Бесплатный фрагмент - Парадокс Соломона

Часть 1.
Журналистка в коконе

Глава 1. Поле брани

— Козёл! — приветствую парня на «Тойоте». — Купи очки и место в паркинге!

Были бы у меня деньги, я бы тут не слаломом занималась, а с гордым видом выезжала с подземной парковки. Но я же девочка-стажёрка — денег нет.

— Куда прёшь, козлина? — вопрошаю владельца «Опеля», оттачивающего мастерство разворота на пятачке паркинга. Миллиметровщик хренов!

Что-то я на козлах зациклилась. «Надо сменить пластинку», как говорит бабушка. Улыбаюсь, увидев жест очкастого из «Опеля». Мог бы и не хвастаться средним пальцем. Удивил. Фантазии вообще нет. Столько же ругательств есть! Не владеем мы своим великим языком.

— Урод! Купи самокат! Маздюк! — я наслаждаюсь неологизмом, посвящённым водителю «Мазды», прошмыгнувшему перед самым носом.

Не владеем мы в достаточной мере великим и могучим! Для чего нам дан такой язык? Чтобы применять. Выпускать пар. Сбрасывать негатив, потом любить и ближних, и дальних.

Впереди манёвры совершает дед на «Жигулях» (почему их так много в Питере? Не дедов, а машин), елозит между дорогой техникой.

— Перун старый! — я еле увернулась от тихоходного, но отчаянного Шумахера. Кстати, кто не знает: Перун — языческий бог. — Удачи тебе, дедуля!

— Опаньки! Сглазила. — В зеркало заднего вида замечаю: «жигуль» задел припаркованную крутую тачку. Не зря говорят: «Перун — злой бог, жертвы ему нужны». Теперь суди себя сам. Наказывай. Делай, что совесть подсказывает… Да, жалко деда.

Выбираюсь с парковки. Вставать раньше нужно. Время упущено, все, как и я, хотят выехать немедленно, ждать никто не желает.

Наконец-то пробиваю пробку во дворе, выскакиваю на дорогу. Мчусь на работу. Надо добить рутинные дела, а завтра брошу машину у редакции и в метро. Не на улице же народ цеплять.

Идея такова: всех тонко подкалываю, толсто обзываю. Если останусь жива и не получу в обраточку, то напишу статью о роли ругани в нашей жизни. А? Как вам, товарищ Свистун? О светлом и прекрасном мыслей-то нет после ваших обзывательств. «Умеете» вы мотивировать на хорошее.

То ли я задумала? Как ругаться в культурной столице? А вот так. Как Свистун. Как я сегодня. Это в маленьком городе такие эксперименты чреваты последствиями, уж я-то помню. Все друг другу в буквальном смысле друзья. А здесь свобода, всех видишь первый раз. Знакомых вряд ли встретишь, ругайся сколько хочешь.

Пределов нормы здесь нет, то есть всё-таки есть (красиво излагаю!), но у каждого свои. Как сказал Довлатов? Если всё нормально — настораживает, ищи подвох? «Понаехал» в большой город — хами направо и налево безнаказанно Это уже моё умозаключение.

Вопрос только мучает: а это точно журналистика, то что я задумала? Свистун мог бы наставника назначить. В универе во время ковида бросили, перевели на дистанционку, половины лекций не было. Преподы смотрели на нас, как на полудохлых тараканов — выживут или нет? Дипломную вполглаза проверили. Кому она нужна? Тут бы самим выжить… Сейчас тоже никому не интересна — плыви, девочка! Выкарабкаешься — будешь работать! Спасибо, конечно, что взяли без опыта. Деньги иногда платят… Хорошо, что не медными монетами.

Свистун, он же главред, — типичный представитель не мудрых перунов, а пердунократии. Вывели такую породу в советский период: красномордые, тучные, сидят по кабинетам и всех тихо, а иногда и громко ненавидят.

Вызвал вчера и сразу начал орать:

— Исписалась ты, мать. Тухлятиной несёт. Тошнотность зашкаливает. Лопухина, такая-сякая… Настоящая Лопушара…

Стоп. Лопушара? Откуда он знает о школьной кликухе? На больное давит, гад. За Лопушару ответишь!

Досвистелся до угрозы:

— Если через неделю-две не будет интересного материала, то иди ты в… (здесь он сделал паузу, у меня кое-что сжалось) в блогеры! И бложи там! Или блогай! Тьфу…

Я бы пошла. Оценим реальность. Политический канал мне не светит. Продавать рекламу — не моё. Губки, попки, сумки демонстрировать — тоже отстой. Сокурсник так хотел заработать, что выбрал статус: «Я дурак». Ролики стали стремительно набирать подписчиков, а он — получать деньги. А теперь отмыться не может, клеймо осталось: дурак. Продолжай питаться с помойки, воруй тележки в маркетах…

Я мечтаю о настоящей журналистике. О расследованиях. Разоблачениях. Скандалах… Начну с последнего. Завтра с утра и начну…

— Вставай, вставай, дружок! С постели на горшок! — тонким и противным голосом заверещал будильник, к словам присоединились горны. Ну, бабуля, спасибо, подсказала: так будили пионеров в лагере. Мёртвый подскочит и побежит на зарядку.

— Чтоб ты сдох! — я с закрытыми глазами давила на экран телефона, который орал не переставая.

— Чтоб ты сдохла! — в стенку постучал сосед-алкаш. Он только лёг, паразит. До утра смотрел телевизор, переключая каналы каждые две минуты.

— Прости-прости, ты молодец — разбудил! — это я не соседу, а телефону. — Чмоки-чмоки…

Прижав и приласкав беззащитное устройство, я опустила ноги в тапки — попала! Встаю. Иду. Чищу. Моюсь. Расчёсываюсь. Завтракаю. Одеваюсь. Всего 7 слов, а прошло 40 минут. Черепаха-метеор, девиз которой: «Я не люблю сидеть без дела, без дела я люблю лежать».

Кофе. Джинсы. Рубашка. Свитер. Кроссовки. Рюкзак. Телефон. Ещё семь слов — готова. Вперёд! Сегодня будет интересно. Надеюсь.

— Здрасьте! — приветствую соседей. Симпатичная парочка: он высокий блондин с лицом добродушного викинга, она миниатюрная брюнеточка стервозной наружности. А у меня сегодня, как по заказу, стервозный день, чуть не забыла, надо нарываться.

Пришёл лифт. Заходим.

— Смотрю я на вас и думаю: вот эготист и эгоцентричка, — начинаю провоцировать соседей. У блондинчика глазки забегали, по лбу медленно проползла мыслительная волна. Его жена открыла рот, задыхаясь от бессилия достойно ответить. Да, ругательство изысканное, для интеллектуальной элиты. Конечно, проще было обменяться репликами:

— Хамка!

— Сама хамка!

Лифт открылся, я выскочила. Интеллигенция тормознутая. Могли бы и ответить. Не ожидали от меня такого выпада. Я подленько усмехнулась: скажите спасибо, что фломастером возле вашей квартиры эти слова не написала. А могла.

Забежала за угол дома. Внесла в заметки результат эксперимента, то есть отсутствие результата, — тоже результат.

Выглянула: растерянные соседи сели в машину, уехали. Явно подумали, что девочка тронулась. Не надо было их трогать. Вот до чего довёл меня главный редактор — хамлю соседям…

Как и решила, бросила машину, иду по Невскому проспекту. В центре Питера у меня всегда состояние счастья и восторга. Каждый раз как первый. Гармония и чёткость линий зданий завораживает. Дух захватывает. Пресловутые бабочки трепещут не в животе, а в районе сердца. Здесь хочется смотреть вверх, находить новое в знакомых строениях, удивляться простору, дальновидности Петра…

— Куда прёшь, корова? Гляди по сторонам, а не рот открывай! — неопрятный и небритый человек толкнул меня локтем в бок.

— Пру в коровник, дядя. А ты не Демьян Бедный, мужик вредный?

— Не-е-т, — оторопел бомжеватый тип. Затем сглотнул и быстро пошёл вперёд, покрутив пальцем у виска. Иди-иди, жертва урбанизации. Отомстил за «козлов». Счёт: один — один.

Захожу в метро радостная, предчувствуя развлечение. Охранник посчитал мою широкую улыбку подозрительной и предложил пройти на досмотр. В рюкзаке мышь повесилась, но его это не интересует. Шутить с ним я не буду, себе дороже выйдет. Знакомый вёз железную мыльницу, просветили рюкзак — он просветил проверяющего: это гигиенический передатчик — держали два часа.

Подъехал поезд. Захожу в вагон. Вот где палата №6, в хорошем смысле! Какие лица! Что ни человек, то интересная личность! Подсаживаюсь к бабуле. Розовые брюки, розовая курточка, розовая шапочка, белые кроссовки — как это по-питерски! Она поднимает голову, шевеля губами, недоумённо смотрит на рекламу «ДостАевский — доставим еду!» Замечаю кадык — в розовом прикиде дед!

— Здравствуйте! Вы не на семинар по мямлизму направляетесь? — по-доброму обращаюсь к стильному старичку.

— Это тебе туда прямая дорога, деточка! — басит дед. — Мямлишь тут, блогерша неполноценная.

Пранк не удался. Готовиться надо, а не устраивать шоу «Импровизация»:

— Нет, дедушка, я не блогер.

— Иди с богом, бабушка, — он достал дорогой телефон. Мне на такой работать года два. Грустновато. Гнусновато. Стыдновато. Я пытаюсь плыть, господин редактор. А роль-то явно не моя. Ерунду какую-то несу. А дед — молодец! Хоть и розовый.

Перескакиваю в другой вагон, оглядываюсь. В центре внимания публики белобрысый, красномордый парень, который уже успел принять на грудь, обойдя комендантский режим, купил где-то до 11 часов. Настроение у него хорошее, представляет себя, видно, неотразимым, ловелас потрёпанный. Склонился к соседке, шепчет что-то. Польщённая вниманием девица демонстративно хохочет, потом краснеет, бледнеет и, схватив рюкзак, на остановке внезапно срывается с места.

