другом, однако ему сообщили, что Савл находится в Александрии и прибудет лишь в конце лета. Это огорчило Криспа, но остаться в Иерусалиме на все лето он не мог. Его привела сюда служба у кесаря, и он должен был выполнить свое задание.

На престоле Рима сидел Клавдий, человек слабохарактерный и неуравновешенный. Не так давно он унаследовал трон после убийства Калигулы, подстроенного придворными заговорщиками. Калигула приходился Клавдию племянником.

Служа у Клавдия, Юний Крисп знал о тесной связи двора кесарей с двором царей Иудеи, которая особенно укрепилась в последнее время. Ирод Агриппа, племянник Ирода Великого, получил от Калигулы неслыханную власть для государя, правившего в провинции. Это случилось лишь потом, что Агриппа вырос в Риме и стал другом детства для Калигулы. Их связывали приятельские отношения и склонность к вызывающему эксцентричному поведению. Когда Калигула был убит, именно Агриппа первым поддержал власть Клавдия. За это Клавдий испытывал к нему благодарность.

Нынешним летом он пригласил царя в Рим, чтобы весело провести время, и Агриппа согласился. Теперь Юний Крисп, молодой командир преторианцев, прибыл в Иудею, чтобы лично проводить знатного гостя в Рим. Ведь хотя дворец Агриппы охраняли римские стражники, а на улицах дежурили солдаты, свою армию ему держать не позволялось. Все-таки Иудея по-прежнему считалась собственностью кесарей. Поэтому чтобы доставить царя Агриппу в Рим, к нему послали мощный отряд.

За годы, прошедшие со дня последнего приезда в Иерусалим, Юний Крисп успел сделать карьеру при дворе. К нему благоволил Паллант — человек из близкого окружения Клавдия, его нередко приглашали на пиры к кесарю и поручали важные для государства задания, которые он исполнял с рвением и честностью. Воспитанный в традициях стоицизма, он сумел сохранить чистоту души и был благочестив, несмотря на окружавшее его распутство.

Приблизившись ко дворцу, возведенному в Иерусалиме Иродом Великим, он велел отряду остановиться. К нему навстречу заторопились царские слуги.

— Приветствую вас, господин, — воскликнул управляющий. — Наш повелитель царь Ирод Агриппа, внук царя Ирода, сын Аристобула счастлив будет принять вас. Ему сообщили о вашем приближении еще час назад, и он ждет вас в своих покоях для личной беседы.

Спешившись, Юний Крисп передал узцы конюшему. К тридцати годам он возмужал и превратился в привлекательного, статного молодого человека с открытым, загорелым лицом и блестящими, голубыми глазами. Панцирь его украшали золотые бляхи, ветер слегка шевелил полы короткого плаща. На бедре висел меч.

— Ведите меня к Ироду Агриппе, — сказал он управляющему. — И позаботьтесь о том, чтобы мои солдаты отдохнули после долгого пути.

— Конечно, господин, — кивнул управляющий и быстро пошел впереди Криспа, показывая направление в покои царя.

Крисп оказался внутри дворца впервые. Следуя по галереям и залам, он невольно заметил поразительное сходство работы зодчих с римскими дворцами. Такие же барельефы, колонны, купола, фрески, мозаики. Жилище иудейских царей, по сути, ничем не отличалось от римских построек. И Крисп знал, почему так велико здесь было влияние его родины — цари считались союзниками Рима, а нынешний государь и вовсе вырос вместе с детьми кесарей. И, тем не менее, по вероисповеданию Ирод Агриппа оставался иудеем. Он старался быть благочестивым иудеем хотя бы с виду, чтобы расположить к себе подданных, которыми правил. Именно поэтому он нередко приглашал законников, с удовольствием читал вслух Талмуд и обсуждал прочитанное. В остальное же время он предавался увеселениям и распутству, устраивая пиры и даже гладиаторские игры, что было неслыханно для Иудеи. Он любил шумные компании, богатые наряды, ценные украшения, роскошь и вино. В душе он уже давно превратился из иудея в римлянина.

В покоях Агриппы было в тот час много народу — музыканты с флейтами и кифарами, рабы, слуги, стражники. Он только что возвратился из главного зала, где встречался с членами Синедриона, и теперь придавался отдыху. Войдя в большую просторную комнату, имеющую несколько выходов — в коридор, в спальню, в баню и на террасу, Юний Крисп увидел Агриппу. Это был человек среднего роста, уже достигший пятидесяти лет, с черными вьющимися волосами, сальными и очень густыми, крупными чертами лица, узким крючковатым носом и короткой бородой. Его большие зеленые глаза, красивые, с живым лукавым блеском, казались светлее, чем были из-за того, что он подводил их черными тенями. Вышитый золотом, неподпоясанный хитон, невзирая на богатство, выглядел неряшливо. Босиком, Агриппа слегка пританцовывал в такт льющейся музыки и прихлопывал в ладоши. Запястья и пальцы его изящных рук сверкали ценными перстнями и браслетами.

Криспа не удивил внешний вид царя и его необузданное поведение, ведь Агриппа вырос при римском дворе и даже дружил с безумным Калигулой. В Риме в последнее время мало кого можно было удивить экстравагантными манерами государей.

— Приветствую, — поклонился Крисп.

— Вы уже прибыли! Честные солдаты Клавдия! Ave Caesar! — воскликнул Ирод Агриппа и улыбнулся Криспу. — Очень, очень рад! Как прошло путешествие в Иудею?

— Отлично, — сдержанно произнес Крисп. — Но мои солдаты хотели бы отдохнуть.

— Они отдохнут, а завтра мы все отправимся в дорогу! Ах, как я давно не видел Рим! И великого мудреца Клавдия давно не видел! — И Агриппа громко расхохотался.

— Кесарь очень благодарен вам за поддержку.

— Пусть не благодарит. Я обожаю Клавдия! Я обожаю Рим! Могучее государство. Весь мир принадлежит Риму. Он для меня стал настоящей родиной. Он, а не Иудея. Здесь меня не любят, хоть я и пытаюсь быть для подданных достойным правителем.

— Но законники к вам расположены.

— Да, потому что я читаю с ними Талмуд, — хмыкнул Агриппа. — И именно ради них я взял под стражу двоих учеников Иисуса из Галилеи. Они называют себя Апостолами.

— Вы их осудили? — осведомился Крисп, вспоминая, что Савл участвует в гонениях и преследуя учеников Иисуса отбыл в Александрию.

— Одного осудил, — кивнул царь. — Апостол Иаков был казнен сегодня утром по моему приказу. А второго Апостола — Петра я пока держу в темнице. Вот приеду назад из Рима и казню его.

