Бесплатный фрагмент - Осеннее таинство

Часть 1. Письмо, зеркало и деревянный осел

Началось все на одной из виноделен, что разлеглись на каменистых склонах кантона Вуле, аккурат между деревушкой Дюли и городком Ле Брасю. Винодельню окружал дивный сад, где среди деревьев, подсыхающих после долгого осеннего дождя, укрылась старенькая беседка. Крыша ее прохудилась, и капли теперь стекали прямо на пол, где в луже покачивались пожелтевшие листья, а между ними барахтался громадный черный жук. Лужа плавно огибала ножки стола и подступала к лавочкам, под которыми притаился ящик с инструментами. На лавочках лениво развалились двое рабочих с винодельни, но по их беззаботному виду нельзя было догадаться наверняка, что привело их сюда какое-либо дело; а сытный обед и вовсе их разморил, и теперь они сидели в покое, чтобы не растрясти съеденное и выпитое.

Первого, еще не старика, но уже седого, звали Сигурт. Славился он медвежьим сложением, шумным нравом и безоглядной тягой к выпивке. От неустанных возлияний его мясистое лицо оплыло до безобразия, нос покрылся алыми змейками, а в глазах поселилась нездоровая желтизна. В свое время Юхи Хансен — хозяин винодельни, — пытался, разъяснить ему, как получать от вина не только плотское наслаждение, приводящее порой к непредсказуемым последствиям, но и душевное, при котором плоть всегда остается в дружном равновесии с разумом. Но вся эта замысловатая терминология, так любимая знатоками, в Сигурте не прижилась, потому пил он без лишних церемоний, называя любое вино добрым. Многие замечали, что под влиянием этого напитка в нем открывалась небывалая артистичность и словоохотливость, а порой и тяга к подвигу.

Второго рабочего — помоложе и посвежее — звали Вилли. Отличался он худобой, и легкой сутулостью из-за высокого роста. Вина не сторонился, но употреблял в меру, хоть и давал, бывало, жару. В такие дни он мог запросто влезть на телегу и на всю округу распевать песни, пока его не прогоняли те, кому они казались слишком уж фривольными. Молоденькие девицы, впечатленные его концертами, подмечали что в нем разом сочеталась рыцарская стать и крестьянская простота. Рыцарем он, конечно, не был, ровно, как и замка своего не имел. Всего-то у него было — дом в Дюли, доставшийся от деда, пустой сарай и прогнившая лодка со сломанным веслом.

* * *

Пока Вилли увлеченно читал книгу, Сигурт задумчиво наблюдал за жуком в луже и изредка погонял того веточкой яблони. Вилли не то, чтобы много читал или был ярым поклонником книг, но эта увлекла его с головой. Сигурт же, не склонный к долгому пребыванию в тишине, то и дело его отвлекал.

Лавочка протяжно заскрипела, значит, Сигурт вновь заскучал и пошевелился.

— Скажи-ка, Вилли, — глубокомысленно начал он своим раскатистым как гром голосом, — есть ли на свете наука такая что жуков изучает? У кого спросить, что на уме у этого дьявола рогатого?

— Да откуда ж такой взяться? — ответил Вилли, не отрываясь от книги, — у наук и без того забот хватает.

— Вот и я так думаю, — огорченно выдохнул Сигурт и вновь заводил веточкой по луже.

Послеобеденное молчание вернулось. Слышно было как подвывал ветер, и как позади беседки садовник обрубал ветки сухой яблони.

Минуту спустя Сигурт оставил жука в покое и вернулся к разговору с Вилли.

— Гляжу, ты никак за поэзию взялся? — спросил он, игриво причмокивая языком, — поди дочку кузнеца соблазнить удумал? Бойкой рифмой, так сказать, пробить брешь в непреступной обороне. Ну ты и прохвост! — лукаво подметил он и добавил, — куда глаз навострил!

— В плечах она больно широка, да и нос от папаши достался, — нехотя отозвался Вилли.

— Да, — протянул Сигурт, — пожалуй широка будет. Такая жена спуску не даст. Придешь вечером на рогах, весь дух из тебя вытрясет, а то гляди и в кандалы закует, будешь знать как по трактирам шляндать.

— Мне такой жены никак не вынести.

— А какую ж тебе подавай?

— Мне б какую помельче. С такой и страху не знаешь, и об искусствах поговорить можно.

— Это еще как понимать? — ухмыльнулся Сигурт, — о каких таких искусствах?

Вилли вздохнул и отложил книгу в сторону, зная, что, если Сигурт завелся болтовней, его уж ничем не унять.

— Припомни, как на той неделе мы помятого барда из трактира выносили, воздухом подышать.

— А то ж, славный был денек, — радостно кивнул Сигурт.

— Он тогда книжку с нотами позабыл. Хочу теперь на лютне играть научиться! — гордо заявил Вилли.

— Ишь чего удумал, — ухмыльнулся Сигурт, — тут гармония внутренняя требуется, природный настрой, так сказать, а у тебя оно откуда? Да и на кой тебе сдалась эта лютня?

— А не ты ли в тот славный денек отплясывал, да так что пол на левый бок просел?

— Было дело, спорить не стану, — с достоинством ответил Сигурт, — так этот прохвост так по струнам туда-сюда, что и на стуле не усидишь. Знает подлец как человека из равновесия вывести.

Вилли взял книгу, ткнул пальцем в первую попавшуюся страницу и протянул Сигурту.

— В том она и есть гармония, чтобы таких как ты со стульев подымать, — заявил он, — почитай, чего в книге пишут.

— У тебя ж инструмента нету, — брезгливо отмахнулся Сигурт, — как ты без него обучаться собрался? Тут одной книжонкой не обойтись, в таком деле упражнения требуются, практика.

— Как это нету? Бард тогда и лютню свою позабыл.

* * *

Как верно подметил Сигурт, денек тогда выдался славный. Никто уже и не вспомнит с чего все началось, но веселье к ночи разошлось до того, что слово за слово, и завертелась лихая заварушка с мордобоем. Лютню в щепки разбили о чью-то спину, а заодно и заезжего барда поколотили до потери сознания; а когда все улеглось, те, кому посчастливилось уцелеть, принялись за уборку. Вилли с Сигуртом досталось выносить павших на свежий воздух. Среди них оказался и бард. Ночи в то время стояли прохладные, и приятели, не желая заезжему гостю простудиться и околеть, оттащили в свинарник. Вернувшись в трактир, Вилли прихватил книгу вместе с покалеченной лютней и унес домой. К утру бард исчез, и в деревне о нем больше не вспоминали.

Вилли часто менял увлечения, и порой они доставляли немало хлопот окружающим. Вспомнить хотя бы ходули, которые он смастерил, насмотревшись на циркачей, беспутно слонявшихся по винодельням. Тогда местный бродяга отнял их у маленького Вилли, чтобы научить того, как он выразился, основам циркового ремесла. Он и впрямь сумел взгромоздиться на ходули и даже прошелся немного, пока с криками и проклятиями не покатился вниз по крутому склону. А пока бродягу собирали по частям, Вилли узнал от него немало новых слов и искусных выражений.

Лютня стала для него очередным увлечением. Струны и то, что осталось от грифа пошли на новый инструмент. Заместо в щепки разбитого корпуса он приспособил обструганное полено для растопки, к нему прибил гриф и четыре пары гвоздей для примотки струн. Так получился неказистый, но вполне сносный инструмент для начинающих. Оставалось научиться его настраивать и освоить пару нот для успешного начала.

Вечерами он корпел над книгой и даже пытался что-нибудь исполнить; но вскоре одних вечерних упражнений ему показалось мало, и, чтобы лютня всегда была при нем, он смастерил заплечную сумку из старого холщевого мешка. С тех пор он с ней не расставался.

* * *

Вилли достал из сумки воскрешенную лютню и с гордостью предъявил Сигурту. Тот небрежно взял ее за гриф, повертел, щелкнул по струне и в конце концов объявил:

— Эдакой бандурой только людей пугать, а не музыку играть. Не валяй дурака.

— Пока обучаюсь, и такой хватит, — уязвленно ответил Вилли и спрятал лютню в сумку, — а как подзаработаю, сразу в Бирн поеду и новенькую оттуда привезу. Бард, когда еще говорить мог, рассказывал, что, есть там лавки особые, с товаром музыкальным.

— Хо-хо! — протрубил Сигурт, — видали там тебя, ждут не дождутся. Ты, Вилли, во что одет?

— Как и ты, в штаны рабочие да рубаху. У меня вон белая, у тебя серая.

— Прокисшим виноградом рубаха твоя пропахла, а в штанах заплатка на видном месте. Как поедешь, не забудь у прачки Бригитты прищепки взять, будешь девицам тамошним раздавать, чтобы нос затыкали от запаха твоего.

— Сдалась им моя рубаха. Неужто в Бирне и посмотреть не на что?

— Всякого в столице полно, — поучительно ответил Сигурт, — а рубаху твою в раз на смех поднимут.

— Да хоть совсем без нее туда заявлюсь. Кому какое дело? — отмахнулся Вилли и задумался, где бы ему одежду поприличней достать, если и впрямь соберется в город.

— Брось ты эти глупости, а попросись лучше к Юхи в ученики. Виноделие у нас издревле занятие почетное, а этот дурачок Оке бросил отцовское дело и умотал невесть куда. Так что теперь тебе у Юхи знания принимать, как изготовить бальзам для тела и души. А бренчанье твое для тех, у кого ветер в голове. В книжонке об таком поди не напишут, уж поверь, я в этом деле знаток первостатейный.

— Да много ли ты в виноделии понимаешь? — с упреком спросил Вилли, — это тебе не забор покрасить.

— Болтай больше, — надулся Сигурт.

— В винопитии ты знаток первостатейный. Еще солнце светит, а уже об душе и теле разговоры завел.

— И что c того? — уязвленно спросил Сигурт, — отчего не хлопнуть в час обеда, раз Юхи позволяет.

— Пару бокалов он позволяет, для настроения праздничного, да и то, когда виноград собирать будем. А ты, брюхо бездонное, средь бела дня уже бутылку опрокинул безо всякого повода.

— И половины из ней не вышло, — хмуро возразил Сигурт, — а если по календарю смотреть, еще с прошлой недели должны были сбор начать. Чего ж мне теперь, и не пригубить, пока дожди хлещут?

Сигурт достал из-под лавочки бутылку, вытащил пробку, и после пары глотков в ней осталось уже меньше половины.

— Да, — протянул Вилли, глядя как полилось вино в глотку Сигурта, — благородный напиток пропадает в неблагородном теле. Между прочим, об тебе уж по всему кантону слава ходит. Разве что афиши не клеят: «Хочешь увидать наикраснейший нос в Сюрляндии, приезжай в Вуле на виноградники».

— Так уж и ходит? — поперхнулся Сигурт и спешно вернул бутылку под лавочку.

— Как соседские гуси по огороду Вите Брюхена. А в трактире только и говорят, что об носе твоем.

Сигурт угрожающе прищурился.

— Кто говорит? — спросил он и так резко поднялся со скамейки, что чуть не опрокинул пузом стол. Ну-ка!

— Не помню. Кажется, Йорген с фермы Кеннета, — ответил Вилли, едва сдерживая смех.

— Тьфу, так и знал, — прорычал Сигурт и треснул кулаком по столу, — вечно на людей наговаривает этот бродяга Йорген. А не думал ли ты, Вилли, что устал я? То крышу почини, то тебя, прохвоста, уму разуму учи. Нервы в голове размотались, что обратно не смотать!

Сигурт схватил со стола уцелевшую после обеда виноградинку и запустил в садовника, который проходил мимо беседки и тащил за собой обрубленный ствол яблони. Тот обернулся, погрозил кулаком, после плюнул в сердцах и поволок дерево дальше.

— Это как еще понимать? — сквозь смех спросил Вилли, — чего ты концерты опять устраиваешь?

— Знаешь, чего я думал, пока жука этого проклятого разглядывал? — решительно спросил Сигурт.

— Чего?

— Плавает себе это создание дьявольское и забот не знает, а нам — человеческому брату — не отдохнуть и не вздохнуть спокойно. Только и знаем, что работать. А сколько, по-твоему, человек работы может вынести, пока кости в пыль не сотрет?

— Сколько, сколько… — задумался Вилли, — и ты от жука не отставай, иди до озера и плавай сколько влезет. Тоже мне забота.

— На озеро хоть каждый день могу ходить, а мне особое расслабление требуется. Отпуск мне нужен!

— Это еще что за явление? — не выдержал Вилли и рассмеялся, — чего ты опять выдумал?

— Ну, — протянул Сигурт и кисло улыбнулся, — темный ты как угольная шахта, где дружок мой Понтус чуть под завалами не сгинул. Каждому отпуск положен, кто трудится, не жалея сил… Да что с тобой говорить раз законов королевских не знаешь. Этак тебя простака по-всякому облапошить можно.

— Уж не тебе беззаконнику деревенскому законы выдумывать.

— Опять не верит! Отдых это, если по-другому. Отпускают тебя на все четыре стороны, и иди куда глаза глядят, да только как срок выйдет, чтоб потом обратно вернулся.

— А сейчас, чем тебе не отдых?

— То обед, — развел руками Сигурт, — а отпуск аж на две недели дается.

