Бесплатный фрагмент - Осокин

Причина смерти — спортивное сердце

Книга 1. Заключительный подход

1

Осокин оглядел спортивный зал — небольшой павильон с высоким потолком. Под ним с равным промежутком тянулись ряды железных ферм, каждая из которых опиралась по бокам на массивные бетонные колонны. Стены были побелены. В центре пол окрашен в жёлтый, вдоль стен — в синий, разделён белыми линиями. Два соревновательных помоста с резиновыми вставками стояли в трёх метрах друг от друга; на правом была собрана штанга. Рядом с каждым помостом находилось табло. Левое — выключено, на правом зеленоватым светом горело имя «Алексей Сидоров». Ниже шла подпись: «Толчок. 2-й подход. Вес штанги — 225 кг». За табло и помостами тянулся высокий тент с описанием соревнований. Напротив — жалкое подобие трибун: несколько рядов обшарпанных скамеек и офисных кресел.

Осокин перевёл взгляд на снаряд. Четыре красных диска одинакового размера и толщины упирались с одной стороны во втулку, с другой — зажимались замком. На дисках белыми буквами было написано: ROGUE 25 кг.

Данил прикинул:

— Восемь дисков по двадцать пять килограммов… Это ж двести кило! А почему тогда на табло — двести двадцать пять?

Он не стал вникать. Голова болела — не до арифметики.

«Наверное, давление подскочило», — подумал он.

Справа от помоста стоял стол — две школьные парты, застеленные зелёной шторой или, может, старым покрывалом. На столе — табличка «Жюри». За ним — две скамейки. Чуть поодаль — сигнальное табло с тремя белыми и тремя красными лампочками. Напротив помоста — три стула, на каждом лежал пульт. Трибуны в глубине зала пустовали. Соревновательная зона была огорожена съёмным заборчиком; каждая секция перетянута тентом с логотипом спортивного комплекса.

«Наверное, чтобы лишние не мешали», — подумал Осокин.

Он вспомнил, зачем здесь. Парень упал в обморок, а через несколько минут у него остановилось сердце. Звали парня Алексей Сидоров. Перед самым подходом. Отравление? Или сердце не выдержало?..

Осокин прошёлся по помосту. Ничего интересного. Белые следы вели от стойки с круглой чашей. В ней — белый порошок и крупный кусок магнезии.

Он взял щепотку, растёр между пальцами.

Обычная магнезия. Несколько крупинок упали на чёрные туфли.

«В здравом уме это ж не станешь жевать или нюхать», — подумал он.

Отряхнул руки. Крупинки разлетелись, осели на чашке, на рукавах и плечах чёрной кожаной куртки, упали на пол. Зря. И, как назло, платка с собой не было.

Осокин подошёл к столу и вытер руки о скатерть. Первое впечатление подтвердилось: стол действительно был застелен старой зелёной шторой.

Он оглядел зал ещё раз: просторный, с недавним ремонтом. На потолке — ни пятен, ни потёков, на балках — никакой ржавчины.

На всю стену висел плакат: «Открытый чемпионат Москвы по тяжёлой атлетике среди юношей и девушек до 20 лет». На фото — спортсмены, поднимающие тяжёлые штанги. Даже девушки. «Нет, не хотел бы я жену-штангистку. Обидно, когда женщина поднимает больше тебя».

Осокин обошёл плакат. На столешнице — звуковой пульт, рядом — одинокий стул и ноутбук. Из-за плаката торчали крупные колонки.

«Как же я их сразу не заметил?» — подумал он, подходя ближе.

Нажал на пробел — тишина. Ноутбук был выключен.

Зал, как зал. Плакат — просто ширма, чтобы спортсмены могли собраться перед подходом.

До Осокина донёсся голос Гашакова:

— Так вы ничего не знаете? Напарник стоял у входа и разговаривал с пожилым мужчиной в спортивном костюме.

— Нет, — ответил тот.

Осокин подошёл. Представился, показал удостоверение.

— Девяткин Павел Викторович, — кивнул мужчина. — Тренер Сидорова. Даже не знаю, что случилось, — продолжил он, обращаясь к Гашакову. Голос его был мягкий и спокойный. «Неужели совсем не переживает?» — удивился Осокин.

— Парень вышел на помост, вздохнул полной грудью — и через пару секунд свалился. Подумали, обморок.

Девяткин шаркающей походкой пошёл к помосту. Спина прямая, но зад отставлен.

— Вот здесь он стоял. А потом — свалился.

Осокин и Гашаков подошли. Из этой точки было видно всё: судейские стулья, стол жюри, трибуны.

— Тут у нас в комплексе носилки есть, — сказал Девяткин. — Переложили парня, понесли в разминочный зал.

Он зашёл за плакат, двинулся дальше. Полицейские последовали за ним. Каждый шаг Гашакова отзывался гулким эхом — каблуки цокали, будто с железными набойками. Осокин морщился — звук раздражал, голова пульсировала всё сильнее.

— Лёша в себя не приходил, — продолжал тренер. — Мы его перенесли в кабинет медика, наверх, — показал он на лестницу. — Багров его послушал, сердца не услышал, вызвал скорую.

— Он пытался оказать первую помощь? — уточнил Гашаков.

— Да, но безуспешно, — Девяткин остановился у двери. — Скорая уже вызвала вас.

Осокин кивнул и вошёл в разминочный зал.

Помещение было вытянуто, с высоким потолком. Вдоль стен — такие же помосты, как в соревновательном зале, по углам — тренажёры, скамейки, брусья, перекладины. Возле каждого помоста — подставки под диски разных цветов: зелёные, синие, жёлтые, красные. Пахло потом, резиной и ментоловыми мазями. Запах бил в голову.

— Вот тут он разминался, — Девяткин подошёл к третьему помосту. — Даже штанга не разобрана. — Он провёл рукой по дискам, тяжело вздохнул и сел на скамейку. — И кто теперь поедет на Олимпиаду?..

