Бесплатный фрагмент - Острова

Глава 1. Декабрьский вечер на Острове Светлый

Вот выдалось свободное время, да и пришла пора рассказать о втором острове из моего любимого Архипелага. Называется он странно — Остров Светлый, хотя день и ночь на нем сменяют друг друга совершенно также, как и на остальных островах, а ночи его ничуть не светлее и не короче. Но факт остается фактом, и именно такое название присутствует на моей карте.

(Еще много лет назад, когда я впервые писал об одном из островов, упомянул, что наткнулся на них совершенно случайно. Хотя такая формулировка, скорее всего, не точна — не совсем случайно. Случайно это когда вовсе не хочешь что-то сделать, не пытаешься, а оно получается. Нет, конечно, я искал их, вернее, искал что-то, а нашел Острова. Очень было тогда трудное для меня время, надо было как-то побороть одиночество и непонимание, и бросился я в путь без плана и маршрута. Хвала судьбе, она вывела меня на Острова!

Несколько десятилетий назад я написал, что никому не покажу дорогу к Островам, оставлю их себе. Это вовсе не значит, что мы с вами на них не встретимся. Каждый по-своему ищет свои острова, и, не ровен час, окажется, что в силу нашей похожести мы выйдем на один и тот же берег, потому что искали наши души одно и тоже.

Уверен, что таких островов по миру разбросано множество, каждому припасены берега, на которых будет ему (ей) хорошо и уютно.

Всякий отправляется на поиск островов по разным причинам, а кого-то порой и заставляют искать. Помните, у одного из изгнанных Поэтов:

«Не следует настаивать на жизни

страдальческой из горького упрямства.

Чужбина так же сродственна отчизне,

как тупику соседствует пространство».

Но есть и те, кого устраивает все вокруг, зачем что-то еще искать. Не нужны им Острова — будь благословенны счастливые люди!

Да, разны причины поисков. К примеру, не было бы у меня тогда повода душевного свойства, может, я отправился бы на поиски, потому что суждено мне было родиться и жить у когда-то прорубленного на сырых болотах окна в Европу. Обустроено это окно так, что ни словами сказать, ни в сказке описать: город, пристроенный к окну, настолько замечателен, прекрасен, завораживает своим видом даже тех, кто в нем живет и привык к нему. Нет места очаровательнее! Но…. Но из этого болотного окна тянет влажным холодным воздухом, солнце в него заглядывает редко, дожди затяжны и холодны, ветра сильны и пронизывающи, а небо серо и низко, и большую часть года дни коротки, а ночи темны. Ни на что и никогда не променяю я этот город с его тяжким климатом, но порой так хочется вырваться на океанский берег, на яркий и теплый свет, туда, где нет раскисшего грязного снега, где теплый ветерок быстро разгоняет порой налетающие грозовые тучи, где солнце стоит высоко, где…. Ну, вы понимаете.

Вот и в этот декабрьский день, стоя в ожидании троллейбуса у подножья устремленного в небеса, сереющего в вечерних сумерках своим величием Исаакия, пронизываемый ветром с Невы, прищуривая глаза от сырых хлопьев смеси воды и снега, я в который раз устремился на свои Острова.

Я зажмурился,..)

…и вот я уже в холле гостиницы, где меня ждало начало истории Острова Светлый.

Удивительно было то, что история, которую хочу вам рассказать, была связана, прежде всего, с человеком, не являющимся коренным жителем Светлого. Более того, он посетил Остров в первый и единственный раз. Но случилось так, что его короткое пребывание здесь совпало по времени с моим ожиданием троллейбуса, и случайно мы выбрали с ним одну гостиницу — «Голубая Лагуна».

Весь мой рассказ построен на той информации, которую я получил от упомянутого человека, от нескольких незнакомых мне ранее, а также моих давнишних знакомых, живущих на Светлом.

Начнем с первого дня пребывания на Острове нашего героя, который звался — Карл.

Время для посещения он выбрал не очень удачно, если судить об этом с точки зрения обычного туриста, любящего палящее солнце, теплую океанскую воду и шумные вечера. Появился Карл на Острове в самом конце декабря и, конечно, встречен был порывами теплого, пропитанного ароматом океана ветра и редким дождем, прохладой океанской воды, пустотой улиц, закрытыми ставнями магазинов, обычно торгующих пляжными принадлежностями, скучающими официантами, дремлющими в машинах водителями такси и читающими толстые романы портье.

Ступил он на Остров с трапа знаменитого парома.

Позже, при наших беседах, он восхищался созданным сочетанием старинных колес с широкими лопастями и современными, удобными каютами, оборудованными по последнему слову техники и дизайна.

Но, прежде чем ступить на Остров, он перенес утомительный, длительный перелет с материка на Центральный Остров, переезд на автобусе из аэропорта Города на побережье, ожидание парома, а затем и качку, сопровождавшую его весь путь от Центрального до Светлого.

Впервые я увидел Карла в холле гостиницы, где я сидел, листая местную еженедельную газету и с нетерпением ожидая скорого ужина. Вновь прибывший постоялец подошел к стойке портье. Вид у него был потрепанный: намокшие поля шляпы обвисли, пиджак на спине от долгого сиденья в мягких креслах напоминал морскую рябь при легком ветре, галстук ослаблен, на брюках несколько пятен, оставленных во время полетного завтрака и морского обеда, как следствие турбулентности, качки и тесноты. На вид ему было лет сорок пять-сорок семь. Круглые очки в тонкой проволочной оправе и растрепанные длинные светлые волосы придавали его внешности легкий творческий оттенок.

Как выяснилось позднее, он имел непосредственное отношение к творчеству — работал журналистом. Самое удивительное, что журналистом он работал в одной из принадлежавших ему газет. После недавней кончины его матери он унаследовал довольно солидное предприятие, владевшее тремя газетами и одним ежемесячным журналом.

— Понимаете, — объяснил он мне во время одного из наших совместных обедов, — как выяснилось, склонности к руководству бизнесом у меня нет совершенно. Абсолютно! Хорошо еще, что выяснилось это давно, когда моя мать еще была способна сама вести дела. Вот она была совершенным механизмом для бизнеса, все время голова была занята делами, все помнила, все считала мгновенно. А я оказался каким-то несобранным, как она говорила — ветер в голове. Когда здоровье ее стало уходить, она вынуждена была взять управляющего вместо того, чтобы меня посадить в это кресло. Как мне повезло, что чаша сия меня минула! Сейчас управляющий тот же, что был и при жизни мамы. Поэтому я работаю, как обычный сотрудник газеты, получаю у этого управляющего зарплату, а периодически выслушиваю его отчеты о деятельности компании. Такой парадокс.

Ситуация, действительно, была нестандартная.

— Мама болела долго и последние годы вообще уже не выходила из дома. Поначалу-то она периодически выезжала в офис, а в последнее время только могла принимать управляющего дома.

— Вы ему доверяете?

— Вполне. Он проверен несколькими годами, и самое важное — был проверен моей матушкой. А пройти проверку у нее, я вам скажу, дело сложное. В нашем округе человек, который придет устраиваться на работу и предоставит рекомендации, полученные от моей матушки, может рассчитывать на место практически стопроцентно.

Карл оказался словоохотливым и откровенным собеседником, как, впрочем, и большинство людей, путешествующих в одиночестве. Они охотно рассказывают о себе случайным знакомым, с которыми, вероятнее всего, больше никогда не встретятся и с которыми не имеют общих знакомых.

Официант принес кофе, и мы с Карлом закурили. Я был в благодушно-сытом состоянии, торопиться мне было некуда, собеседник был приятный, и я задал ничего не значащий вопрос, так для поддержания беседы:

— Карл, вы выбрали странное время для посещения Острова. Вы любите проводить отпуск в номере? Сезон дождей не позволит вам насладиться прогулками или экскурсиями.

И неожиданно этот пустой вопрос открыл для меня дверь в историю пребывания Карла на Острове. Предисловие к этой истории прозвучало так:

— Это нельзя назвать отпуском. Это скорее исследование или расследование. Даже не знаю, какое слово приемлемо в данной ситуации. Моя матушка перед кончиной дала мне некое поручение. Даже не поручение, скорее просьбу. Видите ли, я плохо помню своего отца. Он исчез из моей жизни, когда мне было года четыре. Исчез однажды и навсегда…

И действительно, Карл никогда не испытывал нежных чувств по отношению к отцу, а точнее он почти никогда о нем не вспоминал. В его детских воспоминаниях не сохранилось четкого образа этого человека, он никогда не интересовался, где отец, что с ним, точно также как и отец не интересовало, где Карл и его мать, что с ними. Видимо, поэтому почти никогда Карл с матерью не говорили об отце, если не считать того последнего разговора незадолго до ее кончины.

Когда в детстве Карл пытался несколько раз выяснить у нее, куда делся отец, она уходила от разговора, отвечала, что ничего об этом не знает.

При последней же беседе мать неожиданно сама заговорила на эту тему. По ее сведениям, отец уехал на Острова в поисках темы для своего будущего романа.

— Подай полотенце, — как всегда командным тоном сказала мать.

Карл протянул ей полотенце.

Она обтерла выступивший на лбу пот и опять откинулась на высокие подушки. На секунду прикрыла глаза, тяжело вздохнула и продолжала:

— Я всегда чувствовала вину перед тобой, Карл. Я считаю, по моей вине ты был лишен мужского начала в твоем воспитании.

— Ма…

— Не перебивай. Я, конечно, старалась заменить тебе и отца.

Это было действительно так. Несмотря на постоянную занятость бизнесом, она всегда выкраивала время для Карла. Пока он был маленьким, принимала участие в его играх и развлечениях, учила стрелять в тире, плавать в бассейне, кататься на велосипеде, а позже и на мотоцикле, играла с ним и его приятелями в футбол.

Карл так и не знал, были ли в ее жизни мужчины. По крайней мере, ни один из них не оставался в доме на ночь, и не было ни одной ночи, которую бы мать провела вне дома в те годы, пока Карл жил с ней.

Вся ее жизнь была заполнена сыном и работой или работой и сыном, правильно расставить приоритеты Карл не мог.

— Моя вина, я это поняла только недавно, в том, что всю жизнь я пыталась всех вокруг заставить думать и действовать так, как это бы делала я. — продолжала мать. — Может быть даже и хорошо, что мне не удалось слепить из тебя свое подобие. Оборачиваясь на прошедшие годы, я начинаю сомневаться в правильности выбранного пути. Пути к достижению некой цели, созданию своей маленькой империи, которая со временем начала не давать радость жизни, а отнимать возможность пользоваться этими радостями. Империя отнимала время и силы, которые можно было бы использовать, может быть, не так выгодно, но зато… — она задумалась, казалось, даже впала в забытье.

Карл сидел молча, боясь пошевелиться.

С малолетства его мать воспитывали как будущую наследницу бизнеса. Воспитание строилось на постулате, что будущее их семьи зависит от ее упорства, ее заинтересованности и способности взвалить на свои плечи тяжесть руководства семейной империей (так называл их предприятие ее отец, хотя, по мнению матери Карла — это было преувеличением, но звучало красиво). Этой высокой цели было посвящено ее образование, постоянное участие в обсуждении проектов, изучении структуры бизнеса, знакомство с партнерами и сотрудниками. И из девочки, практически лишенной возможности проводить время в детских забавах, к последнему курсу Университета сформировался целеустремленный, волевой, дисциплинированный человек. Именно в это время она и познакомилась с будущим отцом Карла — Марком, работавшим корреспондентом в одной из местных газет.

— Это было как помутнение рассудка, — вздохнула мать. — Моя размеренная жизнь покатилась в тартарары. Время полетело со скоростью света, все сконцентрировалось на нем, на нашем взаимном притяжении, на нашей любви. Так промелькнуло пять лет, и рассудок постепенно вернулся в нужное русло. За это время я успела выйти замуж за твоего отца и родить тебя.

Возвращению рассудка очень способствовал отход от дел деда Карла, который начал болеть и угасать. Мать вынуждена была посвятить все время удерживанию на плаву семейной фирмы, а отец Карла продолжал прибывать в эйфории от свалившейся на него любви, семьи и лучезарной мечты написать роман, который прославит его на весь свет. Но роман не ладился, а постоянное отсутствие мужа в реальном мире начало не на шутку раздражать супругу, ставшую молодой управляющей.

Начался разлад. Она постоянно требовала от мужа спуститься на землю, думать о деле, ставя в пример свою целеустремленность, он замыкался, не понимая или не желая понимать, что от него требуют: «Я ведь не родился деловым человеком и никогда не стремился им стать — я другой, из другого теста. Неужели ты не понимаешь?»

Так продолжалось, пока он не объявил о своем решении — уединиться на Островах и заняться всерьез романом, несовместимым с постоянными упреками.

— Он уехал, — мать замолчала, прикрыв глаза.

Через минуту она опять посмотрела на Карла:

— Уехал навсегда. Одно письмо, мол, добрался до Острова Светлый и считает, что нам надо пожить некоторое время отдельно, что это может пойти на пользу нашим отношениям. Больше ни одной весточки за все эти годы. Он не смог простить мне мое непонимание!

Карл вздохнул, сделал глоток остывшего кофе и, подняв на меня свой печальный взор, промолвил:

— Вот так это было. Я имею в виду, наш, пожалуй, единственный за всю жизнь разговор с матерью об отце. Ее не стало несколько лет назад. И вот, наконец, я решился приехать сюда, попытаться найти его, понять, что с ним, что увлекло его на эти Острова. Хотя я не уверен, что это кому-то надо. И нужно ли это мне самому? А самое главное, нужно ли это моему отцу?

Начал он свои поиски с беседы с представителем власти.

Вместо привычного полицейского участка, офис шерифа занимал всего пару комнат на первом этаже жилого дома на небольшой площади на южной окраине города. Никаких патрульных машин у входа, ни толпы полицейских на крыльце, нет даже дежурного офицера. Входная дверь вела непосредственно в кабинет шерифа, где за столом, подперев кулаком щеку и печально глядя на чашку с остывшим кофе, сидел молодой рыжеволосый человек в темном костюме и белой рубашке с ослабленным галстуком.

Услышав скрип входной двери, он неспешно оторвал взгляд от черной жидкости в чашке и поднял его на Карла.

— Доброе утро, — приветствовал Карл хозяина кабинета.

— Сильное утверждение, — с сомнением ответил молодой человек. — Чем могу быть полезен? — он приложил ладонь ко лбу и со вздохом откинулся на спинку кресла.

— Меня зовут Карл Милтон.

— Фрэнк Литл.

— Очень приятно. Мне нужна помощь в поисках одного человека.

Вкратце Карл изложил цель своего приезда.

