Бесплатный фрагмент - Открыться Жизни

Открыться Жизни

Глава 1. Башня

Колька брел по проселку, цепляя большими пальцами ног пересушенную супесь. Супесь была прогрета солнцем, и ее тепло радовало гудящие Колькины ступни.

Набегавшись целый день по окрестностям деревни, он был и жутко довольным, и ужасно уставшим. Чего из этого было больше — непонятно.

Лето было в самом разгаре, взрослые все были в работах, на детей внимания обращали мало. Дети находили себя сами. Рыбалка, грибы-ягоды. Ребята повзрослее ходили помогать мужикам в тракторный гараж — учились разбираться с многочисленными гаечными ключами, различать виды смазок, красок и запчастей. Особо талантливые допускались непосредственно до самих машин — обтирать, шкурить, красить. Такие парни ходили селезнями, гордо вскинув голову. Еще бы! Все босые в штанах с рваными коленками бегают, а эти уже без пяти минут механики!

Девчонки были на подхвате в коровниках. Кто-то начинал присматриваться к работе ветеринара. Хотя чаще всего ветеринарами в Шаньшерово были мужчины, ибо только крепкой мужской рукой можно уверенно проткнуть вспученный коровий живот иглой, а особо форсистые еще и поджигали выходившие под давлением газы, доселе мучавшие бедное животное. Ну и работ по домашнему хозяйству у всех было за глаза. Семьи, прореженные недавней войной, потихоньку разрастались. Ложками на обеде стучало все больше рук, и что-то в эти ложки нужно было класть.

Не голодали, но и о сытости говорить не приходилось. Лебеда и сныть с крапивой были частыми ингредиентами, а один и тот же мосол могли отваривать по два раза, чтобы хоть как-то насытить постную похлебку из сорняков.

На речке могли пропадать чуть ли не сутками. Во-первых, от улова зависел престиж рыболова. Ну, поймал ты пару уклеек и карася, и что? А вон идут Митя с Толькой, у них в старом ведре и две щуки, и раки. Раков можно было и продать изредка заезжавшим в колхозный гараж водителям из поселка. Ловить раков пытались все, но получалось не у многих. Тут нужно было уметь среди корней и утонувших склизких коряг, почти по самый нос стоя в воде, руками нащупать рака в его норе и вытащить наружу, умудрившись не поскользнуться.

Выловленная рыба шла в семейные горшки, поэтому мальчишки изо всех сил старались наловить побольше, выбирая и новые места лова выше по течению Межи и ее притока Истьянки, и сооружая удочки. Дед Афанасий с трудом гнущимися пальцами научил ребятню плести верши из ивовых прутьев, ухмыляясь в бороду и вспоминая свое босоногое детство. Воспоминания пробуждали искорки в васильково-голубых глазах и временно унимали гнет боли от не вернувшегося с войны сына.

— Вот эдот прут-то сюдой пхай, и под энтот подводи. Эта, а шоб рака словить, сначала лягуха пымай и о камень его хрясни.

— Дед, а о камень-то зачем?

— Так эта, лягух издохнет, его покладай у вершу с валунами и на ночь оставь. А с утреца уже там рак будет, и не один! Рак-то, эта, мертвячину-то любыть, хе!

К Шаньшерово, старой деревеньке, расположенной на излучине Межи, последние годы все больше стремился примкнуть поселок Октябрьский, где проходила железнодорожная ветка, идущая от узловой станции. Дорога использовалась в основном для вывоза заготавливаемой в крупном леспромхозе древесины, ну и два раза в день ходил паровоз с двумя старенькими вагончиками. Леспромхоз, также названный Октябрьским, рос и ширился, пятилетка выполнялась ударными темпами, планировали строить лесовозную узкоколейку. Строились новые поселковые бараки, готовящиеся принять новых строителей и лесозаготовителей. Закладывали фундамент под вторую школу.

Колька ходил в деревенскую школу. В Октябрьском школа была большая, двухэтажная. На первом — начальная, на втором — уже средняя. Планировали и интернат строить, чтобы дети из дальних деревень тоже могли получить обязательное в Союзе школьное образование. Это вообще у Коли в голове не укладывалось, как можно шесть дней в неделю жить не дома? В ту же армию, само собой, забирали на три года, но то ж армия! А тут школа… Да, читать-писать все должны уметь, но вон, у них в деревне с задачей обучить грамоте прекрасно справлялись Антонина Федоровна и Семен Михайлович, учителя деревенской школы. В Октябрьской школе же целый штат был, и таблички солидные на кабинетах, глобусы там всякие.