Выпивоху это не смущает. Он поворачивается к соседу, прыщеватому очкарику, оценивает, наклоняется, начинает что-то говорить прямо в ухо. Наивный. Паренёк в наушниках неотрывно смотрит в телефон, не реагирует. Нахал толкает его. У парня невидящие глаза, ему трудно резко вернуться в реальный мир. Вынимает один наушник, выслушивает белобрысого. Затем молча встаёт, пересаживается. Не боец! На его место сажусь я.

— Козлишь потихоньку? — интимно наклоняюсь к вагонному мачо и тут же пугаюсь. Только что улыбчивые глаза парня сужаются, красные поцарапанные кулаки сжимаются.

Да, зря я так. Наколки на пальцах. Дешёвые, не в тату-салоне делал. Мозг начинает лихорадочно работать, кровь пульсирует в висках, в горле пересохло. Только не бояться, только не бояться…

— Правильно. Молодёжь надо учить, — блею я, делая невинные глазки. — У нас вебинар вчера был, посвящённый ругательствам, препод сказал, что у слова «козлить» старое значение — передавать опыт молодым…

Пьяный парень очумело вращал глазами, не врубаясь в сложную синтаксическую конструкцию. Вагон остановился. Услышав название остановки, редковолосый блондин схватил сумку и выскочил на платформу, попутно показав мне кулак. Ноги у меня подогнулись, задрожали, внутри всё сжалось. Дура, по мор… по лицу можно было получить.

— Дочка, тебе плохо? — маленькая аккуратная питерская старушка (судя по косыночке на шее) заглянула мне в лицо. — Бледненькая какая… Давай я тебя домой провожу? Или скорую вызвать?

Вы видели, как в цирке плачет клоун? Слёзы брызнули из моих глаз. Старушка — единственный человек, в последнее время пожалевший меня, — ахнула и взяла меня за руку:

— Поплачь, поплачь… Легче станет. Чище. Светлее…

Я порывисто наклонилась и поцеловала тёплую сморщенную, пахнущую земляничным мылом руку… Говорить я не могла. Хотелось выскочить на ходу… Знала бы она, добрая душа, что я поганка агрессивная!

Очнулась в своей машине. Не пойду в редакцию. Сил нет. Не стать мне хорошим журналистом. Надо уходить из профессии. Родиться бы лет тридцать назад. Лучше сорок… Я упала на руль и зарыдала. Мне было жалко всех козлов, старого Перуна, небритого мужика с Невского, розового деда, пьяного парня, участливую бабушку, себя…

В окно постучали. Опустила стекло.

— Ты что, Алёнушка? — добрыми испуганными глазами смотрел на меня начальник. — Поезжай домой. Отдохни. Или отвезти тебя?

— Нет, нет! Я сама. Спасибо! — в душе поднялась волна благодарности. Алёнушка… Впервые так меня назвал Сви… Иван Трофимович. Фамилия у него почему-то немецкая, сразу не запомнишь и не выговоришь — Пфайффер. Коллеги выяснили, переводится «свистун». Иван Пфайффер. Ирония судьбы или родители-приколисты?

Поехала домой. Козлы больше не встречались. Водители все как на подбор симпатичные, предупредительные люди. Прав булгаковский Иешуа, что все люди добры.

Парковка свободная. Уже счастье. А возле лифта улыбчивый сосед-викинг. Я напряглась.

— А ты утром верно сказала: жена у меня — истеричка!

— Эгоцентричка, — улыбнулась я, потом засмеялась, захохотала, глотая слёзы. — Истеричка — это я!

Глава 2. Статус: «В активном поиске»

Лопушара… Лопушара… Это всплывшее из детства прозвище, неожиданно произнесённое главредом Свистуном, не давало мне покоя. Мало я в школе натерпелась? Брату было ещё хуже — он был Лопух. Я улыбнулась, представляя его: маленького роста, лопоухий. Точный Лопушок. Я его так и называла, ласково, любовно. А Лопушара — как-то грубо. Сколько слёз я пролила? Но таков закон школы: дали кликуху — носи. Пока не отсохнет и сама не отвалится. В 7 классе я перестала реагировать, и все отстали. Конечно, гадкий утёнок оперился, округлился. Уж и лебеди из 9 класса стали приглашать в свою стаю: «Алёна, приходи… Пойдём погуляем…»

И вдруг в 23 года опять Лопушара! Что к чему? Серьёзный мужик впал в детство? Я покажу тебе Лопушару!

Месть… Какое сладкое слово! Нет, оно не сладкое, а какое-то красное, как острый перчик. Или как уголёк. Тлеет внутри… Требует подпитки, действий. А может, Свистун специально разжигает костёр? Ландау тоже мне. Я вспомнила, что читала о гениальном физике, который специально применял тонкие оскорбления, чтобы мотивировать студентов к действию, и они из кожи вон лезли, доказывая свою состоятельность. Вот и Свистун туда же, тот ещё педагог. Макаренко редакционный. Ну-ну, посмотрим, кто кого.

А что посмотрим? Идеи нет. Статьи нет. Ничего нет. Пустота. «Алёна и пустота», том второй. Пелевину надо подсказать, чтобы написал продолжение.

Полночь. Плюнуть и уснуть. Утро вечера мудренее. Ворочаюсь уже полчаса. Проверила в чатах, кто из подруг ещё не спит. Виталина, она же Вита, она же Виталинка была недавно. Звоню. Отвечает сразу:

— Привет. Не спишь?

— Сплю, поэтому звоню. А ты спишь? — я улыбнулась: классика разговорного жанра.

— Хорошо, что ты позвонила, Алёна, — голосок подозрительно ласковый, вкрадчивый. — Посидишь завтра с Пашкой? Тебе делать-то вечером нечего.

— Ага, я ж на пенсии. Скуча-а-ю… — проверим, кто из нас ехиднее? — Вечером крестиком вышиваю, рассаду поливаю…

— А что не спрашиваешь, куда я пойду? — я чувствую, как Виту распирает желание поделиться.

— Куда-куда? С мужиком встреча, — ворчу надтреснутым старушечьим голосом.

— Ага! — слово короткое, но здесь и радость, и гордость, и торжество.

— Приводи, посижу, — я сразу невежливо отключаюсь, чтобы не выслушивать восторженную характеристику очередного ухажёра. А Пашку жалко. Растёт без отца. Шесть лет пацану, а вокруг одни тётки. Скоро в помаде начнёт разбираться.

Сон ушёл. Лучше так: ушёл сон. Чтобы было понятно, что это не мужчина корейской национальности, а спасительное забвение. Кстати, я хорошо умею интерпретировать сновидения. Подруги это знают, всех консультирую и, как результат, в курсе их проблем. Но мой ротик на замочке.

Недавно Виталинка звонит в панике, приснилось, что родила. А ребёнок — это новое, жизнь будет меняться. Объясняю — радуется дурочка. У неё-то своё толкование: будет свежий мужик. Стоп! А ведь сбылось, раз на свидание идёт.

Сменить работу, что ли? Вывеска «Алёна. Толкование снов». Или «Потомственная гадалка».

— Алиса! Нужен список Лопухиных, — обращаюсь к голосовому помощнику. Или помощнице? Самой-то лень на кнопки нажимать. Изучаю, найденную информацию: — Так, Лопухины. Княжеский и дворянский род. Ветвь Сорокоумовых-Глебовых. Герб: в щите, имеющем серебряное поле, изображён красный Грифон, обращённый в правую сторону. Щит увенчан обыкновенным Дворянским шлемом с Дворянской на нём Короною, на поверхности которой видны семь павлиньих перьев.

И зачем? Кто перья выщипал и для чего? Смотрю дальше:

— Щит держат два вооружённых Воина, имеющие в руках по одному копью.

Конечно, руки-то две. В одной — щит, в другой — копьё.

— Родоначальник Василий Варфоломеевич Глебов, по прозвищу Лопуха.

Лопуха? Светлейший князь! Читаю и радуюсь, даже спина выпрямилась. Как у княгини.

— Род возвысился благодаря браку Евдокии Лопухиной с царём Петром Алексеевичем.

Понял, товарищ Свистун? Это первая жена Петра I. Её-то никто Лопушарой не называл. Не осмелился бы.

Боже мой! Сколько Лопухиных! Алексей и Мария — друзья Лермонтова. Авраам — писатель. Ещё Авраам — наместник, генерал-поручик. О! Один, Александр, работал в «Комсомольской правде». Собрат-журналист. Другой, тоже Александр, профессор Санкт-Петербургской духовной академии…

— Злой рок висел над родом Лопухиных, которые погрязли в злоупотреблениях, противоправиях… Державин (не зря его терпеть не могу со школы) занимался расследованием дела губернатора Лопухина. Взятки, покрытие смертоубийства, тиранство… Пьяница. Окна выбивал. Привёл развратную девку в дворянское собрание… Отвертелся от суда. Весело жил в Петербурге. И меня в Питер занесло. Зов рода.

Я уснула, думаю, улыбаясь. Генами чую: я часть этого неспокойного семейства… Салон толкования снов — не солидно для княгини…

— Дзинь. Дзинь. Дзинь, — утро, 4 часа. Номер незнакомый.

— Слушаю! — сбросили. Явно мошенники. Каждый день блокирую — берут измором. Сколько у них симок?

— Дзинь. Дзинь. Дзинь.

— Слушаю! — гаркнула я, посмотрев на часы: 6 утра!

— Ты что? Не выспалась? — это Вита! Не спится ей.

— Чего тебе? — вежливость так и прёт из меня — я сова, у меня самый сон сейчас.

— Мне приснилось… — издевается, что ли?

— Везёт тебе! Ты хоть поспала, — перебиваю наглую подругу.

— Море, чайки, белый песок… Ветер, — выдаёт быстро, боится, что отключусь.

— Пора тебе жизнь менять, — лениво выдают затасканный диагноз.

— А зачем одно и то же говоришь? Зависла, что ли?

— Дура ты, Виталинка! Хочется тебе свободы. Работа надоела. Элементарно, детка, — я повозилась в кровати, делая уютный кокон из одеяла.

— А тебе что приснилось? — ласково издевается Вита.

— Да не спала я! — меня аж подкинуло. — С вами поспишь! Пока.

Буду досыпать. Темнота. Только закрыла глаза, еле-еле запиликал будильник. Зря сменила рингтон «Вставай-вставай!» Сразу вскакивала. А это что? Просто приятная музыка… Под неё спать хочется… Провал.

— Дзинь. Дзинь. Дзинь. — Вскакиваю. Полежала! 10 часов!