— Так какая тогда разница, раз ты и так неделями прохлаждаешься как тюлень на берегу? Куда уж тебе еще отдыхать? Только во вред пойдет.

— А такая разница, что не положено оно тебе, оттого что ты молодой еще и глупый что твое полено! — вскипел Сигурт и выскочил из беседки.

Вилли посмотрел ему вслед и, убедившись, что тот ушел, вернулся к книге.

* * *

«А винцо-то, у него, будто ангел разливал!» — поговаривали местные выпивохи всякий раз, как починали бутылочку с винодельни Юхи Хансена. На весь кантон славился этот мастер. Детство его прошло далеко отсюда: в фамильном имении, где веселые застолья и шумные гуляния с танцами не прекращались ни на день. Гости появлялись так часто и пили так много, отчего маленькому Юхи казалось, что все они непременно объелись пересоленой картошки и никак не могли напиться. На радость ненасытных гостей, на кухне с утра до вечера что-нибудь готовилось наливалось и булькало; а в прохладных погребах, укрывшись в чарующем полумраке, ютились несчетные ряды дубовых бочонков. Внутри тех пузатых хранителей плескался сбродивший сок винограда, готовый утолить жажду самого капризного любителя изысканного градуса.

Со временем Юхи проникся нежнейшей симпатией к тем самым бочонками и в конце концов свернул на путь винодела. Много лет прошло с тех пор, как он перебрался в Вуле, но как многие подмечали, почти не изменился: все так же невысок ростом, добр лицом и широк душой. Только некогда густая шевелюра поредела и поседела, да одежду он стал носить чуть просторней. Одевался он всегда неброско, но практично. Осенью носил черные брюки с начесом, вязаный свитер в клетку, сапоги до колен и неизменные подтяжки, одна из которых то и дело слетала с плеча.

Юхи любил людей и дверь держал открытой для каждого. Редко кто видел, как он сердится, но если оно и случалось, то всегда за дело. Работал он много, но отдыхал мало, а на обед и вовсе тратил не больше минут двадцати. Минуты те по обыкновению проводил в своем кабинете, на втором этаже винодельни. Любил слегка вздремнуть на мягком кресле или поразмышлять, глядя в окно на виноградные террасы; тайком от жены выпить бокальчик белого и повздыхать любуясь, как плавают рыбацкие лодки по бескрайним водам Хрустального Озера; и как выглядывают из тумана Аливийские горы, что охраняли его дальние берега.

* * *

В тот день Юхи не изменил своим привычкам. На этот раз он сидел за письменным столом и c мечтательной чуть заметной улыбкой писал двоюродному брату. В то время как он передал бумаге почти все чем хотел с ним поделиться, а в голове вертелись лишь последние слова, в кабинет ввалился Сигурт.

Юхи хватило одного полувзгляда на него, чтобы улыбка развеялась. Сигурт слегка помялся на пороге и медленно пошуршал к столу. Проходя по кабинету, он едва не опрокинул на себя шкаф, забитый научными трудами о садоводстве и виноделии, но вовремя придержал его и оставил мудрые знания на своих местах.

— Обожди немного, позволь только письмо закончу, — тихо проговорил Юхи, когда Сигурт подошел поближе.

Пока гость томился в ожидании, Юхи закончил письмо такими словами:

«…безмерно огорчен вестью о пропажах из погреба. Вот уж не подумал бы что на такое могут отважиться. Но раз это случилось, не теряй времени и прикажи проверить весь свой персонал, если ты еще этого не сделал. Можешь не сомневаться среди них найдется немало хитрецов и мошенников. Знаю, как тщательно ты выбираешь людей, но, те кто желают работать у тебя, пойдут на любые уловки, чтобы скрыть свое темное прошлое. Главное не забудь усилить охрану! Следующая неделя предстоит нелегкая как бы там ни было.

Да, чуть не забыл! Ты же помнишь мою дивную беседку в саду? Все-таки та яблоня, как ты и предсказывал, свалилась прямо ей на крышу. Нужно было срубить ее, а я, как всегда, не послушал. Наши жены, скажу я тебе, гораздо умнее нас. Все что ни скажут — истинная мудрость. После того случая моя так мне и сказала: Юхи, твое упрямство неизлечимо!»

Юхи на секунду отвлекся и мельком взглянул на Сигурта.

«За неимением людей получше, починить крышу я поручил моим бездельникам, боюсь дело затянется. Но позволь тебя утешить, что к тому дню как вы приедете, крыша будет как новая, и мы вновь насладимся звонким смехом наших мудрых жен, пока они сплетничают, попивая чай в беседке.

С наилучшими пожеланиями твой любящий брат Юхи!»

— Что тебе? — спросил Юхи, запечатывая письмо.

— Я, вот чего хотел то, — неуверенно начал Сигурт, — и после короткой паузы продолжил, — скажу прямо, без ужимок вот этих, виляний. Ты же знаешь, я так не умею.

— Был бы весьма признателен, если без ужимок.

Прежняя уверенность будто бы вернулась к Сигурту, он уселся в кресло, закинув ногу на ногу.

— Встретил я давеча дружка своего, — начал он, — Йоргена — плотника с фермы Кеннета той, что по соседству. Сразу скажу, беседа у нас вышла не из приятных, — предупредил он и поморщился, точно проглотил кусок маринованного лимона.

— Неужели? — тревожно спросил Юхи.

— Все так и было. Такого мраку навел, аж голова кругом пошла.

— В таком случае рассказывай скорей. Вижу, дело непростое.

— А то! Встретил, значит, я его и спрашиваю. Куда это ты, Йорген, намылился? Чистые портки надел и всё ухмыляешься, противно даже. А он мне и отвечает: иду, говорит, навстречу законному отдыху, что хозяин мне с милости своей выделил. Целый год пахал как буйвол, и теперь мне за это две недели гулять не перегулять. Отпуском, говорит, у нас на ферме это зовется. Врешь! Ему отвечаю. Дурака из меня делаешь! А этот негодяй рассмеялся мне в лицо, говорит, мол твой Юхи Хансен и слыхом не слыхивал о передовой эм… эм… Как же он завернул-то? Передовой букве, так сказать.

— Передовой букве закона ты имел в виду?

— Верно, — кивнул Сигурт, — они самые — законы.

— И что из этого следует? К чему эти пылкие воспоминания о дружках?

— Неспроста они взялись, воспоминая эти, — хитро проговорил Сигурт и для верности подмигнул, — а то бы и нам не отставать от всех этих новшеств? А то каких еще глупостей разнесет этот непочтенный Йорген? Ну а я готов за испытания взяться. Прощупать, так сказать, что же это за законы такие малопонятные в Сюрляндии выдумывают. А то дружок мой один тоже закона не ведал, сидит теперь в темнице. А жена ему передачки носит, вернее сказать, носила. А все потому, что в одно время с ней и любовница ему передачки таскала. Кончилось то счастливое времечко после того, как однажды они обе у камеры повстречались. Конфликт интересов, так сказать. А встреча, как говорят, вышла похлеще чем у двух бравых армий на поле брани.

— Значит, в отпуск захотел? — догадался Юхи.

— Ты же знаешь, я человек простого покроя, и все эти новомодности… Только одни сомнения от них. Но с законом шутить — только себе во вред. Прощупать его нужно, пока не поздно.

— Сложно с тобой спорить.

— К тетке в Бьех поеду, — не унимался Сигурт, — озерца там с солью, что для моих костей в самый раз. Вернусь как новый. По всему кантону слух пойдет, как старый Сигурт лет на двадцать помолодел. Вот такие там озерца!

— Как бы с погодой не прогадать, — тревожно заметил Юхи.

— Я в любую погоду не пропаду, — самодовольно ответил Сигурт и подмигнул еще раз.

— Надеюсь.

— Значит, пошел я? — осторожно спросил Сигурт.

— Конечно иди, — спокойно ответил Юхи, — по тому закону тебе и оплата полагается. Включу в месячное жалование.

— Вот тебе раз, — обрадовался Сигурт, — значит… пошел? — для уверенности переспросил он.

— Да-да, иди, — подтвердил Юхи и указал на выход, — тетка тебя ждет не дождется.

Сигурт поднялся с кресла и тихонько, стараясь не поднимать шума, подошел к двери. Юхи терпеливо дождался, пока тот взялся за ручку и тут же вскрикнул:

— А ну стоять! Что же это ты, пьяная образина, удумал!?

— Юхи… — обиженно протянул Сигурт и обернулся.

— Сколько раз тебе говорил, что запрещаю пить на работе? А ты заявляешься сюда навеселе и к тому же требуешь отпуск. Или это тоже записано в твоих новых законах? А ну позови сюда этого Йоргена, и мы у него спросим!

— Пожалуй, не стоит его звать, — промямлил Сигурт.

— Я, кажется, велел починить эту чертову крышу! Потому, будь любезен, ступай в сад и займись делом! А отпуск — это ты хорошо придумал, — тут же смягчился Юхи, — отправлю отдыхать садовника вместе с женой. Прямо в Бьех к твоей тетке. Они заслужили.

— Пойду обрадую садовника, — пробормотал Сигурт.

— Не смею тебя задерживать, ступай и, если не затруднит, позови ко мне Вилли. У меня для него важное поручение.

— Как скажешь. Только боюсь, последние дни он сам не свой.

— Это еще почему? — удивился Юхи.

— С бродячими музыкантами что ли связался? — пожал плечами Сигурт, — хочет теперь из Дюли уехать и по городам разъезжать, песни петь. Кто его знает? Не шибко смышленый он, этот Вилли. Одну глупость другою перемалывает.

— Не волнуйся, я выясню в чем дело. Теперь ступай.

— Пойду, — пробормотал Сигурт и, махнув на прощанье, скрылся за дверью.

* * *

Вилли сидел в беседке и читал книгу. Вернулся Сигурт и, не проронив ни слова, полез под лавочку. Он вытащил оттуда ящик с инструментами и с шумным перезвоном гвоздей, молотков и стамесок водрузил на стол.

— Где этот садовник? — недовольно прогудел он, — поди уже все цветы перерезал, душегуб.

— Чего ты к нему привязался? — ответил Вилли и отложил книгу, — лучше скажи, откуда ты такой мрачный пожаловал?

— От Юхи, — хмуро ответил Сигурт.

— Выглядишь, будто с его похорон вернулся. Все ли с ним в порядке?

— С ним-то все в порядке, да только с отпуском моим обождать придется, не захотел Юхи меня отпускать.

— Чего вдруг, в настроение не попал? — с притворной мягкостью спросил Вилли и тут же поймал недовольный взгляд Сигурта.

— Нет, — прищурился тот, — слишком уж я ценный оказался. Не могу, говорит, тебя отпустить. Совсем, говорит, без тебя хозяйство пропадет. На Вилли-то никакой надежды: ему и грабли доверить невозможно.

— Неужто так и сказал?

— Так и сказал. Ни слова от тебя не утаил.

— Раз ты такой ценный, может, тогда и крышу починишь? Заодно и меня чему обучишь.

— Научим еще… — ответил Сигурт и добавил, — Юхи расстроился самую малость, как про отпуск услыхал. Надо бы его теперь как-нибудь успокоить. Умаслить, так сказать, а то мне без отпуска никак нельзя.

— Что предлагаешь?

— С неделю назад забор я чинил, тот, где малина растет, и пока чинил, вещицу нашел больно занятную. Тут она у меня в инструментах лежит. Смотрю чего-то блестит в грязи, так я и поднял. А как протер почистил, гляжу вроде как зеркало, да только чудное. Смотришься в него, а не видать ничего. Чернота сплошная и будто на свету переливается, зараза. Что за дьявольская бездна?

— Ты сегодня сколько выпил, помимо той, что под лавочкой припрятал?

— Да чтоб тебя! — вскрикнул Сигурт, — сам посмотри, если не веришь.

Сигурт достал из ящика небольшое овальное зеркальце в серебряной оправе и резными кружевами по ободку. В точности такое перед которым обычно крутят носиком девицы в поисках чего-то необычного, чему, по их мнению, там совсем не место.

— И вправду не видать, — изумился Вилли, взяв его за тоненькую ручку, — что за явление природы?

— А кто ж знает? — пожал плечами Сигурт, — испортилось поди?

— Видно, до того умная вещица, что не хочет твою рожу медвежью показывать.

— Нос твой длиннющий тоже в нем не видать!

— Вот ты его и попортил. Не для твоих толстенных пальцев красоту такую мастерили. Выбросить теперь его, да и только.

— Как это выбросить! — всполошился Сигурт, — выбросить. Находка сразу видно ценная. Так что ступай к Юхи и зеркало ему отдай, скажешь, мол, Сигурт нашел да вернуть всё некогда. Так и скажи! — настойчиво повторил он, — что с крышей возится он, некогда, мол, ему.

— Чего это? — заупрямился Вилли, — ты его взбаламутил, а мне иди? Будто сам не знаешь, как он это дело в миг распознает, хоть одну каплю выпей?

— Знаю, — грустно ответил Сигурт, — звал он тебя зачем-то, заодно и отдашь. А я пока за лестницей схожу. Вожусь тут с тобой, а работа стоит.

— Опять придумки твои? С чего ему меня звать?