Поселковых мальчишек в Шаньшерово недолюбливали, дело часто доходило до драки. Ну и в поселок шаньшеровские тоже редко совались. Хотя сам поселок для деревенских был почти что Москвой. Дома здесь были иные, стояли вдоль широкой улицы. Было отделение почты, был фельдшерский пункт. Буфета на станции не было, да и станции как таковой не было — не было касс (билеты покупались у кондуктора в вагоне), не было станционного здания. Октябрьский был лишь остановочным пунктом. Была пожарная часть, где в гараже стоял красный и блестящий новенький ГаЗ-51 с цистерной и аккуратно свернутыми брезентовыми шлангами. Машину использовали редко, чаще пожар тушили всем миром, растаскивая огонь баграми и щедро засыпая все той же супесью. Но наличие собственной пожарной машины на леспромхозе было обязательно и делало поселок более чем представительным на фоне покосившихся болотных деревушек.

Да и жизнь в Октябрьском была на взгляд деревенских мальчишек совсем не деревенской. Бараки часто были разделены на две, а то и на три части, в каждой из которых жило по семье. Коров и лошадей не держали вовсе, все больше кур и кроликов. Страшно сказать, многие семьи вообще дома не готовили, ведь в поселке была столовая, где рабочим, вернувшимся с делянок, большими черпаками из, казалось, бездонных котлов накладывали и густой борщ, и макароны с тушенкой, а из не по-деревенски пузатых чайников наливали компот из сухофруктов. И все это не за деньги. Но ушлых деревенских мужиков такая жизнь совершенно не прельщала. Не нравились им и грязь на поселковых дорогах, и продаваемый в сельмаге алкоголь, и однообразная работа по изничтожению под корень родных вековечных лесов ради непонятных трудодней. Жили как-то деды-прадеды, и ничего — выжили. А вот так менять с размаху вековечный уклад? Тут обмозговать надо. И мозговали подолгу. Кто-то уходил в поселок на заработки, возвращаясь с рассказами. Кто-то так и перебирался потихоньку на немудреную работу и жизнь, не требующую прозорливой деревенской смекалки.

Колька с другом Сашкой Мельниковым любил ходить в депо. Вот и сегодня после утренней рыбалки они встретились у ворот Сашкиного дома и пошли в поселок к станции. Дорога шла под гору — деревни издавна ставили хоть и рядом с рекой, но не у самой воды, уберегая жилье и собранный урожай от половодья. Поселок же ютился у самой реки. Прежде всего, потому, что так требовалось для станционного водоснабжения. Водонапорная башня возвышалась жилищем волшебника из сказки и снабжала водой две гидравлические колонки для заправки паровозов водой и поселковый водопровод. Рядом с башней периодически пыхтел двухцилиндровый насос с красивыми иностранными буквами, наполняя гулкий черный бак наверху.

Приречное расположение поселка ничем хорошим не оборачивалось. Деревенскому-то оно с лету видно, а городские управители, кто распорядился о леспромхозе и закладке поселка, как говорится, «не в зуб ногой». Вот и топило поселок каждую весну. Заливало погреба, жиденькие огороды, курятники (кур переносили в бараки и потом все лето выметали застрявший между досок пола помет). В подвалах круглый год стояла вода, замерзая в лютые январские морозы. По стенам ползала плесень, скапливаясь в углах, потихоньку грызла редкие книги и мебель.

Водонапорная башня и была сегодняшней целью Коли с Сашкой. Для детворы самое высокое сооружение в округе и так было бы центром притяжения, а тут не просто какое-то скучное «сооружение», а именно «БАШНЯ».

Вот закончились окраины Шаньшерово, и началась заросшая по обочинам невообразимо густым бурьяном дорога к Октябрьскому, пара сотен метров ничейной земли. Это уже не родная деревня, но еще не чуждый поселок, где надо было быть постоянно начеку. Дорога была разъезжена комбайнами, по страде обитающими на полях за Шаньшеровым. Прокатиться от деревни до поселка на таком железном монстре было мечтой и вожделенным достижением любого мальчишки. После такого даже поселковые смотрели на везунчика с уважением. Деревенские были в более выгодном положении — в деревне был тракторный гараж, где осуществлялся базовый ремонт, а комбайнеры частенько туда захаживали. Ну а мальчишкам нужно было в такие моменты не дремать и либо раков продать задешево (или вообще обменять на поездку), либо просто напроситься.