— Алё, Алёна! Ты где? — спрашивает Марина, соседка по кабинету в редакции.

— Маришка, проспала. Прикрой меня. Подойду к обеду, — в горле сухо, язык едва шевелится… Провал.

Просыпаюсь в 12. Впрыгиваю в тапки. Туалет. Гардероб. Надо сразу выбегать. Завтракать и обедать не буду. День разгрузки. Ага! На ночь всё равно наемся. Это точно. А ведь знаю, что голодание не поможет похудеть, клетки будут запасаться, удерживать калории, опасаясь, что их заморят голодом. Потолстею ещё больше. Лучше исключить сахар, белый хлеб, картофель. От этого я могу отказаться. А вот от шоколада… Нет, на такую жертву я не пойду. Не могу и не хочу.

Выскакиваю из подъезда. Машин почти нет. Без проблем выезжаю со двора. Вот во сколько нужно выходить на работу, после 12 часов. Красота.

Еду. Что мне снилось? Бабушка сказала бы: «Крейсер „Аврора“», она любит песни использовать. Надо обязательно вспоминать сон утром, иначе потом забудешь. А сейчас обед уже. Ладно, будем считать, что ещё рано. Для такой совы, как я, утро. Ага, вспомнила: летала, было страшно. Лезла вверх, лестница упала. По спине пробежал болезненный холодок, кожа будто отделилась от тела, тоненько закололи тысячи иголочек… Бр-р-р! Сюжет этого сна мне знаком, часто его вижу. Вывод: внутри зреет рискованная идея. Или рисковая? Нет, человек рисковый, а поступок рискованный. Что-то будет, что-то будет…

Приехала. Нарочно неторопливо иду к кабинету. А что? Работаю я, на задании была. Усталая возвращаюсь на рабочее место. Хорошо бы узнать заранее, спрашивали меня или нет. Марина позвонила бы, предупредила. Значит, не искали. Врать неприятно, конечно, самоунижение какое-то. Гаденько на душе. Отработаю. Если застукали.

— Спасибо, Мариша, что прикрыла, — бросаю рюкзак, плюхаюсь на стул.

— Для вас — Марина Викторовна, — Мариша нахмурилась. Гляди-ка, какая официальность.

— Мариша Викторовна, не злись. Всю ночь дёргалась, уснуть не могла.

— А я уже пять часов дёргаюсь. Хорошо никто не заходил, — назидательно сообщает излишне дисциплинированная подруга.

Маришка — самый верный человечек на работе. Нет, Человек. С большой буквы. Честная, справедливая. Полненькая, симпатичная. Хозяйственная, верная. Идеальная. Без недостатков. Куда мужики смотрят? Была бы я другого пола, искала бы такую жену. Чтобы идти рука об руку, вместе выживать в этом страшном мире. Мариша напоминает мне Верочку из рассказа Куприна «Куст сирени». Если одним словом — надёжная. Настоящая жена. Нашла мужа-мальчика и ведёт по жизни. Это не Мариша нашла, а Вера. Эх, я не такая. Мне муж-ребёнок не нужен. И я нетерпимая. Сковородкой по голове могу вдарить. Или скалкой. Ждать, когда Алмазов станет Бриллиантовым, я не буду.

Жалко, что Марина — подруга только по работе. Не подпускает к себе близко. После службы сразу домой. Старшая дочь в многодетной семье. Жертвует собой ради младших. Всё для них. А глаза, как у Сонечки Мармеладовой, голубые, бездонные. Жертвенность эта до хорошего не доведёт. Что-то подсказывает мне, своих детей Марина заведёт поздно, если вообще захочет. Вот обратная сторона хвалёных многодетных семей! По-хорошему, заняться бы Маришей. Вывести в люди. Но я уже усвоила: не вмешивайся в чужую жизнь, пока не попросят. Чревато.

До конца дня бестолково перебираю бумажки, вспоминая сон. Самолёт? Полёт? Какое рискованное дело? Риск был сегодня на выговор нарваться.

Всё, конец дня. Пропел гудок заводской. Марина говорит, что по моим присказкам, я тяну на более старший возраст. Это плохо? Побочка бабулиного влияния.

Одна из моих подруг, Татьяна, как-то смеялась: у неё в 6 классе был мальчик, которого воспитывала прабабушка. В сочинении он написал: «Из моего окна видна дорога, по которой я хожу в школу, и почта, где я получаю пенсию». Я хотя бы сочинения писала сама.

— Марина Викторовна, я убегаю, — виновато прощаюсь, как-то неудобно уходить раньше подруги. Отработав полдня. Всего.

— Пока, Алёнушка. До завтра, — устало махнула мне Мариша.

Удобно-неудобно, а надо бежать. Пашку приведут.

Мчусь домой. Возле подъезда, то бишь парадной, — не привыкла я ещё — уже маячит Виталинка. Приоделась, пёрышки почистила. В ярком брючном костюме. Глазки блестят. Стройная, с короткой стрижкой. Мальчишечка такая. Отец её, наверное, мальчика хотел и имя такое поэтому выбрал. А я зову её Витаминка. Весёлая она. Лёгкая на подъём. Оптимистка. А мужики не задерживаются надолго. Им борщ и котлеты нужны, а у Виты маникюр дорогой, и на кухне чистота, порядок нарушать не хочет.

— Привет, Павлуша! — с подругой сегодня уже здоровались.

— Здравствуйте, тётя Алёна! — застенчивый светленький мальчуган похож на девочку. А ведь Виталина хотела дочку. Павлиной назвала бы? Не дай бог! Как дразнили бы? Павлинихой? Хорошо, что мелкие уже ничего не знают о Павлике Морозове, а то Павлуше в школе доставалось бы…

Думала я как-то, зачем советской власти нужно было возносить пионеров-героев, некоторых за сомнительные подвиги. Своих мучеников создавала? В православии особо чтили детей-святых, и в, так сказать, партийной религии не стали придумывать новое.

— Ну, пошли, парень! — Павлик улыбнулся и доверчиво вручил мне свою ручонку. Нежность пронзила меня, и я бережно повела его домой. Вечером никаких Лопухиных. Всё время ребёнку. Телефон отключить. Окна-двери закрыть.

— Пойдём, сокровище моё! — не удержалась, погладила Павлушу по голове.

— А ты что, пират? — бровки мальчика поднялись, глазки заблестели.

— Да, я пират, — я удивилась сообразительности ребёнка, мозг лихорадочно заработал. — Люблю море, путешествия, поиск сокровищ! Будешь клад искать?

— Да-а! — подпрыгнул Пашка. Редкое для него проявление эмоциональности.

Что-то я своего ребёнка захотела. Жить для него. Всё отдавать ему. Любить. Играть. Учить. Обнимать. Может, в этом смысл?

Вопрос только: от кого рожать? Где ты, мой единственный? Я ни разу по-настоящему не влюблялась. В школе взгляд не на кого было положить, в институте одни девчонки, потом карантин. Короче, статус: «В активном поиске».

Глава 3. Пираты убивают страх

Ребёнок меняет человека. Сейчас это испытала на себе. Как только мы с Пашкой зашли в парадную, на плечи мне опустилась бетонная плита ответственности. Обострилось восприятие всего: вдруг бандиты в засаде? Вдруг лифт заклинит? Что делать, если он начнёт падать? Где-то внутри зашевелился страх перед ловушкой замкнутого пространства. Вспомнила учителя ОБЖ, бывшего военного. Он не только рассказывал, но и проигрывал с нами все чрезвычайные ситуации: лифт сорвался — ложись на пол, так уменьшается сила удара. Хотя хочется подпрыгнуть.

С Павликом я сидела часто. Подругам было некогда: у одной — муж, у другой — школа. Вместе с мальчонкой мы ели, играли в компьютере, готовились ко сну. Сегодня я жажду общения с маленьким человеком. Старею, видно, мамочкой хочу побывать. Передать свой «богатейший» жизненный опыт.

— Паша, как дела в садике? — мне действительно интересно.

— Нормально, всё как всегда. — Это что? Ответ ребёнка? «Всё, как всегда», — успокаивает меня бабушка, когда я звоню. Изредка. Не забыть бы набрать завтра.

— С кем дружишь? — мне хочется вывести его на откровенный разговор.

— Ни с кем, — замечаю, что Пашка опустил голову.

— А играешь с кем? — чем отличаются в детстве значения слов «дружить» и «играть»? Это точно синонимы.

— Один, — сознаётся мальчик. Сам с собой играю, сам с собой дружу?

— Это же скучно. А во дворе?

— Я не выхожу. Боюсь, — вот и проговорился. Не зря допрос я устроила. Ну, Вита! Собой она занимается, нимфоманка озабоченная.

Я присела, чтобы смотреть в глаза Пашке.

— Знаешь, когда мне было 6 лет, я тоже боялась выходить во двор. Мы переехали, ребят я не знала, мне было страшно знакомиться. Сидела дома. Играла одна. И решила я свой страх победить. Вышла во двор, подошла к детям, познакомилась. Стали дружить.

Павел поднял голову и посмотрел мне в глаза. Серьёзно, не по-детски. А он уже не умильный малыш!

— А если бы они побили тебя? — сжал кулачки.

— Я боялась этого. Но решила, что лучше получить, чем сидеть одной. С тех пор я каждый день побеждаю свои страхи. И мне это нравится. Я уважаю себя, правда.

— А их что, много? Страхов? — котелок варит у этого парня.

— Много. Они бывают разные. Например, спросить что-нибудь у незнакомого человека — это маленький, а спать одному в тёмной комнате — большой.

— Оставаться вечером одному — это маленький?

— Нет, это большой. Огромный. А ты что, один сидишь? — я взбесилась, Вита точно получит от меня! Бросает ребёнка!

— Да, вчера мама уходила в парикмахескую. Я плакал.

— В парикмахерскую, — машинально поправила я. — А страх где был?

— Под кроватью.

— Да, он всегда туда прячется. Слышишь: пря-чет-ся! Тебя боится, поэтому не выходит. Знаешь, как я делала? Чтобы страх убежал? — я заново переживала страшные мгновения детства. — Заглядывала под кровать и говорила: «Я не боюсь тебя! Ха-ха-ха!»

— Правда? Я попробую… — Мальчик был сосредоточен. Готовится опять сидеть один?