Рыжеволосый опять навалился грудью на край стола, отхлебнул из чашки, зажмурился, открыл глаза и наконец ответил вопросом:

— Вы хотите найти человека, который приехал сюда сорок лет назад, и с этой целью расспрашиваете меня?

— Да.

— Память у меня хорошая, но она не обладает способностью помнить то, что произошло до моего рождения.

— Может у вас есть какие-нибудь архивы?

— О чем? Обо всех туристах? Вас, когда вы сюда приехали, как-нибудь фиксировали? Вы, в лучшем случае, помахали паспортом перед носом таможенника и все. В какой архив, по-вашему, могло попасть великое событие вашего приезда? — парень насмешливо смотрел на Карла.

— Извините, — Карл повернулся к двери.

— Да ладно, не обижайтесь. Просто вчера была свадьба у сестры. В голове до сих пор звенит. Это уже третья, — он кивнул на стоявшую на столе чашку. — Вам надо поговорить со стариком Петом. Он был здесь шерифом, по-моему, со дня сотворения мира, да и народу сюда в те годы не так много приезжало. Может, он сможет вам помочь. А еще можете съездить в район старых гостиниц.

— А что это?

— Место на берегу второй части острова, где стоят старые деревянные гостиницы. Отели, в которых теперь останавливаются туристы и вы, в том числе, появились в последние десятилетия. Раньше отдых тут был более «диким». Короче, расспросите Пета, а потом заходите, я вас смогу проводить к старым гостиницам, — и Литл протянул Карлу листок бумаги. — Это адрес Пета.

— Спасибо.

Такси остановилось напротив указанного в листочке дома — одноэтажного деревянного строения с давно некрашеными стенами. И хотя дорожка к крыльцу была аккуратно подметена, само крыльцо было заляпано грязью, принесенной, видимо, с раскисшего под дождем берега небольшого пруда, на берегу которого и располагался дом.

Карл постучал в стеклянную дверь, завешенную изнутри непрозрачной занавеской.

В ответ тишина.

Карл еще раз постучал.

— Что вы хотите?

Хозяин появился за спиной гостя, выйдя из-за угла дома.

Пет оказался грузным стариком с морщинистым загорелым лицом, спутанными седыми волосами и колючим взглядом, с подозрением изучавшим Карла. Накинутый на плечи длинный черный плащ был забрызган грязью, в руках лопата.

— Мне посоветовал обратиться к вам шериф.

— Ну, и?

— Мне нужна справка об одном человеке, который приезжал на остров около сорока лет назад.

— Имя?

— Меня зовут Карл.

— Имя человека?

Карл назвал имя своего отца.

— Не знаю, такого здесь не было, — без запинки ответил Пет и, пройдя мимо Карла, открыл дверь.

— Подождите, — воскликнул Карл, — быть может, вы посоветуете, к кому еще обратиться?

— Нет. Такого на острове не было, — и дверь захлопнулась перед носом у Карла.

Поведав мне за завтраком на следующее утро о своих первых неудачах, Карл сказал, что собирается опять навестить шерифа Литла и попытать удачу в районе старых гостиниц. Я вызвался сопровождать его, потому что давненько не встречался с Литлом, никогда не был на второй части острова, да и заняться мне особо было нечем.

Пытаясь укрыться зонтами от крупных, веселых капель теплого дождя, мы отправились в офис шерифа. Несмотря на ранние часы на город опустились сумерки — низко нависшие тяжелые тучи не пропускали солнечные лучи. Но пока мы добирались до Литла, налетевший ветер очистил небосвод, и лужи засверкали, отражая яркие лучи. Свойственная для острова перемена погоды — только здесь можно в течение десяти минут вымокнуть под дождем и обгореть под солнцем.

Над лужами поднимался легкий туман от испаряющейся воды.

Литл поджидал нас, покуривая около дверей участка. Помахал нам рукой еще издали, указал на свою машину.

Вел он автомобиль неспешно, выдыхая дым в приоткрытое окно и расспрашивая меня, где я был в последние месяцы, что видел, что слышал.

Выезжая из города, мы миновали дом Пета, на крыльце которого стоял хозяин, провожавший нашу машину тяжелым взглядом.

За городом дорога повела нас вдоль побережья, отгороженного низким густым кустарником, призванным защищать полотно дороги от песчаных заносов в период ветров. Слева тянулись ряды холмов почти без растительности.

Остров Светлый, по сути дела, состоит из двух (Южного и Северного), практически, равных по площади островов, соединенных узкой вытянутой полоской суши, которую здесь называют — Коса.

Изначально первые поселенцы освоили Южный, который имел более богатую растительность и плодородные земли. Северный же был более каменист и гол. Так было долгие годы, но вот неожиданно несколько десятилетий назад начался строительный бум на Северном. Заполнились его берега современными отелями, изрезали его поверхность широкие асфальтовые дороги, а рядом с отелями постепенно вырос многолюдный, шумный город. Жизнь на Южном замерла, и стал он скромно называться «районом старых гостиниц», который я и должен был впервые посетить.

(Я приоткрыл глаза. Вовремя — подъехал троллейбус и я, стряхивая с куртки мокрые хлопья, забрался в него.)

Мы выехали на Косу. В этой части она была совсем узкой, и можно было с обеих сторон дороги видеть океанскую поверхность. Но постепенно Коса расширилась, и теперь вода иногда только мелькала между деревьями то слева, то справа, а порой и вообще ее было невидно.

— Посмотрите, — Литл махнул рукой, — сейчас будем проезжать Танцующий лес.

И действительно, за окном появилось чарующее взгляд буйство природы: стволы замерли в безумном танце, кланялись друг другу, приглашая, плавно гнулись в вальсе, изгибались в танго, шли вприсядку, заплетались, образуя круги в бешеном брейк-дансе, вырывали из земли корни, следуя ритму рок-н-ролла… Потрясающее зрелище!

Танцующий лес сменился низкорослыми, чахлыми сосенками на покрытых седым мхом осколках скал, дорога, петляя, стала забираться в гору. На вершине Литл остановился, и мы вышли на обочину.

Сзади, как на ладони, лежал город Северного, слева и справа — бескрайний океан, а впереди затененный кронами вековых деревьев — Южный.

— Как вам вид? — самодовольно спросил шериф.

— Сумасшедший вид! — не скрывая восхищения, воскликнул Карл.

— Ради такой панорамы стоило сюда ехать, — согласился я.

Еще немного полюбовавшись, мы сели в машину и продолжили путь по Косе, наблюдая меняющуюся за окном природу: вот хвойный лес, похожий на наш Карельский перешеек, вот высоченные лиственные деревья со стволами необъятной толщины, вот луга с летящими по ним изящными ланями, вот густой кустарник с протоптанными в нем кабаньими тропами.

Дорога становилось все более неровной, асфальт потрескался, кое-где вздыбился корнями, а потом вообще сменился брусчаткой, перед лобовым стеклом стали проплывать клочья тумана, становясь с каждой минутой все крупнее, пока мы не въехали в сплошной туман, как в молоко нырнули. Литл сбавил скорость. Еще несколько сот метров, и мотор, чихнув пару раз, заглох. Все погрузилось в полную тишину.

Попытки шерифа оживить машину ни к чему не привели.

— Ладно, господа, тут уже недалеко, придется прогуляться, — подвел он неутешительный итог своим усилиям.

Оттолкав машину на обочину, мы продолжили путь пешком, нырнув в туман.

Тишину стали нарушать звуки, доносившиеся с разных сторон. Вот слева послышался цокот конских копыт, похоже, всадник куда-то торопился. Следом проскрипели колеса повозки, сопровождаемые неспешной беседой, слов которой было не разобрать. Справа донесся печальный звук аккордеона, мелодия была очень знакома, но названия я вспомнить не смог, хотя перед мысленным взором возникли узкие улочки Монмартра. Где-то далеко впереди стали слышны команды, сопровождаемые скрипом снастей. Донесся перезвон колоколов.

Туман рассеялся неожиданно. Мы стояли на окраине городка, а может не городка, а района старых гостиниц.

— Пришли, — облегченно констатировал Литл. — Нам в ту, — он махнул рукой на двухэтажное деревянное здание, притаившееся под сенью раскидистого дуба.

Мы свернули с брусчатки на гравийную дорожку, прятавшуюся между клумбами роз, тюльпанов и еще каких-то цветов, название которых я не знал. Сопровождаемые смесью сумасшедших ароматов мы подошли к широкому деревянному крыльцу-террасе гостиницы, заставленному плетеными креслами, на некоторые из которых были накинуты пледы с кистями. Над крыльцом нависал, опираясь на облупившиеся колонны, балкон с резными перилами.

Обе створки входных дверей распахнулись одновременно, и нам навстречу вышел пожилой мужчина в синих джинсах, клетчатой рубашке с засученными рукавами и черной бейсболке, надетой козырьком назад. Он внимательно осмотрел нас и спросил:

— Чем могу служить?

— Франко, ты не узнал меня? — удивленно воскликнул Литл.

Мужчина прищурился, достал из кармана рубашки очки, нацепил их на нос и улыбнувшись ответил:

— Извини, Фрэнк, все не могу привыкнуть к своему возрасту, пытаюсь не обращать внимания на неудобства, связанные с ним, — он рассмеялся, отступил в сторону и сделал рукой приглашающий жест.

Мы вошли в холл, в глубине которого была стойка администратора.

— Франко, прежде всего, хотелось бы кофе и по бокалу твоего знаменитого вина. А потом уже все дела и разговоры, — говорил Литл, увлекая нас к стоящему в углу столику, — будь любезен, не дай путникам умереть от жажды.

— Сейчас Фрэнк, сейчас. Усаживайтесь. Вы с ночевкой? Надо будем распорядиться, чтобы Анна приготовила вам комнаты.

— Франко, мы еще не знаем. Мы по делу, все зависит от него.

— Хорошо, не спешите с решением, располагайтесь.

Мы расселись, оглядываясь.

Холл видимо использовался и как ресторан. Несколько столиков, рояль на невысокой эстраде в окружении кованых подсвечников, на стенах картины с пейзажами Косы, в простенке между окнами стеллаж с бутылками и бокалами.

Неожиданно резко со стороны стойки администратора прозвучал громкий телефонный звонок. Я даже вздрогнул, так все вокруг не вязалось с достижениями современной техники.

Франко снял трубку и громко сказал:

— Pronto.

Послушав секунду, ответил:

— Да, здесь.

Еще через мгновение:

— Не знаю, не говорили.

Потом молчал дольше, а перед тем, как повесить трубку, сказал:

— Хорошо, приезжай.

Франко скрылся за дверью возле стойки.

— Как в прошлые века попали, — нарушил молчание Карл, — все такое старинное.

— Старое, — поправил Литл, — никто теперь сюда не ездит. Все туристы на Северном, тут все в упадок приходит. Вот только старики по привычке держатся за родные места. Не понимаю, на что они живут.

Вернулся Франко, внеся с собой прекрасный аромат свежезаваренного кофе. Он расставил перед нами чашки и граненые бокалы, а на середину стола водрузил глиняный кувшин и большую ракушку в качестве пепельницы:

— Прошу, — слегка поклонился и удалился.

Литл разлил по бокалам рубиновое вино. Я сделал маленький глоток, терпкий напиток был прекрасен, хотелось закрыть глаза и ничего не видеть, и не чувствовать, кроме этого божественного вкуса.

Видимо, не только я был утомлен пешей прогулкой. Мы молчали, сидели, потягивая вино, неспешно куря, наслаждаясь тишиной и покоем.

Скрипнула входная дверь, и в холл вошел Пет. Он сел за столик у входа, оперся на него локтями и устремил на нас свой тяжелый взгляд. Дольше всего он рассматривал меня, будто пытался изучить каждую морщинку на моем лице.

Так прошло несколько долгих минут, наконец, Пет поднялся и, тяжело ступая по скрипящим под его весом доскам пола, подошел к стойке, взял стоявший на ней колокольчик, позвонил.

Появился Франко. Они некоторое время о чем-то шептались с Петом, после чего старый шериф, молча кивнув нам на прощение, вышел на улицу, а Франко, широко улыбнувшись, громко сказал:

— Va bene, signori! Теперь все просто отлично, я приготовлю вам комнаты, у нас будет ужин.

Приветливо помахав нам рукой, он опять скрылся за дверью у стойки.

Мы недоуменно переглянулись.

— Не обращайте внимания, — успокоил нас Литл, — Пет странный тип, сколько лет его знаю, а все равно порой не понимаю его поведение, особенно, когда разговор о районе старых гостиниц заходит. У стариков вообще много закидонов, кто их разберет. В былые времена Пет был большим человеком.

— В каком смысле? — спросил Карл.

— Он был шерифом, а еще и лучшим другом губернатора Светлого. Тогда все жили на Южном, администрация тут располагалась и офис шерифа. На Северном вообще не души, пожалуй, только рыбаки там баркасы держали, да охотники забредали. Так вот, есть такой слух, в который все верят, что именно Пет уговорил губернатора начать развитие Северного. Я этого, кончено, не помню, я еще и в проекте тогда не был. Это было как раз в то время, когда здесь мог жить ваш отец, — кивнул Литл Карлу, — давно, одним словом. Не знаю, чем уж так убедил Пет губернатора, но тот бурную деятельность развернул. Инвестиции бешеные привлек, землю Северного, практически, бесплатно предоставлял. Такой бум инвестиционный устроил, что Северный буквально за пару лет застроили, порт огромный отгрохали, отели, хотели, говорят, даже аэропорт построить, но тут Центральный встал на дыбы. Не хотели конкуренции и потери денег. С аэропортом не вышло, все так и летают через Центральный, а к нам и на остальные острова архипелага на паромах. Одним словом, пара-тройка лет все изменили: Северный — центр туризма, а тут умирание. Не понимаю, как они еще тут держатся. А самое странное, знаете что?

— Не томи, Фрэнк, — поторопил я его.

— Они тут, на Южном, все того губернатора боготворят, а Пета во всем слушаются.

— Да, странно, — удивился Карл, — он же погубил их бизнес.

— Погубил-то, погубил, но, — Литл встал, — вон посмотрите, в каждой гостинице висит портрет того губернатора, — Фрэнк указал на стойку администратора.

Я поднялся и подошел к стойке, за ней над ячейками с ключами висел портрет молодого мужчины: ранние залысины, тонкие усики, глубоко посаженные глаза, ах, какие глаза — сколько в них души и сострадания. Я долго не мог оторвать взгляд от портрета губернатора.

— Кто же написал такой чудесный портрет? — спросил Карл.

— Кто-то из постояльцев гостиницы «Оттенки». Она тут через одну от этой.

