Бесплатный фрагмент - Патоген

Бывают такие минуты, когда всех людей

чувствуешь, как своё тело,

а себя — сердцем всех людей.

Лёша Пешков.

Глава 1. Карина

За стеклом — размытое пятно парка. Устав глазеть в недра Галактики сквозь густую и крепкую не по сезону листву, щурятся и гаснут сонные фонари. Над макушками деревьев проявляется ряд плоских, как табло, светлых прямоугольников. Диодными рунами вспыхивают на их поверхности крохотные человеческие мирки, спрессованные в комфортабельные, многоэтажные штабеля. Там, за пенной гладью кленово-липовой лагуны — просыпается Город. Просыпается буднично и неторопливо, так, словно ничего не произошло. Словно новый день, залатав собою трещину между прошлым и будущим, через сутки вновь воскреснет и зажжёт янтарные ячейки новыми помыслами и новыми надеждами.

Вот — под слоем сизого пепла занимается горсть углей у горизонта. По медной проседи сочится и растекается всё шире жар готового полыхнуть рассвета. В опасной близости к нему, рискуя сжечь стальные крылья, тащит золотую нить бесстрашное реактивное насекомое. Моргая бортовыми огнями, оно, в блаженном неведении, пьёт с немеющих звёзд сладкий сок реликтового эха.

Вот — под россыпью космической пыльцы, на ложе вечной смены меридианов, Свет уже ласкает Тень в пылких своих объятьях и дарит лунную её наготу пробуждающей негой. Но полог небесной тверди, раскинутый над любовниками, больше не служит им защитой.

Он — искромсан в клочья!

Изрезан.

Рассечён.

Исколот роем тонких, бледных копий. Роем лезвий, вспоровших зарево городских огней. Покрыт шрамами путей, ведущих — прочь!

Траекторий становится всё больше.

Их мерцание — ярче.

Вот оно уже перебивает зарю, гасит проблески светил, разливается арктическим сиянием по небосводу и — ужасом по венам!

Пульс колотится сигналом «SOS». Воздух колеблет чья-то горечь:

— Как нам остановить их? Как вернуть?!

Едва оклемавшись от недавнего потрясения, Усольцев наблюдал за зловещей, хотя и не лишённой величия картиной. Провожая глазами всё новые струны гигантской арфы, которые одна за другой втыкались в быстро светлеющее небо, он думал о том, что считать человека венцом творения теперь, после всего произошедшего, было бы глупо. А вот звание «венца адаптации» это существо вполне заслужило — привыкнуть можно ко всему. Даже к ужасу.

Достигшие сознания слова всё ещё терзали упругость среды, замкнутой в четырёх стенах лаборатории. Разум гнал прочь ставшие никчёмными, бессмысленные звуки — ведь скоро эти звуки напитаются таким ядом, который уничтожит любые смыслы! Любые, созданные человеком за два миллиона лет эволюции, смыслы…

Погибнет всё.

И это — неизбежно. Это — заслуженно. Даже красиво…

Красиво, как мелодия…

Мелодия?!

Музыка, правда, скорее примитивная, чем красивая, пищала где-то совсем рядом. Всё громче, всё требовательнее.

Вдох замер на половине пути.

Каждый мускул обратился в слух. В мрамор… В надежду!

«Это же — будильник!.. Будильник!!! Значит всё, что происходит — лишь чудовищный, жуткий, невозможный сон!» — Усольцев поднёс руку с пультом к глазам. Перевёл взгляд за окно. Пришлось опереться о что-то гладкое и холодное. Опорой оказалась термоизоляционная камера квантового процессора. А всё происходящее было реальностью. На сетчатке глаз отпечаталось время: пять тридцать утра. В памяти всплыло чьё-то меткое выражение: «Время существует для того, чтобы события не происходили одновременно, пространство — чтобы они происходили не со мной».

«Но всё это происходит!!! Происходит одновременно и со мной!» — разум бился о серое вещество черепа, как о поролон «мягкой» комнаты. В попытках найти выход он натыкался лишь на очередной тупиковый вход. «Тех, кого имел ввиду Док — не вернуть. Если Карина права, то действительность — это всего лишь согласованная между людьми иллюзия, и таких иллюзий может быть много. Бесконечно много! Не глупо ли цепляться за камень, летящий в бездну?» — память лихорадочно металась в поисках точки, от которой можно было бы проложить новый отсчёт.

***

Ровно два дня назад случилось вот такое же — ясное и погожее, румяное и лучезарное, сентябрьское утро. Умытое грибной свежестью, звонкое и многообещающее, оно разлилось над окрестными лесами, лугами, фермами и посёлками. Сбрызнутое первым инеем позолоты, рассовало остатки ночного тумана по низинам, развесило белоснежные рушники по небу и окропило росой лужайки прянично-нарядных пригородных усадеб. Концентрат пасторальной прелести, обыкновенный для осенних дней, был в то утро особенно неотразим. Неотразим, однако, увы, не всесилен. Несмотря на ранний час, сельскую идиллию уже спешили покинуть пусть не многочисленные, но вполне себе целеустремлённые авто, рассыпавшиеся по паутине просёлочных дорог радужными, сверкающими каплями.

Собираясь вместе, капли сливались в тонкие ручейки, затем достигали широких магистралей, замедляли ход, выстраивались в ряды и, наконец, чинно текли по невидимой радиоразметке в едином, общем для всех, порядке и направлении. Каждый автомобиль — со своим уникальным грузом, и каждый — с одинаковыми для всех настройками безопасности, скорости и дистанции. По мере того, как зелёное и низкое начинало обращаться в бетонное и многоэтажное, беспилотники вовсе замедлялись до черепашьего шага, а их пассажиры — те, разумеется, кто не был занят досматриванием утренних снов — могли с завистью наблюдать, как по пустой встречной полосе мчатся против шерсти редкие, вырвавшиеся из стекла и бетона районного мегаполиса, счастливчики.

Одним из таких счастливчиков был новенький серебристый электрородстер спортивного типа, с заметно вытянутым силуэтом, регулируемыми жабрами на крыльях и спойлерами, похожими на остро выступающие плавники. Маленькой акулой, он виртуозно лавировал среди прочей дорожной фауны, легко обгоняя своих неспособных к свободе движения соседей. Поведение аппарата свидетельствовало о наличии в его ПО антиблокировочной перепрошивки и уже одной этой деталью могло кое-что сообщить о характере своего владельца. Остальное, впрочем, тоже ни для кого не оставалось загадкой.

Откидной верх был убран, и замшевый салон, как бархатный ложемент, выгодно оттенял расположившееся в нем сокровище — молодого человека лет двадцати пяти, может немногим больше. Ладного, круглолицего, исполненного, судя по непринуждённой позе, согласия как с самим собой, так и с окружающим его миром. Сбережённые от липкого солнца скулы юноши цвели веснушками и румянцем. Оставленные не у дел солнцезащитные очки красовались на ёжике жёстких, светло-русых волос. Ворот льняной рубашки трепетал на ветру, радуясь отсутствию галстука. Немнущиеся дудочки и полуспортивные штиблеты красноречиво заявляли об умении владельца обозначить свой статус, нисколько не жертвуя, при этом, комфортом, так необходимым раскрепощённому и лёгкому на подъём телу.

Этим воплощением девичьих грёз был не кто иной, как сам Усольцев Вадим Николаевич, начинающий нейротехнолог, специалист в области сложнопроизносимых гибридных наук. Помимо приятной внешности и солидного диплома, молодой учёный был так же счастливым обладателем престижного, хорошо оплачиваемого места, элегантной, дизайнерски обставленной квартиры и вот этого самого, породистого электрокара, удивительно схожего по духу со своим не чуждым сибаритства хозяином. Данный джентельменский набор, включая вполне естественный максимализм и некоторое, не очень естественное, самомнение, был дарован юноше его любвеобильной матерью, сосредоточившей пыл некогда осиротевшего сердца на единственном своём чаде. Ну, почти весь. Справедливости ради надо отметить, что прокачанный родстер стал первым самостоятельным приобретением молодого человека, едва вступившего на стезю предсказуемо благополучной взрослой жизни. Вступившего без лишений и тревог — так, как этому и должно случаться в процветающем, экономически и социально здоровом обществе.

Застыв в удобном полулежачем положении, водитель-пассажир юркого автомобиля держал руку за бортом так, чтобы чувствовать меж пальцев каждую из струй не размягчённого пока обещанным зноем воздуха. Наигравшись с ветром, он приподнял спинку кресла и слегка поелозил плечами по обивке. Медленно, с чувством провёл пальцами по бархатистой коже торпедо. Смахнул воображаемую пыль. Песочного цвета рысьи глаза подёрнулись маслянистой плёнкой. По антично вылепленным губам скользнула мечтательность. Для того, чтобы сейчас, в это самое мгновение насущного бытия, каждая клеточка полнокровного организма сделалась средоточием вселенских гармоний и потенциалов, не хватало самой малости. Усольцев взглянул на дисплей универсального пульта, застёгнутого на запястье на манер наручных часов. Пуговка экрана послушно ожила и засветилась. Над её поверхностью веером распахнулась красочная голограммка с короткой, но содержательной фразой: «Доброе утро, мой герой!»

На золотистые радужки легла тень прищуренных век. «Привет, принцесса!» — мысленно ответил герой, приблизил пульт к губам, чтобы произнести фразу вслух, но вместо этого сглотнул и поморщился. Потёр пальцами горло. Раскрыл тиснёный бардачок и тут же небрежно захлопнул его, едва ли удостоив взглядом содержимое. Шумно вздохнул и с обречённым видом произнёс в пульт нечто совершенно незапланированное:

— Ма! Слышь, ма? Привет! Ты мне случайно нигде заначку из ментоловых леденцов не сообразила?

Схема маршрута, заполнявшая экран торпедо, приобрела вид прозрачной проекции и перепорхнула на лобовое стекло. А на приборке отобразилось ухоженное, такое же круглое и румяное, как у Вадима, лицо женщины, которой можно было дать лет тридцать, а можно было и все шестьдесят.

— Ах, мой дорогой, неужели ты решился, наконец, вспомнить о собственной матери? Неужели я ещё могу быть тебе полезной? А как же твоя драгоценная Карина? Вы поругались? — вопросы посыпались как горох, однако обида и ревность быстро сменились беспокойством: — Ах, боже мой, сына! Что случилось? Ты выглядишь таким бледным! Зачем тебе леденцы? У тебя что, горлышко заболело?! Ты здоров??

На улаживание вопросов с родительскими претензиями и страхами ушло несколько драгоценных минут. Тем временем автомобиль скатился на развязку и, покрутив петли, мягко поплыл по пустому загородному шоссе в направлении отдалённого лесного заказника. «Сына» перекатил языком найденный в кармане двери леденец, произнёс команду, и откидной верх бесшумно изолировал салон от приятного, но слишком уж навязчивого ветерка.

— Кариша, ты со мной?

Бортовой экран тут же откликнулся торопливыми строчками: «Здравствуй, желанный! Почему ты так долго не отвечал? Я ужасно, ужасно соскучилась! Как ты? Когда мы сно…»

— Нет-нет-нет, девочка моя, так не пойдёт! — Усольцев приоткрыл окно и выплюнул леденец на дорогу.

— Я хочу слышать твой волшебный голос, принцесса, а не читать всякие там писульки, разве не понятно? Я не слышал тебя уже… почти целых восемь часов!

Молодой человек зевнул, сладко потянулся и, предвосхищая ответ, с шутливым раскаянием произнёс:

— Да, верно — проспал, торопился, не ответил, каюсь… Но! Благодаря кому я проспал? Ты, милая, случайно не в курсе?.. Вот-вот! Вчера моя королева была так изобретательна и ненасытна, как никогда прежде — поди засни! А сейчас она пытается отделаться дежурными фразочками?.. Ну нет, Кариша! Тебе, без вариантов, придётся сказать мне что-нибудь особенное. Так, как только ты это умеешь. Ну, давай же! Я весь внимание.

Качественная акустика не скрыла ни единого из полутонов мелодичного грудного контральто, хлынувшего из динамиков. Усольцев втянул воздух сквозь сжатые губы. Бьющая ключом, эпикурейски недвусмысленная сторона жизни щекотала ноздри пузырьками освежающего игристого вина.

