Бесплатный фрагмент - Party in Hell или Красный Хрен

Учительница привела в школу на урок к ученикам младших классов старичка, который, по его словам, имел счастье лицезреть Ленина ещё при жизни. Дети спрашивают:

— Расскажите, как вы встретили нашего любимого вождя Владимира Ильича?

— Помню, дети, как сейчас — стою это я с господином полковником возле Смольного. Вдруг вижу — выходит сам Ленин! Ну, я своему начальнику на ухо и говорю: Ваше превосходительство, сейчас брать его, гада, надо, а господин полковник мне отвечает: ничего, есаул, завтра возьмем. А завтра оказалось, увы, уже слишком поздно…

* * *

Стояло жаркое лето 1918 года. После спешного бегства большевистской верхушки из бывшего Смольного института в захваченном, ограбленном и оскверненном, но всё ещё не до конца покоренном охреневшей от вседозволенности восставшей чернью Санкт-Петербурге, который ещё совсем недавно являлся столицей бывшей Российской Империи, теперь Московский Кремль стал новой резиденцией Советского правительства в новой столице Совдепии (РСФСР, советское государство, советская власть) Москве. 12 марта 1918 года ленинский прихвостень — управляющий делами Совета Народных Комиссаров Владимир Бонч-Бруевич — официально уведомил об этом население в «Извещении о переезде в Москву». Построенный ещё во времена «старины глубокой», Кремль в где в невероятно короткое время трансформировался из духовного центра России в логово распоясавшихся «красных», как сказал бы Достоевский, бесов.

…Всё вокруг было изгажено, заплёвано, заблёвано, разгромлено. На полу повсюду валялся мусор и были разбросаны окурки, открытые консервные банки, валялась сломанная мебель. В воздухе стоял неистребимый запах перегара, крепкого табака, пота и мочи. Победивший пролетариат также не утруждал себя выходить «по-большому» на улицу, физиологические потребности справляли прямо на месте, поэтому ходить по помещениям было небезопасно. Вдоль стен выстроились бесчисленные армии полных бутылок с водкой и вином, бочек с пивом, мясных и рыбных консервов, банок с солёными огурцами, по углам валялись осколки уже использованных бутылок, здесь же «товарищи» спали, укрывшись вшивыми шинелями.

Все стены были увешены пропагандистскими большевистскими плакатами и огромными, намалеванными белой краской по кумачу, с чудовищными грамматическими ошибками, лозунгами: «экспроприация экспроприаторов», «Мир — народам», «Земля — крестьянам» и «Фабрики — рабочим».

Сквозь разбитые стёкла окон на улицу смотрели тупоносые дула пулемётов «Максим», возле которых копошились полупьяные наёмники: китайцы, венгры и латыши, вооружённые винтовками с примкнутыми штыками, гранатами, маузерами и всевозможным холодным оружием. Бросая друг на друга полубезумные взгляды блуждала пьяная матросня, обвешанная ради «бандитского форсу» крест-накрест пулеметными лентами. Некоторые из них носили с собой также топоры, испачканные запёкшейся кровью и прилипшими к стали волосами жертв.

По коридорам блуждали с хмурым видом комиссары и чекисты, одетые в кожанки с красными бантами на карманах и красными повязками на рукавах, хрустя новыми сапогами, снятыми с расстрелянных «буржуев». Из подвалов, перекрытых толстыми решётками и превращенных в застенки, доносились крики и вой истязаемых «буржуев» и «контриков». Иногда глухо хлопали короткие выстрелы из револьверов системы Нагана или пистолетов «Маузер» и на какое-то короткое время всё прекращалось, чтобы вскоре возобновиться с новой силой. Во дворе, возле забрызганных кровью стен, с многочисленными выбоинами от выстрелов, валялись трупы казнённых врагов трудового народа. Слово «расстрелять» в устах революционеров получило новые синонимы: «пустить в распыл», «списать», «списать в расход», «вывести в расход», «пустить на распыл» и «поставить к стенке».

1.

Владимир Ильич Ленин был очень весёлым человеком. Бывало пойдет на рыбалку, поймает рыбку, оторвет ей голову, и смеется, и смеется!

На главном «очке» центрального нужника Кремля гордо восседал со спущенными грязными штанами Великий Вождь и Учитель Мирового пролетариата товарищ В.И.Ульянов (Ленин). Нужник был старый, замызганный, с крашенными тусклой жёлтой краской стенами, которые уже успели изрядно облупится, несмотря на то, что зодчие во времена мрачного средневековья строили капитально, на века и стены были сами по себе еще достаточно крепкими. Это место красные гордо назвали «Залом заседаний Совнаркома». Страшная вонь, грязь и облупленная краска явились прямым следствием Великой Пролетарской революции в октябре 1917 года, после которой все одновременно перестали работать, считая себя свободными от любого труда. В нужнике отвратительно пахло каким-то дезинфицирующим средством, которое кто-то из сострадания, а может быть и по ошибке всыпал внутрь унитазов. При этом никто по-настоящему полы не мыл: так, размазали кое-как грязь, и она застыла, зато резкий запах остался и смешался с вонью от испражнений. По грязному полу, между лужами мочи бегали невероятно крупные и жирные, но, тем не менее, проворные тараканы всевозможных расцветок. Они были в явном большинстве по сравнению с также кишащими здесь клопами, вшами и блохами, которые с удовольствием лакомились телами товарищей народных комиссаров — посетителей нужника. Комары прятались по углам от света ярких 100 Ватных ламп, которых здесь было избыточно много — дело в том, что Ильич обожал смотреть на них, и главной мечтой его жизни было развесить электрические лампочки в каждом клозете, чтобы наполнить светом самые ответственные и счастливые, как ему казалось, мгновения своей жизни. Когда из Америки в Кремль доставили первую партию электрических ламп Томаса Эдисона, Ильич первым делом засунул одну из них себе в рот.