— А наша тоже имеет название? — это уже я.

— Конечно. Тут все они имеют названия. Наша называется «Блюз».

В холл вошла женщина. Темные волосы собраны в тугой узел на затылке, глаза суровые, черты лица тонкие, неулыбчивые, платье строгое, до пят.

— Привет, Анна, — приветствовал ее Литл. — Как поживаешь?

— Спасибо, Фрэнк, все хорошо. Как у тебя дела?

— Спасибо, тоже в порядке. Сестру замуж выдал на днях.

— Передай ей мои поздравления. Господа, — повернулась она к нам, — ужин будет подан через два часа. Сейчас я покажу вам ваши комнаты. Можете располагаться.

— Нам и располагаться-то особенно не надо, — улыбнулся я ей, — не думали ночевать, даже вещей с собой не взяли.

— Не волнуйтесь, все необходимое вы найдете в комнатах. Прошу вас следовать за мной, — и она пошла в сторону лестницы, скрытой за кадками с пальмами.

Я усмехнулся, не удивился бы, если среди этого «всего необходимого» для меня были приготовлены длинная ночная рубашка и колпак, так все вокруг не вязалось с двадцать первым веком.

После осмотра комнат, мы встретились в коридоре второго этажа.

— Какие планы или желания? — спросил Литл, чувствуя себя в роли гида.

— Я бы прилег отдохнуть, — ответил Карл.

— А я бы прогулялся, — я выглянул в окно, за которым уже давно стемнело.

— Вас проводить? — спросил Фрэнк.

— Нет, спасибо. Я поброжу один, люблю вечерние прогулки.

И мы расстались.

На улице уже было совеем темно. Редкие неяркие фонари, возвышавшиеся у входов на участки гостиниц, не могли рассеять наступавшую на остров ночь. Мне больше помогала полная луна, всплывшая над верхушками деревьев, а звук волн, накатывавшихся на берег, помог выбрать направление. Шум океана ни в какое сравнение не идет с шумом моря. Такого количества низких нот никакое море не даст!

Я вышел на пляж, скрипя мелким песком. Лунная дорожка убегала далеко, к горизонту, туда, где в этот момент…

(Я вышел из троллейбуса на Площади Восстания и устремился к метро. Снег или то, что можно было назвать снегом, прекратился, о нем напоминало лишь хлюпанье под ногами. Но вот и метро, эскалатор, я не мог надолго зажмуриваться, чтобы не пропустить момент схода с него, поэтому вид лунной дорожки постоянно сменялся мокрым пальто, стоявшего впереди меня, мужчины. Наконец я все же достиг вагона, прислонился к двери напротив той, которая будет открываться на каждой станции, и с облегчением зажмурился.)

В этот момент уединенность моей прогулки была нарушена.

У недалеко расположенного причала взревел мотор, зажглись фары, и огромная фура, смешивая аромат цветов и леса с запахом солярки, отъехала в сторону Косы. На причале продолжалось какое-то движение, были слышны голоса, но вскоре все стихло. Однако, настроение уединения было нарушено, я развернулся и повернул прочь от берега, прошел в гостеприимно распахнутые кованые ворота и оказался на кладбище. Веселенькая прогулочка!

Мое внимание привлек огромный обелиск в виде обломка скалы, который возвышался на фоне подсвеченного луной ночного неба прямо напротив входа.

Подойдя ближе, я сумел различить крупные буквы, выбитые и чуть подкрашенные серебристой краской на отполированной части камня:

«Я счастлив, что решился ступить сюда, где роману между моей жизнью и моей фантазией было суждено родиться, а я смог стать его свидетелем и писарем».

Странные эпитафии приняты на этом острове.

Я вернулся на пляж, а оттуда в гостиницу.

Когда я вошел в холл, он был уже наполнен людьми: кто-то сидел за столиками, кто-то толкался у стеллажа с бутылками, молодой человек, взобравшись на эстраду, перебирал клавиши рояля, очень медленно подбирая мелодию «Summertime». Под потолком горели свечи, воткнутые в отверстия деревянных колес от телеги. В холле стоял гомон, который утих, как только я переступил порог, молодой человек закрыл крышку рояля.

— Дамы и господа, прошу занимать места, мы все теперь в сборе, — провозгласил Франко, — Начинаем наш ужин. У нас сегодня новые гости. Прошу любить и жаловать: Фрэнка вы все уже знаете, Карл, — Карл, стоявший у стойки, оказался в центре внимания, — прошу знакомиться, это сын героя Романа.

Карл оторопело посмотрел на Франко:

— Что вы имеете ввиду? — но его вопрос потонул в аплодисментах.

— Всему свое время, молодой человек, — Франко поднял руку, требуя не перебивать его. — И вот опоздавший, его зовут Вадим. Он, как и большинство из вас, сам нашел Острова. Это было сегодня подтверждено Петом. Знакомьтесь дамы и господа. Прошу рассаживаться.

Опять возник шум: двигались стулья, шелестели накрахмаленные юбки, шаркали подошвы, звучали извинения и благодарности…

Я с изумлением огляделся. Свободных мест за разными столиками было ровно три.

Литл уверенно отправился к одному из них, а мы с Карлом стояли, как истуканы, не зная, что делать.

Появилась Анна, она взяла Карла под локоть и подвела к одному из свободных мест. Поклонилась сидевшим за столом, отпустила сопровождаемого и отошла.

Я не стал дожидаться распоряжений и решительно сел на оставшийся свободным стул, оказавшись за столом с двумя дамами, которым, на мой взгляд, было несколько за семьдесят.

Они вежливо улыбнулись мне, я в ответ поклонился:

— Вадим.

— Омалия, — одна из дам протянула мне руку в шелковой перчатке, внимательно глядя на меня сквозь стекла очков в тонкой золотой оправе из-под окантованных короткой вуалью полей достаточно фривольной шляпки.

Я, чувствуя себя идиотом, привстал и поцеловал протянутую мне руку.

— Вера, — отвлекла меня от этого занятия вторая соседка, в шляпке похожей больше на чалму, из-под которой, будто случайно, выбивалась аккуратно расчесанная седая челка, одним краем достигавшая левой тонко выщипанной брови.

Она протянула мне руку так, что ее оставалось только пожать.

Тем временем, между столами сновали Франко и Анна, расставляя перед гостями высокие бокалы с шипучим аперитивом.

— Откуда вы юноша? — спросила Омалия.

На секунду забыв о более пятидесяти прожитых мной лет, я ответил:

— Из Санкт-Петербурга. Это в России.

Вера недовольно хмыкнула:

— Неужели вы считаете, что мы не знаем где этот город?

— Простите, — я чувствовал себя не в своей тарелке. Кто они, как с ними себя вести?

— Я не расслышала, как вас зовут? — Вера повернулась ко мне левым ухом.

— Вадим.

— Спасибо. Запомню.

— Вы действительно имели честь сами найти Острова? — опять вопрос от Омалии.

— Да. Это было давно. Мне тогда было чуть более двадцати, но искать начал еще в детстве.

— Вам это помогло?

— Да. Я нашел то, что искал. Я тогда нашел в этом комфорт.

— Фи! Какое плохое слово, если вы об Островах!

— Я нашел душевный комфорт, — поправился я, хотя меня коробило от моей же высокопарности.

— Другое дело. Но согласитесь, это обрекло вас на одиночество?

— Почему?

— Вы меня об этом спрашиваете? Если вы не поняли, то я не о том, что вас никто не окружал, что вы ни с кем не общались, я о другом. Теперь вы меня понимаете?

— Не совсем, — покривил я душой, хотя, не то чтобы смутно, но не достаточно четко понимал ее, но, скорее всего, соглашался с ней.

— Странно. Вы художник?

— Нет.

— Музыкант?

— Нет.

— Поэт?

— Нет.

— А-а-а, писатель.

— Нет. Я просто иногда записываю, то, что мне видится, то, что чувствуется. Но это так, я бы сказал, несерьезно.

— Вы еще молоды, — я мысленно усмехнулся, — у вас еще многое впереди, а раз вы умудрились найти Острова, то когда-то это несерьезное еще имеет шанс стать серьезным. Хотя может оказаться простым пшиком. Но согласитесь, найдя Острова, вы стали одиноки?

— Я не очень вас понимаю.

— Вам стало, как вы это назвали, комфортно самому с собой, вы закрыли те двери, через которые иные могли бы нарушить ваше одиночество, ваш мир.

— Ну, не знаю.

— Вас разве не раздражает, если в момент, когда вы на Островах, кто-то хочет достучаться до вас?

— Пожалуй.

— Вот, я об этом и хотела узнать. Но не жалейте, найти Острова — это великое блаженство, порой оно стоит упущенных разговоров и общений, — она мечтательно улыбнулась, крутя в пальцах ножку бокала.

Моего локтя коснулись пальцы Веры, которая до этого, казалось, скучая, разглядывала гостей за другими столиками:

— Вадим, видите, я запомнила ваше имя, а это правда, что ваш спутник — Карл — сын героя Романа?

— Я вас не совсем, вернее совсем не понимаю. Какого романа, какой герой? Единственно, что мне известно об отце Карла — это то, что его зову Марк, и есть версия, что он приезжал на Светлый более сорока лет назад.

Вера на несколько секунд замерла, потом встрепенулась, даже было впечатление, что хотела встать:

— Марк? Вы в этом уверены? — она сжала мой локоть.

— Так мне Карл говорил. Мы с ним познакомились пару дней назад, я большего не знаю.

— Вера, успокойся, — похлопала Омалия ладонью по столу, — посмотри внимательно. Отстань от Вадима. Посмотри, напряги память.

— Что ты хочешь от меня?

— Посмотри на Карла. У тебя есть сомнения?

— Нет, — Вера опустила плечи, потупила взор, губы ее задрожали.

— Прекрати, только еще твоих истерик не хватало, — Омалия опять хлопнула по столу. — Сейчас подадут горячее, прекрати!

Она оказалось права, из дверей около стойки появились Франко и Анна с огромными подносами, над которыми поднимался пар, заполняя холл умопомрачительным ароматом неведомого мне блюда.

На какое-то время зал окутала тишина, нарушаемая лишь позвякиванием ножей и вилок о тарелки.

Вера успокоилась, увлеченная едой, но, тем не менее, Омалия не раз бросала на нее обеспокоенные взгляды.

Чтобы не возвращаться к болезненной для одной из моих соседок теме отца Карла, я, как только мы отодвинули от себя тарелки, задал Омалии очень интересующий меня вопрос:

— Кто такой этот Пет? Что он мог сегодня про меня подтвердить?

— Молодой человек, раз уж вас приняли в районе старых гостиниц, то вам надо это знать.

Я был заинтригован.

Омалия откинулась на спинку стула, внимательно глядя на меня сквозь стекла своих очков.

— Я попытаюсь объяснить, если вы сможете понять. Даже не знаю с чего начать. Видите ли, раньше все здесь жили и приезжали только на Южный.

— Да, я уже знаю об этом. Я уже слышал о губернаторе, портрет которого висит за стойкой.

— Молодой человек, вам не кажется, что вы ведете себя неподобающим образом? Вы нахватались обрывочной информации, потом задали мне вопрос, а теперь перебиваете.

Я не знал, надо ли мне встать перед тем, как извиниться, но на всякий случай привстал:

— Прошу простить.

— Бог с вами, прощаю, — она выжидающе посмотрела на меня.

Я растерялся, но заметив, что Вера тянется к своему бокалу, а бокал Омалии пуст, облегченно вздохнул и налил ей из кувшина волшебного местного вина.

— Благодарю. Так вот, когда все еще жили на Южном, здесь стали все чаще появляться те, кто сам нашел Острова, такие как вы. Точнее вы почти такой, как были они. Вам еще далеко до них. Вы еще способны подолгу не посещать Острова. Так вот, их становилось все больше, но туристов все равно было больше. И были случаи, когда те, кто сам нашел Острова, исчезали и больше не возвращались. Я даже не говорю о тех, кто оставался, их были единицы, я говорю о тех, кто появлялся, бывал, посещал, навещал, как вам больше нравится. Вот вы, вы часто посещаете Острова.

— Нет. Времени особо нет. Так от случая к случаю.

— Естественно, вы же не писатель. Вы так, играете в писателя, так пытаетесь себя им представить, но, тем не менее, это неспроста, это не с каждым. Не каждый ради этой игры готов искать Острова. Редко, до обидного редко вы посещаете Острова, а на Южный вас вообще в первый раз допустили. Но представьте, что даже в редкие посещения вам бы было здесь неуютно, если бы вам мешали, к вам бы лезли с пустыми разговорами. Вас бы окружали люди, которые не понимают, зачем вы появляетесь на Островах, что вы здесь ищете, точнее, что вы здесь находите, ищете-то вы это постоянно и везде, но находите только здесь. Вам бы это понравилось? Нет. А значит, вы бы стали реже появляться на Островах, а значит, вы стали бы реже находить то, что вы только здесь можете найти. Это же так очевидно. Но, очевидно, это теперь, а тогда…. Тогда это понял только Пет. Это он пошел к губернатору, а тот был поэтом и художником. Пет объяснил ему, что Южный должен остаться только для тех, кто сам ищет Острова, потому что так уж устроен мир, что только на Южном они находят то, что ищут.

У меня уже голова шла кругом, но мне казалось, что я понимаю ее. Я с восхищением смотрел на человека, который так точно объяснял мне, зачем я с детства искал Острова и почему я всегда знал, что только в одном месте на земле есть, если оно вообще есть, то, что я ищу.

— Вы поняли, почему Пет разрешил вам здесь остаться?

— Нет.

— Он умеет узнавать тех, кто сам ищет Острова.

— Кто же он?

— Этого никто не знает, он шериф. Он создал на Южном такой заповедник для тех, кто сам ищет Острова. Они боготворят его за это.

— Вы говорили, что среди тех, кто сам ищет Острова, есть те, кто остается, а есть те, кто только посещает. В чем между ними разница?

— А это уже не подвластно понять даже Пету. Вот вы посещаете, многие посещают, а есть те, кто остается. Например, отец Карла, — она стала говорить тише, косясь на Веру.

— А он здесь? — тихо спросил я.

— Теперь уже навечно.

— То…

— Всему свое время. Это, прежде всего, надо Карлу, а не вам. Давайте дождемся времени. Сменим теперь тему.

— Хорошо.

— Может вас что-то еще интересует?

Я задумался.

— Вспомнил. Из другой области. Я гулял перед ужином и увидел на причале какие-то машины, корабль. Что это? Литл и вы говорили, что все теперь переместилось на Северный.