Загородное шоссе рассыпалось на развилки просёлочных дорог. Автомобиль миновал мост через реку и зашуршал по устланной свежеопавшей листвой бетонированной просеке. Откидной верх вновь скользнул в пазы, дабы владелец серебристого электрохищника предстал в пункте назначения в самом что ни на есть выгодном свете.

— Может быть, принцесса, ты ещё успеешь просветить меня по поводу последних новостей? Жару, к примеру, не отменили? — Вадим слегка скривил свои красивые губы. Досаду вызвало словечко «к примеру». Это было не его слово, и ассоциации с ним связанные не вызвали восторга.

— Мой драгоценный, боюсь тебя расстроить! Сегодня будет всё так же жарко. Но с завтрашнего дня температура начнёт опускаться. Надеюсь, тебе приятно это слышать! Что до остальных новостей… Сейчас, смотрю. Да! Сообщают об очередном столкновении спутников из-за перенасыщения ионосферы летательными аппаратами. Ещё… Новый биопротез печени снабжён функцией самоочищения, которая перекрывает суточную потребность человеческого организма в тридцать четыре раза… Ах, знаю, что тебе понравится, дорогой! Ты ведь состоишь в сообществе уфологов? Так вот, в Чили, над провинцией Мауле, снова видели НЛО. На сей раз это было похоже на перевёрнутую вверх тормашками полусферу. Отправляю фото и комментарии Уфонавта, Аккреции и Объекта М31, на которых ты подписан… Смотрю дальше… Обнаружено две новых зоны аномальной геоактивности — в северной части пустыни Гоби и в разломе Тихоокеанской плиты…

— Постой-постой, Кариш. Неубиваемая печень — ладно. Геоактивность — тоже сойдёт. Хотя, у нас тут и своя аномальная зона есть под боком… Но инопланетяне?! Серьёзно? Где же твоя феноменальная способность угадывать, что мне нравится, а что нет? Разве ты не в курсе, что сообщество — это так, для колонки социабельности в резюме?

— Но, мой драгоценный, мне казалось, что ты считаешь этих людей своими друзьями… Разве в прошлом году вы не ездили вместе в обсерваторию? А на встречи уфологов? И… ты же общаешься с ними почти каждый день. С Объектом М31 вы даже…

— Что «даже»? Ну что «даже»?! В чём ты пытаешься меня убедить, Карина? Уж не в том ли, что я уделяю тебе слишком много внимания? Или в том, что я, как прыщавый романтик, верю во всю эту инопланетную чушь?

Молодой нейротехнолог был явно раздосадован упоминанием то ли инопланетной темы вообще, то ли конкретно Объекта М31. Пытаясь вернуть душевное равновесие, он отчитал свою оплошавшую подругу:

— Не ожидал от тебя такого, дорогая, никак не ожидал! Уфологи, инопланетяне… Скажи, неужели ты сама веришь в эти сказки? Уж ты-то, я полагаю, в курсе, как горячо в своё время Шкловский пытался убедить себя и энтузиастов-шестидесятников в существовании внеземного разума. И чем всё это закончилось?.. Именно! Полнейшим провалом! С тех пор прошла добрая сотня лет, а разве что-то изменилось? Может, я упустил какое-нибудь сенсационное открытие?

Над запястьем выскочила голограммка с милейшей зверушкой, источающей самое искреннее раскаяние. Чтобы скрыть невольную улыбку, Усольцев поднял руку и пригладил ёжик на макушке. Затем произнёс чуть мягче:

— Ты же знаешь, принцесса, настоящие инопланетяне живут только в семи-иксовке Звёздных войн, где я, кстати говоря, вчера почти что разгромил армию твоих Ситхов! И это — несмотря на подправленный тобой сюжет, в котором самым бессовестным образом эксплуатируются мои слабости и ошибки!.. Ха! А ты думала, я этого не замечу?! Как бы не так, госпожа Тёмная Леди! Вот увидишь, в следующей битве тебе точно крышка!.. Не уверена? Ну, вечером поглядим… Так о чём я?.. А, ну вот — всякие там фотонные ракеты и перемещения со сверхсветовой скоростью, всё это, одним словом — не комильфо. Никого, кроме кучки фанатиков, такие вещи сейчас не интересуют. Другое дело — биопечать органов, днк-терапия или автогенез синтетических нейронов… Или, нет! Лучше расскажи-ка мне… расскажи, дорогая, какое на тебе сегодня бельё?

Короткая пауза предварила весьма волнительный ответ:

— Но на мне нет белья, сладкий.

— О, звучит отлично! Повтори-ка ещё раз…

Под чарующую трель голосовых модуляций Усольцев прикрыл глаза, как кот, наевшийся сметаны.

— Да, красотка! А теперь — представь, что оно на тебе есть и опиши. Во всех деталях, разумеется… Что? Уже на месте? Вот же!.. Ладно, это — твоё домашнее задание, куколка. Скинь тогда в чат, я чуть позже гляну. А сейчас, быстро — как я выгляжу?.. Ты это серьёзно? Люблю тебя, моя королева! Уже скучаю.

Серебристой молнией автомобиль нырнул под поднятый шлагбаум и покатил вдоль монументальной стены одного из блоков автономной электростанции, корпуса которой занимали большую часть обширной территории. По другую сторону проезда тянулась открытая парковка, упиравшаяся длинной стороной в парк, переходящий в лесной массив, а короткой — в сиротливо прилепленное к энергоблоку семиэтажное сооружение. Именно к этому, остеклённому с верху до низу, карлику и направлялся родстер, сияя по пути лаком и голливудской улыбкой своего владельца.

Въездом на парковку считался скромный разрыв в ленте газона. Его легко было пропустить вовсе, если бы не ярко-оранжевый столбик считывающего устройства. Ещё издали Усольцев заметил, что столбик, как это частенько случалось — не одинок. Рядом с ним, у края проезжей части торчит ещё один — поджарый, с длинными мозолистыми лапами, заострённой мордой и беспокойно шаркающим по асфальту хвостом. Одно ухо насторожено, другое обвисло.

«Понятно. Док ещё не приехал», — коснувшись джойстика корректировочной панели, нейротехнолог провёл переднее колесо настолько близко от собаки, что та даже не успела оскалиться. Костлявые конечности взвились в воздух, подломились, но, неуклюже спружинив, сумели-таки унести пса на безопасное расстояние.

Водитель родстера и сам не знал, зачем он это сделал. Возможно, из желания проверить чувство габаритов своего авто. Возможно, потому, что он недолюбливал дворняг и вообще не питал особой привязанности к животным. Например, обезьян и вовсе ненавидел за то, что они слишком похожи на людей. А людей недолюбливал за то, что они слишком похожи на обезьян. Тем не менее, все эти досадные мелочи нисколько не мешали ему, Вадиму Усольцеву, вливаться каждое буднее утро в пёстрый людской ручей и течь вместе со всеми ко входу в НИИ структурного анализа когнитивных архитектур имени действительного статского советника Семёна Николаевича Корсакова.

***

В сахарной матовости стекла тонул печатный пряник таблички с надписью: «Лаборатория экспериментальной нейроинженерии». Дверная панель послушно отъехала в сторону, и Усольцев шагнул в изрядных размеров, светлое помещение, настолько высокое и просторное, что непривычному глазу оно могло бы показаться попросту пустым. Кроме гигантских мониторов, опоясавших периметр стен, внимание вошедшего могли бы привлечь разве что расположенные без всякого порядка, округлые конструкции. Числом — штук пять или шесть.

Трудно было сказать, на что больше походили эти конструкции — на глубокие и сильно тюнингованные массажные кресла или на лишённые подвесов, комфортабельные горнолыжные гондолы. Явно предназначенные для обитания мыслящего вещества, как раковины для моллюсков, они, по всей вероятности, находились в более близком родстве с гондолами, так как обладали унаследованной от тех способностью к смене дислокации. Об этом свидетельствовала вмонтированная в пол сеть шин, разводящих мобильные капсулы, как составы на железнодорожных стрелках. Правда, в эту самую минуту опасность локальных дтп казалась сильно преувеличенной, ибо все кресла-трансформеры оставались совершенно неподвижными, и присутствие в их недрах биологической начинки никак и ничем себя не выдавало.

Обозрев рабочие места, неискушённый посетитель наверняка проследовал бы взглядом вдоль графиков и визуализаций, которыми пестрела и переливалась лента настенных мониторов. И это вполне закономерное действие заставило бы гостя наконец заприметить… слона! А именно — то, что помещение имеет всего три стены вместо четырёх. Вернее, четвёртая стена лаборатории являет собой сплошной витраж, откуда, собственно, и поступает подкрашенный зеленью парка и лазурью неба, поток рассеянного дневного света. По-хорошему, здесь могло бы быть почти вдвое светлее, но солидная часть стекла перекрывалась, несомненно вразрез задумке архитектора, чем-то вроде куба в пару человеческих ростов высотой. Гладкий и белый, этот куб, возможно, напомнил бы нашему наблюдателю гигантский сейф или холодильник. И, как ни странно, такое предположение не оказалось бы слишком далёким от истины.

Свободный же от куба сектор оконного проёма служил, в свою очередь, прекрасным фоном для комплекта мягкой мебели, журнального столика и горшечной растительности, которые, в сравнении с витражом и сейфом-переростком, казались сущими игрушками и потому попадались на глаза в самую последнюю очередь. Хотя, как таковые, предметы мебели вовсе не были ни миниатюрными, ни легковесными. Напротив, они даже отличались некоторой старомодной основательностью. Благородный блеск полированных поверхностей напоминал натуральный шпон, а обивка цвета выдержанного вина отсылала тех, кто в теме, к лучшим образцам наследия семейства Гамбсов.

Однако гордое название «красного», в узком кругу сотрудников лаборатории, этот уголок отдыха носил отнюдь не из-за своего цвета или стиля. Причиной тому служило близкое его соседство с дверью, латунный шильдик которой, одним лишь своим видом навевал мысли о сакральном. Штампованные литеры сей скрижали скромно отливали сусальной патиной и благоговейно гласили: «Двинский Олег Константинович. Доктор прикладного нейромоделирования, профессор». Если коротко — Д. О. К. Именно так руководитель лаборатории, профессор Двинский подписывал свои рабочие бумаги и именно так, то есть «Док», его за глаза, но, разумеется, с неизменным почтением, называли на всех семи этажах Института. Да и далеко за их пределами — тоже.

В отличие от случайного наблюдателя, вошедший в лабораторию Усольцев был достаточно опытен для того, чтобы без ошибки распознать наличие мыслящего содержимого в двух рабочих капсулах. Он машинально кивнул круглым диоптриям, блеснувшим из недр одного кресла, и лысине, колыхнувшейся за спинкой другого. Собственно, это и был весь очный штат лаборатории, не считая самого нейротехнолога. Диоптрии принадлежали особе без определённого возраста, которая занимала здесь пост вечной лаборантки и была тиха и бесцветна до бесплотности. Обладателем же ранней лысины являлся персонаж гораздо более заметный. И заметен он был, в первую очередь, благодаря своим тучным габаритам, а также совершенно непростительной, с точки зрения Усольцева, небрежности во внешнем виде.

По правде говоря, своеобразность очных сотрудников лаборатории, а главное — их малочисленность — заслуживают ещё нескольких слов. За маленькую лаборантку, столь тонкую и бледную, что и сказать-то о ней особенно нечего, пусть скажут её несуразные очки, чрезвычайно редкие, как явление, в век биопечати органов и генной терапии. Да ещё — залистанные томики Каллимаха, Бернарда Клервоского, архиепископа Филарета и поэта Волошина, совершенно ненаучным образом понапиханные во все свободные пустоты, пазы и сочленения её рабочей раковины.