— Так он претендент? — спросил Гашаков.

— Да, лучший в категории. Пахал как лошадь. И талантливый — очень, — Девяткин взглянул на Осокина. — Кто, если не он?

Осокин промолчал.

— Где сейчас медик?

— У себя, наверху, — показал Девяткин.

— Сидоров жаловался на здоровье? — спросил Осокин.

— Это спорт, сынок, — вздохнул тренер. — Профессиональный спорт. Травмы у всех. Он плечо берёг — болело сильно. Я не могу за каждым следить, их у меня двенадцать. Если жаловался — отправлял к Багрову. Он врач, он же допускает к соревнованиям, он же и лекарства назначает.

— Пойдём поговорим, — сказал Гашаков.

Они поднялись на третий этаж.

Багров сидел за столом и что-то записывал. При виде полицейских поднял глаза.

— По делу Сидорова? — сразу понял он.

На нём был халат с эмблемой какого-то препарата — название вышито красными нитями, но неразборчиво. Возраст определить сложно: то ли стареет рано, то ли просто хорошо сохранился. На пальцах — жёлтые пятна от сигарет. В остальном обычный кабинетный человек. По распухшему носу Осокин не понял, спортом ли он занимается или чаще прикладывается к бутылке.

Осокин осмотрел кабинет. Пахло медикаментами. Пространство разделено ширмой: приёмная и процедурная. В приёмной — стол, заваленный бумагами, табуретка, шкаф с документами и справочниками. На стене — грамоты. Рядом — ростомер, старые весы с облупившейся жёлтой краской и следами ржавчины.

В процедурной — кушетка под прозрачной клеёнкой и стеклянный шкафчик с ампулами, пузырьками, инструментами. На полке — открытая упаковка ваты. В углу — умывальник. Оба шкафа заперты на маленькие навесные замки.

— Да, скорую я вызывал, — говорил Багров прокуренным голосом. — Парню нужна была реанимация, а у меня, сами видите… — он развёл руками. — Только витамины да шприцы.

— Это что? — Осокин показал на открытую пачку.

— Диклофенак. Обезболивающее.

— Одной ампулы нет, — заметил Осокин.

Багров встал, достал пачку, повертел в руках.

— Странно… Перед соревнованиями я никому уколов не делал, — сказал он.

— Тренер говорит, Сидоров жаловался на плечо, — заметил Гашаков.

— Обычное дело, — пожал плечами врач. — То спина, то локти, то колени. По пять–семь тонн за тренировку поднимают. В подготовке — по две, три тренировки в день.

— А ампулу кто-то мог взять?

— Вряд ли. Перед соревнованиями меня вызвали в бухгалтерию — отчётность проверяли.

— Значит, зал был без медика?

— Нет, — возразил Багров. — Медсестра присутствовала, следила за состоянием. А допуск я даю накануне. Все были в норме. Даже Сидоров.

— Сюда кто-то мог зайти?

— Да кто угодно. Кабинет днём не закрываю. Но шкафчики — под замком, — он достал связку ключей. — Когда уходил, ключи были со мной.

— Предварительное заключение?

— Остановка сердца. Даже если бы он сюда зашёл, не открыл бы шкаф без повреждений.

— А вы, вернувшись, замок проверяли?

Багров задумался.

— Не помню… Был не до того.

— Понимаю, — кивнул Осокин и направился к выходу.

В коридоре они столкнулись с мужчиной в коричневом пиджаке и серых брюках. На глазах очки. Он шёл быстро, не глядя в их сторону. Из туалета тянуло шумом воды.

— Судья, — сказал Багров. — Семён. Он первый подскочил к Сидорову. Хороший человек.

Полицейские поблагодарили врача. На лестнице попытались окликнуть судью — тот не ответил.

В зале было пусто. Вернулись в разминочный. Тоже никого.

Подошли к помосту Сидорова.

— Что думаешь? — спросил Гашаков, слегка толкнув штангу ногой. Снаряд покатился на пару сантиметров и замер.

— Пока не знаю, — ответил Осокин. — Не похоже на убийство. Сердце, возможно, не выдержало. Разрыв, может… — он посмотрел на диски, на пустые лавки. Зацепок не было. Наклонился, попробовал приподнять штангу — не сдвинулась.

— Слушай, Саня, — обратился он к напарнику, — видел, сколько Сидоров собирался поднять?

— Видел.

— Я насчитал двести кило. На табло — двести двадцать пять. Почему?

— Понятия не имею, — пожал плечами Гашаков. — Я не по спорту.

— Два с половиной кило… — пробормотал Осокин, глядя на диск у помоста. Вспомнил разговор с Багровым и недостающую ампулу диклофенака. Странно: шкафчик заперт, а ампулы нет. Или забыл закрыть?.. — Поехали в участок. Пусть эксперты скажут своё слово.

— Давай сперва в морг заглянем, — предложил Гашаков, громко цокая каблуками. — Хоть на жертву посмотрим.

Осокин поморщился. Голова всё ещё гудела, и виски стучали, будто кто-то бил изнутри молотком.

2

В морг Осокин не поехал — не хотелось смотреть на труп. К тому же эксперты всё равно пришлют отчёт с фотографиями жертвы. Потом начнутся утешительно-прохладные беседы с родителями, после которых у полиции появится нормальная фотография Сидорова. Лишний раз спускаться по собственной воле в подвальное, холодное помещение не было никакого желания. Осокин вернулся в участок.

В кабинете было свежо: несколько минут назад техничка закончила влажную уборку. Он видел, как она в коридоре с ведром и шваброй мыла полы. За время службы в Томском отделении он привык, что там полы мыли раз в неделю. Здесь же — каждый день, а порой и дважды. Это стало для Осокина настоящим откровением: в Москве, оказывается, ценился труд уборщиков.