— После этого ты станешь уважать себя. И я буду уважать тебя как мужчину.

Я улыбнулась и подмигнула Павлу. Плечики у него расправились. Мужичок.

Побеждать страх меня научил отец, рассказав о своём детстве. Каждый вечер он интересовался, кого и что я победила. Наверное, я поэтому такая сейчас: захожу в любой кабинет, не боюсь начальников, легко обращаюсь к любому незнакомому человеку, люблю говорить правду в глаза… Последнее часто приносит мне вред. Зато я себя уважаю.

Что-то папа перестал на связь выходить… И я тоже. Разладилось всё после смерти мамы. Мамочка, как не хватает тебя! Надо позвонить папе…

Поужинали. Павлик привычно открыл телефон и тихонько уселся на диван.

— Павлуша! Забыл о кладе, о пиратах?

— Нет, я думал, что ты забыла. У тебя есть время играть? Звонить никому не будешь? — мальчуган смотрел недоверчиво.

— Я уже выключила телефон. Я его победила. И ты давай, а то он будет командовать тобой.

Мальчик с сожалением положил своего пластмассового друга на стол. Я бросила на диван кучу вещей.

— Делаем пиратские костюмы! Бери ножницы, режь что хочешь. На подготовку 30 минут.

Пашка недоверчиво смотрел то на меня, то на старые вещи: юбки, рубашки, брюки, шляпки.

— Давай, давай! Я тоже буду наряжаться. Посмотрим, у кого костюм лучше будет.

Пока Павел мастерил наряд, я быстро спрятала коробку конфет, нарисовала карту, крестиком отметила местонахождение «клада». Тёмно-синей лентой завязала себе глаз, нацепила бандану, булавкой скрепила широкую юбку между ног — теперь это шаровары, на белой футболке нарисовала череп и кости, намотала на талию шарф, сделав широкий пояс. Посмотрела на часы — время! Выскочила из кухни:

— Ёхо-хо! — хотела добавить «и бутылка рома», но передумала.

Пашка засмеялся. Он был в рубашке, узлом завязанной на животе, в дачной шляпе и тёмных очках.

— Зачем тебе очки, пират? — грозно нахмурилась я.

— Сегодня сильно светит солнце, капитан. Тебе-то хорошо, у тебя один глаз.

— Ты весёлый и находчивый, пират. Жалко, что нет очков для одноглазых!

Пашка захохотал, молодец, быстро включился в игру. Чёрным фломастером мы нарисовали друг другу усы, сделали из стульев корабль и поплыли искать сокровища. Молодой пират учился читать карту, отмерял на суше шаги, разбил вазу, дерзко спорил со мной, не желая слушать подсказки. Наконец, нашёл клад в капюшоне моей куртки и счастливый уснул на диване в ворохе белья, прижав к себе коробку с сокровищем.

Завибрировал телефон. Пашкин? Мой? Кто-то пробивается. Видеозвонок.

— Ты, мать, что? Умом тронулась? — на меня с ужасом смотрела подруга с «редким”именем Катя, Катерина.

— Что тебе не нравится? — радостно и тихо, чтобы не разбудить пирата, спросила я.

— Ты в зеркало себя видела?

— Нет.

— Так посмотри! — в голосе подруги слышался страх.

— Катерина! Принимай мир таким, какой он есть. И ничего не бойся, — я разглядывала себя в зеркало. — Усы мне идут. Почти как… (у неё или у него?) Кончиты Вурст. Помнишь?

Я подрисовала ещё и бородку. Катя молча смотрела на мои действия.

— Кончиту я помню, он поразил тогда весь мир. А у тебя всё в порядке? На работе как? — спокойная, а голос, как у сиделки тяжелобольного.

— Всё хорошо, — я улыбалась, радость и беспечность не покидала меня.

— Может, мне приехать? — осторожненько поинтересовалась как психотерапевт, а она им и является.

— Нет, у меня все спальные места заняты, — веселье хотелось продолжать.

— Так вас там несколько? — Катерина этого точно не ожидала.

— Четверо: я, Кончита, Пашка и пират, — хихикнула я. — Двое скоро уйдут.

— Кто уйдёт? И кто останется? — бдительная Катерина хотела правды.

— Кончита и молодой пират уйдут. А мы с Пашкой останемся, — я навела камеру на спящего мальчика.

— Так нельзя, Алёна! Мне плохо стало от твоей улыбки, думала, что у тебя крыша отъехала! — с облегчением выдохнула Катерина.

— Тихо ты. Что нужно? Говори. Я спать хочу.

— А просто так. На сердце тревожно было. Спи. Завтра поговорим. Проверю. Вдруг у тебя рецидив будет.

— Позвони мне, позвони… — пропела я, но Катерина уже отключилась.

Надеюсь, никто больше доставать не будет. Хотя время ещё детское. 23:00. Я, смывая усы и бороду, улыбалась. Радовалась за Павлика. Спросит ли утром: я вчера какой страх победил? Завтра буду думать, надо с ходу отвечать, чтобы естественно было.

Утром мы спали долго. Суббота. Я проснулась от взгляда. Пашка сидел у меня на кровати, ел конфеты, смешно шевеля нарисованными усами.

— Доброе утро, капитан! — Пашка сиял, солнышко моё. — У тебя опять два глаза?

— Да, брат-пират. Второй я нашёл в сундуке среди сокровищ.

Я первый раз почувствовала такую близость к чужому ребёнку, словно наши души подружились, словно мы качались на одной волне. Пашка не смущался, смотрел прямо.

— Тётя Алёна, а вчера я страх победил? — в глазёнках читалась надежда.

— О, их было много. Давай вместе считать: не побоялся резать вещи — это раз. Не сдался, когда искал клад, ведь опасности подстерегали тебя на каждом шагу — это два.

— Да, ваза погибла… — молодец, сознался. — Тебе её жалко?

— Жаль, но посуда разбивается к счастью. Третий страх: ты не побоялся сознаться, что разбил вазу.

— А я знаю четвёртый страх, — Пашка хитренько улыбнулся. — Я не побоялся нарисовать тебе усы. А ты не побоялась ночью нарисовать себе ещё и бороду.

— А ты откуда знаешь? — я округлила глаза и вскочила.

— Её видно, — мальчишка засмеялся, закидывая голову, смех был чистый-чистый.

Я кинулась к зеркалу. Точно. Чёртов фломастер! Смывала ведь, а щетина так и проступает.

— Да, Паша. Мы попали. Вот мама удивится, как повзрослел её сынок, усы выросли, — я была серьёзна.

Пашка инстинктивно пощупал под носом, побежал к зеркалу. Засмеялся.

— Я себе бороду тоже нарисую, — воскликнул маленький друг и кинулся к столу искать фломастер.

Я вскочила, подхватила Пашку и закружила по комнате. Он засмеялся, как смеются только в детстве. Звонко и беззаботно.

— Нет, не надо ничего дорисовывать. Мы победим это хитростью, — мне было интересно, что он придумает.

— Останемся дома? Замотаем лицо платком? Придумал: маски! — Пашка захлопал в ладоши.

— Ага! Зайчик и Волк. Но у меня их нет. — Я представила нас в новогодних масках.

— А ковидные? — мальчик просто мастер «мозгового штурма».

Виталина, увидев нас, вспомнила пандемию недобрым словом, заохала, засуетилась.

— Я так и знала, что ты, Пашка, заболеешь. Наверное, добрая тётя мороженое покупала? Сама наелась до отвала и тебя накормила?

— Мама, мамочка! Мы не болеем. Мы победители.

Пашка снял маску, Вита села там, где стояла. На растение у стены. Усы она нам простит. Цветок — нет, она больная по этому делу, садоводка махровая.

— Как свидание? — Пашка убежал, и я попыталась отвлечь её от разрушения.

— Козёл. Опять козёл! — в порыве негодования Виталина пнула горшок со сломанным цветком.

— А ты не ходи по козлиным фермам, — сделала я жалкую попытку пошутить.

— Тебе хорошо говорить! — вскричала «яжемать». — Ты одна. А Пашке отец нужен. Думаешь, я не вижу, что из него получается? Бабьё вокруг одно. Тени своей боится.

— Вокруг не только бабьё. Есть и пираты, — машинально добавляю я.

— Какие пираты? — остолбенела подруга.

— Такие, — отвечаю я, снимая маску. — С усами и бородой.

Мне показалось или Виталина неподвижно смотрела на меня минуты две? Потом хрюкнула, икнула. Стала как-то неприлично хихикать. Упала на диван и застонала, смеясь и корчась. Бросилась обниматься.

— Ну, всё-всё, — отбиваюсь от неё. — Лучше подскажи, чем смывать.

— Сейчас. Давай загуглим. Снять… Нет, отмыть фломастер с кожи рожи. Так, средством для снятия макияжа. У тебя что, нет?

— Не помогло.

— Или средством, содержащим ацетон… Ну-у, в баню его. Ещё ожог будет. Вазелином. Никогда бы не подумала. Вот. Зубной пастой и ополаскивателем для рта. В тандеме. Так и написано: в тандеме. Давай попробуем.

Вита сбегала в туалет, вернулась подозрительно счастливая. Намазала мои усы и бороду зубной пастой.

— Сиди минут пять. Так сказано. Диски ватные забыла, сейчас принесу.

Я обречённо закрыла глаза. А зря. Щёлк-щёлк… Что это? Фоткает, паразитка!

— Попробуй только отправь кому-нибудь! — я возмущаюсь устало, почти равнодушно.

— Скину только своим! Подпись: пришло время бриться, я повзрослела…

— Обратишься ещё ко мне! — пугаю последним аргументом.

— Ладно, не заводись. На память оставлю, — целует меня в затылок.

— Смывай, кожу стянуло уже, — капризничаю я.

— Знаю. В лагере мальчишки нам усы часто рисовали, — смеётся Виталинка, смывая с меня пасту.

— Я тоже сейчас вспомнила. Весело было, — я подошла к зеркалу. Не смылась щетина до конца. Поеду домой. Скрабом ещё попробую. Содой и солью — так ещё советует интернет.

— Ты только Пашку сильно не три. У него кожа нежная. Лучше в ванне посидеть, понырять в пене, — прошу напоследок.

— Да пусть с усами походит. Они ему идут, — совсем подобрела мать-подруга.