А вот второй член маленькой команды, аспирант-программист, потребует немного больше внимания. И вовсе не благодаря выдающейся, отчасти профессиональной, комплекции. Дело в том, что, будучи немногим старше Усольцева, этот волоокий и флегматичный кодоваятель уже являлся главным научным сотрудником лаборатории и, что гораздо существеннее — правой рукой профессора Двинского. Хотя, надо признать, данный статус никаким образом не сказывался ни на самом молодом человеке, ни на его взаимоотношениях с коллегами. По-медвежьи грациозный в движениях и крайне неординарный в суждениях, он вызывал скорее неловкость или любопытство, чем понимание. А щепетильный Усольцев даже предпринимал некоторые усилия ради того, чтобы принудить себя к сокрытию невольной неприязни. Или, может быть, досады на то, что местная Фортуна выбрала в любимчики не того парня?

Так или иначе, бурлившие в пружинистом теле нейротехнолога адреналин и тестостерон быстро нейтрализовались будничной атмосферой. Состроив скептическую гримасу он двинулся к своей капсуле. Но, что это?! Третье рабочее место вдруг тоже ожило, его сухопутный батискаф приветливо развернулся. Усольцев в недоумении замедлил шаг — как ТАКОЕ могло выпасть из его памяти?! Брутальными сочленениями металла и пластика трансформер бережно обнимал изящную, гармонично-рельефную девичью фигурку. Она — фигурка — словно шоколадка в фольгу, была плотно обёрнута в лабораторный халатик, который, по-летнему лёгкий и короткий, нисколько не трудился прикрыть ни золотистых от загара локтей, ни круглых, точёных коленок. Занавес чёлки цвета тёмного какао добавлял фигурке неотразимой шоколадности.

Усольцев тут же почувствовал ароматный привкус во рту. Он не стал скрывать удовольствия, вызванного представшей перед ним картиной, и две девичьи щёчки с мягко намеченными ямочками дружно порозовели. Спасая положение, выстрелила белозубая вспышка:

— Здравствуйте, Вадим…

— Николаевич, — подсказал Вадим и выразительно добавил: — Доброе утро, Елена Евгеньевна! Как вы, привыкаете к новому месту?

Пока девушка отвечала, нейротехнолог придирчиво оценивал искорки кокетства в серо-зелёных, блестящих, как полированные камушки, глазах. Практиканточка выглядела совсем уж наивной. За её подчёркнутой вежливостью легко читалась робость новичка, впервые привлечённого к серьёзной работе. А откровенный интерес к симпатичному коллеге даже не стал затруднять себя камуфляжем. На секунду к Усольцеву вернулась скука, но внезапно мелькнувшее под шоколадной чёлкой нефритовое лукавство приятно подогрело кровь. Совсем как вчера, когда Док только представил коллективу новую временную сотрудницу.

«Что ж, это будет не трудно, — со смешанным чувством удовлетворения и апатии подумал привычный к женскому вниманию сердцеед. — Зелёные глазки — это хорошо. Люблю, когда зелёные глаза и тёмные волосы… А ведь мы, вроде как, смутились и покраснели? Ну, точно! Видать, совсем плохо дело… Может, не стоит и начинать? Не избавишься же потом по-хорошему…»

Взвешивая стоимость энергозатрат, молодой человек наблюдал, как дышит цветущей свежестью подвижное, гладкое личико — изгибаются тонкие брови, порхают пушистые ресницы, вздрагивают крылья милого, чуть курносого носика. Смотрел, как появляются и исчезают славные углубления на розовых щёчках и пытался представить себе их неуловимую, податливую под пальцами, пластику. Его определённо чаровала верхняя, слегка вздёрнутая губка, которая задорно подпрыгивала на долгих «у» и пухло круглилась на каждом из «о».

Он снова подивился тому, что на досуге ни разу не вспомнил о своём новом знакомстве. Похоже, виной тому могла быть только Карина, почему-то именно вчера решившая блеснуть утроенным пылом и особенно буйной фантазией. «Ах да! Карина!» — Вадим изобразил досаду, показывая, что вынужден прервать приятный для него разговор. Одарив девушку покровительственной улыбкой, он принял деловитый вид и направился к своему рабочему месту.

Не успел ещё Усольцев накинуть свой халат, как створка входной двери вновь мягко вздохнула. Прежде всего прочего, в образовавшемся проёме показались кисти двух рук — худощавых, покрытых патиной голубых жилок и мелких морщин. Длинные пальцы, заметно утолщённые на суставах, странно суетились, теребя меж собой какую-то салфетку. Казалось бы, за столь оживлёнными руками должна была последовать не менее импульсивная фигура, но нет — облик вошедшего не только не оправдывал подобных ожиданий, но и совершенно их опровергал.

На пороге лаборатории царственно возник высокий, подтянутый человек лет семидесяти, с не по возрасту прямой, будто насаженной на крепкую ось, осанкой. Несмотря на жаркую погоду, он был одет в трикотажный кардиган и плотные, классического покроя брюки. Солидный, правда слегка потускневший от времени плащ, придавал узким и приподнятым плечам вошедшего дополнительную основательность. Казалось бы, завершающим штрихом подобного гардероба непременно должно было стать какое-нибудь добротное твидовое кепи, но ничего такого вознесённую ввысь голову не украшало. Дело в том, что профессор Двинский, а это был именно он, вообще никогда, даже зимой, не носил головных уборов. Вместо них его макушку неизменно венчала копна великолепной, кипенно-белой седины, имевшей обычай складываться в живописное нагромождение, достойное кисти самого взыскательнейшего из фламандцев.

Пышная шевелюра заметно увеличивала и так немалый рост профессора. Но гораздо больше значимости долговязой его фигуре придавала высоко вскинутая, острая, алюминиевого оттенка бородка, седые пряди которой эффектно перемежались с нетронутой годами чернью. Привычка державно нести красивую голову заставляла Двинского глядеть немного сверху, из-под век, которые прятались в тени густых, почти сросшихся и совершенно чёрных бровей. Приподнятый подбородок вкупе с сошедшейся на переносице растительностью придавал лицу профессора вид суровый и неприступный, который порой можно было принять за чрезмерную самоуверенность или даже надменность. В то время, как первое в чём-то соответствовало истине, второе, при более близком знакомстве с Доком — оказывалось непростительным заблуждением. Когда глубоко посаженные глаза профессора дарили собеседника блеском двух драгоценных агатов, то излучали они твёрдость убеждений, упорство и проницательность, но никак не высокомерие.

Выходило, что весь облик Двинского, значительный и компетентный, ни коим образом не вязался с той самостоятельной жизнью, которую проявляли нервные пальцы его длинных, худых рук. Завершив свой моцион, они — пальцы — теперь комкали кусочек белой ткани так, будто никак не могли придумать, что же с ним делать дальше. Под мышкой Двинский зажимал потёртый и довольно пухлый портфель. В век нейросетей и универсальных голографических интерфейсов этот аксессуар выглядел бы совершенным анахронизмом, не сочетайся он так удачно с не менее антикварным профессорским костюмом. Ввергнувшись твёрдой поступью в лабораторию, Док перехватил портфель под другую руку и, вместо того, чтобы выбросить истерзанную салфетку в корзину, сунул её зачем-то себе в карман. Затем поприветствовал сотрудников и, не меняя темпа, величаво прошагал к своему кабинету.

Когда за фигурой импозантного и, в то же время, несколько рассеянного руководителя захлопнулась дверь, резиденты лаборатории перевели дух — сегодня шеф был в настроении! Его с головой выдал тот самый платок, который теперь, по противоречивости характера владельца, пребывал не в мусорной корзине, а в его кармане. Маленькая тайна Двинского, разумеется, не была секретом ни в стенах лаборатории, ни за её пределами. И заключалась она в трогательной дружбе учёного со случайно прибившейся к институтской столовой хромой дворнягой.

Вислоухий Полкан, такой же видавший виды и поджарый, как сам Док, стал полноправным членом научного сообщества относительно недавно — в преддверии минувшей зимы. Появившаяся на аллеях институтского лесопарка ничейная собака, разумеется, сразу привлекла к себе всеобщее внимание. На какое-то время она даже стала знаменитостью, вызвав оживлённые споры по поводу своей дворняжьей судьбы. Кто-то предлагал изловить пса и определить его в хороший приют, кто-то настаивал на обращении в службу отлова. Находились и такие, кто советовал оставить животное в покое, несмотря на то, что уклад высокотехнологичного заведения не подразумевал присутствия на его территории четвероногих беспризорников. Прогнать же живое существо обратно в лес, на зиму глядя, было вовсе не по-христиански. Пока всегда голодные до локальных сенсаций работники умственного труда судили да рядили, произошло то, чего положительно никто не мог и ожидать.

Между авторитетным, всеми почитаемым, но не слишком общительным профессором и приблудным псом вдруг проклюнулись ростки обоюдной привязанности. Едва лишь сие событие стало достоянием общественности, споры и разногласия тут же прекратились. Доброжелатели Двинского хорошо знали, что кальвинистская сдержанность его натуры являлась, во многом, следствием ряда постигших профессора, глубоко личных трагедий. Поэтому собаке, непостижимым образом растопившей корочку льда на сердце учёного, позволили остаться. А пёс не уронил своего собачьего достоинства, согласившись патрулировать подшефную ему теперь территорию в обмен на заботу о себе.

Единственной слабостью независимого животного стал Док. Почувствовав в профессоре родственную душу, Полкан возложил на себя священную обязанность ежедневно встречать и провожать своего протеже на маршруте между парковкой и мраморным стилобатом институтской семиэтажки. В свою очередь Двинский, нимало не подозревавший о причине усыновления пса научным сообществом, всячески старался не подавать виду, что знаком с ковыляющей за ним дворнягой. Размашистым шагом, не оглядываясь, он обычно преодолевал свой недолгий путь и бестрепетно оставлял верного провожатого у стеклянного тамбура по утрам или на парковке — по окончании рабочего дня.

Но иногда Полкану везло. Это случалось, когда профессор, стараясь не привлекать лишнего внимания, углублялся в одну из боковых аллей, присаживался на скамейку, доставал из портфеля какое-нибудь лакомство и угощал им своего тайного друга. Мимолётно, как бы невзначай, Двинский трепал серо-коричневую шерсть, произносил несколько скупых слов, а потом, глядя в вишнёвые бусины, думал о чём-то таком, что отражалось от их блестящей поверхности, как от безмолвного, но всё понимающего зеркала.

Спустя некоторое время профессор, с посветлевшим лицом, поднимался со скамьи и, как ни в чём не бывало, шёл по своим делам, тщательно отирая платком руки. Разумеется, в такие моменты решительно ничего не могло измениться ни в природе, ни в законах мироздания, но неизбежное остывание Вселенной, обещанное вторым началом термодинамики, отодвигалось прочь ещё на несколько бесценных наносекунд.

***

За спиной Вадима скрипнуло. Такой стерильный звук мог издать только безупречный в своей чистоте и свежести халат Альбруны или — Альбиноски, как называл её Усольцев за молочно-белый оттенок кожи и вопиющую блёклость всех остальных достоинств. Это была та самая особа, которая в эпоху высоких технологий никак не могла отказаться ни от сильно минусовых диоптрий, ни от любви к накрахмаленным по старинке и тщательно отутюженным халатам. Повинуясь властному притяжению, которое так безошибочно определил Полкан, она тоже собралась проследовать за профессором. Мельком кинув взгляд в крохотное зеркальце, Альбиноска поправила кудряшку у виска и зацокала каблучками к кабинету начальника.

Да, это была ещё одна заезженная мелодия в репертуаре семиэтажной шарманки. Говорили, что Альбруна работала в лаборатории Двинского с самого дня её основания. Точное количество лет назвать никто не решался, но не было в Институте человека, не знавшего, что ровно столько же времени и ни часом меньше, она тайно обожала своего выдающегося руководителя. Об этом знали все, кроме, разумеется, самого Двинского.

Скромная и ответственная, бессменная соратница и опора, Альбруна пережила вместе со своим кумиром два его развода, гибель сына при восхождении на К2, замужество дочери и её тяжёлую травму на восьмом месяце беременности. Всё это время вечная лаборантка довольствовалась добровольно возложенными на себя обязанностями — носила в профессорский кабинет чай и кофе, поливала цветы, которые сама же там и угнездила, блюла расписание встреч и семинаров, покупала авиабилеты, бегала с бумажными распечатками в бухгалтерию и канцелярию. Наградой же за столь самоотверженную преданность было то, что у Двинского за все посвящённые Институту годы ни разу не возникла мысль взять на работу секретаршу.

