Бесплатный фрагмент - Острова сампагита

Предисловие

Идея создания этой книги родилась на приеме у губернатора Себу, когда в большом зале белоснежного дворца с колоннами под зажигательные ритмы бараба­нов ансамбль человек из тридцати в национальных костюмах отплясывал что-то настолько виртуозное, что многим было трудно усидеть на месте. Мелькали разно­цветные юбки, невообразимые головные уборы, полу­обнаженные гибкие тела, покрытые бусинками пота, а босые ступни беззвучно скользили по гладкому мра­морному полу. Не было азартной дроби каблучков фламенко или выразительных жестов изящных длинных пальцев индийской танцовщицы, соблазнительного обнаженного живота восточной красавицы, так крас­норечиво вздрагивающей приоткрытыми бедрами, или дразнящего декольте разгоряченной смуглянки, отпля­сывающей цыганочку. В этом стремительном танце невысоких юрких фигурок было что-то иное. Словно тысячи небольших островов, сгрудившихся в западной части Тихого океана вокруг своего исторического цент­ра в Себу, они роились вокруг чего-то значимого и незримого одновременно. У меня промелькнула мысль, что это и есть душа Филиппин, рожденная водоворотом исторических событий, переплетенная множеством национальных корней, уходящих в далекое прошлое, уникальных уголков, потрясающих своей красотой, и людей с удивительно открытыми, по-детски наивными взглядами.

Именно тогда мне захотелось подробнее расска­зать о необыкновенной стране, с которой связаны мои самые нежные воспоминания пятнадцатилетней дав­ности. В 1995 году я впервые прилетел на Филиппины в надежде на чудесное исцеление в руках хилера. Спортивная травма вынуждала менять привычный об­раз жизни, да и душа моя металась. Летом того года я встретил удивительно светлого человека. В клубе карате, президентом которого я в то время был, появилась она. Став сначала любимой ученицей, очень скоро она стала просто любимой. У нас были свои семьи и обязательства, но вспыхнувшие чувства все измени­ли. Две недели в том далеком октябре стали началом моей новой жизни. Хилер по имени Руди поднял меня на ноги в прямом смысле этого слова, а в душе утверди­лась уверенность, что я встретил свою половину. Переполнявшие меня чувства вылились в первые рассказы, где за неровными строчками скорее виделись глаза любимой женщины, чем мысль об увиденном, которую я пытался выразить.

Впрочем, один из рассказов о хилере, опубли­кованный позже в сети Интернет, отозвался странным образом. Несколько лет назад корреспондент первого канала предложила мне принять участие в съемках фильма о филиппинских кудесниках, исцелявших недуги. От неожиданности я пытался отнекиваться, ссылаясь, что живу в Дубне, а не в столице, но съемочная группа приехала в наш небольшой городок.

Когда передачу о загадочных хилерах увидели миллионы зрителей первого канала страны, аккумуля­тор моего сотового телефона стал быстро разряжаться от многочисленных звонков абсолютно незнакомых людей. Забавное продолжение этой истории приклю­чилось в Бельгии. Тогда я работал в известной торговой компании и по делам бывал в командировке в одном из старинных городов Европы — Генте. Как-то поздно вечером мы сидели с коллегой в небольшом ресторанчике на берегу канала, бывшего пару веков назад торговой артерией Бельгии, да и не только ее. Старое складское помещение было переделано в ресторан с бережным сохранением интерьера ушедшей эпохи. Уютный уголок со столиком на двоих и вид на огни засыпающего города располагали к беседе. Пользуясь случаем, мы, не стесняясь, расспрашивали друг друга о том, о чем никогда бы не стали говорить днем в офисе. Даже мой плохой английский не мешал беседе, плавно перешедшей на вечную тему. О женщинах. Наверное, я выпил лишнего, потому что стал рассказывать о том, как написал свои первые рассказы, которые для меня были скорее объяснением в любви, чем каким-то литературным опусом. Да и случилось все это на одном из Филиппинских островов…

И тут звонит мой сотовый. Взволнованный женский голос по-русски просит ей помочь. А в Москве уже за полночь. Пытаюсь объяснить соотечественнице, что я не в России, и разговор ей дорого обойдется. Оказывается, она звонит из США, где только утро. Тесен мир! Несколько минут напряженно слушаю сбивчивый рассказ о больном ребенке. Моя собеседница испробовала все известные ей способы, но не может вылечить сынишку. Увидела передачу с моим участием о хилерах и вот отыскала по телефону. Какие неожиданные встречи иногда преподносит нам судьба!

Честно говоря, я так растрогался тогда, что слезы навернулись на глазах. Мой коллега понимающе при­тих, показывая жестом, чтобы я не волновался… Не помню, сколько мы проговорили тогда с взволнованной мамашей, но у меня начал жалобно попискивать сото­вый телефон, сигналя о том, что аккумулятор на пре­деле. М-да, только наше сочувствие и сопереживание бывает так неисчерпаемо. Мучения неизвестного мне мальчика и тревога его матери стали так близки в тот вечер, что я долго не мог успокоится. Вспомнились мои бессонные от боли ночи и грустные глаза людей, брав­шихся помочь мне, но в итоге только разводивших руками. Впрочем, не все из них были искренни, и понимание этого только усиливало мои переживания. Последняя надежда, словно свет в темном длинном тоннеле, и у моей собеседницы из США, как и у меня когда-то, была связана с хилером. С тех пор мы не ви­делись и не говорили с ней, но мне кажется, что просто еще не время. Мир удивительно логичен.

Это воспоминание почему-то промелькнуло в моей памяти на приеме у губернатора, когда стреми­тельный танец под зажигательный ритм барабанов навеял мысль о душе Филиппин. Она тут, в Себу, в самом центре страны из семи тысяч ста семи островов. В отличие от нашей русской души, которая часто представляется широкой, необъятной и необузданной, непонятной иностранцам в своей расточительности и нерациональности, душа Филиппин мне показалась сконцентрированной, динамичной, эдакой мощной пружиной, накапливающей в себе силу. Наши страны абсолютно различны. Россия — с ее огромными прос­торами и бескрайними заснеженными пейзажами, изви­листыми тропинками в бесконечных лесах, широкими зеркалами рек и озер, непостижимыми размерами и запасами всего, что только может быть на земле. Черпают, а оно все есть и есть, и до края дойти невозможно. На Филиппинах все иначе. Крохотный островок, убогие хижины, скопище едва одетых человечков и бесчисленные сказочные пляжи с пальмами над чистейшей водой. Скалы, пещеры, водо­пады, вулканы и острова не похожие друг на друга. У нас — колокольня затопленной церкви посредине Вол­ги, а у них — миниатюрная часовенка на островке в десять метров диаметром и ступеньки, чтобы из воды можно было подняться к изображению святой Девы и помолиться. У нас ежегодно умирает более полумил­лиона русских от пьянства и переполненные детские дома, у них — многодетные семьи с минимальным достатком и удивительно трогательное отношение к детям. Мы все говорим на одном языке, но наша молодежь разделилась на «фа» и «антифа», «скинхедов» и «наших». У них более 160 языков и наречий, но около семисот университетов, а старейший — «Святого Томаса» в Маниле отмечает свое 400-летие. Мы не можем определиться: Россия православная страна ли много­конфессиональная, а они гордятся, что Филиппины — единственная христианская страна в мусульманском мире. Мы очень разные и потому очень интересны друг другу.

Наверное, так может размышлять только русский, перепрыгивая из реальности в воспоминания, от лич­ных переживаний к рассуждениям о судьбах мира. Но моя судьба удивительным образом переплелась с Филиппинами. Пятнадцать лет назад я попал в церковь, где на службе играл орган. Только позже узнал, что это единственный в мире орган из бамбука. У входа толпилось множество нарядно одетых прихожан, они искоса поглядывали на чужеземца, но не возмущались. Какое-то время я с любопытством, молча, наблюдал за происходящим. Вдруг мне показалось, что я слышу знакомый голос. Я тогда был безумно влюблен в свою избранницу, и мне часто мерещились всякие чудеса. Помню, как я стал медленно поворачиваться на голос и столкнулся с пронзительным взглядом. Большие карие глаза смотрели куда-то внутрь меня. Даже не помню, кто это был, мужчина или женщина. Взгляд был пронизывающим, гипнотизирующим, обращенный внутрь меня. Голос спросил, зачем я здесь, чего хочу. Все было, как в тумане, но отчетливо помню свой ответ. Я очень хотел приехать сюда с ней. Глаза приблизи­лись, и после некоторой паузы голос спокойно произ­нес: «Так, приезжай».

Прошло пятнадцать лет. Мы давно женаты, и даже не верится, что когда-то только мечтали об этом. Лу стала известным фотохудожником, а у меня вышло два десятка книг. Неожиданно пришло приглашение поучаствовать в культурной программе второго эконо­мического форума Россия-Филиппины, действующего под лозунгом «Вперед вместе». Это был знак. Мы полетели вместе — Лу провела мастер-класс по натюр­мортам для фотографов Филиппин, а я, как автор написанных когда-то рассказов о Филиппинах, вручил губернатору Себу — очаровательной Гарсия Лопес Гвенделин — один из своих романов, вышедший на английском, и те самые рассказы.

Идея — нам с Лу стать соавторами книги об уди­вительной стране, сыгравшей большую роль в нашей жизни, возникла неожиданно и сразу понравилась обоим. Мы еще не знали, как и что будем делать, но ощущение, что мы это сделаем, было сильным. Очевид­но, глаза наши излучали какую-то уверенность, когда в разговоре с вице-консулом Арми, там же на приеме у губернатора, мы поделились с ней своими планами. Помню реакцию этой удивительно разносторонней и энергичной женщины. Арми испытующе оглядела нас, переводя взгляд то на одного, то на другого, потом ее строгое лицо озарилось такой доброй улыбкой, что мы ответили тем же.

— Хорошая идея, ребята, — по-свойски непри­нужденно воскликнула она. — Было бы неплохо к рассказам пятнадцатилетней давности добавить современные. Для сравнения. Только вот беда…

Арми наморщила лоб, сделав страдальческое лицо.

— Мне придется сидеть ночами над учебником русского языка…

Ее подвижное лицо опять вспыхивает искренней улыбкой. Она умеет увлечь собеседников легкостью общения, даже каким-то азартом. Наверное, в детстве Арми была заводилой и не утратила с годами эту черту характера. Легкая на подъем, она тут же сообщает, что у них в Себу есть отличная типография, и книгу нужно непременно иллюстрировать хорошими фотографиями. Мы оба смотрим на Лу. Мой любимый фотохудожник растерянно кивает, боясь спугнуть едва родившуюся идею, которая сейчас подобна мотыльку, севшему на раскрытую ладонь. Одно неверное движение, и улетит.

— Мне очень понравились ваши работы, — Арми дружеским жестом касается плеча Лу. — Уверена, что все получится, потому что у вас зоркий взгляд. Как у охотника…

Мы растерянно улыбаемся, еще не веря, что так вот просто можно решить волнующий нас вопрос. Но Арми уже шутит:

— В конце предлагаю сделать надпись. При съемках никто не пострадал… Но только на английском. Именно такой вице-консул нам и запомнилась. Деловая хватка, обаяние, юмор и неожиданность. Очень напоминает погоду на Филиппинах — яркое солнце, ливень, жара, тайфун, безмятежный штиль и удивитель­но ясное небо. Впрочем, солнца и тепла безмерно больше.

Теперь в нашем кабинете несколько любимых фотографий, сделанных Лу в Себу. Мимолетные встре­чи оставили в наших душах много искреннего тепла и приятных воспоминаний. Далекая страна в океане ста­ла удивительно нам близка. Прошла снежная зима, и родилась эта книга. С удовольствием делимся с вами, дорогой читатель, своими наблюдениями и впечатлениями. Надеемся, что и вы не останетесь равнодушны, и в вашем сердце появится желание побывать хотя бы на одном из семи тысяч ста семи островов.