Но ещё больше его удивил сам кабинет. Просторная квадратура, высокий потолок. Ни старой мебели, ни пыльных полок, забитых до верха нераскрытыми делами. Удобные кресла с подлокотниками — пусть и покрытые дерматином, а не кожей. У каждого следователя свой компьютер, служебный мобильник — простая кнопочная китайская «пищалка», а не модный смартфон.

В углу, прикрытый шкафом для одежды, стоял обеденный стол. На нём — микроволновка и электрический чайник, под столом — маленький холодильник, который Гашаков в шутку называл «минибаром». В другом углу — кулер с водой.

Евроремонт. Пластиковое окно в три створки, завешенное жалюзи. Светодиодные лампы — в кабинете всегда светло. Поначалу Осокин долго привыкал к такому яркому освещению. На входной двери — зеркало во весь рост. Вот оно, столичное отделение полиции.

Он откинулся на спинку кресла и задумался. Первое серьёзное дело за последние три месяца. До этого всё время уходило на поиски квартиры, бесконечные скитания по хостелам и споры с наглыми риэлторами. С ФСБ ничего не вышло.

Тогда, в Томске, он позвонил агенту, арестовавшему Калинина, представился по форме и выразил готовность принять предложение. Тот сухо попросил прислать резюме на электронную почту. Осокин тогда ещё удивился — кто же в ФСБ рассылает резюме? Но составил шаблон на HeadHunter, чуть приукрасил свои заслуги и отправил.

Ответа ждал три дня. Наконец позвонил сам — агент сказал, что начальство хочет встретиться лично, и больше не выходил на связь.

Осокин собрался и вылетел. Оставил мать одну в Томске. Лиля ехать отказалась — чему он, по правде, был рад. В самолёте, глядя на медленно плывущие облака, он вдруг понял, что их с Лилей отношения — всего лишь короткая интрижка, способ сбросить напряжение и выплеснуть накопившиеся эмоции.

А эмоций тогда было в избытке. Постоянное движение, суматоха в полицейских кругах: ведь арестовали звезду Томской прокуратуры — лучшего сотрудника, достойнейшего человека! Газеты и новостные каналы только и обсуждали арест Савинова. Каким чудом Калинин избежал огласки, Осокин не понимал. Видимо, руководство решило, что для прессы достаточно одного «генеральского сынка», а очернять федералов — не в их интересах.

Если бы информация о Калинине просочилась наружу — был бы скандал. Стоило какому-нибудь журналисту или блогеру оказаться на борту самолёта во время ареста — федералам прибавилось бы головной боли. Хотя, Осокин был уверен, вопрос решили бы быстро: свидетеля упекли бы за «экстремизм», а полиция с удовольствием повесила бы на него пару «висяков». Вот тебе и свобода слова.

Потом он вспомнил, что самолёт тогда не взлетел вовремя. Всех пассажиров вернули в терминал, стали проводить «разъяснительные беседы». Особо громких уводили в отдельные комнаты. У всех, включая экипаж, изъяли телефоны, стерли фото, видео, переписки и строго предупредили — молчать.

«Да, система, если захочет, работает идеально», — подумал Осокин, глядя в заиндевевший иллюминатор. Потом закрыл глаза и попытался уснуть.

Без приключений прилетел в Москву. Толпа спешила: кто на паспортный контроль, кто за багажом, кто — к выходу. Отмахнувшись от таксистов, Осокин добрался до аэроэкспресса. Цена за билет удивила, но красный двухэтажный поезд с автоматическими дверями впечатлил ещё больше. За сорок пять минут он домчал до Павелецкого вокзала.

На улице — непривычно широкие дороги, высоченные дома, рев машин, толпы людей. Чернокожие парни и кавказцы продавали дешёвые сим-карты, какой-то мужик орал: «Автобус до Воронежа!». Осокин остановился посреди тротуара, чувствуя, как тяжелеет дыхание. Всё вокруг казалось чужим.

С третьего раза дозвонился ФСБшнику — тот объяснил, куда ехать. Осокин подумал минуту и взял такси. Всю дорогу смотрел в окно, удивляясь архитектуре, пробкам и расстояниям. Но больше всего поразила цена за проезд.

На проходной ФСБ его мурыжили минут двадцать. Дежурный не верил, что Осокин сам прислал резюме агенту. Потом провели к инспектору по кадрам — молодой девушке с накладными ногтями и ресницами. Она брезгливо приняла документы и велела подождать в коридоре. Через час вернула и сухо сообщила, что в ряды федеральных агентов его принять не могут. Сослалась на характеристику из кадетского корпуса, увольнение из Томского отделения и попросила покинуть здание.

Десять минут Осокин стоял на крыльце, не веря, что так глупо попался. Постепенно стало доходить: в ФСБ не шлют резюме по e-mail. Его просто развели — как провинциального лоха.

А мечты ведь были громкие. Он думал, что примут с распростёртыми объятиями: герой, разоблачивший коррумпированных чиновников. Видел себя в отдельном кабинете, ловящим шпионов и террористов. Думал, государство поможет с жильём. Мечтал смотреть в глаза Савинову на суде.

А вышло — «поматросили и бросили».

Он спустился по ступенькам, не зная, куда идти. И тут его окликнули. Тот самый агент, что оставил визитку в Томске.

— Слушай, — сказал он, подходя, — твоё резюме я перенаправил в московский отдел МВД. Приложил характеристику, материалы из Томска и свои рекомендации. Позвони вот сюда, — и протянул визитку. Осокин взял.

Алексей Никитович Федотов, полковник МВД. — Позвони, они ждут, — сказал агент и ушёл, даже не попрощавшись.

Осокин долго смотрел ему вслед. «Вот тебе и Москва. Едешь в одну контору — попадаешь в другую».

Он снял в ближайшей гостинице номер эконом-класса на три дня. Деньги утекали, как вода сквозь пальцы. И всё никак не решался позвонить — боялся нового отказа.

Долго сидел на кровати, глядя на визитку: белый картон, чёрные буквы, золотой герб. Посмотрел на часы — пятый час вечера. Решился.

На третьем гудке ответили.

— Если вы тот Осокин, что Савинова вычислил, — сказал мужской голос, — жду вас завтра в десять. Дежурному скажете, что назначено. — Трубка замолчала.

— И чего боялся? — спросил себя Осокин, глядя на экран телефона.

Вечером спустился на ужин, потом вернулся в номер. Ночь провёл без сна, всё думая, как пройдёт встреча. Удастся ли произвести впечатление? Возьмут ли без проверок? Ведь он хороший сотрудник — толковый, грамотный, внимательный. Разве рядовой мент смог бы вычислить агента ФСБ и опознать его по мутным кадрам камеры наблюдения?

Заснул ближе к пяти утра. Проснулся по будильнику в семь.

Долго сидел на кровати, раздумывая: зачем всё это? Разве в Томске плохо жилось? Мог ведь написать прошение — Котов помог бы восстановиться. Но нет, сорвался, полетел в столицу. Все едут в столицу. Хоть и говорят, что «Москва не резиновая», а принимает всех.

Он подошёл к окну. Люди, машины, шум — обыденность для Москвы, но чуждая ему. Раньше считал словосочетание «автомобильная пробка» шуткой. Теперь понял — не шутка.

Завтракать не стал — кусок не лез. Выпил крепкого кофе, собрался. На ресепшене администратор посоветовала вызвать такси заранее:

— Метро — быстро, а всё остальное в Москве стоит.

Таксист оказался толковым, знал дворы, объезжал пробки. Доставил Осокина за двадцать минут до назначенного времени и не взял лишнего.

У двери кабинета полковника Осокин остановился. В Томске он бы просто вошёл без стука, а тут — мандраж. Постучал, потянул за ручку.

Федотов оказался высоким, худым мужчиной в повседневной форме. Протянул руку, предложил сесть. Кабинет — просторный, с длинным столом, шкафами, окнами с белыми жалюзи.

— Хорошую службу ты сослужил, — начал он. — Смог поймать таких людей.

Осокин лишь кивнул.

— Скромный, — заметил полковник. — Это хорошо. Я тут твоё дело почитал, характеристику от ФСБ получил… Учись сдерживаться. Не по чину людям в морду бить — даже подозреваемым.

Он перелистнул папку.

— С жильём думал?

— Пока нет.

— Помочь можем: или общежитие, или компенсация за аренду. Ищи сам.

Полковник поднял глаза:

— Тебя в органы берут. Более того — присваивают внеочередное звание. Будешь старшим лейтенантом.

Осокин удивился.

— Толковые сотрудники везде нужны, — добавил Федотов. — Оформляйся. Получишь табельное, а дальше — дело времени.

Дальше всё пошло по накатанной. Коллеги встречали его приветливо, но сдержанно. Вежливость — не участие. Тогда Осокин понял: байки о зажравшихся москвичах — не совсем правда.

Но потом его познакомили с капитаном Александром Гашаковым — и стереотипы ожили.

Гашаков не подал руки, а когда полковник вышел, сразу съязвил про «сибирскую глухомань» и «цивилизацию».

— Звание один раз на халяву досталось, — гнусаво протянул он. — Второго не жди. Я тут семь лет пашу — только капитана получил. Так что сиди тихо.

Осокин посмотрел на него спокойно:

— Меня сюда пригласили. Кто дал звание — не моё дело. Но и не твоё.

— Ты тут не ерепенься! — Гашаков выпятил грудь.

— Я и не ерепенюсь, — сдерживая смех, ответил Осокин. — Мы с тобой напарники. Работать будем, а не выяснять, кто кому что должен. Мир? — он протянул руку.

Гашаков хмыкнул, неохотно пожал ладонь — и просчитался. Осокин сжал руку крепко, почти без усилия, но так, что капитан крякнул.

— Надеюсь, договорились? — спросил Осокин.

— Да… договорились, — выдавил Гашаков.

— Вот и славно.

После этого тот неделю косился на Осокина и руку подавал с опаской.

Гашаков был самым обычным капитаном: не дерзил начальству, но и не рвался в бой. Нашёл тёплое место с отдельным кабинетом и стабильной зарплатой. Осокин вскоре понял: Гашаков — с гнильцой, и потому с ним никто не хотел работать.

Новых дел не было. Осокин изучал старые материалы, что подкидывал Федотов в надежде на «свежий взгляд». Ничего нового он не нашёл, к разочарованию полковника.

А потом его вызвали в суд — первое слушание по делу генерала Савинова.

Заседание проходило в закрытом режиме: журналистов не подпускали даже к крыльцу. Дело громкое, и МВД не хотело светить промахи.

Осокин был ключевым свидетелем. В зале — трое судей, секретарь, пристав, прокурор Мокшин и адвокат Белогуров, постоянно косящийся на Осокина. Савинов сидел в клетке, охраняемый сержантом с автоматом.

Судьи спрашивали об обстоятельствах, прокурор — о деталях дела. Всё шло ровно, пока слово не попросил Белогуров.

— Ваша честь, — начал он, прогуливаясь с папкой в руках, — свидетель обвинения не умеет контролировать гнев. Он ведь избил племянника военного человека, — и передал судье документ.

— Это было давно! — возмутился Осокин.

Судья ударил молотком:

— Тишина в зале!

Белогуров перешёл к характеристике Осокина в МВД, удивляясь, как такого вспыльчивого приняли в убойный отдел.

— Я пахал, разгребая старые дела! — выкрикнул Осокин.

— Ещё раз — и удалю из зала! — холодно сказал судья.

Адвокат между тем перешёл к Дымову — капитану, под началом которого служил Осокин. Из его речи следовало, что Дымов был посредственным офицером, а Осокин — вспыльчивым и жестоким. В доказательство — случай с водителем семьи Федорковых.

— И теперь этот человек обвиняет моего подзащитного, — Белогуров остановился напротив Осокина. — А обвинение считает его надёжным свидетелем! В доказательство разрешите продемонстрировать запись.

На экране замелькали кадры полугодовой давности — задержание Матвеева и Шуваевой. Всё повторялось кадр в кадр. Когда видео закончилось, судьи посмотрели на Осокина. Он опустил взгляд. Неужели теперь всю жизнь будут попрекать этой плёнкой?

— Ходатайствую об исключении Осокина из числа свидетелей обвинения, — заявил Белогуров.

— Протестую! — выкрикнул прокурор.

— Протест отклонён, — судья ударил молотком. — Ходатайство принято. Заседание откладывается.

Судьи поднялись и ушли.

Белогуров смотрел на побагровевшего Мокшина, довольный собой.

Осокин не стал ждать разрешения пристава — просто вышел из зала. Всё повторялось. И почему ему всегда достаются такие адвокаты?

Как Белогуров вообще добыл эту информацию? Разве не существует тайны следствия? Видимо, проверяли его на прочность.

Проверку он не прошёл.

3

Осокин вздрогнул, когда Гашаков вошёл в кабинет.

— Знаешь, — начал тот с порога, — парень как парень. Даже не верится, что он такую тяжёлую штангу поднимал. — Гашаков уселся за свой стол, — чуть крупнее, чем я. Думал, увижу амбала накачанного. — Он напряг бицепсы, выпятил грудь, потом стал пытаться раздуть шею.

Осокин смотрел в окно — нахлынувшие воспоминания ещё не отпустили, и все эти выкрутасы капитана он попросту не замечал.

— С тобой что? — только теперь заметил Гашаков потерянный взгляд Осокина.

— Воспоминания нахлынули, — ответил тот и моргнул дважды, словно стряхивая их с ресниц.

— Предварительные результаты есть?

Гашаков покачал головой.

В дверь дважды постучали. Вошёл прокурор Мокшин.

— Слушай, Данил, — начал он, — в суде, конечно, всё получилось не слишком приятно, — Мокшин сел напротив Осокина. — Белогуров та ещё сволочь.

— Я заметил, — пробурчал Осокин. Он опёрся локтем на стол и подпер голову кулаком.

Мокшин был ровесником Гашакова — гладко выбрит, подтянут, аккуратен. Даже без формы сразу было ясно: человек в погонах. Ответственный, собранный, строгий к себе, но лояльный к другим — до тех пор, пока они ни в чём не виноваты. В зале суда он не давил на свидетелей обвинения, но умело зажимал защиту, подлавливал на неточностях, бил точно в больное место. Отыскивал такие факты, что у многих волосы вставали дыбом.

Месяц спустя после знакомства Осокин узнал, что Мокшин и Гашаков вместе окончили школу милиции. По неясным для Осокина причинам они сошлись, хотя общались в основном по работе.

— Ты не парься, — продолжал Мокшин, сидя прямо, будто проглотил линейку. — Самое главное — не переживай. Я всё сделаю нормально. Тебя не исключат из списка свидетелей. Ты ведь практически один вычислил Калинина и сумел поймать Савинова.

— Да ему просто повезло, — вставил Гашаков.

Осокин покосился на напарника, но промолчал.

— Вряд ли это везение, — заступился Мокшин. Он повернулся к Гашакову: — Саня, тут хорошая работа видна. — И снова — к Осокину: — Белогуров, конечно, молодец, приплёл дело, которое вообще не касается происходящего. Расследование ведь идёт по его финансовым махинациям, а Калинина будут судить за убийства…

— И что мне делать? — спросил Осокин.

— Ждать следующего слушания, — ответил Мокшин. — Конечно, Белогуров будет давить на судей, и вряд ли они снова пригласят тебя. Но если попадёшь в зал — не кричи, особенно на судей.

— Да я… — начал Осокин.

— Ты или не ты, — перебил его Мокшин, — но факт есть факт. Белогуров настаивал, что ты не умеешь контролировать гнев. — Гашаков фыркнул. Осокин и Мокшин синхронно посмотрели на него. — И ты сам в суде это подтвердил. Начал оправдываться, вспоминать бывшего напарника…

— Я вот одного не понимаю, — влез Гашаков. — Почему убили Дымова, а не тебя? — и посмотрел на Осокина в упор.

«Он реально нарывается, — пронеслось у Осокина. Голова продолжала болеть — прогулка от спорткомплекса до участка не помогла. — Вроде мужик толковый, а ведёт себя как школота».

— Он избранный, — попытался разрядить обстановку Мокшин, но сам остался неподвижен, будто проглотил кол. — Потому и решили сохранить ему жизнь. Саня, ты не лезь, если не просят, — поморщился прокурор. — Я тут наставления дать пришёл, а ты всё свои комментарии вставляешь.

— Почему бесполезные? — удивился Гашаков. — Вполне правильные замечания. Или ты не согласен?

Мокшин промолчал.

Осокин посмотрел в стену, потом в окно. Ну вот, достался напарник! Такой же, как капитан Куцый в Томске — тот просто тупой, а этот ещё и уверен, что его мнение кому-то интересно. Считает себя центром вселенной, хранителем истины и главным человеком в отделе.

— Саня… — начал Мокшин.

— Что Саня? — перебил Гашаков. — Что Саня? Костя, ты ж прокурор опытный, неужели очевидных вещей не видишь?

— Вижу, — спокойно ответил Мокшин, — прекрасно вижу. Но…

— Меня просто не воспринимали всерьёз, — тихо сказал Осокин.

— Знаешь, Даня, тебя и сейчас никто особенно всерьёз не воспринимает, — съязвил Гашаков.

— Рука-то не болит? — спросил Осокин.

Гашаков напрягся, задвигал желваками. Инстинктивно потянулся к правой ладони и стал её тереть. Мокшин непонимающе перевёл взгляд с одного на другого.

— Ребята, вы же напарники, — сказал он, — а ведёте себя как муж и жена. В общем, Данил, у меня к тебе одна просьба — не реагируй на выпады адвоката. У него работа такая — вывести из себя, чтобы суд усомнился в показаниях.

Осокин кивнул. Конечно, Мокшину легко говорить. Он давно варится в прокуратуре, привык к нападкам защитников и их провокациям. Привык и к Гашакову — к его вечным тупым замечаниям и порой безобразным высказываниям. И тут Осокин вдруг понял: капитан ведёт себя так именно при Мокшине. Они ведь старые знакомые, но с приходом Осокина стали видеться реже. Может, и вовсе перестали общаться вне работы. Хотя… Осокин сомневался.

А может, Гашаков просто ревновал. Такое бывает: появляется новый человек, и ты вынужден свести его со своими друзьями. А те вдруг начинают общаться без тебя — ходят по барам, обсуждают новости, государственные реформы, сиськи секретарши полковника Федотова, спорят о вреде кофе… Но с Мокшиным они ничего подобного никогда не обсуждали.

В последнее время Осокин вообще во многом стал сомневаться.

Вот и сейчас прокурор советует не париться, не распыляться и вести себя спокойно, когда адвокат давит. А Осокин-то всего пару раз был в суде — и оба раза сорвался. Может, правда стоит пройти курс по управлению гневом?

В кабинете повисла тишина.

— Над чем работаете сейчас? — спросил Мокшин.

— У одного штангиста сердце отказало, — ответил Гашаков. — Ждём результаты экспертизы, чтобы закрыть дело.

— Ясно, — кивнул прокурор, поднялся. — Даня, я сообщу, если что-то изменится. — Он попрощался и вышел.

Осокин посмотрел на Гашакова. Тот делал вид, что не замечает взгляда, уткнувшись в компьютер. Наконец не выдержал:

— Чего вылупился? — огрызнулся он.

— Саня, ты же нормальный мужик, — Осокин говорил спокойно, развалившись в кресле, положив ладони на живот. — Что я тебе сделал, что ты всё время лезешь, куда тебя не просят?

— В смысле? — прикинулся непонимающим Гашаков.

— В прямом, — Осокин подался вперёд. — По-человечески надо относиться. Я ведь тебе ничего плохого не сделал.

Гашаков промолчал. Осокин догадывался — капитан просто не мог смириться с тем, что ему в напарники прислали молодого паренька из Сибири. И не Осокин же это решил — приказ сверху. Но Гашакова это мало волновало. Он хотел внимания, как ребёнок, и, похоже, пытался выжить нового напарника. Чтобы тот не выдержал и сам написал рапорт о переводе.

В этот момент в кабинет без стука зашла девушка невысокого роста. За ухом у неё торчал простой карандаш, в руках — картонная папка. Весёлая, живая, бойкая. Осокин до сих пор не понимал, как такая особа оказалась в отделе судмедэкспертов. На учёного она походила примерно так же, как он сам — на оперного певца, которого выгнали с первого занятия. Скорее, экстремалка, чем аналитик, способный копаться в грязи, снимать отпечатки и разглядывать трупы.

— Держите, — она протянула папку Осокину. — Предварительный отчёт экспертов. — И быстро вышла.

В который раз Осокин забыл спросить, как её зовут.

— Эй, дай сюда! — вскочил Гашаков. Дёрнулся к напарнику, но Осокин с отчётом в руках молча отвернулся.

— Да я старше тебя по званию! — взвился Гашаков.

— Угу, — только и ответил Осокин, углубившись в чтение.

На первой странице — фотография жертвы и паспортные данные. Светловолосый парень с чуть вытянутыми ушами и толстой шеей. По снимку не скажешь, что он «обычный», как выразился Гашаков. Физическая сила в нём чувствовалась, вся в этой бычьей шее.

На второй странице — описание места обнаружения тела. Кабинет Багрова. Перед тем как принести туда парня, ему пытались сделать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Далее — рентген: правый плечевой сустав воспалён, колени стёрты…

— Так, не то, — пробормотал Осокин, перевернув страницу. Пробежался глазами сверху вниз. — Вот! — он повернулся к Гашакову, стоявшему рядом, упершись руками в бока. — Слушай. — Осокин начал читать: — «На правом плече жертвы обнаружен прокол от тонкой медицинской иглы или предмета, похожего на иглу. Рядом — небольшое посинение кожи. В крови жертвы выявлена высокая концентрация три-метилформина, алкалоида опиума, известного как препарат „кодеин“.»

Он поднял глаза на капитана.

— То есть? — спросил Гашаков.

— Кодеин используется как обезболивающее, — пояснил Осокин, — обладает слабым наркотическим эффектом. Может вызвать остановку сердца. — Он закрыл отчёт и протянул его Гашакову. — Парня отравили.

Капитан нехотя взял отчёт, пробежал глазами результаты.

— Открываем дело, товарищ капитан, — сказал Осокин. В висках у него всё ещё гулко билось сердце.

4

Возбудили уголовное дело по факту убийства.

Осокин размышлял над случившимся. Кому парень мог помешать? Завистникам? Глупо убивать человека только из-за того, что он поднимает больше килограммов, чем ты. Деньги? Профессиональные спортсмены хоть и зарабатывают неплохо, но вряд ли большие деньги крутятся в тяжёлой атлетике.

— Что ты там написал? — Гашаков кивнул на рапорт Осокина.

— Предварительное заключение экспертов, — ответил Данил. — Кому парень мог помешать? — повторил он через минуту.

Гашаков задумался.