— Иудеи одобряют ваши действия по отношению к Апостолам?

— О, да! — кровожадно улыбнулся Агриппа, и его глаза сверкнули. — За последние годы у нас распространилась эта ересь. Появились даже отряды борцов, добровольно разыскивающих богохульников и жестоко их карающих. Мне- то собственно наплевать на религию, но влиятельные люди из числа подданных всегда одобряют, когда цари заботятся о целостности общества и истинной вере своего народа. Поэтому в угоду им я и арестовал двоих Апостолов.

Слушая его, Крисп испытывал отвращение. В Агриппе не было никаких религиозных убеждений. Он лишь хотел угождать старейшинам, а те, в свою очередь, заботились об искоренении учеников Иисуса. Если бы Агрипипа действовал согласно своим твердым иудейским убеждениям, он не был бы столь отвратителен. Римские прихвостни — так называли царей династии Иродов в Иудее. У них нет желания бороться за свободу народа, но есть желание угождать влиятельным законникам, имеющим влияние на простых людей.

— Ты меня осуждаешь, командир? — насмешливо спросил Агриппа, словно догадавшись, о чем думает Крисп.

— У меня нет права осуждать царя, — ответил Крисп.

— Правильно! — закрыв глаза, Агриппа внимал льющейся музыке. — А потом… Эти Апостолы смутьяны. Они раскалывают Иудею на две части. Одна часть придерживается традиций предков, а вторая считает Иисуса — Мессией, — Царем, Сыном Бога. И, кстати, ученики Его не платят подать в казну за право проповедовать свою веру, в отличие от честных иудеев. Так что, казнив Иакова, я совершил дело, угодное кесарю.

И он хихикнул собственной блестящей идее.

— Не думаю, что кесарь оценит ваше борьбу с последователями Иисуса так же высокого, как ее ценят иудеи, — возразил Крисп.

— А я не думаю, что вообще буду поднимать в разговорах с ним эту тему, — ответил Агриппа. — Клавдий человек, живущий в мире своих собственных мыслей и редко ищущий себе собеседников. Он кажется дураком и тупицей, но дурак и тупица не может написать столько книг по истории, сколько написал он. В общем, я буду рад просто посетить его в Риме. А теперь, иди, командир, и отдохни. Завтра нам предстоит начать путешествие.

Поклонившись, Крисп оставил комнату и вышел в коридор. Здесь его ждал управляющий.

— Мы устроим вас на ночлег недалеко от покоев сына царя, господин Юний Крисп. Если желаете подкрепиться, я велю подать вам угощение и вина…

— Да, благодарю, — ответил Крисп. — Царь очень гостеприимен.

— Это так, — молвил управляющий и вновь пошел впереди Криспа. — И он всегда милостив и щедр к людям из Рима.

Комнаты, предоставленные Криспу, располагались в той же части дворца, где жил наследник Агриппы, его семнадцатилетний сын. Двумя этажами ниже были покои младшей дочери царя — Друзиллы.

Пока Крисп ужинал, за окнами наступили сумерки. Он вновь пожалел, что ему предстояло уезжать из города, не повидавшись с Савлом. Но ничего изменить он не мог. Он служил кесарю и выполнял свой долг перед родиной.

Ночью он долго вслушивался в звуки теплой южной ночи, проникавшие в открытые окна его спальни. Сквозняк заставлял трепетать тонкий полог из шелка над его постелью. Он долго не мог сомкнуть глаз. Его одолевали тревожные предчувствия. Когда Агриппа сказал ему, что казнил Апостола, он ощутил необъяснимое волнение. Причину он понять не мог, лишь чувствовал, что царь поступил с Иаковом и Петром очень дурно и несправедливо. Потом он постарался отвлечься от своих страшных мыслей и подумал о жене, оставленной им в Риме. Она была молода и прекрасна, происходили из хорошего римского рода, а Крисп ее успел глубоко полюбить за годы их брака.

Но его вновь начали одолевать тревоги, и он не мог от них избавиться, как ни старался. До самого утра ему не удалось заснуть. Мокрый от пота, он вертелся на простынях, слушая шелест ветра в кронах деревьев. Лишь с наступлением восхода солнца ему удалось забыться сном. Но сон его был недолгим.

Глава 10

Пробудившись около полудня, Крисп позвал арба и потребовал воды, чтобы освежить лицо. Его слегка знобило. Наливая воду из кувшина в таз, раб вздохнул.

— Царю внезапно стало плохо ночью, — шепнул он. — У него началась лихорадка и рвота. К утру ему сделалось немного лучше, но он еще очень слаб.

— Мы не будем ждать пока он выздоровеет. Если он болен, мы поедем в Рим без него, — глухо пробормотал Крисп.

— Он не отказывается от своих намерений ехать в Рим, — возразил раб. — И считает, что в дороге полностью поправится. Когда у него начался недуг, он испугался, что его отравили, но сейчас эти опасения уже позади.

— Хвала богам, — безразлично произнес Крисп и, с удовольствием умывшись, гладко выбрил лицо.

Его солдаты уже готовились к отбытию. У стен дворца они садились на лошадей, обменивались шутками и поглядывая на тучи, ползущие по небу, опасались внезапной бури.

Крисп, спустившись с крыльца, весело отвечал на их приветствия. Кортеж Агриппы состоял из вышитого золотом паланкина, обоза с вином и запасами пищи, необходимыми в пути; пеших рабов, слуг и мулов, копыта которых были подкованы серебром.

— А вдруг начнется буря? — предположил кто-то из римских солдат.

— Нет, — покачал головой Крисп. — Тучи ползут с запада, а ветер восточный. Нас ждет отличная погода, господа.

На крыльце появился Ирод Агриппа. Опираясь на локоть своего слуги, он медленно спускался по лестнице. Увидав его, Крисп невольно удивился тому, как ужасно выглядит иудейский царь. Красивое лицо Агриппы было очень бледным, нездорового оттенка, под глазами лежали темные круги, губы покрылись болезненной коркой, по лбу катился холодный пот. Одной рукой он держался за живот. Тем не менее, на нем был роскошный хитон из зеленой ткани и сандалии из тонкой кожи. На запястьях поблескивали браслеты.

— Ах, как мне плохо, командир! — воскликнул он, заметив Криспа. — Я подозревал, что меня отравили, но это не так… лихорадка.

— Может быть, вам следует остаться в Иерусалиме? — спросил Крисп, испытав жалость к Агриппе.

— Нет, — ответил царь. — В Риме мне станет лучше. Мне всегда там было лучше, чем в Иудее.