Острова сампагита

Давным-давно, когда еще не было ни одной живой души на Земле, а Создатель трудился над горами и долинами, подумалось Ему, что мир будет не столь красив, если кроме бескрайнего океана и огромных материков с высокими горами, за верхушки которых цепляются облака, не будет на Земле чего-нибудь особенного. Крошечного. Приглядел Создатель укромное местечко и встряхнул натруженные ладони, к которым прилипли песчинки и мелкие камушки. Так в океане появилась целая вереница бесчисленных остро­вов. Большие, маленькие и совсем крошечные, но только двух похожих среди них не было. Очень понравились Создателю эти бусинки в океане, словно последний штрих к большому полотну у великого художника. Улыбнулся Творец в свою могучую седую бороду и легким движением руки заселил те острова всевозможными цветами, травами, деревьями, птицами и зверушками, а в окрестных водах появилось великое множество морских обитателей. И все были равны меж собой, потому что у каждого была своя душа. Пусть крохотная, но все понимающая и способная творить добро. Залюбовался Великий Зодчий на свою работу и хотел было назвать это укромное местечко райским уголком, да решил оставить название за людьми, которые рано или поздно придут сюда. А чтобы не открылось это место всякому встречному, послал Господь тайфуны и смерчи охранять острова в океане.

Прошло немало времени с тех пор. Отважные мореплаватели на бамбуковых плотах и тростниковых лодках умело обходили коварные рифы, огромные волны и проливные дожди. Избегая опасности, они начали появляться в маленьких бухточках и на песчаных пляжах, которые охраняли высоченные пальмы. Впрочем, падающие с высоты кокосовые орехи не напугали пришельцев. Здесь было все, чтобы наслаж­даться жизнью, и умолчать об этом никто не мог.

Легенды и песни о самом красивом уголке мира стали распространятся среди народов, живущих за мно­гие месяцы пути от островов в океане. Все мечтали побывать там, но лишь сильным и смелым удавалось ступить на песчаные пляжи, что белее белой мякоти кокосового ореха. Первые поселенцы жили порознь, поскольку приплывали из разных стран и говорили на разных языках, благо островов было много. По старым обычаям своих народов они называли себя манобо, талагами, батаками, миндайя и прочая. И всяк старался возвыситься над другими, доказывая свои права не только на остров, где жил, но и на весь архипелаг. Ночи напролет они спорили у больших костров, выражая свои мысли и чувства в танце, ибо никто не понимал язык соседа.

Шли годы, дети их детей уже называли острова в океане своей Родиной, а споры у ночных костров не затихали. Они даже не смогли выбрать имя для райско­го уголка, где песок на пляжах белее белой мякоти кокосового ореха. Каждый говорил о себе — «я с ост­ровов», но это только запутывало их, однако никто не хотел уступать.

Однажды, в теплую ясную ночь, когда полная луна залила серебром уснувшее море, в племени агта родилась девочка, которую назвали Ита, а на соседнем острове, где жило племя аэта, родился мальчик, которого нарекли Эт. Очень скоро все стали замечать, что дети росли необычными. Они были не только очень красивыми и умными, они могли вселять любовь окружающим. Стоило кому-то повздорить, как Иту или Эта приводили в дом к спорщикам, и те тут же мирились и обнимались. Наступило счастливое мирное время, и никто не заметил, как Ита стала невестой, прекрасной, как утренний рассвет, а Эт просто покорил сердца всех девушек своего острова. Вожди обоих племен решили воспользоваться необычными способностями девушки и юноши, когда загорятся ночные костры на общем сборе.

Стоило красавцу Эту сделать несколько па на поляне споров, как языки пламени и сердца всех девушек у костра зашлись в пылком танце. Движения юноши были так красноречивы, а жесты столь выразительны, что сердце юной Иты замерло от востор­га первой любви. Когда же пришел черед ее танца, поляна и лица зрителей вокруг озарились невиданным ранее светом. Эт был покорен красотой и нежностью Иты. Их души устремились навстречу друг другу, а сладостная эйфория наполнила тела. Это состояние по-разному звучит на разных языках, но танец не требует перевода. В ту ночь костры горели до утра, и все собравшиеся не могли глаз оторвать от танцующей па­ры влюбленных. Странным образом быстро решились все спорные вопросы, и оба племени начали готовиться к свадьбе. Только Иту и Эта разлучили, ибо, согласно местным обычаям, они не должны были видеть друг друга до определенного ритуала.

По архипелагу разлетелась весть не только о брачном договоре, но и о предстоящем объединении двух больших народов. Некоторым это показалось опасным, так как нарушало установившееся равнове­сие сил. Наиболее агрессивно настроенные вожди были так обеспокоены неожиданным поворотом событий, что решили пойти войной на остров, где жил Эт, чтобы воспрепятствовать свадьбе и, стало быть, объедине­нию.

Тревожные звуки боевых барабанов известили о приближающейся беде, и мужчины племен аэта и агта заторопились на войну. Прощание влюбленных было коротким и очень трогательным. Они стояли на двух берегах, в том месте, где острова были совсем близко друг к другу. К тому времени Ита успела выучить только два слова на родном языке Эта, которые было принято говорить перед разлукой. Их перевод звучал примерно так — клянусь тебе. И девушка крикнула:

— Сампа гита!

Влюбленных разделял небольшой пролив да две полоски песчаного пляжа, который белее белой мякоти кокосового ореха. Легкий ветерок донес до Эта два заветных слова в виде слитых воедино звуков. Юноша понял их и ответил тем же. Он махнул Ите на прощание и поспешил к товарищам. Больше она его никогда не видела.

Война это самое большое зло на земле. Эт погиб. Ита не смогла пережить ужасное известие и умерла от тоски на том самом месте, где в последний раз видела возлюбленного. Там ее и похоронили. Вскоре весь берег у могилы девушки зарос кустами белых цветов, что белее белого песка на пляжах и белой мякоти кокосо­вого ореха. В память о влюбленных цветы так и наз­вали. Сампагита.

С тех пор прошло много лет. Менялись эпохи и правители, но легенда о трогательной любви осталась в сердцах островитян навсегда, а чистые белые цветы теперь растут на всех семи тысячах ста семи островах. Они стали символом чистоты и верности, а недавно признаны поэтическим символом страны. Несмотря на возраст, островитяне надевают на шею своим избранникам пышные гирлянды белых цветов, что белее белого песка на пляжах и белой мякоти кокосово­го ореха, и тихо повторяют одно слово. Сампагита. И это звучит, как заклинание. Кто знает, вдруг эта встре­ча окажется последней, и они не успеют сказать самое важное. Гирлянды стали традицией, их дарят даже приезжающим. Любой, услышавший эту трогательную историю, навсегда связывает ее со всем архипелагом, называя его не иначе, как острова сампагита.

Хилер

Мне было за сорок, когда в составе команды молодых ребят я поехал на чемпионат Евразии по карате. И не в качестве тренера, а как боец. Возможно, в иное время такой поступок считался бы рискованным, но в начале 90-х неожиданная вседозволенность дала возможность проявиться не только в бизнесе, но и в спорте. Кто-то бескорыстно помогал своей команде, а кто-то вкладывал серьезные деньги в новые клубы и новые имена, рассчитывая на будущую отдачу. Тогда мое студенческое увлечение карате переросло в профессию — я 20 лет не снимал кимоно, был президен­том клуба и с командой мальчишек часто ездил на семинары и соревнования во Францию. Возможность самому участвовать в крупном чемпионате была просто мечтой. Да и не я один был такой.

Фанаты откликнулись со всех уголков страны. На открытии чемпионата стал ясен его масштаб. Десяток лиц, знакомых по предыдущим соревнованиям, раство­рился среди нескольких сотен участников. Огромный стартовый взнос никого не остановил. Впрочем, и объявленные организаторами чемпионата непривычно большие денежные призы тоже не были целью. Каждый хотел доказать себе, что он первый. И это сразу стало заметно уже в отборочных поединках. Несмотря на заявленный бесконтактный уровень соревнований по правилам международной организации WUKO, судейс­кая бригада заняла лояльную позицию при оценке жестких ударов в голову и спину. Полилась кровь, а бойцов после тяжелых нокаутов просто выносили с татами.

Мы жили в эпоху перемен. Ассоциации различ­ных видов единоборств еще не обрели популярность, и все стремились занять главенствующую позицию в единой федерации каратэ страны. Со сменой лидера менялись правила проведения поединков — каждый стремился протащить своих бойцов, используя особенности судейства. Все эти «подковерные» интриги мне были хорошо знакомы, поскольку сам часто принимал участвовал в судейских бригадах соревно­ваний, как аттестованный судья по карате всероссийс­кой категории. Впрочем, тогда протесты и разби­рательства ни к чему не приводили — устроители чемпионата Евразии по карате ссылались на поло­жительный европейский опыт новых поправок в пра­вилах. Молодые ребята, приехавшие из дальних угол­ков на первый в своей жизни солидный чемпионат, готовы были жертвовать всем ради громкого титула.

В полуфинале у меня была встреча с очень жест­ким парнем, который агрессивностью старался ком­пенсировать недостаток техники. Я поймал его, когда он «провалился» на атаке, но в падении он достал меня ударом в позвоночник. В горячке поединка я еще как-то выстоял, проиграв по очкам, но утром не смог встать с кровати. Начался новый период жизни, резко и без пре­дупреждений. Правая нога не слушалась, любое дви­жение вызывало боль. Спать мог только урывками — стоило, расслабившись во сне пошевелиться, как тут же просыпался от боли. Помимо физических проблем, мне пришлось расстаться со многим, что было дорого. Оказалось, что весь жизненный уклад был подчинен карате, но теперь это стало невозможным.

Я не был профессионалом карате в строгом смыс­ле этого слова, поскольку основные деньги зарабаты­вал сисадмином в банке. Однако были ежедневные тренировки и утренние 10-километровые пробежки, работа в нескольких минутах ходьбы от дома, на первом этаже которого были два спортзала собственного клуба, где я, по сути, и жил. Каждый день, в 18:10, я менял банковскую униформу на кимоно, и начиналась моя вторая, главная, жизнь. Сначала вел тренировку у малышей, потом сам занимался со взрослыми. Дважды в неделю проводил третье занятие с оружием. После такой нагрузки долго не мог заснуть, пытаясь перево­дить книги по карате с английского и французского, пробовал осваивать японский, просматривал километры видеозаписей соревнований и учебных материалов. Еще подготовка к судейству, соревнованиям, зачетам, экзаменам, семинарам, поездкам во Францию и приему ответных визитов. Учеба на заочном в Международной Академии Боевых Искусств, куда дважды в год ездил на сессии.

Пишу об этом так подробно, чтобы было понятно, как в один миг эта жизнь стала недоступной. Конечно, я мог бы остаться просто тренером и участвовать в судействе, сидеть на тренировках и покрикивать на учеников… Нет, это было не для меня. Тогда я учился ходить, держась за стенку, выпил мешок таблеток, выписанных десятками врачей, не соглашался на операцию, на что-то надеясь. И однажды судьба столкнула меня с фирмой, которая посылала стражду­щих к филиппинскому хилеру, творящему чудеса. Раньше мне доводилось читать о тех, кто без хирургических инструментов проводит операции, причем успешные, но испытать это на себе… Впрочем, к тому времени я уже готов был на любые эксперимен­ты. И, собрав с помощью друзей необходимую сумму, я через пару недель вылетел из Шереметьево навстречу неизвестности.

Перелет до Манилы был долгим, и уже в самоле­те мы познакомились со всем составом нашей группы. Десять соотечественников решились на отчаянный шаг по разным причинам: двое «реальных братков», Федя и Серега, чьи буйные головы были пробитыми разными предметами, но с одинаковыми последствиями; супру­жеская пара с пацаном лет семи, у которого с детства была проблема с шеей; еще одна супружеская пара, которая никак не могла родить наследника; две подру­ги бальзаковского возраста с женскими проблемами и бывший спортсмен в моем лице.

Случилось так, что моя соседка по самолету, переводчица Наташа, так хотевшая родить дочку, к тому моменту уже много прочитала об этих кудесниках и, найдя в моем лице благодарного слушателя, всю дорогу с восторгом рассказывала о хилерах. Оказыва­ется, только на Филиппинах есть четыре благих места, где они могут творить свои чудеса. Объясняется это ка­кими-то энергетическими воронками, которые сфоку­сированы в четырех горных деревеньках. Ведь все семь тысяч филиппинских островов раскинуты вдоль самой глубокой впадины Тихого океана. Внизу проходит стык тектонических плит, и вся страна просто живет на вулканах. Именно там, сквозь разломы в земной коре хлещут энергетические потоки небывалой силы, и только избранные умеют ею пользоваться. Их называют хилерами, от английского — исцелять. Причем — настоящие целители могут проводить свои операции только в тех четырех особых местах. Остальные «хилеры», гастролирующие по всему свету, попросту шарлатаны, даже если они и учились у филиппинских монахов.