Впереди ещё кусочек дня и вечер субботы, любимой, долгожданной. Лягу и буду лежать. Без дела. Хорошо-о-о!

А мысли скачут, покоя не дают. Лопухины… Не уходят из головы почему-то. Елизавета Петровна, императрица, на балу отхлестала по щекам свою статс-даму Наталью Лопухину, да так, что та потеряла сознание. А за что? То ли наряд её не понравился, то ли поведение… Елизавета на платьях была помешана, их у неё было 15 тысяч. Больная, что ли? Фетишистка старая. А нас упрекают: общество потребления, общество потребления…

— Помощник! Алиса! За что Елизавета отхлестала Лопухину? За розу в волосах? Да ну. Думаю, не за это. Платью позавидовала. Или приревновала. Бабы есть бабы.

Надо свои вещи посчитать: одно платье, конечно же, чёрное, джинсы, пара рубашек, толстовка, три футболки — прямо на бал пора. Старьё не считаю — будем с Пашкой резать и кромсать. Полетят клочки по закоулочкам…

Я улыбнулась, вспоминая малолетнего пирата. На сердце разлилась теплота, нежность увлажнила глаза… Вспомнился отец. Спасибо, папа, что научил побеждать. Не побоялся потерять авторитет, рассказывая о своих детских страхах. Поддерживал каждый день… В 10 классе, прочитав «Мастера и Маргариту», я согласилась с Булгаковым: «трусость — самый страшный человеческий порок». Все беды от страха…

Я уснула. Утром вспомнила сон: пышный бал, мелькают пары, смелая Алёна Лопухина даёт отпор шальной императрице, поднявшей на неё руку… В окно заглядывает палач в красном колпаке… К чему это сновидение? Ждёт меня неприятность от семейства Лопухиных…

Вспомнила и вчерашнее обещание самой себе.

— Алло! Бабуля! Доброе утро, родная! Как дела?

— Всё, как всегда. Что может измениться? Ты как? Рассказывай, — в голосе сдержанная радость.

Глава 4. Думай, Обломов, мечтай…

Всё воскресенье я провалялась, мучаясь угрызениями совести и страдая от бездарности. Ни мыслей, ни идей. О чём писать? Времени осталось немного.

Свистун — моральный садист… Дал бы тему. Есть задание — делаю. А если у него кризис? И он рассчитывает на мой ум, мою сообразительность, мой талант, мою гениальность, в конце концов! Что ещё поставить на вершину пирамиды возможностей? Кстати, о градации: что выше, талант или гениальность? Всё-таки выше гениальность. Да, талантливых тьма, а гениев единицы. Моя пирамидка, похоже, рухнула на первом уровне: соображалка не работает.

Что придумать? Что?! Смешно: лежит человек, ничего не делает, только ноет.

— Вставай, ленивая скотина, рождай идею. В муках, в судорогах рожай. И то, что родишь, начинай взращивать, — взываю к себе, но не встаю.

Скотина лежит (я часто себя так называю), вставать не хочет, оправдывает своё поведение тоненьким плаксивым голоском:

— Да, я ленивая, имею право полежать, подумать…

Включу-ка я лучше телефончик. О, мой спаситель от внутреннего поедания!

И сразу — дзинь.

— Слушаю!

— Нажми на кнопку — получишь результат! — призывает Катерина.

— Нажала — вижу, — недовольно говорю я.

— А ты сегодня получше выглядишь. Кончита покинула тебя? — бодро спрашивает Катя.

— Ты зачем звонишь? — сразу обрываю её. Зря я так, но раздражение через край.

— Хочу и звоню. А ты грубая. Беспокоюсь, звоню шестой раз. А в ответ — тишина.

— Отключала телефон. Думаю, а некоторые мешают. ЗвОнят и звОнят. А я тему ищу. У меня стрессогенная работа, сама знаешь, — почти хнычу.

— Это хорошо. Стресс раскрывает способности, — слышу наигранный оптимизм.

— Ой ли? — развязный тон появился помимо моего желания.

— Стрессовый гормон… иногда полезен, — Катерина подбирает слова, чтобы не раздражать меня терминами, потом продолжает голосом мага. — Расслабься… Я помогу тебе. Назови три слова — источники стресса. Запиши на листе.

— Легко: шеф, тема, статья, — слова выскочили мгновенно, словно сидели во рту.

— Читай с конца, — не выходит из роли подруга.

— Я татса метфеш, — хрень какая-то. — По-марсиански: я клёвая мега-тёлка… Это что, лечение такое?

— Расслабляться надо, чтобы продуктивно работать. Я тоже устала. Вспомнила, как помогаю детям победить негативные слова. Намёк поняла? — Для Пашки это. Катерина с ним не сидит, Вита никогда к ней не обращается, чтобы не травмировать. — Не болей. Думай, Обломов, мечтай. Пока.

Странно, но беседа с подругой мне помогла. Надо с Павликом попробовать.

А я — бессердечная свинья. Говорят, что умение благодарить — привилегия человека. Катюха беспокоится, а я грублю. Она целый день выслушивает чужие жалобы. Упаси бог от этого. Тут от своего нытья тошно.

Эврика! Опросить людей разных профессий: почему выбрали свою работу, нравится ли она им, не пожалели ли о выборе через некоторое время. Затем систематизировать ответы, прибавить аналитику, сделать вывод. Полезная будет статейка. Для кого? Внутренний голос ворчит, недоволен. Да для всех! Ни больше ни меньше — для всех. Сидят многие и страдают от нелюбимого дела. Умирают, ждут конца дня.

Так, надо план набросать. Без плана нельзя. Сегодня? Нет. Ох, ленивая же я. Лучше потом. У нас, деятельных лентяев, принято начинать с первого дня недели. Приплыли — завтра, как нарочно, понедельник.

Решение есть. Цель есть. Мне стало легче. «Обломов» думал-думал и придумал. Отличный парень этот гончаровский герой: лежал, никого не трогал, ничего плохого не делал (но и хорошего тоже!). Попадать утром точно в тапки — это я взяла из «Обломова», почему-то это произвело на меня впечатление. И что греха таить, лежать на диване и мечтать — тоже оттуда. Лишь бы не ворвался Штольц в лице Катерины и не стал давить на меня. Мы с Ильёй Ильичом Обломовым этого не любим.

Часто ловлю себя на мысли: живу не только в реальном мире. Параллельно со мной или во мне живут литературные герои. Не все, конечно. Только те, кто задел во мне струны странного, необъяснимого мира, внутреннего. Я равняюсь на некоторых, других осуждаю, со всеми советуюсь… Может, я шизик? Катерина проверяла. Всё в норме. А вдруг у меня актёрские способности хорошие? Вдруг я притворяюсь? Кто я? Кто я на самом деле? Вдруг я засланец из другого времени? Или попаданец? Меня распирает от дурацких знаний, поэтому-то и есть необходимость писать, делать выброс написанного, чтобы мозг не разнесло от мыслей — последнее надо закавычить.

Буду самокритична: выхлоп писанины небольшой. Подгадила пандемия. Два года активной жизни забрала! Два года шарились в интернете. Только началось становление в профессии — сиди дома. Пиши, если хочешь. А что? Впечатлений нет, жизненного опыта нет. Денег нет. Если бы не отец и бабушка…

Но читала в это время! Взахлёб. Всё подряд.

Открыла для себя Лескова. Всего. Забытого, без пафоса, Россией. Кроме «Левши», что все читали? В лучшем случае «Очарованного странника». Подруга, училка, говорила, что обзором в 10 классе проходят. Проходят! То есть идут мимо… Да фильм «Леди Макбет Мценского уезда» смотрели самые продвинутые.

Новое в Лескове для меня: первое — прислуга была наглая. Целая популяция вывелась: лизоблюды, приспособленцы, вруны и воры. Сидели на шее дворянства, как пиявки, развращённые халявой… Второе — чем больше хозяева для крестьян делали, тем больше крестьяне их ненавидели… Но тяжеловато его читать, знаний по истории не хватает. Всего не осилила, только 4 тома из 12.

А вот Джон Стейнбек! За неделю всю подписку проглотила. Оказывается, не только Джек Лондон великий романист-калифорниец. Он прошёл через моё детство, Стейнбека открыла сейчас. Время пришло? Подписка-то в семье с прошлого века. Стояла, ждала, когда я рожусь… нет, лучше, наверное, появлюсь на свет, вырасту и созрею. У Стейнбека всё, что я люблю: правдивая реальность, интересные мысли, юмор, кстати, почти одесский. Местами проглядывает О’Генри, которого я обожаю, думаю, что Стейнбек его тоже любил, точнее, его творчество.

— Дзинь. Дзинь. Дзинь, — очнулось вселенское зло.

— Слухаю! — на всякий случай маскируюсь.

— Лопухина Алёна Александровна? Это банк… Подтвердите номер телефона, нажав на кнопку 1.

— Шо? Идите в ср… ку! — сказала как отрезала.

Достали. У вас, мошенники, надо букву «н» одну забрать. Татьяна рассказывала, как объясняет детям правописание слов: «Труженик много работает, заработал одну „н“ а мошенники не работают, обманывают людей, две „н“ имеют. Но за это их наказывают: вместо „н“ пишут „й“ — мошейники». Молодец, Танюша, придумала правило от орфографического отчаяния.

Так, мои мысли — мои скакуны. Вот как откинуло от реализации намеченного. Оно и понятно. Ля-ля разводить — это легче, чем работать.

План. План. План. Срочно! Как в анекдоте о наркоманском сленге: «А что, Сталин — наркоман? Всё время план требует…». Опять мысли вильнули.

Итак, берём каждой твари по паре. Вот язык у нас! Кто-нибудь подумает обо мне: только и делает, что ругается склочная баба. А тварь — «творение Божие».

Возьму по паре живых существ.

Первые: продавцы — самая массовая профессия, захватили весь мир уже.

Вторые: угнетённые общественным мнением учителя, давят их — они не гнутся.

Третьи: ирреальные айтишники, нет, это не точно. Ушедшие в туман интернета. Нет, попавшие в сети.

Четвёртые: тихушники, по жизни — бухгалтерА с дОговорами. У правильных людей — бухгалтерЫ с договОрами.

Пятые: уважаемые инженерА, они же инженерЫ.