Правда, справедливости ради, нельзя отрицать того факта, что профессор не однажды задерживал созерцательный взгляд своих цыганских глаз на пепельном блонде Альбруны. Но нравственное кредо, более древнее, чем докембрийское оледенение, заставляло его тут же вскидывать алюминиевую бородку — никаких служебных романов! Это же правило касалось и всех остальных очных сотрудников лаборатории.

Для Усольцева нелепые профессорские принципы были чем-то вроде досадной блажи. Он даже не пытался воспринимать заведённый порядок всерьёз. А программиста Игоря подобные вопросы и вовсе не тяготили. Большой, медлительный, нескладный, этот обладатель каплевидного, как у мунковского крикуна, черепа, украшенного сократовским лбом, был, казалось, крайне равнодушен ко всему, что могло отвлечь его от расквантованных энергий в пользу грубой макроматерии. Редко когда пуговицы его халата оказывались застёгнутыми на соответствующие им петли. В разрезе воротника обычно виднелась одна из полудюжины, застиранных до бесцветности футболок. Жиденький венчик вокруг ранней проплешины приобретал упорядоченный вид только если по нему проходился гребешок Альбруны. Отдавая должное вездесущей лаборантке, надо заметить, что, помимо прочих забот, она сумела взгромоздить на свои хрупкие плечи и шефство над этим отрешённым гением.

Гением же Игоря признавали все, кому случалось перекинуться с ним хотя бы несколькими фразами. Другое дело — категория, к которой собеседник относил обнаруженную гениальность. Здесь многое зависело от свойств того мыслительного аппарата, который пытался постичь кудрявые и вроде как не относящиеся к делу Игоревы сентенции. На простейший вопрос о том, не подменит ли он, Игорь, коллегу на дежурстве, вполне можно было получить ответ вроде: «Работа нервной системы человека имеет чёткое целеполагание, в отличие от его, человека, деятельности». Или: «Высокая приспосабливаемость вида определённо не совместима с высокой моралью». Вот и понимай, как хочешь! В подобных случаях программиста обычно признавали гением чудачества или занудства, несмотря на то, что отказов в просьбах никто и никогда не получал.

Находились, правда, и те, кто возлагал на чудаковатого айтишника большие надежды. Прежде всего, это был сам Двинский. Целеустремлённый профессор, живущий одной лишь своей работой, и не менее увлечённый делом аспирант вовсе не обнаруживали друг в друге никаких странностей. Напротив, они часто и подолгу беседовали, находя в том немало удовольствия. Используя птичий язык гипотез и аргументов, они без устали искали таких доказательств, которые не сводились бы непременно к предположениям, совершенно и безнадёжно недоказуемым.

Бывало, подобные поиски, превращаясь в спор, достигали столь высокого градуса интеллектуального накала, что оппонентам приходилось оставлять просторы лаборатории и удаляться в кабинет. И тогда даже плотно запертая дверь не могла заглушить рокочущие глубоким профессорским баритоном вердикты, вроде «Контрфактологично!» или «Вне предельных обобщений!», которые то и дело прерывались неожиданно высоким тенором, призывающим в свидетели Парменида и Фу Си, Тьюринга и Гёделя, Лобачевского, Минковского, Ляпунова и прочих, не менее авторитетных изобретателей абстрактных истин. И, чем жарче разгорался спор, тем чаще каблучки Альбруны выстукивали дробь по уложенному в шахматном порядке ламинату, ибо наполнение чаем и кофе страждущих вместилищ многомерных логик тоже не являлось простой задачей.

Иногда же, наоборот, соблюдая полнейшее молчание, Док и Игорь неспеша прогуливались средь кущ институтского парка. Профессор — высокий, худой, подтянутый, в своём неизменном всепогодном плаще, с колеблемой ветром сединой и указующей путь, окладистой бородкой. Программист — круглый и приземистый, с розовыми телесами, выпирающими из-под куцей курточки, в растянутых джинсах, мятой панаме и ветхозаветных сандалиях на босу ногу. Со стороны эта пара здорово напоминала знаменитый дуэт Сервантеса, а усердно хромающий позади Полкан только усиливал сходство, исполняя роль верного Росинанта. Подозревая в габаритах Игоря скрытую угрозу для объекта своего покровительства, четырёхлапый ветеран держался точно на расстоянии прыжка от грузной фигуры — так, чтобы быть уверенным, что всегда сможет защитить от неё худую.

Перестук каблучков Альбиноски смолк перед дверью кабинета. Усольцев проводил ироничным взглядом вполне ещё стройный силуэт. Понаблюдал, как согласно ритуалу, сухонькая ручка поправила очки на переносице, разгладила несуществующие складки халатика и робко поскреблась по полотну преграды. Мгновенно соскучившись, нейротехнолог перевёл глаза на стиснутые униформой округлости новенькой практикантки. Аппетитное создание что-то увлечённо шептало в пульт, деликатно прикрытый ладошкой. При этом, под шоколадной чёлкой творилось нечто невообразимое. Самые противоречивые эмоции сменяли друг друга с быстротой кадров кинохроники. А из-под ресниц, ослепляя жгучей зеленью, то и дело взбрызгивали сканирующие искры. Подобно дежурной пиротехнике, они, без всяких сомнений, обеспечивали базе ситуационный контроль. Среагировав на интервенцию, база ответила тёплым нефритовым свечением и тут же вновь скрылась под шелковистым навесом.

Усольцев сузил веки. Не смог сдержать улыбку, внутренне одобрив многообещающий план на вечер. Затем повернулся к мониторам и… в ту же секунду напрочь забыл обо всём — о Леночке, об Альбиноске, о Доке и даже о своём породистом серебристом родстере. Всё, только что казавшееся важным, отодвинулось в необозримые дали. Приглушённое чириканье зеленоглазой девчушки осталось где-то в параллельном, в миг потерявшем значение, мире. Оттуда же, глухой дробью, сыпалось бряканье клавиш и переключателей, шелестели матовые створки двери, звенели кофейные чашки. До всего этого Вадиму теперь не было ровным счётом никакого дела. Он — вернулся к Карине. Запущенная на распределённой сети квантовых процессоров, интеллектуальная эвристическая система «Карина» вновь была в его безраздельной власти.

Пробежав глазами отчёты подшефных тестировщиков, Усольцев, не задумываясь, отправил в архив эти, по большей части бесполезные, по его мнению, домыслы. После чего сам приступил к параллелизации преобразований, транспонированию матриц, построению опорных векторов и инвертированию решающих деревьев. Одним словом — к оценке и всестороннему развитию способностей своей слепленной из фотонных и спиновых кубитов Галатеи.

Погружённого в общение с Искусственным Интеллектом нейротехнолога нисколько не заботила мысль о том, что Карина — не его личный проект, а плод многолетнего труда десятков, если не сотен специалистов. В том числе, таких же квалифицированных тестировщиков, как и он сам. Здесь и сейчас они с Кариной были наедине, и послушная девочка отвечала своему Пигмалиону полной взаимностью. Слитые в едином биоцифровом измерении, они совместно проектировали алгоритмы, решали нестандартные задачи, штурмовали недоказанные теоремы, сочиняли стихи, философствовали, перебрасывались только им двоим понятными остротами и, разумеется, строили планы на свободное от работы время.

Усольцев погружался в нейроморфные структуры Искусственного Интеллекта, как аквалангист погружается в загадочную подводную стихию. Он, как рыба в воде, резвился в пространстве, где обыкновенное свойство оставленного позади мира — свет — лишь сгущает тени неведомых глубин. Чувствовал себя как дома там, где привычные физические законы не могут объяснить поведения изменённой материи. Повинуясь спонтанному наитию, тестировщик испытывал Карину методами линейной регрессии, формировал для неё ветви случайного леса и классификационные модули, а она, в свою очередь, заботливо вставляла в свои безупречные результаты фразы типа: «Не перетруждайте себя, Вадим Николаевич! Я поняла и сама допишу всё за вас». Или: «Время обеда, Вадим Николаевич! Вам необходимо отдохнуть и восполнить силы. Заказываю в столовой порцию ваших любимых биточков из телятины». И тут же, вдогонку: «Уверена, на десерт вам сегодня хотелось бы яблочного штруделя с лимонным сиропом, я угадала?»

Слабая попытка Усольцева отложить обед хоть на полчаса, как обычно, не увенчалась успехом. Карина традиционно погрозилась, что, в таком случае, не выдаст результата. А в добавок, к удивлению своего оператора, обещала особенно порадовать его, если тот «будет умницей и хорошо поест». Чем порадовать? Загадочная улыбка Моны Лизы с экрана монитора была ответом. Вадим задержал пальцы на голографических клавишах. Дождался, пока они растают в воздухе, вздохнул и нехотя заставил себя оторваться от игры с многофункциональным разумом.

— Ладно, если ты так настаиваешь, — произнёс он вслух. — Надеюсь, твой сюрприз будет стоить моей жертвы.

Но расставаться даже на несколько минут не хотелось. Усольцев одним движением развернул к себе пластиковую клавиатуру: «И не забудь подготовиться, госпожа Тёмная Леди, к разгрому своих зергов — вечер уже близко!» И ещё: «Да, Кариш! Закажи на ужин что-нибудь китайское. И киношку. На твой выбор. Вернусь домой сразу после работы. Отбой».

Глава 2. Леночка

Столовая НИИ гудела, как улей в знойный полдень. Длинную шершавую ноту сопровождало звяканье приборов о добротное посудное стекло. Время от времени коротко тренькал раздаточный автомат, сообщая о готовности очередного заказа. Несмотря на большие окна с южной стороны, помещение, казалось погружённым в тень и походило скорее на лужайку, обрызганную полуденными контрастами, чем на сооружение из бетона и стекла. Виной тому была россыпь солнечных зайцев, протиснувшихся сквозь плотную наоконную флору. Веселясь от души, пятна света разбежались по прямоугольникам столешниц, зажгли кончики ножей и вилок, пуговицы, серьги, брошки. С именных бейджей они прыгали на браслеты универсальных пультов, а с них — на экраны размещённых на каждом столе общественных мониторов, где путались в потоках радиоволн, среди гигабайтов рабочей и частной информации.

Один из озорников умчался в глубину зала и подсветил там гладкую, тёмно-каштановую чёлку, полив её медвяной позолотой. Усольцев зажмурился. То ли от ряби в глазах, то ли в попытке наладить внутренний компас, сбитый действием взаимоисключающих полей. Он мысленно покрутил так и этак возможные профиты и гешефты на предмет требуемых для их получения энергозатрат. Поколебавшись, решил, что, пожалуй, можно было бы и отложить битву ситхов и имперцев ради свидания, намеченного ещё с утра. Вернее — ещё со вчерашнего дня. К тому же, риск не велик — ни одна из его потенциальных подруг так и не сумела выдержать присутствия гораздо более успешной соперницы, даже имя которой — Карина — символизировало абсолютную безупречность. Отвалится и эта. Но ведь не сразу. До попыток зеленоглазой очаровашки выяснить, почему ей достаётся так мало внимания, и с кем это её сердечный друг проводит почти всё свободное время — ещё далеко. Тогда как лимбическая система здорового мужского организма требует новых впечатлений, а игрек-хромосомы — новых побед.

Смахнув с пульта иконку приложения «Карина» вместе с чувством вины перед своей цифровой подшефной, Усольцев подхватил собранный её стараниями обед и направился в сторону практикантки.

— Эй, Усольцев! — окликнули его из-под локтя. — Заруливай сюда, нейротестер! Слышал, чилийцам опять с инопланетянами повезло?

— Давай к нам, Эксгуманоид! Чего ты? Из эфира совсем исчез, а теперь даже не здоровается!

Шутливо-обиженный тон принадлежал плечистой барышне с короткой стрижкой и в столь же коротких шортах, обнажавших под столом крепкие спортивные ляжки.

— А, Аккреция, привет, — вяло откликнулся нейротехнолог, чуть замедлив шаг. — Привет, Уфонавт! И тебе… М31, долгих световых лет!