Тогда рассказ Наташи был для меня не просто познавательным, он стал той ниточкой, за которую ухватился отчаявшийся от неудач в лечении неожи­данной беды человек, уставший блуждать по темному лабиринту, на каждом повороте которого у него просто вытягивали деньги из карманов. К октябрю 1995 года я прошел столько «специалистов именно моей болезни», что с первого взгляда мог определять сумму, которую с меня запросят за услуги. В остальном они ничем не отличались. Я даже мог поддерживать научную беседу с использованием медицинской терминологии, но результат был всегда один. Вернее — его отсутствие.

Вот почему длинный рассказ Наташи во время многочасового перелета тем октябрьским днем стал для меня Рубиконом. Я слушал восторженный голос своей соседки и представлял того, кто может вернуть меня к нормальной жизни. Под гул турбин за бортом я прошел с еще неизвестным мне хилером долгую дорогу от пацана в одной из миллионов многодетных семей до целителя.

Путь целителя начинается с того, что по всем островам архипелага монахи ищут по известным только им критериям необычных детей и берут их на воспитание. Высоко в горах есть монастырь, где их обучают до совершеннолетия. Причем отсев достаточно большой: далеко не все выдерживают суровые условия или оправдывают надежды учителей. Таких возвращают к обычной жизни. Оставшиеся должны пройти суровый экзамен — 30-дневную «сухую» голодовку. Только тогда в человеке происходят какие-то изменения, и он становится хилером. Без пищи и воды послушник должен провести 30 дней в пещере за молитвами. В любой момент он может уйти или попросить помощи, но лишь выдержавший испытание затем проходит посвя­щение в хилеры. У него открывается способность видеть человека насквозь, со всеми недугами. Находясь только в одном из четырех уникальных мест, он способен концентрировать таинственную энергию для излечения болезней.

Мне, получившему атеистическое воспитание и проработавшему 15 лет научным сотрудником в международном центре ядерных исследований, это казалось чем-то запредельным. Однако сильное желание вернуться к нормальной жизни преодолевало все сомнения. И вот десять страждущих из далекой России входят во двор двухэтажного дома небольшого поселка, расположенного в том самом месте Филиппин. Настороженно озираясь по сторонам, рассаживаемся в плетеные кресла, стоящие в тени деревьев. Утреннее солнце по местным понятиям еще не припекает, но я жадно припадаю к стакану прохладного сока, поднесенного коренастой островитянкой. Через пере­водчика нам объясняют, что доктор Руди нас ждет и скоро примет. Хотя на островах государственным языком считается пилипино (так на Филиппинах называют тагальский), многие бегло говорят на английском. Я уже успел заметить, что к человеку с белой кожей отношение у местных очень уважительное, и они прощают все мои ошибки в английском и охотно отвечают на вопросы.

Осмотревшись, отмечаю, что дом хилера в дере­вушке один имеет два этажа. Остальные представляют собой какие-то хлипкие постройки с соломенной крышей, в окнах нет стекол, а из мебели в комнатках видны скатанные циновки в уголке и непременно телевизор на маленьком столике. Заметив мое любопытство, островитянка показывает на большой черный плакат у входа в дом хилера, где, как на школьной доске, мелом начертано расписание, и объясняет, что всю эту неделю Руди будет работать с нами. Список длинный. Наверное, в качестве рекламы рядом с фамилиями пациентов указаны страны. За Россией вижу США, Англию, Японию.

А вот и сам доктор Руди — энергичный, среднего роста, в цветастой рубашке с короткими рукавами. Он здоровается со всеми за руку, улыбается белозубой открытой улыбкой. Отмечаю сильную ладонь с корот­кими пальцами. Лицо умное, приятное, движения быст­рые и точные. Выглядит лет на 30—35, хотя очки прида­ют лицу солидность. Я уже заметил, что филиппинцы не носят очки вообще, даже солнцезащитные. Из разговора выясняется, что Руди уже 52 года, и в доме живет его семья — жена, пятеро детей, двое старших сыновей женаты, и уже есть внуки. Все помогают хилеру и рабо­тают по дому. Нас приглашают пройти в кабинет и, отодвинув белые простыни, отгораживающие часть двора, пропускают вперед. Я смотрю на соотечествен­ников, приехавших сюда по разным причинам и из самых разных мест, но движимых единым желанием. Все как-то разом притихли и насторожились. Возможно, у многих этот шаг связан с последней надеждой.

Кабинет чем-то похож на маленький зрительный зал: десятка три стульев рядами стоят перед массивным деревянным столом, за которым в уголке какие-то иконы и картины, обрамленные странными символами, горят свечи и ощущается запах ароматизированных масел. На листе ватмана фраза по-английски, которую можно перевести как «я только инструмент в руках Божьих». Со всех сторон пространство огорожено белыми простынями, на которых покачивается тень деревьев. Тишина и прохлада успокаивают. Нас расса­живают на стулья и проводят инструктаж: сидеть тихо, слушаться Руди, можно выходить во двор, можно снимать на фото и видео, но нельзя пересекать белую линию — и показывают на черту, отделяющую стулья от стола. Очевидно, на нем все и будет происходить. Откуда-то выскакивает курица и важно прохаживается под столом. Ее быстро выгоняют, и тишина восстанав­ливается. Я вспоминаю своих родителей-медиков: ви­дели бы они эту «операционную». Наверное, я — неисправимый скептик.

Жестом Руди предлагает встать и помолиться. Краем глаза смотрю на своих спутников — сосре­доточенные лица с закрытыми глазами и едва уловимые движения губ. Даже «братки» притихли. Вдруг ощущаю в себе странный порыв — складываю руки на груди и шепчу:

— Помоги мне, Господи.

Не знаю, сколько это продолжается. Нет ни огромных, подавляющих своим величием соборов, ни грандиозного органа, ни религиозной атрибутики, ни толпы, окружающей со всех сторон, но я впадаю в какой-то транс и все громче повторяю свой призыв к Создателю… Наконец сажусь вместе со всеми, не реша­ясь смотреть по сторонам, руки дрожат на коленях, а глаза «мокрые».

Руди стоит перед нами, молча вглядываясь в лица. Потом подходит к Наташе и протягивает руку. Театральным жестом подводит ее к столу. Она под­нимается на приступочек и садится на стол лицом к нам. Руди стоит позади нее, он кладет ей ладонь на затылок и тихо говорит по-английски:

— Она вылечится быстрее всех, потому что верит сильнее вас.

Он укладывает Наташу на стол перед собой, пододвинув под голову какой-то деревянный брусок. Затаив дыхание, мы следим за его руками. Хилер потирает ладони и резким движением рассекает указательным пальцем пространство над Наташей. От головы до ног. Позже я узнаю, что так он вскрывает ауру пациента. Затем открытыми ладонями пробегает над всем телом, почти нигде не останавливаясь. Берет лист белой бумаги и подносит к голове своей первой пациентки. Такое впечатление, что он через него рассматривает что-то, поворачивая лист и наклоняясь. Наталья не выдерживает и начинает на английском объяснять ему свою проблему. Руди жестом останав­ливает ее и, подняв голову, обращается ко всем — не нужно ничего говорить, он сам все увидит и поймет. Продолжая вести лист бумаги над Наташей, он то и дело останавливается и что-то говорит своей жене. Та стоит справа у икон с блокнотом и карандашом. Не поднимая головы, записывает. Закончив процедуру, Руди обра­щается к переводчику. Он в сжатой форме объясняет нам всю Наташину жизнь и болезни, та все время утвердительно кивает головой.

Оборачиваюсь к супругу пациентки. Он весь подался вперед и, кажется, готов кинуться спасать Наташу. Высокий худощавый мужчина в летах. Руки опущены, но ладони с длинными вздрагивающими пальцами непроизвольно тянутся к жене. Он явно встревожен. Кадык судорожно дергается под выбритой кожей, словно мужику трудно дышать. На лице застыло испуганное выражение, будто супругу, как на цирковых представлениях, прямо сейчас будут распиливать циркулярной пилой. Позже Наташа ласково называла супруга Васенькой и нежно гладила по щеке. В тот момент ему явно этого не хватало. Очевидно, их связывает очень сильное чувство. Когда видишь такое со стороны, невольно начинаешь сопереживать. Наверное он долго не решался ехать в какую-то Тмутаракань, чтобы отдать любимую женщину на какие-то там опыты. Это написано у Васеньки на лице, а в глазах столько тоски и любви, что у меня заскребло на душе. Вспоминаю наш разговор с Наташей в самолете, вернее — ее вкрадчивый голос. Сразу представляю, как она уговаривала мужа, который, судя по всему, долго занимал какие-то руководящие посты на службе, но дома покорялся этой тихой ласковой женщине. Очевидно, они давно хотят иметь своего ребенка и пройдут все испытания, чтобы он, наконец, родился.

Проследив направление взгляда Васеньки, наталкиваюсь на безмятежное лицо Наташи. Она улыбается, пытаясь успокоить супруга. Не могу понять, откуда хилер знает обычно скрываемые женщиной подробности своих болезней. Возможно, действитель­но, что-то увидел сквозь лист простой бумаги, а, может, сопровождающий нас переводчик подсказал, чтобы утвердить нас в том, что немалые деньги потрачены не зря. Так или иначе, на всех страждущих это произвело впечатление. Кто-то, как Наташа, слепо верит хилеру, кто-то, подобно мне, еще сомневается. Однако мы очень хотим излечиться от своих недугов, и любое подтвержде­ние удивительных способностей Руди внушает нам оптимизм.

Спокойно переждав наши восторги, хилер про­должил — сегодня будет чистка всего организма, и для этого нужно снять одежду. Если кто-то не хочет демонстрировать свое тело зрителям, он может попро­сить их выйти или не фотографировать. Наташа гордо заявляет, что ради святого дела она согласна на все. Мы с ее супругом достаем видеокамеры, а кто-то уже начал щелкать фотоаппаратом. Васенька, как ледокол, бесцеремонно продвигается вперед, расталкивая ко­ленками свободные стулья и усаживается впереди. Я чуть приподнимаюсь, упираясь локтями в спинку стула, чтобы камера не дрожала, и замираю, увидев в окуляр картинку.

Передо мной руки хилера. Они быстро двигаются по всему телу пациентки, иногда останавливаясь и углубляясь в плоть на один-два сантиметра. Неожидан­но брызнула кровь. Кто-то из женщин непроизвольно вскрикнул, но мастер даже не посмотрел в нашу сторо­ну. Две его миниатюрные дочери-ассистентки ватными тампонами ловко вытирают струйки крови, скатыва­ющиеся от невидимых нам ран на теле Наташи. Думаю, что она ненамного младше меня и не спортсменка. Тело соотечественницы довольно рыхлое, да и лежит она на высоком столе, так что деталей «операции», про­исходящей у нас на глазах, никому не видно. Используя возможности своей видеокамеры, максимально прибли­жаю изображение.

Сильные пальцы Руди наполовину в теле Наташи. Он то и дело толчками выдавливает из тела пациентки какие-то кровавые сгустки и бросает их в чашу, стоя­щую рядом на столе. Ассистентка, словно в кадрах кинохроники из операционной, смахивает салфеткой бусинки выступившего пота на лбу целителя. Он быстро споласкивает руки в чаше с водой, поданной второй ассистенткой, и продолжает движение пальцев по телу пациентки. Когда его ладони продвинулись к животу и почти наполовину погрузились в него, Наташа засто­нала.

Васенька, снимавший на видео с первого ряда, вскочил. Его высокая фигура загораживает мне весь стол. Невольно отклоняясь в сторону, чтобы не поте­рять интересный кадр. Далее происходит нечто странное. Васенька так испугался за супругу, что не заметил, как заступил за белую линию на земле, отде­лявшую зрителей от стола. И тут же незримая волна, словно от мощного взрыва, толкает и его, и меня в грудь, отбрасывая назад. В полете краем глаза вижу, как простыни взметнулись вверх огромными белыми пузырями. Ощущаю боль, словно от сильнейшего удара копытом в грудь. И, перелетая пару рядов стульев, уже в падении, успеваю заметить бледное лицо Наташи, задранные вверх ноги ее супруга и отлетевшего к противоположной стене хилера.