Крисп участливо поддержал его и подвел к паланкину. Еще вчера царь был здоров и полон сил, а сегодня испытывал тяжелое недомогание.

— Не беспокойся, солдат… Вот достигнем берегов Байя, и я сразу выздоровею, — поморщился он и устроился в паланкине.

Слуга последовал за ним и задернул полог. Пожав плечами, Крисп вскочил на коня, которого ему подал раб, и натянул узду. Его люди были готовы к отправлению в путь.

— Вперед, — приказал он и пришпорил лошадь.

— Ave Caesar, — пробормотал Агриппа в паланкине и хотел засмеяться, но сильные рези в кишках заставили его согнуться пополам и громко застонать.

Кавалькада направилась от стен дворца к выезду из Иерусалима. Пока кортеж следовал по городу, люди, толпившиеся на улицах и площадях, выкрикивали вслед Агриппе грязные оскорбления. Царь равнодушно относился к подобным выходкам подданных даже когда был здоров, а в нынешнем состоянии просто не обращал на них внимания. Когда город остался позади, он попросил Криспа пересесть к нему в паланкин. Крисп согласился. Расположившись напротив Агриппы, которому раб время от времени наливал воду из кувшина ибо он испытывал жажду, Крисп сочувствовал ему. Но поскольку царь считал, что в Риме он выздоровеет, солдат не давал ему больше своих советов. Агриппа в них не нуждался.

— Вообрази, Крисп, что мне нынче доложили мои верные стражники из числа тех, кто сохранял темницу, где был арестованный Апостол Петр… — говорил царь. — Они пришли ко мне перед моим отъездом, попросили о личной беседе и рассказали, что он исчез. Просто взял и исчез! Я испытывал непреодолимые страдания, но сумел захохотать, услышав этот абсурд! Апостол Петр исчез! Все двери в тюрьме прочно заперты, стража бдила ночью на посту, а его нет… Как он мог сбежать из темницы, миновав двери и часовых?

— Я не знаю, государь, — пробормотал Крисп.

— Конечно, ты не знаешь, — ответил Агриппа. — А я знаю! Они сами его выпустили, ибо наслушались его угроз или проповедей! Они его выпустили, но страх мешает им в этом признаться. Трусы…

По бледному лицу Агриппа стекал пот, глаза слезились от лихорадки. От дневного зноя, проникавшего сквозь полог в паланкин, ему стало хуже.

— Что же вы намерены делать, государь? — спросил Крисп. — Вы будете преследовать Петра?

— Нет… Он же исчез! — воскликнул Агриппа, — мне неизвестно, куда он пошел и где скрывается. Но если законники найдут его и арестуют, я, возможно, казню его, как уже казнил Иакова. Ах, Всевышний! Мне вновь дурно!

Захныкав, он склонил голов слуге на колени и обхватил себя руками, пытаясь согреться от озноба. А между тем, воздух был раскален из-за жары. До самого порта, Юний Крисп ехал в паланкине царя, слушая его жалобы и стоны. У входа в бухту их ждали две галеры, которые должны были доставить царя, его свиту, вещи и сопровождающий отряд римлян в Бай. Оттуда предполагалось по суше продолжить путешествие в Рим. Агриппа с трудом держался на ногах, и опираясь на плечи слуги и Криспа, вошел в лодку, которая поплыла в сторону галеры. Остальные его спутники последовали его примеру. В лодки были перемещены мулы, вещи и сундуки.

Прибыв на галеру, царь сразу же уединился в каюте, взяв с собой лишь своего слугу. Суда взяли курс на запад. Во время плавания Крисп почти не общался с Агриппой. Лишь иногда от слуги царя он слышал известия о его здоровье. Царю было плохо — его рот и горло покрылись кровоточащими ранами, в которых плодились червяки. Рвота продолжала мучить его все дни, что длилось путешествие по морю, лихорадка усиливалась

Через четверо суток сойдя в Байе на берег, Агриппа заявил, что не сможет продолжать путь в Рим и пожелал остановиться на вилле Клавдия, расположенной в миле от порта. Лежа в паланкине, он утратил силы и тихо стонал.

Управляющий виллы не ожидал прибытия столь знатного гостя, но его радость быстро вменилась тревогой, едва он увидел тяжело больного Агриппу.

— Накрой в трапезной пир, — приказал ему царь и хрипло засмеялся. — Я хочу умереть среди веселья и вина! Зови музыкантов, танцовщиц, актеров… Пусть развлекают меня, пока я буду покидать вас…

Крисп, поддерживая Агриппу, ввел его в огромную просторную трапезную, залитую огнями зажженных на стенах факелов. Он удивился, какое тонкое и хрупкое тело стало у Агриппы после долгих дней болезни. Царь и раньше был стройным, но теперь он стал изможденным. В этом зале Клавдий устраивал пиры, когда наведывался в Бай. Вдоль стен огромный барельеф изображал сцену праздника. Нагие вакханки, фавны и танцоры придавались возлияниям, увеселениям и любви.

Осторожно проводив Агриппу на золотое ложе хозяина виллы, Крисп сел у его ног на ступеньки. Агриппа устало посмотрел на командира преторианцев. В воспаленных очах царя горели боль и страдания.

Слуги и рабы накрывали стол. На балюстраду поднялись музыканты, служащие на здешней вилле. Выплюнув сгусток крови, Агриппа взял кубок с вином. Его изящная рука тряслась от слабости и напряжения.

— Ты очень великодушный человек, Крисп, — проговорил он. — Откуда в тебе столько жалости ко мне, ведь мы почти незнакомы, и у тебя есть основания призирать меня, ведь я римский прихвостень и даже не имею своей армии? Но ты был добр ко мне… Спасибо.

— Я учился у стоиков, государь. А они учат терпению и великодушию, — глухо отозвался Юний Крисп.

— Стоицизм… Я не люблю всех этих философов, Крисп, — поморщился Агриппа и осушил Кубок. — Увы, но я так и не прибуду в Рим. Мне суждено умереть в Байе, вдали от двора Клавдия. Что будет с Иудеей? Мне плевать на Иудею! Мой сын унаследует мой престол и царский титул, а Рим его поддержит… Если подданные будут возражать, то римляне подавят мятежи.

Повернувшись к танцовщицам, поднявшимся на возвышение в центре зала, он мрачно усмехнулся.

— Я, кажется, знаю, почему мне послана кара, — прошептал он.

— Ваши страдания ужасны, но Бог — римский или иудейский, вас не оставит, — произнес Крисп.

— В том-то и дело, что Он меня оставил, — возразил Агриппа.

— Что вы имеете ввиду?