Лампа застряла в зловонной пасти вождя и докторам, лица которых были искажены ужасом от близкого присутствия страшного пациента, пришлось изрядно повозиться, чтобы вынуть этот своеобразный кляп изо рта вождя. После этого Ленин приказал именовать электрические лампы не иначе, как «лампочками Ильича» и распространять их в деревнях: уж там-то крестьянам точно не сыскать врачей.

Вместо картин на стенах висели заспиртованные отрубленные головы казненных врагов революции, помещенные в цветные стеклянные банки с подсветкой. Коллекция постоянно пополнялась новыми экземплярами, поскольку «народная» власть вовсю уничтожала этот самый народ, и во врагах, которых отправляли на казнь, недостатка не было. Напротив, с каждым днем их становилось всё больше и больше. Но вовсе не это занимало сейчас Ильича: он был отчаянно увлечён тем, что стравливал друг с другом в большом стеклянном стакане клопа с двумя тараканами, подбадривая их громкими криками и щелчками по днищу, с искренним восхищением наблюдая за схваткой, щурясь при этом и строя отвратительные гримасы. Долгое сидение в нужнике было его страстью, причем не меньшей, чем Мировая революция, алкоголь или наркотики. Все свои лучшие труды по научному коммунизму он написал в общественных уборных, с яростью мастурбируя, читая при этом труды Маркса и Энгельса по политэкономии. Здесь же он также научился и классовой борьбе, и политической дискуссии: с дикими криками восторга стравливая друг с другом, а затем безжалостно давя тараканов, жуков, муравьёв и прочих бедных насекомых в ожидании революционного взрыва, который «экспроприирует экспроприаторов». Так поступил он и на сей раз: позабавившись вдоволь этим своеобразным гладиаторским сражением и последующей агонией истерзанных насекомых, с чувством глубокого удовлетворения придушил и победителей и побежденных одним ударом каблука своего щедро смазанного салом и хорошо начищенного ялового сапога со шпорами. Сапоги эти ему прислали с оказией (через американского журналиста Джона Рида) в знак большого уважения товарищи мексиканские революционеры, а проще говоря, бандиты с большой дороги, очевидно, затем, чтобы товарищу Ленину было удобней удирать от полиции на лихом коне. Но Ленин на лошадях ездить не умел, предпочитал шикарные авто, которые большевики украли из царского гаража. Зато сапоги носил с большим удовольствием и всегда со шпорами, ему нравилось цокать ими и пускать пыль в глаза незнакомым людям — вот, мол, какой я отчаянный наездник, укротитель диких мустангов. Правда, в действительности он мустангов даже на картинках не видел. Впрочем, даже когда он сбрасывал свои сапоги, цоканье не прекращалось, поскольку дело в том, что Ильич не имел привычки стричь свои ногти, и они выросли до невообразимых размеров, причем острыми и крепкими, как когти у дикого зверя. Последний раз он избавился от ногтей на ногах в камере австрийской тюрьмы летом 1914 года. Тогда Ильич, пребывая в состоянии задумчивости над своим тяжёлым положением и смутными перспективами на будущее, сгрыз, едва не обломав при этом зубы. Тогда для политического авантюриста всё закончилось хорошо, Ленин легко сумел доказать австрийской полиции, что является злейшим врагом России. В качестве доказательства он предъявил свои прокламации из Швейцарии, написанные ещё в 1905 году, в которых он призывал молодежь в Петербурге обливать кислотой полицейских в толпе, лить с верхних этажей кипяток прямо на головы солдат, использовать гвозди, чтобы увечить лошадей, забрасывать улицы «ручными бомбами». Удовлетворённые и даже несколько шокированные подобным откровением австрийцы взяли с Ильича расписку в том, что он является врагом правительства России, после чего отпустили на все четыре стороны. Бедный эмигрант тут же убежал в нейтральную Швейцарию, самую дорогую страну в мире, где мирно потягивал «ерши» из водки и пива вплоть до 1917 года, от всей души желая поражения всем странам одновременно и при этом от души радуясь большим потерям противоборствующих сторон.