— Мне почем знать, — ответил Сигурт, поглядывая на дыру в крыше, — но только шел бы ты скорее, нечего ему тебя зря дожидаться. Срочное там чего-то.

— Побегу, раз зовет, — сдался Вилли, — и зеркало отнесу.

— Вот тут лестницу и поставлю… — вдумчиво проговорил Сигурт уже не обращая на него внимания.

* * *

Минуту спустя запыхавшийся Вилли стоял перед Юхи.

— Звали? — спросил он.

— Здравствуй, Вилли, — улыбнулся Юхи в ответ, — еще как звал. Возьми письмо и сходи к почтальону. Сам, боюсь, не дойду, нога с самого утра ноет, как плаксивая баба.

— Дед, когда жив был, сенной трухой колена мазал, — предложил Вилли, — а после того весь день мог по деревне круги наматывать, приятелей навещать. Под конец дня его, конечно, шатало по сторонам, да только уж не от больных колен.

— Возьму на заметку, — улыбнулся Юхи.

Вилли схватил со стола конверт и удивленно пожал плечами.

— Никак в голову не возьму, — задумчиво проговорил он, — что же это за адрес такой невиданный? Болотные Луга, третий дом справа от Гнилой Канавы.

— Не обращай внимания, — отмахнулся Юхи, — письмо передай почтальону Нюбергу прямо в руки и скажи, что от меня. Он парень шустрый, дня за два куда надо доставит. И это ему дай, так он еще быстрей доберется, — он достал небольшой позвякивающий мешочек и передал Вилли.

— Уже бегу, — отсалютовал он, — Ох! Чуть не забыл. Вещица у меня ваша. Ее Сигурт под забором нашел. Лежала себе в грязи, точно безделушка какая, а она, сразу видно, ценная. Ей в музее место, а уж никак не под забором.

— Охотно заберу, раз такое дело, — заинтересовался Юхи, — показывай, чего там у тебя?

— Зеркальце. Чудное с виду.

— Зеркальце? — удивился Юхи, — боюсь среди моих вещей такого быть не может. Ничего не перепутал?

— Может и перепутал, сами посмотрите.

Вилли достал из сумки зеркальце и протянул Юхи.

— Это тот забор, что в конце сада? — задумчиво спросил тот, вглядываясь в зеркало, — там еще малина растет?

— Он самый. Его Сигурт чинил на прошлой неделе. Дело он свое знает, забор теперь как новенький. Вы бы поглядеть сходили.

— Так я и думал, — кивнул Юхи, не обращая внимания на льстивые похвалы, — это старика Упилия зеркало. Он страсть как малину любит и бывает заходит нарвать корзиночку другую, а зеркало завсегда с собой таскает, видать и обронил через дыру в кармане.

— И какая ему надобность с собой зеркало таскать? Никак чудит старик.

— Простим старику его причуды, — ответил Юхи и вернул зеркало, — как закончишь на почте, сходи к нему и отдай прямо в руки. Понял?

— Понял.

— Точно? — насупился Юхи.

— За всю жизнь ничего проще не делал. Считайте старик уже при зеркале! — торжественно пообещал Вилли и скрылся за дверью.

На выходе из дома его уже поджидал Сигурт.

— Ну, — прищурился он, — чего он тебе сказал?

— Попросил письмо почтальону снести.

— Тьфу ты, про меня что сказал? Зеркало настроение ему поправило? — нетерпеливо проворчал Сигурт.

— Поправило да только не его оно, а старика Упилия. Я перва к Нюбергу загляну, а потом и к нему наведаюсь.

— А я, пожалуй, с тобой прогуляюсь, — радостно заявил Сигурт, — стребуем у разбойника бутылочку за доставку ценности.

— А не лучше б тебе крышей заняться?

— Никуда она теперь не денется. Дождя уж до вчера поди не будет, так что пусть оно тут все подсохнет, а на сухую и дело легче пойдет.

— Ты, что же, и погоду наловчился предсказывать?

— А то! И тебя научу. Гляди вон, — Сигурт махнул рукой на домик ниже по склону, — Эдвин брюхо свое на улицу вывалил и следит, как благоверная белье вешает. Значит, все, дождю уж до вечера не быть.

* * *

Приятели вышли на виноградники, где кусты ломились от ягод, изнеженных теплом летнего солнца; прошлись вдоль каменных стенок, подпирающих террасы и спустились по узкой тропинке к берегам Хрустального озера.

По прибрежной дорожке приятели неспеша добрались до окраины Дюли, где деревенские домики стояли в ряд, прижавшись друг к другу, как замерзшие воробьи на ветке. Людей на улицах встретилось мало, но всякий, кто проходил мимо непременно справлялся у приятелей о том, куда это они путь держат. Сигурт, пребывая в хорошем настроении, каждый раз отвечал по-разному.

Приятели заглянули к почтальону, а затем отправились на другой конец деревни, где жил Упилий. Сигурт трещал без умолку всю дорогу, а Вилли только и оставалось что кивать в ответ. Но, бывало, когда Сигурт заканчивал одну историю и вспоминал новую, ему все же удавалось вставить словечко.

— А Упилий никак уж лет девяносто землю топчет? — спросил Вилли.

— А то и больше. Вот мне сколько лет?

— Еще весной сорок пять отмечали.

— Точно! Я еще когда совсем молодой был, он уже стариком седым ходил. Поговаривали, будто бы его в болоте нашли. Один только нос и торчал из черной жижи. Хотели было похоронить, а он раз и очухался. Как привели его в деревню полуживого, бабы сразу перепугались. Обратно, мол, в болото нечистого несите. А мужики за него вступились. Приличный, говорят, старик, зачем же его в болото? Так и остался тут жить.

— Брехня, — усмехнулся Вилли, — веришь всему подряд.

— Может и брехня. Только откуда ж он, по-твоему, взялся?

— Ты сам-то откуда взялся?

Сигурт задумался.

— Матушка меня родила, а ее матушка ее, а ее…

— Знаю, как оно происходит, читал, — остановил его Вилли, — но чтоб люди оживали после того, как их мертвыми из болот доставали, не было такого.

— Откуда бы он не взялся поговаривают, он из… Как их звать-то? — Сигурт на секунду задумался и, стукнув себя по лбу, воскликнул, — лесных!

— Из каких еще лесных?

— Чудаков, что в чащах дремучих живут, людей сторонятся. Травки, грибы собирают да коренья всякие выращивают.

— Чего ему вдруг в лесу было жить, да еще и коренья выращивать?

— Тьфу! Опять не верит, — прогудел Сигурт, — а от чего думаешь его первач таким славным выходит? Точно тебе говорю, добавляет он в него травинку особую. В лесу он когда жил, там ему леший рецептик-то и нашептал.

— Сейчас и спросим, что он там за дружбу с лешими водил. Вон его мануфактура.

* * *

Дом Упилия, или «самогонная мануфактура», как ее многие называли, неприглядно выделялась среди остальных домов, как единственный сорняк на цветочной поляне. Бревенчатые стены просели; усеянную сухой листвой крышу покосило набок, а черную от сажи трубу еще с лета облюбовала крикливая ворона.

За двором старик не следил и оставил природе самой тут хозяйничать. Все вокруг затянуло лопухом, да крапивой, а деревья с кустами разрослись до того, что дом за ними едва было видно. Вдобавок ко всему забор прогнил и волною повалился на дорогу.

Соседи уже давно пытались образумить Упилия и заставить облагородить владения, но капризный старик их не слушал, только ворчал да бранился.

Приятели миновали забор, прошлись по поросшей бурьяном дорожке и поднялись на крыльцо.

Вилли несколько раз постучал в дверь.

— Есть кто живой? — прокричал он, — это Вилли с Сигуртом, зеркало ваше принесли.

Никто не ответил, и Вилли постучал посильнее.

— Набрался этот разбойник каши с потрохами и дрыхнет себе на здоровье. Давай уж так войдем, без спросу, — нетерпеливо проворчал Сигурт.

— Войдем, — согласился Вилли.

Старик, как известно, хоть гостей и не жаловал, но дверь никогда не запирал, а потому приятели зашли внутрь без препятствий. Единственная в доме комната хоть и была просторной, но выглядела тесной и загроможденной. У двери лежала охапка дров, приготовленных для чугунной печки у противоположной стены. Справа от печки стояла кровать, а слева письменный стол. Слева от двери теснились обеденный стол с парой стульев, и шкаф, набитый всяким барахлом, ценным, разве что для самого хозяина. Все остальное свободное место занимали многолитровые бутыли с брагой и мудреный агрегат для дистилляции.

— А ароматы какие стоят! — принюхался Сигурт, пробираясь среди бутылей к обеденному столу, — старик даже окна не открывает, чтобы драгоценный запах не терять.

Вилли живо протиснулся к письменному столу, чтобы оставить там зеркало и поскорей вырваться на свежий воздух.

— Гуляет он где-то. Только шапку с тулупом оставил, — заметил он, кивая на пустующую кровать.

Вилли уже было потянулся за сумкой, но засмотрелся на книгу столе. На ее истертой странице обнимались два нарисованных жука, схожих с тем, что плавал в беседке. Надпись под рисунком гласила: «Два молодых самца рогача отчаянно бьются за самку».

Он бегло пролистал книгу и обнаружил там других жуков: начиная с тех, что самоотверженно катают шарики из навоза во много раз, превышающие их собственный вес и заканчивая теми, кто не прочь полакомиться ягодами и листьями картошки. После того как начался раздел о плотоядных насекомых, Вилли закрыл книгу и отодвинул подальше, на всякий случай поставил сверху деревянную ступу с перемолотой травой.

Другие вещи, небрежно разбросанные по столу, пробудили в нем еще большую тревогу. То были ножи от мала до велика, весы с двумя чашами, мерные стаканчики со следами порошка, стеклянные пробирки с колбами и много чего другого, чему место как казалось, только в ведьминой избе.

— А насобирал-то, никак в брагу подмешивает? — прошептал он, глядя на склянку, доверху набитую мелкими сушеными жуками.

Тем временем сзади послышался звон посуды и радостный возглас Сигурта:

— А Упилий-то, проныра старый, гостей принимал!

— С чего ты взял?

— Да тут будто рота солдат в разгул пустилась, а кружки-то две всего: одна вон у кровати, а другая под столом. Литров десять высосали, ненасытные. А малину в корзинке поди на закусь пускали. Гляди-ка, еще и в карты резались.

— Может и так.

— Вот тебе раз! А тут у нас кое-чего потеплее овчинного тулупа, — восторженно заявил Сигурт, — ты, Вилли, на винодельне работаешь, а знал хоть, что многое о вине можно рассказать, едва на этикетку глянув?

— Могу представить.

— Вот и представь себе, — назидательно проговорил Сигурт, — что бутыль эта особенная. Видишь знак снизу? Такие только для королевского стола разливают. У нищего-то старика откуда такое богатство? Как думаешь?

Вилли промолчал.

— Ты чего там возишься? — продолжил Сигурт, — давай-ка лучше его испробуем. Продегустируем, как Юхи скажет.

— Узнать бы сперва, чего он с жуками этими делает, — ответил Вилли и полез в ящички стола.

— Жуки — это еще что! А вот этот драгоценный тулит стоит дороже чем все хибары в деревне. Такое вино не пить нужно, а в сокровищнице запереть.

— Так и оставь его в покое.

— Еще чего, — насупился Сигурт, — незачем такому доброму винцу зря пропадать, и открытым его нечего держать, выдохнется. Сделаю глоток другой, не убудет со старика. У него и так этого добра, хоть упейся.

— Пойдем лучше отсюда, — не успокаивался Вилли, но из любопытства подвинул поближе весы. На одну чашу положил склянку с жуками, на другую — гирьку.

Сигурт присосался к бутылке, как младенец к материнской груди, позади послышались его жадные глотки.

Пару секунд спустя он вдруг тяжело задышал и болезненно закряхтел.

— Вилли, чего-то мне… Нехорошо… — промычал он и тут же замолк.

— Что там у тебя? — спросил Вилли, услышав, грохот и звон посуды, — говорю же, в покое оставь, — проворчал он и обернулся.

— Ох! — вскрикнул он и рассеяно огляделся по сторонам, — куда ж ты подевался?

На месте, где только что стоял Сигурт, лежали сапоги, рубаха со штанами и панталоны. Самого Сигурта как волною смыло.

— Что за фокусы? — ужаснулся Вилли.

Перепрыгивая через бутыли, он подбежал к одежде, суматошно раскидал ее и обнаружил там резную деревянную фигурку с телом осла и головой человека. Он пристально вгляделся в ее лицо, и тогда сомнений не осталось, что это и есть Сигурт.

— Эй? — тихо промямлил Вилли, — ты как там?

Фигурка не ответила.

— Довела тебя до безобразия отрава стариковская, говорил же.

Вилли трясло одновременно от испуга и гнева. Не в силах побороть сразу оба чувства, он сел на пол и поставил перед собой фигурку.

— Не сдержался, пригубил? — с укором спросил он у нее. Что ж мне теперь женушке твоей говорить? Или панталоны ей предъявить, как от павшего в бою солдата? Да только растерзает она меня за такие шутки.