— Апостолы, Крисп! Все из-за них… Я наказан Всевышним потому, что казнил Иакова, а Петра заточил в темнице. Все из-за Апостолов. Я думаю, что Они были правы, утверждая, что Иисус из Галилеи это Мессия. Но я не верил им. И мои подданные фарисеи и законники тоже не верили. Меня наказали. Покарали за мои преступления.

Он вновь хотел было засмеяться, но вдруг горько заплакал. Скрючившись от боли в животе, сжимая кубок, он громко рыдал.

— Вы думаете, что Апостолы несут людям истину? — спросил Крисп.

— Не знаю! Я ничего не знаю! Я знаю только, что не нужно мне было их казнить и сажать в темницу! Я боюсь, Крисп! Мне так страшно! Ничто уже меня не спасет!

Крисп видел, какие ужасные страдания испытывает царь. И хотя он как римлянин был воспитан в вере своего народа, ему передался страх Агриппы. Но он быстро преодолел свой трепет, решив, что у Агриппы просто помутилось в голове от мучений.

Спутники царя, вынужденные пить вино, угощаться лакомствами и веселиться, однако были взволнованы болезнью государя и не спускали с него глаз. А ему было давно на них наплевать. Он уже словно не замечал не льющейся из-под купола музыки, ни танцовщиц, ни своих приближенных. Лишь Крисп внимал его речам, исполненным отчаяния.

— Меня покарал Всевышний, — стонал Агриппа. — Ежедневно читая с иудеями Талмуд, я не верил в Него… Но Он заставил меня поверить. Раскаиваюсь ли я в том, что казнил одного из Апостолов? Не знаю… Я жалею, что сделал это, ибо я был наказан. Но если бы я знал, что меня не накажет Бог, то ради удовольствия подданных, казнил бы Иакова. Мне так больно, Крисп. Все мои внутренности кровоточат от этих ран.

Он снова зарыдал, схватившись за живот. Дым от курящихся благовоний клубился в углах зала. Факелы чадили от сквозняков. Был слышен далекий плеск волн о берег.

Постепенно рыдания Агриппы смолкали. Обессилев, он закрыл глаза и склонил голову на край ложа. Его рука выронила кубок, который со звоном скатился по ступеням. Вино лужей разлилось на полу, украшенном пестрой мозаикой. Крисп, превозмогая сострадание, отвел взгляд в сторону. Он первым понял, что Агриппа мертв. Остальные смолкли, в недоумении разглядывая тело, лежащее на месте хозяина дома. Божье наказание свершилось.

Глава 11

Шагая через площади Иерусалима, Савл слышал за своей спиной испуганный шепот горожан. Гонитель еретиков, известный своей беспощадностью, вызывал страх у жителей Иудеи. Он считал себя примером для верующих, а в итоге в нем видели жестокого притеснителя людей, вызывающего трепет. Его имя прогремело по всему Востоку. Все боялись Савла из Тарса. В Синедрионе ему дали право на аресты еретиков и разрешили брать с собой отряды римских солдат. Авив тоже пользовался этим правом.

Однако в последнее время Савл с ним редко виделся. Переехав к зелотам, Савл прожил у них примерно год, а потом вместе с Авивом и учениками школы Шамая стал жить в соседнем квартале. В походы против еретиков они ходили отдельно друг от друга. Каждый возглавлял верных ему людей.

Когда Авив возвратился из Александрии и рассказал Савлу о том, что там есть еретическая община, Савл немедленно устроил туда поход. Теперь он прибыл в Иерусалим, доставив с собой шестьдесят пленников разного возраста. От них Савл услышал, что в Дамаске несколько десятков последователей учения Иисуса устроили свою общину. Савл горел желанием нанести визит в Дамаск, чтобы арестовать еретиков и пригнать их в Иудею для казней.

Он шел к зданию Синедриона, возглавляя римский отряд. Прибыв в город, он сразу же отдал несчастных пленников в тюрьму и сейчас перед тем как отдохнуть после путешествия, собирался выпросить у Синедриона дозволения побывать в Дамаске.

У стен Храма толпился народ. Внимание жителей привлекали работы, которые вели зодчие на стене здания. Семеро крепких людей водружали на фасад Храма золотого орла — символ Рима. Такой же орел украшал Храм, когда Савл покинул Иерусалим, однако его сбили с фасада зелоты, восставшие после внезапной гибели Ирода Агриппы. Мятеж был подавлен, часть зелотов распята на крестах за стенами города, а золотой орел возвратился на прежнее место.

— Что произошло? — спросил Савл у какого-то юноши.

— Ирод Агриппа умер, а Шимон Бар-Гиора поднял восстание, не желая повиноваться царскому сыну, — отозвался юноша. — Зелоты сорвали орла римлян, но римляне вновь победили нас. И вот Бар-Гиора убит, и орел вновь там, где был.

— Бар-Гиора убит? — нахмурился Савл, вспомнив главаря зелотов.

— Да, господин, — кивнул юноша.

Оставив римский отряд на площади, Савл с трудом протиснулся сквозь людские ряды ко входу в храм. Со всех сторон иудеи выкрикивали в адрес Рима дерзкие оскорбления и грязные ругательства. На иудейском храме был вновь римский орел — это вызывало у них бурное негодование. Но мятеж сейчас никто не хотел устраивать. Недавнее поражение зелотов и их казни немного усмирили горячий нрав жителей Иерусалима.

Поднимаясь на крыльцо Храма, Савл невольно вспомнил про Гамалиила. Все эти годы, что миновали со дня их расставания, он очень часто думал об учителе, невзирая на то, что они не общались. Встречаясь в синагоге, они никогда не приветствовали друг друга и не вели бесед. А ведь оба испытывали сильную боль из-за ссоры, случившейся десять лет назад. Иногда Савлу приходило в голову, что он мог бы просить Гамалиила о примирении, упав в ноги, но его останавливал страх услышать из уст наставника отказ. К тому же Гамалиил вряд ли изменил свое отношение к гонениям, которые устраивал Савл, и это вновь стало бы источником новой ссоры.

Теперь в Синедрионе председательствовал другой наси, одобряющий жестокие действия Савла. Именно с его разрешения, Савл арестовал в Александрии еретиков,

Пересекая длинную галерею, куда сквозь ряды больших окон врывались потоки уличного воздуха и солнечных лучей, Савл следовал в зал судилища. Слуга уже успел сообщить наси о его прибытии.