— Да мало ли кому, — сказал он. — Спортсмены ведь завистливые люди…

— Возможно, — Осокин почесал затылок. Давление уже пришло в норму, но неприятный осадок остался — лёгкая головная боль давала о себе знать. — Только вот какой резон убивать члена олимпийской сборной? Молодой парень, жить бы да жить… Тут нужен серьёзный мотив, а не банальная зависть. Да и деньги, думаю, можно исключить.

В кабинет снова зашла девушка-эксперт. Гашаков тут же подскочил к ней, загородив собой Осокина. Тот фыркнул.

— Расширенный анализ, ребятки, — сказала она, протягивая папку. Через плечо капитана бросила взгляд на Осокина и, чуть улыбнувшись, вышла.

«Нет, она точно издевается надо мной», — подумал Данил.

— Так, — Гашаков вернулся за свой стол. — Вот. Пишут, что у жертвы тестостерон вдвое превышает норму. — Он поднял глаза на Осокина. — Обнаружены следы синтетического тестостерона, — пробежался взглядом по документу. — Парень сидел на стероидах, — заключил капитан и бросил отчёт на стол.

— А говорят, спорт у нас чистый, — усмехнулся Осокин. — Ладно, давай для начала получим списки с соревнований. Кто был в тот день: медики, спортсмены, тренеры…

— И что нам это даст? — недоверчиво спросил Гашаков.

— Будем знать точное число подозреваемых, — ответил Осокин. — Даже если их окажется сотня.

Капитан присвистнул, но промолчал.

Через секретаря Федотова Осокин направил официальный запрос в спортивный комплекс, отметив, что информация нужна в ближайший час. Ответ пришёл через двадцать минут — таблица с пометкой «протокол соревнований».

В списке было двадцать четыре человека. Из них двенадцать спортсменов одной категории. Перед каждой фамилией — место занятий, спортивный разряд или звание, собственный вес на момент выступлений, фамилия тренера, веса в стартовых и последующих подходах. Тренеров — пятеро. Один спортсмен выступал самостоятельно, приехав из Зеленограда. Остальные были москвичами. Ещё шесть человек — жюри, судьи и врач.

— Странно, — сказал Осокин, вглядываясь в список. — Багров говорил, что на соревнованиях обязательно присутствует медсестра. А тут её не указали.

— Может, её просто не было? — предположил Гашаков.

Осокин пожал плечами.

— Ты помнишь, в кабинете у Багрова лежала открытая пачка диклофенака? — спросил он.

Капитан кивнул.

— А тренер Сидорова говорил, что парень жаловался на боли в плече. Диклофенак ведь обезболивающее местного применения, — Осокин задумался. — А у парня в крови обнаружили кодеин. Совсем другое вещество.

— Так может, в тех ампулах был кодеин, — предположил Гашаков. — Этикетку поменяли и всё. Никто ведь толком не проверяет содержимое. Что написано на упаковке — тому и верят.

— Нужен ордер, — сказал Осокин. — Изымаем всё из медицинского кабинета. Пока эксперты проверяют — позовём к себе тренера Сидорова.

— Зачем? — удивился капитан.

— Пусть расскажет, каким был парень. Тогда все были на нервах, сейчас, может, успокоились.

Гашаков пожал плечами и пошёл к Федотову за ордером.

Девяткин приехал через два часа. На нём был серый двубортный костюм, на груди — значок заслуженного тренера России. Верхняя пуговица белой рубашки расстёгнута. Казалось, старик приехал не в отдел, а на свидание: не хватало только букета и коробки конфет.

— Расскажите, каким был Сидоров, — попросил Осокин, указывая на стул.

Девяткин ненадолго задумался, а потом стал говорить выверенными фразами, будто заученными заранее: что парень был молодец, старательный, упрямый, любимец секции. Осокин поморщился.

— Лидер по натуре, — добавил тренер. — На него равнялись, старались догнать.

Сидоров пришёл к Девяткину в десять лет. За два года дошёл до первого взрослого разряда, через год уже выполнял кандидатский норматив, а в четырнадцать получил звание мастера спорта России.

— Парень талантливый был, — продолжал Девяткин. — Себя штанге отдавал полностью. В школе, правда, проблемы были: оценки плохие, да и интереса к учёбе — ноль. Но это нормально. В спорте либо ты выбираешь зал, либо учебу.

— Парень выбрал спорт, — тихо сказал Осокин.

— Естественно! — оживился тренер. — И многих ли вы знаете четырнадцатилеток с мастерским нормативом? Обычно его выполняют к шестнадцати-семнадцати. Парень — уникум! Родители тоже поддерживали, купили квартиру рядом с залом, чтобы не мотался через весь город.

Осокин удивился. Родители, видимо, действительно были преданы сыну. Или слишком его баловали.

— А нынешний его уровень? — спросил он.

— Претендент на победу в юношеских олимпийских играх, — ответил Девяткин. — И задатки для мировых рекордов имел.

Осокин кивнул, поражённый.

— Да и не каждый взрослый мужик поднимет двести двадцать пять килограммов, — добавил тренер с гордостью.

— Это точно, — согласился Осокин. — В крови у него нашли большую дозу кодеина. Есть, что сказать?

Девяткин напрягся. Плечи опустились, лицо потемнело. Казалось, он постарел на несколько лет.

В кабинет вошёл Гашаков с ордером.

— Я в спорткомплекс. Со мной?

— Езжай один, я здесь, — ответил Осокин, кивнув на тренера.

— Лишь бы не работать, — буркнул капитан и вышел.

Осокин проводил его взглядом. «Надо бы провести с ним беседу… расслабился парень».

В кабинете повисла тишина.

— Эксперты говорят, кодеин принимают как обезболивающее, — начал Осокин. — Но препарат вызывает привыкание. Лёгкий наркотик. И может… — он запнулся, — может стать причиной остановки сердца.