Шестые: шустрые шоферА — шофёрЫ. Прямо слышу, как шумят и шаркают шины по шоссе.

Седьмые: ландшафтные дизайнеры. Звучит солидно. А садоводы-цветоводы — уже хуже.

Восьмые: овощеводы, словом, дачники-колхозники.

Куда артистов? Надо подумать. Всё. Больше не осилю.

Я ленивая-ленивая, но если беру быка за рога, оживаю и пру, как танк. Утром развила бурную деятельность, как беспроводной пылесос, носилась по городу. Спасибо папе за машину, за день опросила 16 человек. К вечеру была уже никакая. Приползла домой, упала, уснула.

Во сне ко мне пришли немой толпой опрошенные, протягивали руки в молчаливом крике, грозили кулаками. Стояли вокруг меня, вращая страшными глазами в провалившихся глазницах…

Проснулась вся мокрая: к чему такой сон? Что я им сделала? Как истолковать видение? Взять слово «толпа»? Наверное. Всё это к тому, что начала удачно, но ничего хорошего не получится. Да это я и без них знала! Дело шито белыми нитками: отвечая на вопросы, люди старались приукрасить себя. Если сделали неправильный выбор, начинали искать виноватого. Никто не смог сказать, что занесло их в профессию.

Легче было бы опрос в «Телеге» сделать, но в глаза нужно смотреть, на лживые жесты, мимику…

А задумка была хорошая: увидеть осознанный выбор жизненной дороги: кто-то любит работать с людьми, кто-то обрабатывать информацию, другим нравится техника, механизмы, многим растения… Если сам о себе знаешь хоть что-то, то шанс пролететь фанерой и сделать ошибку в выборе работы минимальный.

Статью-то я напишу, но мне она не по душе. Это просто работа, а не творчество. Ладно, представлю, что отрабатываю заявку по теме, напишу. Получу деньги. Ремесло есть ремесло…

Вопрос к себе самой: а ты что любишь? Людей? Писанину? Отвечаю: людей, но странною любовью. К хорошим привязываюсь, вижу плохое — понимаю, подлое — отсекаю.

Писать тоже люблю. Пабло ПикассО, он же ПикАссо, сказал, что художник рисует, чтобы разгрузить себя от чувств и видений.

Странно всё-таки они о себе говорят: мы пишем, а не рисуем?

Что движет мною? Самолюбие? Тщеславие? По-честному? Понимаю, мне не стать великим журналистом. Хочу принести пользу? Да. Как-то меня поразило утверждение, что литература призвана улучшать человека. Это мне и понравилось.

Для меня журналистика — неограниченная свобода в общении и в изложении мыслей. Но некоторые — не будем показывать пальцем в сторону кабинета главреда (главного вредителя) — душат свободу и топят мысли в болоте обыденности и жареных фактов. Надо подарить ему ведёрко жёлтой краски, пусть покрасит свою газетёнку.

Правильно говорили преподы: не оставляйте героя в одиночестве — задолбает себя рефлексией. Я бы уже огород у бабушки вскопала, так роюсь в себе.

Глава 5. Мёртвый масон гуляет по Питеру

По улицам Петербурга устало шёл пожилой человек, опираясь на изящную трость. Шёл — это в его понимании. Он видел всё и всех, его — никто. Но даже если бы и видели, не удивились. Мало ли чудиков бродит по бывшей столице?

Он был в повседневном, без отделки, сюртуке, тронутом нововведениями, появившимися к концу XVIII века и подхваченными приверженцами французской и английской моды. Под сюртуком, который он по старинке предпочитал называть камзолом, была удобная батистовая рубашка, отделанная кружевами, украшенная жабо. Панталоны, уже похожие на брюки, были из такой же ткани, что и сюртук. Голову украшала шерстяная шляпа.

Туристы, спешившие к Невскому проспекту, не могли и в страшном сне представить, что сквозь них идёт, взмахивая тростью, Лопухин Иван Владимирович, сын Владимира Ивановича, генерал-поручика и киевского губернатора.

Нет давно уже ни отца Лопухина, ни его сына. На дворе 2023 год. Абсурд. Да, действительно странно. Впрочем, Ивану Владимировичу было безразлично, что могли подумать о нём. Его не беспокоило, видит его кто-то или нет. Не смущал его несоответствующий моде даже его века устаревший наряд, выдававший в нём провинциала.

Спокойно он относился и к пребыванию не в своём времени. Его не волновала даже предстоящая встреча с незнакомыми людьми, которые второй раз вызвали его. Незнакомыми, потому что при первом его визите они не представились. Такой публике несвойственна культура, манеры как у простолюдинов.

Лопухин шёл по Санкт-Петербургу, почти не смотрел по сторонам. Город был ему хорошо знаком. Современные циники сказали бы, глядя на его невозмутимое лицо и целеустремлённую походку, что у самурая нет цели, у самурая есть путь. И были бы правы: для него это и был путь, приказ — идти, задача — дать пояснение о ложе «Блистающая Звезда». Какова конечная цель, старого масона не уведомили.

Ивану Владимировичу льстило, что в это странное путешествие отправлен был он. Не пригласили видных русских масонов: ни Новикова, ни Шварца, с которыми соперничал в организации лож, и, надо сказать, делал это хорошо. Тщеславие взыграло, как прежде. Это всепоглощающее стремление быть лучшим гасило боль в ногах… Не мог же он прилететь в виде расплывчатой субстанции, в конце концов? И был вынужден теперь идти в старом, в прямом и переносном смысле, теле.

Лопухин начал свой путь с Сенатской площади. Он просто появился, точнее, проявился и смешался с пёстрой толпой. Проходя мимо Медного всадника, приподнял шляпу и криво усмехнулся. Племянник царицы Евдокии Фёдоровны, он был близок к придворной жизни, Петра I уважал, но не любил. Судьба распорядилась родиться Лопухину в знатной семье, вращаться в высших кругах. Но близость к царю принесла столько горя его роду!

Вспоминать об этом не хотелось. Было больно и обидно. Государь, отличавшийся сумасбродством, оставил кровавый след, пройдясь по судьбе своей жены Евдокии, унижая и принижая членов её фамилии… Бог ему судья… У него, Лопухина, жизнь была суровая, но интересная. Грех жаловаться… Родителей не выбирают.

Похоже, неприятности не закончились со смертью Лопухина. Закружило его наверху, в другом мире. Занесло его не туда. Видно, авантюрность в натуре, если можно так сказать, не покидает представителей рода Лопухиных даже Там, в тонком мире.

Лопухин прошёлся по Дворцовой площади, где простой люд катался в странных сказочных каретах, управляемых женщинами в мужской одежде. Они курили и сплёвывали, вульгарно смеялись. Не удивился. Другое общество — другие нравы. Кто он такой, чтобы осуждать? Потрёпанный временем масон…

Двинулся дальше через величественную арку. Бродили коробейники, насвистывая в глиняные фигурки птиц. Юноши с крашеными разноцветными волосами распыляли краску, создавая причудливые картины и отравляя воздух незнакомым смрадным запахом. Лопухин поморщился и поспешил дальше.

Ангелы с большими белыми крыльями мирно беседовали с ослами. Конечно, это ряженые. Развлекают народ. И не только: вот чёрный ангел бьёт горожанина, который вырвал ему перо. Где городовые? Не видно.

Лопухин вздрогнул: рассекая толпу, шёл высокий мужчина, напоминающий фигурой Петра. Пригляделся. Ничего общего! У этого актёра слабовольное лицо, нет нервного напряжения мышц, какое было у настоящего целеустремлённого императора!

Праздник какой сегодня, что ли?

Иван Владимирович устремился к набережной Мойки, отмечая дальновидность Петра, строившего такие широкие улицы, вмещающие столько народа и повозки, снующие без упряжек (он слышал о таких самодвижущихся машинах).

Точно, празднование. Прямо у домов стоят музыканты, но не поют, а кричат дурными голосами под странные звуки, раздающихся из необычных ящиков. Людям нравится выступление, смеются, рукоплещут, бросают монеты в шляпы. Многие танцуют, стараются подпевать…

Возле набережной Лопухин свернул в высокие кованые ворота, прошёл через калитку во двор, где увидел на единственной лавочке под чахлым деревом пожилых женщин в простой одежде, с непокрытыми головами. Явно прислуга. Силы иссякли, и Иван Владимирович присел рядом с ними, смешно сказать, чтобы передохнуть, он ощущал тяжесть в своих невидимых ногах.

Старухи жадно ощупывали взглядами всех выходящих из дома, здоровались с ними, не вставая. Часто звучало имя Тутка. Женщины злобно обсуждали личную жизнь каждой дамы, но, видно, сразу же просили прощения, каялись вслед: «Прости, Тутка». Несмотря на это, масону поведение озлобленных старух не понравилось. Он увидел фарисеев в юбках, показывающих напускное благочестие, фальшивое воодушевление, не подкреплённое жестикуляцией. Это выдавало дряблость мысли, вызывающей брезгливость.

Лопухин сам всю жизнь боролся с тёмными инстинктами, заблуждался, духовно падал. Но унаследованная от прадедов вера помогала ему усмирять дикие вспышки гнева, приобретённую с детства истеричность, которая проявилась после смерти матушки.

К дамам у него было особенное отношение, он боялся их из-за слабого здоровья и вспыльчивости. Бракосочетался только после 1812 года, когда уже не служил. Жена, напоминавшая ему мать, искренне и бескорыстно его любившую, была из простого сословия. Робкая, почтительная к нему женщина. Она сразу взяла его под ласковую опеку. С ней он и доживал свои дни в родовом селе Воскресенском Орловской губернии. И представьте, был счастлив спокойной, уравновешенной жизнью.

Старухи забеспокоились, заёрзали на скамейке. Осуждение Ивана Владимировича почувствовали? Не удивился. Да, он умел оказывать воздействие на людей. Умел убеждать, склонять на свою сторону силой духа. И мысли. На людей действовало даже его молчание.

Старые женщины занервничали. Интерес к совместному времяпрепровождению пропал. Лопухин как будто погасил бессильную злобу, объединявшую их. Они ощутили неловкость, одновременно встали и молча разошлись.

Лопухин посидел ещё немного, разглядывая дом, который окружал двор со всех сторон. Строение гасило солнечные лучи грязными стёклами, словно закрашенными серой неоднородной краской… Убогость внутреннего двора сильно контрастировала с лицевой стороной дома, выходящей к набережной.

— Всё как в человеке, — размышлял Иван Владимирович, — костюм праздничный, а в глубине души мысли мерзопакостные…

Старый масон тяжело поднялся, продолжил путь. Войдя в огромную парадную, чуть не задохнулся от кошачьего запаха. Лестница была неестественно узкой из-за встроенного ящика. Вспомнил: называется лифт. Что-то заскрежетало, загудело, двери железной коробки открылись. Вышли два отрока с китайскими косичками, кивая и пританцовывая под громкую музыку. Они повалили бы Лопухина, если бы он реально стоял у них на дороге. Да, есть преимущество в невидимости тела.

В железную ловушку заходить не стал. Поостерегся. Слишком громоздкое и громкое сооружение. Ненадёжное. Он недоверчиво относился к нововведениям. Они никогда до хорошего не доводили. И за Петром Великим не успевал в своё время. Стремительным, лёгким на подъём был государь… Его энергия давила людей, привыкших к традиционной неторопливой жизни.

Тяжело взобрался на второй этаж. Не взлетел, а поднялся ногами — по привычке. Ободранные стены. Дверь массивная, крепкая, но вся отбитая, облупленная. Звонить или стучать надобности не было. Прошёл насквозь. В коридоре было ещё хуже: отвратительная зелёная краска пузырилась, осыпалась на пол, высокий потолок в паутине и подтёках, мутные стёкла еле-еле пропускают свет.

Проник в указанную комнату. Чистым здесь был только стол, покрытый красной скатертью с бахромой. На ветхих стульях сидели молодые люди. Бледные наглые лица. Пустые глаза. Это они-то интересуются масонством? За 10 лет службы в Московской уголовной палате Иван Владимирович многое повидал. Сидящие за столом ему не нравились: неблагонадёжные физиономии, на которых отпечатались признаки подозрительности и страха. Один из них сидел в притворно-важной позе, откинув голову назад, изображая из себя влиятельного человека, но слабые мышцы, не державшие форму лица, выдавали напускное.

Забеспокоились огоньки свечей, ненужных днём, мужчины оживились, но на лицах проступило беспокойство, обозначенное подёргиванием губ и век.

— Вы здесь? — поинтересовался важный, видимо, самый старший.

— Да, я пришёл, — масон был спокоен.

— Чем докажете, что вы Лопухин?! — второй из присутствующих, уставший ждать, был непочтителен и нетерпелив, барабанил нервными пальцами по столу.

— Я никому ничего не должен доказывать, — с достоинством произнёс масон, хотя в своей прежней жизни частенько бывал должен, вспоминать об этом не хотелось.

— Уважаемый! Вы принесли доказательство — перстень? Таков был уговор, сами знаете с кем, — властный голос старшего был с оттенком тайного превосходства, — ждём вас завтра.

Лопухин не стал дослушивать, молча удалился. Растворился. Распался. Его душил гнев. Самодовольный старый тип! Получил плевок? Ничего они не хотели знать о масонстве. Им всё известно. Нужен только перстень. Надо тянуть время. Пусть думают, что он не носит с собой самое ценное.

А перстень у него с собой. Лежит в потайном кармане, завёрнутый в шелковый платок с вышитыми инициалами «ВЛ»… Надо было отдать и забыть. Нет! Вся жизнь посвящена масонству. А эти хотят получить всё и сразу? Без усилий, без тяжёлого труда, избежав гонений, наказаний за убеждения?

Но как пойти против?..

Нельзя называть, нельзя даже думать против кого… Было сказано: «Отвечай на все вопросы. Отдай всё, что попросят. Так надо».

Кому надо?

Глава 6. Опаньки!
Родственник-попаданец!

Я подошла к набережной Мойки. Светофор приказал остановиться. Вдруг какой-то старик потащился через дорогу, игнорируя красный свет. Бесстрашный какой! Я схватила его за руку и дёрнула на тротуар. Старичок изумлённо оглянулся:

— Вы меня видите, сударыня?

— Вижу, не слепая. А вы, сударь, решили на глазах публики, жадной до происшествий, покинуть наш мир таким неприятным способом?

— Я давно его уже покинул, в 1816 году. — Молодец, дед. Ответил коротко и просто.

«Нормально! Он ещё и ненормальный». — Мозг заглючил от его ответа, меня посетили примитивные антонимы.

— Разрешите представиться: Лопухин Иван Владимирович. — Старик галантно поклонился. — Позвольте узнать ваше имя, сударыня?

— Алёна. Лопухина.

— Позвольте спросить имя вашего батюшки? — на высоком лбу появилась продольная глубокая морщина. Пытается найти в памяти информацию о родственниках?

— Александр. Александр Иванович Лопухин. — Я тормозила, происходящее не укладывалось в голове.

— Не имею чести знать… — Однофамилец задумался. Вёл себя спокойно, убегать мне надобности не было. Я немного остыла. Это было безразличие приговорённого перед повешением: страшно, но неизбежно.

— Конечно, вы его не знаете! Информация к размышлению: сейчас 2023 год. XXI век. — Кто меня тянет за язык? Зачем я втягиваюсь в разговор с этим сумасшедшим, который походит на ведущего актёра дурдома?

Я разглядывала Лопухина, нарушая все правила этикета. Хотелось его потрогать: вдруг это глюк? Но не решилась… Костюм и обувь старинные. Качественные. Явно без ярлыков «Сделано в…». Вроде и эпохе соответствуют.

Но это не удивляло. Вон у Эрмитажа крутится Пётр I с тёткой, вообразившей себя Екатериной. Дама была в грязноватом платье, спутанном парике, треуголке. Туфли — не понятно что. Пётр — в зелёном камзоле, несвежей рубашке, с телефоном и в грязных сапогах. Скорую им никто не вызывает. А чем хуже старик? Он выглядел вполне прилично. Но деньги за это не просил.

— Позвольте вашу ручку? — Лопухин, отставив левую ногу назад, потянулся ко мне, слегка наклонив корпус, и согнул локоть.

— Это ещё зачем? — я подозрительно посмотрела на него. Ещё заразу какую-нибудь из XIX века или, что хуже, из могилы передаст. — У нас не принято.

— А знаете, сударыня Алёна, меня никто не видит! — неожиданно развеселился старик, схватив за куртку проходящего мимо паренька. Рука Лопухина провалилась в тело ничего не подозревающего парня, тот не оглянулся.

— Рыбак рыбака видит издалека, — зачем-то вслух произнесла я, подразумевая, что мы однофамильцы. Мысли забегали как очумелые: удача! Такая удача! Намекала мне бабушка, что настанет время удивляться. Сама она многое умела видеть, замечала детали, предсказывала, точнее, предостерегала. На что же она намекала? На передачу мне своих способностей? Так она жива, слава Богу, а дар после смерти переходит.

— Позвольте спросить: кто рыбак? О ком речь? — Лопухин соображал ещё медленнее, чем я. Мне хотелось ему спеть: «Я рыбачка, ты рыбак… нам не встретиться никак». Ага, никак! Встретились же. Петь не стала. Сдержалась, чтобы на всякий случай не позорить наш век.

— Это фольклор. Народная мудрость. Давайте отойдём и поговорим, — голова у меня начала работать. Искала интересное — нашла. Ныла, что скучно, — вот теперь будет весело.

— Прошу, — старик опять согнул левую руку, предлагая мне ухватиться за него.

— Давайте без церемоний. Вас никто не видит, а меня — все. — Я поморщилась. Хорошо, наушники сейчас есть, а то в дурку забрали бы: человек сам с собой диалог ведёт. — Мне этикет ваш по барабану. Извините.

Лопухин не ответил, про барабан не переспросил. Он как-то погас. Умные глаза его устало смотрели на шустрых прохожих. Интересно, сколько ему лет? 75 или 80? Мы отошли к парапету. Мне было не по себе. Разговариваю с покойником! В последнее время я плохо сплю. Вдруг крыша поехала? Со мной ли это происходит? Кому я задаю вопросы? Сама себе?

Лопухин как будто читая мои мысли, продолжил:

— Вероятно, мы родственники, сударыня Алёна, поэтому вы меня и лицезреете. Зов крови.

— Я вот думаю, Иван…

— Владимирович.

— Я вот думаю, Иван Владимирович, если вы умерли в 1817 году…

— В 1816 году, 22 июня.

— 22 июня ровно в 4 часа? — не удержалась я, словно встретила немца и решила отомстить ехидством, подогреваемым генетической ненавистью.

— Я не знаю точное время, сударыня, — сдержанно отреагировал он, не уловив подтекст. Хоть поинтересовался бы, зачем мне такая точность. Наивность какая-то… Точно, он не из XXI века.

— Давайте, без «сударыни», по-простому, по имени. У нас так принято, — я почувствовала раздражение от этого церемониала, в конце концов, это он к нам прибыл, а не мы к нему. Смешно: о себе думаю во множественном числе. Клиника…

— Хорошо. Простите, Алёна. — Согласился он. Покладистый оказывается старичок-то. Нотации не включил. Вот что значит воспитание!

— Итак, вы умерли в 1816 году. — Боже, что я говорю! Сбрендила совсем. — Вам было?..

— 60 лет.

— Всего 60! Мало прожили. Моей бабуле чуть больше, а она выглядит лучше. Простите за сравнение и не обижайтесь.

— Я умер в почтенном возрасте, — возразил, хвастаясь, старик.

— А у нас 60 лет — это ещё молодой человек, даже пенсия не положена, — усмехнулась я. — И что вы здесь, в 2023 году, забыли?

— Меня вызвали…

— В полицию для дачи показаний? — по-хамски перебила я. Сарказм так и пёр из меня — нервы.

— Вызвали молодые люди, увлечённые историей масонства в России, — как-то не правдиво прозвучало, Лопухин потёр рукой подбородок — верный признак вранья.

— Мало ли чем люди увлекаются. Вы хотите сказать, что призра… ладно, по-честному, призраки ходят туда-сюда, из века в век, удовлетворяя капризы юнцов? — Я понимала, что моя агрессия связана со страхом. Я с детства боялась привидений. Даже без моторчиков.

— Я не хочу сейчас об этом говорить. Не время. — Голос старика стал твёрже.