Вилли всегда опасался жены Сигурта и имел на то немало оснований. Удивительно, но она будто заранее знала о всех выходках мужа и всякий раз оказывалась поблизости. В моменты гнева эта маленькая хрупкая женщина в вечно перепачканном мукой фартуке, ежесекундно выпускала из себя столько ругательств, что даже здоровенный Сигурт пасовал перед ее напором. А если Вилли к тому моменту не успевал спрятаться, то всякий раз объявлялся виноватым и узнавал о себе много нового и крайне обидного.

Глядя на фигурку, Вилли не знал, чего боится больше — того, что случилось с Сигуртом, или какой скандал устроит его жена, когда обо всем прознает.

— И куда этот душегуб старый подевался? — не успокаивался он, — знаю теперь, какие он с лешими дела водил!

Вилли посидел еще немного, а затем положил в сумку фигурку вместе с отравленной бутылкой и отправился на поиски Упилия.

* * *

Соседи заверили, что не видели его с позапрошлой субботы. Вилли рысью оббежал все места в деревне, где старик обычно ошивался, но нигде его так и не встретил. После долгих скитаний он решил, что пора все рассказать Юхи. Раз хозяин старику приятель не разлей вода, то наверняка знает, куда тот внезапно подевался. К тому же Юхи человек мудрый и рассудительный и обязательно придумает, как быть дальше.

В это время он обычно осматривал виноградники, и Вилли немедля поспешил обратно к террасам. Юхи сидел на скамеечке и, поглядывая на спелые ягоды, делал карандашом пометки в тетрадь.

— Как нога? — осторожно начал Вилли.

— Плохо, — утомленно проговорил Юхи, — кое-как доковылял. Посмотри, какой цвет замечательный.

Юхи отложил тетрадь и нежно взял за стебель гроздь белого винограда. На листьях и ягоде поблескивали капельки воды.

— Хороший цвет, — согласился Вилли.

— Отнес письмо?

— Нюбергу вручил, как и просили. Он как звон монет услышал, сразу ускакал, только его и видели.

— Рад слышать. Знаешь, что за сорт? — спросил Юхи, кивая на гроздь в руке.

— Если верить табличке на подпорках — то Шасла.

— Да, прекрасный Шасла! Сорт несложный, но и вино выходит не таким скучным, как многие болтают. Вите Брюхен частенько его берет. А кто посмеет спорить, что вино мое недостаточно дерзкое, глядя на то веселье, что иной раз творится в его трактире. А, Вилли, что скажешь? — рассмеялся Юхи.

— Знает Брюхен, как народ развлечь, — согласился Вилли, — а ведь немалая жажда человека мучала, отчего он вино выдумал? Неужто ему воды мало?

— Верно. Такова уж человеческая природа, — поучительно ответил Юхи, — жидкость для него важнейшее вещество. Это уж, как хочешь, но человеку без нее никак не прожить. Спать не ляжет, если хоть каплю не употребит. Выпить любит, одним словом, вот и изобрел себе напитков на любой вкус. Выбирай, что называется, к чему душа потянет. Только, Вилли, не забывай, что к выбору стоит отнестись со всей прилежностью и благоразумностью, с опасливой оглядкой на то, к чему он может привести, а если побрезгуешь моим простым советом, не ищи потом оправданий в своей ветренной голове. Жидкость, как ты знаешь, камень точит; ровно, как и на живой материи свой отпечаток оставляет. Посмотри на того, кто без меры потребляет, — Юхи кивнул на веточку с виноградом, — а после на того, кто меру знает. Не сложно распознать кто есть кто.

— Как раз об этом и хотел с вами посоветоваться, — неуверенно проговорил Вилли и пугливо улыбнулся.

— Неужели? — приятно удивился Юхи.

— А Упилий, он что за человек? Говорят, из лесных?

— Старик своеобразен, но не более, — несколько разочарованно ответил Юхи, — скажи лучше, ты отдал ему зеркало?

— Про него я… забыл.

— Что значит забыл? Зачем же ты к нему ходил, позволь спросить?

— Хотел отдать, да только не до того нам было…

— Что значит не до того? И кому это нам? — нахмурился Юхи, — впрочем, не отвечай, догадываюсь о ком речь.

— Вы все верно догадались, но Сигурт случайно неподалеку оказался. Даже не узнал его сразу. Привет, говорит, Вилли, а я ему и…

— Все ясно, — прервал его Юхи, — оказался случайно за милю от беседки, где ему наказано было находится. Так?

— Сколько от мануфактуры до беседки сказать не ручаюсь, но Сигурту вдруг чего-то от Упилия понадобилось. Не уверен, чего именно, но…

— Можешь не утруждаться догадками. Вполне очевидно, что ему было нужно от этого самогонщика.

— Понимаю, но после всех этих жуков я и близко к его самогону не подойду. И Сигурт надеюсь тоже.

— Не морочь голову и расскажи, что произошло. Где он? Только не говори, что Упилий его так опоил, что опять от жены нужно прятать.

— Прятать на этот раз не придется. Он вроде бы как тут, — ответил Вилли и потянулся к сумке.

— Что значит тут? — вскипел Юхи, — опять спит на террасах? Я же ему запретил!

— Так сразу и не скажешь, спит он или нет, — ответил Вилли и протянул фигурку.

— Вилли, ты всегда казался мне достойным юношей, — хмуро поговорил Юхи, глядя на довольное лицо Сигурта, — забери эти глупости и не вздумай в такой же манере разыграть кого-нибудь еще. А в особенности его жену. Слышишь меня? В особенности ее! И не забывай, что я тебе рассказал о неумеренной жажде и ветренной голове, и ему то же самое передай.

Юхи постучал карандашом по голове фигурки.

— Постараюсь.

— Еще что-нибудь? У меня и без того много дел.

— Нет.

— Тогда продолжу, если позволишь. Нужно будет проверить новые бочки и еще раз убедиться, что все готово к сбору. Только бы дожди поскорей прекратились. Давненько такой осени не было… — задумался Юхи, — что ни день то ливни. Не балуют нас наверху погодкой хорошей.

— Не хотел мешать, только…

— Что еще?

— В мануфактуре, — начал Вилли, на что Юхи устало выдохнул, — бутылка стояла, с королевским знаком. Сигурт ее с одного маху осушил. Он это ловко умеет, — продолжил он и достал из сумки пустую бутылку, — говорил ему, не трогай ничего, а он упрямый как осел взял, да и выпил. А там еще книжка с жуками. Кто знает, чего туда старый разбойник намешал. Вот она, та самая, королевская.

— Выпил и выпил. Он все время пьет. К чему ты ведешь? — настороженно спросил Юхи и не без интереса посмотрел на бутылку.

— А к тому, что не дело человеку в таком виде находится. Надо его обратно превращать. В нормального… В старого доброго Сигурта, и как можно скорее, пока его жена не прознала.

— Вилли, ты хочешь сказать, что наш Сигурт и этот уродливый осел одно и то же… Существо?

— Точно! Породу дерева сложно понять, но думаю, это сосна. Я в деревьях плохо разбираюсь. Дуб вроде тот, что с желудями, а сосна с шишками. Думаю, это что-то среднее между сосной и дубом. Посмотрите поближе, — предложил Вилли и горлышком бутылки постучал по крохотной голове фигурки.

— Полагаю, что сейчас неважно, какой породы древесина. Как же Упилий? Он был с вами в доме?

— Тулуп с сапогами были, а самого как ветром сдуло. Я подумал раз вы с ним приятели, может, знаете, где его теперь искать.

— Повтори еще раз, ты меня не дурачишь?

— Нет, — ответил Вилли и посмотрел Юхи в глаза.

— Пожалуй, не врешь. Такое и выдумать непросто, даже с твоими навыками, но допустим. Заходил он… — задумался Юхи, — день в день до того, как дожди начались, это я хорошо помню. Мы тогда уже и сбор начать планировали, а вместо этого ливни зарядили да ветер поднялся и яблоню на беседку свалил. А Упилий опять за малиной заходил и все о приятеле своем рассказывал и что будто навестить его хочет. Густав, если память не подводит.

— Соседи его давно не видели, — подхватил Вилли, — может, и впрямь в гости отправился?

— Возможно, но расскажи сперва, что же все-таки произошло?

— Мы как на крыльцо поднялись, то никак докричаться до него не могли. Подумали, что спит он после обеда и без спросу зашли. Сигурт, понятно, сразу к бутылке потянулся, а я тогда на книгу засмотрелся, что на столе лежала. Сразу мне все это подозрительным показалось.

— Отчего же?

— Жуки у него там в склянках засохшие. Для чего они по-вашему?

— Он увлечен их изучением, — неуверенно предположил Юхи, — коллекцию собирает.

— Вот так увлечение! Еще и книги об таком пишут. Кто знает, может, он сам то вино и сделал, а потом и отравил вдобавок. Жуков туда насыпал — вот тебе и яд. А они, если бы вы знали, навозом питаются.

— Оставим эти домыслы и сосредоточимся на вине. Оно очень редкое, — подметил Юхи, пристально разглядывая бутылку.

— Только для короля.

— Именно, — согласился Юхи и осторожно понюхал горлышко, — из этого нетрудно сделать вывод, что не Упилий его изготовил. Старик, несомненно, тончайший ювелир в своем искусстве, но его продукция слишком уж бесхитростна для королевского стола. Главный вопрос: откуда оно у него? Просто так его не достать. К тому же, я лично знаком с виноделом, что его изготовил, и более пристойного человека трудно встретить. Если в вино что-то и подмешали, то сделали это за пределами его винодельни.

— Сигурт, говорил, что старик гостей принимал и выпили они там больно много. А кружек-то при том всего две нашлось. Вторым-то, кто был? А может, это и вовсе дама была? — задумался Вилли, — неужто сама королева к нему с подарком явилась? — опешил он от такой невообразимой мысли.

— Что за глупости тебе в голову лезут?

— После всего не удивлюсь, если так оно и было.

— Оставь этот вздор. Да и не пристало столь достойное вино пить из кружек, даже Упилию это известно.

— Старик бесхитростен, как и его продукция. Он бы его и без посуды выдул. Вон, как Сигурт.

Юхи с натугой поднялся со скамейки.

— Итак, подытожим, — вдумчиво произнес он, — в доме находились двое: Упилий и его таинственный гость. Может, это и был тот самый Густав? — воодушевился Юхи от своей же догадки.

— Может и так.

— Значит, они там хорошенько нарезались, а затем и в путешествие отправились, как и планировали. А было это, по всей видимости, несколько дней назад. Как ты сказал, ни соседи, никто другой его с тех пор не видели, так? И пока его не было кто-то пробрался к нему в дом, что сделать несложно поскольку дверей старик не запирает, и подмешал яд в вино. А Сигурт по случайности и по своей же глупости его выпил. Верно ли я рассуждаю?

— Похоже на правду. Только вот кому в голову пришло старика травить? Ему и без отравы недолго осталось.

— Вот что, Вилли, тебе сейчас же нужно ехать к Густаву. Если верить рассказам Упилия, то он один из его, — Юхи устало выдохнул, — соратников, если так можно выразиться. Пускай наш старик и не с ним сейчас — Густав наверняка поможет в его поисках. Но я практически уверен, что он у него в гостях.

— Значит, точно, из лесных он! И вы об этом знали? — воскликнул Вилли.

— Он что-то такое рассказывал о знахарях с их чудесами, но я всегда полагал, что выдумывает старик. Истории рассказывать он мастер, знаешь ли, а я никогда не откажусь их послушать.

— Вот так историю нам подсунул этот нечестивый ювелир!

— Прекрати, Вилли. Сейчас нужно думать о Сигурте. Мы обязаны его выручить. Он, конечно, неисправимый пьянчуга, но и работник неплохой, когда того желает и, как ты помнишь, в дальнем родстве с моей женой. Ему нужно помочь пока не поздно.

— Что значит, не поздно? — ужаснулся Вилли.

— А вдруг его превращение необратимо, чем дольше мы ждем, тем хуже.

— Верно, — тревожно согласился Вилли, — только бы его жена не прознала.

— С ней будет трудновато, но я попробую уладить.

— Только про меня ей не говорите.

— Ни в коем случае! Но пока это меньшее, что я могу сделать. Сейчас идем в дом, я дам тебе немного марок. Мы не знаем сколько времени у нас в запасе, потому немедля отправляйся в Ле Брасю. Если воспользуешься Лошадиным Экспрессом, то через день будешь в Муари. Все понял?

— Да… Только…

— Знаю, что далековато. Но это отличный повод прогуляться. Нельзя же всю жизнь безвылазно сидеть в деревне. Тем более Сигурт говорил, что ты в странствие собрался с бродячими музыкантами. Так ведь?

— Не было такого. Всего-то хотел в Бирн съездить за новенькой лютней. Только пока не по карману мне поездка.

— Вернешься с живым и здоровым Сигуртом, куплю тебе самую лучшую в Сюрляндии. Если захочешь, куплю тебе пианино и скрипку в придачу. Главное сделай все как договорились.

— И как же мне Густава там разыскать? — слегка приободрился Вилли.

— Точно не могу сказать. Помню, что дом его на холме стоит, недалеко от Муари. Сперва доберись до деревни, а там видно будет. Уверен, что Густав не менее оригинален и знаменит, чем наш старик, а значит, и найдешь его без труда.