Девяткин посмотрел ему прямо в глаза.

— Я заслуженный тренер! — с вызовом сказал он. — А вы хотите сказать, что я нарочно травил своего лучшего спортсмена этой дрянью?!

— Такого я не говорил, — спокойно ответил Осокин. — Хочу услышать вашу версию. Откуда у парня кодеин?

— Я не знаю!

— На боли в плече он жаловался?

— Да, — уже тише ответил Девяткин. — Но я лично ставил ему диклофенак. На соревнованиях работал врач — Багров. Может, это он вместо диклофенака вколол кодеин? — с намёком сказал тренер. — Хотя, и диклофенак мы ставим редко — только когда уж совсем невмоготу. Препарат грязный, побочек полно.

— А про повышенное содержание тестостерона в крови что скажете? — спросил Осокин.

— Так он же спортсмен, — удивился Девяткин. — У них всегда высокий гормональный фон.

— Особенно если принимают дополнительно, — заметил Осокин.

Тренер опустил взгляд.

— Это не моё дело, — продолжил Данил. — Но напомню: стероиды приравнены к наркотикам. За употребление — ничего, а за распространение статья осталась.

Девяткин поднял глаза.

— Вы сами хотите, чтобы ставили рекорды! — вспыхнул он. — Сами вынуждаете ребят идти на это. Я не собираюсь отвечать на ваши вопросы. Это не имеет отношения к делу!

— Как знать, — спокойно ответил Осокин.

— Я не при чём! — взорвался тренер. — Я заслуженный тренер России! — он ткнул пальцем в значок. — Это звание не за красивые глаза дают! Я чемпионов воспитал, профессионалов высочайшего уровня! Думаете, я сам подсадил парня на стероиды и вколол ему кодеин?!

— Успокойтесь, — тихо сказал Осокин.

Девяткин тяжело дышал, затем замолчал, глядя на следователя с яростью.

— Есть ко мне ещё вопросы? — спросил сухо. — Если нет — я ухожу.

Он поднялся.

— Я думал, вы толковый полицейский, — бросил уже у двери. — А рассуждаете, как все. — И вышел, хлопнув дверью.

— Издержки профессии, — сказал закрытой двери Осокин.

5

Осокин сидел один в кабинете, обдумывая слова Девяткина. «Заслуженный тренер, почётное звание», — вспоминались обвинения в некомпетентности и узости мышления. И особенно та фраза: «Вы же сами хотите, чтобы рекорды били». Кто хочет? Точно не Осокин. Хотя тренера можно понять: парень действительно оказался толковым штангистом, а стероиды лишь ускорили его становление как атлета.

В четырнадцать лет выполнить норматив мастера спорта — это ведь надо жить в зале. Сам Осокин когда-то сдавал нормы ГТО: нормативы вроде бы невысокие, но тренироваться всё равно приходилось. И в армии тоже заставляли работать на спортплощадке. А тут штангу тягать…

В дверь дважды постучали. В проёме появилась голова Мокшина.

— Один? — спросил он и вошёл в кабинет.

Осокин кивнул.

— Тут у нас слушание скоро по делу Калинина, — начал прокурор. — Тебя вызывать не будут. Интересно так решили обставить, — он сел напротив Осокина, вытянувшись, как тростиночка. Он вообще всегда держал спину идеально прямо. — Будто ты всё ещё служил в органах, когда Калинина поймали.

— Это, по-твоему, нормально? — удивился Осокин.

— Для дела — лучше, — ответил Мокшин. — Так тень падает на федералов: их агента сумел рассекретить какой-то охранник. Молодой охранник, — уточнил он. — Понимаешь?

— Их проблемы, — отозвался Осокин, глядя в окно. — Я не виноват, что у них такие сотрудники. Да и федералы, разве они расследуют убийства?

— Только если замешан их агент, — пояснил Мокшин. — А так — террористы, шпионы, что-то опасное для страны. Но по сути, Даня, они такие же менты, как мы с тобой. Просто у каждого своя сфера. Всех нас одинаково не любят и уважать не спешат.

— Рассуждения типичного быдла, — вспомнил Осокин слова Девяткина.

— Потому что я это быдло видел, — спокойно сказал Мокшин. — Единицы думают иначе. Даже в органах рассуждают так, как я сейчас сказал. И ты скоро начнёшь. Просто ещё не успел до конца перевариться системой.

— Ты зачем пришёл? — устало спросил Осокин.

— Сказать, что сегодня суд над Калининым, — ответил прокурор. — Предупредить тебя: могут вызвать, задать вопросы. Не имею права, но всё же сказал. Где Гашаков?

— Улики собирает с места преступления, — ответил Осокин. — Парня отравили.

— Подозреваемые есть?

— Пока один, но не особо похож на преступника, — сказал Осокин. — И в момент убийства его на месте не было. Разберёмся.

Мокшин ушёл.

Суд над Калининым… Какая ему, Осокину, разница? Не Калинин же убил его брата, а Савинов. Вот кто должен сидеть. А на этого гнилого ФСБшника — наплевать. Пусть судят, пусть вызывают, у обвинения всё есть.

Ручка двери дёрнулась. Осокин вздрогнул — в последнее время он стал слишком нервным. В кабинет вошёл Гашаков, за ним — Багров.

— Присаживайтесь, — капитан указал на стул. Сам стал рыться в бумагах. Багров неловко сел.

— Ребята, а почему именно я? — спросил он.

— Потому что ты единственный, кто отвечает за состояние спортсменов, — ответил капитан и уселся поудобнее. — Преступная халатность. Знакомо слово?

Багров перевёл взгляд на Осокина. Тот сидел, подавшись вперёд, руки сцеплены на столе. Смотрел не на медика, а на Гашакова.

— Преступная халатность? — переспросил врач.

— Именно, — самоуверенно произнёс капитан. — Не строй из себя дурачка, говори, как всё было.