Бесплатный фрагмент - Папа! У тебя вся спина белая!

От автора

Что такое скетч знают все, от малого до великого, и то, что это смешно знают тоже все. В своей книжке «Папа! У тебя вся спина белая!» я собрал эксцентричные монологи, уморительные сценки и прикольные сценарии для молодёжных короткометражек и не только молодёжных.

В общем-то, как мне кажется, получилось довольно-таки аппетитное «блюдо», которое поднимет настроение самому взыскательному любителю хорошего юмора.

Что-то из этой книжке было уже опубликовано в российской печати, по некоторым были сняты короткометражки и даже один мультфильм, если читатель что-то вспомнит, ничего страшного, повторение — мать учения.

Приятного тебе аппетита, тьфу, прочтения, дорогой читатель!

Критику принял

Тут праздник был, ну потом то… сё. Неделю продолжалось это то-сё. На восьмой день очнулся я, и охватило меня такое раскаяние, такое раскаяние… И я сказал себе: «Сволочь ты. Ну ты и сволочь. Что ты, сволочь, обещал жене в моменты просветления? Что?! А действительно — что? Пить остановиться? Ну это само собой. А ещё что? Тьфу ты! Побриться же я обещал!»

Ну, раз обещал — обещания надо выполнять. Побрёл я в ванную комнату. Кое-как обнаружил выключатель, кое-как обнаружил зеркало. Формы круг. Заглянул я в него… и рухнул в ванну от увиденного ужаса. Хорошо что в ванне бельё замоченное лежало и я не убился. Мокрый, словно китайский подгузник, я снова принял устойчивое положение и приблизился к зеркалу формы круг.

Братцы! Гляжу я в зеркало, а из зеркала на меня чёрт зырит. Чёрт даже для чёрта уж очень уродливый. Морда вся какая-то перекошенная, уши как у осла, борода как у козла, глаза как у коровы. Короче ни чёрт, а монстр из фильма ужасов, но страшнее.

«Ну, думаю, началось. Вот она и подкралась незаметно — белая горячка.»

«Что ж, — сказал я, обречённо вздохнув, — здравствуй, чёртушка, или как там тебя. Что там у нас в аду новенького? Котлы не прохудились? Угля в недрах хватает? А клиентов?»

Чёрт, или там как его, в ответ мне что-то своими губищами прошамкал, ушами покивал: мол, всё нормалёк, клиент ты наш будущий.

Тогда я сказал: «Можно, волосатый, я побреюсь? Исчезни на минутку, открой обзор, так сказать. А то придут за мной эти в белом, со шприцами наперевес, повяжут. Кто меня потом побреет? Смотрю — не слушается меня чудище. Плюнул я ему в рожу и стал бриться наугад.

Бреюсь я, с бровями стараюсь поаккуратней, а этот гад между делом издевается надо мной. То копытом у виска покрутит, то оскалится улыбкой аля-лошадь. А я по натуре человек горячий, оскорблений не люблю. Я злиться начал. А тут себя ещё одеколончиком побрызгал. Обильно. Ну и озверел окончательно.

Взял я и врезал флаконом с одеколоном по чёрту, или как там его.

Но вышло так, что врезал-то я и по чёрту и по зеркалу формы круг. А оно, бедное, вдребезги, обесформилось. И тут увидел я, что чёрт-то вместе с зеркалом испарился.

Ф-фух! У меня гора с плеч. К тому же я побрился, вроде бы.

Пришла домой жена. Я ей всё рассказал: так, мол, и так, с ума чуть не сошёл.

Она час хохотала, а потом открылась.

— Это, милый, у тебя не белая горячка была и не чёрта ты видел. Это я купила кривое зеркало и вместо нормального в ванной комнате повесила.

— Зачем? — удивился я.

— Затем, чтобы ты на себя посмотрел, как ты выглядишь на самом деле после пьянок! — вы палила жена.

И, как ни странно, я на жену не обиделся. Я критику принял и завязал. По крайней мере по семь дней пить.

Настроение

Сел сочинять смешной рассказ, не сочиняется, настроение не то, не смешное. По телевизору Чаплина показывают, за окном мужик матерится — нога в трамвайной рельсе застряла, а мне не смешно. Тут кот залез на стол, монитор обнюхивает, «мышку» давай лапками двигать, сам мокрый весь, только что из аквариума. Поглядел на него — не смешно. Изо рта хвост гурами торчит — всё равно не смешно.