— Буду надеяться.

— Ты справишься. И еще, Вилли, запомни. Не стоит всем подряд рассказывать о том, что случилось. Не каждый готов в такое поверить, и хорошо, если тебя примут за дурачка. А если вдруг у тебя развяжется язык, попробуй перевести сказанное в шутку.

— Постараюсь.

* * *

Вилли и в самом деле провел в Дюли всю жизнь и редко выбирался даже до соседней деревни, не считая виноградников, до которых рукой подать. Как и все местные он предпочитал тихую размеренную жизнь, и единственной значимой переменой для него стал переезд из родительского дома в дом деда на соседнюю улицу.

Он хоть и не был бездельником, но и заниматься чем-то серьезным особо не стремился. Весь год он перебивался непыльной работенкой с сопутствующими тому ленью и бережливым к себе отношением, а осенью обычно подрабатывал сборщиком винограда. Но пару лет назад его школьный приятель Оке, сын Юхи Хансена, все же уговорил его устроиться к отцу на винодельню, Сигурту в помощники.

В тот же год после событий на празднике урожая, они с Сигуртом крепко сдружились, и с тех пор слонялись повсюду как лучшие друзья. Вилли тогда вызвался на традиционное состязание «Глотни и смотри не упади» и, к изумлению собравшихся, одержал убедительную победу. Участникам всего-то нужно было отпивать по очереди по глотку пойла особой рецептуры и пробежать после этого три круга вокруг бочки. Побеждал тот, кто держался дольше всех. Приготовил пойло местный трактирщик, известный основательным подходом к вопросу. Силы оно оказалось наистрашнейшей. Мальчик-помощник потерял сознание от одних только паров, пока разливал его в кружки участников. Кузнеца эта крепчайшая жидкость срубила наповал после первых же глотков, а он был главным претендентом на победу. После него один за другим выбыли и другие, но Вилли остался на ногах и победил. Правда, вскоре Вилли тоже потерял равновесие и свалился на землю. Сигурт не бросил его в беде и отнес на сеновал, чтобы он проспался.

Поэтому Вилли не смог бросить приятеля в беде. Возможность же заполучить лютню поновее только добавила решимости.

Юхи дал ему денег на дорогу, и он отправился в путь.

Часть 2. Экспресс до Муари

Вилли поднялся на вершину склонов и спустился к дороге на Ле Брасю. Он неторопливо шагал через бескрайние луга и размышлял под звуки хлюпающей под ногами грязи. Какова расплата за неоправданное легкомыслие в обращении с вином он знал не понаслышке, но то, что случилось с Сигуртом казалось ему слишком уж жестоким. Вместе с тем, как из головы не выходили мрачные мысли, разладилась и погода. По небу поплыл серый дымок облаков, и по лицу забарабанил мелкий назойливый дождь. Вилли заторопился в надежде поскорее добраться до города.

Как только показались первые дома, ветер принес с собой нестерпимый смрад, от которого помутнело в глазах. То была вонь от фильцевских конюшен, присосавшихся к городу на самой его окраине. Называли их так по имени владельца: Ионы Фильца. В свое время этот предприимчивый малый родом из Жюсси наделал немало шума своими смелыми идеями. Дело он задумал великое, но по мнению многих, излишне авантюрное. Виделось ему, что не должно жителям города пешком добираться до ближайших селений. Кто-то сторонился любых путешествий, наслушавшись рассказов о дорожных разбойниках. Другим здоровье не позволяло; а остальных, кто посмелей и телом покрепче, ждала другая напасть: сапоги их после долгих странствий не многим отличались от пережеванной бумаги. Фильц разумно рассудил, что тратиться всякий раз на новую пару все равно что слепо бросать деньги в реку. Тогда для сохранности сапог и избавления людей от неумеренных трат он основал «Лошадиный Экспресс», где всего за пару марок предлагал с ветерком прокатиться от Жюсси до Бирна. Его новаторский подход к путешествиям постепенно полюбился горожанам, спустя время новость о нем разошлась по всей Сюрляндии.

Вскоре длинная рука прогресса добралась и до Ле Брасю. Горожане, поначалу неуверенно, но все же начали заглядывать на конюшни. А когда интерес возрос, к конюшням пристроили зал ожидания, почтовое отделение и небольшой трактирчик с дешевой едой и комнатами в наем. С утра до ночи одни пассажиры отправлялись в путь, другие прибывали, третьи выстраивались в кассы за билетами.

Однако не всем пришлось по вкусу такое зловонное соседство. Обеспокоенные горожане непрестанно обивали пороги мэрии, с просьбами прекратить это безобразие. Но конюшни приносили немалый доход в городскую казну, отчего чиновники неуместных запахов как бы и не замечали.

Постепенно носы принюхались, возмущения приутихли, и конюшни прижились окончательно. Уже никого не удивила бы история о том, как молодой кавалер изъясняется в любви своей даме, в то время как цветы в его руке вянут от навозного зловония. А впрочем, может и не было никаких цветов с дамами, а все это россказни городских выдумщиков.

* * *

Вилли нечасто приходилось видеть, чтобы в одном месте скопилось столько людей. Обычно такое бывало на ярмарке или на пожаре, но сейчас ему казалось, что все они носятся, чуть ли не по колено в грязи, безо всякого на то повода и какого-либо порядка.

Толпа подхватила его, пронесла мимо конюшен и бросила у входа в зал ожидания. На стене висела исчерченная мелом доска с расписанием рейсов. Он только поморщился, глядя на эти мудреные письмена, махнул рукой и решил пройтись вокруг, разузнать что к чему. Он немало растерялся, как и любой деревенский, впервые оказавшийся в подобном людском водовороте. Все попытки кого-либо остановить не приносили успеха, а когда шансов вырваться из этой западни уже не осталось, на помощь пришла бойкая женщина с двумя увесистыми мешками за спиной. Она вынырнула из толпы и остановилась, чтобы перевести дух. Вилли на секунду зазевался и чуть было в нее не врезался, но вовремя заметил.

— Простите, — с улыбкой обратился он к ней.

— Чего тебе? — безо всякой улыбки ответила женщина.

— Вот так народу собралось! Всё едут куда-то?

— Едут, — подтвердила женщина, — чего они, по-твоему, тут делают? Поди не ягоду собирают.

— А как бы и мне куда поехать? Билет что ли купить сначала?

— Гляди на него! Кто ж тебя повезет без билета! Видишь кассы? Там и купишь, а потом к дилижансам ступай.

— Ясно. Может вам с мешками помочь? — сам не зная зачем предложил он.

— Куда уж тебе помогать, — ухмыльнулась женщина, — тебе корзинку с хлебом не поднять, а тут лука два мешка. Иди-ка ты лучше куда шел! — предложила она, затем водрузила на спину мешки и зашагала прочь.

* * *

С виду кассы походили на длиннющий скворечник, наспех сколоченный из необтесанных досок. Возле каждого окошка тянулась очередь, и Вилли пристроился к одной из них. Двигалась очередь невыносимо медленно, и заметив, что у крайнего окошка людей отчего-то не было он, недолго думая, переместился к нему. В окошке мелькала голова спящего кассира. Вилли не хотел его напугать и аккуратно постучал по прилавку. Стук не подействовал, и он постучал чуть посильнее. После двух трех попыток он понял, что стуком делу не помочь и действовать нужно куда решительней. Тогда он схватил с земли еловую ветку что служила настилом от грязи и через окошко ткнул ею кассира в ухо.

Меры подействовали, и тот зашевелился.

— Ах ты конский волос, — пробормотал кассир и почесывая ухо грубо спросил, — чего надо?

— Как чего? — удивленно переспросил Вилли, — билет.

— Билет, — проворчал кассир, — всем вам билеты подавай. Ехать куда, спрашиваю?

— Мне бы до Густава, что в Муари живет. Да поскорей бы.

— Да хоть до самого лешака! Остановка какая требуется?

— До Муари бы доехать, а там…

— А там пересадка! — прервал кассир и зашуршал бумагой, — один билет на междугородний экспресс до Муари. Отправление через двадцать минут с одиннадцатым дилижансом. С тебя четыре марки.

— А с билетом чего делать? Кому предъявить?

— Расплатись сперва, а там на станцию иди и жди пока Брулий не позовет. Ему и предъявишь.

«За такую цену мог бы и повежливей, конский волос», — подумал Вилли и полез в карман.

В кассе он оставил половину того, что дал ему Юхи и отправился искать дилижанс, а заодно поглазеть на лошадок.

* * *

Рейсовые дилижансы Экспресса представляли собой длинные деревянные повозки, навроде обыкновенных карет, только покрупнее. В каждую повозку были впряжены по две лошади, необыкновенно здоровые и крепкие. Чтобы отличить один дилижанс от другого, все они были помечены цифрой, намалеванной белой краской на двери.

Вилли подошел к одиннадцатому и принялся поглаживать мохнатую морду лошади дымного окраса. Неподалеку прохлаждался шустрый мужичок в синем камзоле нараспашку. Его круглая как кочан капусты голова мерно покачивалась, маленькие глазки хитро щурились, а губы насвистывали какой-то вальс. В одной руке он покручивал связку ключей, а другой отгонял назойливых мух от оголенного пуза. Время от времени слышался шлепок, и их бездыханные тушки падали на землю.

С мухами сражался возница Брулий, ожидая, пока носильщики грузят вещи пассажиров. Заприметив Вилли, сразу подошел и без долгих раздумий начал разговор по старинке: с недовольства погодой. От него исходил сочный пивной душок.

— Парилка-то какая, — присвистывая проговорил он, — как бы дождь опять не зарядил. Все дороги размоет, черт. Кому мы там не угодили, чтоб такую осень терпеть? — кивнул он наверх.

— А если размоет? — забеспокоился Вилли, — застрянем ведь?

— Да ты не боись, — самодовольно ответил Брулий, — у меня тут колеса особые, с рессорами. По любой грязи пролетят — не заметят. Мне только пачкаться не по нутру, — поморщился он, поглядывая под ноги, — кузов потом не отмоешь. А глаз у меня в любую тьму как у совы! И дождь мне ни по чем, как по маслу проедем. Ну а лошадь так и вовсе за родного почитает и все что ни скажи делает. Скажешь ей левее, она влево берет, крикнешь правее, вправо смотрит. А прямо гаркнешь…

— То прямо и скачет? — подхватил Вилли.

— Точно! Со мной не пропадешь! Нравятся лошадки? В наше время такую на улице опасно оставлять. Зайдешь за угол отлить, в миг уведут. Потому, чем крепче замок в конюшне — тем спокойнее спится. Я в Экспрессе давно служу, всякого навидался. Один такой уснул на лошади в седле, а проснулся без лошади, седла и штанов.

— Хороши лошадки, — согласился Вилли, — да больно здоровенные. Откуда ж такие взялись?

— А, — заулыбался Брулий, — ломовые они! Раньше груз тяжелый таскали, да почту развозили, а нынче груз для них не оттого тяжелый, что весит много, а оттого, что верещит по чем зря. Трудный пассажир пошел: и то ему не это, и это ему не так! Но ты не думай, я пассажира в узде держу. А они меж тем знают, что со мной ругаться себе дороже и потому с уважением со мною обходятся. Говорю же, со мной не пропадешь!

Тем временем носильщики закончили погрузку, и Брулий позвал пассажиров в салон.

— А ну, быстро по местам! — скомандовал он, — и на пол не плевать, здесь вам не свинарник! Куда сапожищами грязными! — крикнул он кому-то, — а ну протри сперва, черт бы вырвал твои ноги немытые!

Вилли, не желая попасть под горячую руку возницы, по-быстрому протер сапоги еловой веткой и только после этого ступил в салон.

* * *

Под руководством опытного Брулия пассажиры быстро расселись, сам он занял почетное место на передке; устроившись поудобней, накинул фуражку, застегнул камзол и с присвистом дернул поводья. Послушные лошади тронулись и неспеша повели дилижанс по дороге на Муари.

Через несколько часов стемнело и, как предсказывал проницательный Брулий, зарядил ливень. Дорогу порядком размыло, но лошади того не замечая, уверенно тянули вперед и уже к полуночи доставили дилижанс до первой остановки в Морпье. Там лошадей напоили, а пассажиров накормили в станционной закусочной.

После недолгого отдыха путешествие возобновилось. Иной пассажир вовсю спал; другой молча сидел или, как Вилли, читал книгу при свете стеариновых фонарей; а остальные разбавляли поездку болтовней.

— Йосеф! Неужто ты? Гляжу себе и размышляю. Рожа вроде твоя, а брюхо как бы и в размерах меньше стало, — спросил долговязый мужичок в красной жилетке у соседа, подсевшего на остановке.

— Вне всяких сомнений это я! — самодовольно пробасил широкоплечий Йосеф, облаченный в такую же жилетку, но только зеленую.

Брюхо его заняло почти всю скамейку, отчего сидевшему рядом Вилли пришлось прижать колени и втянуть плечи.

— Держу себя в форме, — продолжил Йосеф, — да и ты, Якоб, гляжу — не стареешь и как прежде небеса макушкой подпираешь.

— Чистая правда! — ответил Якоб, пригибая голову чтобы не задеть потолок.

— А правду ли говорят, будто бы у вас в Ле Брасю запретили в публичных местах в ухе пальцем ковыряться? — поинтересовался Йосеф.

— Правда как то, что сосед мой Уве Хелдунд круглый дурак! — увлеченно ответил Якоб, — а запретили такую гигиену сразу после того, как в забегаловке, где любила перекусить супруга нашего мэра, произошло событие — великое по масштабу бедствия. Знал ли ты, Йосеф, что в незапамятные годы на нашу Сюрляндию варвары напали? Только то был переполох в яслях, по сравнению с тем пожаром, что устроила эта обезумевшая баба! Пока сидела она и уплетала тарелку супа с клецками, мимо проходил поваренок с кухни и теребил мизинцем в правом ухе, до того он увлекся тем занятием, что все вокруг замечать перестал. И как только извлек из уха излишки серы, ногтем прищелкнул и супруге мэра прямо в тарелку отправил. Взревела она от такой острой приправки как раненая лошадь. Благо что суп не шибко горячим оказался, и поваренка не сильно прижгло, когда запустила она тарелку ему прямо в харю.

— Мерзкое дело, — заключил Йосеф, — так и глаз недолго выбить. Слышал я еще, что славный бордель в Морковном переулке прикрыли. Будто бы заместо него банк теперь стоит, а сотрудниц тамошних сохранили в штате, чтоб клиентуру старую не терять. Было такое или врут, мерзавцы?

— Чистая правда! Как то, что лавочник Юнас Улсон ходит теперь по улице точь-в-точь моя коленка. Лысый и непрезентабельный.

— А с этим, что вышло?

— Цирюльник в том злодеянии виновен. Захаживал Улсон к нему на днях с такими словами: «Побрей-ка ты меня, братец, по-модному, мол, событие важное намечается». А тот ему отвечает, мол, волноваться незачем, в Бирне в свое время побывал и там все тонкости профессии усвоил. Сделаю тебе прическу с какой в розовом дворце первые головы страны по шелковым коврам в лакированных туфлях разгуливают.

— Прямо-таки головы в туфлях и разгуливают?

— Да еще как! Ну, а Улсон видя какая пред ним весомая фигура, ответил, мол, делай со мной все что требуется. Да только пожалел потом, что с ним связался. Такого на голове накрутил, что чуть не пришиб горе-цирюльника.

Якоб пригнул голову и попытался показать, что именно накрутил цирюльник.

— Вот тут выбрил, тут оставил, а тут как бы и в пробор пошло, — объяснил он.

— Никуда такое не годится! — возмутился Йосеф.

— Чистая правда, что не годится! Брей уж совсем начисто, сказал ему Улсон. Вот и ходит теперь как яйцо куриное.

— Ему бы теперь в Бирн наведаться. У меня там свояк парики продает.

— На такую репу найди парик, — задумался Якоб, — а ты Йосеф куда вдруг намылился?

— Женюсь вот теперь. За кольцами в Муари еду, к ювелиру знакомому. Ну а раз ехать то с комфортом, благо что цена позволяет.

Позади них сидела старушка, закутанная в серые лохмотья, и почесывала ячмень на левом глазу.

— Тоже мне комфорт! — прохрипела она, — всю задницу себе отбила. Эй, Брулий! Что же это у тебя седлушки опять такие жесткие? — прикрикнула она в окошко.

— А оттого, что эконом-класс. Не положено тебе на мягком рассиживать, — ответил заскучавший Брулий, — а хочешь, чтоб твоя задница костлявая в уюте ехала, покупай билет подороже.

— Вот уж подороже, чай не богачи. Себе то небось шелка с мехами расстелил, как в будуаре. Никак билет подороже купил? — не унималась старушка.

— Я, лицо казенное, мне билеты не требуются. Лучшее место по праву занимаю! — гордо отчеканил Брулий.

— Чучело ты огородное, а не лицо! — едко подметила старушка.

Она еще недолго побранила возницу, обвинила его в нарушенном покое на год вперед, затем благополучно уснула. Вслед за ней задремал Вилли и остальные пассажиры.

* * *

Все бы ничего, и провели бы они ночь в сладких сновидениях, да случилось одно малоприятное событие в то время, как дилижанс проезжал мимо леса. А предпосылки к тому случились еще в Морпье, когда подуставший Брулий заскочил в закусочную и залил в себя три кружки крепкого пива для бодрости. Уже в дороге сон все-таки настиг Брулия, и его спящее тело поначалу дало крен в бок, а после выпустило из рук вожжи и свалилось вниз в придорожную канаву.

Уснул он крепко и не проснулся даже от падения. Лошади остановились не сразу, а только футов через сто, когда повозка наглухо увязла в колее. Так они простояли часа два пока кто-то из пассажиров не проснулся. Проснувшийся сразу заметил неладное и поспешил разбудить остальных. К счастью, среди них нашелся бывалый полицейский и сразу взялся за дело. Он велел пассажирам разделиться по парам и хорошенько прочесать местность, обо всем подозрительном докладывать ему лично.

Вилли в пару достался сонный старик в теплом овчинном тулупе. Тот не горел желанием колобродить по округе и предложил не отходить далеко от дилижанса и понаблюдать за происходящим в сторонке. Вилли поддержал старика и вместе с ним укрылся на полянке за кустами.

Пока старик сидел на пеньке, Вилли от нечего делать прохаживался вокруг в поисках грибов и ягод.

— Как, по-вашему, найдут? — спросил он, проходя мимо старика.

— Найдут. Заснул небось да с передка свалился, подлец. Давно уж пора им запретить лошадьми управлять пока в пьяном сознании находятся.

— Это еще как же? Всю ночь глаз не сомкнуть, как тут без градуса обойтись? — с ухмылкой спросил Вилли, глядя как в лунном свете блеснула бутылка в руке старика. Тот видимо и сам был не прочь взбодриться в дороге, что, впрочем, для пассажира ни в коем случае незазорно.

— Если бы этот дурак горло в сухости держал, то и мы бы сейчас не здесь сидели, а дальше ехали. Так что лучше совсем без градуса, чем так, — прохрипел старик, занюхивая выпитое еловой веточкой.

— Пожалуй и запретят после такого.

— Куда там запретят! Вот когда произойдет что-нибудь пострашней чем спящий Брулий, тогда, может, и возьмутся за дело. Сорвется этот олух в пропасть со всеми пассажирами, вот тогда-то и станут меры принимать.

— Не хотелось, чтоб до такого дошло, — с грустью произнес Вилли и пошел к подлеску, где среди высокой травы притаились крохотные кустики, усеянные красными ягодами.

Он остановился возле них и хотел было присесть; но даже при свете луны он не смог заметить за травой крутого обрыва. Земля под ногами размокла, и правая нога предательски заскользила вперед. Он попытался отпрыгнуть назад, но левая нога соскользнула вслед за правой. Он в последний миг ухватился за траву, но только вырвал ее с корнем и кувырком покатился вниз. Пролетел он так футов тридцать и врезался головой в трухлявый пень. От удара дерево рассыпалось, а Вилли потерял сознание. Сумка развязалась, и все что в ней было разметало по земле.

* * *

Луна тем временем затерялась в облаках, и пассажиры, вооружившись стеариновыми фонарями, продолжили поиски. Они как призраки бродили взад-вперед и проклинали возницу за испорченный сон. Громче всех возмущалась неугомонная старушка в лохмотьях.

После долгих поисков один из пассажиров в отчаянии вызвался занять место возницы; но вдруг кто-то услышал храп в канаве и обнаружил там сапоги, а вместе с ними и самого Брулия. Его спящего выволокли на дорогу и разбудили, окатив водой из лужи; а после того, как тот очнулся, провели с ним воспитательную беседу и пригрозили неминуемой расправой за такие номера. Затем его по уши вымазанного в грязи и без фуражки вернули на передок, и дилижанс вскоре отправился дальше.

Про Вилли никто и не вспомнил. Никто не вспомнил и про мятежного старика, который так и остался сидеть на пеньке, уснув в ночной тишине.

* * *

В подлеске неподалеку от канавы, где минутой ранее отдыхал Брулий, появились двое путников в шерстяных плащах. Они шли чуть поодаль друг от друга и, держа перед собой масляные лампы, что-то искали в траве. Один вдруг остановился и крикнул второму:

— Ты погляди-ка! Еще один на ночлег устроился. Лежит в опилках как у себя дома на перине.

Второй тут же подбежал к первому.

— Спит зараза. Давай, забирай, — велел ему первый.

— А чего я-то?

— Плечи у тебя широкие. Тебе и нести.

— Да он весь грязный как свинья. Не прикоснусь я к нему. Неси сам!

— Не под силу он мне и рука маловата, не ухвачусь.

— На все у тебя отговорка найдется!

— Да чего ты опять кичишься? Корзину ягоды тебе наберу, если дотащишь.

— А наберешь?

— Наберу, подымай.

— Беда с ними, — успокоился второй, — живой он там хоть?

— Пульс есть, — ответил первый, прислонив два пальца к шее спящего, — и лицом на бродягу не похож, а одет как оборванец распоследний. А тут чего? Бревно какое-то со струнами…

— А ведь точно! Ну ты и голова, все подметишь! Он, видно, из плясунов что по трактирам выступают. У них организмы никогда не просыхают, а этот так совсем от вина одурел, — радостно воскликнул второй и добавил, махнув на пустую бутылку, — не наш груз.

— Не наш, — с облегчением согласился первый, — жалко только его. Давай сюда плащ, хоть от дождя прикроем. Человек искусства как никак, пускай и дальше песни поет.

— Плащ-то не казенный, — забрюзжал второй, — я его на мясо конфискованное выменял.

— Давай не жмись, замерзнет ведь. Это у тебя кожа с салом в пять слоев, а то плясун. Ранимая душа.

— Ягоды наберешь?

— Да черт с тобой, утром наберу, если не отрублюсь в дороге. Спать охота аж туман в глазах. Накрывай давай!

— Не замерзнет, так медведь сожрет, — проворчал второй, неохотно снимая плащ. Он укрыл им плясуна, а заодно прихватил пригоршню монет, выпавшую у того из кармана.

Затем путники оставили спящего в покое и вскоре скрылись в лесу.

* * *

Вилли очнулся, почесал ссадину на лбу и ощупал невесть откуда взявшийся черный шерстяной плащ с капюшоном. Он подумал, что без лешего тут не обошлось, и плащ нужно поскорее накинуть, чтобы не огорчать древнего стража леса. Он без сожаления выбросил изодранную рубаху и, переодевшись в обновку, стал похож на лесного отшельника.

Среди трухи и мокрой листвы лежали книга и фигурка Сигурта в обнимку с разбитой бутылкой. Сигурт с книгой вернулись в сумку, а острые осколки Вилли присыпал землей. Затем он проверил карманы и с досадой обнаружил, что все монеты бесследно пропали; но случившееся с лютней расстроило его куда больше. Струны лопнули, гриф покосило набок, а торчащие из полена гвозди и вовсе превратили ее в изуверское орудие для пыток. Вилли горько вздохнул и устроил ей достойные похороны, ласково прикрыв листвой.

Затем он подошел к обрыву в надежде поскорее вернуться к дороге. Забраться наверх не вышло: ноги то и дело соскальзывали обратно, едва ступив на размокшую землю.

Он суетливо огляделся. Ночной лес будоражил в голове жуткие мысли, из темноты доносились пугающие звуки и приумножали подступающую тревогу. Каждый треск и уханье ночных птиц заставляли тело вздрагивать, а сердце замирать.

Он не стал выяснять, что там так зловеще трещит в кустах, а решил пройти чуть вперед, туда, где обрыв не такое крутой. Он осторожно ступал по мягким коврам из мха и опавшей листвы, не забывая поглядывать наверх, чтобы не потерять дорогу из виду. Но коварный обрыв постепенно уводил его все дальше в лес и в конце концов завел в самую чащу. Когда обрыв внезапно кончился, а кругом остались лишь деревья и непроходимые заросли, Вилли понял, что заблудился.

Ничего не оставалось кроме как забыть о страхе и идти дальше. Бродил он так до рассвета. Когда сил почти не осталось, натолкнулся на спасительный ручей. Он вдоволь напился и устало присел на бревно чтобы передохнуть и насладиться первыми лучами солнца.

* * *

Вскоре совсем рассвело, Вилли заметил, что впереди лес не такой густой и решил направиться туда, но не успел подняться, как чьи-то пальцы крепко вцепились в плечо.

— А ну не вставай. Шумишь как колокол в пожар, — вполголоса проговорил незнакомец.

Вилли вскрикнул от неожиданности.

— Да тише ты, чума лесная. Зверя спугнешь, а мне по лесу за ним бегай.

— Ты еще кто такой? — не успокаивался Вилли.

— Фульк я, на зверя охочусь, а ты своими воплями без ужина меня оставишь.

Фульк убрал руку с его плеча и бесшумно присел рядом. Под его весом бревно просело, так что Вилли слегка подпрыгнул. Для невысокого роста Фульк был излишне полноват, но при этом на удивление ловок. Его бежевый суконный жакет без воротника и брюки того же цвета казалось вот-вот разойдутся по швам. В руках он держал длинный охотничий лук, а за спиной болтались колчан со стрелами и сумка для припасов.