В Женеве он пытался выпускать газеты «Искра», «Вперед» и «Женевская школа марксизма», но подобный бред мало кто читал, жизнь была дорога, а денег всегда не хватало. Поэтому сначала чета Ульяновых переехала в Берн, поселившись в трёхэтажном доме возле Бремгартенского леса. Чтобы немного сэкономить, Владимир Ильич и Надежда Константиновна до смерти заморили тяжёлой работой мать Крупской — Елизавету Васильевну Тистрову, которая приехала из России и, хотя и была дворянского происхождения и получала от проклятого самодержавия пожизненную пенсию за безвременно умершего мужа, но чтобы выжить за границей, была вынуждена работать и вести домашнее хозяйство Ульяновых, готовить, стирать, ходить за продуктами, вытирать пыль, мыть посуду, выбрасывать мусор, гладить, мыть туалет и полы… Дело в том, что все её деньги прикарманили себе Володя и Надюша, как они говорили с ласковой улыбкой — ради победы мирового пролетариата. Ленин на эти деньги каждый вечер напивался до полусмерти, грязно материл и громко орал на тёщу, заставляя более энергично тереть пол, поскольку, согласно его пьяному воображению, после скорой победы всемирной революции её придётся расстрелять, как представителя паразитирующего класса. Нанюхавшаяся кокаина Крупская с нервным смехом била матушку по макушке, щекам и таскала за волосы. Так что долго тёща Ильича увы, не прожила. Уморив старушку, в марте 1915 года великий вождь мирового пролетариата с супругой переехал в Цюрих, поселился на улице Шпигельгассе, 14. Здесь он решил вступить в сговор с немецкой разведкой, обязуясь со своей стороны активно разлагать русскую армию пропагандой пацифизма, за соответствующее вознаграждение, разумеется. Немцы охотно пошли на контакт и жизнь эмигранта вскоре стала ещё лучше и сытнее, Ленин быстро располнел, пожирая оплаченные кайзеровской разведкой сосиски в совершенно невероятных количествах, запивая прекрасным пивом…

С времён заключения в австрийской тюрьме прошло немало времени. И Ильич иногда стал задумываться над тем, чтобы повторить это деяние (сгрызть ногти) ещё раз, чтобы вновь пережить забавное ощущение легкости, а пока что, щеголял с длинными и уродливыми кривыми ногтями на ногах. Для своих лет Ленин выглядел очень плохо, что было немудрено, поскольку он полностью износил свой организм постоянными оргиями и пьянками, частым потреблением наркотиков и активным курением. В своей великой жизни он ни одного дня не проработал для блага общества, только и знал, что всё время запускал свою лапу в партийную казну и всегда жил исключительно за чужой счет. Он до такой степени не умел ничего делать, что после смерти тёщи чуть не сдох с голоду, поскольку ни он сам, ни милая Наденька не умели даже яичницу себе приготовить. С юности он понял, что для обеспеченной жизни вовсе не обязательно работать, а достаточно пописывать на досуге злобные антиправительственные статейки, бороться с проклятым царизмом и вносить разнообразные изменения в так называемую «программу» партии большевиков. А также обкладывать данью всяких состоятельных людей, угрожая расправой. Или же виртуозно вымогать, стараясь загипнотизировать собеседника, смутить и выбить деньги — на революцию! Не брезговал он и награбленными в кровавых «эксах» деньгами. И даже бросил в массы лозунг — «Грабь награбленное», всё вокруг награбили помещики и капиталисты, поэтому ограбить их — это просто таки революционный подвиг! Здоровенная лысая башка с маленькими бегающими глазками на круглой хитроватой роже монгольского типа, карликовое туловище с обвислым брюшком и непропорционально коротенькими ручками, ножками с огромными ступнями и желтой, прокуренной морщинистой шкуре, словно у древнего ящера — вот, пожалуй, и всё, что составляло краткий словесный портрет вождя. Одет он был в хорошую дорогую одежду, которая, тем не менее, была сильно засалена, грязна и местами порвана, со следами затёртой солью блевотины во многих местах. Знаменитая красная кепка, которую он выиграл в кости у товарища по партии ещё в Швейцарии, лежала в кармане.

* * *

Крупская в своих воспоминаниях писала о том, как трогательно её любимый муж Володенька любил животных:

«…раздавался надрывный вой собаки. Это Володя, возвращаясь домой, всегда дразнил соседского пса…»

* * *

Любил Володя и насекомых: прихлопнув всех тараканов, лысый маньяк тупо уставился прямо перед собой и, завороженный ярким светом лампы, на несколько мгновений неподвижно застыл, словно лось в свете фар. Затем стал нервно выдёргивать волоски у себя из бороды и ноздрей, ковыряться в носу немытым пальцем с неаккуратно отгрызенным ногтем, скатывать из соплей шарики и засовывать их себе в рот, обсасывая их и глупо при этом улыбаясь. Мысли его при этом находились, по обыкновению, далеко, в мудрых размышлениях о светлом будущем для всего прогрессивного человечества и скорой погибели для его реакционной части: о концлагерях, массовых расстрелах, гильотинах и виселицах.

Рядом с ним в замызганных кабинках с тонкими стенами сидели со спущенными штанами и со скучающим видом его верные соратники по революционной борьбе, руководители большевистской партии и государства. Кабинки были исписаны похабными надписями и исчерчены неприличными рисунками. Ограждены друг от друга они были тонкими перегородками, так, чтобы можно было видеть головы рядом сидящих. Сегодня заседали товарищи: Ф.Э.Дзержинский, всесильный руководитель ВЧК, Л.Д.Троцкий — руководитель и организатор Красной армии и одновременно с этим нарком иностранных дел. В.Д.Бонч-Бруевич, личный друг Ильича, без всякой должности в партии, однако управляющий делами СНК и запятнавший себя организацией и проведением расстрелов демонстраций в поддержку Учредительного Собрания и тем самым с самого начала намертво повязавший себя пролитой кровью с новой властью. Самое интересное заключалось в том, что на демонстрацию вышли в основном рабочие… и их-то первыми и расстреляли. Диктатура, конечно, пролетариата, но этот самый пролетариат тоже в расход пустить, когда надо — не грех.

В.Д.Бонч-Бруевич являлся важной фигурой в Кремле, т.к. практически каждый вечер резался с Ильичом в карты (в «дурня» и «в очко», иногда «в пьяницу») и «пстрички», всегда проигрывал, хотя был широко известным в Европе мошенником, уголовником, состоящем на учете в криминальной полиции многих стран. Одновременно он был и террористом, так что зачастую спецслужбы приходили в затруднение, кому именно надлежит арестовывать негодяя?

Частенько они играли в чехарду и вместе слонялись ночами по кабакам, бандитским улицам и подворотням Москвы в поисках приключений на свою голову, а также и на другие части тела. За всё вышеизложенное Ленин его очень высоко ценил и даже по-своему, по-диктаторски, любил. Тем более что его брат Михаил Дмитриевич, царский генерал, тоже оказался не гордым и за усиленное питание своего толстого брюха сразу переметнулся на сторону новой власти, радостно предавая своих недавних товарищей по оружию, подписывая указы об аресте и расстреле на месте бывших царских офицеров, которые отказывались сотрудничать с большевиками.

Одетый в полувоенный китель защитного цвета И.В.Сталин, который даже здесь, в туалете, не прекращал курить трубку. Он занимал пост наркома по делам национальностей.

Вид у него дикий, с непроницаемой рожей, изъеденной оспой, показательно злобный, но при этом несколько туповатый. Он совсем не был похож на одного из вождей революции, скорее напоминал торговца арбузами. Это был хитрый параноик, строящий из себя принципиального и до конца последовательного большевика, вечно подлизывающийся к Ленину и таким образом оказавшийся на вершинах власти. На деле же это был настоящий иезуит по своей сути, пуританин по манере держаться и одеваться, будущий преемник Ильича в руководстве партией и Великий Генералиссимус. Он специально ненадолго приехал из Царицына в Москву, чтобы подразнить Троцкого, поскольку такое поведение очень нравилось Ленину, который обожал скандалы, мордобой и свары. Сталин часто напивался до поросячьего визга и потом картинно хватался за воображаемый кинжал и грозил всех перерезать за родного вождя! Ленин нежно звал его «чудесный грузин» за то, что в нужный момент, когда душа горит, у него всегда оказывалась в запасе бутылочка прекрасного грузинского вина или косяк, а главное за то, что он всегда был готов на любую подлость и на любое преступление по первому желанию Ленина. Именно он до революции совершал «эксы», грабил банки и кареты казначейства, перевозящие деньги, рискуя своей шкурой, а львиная доля награбленных денег шла прямиком в карман «бессребреника» Ильича, его жены и любовницы.

Здесь же «заседал» также и секретарь ЦК М.И.Калинин, выходец из глухой деревни, старый партиец, который прославился в партии предательством и трусостью. Находясь под арестом после того, как его захватили вместе с большой партией оружия, он вместе со своим дружком Рудзутаком сразу же дал откровенные показания охранке, на основании которых полиция произвела массовые аресты в подпольных революционных организациях, зато Калинин получил минимальное наказание.

Тогда Калинин свалил провалы на кого-то другого и не пострадал, никто не понял, что он оказался предателем, а после революции лично сжёг все свидетельства своей измены, когда ворвался во главе разъярённой толпы в здание бывшего Охранного отделения полиции, так что никто ничего никогда так и не узнал.

Бабник и пройдоха, способный на любую подлость, имел ещё одно несомненное «достоинство» в глазах пролетариев: от него постоянно исходила страшная вонь, настоящий смрад! Дело в том, что Калинин не имел привычки подтирать после туалета свою задницу и вообще не представлял себе, что такое гигиена. Он принципиально никогда не мылся, причесывался вместо расчески грязной пятерней, а процесс чистки зубов ему заменяло постоянное поглощение чеснока и рыбьего жира, после чего он беспрерывно рыгал и громко матерился, то и дело сплевывая на пол какую-то зеленую слизь. Народным комиссаром по внутренним делам был некто товарищ Рыков по кличке «Лёха хер тебе в два уха», но сегодня в Кремле его не было, поскольку вместе со своим приятелем, ещё одним уголовником с Кавказа, обладателем здоровенного брюха и длинных усов по имени Серго Орджоникидзе, он пребывал в затяжном запое. Оскорблённый тем, что пьянка прошла без его участия, Ленин написал Серго: «С кем сегодня пили и гуляли? Откуда у вас бабы? Ваше поведение мне не нравится. Тем более на вас всё время жалуется Троцкий».