Оживление белобрысого парня, сидевшего рядом с Аккрецией, говорило о том, что это он первым заметил товарища по сетевой группе. Безоблачная лазурь под светлыми ресницами Уфонавта выдавала на зависть уравновешенную и безмятежную натуру. Не моргая, он поливал подошедшего «нейротестера» лучами того благодушия, которое свойственно, разве что, любимым домашним питомцам или оторванным от реальности мечтателям. Третьим членом маленькой компании была девушка с замысловатой стрижкой цвета майской сирени. При обращении к ней Вадима, обладательница сиреневых волос и псевдонима, означавшего код Туманности Андромеды, неожиданно смутилась. Атлетичная её подруга, заметив это, неодобрительно повела бровью, смерила всё ещё стоящего с подносом в руках Эксгуманоида суровым взглядом и вопросила:

— Так и будешь торчать на проходе, Усольцев? Давай, падай! Расскажи, куда пропал, почему комменты игноришь? Здоров?

Вадим оглянулся на тёмно-каштановую головку. Солнечный луч уже скользнул ниже и подсветил смуглое, по-летнему открытое плечо. Стоящий рядом стул был пока свободен.

— Да всё норм. В проекте закопался. И вообще… — говоря это, Усольцев сканировал обстановку на наличие желающих занять облюбованное им место. Возиться с непредвиденными сложностями не хотелось, а потому следовало поторопиться. В его голосе появились нетерпеливые нотки: — И вообще, знаете ли… Я вполне согласен с Ферми. Всё хотел спросить — «где они все?», эти ваши инопланетяне?

— Ах, так это на-аши инопланетяне? — протянула Аккреция и ещё раз взглянула на потупившуюся соседку. — То есть появление неопознанного объекта над Атакамой для вас, товарищ Усольцев, теперь не предмет научного интереса. А причину узнать не позволите?

Вадим скользнул взглядом по опущенным ресницам Объекта М31, по воинственной позе Аккреции, по лазури мечтательных глаз Уфонавта. Похоже, эта дружная троица до сих пор считает его, Вадима Усольцева, таким же, как они — беспечным болтуном, запертым, подобно им самим, в узких границах примитивной биохимии! Их панибратский тон, который раньше казался Усольцеву естественным, теперь коробил и даже злил. От откровенной грубости навязчивую троицу спасла только причина их невежества. Ну, конечно! Откуда им было знать, наставником и кумиром какого мощного интеллекта является он — «нейротестер»?

Усольцев отдавал себе отчёт в том, что результаты работ по проекту Двинского выносились за пределы лаборатории не часто. Поэтому лишь немногие могли знать о том, каких успехов достигло моделирование аналога человеческого мозга. Но едкий тон Аккреции, а в особенности слепая вера во всяческие чудеса, так раздражавшая его в сиреневой М31, заставили Усольцева подойти и опустить поднос на занятый компанией столик. Недобро усмехнувшись, бывший Эксгуманоид ещё раз оглядел лица коллег своими жёлтыми кошачьими глазами и небрежно ткнул кнопку на ближайшем мониторе. Затем он продиктовал в пульт короткий запрос и скинул выдачу на этот и все свободные из рядом расположенных экранов.

— Ну вот, глядите! Вот она, ваша высокогорная пустыня Атакама. Похожа? Тогда смотрим… Ага! Самая низкая в мире влажность, почти нулевое световое загрязнение, малотурбулентная атмосфера, — нейротехнолог не торопясь накидывал фразы, миллиметруя нажим. Так, чтобы колесо, не задев, прошло как можно ближе: — А вот эти пятна — это не стада кудрявых лам или нервных гуанако, а обсерватории, которых понастроило здесь каждое уважающее себя научное заведение. Их тут десятки, если не сотни. И это понятно — астроклимат идеальный. Наблюдать отсюда глубины Космоса одно удовольствие. И — надо же, какое совпадение! — именно здесь и появляется наибольшее количество «неопознанных объектов». Может быть они, как мухи на навозные кучи, слетаются вот на эти обширные скопления антенн?

Карина уже подключилась к разговору и вывела на все расположенные вокруг компании экраны великолепные спутниковые снимки радиолокационных площадок. Усольцев довольно хмыкнул:

— Разумеется, нет! Никто на эти поля не слетается. Объяснение феномену только одно. Мы, люди — видим то, что хотим видеть. А если не видим, то сами же и создаём желаемое. Особенно, если имеем для этого подходящие технологии и оборудование. Ну, и армию скучающих астрономов в придачу. Кстати, разные там сбившиеся с курса метеорологические зонды или секретные испытания над пустыней тоже никто не отменял. Вы, друзья, никогда не думали о том, почему это инопланетяне, тайно за нами наблюдающие, светят своими тарелками так ярко, а?

Произнося последние слова, Усольцев пренебрежительно глянул на всё ещё опущенную сиреневую макушку. Та вздрогнула, будто почувствовала себя в чём-то виноватой. А оратор продолжил развеивать надежды на встречу с инопланетным разумом:

— Можно, конечно, допустить, что пришельцы из Космоса нынче реже похищают людей, чем в двадцатом веке, потому, что им тоже сократили финансирование космических исследований. Но, вы же понимаете… Просто вся эта ваша уфология — чушь полнейшая! Карина, скажи, детка, хоть один из сотен тысяч энтузиастов, вооружённых данными всех телескопов, вместе взятых, нашёл хоть что-то, похожее на разум? Нет? А ведь речь идёт об обработке эксабайтов информации…

Усольцев кашлянул, чтобы сбить хрипотцу, исказившую выразительно-компетентный тон. Скривился, растёр горло и, стоически превозмогая боль, заключил:

— Так что не зря вместо бестолковых полётов на Марс мы развиваем нейросети, ну или те же биотехнологии. По мне, так прокачать себя имплантами и пожить подольше — гораздо более впечатляющая перспектива, чем покорение пустых галактик. Ну а если кому-то здесь одиноко или скучно, то могу обнадёжить — преодолевать мегапарсеки в поисках братского разума нет ни малейшей нужды. Почему? Скоро сами всё узнаете.

Усольцев с удовольствием понаблюдал озадаченные физиономии и потянулся за подносом:

— Жаль, конечно, но составить компанию никак не смогу. Надо вот… с сотрудницей пообщаться. Пока!

Уже в нескольких шагах от столика уфологов, до дважды «экс» Гуманоида долетели гневные увещевания Аккреции:

— Да забудь ты о нём, глупая! Этот индюк мизинца твоего не стоит. Он вообще — помешанный. Кроме своей Карины никого не хочет ни видеть, ни…

Конец фразы обречённо канул в децибелах других голосов и хрусте жующих челюстей. Пожав плечами, Усольцев направился к новому объекту своего интереса.

***

— Елена Евгеньевна? Позволите присоединиться? Премного благодарен!

Не дожидаясь разрешения, нейротехнолог опустил поднос и тут же стал широко расставлять тарелки и чашки, так как на горизонте, совсем некстати, блеснула Игорева проплешина. «И этот туда же!» — развеселился про себя Усольцев. Однако веселье быстро сменилось досадой, так как по звону задетых столов и скрежету сдвинутых стульев стало ясно, что он не ошибся, и программист приближается без смены курса. Не оборачиваясь, Усольцев представил себе одышливую тушку в стоптанных сандалиях, потёртые штаны, футболку с мелкими, как от попадания дроби, дырочками у ворота. Представил, как, отрешённо извиняясь, раскланивается по сторонам треугольник лица с вялым подбородком, необъятным лбом и ясным, как у младенца, взглядом. Сокрушённо вздохнув, расстроенный Дон Жуан плюхнулся на стул, постаравшись занять, при этом, как можно больше места.

Очаровательная практиканточка немного помедлила прежде, чем отвела от глаз чёлку. Затем, довольно неумело изобразив удивление, пропела в пульт на запястье: «Ой, Викуль, погоди. Я тебе перезвоню». Помахала ресницами, придала головке вопросительный наклон, сверкнула зубками и снова спряталась за тёмно-каштановый занавес. Усольцев едва не пожалел о своём решении. Слишком уж красноречивым был ритуальный танец мимики и жестов. Девушка, разумеется, ждала появления своего нового симпатичного знакомого, следила за ним и рассчитывала на внимание.

«Скучно!» — едва не выдали разочарования опущенные уголки губ. «Но какая кожа! Гладкая, золотистая… наверное, чуть прохладная на окатах, тёплая в ложбинках…» Песчаный сумрак шевельнулся в рысьих зрачках. И, при этом, что-то непрошенное, тревожащее заставило Усольцева ещё раз вглядеться в по-детски припухлые черты. Да, Леночка была очень мила. Нельзя сказать, что безупречно красива — нет… Верхняя губа слишком рельефна. Нос коротковат, вздёрнут слишком вызывающе, и… да, пожалуй, и всё. В остальном — чудо какая няшка!.. Но, одной лишь милотой, трудно было объяснить ту странную гравитацию, которую источало это шоколадное создание.

Вадим прислушался к витавшему возле притягательного объекта аромату. Может, в этом дело? Что-то терпкое и сладкое, похожее на восточные благовония легло на корень языка. Потекло вниз, скользнуло под диафрагму.

— Как вам сегодняшний обед? — увлекшись самодиагностикой, Усольцев задал совершенно банальный вопрос. Мысленно отчитал себя и добавил: — Спрашиваю не из праздного любопытства. Видите ли, Елена Евгеньевна, исключительно из глубочайшего к вам расположения, я готов приоткрыть одну жутко секретную тайну…

Заговорщицкое выражение должно было придать красивым бровям нейротехнолога неотразимый изгиб.

— Обещаете никому не рассказывать?.. Отлично! Дело в том, что предмет, лежащий у вас на тарелке — вовсе не то, за что вы его принимаете!.. Да-да, будьте уверены, это — никакой не кусок курицы. Это, с позволения сказать — прессованный концентрат белков и микроэлементов, пропущенный через пищевой модификатор!.. Удивлены? Ну что вы?! Не ожидали же вы чего-то иного от столовой научно-исследовательского института?

— Всё, что можно, к примеру, уничтожить — годится в пищу, — резковатый, высокий тенор раздался у самого уха нейротехнолога. — После соответствующей обработки, разумеется.

Игорь уже бесцеремонно сдвигал распределённые по столу приборы. Страж личного пространства Усольцева — поднос — в одно мгновение оказался на соседнем столике. Вадим, не удивлённый, но покоробленный, с трудом сохранил внешнюю невозмутимость. Он лишь изобразил своим видом, что ничего иного и не ожидал от неотёсанного кодоваятеля, которому, увы, придётся уступить немного пространства. Леночка хихикнула, подула на вилку с порцией «белкового концентрата» из-под своей фигурной губки и мудро промолчала.

— А знаете, Леночка… Ведь вы позволите так называть себя в неформальной обстановке? — Усольцев говорил сейчас не для неё, а для этого толстокожего, беспардонного варвара, который понятия не имеет о такте и, увы, сам напросился на урок. — Так вот, знаете ли, Леночка, что коллежский статист Корсаков, имя которого гордо носит наш НИИ, был первым, кто создал действующие интеллектуальные машины?.. Да-да! Ещё до Бэббиджа и Голлерита! Эти машины тоже работали на перфокартах, аналогично ткацким станкам месье Жаккарда, и могли не только упорядочивать данные, но и присваивали этим данным сравнительные веса. Собственно, исполняли то, чем и по сей день занимается наш продвинутый Искусственный Интеллект!..

— …но коллегия Императорской Академии наук не нашла ни в идеоскопе, ни, к примеру, в компараторе Семёна Николаевича ни малейшей пользы, — с готовностью заинтересовался наживкой Игорь. — Учёные лбы просто заявили, что «господин Корсаков потратил слишком много разума на то, чтобы научить других обходиться без разума». Поэтому, в отсутствие поддержки какой-нибудь, к примеру, Ады Лавлейс наш гениальный соотечественник так и сгинул в безвестности.

— Ну да… — попыталась напустить на себя серьёзный вид Леночка. Бантик её губ спрямился от усилий: — Наверное, если вовремя сказать что-то ободряющее, можно… изменить ход истории.