— Утро только задалось, а ты за ужин беспокоишься, — прошептал Вилли.

— Утро не утро, а об ужине загодя думай.

— Может и так, — грустно согласился Вилли. Разговоры о еде напомнили ему, что он и сам еще не завтракал.

— Ты чего, чума, тут бродишь? — не унимался Фульк, — на опушку теперь ступай, не беспокой зверя. Благо лес подсырел, и ветки не сильно трещат.

— Знал бы, где она опушка, сразу б туда и пошел. Скажи лучше, как до Муари добраться, до дома Густава. Знаешь, может, такого?

— А то ж не знать, знаю. Ты никак тоже знахарь? Такой же чудной.

— Знахарь, — кивнул Вилли, — за грибами прогуляться вышел. Потом из них зелье целебное сварю или настойку какую.

— Чума лесная, — удивился Фульк, — какие же тут грибы, одни поганки кругом. Ты бы лучше в низинку шел, где пеньки сосновые с вешенками. Хотя… обожди пока, а то зверя спугнешь.

— Так, где говоришь зверь твой? — спросил Вилли и осторожно поднялся.

Фульк поднялся следом и пальцем указал вперед:

— Вон там смотри. В траве, у подлеска.

— Нету там никого, — ответил Вилли, вглядываясь вдаль, — учуял нас, да сбежал.

— Лучше гляди, притаился он. Чуть заметным стал.

— А ведь точно сидит чего-то, ну у тебя и глаз, — восхитился Вилли, — заяц?

— Он самый, — вдруг засиял Фульк, выражая на лице одновременно ностальгию и радость, — Вот вы, знахари, всё в лесах живете или рядышком где. Травками питаетесь. А в лесу-то меж тем всякую пищу найти можно, а заяц среди того — главное сокровище. К осени он мяском хорошенько обрастает, а оно у него такое, — мечтательно принюхался он, — нежнее женской ласки. Ты его разделай для начала, затем нарежь полосочкой и на сковородку. Поперчи, посоли, морковки туда же чуток, про чеснок забыть, не вздумай. А как закипит, зашипит, заливаешь настоечкой уксусной или вином сухим, а после тушишь не больше часа. Запомнил? Сверху лучка молодого брось. Чуть укропа — лишним не будет. Только не мелко режь. Зелень она блюдо украшать должна. Хочешь с яблоками его запекай, хочешь суп вари. А пироги? Да пусть меня лешак на части разорвет, если пироги с зайчатиной не лучшее лакомство на свете…

Фульк, казалось, мог продолжать вечно, но треск и топот за спиной прервал его чувственные мечтания.

— А ну стоять законопреступники! — послышался женский голос, тоненький, но волевой и громкий.

* * *

— Ты чего натворил? — прошептал Вилли, глядя как трое коренастых парней заодно с молоденькой девушкой выстроились перед ним полукругом. С виду они были — одного не отличишь от другого: вязаные зеленые шапки, черные сапоги, брюки и тесные мундиры в цвет осеннего леса, так сливались с окружением, что спрячься они в кустах, никто бы и не заметил. Мундиры украшали погоны со знаками отличия, а из-за плеч грозно выглядывали ружейные стволы.

Фульк засуетился.

— Лесники, крапивы им в зад, и Тува с ними, дурья баба, — простонал он, нервно поглядывая на зайца, — без ужина меня хотят оставить.

Вилли не нашел в Туве ничего дурного, напротив, подумал, что девушка с таким милым, похожим на лесную белочку личиком и длинными русыми волосами, никак не может быть дурной, даже сейчас, когда в ее голубых глазах горел огонь.

Вилли еще раз пристально оглядел Туву, и ему показалось, будто он раньше где-то видел это прелестное личико.

— Фульк! — криво улыбнулась она, — опять явился? Все разнообразие ищешь? Не хватает тебе жёнушкиного супа горохового, или не по той рецептуре она кашу варит? Ходишь в лес как в мясную лавку!

Вилли невольно рассмеялся, восхищенный ее колкими речами.

— А ты еще кто такой? — прорычала она.

— Знахарь это. Не местный он, — ответил за него Фульк.

— Ах, знахарь, ну это многое меняет, — сладко промурлыкала Тува, — и что тут смешного, знахарь? Расскажи-ка нам, вместе посмеемся. Ребята, вы же не против посмеяться?

— Нет, мы не против, — хором пробасили лесники.

— Это вы с горохом хорошо придумали, — кротко ответил Вилли.

— Я еще и не такое придумаю! — опять взорвалась Тува, — в конец распустились злодеи-законопреступники! Лес кострами душите, охотитесь, когда вздумается и никакого уважения к природе, не говоря уже о Лесном Патруле. Поверь, скоро ты надолго забудешь не только как смеяться, но и не сможешь выдавить из себя даже легкую ухмылочку!

Вилли, хоть и был на голову выше Тувы, все же отступил на шаг назад под напором ее гнева.

— Все ребята, забирайте обоих. В управу поведем! — приказала она.

Вилли встрепенулся, предчувствуя беду.

— Да как же так! — воскликнул он, — заяц для меня, что брат родной, не стал бы я его обижать! А в лес за грибами зашел. Это же законом не возбраняется? Зачем в управу?

— Все вы браконьеры на одно лицо. Чего только не выдумаете, лишь бы от наказания увильнуть. Вместе вас поймали, так что там и разберемся, кто ты такой и как в лесу оказался.

— Отпусти знахаря, — вмешался Фульк, — какой из него охотник? Не принято у них зверей обижать. Грибы они едят, ну!

— Не хватало, чтобы ты дружков своих выгораживал! Сказала же, разберемся. Все ребята, пошли, один впереди, двое сзади. И следите, чтоб не сбежали.

«Такую не прошибешь» — подумал Вилли и покорно зашагал вслед за лесниками.

Фульк еще раз глянул на зайца и, плюнув с досады, примкнул к позорному шествию.

На этот раз Вилли повезло и не пришлось пробираться через колючие заросли с оврагами полными зловонной каши из дождевой воды и гниющей листвы. Бывалые лесники хорошо знали местность, всякий раз замечали обходную тропинку и не заблудились бы, хоть глаза им завяжи.

* * *

Посреди лысой прогалины, прикрытой тощими березками и стройными соснами, стоял длинный бревенчатый дом в два этажа, с покатой крышей и кирпичной трубой. Окна на первом этаже были наглухо зарешечены и придавали ему мрачный вид.

Появились такие дома лет двадцать тому назад, когда леса Сюрляндии поделили на обходы и вверили их под охрану Лесному Патрулю. Служба там проходила по строгим армейским порядкам: со своим уставом, традициями и запутанной иерархией; но жители близлежащих селений, как правило, не разбирались в тонкостях званий и называли всех подряд лесниками.

Вилли шел позади Тувы и задумчиво поглядывал как поблескивают звездочки на ее погонах. Ему все еще не давала покоя мысль, где он мог раньше ее видеть, на подходе к дому он окликнул ее и рискнул успокоить свое любопытство.

— Прошу прощения, — обратился он к ней, — очень мне лицо ваше знакомо. Вы случаем не бывали в Дюли? Может, в трактире Вите Брюхена вас видел?

Тува промолчала, и покачав головой поправила ружье на плече. Вилли тут же отступил.

— Эй, знахарь, ты что с ума сошел? — взволнованно прошептал Фульк. В каком еще трактире?

— Обознался видать, всякое бывает.

* * *

Отряд остался снаружи. Тува и арестанты зашли в дом. За столом боролся со сном рыжеволосый лесник, но, едва ее заметив, вскочил и пристукнув каблуками громко объявил:

— Дежурный рядовой Хансен! Во время моего дежурства происшествий не случилось…

— Все ясно, — прервала Тува, — спал бы дальше, зачем зря сапогами скрипишь.

Вилли обомлел.

«Кто ж тебя так вырядил? — подумал он, уставившись на Хансена, — а бороду-то отрастил: таракан заползет — заблудится».

Повстречать старинного приятеля, да еще в таком геройском обличии он никак не ожидал. Расскажи ему такое раньше, не поверил бы и непременно ответил что-нибудь вроде: «Кто, этот? Да нет, вы что-то напутали. Его из дому порой не вытащишь, а тут представьте себе».

Да и как в такое поверить, когда в робком и нерешительном Хансене и с собаками не сыщешь ничего героического? Щупленькое тельце с тоненькими женскими ручками, узкими плечиками и несоразмерно крупной головой, усеянной жидкими рыжими волосиками, и такой же жиденькой бородкой; лицо же и вовсе напоминало неудачные наброски скульптора, работающего с глиной: большие уши, маленькие, круглые глазки и широкий рот с мясистыми губами. Точно «тыква с ушами», как по-дружески называл его Вилли.

* * *

Вилли уже было протянул Хансену руку, но заметил, как тот слегка покачал головой, намекая на не самое лучшее время для дружеских объятий. Он отступил, но сразу получил тычок в спину.

— Погляди Хансен, каких я тебе ребятишек привела, — весело проговорила Тува, — в лесу бедняжки заблудились. Надо бы их теперь приютить, накормить и спать уложить.

— Есть, капитан! — отчеканил Хансен.

— А этот чего скучает? — спросила Тува, кивая на взлохмаченного паренька, сидевшего на стуле. Он тихонько постанывал и потирал распухшую руку. Ноги его были крепко связаны веревкой.

— Его пасечник привел, — ответил Хансен, — говорит, мед у него воровал.

— Клянусь! — взрыдал паренек, — в мыслях не было. Хансен, Тува, оклеветал меня пасечник проклятый. Его мед даже собаки жрать не станут: кислый он у него.

— Кислый, говоришь? — спросила Тува, — а с рукой чего?

— Курица укусила, чтоб она нести перестала! Клянусь! Хансен, ты-то мне поверь!

— Огороды не наше дело, — объявила Тува, — пускай идет, а в деревне сами разберутся.

— Ты погляди, знахарь, — прошептал Фульк, — мед у пчел воровать у них не преступление, а нас с тобой за просто так схватили. Вот тебе и законы.

Вилли, глядя как паренек потянулся к веревкам на ногах, задумался о свободе. Он хоть и не выдал знакомства с Хансеном, но надеялся, что тот его поскорее отпустит или хотя бы тому посодействует. Прогулка эта уже порядком затянулась, ему не терпелось разыскать Густава и вернуться домой.

* * *

В Муари тем временем готовились к Озернику. В этот старинный праздник жители деревни благодарили озерных духов за богатый урожай и теплое лето, а заодно молили о мягкой зиме. В праздничные дни веселье гремело на всю округу. Гулять начинали с вечера, а ближе к ночи под песни и пляски спускали на озеро плот с угощениями для духов. Задабривали своих благодетелей, кто чем может — хоть бы и кусочком хлеба. Всю ночь плот плавал по озеру, а под утро всякий раз бесследно исчезал вместе с приношениями. Строить плот доверяли не каждому, а лишь самому достойному. В этом году выбор пал на дровосека Ульфа, после того как он спас цыплят из горящей хаты деревенского старосты.

Незадолго до того, как Вилли угодил к лесникам, здоровяк Ульф начистил сапоги до блеска, надел лучшую рубаху и довольный собой отправился в лес за деревом для плота. Ходил долго и придирчиво выбирал самое лучшее: то слишком молодое окажется, то больно старое. Бывало подходил, стучал по дереву и прислушивался, а затем, плюнув с досады, шел дальше.

Походил он так вокруг, и вроде бы приглянулась ему одна березка. Погладил ее и заговорил как со старой подругой:

— Ну чего, родная, готова делу доброму послужить? Молчишь? Ну, стало быть, хочешь не хочешь, а придется.

Ульф замахал топором и стук звонким эхом разошелся по лесу. Береза затряслась, затрещала и повалилась на землю.

— Хороша березка, — выдохнул он, вытирая пот со лба, — славный плот из тебя выйдет, — а тебя, старушка, на зиму припасем, — добавил он, глядя на высоченную сухую сосну.

Старое дерево недолго сопротивлялось могучим ударам топора и с треском повалилось вниз на кустарник.

— Ай! Ой! — завопили из кустов.

— Подучилось аль нет? — встревожился Ульф.

Он осторожно подошел к верхушке сосны и увидел там человека, придавленного ее ветками. Рядом лежала шапка полная расплющенной брусники.

— Да ты никак лесник! — воскликнул Ульф, глядя на мундир придавленного сосной бедолаги, — живой ты аль нет?

Тот лишь прокряхтел в ответ.

— Ты чего, дурень, туда полез? — расстроился Ульф, — тащи теперь тебя в управу, а мне и забот больше нету. Кто за березкой моей приглядит?

Ульф нехотя закинул лесника на широченные плечи, взял топор и побрел к управе.

У обочины лесной дороги стояла старушка в серых лохмотьях, и выгуливала козу.

— Ты чего это, бродяга бесстыжий, наделал? — прокряхтела старушка.

— А? — устало ответил Ульф и обернулся.

— Чего, гусь бешеный, натворил спрашиваю? — прикрикнула она и вытаращила на него правый глаз, левый не открывался под тяжестью огромного ячменя, — этак можно среди бела, человека топором? Он уж поди и не дышит.

— Ну тебя, старая, не трогал я его! В лес за дровами ходил, да вместо того вон чего нашел. К Туве теперь несу.