— Тут все просто. Это Гарри-контрабандист. Это его корабль. Он всегда поздно вечером, а то и ночью перегружает свой товар в эти ужасные, вонючие создания, все время забываю их название.

— Фуры?

— Да-да, у них даже название от «фу» происходит. Мерзкие такие сооружения.

— Но это же просто машины.

— Молодой человек, все же я предпочитаю людей.

— Этот Гарри возит контрабанду, и все об этом знают?

— Конечно. Он потомственный контрабандист. Конечно, все знают. Что ж в этом страшного. Молодой человек, на Островах уже много десятилетий нет таможни, нет запрета на ввоз товара, нет денег за это, как они называются?

— Пошлины?

— Да, именно они. Гарри разгружает товар на эти, фуры, — она передернула плечами, — а они везут все это в порт на Северный, там проходят всякий, как это называется? Медицинский?

— Санитарный?

— Да, санитарный контроль и разгружаются на общие склады.

— Зачем же тогда контрабанда?

— Но вы же искали свои Остова, он тоже искал и нашел. Он загружает свою шхуну там, где и пароходы, которые доставляют товары к нам, но он идет по океану только по ночам, он разгружает только по ночам. Зато он чувствует себя контрабандистом. Это его жизнь. И здесь на Южном, только на Южном, никто в этом не сомневается, никто его не спрашивает: зачем? Здесь никого не спрашивают — зачем? Здесь все знают, если человек живет так, если он так чувствует, если он так видит жизнь и мир, то это его, и это отличает его от других, делает его индивидуальным. Раз так, значит ему так нужно, это его мир, его чувства, его понимание. Вам они могут нравиться или нет, но никто вам не дает права осуждать или подвергать их сомнению.

Я устал от информации, был измотан, но наслаждался своим присутствием на Южном. Мне было хорошо и уютно среди них, тех, кто нашел свой Остров.

На эстраду поднялся молодой человек с собранными на затылке в хвост длинными темными волосами. Он присел на табурет, взял в руки электрогитару, стоявшую у рояля на специальной подставке, тронул струну, и печальное «ми» заструилось между столиками, потом взял еще несколько нот, и холл заполнился блюзом, вытягивающим из самых удаленных уголков души чувства, которые мы порой так усердно пытаемся скрыть. Блюз метался между гостями, он пронизывал сердца, он скрещивал взгляды, он объединял порывы, он сплавлял нас в единое пространство музыки, являющейся самым чувственным искусством.

Вера, закрыв глаза, как в трансе качала головой, она была далеко от этого зала, музыка увлекла ее в то счастливое время, туда, куда возврата нет, если только не звучит Музыка.

Омалия с печалью смотрела на подругу, перебирая пальцами по столу, будто лаская невидимые струны.

А я унесся в те далекие годы, когда впервые испытал неземное чувство, впервые ощутив себя человеком, нашедшим свои Острова.

Гитариста сменил пианист, он играл Шопена. Публика, вынырнув из завороженного состояния блюза, вернулась к разговорам.

Принесли кофе.

Омалия и Вера о чем-то тихо беседовали. Я воспользовался случаем и, захватив свой бокал, пересел за столик Карла, где недавно освободил один из стульев выступающий в это время пианист.

Карл о чем-то беседовал с молодой женщиной. Увидев меня, он представил нас:

— Вадим. ВерОника.

Я приветливо кивнул, она ответила улыбкой.

— Вы здешняя? — спросил я.

— Нет, я из нашедших Острова. Я здесь художник.

— А там? — я неопределенно мотнул головой.

— Там нет. Там я не могу. Там у меня проблемы, у меня с детства болезнь, у меня дрожат руки, и я не могу держать кисть. Там я могу рисовать только мысленно. Только здешний климат позволяет мне реализовать свои мечты, здесь мои руки мне подвластны.

— Извините.

— Да, что вы! — рассмеялась она. — Это же прекрасно, что я могу мысленно рисовать, а здесь еще, когда посещаю, и вживую. Это дарованное мне счастье.

— Почему вы не остаетесь здесь?

— Там у меня больная мама. Если ее когда-нибудь не станет, я останусь здесь, на Южном. Я не могу больше мириться с неспособностью создать свою картину, я вижу ее, я ее чувствую, я живу ей! А вы музыкант?

— Нет, — усмехнулся я, — я никто.

— Но вы же из нашедших?

— Да, но, похоже, я не смог правильно применить свою находку.

— Вы посмотрите, что подарил Веронике столяр из гостиницы «Оттенки», — Карл вытащил из-под стола большой картонный коричневый пакет с ручками и потряс им над столом.

— Что это?

— Это, возможно, выход, — печально улыбнулась Вероника, — я не могу остаться на Островах, я могу только посещать. А Микель, это столяр из гостиницы, придумал механизм, который, возможно, сможет сдерживать дрожь моих рук, и, может, я смогу там тоже рисовать, — в ее глазах мелькнула надежда.

Я смотрел на нее с завистью. Человек готов преодолевать такие трудности для реализации своей мечты, а я не могу превозмочь обычную лень.

— Я так ничего и не понял про своего отца, — вдруг печально вмешался в мои мысли Карл. — Так и не понятно, был он здесь или нет, где он? Все какие-то намеки, а информации — ноль, — он отхлебнул вина.

— Карл, я думаю, вам все покажут и расскажут, — уверенно ответил я, вспомнив всезнайку Омалию.

Он, молча, смотрел в свой бокал, покачивая его в пальцах.

— Вероника, а вы откуда? — спросил я.

— Я из…

Она не успела закончить, или ее голос был просто заглушен аккордами фуги Баха, заставившими всех встрепенуться.

Аккорды стихли также неожиданно.

На эстраду поднялся Пет, которого в течение ужина я не замечал, считая, что старый шериф давно уже спит в своем домике на Северном.

— Дамы и господа, прошу минуточку внимания.

Он выждал наступления полной тишины.

— Сегодня Южный посетил сын героя Романа. Его зовут Карл, — Пет указал на наш столик. — Прошу приветствовать его. Он нашел в себе силы посетить Остров своего отца. Я решил, что он может знать судьбу своего отца. Карл, ваш отец — великий писатель. Он единственный из тех, кто, найдя именно наш Остров, стал нобелевским лауреатом. Мы горды тем, что он нашел именно наш Остров, тем, что мы были рядом с ним, тем, что мы были первыми читателями его романа. Мы жили жизнью героев его романа на всем протяжении создания этого произведения, мы не спали ночами, переживая за них, мы научились смотреть на мир глазами этих героев.

Карл встал:

— Господа, это какая-то ошибка. Имя моего отца никогда не было в списках лауреатов. Это какое-то недоразумение.

— Не волнуйтесь, Карл, ошибки нет, — Пет спустился с эстрады и подошел к нашему столику. — Ваш отец взял себе имя героя своего Романа, под этим именем знает его весь мир.

Я посмотрел в сторону столика, за которым ужинал, по щекам Веры катились слезы, она не пыталась их утереть, не отворачивалась, не стыдилась.

— Какое имя? — Карл говорил очень тихо.

— Его Роман называется «Как бы я чувствовал, если бы жил».

Господи! Во мне всколыхнулись те чувства, которые я испытал, впервые читая этот роман. Я прекрасно помню, что первые страницы вызвали у меня скуку, я даже думал бросить чтение, но по привычке, не бросать чтение, продолжил. Я сам не заметил, как для меня перестал существовать окружающий мир, как я всем своим существом погрузился в книгу, в то море ощущений, которыми она меня одарила. Я перестал быть собой, я забыл обо всем, я жил в этих страницах, с этими героями, я забыл всех, кто меня окружал, я не узнавал их, мне кажется, я перестал отражаться в зеркале…

Перелистнув последнюю страницу, я вынырнул в реальность, но не узнал окружающий мир, я уже смотрел на него глазами совсем другого человека, я родился во второй раз.

Да, именно тогда я начал более решительно искать свои Острова.

Карл был в полуобморочном состоянии, похожем на мое. Видимо, он читал роман, и теперь, как и я, от одного упоминания о нем попал в полную его завораживающую власть. «Уж не попытался ли ты, Карл, прочитав роман, как и я, взяться за перо не журналиста, а писателя?» — промелькнула у меня мысль.

В зале стояла полная тишина, но вот всхлипнула Вера, по залу пронесся вздох.

— Карл, ваш отец умер в день издания Романа, у него не осталось душевных сил, он…, — голос Пета сорвался.

Старый шериф отвернулся и скрылся за дверью у стойки.

(«Станция Площадь Мужества», ворвался в мое сознание голос из вагонного динамика. Я открыл глаза и еле успел выскочить из вагона.

Одновременно выходили люди и из вагонов на другой стороне перрона. Мне навстречу шла молодая женщина с большим картонным коричневым пакетом с ручками.

— Вероника? — я остановил ее за локоть.

— Ой, Вадим, какая встреча! — она радостно улыбнулась. — Только здесь я не ВерОника, я ВеронИка.

Я не верил ни глазам, ни ушам.

— Это вы?

— Конечно, вот несу домой механизм от Микеля, хочу попробовать, — она подняла пакет к моим глазам, и я увидел, как дрожат ее руки.)

Глава 2. О тех, кто лепил мой образ

Вот пришло время моего очередного посещения Островов.

В этот раз я представил себя в Городе на Центральном острове в маленьком отеле на окраине, носившей странное название «Молинс де Рей».

Острова в свое время, после их открытия венецианским купцом Франческо, заселялись выходцами из разных стран Европы, поэтому смешение языков и названий здесь образовалось жуткое.

После завтрака я первым делом отправился на побережье рядом с портом, где так чудно провести еще нежаркие утренние часы, бродя по широкой пешеходной зоне вдоль воды. Морской бульвар, по сути, пирс. Бродя по нему, можно заглянуть в Морской музей, или посидеть в кафе, или выйти на пляж, поглазеть на шикарные яхты.

Там же на бульваре, на высокой колонне стоял памятник первооткрывателю Франческо, обратившему свой взгляд на бескрайние океанские просторы. Скульптура возвышалась над тросами фуникулеров, уносивших туристов из порта на вершины ближайших гор, к Крепости Графа Монжуи, служившей в давние времена защитой порта от непрошенных гостей. Там же за Крепостью находился Национальный Музей, привлекавший толпы отдыхающих.

Когда солнце уже начало припекать, я покинул порт и вышел на Бульвар Капуцинов (моя любимая улица, которая взбирается к центру от берега), где рядом с клубом Gatronomy and Flamenco Show располагался Открытый архив.

Этот архив являлся хранилищем сдаваемых сюда как авторами, так и их потомками дневниковых записей и воспоминаний как нынешних, так и бывших жителей Города. Посетителям же предоставлялась бесплатная возможность ознакомиться с этими документами, листая их скан-копии на экранах, расставленных в просмотровом зале компьютеров.

Там-то я и натолкнулся на записки анонимного автора, которые здесь привожу:

«Я почему-то уверен, что лепить мой образ начали тысячи лет назад. Потому что нет в этом мире ничего случайного, все течет по определенному сценарию: сводит тех или иных людей, других же разводит так далеко, что им никогда не встретиться. И вот когда-то встретились двое, уж не знаю, что их свело в те доисторические времена, но что-то, видимо, определило их встречу. Потом одного из их многочисленных детей та же сила столкнула в некий счастливый миг еще с кем-то. И потянулась ниточка, заплетаясь с другими, сплетаясь в веревочку, затем в канат. Потом, быть может, канат опять расплетался в разные, непересекающиеся веревочки, порой доходя до толщины едва не рвущейся нити. Но нити имеют свойство спутываться, и вот снова они образовывали клубок, из которого некая сила вытягивала новое сплетение. И так до бесконечности, хотя для каждого из нас в отдельности и наступает момент, который каждый уносит с собой в вечность, окинув мир последним взглядом, ощутив последний вздох сердца, веря, что нить не оборвется с нашим уходом.

Очень далеко в распутывание нитей, которые в результате сплели мой образ, мне заглянуть не дано, из-за отсутствия информации. Могу я лишь вспоминать легенды и рассказы, которые передавались из поколения в поколение, о моих прародителях.

В большей степени, конечно, о прапрадеде. Его же супруга ничем не отметилась в истории наших Островов, кроме того, что всегда была верной подругой своего мужа, любви своей. А что может вызвать в этом мире больший почет и благоговение, чем следование любви!

Родился мой прапрадед на Центральном острове, тогда еще заполненном отдельными мелкими поселениями. Но над ними уже возвышалась в то время Крепость Монжуи, подле которой и вырос впоследствии нынешний Город. Город, в который я влюблен, который понимаю, который чту, в будущее которого верю.

Звали моего прапрадеда Адамом. Не знаю, за что его родители наградили таким известным именем, может, потому что был он у них первенцем. Известно или придумано, что было у него еще три младших брата и сестра.

Одна из Эпидемий, которые в те годы косили людей сотнями, а то и тысячами, перенесла родителей, братьев и сестру Адама в мир, который, по мнению многих, есть, но из которого никто не возвращался.

Тогда всех заболевших и умерших свозили на остров Белла.

Этот небольшой остров и был, и ныне остается воистину красивым — горы, густые леса, широкие песчаные пляжи и огромное зеленое плато на западной оконечности.

Но, как в насмешку над человеком, давшим ему это название, окрестили его островитяне печальным именем — Остров Скорби. Это произошло, потому что на нем сотни лет назад были возведены бараки, которые при каждой Эпидемии заполнялись умирающими. Плато же использовалось, в силу мягкости грунта, для захоронения умерших.

Когда на баржу стащили тела членов его семьи, Адаму было не более десяти лет.

Он тайком, воспользовавшись суматохой при поспешной погрузке, спрыгнул с причала на баржу и спрятался среди множества безмолвных и стонущих тел.

Притаившись за кустарником в покрывших все вокруг сумерках, он присутствовал при скидывании его родных в огромный ров на западном плато Острова Скорби.

Когда последний из могильщиков скрылся из вида, Адам вышел к свежей накиданной земле.

Неведомо мне, плакал он или просто обратил свой взгляд к небесам, но доподлинно известно (так передается из поколения в поколение), что поклялся он победить Эпидемии.

Потом остаток ночи бродил он по баракам, наблюдая мучения приговоренных (никому не известно, за что и кем) больных, слушал их стоны и мольбы, вглядывался в покрывавшие их тела язвы, вдыхал окутавшее все вокруг зловонье, глотал слезы бессилья, мысленно повторяя клятву, данную над сырым холмиком земли, поглотившей его семью.

Следующие несколько лет Адам прожил в семье дядьки — родного брата его отца.

Когда ему исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет, он тайком завербовался юнгой на одну из шхун, ходивших в Италию, а там сбежал и начал свое десятилетние скитание по Европе.

Он примыкал к тайным союзам алхимиков, он проводил долгие месяцы, помогая как известным лекарям, так и шарлатанам. Он умудрился прослушать курсы в нескольких университетах европейских столиц. Он вникал в премудрости химии и фармации. Он, за гроши работая уборщиком, проводил сутки в лабораториях, подсматривая и вникая в тайну сложных опытов. Он устраивался сторожем в библиотеки, где ночи напролет проводил за чтением монографий. Он высосал из Европы все знания, которыми она тогда обладала, он научился мыслить, он научился создавать, он превзошел своих учителей.

Более чем через десять лет Адам ступил окрепшей, взрослой ногой на Центральный остров, ведя под руку привезенную из Милана молодую жену.

Звали ее Марией.

Адам открыл в городке, которым уже обрастала Графская Крепость, свой, как это теперь называется, кабинет, где принимал больных, выдавая им самостоятельно приготовленные в задних комнатах (он их именовал исследовательскими) лекарства. Он стал злейшим врагом всех местных аптекарей, которые привыкли извлекать выгоду из посещения людьми местных лекарей.

У Адама и Марии родился сын — Джованни.

А через год на Острова пришла новая Эпидемия, потянулись баржи на Остров Скорби, опустели улицы и лавки, закрылись все таверны и кафе, обезлюдел порт, корабли забыли путь в наши края.

Таща за собой тачку со своими колбами, спиртовками, книгами и записями, Адам первой же баржей отплыл на Беллу.

Дни сменялись ночами, ночи отступали с рассветом, только ничем не сменялся стон, стоявший над бараками, ничем не сменялся скрип колес тачек, увозивших замолчавших в сторону западного плато, никем не сменялся Адам, колдовавший над своими колбами.

Но все тщетно, его снадобья не помогали, они порой только усиливали муки страждущих.

Как тень, за Адамом бродил между сколоченных из грубых досок настилов, застеленных истертыми одеялами и заваленных телами, епископ:

— Адам, опомнись, это воля Божья! Это послано нам наказание за грехи наши, только молитва может облегчить страдания несчастных. Прекрати свои дьявольские опыты! Ты поддался Бесу! Молись, молись вместе со всеми! Молись!

Адам молча продолжал свои опыты, не жалея ни себя, ни больных.

А через две недели, когда поздно вечером баржа увезла на Центральный первых исцеленных, измученный, иссохший, еле двигающий ногами Адам вышел на скалу над океаном, поднял голову, протянул к звездам руки и крикнул:

— Ты хотел, чтобы я верил в Тебя? А Ты в меня можешь поверить? Это я — человек — противостою Твоей воле! Я — человек! Если Ты не поверишь в меня, то никогда не поймешь, что Тебе удалось создать!

Адам упал на камни и проспал двое суток.

Больше Эпидемия не возвращалась на Острова.

Но все же Господь не простил Адаму его смелых слов, не было больше детей у них с Марией, только Джованни, который является моим прадедом.

Слух о победе над болезнью посетил Центральный намного раньше, чем на него вернулся Адам. Малоизвестный лекарь и аптекарь, который уезжал почти месяц назад на Остров Скорби, сошел на пристань с баржи почитаемым горожанином. Он спешил домой, чтобы обнять жену и сына, с удивлением глядя на встречных прохожих, с поклоном уступавших ему дорогу.

Есть легенда, что буквально на следующий день он был приглашен в Крепость к тогдашнему Графу из рода Монжуи. Как известно, племянник этого Графа был одним из вернувшихся с Беллы. Именно после этого приема переехала семья моего предка на Остров Скорби, где под руководством Адама началась перестройка бараков и создание лечебницы и огромной лаборатории, первыми работниками которых были те волонтеры, которые рисковали собой, служа в бараках во время последней Эпидемии.

Так это или нет, но и сейчас на острове Белла стоят корпуса современной, многофункциональной, широко известной даже в Европе клиники, носящей название «La clinica de Adan».

Тогда же Адам построил на острове рядом со скалой, на которой объявил миру о своем могуществе, небольшой деревянный дом для своей семьи.

К сожалению, этот дом не сохранился, но именно он положил основу нашему родовому гнезду.

Мне очень жаль, что нет никаких портретов ни Адама, ни Марии. Как бы мне хотелось посмотреть в их лица и низко им поклониться.

Адам умудрился вызвать из Европы, ведя долгую переписку, несколько известных лекарей, уговорив их рискнуть устоявшейся жизнью и начать новую карьеру на новом месте. А через несколько лет он привлек и некоторых опытных, а также молодых, подающих надежды фармацевтов. К тому времени многие палаты бывших бараков были оборудованы даже каминами.

Джованни, живя и взрослея, практически, в стенах клиники, уже не думал ни о чем ином, кроме врачебной стези. Получившая уже хорошую славу клиника позволила Адаму отправить сына на учебу в Париж.

Надо сказать, что Адам прожил неимоверно долгую для тех времен жизнь, он дожил до девяноста одного года, оставаясь деятельным и активным почти до последних своих дней. Мария же оставила его в возрасте шестидесяти трех лет.

Джованни, еще при жизни отца, стал главой клиники и сохранял этот пост всю свою жизнь, которая тоже была не короткой. За время его правления клиника стала государственной (какой и теперь является) и признана национальным достоянием островитян.

Но это я далеко вперед забежал.

Вернувшись из Парижа, Джованни стал практикующим хирургом, расширил дом родителей, возведя у его южной стороны первые каменные стены. Дом подрос, а вскоре и обзавелся новыми жильцами.

Элиза работала сестрой милосердия в клинике. Однажды она ассистировала Джованни, после чего начинающий хирург потерял покой и сон, перед его глазами постоянно стоял образ этой миниатюрной девушки, с которой он еще и словом не успел перемолвиться.

Она действительно была миниатюрна. У меня есть несколько очень старых, поблекших фотографий, где запечатлены мой прадед и прабабушка в уже весьма солидном возрасте. На всех этих картинках в коричневых тонах Джованни сидит на стуле или в кресле, а Элиза стоит рядом, положив ему руку на плечо. Так вот, при этом головы их находятся практически на одном уровне.

Несколько дней мучился прадед, пока решился пригласить Элизу на вечернюю прогулку (не было тогда еще на Белле ни кафе, ни ресторанов, никаких других увеселительных заведении, для влюбленных существовал только океанский берег).

Поженились они через три месяца.

У них было три сына: старший — Ауроро, средний — Карамелло и младший — Леоне.

Как это ни странно, никто из них не связал свою жизнь с медициной.

Ауроро еще в детстве увлекся рисованием, и это увлечение не оставило его никогда, а после встречи с Миррой оно дополнилось еще и страстью к поэзии. Мирра не ответила взаимностью восторженному юноше, хотя какое-то время они проводили вместе, пока учились на Центральном в Академии художеств. Но их отношения так и не зашли дальше совместных посещений наполненных художниками и поэтами кафе Бульвара Капуцинов и аллей «Parc de les Aigues». Мирра вышла замуж за однокурсника и уехала с ним в далекую Флоренцию. Ауроро замкнулся, перестал поддерживать связь с семьей, жил в дешевых гостиницах Города. Сочинял пронизанные печалью и обреченностью стихи. Писал никому не понятные полотна. А когда на вершине горы, рядом с Крепостью Монжуи, к всемирной выставке начали строить огромный комплекс в стиле ренессанса, который теперь носит название Национальный Музей, Ауроро, сидевший на высокой скале с видом на порт, допил принесенную из соседнего бара бутылку вина, бросил ее в океан, и сам последовал за ней.

Оборвалась в этот момент одна из ниточек, так и не вплетясь в канат нашей семьи.

Карамелло выбрал себе будущее, связанное с кораблестроением. Учась в Политехническом институте, начал посещать модные на Островах в первой четверти прошлого века кружки социалистической партии, а, окончив институт, неожиданно для всех уехал строить новую жизнь в далекую и неведомую Россию.

От него пришло всего несколько писем, а потом они прекратились. Сколько родители ни писали, ответа не было. Из писем было известно только, что Карамелло женился, работает на каких-то Адмиралтейских верфях и строит корабли, как и мечтал всю жизнь.

У меня до сих пор хранится его фотокарточка: Карамелло в длинном кожаном пальто и меховой шапке. Он стоит на фоне большого осколка скалы, на которой воздвигнут памятник всаднику, вскинувшему в сторону правую руку, чтобы удержать равновесие на вставшем на задние ноги коне. Вся земля вокруг всадника и постамент памятника укрыта белым снегом, который у нас можно увидеть лишь в ясный день на заоблачных вершинах горных хребтов, пересекающих Центральный.

Много лет спустя, когда уже закончилась в Европе страшная война, друг нашей семьи ездил в командировку в Россию. Он тоже занимался кораблестроением, и, видимо, поэтому попал в тот город и на тот завод, где когда-то работал Карамелло. Там ему удалось узнать, что брат моего деда умер от голода в Ленинграде во время войны, что у него осталась жена и две дочери, которые так и живут в этом городе. Жена Карамелло рассказала, что еще в середине тридцатых годов письма с Островов перестали приходить, а те, которые писал ее муж, возвращались назад.

Не оборвалась его ниточка, тянется, вьется, сплетается, но только далеко, за тысячи миль, вне единого каната.

Что же касается моего деда — Леоне, его жизнь навсегда была связана с Островами.

Не было у него в детстве особых увлечений, рос обычным мальчишкой, стремящимся больше проводить время не за занятиями, а на улице, на берегу. Он, как и большинство местной детворы, не представлял себе жизнь без берега океана. Но, в отличие от них, Леоне предпочитал игры тихие.

К тому времени Белла обзавелся своим небольшим городом, приятелей у Леоне было много, но ближе всего он сошелся с Антонио. Они часами пропадали на пляже, строя из мокрого песка замки и крепости. Леоне использовал для строительства кусок доски, ровняя стены своих сооружений. Антонио, напротив, не стремился к правильности форм, он любил воздвигать свои «постройки» выжимая из кулака струйки мокрого песка, создавая наплывающие округлые формы. Кто бы мог подумать в те годы, что этот мальчонка в будущем внесет в мировую архитектуру свое слово именно придуманными им непривычными формами и прославит Город Центрального созданными им необыкновенными и красочными зданиями и Собором.

Известно, что, когда Франческо открыл Острова, в Европе уже сложились государства, устоялись языки и нации. Поэтому, если говорить честно, то Острова не имеют коренного населения, все мы потомки переселенцев, а переселенцы случались из многих стран. Часть из них образовывали отдельные, этнические поселения, но большинство все же смешивались, теряя свои национальные черты, образуя, в конце концов, общество островитян.

Официальным, государственным языком Островов является английский. Хотя у многих это вызывает удивление, потому что диаспора выходцев с берегов туманного Альбиона была наиболее малочисленной. Но случилось так, что, когда формировалась государственность Островов, когда избрали первый Парламент, то большинство в нем заняли именно английские переселенцы. Видимо, это у них в крови, и лучше всего они умеют заседать, выступать и спорить.

Но наличие государственного не мешает сосуществовать множеству национальных языков, наречий, а также их смесей.

Остров Центральный не сводился, и сейчас не сводится только к Городу, который расположен на Юго-Восточном берегу. Конечно, по размерам и населению никакой иной населенный пункт не только Центрального, но и любого другого острова архипелага не может в отдельности сравниться с Городом. Но, тем не менее, общее количество островитян намного превышает количество жителей Города.

На противоположном от Города берегу Центрального уже несколько столетий существовал городок, образованный переселившимися сюда каталонскими рыбаками. Сейчас этот городок тоже существует, но чуть в стороне от того старого, который превратили в музей под открытым небом. Музей называется «Рыбацкая деревня».

В те далекие годы, когда клиникой уже начал руководить Джованни, в поселение каталонцев приехала из Испании семья врача, который бежал со своей родины от властей, опасаясь суда за незаконные испытания лекарств на своих безнадежно больных пациентах.

Семья была малочисленная: отец, мать и дочь — Анна.

Попав на острова, Чезарио — глава семьи — скоро прослышал про великолепную клинику на Белле и, не откладывая, посетил ее, где и познакомился с Джованни и Адамом. Понравились врачи друг другу, как это обычно бывает, когда встречаются люди, беззаветно преданные своему делу, готовые ради него переступить даже некоторые общепринятые нормы.

Вскоре Чезарио возглавил одну из исследовательских лабораторий, живя первое время в клинике. Но потом снял небольшой домик недалеко от нашего дома и перевез на Беллу свою семью.

Анна была младше Леоне на шесть лет, и, когда новый сослуживец Джованни приводил в гости свою семью, Леоне не замечал ее, не обращал внимания, хотя Чезарио с семьей частенько бывал в доме Адама.

Так дом назывался всю жизнь прадеда и долгие годы после его смерти. Я заметил, что мои дед и бабушка так называли его всю свою жизнь, а мои родители уже ввели термин «наш дом», которым пользуюсь я и мои дети.

Когда Леоне учился в старших классах, неожиданно для домочадцев забросил он гулянки, всерьез увлекся точными науками, предпочитая уединение в своей комнате с книгами по физике и математике беседам с гостями и приятелями.

Анне Леоне не понравился, она, находясь в раннем подростковом возрасте, была веселой, заводной, компанейской девчонкой, любившей шумные игры, песни, танцы и никак не могла взять в толк, что за интерес могут вызывать книги не о любви. Не привлекали ее молчаливые, замкнутые люди.

Окончив школу, Леоне поступил в уже существовавший тогда на Центральном острове Университет на факультет физики. Снял себе квартиру в Городе и появляться дома на Белле стал очень редко.

Тем временем Джованни и Чезарио, поддавшись влиянию новой идеи, которая увлекла Адама, занялись организацией при клинике учебных курсов для врачей. Сейчас эти курсы называются Медицинским институтом, поступить в который очень сложно. В наши дни он занимает несколько современных учебных корпусов, глядящих окнами на западное плато острова. Тогда же все начиналось с небольшой комнаты на территории лаборатории и пяти первых слушателей.

Уже учась на последнем курсе в Университете, Леоне навестил отчий дом после сдачи летних экзаменов и попал «с корабля на бал» в прямом смысле этого слова. Сойдя с парома, он прогулялся по знакомым с детства береговым местам, а, подходя к дому, услыхал громкие разговоры, звуки гитары, смех.

В доме Адама слушатели врачебных курсов отмечали окончание очередного учебного года. Среди гостей были, конечно, Чезарио и его семья.

Поговорив немного с родителями, Леоне уединился в своей комнате, его быстро утомляли шумные сборища.

Он прилег, не раздеваясь, на кровать, вытащил из чемодана книгу, открыл ее, только начал вчитываться, как его отвлекла наступившая за стеной неожиданная тишина. Удивленно подняв брови, он отложил книгу, и в этот момент в комнату просочились звуки неспешно перебираемых гитарных струн, а потом все пространство заполнилось грудным, с легкой хрипотцой женским голосом, который на смеси каталонского и местного наречия западной части Центрального пел печальную, завораживающую песню. Леоне лежал, боясь вздохнуть, боясь чем-либо спугнуть это чудо и то тепло и нежность, которыми заполнялась душа.

Песня смолкла, еще несколько секунд в доме стояла полная тишина, а потом раздались аплодисменты и восторженные возгласы.

Леоне вскочил, распахнул дверь и обомлел от вида стоявшей посреди гостиной Анны. Лучи заходящего солнца, пробиравшиеся сквозь ее распущенные волосы, играли румянцем на щеках, смешиваясь с сиянием глаз.

Гости разговаривали, один из студентов, положив гитару на диван, о чем-то беседовал с Анной, та в ответ смеялась. Кто-то скрипел стулом, придвигаясь к столу, кто-то, негромко звякнув стеклами, закрыл окно, кто-то вышел на улицу, кто-то с хлопком открыл бутылку шампанского, праздник продолжался, а Леоне так и стоял, придерживая рукой дверь своей комнаты.

Я прекрасно помню, что, уже будучи в возрасте Леоне, я носил длинные волосы, не признавал другой одежды, кроме вытертых джинсов и линялой футболки, был постоянным посетителем Hard Rock Cafe на Главной площади Города, не признавал никаких других ритмов, с юношеским нигилизмом морщился при упоминании классиков музыки. Но стоило бабушке запеть, я забывал обо всем. Ее голос не потерял с возрастом шарма, а наречие рыбачьих поселков так же глубоко продолжало проникать в души слушателей.

Конечно, когда я вырос, она пела уже редко.

Это бывало, если приезжал к нам в гости бывший однокурсник деда и аккомпанировал ей на гитаре, или в те вечера, когда дед играл на рояле.

С роялем вообще была связана одна из семейных легенд. Дед в молодости не умел играть и никогда не испытывал к этому занятию тяги, но, говорят, что, попросив руки бабушки, он услышал в ответ ее условие: «если ты научишься мне аккомпанировать».

Он играл хорошо, и было видно, что получал от этого удовольствие. Не только аккомпанировал, но частенько садился к роялю и в одиночестве.

Мое детство во многом связано с бабушкой и дедом.

Родился я на Центральном. К моменту моего рождения отец преподавал в Университете и был вынужден купить квартиру в Университетском городке, переехав туда с семьей из дома на Белле.

Дед же занимался теоретической физикой, что не требовало никакого оборудования и постоянного присутствия на Центральном, куда он приезжал один-два раза в неделю на семинары. Поэтому они с бабушкой практически безвылазно жили в доме Адама, к тому времени представлявшим собой современно оборудованное двухэтажное каменное здание с огромной террасой, обращенной к океану.

Так вот, все каникулы, а порой и выходные я проводил с ними на Белле.

Я обожал это время. Дело в том, что на зависть соседским мальчишкам со мной там общались не как с ребенком, а как со взрослым, равным. Такая была манера у бабушки с дедом. Они никогда не заставляли меня что-либо делать, если я упрямился. Они заводили разговор, казалось бы, не имеющий отношения к делу, в котором ненавязчиво, между прочим, высказывали свое мнение по насущному вопросу, порой подтверждая его интересными примерами из жизни. Меня втягивали в эту беседу, и постепенно у меня не оставалось аргументов противиться, я незаметно для себя проникался их правотой. Я как будто сам приходил к мнению, которое они так умело вкладывали в мое сознание.

Иногда добивались они своего почти без слов.

Помню, как-то раз, мне тогда не было и десяти лет, я заигрался с ребятами на берегу и опомнился только, когда начало темнеть, вспомнив, что бабушка ужин готовит к семи.

Дома меня встретили молчанием, ни единого упрека, мы сели за стол и съели остывшую паэлью. Мне было очень стыдно, они ждали меня, а теперь из-за меня ели остывший ужин.

На следующий день дед подарил мне настоящие часы на кожаном ремешке:

— Помни, не принято, чтобы мужчина опаздывал. Я понимаю, что вчера это случилось, потому что ты не мог следить за временем. Теперь мы этот вопрос решили.

С тех пор я никогда никуда не опаздывал, предпочитая прийти заранее.

А часы эти так и хранятся в ящике комода в моей детской комнате в нашем доме Адама.

Бабушка и дед всю жизнь производили впечатление совершенно разных, несовместимых людей.

Бабушка — вечно в окружении подружек, друзей и (этого не скроешь) поклонников. Она любила шумные компании, веселье, короче — праздник.

Дед — скорее отшельник, хотя друзья у него были. Он любил тишину и уединение.

Он, конечно, поддерживал компанию, когда к бабушке приезжал кто-нибудь из знакомых, но ровно до тех пор, пока прием сводился к тихим беседам и воспоминаниям. Стоило встрече начать перерастать во что-то более шумное, дед скрывался в кабинете, погружаясь в свои книги и черновики статей. Делал он это так естественно и незаметно, что гости порой были уверены, что он где-то здесь, вот буквально секунду назад его видели, наверное, вышел на минутку, сейчас вернется.

Бабушка была кладезем всевозможных историй и анекдотов. Сколько же интересных вещей я от нее узнал!

Дед был молчун.

Бабушка легко делилась с окружающими своими чувствами и настроениями, не скрывая их, высказывая их легко, без застенчивости.

Дед производил впечатление безучастного замкнутого человека, будто никакие чувства ему были не свойственны.

Но в те нечастые вечера, когда в доме не было гостей, бабушка и дед выходили вечером на террасу, садились на плетеный диванчик, прикоснувшись друг у другу плечами, а порой взявшись за руки, и могли так сидеть часами, не проронив ни слова.

Как я любил, когда был маленьким, в такие вечера прокрасться на террасу, сесть в уголок ступеней крыльца и смотреть в звездное небо, слушая шелест листьев, гул прибоя и тишину у себя за спиной, где сидели два так мной любимых человека.

Какое же выпало мне в жизни счастье быть внуком такой прекрасной пары!

Дед умирал дома.

Тогда на Белле собралась вся семья.

В один из вечеров мы все сидели на террасе, а бабушка была в спальне, делая деду вечерний укол. Когда она вышла к нам, у нее по щекам катились слезы. Мой отец вскочил ей навстречу, но она подняла руку, отрицательно покачав головой, будучи не в силах еще несколько минут выговорить ни слова. Потом она перевела дыхание, вздохнула и сказала:

— Все хорошо, он уснул, — помолчала и решилась. — Вы не поверите, он взял меня за руку и сказал: «Ты не представляешь, как я тебя люблю!»

Дед умер через три дня в возрасте семидесяти пяти лет.

Бабушка пережила деда на десять лет. С каждым годом в ее рассказах все чаще звучали слова: «Когда мы с Леоне…».

У них был один ребенок — сын, его зовут Валиенте — это мой отец.

Они с мамой продолжают жить в Университетском городке, но не в той небольшой квартире, в которой родились мы с моей старшей сестрой — Виолеттой, а в отдельном домике в профессорском квартале.

Отец пошел по стопам моего деда, окончил Университет и погрузился в прекрасный мир математики. Он этому миру никогда не изменил, хотя у меня есть твердая уверенность, что похоронил он в себе талант актера.

С каким удовольствием я вспоминаю давние вечера, когда отец читал нам Диккенса.

Мы с сестрой уже давно переросли тот возраст, в котором детям на ночь родители читают сказки, мы давно уже умели сами читать, ходили в школу и считали себя взрослыми.

Я уж не говорю о маме, которая неизменно была третьим слушателем.

В такие вечера мы все собирались в гостиной, рассаживались на диван, а отец занимал кресло напротив нас: прямая спина, чуть откинутая назад голова, согнутая рука, упертая локтем в подлокотник кресла, книга чуть поднята вверх, чтобы не надо было при чтении склоняться. И начиналось чудо. Мы легко узнавали героя, слова которого в этот момент читал отец. Как он этого добивался? Это было совершенство. Он не менял тембра голоса, но придумывал каждому герою романа свою манеру говорить, свои интонации, свои паузы, превращая чтение в спектакль, с которым мало что может сравниться из увиденного в театрах.

Отец редко бывал дома, я не могу сказать, что он занимался воспитанием детей в том смысле этих слов, который обычно подразумевается. Он не вникал в детали нашей учебы и поведения, не произносил слов наподобие: «Это непозволительно… Это стыдно… Это не подобает…» и так далее.

Он просто был рядом, он просто был и остается собой. Расположенный к людям, верный друг, всегда готовый прийти на помощь, уравновешенный, спокойный, любящий жизнь, неравнодушный, пропитанный литературой, театром, улыбчивый и справедливый, в том числе, к себе.

Во многом наши с сестрой образы лепились без его видимого участия, мы просто, как губки впитывали, создаваемую им атмосферу.

Когда мне раньше или теперь кто-нибудь говорит: «Ты говоришь… Ты ведешь себя… Ты рассуждаешь, как твой отец», то мне становится хорошо и спокойно, я понимаю, что я говорю, веду себя и рассуждаю правильно.

Чем старше я становился, тем больше я сближался с отцом. У меня вошло в привычку обсуждать с ним все интересующие меня вопросы, я стараюсь делиться с ним всеми своими сомнениями, чтобы услышать его мнение.

Мама же, еще до свадьбы окончившая педагогические курсы, напротив, считала своей обязанностью вникнуть в каждую деталь нашей с Виолеттой учебы и воспитания, она не терпела каких-то секретов, которые всегда есть у ребенка, подростка, молодого человека.

Даже теперь, когда у меня есть внуки, если я прихожу к родителям, то с порога слышу мамин голос:

— Что у тебя нового? Как ты решил эту проблему? Зачем ты сказал ему это? Тебе не надо было вмешиваться в эту ситуацию! Ты неправильно себя ведешь!

Это всегда сопровождается доброй улыбкой отца, которой он меня встречает, молча стоя за маминым плечом.

С Виолеттой мы не были близки, в наших отношениях всегда присутствовало некоторое напряжение, которое спало, когда у меня родилась дочь.

Моя сестра никогда не была замужем. Вспоминаю дату своего рождения и, прибавляя к ней три года, понимаю, что уже никогда и не будет.

Лед между нами сломался, когда я был поражен любовью и заботой, которыми сестра окутала мою дочь, вызывая порой ревность у моей жены. Сейчас они — моя дочь и ее тетка — преданные друг другу подруги, несмотря на разницу в возрасте, и моя дочь, отрывая время от своих двух чудных маленьких сыновей, много времени уделяет уходу за сильно больной Виолеттой.

Мои сын и дочь, в отличие от нас с сестрой, в прекрасных отношениях.

Вот и сейчас они со своими половинками улетели на несколько дней в Париж, одарив меня моими внуками: два сына дочери и дочь сына.

Как изменилось время, теперь для посещения Европы не надо долгие дни страдать морской болезнью. Достаточно добраться до Центрального, там — в аэропорт, несколько часов и ты уже в любой знаменитой столице.

Сейчас я, сидя на террасе дома Адама, заканчиваю эти свои записи. Пора идти ложиться спать, потому что завтра ни свет, ни заря зазвучат звонкие голоса моих внуков и их маленькие ручки и ясные, озорные глаза на свой лад начнут менять мой образ, который давно уже слеплен и затвердел, и только в их присутствии обретает мягкую, податливую структуру…»

Я вышел из Открытого архива на Бульвар Капуцинов и двинулся в задумчивости наверх к центру Города.

Я шел по аллее между двумя встречными полосами автомобильного движения, не обращая внимания на толпы спешащих мне навстречу туристов, на яркие витрины сувенирных магазинов, на шумные кафе, в которых когда-то встречались Ауроро с Миррой, мимо замерших неподвижных фигур актеров, изображающих скульптуры, я был погружен в свои мысли, навеянные прочитанным.

Мне тоже хотелось вспомнить тех, кто слепил мой образ.

Глава 3. Остров Исполнения желаний

Утро было чудесное. Я сидел за одним из столиков кафе «El Sueno» почти у самого края пешеходной зоны береговой зоны Города. Крепкий кофе, сигарета, океанский воздух, кружение чаек, плеск воды, яркое, но еще не жаркое солнце — кто мне может описать, более прекрасное начало дня?

Я прищурившись смотрел на блики, переливающиеся в мелких волнах, но вот какая-то тень заставила меня полностью открыть глаза.

— Вадим? Какими судьбами?

Передо мной стоял Томи: белоснежные брюки, темно-синий китель с золотыми пуговицами, капитанская фуражка с яркой морской кокардой в виде Герба Островов.

— Томи, привет! — я встал и пожал его руку. — Кофе?

— Конечно. Что еще может быть в этих краях символом утра? — улыбнулся он, присаживаясь к моему столику.

Я помахал рукой и камареро появился возле нас, будто вырос из-под земли.

— Caffe espresso, — заказал Томи, положил на край стола фуражку и вытащил из внутреннего кармана кителя шикарный портсигар.

Я протянул ему зажигалку.

— Что же ты тут делаешь, Вадим?

— Не поверишь, отдыхаю, играю роль туриста-бездельника. Что еще тут можно делать?

— Завидую. Безделье — это самое мое любимое занятие.

Мы с Томи познакомились на пляже северной части Острова Светлый, где он проводил отпуск, а я, как обычно, спасался от дождливого и серого ноября родного города, сидя с зажмуренными глазами в пробке на улице Карбышева.

Официант принес кофе.

Томи прикрыв глаза, как сытый кот на солнце, поднес чашку с ароматным напитком к губам. Пока он пил кофе разговор было бесполезно продолжать, это я помнил еще по первому с ним знакомству.

Наконец чашка опустилась на блюдце, из пепельницы в пальцы вернулась сигарета, что означало, что Томи опять готов воспринимать слова.

— А ты? Что ты здесь делаешь? При полном параде и в такую рань? — спросил я.

— Предстоит тяжелый день, вечер и ночь, — тяжело вздохнул он.

— Работа или…?

— Вадим, какое «или»?! Я же женат, — он широко улыбнулся.

— Я помню. Кстати, передавай от меня поклон Молли.

— Спасибо, обязательно. Мы часто тебя вспоминали. Такое отличное время провели тогда на Светлом! Сегодня у меня рейс необычный. Вернее, рейс обычный, но с нами идут руководители компании. Они на каждом направлении раз в год устраивают инспекционные выходы в рейс. Придется быть все время, как на смотре.

— Куда идете?

— На остров Исполнения желаний.

— И такой есть?

— Ты, будто, не знаешь! Ты же тут частенько бываешь. Неужели тебя еще можно чем-то удивить?

— Я в основном на Центральном. Ну, еще на Светлом. Еще на паре бывал, но весь Архипелаг еще не изучил.

— Тогда тебя еще можно удивить. Хочешь, я тебя с собой возьму? Кто-то из пассажиров не смог прилететь, каюта пустует. Я тебя по знакомству, — он, хитро улыбнувшись, склонился ко мне, — как у вас в России принято, ты же говорил, бесплатно возьму. Как ты это называл?

— Халява?

— Да, красивое слово! — он рассмеялся.

— Конечно, хочу. Я бы даже оплатил билет. А чем этот остров знаменит?

— Ты действительно не знаешь?

— Нет.

— Ты меня поразил. При твоей страсти к изучению Островов не знать одну из главных жемчужин нашей страны! — он хитро улыбался, было не понятно, всерьез он или издевается. — Название этого острова полностью отражает то, чем он знаменит. Все места на рейсы туда расписаны на много месяцев вперед, билеты стоят кучу денег, но поток из Европы, как на Мекку.

— Правда, что исполняются желания?

— Вот все сам и узнаешь, — он неожиданно стал серьезным, — только будь острожен. Все, мне пора. Отходим через шесть часов, а сейчас побежал принимать комиссию из компании, им надо еще всю бухгалтерию до отправления предъявить. Ох, терпеть не могу эти цифры! Но капитан, как мальчик для битья, за все отвечает. Жду тебя на борту «La Estrella» за час до отхода. Не опаздывай.

Он поднялся, надел фуражку, поставив ладонь вертикально, проверил положение кокарды, улыбнулся и ушел в сторону причалов.

***

У трапа «La Estrella» меня встретил вахтенный офицер, проверявший билеты у пассажиров. Я назвал свое имя, и он, подтвердив, что имеет указания капитана относительно меня, предложил подняться на борт:

— Ваша каюта номер тринадцать, поверните направо, в сторону кормы.

Каюта была просторна, кроме койки, прикрепленной к одной из стен, имела диванчик, стол, кресло, телевизор и шкаф. Иллюминатор смотрел в сторону океана. Решив, что еще буду иметь достаточно времени, чтобы любоваться водой, я вернулся на палубу, по которой прогуливались несколько моих попутчиков.

Облокотившись на перила, я наблюдал, как убрали трап, отдали концы и наше судно начало медленно отделяться от причала. В этот момент, скрипя резиной покрышек, на причал вылетело такси, резко затормозив у того места, где только что был трап.

«Вот и опоздавшие», — подумал я.

Из машины так никто и не вышел, только опустилось слегка тонированное заднее стекло. В салоне был виден неясный силуэт мужчины, наблюдавшего за отходящей «La Estrella». Через пару минут такси рвануло с места и устремилось к дальним причалам, где стоят частные яхты.

В ожидании ужина я бродил по палубе, сидел в шезлонге на корме, посетил бар, выпил бокал вина.

Перед ужином меня нашел Томи:

— Извини, просто нет ни единой свободной минуты. Я бы хотел с тобой переговорить до того, как вас увезут на гору. Постараюсь утром выкроить время. Надо тебе кое-что объяснить заранее, — и он убежал.

***

За ужином стюард усадил меня за столик по правому борту, за которым уж изучал меню мужчина моего возраста в темном костюме, белой рубашке и строгом однотонном галстуке. Я даже почувствовал себя неловко в его присутствии в своей футболке и джинсовой куртке.

— Феликс, — представился мужчина.

— Вадим.

— Очень приятно.

Какое-то время мы молчали, выбирая блюда и напитки.

Сделав заказ, мой сосед с облегчением откинулся на спинку стула и закурил.

— Вы в первый раз? — спросил он.

— Да. Совершенно случайно.

— Так многие говорят, — усмехнулся он, — а что, собственно, стесняться, каждый же хочет, чтобы сбылось что-то для него важное. Почему все стесняются признаться, что ходили к гадалке или какому-нибудь магу? Или вот сюда — на остров. Почему-то в церковь со своими просьбами и пожеланиями ходить не стесняются.

— Не знаю. Наверное, не хотят прослыть суеверными.

— А церковь разве не суеверие?

— Видимо, это считается общепринятым суеверием. Оно как бы носит характер официального.

— По мне так все едино, что потереть руку какой-то статуи, мысленно прося себе счастья, что те же мысли шептать перед иконой. Знаете, много есть таких статуй или камней, про которые сложили легенды, что они исполняют желания, лечат, привораживают и прочее.

— Конечно, знаю, — улыбнулся я, — я много путешествую.

— Я вот не стесняюсь признаться в своем суеверии. Я уже не первый раз еду на этот остров. А все почему-то говорят о себе: я так просто посмотреть, просто любопытно, хотя сами в душе лелеют надежду.

— Вы уже не первый раз?

— Да.

— И как сбывалось? — не удержался я.

— Я еще ничего не просил.

— Зачем же тогда?

— Я изучаю эту возможность. Я, видите ли, привык ко всему в жизни относиться серьезно. Все надо подготовить. То желание, которое я хотел бы озвучить на острове, слишком важно для меня. Если оно сбудется, то моя жизнь может принципиально измениться. Поэтому важно его точно сформулировать, оценить риски, которые связаны с его исполнением.

Нам подали ужин.

Какое-то время мы молча занимались едой.

В это время за наш столик посадили ухоженную, шикарно одетую женщину лет сорока.

Мы представились.

— Валентина, — ответила женщина.

Она заказал кофе и вино:

— Не могу есть, когда волнуюсь, — ответила она на удивленный взгляд стюарда.

Она курила, непрестанно пытаясь стряхивать в пепельницу пепел, который еще не успевал образоваться.

Когда нам подали кофе, мой сосед продолжил беседу:

— Я знаю некоторых, кто посещал остров. У одной дамы была трагедия, ее сын попал в автомобильную катастрофу, было неизвестно, удастся ли его спасти, все висело на волоске. Она ринулась сюда и озвучила желание. Но она не совсем точно его сформулировала. Оно сбылось. Сейчас ее сын жив. Но он не может двигаться, он не узнает даже свою мать, он уже не человек, но он жив. Видите, как опасно неточно сформулировать свое желание.

— Да, я как-то об этом никогда не задумывался.

— Видите, вы тоже. Вот вы ляпните так, как на ум придет, а результат? Результат может быть совсем не тот, который вы ожидали, о котором мечтали. Она просила спасти жизнь сыну. Жизнь в биологическом смысле спасли, но мы-то под словом жизнь подразумеваем совсем иное.

— Какие ужасные вещи вы обсуждаете! — вмешалась наша новая соседка.

— Ничего ужасного, — ответил Феликс, — так же бывает и в обыденной жизни. Неточность формулировок часто приводит к непониманию, к спорам между людьми, которые на деле отстаивают одну точку зрения. Поэтому никогда не надо торопиться.

— Неужели там, на острове, могут выполнить только то, что я произнесу? Неужели эта сила не может почувствовать, что я хочу? — женщина прикурила очередную сигарету.

— Я так понимаю, что там могут исполнить только то, что вы просите. Не то, что вы подразумеваете, а то, что просите.

— Как это сложно! — вздохнула женщина.

— Ничего сложного. Когда мы что-то формулируем словами, мы всегда их понимаем так, а не иначе, потому что, кроме озвученных нами слов, мы еще многое знаем, мы знаем на каком основании мы произнесли эти слова, и для нас естественна именно такая трактовка наших слов. Но окружающие не знают, какой путь проделала ваша мысль, прежде чем быть озвученной. Вот вы точно знаете зачем едете на остров?

— Да! — воскликнула она, слишком быстро и громко, будто этот ответ был у нее давно заготовлен или будто ответ она адресовала самой себе, чтобы побороть какие-то сомнения.

— Может быть и другой вариант, — продолжал Феликс. — Один мой знакомый не был большим оригиналом, он пожелал денег. Когда он вернулся в наш город, он выиграл в национальной лотерее уйму денег. Желание исполнено, но он умер через несколько недель. Его убили, отравили наследники. Вот тоже вопрос, а принесет ли вам счастье, если исполнится ваше желание.

Повисла пауза.

— Все надо взвесить, все обдумать, — прервал ее Феликс. — Исполнение желания, важного желания — дело очень ответственное. Я здесь не говорю о сиюминутных, мелких желаниях: желание поесть, желание согреться, желание отдохнуть и прочее. За этим на остров не едут. Сюда едут за тем, что должно изменить вашу жизнь.

— Послушав вас, начинаю опасаться исполнения желаний, — ответил я, сам не понимая в шутку или всерьез.

— Отнюдь, Вадим. В этом нет ничего страшного, если они исполняются так, как и должны.

— А как они должны исполняться? — вмешалась Валентина.

— Нами самими. Тогда это происходит постепенно и именно так, как мы этого хотим, так, как мы это понимаем. Тогда их исполнение и приносит то, что мы желали, если мы были честны сами с собой. Мы не можем понять себя неправильно, если честны с собой, что тоже не всегда бывает. Когда же кто-то исполняет наше желание, то он его исполняет так, как он его понял.

— Но вы зачем-то ездите на остров? — спросил я.

— Я езжу, чтобы до конца определиться, чего же я на самом деле хочу, а чего опасаюсь. Как только я это пойму, я озвучу свое желание и поручу его острову, потому что боюсь, что мне не хватит отведенных лет на его исполнение. Не забывайте, что короток наш век, не все можно успеть, а хочется, вот мы и ездим на остров. Но, похоже, я вас заболтал, пора и честь знать. Завтра нас рано разбудят, мы прибудем к шести. По крайней мер, так обычно бывало. Приятно было познакомиться, до завтра, приятной ночи.

И он ушел.

Я попрощался с Валентиной и вышел на палубу, побрел к корме.

В темноте ночи за нами в кильватере шла огромная яхта, было впечатление, что она преследует «La Estrella». Простояв на корме более часа, я пришел к выводу, что прав — яхта повторяла все наши маневры, а где-то вдали стали видны огни еще одного судна, идущего за нами.

Вспомнив о необходимости рано вставать, я отправился в каюту, хотя ночной океан и очаровывал.

***

После очень раннего завтрака нас высадили на пирс острова Исполнения Желаний. Всего желающих что-то изменить в своей жизни, не прилагая для этого усилий, либо тех, кто об этом просто мечтал, было двадцать человек, включая меня.

Томи так и не выкроил утром времени, чтобы о чем-то, по всей видимости, важном рассказать мне.

Нас тут же, у трапа, пересчитали и посадили в автобус.

Уже когда мы выезжали с территории порта, я оглянулся на океан и увидел огромную яхту, входившую в бухту.

Дорога была недолгой, но трудной. Автобус, ревя своим дизелем, карабкался по узкому серпантину к вершине горы, которую мы видели еще за завтраком, задолго до того, когда нашим глазам открылся берег острова. Я сидел у правого окна и с ужасом глядел в пропасть, которая с каждым крутым поворотом, углублялась.

Не добравшись совсем немного до вершины, автобус свернул с дороги во двор небольшого отеля. Пытаясь зевнуть, чтобы побороть заложенность ушей, я выбрался из мягкого сидения и последовал в холл гостиницы за своими спутниками.

— Сейчас инструктаж будет, — шепнул мне оказавшийся рядом Феликс. — Будут объяснять, на что мы можем рассчитывать.

У стойки администратора стоял молодой приветливый человек, который терпеливо дождавшись наступившей тишины, приветствовал нас:

— Дамы и господа, очень рад встретить вас на острове Исполнения Желаний. Мне приятно, что именно я сегодня стану вашим гидом. Прежде всего, прошу прослушать краткую информацию. Сейчас вы первым делом пройдете регистрацию и разместитесь в ваших номерах. Затем начнется посещение горы. Вас туда будут доставлять группами по пять человек, таким образом, у нас будет четыре группы. Подъем на гору и высказывание желаний займет для каждой группы около часа. После возвращения последней группы в ресторане отеля вас ждет обед, потом свободное время, которое вы можете посвятить ознакомлению с сувенирными лавками селения, расположенного за отелем, а также прогулке по Главному парку нашего острова. Теперь еще минуту внимания, я хочу вас предупредить о некоторых правилах посещения горы. У каждого из вас будет не более пяти минут, которые вы проведете в Зале Просящих. Туда вы будете входить по очереди. В Зал Просящих запрещено входить, когда там кто-либо находится. Прошу вас с уважением относиться друг к другу и к тайне желаний. Теперь об ограничении желаний. Желание может быть только одно, и оно должно быть реалистичным. Прошу вас не загадывать желания, чтобы у вас выросли крылья, и вы стали ангелом, — улыбнулся молодой человек, — или чтобы ваше тело обрело упругость двадцатилетней девицы. Надеюсь, вы меня поняли. К тому же остров не воспринимает желаний, направленных во вред третьим лицам. Прошу вас со всем вниманием отнестись к моим словам. Итак, ближайшие сорок минут мы посвятим размещению в отеле, а потом отъезд первой группы. Когда автобус с первой группой начнет спускаться с горы, второй автобус отправится навстречу со второй группой, чтобы не терять времени. Поэтому прошу вас до отъезда не покидать отель. Теперь, внимание, я оглашаю составы групп. Первая…

Я оказался в первой группе, Феликс и Валентина, остальных имен я не знал, во второй.

У стойки администратора я получил ключ с биркой, на которой был написан номер комнаты.

Мой номер был на втором этаже — небольшая комната с балконом, с которого открывался прекрасный вид на склон горы и воды океана, далеко внизу. Бросив сумку на кровать, я спустился в холл и вышел на залитый солнцем двор. Там уже поджидал первую группу микроавтобус с логотипом отеля на борте.

Вскоре нас в него усадили. Первая группа, кроме меня, состояла из трех женщин лет пятидесяти и молодого человека.

Автобус выехал со двора и повернул в сторону вершины. Дорога больше напоминала тропу, настолько она была узка. Но каждые пару километров она имела площадки у правой обочины, видимо, место для того, чтобы разъехаться со встречным транспортом.

Путь занял не более пятнадцати минут. И вот площадка, где нас высадили у входа в одиноко торчавший на вершине горы Зала Просящих — сложенное из неровных, бугристых камней здание, высотой не более трех метров, покрытое красной глиняной черепицей. Более ничего на этой голой вершине не было, только ветер и солнце.

Водитель тоже вышел из автобуса, сверился со списком и назвал имя первого просящего. Им оказался молодой человек.

— У вас не более пяти минут, — предупредил водитель.

Молодой человек подошел к изъеденной временем деревянной двери Зала, потянул за железное кольцо и скрылся внутри.

Мне было интересно, и я засек время.

Просящий вернулся через одну минуту.

«Видимо, знал, что просить» — подумал я.

Потом за дверью скрылась одна их женщин.

Прошло пять минут, водитель начал проявлять признаки нетерпения. Женщина с заплаканными глазами появилась через восемь минут, ушла за автобус, чтобы не встречаться взглядом с остальными.

Вторая женщина вышла из Зала через три минуты, глаза ее были затуманены мечтой.

Третья женщина пробыла за дверью ровно пять минут, выйдя оттуда с совершенно спокойным и уверенным видом.

Пришла моя очередь. Неожиданно для себя я испытал робость, но все же дернул за кольцо и шагнул внутрь.

В Зале было прохладно и сумрачно. Площадь помещения не более пяти квадратных метров, голый каменистый пол, пыльные неровные стены и единственное маленькое окно под потолком в противоположенной от входа стене. В этом окне был виден кусочек бездонного неба, не позволявшего оторвать от себя взгляда.

Мне казалось, что я перестал ощущать свое тело. Я весь превратился только в этот свой взгляд, которому вдруг открылось понятие бесконечности, осознать которую человеку не дано. Я устремился в эту бескрайность, вслед за взглядом, я растворился в этой голубизне, душа дрожала, разум пронизывали несвязанные мысли, которые сменялись, едва коснувшись какого-либо из желаний. Состояние невесомости укачивало. Мне казалось, что я теряю сознание.

Следующим моим воспоминанием были площадка и автобус. Я не помню, как я вышел из Зала.

На обратном пути, к моему большому удивлению, мы не видели автобуса со следующей группой, но зато отель нас встретил переполохом.

Во дворе стояли два полицейских автомобиля, микроавтобус пароходной компании, в которой работал Томи, и шикарный автомобиль с эмблемой прокатного бюро, широко известного на Островах.

Холл был заполнен людьми, среди которых я увидел Томи.

— Что стряслось? — спросил я его, потяну за рукав.

Томи на мгновение отвлекся от разговора с полицейским:

— Извини, Вадим. Минуту, сейчас поговорим. Мне надо тебя тоже опросить.

Я отошел к лобби-бару. Заказал кофе, но подумав, сменил заказ на порцию двойного виски.

***

Томи подошел ко мне минут через тридцать, когда я уже успел попробовать несколько сортов представленного в баре виски.

Если честно я так и не пришел в обычное, спокойное состояние. Последствия посещения Зала не оставляли меня, и не желали отпустить меня в состояние хотя бы легкого опьянения. Я не мог даже себе объяснить это состояние, такое впечатление, что я побывал у некоторой грани, за которую не посмел переступить, а был же шанс…. Или не было? Я только сейчас понял, что вчера, после разговора с Феликсом, подсознательно перебирал варианты, чтобы я мог попросить, есть ли у меня реально важные для меня желания, готов ли я ими с кем-то или чем-то поделиться, боюсь ли я, что я не смогу их сформулировать? А правильно ли я их трактую даже перед самим собой? А к чему их исполнение приведет? Оказалось, что это не так просто: четко и однозначно сформулировать, что же ты хочешь в этой жизни.

— Что стряслось? — спросил я Томи.

— Пропала Валентина, одна из участников этого рейса.

— Я знаком с ней. Она должна была ехать со второй группой.

— В том-то и дело, что ее не найти. Тут объявился ее муж, известный миллионер из Европы, и несет какую-то околесицу!

— Откуда объявился? Что несет? Объясни толком.

— Короче, он преследовал ее сюда. Он опасался, что она озвучит свое желание, и оно сбудется. Он хотел с ней поговорить, остановить ее, но не нашел.

— Что не нашел?

— Он на яхте шел за нами, чтобы здесь окончательно с ней поговорить, чтобы удостовериться, что она решилась на озвучивание желания. Он приехал сюда на арендованной машине, еще было много времени до отправки ее группы, но он ее не нашел. И мы не можем найти. Вещи ее в номере, но ее нигде нет. Она пропала.

— Черт возьми, что же у нее за желание было? Или это не известно? Тайна все же.

— Какая там тайна! Ты что, всерьез? Ну, ты, Вадим, даешь! Короче, она влюбилась в какого-то молодого охотника за богатенькими дамочками. Муж что-то почувствовал и нанял детективов. Там, у них в стране. Они выяснили, что она выкупила тур на остров Исполнения Желаний. Тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что желание не относится к мужу. Вот он и бросился за ней следом, чтобы остановить, поговорить, убедить, разоблачить этого негодяя, который оказывается давно известен своими проделками.

— Я помню эту яхту, — вспомнил я, — она вчера шла за нами. Но там еще одна была. Слушай, это значит, он на такси прилетел в порт на Центральном.

— Нет. Он знал, что его частный самолет не угонится за ее Боингом, он заранее нанял яхту. Он надеялся ее только здесь перехватить. А что за такси и вторая яхта?

— Когда мы отплывали, кто-то на такси к трапу подлетел. Но так и не вышел, а потом уехал в сторону пирса для яхт. Там же прокат?

— Да, там. Но это не муж. Тот прямо из аэропорта на яхту попал.

— Кто же?

— А что за вторая яхта?

— Я вчера на корме вечерком курил. Видел две яхты, они обе за нами шли. Одна рядом, другая далеко.

— Интересно. Пойдем со мной. Вот ведь невезуха, стоит комиссии на борт подняться, и сразу же неприятности.

— А ты-то здесь причем?

— Как ты не понимаешь, я же, как капитан, являюсь ответственным за группу. Тут все же на деньги завязано, не дай Бог, что случится. Не оберешься неприятностей и проблем!

— Разве ты не только за доставку отвечаешь?

— Нет, тут все повязано, не успел тебе утром объяснить. Не успел. Ну, сейчас не до того, потому как-нибудь объясню, — он заторопился к выходу из холла.

Я, естественно, последовал за ним, нельзя же упустить такое приключение.

Во дворе Томи подошел к пожилому полному мужчине, который, сверкая на солнце лысиной, стоял рядом с офицером полиции, что-то диктуя ему.

— Прошу простить, сэр, — Томи приложил руку к козырьку фуражки. — Позвольте вопрос?

Мужчина с лысиной повернулся к капитану:

— Да?

— Вы видели яхту, которая ночью шла за вашей?

— Да. Но я не придал этому значения. Это было важно?

— Пока не знаю, — Томи повернулся к офицеру. — Свяжитесь с портом, входила ли в бухту еще какая-нибудь яхта сегодня утром?

— Секунду, — офицер бросился к машине и начал что-то говорить в рацию.

Через пару минут он вернулся:

— Да, была еще одна арендованная с Центрального.

— И…? — нетерпение Томи передалось и мне.

— Молодой человек, который прибыл на ней, арендовал машину и направился в горы.

— Офицер, срочно закрыть выход из бухты! — крикнул Томи, бросившись к отелю.

Убегая за ним, я увидел, как полицейский побежал к рации, а лысый вслед за нами. Уже от дверей гостиницы Томи крикнул:

— Пусть еще перекроют все дороги с горы!

Подбежав к администратору, Томи спросил:

— Был сегодня кто-то кроме просящих?

— Да, в бар заходил какой-то господин. Но он номер не просил. Только выпил воды и ушел.

В холл вбежал полицейский:

— Все! Мы их взяли! Они пытались въехать в порт.

— Кто? — выдохнул Томи.

— Синьора Валентина и какой-то господин. Она связана, он пытался довезти ее до яхты.

— За мной, — крикнул мне Томи и побежал к машине пароходства.

Машина устремилась вниз, скрипя покрышками на крутых виражах, я предпочел закрыть глаза, вцепившись в ремень безопасности, и не произносить всю дорогу ни слова, чтобы дрожь в голосе не выдала ужаса, обуявшего меня от этой гонки по краю пропасти.

***

В полицейском управлении порта нас проводили в комнату допросов, где сидел молодой очень симпатичной мужчина атлетического сложения.

— Какого черта?! — бросился к нему Томи.

Мужчина оторопело взглянул на него.

— Что вы хотели? — Томи вцепился в ворот рубашки задержанного.

Пара полицейских, подхватив Томи под локти, отвели его к другой стороне стола.

— Зачем вы похитили Валентину? — уже успокоившись, спросил капитан.

Мужчина с удивлением посмотрел на спрашивающего:

— А что мне оставалось? Ее было не переубедить.

— В чем?

— Она всерьез решила озвучить желание. Что ж мне оставалось, мне надо было ее остановить.

— Почему здесь?

— Я не успел. Я натолкнулся на ее дневники, прочитал, понял, что она задумала, бросился следом, успел взять билеты только на следующий рейс. Такси доставило меня в порт, когда корабль уже отходил. Пришлось взять яхту и плыть сюда. Я в последний момент перед ее отъездом наверх успел вытащить ее из номера и затолкать в машину. А тут меня схватили ваши…, — он кивнул на двух офицеров у двери.

— Что же вас так напугало в ее желании?

— Она хотела попросить, чтобы я на самом деле влюбился в нее, как она в меня. Это бы поломало весь мой бизнес….

Не дослушав, Томи громко расхохотался, он долго не мог успокоиться.

— Где сеньора Валентина? — успокоившись, спросил он у полицейских.

— Она в своей каюте на вашем корабле. Она в порядке, — ответил один из них.

— Слава Богу, — облегченно вздохнул капитан и, продолжая усмехаться, двинулся к выходу. — Займитесь этим горе похитителем, а нам пора, — и он поманил меня за собой.

На улице он запрокинул лицо, подставляя его солнцу, снял фуражку, вытер взмокший лоб и с нескрываемым удовольствием сказал:

— Вадим, у меня праздник, все завершилось, все кончилось хорошо. Пошли, я угощаю, а заодно и расскажу тебе то, что хотел сказать утром.

Мы двинулись в портовое кафе.

— Что ты будешь? — спросил Томи.

— А ты?

— Кофе, ты не забыл, у меня комиссия, и через три часа мы отходим. Сейчас уже заканчивают возить остальные группы, потом они погуляют по острову, и в обратный путь. Что будешь?

— Вино.

— Окей, — он поманил официанта и сделал заказ.

— Почему так быстро назад? — спросил я.

— Деньги, дружище, деньги, там, на Центральном, уже ждут новые группы, сменится команда и опять сюда. Большие деньги. Весь вопрос в них. Не нужны нам тут скандалы. Я тебя еще утром хотел предупредить, чтобы ты ко всему этому цирку не относился всерьез, но, смотрю, ты даже поехал на гору. Надо было погулять по селению за отелем, там очень красиво и сувениры такие, какие ни на каком другом острове не купишь.

— Сюда же все-таки не за сувенирами ездят.

— И ты туда же, — засмеялся Томи. — Ты что веришь во всю эту чушь с исполнениями желаний?

— Но…?

— Что, но? Это, Вадим, бизнес, это реклама, это супервыгодный бизнес — вложений почти ноль, а доход! Доход такой, что даже трудно представить. За центы построили хибару на горе, пустили слух, и повалили народ, платя бешенные деньги за пару ночей на корабле, пару ужинов и обед на горе, готовы за это порой последнее отдать.

— А желания?

— Ты меня удивляешь, Вадим. Ты поверил в эту сказку? Ты, как маленький ребенок, которому рассказали, что Санта Клаус приносит на Рождество подарки, и который не замечает на подарках штрих-кодов соседнего супермаркета. Ну, развеселил! — смеялся Томи.

— Но желания же, озвученные здесь, сбывались, мне говорил один из пассажиров?

— Конечно, Вадим, но они бы сбылись и в случае, если бы их здесь не озвучили. Ты не задумался, почему тебя предупредили, чтобы ты не загадывал несбыточного? Все для этого, для увеличения числа сбывшихся, якобы благодаря горе. Этим ограничением просто увеличивают процент сбывшихся в силу каких-то обстоятельств. А чем выше процент, тем громче слухи, тем ярче легенда, тем больше желающих, тем больше денег. Все очень просто. Главное, чтобы верили и несли свои кровные.

— А ты не думаешь, что крепкая вера помогает желанием сбыться? — озвучил я мысль, неожиданно пришедшую мне в голову.

— Как-то не думал, — через некоторое время задумчиво ответил Томи. — Но меня все равно поражают взрослые, серьезные люди, которые верят в эту чушь. Вспомни сегодняшних. Ладно, Валентина — богатенькая недалекая дурочка, но ее муж! Серьезный человек, сколотивший себе немереное состояние, не слабого ума человек? А этот жиголо, тоже же хитрости и ума у него должно быть много, он же должен понимать, чувствовать людей. А тоже купился на сказку. Видите ли, она попросит у горы, и он бедный влюбится, перестанет за богатенькими дамочками бегать. Ну и народ! Серьезные же люди, а на поверку — дети малые!

***

Обратный путь я провел в каюте, на ужин не ходил. Не хотелось никого видеть. Мне все чудилось мое состояние там, на горе, неужели, я просто перегрелся на солнце?

Глава 4. Марко — рыбацкий детектив

Станция метро «Главная площадь» в Городе Центрального острова имеет три выхода: один — к большому торговому центру, второй — к остановке множества автобусов, которые разбегаются отсюда по всему городу, третий — к Музею Современного Искусства.

Меня интересовали первые два выхода. Я стоял в подземном переходе, решая трудную задачу: то ли выйти в первый и купить темные очки, так как свои я где-то забыл, то ли во второй и выпить кофе в «Hard Rock Cafe»? Из задумчивости меня вывел крепкий хлопок по плечу:

— Вадим, saludo!

Передо мной стоял Марко — высокий, широкоплечий, загорелый, коротко остриженный, в белой рубашке, повязанной на шее клетчатой косынке, голубых джинсах и сандалиях на босу ногу.

Сверкая белоснежной улыбкой, он схватил мою правую руку обеими ладонями и затряс ее, рискуя вывихнуть мне плечо.

— Сколько лет, сколько зим! M’alegro встретить тебя! Какими судьбами?

— Привет, — с трудом втиснул я в непрерывный поток его приветствий.

— Ты что тут, в подземелье, стоишь? Девчонок надо на пляже выбирать! — расхохотался Марко. — Здесь в потемках точно ошибешься и испортишь себе вечер!

— Слушай, успокойся. Мне надо купить темные очки, и я хочу выпить хороший кофе. Вот и решаю дилемму.

— Ерунда вопрос! Скоро вечер, очки не нужны, а кофе я тоже хочу, — и он потащил меня ко второму выходу.