Поселок начинался с перекрестка. Налево улица уходила к магазину, направо упиралась в поля, а прямо можно было выйти к леспромхозу и станции. Туда Саша с Колей и пошли, встретив по дороге пару знакомых и обменявшись обычным «здорóво».

По железнодорожным меркам никакой станции в Октябрьском не было. Даже остановочного пункта. Это был подъездной путь от леспромхоза к узловой станции Улин, до которой по лесам через болота с установленной скоростью не более 25 км/ч нужно было ехать около 25 километров (и при этом по какой-то загадочной причине проходило сильно больше часа). Но местные все поголовно называли это станцией. В Улин из деревенских почти что никто и не ездил, так что расспрашивать про тамошнее житье-бытье было не у кого, а с поселковыми старшими деревенские дети и вовсе не общались.

На станции все было как обычно. На крайнем пути из трех старательно колотил цилиндрами паровой кран с белой надписью «ПК-6», укладывающий связки досок с открытого склада на стоящие на втором пути вагоны-лесовозы. Подъезжали груженые лесовозные ЗиС-5 с прицепами, с которых козловой кран сгружал доски на площадку склада. Перекрикивались командами рабочие, звякали цепи. Приятно пахло угольным дымом и перегретой смазкой. И шпалами. Шпалы пропитывались креозотом для защиты от сырости, гниения и вредителей, и этот запах безошибочно сочетался с железной дорогой. Так пахло путешествие в тайну, куда-то вдаль, за горизонт.

Водонапорную башню было видно с любого конца станции. Кирпичная нога с узенькими окошками-бойницами удерживала на большой высоте черный бак. Стоящий рядом с основанием башни на бетонном постаменте паровой насос молчал, значит, бак был полон. К насосу подходили две трубы: паропровод от деповского котла и подводящая труба от реки.

Забраться внутрь башни было не так-то просто. Понятное дело, она была заперта. Ребята обошли ее с другой стороны, где уже начинался речной склон, и начали карабкаться по выступающим кирпичам. На высоте около трех метров над головой виднелся черный провал отсутствующего окна. Даже форточки. Взрослый в такую никогда не пролезет, ну а на детей никто бы и не подумал. Для детей, выросших в деревне рядом с лесом, взобраться на трехметровую высоту по удобным выступам не составило никакого труда и они, протиснувшись сквозь жерло окна, очутились в гулком темном нутре башни.

Здесь было сыро. Пахло железом и грибами. На самом верху что-то еле слышно шебуршалось. Ногам было неприятно, ведь они стояли на холодных железных ступенях лестницы, уходящей вверх по спирали. Коля посмотрел на друга, а Сашка просто кивнул в ответ, мол, «вперед давай!». Стараясь ступать как можно мягче, чтобы не создавать грохота, ребята стали подниматься.

Причина шебуршания выяснилась довольно быстро. Сашка вдруг резко чертыхнулся и стал интенсивно отряхиваться.

— Чего там у тебя стряслось? — громким шепотом спросил через плечо Коля.

— Голуби. Дурацкие курицы!

Кроме голубей, никто им больше не помешал. Под металлическим днищем бака была небольшая площадка, на которую выводила лестница. Черный лист был холодный и покрытый крупными каплями, периодически срывавшимися вниз. В стене была дверца, выходящая на узенький балкончик, опоясывающий башню. На него можно было выйти для осуществления ремонта бака.

Выходить на этот балкончик ребята, понятное дело, не стали. Их бы сразу заметили и строго наказали, после чего возможность залезать на башню исчезла бы навсегда. Поэтому они устроились у самого верхнего окна на досках и каких-то старых мешках, оставшихся видимо еще со строительства башни или какого-то крупного ремонта. Сквозь щели в полу были видны внутренности башни. Сквозь узкие окошки пробивался свет.

Окно было направлено на уходящие в сторону Улина пути, терявшиеся на границе верхушек деревьев и горизонта. Жаркое летнее солнце тихо и спокойно двигалось в сторону позднего заката, чтобы ненадолго уступить место прохладным звездным сумеркам ночи.

Одно из облаков, которые, словно стадо пушистых овечек паслись на горизонте, как будто отделилось и поползло в сторону. Делалось оно все больше и ближе. Стало понятно, что ползет оно в сторону Октябрьского. Несведущий мог бы и удивиться, но мальчишки явно были в курсе таких чудес. И тут из-за леса, со стороны путешествующего облака, раздался протяжный гудок.