— Не хотите — не говорите, — я помолчала для приличия. — Масоны… Что-то знакомое. А! В романе «Война и мир» Пьер Безухов… Вступил в масонскую ложу… А вы кто?

— Развитием масонства в России занимался ваш покорный слуга, сударыня… Извините, Алёна, — он наклонил голову, словно приглашая его похвалить. Затем гордо выпрямился, глаза заблестели. — Вы читали мои «Записки»?

— Нет… — мысленно я судорожно копалась в папке «Школьная программа». — «Записки охотника» Тургенева читала. В 9 классе.

— Ивана Петровича Тургенева? — настороженно и одновременно удивлённо спросил он.

— Нет, Ивана Сергеевича. — Зачем уточняет, их что, куча, что ли?

— Не имею чести знать. — Лопухин вскинул подбородок, словно я его обидела.

— Конечно, вы его не знаете. Насколько я помню, наш Тургенев родился после вашей смерти, в 1818 году. Был о-очень знаменит, сейчас в школе проходят, то есть изучают. — Прямо блистаю эрудицией. На самом деле, получив двойку по тесту, сдавала биографию автора. 18 и 18 легко запомнить.

Не знала я тогда, что для Лопухина упоминание о знакомом — Тургеневе Иване Петровиче — болезненно. Он тоже был деятельным масоном и другом Лопухина. Дети Тургенева любили и уважали его. А он подверг испытанию их любовь, затеяв сутяжничество с их отцом. Чёрная кошка пробежала между друзьями по вине Лопухина, занявшего у Тургенева деньги и не сумевшего вовремя отдать долг. Лопухин был не прав, но затеял тяжбу, довёл дело до сената и государя. Странный он. Не царь, а Лопухин.

К слову, узнала я потом, что Лопухин был плохим хозяином, не умел распоряжаться крепостными доходами, даже просил царя купить у него деревни, чтобы поправить своё положение. Вот так запросто тогда общались, а на царей сейчас гонят.

Странность Ивана Владимировича проявлялась в его болезненной страсти, он любил раздавать милостыню, для чего постоянно занимал деньги у богатых и долго не возвращал. Что приносила ему благотворительность? Действительно ли он сострадал бедным или делал это для себя, чтобы поднять самооценку?

Все вокруг знали об этом — значит, делал доброе дело громко, нескромно. Увлечение Лопухина осудил даже граф Сперанский, бывший с масоном в переписке по религиозным вопросам. Лопухина обидели слова реформатора: «Делать долги и тягаться о долгах — дело непохвальное…» Обидчивый… Нечего занимать, если не любишь бабки отдавать.

— Если мы встретились, значит, так угодно Богу, — задумчиво продолжил наш разговор Лопухин. — Это, может быть, к лучшему…

— Что вы имеете в виду? — меня подкинуло: к лучшему? А не к худшему?

— Я вам расскажу о масонах… — на лице Лопухина появилось самодовольное выражение, и мне стало понятно, что его просто распирало желание поведать свою историю, лет двести молчал. Сказать, что мне фиолетово? Но упускать такой шанс — послушать очевидца — было глупо. С другой стороны, что делать с информацией?

Я представила лицо Свистуна после моих слов, небрежно брошенных на планёрке:

— На этой неделе встречалась с Лопухиным. Ну с тем, который развивал масонское движение в России ещё при Екатерине. Он вам привет передавал.

Захохочет или молча наберёт скорую?

Лопухин пришёл в состояние нервного возбуждения, предчувствуя, какое впечатление произведёт на меня его речь. Но я не собиралась сейчас его выслушивать.

— Хорошо. Только вечером. Мне надо на работу. Созвонимся… Ах да. Не созвонимся. Давайте в 19:00 на этом месте встретимся. Я решила потянуть время, покопаться в «мировой помойке» — загуглить о масонах, подготовиться. А вдруг к вечеру всё прояснится, вдруг я очнусь и стану нормальной?

— Да-а, я приду. Такой случай представился — поговорить с потомком, — немного разочарованно протянул Лопухин, невежливо глядя мимо меня. Осваивается у нас, уже плюёт на этикет. Было видно, что он с трудом гасит раздражительность.

— До вечера, — я постаралась быстро уйти. Надеюсь, он не придёт. Нет, лучше пусть приходит. Такой шанс! Или глюк? Я оглянулась: старика не было. Шустрый какой.

Глава 7. Нужен личный психотерапевт

Всё. Надо подумать. Хуже всего, что ни с кем не посоветуешься.

Бабуля? Нет, у неё давление. Не будем рисковать.

На работе?

Мариша? Нет, слишком правильная, однозначная. Сдаст в психушку.

Свистун? Простой как три рубля. Примитивный. Обсмеёт. Выгонит.

Подруги?

Виталина? Ей долго надо будет объяснять. Битый час будет думать.

Татьяна? Умна, но восторженна до тупости. Будет охать и ахать.

Катерина? Да, это лучший вариант. Разговор возможен только со знакомым психотерапевтом, который по дружбе не включит навигатор в дурку.

— Катерина! Привет. Надо срочно встретиться, — я говорила, боясь насмешек.

— Привет. Почему так? Ещё вчера меня игнорила, — ехидно заметила подруга.

— У меня глюки, — скорбно произнесла я, тяжеловато было в этом признаваться.

— Вы обратились по адресу, — противным официальным тоном Катерина дала понять, что не верит в серьёзность происходящего. — Подъезжайте по известному вам адресу…

— Не смешно! Понимаешь, не смешно! Мне страшно! — мне хотелось кричать, да я и кричала.

— Ну, так быстрее дуй ко мне! — уже нормально, как человек, ответила Катерина.

Она работает в платной клинике «В здоровом теле — здоровый дух». Телом не занимается. Её область — душа.

Название клиники очень странное, учитывая, что это крылатое латинское выражение имеет продолжение: «В здоровом теле здоровый дух — редкая удача». Это я хорошо помню из курса «Латинский язык»: «Orandum est, ut sit mens sana in corpore sano». Римский поэт-сатирик Ювенал сказал, что нужно молить, чтобы здоровый дух был в здоровом теле. Значит, клиника как бы намекает, что, если у вас здоровое тело, навряд ли будет здоровый дух, и наоборот. Никто ни за что не отвечает. Мы умываем руки за ваши деньги.

Что я за человек? У самой такие проблемы, а волнуюсь за репутацию больнички. Интересно, как они на звонки отвечают?

— Алло. «Здоровое тело» слушает.

Да, сделали себе проблему своими же руками. То есть головой. Надо называться коротко. «Айболит» слушает. «НеБолит» на проводе. «Витаминка» у аппарата. Всякая дрянь в голову лезет. Хотя есть смешнее: гостиница «Развитие». Остановитесь в «Развитии».

Захожу в клинику. В регистратуре (спасибо по-русски написали) — Зоя. Вот уж точно — здоровое тело! Грудь лежит на стойке и живёт отдельной жизнью, дышит, аж дух захватывает. Это у меня, а у мужиков?

— Привет! — радостно приветствую я хозяйку стойки и невольно скашиваю глаза на грудь. Завидую? Нет. Летом жарко такой груз носить.

— Привет! — у Зойки приятный, мелодичный голос, заманивающий лечиться всех подряд. Ей бы на линии «Секс по телефону» работать. Вот где деньги зашибала бы!

— Не забывай про бахилы! — сладострастно пропела обаятельная регистраторша, попутно бархатно улыбаясь клиентам, едва стоящим на ногах от увиденного на стойке. Больные хорохорились, улыбаясь в ответ, строили из себя здоровых, пришедших просто отдать деньги.

Поднимаюсь на четвёртый этаж. Тела лечат внизу, а души на самом верху. Логично.

— Можно? — я постучала ради приличия, вдруг Катерина не одна.

— Заходите. А… Это ты. Быстро доехала. У меня как раз перерыв. — Подруга смотрелась в строгом и одновременно богатом кабинете: хорошая причёска, дорогой костюм, каблуки. Ухоженная, благоухающая благополучием благопристойная дама. Такая точно поможет. — Кофе будешь?

— Давай, — я утонула в кресле для клиентов.

— Рассказывай, — подруга готовила напиток, демонстрируя достаток учреждения, в кофемашине. Запах был обалденный.

— Спасла я сегодня старичка на пешеходном переходе от неминуемой смерти. Лопухин фамилия… Умер в 1816 году, — я постаралась как можно короче изложить суть дела.

— Как умер? Ты же сказала: спасла, — скосила на меня глаза подруга.

— Умер в 1816 году, — повторила я. Катя оцепенела с ложечкой в руке, побледнела, глаза увеличились.

— Это он сказал? Как выглядит? — вспомнила, наконец-то, что врач.

— Как из 1816 года. Хорошо хоть не в белых тапочках и без характерного запаха, — под ребром засосало, организм жаждал кофе. — Кружку-то давай!

— Держи. А ты вчера-сегодня ничего не принимала? От давления? От головной боли? От депрессии? — зачастила вопросами Катя. Обижаться было грех, я бы тоже заподозрила «спортсмена» в допинге.

— Нет. Нет. И ещё раз: нет! Но это ещё не всё.

— Не всё? — Катерина, бросив роль бариста, стала быстро записывать в блокнот.

— Его никто не видит. Кроме меня. Представляешь, только я вижу, — похоже, я уже гордилась этим.

— Ещё лучше! А зачем явился? — в голосе подруги появились азартные нотки охотника за привидениями. Неужели сразу поверила?

— Вызвали его какие-то придурки — историки. Развлекались, думаю. Спиритисты чёртовы.

— Не ругайся! — любит она меня воспитывать. — Это же очень интересно!

— Кому? Мне интересно, кому это интересно? — я уставилась на Катерину.

— И тебе, и мне. А если ты его видишь, значит, это так надо. Кому-то, — загадочно прозвучал ответ, словно она уже догадывалась о чём-то. — На дуру ты непохожа…

— Вот спасибо! — прервала я Катерину.

— И я тебе верю, — твёрдо добавила она.

— А я себе нет. А если глюки? Я, конечно, интересовалась своим родом, но не настолько, чтобы со старпёром-покойником общаться, — я была на мысленном распутье: налево пойдёшь — с мёртвым встретишься, направо — сенсацию проморгаешь, прямо пойдёшь — не знаю, что будет… Свистун обсвистит?