Все происходит в долю секунды, но мои навыки боя в карате позволяют четко запомнить детали, словно в замедленной съемке. При этом не было ни единого звука, только стук опрокинутых стульев и падающих тел. Сидевшие справа от нас ничего не почувствовали, но, ошарашенные всем увиденным, застыли на месте от неожиданности. Откуда-то прибежали дети Руди и кинулись на помощь. Сыновья усадили маэстро в кресло и начали натирать какими-то мазями, а дочери хлопо­чут около Наташи. Все это сопровождалось заклинанья­ми и жестами. Соотечественники приводят в чувства виновника катаклизма, а «братки» трясут меня за плечи и навешивают на всякий случай оплеухи, не обращая внимания на мои жесты, которыми я пытаюсь про­сигналить, что не могу вдохнуть. Наконец, один из них усаживает меня на стул и просто вырывает из рук камеру, которой я размахиваю перед ним. Я протестую, как могу, боясь потерять уникальный фрагмент видео. От чего судорожно ловлю раскрытым ртом воздух и хрипло выдыхаю, пытаясь попросить, чтобы он не на­жал что-нибудь.

Когда все успокоились, и мы, как нашкодившие первоклашки, уставились на Руди, он еще раз строго сказал, что за линию могут заходить только члены его семьи. На этом первый сеанс закончился, т.к. хилер был не в силах продолжать работу. Сопровождавшие нас филиппинцы долго извинялись перед маэстро и, усадив нас в автобус, всю обратную дорогу повторяли правила проведения сеансов у целителя.

Впечатлений было столько, что остаток дня мы только обсуждали случившееся и просматривали видеозаписи. Однако ни у меня, ни у Васеньки записи с того момента, как он заступил за белую линию, не было. То ли мы оба от неожиданности выключили камеры, то ли запись стерта каким-то мощным импульсом. Так или иначе, но на обеих кассетах с одного и того же момента запись обрывалась. До поздней ночи мы сидели на террасе приютившего нас небольшого отеля, слушая шум океана и вспоминая загадочные случаи из жизни, то и дело возвращаясь к «взрыву на белой линии». Вдали от родных мест и знакомых мы как-то быстро подружились, объединенные общей целью. Хуже всех выглядел Наташин муж, он пытался оправдываться, а Наташа прижимала его голову к груди и тихонько гладила. Она давно простила его, хотя была явно расстроена произошедшим инцидентом. Да и мы все были встревожены не на шутку — как бы это не отразилось на ней. Никто не понимал, что же все-таки произошло там, на белой линии. Удивительные русские женщины, они могут жертвовать, прощать и успокаивать, забывая о себе. Это дорогого стоит.

На следующее утро, помолившись, хилер продол­жил наши процедуры. Он распределил нас по очере­ди — как он объяснил — по сложности проблем. Снача­ла на столе побывали «братки». Их огромные тела были разукрашены наколками и рубцами. Руди с интересом разглядывал их, иногда спрашивая через переводчика, что сие обозначает. Здоровенный Федор смущался, как мальчик, поясняя скрытый от непосвященного смысл запечатленных на нем фраз. Рассматривать и тщательно изучать было что, и хилер не торопился. Потом с Федей, распростертым на столе в одних атласных трусах, словно подопытный кролик, произошел забавный случай, который моя камера частично зафиксировала.

Просматривая покалеченного в какой-то разбор­ке «братка» через свой белый лист бумаги, Руди остановился над его атласными трусами и вопросительно посмотрел на Федора. Тот хихикнул и отвернулся. Целитель пожал плечами и опять вернулся к заинте­ресовавшему его месту под атласной материей. Держа в одной руке свой лист бумаги, другой хилер вертел Федю так и эдак. Потом обратился к пациенту через переводчика, мол, надо снять трусы — они ему мешают смотреть. У мужчин эта фраза вызвала улыбку, а дамы, переглянувшись, зарделись. Бедный Федя застеснялся, заерзал и попросил дам удалиться. Мы с Васенькой убрали видеокамеры и притихли. Двухметровый детина с наколотыми красотками и обитателями преисподней, виновато улыбаясь, ткнул пальцем в причинное место и сказал:

— Там у меня, это… Шарики вшиты…

Хилер вопросительно посмотрел на Федю, потом опять на обсуждаемое место под атласом и спросил:

— Зачем?

Совсем засмущавшись, Федя пролепетал:

— Чтобы женщин удовлетворять.

Руди засмеялся, покачал головой, спросил, не мешает ли, и продолжил осмотр оставшейся территории с наколками. Позже я все выпытывал у Феди, не рассказывал ли он кому-нибудь о столь интимной под­робности. Он поклялся, что даже из близких друзей никто не знал об этой необычной операции. Дело давнее. Юный соблазнитель женских сердец решился на нее в самом начале «взрослой» жизни после обидных слов, услышанных от мимолетной знакомой… Как такую особенность под атласом заметил хилер, для меня осталось загадкой.

Все мы в тот день прошли общую очистку орга­низма и даже как-то привыкли к манипуляциям хилера. Сначала резким движением вдоль тела рассекалась аура, затем сильные короткие пальцы врезались в плоть, текла кровь, потом хилер извлекал из раны какие-то окровавленные сгустки, объясняя, что это — сконцентрированные болезни. Все было одинаково, но очень необычно. Руди работал виртуозно, как актер, демонстрируя большой арсенал приемов и объясняя попутно через переводчика, что именно он находил у каждого из нас, материализовывал это и удалял. Потом дочери-ассистентки быстро стирали с наших тел ватными тампонами кровь, а целитель втирал какую-то мазь. По команде маэстро пациент, как ни в чем не бывало, вставал со стола, демонстрируя красные пятна на тех местах, где только что из тела брызгала кровь.

Я был седьмым в очереди. Руди сказал, что не нашел каких-то серьезных проблем, уделив мне лишь несколько минут. Что-то диктуя жене, хилер втирал в меня пахучий бальзам. И все! В конце встречи я все-таки еще раз попытался поговорить с хилером и пока­зать привезенные рентгеновские снимки, но Руди мягко остановил меня и спокойно сказал, что он все знает. Потом сложил у своей щеки ладошки, прикрыл глазки и причмокнул. Тогда я не придал этим жестам никакого внимания. Разочарование и сомнения наполнили мою душу. На обратном пути я силился понять, что же происходит. Допустим, фокусник средней руки может продемонстрировать подобные фокусы с кровью и кусочками извлекаемой плоти. Легко. Но разглядеть Федин секрет… Не думаю, что они как-то сговорились.

Остаток дня мы опять провели за разговорами на террасе. Поскольку после того, как хилер «вскрыл нашу ауру», нам запрещалось неделю мыться вообще, мы не ходили ни на пляж, ни в бассейн отеля. Запах ароматических масел от бальзамов, которые хилер втирал в каждого после «вскрытия ауры», окружал нас, как облако. Нельзя сказать, что это было неприятно. Наоборот, приносило некое успокоение и прохладу. Несмотря на октябрь, днем было жарко. К тому же инструкция поведения, озвученная Руди на ближайшие три месяца, запрещала нам прикасаться и к спиртному. Тогда я уже открыл для себя первоклассный кофе, который выращивали и обжаривали на островах. Надо признаться, что последнее время я выпивал дюжину чашек крепкого кофе днем, чтобы взбодрить себя после бессонных ночей. Боли так и не отпускали меня. Остальные «пациенты» оценили свежевыжатые соки. Особенно — манго.

Мы замкнулись в своем маленьком круге и обсуж­дали только то, ради чего приехали. Каждый делился своими впечатлениями и переживаниями. Мне пока­залось, что одни преувеличивали воздействие хилера, другие, наоборот, скептически отзывались о проис­ходящем. И только Наташа не принимала участия в спорах, повторяя одно: поверьте, и все получится. Надо сказать, что второй день принес новые аргументы в ее пользу. В ту ночь я впервые за последний год спокойно спал! Не ворочаясь и не вставая от боли. До самого утра. Я спал как младенец, как счастливчик, как праведник. Меня пришли будить на завтрак. Я проспал все на свете! Поначалу пытался разобраться и объяс­нить такой сон каким-нибудь наркотиком в том пахучем бальзаме, который запрещалось смывать. Однако очень скоро махнул на все рукой и почувствовал себя таким счастливым… Это может понять только тот, кто утратил что-то очень дорогое, долго пытался вернуть и вот, наконец, обрел. И уже не важно, как это произошло. Главное — случилось. Мне хотелось верить во все чуде­са на земле, и я боялся спугнуть охватившую меня эйфорию.

Третий день хилер посвятил снятию порчи и сглаза. Он по слоям снимал проблемы, подбираясь к главной. Суть этой процедуры состояла в том, что Руди укладывал нас по очереди на стол и после неких манипуляций подносил к стопам какой-то черный предмет. Если по телу пробегали судороги, то в этом месте нужно было работать. Дамы бальзаковского возраста очень стеснялись своих тел и проблем и всегда просили нас выйти. Меня и семилетнего Димку, у которого плохо поворачивалась шея, сглазы и порчи обошли стороной, а вот когда к Серегиной ноге хилер поднес свой черный предмет, здоровенный детина как-то по-женски взвизгнул и скрючился.

Руки хилера концентрическими кругами прош­лись по телу «братка» и остановились у солнечного сплетения Сергея. Медленно вводя пальцы куда-то под мощные ребра, Руди стал там что-то искать. Мы молча сидели на своих местах, боясь помешать работе целителя. Спустя какое-то время, хилер остановился, и на его напряженном лице промелькнула тень улыбки. Очень медленно он стал вынимать окровавленные пальцы из мускулистого тела и потом извлек небольшой камушек. Показав его нам и Сереге, он осторожно положил окатыш в большой таз. Пока ассистентки вытирали окровавленного Серегу, он спросил у Руди, можно ли взять камень с собой, на память. Хилер замо­тал головой и серьезно предупредил, что кто-то очень хочет Серегиной смерти, и камень непременно нужно уничтожить.

Наташе тоже не повезло: у нее Руди нашел проклятье. Долго и медленно он вытаскивал из-под ее левой груди длинный изогнутый предмет, похожий на рыбью кость. Так же медленно он положил его рядом с Серегиным камнем в большой таз. Мы не снимали на видео и не доставали фотоаппараты, боясь, что вспыш­ка помешает этой милой женщине, ставшей за несколь­ко дней всем нам хорошим другом. Она не только иск­ренне верила сама, но и всячески помогала поверить нам. В отличие от дам бальзаковского возраста, Наташа не прогоняла мужчин при своих «операциях», обнажаясь перед нами, как перед соратниками, а не соглядатаями. И это было так трогательно, что все искренне пережи­вали за нее, более, чем за кого бы то ни было.

Когда ассистентки помогли Наташе одеться и посадили рядом с нами, Руди плеснул какой-то жид­костью в большой таз и поджег. С минуту пламя полыха­ло совсем без дыма, а губы у хилера беззвучно шевелились. Увлеченные этим ярким ритуалом, мы смотрели на язычки пламени и верили, что вот так просто целитель может избавлять каждого от чьей-то зависти и черной порчи. Это вселяло веру в чистоту и справедливость нашего несовершенного мира.

После прощальной молитвы Руди выглядел усталым и молчаливым. Это настроение передалось и нам. Наверное все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Кто-то, даже очень сильный, взваливает на свои плечи нелегкую работу по борьбе с человеческим злом. Злом, которое не пришло откуда-то извне, а возникло по чьей-то воле. Причем не всякий из нас может сотворить зло самостоятельно, но он может обратиться к черному колдуну, и тот за деньги совер­шит зло. О люди, почему вы не можете жить в мире!

Остаток дня мы провели на террасе, почти не разговаривая. Федя попытался было намекнуть на выпивку, но все так сурово глянули на него, что он затих. Нам это показалось святотатством. Что касается меня, то я перестал сомневаться и искать какие-то несоответствия в действиях хилера. Ко мне вернулась жизнью без боли. Едва стемнело, я отправился спать. И чудо повторилось. Всю ночь я спал, не просыпаясь. На любом боку и в любом положении. Вскочил рано утром и долго бродил по длинному песчаному пляжу вдоль отеля. Стопы ощущали прохладный и влажный после отлива песок, а я все наматывал километры, прислу­шиваясь к правой ноге. Никаких признаков боли.