Прислушался к стене, за ней сосед ржот. «Не удивительно, — думаю. — Этот только что из психушки вернулся, его понять можно, он — не долеченный, ему всегда смешно.»

В телевизоре Чаплина Петросян сменил, за окном мужик взвизгнул, трамвай, звеня, проехал, а мне не смешно. А рассказ-то писать надо, редактор просил, чтобы, значит, и ему смешно было и читателям. Ему — в первую очередь. Вспомнил облик редактора: лысый, толстый, заикается, тиком страдает. Нет, не смешно. Тут в дверь позвонили — почтальонша пришла. Еле на ногах стоит, курит, перевод принесла за прошлый рассказ. Посмотрел на цифру… Оно, конечно, можно было бы так рассмеяться, что со смеху помрёшь, но не стал. Загрустил ещё больше. Почтальонша водички попросила холодненькой. Налил кипяток. Выпила залпом. Не рассмешила. Попросила ещё водички. Принёс, а она спит у порога в слюнях. Тут жена вернулась с работы. Тут почтальонша очухалась и попросила водички у жены. Я чувствую, настроение у меня поднимается. Одна орёт, другая пьёт прямо из чайника. Повеселел я. «Не буду, — думаю, — им мешать.» И в комнату, к компьютеру. Брысь!!!

Сказка на ночь

— Пап, расскажи мне сказку: такую, такую… Ну, неизвестную мне. Надоели мне эти Иванушки-дурачки и Василисы премудрые. Имена мне эти надоели! Слышать их не хочу!

— А ремня?

— Ы-ы-ы!!!

— Фух! Ладно, слушай, малыш.

— Жила-была Царевна-лягушка и было у неё три сына — Лягух, Лягур и Лядур.

Когда сыновья выросли и стали похожими на жаб, решила Царевна-лягушка женить их. И женить исключительно на крохотных девочках, ну, на лилипутках, на девочках-пальчиках. Были в стране Лилипутии три таких девочки — это Дюймовочка, Дюймордочка и Дюймдурочка. Эти девочки ну, уж очень хотели выйти замуж за жаб, за мальчиков-жаб.

Узнав, что есть такие в стране Жабонии, они отписали Царевне-лягушке телеграмму: мол, так и так, вылетаем первыми же ласточками, теми, что очухались после перелома крылышек. Хотим выйти замуж за ваших сыновей. Встречайте.

И встретились они все. И поженились. И родились у них дети — Лягуйм, Лягуймордыхай и лапочка-дочка Лягуймдурочка.

Ф-фуххх! Куда это меня понесло? А крысу и крота я упомянул? Ну, крот был толстым и добрым. Да никак его не звали. Крот, он и в Африке крот. Крот был добрым, когда Царевна-лягушка умерла, он могилку выкопал бесплатно. И вообще — деньгами помог. Всё — крота нафиг! А у крысы, кстати, было имя, отчество и даже фамилия. Крысу звали Ларисой Ивановной Хочу. Крыса эта, она телохранителем была у известной банкирше — старухе Шлёпайкоекак. Застрелили и ту и эту. Кто, кто! Ну это-то все знают — крокодил Гиена и Чебуравка В Тёмном Стекле. Ага. Индейцем он был — вот и имя у него такое было. На стройке они тех баб затрелили. Строили, строили да и застрелили, гастробайтеры хреновы.

Слушай, малыш, что-то я совсем запутался. Спи давай. А не то я тебе сказку про Иваныча — Шас Как Дам Вам Всем По Каскам расскажу. Кто это такой? Прораб мой на стройке. Спи давай. Впрочем, слушай. Однажды мы выпили…

Эти глаза напротив

А я люблю ходить по чиновникам, душевные они люди. Хожу, естественно, по делу. А бывает что и по делу, да только тьфу на него — на дело, мне на чиновника посмотреть страсть как интересно. Вот смотрю я на него, а он смотрит на меня, или она.

Она смотрит с сердинкой в глазу и говорит:

— Вам чего?

Я говорю:

— Мне бы кредит, без процентов, для бизнесу.

Она:

— Вы фермер?

— Не, — говорю, — я рэпер. Иногда. В смысле рэпу выращиваю. А если серьёзно — мне журнальчик свой организовать охота.

И тут взгляд её меняется, добреет.