Паровозные гудки вообще, как говорится, «рвали душу». Собственно, так и задумывалось. Если бы локомотив подавал спокойный сигнал, то стали бы на него обращать внимание?

Живой голос паровоза растекался по лесам и полям, отражаясь от мрачных сине-зеленых стен лесных чащ. Спустя четверть часа издалека стало доноситься его ритмичное дыхание. Дышал паровоз не часто — большой скорости на этом перегоне не допускалось, колеса вращались неспешно, пар подавался в цилиндры лишь для поддержания такой скорости. Локомотив тянул два стареньких зеленых вагончика. Оглушительно загудел перед входным семафором, который тотчас перекинулся на запрещающий сигнал, и втянулся на станцию, замерев на первом пути.

— Сейчас обгоняться будет! — авторитетно заявил Сашка, более других болеющий железной дорогой и разбирающийся во всех премудростях и терминах.

— Без тебя понятно. — пробормотал Коля. Нет, ну в самом деле, чего он зазнается? Столько раз уже видели, наизусть заучили, и все равно каждый раз Сашка демонстрирует свое знание вопроса.

Из вагонов начали выходить люди, помощник машиниста полез под колесо первого вагона с двумя красными железнодорожными «башмаками», которые он подложил с двух сторон под колесо, обеспечив его неподвижность. Потом открутил сцепку, соединявшую вагоны с локомотивом, и махнул машинисту. Паровоз коротко свистнул, выбросил два паровых уса в стороны и тронулся вперед. Доехав до стрелки, машинист дождался ее перевода на боковой путь, посигналил двумя короткими свистками и поехал мимо вагонов. После чего уже по другой стрелке вернулся к вагонам, но с другой стороны.

— Интересно, он осаживаться и сцепляться сейчас будет или утром уже? — тут уже Коля постарался проявить осведомленность и показать Сашке, что нечего ему строить из себя ходячую энциклопедию.

А тот и ухом не повел.

— Утром, само собой. Ему еще водой заправляться, зольник и колосники чистить.

Коротко свистнув три раза, паровоз замер у входной стрелки. Спустя полминуты во внутренностях железного дракона что-то несколько раз щелкнуло, и в сторону рванулся большой столб пара с резким шипением. Пригибалась трава, закладывало уши. Стихло все также резко. Машинист просигналил два раза и медленно двинулся в сторону стоящих вагонов, остановившись метров за пять, рядом с гидроколонкой, выдав три коротких свистка. После чего спустился с правой стороны и вдвоем с помощником они пошли в сторону здания, рядом с которым стояла водонапорная башня. Хлопнула входная дверь, обозначив, что локомотивная бригада зашла в дом.

— Давай слезать, что ли? — шепнул Коля.

— Да, давай.

Сидеть больше было нечего, скоро начнет темнеть, а смотреть больше было не на что. Да и собирались они идти помогать пасти коней в ночное.

Глава 2. Ночное

Шаньшеровские пастухи пользовались большим спросом. Могли пасти большие стада, смешанные (коров с овцами). Доверяли им и поселковый табун.

Свою скотину в Шаньшерово пасли по старинке, в лесу. Когда любопытный Николай спросил у деда Афанасия, почему так было заведено, тот, ухмыляясь, ответил:

— Дык, а как иначе-то? Енто щас всякие там тракторы есть, а раньше шо от дярявьяв и кустов вычистил — то и поле, туда и сади. А большие пни-то как ворочать буш? Коняку запряжешь, ну вторую, дак, а он и все равно сидит, окаянный! Вот шоб зубы мои так сидели, як те пни. Поэтому любые поля под хлеб отдавали, никаво не пасли на их. В лясу пасли.

Пасли по очереди. Выборной должности пастуха не было. Сегодня ты пасешь, завтра — сосед. Послезавтра — его сосед, и так далее по кругу. Тот, чья очередь наступала, выходил на главную (и единственную) деревенскую улицу, снимал висячую на заборе доску, вешал себе ее на шею на уровне груди и колотил в нее двумя массивными палками-колотушками, сообщая хозяйкам, что время выгонять скотину. Возвращаясь вечером, когда каждая корова сама знала, к каким воротам ей идти, пастух вешал импровизированный барабан на забор.