Следующий день Руди назвал «операционным»: многие из нас подверглись болезненным экзекуциям. Феде целитель как-то через глаз проник пальцами в голову и вытащил двухсантиметровую опухоль, которая вызывала жуткие головные боли. Сереге он положил ватку с каким-то лекарством, казалось, раздвинув ребра руками. Делал он это быстро, резкими движениями пальцев, что даже на видео трудно было что-то рассмотреть за потоками крови и ватными тампонами. Хотя всех нас больше волновал положительный результат, нежели какое-то познание тайны. Обеих дам бальзаковского возраста и маленького Диму доктор Руди отказался «оперировать». Оказывается, если порок врожденный, или уже было хирургическое вмешательство, или проблема не мешает жить, таких пациентов хилеры не трогают.

Меня в этот раз Руди осматривал через свой белый лист бумаги очень тщательно. Поворачивал в разные стороны, с живота на спину, просил поднять или согнуть ногу. Мне показалось, что осмотр продолжался очень долго. Я даже поймал момент и, сгорая от любопытства, заглянул сверху на тот белый листок, что держал в руке хилер. Но там ничего не было. Руди заметил мое разочарование и улыбнулся. Через переводчика он объяснил, что только посвященному открыты тайны взаимодействия с таинственной энергией. Для остальных виден только белый лист бумаги. Я мысленно отругал себя за такое мальчи­шество, вспоминая слова Наташи: нужно только поверить. Закрыв глаза, тут же стал взывать о помощи ко всем известным мне святым. Через какое-то время Руди воскликнул:

— Я все понял. Там кровеносный сосуд пережи­мается стертым суставом.

Будучи немного знакомым с анатомией, я судорожно пытался представить, как это может произойти и почему никто из многочисленных врачей с их техникой не мог этого понять. Тем временем Руди позвал своих сыновей, а дочери по его указанию нача­ли готовить какую-то мазь, что-то смешивая в чашке. Меня раздели и уложили на бок. Руди навалился сверху, скручивая плечи вокруг позвоночника. Сыновья ухватили меня за руки и за ноги, упершись коленями в стол. По команде хилера они резко дернули меня в разные стороны. Да так сильно, что все во мне затре­щало. Хилер тем временем как-то через паховую область начал проникать пальцем в мой тазобедренный сустав. Было больно. Я чувствовал, как горячая кровь пульсирует у меня на коже живота и бедре, стекая струйками вниз. Руди еще что-то крикнул, и моя правая нога захрустела от резкого рывка наружу. В глазах потемнело от боли. Позже, когда я пришел в себя, Федя рассказывал, что в тот момент я так дернулся, что чуть не вырвался у четырех державших меня мужиков.

Сознание то покидало меня, то возвращалось. Сквозь красную пелену ощущений мне казалось, что в правом тазобедренном суставе, рядом с первым паль­цем хилера, куда-то еще глубже внутрь приникает второй. Много позже, еще и еще раз просматривая видеозапись, которую после долгих уговоров Васенька сделал моей камерой с первого ряда, я видел, как Руди проталкивал под кожу, прямо в сустав какую-то мазь. Тогда на столе перед хилером мгновения растянулись для меня в долгие мучительные минуты. Даже какое-то слово, произнесенное целителем в тот момент, растянулось, словно в замедленной съемке, в некое нечленораздельное мычание. Но точно помню, что я не торопил время, медленно-медленно повторяя про себя Наташины слова о вере. Так все и закончилось. Я очнулся от прохладного бальзама, который хилер вти­рал в мышцы правого бедра. Нога горела изнутри, и это прикосновение было приятным

Надолго оставив синяки от вдавленных в мышцы сильных пальцев, меня отпустили. Ватные тампоны стерли кровь, а мягкие движения хилера успокоили боль. Сердце бешено колотилось, и пот крупными каплями скатывался по лицу. Глядя на мой ошалелый вид, Руди попросил меня подняться и сесть к нему спиной.

— Укольчик… Сейчас все пройдет.

Так я просидел пару минут и ничего не почу­вствовал. Хотя позже, просматривая видеозапись, я с интересом наблюдал, как Руди манипулирует руками у меня за спиной. Он словно собирал что-то открытой ладонью, потом сжимал кулак и, коротко замахнувшись, бросал в мою поясницу. На записи четко видно, что в этот момент я даже подпрыгивал на столе, словно меня действительно укололи. Хотя точно помню, что ничего не чувствовал тогда. Удовлетворенно кивнув самому себе, Руди похлопал меня по плечу и спросил:

— Ну, как себя чувствуешь?

На записи видно, как я ошалело пожал тогда плечами, еще ничего не понимая, но он легонько подтолкнул меня.

— Иди-иди.

Помню, что я испуганно схватился обеими руками за толстую столешницу, на которой сидел. Мне по­казалось, что она была горячей, как сковородка. И тем не менее, вставать было боязно.

— Давай, — шепнул он мне по-русски. Странно, но позже это слово еще часто слышалось мне во сне.

Минуту спустя, я сидел в окружении соотечествен­ников, ставших для меня в этом далеком уголке близкими людьми. Они хлопали меня по плечам, заглядывали сочувственно в глаза, предлагали воды. Мне стало легко и спокойно на душе, как будто я перешагнул последнюю ступеньку самого высокого и сложного перевала и теперь тихо спускаюсь вниз.

В тот вечер мы надолго задержались на террасе, еще и еще раз обсуждая события дня. Хозяева нашего маленького отеля заботливо принесли большой теле­визор, и все дружно просматривали записанное видео, разглядывая друг друга, выспрашивали и уточняли непонятные моменты. Каждый хотел понять, что и как происходило с другими. Но меня это перестало интересовать. Я не хотел думать, что это было — фокус или гипноз. Меня посетило удивительное спокойствие и уверенность. Чудо свершилось, теперь все будет хорошо. Я был словно опьянен былой легкостью дви­жений. Приходилось останавливать себя от желания прыгнуть в «шпагат» или щелкнуть над головой «маваси-дзюдан». Память до сих пор хранит яркие краски и эмоции того удивительного заката, когда я ощутил свое второе рождение. Мне казалось, что вместе с багряным солнцем в океане исчезли все мои печали и тревоги. Густая ночь окутала чем-то манящим и волнующим, и радостное предчувствие овладело мной.

В последний день процедуры у хилера были несложными. Он еще раз уложил каждого из нас на свой «операционный» стол, прошелся с белым листом бумаги по всему телу, высматривая и устраняя остатки неду­гов. «Братки» заволновались было, напоминая Руди об оставленных в них ватках с лекарством. Маэстро грациозно извлек их, не забыв подшутить над Федей, что кое-что в нем еще осталось. Напоследок он ответил на все наши вопросы, напомнив, что еще три месяца нельзя прикасаться к спиртному. Мы посчитали — это было начало января. Объяснив целителю наши опасения о трезвой встрече Нового года, переводчик получил разрешение целителя на бокал шампанского для каждого.

Потом жена Руди, выполнявшая роль секретаря, зачитала по блокнотику замечания и рекомендации маэстро каждому из нас — о том, какие бальзамы и настойки нам нужно купить у него и как их применять. Оказывается, хилеры не берут деньги за лечение — иначе у них пропадет этот дар, но им можно продавать приготовленные в семье лекарства. Дамы бальзаковского возраста и «братки» набрали флакончиков и пакетиков с травами по тысяче долларов каждый. У меня эта сумма была в несколько раз меньше. Прощаясь, Руди сказал, что если болезнь вернется, то нужно будет еще раз приехать к нему, и показал фотографии очень известных людей, запечатленных у него на процедурах. Тогда мне даже не показалось, что это похоже на саморекламу.

Позже, проходя таможенный осмотр перед выле­том из Манилы, мы опять вспомнили хилера. Дело в том, что мое лицо привлекло внимание бдительных стражей безопасности полетов. Они вытащили из моего чемода­на флакончики с бальзамом и начали размахивать руками, утверждая, что это горючая смесь и ее нельзя провозить в самолете. Однако достаточно было предъя­вить визитку доктора Руди и сказать, что это он при­готовил снадобья, инцидент был исчерпан. Магия хиле­ра распространялась далеко за пределы его дома.

Вернувшись домой, я строго выполнял указания целителя с далеких островов: сидел на диете, не при­касался к спиртному, делал массажи и компрессы. Весь пропах бальзамами, но ни на шаг не сворачивал с намеченного пути. И, надо сказать, что эффект был поразительный. Я вернулся к прежнему образу жизни и даже снова начал ходить на тренировки. Однако утром первого января почувствовал себя старой разбитой тележкой. Боли вновь вернулись, и вера в чудо по­меркла. Я повторял себе, что это случайно, что так не должно быть и все восстановится, но боль не прохо­дила. Я шел из комнаты на кухню, снова держась за стену.

Не выдержав до полудня, решил поздравить тех, с кем вместе побывал у хилера, и узнать, как у них де­ла. Новости меня просто ошарашили: Федя в новогод­ний вечер потерял сознание за рулем и попал в аварию, у Сереги за два дня до этого начались приступы силь­ных головных болей, и он лежал в реанимации, до Наташи так и не дозвонился. Нельзя сказать, что все вернулось в исходную точку, но ухудшение было резким. Я словно полетел с обрыва.

Потом я еще долго анализировал случившееся, но ответа так и не нашел. Возможно, мы нарушили какое-то правило, возможно, кончилось действие какого-нибудь наркотика в бальзамах или это был тривиальный гипноз. Не знаю. Загадка до сих пор волнует меня, но я благодарен доктору Руди за возвращение, пусть и недолгое, моего прежнего кра­сочного мира.

Прошло семь лет. Я работал в одной из много­численных торговых компаний Москвы. Уже сильно хромал на правую ногу и не мыслил передвижения без машины. Однажды летом, пережидая на светофоре поток пешеходов, торопливо пробегавших по «зебре» на другую сторону проспекта, увидел знакомое лицо. Наташа вела за руку девчушку лет пяти. В нарядном платьишке, с бантами. Они были увлечены разговором и не смотрели по сторонам. Меня обуяла такая радость, что стал сигналить. Девчушка оглянулась и помахала ручонкой. Конечно, она не знала меня, да и не могла бы разглядеть в машине, но ее непосредственность и какая-то светлая вера, как и у Наташи, была начертана на лице Создателем. Воспоминания наполнили меня, воскрешая в памяти мельчайшие детали нашей далекой встречи.

Наверное, Наташа была права. Нужно было не искать логические объяснения феномену, а просто верить. Он же — хилер.

Себу

Когда-то, в те далекие времена, когда люди счи­тали своим домом леса, поля, горы, долины и не отго­раживались от этой красоты каменными коробками, а купались в прозрачных водах чистейших рек и озер, на одном острове в океане родился мальчик. В то счастливое время на свет появлялось много детей. Все они были коренастые, с кожей шоколадного оттенка и темными, как головешки волосами, а этот был необычным. От сверстников, что бегали голышом по бесконечным песчаным пляжам и собирали моллюсков при отливах, мальчишка по имени Нен отличался высокой стройной фигурой, а главное — белокурыми курчавыми волосами, спадавшими на спину, как накидка.

Старые люди на острове говаривали, что подоб­ные странности порой случались, когда какая-нибудь прекрасная девственница увлекала любвеобильное сердце бога Ветта, повелевающего облаками и дождями над островами в океане. Ветт был очень ветреным и никогда не заботился о белокурых детях, предоставляя их Судьбе, а она часто была жестока. Светловолосые дети были подобны белым воронам, которых со време­нем стая изгоняла.

Только Нен был силен и удачлив. В любой игре или работе он был лучшим. Не проходило дня на ост­рове, чтобы кто-то с восторгом не рассказал у ночного костра об очередной победе мальчика. И не только ловкость и отвага отличали его от собратьев. Находчи­вость, смекалка и удача стали незримым шлейфом, что увивался за его белокурыми волосами.

Время, как вода. То падает с небес, то уносится потоками в океан, то незаметно испаряется под обжи­гающим солнцем, оставляя в пригоршне малость, чтобы утолить жажду. Когда же ладонь не в силах будет зачерпнуть воду, чтобы можно было напиться из про­зрачного источника, отведенное Судьбой время за­кончится, и раскаленное солнце заберет душу грешного на небеса.

Пришел день, и на острове умер вождь. По мест­ным обычаям на его похоронах не горевали и не плака­ли. В тех краях было принято весело предавать останки земле в какой-нибудь высокой пещере. Поближе к богам. Верили, что души умерших ожидает лучшее будущее. Затем выбирали нового вождя. Подходили к этому серьезно и долго обсуждали. Но тогда все реши­лось как-то само собой. Очень быстро выбрали Нена. И не было равных ему в работе и охоте. У ночных костров начали звучать новые песни о сильном, как тайфун, во­ине или щедром, как весенние дожди, муже. В тот год на острове появилось много ребятишек. Поговаривали, что Нен покорил немало женских сердец, но скорее всего это было не так, ибо ни одного белокурого ребенка среди младенцев не было.

Однажды на охоте Нен забрел в такую глухую часть острова, где никто никогда не бывал. Там царст­вовала черная пантера. Выследил ее Нен и убил. Когда победитель снимал шкуру со своей жертвы, набросились на него четверо детенышей черной пантеры. Они были еще очень малы и не могли бы причинить серьезного вреда охотнику, но тот рассердился и убил их. И все четверо были самцами. Увидела это богиня Судьба и разгневалась. В облике серой пичуги села она на правое плечо Нена, и услышал воин, что дома у него осталось много таких вот самцов, которые жаждут его смерти.

С того дня стали отмечать, что вождь замкнулся и подозрительно поглядывает по сторонам. Удача отвер­нулась от его народа, а злой рок то и дело уносил невин­ные души. Не было войны, не извергались вулканы, но погибали воины и мальчики. Стали поговаривать у ноч­ных костров, что кто-то из своих убивает соплемен­ников. Когда же исчез последний старик, Нен объявил, что отныне любой родившийся мальчик не достоин жизни, а все девочки станут воинами.

Еще не мало пролилось дождей на тот остров прежде, чем все девушки стали ловкими и сильными воинами. Они уже не охотились, а только завоевывали все новые и новые соседние острова, где убивали всех мужчин и мальчиков. Лишь немногим подросткам удавалось спрятаться, а потом бежать с покоренных островов куда глаза глядят. Те, кому посчастливилось выжить среди тайфунов и акул, рассказывали у ночных костров еще не покоренных островов, о кровожадном Нене и его войске.

Кто знает, что случилось бы с семью тысячами ста семью островами, которые вытянулись, как банан, в огромном океане, если бы на одном маленьком острове, куда еще не добрались захватчики, не родилась бело­курая девочка, чьи кудряшки, как накидка, спадали на плечи. Она быстро росла, как травы после весенних ливней. Становилась сильной, как тайфуны, налетав­шие на острова в океане, и любила больше всего на свете все семь тысяч сто семь островов в океане, о ко­торых рассказывали старые люди у ночных костров.

Однажды на рассвете девушка покинула свой остров и отправилась навстречу Нену. Они столкнулись в смертельной схватке и оба погибли. Умирая, девушка завещала всем жить в мире и любви. Уставшие от бессмысленных жертв воины поклялись никогда более не воевать друг с другом, а только защищать свои острова в океане. Девушку похоронили на самой высокой вершине того острова, что расположен в сере­дине семи тысяч ста семи островов, и назвали его в ее честь. Себу.

Шоколадные холмы

Иногда, глядя на толковый словарь Даля, особняком стоящий на книжной полке, мне думается, а отважится ли кто-нибудь составить подобный спра­вочник, сформированный по особому правилу. Скажем, словарь удовольствий. Только ранжировать его не по алфавиту, а по значимости. Подозреваю, что тут автор столкнулся бы с большой проблемой — как навести порядок в этих сладких словах, ведь у каждого свои взгляды, не говоря о сиюминутных порывах. Даже в сказках предлагают исполнить три желания. Впрочем, отбросив мысли о еде или телесных наслаждениях, надеюсь, большинство согласится поставить на первое место одно красивое русское слово. Путешествие.

Меня всегда удивляло, что наши туристические компании предлагают купить туры, круизы или путевки, а то и еще крикливее — «горящие» туры. Признаться, не хочется, сломя голову, бежать на пожар или от него. Не знаю, используют ли подростки в своем лексиконе словечко «типа туриться», но это куцее «тур» вызывает ассоциацию с буйволом, волочащим в гору непомерную ношу или турниром на выживаемость в чужой стране. А хочется шествовать своим путем, как то предписыва­ет удивительное русское слово. Ежели повезло в кои то веки, и меня официально отпустили от всех мирс­ких забот, присвоив ненадолго счастливый титул «от­пускник», то я хочу каждый миг отведенного времени получать удовольствие. Не пресытиться, не захмелеть, не устать, а шествовать во всем том, чего я никогда не видел, и наслаждаться, наслаждаться, наслаждаться… Короче, буду стоять насмерть за первую позицию в том сладком словаре удовольствий.

Вот представьте, что вы проснулись чудесным утром в сказочном отеле на берегу моря, где вода, как небеса — прозрачная до такой степени, что нужно взглянуть со стороны на отблеск солнечного зай­чика, скользящего по невидимой волне, дабы понять, где начинается водная глядь. Сладко потянувшись в мягкой постели, еще не открывая глаз, вы задумались, а что бы такое заказать на завтрак. Ведь, шествуя по пути в ранге отпускника, грех не побаловать себя. Не берусь утверждать, но полагаю, что мечтательный список экзотических блюд оборвется на втором десятке наименований. Как начнется с клубники со сливками, так и закончится ананасами в шампанском. И это не потому, что мы убогий народ, слаще репы ничего не пробовавший, просто у одних детство прошло под зна­ком фабрики «Рот Фронт» а у других — «Сникерс». Не повезло кондитерской мастерской мещанина Ленова — ее за два века не раз переименовывали и меняли ассорти­мент. А все потому, что первоначально располагалась она на улице со смешным названием Малая Болвановка. Не верите? Там еще рядом церквушка была «Спас на Болванах». М-да… Вот и судьба такая.

Впрочем, вернемся к утреннему десерту. Многолетняя привычка вскакивать ни свет ни заря сказалась и в отпуске. Но мы свое возьмем. Накинув белоснежный халат, босиком выходим на балкон, а там красотища… Первые лучи восходящего солнца заигрывают с еще серыми облаками над морской гладью, и те, словно в смущении, слегка алеют по верхушкам. Нет, тут кофе, даже с хорошим коньяком, не подходит. Да и сочный манго как-то грубоват. Величественное шествие по своему пути предполагает нечто большее… Знаю, что предложить.

Шоколадные холмы. Да-да, именно холмы — по сотне метров в высоту, а по форме очень напоминают конфеты «трюфели». Тысячу штук. Берем? Надеюсь, мы одной крови и размениваться на пустяки, вроде десерта из мороженого и фруктов, не будем. Тогда пару минут на то, чтобы надеть шорты и футболку, а машина уже ждет у дверей.

Рано утром прокатиться по далекому острову в океане — одно удовольствие. Дороги еще не забиты разукрашенными джипни, тук-туками, трайциклами и велорикшами. Это будет после десяти, а те, кто спешил на рынок в Тагбиларан (это столица провинции Бохол на одноименном острове), уехали еще засветло. Так что мы доберемся в центр острова по дороге, ведущей к городку Кармен, спокойно, поглядывая по сторонам. Резко начинается лес. Высокие деревья подступают к самому асфальту, и привычных обочин или кювета не видно. Приходится включить ближний свет. Дорога петляет и медленно поднимается, поворот за поворо­том.

Наконец выскакиваем на открытую местность и оглядываемся. Машина по уменьшающейся спирали поднимается к вершине большого холма. Несмотря на раннее утро, нас останавливает охранник в форме и говорит, что нужно купить билеты — несколько дол­ларов на человека. Через две-три сотни метров на асфальтированном пяточке парковка и еще закрытые лавчонки. Мы первые. Это придает нам силы одолеть последний отрезок пути до смотровой площадки на са­мой вершине холма. Для отважных — прямая лестница в сотню ступенек, для остальных — пологая дорожка по периметру холма. Его выбрали не случайно — он самый высокий. Совершив бросок на его маковку, застываем от восторга.

Вокруг, сколько хватает взгляда, зеленая равни­на, покрытая густым лесом — эдакая равнина на пяток километров в любую сторону. Она вся покрыта конусообразными холмами шоколадного цвета. В хаотичном порядке они разбросаны повсюду. Одни чуть больше, с заостренными вершинами, другие помень­ше и пологие. Солнце уже поднялось и «поджаривает» восточные стороны этих гигантских «трюфелей». А меж ними, по низине ползет туман. Густой, не разлохма­ченный ветром, он кажется рукавами величественной реки, вернее — молочными реками среди шоколадных берегов. Зрелище очень вкусное и необычное. Взгляд жадно перебегает с одной огромной шоколадки на другую, а их тут сотни. Воздух прозрачный и чистый, так что все кажется на расстоянии вытянутой руки. Так и тянет отломить кусочек лакомства. Тишина нависла над этой красотой, придавая всему сущему сказочный ореол. В ушах звучат знакомые слова — в тридевятом царстве… Все так и есть, только на самом деле.

Неожиданно потянул свежий ветерок. Это солнышко приподнялось повыше, и все пришло в движение. Туман стал рваться клочьями, обнажая зеленые прямоугольники полей меж холмами. Те из возвышенностей, что пониже, с пологими верхушка­ми, теперь напоминают огромные стога сена. Впечатле­ние странное. На Филиппинах быстро привыкаешь к тому, что все здесь меньшего масштаба — островки, люди, дороги, лодочки, лавчонки и лачуги… А тут вдруг огромные «трюфели» и «стога». Туман исчезает, забирая с собой темные оттенки горького шоколада и высвечивая светло-коричневые оттенки молочного. Второй десерт подан.

С океана потянулись пышные белые облака. Кучерявые и плотные, они дыбятся высоко в голубое небо. В прорехи меж ними яркое солнце выхватывает огромные светлые «трюфели», которые поблескивают, словно покрытые хрустящей вафельной коркой. Они выделяются на фоне более темных холмов, и все напоминает шоколадный набор в коробке. Во рту ощущается сладковатый привкус. Третий десерт подан.

Позади резанул по тишине звон колокола. Все оборачиваются. О висящий на площадке позади нас небольшой колокол цокнула монетка. Вокруг нее загалдела стайка сгрудившихся туристов. Японцев легко узнать среди всей путешествующей братии по одинаковым костюмчикам и панамкам, постоянно щелкающим фотоаппаратам и удивительной дисцип­лине. Стоит сопровождающему их гиду поднять ручонку вверх, как хихикающая стайка мигом замолкает и строится у своего «пионервожатого». После следующей команды строгого гида японцы устремились к парапету смотровой площадки. Без всякого стеснения и не отя­гощенные комплексом «извините, я к вам спиной» они атакуют бастион, сдерживающий зрителей от падения вниз, и начинают фотографироваться на сладком фо­не. Настроение у нас резко падает, мы ретируемся в центр площадки, начинаем рассматривать колокол и переводить надпись рядом. Такое впечатление, что шоколадный десерт упал на пол, причем самым сладким местом вниз. Четвертая перемена блюд.

А надпись рядом с колоколом повествует, что ес­ли этот отпрыск знаменитых испанских звонниц подаст голос, то загаданное желание исполнится. Естествен­но, никакой веревки, чтобы подергать за его язычок, нет. Под рукой ни одного камушка, зато в кармане у любого туриста всегда отыщется монетка. Нетрудно догадаться, какие желания были загаданы. Учитывая широту души русского человека, можете представить, сколько монеток полетело, с какой силой и частотой они забарабанили о медное тельце исполнителя желаний. Короче, колокол зашелся на непрерывной ноте и пере­шел в набат. Казалось, реванш за наш «Варяг» вот-вот будет взят. Но тут японский гид просигналил на построение. Звон колокола еще не успел стихнуть, как сабо последнего самурая отстучали дробь по лестнице к парковке. Вновь над холмами воцарилась тишина. Окрыленные бескровной победой, мы просто подлета­ем к самому краю смотровой площадки, ощущая себя одновременно тремя былинными русскими богатырями, отстоявшими Мать Сыру-Землю от басурман. Торопи­лись не зря. На небе ни облачка, а залитые солнцем холмы просто плавятся от тропической жары. Их цвет стал нежно-коричневым, вязким, очень напоминающим шоколад «Аленка» из далеких шестидесятых. Кажется, он прилипает к рукам, и хочется облизать пальцы, перепачканные шоколадом. Пятая перемена блюд.

Припекает, а мы все не решаемся покинуть свой вкусный наблюдательный пункт. Но жажда берет свое, и сладкоежки, нехотя, спускаются по длинной лестнице к парковке. У некоторых вырывается жалобный стон. Пить!

В отеле на прохладной веранде с видом на море обсуждаем увиденное. Кто-то пытается умничать, что это просто известковые образования или выветренная порода, а то и просто коралловые отложения на неког­да морском дне. Его не слушают. Ботаник долдонит о густой траве, покрывающей холмы, которая высыхает под солнцем и приобретает такой оттенок. Кто станет вникать. Знаток местного фольклора пытается поведать нам легенды о холмах и великанах. Кто ему поверит. Мы под впечатлением необычного, вернее, — уникального явления, и у каждого осталось свое мнение. Отмечу, что еда в этот день была какой-то блеклой и безвкусной, хотя меню в отеле роскошное.

К вечеру гурманы загрустили. С тоской глядя на море, они курили и потягивали местный ром. Нечто невысказанное во взгляде мешало наслаждаться тихи­ми радостями. Наконец кто-то тихо произнес, что не ве­рит, будто прежде все называли их холмами Кармен. Это были мысли вслух, не адресованные кому-то персо­нально, но все присутствующие поняли однозначно. Тут же группа метнулась к машине, потому что до заката оставалось немного. Всю недолгую дорогу к центру острова они молчали, напоминая собой охотников, подкрадывающихся к добыче. Когда последние лучи солнца еще освещали холмы на высокой равнине, гур­маны застыли у парапета смотровой площадки, пытаясь успокоить дыхание. Но от увиденного сердце застучало сильнее, а дыхание перехватило вовсе. В алом отблеске заката растворялись шоколадные холмы. Их ярко рыжий цвет стал сливаться с палитрой зари, постепенно теряясь на ее фоне. Отчего-то стало так обидно и жалко эту красоту, что кто-то не выдержал и с горечью спросил: «А осенью дожди их совсем смоют?»

Все молча обернулись ко мне, словно прося защиты. Было неловко обнадеживать взрослых людей, что в дождливый период трава на холмах зазеленеет, а потом опять высохнет от палящего солнца. Ведь в тропиках нет ни осени, ни зимы. Это было лишним, и вот, откуда-то в ушах зазвучали слова неизвестной мне доселе легенды, которую я тут же рассказал…

Старые люди поговаривали, что на острове Бохол когда-то жил злой Дракон. Прятался он в глубоких извилистых пещерах, которых на острове было вели­кое множество. Ведь название острова происходит от древнего индейского слова «бохо» — дыра. Кро­вожадный Дракон в конце каждого лета выползал на поверхность и требовал тысячу юных красавиц. Вож­ди местных племен не могли одолеть Дракона, хотя и не раз пытались. Но всякое сражение заканчивалось гибелью всех воинов.

Однажды на Бохоле родились близняшки, Лэй и Нэй. Девочки были очень дружны и не могли жить друг без друга. Никто и не заметил, как они выросли и стали красавицами. В Лэй влюбился сын вождя племе­ни и стал свататься. А тут приблизился срок очередного появления Дракона, и вождь велел всем красавицам, кроме Лэй, собраться у холмов, куда всегда приползал Дракон за своим выкупом в тысячу девушек.

Взмолилась Лэй пощадить сестру, но вождь и слушать не хотел. Тогда девушка обратилась к Богам, чтобы те взяли ее красивое шоколадное тело и обернули им все холмы на острове, чтобы дракон позарился на сладкое угощение, а сестру и девушек не тронул. В те времена драконы жили долго и все знали. Даже про шоколад. Оценили Боги девичий порыв, да так и сделали. В положенный день выполз Дракон из пещеры и увидел, что его ожидает тысяча огромных холмов из шоколада. С жадностью кинулся он их грызть, да все зубы и обломал. С тех пор никто драконов на Бохоле больше не видел, зато каждый год, к тому времени, когда Дракон должен был появиться из пещеры, все холмы становятся шоколадными. Вдруг кто-то еще объявится. Так хрупкая, но отважная красавица по имени Лэй до сих пор оберегает свой родной остров…

Признаться, мне самому стало грустно от этой истории, а соотечественники поклялись больше не есть шоколад. Не знаю, разглядели они в нем красавицу Лэй или за свои зубы обеспокоились, но мы верим, что на Бохоле всегда будут стоять те шоколадные холмы.

Пангсанхан

Особенность Филиппин состоит, наверное, в том, что, позавтракав в пятизвездочном отеле, через пару часов езды на машине вы можете оказаться в таком экзотическом месте, что в обычной стране вам потребовалось бы лететь гораздо дольше. Не говорю о Московских пробках на дорогах, но все же из Мани­лы лучше выезжать рано утром, когда лишь одинокие джипни везут продавцов из окрестностей на рынок, а длинные вереницы тук-тук, рикш и трайсиклов дрем­лют, поджидая клиентов. Следуя этому правилу, мы еще вечером предупредили стюарда о своих намерениях, и рано утром около наших дверей в номера стояли фирменные пакеты с походным завтраком. Понимаю, что не все соотечественники могут позволить себе та­кой отдых, но, будем считать, что нам повезло.

Позевывая в удобном, тихо урчащем автобусе, мы с любопытством смотрели, как косые солнечные лучи поначалу играли яркими бликами на зеркаль­ных витринах столичных отелей и ресторанов, потом тщетно пытались заглянуть в окна респектабельных домов дорогих кварталов, жильцы которых совсем недавно легли спать, а позже выхватывали в проемах разношерстных домов, похожих на латинские кварта­лы Нового Света, взъерошенные головы, ошарашенные владельцы которых в спешке собирались на работу. Все семнадцать городов, образующих Манилу, мелькали, как известные соотечественникам семнадцать мгнове­ний. И природа, и социальные различия на Филиппи­нах настолько ярки, что порой кажутся придуманными каким-то фантазером из далекого детства.

Комфорт в путешествиях располагает к созерца­нию и размышлению, поэтому рассказанная гидом легенда о двух братьях, породивших знаменитый во­допад, и миссионере, впервые описавшем его, как-то не трогает. Почему-то все туристические справочники и гиды повторяют эти истории слово в слово, будто ленивые школьники, копирующие тексты друг у друга. Мне вспоминается курьезный случай с маркой, выпущенной еще до Второй Мировой войны в США. В пейзажной серии о достопримечательностях архипелага вместо водопада, который мы сегодня хотим увидеть воочию, американский художник изобразил Вер-нал-Фоллс из близкого его сердцу Иосемитского национального пар­ка. Впрочем, оно и понятно. Все лучшее, по мнению быв­ших хозяев Филиппин, может быть только в Америке. Я бы на месте министра по туризму архипелага приказал бы наклеивать вместо визы в паспорта всех прибыва­ющих в страну именно эту марку.

Плоские поля рисовых чеков и стройные рощи кокосовых пальм по обе стороны дороги быстро становятся привычными и даже родными. Вдалеке медленно проплывает многоэтажная коробка здания музея риса. Фонд Форда финансирует исследова­тельские работы по изучению всех сортов этого удивительного злака в юго-восточной Азии. Их тут собрано более 50 тысяч. Да, это хлеб не одной страны. Запомнилось, что на многих островах жители трижды в день едят жаренный рис. Надо сказать, что и мне он понравился. Не сравнить с той размазней, что долгие годы готовили на просторах нашей необъятной Родины из риса, выращиваемого на Кубани.

Автобус останавливается у маленького отеля с названием, показавшимся мне более индийским, чем филиппинским. Пангсанхан. Хотя местные его называют Магдапио. Здесь дышится удивительно легко. Солнце уже высоко, но жара не ощущается. Царящая тишина настораживает и обещает, что мы одни из первых уви­дим сегодня самый большой водопад на Филиппинах.

Быстро переодевшись, направляемся к причалу в одних плавках. Довольно широкая река плавно несет свои мутные воды к океану. Ее имя звучит словно какой-то африканский танец. Бумбунган. По ней нам пред­стоит подняться километров десять вверх по течению. У воды нас уже поджидают мускулистые «флибустьеры». Они широко улыбаются, приглашая к своим каноэ. На открытой воде островитяне традиционно используют «банку» — так называются катамараны с поплавками-противовесами. Для нас же приготовили нечто похожее на узкие пироги.

Курьезы начались сразу же при формировании экипажей. Для часового путешествия на лодках до интересовавшего нас водопада нужно было разбить­ся на двойки. Однако гребцы были в недоумении, как нас рассадить по длинным, выдолбленным из боль­шого ствола дерева лодкам, рассчитанным явно на низкорослых худеньких азиатов. Ваш покорный слуга, благодаря своей небольшой комплекции, пошел в па­ру к простой русской даме с центнер весом. Пришлось убрать второе сиденье и усадить даму ровно по цент­ру лодки, чтобы она не перевернулась. Эта процеду­ра заняла минут пять, так как края лодки оказались в нескольких сантиметрах от поверхности воды, а при малейшем движении дамы лодка так раскачивалась, что оба гребца долго размахивали руками и что-то возбужденно говорили. В итоге с помощью переводчика с дамы взяли слово, что она в любых ситуациях будет сохранять спокойствие и неподвижность.

Другой наш спутник, которого мы звали Пол­ковник, в сумме с 10-летним сыном тоже набрал больше полутора центнеров. Эту парочку, как и нас, минут пять грузили в лодку, а после подробно инструктировали. Но самое интересное произошло с господином, по фамилии Сухоносик. Обладатель огромного живота, на котором (по-моему мнению) могли разместиться графин с пивом, пара бокалов и обильная закуска, очень напоминал

Карабаса-Барабаса. Разве что отсутствовала длинная борода. Бедные филиппинцы, увидев эту грузную фигуру, долго и темпераментно пытались возражать. Без перевода было ясно, что лодка не потянет — нужен броненосец или, на худой конец, баржа с бук­сиром. Но господина Сухоносика не так-то просто было переубедить. Не утруждая себя разговорами, он властным жестом показал «к ноге» и сделал суровое лицо. Гребцы сразу как-то сникли и, посовещавшись, послали гонца за подмогой.

К тому времени еще два экипажа упаковались в каноэ. Видя всю эту церемонию, оставшиеся три дамы из нашей команды ехать наотрез отказались. Подозре­ваю, из боязни, что их лодки просто не отойдут от при­чала. Благо, в отеле был бар, бассейн и магазинчик, — они нашли себе занятие на берегу. Через несколько минут к причалу медленно подошла не лодка, а ско­рее — авианосец по филиппинским масштабам. Человек шесть долго суетились вокруг этой посудины, усаживая командора в крейсер. В довершение ко всему, гребная команда Сухоносика составила четыре человека против обычных двух. Спокойно приняв сообщение о том, что платить за вояж к водопаду придется вчетверо больше, командор дал сигнал к отправлению.

Двумя звеньями мы вырулили на фарватер. Пока глубина позволяла, пара моторок натужно тарахтела, таща флотилию вверх по течению: одна — четыре наши лодки, другая, естественно, Сухоносика. Его дредноут сидел так низко, что бортов видно не было. Издалека складывалось впечатление, будто бы монументальная фигура сама скользит по водной глади подобно Будде. Наверное, из боязни перевернуться, он даже не по­ворачивал головы, чтобы осмотреть проплывающие мимо заросшие буйной зеленью берега. Минут через двадцать мы дошли до первого порога и расстались с моторками.