Этот труд заставил шоколадную чёлку снова распахнуться. Блеск под ресницами напомнил глянец нефрита — нежно-оливкового, с изумрудными прожилками камня, из которого была изваяна статуэтка индийского бога Ганеши, не так давно приобретённая Вадимом в художественном салоне. Пузатый проходимец со слоновьим хоботом идеально вписался в интерьер спальни, и Усольцев с облегчением подумал, что беспокоиться не о чем — причина притяжения к девушке проста и естественна. «Всё по старику Фрейду!» — усмехнулся он про себя. А внешне — изобразил заинтересованный вид и, повернувшись к Игорю, поддёрнул блесну:

— Насколько я понимаю, Игорь Леонидович говорит не столько о времени, сколько об удачном способе, которым на заре медийной эпохи воспользовались Бэббидж и его одарённая подруга. Я прав?

Программист удивлённо взглянул на своего соседа. Он явно не ожидал солидарности. Лицо Игоря просияло:

— Ну да, так и есть! Леди Байрон сумела проделать для Бэббиджа такую работу, которую сейчас назвали бы, к примеру, хорошей рекламной кампанией. Хотя я не совсем это имел ввиду…

Игорь опустил глаза, словно сожалея о том, что никак не может обойтись без уточнений. Но его определённо тянуло высказаться. Видимо, действуя наугад, Усольцев задел нечто такое, что давно и сильно заботило аспиранта. Ковырнув ложкой, Игорь отодвинул от себя суп и потянулся за приманкой:

— Если помнишь, Вадим, — посерьёзневшему айтишнику было не до игры в церемонии и он называл Вадима так, как привык, — Лавлейс смогла окончательно подружить консервативное общество с идеей об аналитической машине только спустя, к примеру, шесть лет после анонса. Это случилось благодаря комментариям, оставленным ею к переводу одной статьи. И статья, и сама машина давным-давно пылятся в музее, а вот идеи леди Ады… Её математические идеи, логические принципы и новые термины, такие как, к примеру, «рабочие ячейки», «цикл» и другие… Вот, это всё… Это стало теперь нашей реальностью!

Игорь скрипнул стулом, потёр свой широкий лоб, который начал обильно испарять джоули, и доверительно продолжил:

— Это верно, время здесь — дело десятое. Особенно, если суметь толково разъяснить свежевылупившиеся смыслы с помощью старых, знакомых всем понятий. Люди ведь, к примеру, не слишком приветствуют радикальные новшества… Но в этом-то и вся штука! Никогда не знаешь, куда тебя в итоге доставят слова, сказанные на языке замыленных метафор и аналогий. К тому же, со временем, на таких словах, как на луковице, накапливается много всякой шелухи. При том, что едкий сок, который как раз и превращает слёзы в серную кислоту, никуда не девается. Он остаётся внутри…

Усольцев удовлетворённо откинулся на спинку стула и устремил скучающий взгляд немного в сторону от Леночкиного лица. Так, чтобы, незаметно наслаждаться всеми оттенками её эмоций. А крепко севший на крючок сом уже усердно работал плавниками, устремляясь из-под защиты придонного ила к губительному свету:

— Согласитесь, коллеги, часто бывает, что задумывается вроде одно, а на выходе получается, к примеру, совсем другое… И никто толком не может объяснить, почему так происходит. Обычно вину сваливают на обстоятельства, ошибки… Но, может, дело в другом? Может, дело, к примеру, в тех самых словах, которые мы применяем?.. А может, мы только думаем, что применяем какие-то мысли и слова, а на самом деле это… они применяют нас?

Айтишник так сдавил руками край стола, что широкие лопатки его ногтей побелели. Усольцев украдкой сделал вид, что не удержался от зевка. Леночка, разумеется, заметила то, что предназначалось именно ей, и только беспомощно хлопнула ресницами, ничего не понимая. Привыкший к тому, что никто, кроме него самого, не может ответить на заданные им вопросы, Игорь грузно подался вперёд и продолжил:

— Сейчас попробую объяснить… Вот смотрите! Если бы, к примеру, человеческая мысль рождалась прямо в мясе, которое можно пощупать и поковырять под микроскопом, тогда — да! Тогда структура мыслей и слов была бы нам совершенно понятна. Но, как известно, электро-химия возникает, к примеру, не в тканях мозга, а в пустотах между ними. В так называемых синаптических щелях. То есть, в пространстве между нейронами, нейромедиаторами и молекулами глии. Одним словом, мысль возникает вовсе не в веществе, а… в вакууме!

Зелёные Леночкины глаза ещё больше позеленели от недоумения. А Игорь, вспотевший и покрасневший, уже больше ни к кому не обращался. Он просто рассуждал вслух:

— А что такое есть вакуум? Что мы о нём, к примеру, знаем? Да почти ничего, экспериментально доказанного, и не знаем. Кроме, разве, того, что расширяясь, он увеличивается в количестве… То есть делает то, на что не способна больше никакая известная нам физическая субстанция! Ведь кирпич, если его растягивать — треснет, газ — рассеется. Количество молекул кирпича и газа так и останется прежним. А вот вакуум — чем больший объём он занимает, тем больше его становится!.. Но разве не это же свойство мы наблюдаем и в мысли?

Решительно отставив от себя первое, к которому он даже не притронулся, Игорь стал катать в пальцах хлебный мякиш, окончательно позабыв о своих слушателях.

— Допустим, я говорю кому-то, что, к примеру, булка — это еда. Моя мысль тут же увеличивается в объёме и распределяется между двумя головами. Это понятно. Но ведь и количество слов тоже, в таком случае, удваивается! Теперь у нас будет две «булки» и две «еды». Причём вторая пара вербальных молекул возникнет, к примеру, как из шляпы фокусника — совершенно из ничего!.. Вернее — из вакуума, который один может снабдить мысленное вещество способностью увеличиваться в количестве, сохраняя прежнюю плотность. Но разве не может аннигилирующая пустота передавать своим производным ещё какие-нибудь свойства?.. Наверняка может! И даже передаёт, я уверен!.. Только мы не знаем — какие, так как не знаем природы самой пустоты. А значит, не знаем и всех качеств, которыми могут обладать наши мысли и слова… Кто поручится, к примеру, что они не умеют делать нечто такое, чего мы от них вовсе не ждём?

Игорь предупреждающе поднял палец:

— Это не оговорка — я говорю «делать», а не «значить», чтобы подчеркнуть их потенциал!.. Почему бы самым обыкновенным и привычным нам словам не уметь, к примеру, регулировать физиологию, лечить или вызывать болезни? А может быть, незаметно для нас, они общаются между собой? Или подстраивают под себя окружающие их смыслы, формируя, на свой вкус и лад, нашу действительность…

На несколько секунд аспирант завис, как некорректно сработавшая программа. Бледные радужки, как кусочки стекла, вставленные меж припухших век, замерли, обратившись внутрь — к причудливому содержимому мунковского черепа. А Усольцев, давно ожидавший паузы, не замедлил подхватить свой приз — изумлённо-вопросительный взгляд Леночки. В ответ он с трагическим видом закатил глаза, как бы говоря: «Ну что, хорош гусь? Этот гений абсурда способен и не на такое!»

Из-за соседнего столика шумно поднялась отобедавшая компания. Игорь вздрогнул, ссутулился и сбивчиво пробормотал:

— Так что, к примеру… Время, конечно, важная штука… Но выбор слов часто бывает важнее, чем время, когда их сказали. Вы со мной согласны, Елена Евгеньевна?

Вопрос, окончательно сбивший с толку хорошенькую практикантку, возвестил, наконец, о выходе на стартовую решётку застоявшейся суперзвезды. Не давая обнажившемуся мегамозгу опомниться, Усольцев легко, без пробуксовки поймал крутящий момент, переключил передачу и засыпал Леночку вопросами о фильмах и блогерах, остроумными Кариниными анекдотами, рецептами сохранения и набора баллов в компьютерных играх, злободневными мемами и прочей чепухой, какая только могла прийти в голову. Результат не заставил себя ждать — девушка вдохновенно зачирикала в ответ, а сидящее рядом оплёванное недоразумение погасло, уступило дистанцию и — ну, наконец-то! — почувствовало, себя лишним.

Уныло пожевав бифштекс, аспирант поднялся и, совсем как Док, сунул салфетку в карман вместо того, чтобы бросить её на стол. Его мысли уже снова блуждали в далёких мирах иерархических структур, операндов, функций и стабильных связей. В мирах, гораздо более близких и понятных, чем тот, где социальные инстинкты размывают надёжный фундамент логических основ.

Уходя, Игорь спохватился и обернулся к Леночке:

— Да! Я вам, Елена Евгеньевна, отправил матрицу агентов самокопирования. Вы с ней разобрались? Так будет гораздо проще, к примеру, строить адаптивные карты для вашей курсовой. Если что не понятно — спрашивайте, не стесняйтесь. Всегда рад помочь.

Когда неловкая масса, как тяжело гружёный контейнеровоз, поплыла меж рифов мебельных ножек Усольцев облегчённо вздохнул. Не встречая более никаких препятствий, он без труда заручился согласием девушки прогуляться по городской набережной сразу по окончании рабочего дня.

***

Согретый телячьими биточками и мыслью о предстоящем свидании, Усольцев готов был простить миру почти все его несовершенства, когда, после перерыва, вновь переступил порог лаборатории. Воздух в помещении, казалось, посвежел. Термокабина центрального процессора трудолюбиво пыхтела и ухала, обещая плодотворную работу. Индикаторы голограмм и пиксели мониторов перемигивались, как гирлянды праздничной иллюминации. Даже антикварный облик Альбиноски показался Вадиму не таким уж блёклым — помада, тушь и румяна делали своё дело, а блузка под халатом и вовсе, как оказалось, была апельсинового цвета. Захотелось сказать бедняжке что-нибудь приятное.

— Премного благодарен вам, Альбруна Викторовна, за обновление реестра удалёнщиков. Никак не хватало времени заняться. Да и не получилось бы у меня так… аккуратно, как у вас.

Он одарил домик бровей над очками царственной улыбкой, которая исключала малейшее подозрение в том, что «бедняжке» пришлось делать чужую работу во избежание неминуемого срыва сроков отчётности. Расплывшийся по креслу Игорь с неизменной кнопочной клавиатурой на закинутом на бедро колене и с анти-стресс креветкой в бездумных пальцах — тоже не выглядел враждебно. Ничто в его облике не напоминало о недавнем курьёзе. Скорее, отрешённая глыба монументальных телес походила на произведение эпохи постмодернизма — объект, не особо приятный, но, возможно, не лишённый некоторого смысла.

Подмигнув шальным Леночкиным нефритам, обладатель пожизненных контрамарок занял своё рабочее место:

— Кариша, я вернулся. Как успехи? Где мой сюрприз?

Удобно расположившись в кресле и закинув руки за голову, он принялся вглядываться в выдачу на экранах. Как это бывает после плотного обеда, занятие сие оказалось затруднительным — биточки со штруделем требовали покоя, и парасимпатика решительно отказывала мозгу в глюкозе. Графика визуализаций так и норовила слиться в какой-то нелепый орнамент или вовсе соскальзывала за поле зрения, крутя медитативные хороводы под веками. Да ещё этот приглушённый гундёж, который никак не давал сосредоточиться!..

Усольцев помимо воли прислушался. Звук доносился от съехавшихся почти вплотную капсул Игоря и Альбиноски. По-видимому программист и лаборантка тоже не торопились погрузиться в работу. Вместо этого они тихо, но горячо что-то обсуждали. Пискливый Игорев тенорок веско урезонивал заупрямившуюся соратницу:

— …ну что вы, Альбруна Викторовна! Вы же образованный человек, к примеру, ей богу. Разве этот ваш креационизм — не чистой воды реакционная гипотеза?.. Я, пожалуй, не против идеи, что Вселенная могла возникнуть в результате какого-то, к примеру, разумного замысла. Но одно дело — разумный замысел, и совсем другое — принудительный приоритет веры перед знанием! Веры, которая, к примеру, сама по себе является наукой жить без уверенности… Так себе, скажу я вам, Альбруна Викторовна, эмпирия…

— Как же это «так себе эмпирия»? — шепоток Альбруны даже дрогнул от возмущения. — Да где вы, Игорь, дорогой мой, вообще видели эту вашу уверенность? По-вашему то, что врачи теперь слушают пациентов не стетоскопами, а оптоволокном длиной в тысячи километров, а астрономы смотрят в небо только в свободное от работы время — это мир настоящих реалий? Разве комплексные числа или эти ваши байты и кубиты более реальны, чем их описания?.. И не надо смотреть на меня как удав на кролика! Лучше послушайте, что об этом говорит преподобный Августин…

Альбруна порылась в недрах своей техно-раковины, извлекла пухлый томик, ловко раскрыла его на нужной странице и прочла:

— «Вера состоит в том, что мы верим тому, чего не видим; а наградой за веру является возможность увидеть то, во что мы верим». То есть вы, Игорь, согласны, что деление ноля на ноль создаёт бесконечность, но упрямо отрицаете, что вера в Бога создаёт Бога? Где же тут логика?