За десять лет Савл сильно изменился. Он по-прежнему был невысоким худым человеком, обладающим изяществом и кошачьей гибкостью, но вместе с тем в его движениях появилась самоуверенность и резкость. Черные длинные волосы, спадающие на его узкие плечи, сильно поредели на лбу. Подбородок украшала короткая борода. Его тонкое лицо загорело под жарким солнцем, но загнутый острый нос придавал чертам благородство. Взор темных очей словно обжигал тех, на кого он смотрел, а иногда у его собеседников создавалось впечатление, будто он видит их насквозь.

На его ступнях от долгих пеших переходов образовались мозоли. На запястьях и пальцах рук он не носил никаких, даже самых дешевых ювелирных изделий.

Это был человек, обладающий отвагой, решительностью и твердыми религиозными убеждениями. На поясе его был меч, убранный в ножны. Этим мечом он часто угрожал еретикам, но в дело его не пускал, ибо не было такой необходимости.

Переступив порог зала, где расположились участники судилища, он отвесил глубокий поклон.

— Приветствую вас, достопочтенные законники, — произнес он. — Я, Савл, уроженец Тарса, сегодня возвратился в Иерусалим, доставив сюда шестьдесят пленных еретиков. Всех их уже отвели в темницу римские солдаты, и всех их ожидает ваш суровый и справедливый суд.

— Ты хорошо послужил во благо веры, Савл, — ответил наси, — Мы благодарны тебе за труды.

— Однако, — продолжал молодой фарисей, — находясь в Александрии Египетской, я услышал, что в городе Дамаске основана Апостолами еретическая община, где приверженцы Иисуса живут и проповедуют свою религию. В Иерусалим я прибыл всего на несколько дней, с тем, чтобы отдать богохульников правосудию и чтобы получить ваше благословение и посменное разрешение для моего следующего задания в Дамаске.

— Хм… неужели ты уже решил идти в Дамаск? — удивился один из саддукеев.

— Да! — Я думал о путешествии в Дамаск следуя в Иерусалим! У меня внутри пылает горячий огонь веры, которым я намерен испепелить ересь! — воскликнул Савл, и его громкий резкий голос гулко отразился от стен зала.

— Очень похвально твое рвение, Савл, — заметил наси. — Ты неоднократно был полезен Синедриону.

— В таком случае дайте мне свое благословение! — закричал Савл, сжимая кулаки. — Я поведу стражу в Сирию, разыщу в Дамаске еретиков и сотру их в порошок.

— Точнее обратишь в пепел, — насмешливо проговорил кто-то.

— Именно так! Я уничтожу общину! Я под стражей доставлю еретиков в Иерусалим, и здесь вы осудите их!

— В последнее время ты гораздо больше стараешься укрепить иудейскую веру, чем твой союзник Авив, — молвил наси. — Откуда в тебе столько беспощадности?

— От избытка чувств! Я не могу наблюдать, как веру оскверняют, а мысль о распространении ереси на востоке заставляет меня страдать, — отозвался Савл, и его черные глаза мрачно заблестели.

— Что ж… Мой предшественник Гамалиил воспитал из тебя сильного духом фарисея, — сказал наси. — Жаль, что излишняя мягкость ему не позволяет этого оценить. Когда ты намерен выступить в Дамаск?

— Как можно быстрее!

— На сборы у тебя будет неделя.

— Благодарю вас. Я возьму с собой отряд римских солдат, которые уже были со мной в Александрии.

— Даю тебе свое благословение, Савл, — произнес наси. — Через неделю ты получишь еще и письма в синагоги Дамаска, дающие тебе разрешение творить аресты.

Остальные участники Синедриона одобрили решение председателя. После этого Савл покинул зал столь же стремительно, как и вошел в него. Его сердце переполнял праведный гнев и жажда справедливости. За минувшие годы лишь молитвы, чтение Торы и преследование ереси составляли для него смысл жизни. Он не утратил интереса к поэзии, музыке и красоте, но основной целью для него всегда оставалась борьба с теми, кто верил в Иисуса или осквернял догмы иудаизма. Религия всегда для него обладала первостепенной важностью. Но за внешним проявлением его кровожадности скрывалась та самая чуткая душа, которую когда-то высокого ценил даже его старик- учитель.

В брак Савл так и не вступил, что весьма порицалось обществом. Но порицания людей не слишком его волновали.

Он предпочитал оставаться девственником, ибо невинность приближала его к Богу, которого он чтил. Этот странный молодой человек умел укротить свои искушения и побороть желания. Чистый, искренний, не знающий пощады…

Оставив Синедрион, он вновь с трудом протиснулся сквозь орущую у стен толпу жителей города. Золотой орел ослепительно ярко сиял на фасаде, отражая поток лучей, внезапно выглянувшего из-за туч солнца.

— Равви Савл, стойте! Подождите! — послышались сзади чьи-то крики.

Обернувшись, Савл увидел незнакомого ему смуглого юношу в богатой одежде, который махал ему рукой и умолял остановиться.

— Что тебе нужно? — спросил Савл.

Протолкнувшись к нему, юноша смущенно улыбнулся.

— Я Иуда, родом из Дамаска… Мой отец богатый человек, купец. В Иерусалиме я проездом — прибыл навестить родного дядю, который председательствует в Синедрионе… Только что я слышал с какой страстью вы угрожали расправами еретикам… У нас в Сирии их действительно немало. Апостолы распространяют свою веру по всему Востоку, но вы и сами все это знаете не хуже меня…

— Что ты от меня хочешь? — нахмурился Савл, перебив Иуду.

— Видите ли… Я знаю дома в Дамаске, где скрываются еретики. Знаю их общину. Знаю людей из их общин. Я могу вам пригодиться.

— Ты очень религиозен?

— Да, равви Савл. А еще я собираюсь возвращаться домой в Сирию и хочу поехать туда вместе с вами.

— Знаешь, Иуда, ты окажешь мне большую службу, если укажешь общину еретиков в своем городе.

— Значит, вы возьмете меня и моих слуг с собой?

— Разумеется.

— Спасибо вам, — Иуда радостно улыбался.

Савл видел, что юноша действительно желает быть полезным и показать себя глубоко верующим иудеем.

— Встретимся пред Храмом через неделю, в день отъезда, Иуда. Твой дядя даст мне письма к сирийским синагогам, дающие право совершать аресты. В прошлом я уже пользовался его письмами, когда отправлялся в Александрию.

И оставив Иуду на площади, он зашагал в сторону переулка.

— Савл! — окликнул его Иуда. — Скажите, что должно произойти, чтобы вы отступились от преследования еретиков?

— Чудо, — засмеялся Савл. — Только чудо, посланное Богом способно заставить меня отступиться. Но этого чуда не произойдет, потому что Богу угодны мои дела.

Иуда долго стоял на площади, погруженный в раздумья. Вокруг звучали вопли толпы и шум улиц, но он их не слышал. Знакомство с Савлом потрясло его до глубины души. Прежде он и не знал, что на свете есть такие удивительные люди.

Глава 12

Неделя пролетела быстро. Александрийские еретики были осуждены и казнены, а перфект, одобряя действия Синедриона, вновь предоставил своих солдат для арестов.

Все то время, что Савл провел в Иерусалиме, он находился при Храме или в Синагогах. Иногда он совершал прогулки или читал книги на латыни и греческом. За два дня до отъезда он написал письма в Тарс своей матери Дане и сестрам. Он не был в родном городе с тех пор как покинул его в месте с Гамалиилом, а между тем, Дана волновалась за него и ее очень настораживало, что участвуя в гонениях, он вызывает людской страх, ведь любое насилие считается дурным деянием согласно Моисееву закону.

В понедельник, ранним утром Савл прибыл в Храм. Забрав письма у председателя синедриона, он вышел на крыльцо к ждущим его солдатам. Это был римский отряд, которым командовал человек по имени Гней Помпоний. В Александрии от людей Помпония была польза, и теперь Савл вновь брал их с собой.

Помпоний не верил в иудейского бога. Он поклонялся Юпитеру. Поэтому он довольно саркастически воспринимал тот религиозный дух, которым пытался наполнить свои гонения Савл. К иудейским святым Помпоний относился с безразличием, что радовало Савла, ибо многие римляне грубо оскверняли все, что имело ценность для евреев. К тому же Помпоний выполнял все приказы Савла, а солдаты его слушались. И бесстрашием он обладал завидным.

Коренастый, плотного телосложения с широким лицом и копной густых рыжих волос. Помпоний производил впечатление человека наглого, развязанного, но решительного. Он часто смеялся, любил пошутить и старался держать себя с солдатами просто и открыто.

В Иерусалиме он служил уже четыре года. До этого был командиром небольшого отряда в Кампании. Тоскуя по родине, он часто рассказывал о ее просторах и роскоши. Иногда он насмехался над кесарем Клавдием, говоря, что лишь благодаря своей глупости тот избежал расправы со стороны племянника Калигулы, ибо дураков никто не принимает всерьез. А теперь Калигула убит, а Клавдий царствует.

Отправляясь в поход, Савл, как обычно, взял лишь необходимые вещи — накидку на голову, чтобы защищаться от палящего солнца, длинный плащ, чтобы кутаться в него во время прохладной погоды, запасы пищи и меч в ножнах. Воду отряд перевозил в обозе, запряженном ослами. Этот обоз нагруженный амфорами ждал у ступенек Храма.

Когда путники уже намеревались двинуться к выходу из города, Савл заметил торопливо идущего к Храму Иуду, в сопровождении двух рабов. На спине мула, которого вел один из спутников Иуды, были мешки с едой и вещами.

— Он отправится с нами, Помпоний, — сказал Савл командиру отряда.

— А кто это? — спросил Помпоний.

— Иуда, сын сирийского купца. Он обещал показать в Дамаске общину еретиков.

Увидав Савла, Иуда помахал ему рукой.

— Я едва не опоздал, равви. Спасибо, что вы меня дождались.

— Но теперь мы больше ничего не ждем и можем, наконец, выступить в путь, — вмешался Помпоний и отдал приказ солдатам.

Улыбнувшись, Савл положил руку Иуде на плечо.

— Идем, — негромко произнес он.

Кавалькада направилась к площади. Оттуда по узкой улочке, проложенной между рядами глинобитных домов, Савл, Помпоний, Иуда и их спутники проследовали к воротам города. Впереди предстоял тяжелый переход через просторы Иудеи и Сирии, который мог занять много дней.

Прежде Савл не был в Дамаске. Но Иуда и Помпоний хорошо знали дороги, которые туда вели.

Дамаск считался одним из самых великих городов на востоке. По легенде, его стены взорвали после вселенского потопа. А позже, в разные периоды времени, он входил в состав Ассирии, нововавилонского царства, Персии, государства Александра Македонского и эллинистического царства Селевкидов.

Но прошло несколько веков и Помпей, полководец Юлия Цезаря, присоединил Дамаск к Римской империи. С тех пор в этом городе размещались легионы, ведущие войны на востоке.

Предвкушая возвращение домой, Иуда много рассказывал Савлу о Дамаске, а когда отряд устраивал стоянку, играл на авлосе.

— Говорят, что Ной благословил строителей Дамаска. И поэтому город наш так возвеличили среди прочих городов востока, — говорил Иуда. — Много осталось у нас развалин со времен владычества Александра Македонского и Селевкидов. Но много и новых зданий появилось — римляне ничего так не любят делать, как строить.

— Мы любим строить потому что у нас это хорошо получается, — заметил Помпоний, шагая возле обоза.

Савл шел рядом с Иудой, щурясь от яркого солнца. Дневные переходы всегда особенно утомительны из-за жары, но он знал, что к вечеру идти будет легче. Воду разрешалось пить лишь на остановках. На ослов и в обоз никто не садился. Силы животных приходилось беречь.

Иуда тихо напевал песню на сирийском языке, и она показалась Савлу очень нежной и мелодичной, хотя слов он не понимал. Но родившись в Дамаске, Иуда все же был евреем, и как верующий еврей презирал ересь. Его юное лицо с полными губами, прямым носом, гладко выбритым подбородком было очень смуглое, но красивое. Большие черные глаза влажные и блестящие. Тонкие запястья рук, тонкие пальцы. Всей душой он принадлежал своему народу и религии, но любил Дамаск, ибо там вырос. Савл жалел, что не знал его настолько хорошо, насколько хотел бы, но подобных встреч в жизни много, а Савл не любил очень близко сходиться с людьми.

Они продолжали путь в Дамаск, исполненные своих мыслей и желаний.

— Вы можете остановиться у меня, равви Савл, — сказал Иуда. — Отец не будет против.

— Я согласен, — улыбнулся Савл.

— Но сначала мы нанесем визит в общину еретиков! — захохотал Помпоний. — У меня руки чешутся кого-нибудь избить или покалечить.

С опаской взглянув на него, Иуда вздохнул:

— Да… Община… Я покажу вам дома еретиков. Некоторые из них прежде были честными иудеями, чтили закон Моисея, а потом в городе появились эти люди…

— Какие люди? — спросил Савл.

— Апостолы. Они пришли и все изменилось

— К вам приходил Апостол Петр?

— Нет, другие. Но они распространяли свое учение, и некоторые иудеи отказались от прежней веры.

— Но Савл-то положит этому безобразию конец! Он умеет расправляться с еретиками! — вновь захохотал Помпоний. — Мы видели, на что он способен! В нем столько ярости, столько огня, что мне даже порой бывает страшно. Хорошо, что я не иудей. Ты еще не знаешь, Иуда, как он, вламываясь в дома еретиков, связывает их и тащит на улицу! И плевать ему, если перед ним, к примеру, девушка… Он беспощаден ко всем!

— Да, я понял, что Савл очень решительный человек, — ответил Иуда.

— Иногда меня порицают за излишнюю жестокость, но я не умею быть беспристрастным, — произнес Савл. — Я нашел смысл жизни в этих преследованиях. И я считаю, что я прав.

Ему никто не возражал. Иуда был согласен, потому что восхищался Савлом, а Помпоний, потому что считал себя всего лишь исполнителем долга, ведь он сопровождал Савла по распоряжению иерусалимского префекта.

Кавалькада продолжала двигаться на северо-восток, и теперь путников со всех сторон окружала пустыня. Начинался самый сложный этап путешествия.

Глава 13

По мнению Помпония через сутки впереди должна была появиться река. Далее, следуя вдоль берега, его отряд выйдет к устью, где расположен Дамаск.

Начинались сумерки. Близилась ночь, и путникам предстояло устроить стоянку. Солнце скрывалось за линией горизонта. Небо приобретало багровый оттенок, облака стоил темными.

Это был двенадцатый вечер путешествия, после ухода из Иерусалима. Обессиленные рабы и утомленные дневным зноем солдаты больше всего на свете хотели утолить жажду и растянувшись на плащах, погрузиться в сон. Многих воодушевляло, что всего через двое или трое суток они достигнут Дамаска и смогут хорошо отдохнуть.

— Разведем костры, — распорядился Помпоний. — По ночам в пустыне холодно и есть опасность повстречать змей. А змеи, как известно, боятся огня.

Путники шли возле обоза, выбирая подходящее место для стоянки. Резко стало темнеть. В вышине загорелись первые звезды.

Рабы и четверо солдат зажгли факелы, озаряя дорогу.

— Помпоний, пора уже решить, где именно мы устроим ночлег или мы рискуем заплутать в темноте, — проговорил Савл.

— Встанем на склоне холма, — молвил Помпоний. — Квинт, приготовь запасы пищи… Луций, а ты разведешь огонь…

Солдаты согласно закивали командиру. Развернув ослов, погонщик потянул их за узду к холму.

Внезапно подул резкий ветер. Этот порыв был настолько мощным, крепким и неожиданным, что испугал скитальцев. Оглядевшись по сторонам, они испытали недоумение. Только что царило безветрие, и воздух все еще хранил тепло дневного зноя, но теперь порыв заставил их затрепетать и вспомнить о бурях и опасности, хотя в это время года бури редки.

Порыв повторился. Подняв голову, Савл взглянул на небо, и в ту же секунду яркая вспышка света озарила лежащую вокруг пустыню. Вспышка была намного сильнее обычной молнии и, в отличии от молнии, не погасла. От сияния у Савла закружилась голова. Упав на землю, он попытался закрыться от света руками, но свет все продолжал бить ему в лицо.

Его спутники, вопя от страха и скрючившись, лежали, как и он, на земле. Но ветер заглушал их истошные крики.

Душу Савла объял чудовищный ужас. Из глаз хлынули слезы.

— Савл! Савл! Почему ты гонишь меня?! — услышал он голос, словно звучащий внутри его головы.

— Кто ты?! Кто ты?! — воскликнул он в отчаянии.

— Я Иисус, Которого ты гонишь! Тяжело тебе идти против рожна?

— Тяжело, Господи!

Свет погас так же стремительно, как и вспыхнул. Ветра больше не было. Савл не двигался. Он боялся пошевелиться. Рядом громко застонал Помпоний.

— Что это было?! — воскликнул Иуда, который спрятался под обозом.

— Я ничего не вижу, — прошептал Савл. Он смотрел перед собой, его глаза были открыты, но вокруг простиралась лишь темная пустота. Помпоний подполз к нему и тронул за плечо.

— Савл, что с тобой?

— Я ослеп… Я ничего не вижу…

Осознание того, что он ослеп испугало его ничуть не меньше, чем яркий свет. Приподнявшись, он сел и обвел пространство невидящим взором. Ему стало жутко.

— Ты ослеп… О, боги! — вскричал Помпоний и воздел руки. — Да что же это было?!

— Солдаты и рабы окружили Савла, недоуменно его рассматривая. Иуда первым взял его за руку.

— Равви Савл… Держитесь за меня…

Крепко оперевшись о локоть Иуды, Савл встал с земли. Его голова болела. Сердце бешено стучало в груди. Но самым ужасным было то, что он потерял зрение.

— Да что же за напасти?! — завыл Помпоний. — Что вообще все это было?! Не Юпитер же, в конце концов, обратил на нас свое внимание!

— Мои глаза! — вдруг заплакал Савл и закрыл лицо ладонями.

Ужас отступил, и ему на смену пришло отчаяние. Внезапно утратив былую твердость и силу духа, он зарыдал, поддавшись внезапному малодушию.

Иуда обнял его и придерживая за руку отвел к обозу. Устроившись среди амфор, Савл постепенно успокоился.

— Если такова Твоя Воля, Господи, я ее приму, — прошептал он.

Столпившись возле командира, солдаты бурно обсуждали случившееся. До слуха Савла долетали их встревоженные голоса.

Налив в оловянный стакан воды, Иуда сунул его в руку Савлу, но Савл грубо толкнул подношение Иуды. Вода расплескалась по земле.

— Не надо, — тихо сказал Савл.

Из опасений перед змеями, солдатам все же пришлось развести костер. Языки пламени весело заплясали на песке. К обозу приблизился Помпоний.

— О, боги, — вздохнул он. — Этот свет лишил тебя зрения… Но мы ведь все его видели…

— А вы что-нибудь слышали? — осведомился Савл.

— Нет, — покачал головой Помпоний. — Только видели этот свет и чувствовали ветер. Больше ничего.

— Хорошо, — прошептал Савл и подумал: «Значит, Голос разговаривал лишь со мной. Значит, лишь для меня было откровение. И поэтому один я ослеп. Возможно, что Бог наказал меня или хочет испытать. Иисус… Он говорил со мной. И вот она — Его кара».

Когда Помпоний удалился, чтобы выпить вина и полностью прийти в себя среди компании солдат, возле огня, рядом со знакомыми ему предметами, Иуда спросил у Савла:

— Что же мы видели, равви? Как вы полагаете, что это было?

Взяв его за рукав, Савл заставил его наклониться и шепнул на ухо:

— Божественный свет.

— Божественный свет? — изумился Иуда. — Но… но тогда почему с вами случилось несчастье?

— Я его заслужил.

— Чем? Вы же были так истово преданны вере! Вы боролись с ересью!

— Увы, я, кажется, заблуждался. Поэтому меня и наказал Бог.

— Бог иудеев?

— Бог иудеев. Бог Иисус Христос.

Но Иуда с сожалением покачал головой. Состояние Савла вызывало у него сочувствие.

— Вам нужно отдохнуть, равви.

— Я ослеп, но я не обезумел, Иуда! — ответил Савл. — Поверь мне, я в своем уме. Когда все увидели свет, я еще и услышал голос, который звучал словно внутри меня. Он сказал мне, что Он Иисус. Теперь я понял, что я заблуждался и был не прав. Я преследовал Его учеников. И вот я наказан.

— Не отчаивайтесь, господин Савл, — вдохнул Иуда, вновь взяв его за руку. — Возможно, что в Дамаске найдутся люди, которые вас вылечат.

— Нет, — сказал Савл. — Меня уже никто не вылечит. Я был слепцом, владея зрением. А сейчас я ослеп не только духовно, но и физически. Что может позволить мне вновь видеть? Бог… Только Он может меня исцелить.

— Вы всегда в Него так верили! Быть может Он вас простит?! — предположил Иуда.

— Я не знаю, — отозвался Савл.

Ночь для всех участников похода прошла без сна. Едва рассвело, Помпоний велел вновь отправиться в путь. Хотя, потерявший зрение Савл, уже не мог причинить вреда живущим в Дамаске последователям учения Иисуса, до стен города отряду было недалеко, и отряду не имело смысла поворачивать назад в Иерусалим. Тем более, что в Дамаске отряду следовало пополнить запасы воды, чтобы беспрепятственно возвратиться в Иудею.

Савл лежал на дне повозки, между большими амфорами, накрытый от палящего солнца накидкой и думал о свершившемся чуде. Зрение к нему не возвращалось. Это приводило его в отчаяние.

А еще ему доставляла боль мысль о том, как глубоко он ошибался. Десять лет он преследовал учеников Иисуса и считал, что совершает богоугодное дело. В течение десяти лет он отдавал их под суд и одобрял их казни. А теперь всего за несколько часов он вдруг понял, что всю свою жизнь заблуждался! Это было для него сильным душевным потрясением, самым сильным за все его двадцать девять лет.

Вновь и вновь он вспоминал ослепительный, белый, яркий свет, озаривший пустыню и испугавший его спутников, порывы ветра и голос, звучащий в глубине его сердца. Иисус из Галилеи… Иисус Христос… Мессия… А он, Савл, преследователь, гонитель, грешник. От этих мыслей он вновь зарыдал.

К полудню кавалькада достигла берега реки и, придерживаясь торгового пути, направилась к городу. Отсюда до стен Дамаска было около четырнадцати часов пешего странствия, и Помпоний не советовал устраивать стоянки.

— Отдохнем в Дамаске, друзья мои, — говорил он. — Дамаск уже близко.

Иуда тоже узнавал знакомые места. Низкий берег реки, дорога, изредка встречающиеся римские постройки — все это он давно хорошо знал. Приближаясь к Дамаску, он радовался, как любой, кто возвращается на родину, и пытался хотя бы немного взбодрить Савла, но Савл его не слушал

Вокруг становилось все многолюднее. В сторону Дамаска тянулись торговые караваны, обозы, конница. Туда направлялись толпы пеших людей и следовали паланкины знатных господ. Как каждый крупный восточный город, он притягивал к себе тысячи путников со всей Римской империи.

Ночью кавалькада Помпония вошла в Дамаск чрез знаменитые ворота Сатурна, возведенные во время триумфа полководца Помпея уже почти сто лет назад. Держа в руках зажженные факелы, солдаты Помпония озаряли улочки, по которым Иуда вел их к своему дому.

— Мы проводим к тебе Савла, а потом пойдем в лупанарий, развлечься, — засмеялся Помпоний. — Ведь в таком большом городе, как Дамаск, есть отличные лупанарии!

— О, да, командир! — дружно поддержали его солдаты.

Иуда собирался провести эту ночь с Савлом. Он думал о лекарях, которые были знакомы его отцу, и могли бы возвратить Савлу зрение. Следуя по темным улочкам Дамаска, отряд встречал ватаги бродяг, нищих, прячущихся при приближении римлян, дешевых шлюх, прогуливающихся возле озаренных масляными лампами статуй сирийских богинь. Жизнь Дамаска по ночам мало чем отличалась от опасной жизни какого-нибудь другого крупного города. Иногда до слуха Савла долетала чья-то ругань, хохот, визг или пение.

Купец владел домом в хорошем квартале. По соседству с ним располагались лавки ремесленников и жилища состоятельных горожан. Улица, на которой стоял его высокий каменный дом, называлась Прямая и была проложена римлянами.

Прибытие Иуды сразу же привлекло внимание домочадцев. Едва рабы открыли ему дверь и увидели сопровождавших его людей, как сразу же поторопились разбудить купца, чтобы сообщить новость

— Иуда приехал! Иуда приехал! — зазвучали их крики.

Иуда подал руку Савлу и, поддерживая его, отвел на крыльцо. Появившийся на пороге купец обнял сына.

— Батюшка, — сказал ему Иуда. — С нами в пути произошел ужасный испугавший всех случай. Этот человек — фарисей, римский гражданин. Он потерял в пустыне зрение.

— У меня есть знакомые лекари. Они вас осмотрят, равви, — молвил купец, осторожно взяв Савла за локоть. — Вы пока можете жить у меня, а когда вам станет лучше…

— Мне не станет лучше, если Бог этого не захочет, — пробормотал Савл. — Но я благо дарен вам за вашу доброту.

Иуда повел его в свою комнату, а Помпоний, который вовсе не собирался гостить у купца, вновь крикнул им вслед свое намерение развлечься с женщинами:

— Мы идем тратить деньги в лупанарий! Нынче все местные шлюхи будут наши!

— Верно, командир, — отозвались его солдаты и, обмениваясь насмешками и подзатыльниками, пошли за Помпонием на соседнюю площадь, где располагался самый знаменитый не только в Дамаске, но и во всей Сирии лупанарий.

Поднявшись по деревянной лестнице и миновав коридор, Савл оказался в комнате Иуды. Юноша усадил его на свою постель и, опустившись у его ног, снял с него сандалии.

— Вы можете, наконец, выспаться, равви Савл…