Гребцы принялись за дело. То садились на кор­точки на носу и на корме каноэ, они отчаянно гребли против течения короткими широкими веслами, то выскакивали на мелководье за борт и проталкивали лодку между камней. Уже через несколько минут мы оказались в бурлящей и ревущей горной реке. Было как-то совестно смотреть на маленьких щуплых гребцов, отчаянно боровшихся с течением. Хотя помочь им мы вряд ли могли: среди камней и пенящейся воды можно было легко поломать ноги и перевернуть лодку. Поэтому я только держал равновесие и поднимал над головой кофр с видеокамерой, упакованной в несколько слоев целлофана. Волны то и дело захлестывали через борт, и мы сидели наполовину в воде. Впередсмотрящая дама так вцепилась в борта лодки, что они жалоб­но скрипнули, но стали крепче из-за дополнительной крепежной конструкции.

Останавливаясь на отдых каждые десять минут, наши гребцы успевали ловко выгонять ладонями скопившуюся в лодке воду. Надо им отдать должное: несмотря на свои худенькие плечи, ребята свою рабо­ту делали исправно. Четыре наших экипажа медленно, но уверенно поднимались вверх, преодолевая быст­рое течение и пороги. Труднее дело обстояло с крейсе­ром под командованием Сухоносика. Не выдержав, командор решил помочь ребятам и попытался вылезти из лодки, но она перевернулась. Всех сбило с ног и потащило вниз. Команда быстро зацепилась за нужные места, поймала лодку и весла, и только адмирал все катился и катился вниз, пока его не прибило к отмели, где герой и был отловлен перепуганной командой. Пос­ле некоторых восстановительных процедур командор был водружен на прежнее место, где поклялся не поки­дать боевого мостика ни при каких обстоятельствах. Перекрестившись, команда дала полный вперед.

Вскоре, первое напряжение спало, и мы ста­ли осматриваться. Наша речка извивалась по дну огромного каньона, чьи отвесные стены метров на сто уходили вверх. Вода была прохладной, и солнце не тревожило, так что, вопреки своим ожиданиям, жары мы не испытывали. Снимать на видео было совершенно невозможно, так как нас то и дело с головой залива­ло. На одном из перекуров гребцы на «запыхавшем­ся» английском спросили меня, откуда мы. Узнав, что из России, тут же полюбопытствовали, все ли русские женщины такие (в смысле габаритов). Я их успоко­ил, что не все. Обрадованные этим фактом, аборигены рьяно продолжили свои усилия, и первое звено нашей флотилии было успешно доставлено к месту назна­чения. Правда, с большим опозданием.

Огромные куски скалы, видимо, упавшие при землетрясении, перегораживали реку, образуя небольшое озеро. Вода стремительно проносилась мимо и, обтекая валуны, с шумом и брызгами ис­чезала за поворотом. Откуда-то сверху, почти отвесно, низвергались огромные массы воды. Водопад гремел и прятался в облаках брызг, подсвеченных рожда­ющимися и пропадающими радугами. Зрелище было величественным и вызывало удивительный восторг.

Как и полагалось по сценарию, мы десанти­ровались на маленький островок, оставив в покое измученных гребцов. Закрепив лодки, они сели перекусить припасенными для них курицами, а мы — размахивали руками и, стараясь перекричать водопад, показывали друг другу царящую вокруг красоту. Я освободил от защитной упаковки видеокамеру и стал снимать. В почти отвесных скалах то здесь, то там виднелись гроты и пещеры, покрытые мхом. Помимо массива низвергающегося в озеро водопада, со всех сторон каньона вниз летели многочисленные струй­ки воды. На глазок, высота была более сотни метров. В полете струи разбивались на крупные, играющие в лучах солнца, словно бриллианты чистой воды, капли. Эти сверкающие вереницы бус слегка покачивались в восходящих потоках воздуха. Водяная пыль, поднима­емая водопадом, окрашивалась вспыхивающими и гаснущими в разных местах радугами. Поскольку стены каньона, окружающие небольшое озеро, были отвесными, вверху было светлее, чем внизу, у воды. Это создавало иллюзию того яркого светлого тунне­ля, который, по описаниям испытавших клиническую смерть, ожидает праведников, покидающих сей брен­ный мир.

Наверное, мы надолго бы остались прикованными к этому жутковатому, но удивительно притягательному зрелищу, если бы не возглас одного из гребцов.

— Адмирал!

Как по команде, мы обернулись. Из-за поворо­та показалась баржа Сухоносика. Подобно каторжа­нам на галерах, его команда из последних сил моло­тила веслами, преодолевая оставшуюся сотню метров. На порогах им явно приходилось туго, но профессиона­лы тем и отличаются, что работу свою делают хорошо и до конца. Отдыхавшие гребцы кинулись к бедолагам на помощь. Авианосец пришвартовался. Под наши при­ветственные возгласы Сухоносика извлекли на берег, и он с энтузиазмом пытался поведать нам о подвигах его команды. Но было очень шумно, да и некогда. Все хотели поскорее ощутить мощь водопада на себе. Мы устремились к плоту, который должен был доставить нас через озеро прямо под водопад. Усадив командора в центре бамбукового плота и расположившись вокруг него, мы отчалили.

Наверное, не много русских было здесь, за десяток тысяч километров от Москвы. Может быть, поэ­тому какая-то гордость и волнение охватили каждого. Подтягиваясь за веревки, закрепленные в скалах, мы приблизились вплотную к огромным гудящим и пенящимся водяным столбам. Страх смешался с каким-то мальчишеским восторгом. Еще несколько рывков — и мы окунулись в эту бушующую стихию. Трудно описать эти ощущения: масса воды просто вдавливает в плотик, он по колено уходит в воду и старается выскольз­нуть. Приходится балансировать, чтобы не улететь в воду. В груди рождается чувство борьбы и какой-то бесшабашной удали. Не слыша друг друга, мы что-то орем, захлебываясь от воды и радости, даже начина­ем пританцовывать. Прямо под ногами загорается та­кая яркая и сочная радуга, что оторваться от нее нет сил. Исчезает она так же внезапно, как и появилась. Не случайно на плоту только мужчины — физически слож­но устоять на ногах, особенно когда мы вновь втягива­ем отброшенный плот в самую середину этой падающей лавины.

Сухоносик так и сидит в середине плота, широко раскинув толстые ноги. Подняться под напором воды ему не удавалось, но и в такой позе он выглядел удивительно счастливым. Словно приняв не менее литра водки по какому-то радостному событию, мужик что-то распевает от восторга, не обращая ни на кого внимания. Мне послышалось «наверх вы, товарищи, все по местам»… Впрочем, может, это я сам напевал, точно не помню. Красный от непрекращающихся уда­ров воды, этот могучий мужчина, видимо, нашел дело по себе и был счастлив. О его грузные плечи и живот разбивались огромные массы воды, а он, как утес, возвышался над кипящей водой, сохраняя равновесие нашего бамбукового плота.

Я заметил, что Полковник почему-то сжимает ладонями свою голову. До меня доходит, что он прячет от ударов воды свои великолепные уши. Водопад задал им хорошую трепку. Да и у меня ломит плечи, а в голо­ве шумит от нескончаемого падающего потока. Несмот­ря на это, в душе какой-то подъем и радость. Оглядев­шись, замечаю сквозь ливень, что лица всех мужиков светятся неподдельным детским счастьем. Мы все размахиваем руками и улыбаемся. При этом подтягива­ем плот то в одну, то в другую сторону, стараясь удер­жать его в эпицентре водной стихии. Сопровождающие нас филиппинцы поддались общему возбуждению и тоже начали резвиться под падающей водой. Несмот­ря на многие отличия, сейчас мы объединены какой-то великой идеей. Как мальчишки с соседних улиц, которые радовались победе своей любимой футболь­ной команды. И эта радость легко объединила нас в считанные секунды. Я готов был в порыве обняться с любым из них и поведать самые сокровенные тайны. Душа была открыта и ликовала.

Не знаю, сколько времени мы так бесились под водопадом, но когда, насытившись, стали возвращаться, все вдруг смолкли и потупили глаза. То и дело оборачиваясь, мы что-то искали там, в шумящем водопаде, видимо, потеряв навсегда. Какая-то частичка каждого из нас осталась там, в ревущей и пенящейся воде. Переглянувшись с товарищами, я заметил счастливые мокрые лица с горящими глазами. Неволь­но все посмотрели на Сухоносика, так и сидевшего посередине плота, как бы ожидая от тамады нужного тоста в замолкнувшем отчего-то шумном застолье. Он почувствовал на себе наши взгляды и тихо произнес:

— Душевно…

Низкий голос и опущенные глаза командора заставили каждого испытать какую-то неловкость. Словно мы подглядывали или стали невольными свидете­лями сокровенных слов, предназначенных самому близкому человеку. Молча, упрекая себя за чрезмерную ребяческую эмоциональность, мы засуетились, сели в лодки и отправились в обратный путь. На удивление, он был простым и быстрым. Увлекаемые потоками воды, наши пироги легко скользили между камней и водоворотов. Гребцы даже не выпрыгивали из лодок на перекатах, ловко избегая опасные места. Видеокамеру не пришлось прятать от брызг, и я снимал без остановки стены каньона, валуны, водовороты и летящую сверху воду, искрящуюся в лучах полуденного солнца.

Поднимающиеся по реке лодки уступали нам дорогу, прижимаясь к камням, и мы буквально в нескольких сантиметрах пролетали мимо их бортов. Пройдя последний порог, наши каноэ собрались у моторки, которая потащила флотилию по спокойной широкой воде к причалу. Притихшие, мы ошалело озирались по сторонам на кокосовые плантации, ве­ликолепные коттеджи по берегам и толпы детворы, то и дело выныривающие откуда-то на полянки вдоль реки и приветливо размахивающие руками. Я поднял голову и посмотрел на чистое голубое небо. Мне по­казалось, что в Подмосковье оно точно такое же, как и здесь, у водопада Пангсанхан.

Джипни

Впервые мне довелось прокатиться на джипни пятнадцать лет назад, в свой первый визит на Филип­пины. Тогда они выглядели более помпезно и царство­вали среди всевозможных рикш, тук-тук и разномастных трайциклов, поскольку их основа в корне отличалась от колесных собратьев. Не велосипед, мотороллер или мотоцикл были основой блестящих красавцев. Джипни строились на базе армейского джипа времен американского присутствия на архипелаге. Когда се­нат могучего гостя посчитал пребывание военных баз невыгодным на островах, и янки стали упаковывать свои вещи, предприимчивые местные ребята предложи­ли интендантам скупить все джипы, чтобы не тащить их за океан. Хотя цена и была смешной, по двести «зеленых» за машинку, ударили по рукам.

Сразу же появились мастерские, где умельцы оснащали надежное шасси кибиткой на два десятка посадочных мест. О комфорте речь не шла, в жарком климате даже в стеклах не было нужды. Зато желаю­щих быстро и недорого прокатиться с ветерком среди многомиллионного населения было предостаточно. Традиционные рикши были сурово потеснены. Они, конечно, остались, особенно там, где были туристы, но рабочей лошадкой стали джипни. Их хозяева так гордились своими «скакунами», что делали все на заказ. Не только окраска и надписи на новеньких бо­ках, но и несметное количество разнообразных радио­антенн, фар, подфарников, габаритных огней и мига­лок украшали новенькие кузова. О каких-то стандартах на промышленное производство речь не шла — каждый экземпляр можно было узнать издалека.

Особо стоит сказать о названиях, которыми владельцы награждают свои джипни, словно корабли. Это может быть не просто женское имя, обязательно будет красочный эпитет, подробно описывающий все особенности дорогого сердцу хозяина человека. Час­то встречаются имена библейских персонажей. Причем не только знаменитая пара учеников и последовате­лей Христа, а и вся дюжина апостолов. Вам непремен­но попадутся на дорогах джипни, чьи борта укра­шает фамильная надпись — и это не просто «Хосе и сыновья», но имена всех братьев или племянников. Не обходится и без культовых имен из богатой истории автомобиля. Согласитесь, приятно прокатиться в машине, которая заявлена, как знаменитая модель «Кадиллака», или за рулем которой сидит лучший друг Шумахера. Впрочем, если поискать, непременно оты­щется машина со скромной надписью во весь капот — «самый безумный из бешенных водителей, сдвинутых на скорости». Все эти перечисления скорее говорят не о бахвальстве владельцев, а об их отношении к джипни — национальному явлению и самой настоящей гордос­ти. Поэтому вы не увидите водителя, в сердцах пина­ющего закапризничавшую машинку.