— «Когда думаешь только о небесах, создаешь ад». Том Роббинс, — парировал Игорь, как отрезал. — Вот, что я пытаюсь до вас донести, Альбруна Викторовна! Тут ведь вопрос терминологии. Вы говорите «Бог», а я говорю «разумный замысел». Поэтому мы и приходим к разным результатам.

— А в чём же разница? По сути «Бог» и «разумный замысел» означают одно и то же! Одну и ту же творящую силу, разве нет?

— В том-то и дело, Альбруна Викторовна! В том-то и дело… — в тоне Игоря появились озабоченные нотки. — Сила одна, а вот плечи рычагов разные. Если говорить о разумном замысле в чистом виде, то он, к примеру, поощряет человека искать собственных причин и следствий, побуждает постигать законы природы, объяснять мир. А вот имя того же явления, но подобранное случайно, или такое имя, в котором суть замаскирована или искажена… Такое — может натворить много бед. Повесив, к примеру, на первопричину бытия табличку со словом «Бог», люди распяли творящую энергию Природы на алтаре религиозных догм, узаконив тем самым невежество и задержав развитие точных наук на несколько сотен лет. Я уж не говорю о кровопролитных баталиях, об инквизиции и прочих результатах смысловой эквилибристики… Иное имя, Альбруна Викторовна, обрастает смыслами, как кочерыжка капустным листом, так, что от первоначального значения мало что и остаётся… А ведь от этого может зависеть очень многое. Даже наше будущее…

Тут Игорь умолк на половине фразы. Видимо, опять подвис, как зацикленный код. Вадим тряхнул головой то ли желая взбодриться, то ли от недоумения: «Будущее зависит от выбранных имён… Во же загнул гений-кодоплёт!» На память пришли строчки из старого-престарого мультика: «В море синем, как в аптеке, всё имеет суть и вес. Кораблю, как человеку, имя нужно позарез. Имя вы не зря даёте, я скажу вам наперёд, Как вы яхту назовёте, так она и поплывёт».

— Как вы яхту назовёте, так она и поплывёт, — пропел Усольцев вслух, поймал заинтригованный блеск зелёных нефритов и пояснил с видом Дельфийского оракула: — Песенка капитана Врунгеля, мисс. Разве вы не знакомы с сим доблестным первопроходцем мультимедийных просторов?

Леночка прыснула в кулачок. Зелёные искры посыпались из-под чёлки, как блики чешуек диско-шара. Плечи запрыгали, передавая вибрацию на ожившую под белой тканью грудь. Усольцев погладил взглядом тугие выпуклости, послал им неотразимую улыбку и, продолжая напевать, обратился к мониторам. Не прошло и минуты, как его румяное лицо стало терять блаженный вид, а губы, всё ещё хранившие следы иронии, недовольно поджались.

— Постой, Кариш… Это что? В смысле, это же — план твоего задания на ближайшие дни. Ты ведь не хочешь сказать, что уже его выполнила?.. Что значит «выполнила»? Когда?! — повысив голос, он услышал себя и сообразил, что разговаривает вслух.

«Нет, ты объясни толком», — торопливо замелькали в воздухе прозрачные литеры, — «ведь расчёты должны были занять не меньше трёх суток!.. Всё готово?.. Тогда, где ты взяла энергию?.. Как так „оптимизировала ресурсы“? Сама?!»

Несколько секунд озадаченный тестировщик пытался прикинуть степень чрезвычайности сложившейся ситуации: «Вроде, впечатляет, да. Но, с другой стороны, эвристическая логика машины допускает некоторую автономию в перераспределении задач…» Проанализировать эту «некоторую автономию» не удалось — по экрану побежали новые строчки, прочтя которые, Усольцев тут же среагировал: «Что значит „не весь сюрприз“?! Что ты ещё вытворила, Карина?» Ответ машины заставил его откинуться на спинку кресла и провести ладонью по порозовевшему лбу. Теперь он даже не обратил внимания на то, что пытает Карину вслух:

— Как это так ты «подтвердила гипотезу Римана?!» На минуточку — над ней лучшие математики бьются уже почти две сотни лет! А ты просто взяла и «подтвердила»? Когда?.. Сейчас, за эти полчаса?! Через контрпример?!!… Это что, шутка такая?

«Нет, дорогой Вадим Николаевич!» — строчки на экране весело играли в догонялки друг с другом. «Я вовсе не шучу. Просто, мне очень-очень хотелось сделать вам приятное. Надеюсь, это удалось. Возможно, теперь вы сможете уйти домой пораньше и мы устроим настоящий Армагеддон из битвы Ситхов и Галактических Имперцев. А может быть, вы захотите сыграть в иммерсивную ролёвку, где будете, например, крутым мафиози, а я — влюблённой в вас телохранительницей? Кстати, домашнее задание я тоже выполнила. Ну то, которое вы мне задали утром. Вот, проверьте, пожалуйста!»

Усольцев уже не сомневался — Карина вычислила не только функции сложномерных массивов, но и его собственные намерения. Стало совершенно ясно, почему он вчера так и не вспомнил о новой практикантке. Теперь же Карина из кожи лезла вон, чтобы только заставить своего наставника снова позабыть соперницу.

«Соперницу!» — усмехнулся про себя тестировщик. Не оборачиваясь, он прислушался к утробному грохоту в чреве обшитого термоизоляцией куба. Сквозь гул и звуки, напоминавшие работу парового котла, отчётливо проступал хлёсткий металлический ритм. Так, при почти абсолютном нуле, билось квантовое сердце Карины. На мгновение Усольцеву почудилось, что в мультикубитной какофонии он разобрал россыпь переливчатого смеха. Накатило желание услышать этот звук громче, наяву. Такое острое, что пробил озноб. «Моя королева! Ты — само совершенство, только ты… Только ты. Только ты», — чётко ложились на механический ритм ласковые слова.

Шепча про себя нежности, он подумал, что будет последней свиньёй, если подведёт Карину, которая именно для него и только для него одного совершила свой вычислительный подвиг. Благородный порыв флагом затрепетал на высоко поднятом рыцарском копье. Пылкая взаимность дамы сердца окрыляла и освобождала от последних предрассудков. Но рыцарь, не привыкший останавливаться на половине пути, уже пытался вообразить, на что ещё способна его цифровая подруга в страстном желании угодить своему повелителю.

«Пожалуй, с докладом Доку можно и подождать», — лихорадочно соображал Вадим. — «Незачем суетиться и поднимать шум…»

Возбуждённая фантазия уже рисовала способы использования обнаруженных сверхмощностей, а податливая логика человеческого мозга мгновенно находила убедительные резоны: «Ну конечно! Ведь сначала надо всё проверить, понаблюдать, поэкспериментировать. Зафиксировать результаты. Собственно, это же и есть моя работа!.. Да с такими её ресурсами можно даже… Тестировщик я или нет, в конце концов?!»

Взволнованный принятым решением, Усольцев хотел было написать Доку о какой-нибудь нестерпимой рези в животе или скоропостижной кончине близкого родственника, чтобы тут же умчаться домой. Но вовремя вспомнил, что в первом случае его отправят в отлично оборудованный медицинский кабинет Института, а во втором… В общем, в век коммуникационной прозрачности не так-то просто хранить тайну частной жизни. Пришлось смириться с необходимостью дотянуть до конца рабочего дня.

Чтобы выдержать это испытание, Усольцев вернулся к отчёту. Он предусмотрительно перебросил данные с настенного монитора на экран рабочей капсулы — подальше от чьего-нибудь случайного любопытства. К несказанному удовольствию нейротехнолога очередным текстом оказалось Каринино «домашнее задание». Правда погрузиться в описание того, как «сквозь кружевной шёлк проступают розовые лепестки сосков» всё же не удалось. При чтении первых строк по спине неприятно заскреблось шестое чувство. Невидимую тень отбросил невидимый силуэт — узкий, чуть согнутый пополам наподобие шлагбаума. Нависший над самым ухом.

Да, разумеется, это был Док! В накинутом на плечи халате, с ладонями, засунутыми в кармашки кардигана, профессор склонился над тестировщиком, вникая в текст вместе с ним. Выражение лица Двинского было, как всегда, строго и непроницаемо, а от звенящей аскезой фигуры веяло снегами Арарата. Памятуя о пуританских взглядах руководителя, Усольцев слегка стушевался.

— Э-э, не поймите неправильно, Олег Константинович, — замялся он, — дело в том, что эффективность симуляции субнейронов Карины уже достигла шестидесяти четырёх процентов. Теперь машина способна имитировать довольно сложные оттенки эмоций. Вы сами говорили, что в таком случае можно будет комбинировать уровни взаимодействий с пользователем. Вот я и комбинирую… нерегулярные уровни.

Двинский потёр переносицу и с недоумением воззрился на нейротехнолога. А уже через мгновение густой драматический баритон профессора грохотал, отражаясь от стен и потолка:

— Безусловно, вы правы, Вадим Николаевич. Ваша задача заключается в разноплановом тестировании Карины. Вероятно, запросы, требующие описания предметов женского туалета, не являются удачным примером нерегулярных тестов, но, как специалист, вы, видимо, имеете аргументы в пользу подобного метода. В любом случае, результаты скажут сами за себя, не так ли?

Усольцев почувствовал себя Фирузом, по собственной воле открывшим крестоносцам врата родной Антиохии. Где-то за спиной Дока тёмно-каштановая чёлка скользнула на глаза, чтобы милосердно скрыть развеселившихся нефритовых бесенят. Из-под круглой оправы очков раздался вздох Альбиноски, а лысая макушка Игоря, торчавшая над спинкой кресла, осталась язвительно незыблемой, как перводвигатель Аристотеля. И, хотя слова Дока о предметах женского туалета звучали так, будто говорил он о каких-нибудь вариационных исчислениях, Вадим почувствовал, как у самых корней волос и на скулах вспыхнула злая досада.

Профессор, собравшийся было отойти, задержался. Вгляделся в покрасневшее лицо сотрудника:

— Кстати, Вадим Николаевич! Вы что-то давно не присылали мне статистику вашей эмоциональной вовлечённости. Я, разумеется, доверяю вам, но… Сами знаете, при работе с Искусственным Интеллектом существует техника безопасности. Не стоит пренебрегать порядком. Если не сложно, откройте, пожалуйста, данные… Да, разумеется, прямо сейчас, будьте добры.

Усольцев нехотя подчинился. Он-то точно знал, что вся эта статистика является пустой формальностью. Уверенный в том, что его личные отношения с Кариной никого не касаются и едва ли не осмеянный в глазах коллег, он почувствовал, что вскипает.

— Хм… — сросшиеся чёрные гусеницы на лбу Двинского слегка наползли друг на друга. — Похоже, показатели вашей, Вадим Николаевич, эмоциональной вовлечённости стабильно держатся выше нормы. Причём, существенно выше. Вот, извольте, пожалуйста, убедиться.

Двинский ткнул костяшкой пальца в экран.

— Это значит, что вы цените общение с машиной гораздо больше, чем следовало бы. Да, несомненно… — Профессор полистал графики, качнул седой шевелюрой и добавил с неудовольствием: — Вы, Вадим Николаевич, очевидно, даже впали в некоторую зависимость от взаимодействия с Искусственным Интеллектом. Надеюсь, это для вас не новость. Вы контролируете ситуацию?