Но были и те, кто по соседним деревням и селам нанимался пастухом на весь сезон, с Егорьего дня по первые заморозки, когда трава жухла. В этом году дядя Леша и его брат дядя Миша нанялись пастушить в Октябрьский. На их попечении было и коровье стадо, и небольшой табун лошадей.

Поселковые лошади не отличались упитанностью, но и работы на них взваливали поменьше, чем на деревенских — пахать-то в поселке негде и нечего. Использовали лошадок как тягловую силу в леспромхозе (для передвижений верхом лесничими и в телегу впрягать), в почтовой службе и для работы местной «скорой помощи». Хотя с такими дорогами помощь хорошо если вообще приходила, какая уж там «скорая»! Но и рожениц тяжелых спасали, и с лесосек с травмами до фельдшерского пункта довозили. Ну, а кому срок пришел — так тут уж все «в руце Божией», как говаривала набожная баба Матрена.

Мальчишки регулярно напрашивались с пастухами в ночное. Это же целое приключение! Помогать в серьезном полезном деле (никто и не подумает осуждать, что ты лодырничаешь), ночевать в шалаше под звездным небом, слушая похрапывание коней со всех сторон.

Домой Сашка с Колей решили не заходить. В летнюю пору родители иногда сами могли не заночевать дома, оставшись на поле. Дома сейчас есть особо нечего, уж лучше чего раздобыть на пастьбе.

Спустившись с башни, друзья побежали, перепрыгивая через стальные нити рельсов мимо темной громады паровоза, мерно вздыхающего около гидроколонки. Ну, в самом деле, словно дракон диковинный спать устроился!

На том самом перекрестке, куда выходила дорога с Шаньшерово, дядя Леша с братом сгоняли лошадей. Выстрелами с резким эхом хлопал кнут.

— Дядя Леш, дядя Миш, здрасьте! — прокричали Сашка с Колей.

— А, соколята прибежали! Ну, добро, будет кому рыбки наловить. — заулыбался, попыхивая самокруткой, высокий подтянутый мужчина — дядя Леша. Его брат, чуть ниже ростом и шире в плечах, просто кивнул ребятам, хмуро глядя из-под густых бровей. Нет, злым он не был, но незнакомца мог поначалу напугать грозным видом.

Ребятам поручили нести старый вещмешок, где болтались сухари, несколько картофелин, пара вареных яиц и закопченный ничуть не хуже паровоза котелок.

В этот раз решили начать пасти у реки, а с наступлением темноты подняться от влаги повыше и заночевать. Да и чего там ночевать-то, два часа от силы, светает сейчас рано.

Поселок остался за спинами. Лошади почуяли простор, всхрапывали. Пастухи взобрались на спины двух наиболее крупных коней. Без седел и стремян. Удерживая табун с двух сторон, они легкой рысью повели его к Истьянке. Местность там болотистая, влажная, травы сочные. Сашка с Колькой шли следом.

Когда ребята дошли до берега, табун уже разбрелся по лугу. Братья-пастухи разжигали костерок, не сколько для тепла, сколько против комаров, которых у речного топкого берега были целые тучи. Ребята же пошли к речке рыбачить с чувством ответственности за важное поручение.

Начинало темнеть. Дневная жара впитывалась в прохладу речных струй. Истьянка была странной рекой. Вот вроде она течет в тоннеле, образованном склонившимися с двух берегов ивами, и дно песчаное все видно, и перейти пешком по пояс можно, но на середине с ног свалит, если не будешь шестом в дно упираться. А вот уже она прячется у подножия холма, тщась подточить его скальную основу, и вода на поверхности столь спокойна, что упавший ивовый листочек стоит на месте. И до противоположного берега почти что допрыгнуть можно. Но обманчиво это спокойствие непрозрачно-янтарного цвета! Вся сила, что человека с ног валила, ушла в глубину.

Купаться в Истьянке не купались — из-под холмов били ледяные родники, кое-где спадающие в реку настоящими, пусть и крохотными, водопадами. Да и взбалмошный нрав течения пугал. Но рыба водилась самая разная.

В одном из выходов скального фундамента была небольшая полость, которую ребятня называла пещерой. Взрослому туда было не забраться (разве что только киркой и лопатой расширить лаз), а вот детвора уходила к холмам рыбачить, ночуя в этой самой пещере.

В этот раз пастьба была вдали от пещеры, да и на другом берегу.

Коля полез в орешник искать тонкий и длинный прут для удочки, Сашка привязал капроновую нить к крючку и делал из мякиша старого хлеба маленькие шарики для прикормки. Сделав некое подобие удочки (на которую умелец мог наловить неплохой улов), ребята устроились на берегу. Братья, дядя Леша и дядя Миша, сидели у костерка.

В сгущающихся сумерках бродили кони, на поле монотонно стрекотал коростель. В зеленом тоннеле ивовых деревьев над рекой было почти совсем темно и ощутимо прохладно. После дневной жары даже бросало в легкий озноб.

С небольшим и нехитрым уловом ребята подошли к костру. Там уже были готовы две жерди, чтобы повесить котелок. Воды натаскали прямо с реки, дождались кипения и бросили рыбу в котел. Чистить такую мелочь не пришло бы в голову. Часть картофелин почистили, разрезали ножиком как можно мельче и отправили к рыбе. Наиболее крупные же решили запечь в углях.

Скромный, но, по мнению мальчиков, невероятно вкусный ужин закончили с наступлением темноты. С реки пополз густой туман. Надо было подниматься на холм, а то и лошади заблудиться могут и простудиться, а с утра и людям, и животным снова на работы.

Затоптав костер, все четверо медленно пошли прочь от реки на холм, раздвигая руками высокие травы, покрикивая и причмокивая, призывая коней. Кони отзывались всхрапами. То тут, то там из густого тумана возникали их фигуры. Кивали густые гривы, мели хвосты. Стоял хруст сочного клевера.

На вершине пологого, почти незаметного холма стоял шалаш. Туман до вершины не поднимался, растекшись по округе. Островками темнели вершины других холмов, но они были покрыты густым лесом и казались мохнатыми.

Один холм казался темнее и мохнатее остальных.

— Дядя Миш, а чего это там такое за холм большой? — спросил более заинтересованный Коля.

— А, ну так ведь это Медвежий город. Там рядом даже деревушка была, так и называлась — Медвежа. Щас там не живет уже никто.

— О, — словно проснувшись, спросил Саша, — а почему она так называлась?

— Ну. — замялся дядя Миша, — старики говорили, что там какие-то другие люди жили, особые. Их еще называли «старыми людьми», ну, то есть которые до нас тут жили. И вот они могли в медведей превращаться. В той деревне последние из них и жили.

— Они что, старые были что ли все? — удивился Саша.

— Да нет же, говорю тебе — назвали так их, потому что они до наших с тобой предков тут жили, в старину. Так давно, что эта давность состарилась уже. А потом наши предки пришли, мои прадедушки и прабабушки. И вот они моим родителям рассказывали, что тут другие люди жили.

— Надо туда сходить как-нибудь, обязательно! — мечтательно проговорил Коля. — А расскажите еще про этих «старых людей», пожалуйста! Ну, уж очень интересно.

— Так, а чего рассказывать, все рассказали ж вроде. — удивился дядя Леша. — Странный то народ был. В общем, пройдет такой человек мимо твоего дома ночью, ты его в темноте не видишь, а всем в доме тревожно и страшно становится. Кто-то говорит, что они жили в землянках и чуть ли не под землей, а кто-то — что у них дома здоровенные были. И сами были громадного роста, перекидывались между своими деревнями валунами и гигантскими колунами. Вон, валуны эти до сих пор на полях попадаются, как раз ровно на линии между их деревнями.

— А этих деревень, что, не одна была?! — спросил Коля.

— Нет. Есть еще вверх по течению Межи деревушка Коротыша. Говорят, там какие-то ну уж очень низенькие люди живут.

— Так ты ж говорил, они громадинами были… — усомнился Саша.

— Да кто их уже разберет, какими они были. Давно это было.

Разговор сам собой затих. Дядя Миша встал и пошел к зарослям ивы у реки. Вернулся, неся в руке пяток длинных и тонких, толщиной с палец, прутов. Присел у шалаша, надрезал один из прутов под острым углом, затем обстучал рукояткой ножа и ловким движением вытащил сердцевину прута из коры. Прям как носок снял. Потом отрезал от вытащенной сердцевины небольшой пыжик и вставил в трубку из коры со стороны надрезанного края. Мальчишки не успели спросить, зачем он все это делает, как дядя Миша поднес трубку к губам и мягко подул в нее, пальцем другой руки приоткрывая отверстие на противоположном конце. Над туманной речной долиной, над лошадиными головами полилась простая красивая мелодия травяной флейты. В перерывах на дыхание слышался то коростель с дальнего поля, то сонное фырканье коней, то плеск со стороны реки.

Внезапно с противоположного берега реки донеслось конское ржание. Пасущийся табун отреагировал тревожным фырканьем, какие-то кони подняли головы. На холме с той стороны реки, сквозь туман поблескивал теплый огонек костра.

— Дядя Миш, глядите, — указал пальцем Колька, — там, на холме тоже кто-то коней пасет!

— Где? А, вон там. — понимающе кивнул дядя Миша. — Дак это цыгане.

Про цыган мальчишкам слышать приходилось.

В основном что-то нехорошее. Будешь себя плохо вести — отдадим цыганам. Если цыгане появлялись на полях рядом с какой-то деревней, то хозяйки всех домашних убеждали не оставлять вещи где попало, «а то цыгане скрадут!», а сами украдкой бегали к ним в табор на погадать.

Но то в окрестных деревнях. Шаньшерово располагалось рядом с Октябрьским, большого количества коней — а цыгане жили барышничеством — в деревне давным-давно не было, так что появление табора на поле вызвало удивление.

— А зачем они к нам пришли? — тихо спросил Сашка.

— Да за тобой пришли, не иначе! — начал подзуживать друга Коля.

— Ну а серьезно, дядя Миш? — не собирался сдаваться Саша.

— Хм. Да не знаю я. Они ж как-никак конями занимаются, торгуют ими по ярмаркам. Бабы у них гадать ловки, бачут, да токмо эт все брехня, по-моему.

— Чего они, обворовывать нас пришли, — сдвинул брови к переносице Сашка, — так мы им покажем тогда!

— Ну, кто тебе это сказал? — приподнялся на локте задремавший было дядя Леша. — Не суди, пока точно в чем-то не будешь уверен. Они люди как люди, только странные немного.

— А почему тогда про них так говорят, мол, воры они все? — удивился Коля.

— Не понимают они их. Да и я их особо не понимаю, — с прищуром проговорил дядя Миша, — но это не повод всех под одну гребенку грести.

На востоке, на границе полей и неба, становилось чуточку светлее, что знаменовало приближение раннего летнего рассвета. Дрема навалилась и обняла теплым сеном. Так и заснули.

Глава 3. Гости

Проснулись, когда солнце уже встало. Колдовство минувшей ночи смело вместе с белоснежно-молочным туманом, но оно отражалось в щедро рассыпанном по траве жемчуге утренней росы.

Было прохладно. Чтобы не замерзнуть, Саша с Колей попрощались с братьями-пастухами и побежали в деревню. Нужно было и воды натаскать, и корову выгнать после утренней дойки, и коз отвести на поле (присматривали за ней меньшие братишки и сестренка, но привести туда рогатых и строптивых животных могли только старшие).

За заботами пролетело полдня.

Первым делом, ворвавшись в хату, Колька растопил печь. Да, на улице было лето и днем снова навалится жара, но готовить-то на чем-то надо! Пока дожидался, как дрова разгорятся, подмел пол. Потом побежал с ведрами к колодцу. Сбегав к нему раза четыре, наполнил две большие кадки в хате и бане. Вечером отец с матерью придут с поля, надо будет к их приходу натопить баню.

Собрав в курятнике появившиеся за ночь яйца, Колька бросил их в горшок. Бабушка, что-то ворча под нос, готовила меньшим братикам и сестренке кашу. Те ссыпались с печки, разлепляя глаза и потягиваясь. Колька поставил горшок с яйцами в печь, где уже ярились только угли, и погнал малышню умываться. Поняв, что добиться интересного рассказа, где был ночью их старший брат, не выйдет, орущая стайка побежала греметь умывальником.

Коля наколол дров для бани, наточил кухонный нож, помыл после завтрака посуду, задал корм всей домашней живности и отправился с братиками отводить коз на поляну. По дороге нарочно прошел мимо Сашкиного дома, но самого Сашку не увидел. «Тоже, небось, носится как угорелый», подумал Коля.

Оставив коз с двумя младшими братьями и сестрой, вручив им собранную снедь, Коля побежал в поселок на станцию. Очень хотелось успеть к утреннему отправлению поезда.

В поселке все было как и днем ранее. Через перекресток прогромыхала телега, запряженная довольным конягой из тех, что пасли минувшей ночью. Коля понял, что братья дядя Леша и дядя Миша уже на рабочих местах.

Паровоз был на станции, как и положено. Готовился к отправлению, мерно постукивая паровым насосом, нагнетая воздух в тормозную магистраль. Периодически из трубы вырывался пар с дымом — помощник открывал сифон, раздувая огонь в топке и поднимая давление до рабочего. Между рельсов остывала куча раскаленного шлака, оставшаяся после чистки зольника и колосников, которую станционный работник с лопатой торопился скинуть в сторону, пока она не прожгла шпалы.

На боковом пути мирно дремал, опустив стрелу на платформу, паровой кран — в его работе сейчас нужды не было. А вот к тупику его подпирал еще один состав. Несколько грузовых двухосных крытых вагонов со сдвижными дверьми, которые часто назывались теплушками (к слову, эти таковыми не были — никаких печных труб из крыши не торчало).

Внеплановые поезда появлялись. Либо новая усиленная смена рабочих приезжала, либо посылали банно-прачечный поезд. Удивил Кольку крайний вагон. Рядом с ним расположилась очень необычная толпа. Женщины были одеты в пестрые юбки и цветастые кофты, усатые и бородатые мужчины — в строгие, пусть и весьма потертые, темные пиджаки и штаны. Кто-то был в ботинках, кто-то в сапогах. У женщин длинные, смоляные волосы были заплетены в косы, спускавшиеся по скулам до пояса. В них блестели вплетенные медяки монет. Серебром отражались большие пуговицы на мужских кафтанах. Пожилые бородатые мужчины были в необычных войлочных шляпах. И среди женщин, и среди мужчин нередки были те, кто курил длинные трубки.

Дети разного возраста выглядели кто во что горазд. Почти все — босиком. Какие-то рваные сапоги были только на самых старших, почти подростках. Чумазые, с взъерошенными волосами, грязными руками…

Да, это были цыгане. Только как они тогда попали на поля за рекой, если они тут были? Помня вчерашний разговор с дядей Лешей, Коля решил познакомиться с цыганскими мальчишками. Вон, к ним уже подошли поселковые. Понятное дело, Илье Испанцу со своей шпаной всегда везде успеть надо.

Испанцем его прозвали из-за того, что он жил в одном бараке с испанскими подростками. Родители называли их республиканцами. Но ни Илья, ни Коля не знали, почему.

Никаких открытых конфликтов, когда и «стенка на стенку» возможна, сейчас между деревенскими и поселковыми не было, поэтому Коля смело подошел к Илье.

— Здоро́во, Илюх. Как жизнь?

— А, Колян, привет. Да лучше всех! Вон, гляди, кого к нам занесло! — задиристо произнес Илья, кивком головы указав на стоящих напротив цыганят.

Но те, в свою очередь, испуганными точно не выглядели.

Коля подошел к ним, протянул руку.

— Николай. Я с Шаньшерово, это деревня тут рядом. А мы вас вчера с холма видели!

Самый высокий и, скорее всего, самый старший цыган тут же протянул руку в ответ. Пожатие было сильным. Пальцы были шершавые и мозолистые, давно не знавшие мыла.

— Михай. А чего, большая деревня?

— Да не, обычная. Коней, если что, у нас нет.

— Ха, — ухмыльнулся Михай и ребята рядом с ним, — да кони нас не особо интересуют.

— Это как так? — удивился Коля. Вот только вчера ему рассказывали, что для цыган кони — основа жизни, а тут — на тебе!

— Ну, мы не барышничаем. А для передвижения сейчас вон, другие «кони» уже. — Михай кивнул на стоящий за ними поезд. — Вот на нем вчера вечером и приехали. Только вы не нас у деревни своей видели, мы тут в вагоне и заночевали. А в вашу сторону другие пошли. Тоже цыгане, кишиневцы. А мы другие, мы котляры.

Кишиневцы, котляры… Эти слова Коле ничего не говорили. Но тут Испанец решил, что слишком много внимания уделяют не ему. Для него это было сродни оскорблению.

— Я гляжу, Колян, тебе охота с ними языками потрепать? Ну, валяй, нашел, знать, собеседников по уровню. А нам тут трепаться не с руки.

Ухмыляясь, он развернулся и вальяжно пошел через пути, останавливаясь на каждой рельсе, покачиваясь на ступнях.

Коля и Михай проводили его взглядом.

— На петуха похож. — Михай был до неприличия прямолинейным. Колька слегка поперхнулся.

— Ты бы это, Миш, не называл бы его так.

— Я ж говорю, «похож».