— Ой, ой! Убил! Закапывать понес, злодей бездушный!

— Тьфу. Говорю ж тебе не трогал!

— Ой!

— А ну тебя! — не выдержал Ульф и побрел дальше.

Старушка без устали бранилась ему вслед; а коза, не обращая на то внимания спокойно щипала травку.

* * *

Пока Вилли размышлял о свободе, в управу ввалился взмокший Ульф с топором в руке. С его плеч свисало тело с кровавыми подтеками на лице.

Фульк равнодушно глянул на дровосека и тут же отвернулся; Тува чуть заметно поежилась и покрепче ухватилась за лямку ружья; перепуганный воришка в миг избавился от пут на ногах и юркнул в дверь; а невозмутимый Хансен, не теряя выправки, держал руки по швам.

— Тува, Хансен, доброго вам дня, — улыбнулся Ульф, — как поживаешь, Фульк?

— Всяко лучше, чем ноша твоя, — отозвался Фульк.

— Кто ж его так? — осторожно спросила Тува.

— Дерево, — ответил Ульф и аккуратно уложил лесника на пол, — ты погляди-ка, кряхтит. Стало быть, живой пока.

— Какое еще дерево? — ахнула Тува.

— Сосенку я рубил, а он в кустах спать улегся, кто ж знал? А чуть правее бы прилег, гляди б совсем зашибло.

— Хансен, беги за ребятами и в лазарет его отнесите! — приказала Тува.

— Есть! — откликнулся он и уже через секунду скрылся в коридоре.

— Он же с ночной смены должен был в казарме отсыпаться. Чего он в кустах делал? — нахмурилась Тува, осматривая раненого.

— Поди заснул пока ягоду собирал.

— Оклемается, я ему такую ягоду устрою! — взорвалась Тува, но сразу успокоилась, глядя на страдания раненого.

— Воспитание наука непростая, — важно заметил Ульф, — как бабуля моя матушке моей же говорила: «С ними построже надобно, а то не успеешь оглянуться, как они уже в лес за ягодой бегут».

— Непростая, — согласилась Тува, — они и приказов выполнять не научатся, и головой думать — а браконьерам такое только на руку, — махнула она на арестантов.

— А то же, — согласился Ульф, — опасно без головы на службу выходить.

Тува мимолетно улыбнулась.

— С этим у нас совсем беда, — продолжила она, — особенно после того, как новый приказ от командования пришел. Мои точно головой повредились, как услыхали, что тому, кто лучший метод в борьбе с нарушителями придумает вперед три жалования выплатят. Дня теперь не проходит, чтобы чего нового не изобрели: то маскировки особые, то засады… Бочки еще эти, — поморщилась она, — устала их бредни слушать.

Вилли, охотно наблюдая за разговором, почувствовал легкий тычок в бок, — им бы только методы новые изобретать, — прошептал Фульк ему на ухо.

— Да у них с такими уловками, — кивнул Вилли на раненого, — всё зверье в лесу перебьют.

Тува искоса посмотрела на арестантов.

— А все из-за Хансена, — продолжила она, — выдумал этот олух, что, если бочки с вином по лесу расставить, браконьеры безобразничать перестанут. Обопьются, и не то что охотиться, на ногах стоять не смогут.

— И как, хороша приманка? — увлеченно спросил Ульф.

— Хороша, — подтвердила Тува, — до того, что в лес они теперь ходят как в трактир, а мы их собираем как ягоды, — кивнула она в сторону лежачего, — я бы такое не разрешила ни за что, да только командованию идея с бочками приглянулась. Так и ходим все лето с осенью: спящего найдем с собой забираем, если на браконьера похож, а если нет — там и оставляем. Преступлений, конечно, меньше стало да только и нам хлопот еще больше привалило.

Вилли вдруг расхохотался, вспомнив, что историю с бочками выдумал он сам и как-то в шутку рассказал ее Хансену. Смекалистый Хансен как видно историю не забыл и умело приспособил в лесничем быту.

— Что и говорить, развлечение сплошное, а не методы, — заметила Тува и махнула рукой на Вилли.

— Да, — выдохнул Ульф, — нелегкая у вас служба. Пойду я, пожалуй, березка-то моя для Озерника без присмотра осталась. Мне, знаешь ли, плот в этом году строить доверили, — гордо похвастался он, — придешь завтра на праздник?

— Я вроде бы и не собиралась… но постараюсь, — ласково ответила она и смущенно улыбнулась, — и спасибо, что этого принес.

Тем временем вернулся Хансен с подмогой, и раненого унесли в лазарет. Тува сразу похолодела и выдала новый приказ:

— Этих в камеру отведи и вещи не забудь изъять, а я пока нашего бедолагу проверю.

— Так точно! — отозвался Хансен и без промедления подскочил к арестантам, — а ну барахло свое предъявляете! — скомандовал он.

— Ну, теперь точно ужин пропущу, — пробормотал Фульк.

— Не бойся, не пропустишь, — ответил Хансен, грубо вырвав у него лук из рук.

* * *

Вилли, наблюдая за Хансеном, припомнил одну давным-давно забытую историю. Занесло их тогда ночным ветром в соседнюю деревню. Пивом упились они изрядно и, стыдно сказать, захотелось им по малой нужде. А чтобы лишний раз никого не тревожить решили они спрятаться подальше и уже там организмы облегчить. Вилли пошел в кусты; а осторожный Хансен выбрал место потише и скрылся в ближайшем огороде, прямо в зарослях картошки с капустой. У огорода, к слову, оказалась хозяйская хибара. Свет в ее окнах не горел, и Хансен решил, что все уже давно спят. Но не успел он и штаны приспустить, как его окружил отряд полиции во главе со злым как собака сержантом. Напуганного Хансена скрутили и повели в участок, а заодно поведали о возможных наказаниях за такой дерзкий проступок. После истории о том, как в древние времена ворам за кражу отсекали руку, он всерьез испугался за свое будущее.

В появлении полицейских среди капусты не стоит искать таинственного проведения. Объяснялось все просто: это был их огород, а хибара их полицейским участком. Огород для них был своего рода отдушиной после трудной и опасной работы, а по ночам они зорко и ревностно охраняли его от непрошенных гостей. Воровство с огорода они может и простили бы, но использовать его вместо туалета — для них было хуже убийства. Хансен просидел в участке всю ночь, на утро же, как вернулся в деревню, объявил Вилли, что по нужде больше не пойдет никогда в жизни.

Хансен собрал вещи Фулька в плетеную корзину и переключился на Вилли.

— Вещички у тебя странные, — подметил Хансен, задумчиво поглядывая в лицо деревянному ослу, — меж собой не сочетаются, точно обворовал кого.

— Мерещиться тебе всякое, — возразил Вилли.

— Точно, знахарь, — подхватил Фульк, — не в себе он.

— Это мы еще выясним кто тут не в себе, а пока в камеру пожалуйте, — предложил Хансен, — сидеть вам до утра, потому располагайтесь поудобней, отдыхайте и видом из окна наслаждайтесь. Фульк, тебе-то и говорить незачем. Для тебя дверь всегда открытой держим.

— Не велик почет в твоем сарае ночевать, — угрюмо ответил Фульк.

— И смотри там, не дури. Через решетку все твои гнусности увижу! — пригрозил Хансен и повел арестантов на ночлег.

* * *

В прохладной камере пахло свежими опилками с пола, где пустовали два деревянных топчана. Фульк развалился на том, что ближе к окну, а Вилли достался тот, что у двери.

— Выходит, не первый раз в этом заведении непристойном? — поинтересовался он.

— Не первый, — хмуро ответил Фульк, — не дает Тува спокойной охоты, — за каждым деревом лесников расставила; то и гляди тебя сцапают. И зря ты, знахарь, с ней заигрывать стал, нашел время.

— Не хотел я с ней заигрывать. Лицо у нее больно знакомое.

— Издалека никак приехал раз Туву не знаешь? — ухмыльнулся Фульк.

— Из Ле Брасю.

— Далековато. Ты не подумай, знахарь, я их не тороплюсь осуждать. Лес уважать нужно и в меру у него богатства забирать. Я в былое время тоже злоупотреблял, а эти праведники лесные никак мои старые грехи не отпустят. А одумался после случая одного. Зазевался как-то на охоте, и стая волчья меня окружила. Шерсть дыбом, скалятся, из пастей слюна на землю капает. Но не нападают отчего-то, всё только рычат, угрожают. Верно, обдумывают кому какой кусок от меня достанется. Чую пришла моя пора. Тут вожак их вышел вперед всех, посмотрел на меня и увел за собой всю стаю. Подумал я тогда, что предупреждает меня старый лес, а вожаку указание дал чтоб пока меня не трогал.

— Повезло, — задумчиво произнес Вилли, — слушай, а что нам грозит за наше несовершенное преступление?

— А ничего не грозит, — ответил Фульк, небрежно махнув рукой, — доказательств у них нету. Другое дело если б с тушей поймали, а так, мало ли что мы с тобой в лесу делали, может гуляли или ягоду собирали.

— Только бы выпустили поскорей.

— Не бойся, утром выпустят. Я в этой кухне не первый день варюсь. Тебя Тува с собой прихватила гляди от настроения паршивого, а помалкивал бы, то и отпустила бы на все четыре стороны. Свирепая она да не глупая: понимает, что ты не охотник.

На этом они затихли и, уставившись в потолок, задумались каждый о своем.

* * *

Вечером Хансен принес одеяла для ночлега и ужин: две порции рагу из капусты с бобами, пара кусков черствого хлеба и кувшин с водой. Вилли успел изрядно проголодаться и проглотил все без остатка. Фульк ел без аппетита.

— Ну и отрава. Хансен! — крикнул он, — сам что ли готовил? Видать злобой своей эти помои приправил?

— Скажи спасибо, что тебя вообще кормят! — послышался приглушенный голос Хансена.

— Тоже мне — кормят, — пробурчал Фульк, — ты знаешь, знахарь, сам-то я сапожник по призванию, а охотой увлекся оттого, что поесть люблю хорошо. И хорошо не в том смысле, чтобы брюхо до отвала набить, а в том, чтобы с наслаждением, чтобы слеза радости наворачивалась, когда вилку ко рту подносишь. А в Муари какая еда? Никакого разнообразия! Одна картошка с сыром да суп с морковкой. Утром, встанешь, бывало: солнце за окном, птица трель заводит, и настроение сразу в подъем, а жена тебе раз — и кашу чечевичную подсунет. Какое уж теперь настроение? Пойдешь тогда в таверну, а повар там кроме тушеной кабанины с хреном ничего изобразить не в силах. А воняет от нее порой так, что и есть не станешь. Коварный зверь, понимаешь, знахарь? Другое ли дело заяц, его и в суп, и в кашу, и в пироги. На вертел его насадишь, покрутишь, настоечкой уксусной польешь и смотришь как жирок вниз капает и в огоньке потрескивает. От одного аромата насыщение приходит. А у жены одна курятина на уме, а такими порциями готовит, что и ребенка не накормишь. Нельзя так себя изводить и есть что попало, пойми ты, знахарь! Лесной зверь для того и создан, как дар человеку за его страдания каждодневные. Хорошо питаться человек заслужил по факту рождения. В том одновременно его привилегия и тяжкая мука оттого, что питание ему с великим трудом добывать приходится. И старайся потреблять животных травоядных. Мясо у них вкуснее, понимаешь? И главное не забывай о разнообразии, без него всякая пища со временем приедается и как корм становится. Оттого и втюхивают людям отраву навроде гнилой капусты с бобами. А кому такое понравится?

— В нашем трактире баранину тушеную подают, — мечтательно проговорил Вилли, — вкус у нее странноватый, но с хорошим вином только добавки и просишь.

— Баранина — мясо коварное, — деловито подметил Фульк, — к нему особый подход требуется. Есть у меня рецептик замечательный, да только мой дневник злодей Хансен отобрал. Но ничего, как выпустит нас, перепишу. Есть там пара секретиков: я тебе их особо выделю. А вот с кабаном поосторожней…

От разговоров о еде Фульк повеселел и сразу забыл о несъедобном рагу.

— Эй, Хансен! — крикнул он, — а ты как я гляжу всё дурака валяешь? Возвращайся-ка ты лучше на виноградники. Чего зря погоны позоришь?

— Помалкивай там! — грозно ответил Хансен, — скоро сержантские надену, вот тогда-то у меня попляшешь.

— Слыхал ли, знахарь, такую новость! Еще капралом не стал, а уже в сержанты метит. Да я скорее сам запишусь в зеленую армию, чем ты сержантом станешь! — крикнул Фульк в ответ.

— Посмотрим, как запоешь, когда капитаном стану. Уж я с тобой как Тува любезничать не стану. На голодном пайке у меня заночуешь. А сперва охоту на тебя открою, мне на то и разрешение не потребуется! Эх, порку за браконьерство отменили, а то я б таких как ты… — разошелся Хансен.

— Вот, чума лесная! Если капитаном станешь, то помяни мое слово: навсегда охоту брошу и стану один горох жрать в кипяченой воде размоченный, да еще и с крапивой вприкуску.

— Да ради такого я головой об стену разобьюсь, но до конца следующего года капитанские погоны надену.