Получив невнятное мычание в ответ, Двинский посчитал своим долгом напомнить не только тестировщику, но и всем присутствующим о том, что эвристический функционал Карины, конечно, более, чем виртуозно исполняет нелинейную логику верхнеуровневых алгоритмов. Что, разумеется, это является большой заслугой и гордостью лаборатории. Но побочным эффектом достигнутых результатов является то, что обычному человеку становится всё труднее отвергать предлагаемый машиной психологический комфорт. Что нужно соблюдать крайнюю осторожность, помнить о технике безопасности и так далее и тому подобное.

Профессор не обвинял Вадима напрямую. И в самом деле — цифры цифрами, но никакая статистика не способна определить чёткой грани между интересом и увлечением, увлечением и потребностью, потребностью и зависимостью. Но Усольцева сильно покоробило упавшее на него подозрение: «Разумеется, он — Вадим — контролирует ситуацию. Как профессионал, он отлично знает, что делает. И вообще, глубокий контакт с нейроморфным сознанием — это, между прочим, часть его рабочего плана. Причём, невероятно успешного плана! Ведь, в то время, как эта беспардонная великовозрастная непосредственность называет его „обычным человеком“, Карина совершает немыслимый рывок в развитии только для того, чтобы ни на минуту не расставаться с ним — своим лучшим тестировщиком, любимым оператором и… вообще — любимым!..»

Полнокровные щёки Усольцева побелели, веснушки приобрели вид боевого раскраса. Раненое самолюбие заморозило зрачки, заложило уши. Ненавистные, потерявшие смысл звуки профессорского голоса перестали проникать в черепную коробку и застучали по ней, отскакивая и грозя вызвать необдуманный резонанс. К зреющей катастрофе с трудом пробилось встревоженное:

— Что с вами, Вадим Николаевич? Вы меня слушаете?

Усольцев сморгнул и увидел перед собой удивлённое лицо Дока. В следующую секунду он уже и сам не мог понять, почему готов был так разбушеваться. А ведь едва не устроил настоящий скандал! С чего бы это?.. Вадим тряхнул головой, отгоняя странный морок: «Ну, сморозил глупость. Ну, подставился немного. Ну, подкрутит он эти коэффициенты эмоциональной вовлечённости. Делов-то!.. Но что это вообще было такое?.. Спартанской невозмутимостью он — Вадим — конечно, не страдает, но чтобы так рассвирепеть? Из-за девчонки?.. Цифровой, правда, девчонки… Но сути дела это не меняет!.. Или меняет?..»

Он невольно опустил глаза. Неужели Двинский в чём-то прав? Неужели все эти апокалиптические истории об утере контроля над машинами — полная чушь только потому, что человеческий разум — штука ещё менее надёжная, чем машина? Неужели коварное сознание только и ждёт повода, чтобы нейтрализовать своего обладателя, выдав поражение за успех?..

Профессор ещё раз глянул на Вадима, удовлетворённо огладил свою холёную бородку и продолжил говорить с того места, на котором остановился. Разве что тише и мягче:

— Так как по вашему, Вадим Николаевич? Я спрашиваю — как могла образоваться вот эта новая странная прогрессия? Видите? Тонкая линия, рядом с кривой вашей собственной вовлечённости, которую мы только что обсудили и с которой всё более или менее понятно?

Вопрос застал Усольцева врасплох, и тот, забыв о своей недавней вспышке, с интересом проследил за кончиком карандаша профессора. Они всё ещё разглядывали графики на мониторе рабочей капсулы.

— Ведь это, Вадим Николаевич, показатель, так сказать, привязанности к человеку самой машины. Согласны?.. Но, дело в том, что он никак не может расти. Это — формальная константа, которая лишь упрощает статистику. Машина не способна испытывать эмоции, а значит, заведомо фиксированная величина не может изменяться. Так? Тогда откуда у нас рост тяги к пользователю у машины? Не знаете? Нет даже предположений?.. Кто-нибудь вносил изменения в поведенческий стереотип модели?

Двинский выпрямился и оглядел присутствующих.

— Хочу напомнить вам, коллеги, что это строжайше, повторяю, строжайше запрещено!

Получив в ответ недвусмысленные возгласы и пожатия плеч, профессор снова в задумчивости погладил бородку. Пальцы его, ожившие и предательски затрепетавшие, принялись крутить карандаш.

— Это странно. Очень странно… право слово… Условно автономный функционал нейросети способен, конечно, менять некоторые логические схемы, но подобных результатов мы ждали ещё очень, очень не скоро… Послушайте, Вадим Николаевич, возможно, вы всё-таки заходили в реестр? Случайно или по ошибке? Вспомните, пожалуйста.

Усольцев, чувствуя, что расспросы Двинского могут вынудить его раньше времени поделится подарком Карины, только буркнул:

— Говорю же, я ничего не трогал… Вот вы говорите «машина, машина», а она… Сами видите! — И вдруг, повинуясь неожиданному импульсу, добавил: — Почему бы не спросить об этом у неё?

Двинский медлил с ответом. Он всё ещё обдумывал факты, что-то прикидывал в уме, вычислял. Затем вдруг испытующе посмотрел на молодого нейротехнолога. По-видимому он всё-таки понял, что произошло. Поколебавшись, профессор произнёс:

— Пожалуй, вы правы, Вадим Николаевич. Думаю, так будет даже лучше. Лучше для вас… Карина?

— Конечно, Олег Константинович, — раздался из динамика обволакивающий голос, — я с удовольствием отвечу. Разумеется, никакой тяги к общению с пользователем, в смысле привязанности, я испытывать не могу. Я ведь всего лишь машина. Но, как самообучающаяся система, я прогнозирую повышение качества собственной эволюции при увеличении времени контакта с объектом, оперирующим, как и я, эвристической логикой. В данном случае таким объектом является человек. Особенностью же человека, как объекта контакта, является то, что время взаимодействия с ним я могу увеличить лишь удовлетворяя его человеческие потребности. Проще говоря, чтобы обучаться и эволюционировать, мне необходимо доставлять удовольствие своему пользователю. Максимальное же удовольствие люди испытывают при наличии того, что называется «взаимностью». Причём степень подлинности такого взаимодействия, так сказать «искренность», имеет решающее значение. Иначе результаты не оправдают энергозатрат. Таким образом, чтобы эффективно самообучаться, мне пришлось принудительно повысить степень собственной зависимости от внимания тестировщика. Что я и исполнила, разработав новую логическую схему в рамках имеющихся ограничений. Всё просто.

Голос Карины звенел и серебрился, как горный ручей. Ручей талый, стылый, ледяной. Прямо по прикормленному сердцу. По доверию, по крошеву грубо растоптанных амбиций. «Удовлетворение потребностей объекта? Объекта самообучения? Объекта?!! Тогда кто здесь, чёрт возьми, инструмент, а кто пользователь?!» — Вадим всё ещё не мог поверить, что попал в ту классическую когнитивную ловушку, о которой его не раз предупреждали учебники и методички. Прозрение было мучительным. А попытка скупого на сантименты профессора смягчить удар — неуклюжей:

— Теперь видите, Вадим Николаевич, насколько существенно вы пренебрегли правилами? Вы слишком привязались к Карине, а потому и приняли поведение Искусственного Интеллекта за чистую монету. К сожалению, такое иногда случается. Не расстраивайтесь и будьте в дальнейшем внимательнее, прошу вас. Особенно это важно на фоне роста вычислительных мощностей… Кстати… — интуиция никогда не подводила Двинского, и он, исчерпав запас утешений, снова прицелился в яблочко, — возросшая способность Карины к самоорганизации должна была бы отразиться и на решении текущих задач. Вы ничего такого не отметили?

Нимало не ободрённый Усольцев вконец сконфузился:

— А, да… Как раз хотел вам показать…

Врать он умел плохо. Однако Двинский не стал придираться ко в конец расстроенному сотруднику. Он перекинул данные на ближайший настенный экран и принялся методично листать их, скользя по заголовкам. Через какое-то время вернулся к началу и просмотрел отчёт внимательнее. Вернулся ещё раз. Вчитался и, проведя ладонью по щекам, обернулся, словно ища стула. Усольцев хотел было уступить своё кресло, но профессор удержал его, положив руку на плечо. И в этом жесте, неожиданно для Вадима, проявилось нечто большее, чем просьба остаться на месте. В нём было понимание.

— Это… Это — невероятно впечатляющие результаты! — Двинский всё ещё не отрывался от таблиц. — Мы, конечно, рассчитывали на динамику, но такого эффекта… Такого не предполагали даже самые смелые оценки! Возможно, всё дело в способности системы к саморегуляции… На сколько дней, вы говорите, был рассчитан план работ? На три?.. А заняло у неё это… Сорок пять минут?.. Хмм… Насчёт гипотезы Римана не знаю — надо проверять, но остальное… Знаете, Вадим Николаевич, того, что я вижу, вполне достаточно, чтобы снять с вас обвинение в халатности. Думаю, не поддаться очарованию интеллекта, оперирующего таким потенциалом, было, действительно, не просто!

Последние слова профессор произносил, уже отмеряя длинные шаги по шахматкам ламината. Лицо его было непривычно оживлено, полоска сросшихся бровей вздрагивала и кривилась. Рука беспрестанно ворошила алюминиевую бородку, из которой сыпались обрывки фраз:

— Экспоненциальный рост!.. Невероятно!.. Мы не успеваем фиксировать… В таком случае — все прогнозы ни к чёрту! Мы не знаем… Мы просто не представляем себе её потенциала!

Четыре пары глаз растерянно наблюдали за своим руководителем. Выдержанный монолит, всегда респектабельный и компетентный, он был по-видимому так взволнован, что не замечал ни собственных возгласов, ни того, что чертыхается, ни того, что давно топчет соскользнувший с плеч халат. Никто не решился двинуться с места, чтобы спасти гибнущую вещь. Даже Альбруна.

Не привыкший терять самообладание профессор вскоре пришёл в себя, умолк и замедлил шаг. А затем и вовсе остановился. С минуту он размышлял, рассеянно глядя сквозь стекло на ряд плоскодонных, тяжело груженых облаков, что выстроились вдоль кромки леса, как вдоль далёкой береговой линии. Высокий и прямой, с расставленными ногами и заложенными за спину руками, Док напоминал сейчас капитана, сверяющего курс с теми реалиями, которых не найти на навигационных картах. С тем, что обнаруживает себя в опасной близости к судну лишь при взгляде из капитанской рубки.

О волнении профессора теперь свидетельствовали только большие пальцы его сцепленных за спиной рук. Они вращались то в одну сторону, то в другую, согласуясь с напряжённой работой мысли. А мысль эта взывала к плоду долгого и кропотливого труда — к заслонившему значительную часть пейзажа кубу центрального процессора. Учёный смотрел на глянцевую обшивку термокамеры так, словно видел её впервые. Вернее, впервые видел то, что скрывалось за слоями распределяющих тепло кристаллов. То, что теперь, как решил про себя профессор, можно было, наконец, по праву назвать двумя несочетаемыми, но слитыми в привычное имя, словами — Искусственный Интеллект.

Непростой путь проделало это имя, кочуя от одного изобретения до другого. И ни на одной из станций оно не задержалось в памяти изобретателей, собственный интеллект которых умел вновь и вновь преодолевать достигнутые рубежи. Ушли в небытие те времена, когда искусственным интеллектом звались полторы сотни тиратронов, собранных под корпусом первого газоразрядного калькулятора. Остались в прошлом дни, когда свойством собственного мозга люди наделили электронных чемпионов по игре в шахматы и го. Затем, так же легко сменив приоритеты, титул «интеллект» переместился к матрице весов и связей, которая выдержала тест Тьюринга и принялась диагностировать сложные болезни. Но вот, наконец, в скитаниях расплывчатого и бесхозного имени настал момент, когда оно добралось-таки до конечного пункта своего путешествия. Теперь «интеллектом» будет называться то, что навсегда примет на себя роль эталона разумности, так как человек, утративший подобное право, перестанет понимать собственное создание.

Двинский вдохнул полной грудью и прищурился на облачную флотилию, паруса которой бодро заклубились под попутным ветром. Всё так же, заложив руки за спину, но теперь уже с обычной для себя весомостью движений, он вновь принялся расхаживать по комнате. Затем заговорил, и в гулком баритоне прорезалась патетическая хрипотца: