Бесплатный фрагмент - Пария

Энсти Ф.

Пария

— Аннотация:

— The pariah.

— Текст издания: журнал «Русский Вестникъ», NoNo 5—12, 1890, NoNo 1—3, 1891.

ПАРIЯ

Роман в шести частях.

Соч. Ф. Ансти.

Часть первая. Антипатия и симпатия

«Sie war liebenswürdig, und Er liebte Sie;

Er aber war nicht liebenswürdig,

und Sie liebte Ihn nicht».

(Altes Stück).

Heine.

I

Половина августа, самый знойный час пополудни. Трувильский пляж кишмя кишел народом, и купанье в море было в полном разгаре.

Купальные передвижные будки ковыляли у края воды; толстые французы в полосатых красно-бело-синих костюмах, точно дешевые леденцы, барахтались у берега в неглубоком месте и походили на морских тюленей; более молодые плавали поодаль или щеголяли ловкостью в управлении челноками.

Дамы в мешковатых синих туниках держались за канаты и с восторгом взвизгивали, всякий раз как более крупная волна перекидывалась через их клеенчатые чепчики. На прибрежном песке раскидывались пестрые палатки, трехцветные флаги, гигантские зонтики, под которыми купающиеся принимали гостей en peignoir или читали «Gil-Blas» и «Petit-Journal».

Британскому уму мысль купаться после полудня представлялась нелепой, чтобы не сказать неприличной, а британский организм вообще предпочитает переваривать завтрак при иных условиях, чем пребывание на соломенном стуле под палящим солнцем, на раскаленном добела и ослепительном песке, любуясь, более или менее безобразными, раздетыми фигурами всякого рода иноземцев.

И вот почему в Grand-Hôtel Californie в Трувиле, наиболее посещаемом англичанами, некоторые из них обыкновенно проводят этот час дня на террасе, куда выходит главная зала этого отеля, защищенной от солнца, насколько можно, большим тентом.

В этот день по той или другой причине компания была не так многолюдна и состояла из м-ра и м-с Спокер, новобрачной четы, и м-ра Гирама Уипля, задумчивого и малообщительного американца с увядшей женой и блестящей дочерью.

Разговор вертелся на обычных предметах: порицании порядков гостиницы, распределении часов обеда и других, трапез, вин, кухни, постелей, прислуги, так как редко кто из путешественников признается, что доволен чем бы то ни было в иностранной гостинице. Но все, что можно сказать обо всем этом, было в сотый раз сказано, и воцарилось молчание и всем было лень его нарушить, пока м-р Спокер, молодой человек с белобрысыми ресницами и лисьей физиономией, не заговорил о новом сюжете.

— Если бы мы были поэнергичнее, — заметил он, — то могли бы побывать на скачках в Довиле сегодня; туда отправляется дилижанс из гостиницы.

— Ну, — отвечала мисс Магнолия Уипль, — мне и без того жарко; куда тут ехать на скачки; да и лошади, поверьте, не будут особенно стараться в такую жару. Будут себе трусить шажком по тенистой стороне ипподрома.

— Конечно, иностранные скачки не то, что наши отечественные, — заметил м-р Спокер, — это скорее игра в скачки, чем настоящая скачка.

— Ну вот послушать его, так право подумаешь, что он не пропускает дома ни одной скачки! — закричала жена, принявшая на себя обязанность изобличать маленькие слабости своего мужа, — а ведь ему наверное даже на скачках Дерби довелось быть всего только раз в жизни. Разве не правда, Альфред? Ах! он не отвечает! — закричала она в восторге. — Он обиделся! Кстати, — вдруг свернула она разговор на другой предмет, — не знает ли кто, куда девалась м-с Чевенинг с дочерью? Они обыкновенно сидят на террасе в эту пору дня. Неужели они отправились на скачки?

— М-с Чевенинг слишком важная дама, чтобы поехать на скачки иначе, как четверней и в сопровождении нескольких герцогов, — проговорила мисс Магнолия Уипль. — А в нашей гостинице совсем почти нет аристократов, кроме одного итальянского князя, да и того папа принял за гарсона.

— Магнолия Уипль, ты так все переворачиваешь, что ни на что не похоже, — упрекнула мать, — отец твой просто сказал ему, что с нашего счета следует списать два доллара, которые ошибочно в него внесены. Он думал, что говорит с конторщиком гостиницы.

— Ну что ж, полагаю, что это не свидетельствует в пользу аристократической внешности вашего князя. Но мы говорим о миссис Чевенинг. Может, кто-нибудь объяснит мне, почему они считают себя выше всех нас, в особенности дочка? Что она за важная птица такая, что на всех смотрит свысока? Кто они, собственно говоря?

— Они принадлежат к хорошей фамилии, у них знатное родство и все такое… они родня лорду Яверленду, — сказал м-р Спокер.

— Альфред, какой ты смешной, когда говоришь прознать… и ничего ты этого не знаешь… только то, что она сама тебе сказала.

— Она вдова полковника, не правда ли? — продолжала мисс Уипль. — Мы в Америке не придаем этому особенной важности. И они, кажется, совсем небогаты. Не понимаю, почему они так ведут себя так, точно они превыше всех.

— Магнолия, — сказала мать, — не говори так, подумают, что ты завидуешь.

— Ошибаетесь, мама, — ответила Магнолия невозмутимо. — Мне нет причины завидовать… мы совсем в разном роде. И я напротив того восхищаюсь ею. Она хороша, как картина, и я бы готова была поклоняться ей… да только ей некогда бывать со мной. Вот это-то меня с ума и сводит. Я не привыкла, чтобы на меня не обращали ровно никакого внимания!

Двое или трое кавалеров, прислушивавшихся к этому разговору, почувствовали, что тут был бы уместен комплимент да только опасно было на это пуститься: говорить комплименты хорошенькой американке публично было все равно, что ходить по канату; стоило только проговориться, и не поздоровилось бы; красавица подняла бы на смех беспощадно, а потому кавалеры решили лучше подождать до тех пор, пока останутся с нею наедине.

Она не успела, впрочем, договорить, как двери, которые вели в центральную залу гостиницы, растворились, и к обществу присоединилась как раз та самая дама, на высокомерие которой жаловалась американка.

М-с Чевенинг поздоровалась с присутствующими с улыбкой, кивнув головой, не без грации, но и не без некоторого снисхождения, и уселась в пододвинутое ей кресло. Красивая женщина, двигавшаяся и говорившая с томной грацией, изящной без аффектации. Несмотря на седину, пробивавшуюся в роскошных волосах, и две или три морщины, проведенные заботами и тревогой по лбу и около рта, она казалась гораздо моложе своих лет: ей было сорок три года. Одета она была, как подобает английской матроне со средствами и с хорошим положением в свете, в данном случае и в данном месте уже разумеется даже женский глаз не разглядел бы в ее наряде признаков, неприличной экономии.

— Мы сейчас критиковали некоторых из жильцов, нашей гостиницы, — отважно заявила м-с Магнолия.

— О! — отвечала м-с Чевенинг, которой м-с Уипль не нравилась, — — неужели стоило заниматься этим?

— Что ж! Мы ведь и не хвалили их, — скромно проговорила м-с Уипль.

— Не могу сказать, чтобы я встретила до сих пор кого-нибудь интереснее, — продолжала старшая леди. — Трувиль так изменился с тех пор, как я его знаю, теперь сюда, приезжает совсем другое общество.

— Кстати: кто этот господин в ост-индской каске — приходил за табль-дот в светлом сюртуке — точно отставной военный? — спросил м-р Спокер, чувствуя, что разговор коснулся щекотливого вопроса.

— По крайней мере, я таких отставных военных не встречала! — сказала м-с Чевенинг авторитетным тоном. — Он очень противен… Его посадили около меня за обедом.

— Вы с ним разговаривали?

— Я? Нет, избави Бог! Я не охотница разговаривать с незнакомыми людьми, теперь путешествуют совсем невозможные люди, этот человек может быть сапожник или что-нибудь в этом роде, как знать.

— Если вы хотите разузнать про него всю подноготную, Спокер, — вмешался один из присутствующих мужчин, — то обратитесь к Ливерседжу. Они земляки, или вместе служили в Индии, что-то в этом роде, хотя, кажется, и не в особенно приятельских отношениях друг с другом.

— М-р Ливерседж, кажется, знает про всех всю подноготную, — сказала м-с Магнолия, — и всегда его сведения такого свойства, что их нежелательно было бы видеть в своей биографии. Но, кажется, стало немного свежее. Музыка наверное уже играет в Казино; не пойти ли нам; не сделаете ли нам честь пройти вместе с нами, м-с Чевенинг?

— Очень вам благодарна, но я должна сперва найти свою дочь. Я думала, что она с вами.

— Она совсем к нам не приходит, конечно, нашла более интересное общество, — язвительно заметила м-с Уипль, вставая с места и собираясь идти в Казино с остальной компанией.

Тем временем владелец ост-индской каски — головной убор, обративший на него общее внимание даже в Трувиле, где шляпы и шляпки большею частью довольно фантастичны — безутешно бродил по городу. Раньше по утру он хотел было выкупаться, но, не усвоив себе сложных предварительных церемоний, он залез в первую попавшуюся будку без билета, и baigneur, после того как старался вразумить его, чтобы он вышел из будки и постепенно вооружился своими cabane, peignoir, serviette и costume, вынужден был, наконец, выгнать его выразительной пантомимой. После чего англичанин удалился, послав ему вслед целый град ругательств на индостанском наречии и с отвращением свернул в первую попавшуюся улицу.

«Чего нужно было этому болвану в красной фланели, не понимаю, — думал он. — Казалось бы, я достаточно респектабелен, чтобы купаться в их проклятом море, не предъявляя метрического свидетельства, паспорта и Бог его знает чего еще!»

Духота в узких улицах стояла убийственная; из водосточных труб неслись запахи далеко не ароматические, тротуары были пусты, потому что все население отправилось в Довиль. Содержатели лавок, где продавались «Articles de Paris», спали в задних комнатах с кисейными гардинами и зеркалами; а dame du comptoir в модном магазине дремали над фельетоном; гарсоны в кафе с зелеными ставнями уснули, положив головы на мраморные столики.

Проходя мимо одного дома, фланер увидел в раскрытое окно кокетливо убранную комнатку, где толстый буржуа и его пудель мирно почивали на двух креслах один напротив другого. Единственными звуками, нарушавшими сонную и знойную пустыню, был стук биллиардных шаров или домино в верхних комнатах ресторанов. Дребезжащие вопли разбитого фортепиано, несшиеся из какого-нибудь pension, судорожное позвякивание бубенчиков, когда какую-нибудь долготерпеливую лошадь одного из извозчичьих экипажей, стоявших на площади, особенно донимали мухи, и она трясла длинной и многострадальной гривой.

В маленькой библиотеке для чтения, где по-английски говорили, но не понимали, вчерашние лондонские газеты еще не приходили. Англичанин выкурил все свои сигары и не без основания не доверял тем, которые производились под эгидой французского правительства. Он был, безусловно, беспомощен, так как принадлежал к тому классу людей, для которых быстро истощается интерес новизны.

Праздно шатаясь в одном из тех настроений, когда лень даже повернуть в другую сторону, м-р Джошуа Чадвик — так его звали — горько и мрачно задумался.

«Честное слово, говорил он самому себе, не стоило и приезжать сюда, чтобы так скучать. Ни одной души знакомых. Ну, разве не удивительное это дело, что в гостинице, битком набитой англичанами, мне не с кем перекинуться словом. Они постоянно сажают меня за table d’hôte между французами; вчера вечером только посадили около англичан, но мне от этого было мало прибыли. Женщина с проседью не хотела со мной разговаривать. Должно быть, Ливерседж насплетничал ей про меня. Похоже на то. Я немножко резко обошелся с ним, когда он явился ко мне и начал заговаривать зубы, что мы теперь, видите ли, соседи по Герскомбу, и что теперь будем, конечно, приятелями. Если я был для вас нехорош в Бенгалии, сказал я ему, то и здесь нехорош. Я никогда не прощу ему, как он приехал ко мне обедать на плантацию и поднял целую историю из-за черного дьявола, которого пришлось наказать. Всякий другой постыдился бы заводить скандал из-за какого-то глупого негра, когда приехал в гости. Потом он уже ни разу у меня не обедал, пока служил в моем округе. Но чем может он повредить мне здесь? Рассказать про то, что я промышлял в прежнее время? Так кому до этого дело теперь, когда я стал богат и остепенился? Остепенился? Да, теперь мне стоило остепениться ради моего мальчишки.

Карьера Джошуа Чадвика была удивительно тяжелая и неудачная до самого последнего времени. Двадцать два года тому назад он вступил в дела с отцом, с надеждой скоро стать его компаньоном. Тогда он совершил тот проступок, который повел к его изгнанию: он женился на одной молодой особе, служившей в конторе отца, и этой вины отец ему не простил.

Чадвик отправился в Калькутту. Отец, главным образом, имел дело с восточными товарами, и сын надеялся, что один из тамошних банков, с которым их фирма вела дела, не откажется ему помочь, что на деле и оказалось.

Банк, подобно многим ост-индским банкам, владел плантациями — шелковыми и индиго — в различных округах. Молодого Чадвика послали управителем на одну из таких плантаций. В то время он был типом «скромного молодого человека», воспитанного в строго диссентерском духе, деятельный христианин, и мало того: ревностный пропагандист, энергический, подвижной, властолюбивый. Терпеть гонение за добродетель казалось делом почтенным. Он с легким сердцем отправился устраивать семейный очаг для молодой жены и наживать деньги вопреки отцовской опале. Он приехал в Ост-Индию в самый разгар распри между плантаторами и миссионерами, и его открытая симпатия к последним не способствовала его популярности в среде товарищей-плантаторов. Он не отличался приятными манерами и не привык к обществу. Жил особняком и старался как можно больше скопить денег для устройства затеянного гнезда. Но тут пришло такое известие, что он стал иным человеком: его жена умерла, оставив ему сына младенца, которого он еще не видал. Он стал угрюм и раздражителен, рассорился со своими друзьями-миссионерами и вскоре стал известен суровым обращением с туземцами. Позднее, когда его перевели в другую часть страны, он совсем перестал стесняться и повел такую жизнь, что женатым плантаторам нельзя было с ним водиться.

Ему удалось скопить достаточно, чтобы купить паи в деле. Доходы с индиго в Бенгалии медленно, но непрерывно падали, и после долгих лет борьбы с непокорными кули и неурожаем, Чадвик был, наконец, рад продать свои пай, за сколько мог, и банк помог ему купить факторию в Богоре, где можно было скорее надеяться разбогатеть.

В Богоре счастье ему, наконец, улыбнулось, но жизнь он вел по-прежнему беспутную: его распущенные привычки и необщительность исключали возможность вести знакомство с тем кругом порядочных людей, какой там имелся, да Чадвик и не горевал об этом.

Все это время он ничего не слышал об отце и очень мало о сыне, на содержание которого посылал время от времени небольшие суммы. Но тот факт, что мальчик стоил жизни матери, отвращал от него сердце отца, и он нисколько им не интересовался.

Наконец, он получил известие через Калькуттский банк о том, что его отец умер, и очень удивился, узнав, что он простил его, наконец, и оставил ему половину весьма значительного состояния. После этого он оставил свою плантацию на попечение агента и вернулся на родину с сознанием, что перемена обстоятельств налагает на него новую ответственность и что теперь ему следует остепениться и вести регулярную жизнь. Но до сих пор ни богатство, ни преклонение перед общественными приличиями не доставили ему того почетного положения на родине, на которое он рассчитывал.

В Герскомбе, селении Пайншира, где его отец выстроил себе дом, он не встретил особенно радушного приема у местного общества. Даже в Трувиле, соотечественники как будто сговорились сторониться от него. В былое время, взбунтовавшись против общественных условий, он философски принял свое одиночество, но одно дело самому осудить себя на одиночество и другое терпеть его, когда оно насильно навязывается. Чадвик сердился, что его как бы избегают.

Он не принимал в расчет естественную подозрительность и исключительность путешествующих англичан и стремления каждой группы, раз она образовалась, не допускать никого в свою среду. И наконец, благодаря благодетельному закону природы, по которому мы сами не можем судить о том впечатлении, какое производим на других, он не подозревал, что наружность его не из симпатичных.

Чадвик был высокого роста человек, с грубым, красным лицом, загоревшим от солнца, помятым и обрюзглым от беспутной жизни. У него были беспокойные, светло-серые глаза и большой чувственный рот. Он не был положительно безобразен, и выражение его лица было не злое; но во всей его фигуре сказывалось что-то наглое и непривлекательное.

— Полагаю, продолжал он свои размышления, что нашел бы способ провести время здесь с приятностью, будь я один… но надо подумать и о мальчишке. Попытаюсь еще с кем-нибудь познакомиться, быть может, я сам виноват. Я жду, чтобы другие пошли мне на встречу, а, должно быть, мне самому надо это сделать. Вернусь в гостиницу и постараюсь завести знакомство.

Укрепившись в этом благом намерении, он свернул в переулок, под большие белые коленкоровые знамена, с объявлением об отдаче фортепиано на прокат, и пошел между высокими стенами и игрушечными виллами, пока не дошел до отеля «Калифорния», большого, некрасивого здания бесхарактерной и претенциозной архитектуры, как и все гостиницы вообще.

Никого не было в большой зале, кроме м-ра Ливерседжа, спавшего на одном из диванов, и четы непомерно толстых иностранцев — мужа и жены, которые сидели рядышком и с трудом дышали, как загнанные лошади. Сквозь стеклянные двери ему видны были головы группы людей, сидевших на террасе. Он поглядел на них с минуту, но у него не хватило духа пойти к ним и присоединиться к их беседе, рискуя, что его оттолкнут.

— Мне не справиться с целой оравой, — подумал он и повернул в другую сторону, на другую террасу, нижнюю, и которой не видно было с верхней, рассчитывая наткнуться на какого-нибудь одинокого британца, с которым можно было бы завязать беседу.

Фортуна оказалась милостивой на этот раз к Чадвику, так как хотя он не встретил на террасе никого из почтенных pater familias и никакого общительного холостяка, но на одной из скамеек сидела девушка лет восемнадцати или девятнадцати, очевидно, англичанка и необыкновенно хорошенькая. Он припомнил, что она сидела за столом по другую сторону его нелюбезной соседки, которая была, вероятно, ее матерью. А то обстоятельство, что она читала книжку, и он ей вовсе не был представлен, совсем не мешало ему, на его взгляд, заговорить с нею. Если бы ему удалось задобрить ее, думал он, то она помогла бы ему сойтись и с остальной компанией. Во всяком случае, стоит попытаться. И он придвинул стул к ее скамейке и с минуту просидел молча.

Личико мисс Чевенинг смущало душевный покой многих людей, что так же невозможно отчетливо припомнить его, как и позабыть. Выражение его постоянно менялось с каждым движением души, как у ребенка, и эти перемены сообщали новый смысл и характер ее лицу. Карие глаза могли глядеть на вас с самым ясным и обидным равнодушием, или же сиять откровенным дружелюбием, которое уже само по себе было лестным отличием для того, кто имел счастье его заслужить. Красивый, подвижный рот, легко складывался в презрительную гримаску, а обращение с людьми неинтересными для нее было небрежно, а с теми, кто заслуживал ее гнев, — беспощадно. Она была впечатлительна и откровенна, в особенности в своих антипатиях. Она не выносила пошлости и скуки. В школе ей поклонялись восторженные подруги, и она снисходительно принимала это поклонение. Но люди, ближе ее знавшие, не могли бы положительно сказать: есть у нее сердце или нет, в метафорическом смысле этого слова, если бы не ее привязанность к младшим сестрам и брату.

Все это, вместе взятое, создавало не особенно приятный характер, и надо согласиться, что не добрые качества и не любезность привлекали людей к мисс Чевенинг, но ее красивое лицо и изящная фигура.

Быть может, прошлый опыт способствовал горечи ее взглядов на мир. Она была удивительно красива с самого детства, и с ней всегда очень нянчились, в особенности в деревенских домах, куда она часто ездила в гости вместе с отцом и матерью. Таким образом, она рано узнала свет.

Ей дали очень дорогое воспитание в модном пансионе, и хотя полковник Чевенинг был тем временем послан в Афганистан и там убит, когда его дочери Марго было всего шестнадцать лет, но оставил свою вдову хорошо обеспеченной и, казалось, не было причины, почему бы его дочерям не занять принадлежавшее им по праву место в обществе, когда они достигнут надлежащего возраста.

К несчастью, м-с Чевенинг была и честолюбива, и безрассудна, и задумала увеличить свои средства посредством спекуляции… Результаты этого можно предвидеть. Ей пришлось отказаться от своего дома на Чешем-Плесе и поискать другого, достаточно просторного для ее большого семейства, но доступного по цене теперь, когда средства ее значительно сократились. Соблазненная дешевизной, она наняла один из старинных домов на набережной Темзы, между Чисвиком и Гаммерсмитом.

Может быть, она ожидала, что знакомые отыщут ее и там. Может быть, она рада была, на первых порах после своих денежных неудач, скрыться от всех. Как бы то ни было, а ее оставили решительно все прежние знакомые. Им было слишком далеко ездить в Чисвик, и они вскоре позабыли сначала ее адрес, а затем и то, что она существует на свете. М-с Чевенинг вздумала обидеться на пренебрежение, к которому ей следовало быть готовой, поэтому не сделала никаких усилий, чтобы поддержать сношения с прежним обществом. В результате вышло то, что Марго, когда настало время ей быть представленной ко двору и начать выезжать в свет, жила жизнью особы среднего круга, никогда и не мечтавшей попасть в высший.

Обожавшие ее подруги вышли из пансиона и позабыли ее. Тетушка, леди Яверленд, у которой у самой были дочери, считала свои обязанности к невестке выполненными, так как прислала билет на музыкальное утро в Портмэн-сквере зимой.

Два или три семейства в Бедфорд-Парке или в Кью, обитавших в сонных старомодных зданиях, все еще выдерживающих конкуренцию с новейшими исполинами из кирпича и известки, составляли теперь их единственное общество. Развлечения мисс Чевенинг были все скромного свойства: загородный пикник, партия в lawn-tennis летом и вечеринка, с танцами под фортепиано, зимой.

В сущности, она покорилась судьбе и даже более того: она любила старомодный, увитый плющом, дом на берегу реки, а разорение заставило ее теснее сблизиться с сестрами и братом. Лучшая сторона ее существа принадлежала им, а это не часто бывает. Но, вместе с тем, у Марго было гордое убеждение в превосходстве своей фамилии.

Тем не менее, были времена, когда она жаждала более обширного горизонта, чем тот, который был перед ней. Воспоминание о прежней беззаботной и роскошной жизни все еще жило в ней: она не забыла, как ребенком была окружена лестью и удовольствиями.

Она так же была расположена к удовольствиям теперь, как и тогда. Она не могла не знать, что имела все права на поклонение света, и однако свет ее не знал и, вероятно, никогда не узнает.

Сознание, что она исключена из круга, где могла бы блистать, придавало ей вид королевы в изгнании, которая в скромной доле, куда ее поставила судьба, находит все сносным, кроме развлечений и удовольствий.

Вот кто была девушка, которую Джошуа Чадвик несколько опрометчиво решил привлечь на свою сторону. И даже он, человек не робкого десятка, чувствовал, что предпринимает нечто, требующее большой отваги.

II

Наконец Чадвик победил нерешительность и начал:

— Надеюсь, что я не мешаю вам тем, что сижу здесь?

Девушка на скамье подняла на секунду глаза на него с легким удивлением и сказала равнодушно:

— Нисколько, — и вернулась к книге.

— Вас, кажется, очень интересует то, что вы читаете?

— Очень.

На этот раз она не поднимала глаз.

— Могу я спросить, какая это книга.

Очаровательно небрежным жестом она протянула ему книгу, чтобы он прочитал заглавие.

— «Репейник и Лилии», вот как? Книга о цветоводстве, полагаю?

— Да, — отвечала мисс Чевенинг с тонким презрением к его недогадливости.

— Ах! Единственное растение, какое я знал в жизни — это индиго.

— Она не нашла нужным ответить на это.

— Да, — продолжал он, — все, что касается индиго, мне известно. Я провел около двадцати лет, обрабатывая его и стараясь разбогатеть на нем — трудная жизнь, скажу вам, а все-таки, оглядываясь теперь назад, кажется, что жилось уже не так худо. Я скучаю теперь по своему делу.

Он помолчал минуту, и снова перед ним пронеслось видение того, как кулии болтают сине-зеленую жидкость в большом чане, пока она не побелеет, как молоко. Ему почудился даже запах свежей краски. На мгновение он перенесся к старой жизни со всеми ее опасностями, распрями и надеждами. Он был автократом в своей фактории, грозой для окрестных поселян. Но видение пронеслось, и он снова оказался одиноким англичанином в чужом крае, без друзей и знакомых, пытающимся разговориться с молчаливой девушкой.

Ее упорное невнимание рассердило его, и он сказал:

— Мне кажется, вы могли бы без убытка для себя отложить на минутку книгу и заняться мной. Я сам не большой говорун, но право же тяжело, что вот уже два дня, как я проживаю здесь среди соотечественников и еще не слышал от них ни одного вежливого слова!

Она с покорностью закрыла книгу. Она не хотела уходить отсюда и видела, что хотя он поступал вопреки светским приличиям, но вовсе не желал ее оскорбить. Быть может, даже его беседа позабавит ее. Он был тип новый и, по крайней мере, не такой уж пошлый, как все остальные.

— Я готова слушать вас, — сказала она, — если вам есть что сказать.

— Вы вежливее, чем кто бы то ни был из находящихся здесь людей. Помилуйте, вчера за tabie-d’hôte передал соседу соль, и он так испугался, чтобы из этого не вышло знакомства, что ответил мне: «merci, m’sieur», хотя так же хорошо знал, что я не француз, как я знал, что он англичанин. По-моему, это мелочность, по-вашему как?

— Быть может, это только застенчивость. Англичане славятся ведь своей скрытностью, разве вы не знаете?

— Я не скрытен. Если кому нужно знать, кто я и что я, я готов ему сказать. Мне нет причины скрываться. Но половина людей, которых встречаешь, смертельно боятся скомпрометировать себя, знакомясь с неизвестными. Одно только утешение, что я недолго буду один… Через день или два приедет мой сын и составит мне компанию.

— Вы его ждете из Англии?

— Нет, он путешествует по континенту, и я подумал, отчего бы мне не отправиться к нему навстречу в одно из приморских французских местечек, где бы мы вместе приятно провели время. Мой отец обо мне так не заботился, когда я был молод. Он был суровый человек и выгнал меня из дому за то, что я женился против его воли. Лучшие годы жизни я провел в Бенгалии. Я не мог в те времена тратить много денег на сына, но отец простил меня перед смертью, и теперь я богат и могу побаловать своего мальчика. Он добрый юноша, и мы удивительно как сблизились, хотя так еще мало времени знаем друг друга. Теперь он ни в чем не будет нуждаться. Я теперь богаче, чем надеялся быть… Богаче, чем большинство из тех, кто здесь проживает, и мой сын будет счастливее меня.

Тем временем интерес мисс Чевенинг уже иссяк. Чадвик не выигрывал при ближайшем знакомстве. Ей вовсе не желательно было выслушивать его конференции, и она находила его грубую болтовню несноснее, чем ожидала. Она явно обрадовалась, когда увидела мать, сходившую с верхней террасы.

— Вот ты где, Марго! — вскричала м-с Чевенинг. — Я тебя везде искала.

— Ваша дочь, мам, — сказал Чадвик, — была так добра, что порадовала меня своим обществом.

— В самом деле? — холодно произнесла м-с Чевенинг. — Марго, я принесла тебе два письма из Литльгамптона. Они лежали на столе у портье, и я взяла их, проходя мимо.

— О! Наконец-то! — вскричала мисс Чевенинг, внезапно оживляясь; — дайте мне их, пожалуйста… От Иды! Мама, поглядите целых два листа. Ей, должно быть, в самом деле, стало лучше.

— Мы вас не задерживаем, — обратилась м-с Чевенинг к Джошуа Чадвику, который не показывал желания уйти.

— Я никуда не спешу, — ответит тот, — у меня пропасть свободного времени.

— Ну тогда, полагаю, мы должны поискать другого места, — сказала м-с Чевенинг. — Пойдем, Марго.

— О! — угрюмо проворчал тот, — я уйду. Я не знал, что мешаю вам. Хотя гостиницы общее достояние, но мне легко найти себе другое место, если я вам мешаю. Прощайте.

— Какой ужасный человек! — пробормотала м-с Чевенинг, садясь около дочери. — Неужели ты, в самом деле, допустила его разговаривать с собою, Марго!

— Ида ездила в Уортинг в субботу и нисколько не устала, — был ответ совсем не впопад.

— Милочка моя… как я рада! Но ты слышала, я думаю, о чем я спрашивала тебя. Ты разговаривала с этим ужасным человеком?

— О! Немножко… Да. То есть он разговаривал со мной… Рассказывал мне про себя.

— Марго, как ты неосторожна… Теперь нам трудно будет держать его на почтительном расстоянии! Что он тебе рассказывал?

— Они два раза ездили в Арундель, — продолжала мисс Чевенинг сообщать известия, содержавшиеся в письме. — Вы меня о чем-то спрашивали? О! Да он рассказывал мне, что был плантатором индиго в Бенгалии. И что-то о сыне, с которым должен съехаться. И что он колоссально богат и мог бы купить все, чего бы ни пожелал… Да… Он очень носится со своим богатством… И жаловался, что никто не хочет с ним разговаривать… И как это ему обидно. Кажется, вот и все.

— Он был, однако, очень откровенен с тобой, — заметила м-с Чевенинг, неудовольствие которой как-то испарилось.

— Это не моя вина, милая мама. Я вовсе не была с ним любезна.

— Ну, скажи мне, что пишет Ида.

— Я прочитаю вам конец ее письма:

«Не могу пересказать тебе, как приятно мы проводим здесь время. Реджи и Летиция бегают целый день по песчанистому берегу и возвращаются с волчьим аппетитом. Ты не можешь себе представить, как добра с нами милая Генни… Она больше похожа на сестру, чем на гувернантку! Я бы желала, чтобы она тебе больше была по сердцу, потому что, мне кажется, что она очень чувствительна. Я часто думаю о вас и хотела бы знать: хорошо ли вам. Мне кажется, очень весело жить в большой гостинице. Я думаю, что можно тогда устраивать танцы каждый вечер. Напиши мне подробно обо всем, что видишь… То есть главным образом о платьях. У Генни два прехорошеньких платья, и она в них очень мила. Одно… и т. д.»

— Мне кажется, что мисс Гендерсон слишком любит наряды, для особы в ее положении, — заметила м-с Чевенинг. Право, мне надо будет с ней поговорить об этом, когда мы вернемся домой. Она тебе не очень, кажется, симпатична, Марго?

— Она, по-моему, глупа в некоторых вещах, но Ида очень к ней привязалась. Она бы не могла теперь с ней расстаться.

— Я бы желала нанять более надежную особу… Но нам приходится теперь быть очень расчетливыми, — вздохнула м-с Чевенинг.

— Вы знаете, что я занимаюсь, сколько могу, младшими детьми, но, к несчастью, у меня нет совсем способности к преподаванию, и я не знаю половины того, что знает мисс Гендерсон. Реджи мне решительно не под силу. Но, знаете, что я вам скажу: Трувиль, право, скучен, не окончить ли нам локацию в Литльгамптоне?

— Ты самая непостижимая девушка в мире, — сказала м-с Чевенинг. — Я думала, что после всех работ и тревог, какие причинила болезнь Иды, тебе приятно будет маленькое разнообразие и жизнь на континенте… А тебе уже надоело.

— Мне надоела, я думаю, «Калифорния». Общество здесь неинтересное, а мы совсем почти не выходим из гостиницы.

— Я не люблю осматривать живописные места, — отвечала м-с Чевенинг, — и кроме того здесь есть Казино.

— О, да! Казино!

Марго охотнее побегала бы по окрестностям, осмотрела бы сонные городки и деревушки, и старинные, патриархальные церкви, где стены увешаны наивными приношениями. Но вкусы матери расходились с ее вкусами, ее мама охотно делила время между plage и Казино, и была вполне довольна микроскопическими разговорами с Опокерами и Уиплями.

М-с Чевенинг отослала Марго одеваться к table-d’hôte и некоторое время просидела в размышлениях, которые, судя по выражению ее лица, были невеселого характера и которые, пользуясь авторской привилегией, я могу сообщить подробнее: — с моей стороны было ошибкой приезжать сюда, — говорила она себе, — я даром потратила деньги. Если бы я повезла ее в Уатби, Ковс или Фолькстон, то мы могли бы встретиться там с порядочными людьми, может быть, с прежними знакомыми… но здесь? Однако, как я могла знать? Иной раз в Трувиле собирается самое лучшее общество. К несчастью, в нынешний год оно почему-то отсутствует. Хотя, — быть может, если бы и присутствовало, то толку бы вышло мало, — прибавила она с горькой усмешкой. — Какой богатый и знатный молодой человек обратит внимание на Марго, несмотря на то, что она так хороша собой? Я глупа, что рассчитываю на это, хотя сердце мое разобьется, если она выйдет замуж за третьестепенного актера или мелкого чиновника и поселится на всю жизнь в Бедфорд-Парке или в Шепферд-Дэше. Ей следует выйти замуж за богатого человека, хотя бы уже для сестер и брата. О, если бы только наше милое старое поместье осталось за нами, как все могло бы быть иначе! А Гвендолина! Разве не могла бы она вывозить Марго в свет и помочь ей найти себе партию. Но она боится, что Марго затмит ее дочь. И не без основания: эти Брединги дурны собой, как смертный грех. Хотела бы я знать… Но тут ее мысли стали так бессвязны и неопределенны, что нет никакой возможности передать их словами. Но, в результате этой продолжительной задумчивости, — она произнесла громко, поднимаясь с места: — кто-то говорил, кажется, что м-ру Ливерседжу известна про него вся подноготная? Надо будет его расспросить.

М-р Ливерседж был отставной чиновник, занимавший когда-то очень высокий пост. В настоящее время он был просто лишь старым холостяком и сплетником и переезжал из одного приморского местечка в другое, развозя повсюду истории, приправленные pot-pourri из скандальной хроники Востока.

Он проводил большую часть вечеров, раскладывая в salone de lecture особый вид ост-индского «пасьянса», предлагая иногда научить этому пасьянсу какую-нибудь хорошенькую женщину (он питал спасительный страх к вдовам и девицам). Сперва он побаивался м-с Чевенинг и громко провозглашал свои анти-матримониальные воззрения, но затем опасения его рассеялись.

М-с Чевенинг нашла его лежащим на диване в зале, в ожидании обеденного звонка, и легко навела его на желанную для нее тему разговора.

— Любопытно, — говорил он, — как те самые субъекты, которых вы бы не желали видеть, как раз явятся там, где их всего менее ожидаешь встретить. Я знал этого Чадвика вскоре после того, как получил свое первое назначение. Он управлял факторией в моем округе, и я по временам сталкивался с ним. Он был единственным из тамошних плантаторов, с которым я не сошелся… Резкий, заносчивый человек… Совсем не такого рода, чтобы с ним приятно было водить знакомство. Он, должно быть, ожесточился от того, как с ним поступил отец. Отец его был очень богат и торговал восточными товарами. Сын женился против воли отца, и тот лишил его всяких средств к жизни. К тому же у него умерла жена… Кажется, что старый Чадвик смиловался перед смертью и оставил сыну громадное состояние…

— И у него нет семьи? — спросила м-с Чевенинг, — никого, с кем бы делить свое богатство?

— Только один сын… Я его никогда не видал… Но он должен быть уже взрослый молодой человек. Не знаю, принял ли его дедушка к себе и дал ли ему воспитание?

— По всей вероятности, — заметила м-с Чевенинг, — это меньшее, что он мог сделать. Но как странно, что вы-таки наткнулись на этого м-ра Чадвика.

— Да, представьте, даже здесь я не мог от него укрыться и первое, что увидел — это его ост-индскую каску! Но я избегаю его, сколько можно.

— А, знаете, — промолвила м-с Чевенинг, — не знаю почему, но мне стало жаль этого бедного человека.

Как легкомысленно она чуть было не отвернулась от той самой случайности, за которой приехала. Подумать, что она отталкивала богатого плантатора, у которого один единственный сын, и тот должен вскоре приехать! Как безрассудно, как глупо поддаваться первым впечатлениям. Отец непривлекателен, правда, но из этого не следует, чтобы сын был такой же. Напротив того, весьма вероятно, что он получил воспитание и образование, соответственное его богатству.

И если этот молодой человек познакомится с Марго, то не может разве это окончиться самым благополучным образом? Во всяком случае, это шанс, и им не следует пренебрегать. Каковы бы ни были ее чувства, но м-ра Чадвика необходимо приласкать.

Но не была ли она с ним так невежлива, что уже теперь нельзя этого и поправить? Она вспомнила об одиночестве этого человека, об его очевидном желании завязать какое-нибудь знакомство… Нет, не трудно будет его приручить. Но это следует сделать безотлагательно. Если промедлить и сын успеет приехать, тогда будет уже поздно. Все это очень неприятно, в особенности после того, как она высказывала такие резкие суждения, но делать нечего.

— Конец дело венчает, — думала она; — и что мне до того, что подумают другие, лишь бы все окончилось благополучно.

И в виде предварительной меры, она решила позабыть все, что говорила и думала до сих пор… Такого мысленного самоотречения не может избежать никакой ренегат.

III

— Мне кажется, что твои манеры немного чопорны, Марго, — заметила мать, позднее вечером, когда шла с дочерью в Казино, — это так же не годится для молодой девушки, как и противоположная крайность.

— Что такое я сделала? — спросила мисс Чевенинг, приподнимая брови.

— Ты была очень не любезна с бедным м-ром Чадвик за table-d’hôte. Я право нашла нужным загладить твою резкость.

— М-р Чадвик это тот ужасный человек, который разговаривал со мной на террасе?

— Мы не вправе осуждать ближнего без всяких оснований, — произнесла сентенциозно м-с Чевенинг. Я часто думаю, что мы лишаем себя многих приятных и полезных знакомств от того, что так неприступны.

— Я думала, что с моей стороны неосторожно поощрять его… Хотя это мне в голову не приходило… Но так, по крайней мере, мне было сказано.

— Это совсем другое дело. Я тогда ничего о нем не знала. Он мне нравится, Марго, право, нравится. Конечно, он не похож на других людей, но, право, некоторая оригинальность действует освежающим образом. И он так одинок, что, право, доброе дело заняться им немножко.

— Как вам угодно, мама, но знаете, что я вам скажу: вы поощрили его, и теперь от него больше не отделаетесь, увидите! Он будет ходить за нами по пятам.

— Мне кажется, — произнесла мать с большим достоинством, — что ты можешь положиться на меня, что я сумею положить предел всякому нахальству. И позволь мне сказать тебе, что нет хуже тона, как презрительный. Мы все созданы из одной глины, все в грехе родились, все сегодня тут, а завтра и нет нас.

— Ах! Но он и завтра будет тут, потому что ждет сына, — ответила Марго, которой очень не нравился нравоучительный оборот разговора.

— Говорил он тебе, чем занят сын? Он путешествует по Нормандии, осматривает старинные города и соборы… Это так полезно и похвально в молодом человеке, что он осматривает соборы… и все такое… Показывает утонченный вкус. Но он так мало пользовался обществом отца.

— Вы очевидно этим объясняете то, что у него утонченный вкус, — заметила шутливо Марго.

— Я ничего такого не говорила. М-р Чадвик очень хороший человек в своем роде, но сын по всей вероятности образованнее его… Это часто бывает. И он, кажется, такой нежный отец.

— Разве сын тоже женат? — спросила Марго, которая сегодня очевидно расположена была дразнить мать.

— Ты сегодня немножко тупа… или невнимательна. Женат! Да он еще мальчик: ему двадцать один год или около того.

— Мальчики двадцати одного года часто женаты, — сказала Марго.

— Хорошо. Но этот мальчик не женат, и я говорила, про его отца. Он очень гордится сыном, это сейчас видно.

— Неужели? — вот все, что можно было извлечь из Марго, и на том разговор и прекратился. Тем не менее, он произвел на нее неприятное впечатление. За table-d’hôte ее удивляло и сердило, что мать так радикально изменила свое обращение с м-ром Чадвиком. Ее сердила также готовность, с какой м-р Чадвик отвечал на авансы м-с Чевенинг, и на то, что простой случайный разговор за table-d’hôte грозил внезапно перейти в настоящее и постоянное знакомство. М-с Чевенинг конечно не намекала на свою первоначальную неприступность и старалась только как можно скорее изгладить самое воспоминание о ней, в чем и успевала. Гордость Марго была жестоко уязвлена тем, что мать так роняла свое достоинство. И хотя она еще не догадывалась о причинах, но смутно чувствовала, что доброта и сострадание тут не причем. Предчувствие ее, что м-р Чадвик воспользуется своим преимуществом, оправдалось. Он ходил за ними по пятам весь следующий день с настойчивостью, которая была почти трогательна: куда бы они ни пошли, они могли быть уверены, что встретят его на дороге.

Марго выходила из себя, но мать не только поощряла м-ра Чадвика, но очевидно была довольна его навязчивостью.

Под ее эгидой он был допущен в английский кружок в «Калифорнии», его общественный карантин кончился, но он главным образом искал общества м-с Чевенинг, вследствие чего Марго была предоставлена самой себе.

На третий день после того как завязалась эта непостижимая дружба, мать сказала дочери:

— Марго, м-р Чадвик очень желает, чтобы мы поехали с ним завтра на скачки в Довиль. Завтра последний день. Он ждет сегодня вечером сына, так что из нас составится компания вчетвером.

— Нет, мама, ни за что, — протестовала она; — мне совсем не хочется ехать… Поезжайте одни.

— Не ребячься, Марго, или вернее сказать, не будь такой эгоисткой. Если ты не поедешь, то и я должна буду остаться с тобой.

— Не вижу причины. Но полдня, проведенных в обществе м-ра Чадвика, для меня плохое удовольствие.

— С его стороны очень любезно желать провести с нами время, и я не хочу обидеть его. Кроме того я уже дала слово за тебя.

— Желала бы, чтобы вы мне сказали, что такое в этом м-ре Чадвике, что вы так поощряете его… Мне он кажется очень противным. Мама, не можете же вы не видеть, не чувствовать, что он нам не пара.

— Терпеть не могу, когда ты так говоришь, — резко ответила м-с Чевенинг. — А знаешь ли ты, что мы почти нищие.

— Но нищим не возбраняется быть разборчивыми в знакомствах. Я предпочитаю людей благовоспитанных. А вообще вы еще требовательнее, чем я.

— Ты презираешь бедного м-ра Чадвика за то, что у него не утонченные манеры. Ты забываешь, что его жизнь сложилась очень неблагоприятно и, кроме того, право же, я не вижу в нем ничего такого худого. Но тебе не придется много быть в его обществе. Тобой будет заниматься его сын.

— Если он похож на отца, то мне от этого не легче. О, мама, как это вы не хотите понять, что мне приятнее было бы остаться дома.

— Сознаюсь, не понимаю тебя. Мне кажется, что девушка, в особенности когда у нее так мало развлечений, как у тебя, была бы рада ехать уже ради одного зрелища.

Марго оставила это замечание без ответа, но презрительная складка около губ ясно показывала, как она об этом думает.

Вечер был прохладный, и они пили послеобеденный чай в большой зале, а не на террасе, как обыкновенно. В эту минуту они были только вдвоем, м-р и м-с Спокер качались на двух американских креслах на другом конце залы. М-р Уипль и м-р Чадвик курили на террасе, приподняв воротники. М-р Ливерседж, растянувшись на диване, весь сосредоточился на работе своих пищеварительных органов, остальная компания разошлась по своим делам в разные стороны. Иностранный элемент был представлен толстой четой, которой дышать составляло уже такой труд, что было не до разговоров, и одним унылым иностранцем, расхаживавшим взад и вперед по ковру.

— Пойдемте в Казино, — предложила Марго, все же там веселее.

М-с Чевенинг согласилась, и они готовились идти за шляпками и пальто, когда послышался на улице резкий звон бубенчиков, и немедленно вслед за тем большим черно-красным омнибусом отеля въехал в ворота с сверкающими в темноте фонарями.

Швейцар в раззолоченной ливрее вышел из своей ложи, важная dame de comptoir выплыла из-за прилавка и готовилась принять путешественников.

— Подожди минутку, — сказала м-с Чевенинг, — я посмотрю, кто приехал и приличные ли на вид люди.

В омнибусе был только один путешественник, и Марго ясно разглядела его с того места, где сидела. То был, очевидно, англичанин, и молодой… высокий, широкоплечий молодой человек с коротко остриженными вьющимися черными волосами и крупными, несколько строгими чертами лица — очень хороший образ молодого англичанина, которого общественная школа и университетское воспитание вымуштровали и умственно, и физически.

— М-р Чадвик на террасе? — услышала она его вопрос. — Хорошо, снесите мои вещи в мою комнату. Я сейчас пойду и поздороваюсь с ним.

Он прошел мимо Марго легкой, быстрой походкой, и глаза ее невольно следили за ним, хотя он, по-видимому, ее и не заметил. Откуда у него такая смесь утонченности и силы? Как мог плебей м-р Чадвик иметь такого сына? Это перевертывало все понятия м-с Чевенинг о породе, которая была решительно консервативного характера. Должно быть, он унаследовал наружность и манеры матери, заключила она.

— Удивляюсь, — сказала м-с Чевенинг; — неужели этот молодой человек сын м-ра Чадвика?

— Какой молодой человек? — был лицемерный ответ Марго.

Очевидно м-с Чевенинг не слышала, как он спрашивал м-ра Чадвика, а Марго не нашла нужным сказать ей. Но позднее вечером, когда они уходили из концертной залы Казино, она сказала:

— Я думаю все-таки, мама, что мне следует ехать с вами завтра в Довиль. Нельзя же пустить вас одну.

— Я была уверена, что ты образумишься, моя душа, и увидишь, что проведешь очень приятно время, если только не будешь капризничать.

Марго улыбнулась про себя. Она была уверена, что ей не придется жаловаться на скуку.

В этот вечер она простояла некоторое время у открытого окна, глядя на обширный полукруг фонарей вдоль plage, среди которых сверкали красные и зеленые огни маяков на пристани и электрическое солнце над Казино. Ей показалось, что вся местность приобрела какую-то небывалую прелесть: она с мечтательным удовольствием прислушивалась к медленному, монотонному ропоту волн. Она не анализировала причин этой перемены: она презирала девические чувства и постыдилась бы признаться, что мимолетное появление незнакомца произвело эту перемену. Но тем не менее сознавала, что ждет завтрашней встречи с интересом. В его лице было нечто, сразу ей понравившееся. Он казался гораздо старше своих лет. Двадцатилетние молодые люди часто бывают еще неловки и неуклюжи. Марго часто встречала таких на партиях lawn-tennis и никогда не удостаивала замечать их откровенного восхищения. Но теперь чувствовала, что ей хочется, чтобы новый знакомый не остался к ней равнодушным. Первоначальная антипатия к его отцу казалась теперь безрассудной: она была благодарна ему за настойчивое желание познакомиться с ней и матерью, несмотря на их нелюбезность. Если бы ее прежнее желание было выполнено, то она лишена была бы возможности познакомиться с единственным человеком, с которым ей хотелось быть знакомой.

Марго проснулась на другое утро с таким ощущением, будто ей предстоит нечто очень приятное. День обещал быть очень жарким. Выглянув в окно, она увидела дымку перламутрового тумана, медленно удалявшуюся с гладкой поверхности моря. Рыбачья лодка с бледно-голубыми снастями, отражавшимися в зеркальной воде, только-что отчалила от пристани и медленно уходила в море. Песчаный берег был еще пустынен, хотя на огороженной эспланаде уже раздавались шаги немногих ранних гуляющих.

Марго нетерпеливо захотелось на улицу и час спустя, напившись кофе с petis-pain, который составляет одну из роскошей континентальной жизни, Марго направилась к морскому берегу. По дороге, вдыхая чистый утренний воздух, от которого удваивалась энергия и жизнерадостность, она вдруг наткнулась на маленькую сцену, возбудившую ее гнев.

За несколько шагов впереди себя она увидела маленького французского мальчика, в котором прежде всего бросались в глаза полосатый воротник и смуглые ножки, и которого волокла за собой, наделяя злобными тычками не bonne, а лондонская нянька, нанятая, вероятно, для того, чтобы юный джентльмен усвоил себе английский акцент во всей чистоте.

В настоящую минуту он как раз имел полную возможность нахвататься самых простонародных оборотов речи с теми искажениями букв, сокращениями целых слогов и неправильными ударениями, какими обозначается речь необразованного человека.

— Ну, да, как же, так сейчас и пошла, выдумал еще! Стану я плясать по вашей дудке, милорд. Очень нужно, скажите на милость! Пойду туда, куда хочу, слышите, зарубите это у себя на носу.

— Мамаша сказала, что мне можно ловить креветок и раков, Сусанна.

— Погляди ты! Ну, а я говорю, что не будете вы ловить раков и креветок, потому мне и то тошно таскаться за вами — была охота! Извольте смирно сидеть около меня на песке и вот весь разговор.

— Ты не добрая, Сусанна. Когда мамаша придет, я скажу ей: «que tu n’es pas gentille du tout, du tout»!

— Скажите ей, скажите ей! Хочешь пожаловаться на меня, ябедник эдакий.

И тут она принялась трясти его.

Одной из характерных черт в мисс Чевенинг был кастовый предрассудок, хотя редко всплывавший наружу, но так же глубоко укоренившийся, как у какого-нибудь брамина. Она никогда не была высокомерна с прислугой, но смотрела на нее, как на особенные низшие существа, созданные для удобства высших, и грубое тиранство этой женщины показалось ей нестерпимой дерзостью. Она ускорила шаг и повелительно окликнула ее:

— Как вы смеете позволять себе такие дерзости?!

Она была великолепна с нахмуренными бровями над большими карими глазами и разгоревшимися щеками. Маленький мальчик поглядел на нее со страхом и восхищением, как на красивого, но сердитого ангела, прилетевшего защитить его.

Нянька, очевидно, осталась равнодушна к грозному виду Марго и, дернув головой, дерзко заметила, что, кажется, не обязана отдавать отчет в том, что говорит, посторонним лицам.

— Вы обязаны прилично обращаться с ребенком ваших господ, — сказала Марго.

Сусанна принадлежала к тому типу нянек, которых совсем не редкость встретить в Лондоне, в чем скептики могут убедиться, гуляя в Кенсингтонских садах. Грубые, сварливые, не понимающие детской натуры, часто даже не терпящие детей, они обращаются со своими питомцами так, как обращались с братишкой или сестренкой, когда нянчились с ними. Самая любовь их так же груба, как и ненависть, и всякую уступку желаниям ребенка они считают ниже своего достоинства. Наружность у нашей няньки была дурная. Волосы рыжие, выражение лица недоброе, а фигура, хотя она и не была низка ростом, неуклюжая.

— Что ж мне рабыней, что ли, прикажете быть у такого крошки? — закричала она.

— Из того, как вы с ним обращаетесь, не похоже, чтобы вы были рабыней, — заметила мисс Чевенинг с надменным видом. — И уж конечно, вас наняли не затем, чтобы делать из него раба.

— Зачем я нанята, это не ваше дело, мисс, — отрезала Сусанна. — Идем, мистер Онри, не слушайте, что она говорит.

— Советую вам быть вежливее, — пригрозила Марго, — а не то я пойду и скажу вашей госпоже, как вы обращаетесь с ее сыном.

В светлых глазах Сусанны сверкнула злоба. При этой угрозе, не подозревая, что Марго совсем неспособна была привести ее в исполнение, она испугалась и тотчас смирилась, пробормотав, что исполняет только свою обязанность, и надеется, что молодая леди не станет губить ее.

— Хорошо, — ответила Марго. — Мальчик, как вас зовут?

Маленький мальчик, по-видимому, тоже испугался красивого повелительного лица своей защитницы и робко жался к няньке.

— Он неохотно идет к чужим, мисс, — сказала Сусанна; — не бойся, Онри, молодая леди на тебя не сердится, а только на бедную Нана.

— Послушайте, Анри, — сказала Марго по-французски, — если вам хочется ловить креветок, то пойдемте со мной, и мы их наловим вместе.

И она протянула ему свою твердую, узкую ручку.

Что побудило ее сделать такое неожиданное предложение, она бы сама не могла сказать: доброта, самолюбивая решимость привлечь симпатии мальчика, просто ли желание проучить няньку, или все три побуждения вместе взятые.

— Я не спущу с глаз ребенка, в угоду кому бы то ни было, — объявила Сусанна, догадавшаяся о смысле ее слов.

— Я его не обижу, — ответила Марго, — но вы можете идти за нами, если хотите. Анри, вы вправе делать то, что мамаша вам позволила. Сусанна ваша служанка и только, понимаете? Не будьте трусишкой? Где ваша сетка? Прекрасно, ну, теперь идем.

У этого маленького эпизода был невидимый зритель, так как он происходил около купальной будки, за которой сидел молодой человек. Он слышал весь разговор от слова до слова, и так как он не был интимного свойства и забавлял его, то он не видел причины заявлять о своем присутствии.

Разговаривающие были ему, однако, не видимы, и когда голоса их замерли вдали, он встал из любопытства и поглядел вслед удалявшейся группе.

Голос девушки — мягкий, с благовоспитанной интонацией, хотя и энергический, очень ему понравился. Высокая, стройная фигура ее, мелькавшая вдали, тоже произвела на него приятное впечатление. Ему хотелось бы увидеть ее лицо. Долго, после того, как он уселся на прежнее место, он думал о том: какая она собой, узнает ли он ее при встрече и тому подобные вещи.

Ему не сиделось на месте. «Они, должно быть, уже миновали теперь Roches Noires», — размышлял он; — пойти взглянуть, прилив скоро или нет?

Он подошел к одной из дощечек, на которых заносятся такие сведения.

— «Haute Marée, 10, 45 a. m.», — читал он. Теперь одиннадцатый час. Желал бы я знать, известно ли им это? Если нет, то беда, если их застанет прилив. Пойду-ка им на встречу… На всякий случай.

…… … … … … … … … … … … … … … … ……

Мисс Чевенинг недалеко прошла со своим маленьким protégé, как уже про себя пожалела: с какой стати она взвалила на себя эту обузу, и от всей души была бы рада от него отделаться.

Дети нравились ей только тогда, когда были занимательны. Маленький Анри все еще дичился ее, и это ей было несносно. Кроме того, в противность всем французским детям, он был непобедимо застенчив.

Они дошли до Черных Утесов, где мелкие крабы светло-зеленого, оливкового и оранжевого цвета бегали по песку с видом крайне озабоченным, но Анри не выказывал ни малейшей охоты ловить их. Напротив того, он сторонился от них, вежливо предостерегая Марго:

— Faites attention, mademoiselle, — вскрикивал он и крепко сжимал ее руку, между тем как креветки барахтались в лужах или же зарывались в песок.

— Regardez-moi ces petites bêtes-là! — восклицал он, и даже предлагал: — dis donc, si nous poussions ici le filet? — Но ничто не могло заставить его взять их в руку, когда они попадали.

— Ты, кажется, боишься креветок? — заметила, наконец, Марго, — а сам хотел их ловить.

— Они мокрые и щипаются à faire peur! — жаловался он; — какие они безобразные!

— За то крабы хорошенькие, — сказала она, — поди поймай одного и принеси мне.

Он побежал было, но вскоре отступился.

— Они вовсе не хорошенькие и тоже щипаются! — возвестил он с оскорбленным видом.

— На твоем месте, Анри, я бы собирала только раковины… Они смирные и не опасные.

— Да, — согласился он с удовольствием. — И притом они прехорошенькие. Я буду собирать раковины.

Марго он уж очень надоел. Сусанна тоже к великой ее досаде плелась сзади с видом обиженного осла. Мисс Чевенинг вполне игнорировала ее, но не могла не сознавать, что она тут, и не видеть боязливых взглядов, какие бросал на нее, оборачиваясь ее спутник.

Она старалась развлечь мальчика, так как ее самолюбие было задето, но он не поддавался на ее заигрывания и, наконец, ей опротивел.

— С вашей стороны не особенно вежливо, молодой человек, — заметила она, — наконец, отворачиваться от меня и глядеть на Сусанну.

— Но она плачет!

— Глупости! Сусанна вовсе не плачет, да если бы и плакала, то что за беда.

— Я уверен, что она сердится на меня за то, что я ее оставил.

— Ты, кажется, любишь, чтобы тебя тиранили, я вижу. Тебе следует быть мужественнее. Помни, что ты джентльмен, а Сусанна — служанка. Ее гнев — если только ты не шалишь (а на это ты неспособен, потому что кисляй, — прибавила про себя Марго), то гнев ее ровно ничего не стоит. Понимаешь?

Но он не понимал, он знал лучше, чем Марго, что гнев няньки мог очень и очень много стоить.

— Пустите меня, я побегу и приласкаю ее.

— Ах! Я думаю, что тебе лучше с нею и остаться… Ты очень благонравный мальчик, но, знаешь ли, прескучный, а потому я уступаю тебя твоей законной опекунше.

И она остановилась, поджидая недовольную няньку, которая, видя, что ее ждут, нарочно замедлила шаг, озираясь по сторонам.

— Сусанна, — сказала мисс Чевенинг, храбро перенося свое поражение, — мистер Анри хочет теперь идти домой, а потому возьмите его и уведите, да смотрите повежливее обращайтесь с ним.

Но дитя испортило весь эффект этого внушения тем, что подбежало к няньке и, в нетерпении схватив ее за руку, стало тащить назад… Факт, которым мисс Сусанна не преминула воспользоваться.

— Он знает, кто ему истинный друг, видите ли, мисс, — сказала она; — вам с ним не справиться, хоть вы и горды и величественны. Вы только пугаете его. Не бойся, Онри, милый, сердитая молодая леди тебя не тронет… Мы ее оставим и пойдем домой.

Марго не удостоила ее ответом. Она повернулась и продолжала идти вдоль берега по направлению к Виллервилю. Она сердилась на свою неудачу и была не в духе, но морской воздух скоро вернул ей ясность души, и она быстро шла, устремив глаза на линию белых точек, видневшуюся над изогнутым синим краем моря. Эта линия обозначала то место, где был порт Гавра.

Вдруг она услышала позади себя шаги, как будто догонявшие ее. Она была слишком горда, чтобы оглянуться или выразить какое бы то ни было беспокойство, что за ней идут в таком уединенном месте. Она не слышала, чтобы Трувильский берег был не безопасен от бродяг, однако чувствовала себя не совсем спокойно.

— Мне лучше повернуться к нему лицом, кто бы он ни был, — решила она и вдруг очутилась лицом к лицу с молодым человеком, который накануне привлек ее внимание. Она рассердилась, что он нашел нужным гоняться за ней, и лицо ее выразило самое ледяное удивление.

— Боюсь, что вы сочтете меня навязчивым, — сказал он, — но мне пришло в голову, что вы, быть может, не знаете, что теперь время прилива.

Она тотчас успокоилась.

— Вы хотите сказать, что мне пора вернуться назад?

— Разумеется. И вам нельзя терять больше ни минуты.

— Если так, то пойдемте, — ответила она беззаботно.

IV

И вот они пошли рядом, — преимущество, на которое он не рассчитывал, но которое достаточно оправдывалось существующей опасностью. Он был, однако, ослеплен ее наружностью. Он ожидал увидеть высокомерную красавицу, с римским носом… а между тем профиль этой энергической девушки был нежен, как у ребенка, и только иронические складки твердого рта и решительные очертания безукоризненно правильного подбородка указывали на энергию духа. В ее манерах была откровенная прямота и бессознательное спокойствие, придававшие ей удивительную прелесть. Она поражала его смесью самых разнородных качеств.

— Вашему французскому приятелю скоро наскучила ловля креветок, — начал он.

Глаза, ее широко раскрылись.

— Как вы это узнали?

Он решился быть вполне откровенным, хотя и пожалел, что не выбрал иной темы для разговора.

— Я нечаянно был возле вас, когда вы спасли его из когтей няньки, — отвечал он.

Серые глаза его светились сдержанным юмором, которым она тщетно старалась обидеться.

— Не постигаю, зачем я вступилась за него. Должно быть, со стороны это показалось совсем нелепо.

— Быть может, это было несколько необдуманно, но если вы позволите мне высказать свое мнение, то с вашей стороны было большой добротой вступиться за ребенка.

— Сказать по правде, мне не столько было жаль ребенка, сколько досадно на дерзость этой женщины. Я не могла удержаться, чтобы не осадить ее.

— И доставили счастливое утро мальчику.

— У меня нет даже и этого утешения, — ответила она с легкой гримасой. — Не знаю, кто из нас больше обрадовался, когда мы расстались.

— И вы думаете, что нянька будет теперь лучше с ним обращаться?

— Право, не знаю. Вероятно, нет. Не могу сказать, чтобы мне было его жаль… Он такой жалкий кисляй.

На секунду это замечание значительно охладило восхищение ее спутника. Ее равнодушие отзывалось таким бессердечием.

— Не странно ли это? — прибавила она, смеясь, — после такого вмешательства? Но я не знала тогда, что он посмотрит на меня, как на какую-то людоедку, и непременно пожелает вернуться к своему тирану. Я больше никогда не буду спасать маленьких мальчиков. Не будем больше говорить об этом. Как вы думаете, стоит взглянуть на сегодняшние скачки?

— Право, понятия не имею. Почему вы спрашиваете? Разве вы едете на скачки?

— Кажется, целая компания в «Калифорнии» собирается ехать, и мы будем в том числе.

Она не хотела выдать, что ей известно, кто он, он, очевидно, еще не знал о предполагаемой экскурсии.

— «Калифорния» — это моя гостиница, — сказал он.

Мисс Чевенинг была благодарна ему за то, что он избавил ее от всяких phrases de coiffeur по этому поводу.

— Я приехал вчера вечером. Со мной ехал приятель, но он вышел на одной из станций, после двадцатиминутной остановки, узнать, как долго еще простоит поезд и как раз в то время, как он расспрашивал об этом в буфете, поезд удовлетворил его любопытство: уехал без него.

Марго засмеялась.

— И он все еще там? — спросила она.

— О, нет, он приехал со следующим поездом без дальнейших приключений к моему удивлению, так как не очень силен в иностранных диалектах, и я почти ожидал, что он попадет в Париж, Лион, Марсель или еще куда-нибудь.

Марго показалось, что в его отзывах о приятеле звучит скрытое презрение.

— Вы вместе путешествуете, вероятно? — спросила она. — Весело ли это?

— Весело ли? О, да, конечно… Насколько можно ожидать, сухо — проговорил он.

— Вас не особенно интересует континент?

— Меня! Напротив того… но… во всяком случае, наше совместное путешествие окончено, и я очень этому рад. Я навязал себе на шею очень скучную комиссию, когда согласился. Но, извините, что я надоедаю вам своими историями.

Он вовсе не надоедал ей. Ей нравилась его спокойная манера, и даже тон голоса успокоительно звучал в ее ушах. В нем не было никакой аффектации, ничего принужденного. Он не позировал и не впадал в обычную ошибку молодых людей, стремящихся блистать остроумием, но производил, тем не менее, впечатление образованного и даже надежного человека, на которого можно положиться, если сумеешь заслужить его расположение. Чем больше она его видела, тем сильнее удивлялась его родству с м-ром Чадвик.

И вот прежде чем расстаться, они весело и откровенно разговорились, точно старые знакомые, а не люди, знакомство которых только что состоялось и самым неправильным образом.

— Вот мы дошли до насыпи, — сказал он, наконец, — и надеюсь, что вы не сочтете меня за алармиста… еще пять минут, и нам, конечно, пришлось бы уже карабкаться на нее.

— А теперь мы даже и ног не промочили, — сказала Марго, — я почти желаю, чтобы опасность была значительнее. Но в одном отношении я глубоко благодарна, что прилив не наступил в то время, как я была с французским мальчиком и его нянькой… Я была бы в очень нелепом положении.

Про себя он подумал, что это довольно эгоистическая точка зрения.

— Да, — продолжала она, — могу себе представить грубое торжество этой няньки, а мальчишка утонул бы мне назло. Ненавижу, когда меня унижают.

— Полагаю, что никто этого не любит, — сказал он.

— Мне это неприятней чем другим. Я готова сделать все, что угодно, лишь бы не сознаться в том, что я неправа.

Он рассмеялся.

— Приятная черта характера, — заметил он.

— У меня характер неприятный, — ответила она спокойно, — лучше заранее предупреждать об этом.

— Быть может, это встревожило бы меня, если бы я мог убедиться, что ваши слова справедливы. Но у меня вряд ли хватит на то времени, — заметил он беспечно.

— Приятный у нее характер или нет, но трудно ей сказать или сделать что-нибудь такое, что лишит ее окончательно всякого обаяния, — думал он. — Она наверное говорит правду о себе. В сущности, он уже и сам пришел к такому же заключению от того немногого, что видел и слышал: она, должно быть, своенравна и не добра и даже бессердечна, но это не помешает ей нравиться.

— Мы уже почти дошли до «Калифорнии», — сказал он вдруг, позвольте с вами проститься.

— Очевидно, он и понятия не имеет о том, что нам суждено так скоро встретиться снова, — размышляла она, — расставшись с ним и с удовольствием думая, как он удивится, когда узнает, что может провести сегодняшний день и много еще других в ее обществе, если только этого пожелает. В этом она была уверена, что ей это будет тоже приятно — и в этом она не сомневалась. И вот почему пришла в комнату матери очень довольная и веселая.

— Неужели ты гуляла все это время, в такой зной? — спросила м-с Чевенинг; — ты погубишь свой цвет лица, Марго, да и руки тоже испортятся.

— Вы знаете, что я никогда не загораю, а что касается рук, то взгляните!

— Ну, хорошо, — ответила м-с Чевенинг, не имея возможности в чем-нибудь упрекнуть хорошенькие ручки, которые протягивала к ней дочь ладонями вниз, — но все же тебе не следовало бы бродить целое утро одной по городу.

— Я была на морском берегу, среди утесов, и у меня было очень романтическое приключение. Один господин пришел мне сказать, что оставаться там, где я находилась, небезопасно и что мне следует сейчас же вернуться назад, и шел все время со мной весь обратный путь.

— Я думала, что ты, по крайней мере, понимаешь приличия! — сказала сердито м-с Чевенинг, — как можешь ты делать такие вещи, Марго? Кто он такой… Как ты это допустила?

— Я думала, что прилив может, в самом деле, захватить меня и что тогда лучше, чтобы со мною был кто-нибудь, а потому я пригласила его идти вместе со мной.

— Ты пригласила его? Незнакомого человека? Да знаешь ли, что ты говоришь?

— Он не совсем незнакомый… По крайней мере, я знала его по виду. Он стоит в нашем отеле. Он сын м-ра Чадвика.

Лицо м-с Чевенинг, выражавшее перед тем все оттенки ужаса, вдруг прояснилось при последних словах Марго.

— Ты перепугала меня, душа моя, я думала, что это кто-нибудь совсем мне незнакомый. Но все-таки я бы желала, чтобы с тобой не было подобных приключений… Ты право должна больше находиться при мне на будущее время. Расскажи мне про молодого Чадвика, Марго? Что, он приятный человек?

— Во всяком случае, он джентльмен, — сказала Марго, но мать тотчас же догадалась, что он произвел хорошее впечатление.

— Ну, тебе следует сейчас же переодеться. Мы будем завтракать не за table-d’hôte. М-р Чадвик нашел, что будет веселее нам всем вместе позавтракать позднее. Надень свое хорошенькое платье-сюра, душа моя.

— Как счастливо все повернулось! — размышляла м-с Чевенинг, оставшись одна, — и как нарочно она сегодня особенно авантажна!

Марго сегодня дольше обыкновенного занималась туалетом, а потому немного опоздала и когда вошла в столовую, где накрыт был стол на четыре прибора, то застала уже м-ра Чадвика и мать за столом.

— Ну-с, молодая девица, — сказал их хозяин, со своей обычной шумной и развязной манерой, — надеюсь, что вы проголодались после вашего приключения. Ваша мамаша все мне рассказала. Итак, мой юный разбойник спас вас от потопления в волнах океана? За это его можно признать общественным благодетелем.

— С его стороны было большой добротой прийти предупредить меня о наступлении прилива, но до потопления в волнах океана дело еще не доходило.

— Вот, так всегда говорят, когда опасность уже миновала, — сказал м-р Чадвик с неудовольствием, которое сквозило сквозь его шумную развязность, — завтра, полагаю, вы совсем выбросите из головы все дело. Ну-с, — он заглянул в прейскурант вин — теперь первым делом… Какое вино угодно выбрать дамам? Я полагаю, что вы не прочь выпить шампанского. Гарсон, принесите бутылку вот этого, да, пожалуйста, узнайте, не заблудился ли мой сын. Ах! Вот и он, наконец. Прекрасно, молодой человек, прекрасно: заставлять дам ждать себя!

Марго сидела спиной к дверям, которые гарсон подобострастно распахнул, и глядела в тарелку. Она думала, как-нибудь сын выйдет из этого затруднительного положения. Он был, конечно, очень хладнокровен и находчив, но сумеет ли он сдерживать отца в должных границах, не задевая его самолюбия? Да, она верила в него, и завтрак сойдет с рук благополучно, теперь, когда он пришел.

Гарсон отодвинул стул около нее с обычным шумом, и Марго подняла глаза только тогда, когда ее сосед уселся на место.

Подняла глаза… и все ее ожидания рассыпались прахом… Молодой человек, сидевший около нее, был ей совсем незнаком.

Это было уже довольно неприятно, но все же не худшее: даже при самом мимолетном взгляде, она увидела, что человека, сидящего около нее, нельзя назвать «джентльменом» даже при самом сильном желании и снисходительности. Незначительной наружности, с бесцветным лицом, с прямым пробором, с раскрытым от очевидного замешательства ртом и толстым, некрасивым, как у отца, носом, Аллен Чадвик показался ей, под впечатлением жестокого разочарования, самым отвратительным существом, какое она когда-либо встречала в жизни.

Автор, который обязан смотреть на вещи и описывать их без предубеждения, спешит прибавить, что наружность молодого Чадвика выкупалась до некоторой степени парой глаз, глубоких и честных, с тем трогательным выражением, какое бывает у собак и которое просит только о снисхождении.

— М-с Чевенинг, — сказал отец, который очевидно был, вполне доволен наружностью своего сына, — вот мой мальчик.

М-с Чевенинг любезно поклонилась, после чего Аллен встал, загремел стулом и, неловко обойдя стол, подошел к м-с Чевенинг и подал ей руку.

Она на минуту была озадачена, но тотчас же нашлась и пожала протянутую руку, говоря:

— Как поживаете? Позвольте поблагодарить вас за любезность, оказанную вами моей легкомысленной девочке.

— Э! — сказал злосчастный Аллен. — Какой девочке?

Марго закусила нижнюю губу.

— Мамаша, — сказала она вполголоса я… Я ошиблась… Я встретила кого-то другого и приняла его за м-ра Чадвика.

— Право же, душа моя, ты делаешь ошибки очень неприятные для других… Пожалуйста, садитесь, м-р Чадвик, и кушайте.

— Итак, не ты счастливец, Аллен! — сказал отец, — ну что ж, тебе придется теперь быть вдвое любезнее, вот и все. Налей молодой леди бокал шампанского и выпей за ее здоровье. Стой! Знаком ты с ней или нет, я хочу вполне выяснить это обстоятельство!

— Она… Она теперь меня знает, — отвечал Аллен Чадвик.

Марго принудила себя дотронуться до протянутой ей руки, и он пролил половину шампанского на ее перчатки, которые лежали возле тарелки.

— Ах, простите, мисс, — пролепетал он.

М-с Чевенинг улыбалась с выражением страдания.

— Мы должны предоставить м-ру Чадвику кушать рыбу, — сказала она, наконец, и тот принялся работать двумя вилками, с которыми от конфуза едва мог справиться.

Марго сидела как статуя презрения. Она почти не решалась думать о том, что из всего этого вышло. Что сталось с ее ясными надеждами, со сладкими мечтаниями, которым она предавалась, одеваясь к завтраку в самое хорошенькое из своих платьев… и все это ради невоспитанного, пошлого мальчишки, сидевшего с ней рядом!

И кто же этот незнакомец, которого она так опрометчиво приняла за Чадвика и обошлась с ним совсем бесцеремонно, как с человеком, с которым ей предстоит очень короткое знакомство. Как она встретится с ним теперь и что он о ней подумает? Она сердилась на себя, на мать, на м-ра Чадвика и пуще всего на невинного и ничего не подозревающего Аллена.

Завтрак был очень невеселым. Два гарсона немца, один с покровительственным видом, точно он угощал всю компанию, другой надутый, точно ожидал, что ему придется за все заплатить из своего кармана, только усиливали очевидное замешательство юного Чадвика. М-с Чевенинг, которая в душе была не менее разочарована, чем дочь, изо всех сил старалась скрыть это и поддержать разговор. Один только хозяин пира был развязен и спокоен. Он пытался втянуть сына в разговор, но тот ограничивался односложными ответами, пока, наконец, шампанское не развязало ему язык.

— Кстати, куда девался, как же его зовут, Орм, что ли? — спросил его отец. — Я велел поставить ему прибор за нормальным déjeuner… Не знаю, завтракал он или нет?

— Не знаю, — отвечал Аллен, — я не пользуюсь его доверием. Я даже в глаза его не видел сегодня.

— Ну, так как я распорядился на счет его завтрака, то уж это теперь его дело: завтракал он или нет. Напомни мне свести с ним счеты. Ему незачем тут оставаться, если ты можешь обойтись без него.

— О! Я отлично могу обойтись без него, — отвечал Аллен.

— Орм — компаньон, которого я пригласил путешествовать с сыном, объяснил отец, — джентльмен с виду… Кончил курс в университете, адвокат… и все такое. Но почему-то он и мой мальчик не поладили друг с другом, так ведь, Аллен.

— Я этого не говорил. Он просто мне не товарищ, вот и все.

— Я подумал, что вы поссорились, когда он приехал сюда один вчера вечером. В другой раз будь осторожнее. Хорошо, что ты доехал без помех.

Теперь Марго знала, как произошла ошибка. Ее утренний знакомый должно быть этот самый м-р Орм: она теперь понимает, почему ему не особенно было приятно путешествие. И теперь ему отказывают… Как какому-то курьеру… Его не считают достойным сидеть за одним столом с этими благовоспитанными папашей и сынком. Она, по всей вероятности, совсем его больше не увидит, и сердце ее ожесточилось против того, кого она считала ответственным за такую неожиданную развязку всего того, о чем она мечтала. И к концу завтрака она смотрела с безусловной ненавистью на своего злополучного соседа.

— Если дамы хотят заняться туалетом, — любезно сказал их хозяин, — то нельзя терять больше ни минуты времени. В два часа ровно карета будет у подъезда.

Первым делом Марго нужно было снять хорошенькую шляпку, которая была на ней, и надеть простую ежедневную круглую шляпу из толстой соломы. Она должна была теперь ехать в Довиль, или же все подумают… Ну да, она поедет, но доставит себе маленькое удовольствие этой демонстрацией.

— Дитя моя! — закричала мать, увидев эту перемену, — зачем ты надела старую шляпку? Новая шляпка так к тебе идет!

— И эта достаточно хороша, — отвечала Марго, — и, пожалуйста, не трогайте меня, потому что достаточно самой, самой маленькой безделицы, чтобы я совсем не поехала.

М-с Чевенинг поглядела ей в лицо и решила не настаивать.

— Я уверена, что ты не поставишь меня в такое неприятное положение в самую последнюю минуту. Я сама бы желала, чтобы молодой м-р Чадвик был немножко имел воспитание, но что ж делать, мы должны быть к нему снисходительными.

— Знаю. Но я, однако, не понимаю, что заставляет вас видеться с этими людьми. Стоило переплывать через Ламанш, чтобы навязать себе на шею двух Чадвиков! У них нет даже приличных манер. Они вовсе не интересны, и мы теперь от них не отделаемся, пока не уедем отсюда. Если вам нравится такая перспектива, то не могу сказать, чтобы я разделяла ваш взгляд.

— Не стоит теперь спорить об этом. Старший м-р Чадвик ничего кроме хорошего нам не желает, и я не вижу в нем, по крайней мере, ничего особенно неприятного. Я не утверждаю, что его сын может сразу понравиться, но помни, Марго, что у каждого человека есть свои хорошие качества, если только потрудиться их поискать.

— Какой мне интерес докапываться до них! — закричала Марго, — но, довольно. Обещаюсь обращаться с ним так вежливо, как только могу, но, знаете, для меня ведь это тяжкое испытание.

Внизу Чадвики прохаживались перед дверью отеля.

— Ну что, — говорил отец, — я думаю, тебе не часто доводилось завтракать с такою девушкой?

— Нет, еще не доводилось.

— Ну и это все, что ты о ней скажешь? Немного же! Знаешь, в твои годы, я бы сумел за ней и поволочиться. Знай, юноша, что ты должен ухаживать за дамами, если хочешь им понравиться.

— Я не привык к таким дамам, — отвечал бедный Аллен.

— Я это знаю. Но теперь-то тебе следует привыкать. Я доставляю тебе удобный случай, старайся им воспользоваться, как следует. Господи помилуй. Молодой человек, как ты, не должен пугаться хорошенькой девушки. Чем она красивее, тем легче быть с ней любезным.

— Я никогда не сумею быть таким любезным, как вы.

— Ты можешь, во всяком случае, попытаться. У меня есть свои причины желать, чтобы вы подружились. А девушки любят веселую и оживленную беседу. Ты должен постараться ей понравиться; это вовсе не так трудно.

Быть может, самоуверенность отца несколько приободрила Аллена, но он имел полное основание сомневаться в своем умении понравиться такой взыскательной девице, как мисс Чевенинг. Молодой человек без больших способностей, получивший дешевое, коммерческое образование, позволявшее ему занимать место клерка в торговой конторе, жизнь которого была до сих пор бесцветна и бедна, а удовольствия таковы, какими они могут быть, когда ум и кошелек одинаково скудны, не может блестеть среди светских людей, даже и тогда, когда красив собой и боек на язык, чего, мы знаем, у Аллена не было.

От матери, умершей, когда он был младенцем, он унаследовал кроткий и покорный нрав, и благодаря ему, Аллен безропотно переносил однообразие и смиренность своей первоначальной доли. Он жил с теткой, содержавшей небольшую лавочку в глухом переулке и которая, хотя и была добра в своем роде, но совершенно неспособна оживить вечер, проведенный в маленькой приемной, помещавшейся рядом с лавочкой.

Таким образом, он постепенно втянулся в развлечения, свойственные его классу людей, насколько средства дозволяли ему это, но так как у него не было врожденной склонности к кутежам, то они были редки и довольно умеренны, принимая во внимание его среду. Он не был лишен сочувствия к прекрасному, но всегда глядел на него издалека, как на нечто, для него недоступное, по самой природе вещей. Порой, когда ему случалось читать какой-нибудь роман из плохеньких, взятых из библиотеки для чтения и составлявших единственную литературную пищу для его ума, он чувствовал смутное недовольство, когда в нем просыпалось слабое представление о том, что существует утонченный мир, — мир красивых женщин и образованных мужчин. Но для его воображения было бы слишком большим напряжением представить себя героем одного из этих романов. Они только будили в нем сознание своего собственного ничтожества.

И стремление к чему-нибудь высшему, романическому, что облагородило бы его тусклое существование, было в нем так неопределенно, так бессознательно, что с течением времени умерло бы естественной смертью или повело бы к какой-нибудь безрассудной любви, неосторожному раннему браку, разочарованию и борьбе из-за куска хлеба во всю долгую жизнь… Если бы судьба не вмешалась самым неожиданным образом.

Он знал, что у него есть где-то в Индии отец. Тетка от времени до времени получала скудные пособия денежные, которыми платила за него в школу и содержала его до тех пор, пока он сам не вырос и не стал зарабатывать свой хлеб. Тогда присылка денег прекратилась, и ему было объявлено, чтобы он отныне ничего не ждал от отца. Про своего деда он и не слыхивал, так как тетка сердилась на него за его обращение с сестрой, а потому великая перемена в жизни Аллена совершилась с ослепительной неожиданностью, точно волшебная сказка.

Одним снежным январским вечером он пришел домой из конторы ужинать, усталый и озябший, и в маленькой приемной позади лавочки нашел незнакомца, так богато одетого и такого вообще цветущего вида, что Аллен едва поверил ушам своим, когда ему сказали, что это его отец, которого он считал бедным изгнанником, терпящим на чужбине нищету.

Старший Чадвик был немного тронут явным восхищением сына. В нем пробудилась к нему жалость за то, что он до сих пор так мало для него сделал, и сердце его согрелось воспоминанием о покойной жене, робкие, благородные глаза которой снова глянули на него из бледного лица сына. С этого момента отец и сын стали дружнее, чем были бы, если бы всю жизнь прожили вместе.

И Аллен услышал удивительную весть, что, благодаря позднему раскаянию деда, старая жизнь навсегда для него покончена: отныне он будет жить в роскоши с отцом в его поместье в Пайнишуре, где старик-дед окончил свои одинокие дни.

Сначала ему было неловко и дико при этих новых условиях, но он скоро сжился с отцом, к которому питал горячую благодарность и нечто в роде благоговения.

В глазах сына, Джошуа Чадвик с его развязной манерой, ост-индской опытностью и грубым добродушием, казался высшим существом, а его доверие и общество — необыкновенно лестными. И старик был, в общем, доволен сыном. Мальчик был не очень боек, пожалуй, — размышлял он, — но это придет. Ему стоит только отполироваться, а для этого следует поездить по белу-свету. И вот, в конце лета, Аллена послали путешествовать в сопровождении молодого человека, которого старик Чадвик пригласил в качестве ментора к своему сыну. Сам он, будучи слишком занят делами, не мог с ним немедленно ехать заграницу.

Ноджент Орм принял этот пост, так как предложенное вознаграждение было велико, а ему нужны были деньги, и надежды на профессиональные занятия не настолько блестящи, чтобы стоило из-за них оставаться в городе на все долгие каникулы.

Приглашение совершилось письменно и только тогда, когда уже все было уложено, он лично свиделся со своим питомцем и немного смутился принятого на себя обязательства.

Он ожидал увидеть немного буйного юношу, только что сорвавшегося с ученической скамьи. Его придется, конечно, держать в ежовых рукавицах, но думал, что у него с ним будет нечто общее, и он не будет его постоянно стыдиться. Аллен Чадвик окончательно сбивал его с толку. Он был скрытен, неловок и усиленно сторонился от своего руководителя. Он, по-видимому, не имел ни к чему пристрастия, ничто его не интересовало. Он согласился на предложение Орма осмотреть в конце путешествия некоторые старинные нормандские города и местечки. Но чудеса резьбы в Руане, величественные аббатства Кана, собор Бовэ, недоконченный, но великолепный Оенло с двумя близнецами-колокольнями и сонными старинными площадями и улицами — все казалось одинаково бессильным вызвать хоть тень интереса или восхищения в юном Чадвике. Замечания, какие ему случалось делать, только утверждали Орма в мысли об его необразованности и тупости.

Орму стоило положительных усилий скрывать свое нетерпение и антипатию и не выдавать их слишком явно, несмотря на постоянное раздражение, причиняемое спутником, но чувства эти невольно и бессознательно для него самого вырывались наружу. Он ждал конца путешествия, как избавления, и думал, что спутник разделяет это чувство, но в этом он ошибался.

Аллен Чадвик тайно страшился момента разлуки. Он с самого начала восчувствовал симпатию к Орму и долго питал надежду, что до окончания путешествия успеет с ним сойтись. Для Аллена этот молодой человек с красивым гордым лицом и приятным, хотя и повелительным голосом, спокойной развязностью движений и бессознательным видом превосходства, был каким-то откровением. Орм был его героем и мог бы осчастливить его одним дружеским словом или улыбкой; но Аллен тщетно их ждал.

Орм не был с ним резок, но, как уже выше сказано, не всегда умел скрыть свою антипатию, хотя и не подозревал, что выдает ее. Он не поверил бы также и тому, что Аллен настолько чувствителен, чтобы огорчаться этим. Тем не менее, Аллен замечал и больно чувствовал, хотя тщательно скрывал свои чувства под маской угрюмой сдержанности. Он даже пытался отплачивать Орму такой же нелюбовью и думать о нем, как о самодовольном фате, величающемся тем, что был в университете. Что такое он в сущности, как не наемник?

В такие минуты Аллен бывал так дерзок, как только умел — а это было немного, — и терзался безусловным равнодушием своего ментора.

Аллен был очень уныл теперь, когда путешествие было окончено, а дружба, о которой он мечтал, была дальше от него, дальше, чем когда-либо. Но когда он прохаживался с отцом перед гостиницей, приближающийся отъезд Орма совсем вылетел у него из ума. Он не мог ни о чем теперь думать, кроме мисс Чевенинг, ни о чем помнить, кроме того, что через несколько минут он снова ее увидит и проведет с ней весь день.

Она пробудила в нем все романические чувства, которым так давно не было никакой пищи. Он отдал бы все на свете, чтобы оказать ей самую незначительную услугу, чтобы заслужить ее благодарность. Он жаждал ей понравиться, а ему и в голову не приходило, как он нелеп и смешон в ее глазах.

А между тем, в то время как он весь кипел восторгом, для постороннего наблюдателя он оставался все тем же тупым, неотесанным и безнадежно-неинтересным молодым человеком. Отец не догадывался о причине его рассеянности и молчания, а сам Аллен был вполне неспособен передать словами то впечатление, какое Марго на него произвела, если бы даже он и не был так скрытен по природе.

Но вот она появилась с матерью, и он не находил слов, чтобы заговорить с ней. Ему казалось, что она чем-то недовольна, но от этого она была еще милее.

Он не заговорил и тогда, когда экипаж тронулся с места, и они вчетвером отправились в путь, с обычным французским аккомпанементом ударов бича, странных ударов, и дребезжания бубенчиков по улицам и вдоль набережной с рядами пожелтелых лип, кофейнями и лесом мачт. Марго сидела напротив Аллена, но он не мог видеть ее глаз из-за зонтика, который она раскрыла, очевидно не находя верх экипажа достаточной защитой от солнца. Она была очень молчалива, но Аллен был доволен тем, что видел ее подбородок, пока отец, разговаривавший с м-с Чевенинг, не толкнул его локтем, чтобы напомнить о своих недавних советах.

Аллен покраснел, как рак, но, прокашлявшись, решился проговорить:

— Кажется, что день будет очень жаркий?

Зонтик немного приподнялся, и ее глаза выглянули из него с выражением надменного удивления.

— Вы говорите мне? — спросила она; — я не слышала, что вы сказали, извините.

— О! Охотно извиняю, мисс, — отвечал бедный Аллен.

Трудно понять, быть может, почему такая форма ответа на извинение, казалось бы, более логическая и разумная, чем условная: — «О! Ничего», кладет отпечаток низменной пошлости на того, кто так говорит, но между тем это так.

Хорошенькие бровки мисс Чевенинг поднялись еще выше, а выразительный ротик опустился до низа.

— Я говорил только, — и надеюсь, что не помешал вам, мисс, — что день обещает быть жарким.

— О! — ответила Марго, — он не обещает ничего приятного.

И зонтик снова опустился и на этот раз совсем закрыл ее личико.

— Она о чем-то думает, — заключил Аллен.

Она действительно думала, и зонтик скрывал искаженное негодованием лицо.

— Как может мамаша подвергать меня этому… Как может она? — вертелось у нее в голове.

День действительно не обещал быть приятным.

V

Фиакр проехал по мосту через сверкающую речку, мимо железнодорожной станции, с рядами нескончаемых вагонов, вдоль большого пустыря, застроенного главным образом фабриками и магазинами, и там попал в поток экипажей и пешеходов, пока, наконец, не свернул круто в переулок. Проехал ворота, где стояли две монахини, собирая подаяние, и, наконец, покатился по лугу вдоль ограды к дистанционному столбу.

Разнообразие костюмов, гвардейцы в своей красивой форме, блузы мужчин и белые чепчики женщин, треугольники и желтые портупеи жандармов, пехотинцы в широких, вишневого цвета, шароварах, curés в широкополых шляпах, — все это придавало оживление и живописность толпе, которая была так наивно довольна сама собой и зрелищем, как вообще бывает довольна французская толпа в торжественных случаях.

Фешенебельный и спортсменский контингент из Довиля почти отсутствовал, так как сегодня был последний и самый неинтересный день скачек.

Наемная карета м-ра Чадвика была из немногих экипажей, находившихся на месте. Препятствия не показались бы особенно внушительными в Англии, и добродушие часового, стоявшего у самого высокого забора подвергалось сильному испытанию поведением мальчишки, который, в пику ему и в насмешку, неоднократно перескакивал через забор.

— Я предпочитаю остаться в карете, — сказала м-с Чевенинг, — но это не резон, почему бы тебе сидеть в ней пленницей, милая Марго, если м-р Аллен Чадвик будет так любезен, что возьмется сопутствовать тебе.

— Я с удовольствием пойду с вами, мисс, — сказал Аллен.

У Марго были свои причины согласиться, и едва успела, она отойти с Алленом на небольшое расстояние от кареты, как сказала:

— М-р Чадвик, у меня есть к вам просьба.

— Пожалуйста, скажите, вперед обещаю ее исполнить.

Сердце его радостно забилось. Неужели он уже может оказать ей услугу?

— Это пустяки, конечно, — сказала она, — но право же я не могу допустить, чтобы вы называли меня «мисс».

— Я не знал, что вы сразу хотите быть со мной на короткой ноге.

Ее передернуло.

— Вы совсем меня не поняли — мы вряд-ли когда-нибудь будем на короткой ноге, но… но мы будем, вероятно, изредка встречаться, и совсем не нужно и не принято звать друг друга по имени или по титулу. Вы можете называть меня мисс Чевенинг, если хотите, но не мисс… В последнем случае я не буду отвечать. В состоянии вы это запомнить?

— Да, мисс Чевенинг, — отвечал он. Я желаю поступать так как следует, но видите ли, мисс.. мисс Чевенинг, я…

— Сс! Пожалуйста, без объяснений! — торопливо перебила она. — Я понимаю! А теперь скажите, ваш отец намерен долго еще здесь пробыть?

— Обещаю вам, что не стану торопить его с отъездом. Тут славно, хотя я еще и мало, видел, но тут есть на что поглядеть… Точно в Ярмуте. Гораздо веселее, чем в старых соборах, куда меня таскал Орм, неизвестно зачем.

— Ваш приятель м-р Орм, кажется, не разделяет ваших вкусов?

— Он мне вовсе не приятель. Я могу прекрасно обойтись без его дружбы.

— Значит, м-р Орм не такого рода человек, которого общество вам приятно?

— Он не любит моего общества, а не я его, — ответил Аллен; — хотя это мне решительно все равно — как бы то ни было, я теперь от него отделался к обоюдному удовольствию.

— И этот м-р Орм уже уехал из Трувиля? — спросила Марго беспечно.

— Он должен сначала сосчитаться с отцом… Вероятно, завтра они покончат все счеты. О! Он не пробудет со мной долее, чем это неизбежно, — сказал Аллен с принужденным смехом.

— Быть может, вы не старались, чтобы ему было приятно с вами? (Я не допущу, чтобы этот осел выжил м-ра Орма из Трувиля, если только сумею, — думала она; — как бы это сделать?)

— Не очень ему интересно, стараюсь я быть приятен или нет. Но не будем больше о нем говорить, мисс Чевенинг. Бог с ним, я и думать о нем забыл! А вот уже выводят и скаковых лошадей!

Марго должна была замолчать и в эту минуту ненавидела его сильнее, чем когда-либо. Она была в таком настроении, что ей все было ненавистно благодаря жестокой шутке, какую с ней сыграла судьба, и она расположена была со всеми поссориться.

Появились лошади, короткохвостые и длинноногие создания, о которых в большинстве случаев можно было бы сказать то, что откровенно заявлялось в официальном списке о двух или трех, а именно: что у них «origine inconnue». Но это не мешало толпе волноваться и восклицать одобрительно.

«Voilà le propriétaire lui-même qui monte!». «C’est une belle bête tout de même!». «Tenez, èa ne sera pas content de trotter, lui!»

Зрелище этой course au trot monté было, пожалуй, и не особенно блестящее, но с другими спутниками Марго могла бы позабавить вид нескольких французских джентльменов различной степени полноты, ехавших вокруг ипподрома крупной рысью, порою переходившей в галоп. Общая любимица пришла последней, и одна дурно воспитанная собака подчеркнула унижение жокея, насмешливым лаем вслед за копытами его лошади.

— Il n’est pas mouillé du tout; il n’а pas été poussé! — говорили зрители, снисходительно оправдывая его поражение.

— Fallait se servir de la cravache, vous savez.

Марго только что собиралась предложить вернуться к карете, как, рассеянно озираясь, увидела своего давнишнего знакомого. Заметит ли он ее? Даже если бы, однако, и заметил, подумала она, то приличия позволяли ему только ответить на ее поклон… Но во всяком случае она поклонится ему. Но он не оглядывался. Он стоял одинокий, и она не могла не подумать, как он красив и мужественен и какую представляет противоположность маленькому чудовищу, стоящему около нее. Досадно было думать, что он уедет через несколько часов, а этот другой, ее bête noire останется. Она была бессильна. Если бы даже они встретились в этот короткий промежуток времени, то есть ли возможность возобновить приятный разговор, какой они вели по утру? Она вперед знала, как все это будет. Она даже не встретится с ним за table-hôte, потому что ее, наверное, опять осудят на такой же квартет, как по утру. Он уедет, не узнав даже, как ее зовут.

— Вы спрашивали меня про Орма, — сказал Аллен; — если хотите знать, каков он, то вон он стоит.

— Где? — спросила Марго с хорошо разыгранным равнодушием и когда, наконец, устремила глаза как раз в ту сторону, куда указывал Аллен, прибавила:

— Так это м-р Орм! А ему скучно одному, как вы думаете? Вы бы пошли и поговорили с ним.

— Ему не скучно, и разговор со мной ему не доставит удовольствия, будьте спокойны.

— Понимаю, вы считаете ниже своего достоинства обращать внимание на простого тутора. Конечно, вы правы, но это курьезно.

Аллен покраснел.

— Это… Это не то. Орм смотрит на меня свысока, а не я на него. И не могу же я оставить вас и идти с ним разговаривать.

Сердце Марго билось сильнее обыкновенного. Она решилась на крайнее средство, тем более, что Аллен, конечно, не найдет ничего необыкновенного в ее предложении.

— Если все дело во мне, — сказала она беспечно, — то это легко уладить. Приведите его сюда и представьте мне, если хотите.

— Вы это хотите? — спросил Аллен с колебанием; — видно было, что предложение не возбуждает в нем восторга.

— Я сказала: если хотите, — повторила Марго, немного нетерпеливо. — Мне кажется, — прибавила она с улыбкой, — что он оценит такое внимание с вашей стороны.

— Он, может быть, не захочет идти. Он большой чудак, и я… я не знаю, что ему сказать.

— Неужели вы, в самом деле, не знаете, как это делается, м-р Чадвик? — вскричала Марго, сердясь на него за то, что он заставляет ее сильнее запутываться. — Неужели вы не можете сказать, что желаете познакомить его со своей знакомой — кажется, это не трудно.

— Я никогда этого раньше не делал, — смиренно признался Аллен; — но я пойду и скажу ему.

«Как бы только он чего не напутал, — размышляла мисс Чевенинг, — хотя если напутает, то это мне будет поделом!»

Ноджент Орм предавался созерцанию окружающего, прислушивался к крикам женщин, приглашавших спекуляторов взять однофранковый билет на их «poule» и мальчишек, вопивших: — «Demandezle Jockey du jour!» с пронзительной, но не музыкальной нотой в голосе и хор из группы bookmaker’ом: «Un et demi le champ!» «Egalité le champ!» «Sa placed’Emidoff!» и тому подобные спортсменские специальности, как вдруг почувствовал, что кто-то трогает его за руку и, обернувшись, увидел Аллена с раскрасневшимся лицом.

— Вот! — проговорил Аллен бестолково, — я… я не ожидал вас здесь видеть!

— Почему же? Разве мне нельзя тут быть?

— Нет… только я не думал. И вот…

— Ну, что же? — спросил Орм, так как тот умолк.

— Если вы не прочь, то я… я желаю познакомить вас с одной девушкой, которая здесь со мной. Вон с той.

Лицо Орма, принявшее было курьезное выражение, вдруг изменилось, когда он увидел грациозную фигуру мисс Чевенинг, которую он тотчас же узнал, хотя и не понимал, каким образом Аллен ухитрился с нею познакомиться. Она лениво глядела в сторону и, как будто совсем не думала о них, так что он не сразу принял приглашение.

— Вы спрашивали ее позволения? — спросил он, не доверяя светскому такту своего питомца.

Он был слишком горд, чтобы дать повод думать, что навязывается со своим знакомством, как ни приятно было ему познакомиться с нею.

— Не боитесь, — сказал Аллен, я говорил ей, кто вы, и она сказала, что я могу представить вас, если хочу.

Аллен привел Орма, но мог только от конфуза прошептать:

— Вот Орм.

Марго беззаботно рассмеялась, говоря.

— М-р Чадвик предоставляет мне самой представиться нам, м-р Орм. Я мисс Чевенинг. М-р Чадвик подумал, что вам может быть скучно одному в толпе, но быть может вы один из тех людей, которые никогда не чувствуют себя одинокими.

— Напротив того, — ответил он, улыбаясь, — я очень ему благодарен. И он положил на минуту руку на плечо Аллена так дружелюбно, что тот весь покраснел от гордости и удовольствия.

Итак, желание Марго исполнилось. Она встретилась-таки с м-ром Ормом, и день не пропал даром. Но ей было все-таки нестерпимо, что Аллен стоит тут же и прислушивается к каждому ее слову. Она считала это с его стороны пошлым любопытством, между тем как в действительности он удивлялся, не без зависти, полной перемене в ней самой и в ее голосе, которую, по-видимому, произвело присутствие Орма.

Сам Орм был настороже. Он был холоден и осторожен по натуре и вовсе не намерен был дать вскружить себе голову от того, что мисс Чевенинг вздумалось обращаться с ним с особенной любезностью. Он до сих пор никогда не мог прийти к определенному выводу на счет ее характера: удивительная обаятельность ее особы — с ее резкостью, откровенностью, простотой — вперемежку с проблесками иронии — все это могло быть делом утонченного кокетства. Он не был уверен, что в душе сочувствует ей, но, тем не менее, испытывал ее обаяние. Она интересовала его больше, чем какая другая девушка, но он не желал поддаваться очарованию, так как завтра уезжает, и ее истинный характер, простой или сложный, останется для него навсегда загадкой.

— Что теперь будет? — спросила она, — course au trot attelé? Желала бы я знать, какая лошадь считается лучшей? Тогда гораздо интереснее следить. М-р Чадвик, я уверена, вы опытны в деле скачек, какая лошадь лучшая?

Аллен был раз в Гамптоне и видел несколько скачек в Alexandra-Palace и даже держал пари с товарищами клерками, а потому такое обращение польстило ему.

— Сейчас я не могу вам этого сказать, — отвечал он, — но мы можем подойти к bookmaker’ам, и от них я разузнаю, что следует? Хотите держать пари? Мне будет очень приятно.

— Благодарю вас, я не держу пари на скачках и нисколько не желаю подходить к этим крикунам. Я только хотела бы знать, какая лошадь призовая, если вы можете мне это узнать.

Аллен был в восторге от ее тона и улыбки.

— Я постараюсь разузнать, хотя не очень много смыслю в их тарабарщине. И, кроме того, буду держать пари.

Он ушел, довольный поручением, и когда скрылся в толпе, Марго повернулась к Орму с улыбкой.

— Теперь я понимаю, — сказала она, — почему вам путешествие показалось не особенно приятным.

Он, само собой разумеется, не намекал на их предыдущую встречу и нашел ее замечание немного жестким, в виду того, что его отношение к Аллену несколько изменилось, да и сам Аллен выказывал такую готовность быть ей угодным.

— Я не имел права говорить это, — сказал он; — боюсь, что сам виноват, если путешествие было неудачно.

— Нет, вы не виноваты, как же вы могли относиться к такому товарищу, как не со снисхождением и только? Мне приходится переносить его общество всего каких-нибудь несколько часов, но и то… Вы, должно быть, очень довольны, что скоро уезжаете? Он говорил мне, что вы уезжаете завтра.

— Да, я уезжаю завтра, — ответил Орм немного печально, — но вовсе не уверен, что доволен.

Она бы не поверила ему, а он думал в эту минуту гораздо больше о своем питомце, чем о ней. В последние полчаса он нечто подметил, что возбудило в нем угрызение совести. Он усомнился, был ли справедлив к товарищу. Не дал ли он себя ослепить светским предрассудкам настолько, что проглядел его хорошие качества. Совесть укоряла его, и он был довольно великодушен, чтобы страдать от подозрения, что все время отталкивал робкие и неловкие попытки питомца к сближению. Теперь было уже поздно поправить дело, но он укорял себя за то, что был ослеплен предубеждением.

Марго, само собой разумеется, не могла знать всего этого, но была очень довольна тем, что ему жаль расставаться с Трувилем. Разумеется, причина этому могла быть только одна, хотя он ее и не высказывал.

— Я была бы счастлива, если бы мы завтра уехали отсюда, но полагаю, что буду еще долго осуждена терпеть общество м-ра Чадвика и его интересного сына.

Говоря это, она сделала презрительную гримасу, которая очень шла к ее хорошенькому личику.

Орм засмеялся. Чадвики были действительно совсем неподходящим для нее обществом, он не мог быть так же равнодушен к лестному мнению о нем самом, которое подразумевалось в этой критике других лиц.

— Я думаю, что вы сумеете отомстить за себя, — заметил он.

— Я не очень терпелива, когда мне надоедают, — созналась она, — в особенности к людям этого рода. Знаете ли, м-р Орм, я должна сказать вам — хотя вы не примете этого за комплимент — когда мы встретились сегодня поутру, я думала, что вы сын м-ра Чадвика. Я думала это, и думала, что вы пробудете здесь некоторое время, а не уедете завтра же.

— Я бы желал, чтобы это была правда. По крайней мере, последнее.

— Если бы вы этого не прибавили, я бы вам не поверила. Никто не может пожелать быть м-ром Алленом Чадвик. Как жаль, что вы не познакомились с Трувилем. Это любопытное место, и окрестности прехорошенькие.

— Я был уже здесь раньше. Но все-таки очень жаль.

Но тут как раз ипподром был расчищен для бега au trot attelé в легких кабриолетах американского стиля, и это сообщало иной оборот их разговору. Но чем долее он стоял около нее, слушая ее полунасмешливую, но занимательную болтовню, тем труднее было примириться с мыслью, что их знакомство по всей вероятности ограничится этим одним кратким днем.

Только по окончании бегов, они вспомнили про Аллена, и не Марго высказала мысль, что следовало бы пойти поглядеть, что с ним сталось.

Они нашли его в большом волнении. Он препирался на непонятном жаргоне с изобретателем nouvelle combinaison по части системы pari mutuel.

— Le désire mon monnaie — toute la monnaie! — повторил он; — j’ai donné sept francs, et vous donnez deux francs et demi seulement. Je n’appelle èa un parry mutuel, je dis!

На это bookmaker отвечал только с соболезнованием, пожимая плечами и обращаясь к зрителям.

— Vous voyez, — взывал он к ним, — èa c’est un Anglais èa n’est par dans le mouvement!

На что другие, в особенности те, которые его так же поддели, смеялись со снисходительным превосходством.

Марго держалась поодаль.

— Если он хочет быть посмешищем, то оставим его выпутываться, как знает, — говорила она.

Но Орм пошел к нему и тихо увел.

— Вам не под силу бороться со французским bookmaker’ом, Чадвик. Лучше уступите.

— Но он обманул меня, — настаивал Аллен; — я могу доказать это. Я дал ему…

— И он этого не выпустит из рук, пойдемте.

— Я скажу вам, как это было, мисс… — обратился Аллен к Марго. — Мисс Чевенинг, я подошел к нему…

— Бесполезно объяснять мне это, — перебила она; — я ничего, не понимаю в пари и не желаю понимать. Не пора ли нам вернуться к экипажу?

Орм принял это за знак, что ему пора откланяться, к великому разочарованию Марго.

— Значит, я вас больше не увижу? — равнодушно проговорила она. — Желаю вам благополучного плавания.

— Благодарю вас, — отвечал он, — я не боюсь качки. Прощайте.

Оставшись вдвоем с Алленом, Марго вдруг изменила манеру обращения с ним и стала так любезна, как только могла.

— Вы говорили, кажется, что м-р Орм рад уехать?

— А разве нет?

В его голосе была нота, которая придала Марго мужество привести в исполнение задуманный план.

— Разве он говорил вам обратное?

— Желали ли бы вы, чтобы он остался? — спросила она, глядя в сторону.

— Я… я бы желал, если бы и ему хотелось этого, — отвечал. Аллен, покраснев.

— Разве вы не видите, что теперь он не может остаться без вашего приглашения? Но я думаю, что если вы его пригласите.

— Вам угодно, чтобы я пригласил его? — закричал Аллен.

— Мне? Какое мне дело? — сказала она, раздосадованная тем, что этот болван угадал. — Пожалуйста, поймите, что мне решительно все равно, уедет отсюда м-р Орм или останется. Я думала, что вы составили себе ложное о нем понятие, и вам приятно было бы, если бы вам доказали, что вы ошибаетесь. Мне жаль, что я об этом заговорила.

— Я убежден, что вы ничего кроме хорошего не желали: сказать, мисс. Конечно, вы говорили из дружбы ко мне, и я вам очень благодарен. Я постараюсь, чтобы Орм остался. Я сегодня же вечером поговорю с ним об этом.

— Если вы это сделаете, — сказала Марго, — то будете, конечно, добры не упоминать при этом моего имени, или я очень рассержусь. Вы этого не забудете?

— Мне приятнее, чтобы он считал, что я сам надумался об этом, и я вам очень благодарен за совет.

— Пожалуйста, не будем больше об этом говорить, — сказала Марго, слегка стыдясь самой себя, но довольная тем, что устроила дело.

Тем временем, разговор м-ра Чадвика с м-с Чевенинг вертелся, главным образом, на сыне, в то время как они сидели в экипаже у станционного столба.

— Между вашей дочерью и моим сыном разница в летах не велика? — спрашивал он.

— Марго всего девятнадцать лет, — отвечала м-с Чевенинг.

Она была очень подавлена невыгодным оборотом вещей. «Стоило ли, — думалось ей, — преследовать более такой несбыточный план? Могла ли она ожидать, чтобы дочь ее вышла замуж за такого невозможного молодого человека?» Отец был благовоспитан в сравнении с ним и, однако, она бы не допустила знакомства с ним, если бы не поспешное заключение, что сын чужд всякой вульгарности и представляет образец молодого англичанина, недурного собой и хорошо воспитанного. Действительность вполне разочаровала ее и привела в полное уныние… и, однако… эти Чадвики были очень богаты. Если бы только можно было урезонить Марго, какое бремя тревоги снято было бы с нее. М-с Чевенинг думала о своих подрастающих детях и увеличивающихся расходах. Какой помощью могла бы быть для них Марго, если бы только захотела!

— Девятнадцать лет, — говорил Чадвик, — и толпа поклонников, конечно? Что, она отличает кого-нибудь больше других!

М-с Чевенинг на минуту закрыла глаза. Что это за люди!

— У меня нет никаких оснований так думать, — слабо произнесла она.

— Должно быть, на нее угодить трудно? — допытывался Чадвик.

М-с Чевенинг не знала, что отвечать, и искала спасения в неясном бормотании, которое бывает так полезно в подобных случаях.

— О! Я не осуждаю ее, — продолжал он. — Вполне естественно, что она знает себе цену. С тех пор как я вернулся в Англию, я не видел никого, кто бы мог сравниться с ней.

— Да, она хорошенькая, — согласилась м-с Чевенинг, — и ею многие восхищаются. Но красота чистая случайность.

— Это, однако, такая случайность, что многим была бы желательна. Вот, мой мальчик… наружность у него не из счастливых. Но, несмотря на то, он хороший малый, и вы бы сказали то же самое, если бы знали его так же хорошо, как и я.

— Охотно верю.

— Он не привык к дамскому обществу, но ведь это не беда. Напротив того, — прибавил м-р Чадвик, — чтобы не подумали, что он в этом как бы извиняется.

— Во всяком случае, беда поправимая, не правда ли?

— Ну вот, хотя я бы никому другому этого не сказал, но вам скажу, что, по-моему, общество вашей хорошенькой дочки для него полезно. Я не против того, чтобы он пользовался им. Это сделает его развязнее, да и для нее все же веселее с кавалером.

— Моя дочь вполне счастлива, когда она со мной, — ответила м-с Чевенинг с достоинством.

— О! Без сомнения, без сомнения, но все же общество кавалеров приятно для молодых девиц. И судя по тому, как долго они не возвращаются, оно похоже на то.

М-с Чевенинг оставила свои сомнения при себе, но когда Аллен с Марго вернулись, то хорошее расположение духа и веселость дочери были для матери приятным сюрпризом. Пока Марго не уперлась на каком-нибудь предубеждении и антипатии, дело еще не погибло.

Вскоре после последней скачки — с препятствиями не особенно трудного характера — она прошла без всяких приключений, могущих взволновать публику, и после барабанного боя, возвестившего об окончании скачек, толпа мирно разошлась, а карета повезла м-ра Чадвика с компанией назад в «Калифорнию».

Предвидения Марго оправдались. Они обедали в этот вечер особняком после table d’hôte, за который сел и Ноджент Орм, не без надежды ее увидеть. Ее там не было, и он снова почувствовал, что так будет лучше для его душевного спокойствия. Он курил в сумерках перед отелем, когда Аллен пришел и сел около него на скамью.

Некоторое время он молчал, но наконец, проговорил:

— Мне жаль, что мы не особенно ладили во время нашего путешествия.

— Мне кажется, мы не ссорились. — отвечал Орм, не зная хорошенько, что сказать.

— Но мы не были и дружны. Я знаю, что у меня нет воспитания и все такое. Понятно, что вы чуждались меня.

— Если я чем-нибудь заставил вас это думать, мой друг, то могу только сказать, что очень об этом жалею, — отвечал Орм. Мне кажется, однако, что вы чуждались меня.

Такое замечание было приятно для самолюбия Аллена.

— Я не хотел навязываться с дружбой человеку, который в ней не нуждался, вот почему я и сторонился от вас.

— Что ж делать, — вздохнул Орм, — в другой раз будем умнее, не правда ли, Чадвик? Мне жаль, что мы раньше друг друга не поняли. Где ваш отец, не знаете ли? Я должен сегодня вечером свести с ним рассчеты.

— Отец на балконе вместе с м-с Чевенинг… и другими… И я хотел вам сказать вот что, Орм… Вы ведь не обязаны завтра уехать, не правда ли?

— Я не думаю, чтобы ваш отец желал, чтобы я оставался долее, — сказал Орм.

— О! Я говорил с ним об этом. Он сказал, что я могу попросить вас остаться… А мне хочется, чтобы вы остались.

Остаться… и видеться с мисс Чевенинг? Было ли это разумно? И, однако, ничто пока не призывало его в город, и было бы нелюбезно отвергнуть дружбу Аллена. Они, быть может, не могли быть друзьями в настоящем смысле этого слова, но он мог хоть несколько загладить свою прошлую несправедливость.

Его подкупило, очевидно, желание Аллена приобрести его дружбу, — желание, которого он до сих пор не подозревал.

Было бы наивно спрашивать, насколько ожидание увидеть мисс Чевенинг играло в этом роль, но перемена в его чувствах к Аллену Чадвику была довольно искренняя.

— Я с удовольствием останусь, — горячо ответил он; — вы очень добры, что желаете этого.

Сердце Аллена радостно забилось, он и не надеялся на такую любезность и даже вырос в своих собственных глазах.

— Я рад, что вы остаетесь, — сказал он, — рад, что вы не прочь от того, чтобы мы были приятелями.

И оба пожали друг другу руку. И вот, какой курьезный результат имел каприз своенравной девушки: он повел к сближению между двумя такими противоположными натурами, как Ален и Орм, но она, конечно, этого не имела в виду, да и нисколько не интересовалась таким неважным для нее обстоятельством.

VI

Ноджент Орм остался в Трувиле по приглашению м-ра Чадвика в качестве гостя, но ему не удалось, как он надеялся, поближе познакомиться с мисс Чевенинг. Мать ее была с ним особенно любезна и представила его многим из своих знакомых, в том числе и мисс Уипль. Стул его за table d’hôte оказался рядом с мисс Магнолией, и это обстоятельство было приятно этой девице. Но его никогда не сажали рядом с Марго, и он мог только изредка перебрасываться с ней короткими и незначащими словами.

Что касается Марго, то против ее воли и желания, она постоянно оказывалась в обществе несносного Аллена, от которого не знала, как отделаться: последний решительно не замечал, как ей неприятно его общество. Он стал менее застенчив, но от этого был ей только ненавистнее. Она бесилась в душе и, наконец, решилась объясниться с матерью.

— Он очень изменился к лучшему, милая — вот все, что сумела ответить м-с Чевенинг.

— На мой взгляд, он стал хуже… и я просто с ума схожу. Я решительно его не выношу, мамаша.

— Ты бы так не говорила, если бы знала, как рад отец тому, что его сын пользуется твоим обществом: он чувствует, что в воспитании его сына существуют большие пробелы, и счастлив, что он может исправиться в твоем, обществе.

— С какой стати я должна воспитывать чужих сыновей? И какое вам дело, доволен или нет м-р Чадвик?

— Тебе довольно того, что я это желаю, — отвечала мисс Чевенинг со слабой попыткой пустить в ход материнский авторитет. — У нас не так много друзей, чтобы мы могли отталкивать людей, расположенных к нам. Если бы ты была добрая, Марго, то, право, не могла бы не тронуться страстным желанием этого мальчика угодить тебе!

— Должно быть, я зла, потому что это только раздражает меня. И хуже всего то, что я не могу этого ему не показывать. Когда-нибудь я выскажу ему это без обиняков, так что и он должен будет понять.

М-с Чевенинг покраснела от гнева.

— Выслушай меня, бестолковая девчонка, — закричала она, — я запрещаю тебе, слышишь, запрещаю оскорблять этого молодого человека! Думай о нем, как хочешь, если уж ты решила его ненавидеть, но веди с ним себя прилично. Ты обязана сделать это, и я вправе этого от тебя требовать после всех издержек, каких мне стоил приезд сюда… и все это ради тебя. Я думала, что ты будешь рада приятному разнообразию… а вместо того, вот моя награда.

Марго испугалась, что за тем последуют слезы, и сдалась на капитуляцию.

— Хорошо, дорогая мама, не браните меня. Я право вовсе не хочу огорчать вас. Если вы пожелаете, то я буду с медведем ходить по Трувилю. Право же, славный бурый медвежонок был бы не так… Ну, хорошо, хорошо… Я постараюсь примириться с тем… другим зверем… та bète noire. Но вы должны позволить мне бранить его за глаза.

Она была так мила в эту минуту, то извиняясь, то протестуя, что мать смягчилась.

— Ах, Марго! — сказала она со страхом, если бы ты только знала свою силу.

— Это как раз говорят и про диких зверей в клетках, дорогая мамаша. Почему вы не посадите меня в клетку?

— Ты не вправе говорить такие вещи, когда ты знаешь, что все мои помыслы и заботы сосредоточены на твоем благе… твоем и твоих сестер и брата… Ты не добра и не благодарна, что говоришь со мной о клетках.

Марго вытаращила глаза.

— Помилуйте, я ничего не хотела этим сказать дурного… Я только пошутила. Очевидно, сегодня мне не везет. Пойдемте и присядем где-нибудь на морском берегу. Вы увидите, какая я бываю добрая.

В настоящем случае мисс Чевенинг не пришлось доказывать своих слов на деле. Под одним из гигантских зонтиков, они нашли чету Спокер.

— Я старалась уговорить Альфреда выкупаться, — объявила мисс Спокер, — но он боится, что я увижу, как он плохо плавает. Он говорит, что берет ванну каждое утро, но я думаю, что он стоит около ванны и плещется в воде.

— Морское купанье мне вредно, — заметил м-р Спокер.

— Кажется, он говорит правду, — объявила беспристрастно жена, — потому что он купался раз, когда мы были в Торкэ в наш медовый месяц, и ходил потом весь день совсем зеленый. Я никогда не забуду его лицо: бледно-зеленого цвета с ярко-пунцовым носом, — весело продолжала она; — да, мой друг, у тебя было именно такое лицо. Я чуть было не уложила свои вещи и не уехала обратно домой.

— Почему ты мне об этом не сказала, я бы помог тебе укладываться, — ответил муж.

— Я считала своим долгом терпеть твое общество, не смотря на цвет лица. Но должна сознаться, что с тех пор ты никогда больше не был похож на умирающего дельфина. Но ты вообще ужасно странный и оригинальный человек, Альфред, во многих отношениях.

Она принялась описывать свое удивление при виде того, как ее муж чистил голову скребницей, когда одна из комических cabanes, скрипя и раскачиваясь по песку, остановилась в нескольких шагах от них.

— Вот юный м-р Чадвик, — сказала м-с Чевенинг; — м-с Спокер, знаете ли, что сегодня ярмарка? Не хотите ли вы под руку с м-ром Спокером, а Марго с…

— О! Вон идет милый м-р Орм, — закричала м-с Спокер, — вот чудесно.

— Нет, Альфред, оставайся, а то ты будешь пятой спицей в колеснице. Оставайся и занимай м-с Чевенинг. Ты ей еще не пересказал всех своих историй. М-р Орм будет моим кавалером.

По всей вероятности, м-с Спокер догадывалась о правде и из злорадства хотела расстроить планы м-с Чевенинг. А может быть и то, что она по выражению лица мисс Чевенинг поняла, что той приятно было бы отделаться хоть на время от общества юного Чадвика, и по добродушию захотела ей помочь.

Как бы то ни было, а все четверо не далеко прошли, как уже м-с Спокер произвела обмен кавалерам, и Орм очутился кавалером Марго.

— Я думала, вы уехали вчера или третьего дня. Я вас нигде не видела.

— Потому вероятно, что не искали меня. Я обедал за table-d’hôte.

— О! Да, действительно. Припоминаю теперь… вы сидели около Уиплей. Что, вы нашли их занимательными?

— Очень.

— Мисс Уипль занимательна… Если вам нравится такой genre. Я бы желала, чтобы и у меня соседи были поинтереснее. Мне было совсем не весело, м-р Орм, уверяю вас. Скажите мне, неужели вы остались затем, чтобы пользоваться обществом м-р Аллена Чадвика?

— Я остался по его приглашению, — отвечал он.

— Я бы желала, чтобы вы побольше находились в его обществе, а то выходит, что я как будто монополизирую его, а я вовсе не хочу быть такой эгоисткой.

— Если я мало бывал в его обществе до сих пор, то право не по моей вине.

— Вы хотите сказать, что по моей. Как это дурно с моей стороны, в самом деле, лишать вас его общества. Вы очень огорчены?

— Должен вам сознаться, что боюсь, что заставил вас думать, что он мне антипатичен. Прежде это было так, но в последнее время я увидел, что был несправедлив. Я увидел в нем достоинства, каких сначала не замечал.

— Ах! — вздохнула она, я думаю, что он выигрывает на расстоянии… как горы. Но сама я еще этого не успела заметить. К несчастью, я постоянно вижу его на слишком близком расстоянии. Но мне любопытно было бы узнать, какие добродетели открыли вы в нем? Не проявил ли он способности к юмору, не доказал ли, что знает, как надо себя вести? Может быть, до сих пор он только морочил нас своей бестактностью и невоспитанностью? Или же, быть может, он скучнейшее их всех скучнейших существ — а именно: неотделанный алмаз? Пожалуйста, просветите меня!

— Я думаю, что это было бы бесполезно, не переменить ли лучше предмет разговора?

— А не лучше ли обойтись без всякого разговора, — ответила она и пошла дальше в величественном безмолвии, гордо закинув голову назад.

На него опять произвели отталкивающее впечатление эти презрительные мины, но было что-то детски привлекательное в ее своенравии, так что он не мог вполне серьезно к нему относиться.

— А что разговоры совсем запрещены? — спросил он, наконец, и она очаровательно улыбнулась в ответ.

— Я была сердита? Да, я знаю, что была. Но вы так подавляли меня своим превосходством. Ну, оставим это. Вот и ярмарка. Докончим прогулку не ссорясь.

Глаза ее опять стали приветливыми и откровенными, и во все остальное время эта прихотливая и переменчивая молодая особа была необыкновенно мила и любезна. Орм шел рядом с ней мимо старух в белых чепцах, заседавших перед корзинами и столами, заваленными всякого рода товаром: маслом, разложенным на зеленых листьях, живыми кроликами в клетках и различными деревенскими произведениями.

Все время он испытывал удовольствие от ее присутствия, но с примесью какой-то досады от того, что удовольствие это было все-таки не такое сильное, как он ожидал.

Около набережной поместился странствующий дантист в раззолоченном фургоне, в роде дилижанса. Одетый в ярко красное платье, он расхваливал целебные свойства своих капель от зубной боли, между тем как молодая женщина, помещавшаяся на империале дилижанса, аккомпанировала наиболее красноречивые из его фраз игрой на кимвалах. Когда они проходили мимо, он брызгал каплями в собравшуюся публику, для большей убедительности.

— Если бы они дурно пахли, — объяснял он, — я бы несмел вам их предложить.

Но внимание мисс Чевенинг было привлечено небольшим деревянным ящиком, подвешенным к фургону и в котором была стеклянная дверца.

В эту дверцу глядела меланхолическая и циническая обезьянка, возбудившая ее симпатию. Толпа осклабляющихся рыбаков и старых сморщенных крестьян и крестьянок расступилась перед ней, когда она подходила к клетке.

— О! Поглядите, м-р Орм, — жалобно вскричала она, — на это бедное созданьице. Что он, один из пациентов, как вы думаете? Что, милочка, они пробуют свои лекарства на вас, бедняжка? Нет, ваши зубки слишком белы и здоровы.

И нагнувшись к обезьяне, она болтала всякий ласковый вздор, между тем как Орм дивился: утешает ли пленницу вид хорошенького личика у окошка ее темницы.

По всей вероятности, идеал у обезьянки был совсем иной, потому что она только мигала усталыми глазами и с подозрительным и скучающим видом чесала ухо.

Дантист приглашал всех страдающих зубами взойти к нему в фургон и получить облегчение от боли, какой-то наемный пациент взошел и получил исцеление при звуках кимвала.

— Vous êtes concole, n’est ce pas? — величественно осведомился профессор, после драматической паузы, вовремя которой лекарство должно было возыметь свое действие.

— Mais oui, — отвечал пациент с такой готовностью, что она наводила на мысль, что утешение было заранее обеспечено.

Так как дантист выказал опасную склонность к анатомии и собирался показывать разные неприятные вещи, то Ноджент счел за лучшее удалиться, и они пошли вдоль набережной, где рыбные садки были нагружены громадными и безобразными плоскими рыбами, грудами маленьких креветок (которых время от времени тревожила кончиком зонтика какая-нибудь boппе, закупавшая провизию) и синими омарами, беспомощно разверзавшими клещи, жаждущих отмщения.

Мисс Чевенинг заметила, что преобладающее выражение у рыбы было какое-то забавно удивленное, точно они думали, что вот, в конце концов, их все-таки поймали, и посредством такой же старой, как само море, уловки.

— Я помню, что раз чувствовал себя совсем виноватым, — поймав рыбу, сказал Орм. — Мы поехали на рыбную ловлю в открытое море и поймали громадную треску. Она лежала на корме, тяжело дыша и фыркая, точно негодующий старый джентльмен в белом жилете. Недоставало, только золотой цепочки. Мне право хотелось извиниться перед ней, что я осмелился ее поймать.

— Но вы, однако, не бросили ее обратно в море?

— Я… нет, но избегал ее взгляда. Она испустила последний вздох со спокойным достоинством, от которого мои угрызения совести усилились.

— Угрызения совести нераскаянного грешника. Поглядите, какая поразительная наружность у этой рыбы… Ее здесь зовут «Сен-Пьер». Одна сторона ее профиля набожная и покорная, а другая злобная и насмешливая. Хотела бы знать, какую сторону он показывает своему семейству.

Все это пустая болтовня, и не стоило бы ее приводить, если бы именно она не более сближала людей в один какой-нибудь час, чем иное знакомство, длящееся несколько месяцев. Орм узнал новую мисс Чевенинг, с нежным сердцем, полную кроткой веселости, простую и естественную, совсем не похожую на презрительную, саркастическую молодую особу, какой она была полчаса тому назад.

Совсем нечаянно она заговорила с ним о своей семье и о старинном доме на берегу реки в Чисвике.

— Такой странный, старенький домик, совсем в стороне. К нему ведет узенькая тропинка и перед передним фасадом растет несколько тополей, дороги совсем нет, и сейчас же у дома река. Но все же чудесный старый домик, в особенности летом, когда можно сидеть на балконе и видеть, как плывут мимо лодки, а народ идет по мосту в Нью-Гарденс. Даже и зимой, когда кругом грязь и туман, я люблю его. Я всегда с удовольствием в него возвращаюсь. Сначала, когда мы в нем поселились, я его ненавидела… Мы все его ненавидели… Но теперь я бы не хотела променять его ни на какое другое место в мире.

Таким образом, в эту прогулку он узнал от нее многое о ней самой и ее жизни, и все время провел с ней, потому что м-с Спокер продержала Аллена Чадвика около себя и на почтительном расстоянии, до возвращения домой, когда она присоединилась к ним, выражая свое восхищение дантистом, которому собиралась, как говорила, представить мужа с научными целями.

Орм, как уже сказано, расстался с мисс Чевенинг, унося более благоприятное, чем до сих пор, впечатление, но он все еще ни сколько не был в нее влюблен. Он говорил себе, что она — интересный этюд, приятный товарищ, когда этого захочет. Она, конечно, очень хороша собой, но ему нравятся совсем иного типа женщины: меньше ростом, более белокурые и менее своенравные, гораздо мягче и скромнее, чем Марго, с ее гордой красотой, массой каштановых волос с бронзовым отливом и энергическим, капризным лицом. Нет, опасности влюбиться не существовало. Тем более, что даже в то короткое время, как он ее знал, она успела выказать качества, которые ему были не по душе. Он не был в нее влюблен, конечно. Но тем не менее постоянно о ней думал.

Ему теперь чаще приходилось наблюдать за ней, так как после этой прогулки вошло в привычку, чтобы он вместе с Алленом гулял с мисс Чевенинг. Мать ее, хотя и неизменно присутствовавшая в этих случаях, ничего не возражала против этого: потому ли, что устала воевать с дочерью или потому, что не знала, не рассердит ли ее вмешательство Чадвика, а этого она очень тщательно избегала.

Но частые свидания доставляли Орму в общей сложности больше мучения, чем радости, хотя с каждым днем Марго сильнее нравилась ему, как женщина, да и она нисколько не скрывала, что его общество ей очень приятно.

Аллен обыкновенно играл пассивную роль в их прогулках, и ее обращение с ним почти лишало ее всякой прелести в глазах Орма. Обыкновенно она не удостаивала замечать Аллена. Если же заговаривала с ним, то тоном глубокого презрения. В его отсутствие, она выражалась о нем еще презрительнее.

Некоторым мужчинам очень бы польстила такая разница в обращении. Но у Орма были на этот счет несколько аскетические взгляды, и восхищение красотой этой девушки ни сколько не мешало ему строго относиться к ее недостаткам. Он не мог допустить, чтобы красота давала ей право обращаться так жестоко с таким беспомощным и безобидным существом, как бедный Аллен. Каждый раз как она говорила какую-нибудь колкость Аллену, ему было больно, и тот факт, что Аллен не понимал замаскированных насмешек, служил только отягчающим обстоятельством в глазах его приятеля. «К чему, — думал он, — она, такая привлекательная, проявляет такую скверную черту своего характера?» А так как протестовать было бесполезно, то он старался, по крайней мере, ничем не показать, что сочувствует такому поведению и не давать юного Чадвика в обиду при публике.

И вероятно, чтобы облегчить себе эту задачу, он устраивал постоянно для себя и для Аллена экспедиции на различные пункты морского берега, благодаря которым они проводили большую часть дня вдали от всей остальной компании.

Но раз эта предосторожность не удалась. Он с Алленом отправился по железной дороге в Ponl-l’Eveque, а оттуда они возвращались пешком в Трувиль через Бонвиль, красивую старинную нормандскую крепость, где герцог Вильгельм оказывал сомнительное гостеприимство саксонцу Гарольду, Матильда развлекала себя в одиночестве вышиваньем, а Беренгария оплакивала Ричарда-Львиное-Сердце. Массивные ворота и старинные стены с полу обрушенными башнями — вот все, что осталось теперь от крепости, хотя какое-то выштукатуренное здание с зелеными ставнями выросло, точно паразит, среди развалин.

Около ворот стояла большая почтовая карета, а во дворе — где проведены были дорожки, посыпанные песком, и устроены зеленые лужайки и клумбы с цветами, и посажены фруктовые деревья — наши путники увидели партию туристов.

— О, да! — услышал Орм знакомый голос, — я хорошо знаю, что все это прекрасно и величественно, но мне кажется, что мое воображение утомлено старинной святыней. Я столько уже осмотрел древних замков с рыцарями, пажами, châtelaine и трубадурами, что не чувствую больше охоты осматривать эту развалину.

— О! м-р Орм! Какая приятная встреча! Надеюсь, что и вы находите ее также приятной? Да, мы все здесь. Остальные обходят башни. Пойдем и мы, если вы ничего против этого не имеете.

— Мысль приехать сюда целой компанией принадлежит м-ру Чадвику, — объясняла мисс Уипль Орму, когда они шли рядом. Он все и устроил… он отличный распорядитель.

Орм увидел впереди остальную компанию: Чадвика, Спокеров, Уиплей и м-с Чевенинг… и с волнением, которого не мог сдержать, глядел на стройную высокую фигуру, которая могла принадлежать только мисс Чевенинг.

— Как это интересно! — говорил м-р Спокер, в то время как все они стояли вокруг какого-то темного погреба, — не правда ли, как это интересно? В гиде сказано, что это та самая oubliette, куда Ричард I посадил де-Шомона. Это переносит в давно прошедшие времена, не правда ли? Посмотрите, там горит лампа.

— Прежде чем ты совсем унесешься в древность, мой милый, — сказала нежная супруга, — быть может, ты будешь так добр и сообщишь нам, кто был де-Шомон и что он сделал? Ах! Я знала, что он этого не знает! — закричала она, — он слишком сильно восторгался.

— Я знаю достаточно, чтобы находить это интересным для себя, если не для тебя, — отрезал он. — Вот тоже курьезное место. Это та самая часовня, где Гарольд поклялся торжественно помочь Вильгельму взойти на английский престол.

— Помилуйте, — заметила мисс Уипль, — да здесь нет места даже, чтобы составить простую доверенность, не мудрено, что он нарушил клятву. Пойдемте отсюда. Я совсем разочарована.

— Мисс Чевенинг, — говорил юный француз, великий англоман, — хотите взойти со мной на башню? С вершины ее открывается великолепный вид.

Марго была не в духе. Она заметила с некоторых пор, что Орм ее избегает, и это ее больно задевало. Она находила его приятным и интересным, уважала его и дорожила его добрым мнением. А теперь выходит так, что он как будто предпочитает ей общество этого дурно воспитанного идиота. Конечно, она притворялась, что ей это все равно, но сердилась не только на Аллена, но и на его приятеля и ребячески готова была чем-нибудь отплатить обоим.

Она сделала вид, что не замечает вновь прибывших, и чтобы избежать их, поднялась по избитым каменным ступенькам вместе с французом на верхнюю площадку, откуда открывался красивый вид на окрестность.

— Не правда ли, великолепно? — спросил ее спутник.

— Вид? — рассеянно переспросила она. Она почти и не заметила его, — о, да…

— Я в восторге, — продолжал тот. — Некоторые находят природу грустной и нуждаются в развлечениях. Я, нет. Я похож на вас, англичан. Я люблю тишину, живописное местоположение. Я приехал в Трувиль не затем, чтобы жить, как в Париже, а для перемены, для простоты. Мне нравятся все ваши английские манеры и образ жизни, охота на лисиц, ваши романы… Ах! Я обожаю «Vicair of Wackfield» и «Клариссу Гарло», и ваш «home», и ваши семейные игры. Есть одна, о которой я часто слышал, но нигде не видал, ее зовут, кажется, «Kiss at a Ring». Не можете ли вы сказать мне, как в нее играют?

— Боюсь, что не сумею. Но внизу есть один, он, наверное, расскажет вам это. Спустимся и спросим его.

На дворе она увидела Аллена и Орма и всю остальную компанию, кроме матери и м-ра Чадвика, которые глядели, как сторож бросал обрывки подожженных газет с верхушки стены.

— М-р Чадвик, — произнесла Марго кротким и нежным голоском, обращаясь к Аллену, — м-ру очень хочется знать, как играют в «Kiss in the Ring». Я полагаю, что вы часто играли в эту игру по праздникам, когда вас отпускали из банка, и можете считаться авторитетом: объясните, пожалуйста, ему.

— Это очень просто, — отвечал, ничего не подозревающий Аллен, — мы можем сыграть ее здесь, если это вам угодно.

— Благодарю, нам это не угодно. Видите ли, м-р, английские леди не имеют обыкновения играть в «Kiss in the Ring».

— Значит, эта игра только для английских джентльменов? — спросил озадаченный француз.

Мисс Чевенинг засмеялась.

— Я должна предоставить м-ру Чадвику ответить на это, он, во всяком случае, играет. Где вы в нее играете, м-р Чадвик: в загородных садах и тому подобных местах? Пожалуйста, объясните, м-р.

— Очень благодарен, — галантно отвечал последний, — я не желаю научиться игре, в которую я не могу играть с английскими леди.

— Пожалуй, что вы правы, — заметила Марго, — это не аристократическое занятие, не смотря на то, что оно нравится м-ру Чадвику.

Она с удовольствием видела, что Ноджент Орм стоял возле, и по его выражению заключила, что он очень рассержен. Но тем лучше: все лучше, чем его досадное равнодушие к ее особе.

Остальная компания разбрелась в разные стороны в поисках за новыми развлечениями, и она готовилась идти вслед за ними, когда ее остановил Орм.

— Не уходите, мисс Чевенинг, — сказал он. — Я должен с вами поговорить.

Его тон был такой авторитетный, что она покорилась.

— Найдите мне в таком месте стул или скамейку, — отвечала она.

Под деревьями была скамейка, и она села на нее.

— Вы предпочитаете объясняться стоя? — спросила она Орма, который стоял с нахмуренными бровями.

— Да, предпочитаю, — коротко ответил он. — Мисс Чевенинг, начал он секунду спустя, — почему, ради самого неба, не можете вы оставить в покое бедного Чадвика?

Она прикинулась невинной и удивленной:

— Что я сделала? Я только предположила, что он играет в вульгарную игру и оказалось, что я права.

— Вы спросили об этом, чтобы унизить его и сделать смешным в глазах общества.

— Он ничего не заметил.

— Такое оправдание хуже, чем никакое. Я думал, что если я буду, насколько можно, держаться подальше от вас, вы будете обращаться с ним по-человечески при встречах.

— Я этого не могу, и не понимаю, зачем я должна терпеть общество такого… но вы никогда не поймете, что я чувствую. Я не могу быть с ним вежлива. Один вид его…

— Не понимаю и надеюсь, что никогда не пойму. Чем бы вы ни были, и чем бы ни был он, вы не вправе так презрительно обращаться с ним. Это дерзко, дурно. Вам бы не следовало так поступать ради вас самих, мисс Чевенинг. Если вы так сильно его презираете, то это лишняя причина оставить его в покое.

Она покраснела. Она знала, хотя он-то этого не подозревал, какой мотив заставил ее напасть в данном случае на его protégé. Очевидно, что она достигла того, чего желала.

— Вы очень жаркий партизан, — лукаво заметила она; — недаром говорят, что новообращенные всегда особенно заражены духом прозелитизма? А ведь вы очень недавно обратились, м-р Орм?

— По крайней мере, я не могу сказать про себя, что подчиняюсь предубеждениям, — сердито ответил он.

— А я разве подчиняюсь? Я не допускаю, что это предубеждение. Я называю это инстинктом, м-р Орм, инстинктом, который нам дан для обороны от всяких вредных существ. Но что бы это ни было, — прибавила она своенравно, — а я так чувствую, нравится вам это или нет. Поэтому боюсь, что ваши наставления не принесут пользы.

— Очевидно, — ответил он.

Он был раздосадован и огорчен. Он только ухудшил дело своим вмешательством и все-таки, даже сердясь на нее, не мог не находить, что дерзкая мина удивительно как шла к ее личику.

— Кончили вы с вашими нотациями? — осведомилась она, — потому что в таком случае я пойду и погляжу, что делают другие. Пожалуйста, не беспокойтесь.

Он поглядел ей вслед, но не пошел за нею; она весело напевала про себя, уходя. «У нее нет сердца, — думал он; — она так же невменяема в своей беспечной жестокости, как ребенок».

Но, чтобы быть справедливым к Марго, следует упомянуть, что у нее были новые стимулы в последнее время, усиливавшие ее антипатию к Аллену. Она более чем подозревала, что мать тайно поощряет мысль соединить их узами брака. Она не раз слышала свое имя в разговорах матери с м-ром Чадвиком, с которым она теперь была во всем согласна.

Ничто не заставит Марго согласиться на такую ужасную и отвратительную вещь — в этом она была вполне уверена. Но тем временем она желала, чтобы не оставалось ни у кого никаких сомнений на счет ее намерений.

Она не очень рассердилась на Ноджента. Маленькая ссора с ним была приятным развлечением, и он был особенно мил, когда сердился. Она предвидела такие же сцены впереди. С его стороны было крайне нелепо и неприлично читать ей наставления и порицать ее, но лучше это, нежели равнодушие.

Стоило ей только захотеть, — думалось ей, — и она сейчас заставит его переменить мнение: немыслимо, чтобы он в самом деле предпочитал ей Аллена.

Орм соображал, как бы сократить свое пребывание в Трувиле, не обидев Чадвиков, когда мистрис Чевенинг устранила все его сомнения на этот счет. Она подошла к нему, улыбаясь самым неискренним образом.

— Как жаль, дорогой м-р Орм, что вы так скоро покидаете нас! М-р Чадвик сейчас сказал мне, что вы уезжаете завтра утром. Я не знала, что вы решили пробыть здесь только одну неделю.

Теперь уже — разве только желание остаться победило бы чувство самоуважения, — нельзя было игнорировать такого бесцеремонного congé, на мистрис Чевенинг очевидно была возложена эта щекотливая миссия. При существующих обстоятельствах Орм был рад своему освобождению.

— Да, я должен завтра уехать, — сказал он; — я и без того здесь зажился.

— Мы этого вовсе не находим, — любезно заговорила она, — но конечно ваша профессия… Вы адвокат, неправда ли? И чтобы составить карьеру, вы должны очень трудиться. Я вполне понимаю, что вы не хотите позволить себе более продолжительного отдыха… Вполне, вполне понимаю, м-р Орм.

— Где м-р Аллен Чадвик и м-р Орм? — спросила несколько позднее мистрис Уипль.

— Они пошли пешком в Трувиль, — сказала м-с Чевенинг; — м-р Орм не захотел сесть в почтовую карету. Это так безрассудно с его стороны, потому что он должен рано выехать поутру, и ему еще предстоит уложиться.

— Как? М-р Орм уезжает?

— О! Я думала, что вы это знаете. Он говорил мне, что больше недели никак не может здесь пробыть. Адвокатура — такое поглощающее занятие!

Все принялись обсуждать этот вопрос на разные лады, и некоторые выразили сожаление об его отъезде. Только мисс Чевенинг ничего не говорила. Быть может, она не слышала об отъезде Орма, потому что все это время старательно занималась вычислениями действительной высоты крепостных стен.

VII

В этот вечер Орм, окончив укладку своих вещей, вышел из отеля на террасу, господствовавшую над песчанистым берегом. Терраса была в это время безлюдна: пустые кофейные чашки и ликерные рюмки стояли на маленьких круглых столиках. Он был один.

Он прислонился к перилам балкона и глядел на море, на котором быстро сгущались сумерки. Далеко, направо, две ярких точки показывали место, где находился Гавр, куда он направится завтра. Слева сверкали красные и желтые фонари набережной и электрическое солнце над Казино.

Он думал немножко печально о мисс Чевенинг. Он больше с ней не разговаривал после последнего объяснения в Бонвиле. Он видел ее из table d’hôte издалека по обыкновению — и, вероятно, в последний раз. Быть может, думалось ему, так лучше. В такой дружбе всегда есть опасность: он чуть-чуть не влюбился в нее. Он невольно восхищался ей, хотя и не сочувствовал ее характеру.

Но последний разговор, думалось ему, образумил, разочаровал его. Эта девушка не только легкомысленна, но и жестока, беспощадна ко всякому, кто не угождает ее прихотливому нраву; упреки, просьбы над нею бессильны.

Спаси Бог человека, который полюбит такую женщину!

Что касается его, он предупрежден и уедет завтра без сожаления… Разве в том, что так разочаровался.

В то время как он размышлял, таким образом, он услышал скрип двери и шорох платья за спиной, и затем голос мисс Чевенинг, которая окликнула его. Он повернулся и увидел ее около себя: глаза ее сияли, лицо казалось бледным.

— Вы хотите мне сказать что-нибудь? — спросил он, очень удивленный.

— Прежде всего, я хочу спросить вас, правда ли, что вы завтра уезжаете?

— Правда. Было и решено, что я проживу здесь только неделю.

— Я этого не знала. Если бы я знала, то не говорила бы с вами так, как сегодня.

— Я, право, не помню, чтобы вы сказали что-нибудь для меня обидное.

— Ах, пожалуйста, не отталкивайте меня холодной вежливостью, м-р Орм. Я не могу вынести мысли, чтобы наш последний разговор был недружелюбен. Я не хочу, чтобы вы были дурного обо мне мнения… И я боюсь… боюсь, что вы уже составили себе такое мнение.

Она говорила с таким кротким смирением, что никакой мужчина не мог бы не смягчиться, и только фат мог перетолковать ее слова.

— Вы очень добры, что дорожите моим мнением, — сказал Орм.

— Конечно, дорожу. Разве мы не были друзьями? И даже, принимая во внимание, как мало времени мы знакомы, можно сказать, что мы были добрыми друзьями… до последнего времени. И, хотя я не думаю, чтобы мы когда-нибудь еще встретились, но мне хочется, чтобы мы расстались друзьями. Я не хочу, чтобы знакомство было испорчено.

Она была теперь опаснее для него, чем когда-либо. Он должен был держать себя в руках, чтобы не сказать чего-нибудь безрассудного.

— Я знаю, — продолжала она, — что я испортила наши отношения, но я думаю, что и вы были слишком строги! Вы не хотите понять, как тяжело мне общество такого человека. Ведь положение мужчины в этом случае совсем иное… право же так! Чадвик действует мне на нервы… Он делает меня непохожей на саму себя. Я не зла вообще, а только с теми, кто окончательно мне противен. Сегодня, сознаюсь, я была виновата… Это было низко с моей стороны, но увидев его так неожиданно перед собой… Я просто рассердилась. Мне хотелось дать ему это почувствовать, но он ничего не чувствует… И стыдно стало мне, а не ему. Оттого я так с вами и говорила. Вы знаете, как я не люблю сознаваться в том, что виновата, но на этот раз, так и быть, сознаюсь.

Орм не мог не улыбнуться и, вместе с тем, не быть слегка затронутым, хотя раскаяние мисс Чевенинг очевидно было не очень глубоко.

— Ну, что ж, это очень хорошо с вашей стороны, — с улыбкой ответил он.

— Это еще не все, торопливо подхватила она. Быть может, так как вы принимаете в нем участие, то вас беспокоит мысль, что он останется на моем суровом попечении? Ну, так не беспокойтесь. Я надеюсь, что мы недолго здесь пробудем, а пока обещаюсь обращаться с ним так, как только могу. Довольны вы?

— Я уверен, что вы об этом не пожалеете.

— В самом деле? Ну я не так в этом уверена… но не беда. И вы теперь доверяете мне немножко больше, чем прежде, не правда ли?

Что мог он, как не протестовать против предполагаемого к ней недоверия. Тем более что в эту минуту как раз больше доверял ей, чем когда-либо. Невозможно было видеть ее в эту минуту и думать о ней дурно.

— Ну, вот и все… Мама дожидается меня в салоне. Я должна идти к ней, м-р Орм. Мы, может быть, больше не увидимся, поэтому позвольте пожать вам руку на прощанье… Чтобы доказать, что мы друзья.

— Я рад быть вашим другом, если только вы позволите… Теперь и всегда, — отвечал он; — и с секунду продержал ее руку в своей руке.

Затем она ушла, оживив в нем сожаление об отъезде, но вместе с тем и пролив какой-то целебный бальзам в его сердце. Он теперь уедет, не унося никакой горечи с воспоминанием о ней. Знакомство с ней не более как эпизод его жизни, и эпизод законченный. Но он не скоро о нем позабудет, и останется навсегда с мучительным вопросом, чего именно избежал он: величайшего ли счастья или глубокого несчастья в жизни?

…… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … ……

На следующее утро мисс Чевенинг, которая была в группе компании, провожавшей Орма, стояла у маяка, следя глазами за пароходом, отплывавшим из бухты в Гавр, пока он не скрылся из виду в дыме. Ей было немного грустно. Она только теперь поняла, как Орм наполнял ее жизнь в последнее время. На минуту ей стало больно при взгляде на Roches Noires и при воспоминании о первой прогулке с ним. Трувиль совсем как будто переменился с его отъездом… Он стал совсем неинтересным.

— Орм очень поторопился с отъездом, — сказал Аллен, подходя к ней. — Мне жаль, что он уехал, а вам, мисс Чевенинг?

Мисс Чевенинг отделалась дипломатическим ответом, что всегда грустно провожать людей, даже если они и совсем чужие.

— Послушайте! Как можете вы называть его чужим! — закричал Аллен. — Вы очень коротко с ним познакомились… Почти так же, как и со всеми нами. Ну, по крайней мере, нас вам не придется так скоро провожать, — прибавил он ей в утешение.

— Весьма возможно, — заметила Марго, — что мы первые уедем… Чтобы избежать ненужного огорчения…

— А не то мы могли бы вместе уехать, — поспешно заявил он.

— Конечно, могли бы, но только я не вижу в этом ни малейшей надобности.

Нельзя сказать, чтобы это было любезно, но ей стоило больших усилий вообще отвечать ему, и она на этот раз действительно держала язык на привязи. Если бы она не обещала Орму хорошо обращаться с Алленом и если бы не боялась огорчить мать, то не относилась бы так терпеливо к Аллену во все последующие дни.

Сожаление Марго об Орме было преходящим, сердце ее еще было свободно, и ее сердил даже этот мимолетный проблеск чувства. Орм был только другом, и она не хотела, чтобы он стал чем-нибудь иным. По всей вероятности она его больше не увидит, и эта мысль не возбуждала в ней особенного огорчения. Но все же она с удовольствием о нем думала.

Тем временем трувильский сезон подходил к концу. Взрывы хохота и визги купальщиков и купальщиц в клеенчатых головных уборах становились все тише и реже. Стало сравнительно легко добыть стул и даже полосатый зонтик на песке. Общество стало более буржуазно: яхт мены в белых карлистских шапках попадались реже, и преобладали толстяки в черном альпака, водившие на веревочке очень маленьких собачек, украшенных громадными розетками.

В отелях tables-d’hôtes общество уменьшалось, и остающаяся публика мрачно подтрунивала над своей малочисленностью. Полоски ковров, которые кладутся около кроватей, высовывались точно больные языки из окон верхних этажей, а в игрушечных виллах, вдоль plage, ставни были закрыты, и швейцарские веранды пусты.

Дальнейшим признаком окончания сезона оказалось, что однажды, когда Марго с матерью и обоими Чадвиками катались после полудня, они повстречали наконец обер-кельнера «Калифорнии» и его двух главных помощников верхом на лошадях, с которыми по-видимому те плохо справлялись.

— Эге! Да это тот молодец, который подает мне вино, — закричал Чадвик, он непременно хлопнется оземь, попомните мое слово, если не будет внимателен.

— Никто из них и сидеть-то на лошади не умеет, — сказал Аллен, поглядите, вон тот потерял стремена!

— Вы так говорите, как будто бы были знатоком верховой езды, — заметила Марго кротко; — разве вы ездите верхом?

— О, да! — отвечал он, — я очень это люблю. Я каждый день езжу верхом дома.

Это заявление хотя и удивило ее, но вместе с тем и возвысило его в ее глазах. Она очень уважала мужество и никак не думала, чтобы Аллен обладал таким искусством, как верховая езда. Счастье для него, что она не знала точные размеры его искусства, потому что в противном случае отношение ее изменилось бы.

Теперь же она стала обращаться с ним с большим уважением, так что когда они вернулись домой, м-с Чевенинг довольно бестактно похвалила дочь за ее обращение с Алленом.

— Мне так приятно видеть, что ты хорошо относишься теперь к молодому м-ру Чадвику, — сказала она; — ты совсем отделалась от своего предубеждения на его счет, не правда ли, милая Марго?

— Если вы хотите знать правду, милая мамаша, — спокойно отвечала Марго, — то мне кажется, что я с каждым днем сильнее его ненавижу и презираю, но только я устала это показывать.

— Как это не любезно с твоей стороны все испортить как раз в ту минуту, когда я чувствовала себя такой счастливой.

— Счастливой! По какому случаю вы чувствовали себя счастливой, мама? — спросила Марго, в эту минуту вынимавшая булавку, которою приколота была ее шляпа, и поворачиваясь к матери.

— Вполне естественно, я радовалась, что моя дочь… хорошо относится к сыну человека, который стал коротким знакомым.

— У вас есть другая, более сильная причина, чем эта. Скажите мне, какая?

— Ты говоришь странные вещи иногда, — протестовала м-с Чевенинг; — какие могут быть у меня более сильные причины,

— Ах! Вы забываете, что я уже больше не ребенок! Я могу связывать факты и делать выводы и вижу, что вы уже построили разные надежды на этой дружбе.

— Как ты смеешь! — начала было м-с Чевенинг, но дочь ее перебила.

— Бесполезно хитрить, милая мама. Вы знаете так же хорошо, как и я, что вам кажется, что было бы прекрасно, если бы этот ужасный олух сделал честь предложить мне свою руку. Слава Богу, что такая мысль не приходит ему в голову… Он не посмеет даже подумать об этом… Но если бы посмел, неужели вы думаете, что я согласилась бы… Ни за что, милая, это просто немыслимо!

— Хорошо, душа моя, — ответила мать, помолчав, — нечего так волноваться. Он не предлагал пока тебе руки, и будет время волноваться, когда он ее предложит.

— Он будет действительно очень глуп, если предложит. Но лишь бы вы только убедились, что этого быть не может, а до остального мне нет дела. К счастью, времени остается немного. Полагаю, что мы ведь скоро уедем отсюда. Все ведь уезжают; даже Спокеры уезжают послезавтра. Когда мы уедем?

— Когда я найду это нужным, — был сердитый ответ.

— Здесь ведь очень дорого жить.

— И это опять-таки мое дело.

Мисс Чевенинг пожала плечами, собираясь выйти из комнаты.

— Хорошо, дорогая мама, но только предупреждаю вас, что не могу вечно быть любезной с Чадвиком. Я не могу поручиться, что мое терпение не лопнет очень скоро… Он не должен подвергать его слишком большому испытанию.

М-с Чевенинг не отвечала. Когда ее дочь ушла, она подошла к окну и раскрыла его, точно ей было мало воздуху.

— Если бы только она была рассудительнее! Если бы только она видела вещи в их настоящем свете! — громко рассуждала она. — Но я боюсь ее… Да! Я боюсь, что она все испортит.

Марго осталась очень недовольна этим разговором: во-первых, ей неприятно было, что они еще остаются в Трувиле — он ей порядком надоел. Во-вторых, у нее были и другие причины беспокоиться. Она не доверяла матери: последняя, хотя и вялая и даже слабохарактерная женщина, способна была иногда хитрить и добиваться достижения какой-нибудь цели с удивительной энергией и настойчивостью. В последнее время Марго инстинктивно чувствовала, что мать все ведет к тому, чтобы Аллен Чадвик стал ее зятем, и что это делается с согласия отца, и при его содействии.

Это не пугало мисс Чевенинг, так как она вполне была уверена, что сумеет противостоять всяким доводам, просьбам или настояниям. Но она негодовала на то, что родная мать так плохо ее знает. И кроме того она чувствовала, что поддерживала эту иллюзию в последнее время своим более мягким обращением с ненавистным ей юношей. Этой ошибки она решила, во всяком случае, избегать на будущее время.

Поэтому вечером, когда она, по установившемуся теперь порядку, шла рядом с Алленом в Казино, позади родителей, то ею опять овладел дух мятежа и неповиновения. Как долго, думала она, продлится это? Как долго еще он не доставит ей случая отказать ему? Правда, что до сих пор он еще не принимал вида поклонника… В сущности он слишком ее боялся для этого.

— Хорошо я отделал кельнеров, не правда ли, мисс Чевенинг? — спросил он. — Вы слышали?

— Вы постарались, чтобы я услышала, — ответила она.

Проходя мимо обер-кельнера в сенях, Аллен, в подражание отцу, подтрунил на его счет.

— Вы думаете, что он обиделся? — спросил Аллен, встревоженный ее тоном. Он ведь рассмеялся во весь рот.

— Вы, несомненно, очень его позабавили, но извините, если я попрошу вас на будущее время, когда вам вздумается забавлять кельнеров веселыми шутками, делать это не в моем присутствии.

— Да что ж такое? Я только сказал ему…

— Покорнейше прошу вас замолчать, — произнесла мисс Чевенинг с грозной отчетливостью. Я сегодня не особенно хорошо настроена и не расположена разговаривать.

Он искоса поглядел на нее, не веря, что она говорит серьезно, но сердито сдвинутые брови и грозно стиснутые губы убедили его, хотя он был и не умен, что лучше последовать ее совету, пока они не дойдут до Казино.

Придя туда, м-с Чевенинг, усевшись на площадке вместе с Чадвиком, шутливо предложила, чтобы Аллен пошел и проиграл немного денег в «Petits Chevaux», потому что Марго всегда так забавляет глядеть на эту игру. И так, если они пообещают пробыть там не очень долго, то могут идти… И они пошли, потому что Марго рассчитывала, что там, по крайней мере, она будет избавлена от его разговоров.

«Les Petits-Chevaux» — наиболее известная из всех французских игр, которые в употреблении на водах, — не особенно разорительное развлечение… в Трувиле по крайней мере. То обстоятельство, что управление не имеет никакого интереса в ставках, обеспечивает безусловную добросовестность игры. Каждая из маленьких оловянных лошадок «пускается на приз», и самый азартный игрок не может проиграть или выиграть больше нескольких франков. Для большинства спортсменов, которые, по выражению одного романиста, «не умеют отличить лошади от сандвича с ветчиной», Les Petits-Chevaux представляют высший род призовых скачек, причем вход на них даровой, и скачка происходит через каждые четыре минуты вместо того, чтобы происходить через каждые четверть часа.

У спекуляторов всегда есть шанс из восьми, что он выиграет в семеро против своей ставки — и от этого-то игра так популярна у людей всех возрастов, начиная со стариков и старух, и кончая молоденькими девушками и даже детьми, которые толпятся вокруг зеленого сукна, с таким же волнением, с каким зрители окружают ипподром Дерби или Grand Prix.

Марго стояла и глядела на это зрелище, которое всегда занимало ее на продолжительное время. Все игроки были так удивительно серьезны. Все так отчаянно протискивались вперед, чтобы успеть схватить билетик с лопаточки, на конце палки, с которой крупье обходил всех. Горькая зависть и протесты неслись с той стороны, куда он не успел повернуть, так как в Трувиле число билетов, продаваемых на каждую скачку, ограничено. Крупье игнорирует десятки протягиваемых рук и противится самым обольстительным просьбам с полным сознанием своего значения. Затем слышится желанный звук спущенной пружины, и вот ярко раскрашенные «лошади» завертятся, завертятся и затем мало по малу разрознятся, замедлится ход и останавливаются, одна за другой, пока судья триумфально не возвестит выигрышные номера, а кассир не уплатит деньги по соответствующему билету.

Марго видела много постоянных посетителей, которые проходили на открытие скачки в половине девятого и оставались до десяти или одиннадцати часов. Так например одна сердитая старая дама, у которой рот был похож на кошелек, и муж которой платил проигрыш, тогда как она клала выигрыш себе в карман. Другой такой посетитель был старик англо-парижанин, усаживавшийся напротив зеленого сукна с бесстрастным видом и очень редко решавшийся попытать счастье. Наконец одна очень полная дамочка, с хорошеньким лицом, голыми руками и удивительными, вульгарными манерами. Около стола помещалась парочка новобрачных и через чур нарядная девочка, которой мать в эксцентрической шляпе и туалете, давала франк, чтобы она попытала счастье.

Около Марго стоял старик-француз, который от постоянного присутствия так изучил металлических коней, что в самом начале скачки мог сказать, которая из лошадей остановится раньше и на каком месте. Он безразлично волновался, была у него ставка или нет, и походил на других спортсменских пророков в том отношении, что его предсказания не всегда оправдывались.

— Хотите попытать счастье! — спросил Аллен, я достану вам билет.

Мисс Чевенинг отказалась. Ей неприятно было принять от него малейшую услугу, да и гордость мешала участвовать в неприличной погоне за франками в этой смешанной компании.

— Хорошо, а я так попытаюсь, — ответил Аллен, — если вы согласны побыть одна.

— Сюда, ici! — закричал он, и когда крупье подошел с лопаточкой, схватил билет.

— Номер третий, — произнес Аллен, — он не выходил во все время, как мы тут находимся. Я очень счастлив в игре. Недавно выиграл всю ставку.

— Еще бы, — ответила Марго, презрительно кривя рот, — вы так тщательно избегаете проигрыша.

— О! У меня есть голова на плечах, — согласился он. — Что такое кричит этот субъект?

— Он говорит, что кто-то не заплатил за свой билет, — сказала Марго. Не очень честный поступок, если сделан нарочно, не правда ли?

— О! Многие из этих французов на все способны, — отвечал он. И кассир, не получая ответа на свой вопрос, кто не заплатил за билет, высыпал деньги в кассу, пожав плечами.

Кудрявый мальчик с невинным лицом, точно у примерного мальчика в нравственных гравюрах, расставлял лошадей в позицию для новой скачки, и последняя началась.

— Le quatre est bon! — сказал старик француз покровительственно соседу, — le quatre est très bon.

Ho No 4 остановился под одной из медных арок на другом конце от дистанционного столба.

— Ce sera le sept, — возвестил француз с авторитетом, когда No 7 все ближе и ближе подвигался к столбу.

— Ah, non, il a passé (с глубочайшей меланхолией), il va mourir… il est mort!

— Я вам говорил! — закричал Аллен. — Поглядите на третий номер, он выиграет непременно… вот увидите.

Марго не слушала его.

— Ce sera le deux, — объявил непогрешимый француз, — ou le trois! — прибавил он.

— Какая жара! — говорил Аллен, который по-видимому очень волновался. — Вот что называется дикое счастье, не правда ли?

Но она не отвечала.

Судья веревочкой измерял расстояние между носами лошадей и столбом.

— Le trois! — объявил он с усмешкой, — l’excellent trois, messieurs et mesdames; — и он презрительным щелчком поставил неудачный No 2 на прежнее место.

— Сюда! завопил Аллен кассиру, ici avec la monnaie — c’est moi j’ai le trois: regardez!

— Я бы так не волновалась на вашем месте, — презрительно сказала Марго, — они здесь не обманывают… Они ведут игру вполне честно!

— Клянусь Юпитером! — вдруг воскликнул он, — мне сдается, что это я забыл заплатить два франка за билет… Вот они здесь у меня в кармане.

— Я знала, что это вы, — ответила Марго, — я за вами наблюдала.

Он засмеялся.

— Хорошо я их провел. Но я это сделал нечаянно, знаете. Я так спешил. Но все-таки это недурная шутка.

— Понятия о шутках бывают разные, — ответила Марго. — Довольно с вас? — спросила она, в то время, как он клал выигрыш в карман.

— Подождите немножко, я хочу еще раз попытаться. Послушайте, что они кричат: Qui désire de la monnaie? Я думаю, что нам всем нужны деньги, как вы думаете?

— Он предлагает разменять деньги на мелочь, — ответила Марго с усталым отвращением.

Главный крупье и судья, который, по-видимому, легкомысленно относился к своим обязанностям, держал последний билет на лопаточке.

— C’est le huit, messieurs, le beau huit, l’excellent huit. Qui veut le huit?

— Вот, давайте его сюда, — сказал Аллен и захватил билет. — Вы видели, что теперь я заплатил за него, — обратился он к Марго, которая ничего не видела и не слышала.

Снова мальчик с невинным лицом пустил лошадей вскачь.

Восьмой номер, как заметил опытный француз, очень ленивое животное, и на этот раз он оправдал свою репутацию, потому что остановился на полдороге от столба.

Аллен проговорил: — Ну, на этот раз неудача! И разорвал свой билет, в то время как другие лошади скакали с большей или меньшей быстротой. Но вот совершился неожиданный поворот колеса фортуны… Все лошади остановились позади восьмого номера, так что презираемый восьмой оказался победителем в конце концов.

Аллен разорвал свой билет, но пол был усыпан упраздненными билетами всех номеров, и он поднял такой, на котором стоял выигрышный номер, хотя он был другого цвета, чем тот, который ему достался первоначально!

— Voilà! c’est moi… j’ai gagné! — завопил он в то время, как кассир — не тот, который продавал билеты — взглянув на билет, презрительно оттолкнул его.

— Сюда! — продолжает вопить Аллен, — заплатите мне, слышите! Скорее! Говорю вам, что у меня был восьмой номер, вот эта молодая особа скажет вам, как было дело. Мисс Марго, скажите им…

Он оглянулся, говоря это, но увидел, что он один.

Около одной из больших стеклянных дверей салона, отведенного для Petits Chevaux, сидели на террасе м-с Чевенинг и м-р Чадвик.

— Вы знаете, — говорил последний, отряхивая пепел сигары в кадку с апельсинным деревом, я не утверждаю, что мой малый такой ловкий, каким бы мне желательно было его видеть, но я не могу позволить, чтобы на него смотрели свысока.

— Но право же, дорогой м-р Чадвик, — бормочет сконфуженно м-с Чевенинг, — право же, никто и не думает глядеть на него свысока. И когда он пробудет в обществе приличных молодых английских девиц…

— Прекрасно, — ответил он, — вот ваша мисс Марго… Очень приличная девица, но мне сдается, что она совсем не так дружелюбно к нему относится, как мне бы хотелось.

— Как вы можете это говорить! Вскрикивает м-с Чевенинг. — Марго такая оригинальная девушка. Она дружится очень нелегко… Она в меня… Но за то на ее дружбу можно положиться. Я могла бы привести вам много доказательств того, что она и Аллен очень подружились… Разве вы не заметили, что они почти неразлучны. Уверяю вас, что я еще не видела, чтобы она с кем-либо проводила так много времени. Меня, по правде сказать, это даже удивляет.

— Они действительно часто бывают вместе, — согласился и он; — очень может быть, что, как вы говорите, они короче познакомились, чем кажется.

— Без сомнения, вы сами видите, насколько его манеры изменились к лучшему… Дружба с откровенной, здоровой, хорошо воспитанной девушкой — какова моя дочь… Я не могу этого не заметить, хотя и мать… уже сама по себе может перевоспитать человека. А тут кроме дружбы ничего и нет. Марго нисколько не желает вскружить ему голову… не бойтесь.

— Если бы она вскружила ему голову и вышла за него замуж — я ничего бы против этого не имел, — сказал Чадвик; — но полагаю, что это будет вам не по сердцу… Вы не захотите водиться с нами в ином месте… Но раз уже зашла об этом речь, то, по-моему, это было бы хорошо.

— Вы очень, очень несправедливы! — отвечала м-с Чевенинг. — С какой стати я буду питать такие нелепые идеи? Неужели вы думаете… неужели вы не видите, как я… как я ценю ваше знакомство. Я почти боюсь того, что оно так скоро кончится.

— Как кончится? Мы не так далеко живем от Лондона. Я буду часто приезжать. В ином случае я найму дом на весь сезон. Наше знакомство будет продолжаться, если вы этого хотите.

— Это всегда так говорится. Но вы найдете себе новых знакомых в своем графстве, и вам скоро надоест приезжать в Чисвик. Я уверена, что Марго будет скучно без своего приятеля Аллена… Она так привыкла к нему, бедняжка.

— Если вы действительно так думаете, — наклонился он к ней, — то…

Но м-с Чевенинг не суждено было услышать окончания этой фразы, потому что как раз в эту минуту перед ними выросла тень, и, подняв глаза, они увидели перед собой Марго.

— М-р Чадвик, — сказала она со спокойствием, которое очевидно, стоило ей усилия, — мне кажется, вам лучше пойти к сыну. Он завел там историю.

— Что такое? Аллен? — спросил Чадвик, вставая; — в чем дело?

— Спросите лучше его самого: но не теряйте времени.

Он сейчас же пошел, а Марго взяла мать за руку.

— Пойдемте, мамаша, поскорее… Прежде чем они вернутся! Я не могу с ним говорить, не могу! — торопливо прибавила она.

Брови ее были сдвинуты, и глаза горели мрачным огнем. М-с Чевенинг сразу увидела, что дело неладно.

— Не расспрашивайте меня здесь. Уйдемте, уйдемте отсюда! — твердила Марго.

— Конечно, лучше уйти, — отвечала мать, скрывая свое неудовольствие, как умела.

Когда они отошли от Казино и остались вдвоем, м-с Чевенинг спросила:

— Теперь, может быть, ты скажешь мне, в чем дело.

— Он хотел сплутовать, мамаша! Два раза! В первый раз, я думала, это случилось по ошибке… Но во второй раз они уличили его, и он осмелился… Он осмелился требовать, чтобы я покрывала его.

— Что ты ему сказала? Что ты сделала?

— Я? Ничего! Я оставила его и пришла к вам. Он такую сделал сцену, что все на нас глядели! О, мамаша, если бы вы знали, как мне было стыдно!

Негодование и отвращение Марго были понятны в данном случае, она не видела, какой номер достался Аллену. Она слышала только, как он сказал, что лошадь проиграла и разорвал свой билет, и с ужасом увидела, что он поднял с полу другой и представил его вместо своего.

Дипломатия заставила м-с Чевенинг снисходительно и — хотя она того и не подозревала, — верно понять факт.

— Ты, должно быть, ошиблась. Нелепо думать, чтобы такой богатый молодой человек стал обманывать из-за нескольких жалких франков.

— Я не ошибаюсь. Я стояла тут и все видела. Что он богат, так это тем хуже. Но я знала, что он такой. Я заставляла себя переносить его общество потому, что вы этого желали. Но после этого вы не станете требовать, чтобы я долее унижала себя, не правда ли?

— Я уверена, что все объяснится.

— Если вам угодно, то вы можете слушать объяснения, но я не стану. Я больше в жизнь свою не скажу с ним ни слова. Я это говорю серьезно, мамаша. Я слишком долго терпела. Скажите ему, что я больше знать его не хочу.

— Это нелепо. Как избежишь ты его в таком месте, как Трувиль?

— А вот увидите. Я лучше буду сидеть весь день у себя в комнате, чем встречаться и разговаривать с ним. Если он осмелится ко мне подступиться, я выскажу ему прямо, какого я о нем мнения! — объявила сердито Марго.

— В таком случае, моя душа, — ответила м-с Чевенинг, — ты наделаешь больших бед, хотя и не подозреваешь об этом.

VIII

М-с Чевенинг на этот раз ничего больше не сказала, а Марго, высказав свое негодование, тоже была так благоразумна, что удовольствовалась этим. И обе дошли до «Калифорнии» молча.

Двое усталых слуг, быть может, из числа утренних всадников, отдыхали на диванах в зале и вскочили, как виноватые, при их появлении.

Увидев лицо матери при ярком освещении, Марго нашла, что оно как будто похудело и утомлено.

— Я устала, мама, — сказала она, — да и вы также. Я сейчас лягу спать.

— Подожди несколько минут, — отвечала м-с Чевенинг, снимая пальто дрожащими руками. — Мне надо с тобой переговорить сначала… о Чадвиках.

Марго села с покорным видом.

— Разве мы недостаточно о них говорили, — протестовала она.

— Я хочу знать: серьезно ли то, что ты мне сейчас сказала. Должна ли я понять, что ты отказываешься от всякого общения с этим мальчиком… или как ты там сказала?

— Я бы хотела этого, но, вероятно, этого нельзя сделать без истории. Но я положительно отказываюсь куда-либо с ним отправляться вдвоем.

— Ты прекрасно знаешь, что я никогда этого не допускала. Я всегда была поблизости.

— Но мне приходилось гулять с ним, сидеть рядом, разговаривать. Я больше этого не хочу.

— Ты хочешь сказать, что намерена публично заявить, что не считаешь его достойным своего общества?

— Он не достоин моего общества, — гордо произнесла Марго. — Даже, если бы не было последнего обстоятельства, то вы должны, право, согласиться, что нельзя же заставлять меня обращаться с ним, как с равным. Одного его произношения достаточно. Он безнадежно вульгарен и не благовоспитан. Я все терпела до сегодняшнего вечера. Но неужели же вы хотите, чтобы я показывалась в общественных местах с человеком, который способен плутовать в игре.

— Я освобождаю тебя на будущее время от всяких подобных неприятностей, но ты должна обещать мне вести себя рассудительно на этот раз. Бедный мальчик дурно воспитан, и это очень жаль, конечно. Но мы должны жалеть его. Я не могу поверить, что ты не ошибаешься касательно своего последнего утверждения. Но, подумай, что почувствует его бедный отец, если ты будешь так уничтожать его сына?

— Разве я виновата, что он своим поведением заслужил это?

— М-р Чадвик может оказаться очень полезным для нас другом со временем. Ты не знаешь жизни, Марго, ни того, как мне трудно жить и не делать долгов, брат и сестры твои растут, и я не сплю ночи напролет, раздумывая, как мне обеспечить их от нужды и что с ними будет, если вдруг я умру. Но ты ни о ком не думаешь, кроме себя самой. Ты предоставляешь мне все жертвы, хочешь, чтобы я одна несла все бремя забот, а сама ничем не хочешь помочь мне.

— Вы хотите этим сказать, что рассчитываете занять денег у м-ра Чадвик? — вскричала Марго, — неужели мы так низко пали?

— Ты, кажется, намерена только оскорблять меня! — страстно ответила м-с Чевенинг. — Как мне заставить тебя понять, что долг ко мне и к твоим сестрам и брату обязывает тебя слушаться моих приказаний. Не смей выказывать никакого неуважения этому молодому человеку, слышишь? Он не должен заметить никакой перемены в твоем обращении! Я тебе это приказываю и не выпущу отсюда до тех пор, пока ты не дашь мне слово.

Марго нервно теребила руками бархатную скатерть на столе.

— Дорогая мама, — серьезно проговорила она, — бесполезно требовать этого от меня. Если я и дам обещание, то не сдержу его. Вы слишком многого от меня требуете! Я знаю, чего вы хотите: вы надеетесь, что я привыкну к нему и затем соглашусь выйти за него замуж. Я вам уже говорила раньше, что не могу этого сделать ни для вас, ни для кого на свете. Вы должны отказаться от этой мысли… ничто не заставит меня покориться ей.

— Ну, а я опять повторяю тебе, — нетерпеливо ответила мать, — что никто от тебя ничего такого не требует. Я просто прошу тебя быть снисходительной и терпеливой и ничего не говорить и не делать такого, что может вызвать разрыв. Неужели ты будешь так упряма и неблагоразумна, что откажешь мне в этом.

Марго казалось, что, если она сдастся на этом пункте, то впоследствии от нее потребуют больше того, что она в состоянии выполнить. Она чувствовала, что, безусловно, не может обещать не высказывать своего презрения Аллену Чадвику, после того, что случилось… и что несправедливо и требовать от нее этого.

— Я отказываю, — твердо отвечала она; — я ненавижу его и хочу, чтобы он об этом знал.

— Если так, то ты больше здесь не останешься. Я завтра отошлю тебя отсюда.

Если она надеялась запугать этим дочь, то ошиблась.

— Неужели это правда, — закричала Марго. — Я завтра вернусь в Литльгамптон к сестрам и брату… Не буду больше видеть этих Чадвиков? Мама, это слишком большое счастье. Мне не верится, чтобы это могло быть.

— Счастье или нет, — ответила ледяным тоном м-с Чевенинг, — но будет так, как я говорю. Я доведу тебя сама до Гонфлера завтра и посажу на пароход, который идет в Литльгамптон. Поэтому тебе лучше уже с вечера уложить свои вещи.

— Значит, сами вы не поедете в Литльгамптон? — с удивлением вскричала Марго.

— Разумеется, теперь не поеду. Мне очень хорошо и здесь, в Трувиле. На себя-то ведь я могу положиться, если и не могу положиться на то, что дочь моя сумеет пробыть несколько дней, не оскорбляя людей, дружбой которых я дорожу. Я не имею даже малейшего удовольствия путешествовать с непослушной, неблагодарной девочкой, уверяю тебя.

Марго старалась выказать должное огорчение, но радость от неожиданного избавления была так велика, что она не в силах была ее скрыть и только опасалась одного, как бы м-с Чевенинг не переменила мнения на утро.

Но та очевидно составила бесповоротное решение: она взяла место в дилижансе и послала телеграмму мисс Гендерсон, гувернантке, и так все уладила, что Марго и она уселись в жалкий дилижанс Гонфлера, в то время как м-р Чадвик с Алленом деятельно разыскивали их на plage.

Марго с облегчением вздохнула, когда они оставили за собой Трувиль и Довиль, сверкавшие на солнце. Как ни были приятны некоторые воспоминания о пребывании в Трувиле, последние события заставили ее желать как можно скорее с ним разделаться. Она горячо благодарила Бога за то, что ей не придется больше гулять с Алленом Чадвик.

Литльгамптонский пароход стоял на одной из набережных и отплывал в сумерки. М-с Чевенинг, все время обиженно молчавшая во время дороги, взяла место на пароходе для Марго. Обе дамы вместе пообедали в одном из отелей, прежде чем Марго отправилась на пароход. Но обед тоже прошел в молчании и взаимном неудовольствии.

— Я должна теперь с тобой проститься, — холодно сказала м-с Чевенинг. — Я бы желала не отсылать тебя, но ты меня к этому принудила. Я говорила, впрочем, с буфетчицей парохода, и мисс Гендерсон встретит тебя в Литльгамптоне, так что твое путешествие обойдется благополучно. Прощай, Марго. Я надеюсь, что в зрелых размышлениях ты поймешь, как ты была глупа и безрассудна.

— Прощайте, милая мама, — жалобно ответила Марго, — не сердитесь на меня и… и поскорее возвращайтесь к нам.

— Ты услышишь… То есть я дам знать мисс Гендерсон, когда меня ждать.

И м-с Чевенинг, проводив Марго на пароход и рекомендовав ей как можно больше сидеть в своей каюте, вернулась на берег, чтобы вовремя поспеть к отходу дилижанса в Трувиль.

Ей не очень приятно было отпускать, таким образом, дочь, но делать было нечего, так как самой ей никак нельзя было, по ее соображениям, уехать из Трувиля. Марго, кроме того, была вполне способна позаботиться о самой себе, а гувернантка встретит ее на набережной на другое утро, тотчас по прибытии парохода.

Марго сознавала, что попала в немилость и, хотя по гордости, не хотела этого выказать, но ей было больно, что мать так холодно простилась с нею. Тем не менее, преобладающим в ней чувством была радость… Радость от того, что между ней и ее bête noire, Алленом Чадвик, будет теперь Ла-Манш. Она не раскаивалась в твердости, благодаря которой добилась освобождения. И теперь ехала к сестрам и брату — то есть к тем существам, которые были ей дороже всего другого на свете.

Таким образом, прежде чем пароход вышел из гавани, мисс Чевенинг уже забыла обо всем неприятном и заснула в полном довольстве своей судьбой.

Тем временем м-р Чадвик тщетно искал глазами изящного фулярового платья, которое обыкновенно носила по утрам м-с Чевенинг. Ему было скучно без нее. Он привык к ее обществу, и присутствие сына не могло рассеять его скуки.

За dejeuner ее место и место дочери оставались незанятыми, но он все еще думал, что она отправилась куда-нибудь поблизости.

— Если бы она сказала мне, что ей нужно съездить куда-то, — повторял он, — мы могли бы вместе отправиться.

Аллен ничего не говорил сначала, но позднее выразил в словах опасение, овладевшее им.

— Вы не думаете, что они совсем уехали? — спросил он.

— Как? Даже не попрощавшись и после того как мы так сдружились в последнее время! Нет, разумеется, не думаю, — отвечал отец. — Но это странно, потому, что прошлым вечером, в Казино…

— Вы не думаете… Что они рассердились на меня за то, что я повздорил с кассиром? — спросил Аллен, краснея. — Я тут в последний раз видел мисс Марго. Я оглянулся, а ее уж и нет. Я потом все дивился, почему она ушла.

— Знаешь, где она была? Она приходила ко мне сказать, что ты поссорился, и просила сходить выручить тебя. Что ты об этом скажешь. Она была так взволнована и так раскраснелась, точно ты ей был родным братом. Я думаю, что она боялась, что управление наделает тебе больших неприятностей.

Большая тяжесть свалилась с плеч Аллена. Он был вне себя от радости, что величественная мисс Чевенинг удостоила беспокоиться о нем. Это поддало нового жару его обожанию. Он, значит, терзался фантастическим страхом, что она сердится на него за игру в Petits-Chevaux и уехала от негодования и отвращения к нему.

— И так, она присутствовала при начале сцены? — воскликнул он; — я бы желал, чтобы она видела, чем дело кончилось. Они сейчас же уступили, когда увидели, что один я заявляю требование на билет. Я бы ни за что не уступил им мой выигрыш, нужды нет, что разорвал билет!

— Хорошо, ты сегодня за обедом расскажешь ей об этом. Она меня просто напугала. Я ожидал, что ты сегодня поутру первым делом будешь драться на дуэли — на пистолетах или на саблях! Она так была взволнована, что уговорила мать идти домой, и вот почему мы их уже не застали, когда вернулись.

Но в этот вечер за table-d’hôte м-р Чадвик увидел, как один из кельнеров брал стулья м-с и мисс Чевенинг, чтобы подать их двум посторонним лицам.

— Постойте, гарсон, — остановил его м-р Чадвик, — эти стулья заняты… Тут всегда сидят две дамы… Разве вам это неизвестно?

— Pardon, но они уехали. Я сам видел, как их багаж ставили в омнибус, чтобы отвести в дилижанс, который ходит в Гонфлер. Я присутствовал при отъезде, — отвечал тот.

М-р Чадвик очевидно был смущен этим известием, хотя и не выразил этого тут же.

— Прекрасно, — сказал он, — мне все равно, не люблю только, когда людей сгоняют с их места, вот и все.

Но позднее он с необыкновенной горечью заговорил об этом с Алленом:

— Я решительно не понимаю этого, — повторял он; — это меня поражает. Должно быть, я слишком долго пробыл вне Англии. Но если женщина была со мной любезна, — так это она. И сколько денег я издержал, чтобы доставить ей удовольствие. Не то, чтобы я жалел их. Вовсе нет. Но уехать, ни слова не сказав и даже не оставив записки, в которой бы говорилось, что ей жаль, что она уезжает или что она надеется, что мы снова увидимся, или что-нибудь в этом роде! Если это светские манеры, то покорно вас благодарю! Пока удобно — с вами знакомы, а затем выбросят вас, как поношенные перчатки! Они меня возмущают! Я думал, что они не такие неблагодарные.

— Быть может, что-нибудь их заставило уехать… Так неожиданно, — предположил Аллен.

Ему самому хотелось так думать, и всякие размышления о Марго причиняли ему удивительную боль.

Но это предположение только навлекло гнев отца на его собственную голову.

— Что-нибудь заставило? Ты сам не знаешь, что говоришь. Говорю тебе, что если бы они захотели, то все было бы иначе. Кстати, теперь, когда я об этом подумал, то, пожалуй, ведь эта проклятая сцена в Казино их выжила отсюда!

— Но, — пролепетал Аллен, — ведь сами же вы говорили, что мисс Марго пришла и послала вас ко мне? Я ничего худого не сделал!

— Матери могли совсем иначе представить все дело! Она женщина гордая, и натурально ей неприятно, чтобы дочь ее видели в карете с человеком, который делает истории. Да еще из-за каких-то жалких двух или трех франков! — разразился он, радуясь, что может хоть на ком-нибудь выместить свой гнев. — Я бы право хотел, чтобы ты бросил свои низкие привычки и вел себя, как джентльмен! Я бы охотнее дал тебе в десять раз больше того, что ты выиграл, лишь бы этого не случилось! Какой толк в том, что я завожу знакомых, если ты будешь выживать их?

Еще впервые м-р Чадвик заговорил с сыном в сердцах и впервые также открыто упрекнул его в дурных манерах. Аллен молчал, почти оглушенный этой тирадой. Но всего больнее было ему жестокое опасение, что отец прав.

Удар был тяжкий и без того. Он все еще никак не мог опомниться, что лишился общества красавицы девушки, и так внезапно. Но мысль, что его собственная глупость тому причиной — была нестерпима. Но он не пробовал защищаться. Он чувствовал странное нежелание говорить с отцом про мисс Чевенинг, и кроме того, боялся, что если заговорит, то последняя надежда на то, что он не виноват в ее внезапном отъезде — рассеется.

Мисс Чевенинг была довольно вежлива с ним в последнее время и, к счастью для его душевного спокойствия — он не подозревал, какая антипатия и презрение скрываются под ее пассивной снисходительностью. По мере того, как он осваивался с ней, он стал пускаться и в разговоры, но ее ответы не вызывали в нем никакой другой мысли, кроме того, что она бывает иногда очень рассеяна.

Таким образом, Аллен, впервые в жизни, пребывал точно в сказочном царстве, где пользовался привилегией изо дня в день сопровождать очаровательную принцессу, которую трудно было причислить к простым смертным, и от которой он и не ждал, чтобы она обращалась с ним, как с равным. Достаточно, если она позволяла ему быть при ней, время от времени удостаивала сама разговаривать с ним и улыбаться, хотя изредка и равнодушно.

Она уехала. Все люди и вещи, которые он видел, имели какое-нибудь к ней отношение. Он про себя отмечал это в то время как шел около отца, и на сердце у него становилось все тяжелее и тяжелее, и он почти не слушал бурных упреков отца, гнев которого переходил поочередно с м-с Чевенинг на ее дочь и затем на сына. Всякий, кто поглядел бы на них со стороны, увидел бы мужчину с побагровевшим лицом, читающего нотации некрасивому, грубоватому на вид, юноше, на которого эти нотации нисколько, по-видимому, не действуют. Той мучительной душевной боли, того внутреннего терзания, какие испытывал Аллен, он ничем не проявлял наружу.

Таким образом, весь остаток того дня м-р Чадвик облегчал свою душу, а Аллен молчал с таким чувством, что теперь уже все равно: он охотнее согласился бы теперь сидеть за конторкой в торговом складе, чем терзаться так, как терзался здесь.

На следующее утро, когда они сошли к dejeuner, м-р Чадвик, все еще поглощенный нанесенной ему обидой, увидел м-с Чевенинг на обычном месте, свежую, улыбающуюся и спокойную! Сердце у Аллена екнуло. Неужели чудо свершилось? Неужели он увидит Марго?

Отец его вытаращил глаза, точно увидел привидение. Но не мог сразу отделаться от чувства досады… Оно слишком глубоко засело… И молча кивнул головой, садясь на место.

— Мне говорили, что вы уехали из Трувиля? — сказал он. — Что же вы раздумали? Или как?

— Право, вам следовало бы лучше меня знать! — жалобно вскричала м-с Чевенинг. — Неужели я бы уехала, не поблагодарив вас за вашу доброту? Что вы должны были обо мне подумать?

— Ну, раз вы не уехали, так нечего и толковать, — сказал Чадвик, и лицо его прояснилось; — мы с сыном не могли постичь вчера, что с вами сталось.

— Все это случилось так неожиданно, — отвечала м-с Чевенинг, которая приготовила целую историю. — Вы знаете, что я оставила младших детей в Литльгамптоне. Моя вторая дочь очень слабого здоровья, и вот вчера Марго получила письмо, в котором Ида так трогательно просила ее поскорее вернуться, что Марго подумала, что верно ей стало хуже, и пожелала немедленно уехать. Милая Марго так привязана к Иде, а та к ней. И вот, хоть я убеждала, и что это нелепо, и что я решительно не могу уехать из Трувиля, если только не окажется в том настоятельной необходимости, я увидела, что было бы жестоко удерживать Марго, и отвезла ее в Гонфлер и посадила на пароход, который отходил в Литльгамптон. Бедняжка! Только чувство долга заставило ее уехать. Она была очень огорчена, когда дело дошло до прощанья!

Подобно многим показаниям м-с Чевенинг, и в этом последнем заключалась некоторая доля правды, письмо было действительно получено в момент их отъезда, и в нем Ида выражала желание поскорее увидеть сестру.

Надежды Аллена были побиты в самом цвете, но худшие опасения рассеялись. Она уехала не из-за него.

— Очень жаль, что она нас покинула, — сказал его отец, — не делает чести ее сердцу. Аллену будет без нее скучно.

— Милая Марго очень просила меня хорошенько разъяснить причину ее отъезда, — отважно отвечала м-с Чевенинг; — она надеялась, что увидит Аллена до отъезда. И поручила мне хорошенько ему поклониться. Она такая сердечная девушка. И так боялась, как бы ее не сочли неблагодарной. Я уверена, что и ей будет скучно без ее трувильского собеседника, — любезно прибавила она.

Аллен покраснел до ушей.

— Мне будет очень без нее скучно, ma’am, — неловко ответил он.

Но в душе он почти утешился… она велела ему кланяться и лучше относилась к нему, чем можно было думать… и при этой мысли им овладел неописанный восторг.

Позднее, когда он ушел, и м-р Чадвик остался в большой зале вдвоем с м-с Чевенинг, он все еще подозрительно спросил:

— Почему вы так неожиданно ушли в тот вечер из Казино?

Но у м-с Чевенинг уже был готов ответ:

— Да, это было очень глупо с моей стороны, но я не могла успокоить Марго. Она так испугалась за Аллена, что пришлось увести ее домой. Вы знаете… или может быть не знаете, что она смотрит на него, как на старшего брата, и с самого начала очень заинтересовалась им. Я надеюсь, — прибавила она, чувствуя, что касается очень щекотливого пункта, — что никаких неприятностей не было?

— О! Боже мой, нет! — ответил м-р Чадвик. — Крупье ошибся… и все уладилось, прежде чем я пришел.

И он объяснил, чем кончилось дело.

— Бедный Аллен! — заметила м-с Чевенинг; — как дерзки эти крупье! Марго будет рада, когда узнает, чем все кончилось. Она ни о чем другом не говорила весь вечер. Как это хорошо со стороны Аллена, что он настаивает на своем праве и не позволяет себя обманывать!

— О! Он не глупый малый… в некоторых отношениях, — сказал отец, в добром мнении которого Аллен снова занял прежнее место. — Это происходит, видите ли, от того, что он получил деловое воспитание. Оно учит ценить деньги и не даваться в обман. И так ваша мисс Марго испугалась за него. Ну что ж, мне приятно это слышать. Между нами, я не думал, чтобы она особенно им интересовалась.

— Вы не знаете Марго! Она не легко привязывается. Но раз привяжется… Может быть, это покажется самонадеянностью во мне… Но не могу не сказать, что каждый молодой человек может гордиться, если Марго будет его другом. Ей нелегко понравиться… Может быть, вы заметили, что она почти не разговаривала с этим молодым… Как его м-ром Ормом… Хотя тот и умен и самонадеян.

— Я этого не заметил, — отвечал прямо м-р Чадвик; — но как вы думаете, есть шансы для Аллена… Ну, понимаете, что я хочу сказать?

— Нет, — отвечала м-с Чевенинг так же прямодушно, — пожалуйста, и выкиньте это из головы. Как я вам уже сказала, она смотрит на него, как на старшего брата, у которого нет родной сестры… А общество сестры так полезно для молодого человека. Я всегда думала, что ничто не может заменить женского влияния для мальчика.

— Он жил с теткой, — сказал м-р Чадвик; — но я понимаю, что вы хотите сказать… Он грубоват, бедняга. Он не чувствует себя в гостиной как дома, даже со мной вдвоем. Я бы желал, как для него, так и для себя, чтобы мой путь был яснее для меня!

Больше он ничего пока не прибавил, но м-с Чевенинг поняла, что слова ее произвели свое действие.

Марго отлично выспалась на пароходе, чего, конечно, не было бы, если бы знала она, какого рода окраску придала мать ее прощальным словам.

Она встала, однако, рано поутру и пошла наверх на палубу; но когда она поднялась на последнюю ступеньку лестницы, то увидела перед собой лицо, которое не сразу узнала, хотя особа, которой оно принадлежало, очевидно, обладала лучшей памятью.

— Вы знаете, кто я, мисс, хотя вам и неугодно в этом сознаться, — сказала женщина и, при звуках этого голоса, Марго сейчас же узнала злую няньку, Сусанну.

Сусанна была растрепана и неприглядна и знала это, между тем как Марго была так же свежа и красива, как если бы провела ночь на твердой земле. Может быть, это подбавило новую каплю горечи к чувствам няньки.

— У меня есть причины помнить вас, мисс, — прибавила она, — и я не так-то скоро вас позабуду.

— Я отлично вас помню, — отвечала Марго, — и если память обо мне будет служить к тому, чтобы напоминать вам также, что вы должны мягче обращаться с несчастными детьми, которых доверяют на ваше попечение, то я желаю, чтобы вы меня никогда не забывали.

Она отвернулась и хотела пройти мимо, но девушка преградила ей дорогу, и Марго увидела, что она вся трясется от злости.

— Я бы на вашем месте не лицемерила, мисс. Я бы имела смелость признаться в своем поступке.

Глаза мисс Чевенинг надменно расширились.

— Я не имею никакого понятия, о чем вы говорите, — произнесла она твердо и внушительно, — но не трудитесь объясняться, потому что я и не желаю знать.

— Ах! Но я желаю, чтобы вы знали. Вы меня не проведете своим невинным видом и притворным неведением. Вы так горды на вид, а не сочли ниже себя выжить бедную девушку с места. Моя госпожа — настоящая барыня, хоть и француженка — никогда бы не отказала мне, если бы на меня не насплетничали. Пожалуйста, не отнекивайтесь.

— Я и не намерена, — отвечала Марго.

— Нет, вы не смеете мне в лицо взглянуть, и немудрено, потому что вы отняли у меня кусок хлеба… Как это гадко и низко с вашей стороны.

Мисс Чевенинг начинала опасаться, как бы вокруг них не собралась толпа, но к счастью немногие пассажиры, бывшие на палубе, ушли дальше, на другой конец, а голос Сусанны, хотя и громкий и резкий, заглушался и относился ветром.

— Выслушайте меня, глупая женщина, — проговорила Марго, — если ваша барыня отказала вам от места за дурное обращение с ее сыном, то вы получили только то, что заслуживали, и я этому рада. Но все же, если вам не к кому обратиться за помощью, пока вы не найдете себе другого места, то я охотно…

— Взять от вас деньги, после того, что вы сделали! Да я скорее умру в рабочем доме! К счастью, у меня есть и друзья, и деньги, и я не нуждаюсь в вашей помощи: вы, должно быть, сами понимаете, что поступили дурно, иначе не сделали бы такого предложения!

Терпение Марго лопнуло.

— Вы неблагодарная дура! — презрительно сказала она; — иначе не могли бы так думать. Но если вам утешительно думать, что я тайком нажаловалась на вас, сделайте одолжение, думайте. Мне это решительно все равно. Только потрудитесь оставить меня в покое.

— Это легко сказать, но подождем, может быть, придет и ваш черед, и тогда я погляжу: понравится ли вам такое обращение. Я сказала вам все, что хотела сказать, и теперь вы знаете, что я о вас думаю, а потому прощайте. Благодарю за добрые услуги и желаю дожить до того, чтобы отплатить вам тем же.

Марго негодовала. Хотя вместе с тем ее забавляла мысль, что эта злобная женщина воображает, что она тайно преследует ее. Вместе с тем она была слишком равнодушна к ее мнению, чтобы попытаться убедить ее в том, что она ошибается.

Таким образом, Сусанна ушла, более чем когда-либо уверенная, что обязана потерей места у богатых парижан мисс Чевенинг, а не подруге-служанке, как это было на самом деле.

IX

Прошла неделя после внезапного отъезда Марго из Нормандии, и, однако, мать ее до сих пор еще не назначила дня, когда она приедет к своему семейству в Литльгамптон, или когда они вернутся в Лондон.

Правда, она писала, но одной мисс Гендерсон, и то только о том, что она должна удержать свою теперешнюю квартиру еще на некоторое время.

— Со стороны мамаши слишком эгоистично держать нас в этом скучном местечке, — жаловалась капризно Ида. — Я теперь совсем поправилась, и нет никакого смысла нам тут оставаться.

Она гуляла вместе с Марго и с мисс Гендерсон по морскому берегу, говоря это.

— Ида, милая, — протестовала гувернантка, — не будьте неблагодарной… Припомните, какой вы сюда приехали и какой стали теперь.

Действительно, Ида Чевенинг не походила больше на больную. Высокая — немного даже слишком высокого роста для шестнадцатилетней девушки — она обещала со временем превратиться в такую же безукоризненно стройную девушку, какой была ее старшая сестра. Она обещала так же быть очень хорошенькой, когда вполне разовьется, хотя лицо ее не могло быть таким оживленным и энергическим, как у Марго.

Ида была ленива и слабохарактерна по природе, а слабое здоровье только усиливало в ней эти качества и заставляло ее льнуть к другим, ища в них поддержки.

Она была очень впечатлительна, а общество мисс Гендерсон, особы решительно сантиментальной, чтобы не сказать аффектированной, заразило и ее сентиментальностью.

Мисс Гендерсон была тип гувернантки, наименее пригодной опекать девушку характера и возраста Иды. Она была сама молода и не дурна собой — Ида находила ее очаровательной и постоянно твердила ей об этом.

У нее не было никаких талантов и очень поверхностное образование. Она умела прилично вести себя, в особенности в присутствии м-с Чевенинг, но это было приличное поведение, а не настоящая благовоспитанность, как отлично понимала сама хозяйка дома, хотя и не считала этого достаточной причиной, чтобы отказать ей от места.

— Гендерсон нетребовательна и дешева. Она не жалуется, если жалованье не совсем аккуратно ей выплачивается (как это часто бывало). Дети любят ее, и она хорошо справляется с своим делом, думала м-с Чевенинг, которая в сущности не имела возможности быть через-чур требовательной.

Но между Марго и мисс Гендерсон было постоянно некоторое отчуждение: мисс Чевенинг инстинктивно не нравились некоторые слабые, но несомненные признаки дурного воспитания, проглядывавшие у гувернантки, когда она, бывало, не остережется. А гувернантка замечала и досадовала на холодность Марго, объясняя ее завистью.

Зато Ида была восторженной поклонницей гувернантки и не замечала никаких в ней недостатков.

— Если я теперь совсем здорова, — сказала она в ответ на замечание мисс Гендерсон, — то обязана этим вам, дорогая Генни. Я думаю, если бы не вы, то я умерла бы.

— Вы были, конечно, очень больны, когда мы сюда приехали, и в ту ночь, когда я сидела около вас, дорогая Ида, мы все очень тревожились. Это было после того, как вы уехали в Трувиль, — объяснила она, обращаясь к Марго.

— Очень жаль, что вы не сообщили нам об этом тогда же, — отвечала Марго. — Доктор уверил нас, что ты вне опасности, Ида. В противном случае я бы тебя не оставила.

— Я не хотела, чтобы тебе говорили, — сказала Ида; — не брани бедную Генни.

И она взяла гувернантку за руку и с нежностью стала ее гладить.

Марго сильно сомневалась в том, чтобы состояние здоровья сестры действительно ухудшилось после ее отъезда. Все это казалось приторным и преувеличенным. Но она слишком горячо любила сестру, чтобы мешать ее излияниям, и кроме того понимала, что это лишит ее последнего влияния на Иду.

— Но мне так хочется уехать из этого ужасного места, — продолжала Ида. Здесь так скучно. Неужели тебе здесь не несносно. Марго? Но нет… тебе, кажется, здесь нравится?

— Да, нравится, — засмеялась Марго и сказала правду.

После шума и трувильской суеты было нечто успокоительное в скромном приморском местечке графства Суссекс, не говоря уже о невыразимом удовольствии, испытываемом ею от того, что она избавилась от общества Аллена и Чадвика.

День был такой чудный, море, залитое пурпуром, лениво раскидывалось кругом и уходило далеко, далеко, а над головами стояло синее небо, отражавшееся в бесчисленных лужицах на приморском песке.

В воздухе уже чувствовалась осенняя свежесть, и кусты, попадавшиеся на низком берегу, уже пожелтели, но Марго чувствовала себя в настоящую минуту слишком хорошо, чтобы сожалеть о протекшем лете. Даже встреча с Ноджентом Орм, не оставила в ней неизгладимого впечатления. Если в этой встрече и было что-либо романическое, то другие воспоминания, связанные с Трувилем, сгладили это. И при том м-р Орм находился где-то в Англии. И хотя в этом факте ничего не было особенно отрадного, но и он каким-то образом приободрял ее.

— Не понимаю, как ты это переносишь, особенно после Трувиля, — говорила Ида. — Я уверена, что в Трувиле было очень весело. Я бы ни за что оттуда не уехала, пока бы меня не увезли. Ты нам еще не рассказывала, Марго, как ты проводила там время. Это довольно дурно с твоей стороны.

— Да, право, очень мало есть, что порассказать. Я очень рада, что уехала оттуда.

— Но почему? Должно же быть там веселее, чем здесь. Разве общество в отеле было неприятное? Или мама… или что-нибудь такое?

— Некоторые из общества были очень неприятны.

— Мама не станет знакомиться с такими людьми. Ведь ты знаешь, как мама разборчива.

— Она была знакома с ними. Они почтенные люди. Он был плантатором индиго и очень, кажется, богат… но… они мне не нравились.

— А была ли также и мистрис Индиго? — спросила Ида. — Какова она?

— Нет, не было. Был только сам м-р Чадвик, — отвечала Марго, глядя на волны, — и… и его сын…

— Ну вот, наконец, вы нам кое-что и сообщили, продолжайте, — сказала мисс Гендерсон.

— Больше сказать нечего, Камилла, представьте!

— Но сын был в вас влюблен… Я уверена — разве неправда?

— Слава Богу, нет. Он бы не посмел. Вы очень романтичны, Камилла. Но и без того было неприятно. Пожалуйста, не будем об этом говорить. Слава Богу, все прошло.

— Расскажи нам только о нем, и мы больше ни про что другое спрашивать не станем, — приставала Ида. — Что, он красив? Я уверена, что он красив и при этом фат большой, не правда ли?

— Ты настоящая колдунья, милочка, — отвечала Марго с лукавым смехом.

— Бедная Марго! — сочувственно произнесла Ида; — не горюй, все обойдется.

— Да уже и обошлось, — отвечала Марго беспечно. — А теперь, бросим этих Чадвиков. Пора вернуться домой.

Они пошли вдоль берега, и когда достигли Литльгамптона и пошли по его скромной эспланаде, хорошенькая маленькая фигура побежала им на встречу.

— Летиция, это ты? — сказала Марго, которую девочка ухватила за руку. — А где же нянька?

— Нянька? О! Она играет в крокет с Реджи. А я бегала с собакой, и знаешь, Марго, у меня было приключение! Я играла с Реджи в крокет и три раза выиграла под ряд, а он рассердился (ведь это не хорошо с его стороны, не правда ли?), ну я его и бросила и убежала, и вот тогда-то и случилось со мной приключение. Я бросила мяч, знаешь, чтобы Ярроу догнал его и принес мне, но он не хотел оставить меня одну… А там был еще кто-то… Какой-то мужчина… совсем не старый… Он лежал на песке… И мяч! Представь себе, попал ему прямо в глаз… О! Марго, право, я сделала это нечаянно! И мне, право, было так стыдно… Но я подошла к нему тотчас же и извинилась, конечно, а он сказал, что ушибся не больно (мячик был резиновый) и затем спросил, как меня зовут… Я сказала, а он… (тут Летиция широко раскрыла глаза), представь себе, спросил: есть ли у меня сестра, которую зовут Марго, и сказал мне, что с тобой познакомился во Франции… Ты была с ним знакома во Франции, Марго?

Марго вдруг покраснела. Неужели то был Ноджент Орм? Неужели он приехал сюда, чтобы с нею видеться, и если да, то…

— Я не могу сказать этого, пока его не увижу, — отвечала она. — Весьма вероятно, я его встречала.

— Но это не все, — продолжала Летиция, — он спросил меня это после того как мы разговорились… Хочу ли я стать со временем его сестрой.

— Он… Спросил тебя это? — воскликнула Марго с негодованием.

Как мог себе позволить Орм сказать такую вещь ребенку!

— Ты, должно быть, не хорошо поняла его, Летиция?

Летиция покачала головой.

— Нет, поняла. Марго. Он это повторил несколько раз… И говорил мне, что все уже улажено. Только я никак не понимаю, как же это я вдруг стану его сестрой? А ты, Марго, понимаешь?

— Нет, милочка. С его стороны было очень глупо говорить это.

Ее разбирала досада, что Ноджент Орм был так самонадеян, что рассчитывал на согласие, даже не спросившись ее. Если так, то она с горечью почувствовала, что дружеское чувство, какое он ей внушал, уступает место положительной антипатии. Что она сказала или сделала, чтобы дать ему право так говорить? Ну, что ж, он убедится на деле, что вовсе не так неотразим, как думает.

— На кого похож этот таинственный господин? — спрашивала Ида, лукаво радуясь смущению старшей сестры. — Опиши его нам, Летиция.

Описывать Летиция была не мастерица.

— Он похож… Он собственно говоря ни на кого не похож, — объявила она, — но уверял, что мамаша и его отец уже все решили, и что я скоро буду его сестрой.

— Его отец! — воскликнула Марго, внезапно осененная мыслью.

Оказывается, что она самонадеянна, а не Ноджент Орм, который вероятно забыл и думать о ней, после того как уехал из Трувиля.

Лицо же, которое так уверено в ее согласии, — это ее bête noire, противный мальчишка, от которого, она воображала, что навсегда отделалась.

— Сдается мне, обратилась к ней мисс Гендерсон, что вы рассказали нам не весь трувильский роман, моя дорогая. Когда же мы узнаем его в подробности?

— Беги домой, душа моя, и скажи прислуге, что мы возвращаемся, — обратилась Марго к Летиции.

И когда девочка скрылась, повернулась к гувернантке с надменным видом и сказала:

— Мне нечего больше рассказывать. Я терпеть не могу такого рода шуток, Камилла. Если бы вы видели его, вы бы поняли, как это мне неприятно. Но к чему толковать об этом? Что бы кто ни говорил, мое мнение от того не переменится. Если этот мальчишка Чадвик здесь — он просто мальчишка и ничего больше, — то вы сами увидите его рано или поздно. Тогда и узнаете.

— Открытое письмо от мамаши! — объявил Реджи, который уже заседал за чайным столом. — Она прибудет сюда завтра утром на пароходе и желает, чтобы ее встретила Марго и никто больше. Не понимаю, почему нам всем нельзя отправиться ей на встречу.

Ида почти с завистью поглядела на Марго. Ее красавица сестра была героиней любовного романа: ее принуждают выйти замуж за нелюбимого человека… Совсем как в романах, которые она читала с Генни в последнее время. Уступит Марго или нет? Во всяком случае, это очень интересно, думала Ида. Она была уверена, что сын плантатора очень интересен… И что Марго только капризничает… Они, наверное, поссорились.

Марго не без волнения ожидала встречи с матерью. Очевидно, что проект выдать ее замуж за юного Чадвика не оставлен. Сам Аллен считал, что дело улажено. Марго не испугалась: она знала, что никакими аргументами мать не поколеблет ее решения.

Бывают случаи, когда дочь обязана пожертвовать собой для семьи. Но это не такой случай. Да если бы и был, то она не чувствовала в себе никакой охоты приносить себя в жертву. Нет! Ничто не вынудит ее выйти замуж против воли.

И, однако, когда они остались одни в эту ночь и лежали в своей комнате, прислушиваясь к монотонному ропоту волн, ею вдруг овладел страх при мысли, что пароход, на котором плывет ее мать, бороздит собою в эту минуту эти самые волны. Какое-то решение везет он? Ну, если вдруг такое, что она, при всем своем мужестве, не в силах будет ему воспротивиться? Она встала, наконец, под влиянием какого-то суеверного страха и подошла к окну.

Луна озаряла спокойное море, заливая ярким светом маленькую гавань и набережную, но вдали, там, где виднелась линия французского берега, сбиралось темное облако и как будто протягивало грозную руку через небо по направлению к ней.

Посмеявшись над собственной слабостью, Марго задвинула ставни и легла спать.

Часть вторая

I

Мисс Чевенинг поднялась очень рано на другое утро и пошла на набережную. Было холодно и пасмурно, и легкий осенний туман уже поднимался с моря. Но в эту минуту как раз Марго была закалена против всяких атмосферных влияний: она хотела знать, на каком основании мать воображает, что может вынудить ее согласие.

Дух оппозиции был в ней возбужден, и она чувствовала себя непреклонной.

Когда она проходила мимо старинной оштукатуренной гостиницы с белыми стенами, кто-то, по-видимому, поджидавший ее, вышел из-под кустика и направился к ней на встречу.

Марго насмешливо следила за ним. Этого неуклюжего малого ее мать считала достойным для нее спутником жизни.

— Я… я думал, что вы пойдете в эту сторону, — сказал он. — Я надеюсь, что вы были здоровы с тех пор, как я в последний раз видел вас… Марго?

Он выговорил ее имя с очевидным усилием, и его смирение до некоторой степени обезоружило ее. Он казался таким жалким в своем желании умилостивить ее.

— Я совсем здорова, м-р Чадвик. И совсем не ожидала вас так скоро видеть… Вы здесь живете?

— Приехал третьего дня с папой… Весь день пытался увидеть вас, но не решился прийти к вам…

— Это было бы довольно странно…

— Я хотел сказать вам нечто… Я… Я не мог выкинуть из головы, что, быть может, в тот вечер, накануне вашего отъезда, когда мы были в Казино… Вы подумали…

— О! Пожалуйста, не будем говорить о Трувиле! Я позабыла о нем. И совсем не хочу вспоминать об этом противном месте.

— Нет, выслушайте…

И он торопливо стал оправдываться в своем поведении за игрой в Petits Chevaux.

— Прекрасно, — сказала Марго, когда он кончил… — но вы напрасно беспокоились передавать мне эту историю. Мне решительно нет теперь дела до всего этого.

— Теперь более, чем когда-либо, — сказал он, — вам есть дело.

Марго оторопела.

— Вы, кажется, на что-то намекаете? Вы уже вчера что-то имели в виду… Если только это вы говорили с моей маленькой сестрой. Будьте так добры, объяснитесь! Говорили вы ей или нет, что скоро будете… Ее братом?

— Говорил… Ведь это правда… Неужели же вы не знаете…

— Что я согласна на такую вещь — это решили за меня! — гордо ответила Марго. — Однако, м-р Чадвик, вы могли бы спроситься и у меня.

— Я? — вскричал Аллен; — да ведь я тут не при чем!

— Вы очень откровенны, — сказала мисс Чевенинг с легким смехом, — и я отплачу вам такою же откровенностью. Если кто-нибудь уверит вас, что я…

— Постойте! — вскричал Аллен, выказывая большую деликатность, чем от него пожалуй ожидали. — Я вижу, что вы думаете. Я очень хорошо знаю, что вы не могли бы согласиться на это! Такая вещь, уверяю вас, не входила мне в голову, мисс… мисс Марго. Я знаю себя лучше. Нет, я не это разумел.

— Боюсь, что очень поглупела, — сказала Марго, желавшая бы взять назад свои злополучные слова, — но что же вы разумели в таком случае?! Я не вижу…

— Разве нет другого способа нам всем жить вместе и быть в некотором роде братом вашим сестрам, а… а вам? Ваша мамаша…

Марго окаменела на месте: лицо ее помертвело, глаза загорелись гневом. В голове ее пронеслось, как молния, воспоминание о трувильских днях, а так как мать поощряла экс-плантатора индиго, как они постоянно проводили время в обществе друг друга и о странном нежелании матери, чтобы она не выказывала свою антипатию к сыну. В своем эгоизме она и не подозревала, что не в ней тут дело, и допустила удалить себя, чтобы она как-нибудь не помешала… а теперь вот и поздно!

Голова у нее шла кругом от гнева и бессильного возмущения против унижения, которое мать навлекала на них всех!

— Я думал, вы знали! — пролепетал Аллен. — Это решено было на другой день, как вы уехали, и папа тотчас же сообщил мне. Поглядите, если мне не верите, вот папа выходит из таможни… Вы можете его спросить, и он скажет вам, что это правда!

— Не говорите со мной! — сказала Марго, закрывая на минуту глаза, — и… и, пожалуйста, идите один на пристань и скажите, что я не могла прийти… Потому что мне не здоровится… Не говорите ничего… идите… идите!

Она вернулась домой, прошла в маленькую приемную и стала у полукруглого окна, выходившего на большой плац, и машинально глядела, как грум гонял лошадь на корде… Ей казалось, что она с ума сходит.

Как долго простояла она так с ужасным ощущением, что лицо ее маска, за которой скрывается только болезненная пустота — она не знала, но вот дети прибежали звать ее завтракать.

— Мамаша не приехала? Почему мамаша не приехала? Почему ты не пошла на встречу пароходу? Почему ты не дождалась его прихода?

Такими вопросами засыпали ее Реджи и Летиция, и детская болтовня их заставила ее немного опомниться.

— Как ты бледна, милочка! — сказала Ида, как только пришли в столовую, — а… а разве мамаша не приехала? Не случилось ли чего?

— Да… нет, — сказала Марго нетерпеливо. — Мама здорова, кажется. Она сейчас здесь будет, вероятно.

Она вздрогнула, говоря это.

Мисс Гендерсон бросила лукавый взгляд на Иду. Очевидно, геройский дух Марго уже испарился.

Марго заметила этот взгляд… Как мало все они ожидали того, что будет… И кто же подготовит их к этому? Ида не могла. Она сидела в немой горести и нервно поглядывала на подругу, при всяком стуке колес проезжавших экипажей.

Наконец после нескольких фальшивых тревог наступил страшный момент. Одна из тех четырехколесных бричек, какие можно видеть только на водах и на морских купаньях, подлетела к дому, нагруженная багажом, а изнутри выглядывала м-с Чевенинг, побледневшая от морского переезда, но упорно улыбавшаяся.

Дети побежали ей на встречу, а Ида с мисс Гендерсон дожидались на лестнице. Одна Марго оставалась в доме и с отвращением и дрожью прислушивалась к поцелуям и приветствиям, расточившимся за дверью.

Как могла ее мать вести себя так, как если бы ничего не случилось, как если бы она добровольно не исковеркала их прежнюю, счастливую, независимую жизнь?

Но, может быть, Аллен ошибся?

Однако в ту минуту, как ее глаза встретились с глазами матери, она увидела, что он сказал правду… Взгляд матери, вызывающий и вместе с тем жалобный, все сказал ей.

— Здравствуй, милая Марго, как твое здоровье? — прошептала м-с Чевенинг более громким голосом, чем обыкновенно. — Надеюсь, что ты не пожалела о том, что так глупо бросила Трувиль?

Марго неохотно дала себя поцеловать.

— До сегодня не жалела, — тихо сказала она.

— Да ты, в самом деле, на себя не похожа! — закричала м-с Чевининг. — Когда милый Аллен сказал мне, что ты не здорова и не можешь потому прийти на пристань… Я подумала, что ты просто ленишься… Но пойдем ко мне в комнату, милочка, и там поговорим…

Немного спустя, когда м-с Чевенинг переменила дорожный костюм и отдохнула. Марго вошла к ней.

— Вы желаете мне что-то сообщить, мама? — сказала она.

М-с Чевенинг поглядела на гордое бледное лицо с красивым ртом, сложенным в презрительную гримасу, и почувствовала себя неловко.

— Поищи сначала мой лорнет, милочка, эти таможенные негодяи вечно все перероют.. Джошуа верно сказал им…

— Джошуа — это м-р Чадвиг? — спросила Марго. — Правда, что вы… выходите за него замуж?

— Какой трагический тон! — воскликнула м-с Чевенинг, — можно подумать, что он людоед? Не многие люди на его месте, скажу тебе, поступили бы так великодушно, как он. Он уже смотрит на вас всех, как на своих детей. Он готов доставить вам все те преимущества, какие дает богатство, и каких без того вам бы никогда не видать.

— Неужели вы думаете, что я не могла без них обойтись? — вскричала Марго.

— Вот в том-то и дело, милейшая Марго, что ты слишком эгоистична. Я думала не столько о тебе, сколько о других. Ты забываешь, что в наши счастливые дни ты пользовалась этими преимуществами. Никаких издержек не жалелось, чтобы дать тебе то воспитание и образование, какое прилично для светской девушки. Даже после моей жестокой утраты, я старалась (ты никогда не узнаешь, чего мне это стоило) выдержать тебя в Брайтоне весь курс. Ты не должна, право же, не должна мешать младшим сестрам и брату воспользоваться такими же преимуществами, тем более, когда я не знаю, откуда взять денег, чтобы только прилично одеть и накормить их… Это тебе должно было бы быть известно, если бы ты была не такая эгоистка.

— Мамаша! Мы никогда ни в чем не нуждались, и я готова работать… Готова сделать все, чтобы только предупредить это!

— Право, не знаю, какой работой ты можешь заработать больше того, что пойдет тебе на пропитание. И, быть может, тебе неизвестно, что я совсем не знаю, чем уплачу по счетам различных торговцев.

— Зачем же мы в таком случае здесь, зачем мы ездили в такое дорогое место, как Трувиль?

— Я ездила главным образом для тебя, моя душа. Но не вижу причины в том раскаиваться, а также полагаю, не пожалеют и купцы, отравляющие мою жизнь.

— Вы бы вспомнили папа, сказала Марго шепотом: — так мало лет прошло после его…

— Ты думаешь, я его позабыла? О! Как мало ты знаешь свою мать, Марго, если можешь говорить такие жестокие вещи. Но его главной заботой было то, что он мог так мало оставить детям, и если бы он мог посоветовать мне теперь, то понял и одобрил бы меня… да! Хотя старшая моя дочь и берет на себя судить и осуждать меня!

И м-с Чевенинг деликатно поднесла носовой платок к уголкам глаз.

— Скажите мне только, — настаивала Марго, — неужели… О! Это ужасно даже выговорить… Неужели же вы любите этого м-ра Чадвика? Неужели вы можете гордиться своим выбором? Ведь это невозможно, невозможно?

— Я считаю тебя не вправе задавать мне такие вопросы. Конечно, я исполню свой долг. В наши годы смешно думать о любви. Если хочешь знать, то я, конечно, выхожу замуж по рассудку, и главное для счастья тех, кто мне дорог, и когда они обращаются против меня… И говорят так, как если бы презирали свою мать… Ах! Душа моя, желаю, чтобы твоя дочь не оскорбляла бы тебя так, как ты сейчас оскорбила меня! Как ты недобра ко мне, Марго!

— Я не хочу, не хочу оскорблять вас и быть злой, — вскричала Марго, охватывая красивыми руками шею матери, — но только откажитесь от этого брака… Будем по-прежнему жить в нашем бедном домике, милая мамаша, еще не поздно… Для всех нас так будет лучше! Прогоните этого м-ра Чадвика!

М-с Чевенинг с сердцем высвободилась из ее объятий.

— Ты говоришь, как идиотка, — сказала она, — конечно, я сдержу обещание, я считаю его священным, нечего больше об этом говорить.

— Если так, — проговорила Марго вне себя, — отпустите меня! Я не могу жить в одном доме с ними, дышать одним с ними воздухом! Отпустите меня!

— Уезжай, пожалуй, если хочешь, чтобы мы показались чудовищами в глазах света. Но только, как я уже раньше говорила, я не понимаю, что ты станешь делать. Я не думаю, чтобы тетушка Гвендолина приняла тебя с распростертыми объятиями. Она, по всей вероятности, назовет тебя дурой за то, что ты убежала из богатого дома и от человека, который желает быть добрым отцом тебе. И я сомневаюсь, чтобы ты была более независимой гувернанткой, если даже и найдешь себе место. Одно ты должна понять: что если ты сделаешь что-нибудь такое, то отрежешь себя от нас всех. А я думала, что ты любишь брата и сестер, если не любишь меня! Я, конечно, не могу просить м-ра Чадвика принять тебя в дом после того, как ты покажешь, что считаешь себя слишком важной для него особой. Если ты оставишь нас теперь, то оставишь навсегда!

Марго заплакала: она понимала всю жестокую правду слов матери. Все нежнейшие стороны ее души принадлежали брату и сестрам: она преданно любила их, но если она выполнит свое отчаянное намерение и откажется примириться с неверностью матери памяти умершего отца, то ее ждет жизнь одинокая и рабская. Она будет отрезана от всех, кого любит, и осуждена на самое несимпатичное ей занятие — преподавание. Она не видела иного исхода: она хорошо знала, что не годится в актрисы или в певицы, и содрогалась от одной мысли поступить в продавщицы.

До сих пор ей еще не приходилось сдаваться перед жизнью, но теперь она сдалась. С горькими и страстными слезами проговорила она:

— Мамаша, вы знаете, что я не могу их оставить. Вы знаете, что это убьет меня! О! Что мне делать!

М-с Чевенинг увидела, что сражение почти выиграно.

— Что делать? — сказала она, — то, что всякая рассудительная девушка сделала бы на твоем месте. Бросить капризничать и раздражаться против того, чему помешать не в твоей власти. Конечно, ты можешь очень напортить и своему отчиму, и мне, если захочешь. Но, пожалуйста, будь последовательна: покорись бодро и весело, и, право же, я не вижу причины, отчего бы тебе приходить в отчаяние. Но если ты не можешь этого сделать, то продолжай свой протест и оставь нас!

— Вы бы желали, чтобы я вас оставила?

— Ах, ты, дурочка, разумеется, нет! Я желаю гордиться своей старшей дочерью и видеть ее в обстановке, достойной ее. Мне нечего повторять тебе, моя душа, что ты красавица, хотя при той жизни, какую мы вели, красота твоя пропадала даром. Но я не могу допустить, чтобы ты испортила мне жизнь, позируя в роли мученицы и отказываясь признавать моего мужа, живя под его кровлей и кушая его хлеб. Ты сама поймешь, что такое положение дел невозможно!

— Мне не столько неприятен сам м-р Чадвик, — сказала Марго, — сколько его сын… Он будет жить с нами?

— Разумеется, он будет жить с нами. Неужели ты воображаешь, что отец выгонит бедного мальчика из своего дома в угоду тебе? Чем может тебе помешать бедный Аллен? Он уже теперь совсем преданный сын мне и нежнейший брат всем вам. Я была просто тронута его искренним восторгом, когда ему сказали, что отец женится… Всякий другой молодой человек на его месте почувствовал бы себя обиженным, стал бы ревновать отца. Несколько сестринских советов, немного терпения и такта с твоей стороны, Марго, и он скоро исправится от дурных манер. Я уверена, что он сговорчивый мальчик, и его легко будет направлять. Ну, пожалуйста, будь бодра и весела и не плачь больше. Обещай мне, что ты будешь благоразумна.

— Я обещаю сдерживаться и не проявлять того, что чувствую. Ведь не могу же я представляться довольной или делать вид, что очень расположена к м-ру Чадвику. Вы не будете этого от меня требовать?

— Я буду пока довольна и этим, — отвечала м-с Чевенинг, — ну теперь поцелуй меня, милочка, и ступай в свою комнату, пока не успокоишься.

Итак, Марго вынуждена была позорно сдаться. Оставшись одна в своей комнате, она опять задумалась о храбром, красивом воине, который так гордился ею и проводил как можно больше времени в ее обществе, пока не отправился в Афганистан, где и нашел смерть. Слезы опять полились из ее глаз.

Мать может позабыть… Но она — никогда! К новому главе семейства она не чувствовала ни уважения, ни привязанности, но сдержит условие, заключенное с матерью, по крайней мере, его внешнюю сторону. Но Аллен… при мысли о нем она стискивала зубы и сжимала кулаки с гневным протестом.

От него теперь никуда не укроешься! Он будет жить в том же доме, будет вправе обращаться с ней, как с равной, говорить с ней и о ней, как о сестре. Если бы даже он был простым знакомым, то и тогда она бы чувствовала, что он внушает ей преувеличенную антипатию, но теперь эта антипатия превратилась в ненависть. Да, она ненавидела его, хотя до сих пор считала ниже своего достоинства такую ненависть. Она ненавидела его за то, в чем он был не больше виноват, чем она.

И — что было всего тяжелее и мучительнее — эту ненависть она должна была таить в своей груди. Только себе самой смела она в ней признаться. Предмет же этой ненависти не должен был о ней знать.

Читатели найдут, быть может, что и Аллен Чадвик также заслуживал сожаления. Безнадежная любовь — слишком обыкновенное несчастие, чтобы возбудить большое к себе сочувствие. Только тогда, когда смиренная, бескорыстная любовь с одной стороны наталкивается на глубокую, непобедимую ненависть, с другой — положение становится трагическим.

II

Страстное горе Марго износилось по истечении некоторого времени, и ей надоело страдать одной. Другие члены семейства, по всей вероятности, не знали о том, что их ждет, и она нашла нужным подготовить их к этому.

Как она и ожидала, она нашла их с мисс Гендерсон в небольшой приемной на задней стороне дома, которая обыкновенно служила классной комнатой в сырые дни. Но прежде, чем Марго отворила дверь, сдержанный плач показал ей, что она опоздала со своим извещением… И что им все уже было известно.

Сцена, которая предстала ее глазам, была довольно умилительная: Ида с красными от слез глазами и с взглядом трагического отчаяния крепко держала за руку гувернантку и время от времени гладила ее руку, сидя рядом с мисс Гендерсон на маленьком диванчике.

Мисс Гендерсон приняла вид покорной мученицы, приличный обстоятельствам, хотя в глубине души занята была вопросом: как отразятся все эти перемены на ее будущем? Если только она сохранит свое место, то дело вовсе не так плохо. А пока такое интересное несчастие, как настоящее, слишком большая роскошь, чтобы не воспользоваться им в полной мере, и обе девицы: Ида и она (хотя, быть может, они сами того не знали) уже получили от того большое удовольствие.

Их слезы вновь потекли, когда вошла Марго. Ида и Летиция, рыдая, бросились в ее объятия.

Реджи подошел к окну, в которое открывался не особенно красивый вид на колодец, огород и конюшни с черепичными кровлями, и насвистывал с мрачным видом своего румяного личика.

Мисс Гендерсон скромно плакала на диване, закрывшись носовым платком с вышитым бордюром.

— Как ужасно! — возражала Ида. — Я нахожу, что это просто бессовестно со стороны мамы так поступать. И притом исподтишка! Марго, ты была с ней… Ты должна была знать… Почему ты этого не предотвратила? Почему, наконец, ты нас не предупредила?

— Как могла я, — отвечала Марго. — Неужели ты думаешь, что если бы я знала… Но от меня также все скрыли.

— Это убьет меня… Я знаю, что убьет, — стонала Ида. — И как нарочно, когда я только что поправилась! Как могла это сделать мама? Какие мы несчастные девушки!

— Для меня это так же худо, как и для вас, — объявил Реджи, — но только я… я не переживаю! — и он поднял свою безусую розовую губку.

— Марго, мы тоже станем не теми, какими были, когда мама переменит фамилию? — спросила Летиция. — И что вообще с нами будет? По-старому уже больше совсем ничего не будет?

— Конечно, нет! — с отчаянием говорила Ида. — Мы будем теперь никто. И, конечно, бедной, милой Генни откажут, и мы должны будем сами справляться, как знаем, с уроками. Я думаю, что нас всех выгонят рано или поздно… Он, наверное, всех нас возненавидит! И у нас будет сводный брат, молодой человек… Он наверное не успокоится, пока всех нас не выживет из дому! Я знаю, чем это все кончится. Марго и я будем шить рубашки (я так ненавижу шитье), а Реджи будет продавать бумагу и конверты, а Летиция… Спички… И все мы умрем от холоду на ступеньках чьего-нибудь дома.

После такого ужасного пророчества, она вновь залилась слезами и бросилась на диван, а кругом поднялся хор жалоб и стонов.

Марго, однако, уже не вторила им, чувствуя, что эта сцена была пародией того, как она встретила сообщение матери. Но в эту минуту она не склонна была видеть ее в юмористическом свете, но рассердилась и устыдилась даже.

— Ради Бога, не будем вести себя так глупо! — воскликнула она; — с нами будут обращаться хорошо, если только в этом дело. Не зачем представлять вещи хуже того, каковы они в действительности!

— Его зовут Чадвик? — спросила Ида. — Ведь эта фамилия тех людей, которые тебе так не нравились в отеле.

— Забудь, что я прежде говорила, и кроме того я… Я не говорила, что отец мне так особенно не нравится.

— Значит, это сын… И ты его просто ненавидела. Генни и я не совсем этому верили. Какой он? Скажи нам!

— Вы сами скоро увидите! Он ужасен!

— Ужасен! — закричала Летиция. — О! Марго! А ведь они уже здесь… оба. Мы видели их шляпы, когда они шли по рельсам. И шляпы такие гадкие!

На наружной лестнице послышались шаги, и Марго заметно побледнела.

— Они идут, — шепнула она; — утрите ваши глаза… Поскорее… Не надо, чтобы видели, что мы плакали.

Сильный стук в дверь — от застенчивости — и Аллен появился на пороге… один.

— Это я! — объявил он, смущенно взглядывая на Марго. — Ваша мать сказала, что если я приду сюда, то вы представите меня… и все уладится…

Марго прислонилась головой к спинке дивана: она приподняла брови с беспечным пренебрежением при этом последнем замечании.

— Желала бы я знать, неужели это подлинные слова мамы, — сказала она; — но я не могу представить вас, если вы будете стоять в дверях (он точно часовщик, который пришел завести часы, подумала она)! Ну, вот так-то лучше! А теперь потрудитесь запереть дверь. Ну, а затем мы приступим к знакомству. Это наш новый брат. М-р Аллен Чадвик… Мисс Гендерсон. Вот это моя сестра Ида, а это Летиция, а это Реджи.

Аллен делал неуклюжие попытки пожать всем сразу руки.

— Я… Вы не думайте, что я хотел навязываться со своим знакомством, — начал он. — Я знаю, что первое время нам будет и не по себе… Но ведь надо же когда-нибудь начать? Что касается Марго, то мы с ней старые знакомые… Хотя мне и в голову не приходило, когда мы встретились впервые, что мы станем такими близкими родственниками… А вам?

— Мне? — спросила Марго; — нет, разумеется, не приходило!

— Да, конечно. Помните в то утро, когда я вам сказал, вы ни за что не хотели верить?

— Помню ли? — повторила Марго; — да, как будто припоминаю…

— Ну а я отлично помню, — продолжал он, не замечая иронии в ее тоне; — вы не хотели сначала верить… Так точно было и со мной. Мне казалось, что это слишком хорошо, а потому невозможно. Подумать, что я рос одиноким, и у меня не было ни братьев, ни сестер… и вдруг явилась целая семья! Ведь это очень забавно.

— Мы не видим ничего забавного в этом, — заметила Марго спокойно: — но это, конечно, довольно странно.

— Я это самое и хотел сказать, — объяснил он; — но без сомнения я вовсе не недоволен, что так случилось. Напротив того, я доволен, как Понч, если можно так выразиться.

Он был многоречивее обыкновенного, несмотря на свою нервность, потому что не мог сдержать гордости и удовольствия, что может заявить право на родство с ними, хотя вместе с тем его и устрашало их неизмеримое превосходство над ним.

Юные Чевенинги были все замечательно красивы с тем отпечатком благородства и расы, который отличал красоту их старшей сестры.

Между ними и невысоким, незначительным Алленом была бездна, которую тот не мог не заметить.

Иные натуры отметили бы это превосходство с тем, чтобы возненавидеть жгучей и завистливой ненавистью тех, кто им обладал. Но в чувствах Аллена к Чевенингам не было и следа зависти или недоброжелательства.

Они внушали ему род почтительного восхищения. Марго он поклонялся с самого начала со смиренным обожанием, не подозревая, бедняга, о ее бесконечном к нему отвращении.

А теперь ее брат и сестры: Ида с ее нежным личиком и гибкой грацией движений. Красавчик Реджи, глаза которого были похожи на глаза Марго, и Летиция, детская прелесть, которой была для него великой новостью. Эти качества наполняли его восторгом, которого он не умел высказать в словах.

От прошлой жизни в нем осталась привычка с некоторым раболепством смотреть на тех, кто был выше его по положению в свете.

Теоретически они были теперь равными, но ему стоило некоторого усилия помнить это и действовать соответственно, а усилие в свою очередь вызвало фамильярность, которая не могла быть приятна.

С другой стороны первые впечатления его новых знакомых были далеко неблагоприятны. Мисс Гендерсон решила при первом взгляде на него, что ей следует искать нового места, и искоса бросила сострадательный взгляд на Иду, которая действительно заслуживала в эту минуту сострадания.

Романическое воображение Иды создало темноволосого, темнобрового, смуглого брата, который будет хотя и страшен на вид, но интересен и будет их всех ненавидеть смертельно… Пока не будет обезоружен ее кротостью. Действительность рассеяла эту фантазию, но она этому не обрадовалась. Напротив того: уверенность, что их ждет самое дюжинное, чтобы не сказать пошлое существование, оказалась последней каплей горечи в ее чаше.

Реджи стоял и глядел, засунув руки в карманы: как могло такое существо стать их братом, — это было выше его понимания. Аллен был похож на приказчика из лавки. Только немного лучше одет, чем приказчик.

Летиция, единственная из всех, больше обрадовалась, нежели огорчилась тем, что видела и слышала. Она узнала в Аллене того незнакомца, с которым уже говорила, и ее худшие опасения рассеялись.

— Я никак не ожидала, что новый братец окажетесь вы сами, — заметила она, — значит, вы вчера не шутили? Я, однако, не думаю, чтобы вы были такой страшный человек. Вы страшный?

— До сих пор я этого не подозревал, — отвечал Аллен, — и даже в первый раз слышу.

— Я тоже не думаю, чтобы вы были страшный, — продолжала Летиция, — потому что, когда я нечаянно попала в вас мячиком, вы очень покраснели и испугались, не так ли?

— Не… Не знаю, — отвечал Аллен, немного сконфузившись, — я ведь себя не вижу.

— Поглядитесь в зеркало… У вас теперь опять такое же лицо. Если вы нас боитесь, то не лучше ли вам сделаться чьим-нибудь другим братом, а не нашим, посоветовала Летиция. Потому что, право же, у нас места в доме ровно столько, сколько нужно на нас. Вам будет у нас неудобно.

— Обо мне не заботьтесь. Мне будет хорошо. Да вы не будете больше жить в прежнем доме. А в новом комнат много.

— Он только дразнит тебя, милая, — сказала Марго, заметив испуг в глазах Летиции; — не верь ни одному его слову.

— Почему, — протестовал он, — это правда. Я вовсе не шучу. Вас увезут оттуда, где вы жили.

Губы Летиции задрожали.

— Значит, Ида была права! — сказала она. Вы выгоните нас… Хотя вы знаете, что мы всю жизнь прожили с мамашей! О! Как это зло с вашей стороны. Что мы вам сделали… Почему вы хотите, чтобы мы продавали спички и умирали с голоду? Мы вам ровно ничего худого не сделали…

Аллен понял, наконец.

— Так вот что вы забрали себе в голову? — закричал он с громким смехом, — вот-то потеха. Неужели вы думаете, что человек в своем уме захочет вас прогнать? Не бойтесь этого. Я ручаюсь, что отец будет очень рад, чтобы вы с ним жили… Он будет о вас заботиться и никакой разницы не сделает между вами и мной… Не такой он человек. Я хотел сказать, что вы не будете жить в прежнем доме, потому что переедете жить с нами, со мной и с отцом — вот и все!

— Но если вам это все равно, то мы бы хотели лучше остаться в своем прежнем доме, мы так к нему привыкли. Не правда ли, Марго?

— Нашего совета не спросили, Летиция, — отвечала старшая сестра с горькой улыбкой; — все было решено без нас. Мы должны делать то, что нам говорят!

— Я не буду делать, — перебил Реджи. — Я останусь жить в нашем доме. Я уверен, что у его отца совсем не такой хороший дом, как у нас.

— Поглядите сначала, а потом и говорите! — сказал Аллен. — У нас великолепный большой дом, с такими комнатами, что шесть таких, как эта, войдет в одну. Настоящий дворец, знаете, с оранжереями и теплицами, где растут виноград и персики, и тропические цветы, и маленький ручеек протекает по саду, где вы можете удить рыбу, если пожелаете… Говорю вам, что наш дом настоящий дворец.

Летиция и Реджи оба не остались равнодушны к такой картине.

— Будет ли место там для моей собачки Ярроу? — спросила Летиция.

— Для целой дюжины собак, — отвечал Аллен, — мой отец богат, знаете. Деньги для него — плевое дело. С тех пор, как я живу с ним, мне стоило только попросить его о чем-нибудь, и он сейчас же мне дает. Так и с вами будет, конечно, если вы будете хорошо вести себя. Ну, подумайте: разве вам не лучше будет с нами, чем без нас?

В действительности эта речь, хотя и не отличавшаяся большим тактом, была внушена желанием примирить их всех, и в особенности Марго с их будущей жизнью и совсем чужда хвастовству.

Но для прихотливого и предубежденного уха мисс Чевенинг, она прозвучала, как грубое проявление невежественного хвастовства деньгами. Чтобы этот презренный неуч осмеливался патронировать их, воображать, что какое-нибудь богатство, какой-либо материальный комфорт мог вознаградить за унижение быть в родстве с ним! Она ничего не сказала: какой толк говорить теперь? Но стукнула ногой в пол от нервного раздражения, и ее красивое гордое лицо стало еще презрительнее, если можно, чем прежде.

— Большой сад, это очень хорошо, — сказала Летиция, — и я также очень люблю персики. Но не думаю, чтобы мне понравилось жить всегда в чужом доме… Это все равно, что приехать в гости и не уезжать. А вы там будете все время?

Этот вопрос был сделан таким тоном, что Аллен никак не мог принять его за комплимент.

— Я не буду вам мешать, — сказал он, чувствуя себя как бы обязанным извиниться за то, что вообще существует на свете. — Да и вы сами скоро привыкнете к моему отцу и ко мне, вот увидите!

— Я очень не скоро привыкаю к людям, — сказала Летиция серьезно; — иногда целые годы.

— Ну что ж, — согласился он, — не спешите, мы подождем.

Летиция была очень обидчива.

— Точно я собираюсь спешить! — воскликнула она. — Разве можно спешить с такими вещами. Да я вовсе не уверена, что когда-нибудь привыкну к вам. Видите, вы будете только мнимым братом, потому что у меня есть настоящий брат, Реджи!

— Ну что ж, — сказал Аллен, — считайте меня просто знакомым, я не пожалуюсь.

— Если так, то я уже считаю вас знакомым, и вы считайте нас знакомыми, — отвечала Летиция.

Он с грубым восхищением поглядел на нее и на других.

— Это мне совсем не трудно, я рад таким важным знакомым, — сказал Аллен с неуклюжей шутливостью, которая составляла единственное из его социальных достоинств.

Молчание последовало за этим кратким разговором. Марго разглядывала отвратительный рисунок с невозможным видом на Арундель-Кэстль, как будто в нем было редкое художественное достоинство.

Ида с гувернанткой разговаривали вполголоса, игнорируя присутствие Аллена. Реджи вернулся на старое место к окну, а Летиция снова занялась прерванным рисованием. Аллена оставили стоять посреди комнаты, и он не умел ни уйти, ни возобновить разговор. Он смутно чувствовал, что нарушит общественные приличия, если заговорит с гувернанткой, да он и не знал, что ей сказать. Ему хотелось поговорить с Марго о Трувиле, но ее обращение было через-чур сухо, суше даже обыкновенного. Он удивлялся, почему она стала такая неласковая. Он только что собрался с духом, чтобы сделать какое-то замечание, как за дверью послышался шелест платья, и м-с Чевенинг, улыбающаяся и однако с видимой тревогой? глазах, появилась в комнате.

— Итак, вы нашли дорогу, милый Аллен? — обратилась она к нему. — И вы уже совсем как дома, я вижу. Дети, я привела м-ра Чадвика, который хочет взглянуть на вас. Джошуа, они все здесь, войдите.

Послышались чьи-то тяжелые шаги, спускавшиеся с лестницы, и вошел Чадвик.

— Дорогие мои, — сказала мать, — вот человек, который хочет быть добрым и ласковым отцом вам, и я знаю, что вы будете добрыми детьми, и он будет вами гордиться.

Они все подошли друг за другом и были представлены Чадвику, который, по-видимому, сознавал, что положение не совсем ладное.

— Итак, вот ваши цыплята? — сказал он; — ну, как бы ни было, а в Агра-Гаузе нам не будет скучно! Ну, мои милые, я надеюсь, что мы будем добрыми друзьями. Вы теперь знаете, кто я. Ваша мамаша так добра, что согласилась быть моей женой, и вы все будете жить со мной в довольстве, не правда ли? Честное слово, Селина, у вас прекрасивые дети. Ими можно гордиться! Аллен, дружище, как ты находишь своего нового брата и сестер? Нравятся они тебе?

— Да… Благодарю вас, папенька, — отвечал Аллен, по обыкновению не находя тех слов, какие ему были нужны.

— Милые мальчики, — заметила м-с Чевенинг, — приходите как можно чаще, пока мы здесь… Они будут очень рады вас видеть, а Марго ведь ваша старая знакомая.

— Ах, вы тут, молодая девица, — сказал Чадвик, — вы так притаились, что я вас и не заметил. Подойдите ближе. Неужели вы не хотите и поздороваться со старым знакомым? Вы не так здоровы на вид, как были в Трувиле. Я порядком напугался, когда вы с мамашей уехали и не оставили даже карточки на прощанье. Вы беспокоились о сестре, не так ли? Это очень понятно. Хотя теперь она и не похожа на больную. Ну что, вы не ожидали такого оборота дел?

Марго принудила себя вложить пальчики в его руку и перенести его громогласную и хвастливую манеру. Она дивилась про себя: так ли страдает ее мать, как и она. Но нет… М-с Чевенинг приятно улыбалась, решив, по-видимому, находить все прекрасным в своем будущем муже.

Чадвик больше затем, чтобы скрыть смущение, обошел вокруг стола и увидел на нем лист бумаги с рисунками карандашом и самого первобытного искусства.

— Это что такое? — спросил он; — это художник?

— Летиция, подозреваю, — отвечала мать.

— Это вы, мисс? Пойдите сюда и расскажите нам, что это изображает.

— Мне… Мне бы не хотелось, — ответила Летиция застенчиво.

У нее было обыкновение придумывать рисунки, подходящие к обстоятельствам и благодаря которым она попадала в неудобства.

— Не упрямься, душенька, — сказала м-с Чевенинг, — делай, о чем тебя просят… Не заставляй ждать.

— Это просто история одна, — объяснила, наконец, Летиция; — а это к ней рисунки. Но только вы держите их вверх ногами.

— О! Вот что. А я и не заметил! Ну, кто же это в соломенной шляпе с зонтиком в руках?

— Это не соломенная шляпа, — отвечала Летиция, забывая все, кроме своего искусства; — это ореол — как, бывает у святых, знаете, у старинных мастеров. А в руке у нее не зонтик, но нечто в этом роде. Она покрывает им бедную маленькую девочку (вот девочка тут в углу), потому что ее мамаша вышла вторично замуж и ее выгнали из дому.

— Летиция, не дразни м-ра Чадвика! — перебила м-с Чевенинг; — детям приходят в голову такие глупые фантазии, Джошуа, но они ничего худого не хотят сказать.

— Ну, выясним это дело раз навсегда, — сказал Чадвик грубовато, но не без доброты; — итак вы думаете, что маленьких девочек, мамаши которых вторично выходят замуж, всегда выгоняют? Ну, вам святая не понадобится в покровительницы… Пусть она подождет, пока вы будете очень непослушной девочкой и заслужите, чтобы вас выгнали из дому. Тогда пускай она принесет свой зонтик!

— Я, наверное, буду когда-нибудь непослушна, — отвечала добросовестная Летиция, которая по опыту знала, что это неизбежно; — но только, знаете, немножко непослушна.

— Ну, вам придется быть очень и очень непослушной, прежде чем я вас выгоню из дому, да и то я два раза подумаю, прежде чем сделаю это. Меня самого выгнали из дому, и я знаю, каково это!

Он гладил ее по голове, говоря это, и Летиция, хотя и пошатнулась слегка под его тяжелой рукой, но почувствовала, что ей нечего серьезно опасаться умереть под забором.

— Ну, — сказал Чадвик, которого нельзя было обвинить в избытке чувств, — они сделают из бифштекса подошву, если мы не вернемся скорехонько в гостиницу, Аллен, дружище! До свидания, мои милые… мои милые! Скоро опять увидимся!

Когда девушки остались опять одни, наступило осторожное молчание, нарушенное Марго.

— Ну что я очень преувеличила? — спросила она. — Разве наш будущий брат не обольстителен? И разве мы не можем им гордиться?

— Марго, — сказала Летиция, — назовешь ли ты его джентльменом?

— Если бы я назвала его греческим богом, то от моих слов он им не сделается. Почему ты спрашиваешь?

— Я думала только, — отвечала Летиция, мысли которой легко перескакивали с одного предмета на другой, — что бывают джентльмены, которые не джентльмены, и что бывают другие, которые хотя и не джентльмены, но джентльмены… к которым он принадлежит по-своему, Марго?

— Я не сумею сказать тебе этого, милочка. А теперь пора тебе и Реджи одеваться к обеду… ну скорей, отправляйтесь!

Когда они ушли, Ида сказала с трагическим стоном:

— Это право ужасно, Марго! Генни, неужели вам нас не жаль?

— Конечно, жаль… Только вы знаете, мне не следует этого говорить.

— Нет, конечно, милая бедняжка. О! Если бы только они оставили вас, Генни. Они не прогонят вас, Генни! И вы сами, вы не бросите нас?

Мисс Гендерсон успела оставить свою мысль на счет перемены места, эти Чадвики, ясно, были очень богаты… Ей, может быть, даже прибавят жалованья, если она останется. К тому же она по-своему была привязана к Иде, да и таланты ее были не так обширны и разнообразны, чтобы ей легко было найти другое место при современной конкуренции. Она решила, поэтому употребить все усилия, чтобы остаться.

Даже если бы м-с Чевенинг и пожелала от нее отделаться — что было очень возможно — то ей задолжали жалованье за несколько месяцев и, вероятно, найдут не совсем удобным сразу выплатить его: хитрая гувернантка догадывалась, что ее хозяйка откроет будущему мужу не сразу размер своих долгов.

Поэтому мисс Гендерсон с жаром отвечала, что не оставит свою возлюбленную Иду в такую тяжелую минуту, если ее к тому не принудят. Что она надеется, молит Бога, чтобы ради ее заслуг ее не прогоняли на все четыре стороны… И что вряд-ли даже Чадвики сделают это.

— Как ты думаешь, мамаша непременно выйдет замуж за этого человека, — спросила Ида у Марго; — ведь она может еще переменить свои намерения. Нельзя ли нам объяснить ей, как эта мысль нам ненавистна? Он мог бы отказаться, если бы узнал.

— Неужели ты думаешь, я об этом не старалась? — заметила Марго; — она говорит, что делает это для нас. Для нас! — повторила она, как бы смакуя иронию этих слов. — Но я в одном убеждена: она решила это сделать, и ничто в мире, никакие наши слова и никакие поступки не заставят ее отказаться. Мы, как видишь, вполне беспомощны. Если мы покажем им, что чувствуем, то будем только смешны в их глазах. Да что, — продолжала она с глубоким негодованием, мамаша только что сказала, что если я вздумаю открыто ей сопротивляться, то она отошлет меня… Разлучит со всеми вами… Она сказала, что для нее нет другого выхода.

— О, Марго! — воскликнула Ида.