— Вы знаете, — говорит она интригующе, — мы на корову можем дать. И даже хотим дать. У нас программа: надо срочно раздать много денег на коров. Вот вы в частном доме живёте?

— В однушке, — говорю. — Правда там одна корова уже проживает — тёща.

— И жена там же?

— И ребёнок пятигодовалый.

— Так вас всего ничего в целой однушке! — воодушевляется она. — Возьмите, гражданин, на корову, на настоящую. Вы только нам справку потом принесите, что корову купили. Настоящую. У вас балкон есть?

— Ну.

— Не ну, а му! У вас же все условия для коровы!

— Настоящей?

— Ещё какой настоящей!

— А как же сосед снизу? Он коровьей мочи не очень любит. Очень не очень. Он даже детской мочи не любит.

— О! А вы клеёнок-пелёнок постелите. У вас от ребёнка остались?

— О! Кстати! А если его, то-есть моего пятигодовалого ребёнка в садик определить, а? Поможете? А то ему уже в школу скоро идти, а он ещё в садике не был, очередь не подошла.

— Не-е-е, насчёт садика трудновато будет. Да и дороговато для вас, — виновато краснеет чиновница.

— Тогда жену мою на работу устройте, а? На хорошее место. Тёща одна справится и с ребёнком и с коровой. А?

— Не-е-е, хорошие места все заняты.

— Да-а, — вздыхаю. — Трудно вам будет на коров людям деньги раздать.

Встаю, чтобы уйти, а она смотрит всё ещё с надеждой. Закрывая за собой дверь, оборачиваюсь, а у неё слеза на щеке.

Ох, люблю я ходить по чиновникам, душевные они люди, добрые как… Кстати, ума не приложу, что мне делать с этой коровой, всю ночь на балконе мычала…

Не-а! (монолог чересчур упрямого человека)

— Послушай друг, упрямства во мне чересчур. Даже больше, чем у того животного, про которого вы подумали. Вот, например, мне тут говорят, после работы:

— На, Витёк, держи стакан. Угостись и катись.

— Не-а, — говорю я им, головой мотая. — Либо угощайте как следует, до икоты, либо нечего мне рот одним стаканом марать.

Или другой пример. Собирали мы тут в лесу ягоды — малину. Мне говорят:

— Виталий Осло… Петрович. Пойдёмте в другое место ягоды собирать, слышите — медведь утробой урчит, малину жрёт где-то рядышком. А я в ответ им головой мотаю:

— Не-а! Никуда я отсюда не пойду, ведь малинник-то вон какой знатный. А медведь паршивый мне не авторитет.

Смотрю — товарищи мои вёдра в зубы и бежать, а я упрямо руку тяну к ягоде. Рву и в ведро, рву и в ведро, рву и… простите, это у меня нервное, я вам потом пуговицы пришью. В общем, пока медведя за нос к ведру не притянул не успокоился. Вернее, это медведь меня успокоил. На полгода. Полгода я в гипсе провалялся. И всё равно он мне не авторитет!

А вот ещё: жена первого апреля сообразила. Тут я поподробнее, можно?

Возвращаюсь из командировки как раз первого апреля. Поздно. На цыпочках прохожу в спальню, она же зала, она же столовая, она же… простите, больше мата не будет. Значит прохожу, только собираюсь открыть шкаф, чтобы пиджак повесить, жена как завопит:

— Не надо!!!

Вот тебе и спящая красавица. От её крика люстра зажглась во все шесть ламп, и на стене наш свадебный фотопортрет качнулся.

— Это почему не надо? — спрашиваю её.

— Потому, — отвечает Верка. — Лучше тебе его не открывать.

— Это почему лучше мне его не открывать, Вера?! — спрашиваю опять. — Вера, — говорю, скажи честно — в шкафу твой любовник?

— Да! — рубит она.

Тут у меня воздух в груди закончился, я рубаху на себе рванул и лбом об шкаф — бомм! Потом ещё — боммм! Потом ещё — бом, бом, бом! Последние разы об косяк получилось. Простите, я сейчас всё подниму. Нет, мне не больно. А вашему лбу?… Вот и жена как закричит:

— Витя! Ты же так искалечишь… шкаф! Да открой ты его! Там одежда одна, нет там никакого любовника. Дурень! Сегодня же первое апреля, я пошутила. Ха-ха-ха! Разве тебе не смешно?

— Не-а, — говорю.

Распахнул я шкаф, а в нём и вправду одни вещи и никакого любовника. Верка смеётся, а я чувствую: ни ревность, не обида, а упрямство меня захлёстывает.

— Не-е-е, — блею. — Он где-то зде-е-есь.

Верка креститься давай — вот прямо как вы сейчас. Оправдывается:

— Первое же апреля, Витя, я пошутила.

— Он под кроватью, — предполагаю я. — И откуда только силы взялись после медвежьих-то переломов. Дубовую двуспальную кровать вместе с женой на попа поставил! Смотрю — никого. — Он где-то в квартире, — не унимаюсь.

Всё кругом перевернул, линолиум вскрыл, обои… Ну, нет любовника, хоть ты тресни!

Уж не помню как и успокоился. А! Полиция меня успокоила. На пятнадцать суток.

Да-а, не ладно что-то со мной. Недавно у экстрасенса был. Он меня гипнозом полечил, пальцем щёлкнул. «С тебя, — говорит, — десять тыщ.» Я поначалу было протянул ему деньги, — под гипнозом что-ли находился ещё, — но потом чувствую: моя шея мою голову поворачивать начинает. Вправо-влево, вправо-влево… Простите, я вас сигаретой по лицу шоркнул. Видите, какой этот экстрасенс халтурщик. Я ему:-«Не-а! Фиг тебе, а не деньги!» Так и ушёл, не заплатив. Он теперь судом грозиться, ишь какой упрямый. Я вас не утомил?…

А не плохой здесь бар. Давайте-ка выпьем. За что? За знакомство? Не-а!

Новый вид (ночные философствования супруга)

— Валь, ты спишь? Спит… Вот пришла же мысль в голову на ночь глядя… И всё же, почему так говорят: курица — не птица, баба не человек? Хорошо, допустим, баба не человек. А кто она тогда? Енот-полоскун? Тепло. Слон? Ну, в общем-то правильно. Кобыла — во! Потому что всё время пашет, хотя бывает и не пашет. Всё время. Пила, нет, рыба-пила. А причём здесь рыба? Рыба — существо немое, а это. Каррр! Каррр! Может всё просто: баба — это змея. Нет, ну, это уж слишком просто. Ворона-змея — во! Блин… Баба, кто ты? Дай ответа. Не даёт ответа. Не даёт!

— Я тебе сейчас дам такого ответа!

— Ой! Это я во сне, Валя — приснилось чёрте что.

— Спи немедленно!

— Ага, сплю… Баба — это мужаед.

— Кто мужаед?! Ты, животное, которое капусту трескает в огороде, в ухо хочешь?!

— Я сплю, Валя, сплю… Му — жа- хлопка — во…

— Да будешь ты спать, или нет? Тьфу на тебя!

— Мужаплюйка.

— Да заткнёшься ты!? Мама, как будто клоп укусил…

— Клопокляпка.

— Что ты там сказал? Не поняла, говори громче!

— Клопокляпка из семейства глухо-слышащих, но громко-каркающих.

— Чё?

— Точка. Спи, Валя, спи родная.

— Ты давай сам спи. А то пну!

— Я сплю, Валя, сплю… Клопокляпка кривоногая из семейства… Хрррр!!!

Фундук

Кабинет. Фээсбэшник допрашивает рядового срочной службы — Фундукова.

— Что-ж, давай рассказывай: как всё было, рядовой Фундуков. К стати, откуда такая фамилия?

— От отца с мамкой.

— А у них откуда?

— Так у нас в дяревне Фундуково все Фундуковы. А ещё я хочу сказать, что наша дяревня расположена в живописнейшем месте, правда на окраине нашей дяревне поля…

— Оставим географию, поля там всякие, говори по существу. Насколько я знаю, тебе прислали из дома орехи?

— Ага. Фундук. Двадцать пять килограммов.

— А причём здесь сломанный автомат?

— Так я их автоматиком колол. Их. Фундуков.

— Находясь на посту?

— Ага.

— Охраняя склад боевых, я подчёркиваю, боевых припасов, ты спокойненько колол орехи заряжёнными боевыми патронами автоматом?

— Ага.

— И как успехи?

— Сломался автоматик — приклад не выдержал, раскололся. Уж очень они крепкими оказались. Они — фундуки.

— А зачем ты стрелял?

— Он сам. Он автомат… ик. Всю обойму зараз.

— Рассказывай дальше.

— Никто не прибяжал на выстрелы. Раз автоматик всё равно сломался, я тем что от него осталось сбил замок с ворот склада бояприпасов и стал замком колоть фундуки.

— И как успехи?

— Сломался замочек. Я же говорю, крепкие они оказались — фундуки.

— Да ты что?!

— Вот я и взял тогда в руки этот проклятый снаряд. Я думал яму ничаво не будет. Он во-о-он какой большой, а фундуки — они мааалянькие.

— Мааалянькие!!! Ну и фундук ты, рядовой Фундуков! Одного я не пойму, рядовой Фундуков. Склад боеприпасов в клочья, а на тебе ни царапинки. Как так?

— Так я же не договорил в самом начале нашего с вами разговора. Наша дяревня Фундуково находится в живописнейшем месте, правда на окраине нашей дяревне полягон расположен, военно-учебный.

— И что?

— А ничаво. Мы, Фундуковы, к взрывам-то прявыкшие…

Артистка огородная

— Здравствуй, Клава, девочка моя.

— Здравствуй, Коля. Спасибо тебе, конечно, за девочку но теперь я не только твоя.

— Не понял…

— А что тут не понятного. Теперь, Коля, я — народная.

— Опять не понял.

— Да что ты заладил: не понял — не понял! Артистка теперь я. Народная. Ты же сам прекрасно знаешь как я мечтала стать артисткой. И вот стала, при чём сразу — народной.

— Да как так-то?

— А вот так: съездила в город, в подземном переходе заказала себе корочку, меня сфотографировали, съездила второй раз, выкупила эту корочку. Ну, корочку, удостоверение, понял?

— Теперь понял. Покаж.

— На! Гляди!

— Так (читает). Удостоверение. Так. Народная артистка Риссии. Риссия — это что? Китай что-ли?

— Да это просто описка, Коля. Можно ведь подправить. Тихонько.

— Тихонько, говоришь. (читает дальше) Народная артистка Риссии Пулькина Клавдия Владимировна. Но ты же Васильевна, Клава!

— Да какая разница — какое отчество. Можно ведь подправить.

— Тихонько?

— Ага. Тих… онько. Зато фотография моя.

— Фотография-то твоя. Сколь отдала?

— Пят…

— ????

— Десять тыш.

— Десять тыш!!!

— Зато я теперь артистка. Народная.

— Ой-ли. Странная какая-то корочка… Клава! А ты обложку этой корочки внимательно разглядывала? Смотри на оттиск.

— Ну, смотрю — золотыми буквами: УДОСТОВЕРЕНИЕ.

— А ниже. Читай!

— УДОСТОВЕРЕНИЕ.. НКВД…

— Ну ты и отчебучила… артистка. Подшутили над тобой. За твои же деньги.

— Ха! Так всё же правильно! НКВД — это значит Народная Клавдия ВлаДимировна.

— Васильевна. А лучше так — Народная Клавдия Васильевна — дура!

— Ыыыыы!!! Лоханулась я, Коля-я-я!!!

— (обнимает её) Эх- ты, артистка моя… огородная, не плачь уж…

Черенок

— Здравствуйте, доктор.

— Здравствуйте, садитесь.

— Спасибо, но я пока стоя.

— Жалобы?

— Я на грабли наступил, доктор.

— А, так вы плохо видите? Это вам к окулисту, батенька. А я уролог. У- ро- лог!

— Я знаю, что вы уролог, мне к вам, а окулист подождёт. Можно я по порядку?… Вчера мы с женой были на даче. Она грабила грядки, а я к ней начал приставать…

— О! А это уже мой профиль!

— Я к ней на счёт бутылки стал приставать, ну, чтоб она на бутылку мне дала. А то я же тоже работал, умаялся и мне с устатку…

— Ага. Так ведь вам к наркологу надо, друг мой.

— Я думаю б этом. Но прежде мне к вам. Так вот: жена грядки грабит, а я у неё на бутылку клянчу. Клянчу и клянчу, клянчу и клянчу. Короче, психанула она, и ка-ак жахнет мне по спине граблями. Слава богу — черенком. Черенок сломался…

— Понял. Вам — к хирургу! Со спиной! Всего доброго!

— Да что же это такое! К вам мне доктор, к вам! Спина подождёт! И хирург! И окулист! И нарколог!

— А невропатолог?