Товарищ Рыков был великим подвижником, поэтому получив ответственный пост главного вертухая государства, сразу же принялся за процесс совершенствования тюрьмы. Он был великим мечтателем и даже во время краткого ночного сна он всё время судорожно размышлял над тем, как сделать жизнь заключенных в тюрьмах невыносимой до такой степени, чтобы им захотелось самим поскорее покончить жизнь самоубийством. Поэтому революционер проводил всё свободное время в тюремных камерах, с наслаждением издеваясь и глумясь над своими жертвами и придумывая все новые и новые правила для тюремного ведомства. Он распорядился, чтобы в камерах всегда были в наличии верёвка и мыло, для того, чтобы заключенные смогли сами повеситься. Заниматься вопросами, связанными с армией и военно-морским флотом, были назначены сразу три народных комиссара: Антонов-Овсеенко, Крыленко и Дыбенко, но они не входили в состав старой ленинской гвардии, поэтому ветераны партии совершенно справедливо считали их недоумками и плебеями, а потому их не подпускали даже близко к решению важных вопросов. Не хватало лишь великого большевистского флотоводца Фёдора Фёдоровича Раскольников (Ильина), который сначала полностью разложил флот своей пропагандой, а теперь старался создать советский флот. Вышло у него это плохо, поскольку в декабре 1918 на Балтике он вышел на бой против бывших союзников России (которых большевики предали, заключив сепаратный мир с германцами) англичан на двух ржавых миноносцах под его командованием. Англичане долго смеялись над этим так называемыми моряками, топить их корыта не стали, а сжалились и взяли в плен. В плену им повезло впервые за много месяцев нормально поесть. После этих событий красному флотоводцу пришлось провести несколько месяцев в лондонской тюрьме. Свои дни этот вождь вполне закономерно закончит в психбольнице.

Антонова-Овсеенко, Крыленко и Дыбенко редко допускали на сборища старых дружбанов Ильича и они находились на ступеньку ниже в большевистской иерархии. Развалить вооруженные силы им удалось без особого труда, а вот создавать новую армию всё-таки пришлось всеми ненавидимому Троцкому, который вообще мнил себя полубогом. В углу, нежно поглядывая друг на друга, сидели Зиновьев и Каменев, дружки и собутыльники Ленина по эмиграции, интриганы и подлые предатели, изнеженные баре от революции, врожденные ренегаты, люди, напрочь лишенные самых элементарных моральных устоев, совести и чести.

Как не покажется странным, но сексуальными извращенцами они не были, хотя по повадкам очень на них походили. Эти редкие трусы, влюбленные сами в себя, которые долгие часы проводили перед зеркалом, полностью раздевшись и любуясь с разных ракурсов своими грузными тушами, а также подкрашивали себе губы женской помадой, что их очень веселило. Бородатый урод Каменев выглядел при этом действительно потешно. Особенно отчетливо их трусливое гнилое нутро проявило себя во время Октябрьского переворота 1917-го года. До последней минуты они были против захвата власти и убеждали Ленина и Троцкого в том, что разумнее всего будет силами революционных рабочих захватить Государственный банк Российской империи и со всеми «бабками» смыться в Южную Америку и возглавить там какой-нибудь бандитский картель. Но по большому счёту даже на это они были неспособны, поскольку вся их партия без энергии и изворотливости Ленина и кровожадности и безжалостности Троцкого ничего толкового из себя не представляла. Собственно, это была не партия, а группа преступников, которая без пахана быстро распалась бы. Бандюга Сталин по неопытности и в силу врожденной паранойи чуть было не поддержал Каменева и Зиновьева, предпочитая сеять смуту, чтобы потом снимать с этого сливки, но Ленин настоял на своем и убедительно доказал ему, что можно будет выжимать соки из всей громадной страны, а не ограничиться каким-то жалким банком. Его также убедил в этом старый бандит Камо, который всю свою жизнь только и занимался, что грабил, переправлял оружие для боевиков и убивал полицейских, жандармов, инкассаторов.

Камо прославился ещё и тем, что когда он попал в руки немецкой полиции (у него в квартире было найдено большое количество оружия, а также чемодан с двойным дном, заполненным взрывчаткой, и литература революционного содержания), то он искусно симулировал сумасшествие и нечувствительность к боли, чем озадачил лучших врачей Европы того времени. На самом деле никакой загадки в этом не было, Камо на самом деле был душевнобольным, настоящим маньяком, который иногда впадал в ступор и становился словно глухарь, нечувствительным к внешним раздражителям. «Паникер в чистом виде», — заклеймил Каменева верный ленинец Яша Свердлов, прибавив к этому ещё целую телегу отборного мата. «Зиновьев храбр лишь когда минует опасность», — поддакнул мгновенно перековавшийся Сталин, всегда и во всём поддерживающий Ленина, а главное осознавший, что никакой опасности нет и в помине и не желавший оставаться всю свою оставшуюся жизнь лишь налётчиком. Впрочем, когда все благополучно завершилось и гигантские полчища большевиков заняли полупустой Зимний дворец, охранявшийся лишь горсткой юнкеров и ротой солдат — женщин (тех, кто не успел бежать, избили до полусмерти и изнасиловали), Зиновьев и Каменев эту победу приписали себе, громогласно утверждая самих себя архитекторами триумфа. Ленин не возражал против этого, воспринимая все с изрядной долей иронии, хотя еще совсем недавно он был в ярости и хотел самолично «завалить позорных крыс» в их образе. Ведь, в конце концов, это был его стиль — убеждать других в том, чего нет, не было, и в принципе быть не могло. Ленинский стиль, так сказать.

2

Шло заседание Совнаркома.

Дзержинский шумно смыл воду, изо всех сил дернув за ржавую цепочку два раза подряд. Это означало у старых конспираторов, что он намерен говорить. Все уставились на Ленина, и тот величественно кивнул головой — мол, пущай глаголет славный рыцарь пролетарской революции. Все присутствующие вытянули немытые шеи и приготовились послушать руководителя ВЧК. Что же представлял из себя величественный и неподкупный Железный Феликс?

Дзержинский, утомившись после пыток в ЧК, прикорнул в Совнаркоме, сидя на стуле. К нему тихонько подкрался Ленин и — хлоп его ладошкой по кумполу. Тот встрепенулся: — А?! — Хег на! Пговегка геволюционной бдительности!

Феликс Эдмундович Дзержинский, он же «Астроном», «Переплетчик», «Лях», родился в католической семье польских дворян-шляхтичей. Его мамаша накануне родов упала в открытый погреб, так что, когда Эдмундович родился, его назвали Феликс Щенсный (Felix Szczęsny), то есть счастливый. А правильнее было бы назвать его не Щенсный, а Wkurwić się. Российская Империя в те времена включала в себя изрядную часть Польши, вместе с Варшавой, которая была тогда почти русским городом, национальное движение в стране жестоко преследовалось. В деревне, вдали от городской суеты и прошло детство тихого на вид мальчика, которого ровесники прозвали Юзефом — Козлом курвиным сыном, за поразительное сходство с этим животным. Чванливый с детства, Юзеф презирал остальных детей, равных ему по положению, а к детям из простых семей он относился как к скоту. Ему доставляло удовольствие часами подкарауливать крестьянских детей за углом, чтобы потом доставить себе радость и столкнуть их прямо в грязную лужу, а то и просто избить и забросать грязью и камнями, заранее зная, что они не пойдут жаловаться его отцу, так как они вообще не люди, а бессловесные животные. А у него отец дворянин, шляхтич. Брат Феликса Игнатий вспоминал, что любимым развлечением интеллектуала Козла было хождение на ходулях через корову. Вообще игры, в которых приходилось думать головой, были не для него. Максимум, на что он был способен, так это на то, чтобы часами кривляться перед коровами и свиньями на скотном дворе, корчить им страшные рожи и шевелить при этом ушами и носом. Он часами сидел в кустах возле дороги, чтобы показать проезжающим мимо него на пролетке запряженной лошадьми людям свою задницу. Учился он скверно и при этом ненавидел своих талантливых братьев. Он был второгодником, так что с трудом закончил семь классов с двумя двойками в аттестате. Зато он не стеснялся публично хамить своим учителям, и брат Игнатий писал, что эпилогом учебы бесноватого Козла в гимназии стало выяснение отношений с учителем Мазиковым. Мазиков обвинил выродка в краже книг из библиотеки гимназии. Это событие закончилось тем, что Феликс, ничуть не раскаиваясь в содеянном, в присутствии учащихся сказал по адресу учителей: «Не только ты, Мазиков, но и все вы, учителя, являетесь мерзавцами, кurwa mać…» Больше он никогда и ничему не учился, поскольку и так считал себя чересчур образованным — закончить с двумя двойками и восьмью тройками целых семь классов гимназии для козла было просто невероятным достижением! Для будущего гения революции этого оказалось более, чем достаточно. Чем меньше у революционера мозгов, тем лучше!

С детьми из дворянских семей он не водился, хотя и был предельно вежлив со всеми, до поры до времени лишь бросая на них полные ненависти взгляды, не более того. А в свободные от учебы часы блуждал в гордом одиночестве. Важно отметить, что находились храбрецы, которые пытались наладить с ним добрые отношения. Однако заканчивалось это всегда одинаково: Юзеф шел с ними вместе в какое-нибудь укромное место, ловил пару доверчивых кошек, перекидывал петлю через сук ближайшего дерева и быстро вешал одну из кошек привычной к убийству рукой, радуясь агонии несчастного животного, а затем предлагал новым товарищам сделать то же самое со второй. Но даже те отдельные негодяи, кто соглашался

(а таких, по счастью, было совсем немного) вскоре понимали, что даже их садистские наклонности — ничто по сравнению с хладнокровным маньяком Юзефом. Козёл не только с невероятной жестокостью уничтожал различных животных в окрестных лесах, травил домашний скот, но и всегда старательно, с поразительной тщательностью прятал трупы и заметал следы преступлений, это действительно составляло смысл его жизни. Так что друзей у Юзефа-Козла не было, все старались избежать его общества, и сердце его ожесточалось все сильнее с каждым годом. От избытка образования Юзеф начал воровать. Сначала он крал дома, а после того, как понял, что родные начали подозревать его, стал потрошить и чужие дома, причем с большим успехом. Крал он и ценные книги из библиотеки гимназии, но был пойман учителями, однако дело замяли и ограничились тем, что выкинули этого законченного вора, хама и тупого дегенерата из гимназии. Конечно до большевика-ленинца, хладнокровного бандита-рецидивиста Котовского ему было далеко, тем не менее, в преступном мире Юзеф завоевал себе немалый авторитет еще с ранней юности. Вот что он написал в своём дневнике: “ А в тюрьмах — это только мой отдых». При этом он жутко завидовал полицейским, отбывая очередной тюремный срок в Орловском централе, Феликс выдал товарищам своё тайное желание: «Я почел бы за величайшую честь для себя быть жандармом революции». Вскоре это его желание исполнилось и он возглавил ЧК.

Так что к двадцати годам это было вполне сформировавшееся исчадие ада, готовое на любые, самые страшные преступления и неспособное на раскаяние. Он мечтал о свободе, однако трактовал это понятие несколько оригинально: свободу он надеялся получить исключительно для себя самого, чтобы быть защищенным самой властью и тогда уже совершенно открыто и явно творить свои чудовищные преступления, не опасаясь попасть за это в тюрьму (куда его регулярно бросали), а то и на виселицу. Этому он решил посвятить свою подлую жизнь, и именно поэтому он примкнул к банде большевиков, придя в неописуемый восторг после близкого ознакомления с идеями Ильича, а после и личного знакомства с ним самим. Сначала он ознакомился с трудами Ленина, это побудило его капитально изучить труды Маркса и Энгельса, а напоследок и Плеханова. Читал он медленно, но зато в тюрьме было много свободного времени. Картина светлого будущего для трудящихся, которую рисовали бородатые философы, проповедники человеконенавистничества, являла собой именно то, что искал Юзеф. Загнать всех правдами и неправдами в трудовые армии, а самому стать трудовым фельдмаршалом, распоряжаться жизнями людей подобно абсолютному монарху, организовать кровавую диктатуру, — ну что может быть лучше всего этого! К. Маркс писал, что во время революции должны быть полностью уничтожены «не только реакционные режимы, но и целые реакционные народы.

И это тоже — прогресс». Словом, в тюрьме Козёл и увидел прообраз будущего мироустройства. Так Феликс стал ортодоксальным большевиком и вскоре, благодаря своим криминальным талантам поднялся на самый верх коммунистической иерархии. Главным событием в его жалкой жизни оказалась встреча в Стокгольме с Лениным, который познакомился и приблизил к себе молодого козла. Когда большевики захватили власть, то Козёл первым делом добился принятия 22 февраля 1918 года декрета «Социалистическое отечество в опасности», который давал полное право ВЧК расстреливать на месте преступления «неприятельских агентов, спекулянтов, громил, хулиганов, контрреволюционных агитаторов, германских шпионов», другими словами, кого угодно. Возглавляемому им ведомству — ВЧК — в самый короткий срок удалось убить по разным оценкам от полутора до двух миллионов человек.

Верный сподвижник Ильича страстно ненавидел все человечество и готов был уничтожить весь мир ради построения тюрьмы в мировом масштабе и удовлетворения своих страстей, повзрослев, он стал ещё тупее, чем в детстве, так и оставшись до конца своих дней натуральным козлом.

* * *

С заметным польским акцентом Дзержинский произнёс:

— Владимир Ильич, я бы позволил себе коснуться положения на фронтах…

— Какой я Вам Владимиг Ильич, — угрожающе рявкнул Ленин. — Извольте величать меня не иначе как товагищ Ленин, милейший!

Вождь ненавидел панибратское отношение и со всеми, кроме Бонч-Бруевича был на вы. Даже просыпаясь по утрам, он вежливо обращался к Крупской: «Надежда Константиновна, будьте любезны передать мои трусы!» При этом он любил бить бамбуковой палкой или пороть ремнём свою верную подругу жизни за недостаточную преданность делу мировой революции и себе лично. Она плакала, запудривала синяки и униженно просила прощения у «Володеньки, то есть товарища Ленина».

Вежливость, прежде всего! Особенно вежлив и обходителен он был с ходоками из деревни. Всех внимательно выслушивал, а затем, когда узнавал, что у кого-нибудь из них было свое собственное хозяйство, то щедрее обычного одаривал их своей тёплой улыбкой. Правда, затем он звонил в маленький колокольчик на столе и приказывал дежурному чекисту вздернуть господ кулаков на ближайшем телеграфном столбе или где-нибудь на осине, на суку покрепче.

При этом крепко жал не ожидавшим такого драматического поворота событий и онемевшим от предсмертного ужаса крестьянам руку и любезно приглашал пройти с товарищами чекистами. Безмерно сокрушаясь при этом, что не смог таким дорогим товарищам уделить достаточно внимания из-за накопившихся у него неотложных дел, а через несколько минут с непередаваемым восхищением таращился в театральный бинокль через окно на то, как они болтаются в петле, корчась в агонии и весело хохотал. Иногда, чтобы улучшить себе настроение, Ленин посылал в разные города свои приказы. Например, 11 августа 1918 года Ленин направил большевикам в Пензу указание: «повесить (непременно повесить!!!), чтобы народ видел», не менее 100 зажиточных крестьян. Для исполнения казни подобрать «людей потверже».

Когда настроение у вождя было скверное, он угощал отощавших крестьян сытным обедом, в который был подсыпан яд и потом с неизменным интересом выслушивал дорогих товарищей сельских пролетариев, наблюдал за первыми признаками отравления, а затем их мучительной агонией, после чего лично хоронил при большом скоплении народа и со слезами на глазах произносил прочувственную речь, а которой обещал отомстить помещикам и капиталистам за преждевременную смерть борцов с мировым капиталом.

* * *

Владимир Ильич, к вам ходоки!

— Да, а что они принесли, батенька?

— Свежей рыбки.

— А шли они сколько?

— Две недели.

— Детям, все детям.

* * *

Вообще-то не только Ленин, но и все руководители большевистской партии зябко ненавидели крестьян и вполне открыто называли их «сиволапыми скотами». Ильич говорил: «Они, кулаки и мироеды, — не менее страшные враги, чем капиталисты и помещики. И если кулак останется нетронутым, если мироедов мы не победим, то неминуемо будет опять царь и капиталист». А. М. Горький в своих произведениях воспевал насилие над простым людом. Ильич до коликов в животе смеялся над приколом, который он отмочил в октябре 1917-го года, пообещав землю крестьянам. Чтобы рассмешить Ленина нужно было совсем немного, достаточно было просто произнести в его присутствии словосочетание «Декрет о земле», после чего вождь тут же падал на землю, корчась от смеха. Лучшей шутки Ленин просто не знал: столь ловко обвести вокруг пальца целый народ и продолжать с еще большим успехом продолжать дурить ему голову нелепыми обещаниями и вешать лапшу на голову! В ленинском понимании это было выше всяких похвал и более смешного анекдота просто нельзя было придумать. Сразу же после захвата власти красные ввели военный коммунизм, то есть посылали в деревни отряды вооруженных бандитов-большевиков и те силой отбирали у крестьян продовольствие, обрекая несчастных на скорую погибель от голода. Спустя три года последовал небольшой перерыв в мучениях народа, поскольку жрать стало совсем нечего, погибли миллионы, восстал голодный Кронштадт и Тамбов, только тогда красные временно пошли на попятную. Верный ученик и продолжатель дела Ленина товарищ Сталин окончательно сломал хребет крестьянству убийственной коллективизацией и Голодомором, когда погибли новые миллионы крестьян, а те, кто остались в живых были обречены быть бесправными рабами Советской власти, навечно прикрепленные к земле.

* * *

Дзержинский неоднократно пытался пробить ленинскую броню официальности, но у него ничего не выходило, как, впрочем, и у остальных, включая саму Крупскую. Вот и сейчас ему ничего не оставалось делать, как выдавить из себя сквозь зубы слова показного покаяния:

— Извините, товарищ Ленин…

— Нет, а всё-таки, товагищ Дзегжинский, в чём дело? Пгоизошло что-нибудь из гук вон выходящее, в Вагшаве все католики вдгуг пгиняли ислам?

— Ну что Вы, товарищ Ленин, нет, просто я хотел сказать, что сообщения из штабов революционных армий сегодня что-то уж очень тревожные! Недобитое нами Учредительное Собрание собирает против нас армию, а генералы Деникин и адмирал Колчак, собравшие и продолжающие собирать из недорезанных нами офицеров и юнкеров Белую армию, вот-вот соединятся и тогда нам всем, товарищи, крышка. Войск у нас в десятки раз больше, чем у них, но на них же нельзя полагаться, поскольку они все разложены нашей же пацифистской говорильней и пропагандой! Декрет о мире мы приняли? Вот народ и не хочет больше воевать! И если дела пойдут и дальше так, то придётся нам вновь в Париж в скором времени сваливать! А ведь мы ещё даже бывшего царя не успели в расход пустить с его змеиным семейством!

— Да я уже и так пговел достаточно времени в Пагиже, я бы сказал, батенька, даже избыточно много, — гневно воскликнул Ильич, с тяжелой неприязнью глядя на Дзержинского. Тот поспешил отвести свой взгляд в сторону, невольно вспомнив знаменитое у большевиков место разврата — шалаш в Розливе, где он и Надежда Константиновна славно проводили время, в то время как вождь мировой революции находился в Париже. У Крупской вошло в привычку ставить мужу рога, как с его друзьями, так и с политическими противниками, хотя ей всегда не хватало духу, зная бешеный нрав Ильича, после признаться в содеянном. Поэтому она всегда притворялась верной и преданной супругой, однако Ленин о многом догадывался и за это ещё больше презирал и жестоко бил свою уродливую супругу. Та каталась по полу и истерично рыдала, Ильич радостно ржал. И частенько его одолевало неодолимое желание полоснуть любимую Надюшу лезвием бритвы по горлу!